ГЛАВА IV. В КОТОРЫЙ ЧАС НЕ ДУМАЕТЕ¹

1-16 Осенних Ветров, 399 год Круга Скал. Оллария

1

Тайный Совет собрался в Олларии в первый день Осенних Ветров.

Из девятнадцати человек, входящих в его состав, не было двоих: кансильера (каковая должность оставалась вакантной со времён бегства в Эпинэ опального графа Штанцлера) и Первого маршала Талига, чьего выразительного отсутствия все старались не замечать. Последняя беседа короля с герцогом Окделлом ни для кого не была секретом: Фердинанд II вопил так, что его слышали в обеих приёмных. Слухи гуляли при дворе и быстро выплеснулись на улицы столицы. Однако все также знали, что хлопотами кардинала Сильвестра Алву перевели из казематов Багерлее во Вторую Бастиду - сторожевую башню, расположенную прямо над карцерами.

Король был хмур, зол и молчалив.

Августейшее раздражение особенно пугало отца и сына Гогенлоэ-ур-Адлербергов - геренция и первого камергера. Родичи осуждённого Вальтера Придда, они боялись подвергнуться нависшей над ними опале и вели себя как два затравленных зайца. Вообще, более или менее непринуждённо себя чувствовали только Сильвестр, оба Манрика, государственный секретарь Вейсдорн и представители судебной власти: Генеральный прокурор, Генеральный атторней и свежеиспечённый супрем.

Перед Тайным Советом стояла сложная задача: определить порядок суда над супругой короля. В истории Талига то был первый прецедент: никогда ещё против венценосной особы не устраивался публичный процесс. Посему король пожелал, чтобы высшие сановники государства, рассмотрев обвинения в супружеской измене, назначили меру вины и наказания для августейшей прелюбодейки.

Чтобы открыть Фердинанду дорогу ко второму браку, а главное, чтобы восстановить испорченную репутацию короля-рогоносца, королеву требовалось приговорить к смерти. Но это противоречило кодексам короля Франциска I, сообразуясь с которыми женщин в Талиге не казнили в течение всего царствования династии Олларов.

В этой-то ситуации новый супрем Талига, достопочтенный доктор Питер Гольдштейн, стал козырной картой Сильвестра.

- Господа, мы призваны сегодня его величеством разобрать crimen exceptum, иначе говоря, исключительное преступление, - сказал этот учёный муж, обращаясь к членам Совета. - К таковым относятся ересь, колдовство и государственная измена. Согласно Secundo Phillippi Tertii² под государственной изменой разумеются шесть деяний, verbatim et letteratim³, - и супрем процитировал на память: - "если кто-нибудь замышлял или осуществил убийство короля, или его супруги, или их сына и наследника; item, если кто-либо отрицал, или каким либо образом не признавал, или уклонялся от исполнения Акта о Верховенстве, провозглашающего короля главою церкви; item, если кто-нибудь совершил прелюбодеяние с королевой, или с дочерью короля, или с женой его сына и наследника; item, если кто-нибудь поднял войну против короля в его королевстве, или был сторонником врагов короля внутри страны, оказывая им помощь и поддержку в королевстве или вне его; item, если человек подделал Большую или Малую королевскую печать, или королевскую монету, или же привез в королевство фальшивую монету из-за рубежа; item, если человек убил кансильера, тессория, супрема или же любого судью, назначенного для разбора дел, при исполнении их обязанностей".

- Дело королевы Катарины содержит в себе признаки трёх из вышесказанных преступлений, - продолжал законник. - Primo, она виновна в злоумышлении на жизнь короля совместно с покойной герцогиней Ангеликой Придд и её мужем, герцогом Вальтером, кои были изобличены, осуждены и покончили с собой в тюрьме от страха перед заслуженным наказанием (геренций поёжился). Secundo, королева виновна в том, что оказывала поддержку врагам внутри государства, а именно предателю графу Штанцлеру, которому она покровительствовала и бегство которого, весьма возможно, она же и устроила. Tertio, королева виновна в прелюбодеянии, причём неоднократном, ибо расследование показало, что её любовниками были как минимум трое мужчин: покойный граф Джастин Васспард, покойный генерал Феншо-Тримейн и ныне живущий придворный музыкант Оливье Бовэ́н, давший признательные показания в Багерлее.

Имя Рокэ Алвы так и не прозвучало, хотя шёпотом и про себя его называли все.

- Наказанием за государственную измену является poena ultima, то есть смертная казнь, - продолжал супрем, - однако, согласно Trigesimo Tertio Francisci Primi⁴ женщин, уличённых в преступлении, нельзя отправлять на виселицу или подвергать удушению каким-либо иным способом, а также обезглавливать мечом или топором, забивать камнями или дубиной, сжигать на костре, бросать в кипящую воду, колесовать, четвертовать с помощью лошадей или быков, а также иного тяглового скота или разрывать, привязывая к деревьям; хоронить заживо, сажать на кол, сбрасывать со стен, а также убивать с помощью стрел и копий. Однако, как прекрасно известно любому сведущему человеку, смертная казнь в случае государственной измены заключается не в чём-либо из вышеперечисленного, а в трёх совершенно иных действиях. Id est в волочении, потрошении и свежевании. Волочение знаменует собою бесчестье, оказываемое преступнику; потрошение свидетельствует, что нутро изменника до времени сгнило от его гнусных замыслов и посему должно быть очищено палачом; свежевание применяется, дабы предатель не прятал под личиной пристойности мерзкую свою суть. Как, несомненно, помнят господа советники, второй статут Филиппа III был впервые применён к графу Роже́ Мортма́ру, потомку одного из соратников Франциска I. Упомянутого сеньора проволокли на воловьей шкуре по главным улицам Олларии и под брань толпы доставили в Занху, где палач привязал его к лестнице святого Стефана, вырвал и бросил собакам его внутренности, а затем содрал с него - как говорят, ещё живого - кожу...

- Не предлагаете же вы, - не выдержал Генеральный атторней Флермон (Фердинанд II заметно позеленел), - применить эти давно забытые варварские меры к женщине, к тому же бывшей супругой короля?

- Сей случай, - невозмутимо ответил доктор Гольдштейн, - когда наказание кажется чрезмерно суровым, предусмотрен в первом томе законов Людовика I, capite primo, versu quinto⁵, о чём, разумеется, известно моему высокоучёному собрату Флермону. Вышеназванный пятый параграф гласит: "Если король усматривает, что некий закон является слишком строгим, он может исправить его или смягчить. Ввиду этого любые законы по известным королю соображениям, в силу его власти, могут быть смягчены по причинам только ему известным". А в Ружских хартиях, много более древних, чем законы Людовика I, говорится ещё определённее: "Первая прерогатива короля - милость".

- То есть вы предлагаете его величеству помиловать супругу? - спросил обрадованный отец Урбан, духовник короля и настоятель Собора Святой Октавии.

- Мне кажется, святой отец, - мягко вклинился тессорий, - что господин супрем желает сказать другое...

- Ваше сиятельство правы, - подтвердил доктор Гольдштейн. - Я хочу напомнить господам советникам прецедент из позапрошлого царствования, памятный господину тессорию, очевидно, потому, что он касался его предка... В 299 году Круга Скал тогдашний кансильер Фридрих Манрик был уличён в государственной измене, состоявшей в уклонении от исполнения Акта о Верховенстве (ибо, прожив долгое время послом в Агарисе, он был обманом совращён кардиналами с пути истинного); приговорённый к волочению, потрошению и свежеванию, он был удостоен великой милости, ибо добродетельный и мягкосердечный король заменил требуемую законом мучительную казнь на лёгкую смерть от яда. Именно в связи с этим случаем в свод законов Людовика I был включён вышеупомянутый параграф пятый главы первой. И я прошу обратить внимание господ советников, что казнь с помощью яда также не указана в вышеназванном тридцать третьем статуте Франциска I, что, несомненно, свидетельствует: этот великий государь требовал наказания за преступления, но при этом взывал к милосердию.

Атторней Жослен Флермон жестом выразил полное согласие со сказанным.

- Но всё это, - заметил Генеральный прокурор Орильян, - не решает вопроса о престолонаследии. Пока у его величества есть признанные дети, они имеют законное право на наследие отца. А поелику нельзя утверждать однозначно, что принц и принцессы не являются детьми его величества...

- Позвольте, ваше высокопревосходительство, - почтительно перебил прокурора супрем. - Расследование однозначно установило, что принц Карл и принцесса Анжелика родились в то время, когда супруга короля состояла в прелюбодейной связи с разными мужчинами. Eo ipso⁶ они лишаются своих наследственных прав, так как законность их рождения сомнительна. Возражения могут возникнуть разве только в отношении принцессы Октавии, но, будучи девочкой, она ни в каком случае не наследует престол.

- Однако, - упрямо возразил маркиз Орильян, вероятно, следуя указаниям Алвы, - несмотря на адюльтер королевы, её дети всё же могли быть зачаты от его величества: такая возможность не исключена. А вам известен принцип: in dubio pro reo⁷.

- Сказанные дети не являются обвиняемыми по делу, - учтиво возразил супрем, - а кроме того принципы, действительные для criminum ordinariorum⁸, не действительны и не могут быть действительны для criminum exceptorum⁹. Я полагаю, что судить о законнорождённости своих детей способен только сам его величество.

Фердинанд II встрепенулся.

- Кроме того, - продолжал супрем, - подобный прецедент уже имел место в царствование Фердинанда I.

- Ему тоже изменила жена? - некстати брякнул маркиз де Аленгор, министр флота.

- Случай касался семейства Антраг, - невозмутимо отозвался Гольдштейн. - Было установлено, что графиня Антраг более шести лет имела прелюбодейную с связь неким местным кавалером, причём все её дети родились в течение названных шести лет. Когда факт измены стал известен, граф, её супруг, не пожелал признавать их своими наследниками, и Фердинанд I, этот справедливейший государь, счёл сие желание оправданным. Он издал указ, согласно которому все дети, родившиеся у графини якобы в браке с мужем, объявлялись незаконнорождёнными. Ибо по законам Талига "король может любого, родившегося вне брака, объявить законным, и любого, родившегося в браке, объявить незаконным" согласно Duodecimo...

- Благодарю вас, господин супрем, - оборвал Гольдштейна Фердинанд II. - Господа, что вы посоветуете нам относительно суда?

- Я полагаю, - деликатно произнёс экстерриор Рафиано, - что из соображений приличия суд не стоит проводить в Олларии.

- Здесь не может быть двух мнений, ваше величество, - поддержал его Сильвестр. - Я посоветовал бы перевезти королеву с детьми в Атрэ-Соро́рес, чтобы передать под их опеку вашей досточтимой сестры аббатисы Карлы. Во время процесса ваше величество и судьи вполне могут разместиться в Валансе́нском замке.

В действительности Сильвестр настоял, чтобы королеву с дочерьми перевезли в Атрэ-Сорорес ещё два дня назад.

Аббатство располагалось в пяти хорнах от замка - охотничьего дома короля, полученного им в наследство от родителей. Во времена Эрнани XI здесь находилась эсператистская община Тёмных сестёр - Atrae sorores, по имени которых местность и получила своё название. То был монастырь с суровым уставом, требовавшим отречения, покаяния и участия в делах милосердия. Свергнув Раканов, Франциск I разогнал насельниц, а здание обители с прилегающими обширными угодьями подарил одному из своих рыцарей, Югу Валансену.

Его потомки перестроили монастырь, превратив его в замок, которому дали своё имя. Но сотню лет назад мужская линия Валансенов пресеклась, и поместье отошло обратно короне. Людовик I, любивший мужественные развлечения, оставил Валансен себе: местный лес являлся превосходным охотничьим заповедником.

Сын Людовика, Карл III Толстый, охотился разве что лишь на жареных пулярок и каплунов за обеденным столом. Поэтому Валансенский замок оставался в небрежении, пока король не подарил его своему младшему сыну, принцу Франциску, по случаю его свадьбы с Алисой Дриксенской.

Алиса, воспитанная в лоне эсператизма, была немало шокирована тем, что предки её супруга устроили охотничьи угодья на месте монастыря. Ей взбрело на ум восстановить прежнюю обитель. Франциск II, обожавший жену, посмотрел на эту еретическую затею сквозь пальцы, но кардинал Диомид, несомненно пресёк бы Алисины поползновения, если бы не проблема с наследником. Королева была плодовита, она исправно исполняла династический долг, но увы! У августейшей четы рождались только девочки. Единственный сын умер через две недели после появления на свет, за ним снова родилась девочка, потом начались выкидыши. Алиса была уверена: Создатель не посылает ей кронпринца из-за её вынужденного перехода в олларианство. Ей удалось заразить своей уверенностью и мужа и даже отчасти кардинала Диомида: во всяком случае, он перестал препятствовать богоугодным делам её величества.

Именно в то время Алиса Дриксенская заложила в пяти хорнах от Валансена новое аббатство, которое, как и встарь, стало именоваться Атрэ-Сорорес. Более того: королева дала обет пожертвовать одну из своих дочерей Создателю, сделав её пожизненной аббатисой.

Выбор пал на вторую дочь, принцессу Карлу, толстенькую флегматичную девочку. Она была увезена в Валансен, где и воспитывалась, наблюдая за постройкой аббатства и всех подчинённых ему богоугодных заведений. В двенадцать лет она принесла обеты целомудрия, послушания и служения - от чего, разумеется, за целую хорну разило эсператизмом. Однако всего через несколько месяцев родился её единственный брат - Фердинанд II. Все сочли это знаком, что жертва была угодна Создателю.

К тому моменту кардинал Диомид сообразил все выгоды от Алисиного нововведения. Отныне женщины, обвинявшиеся в тяжких преступлениях - мужеубийстве или детоубийстве - ссылались церковью в Приют Раскаявшихся грешниц, построенный в Атрэ-Сорорес и ставший своего рода монастырём с обширным хозяйством и собственными мастерскими. Девушки, вынужденные нищетой к разврату, также отрабатывали епитимью в аббатстве, причём принцесса покровительствовала их исправлению и браку с мелкими арендаторами, жившими на её землях. Разорившиеся - и не очень - семьи стремились под крыло Карлы, ибо там с них взимался лишь один налог - в пользу аббатства - вместо обычных трёх: церкви, землевладельцу и королю.

Повзрослев, аббатиса обнаружила в себе чисто дедовские энергию и хватку. Тучная и внешне малоподвижная, она быстро забрала в руки всё обширное хозяйство и извлекала немалую выгоду из бегущих к ней за заступничеством бедняков и грешников. Разумеется, ходили глухие сплетни, что в вынужденном целомудрии её утешает казначей, отец Бернар, но сплетни существуют везде и всегда. Богоугодные дела и немалый административный талант создали аббатисе Карле безупречную репутацию.

Вдохновлённая примером предшественницы, королева Катарина также учредила аббатство, посвящённое святой Октавии, но это учреждение теперь казалось чем-то сродни личному её величества борделю.

Не углубляясь в детали, Тайный Совет единогласно постановил: королева Катарина должна быть перевезена в Атрэ-Сорорес как можно скорее. Суд был назначен на 20 Осенних Ветров.

Оставалось самое незначительное: определить наказание для любовников королевы. Поскольку двое из трёх обвиняемых были уже мертвы и никак не могли быть подвергнуты смертной казни, Тайный Совет рекомендовал королю ограничиться знаками немилости в отношении семей. Графу Рокслею приказали ехать в Торку вместе со своим оруженосцем герцогом Приддом, а старому графу Луи Феншо-Тримейну - вернуться в свои имения. Последняя мера превращала в заложники самого младшего, пятого сына графа, Виктора, который должен был через месяц поступить в Лаик. По этому случаю епископу Риссанскому разрешили сопровождать брата, чтобы сразу после отправиться в свою епархию Ла Риссан.

- Кроме того, ваше величество, - пропищал сенескаль Миоссан своим тонким голосом, - умоляю вас как можно скорее собрать Большой Совет, дабы определить опекунов для благородных герцога Окделла, его сестёр, юного графа Васспарда и его братьев.

- Мы соберём Большой Совет ещё до нашего отъезда в Атрэ-Сорорес, - постановил король, вставая.

Сильвестр исподволь добился от короля позволения навестить герцога Алву: "дабы принести его светлости духовное утешение". Пропустив день - второго числа решение Тайного Совета о суде в Атрэ-Сорорес было объявлено в столице - кардинал в скромном экипаже прибыл в Багерлее.

Он застал Алву крепко спящим: герцогу недавно доставили тонкое постельное бельё, и после краткого знакомства с казематом он, вероятно, решил в полной мере насладиться комфортом.

- Не думал, что вы способны спать в середине дня, - заметил кардинал, пока тюремщики с грохотом придвигали к столу тяжёлое тюремное кресло.

- Что поделать! - ответил бесцеремонно разбуженный Ворон. - Прогулок меня лишили, а обед закончился час тому назад. В тюрьме я предпочитаю вести правильный образ жизни. Каковы последние новости, ваше высокопреосвященство?

- А вам не говорят? - спросил Сильвестр, усаживаясь.

Вопрос был риторическим: кардинал отлично знал, что Алву держат в неведении по его приказу.

- Нет. Недавно меня весьма невежливо отправили в каземат, прервав любопытнейшую партию в шахматы, которую я имел с господином Шарнье́. А утром следующего дня без всяких объяснений перевели сюда. Вот и всё, что я знаю. Я, конечно, потребовал к себе коменданта, но то был глас вопиющего в пустыне, ваше высокопреосвященство... Так что происходит в столице? Господин вице-кансильер убедил короля, что оскорбление его особы равно преступлению?

Кардинал хмыкнул.

- Нет. Но вас едва не обвинили в государственной измене из-за ваших шашней с королевой, сын мой.

- Вот как? - небрежно отозвался Алва и потянулся за халатом. - Что же, судя по тому, что в каземате я не задержался, положение дел изменилось к лучшему.

- О да. Я напомнил его величеству, что вы полноправный суверен Кэналлоа и связаны с Талигом только союзным договором. А нам не нужен сейчас раскол в государстве и война на южных границах из-за похождений одного ветреного соберано, - колко вставил Сильвестр. - Кроме того, Генеральный прокурор Орильян не станет поддерживать обвинения против вас.

- Как хорошо иметь своего Генерального прокурора! - сказал Рокэ, со вкусом потягиваясь. - Когда выйду из Багерлее, непременно пошлю ему трюфелей в подарок.

- А меня вы не хотите поблагодарить? - с ехидцей поинтересовался Сильвестр.

- Нет. Моё положение - это ваша вина, ваше высокопреосвященство.

- Моя? Моя вина? - поразился Сильвестр.

- Разумеется. Разве это не вы затеяли бракоразводные интриги против бедняги Фердинанда? Сами виноваты.

- Если бы вы выполнили наш уговор, то сейчас сидели бы в Урготе! - в сердцах бросил кардинал.

- Но я сижу не в Урготе, а в Багерлее, ваше высокопреосвященство, - возразил Алва, вставая с постели.

- Скажите за это спасибо вашему оруженосцу!

Алва на секунду застрял в рукаве халата.

- Моему оруженосцу? При чём здесь он?

- О, спешу вам сообщить: он приехал в Олларию на следующий же день после вашего заключения, - с удовольствием произнёс кардинал, внимательно наблюдая за реакцией Рокэ. - И, должен признаться, сразу бросился вам на выручку, едва узнал, что его монсеньор в тюрьме. Он упросил меня выхлопотать для него аудиенцию у его величества, чтобы просить короля позволить ему разделить ваше заточение. Какая трогательная и великодушная преданность, не правда ли?

- Юноша всегда был излишне впечатлителен, - пробормотал Алва, придвигая второе кресло, чтобы сесть напротив кардинала.

- Чрезвычайно, - согласился Сильвестр, - поскольку во время аудиенции он донёс до сведения короля, что святая мученица Катарина совершенно определённо является вашей любовницей, а заодно и матерью ваших детей, которых король по недоразумению считал своими. Воистину чувствительный юноша! Сцена с вашим участием, которую он лицезрел в будуаре её величества, произвела на него неизгладимое впечатление.

- Надеюсь, её величество довольна, - произнёс Алва, широко зевая. - Именно такого эффекта она и добивалась. А чего вы хотите от меня?

- Помилуйте, Рокэ, чего я могу от вас хотеть? Вы ясно дали мне понять, что не намерены соблюдать моих условий и даже не желаете поблагодарить меня за быстрое избавление от каземата, который вам обеспечил ваш бесценный Окделл. Он, конечно, теперь в отчаянии и готов заключить сделку даже со мной ради спасения вас из узилища. Но проклятые кэналлийцы злы на него как стая закатных кошек. Впрочем, их трудно за это осуждать: слышали бы вы, какая молва ходит по городу! Надеюсь, они не раздерут вашего бывшего оруженосца на части.

Алва лениво приподнял левую бровь:

- Бывшего?

- Да, король освободил его от присяги верности... Как вы понимаете, это означает, что герцогу Окделлу следует назначить нового опекуна. А после его рассказа о ваших похождениях король не склонен доверять вашим обвинениям в адрес нашего уважаемого тессория.

- Не думаю, ваше высокопреосвященство, - заметил Алва, иронически кривя уголки губ, - что вы склонны подарить Манрикам Надор.

- Разумеется нет, - спокойно отозвался Сильвестр, - но вот сам герцог Окделл - другое дело. Я согласен подарить его кому угодно. Не знаю, что такого важного вы в нём усматриваете, но по мне этот Повелитель Глупости сделает всем большое одолжение, если оступится на своих скалах и свернёт себе шею. Конечно, после его чудесного воскресения это будет весьма обидно: нельзя же так пренебрегать милостью Создателя. Только боюсь, что её некому оценить! А как вы думаете, сын мой: жизнь вашего оруженосца чего-нибудь да сто́ит?

- Вы предлагаете мне, - спросил Алва, в упор глядя на кардинала, - выбирать между его жизнью и жизнью королевы?

- Нет, - Сильвестр покачал головой. - Я не предлагаю вам выбрать. Третьего дня королева была осуждена Тайным Советом на казнь за государственную измену.

- Женщин в Талиге не казнят, - возразил Алва.

- Я тоже так полагал, - подхватил кардинал, - но наш новый супрем - очень образованный человек. Поэтому я готов пойти вам навстречу и защитить вашего бывшего оруженосца, если он вам дорог. Но речь идёт о нём и только о нём.

- Я хочу его видеть, - вдруг резко сказал Алва.

- Зачем?

- Чтобы убедиться, что вы не лжёте, ваше высокопреосвященство, - любезно ответил Ворон. - К тому же мне нужно вернуть ему кое-какие... вещи.

- Вы сможете сделать это позднее, - возразил кардинал. - Разумеется, если вы останетесь нейтральны. Раньше я поверил бы вашему слову, - слегка улыбнулся он, - но теперь вы сами вынудили меня к осторожности. Ваш воскресший Окделл будет моим заложником.

- А если маркиз Орильян откажется выдвигать обвинения против королевы? - сощурясь, спросил Алва.

Кардинал возвёл очи горе́.

- Вы меня удивляете, сын мой, - ответил он со вздохом. - Ваш юноша, эта святая простота, полностью убедил короля в факте супружеской измены. Отомстить вам Фердинанд не может, но к жене он больше не вернётся. Её величество скончается в любом случае - или по приговору суда, или не вынеся угрызений совести - уверен, наш супрем прибегнет именно к такой формулировке. Для Талига было бы предпочтительнее, чтобы всё шло по закону. Но, если вы науськаете на короля своих кэналлийцев, скандал примет колоссальные масштабы. И тогда какой-нибудь из ваших же усердных вассалов непременно пристрелит герцога Святая Простота из-за угла или зарежет его ненароком - исключительно из любви к вам. Вам это нравится?

Алва откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза, словно что-то прикидывая.

- Я никогда не думал, - задумчиво проронил он, - что вы настолько кровожадны.

- Кровожаден? - удивился Сильвестр. - Помилуй Создатель, Рокэ, да лично я и пальцем не трону вашего юношу.

- Я говорю о короле, - бросил Алва. - Вы лишили его и жены и наследника.

- Вряд ли бы вы пожелали себе такой жены, - возразил Сильвестр. - А что касается наследника... Увы, единственный наследник Фердинанда II сидит сейчас передо мной, и даю вам слово, Рокэ, я искренне жалею, что это так. Вы способны вывести из себя кого угодно. Чего вы добиваетесь, пытаясь утвердить на престоле распутницу и ублюдка Феншо-Тримейна?

- Я защищаю своего короля, - холодно отрезал Алва. - Я принёс ему присягу, а последствия её нарушения могут быть гораздо серьёзнее, чем вы можете себе представить.

- Короля? - поднял брови Сильвестр. - Не хитрите, Рокэ. Вы защищаете не короля, а свою попавшуюся любовницу, причём делаете это из чисто мужского самолюбия, а не из соображений верности.

- Пусть так, - усмехнулся Алва, приоткрыв глаза. - А почему это задевает вас?

- Потому что я верен Талигу, а вы - только своим постельным обещаниям, - ответил кардинал с горечью. - Вы малодушничаете, чудовищно малодушничаете! Я никогда бы этому не поверил, если б не видел собственными глазами. Вы не хотите брать на себя ответственность, которую я нёс в течение многих десятков лет, и готовы постыдно спихнуть её на слабого, безвольного короля или даже на младенца, которого сделал блуднице самовлюблённый распутник. На что вы рассчитываете? Что после моей смерти всё образуется само собой?

- Законный король Талига Фердинанд, а не я, - холодно отрезал Алва.

- И он им останется, - согласно кивнул Сильвестр. - Но что дальше? Вы думаете, что для вашего удобства всегда найдётся второй Сильвестр? Нет, сын мой. Зато найдутся ызарги, которые будут кишеть у трона и в конце концов устроят здесь междоусобицу и гражданскую войну. Фердинанду нужен поводырь, а Талигу - сильный монарх, который способен провести государство через грядущий Излом. И к моему глубочайшему сожалению, это вы, Рокэ! Я знаю, что вы способны править, но предпочитаете только пить, распутничать и бренчать на гитаре.

- Так ваше высокопреосвященство пришли, чтобы прочитать мне душеспасительную проповедь? - спросил Алва рассеянно.

- Леворукий вас побери, Рокэ!.. - вспылил кардинал. - Если бы в Талиге нашёлся хоть кто-нибудь, способный сравниться с вами, я попросту удавил бы вас сейчас подушкой!..

Алва расхохотался:

- Вы и впрямь неуёмно кровожадны, ваше высокопреосвященство!.. Ну что ж, считайте, что вы устыдили меня. Я готов поторговаться с вами. Если вы оставите в покое Фердинанда и Катарину - какой бы она ни была - а также вернёте мне моего оруженосца я любезно соглашусь отказаться от должности Первого маршала и стать самым усердным из всех кансильеров Талига. Вы довольны?

Сильвестр тяжело поднялся с кресла.

- Смейтесь, сын мой, - сказал он сурово, - смейтесь надо мною. Я вижу, что прискорбно ошибся в вас. Я полагал, что на этом свете вам дорого хоть одно живое существо, помимо вашего чудовищного коня. Но вам безразличны и я, и ваш оруженосец, и даже ваша любовница - безразлично всё, кроме ваших собственных желаний. Прощайте. Я постараюсь устроить новый брак короля и буду молиться, чтобы несчастный государь не оказался бесплоден - на что, увы, определённо указывает распутство Катарины Ариго!

2

Фердинанд II готовился к отъезду из столицы. Репутация рогоносца, подтверждённая теперь официально, гнала его из взбудораженной пикантным скандалом Олларии. Слухи, гуляющие при дворе, выплёскивались на городские улицы и возвращались оттуда гротескно преувеличенными. До самого королевского дворца долетали куплеты, приобретшие бешеную популярность в последние дни:

- Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Эра маршала больше, чем всех!
Но сегодня, Создатель, покаюсь в грехах,
Пусть проступок мой будет прощён!
- Кайся, кайся! - сурово ответил монах,
А другой прошептал: - Мэратон!¹⁰

Старинную балладу о том, как королева Бланш по ошибке исповедалась своим переодетым мужу и любовнику, извлекли из пыли веков сразу после Тайного Совета. Сначала её декламировали шёпотом за закрытыми дверями и ставнями, потом напевали вполголоса в харчевнях и трактирах, но скоро уже горланили во всю глотку на рынках и площадях. Городская стража разгоняла самодеятельных певцов, но это ничему не помогало. После объявления о судилище в Атрэ-Сорорес, назначенном на этот месяц, вся столица наполнилась сплетнями.

Болтали, будто бы король самолично застал Первого маршала едва ли не на королеве и в гневе пообещал содрать кожу с обоих. Утверждали, что любовников выдал молодой герцог Окделл, обуреваемый жаждой мести, который якобы чуть ли не за руку привёл короля на место преступления. Говорили, будто кронпринц на самом деле вовсе не сын Алвы, а законный наследник Фердинанда, на которого-де похож как две капли воды, но король, ослеплённый яростью, задумал лишить его трона в наказание за грехи матери.

По углам с удовольствием шушукались, что в прошлом году в Варасте Первый маршал велел расстрелять генерала Феншо-Тримейна не за самоуправство, а ревнуя к постельным утехам с королевой. О Джастине Придде сообщали нечто уж совсем невероятное: якобы покойный граф состоял любовником и при венценосной даме и при её кэналлийском кавалере одновременно.

- Это называется любовь втроём, - поясняли знающие люди непросвещённым обывателям.

Набожные олларианцы ужасались тому, куда катится этот мир. Эсператисты злорадствовали, утверждая, что король получил по заслугам за резню в Октавианскую ночь.

Хотя суд в Атрэ-Сорорес обещал быть закрытым, любопытствующие гуськом потянулись в окрестности аббатства, надеясь хотя бы одним глазком увидеть намечающееся действо. Простой люд разделился на два лагеря: кто-то жалел королеву - такая знатная и молодая, а придётся умереть за общий человеческий грех! - кто-то полагал, что августейшей прелюбодейке так и надо: "Видишь, шельма, что с блудодеями-то случается? То-то!". Но почти все сходились в одном мнении: молодой Окделл скверно поступил по отношению к своему эру: ведь он клялся Алве в верности! А какая же это верность, когда господин сидит в Багерлее, а оруженосец пользуется всеми милостями короля?

Фердинанд II и впрямь проявил к Окделлу исключительное расположение. Он велел юному герцогу переехать в дом Блюстителя королевской опеки, графа Ауэрберга, разрешил ему оставить при себе надорских слуг и даже личную охрану в восемь человек. Более того: король распорядился увеличить его пенсион за счёт выплаты доходов с графства Горик, с которого по этому случаю было велено снять налоги, введённые после восстания Эгмонта Окделла. В ознаменование услуг, оказанных короне сыном, на него больше не распространялось наказание за грехи отца.

Ричард едва не рвал на себе волосы. Святой Алан, да он просто опозорил своё имя! Будь жива матушка, она убила бы его собственноручно. В смятении чувств он отправил королю благодарственное письмо, умоляя о повторной встрече, но ответа не последовало. Новый же опекун, хотя и был Первым камергером Фердинанда, малодушно уклонился от посредничества. Единственный сын геренция, граф Ауэрберг с минуты на минуту ждал, что его с отцом отстранят от должностей из-за родства с попавшими в опалу Приддами, и подлещивался к своим свойственникам Манрикам.

Ричарду пришло в голову попробовать связаться с Алвой через его людей. Он отправился в особняк на улице Мимоз, но здесь злые, как закатные твари, кэналлийцы дали ему такой отпор, что возглавлявший его охрану эр Роберт Кохрани предпочёл протрубить отступление. К счастью, постыдное бегство удалось замаскировать под неожиданную встречу. Новый герцог Придд опередил Ричарда в особняке Ворона и, заслышав шум у ворот, прервал свою беседу с реем Суавесом.

Бок о бок молодые люди поехали по шумным улицам Олларии. Как и в Лаик, Дик чувствовал себя немного не в своей тарелке: холодное удлинённое лицо Валентина всегда казалось ему похожим на маску. Сразу после приезда Дика в столицу однокорытники столкнулись в особняке Рокслеев и обменялись соболезнованиями, но с тех пор не имели случая увидеться вторично.

- Я слышал, что вас отправляют в Торку, герцог? - выдавил из себя Ричард, искоса рассматривая ледяную физиономию слева от себя. Интересно, что чувствует человек, у которого такое лицо?

- Мой эр получил предписание Тайного совета, - чопорно отозвался однокорытник. - Однако до отъезда мне хотелось бы обсудить с вами планы, о которых мы беседовали с вашей матушкой. Я имею в виду моё сватовство к леди Айрис Окделл, милорд.

- У Айрис не такой характер, чтобы вы пришлись ей по вку... - начал было Дик, но вовремя поправился: - То есть я хочу сказать, что вы с ней вряд ли подходите друг другу.

Валентин гордо выпрямился в седле. Теперь у него стал такой вид, словно он проглотил своё склизкое гербовое животное.

- Впрочем, - поторопился добавить Ричард, - я предоставил сестре полную свободу в этом вопросе. Если она остановила свой выбор на вас...

- Мы незнакомы, - едва проронил Спрут.

- М-м... - протянул Дик глубокомысленно.

Разговор, похоже, зашёл в тупик. Чего, собственно, хочет от него Валентин? Да, матушка предложила ему руку Айрис и даже весь Надор в обмен на союз против Дорака, но ведь она полагала, что Дик умер! А что касается борьбы с кардиналом, то, что бы там ни думала матушка, сам Ричард не доверял Валентину ещё со времён Лаик. У честного человека не может быть такого лица. И вообще: герцог Окделл жив, так что Надор больше не нуждается в Спрутах.

- Давайте отложим вопрос о сватовстве до вашего личного знакомства с Айрис, - предложил он как можно любезнее. - К тому же, в отличие от моей матери, я не опекун сестёр и не могу предложить вам руку какой-нибудь из них.

Придд сухо кивнул и холодно распрощался. Ричарду пришлось откланяться, так и не задав вертевшегося на языке вопроса: что делал Спрут в особняке у Ворона?

Судьба Алвы беспокоила Дика больше всего. Он подумывал, не взять ли приступом дом кардинала - после злосчастной аудиенции Дорак не желал продолжать переговоры с герцогом Окделлом - когда в особняк Блюстителя опеки прибыли граф и графиня Маллэ. Ричарду доложил о них Кеннет Кохрани, его паж: мальчишка искренне наслаждался важностью, приобретённой его господином, несмотря на её сомнительный характер.

Маллэ входили в условия договора с Дораком. Хотя это заранее вызывало в юноше предубеждение, супруги неожиданно понравились ему. Граф Тьерри́-Иво́н оказался спокойным и рассудительным человеком, а графиня Э́лена, урождённая Камерари, чем-то неуловимо напоминала Марианну Капуль-Гизайль. Разумеется, графиня была старше и строже, да и не так красива, как Звезда Олларии, но типаж был похожий: темноглазая и темноволосая, она обладала приятной полнотой, глубоким грудным голосом, прекрасным бюстом и округлыми белыми руками. Дику даже невольно подумалось, что девочкам будет хорошо у неё.

- Мы имеем своих дочерей, ваша светлость, но они уже вышли замуж и живут своими семьями, - ласково улыбаясь сказала графиня. - А что касается нашего сына, то он принял приглашение своего дяди, экстерриора, и уехал из Талига с двухлетней миссией. Если вы примете решение короля, ваши сёстры скрасят наше с мужем одиночество. Даю вам слово, ваша светлость, что вам не придётся беспокоиться за их благополучие.

Формально согласия Ричарда и не требовалось, однако Маллэ всё же попросили его, и Дику это понравилось.

- Король уже принял решение? - поинтересовался он.

- Его величество говорил со мною, - отозвался граф. - Я ответил, что почту за честь стать опекуном ваших сестёр, если только вы не будете иметь ничего против. Не сомневайтесь, ваша светлость: я откажусь от опекунства, если вы решите иначе.

- Мне нечего возразить, - учтиво признался Дик, пытаясь сообразить, какие выгоды он может извлечь из своего согласия, - особенно против вашей прекрасной супруги... Но, если король назначит вас, я просил бы, чтобы граф Ларак, наш родич, погостил у вас хотя бы первые полгода. Моим сёстрам будет слишком трудно на новом месте без родных.

- О, мы будем счастливы, если граф Ларак окажет нам эту честь! - тут же добродушно ответила графиня Элена.

- И я не хотел бы, чтобы моих сестёр принуждали к браку, - твёрдо произнёс Ричард.

- Вы достигнете совершеннолетия через три года, - мягко отозвался Маллэ, - и сможете сами решать, в какие семьи войдут ваши родственницы. До тех пор, полагаю, дело терпит: ведь все три леди ещё очень юны.

- Благодарю вас! Это было бы лучше всего. И ещё... Я хотел бы поговорить с его величеством. Вы ведь его главный мажордом, граф. Вы не могли бы передать королю мою просьбу?

Маллэ бросил на Дика проницательный взгляд. У него были тёмные, как чёрный кэналлийский виноград, глаза и густые брови, придававшие ему добродушный вид.

- Вы хотите просить за герцога Алву? - прямо спросил он.

Дик залился румянцем стыда.

- Я должен... должен это сделать, - проговорил он.

Граф задумчиво кивнул большой круглой головой:

- Понимаю вас... Поверьте мне: его величество тоже не в восторге от того, что случилось. Если бы всего этого можно было избежать... Хорошо, я передам королю вашу просьбу. Но прошу вас запастись терпением. Король добрый человек, но он весьма... э-э... упрям, - граф явно собирался произнести какое-то другое слово, - и не любит, когда на него слишком давят. Дайте его природной доброте проявиться, и тогда ваша просьба падёт на плодородную почву. В этом весь секрет дипломатии, ваша светлость (Маллэ состояли в близком родстве с экстерриором Рафиано).

Супруги откланялись, оставив Ричарду робкую надежду.

Кардинал Сильвестр тем временем был занят последними приготовлениями к судебному процессу. Ради обеспечения безопасности в Атрэ-Сорорес перевели несколько полков Резервной армии. Командование ими доверили Арнольду Манрику; его брат Леонард получил чин генерала от инфантерии и отвечал за спокойствие в столице. Столичный гарнизон с полковником Анселом во главе подчинялся ему напрямую.

Алва по-прежнему сидел во Второй Бастиде: Фердинанд продлил ему заключение до завершения суда над королевой. Однако теперь узнику разрешили переписку, и Алва воспользовался этим в полную меру, прекрасно понимая, что вся его эпистолярия сразу же окажется на столе у кардинала.

Подойдя к делу со свойственной ему изобретательностью, Рокэ писал всему Талигу: своей гитаре, королю Фердинанду, несравненному Моро (так значилось на конверте), епископу Бонифацию, Леворукому, племяннице губернатора в Тронко и собственному офицеру по особым поручениям (с адресом: "Туда, где его кошки носят!"). Из любопытства Сильвестр ознакомился с двумя образцами этого потока красноречия: официальным посланием герцогу Урготскому и изящной эпистолой, адресованной герцогу Окделлу. В первом Алва учтиво оповещал Фому, что прибудет в Ургот сразу же после своего освобождения; впрочем, если король и не освободит его, он всё равно прибудет, так как выяснил, что Вторая Бастида - не что иное, как Блуждающая башня, издревле известная всем Золотым Землям, и, как таковая, способна перенести его по воздуху туда и когда ему будет угодно. В конверте, адресованном Окделлу, обнаружился небольшой листок, затейливо разрисованный завитушками и содержащий в себе старательно переписанный сонет Веннена:

Мой друг, поступок твой предай забвенью!
У розы есть шипы, есть ил в ключе,
У солнца и луны - туман, затменья,
Зловредный червь встречается в цветке.
Все люди грешны, ведь грешу и я,
Твои обиды быстро извиняя;
Тебе в угоду, сам себе вредя,
Я, что бы ты ни делал, все прощаю.
Грехи твои моя любовь встречает:
Противник твой, защитником явясь,
Сам на себя же встречный иск вчиняет
И, сам против себя вооружась,
Стремится быть судьей, чтоб оправдать
Во всем тебя, о мой прелестный тать!¹¹

Сильвестр испытал сильнейшее искушение передать сие творение адресату - только ради удовольствия лицезреть, с каким видом Окделл прочтёт его. Но опыт подсказывал ему не вести себя опрометчиво с герцогом Надорским.

Удержавшись от одного искушения, кардинал, однако, дал ознакомиться экстерриору с многостраничным политическим сочинением Рокэ, по видимости содержавшим важные сведения о фельпской Дуксии. Тот вернул его кардиналу на следующий же день, крайне смущённый. Оказалось, что Алва ввернул в середину подробнейшее описание своих непотребств на вилле Бьетероццо, тщательно рассчитанное на то, чтобы выбесить Сильвестра.

Только спустя три дня кардинал сообразил, что эпистолярная лавина, вероятно, скрывала под собой парочку писем совсем другого содержания, отправленных иным способом. С запозданием он велел коменданту не выдавать Алве больше десяти листов в сутки и тщательно пересчитывать исписанное. На следующий же день ему вручили весь десяток, изрисованный богохульными карикатурами на него самого.

Комендант, похоже, решил, что Ворон и впрямь рехнулся, но Сильвестр не обольщался на этот счёт. Алва продолжал сидеть в Багерлее - значит понимал, что любая попытка неповиновения приведёт Фердинанда в ярость и ухудшит положение дел.

Итак, внешне всё оставалось по-старому: кэналлийцы злились на Окделла и, казалось, не имели никаких тайных известий от своего соберано. Но кардинал готов был прозакладывать свои чётки: Рокэ готовил какой-то обходной маневр, и Сильвестр пока не мог угадать, в чём именно он заключается.

Первый удар пришёл из Эпинэ. Одиннадцатого Осенних Ветров в Олларию влетел взмыленный гонец с сообщением: четыре графства из одиннадцати открыто взбунтовались против короля и пожелали отложиться от Талига. В замке покойного герцога Анри-Гийома повесили чету Маранов; графиня Савиньяк поспешно бежала из захваченного и разорённого Сэ. Но хуже всего было то, что остававшиеся в Старой Эпинэ части Резервной армии под командованием полковника Люра перешли на сторону восставших.

Как и всегда в подобных случаях, бунтари-эсператисты воззвали к помощи Святого престола.

Сильвестр надеялся услышать имена маркиза Эр-При и графа Штанцлера, но, к его удивлению, среди главарей гонец назвал только графов Пуэна и Агиррэ, барона Сэц-Арижа и какого-то безвестного дворянчика по имени Никола Карваль. Это было странно. Тем более, что по сведениям кардинала, принц Альдо Ракан спокойно сидел в алатском Сакаци, гонял косуль в компании братьев Борнов и крутил роман с собственной незаконнорождённой кузиной.

Вывод напрашивался один: беглый Штанцлер, наверняка скрывающийся за фигурой кого-то из главарей, поднял знамя мятежа раньше, чем рассчитывал, из-за известий о скором суде над королевой.

Сильвестр убедил Фердинанда принять меры предосторожности. Принца Карла отобрали у матери и передали под надзор полковника Арнольда Манрика. Однако король всё ещё тянул с изданием манифеста, объявляющего детей Катарины Ариго незаконнорождёнными.

- Мы подпишем его после суда! - категорически заявил он.

Кардинал решил пока не настаивать и переключил внимание короля на другое.

- Нам следует освободить герцога Алву, ваше величество, - посоветовал он. - Он быстро перевешает всех эпинских мятежников на столбах. Право, это большая удача, что Первый маршал сейчас в Талиге, а не в Урготе.

Но король, как и все слабые люди, заупрямился.

- У губернатора Сабве достаточно своих сил, - возразил он. - Пусть его брат, господин вице-кансильер, представляет в Эпинэ нашу особу. А о судьбе герцога Алвы мы поговорим попозже.

На следующий день собрался Большой Совет, и после него Блюститель королевской опеки едва не облёкся в траур. Он рассчитывал взять на себя заботу о младших Приддах, на что имел право по должности и на основании родства: он приходился мальчикам родным дядей. Но король решил, что тринадцатилетний граф Васспард и десятилетний Питер Иммануил поступят на попечение главному церемониймейстеру, Фридриху Манрику, женатому на сестре Ауэрберга, Марии Гогенлоэ-ур-Адлерберг.

Узнав об этом решении, Ричард пришёл в ужас. Пусть Валентин Придд и был холодным спрутом, но его младшие братья не заслуживали такой участи! Герцог Окделл лучше кого-либо другого понимал, каково это - стать заложником алчных Манриков.

- Я немедленно еду к Рокслеям! - заявил он Ауэрбергу.

- Не забывайте, герцог, - охладил его опекун, - что теперь вы мой воспитанник и должны подчиняться мне.

- Король не просил меня принести вам присягу оруженосца! - запальчиво возразил Ричард.

- А мне и не нужен оруженосец, - меланхолично отозвался Ауэрберг. - Я Первый камергер, а не Первый маршал. Поэтому сегодня вы поедете со мною во дворец, где вам отведены личные апартаменты. И должен сообщить вашей светлости, что по желанию короля вы включены в число приглашённых на суд в Атрэ-Сорорес. Будьте готовы сопровождать короля в Валансенский замок. Вам разрешено взять с собой двух слуг, пажа и четверых дворян по вашему выбору. Отъезд назначен на послезавтра.

Послезавтра приходилось на пятнадцатое число Осенних Ветров.

В этот день Фердинанд II наконец двинулся в путь, сопровождаемый целой толпой столичных зевак. С раннего утра капитан Синьоретти расставил конвойных по всей Олларии: насмешливые горожане провожали своего монарха солёными шуточками, а из гущи народа время от времени доносилось пение:

Я неверной женою была королю...

Хотя Валансен находился не более, чем в пятидесяти хорнах от столицы, поездка туда должна была занять добрых полдня. Король сел в одну карету вместе с Первым камергером, Главным шталмейстером, сенескалем, тессорием и геренцием. Молодые вельможи - в их числе и герцог Окделл в окружении своих дворян - ехали верхами.

По дороге планировалась одна, но продолжительная остановка: перед тем, как покинуть столицу, король пожелал посетить службу в Соборе Святой Октавии. Поэтому в девять часов королевский поезд остановился у ворот храма, и кардинал Сильвестр собственной персоной занял место у главного алтаря.

Служба шла полтора часа, и Ричард изнывал от нетерпения всё это время. Фердинанд II сидел всего в двух шагах от него, но поговорить с ним не представлялось никакой возможности. Дик клял про себя графа Маллэ, который наверняка попросту забыл о своём обещании.

Однако едва прозвучало финальное "идите, служба окончена!" (в олларинской церкви служили на талигском языке), Фердинанд неожиданно сам окликнул юношу:

- Герцог Окделл! Подойдите сюда и подайте нам руку.

Жестом приказав остальным придворным держаться поодаль, король медленно направился к выходу, опираясь на руку Дика.

- Господин мажордом передал нам вашу просьбу, - негромко произнёс он. - О чём вы хотели поговорить с нами, герцог?

Ричард даже слегка растерялся от внезапного исполнения своего желания:

- Государь... Я хотел просить вас о милости к моему бывшему эру, герцогу Алве.

Дик был уверен, что Фердинанд тут же рассердится, но тот только кивнул головой.

- Так я и полагал... Он написал мне.

- Кто? Герцог Алва?

- Да. По его словам, это не первое его письмо, но остальные я вряд ли увижу, поскольку их перехватывает его высокопреосвященство. - Король криво усмехнулся. - Это послание вручил нам господин Генеральный прокурор. В нём герцог Алва утверждает, что королева, наша супруга, вступила с ним в связь вынужденно, из страха за свою жизнь.

- Я слышал от её величества, - осторожно вклинился Ричард, - что она опасалась господина Дорака.

- Алва предлагает нам воспользоваться своим правом помилования в обмен на отмену завещания, - продолжал король, не слушая.

- Государь? - не понял Ричард.

- Завещание, завещание Франциска, моего предка, - нетерпеливо пояснил Фердинанд. - Оно определяет порядок наследования престола с начала этого Круга. Алва предлагает мне изменить его по моему желанию. А учитывая, что он сам первый наследник Олларов, это отнюдь не шутка, - грустно усмехнулся король.

- И вы готовы на это согласиться? - спросил Ричард, сам не зная, радоваться ли ему или удивляться подобной сделке.

- А вы, герцог? Вы согласились бы на помилование?

- Умоляю ваше величество... - горячо начал Дик, но король остановил его.

- Нет, я хочу, чтобы вы подумали. Скажите мне честно: вот вы, открытый и правдивый юноша, к тому же так искренне преданный королеве... Что сделали бы вы, вы сами, если бы королева обманула вас - если бы она солгала, насмеялась над вами, унизила вас перед всеми, использовала как бесчувственную марионетку, и это при том, что вы так любили её и почитали, так боготворили и лелеяли... Скажите честно, вы простили бы её или наоборот - отомстили за свою поруганную честь?

Дик остановился, невольно тронутый горечью, прозвучавшей в словах короля. Катари... Нет, не Катари: королева! - совершенно точно лгала, заявляя, что её муж сам приводит к ней любовников для зачатия. Она лгала - но зачем? Для чего эта чудовищная, недостойная выдумка? Алва в письме королю заявил, будто королева боялась за свою жизнь. Но Ворон никогда не стал бы грозить женщине, это Дик знал твёрдо. Алва защищает её, защищает даже сейчас... А что, если всё, сказанное королевой, и впрямь было ложью? Дика охватил настоящий ужас. Что, если каждое нежное слово об отце, каждый знак ласкового внимания к нему самому - всё было обманом? Что, если Катари хотела всего лишь воспользоваться им, как послушным орудием, как щенком, которого приманивают куском сахара, чтобы потом натравить на кого-нибудь другого?.. Но для чего?

"Для того, чтобы ты отравил своего эра, разумеется!" - сухо ответил ему внутренний голос, словно сообщая очевидное.

Дик содрогнулся и сжал кулаки. Да, тогда он поверил, тогда он отравил вино эра Рокэ... А теперь яд поднесут самой королеве! Дик снова увидел мысленным взглядом две крупинки, быстро растворяющиеся в бокалах с "Чёрной кровью". Тогда он сам был марионеткой в чужих руках и едва не стал убийцей.

- Не делайте этого, ваше величество, - глухо произнёс он сдавленным голосом. - В чём бы она ни была виновата, не делайте этого. Если королева обманула вас, пусть раскаивается. А если вы ошиблись, если всё не так, как кажется... Тогда вы сами не будете виноваты перед ней!

Король неожиданно и резко оттолкнул от себя руку Ричарда. Поражённый этим жестом недовольства или волнения Ричард оторопело смотрел, как Фердинанд в полном одиночестве неровным шагом направляется к высоким дверям, ведущим из собора. Через секунду за ним бросилась стража, а потом Дика начали задевать торопящиеся вслед за королём придворные. Подошедший Ауэрберг легонько стукнул его по плечу, понуждая сойти с места.

Они уже выходили во двор к лошадям и каретам, когда из дверей собора ужом выскочил священник в серой рясе, со сбившейся эсперой на груди и, размахивая какой-то бумагой, бросился вдогонку королю. Обежав Фердинанда по широкой дуге, он с размаху бухнулся перед ним на колени.

- Ваше величество, правда! Правда! Я должен сообщить вам правду! - надрывался он.

Капитан Синьоретти выставил обнажённую шпагу, не позволяя святому отцу прикоснуться к его величеству. Король кивнул, и капитан, выдрав бумагу из рук священника, передал её Фердинаду.

Король быстро пробежал её глазами, заметно изменившись в лице. Взмах руки - и телохранители отступили, а король, шагнув к священнику, коротко спросил отрывистым голосом:

- Кто вы?

- Я исповедник матери Моники, государь, - ответил тот. - Был её исповедником полтора года назад... У меня есть и другие её письма, не только это! Они здесь! - и священник принялся рыться за пазухой, с трудом извлекая свёрток бумаг, туго перехваченный красной лентой.

Король с силой выхватил пухлый свёрток и отошёл к пустой карете, пытаясь развернуть его. Ричард видел, как неуклюжие толстые пальцы короля рвут алый шёлк, завязанный на несколько узлов. Священник всё ещё копался за пазухой, с трудом поднимаясь с колен. Наконец он словно нашёл искомое и шагнул к королю. Фердинанд издал сдавленный вздох, хватая ртом воздух, и глаза его словно бы полезли из орбит. Ричард ничего не понимал. Священник внезапно нырнул под экипаж и исчез из виду, как исчезает нечистый дух на сцене, когда проваливается в люк. Капитан Синьоретти снова схватился за шпагу, и в это мгновение Фердинанд закричал.

Он кричал и медленно сползал под колёса экипажа, а освобождённые, наконец, бумаги веером разлетались из его рук. Дик, оторопев, смотрел на белые плиты двора, на которых оседали белые листы - было видно, что большинство из них совершенно пусты.

- Король убит! Король убит! - закричали одновременно в толпе придворных и в толпе зевак.

Взгляд Дика скользнул дальше - и он увидел тонкую струйку крови, которая бежала почти из-под колёс: Фердинанд II мешком свалился у подножки кареты и больше не кричал, а из приоткрытого рта его стекала густая розовая пена.

Кардинал Сильвестр, растолкав придворных, бросился к королю и, приподняв его голову, осторожно положил себе на колени. Граф Ауэрберг, граф Манрик и престарелый геренций сгрудились вокруг него, стараясь оказать какую-нибудь помощь. Капитан королевских стрелков Георг Мейер бросился к конвойным, сдерживавшим толпу: убийца, выскочив с другой стороны экипажа, должен был попасться им в руки. Он и в самом деле попался: какой-то конвойный ухватил "святого отца" за капюшон. Однако тот извернулся и выскользнул из рясы, как гадюка выскальзывает из старой кожи. Солдат остался с пустой тряпкой в руках, а убийца, ловко вспоровший её своим кинжалом, нырнул в гущу толпы, проворно работая локтями.

- Стреляй! - крикнул Мейер в запале.

Это была ошибка. Испуганные зеваки шарахнулись от солдат, толпа заволновалась; раздались крики ужаса, плач и мольбы о милосердии. Кто-то всё же выстрелил, и в воздухе повисла струя порохового дыма. Женщины завизжали, кто-то в панике побежал. К несчастью для королевских телохранителей, бросившихся на поимку убийцы, Собор Святой Октавии окружал обширный парк со старыми деревьями и разросшимися кустарниками. Похоже, отступление было хорошо спланировано.

- Король жив! - кричал в это время кардинал Сильвестр, напрягая голос: Ричарда поразило его потемневшее лицо и вздувшиеся на лбу вены. - Король жив! Помогите же мне, Бога ради! Внесите его в карету! Немедленно во дворец! Вызвать лекарей! Скорей!

Дик наконец-то опомнился и бросился на помощь. Суетливо толкаясь у кареты, придворные подняли Фердинанда II и бережно уложили его на скамью внутри экипажа. Лицо короля было запрокинуто: кардинал Сильвестр мягкой, но сильной хваткой держал его голову. Ричарду показалось, что несчастный Оллар уже мёртв, но кровь толчками ещё выходила из глубокой раны на животе. Граф Манрик и граф Ланже (шталмейстер) проворно забрались в карету и сели так, чтобы не позволить королю скатиться во время скачки.

Королевский кучер и форейторы вскочили на лошадей. Карета круто развернулась на плитах двора, отчаянно скрипя колёсами, и резко взяла с места. Небольшой отряд конвойных понёсся за ней галопом. Зеваки врассыпную бросились с дороги: карета летела во весь опор, опасно подскакивая и кренясь на поворотах как корабль в бурю. Через минуту она исчезла в направлении дворца.

Государственный секретарь Вейсдорн, единственный, кто не потерял голову, приказал своим людям собрать улики: пук разлетевшихся бумаг, послуживших приманкой для короля.

Ричард торопливо вскочил на Баловника. Он не знал, на что решиться: то ли следовать за королевской каретой, то ли присоединиться к поискам убийцы. Решение принял его телохранитель. Довольно невежливо Гиллалун затолкал своего господина в центр их маленького отряда.

- Разве вы не видели, вашмилость? - хмуро спросил он. - Нам нужно что есть мочи воротиться в особняк вашего нового эра. Эх, кабы у нас в Олларии был свой дом!

- Вы тоже заметили, друг? - хмурясь, спросил у телохранителя Роберт Кохрани.

- Заметил, как тут не заметить! - И Гиллалун повернулся к Дику: - Вы же видели, вашмилость, что у этого парня болталось на рясе?

- На рясе? - удивился Ричард. - Обычная эспера!

- Кабы эспера! Мышь со свечой, - угрюмо ответил Гиллалун и эр Роберт согласно кивнул. - Как пить дать, в этом убийстве обвинят кого-нибудь из наших же, из эсператистов.

- Гиллалун прав, - подтвердил Кохрани. - Нам нужно как можно скорее вернуться назад. Король ещё жив, но, судя по всему, это не надолго.

3

"Только бы он не умер! Не сегодня, Создатель, только не сегодня!" - горячо молился Сильвестр, когда тяжёлая тряская карета, раскачиваясь на удерживающих её ремнях, летела по направлению к Ружскому дворцу. Голова Фердинанда болталась у кардинала на коленях: несчастный король пребывал в полубеспамятном состоянии, но грудь его вздымалась, а на губах то и дело вскипала тонкая пузырящаяся пена. Тессорий, всегда отличавшийся крепкими нервами, старательно зажимал края раны: удар пришёлся в правое подреберье и разворотил жировую прослойку под кожей короля.

Обратный путь занял не больше пятнадцати минут: кучера гнали лошадей не жалея. Они с грохотом и лязгом влетели во двор Ружского дворца, переполошив охрану и дежурных офицеров, до которых ещё не дошла ужасная новость. Графы Ланже и Ауэрберг осторожно вытащили короля наружу, где его тотчас подхватили на руки с десяток гвардейцев. Сильвестр с трудом выбрался следом: только теперь он почувствовал, что его бьёт нервная дрожь. Но расслабляться было некогда: требовалось спасать короля.

- Хирурга! Лекарей! Немедленно пошлите за мэтром Мароном! - распоряжался Сильвестр.

Фердинанда на руках перенесли в Большую опочивальню и уложили на парадное ложе. Камердинер с нюхательной солью в руках пытался привести раненого в чувство. Граф Ауэрберг тем временем распорядился прикрыть двери: придворные всё прибывали и прибывали, и караульные дворца, приёмные, Зал для подачи прошений и Зеркальная галерея с каждой минутой наполнялись людьми.

Фердинанд, наконец, очнулся и заозирался по сторонам. Поняв, куда его перенесли, он, видимо, испытал некоторое облегчение. Из глаз его потекли крупные слёзы: король плакал, как плачут испуганные дети - почти беззвучно, едва всхлипывая; дряблые щёки его намокли, виски влажно заблестели.

- Всё будет хорошо, государь! - утешал его геренций дрожащим голосом. - Вот увидите: всё обойдётся!

Слуги принялись осторожно разоблачать короля, чтобы открыть доступ к ране. Крови вышло не так много: наросты сала на королевском теле препятствовали её истечению.

Спустя десять минут в Большую опочивальню вихрем ворвался мэтр Марон, первый медик, в сопровождении других врачей и их учеников.

Все отступили, освобождая новоприбывшим место. Граф Манрик шёпотом предложил членам Тайного Совета перебраться в соседнюю Малую опочивальню, чтобы обсудить положение дел, но его проигнорировали. Нервное напряжение не способствовало беседам. Геренций с убитым видом упал в кресло; военный министр и министр флота, только что прибывшие, мрачно встали по сторонам холодного камина. Сенескаль, Первый камергер и мажордом хлопотали, пытаясь водворить хоть какое-то подобие порядка в жужжащем, как потревоженный улей, дворце.

Франсуа Марон, склонившись над августейшим пациентом, внимательно исследовал рану с помощью зонда. Несчастный Фердинанд II тонко стонал, продолжая безостановочно плакать. Тем временем камердинер и слуги подтащили поближе стол, на котором ученики лекарей принялись раскладывать инструменты, тазы, ступки, склянки, корпию и бинты.

- Он будет жить? - отрывисто спросил кардинал у Марона.

- Пока трудно сказать, - ответил осторожный врач. - Его величество, по счастью, тучен, и это смягчило удар убийцы. Однако кинжал задел печень и нижний край правого лёгкого. Боюсь, если началось внутреннее кровотечение, его величество обречён.

- Сколько ему осталось? - по-прежнему резко осведомился Сильвестр.

Хирург подумал.

- Если его величество переживёт ближайшие сутки, появится надежда.

- Сутки? - сдвинул брови Сильвестр.

- Но при внутреннем кровотечении король умрёт ещё до заката.

Сильвестр бросил глаза на дворцовые часы: недавно пробило полдень. Его сердце болезненно сжалось. Какое чудовищное несчастье!

К собеседникам неслышно подошёл тессорий Манрик.

- Если положение серьёзно, королю следует немедля отдать завещательные распоряжения, - заметил он.

- Сначала пусть мэтр сделает всё возможное для спасения его величества, - сухо ответил Сильвестр. - Что вы намерены предпринять?

- Всё, что предписывает наука, - спокойно отозвался Марон. - Почистить и зашить рану и надеяться на милость Создателя.

- Приступайте!

Врачи принялись готовить операцию, обмениваясь фразами на древнегальтарском языке. Сильвестр отвёл полог и склонился над королём, внимательно вглядываясь в измученное и словно бы измятое лицо.

- Мужайтесь, ваше величество! - сказал он. - Не падайте духом! Помните, что милость Создателя бесконечна.

- Вы убили меня... - плача прошелестел Фердинанд, едва шевеля бледными безвольными губами. - Вы меня убили!

Этот упрёк поразил кардинала в самое сердце.

- Что вы говорите, государь! - возразил он с горячностью. - Я всей душой молюсь о вашем выздоровлении!

- Вы меня убили! - повторял Фердинанд настойчиво. - Все вы!

- Он бредит? - вполголоса спросил Сильвестр у Марона, больно задетый.

- Это шок, ваше высокопреосвященство, - дипломатично отозвался тот.

В эту минуту двери приотворились, и в Большую опочивальню просочился государственный секретарь Вейсдорн с холщовым мешком в руках. Следом за ним в комнату хлынул тревожный гул из Зеркальной галереи, где уже собрался весь двор; слуги поспешно захлопнули створки. Вейсдорн подал знак Сильвестру. Члены Тайного Совета тут же встрепенулись: на сей раз графу Манрику не пришлось дважды повторять приглашение пройти в Малую опочивальню. Тем более, что врачи уже занялись раной, и им не следовало мешать.

- Взгляните, господа! - заявил Вейсдорн, едва все перешли в бывший Ореховый кабинет. - Вот что нашли мои люди вместе с рясой этого молодчика!

И государственный секретарь извлёк из своего мешка мышь со свечой - наперсный знак из ярко начищенного олова на тонкой серебряной цепочке.

- Эсператистский Орден Истины! - воскликнул военный министр, взяв цепочку в руки, чтобы получше разглядеть знак. - Значит, это агарисский заговор?

- Сомневаюсь, барон, - тонко улыбнулся Вейсдорн, - но улика говорит именно об этом.

Граф Маллэ недоверчиво покачал головой:

- Вряд ли убийца стал бы намеренно компрометировать свой Орден. Вероятнее всего, этот знак предназначался просто для отвода глаз.

Экстерриор Рафиано протянул с задумчивым видом:

- Негодяй, кажется, кричал, что был исповедником матери Моники? Помнится, она тайная эсператистка, граф?

- Именно так, - подтвердил Вейсдорн. - Первое письмо, которое убийца передал королю, было подлинным. Остальное - подделки, переложенные пустыми листами.

И государственный секретарь выложил кипу бумаг: весь верхний листок покрывали пятна крови. Сильвестр осторожно поднял его двумя пальцами. Судя по обращению, мать Моника действительно писала какому-то эсператистскому священнику. Речь шла о потайном выходе в саду аббатства святой Октавии - том самом, где Катарина Ариго устраивала свои свидания.

- Так что вы думаете, граф: это дело рук фанатика или нет? - спросил он, пробегая глазами письмо.

- Увы, нет, - отозвался Вейсдорн и пояснил, заметив удивлённые лица членов Совета. - Фанатик не думает о бегстве заранее. Он сосредоточен на совершении преступления, поскольку мнит его миссией самого Создателя. Однако наш убийца сбежал, и это не случайность. Взгляните: его ряса сшита так, что её можно легко распороть и скрыться. Маршрут короля был известен, и все знали, что его величество прослушает службу в Соборе Святой Октавии. Господа, покушение было тщательно спланировано, и преступники заранее продумали отступление.

- То есть, это не религиозный, а политический заговор, - резюмировал Сильвестр. - Но чей?

- Чей угодно, ваше высокопреосвященство, - отозвался Вейсдорн. - В нынешних обстоятельствах смерть его величества выгодна очень многим.

Сильвестр забарабанил пальцами по груди. Это его недосмотр. Его вина! До казни королевы Фердинанда следовало охранять как зеницу ока... Но кто же всё-таки бросил Талигу вызов? Гайифа? Дриксен? Агарисские истинники? А может, эпинские мятежники в союзе со Святым престолом?..

В отличие от Сильвестра Генерального прокурора интересовала не политика, а судебное расследование.

- Что вы намерены предпринять? - спросил он у Вейсдорна.

- Объявить, что за покушением стоят эсператисты, разумеется, - отозвался Государственный секретарь. - После Октавианской ночи в их среде постоянно зреет недовольство. Нужно воспользоваться предлогом и уничтожить очаг смуты.

- Но если убийца вовсе не эсператист?

- Тем лучше: он будет думать, что сбил нас со следа, - ответил Вейсдорн. - Вы сами знаете, маркиз: пока не доказано обратное, следует опираться на существующие улики.

- Тем более, - вставил супрем, - что народ уже назвал виновников. Когда мы возвращались во дворец, из толпы кричали: "Смерть подлым эсператистам!". А вы знаете, господа: Vox populi vox Dei¹².

Экстерриор Рафиано мрачно хмурился.

- Только религиозной смуты нам сейчас и не хватало! - в сердцах сказал он. - Вы уверены в том, что говорите, господин Гольдштейн?

- Совершенно! - твёрдо ответил супрем. - Криков, правда, было немного, но их не услышал бы только глухой.

- Я тоже их слышал, - подтвердил Государственный секретарь.

Рафиано подошёл к окну и отворил его. Сюда шум со двора долетал как глухой прибой: грозный, но невнятный. Граф внимательно вслушивался в течение нескольких минут, но разобрать, что кричат, из Малой опочивальни было невозможно.

- Я пошлю прознатчиков в город, - шепнул Вейсдорн Сильвестру. - Вполне вероятно, что Лига покойного Авнира опять собирается поднять голову. Фанатикам нужен только повод.

Сильвестр в раздражении и тревоге кусал губы: покушение произошло на глазах у сотен свидетелей, и слухи - как водится, преувеличенные - распространятся по городу, как пожар. Кардинал ощущал, как от дурного предчувствия у него ноет сердце.

- Хорошо, - коротко согласился он. - И ещё... Отправьте своего человека ко мне в особняк. Мне нужен Агний.

Дверь в Малую опочивальню приоткрылась.

- Ваши милости, - пролепетал камердинер короля, - Господин первый медик зовёт вас...

Врачи потерпели неудачу. Мэтр Марон сделал всё, что мог, но остановить внутреннее кровотечение было не в его силах. Судороги боли пробегали по телу короля, и несчастный Фердинанд понимал, что это означает. Бледный, весь покрытый холодным потом, он слабо стонал и просил позвать к себе исповедника, отца Урбана, в миру Джанка́рло Лати́ни.

Франсуа Марон подошёл к кардиналу, желая дать отчёт в своих действиях, но Сильвестр почти не слушал его. Роковое происшествие перевернуло все его планы. Смерть Фердинанда II, такая несвоевременная, поставила судьбу Талига на грань катастрофы. Нужно было принимать срочные меры, и кардинал понял: сейчас или никогда!

Однако тессорий опередил его.

- Какие распоряжения вашему величеству угодно отдать на случай смерти? - почтительно осведомился он, преклонив колени перед ложем умирающего короля.

- Позовите духовника! Позовите моего духовника! - шептал король одними губами.

- Но прежде всего, - напомнил кардинал громко, - вы должны подписать манифест о признании детей Катарины Ариго незаконными!

Это требование оказало на короля удивительное действие: только что бессильно распростёртый на постели, он внезапно приподнялся на локтях и воскликнул голосом, почти обретшим прежнюю силу:

- Что?! Вы хотите, чтобы я карал и казнил тогда, когда сам молю Создателя о милости? Нет! Этого не будет! Я прощаю всех - и мою жену, и детей!

Поражённые члены Тайного Совета переглянулись. А как же суд в Атрэ-Сорорес? А его последствия для престолонаследия?..

- Тогда ваше величество должны назначить регента, - произнёс тессорий, быстро сориентировавшись.

- По закону регентом может стать только герцог Алва, - мгновенно ответил Сильвестр.

- Нет, - прошептал король, падая обратно на подушки. - Нет. Кузен Алва отрёкся.

- Что?! - переспросил Сильвестр, решив, что он ослышался. - Что?!

Подобное сочетание слов было просто немыслимым!

- Духовника, духовника! - бормотал король, беспокойно мечась по постели. - Неужели вы хотите, чтобы я умер без покаяния?

Кардиналу и впрямь было не церковных таинств: будь Фердинанд чуть покрепче, а главное, не будь в опочивальне свидетелей, Сильвестр силой вытряс бы из него объяснение фразы об отречении. Но, должно быть, несчастного услышал сам Создатель. Во всяком случае отец Урбан, духовник его величества, вбежал в комнату именно в эту минуту. Увидев пепельно-серое, мокрое от слёз и пота лицо короля, он со всех ног кинулся к ложу и упал перед ним на колени. Король шумно выдохнул от облегчения:

- Отец мой!.. Слава Создателю! Это вы!

- Я здесь, ваше величество, я с вами!.. - бормотал священник, сам едва не плача от потрясения.

- Исповедуйте меня, отец Урбан, - проникновенно попросил Фердинанд, силясь поднести правую руку к губам в набожном жесте.

Духовник закивал, утирая слёзы, и, поднявшись на ноги, обвёл взглядом присутствующих:

- Господа, я прошу вас покинуть комнату.

Члены Тайного Совета, переглянувшись, вновь осторожно попятились в Малую опочивальню. Мэтр Марон с поклоном отошёл к холодному камину: как врач, он обязан был выполнять свой долг до конца. Сильвестр знаком поманил его к себе.

- Сколько ещё ему осталось? - вполголоса спросил он.

- Час, в лучшем случае два, - тихо ответил первый медик.

- Хорошо.

Кардинал внимательно осмотрелся: сейчас парадная спальня была почти пуста, только пара слуг и врачей сбилась в кучку у огромного камина. Умирающий Фердинанд сиплым шёпотом бормотал молитвы, словно уже отрешившись от всего земного.

- Ваше высокопреосвященство, - сказал удивлённый его промедлением отец Урбан. - Вас я тоже прошу удалиться. Вам лучше, чем кому-нибудь другому известно, что беседа кающегося и исповедника не терпит присутствия третьих лиц.

Прежде чем ответить, Сильвестр убедился, что двери Малой опочивальни плотно затворены.

- Отец Урбан, - властно приказал он духовнику, - примите глухую исповедь и отпустите королю его грехи. Их у его величества немного! Даю вам на всё десять минут.

Священник отшатнулся в ужасе.

- Как можно! - возмущённо воскликнул он. - Король в сознании!

- Его сознание нужно государству! - ответил Сильвестр с гневным жестом.

- У государства есть вы! - возразил отец Урбан, выпрямляясь в полный рост и не думая отступать. - Есть Тайный Совет! Есть герцог Алва, наконец! А у души его величества нет иного заступника, кроме меня, ваше высокопреосвященство!

Сильвестр едва не заскрежетал зубами от злости. Вот ведь услужливый дурак! В молодости Сильвестр просто отшвырнул бы упрямца в сторону, но теперь он не мог рассчитывать на крепость своих мышц. Тем не менее, он всерьёз подумывал, не помериться ли ему с отцом Урбаном силой, когда Фердинанд II, словно очнувшись, внезапно проговорил, стараясь произносить слова как можно внятнее:

- Брезе, господин кардинал... Найдите Брезе... Пусть он покажет вам тайник. Письмо кузена Алвы...

Сильвестр, бросив разгневанный взгляд на отца Урбана, метнулся прочь из Большой опочивальни.

Снаружи, за позолоченными дверями жался совершенно потерянный камердинер короля.

- Отыщите мне личного секретаря его величества, - бросил ему кардинал.

Перепуганный Брезе появился через несколько минут с переносной чернильницей и папкой под мышкой: вероятно, он решил, что его зовут записывать последние распоряжения короля. Сильвестр схватил его за локоть и оттащил в какой-то угол.

- Где королевский тайник? - спросил он.

- Что?.. Тайник?.. - испуганно залопотал Брезе, совершенно сбитый с толку.

- Да! - нетерпеливо подтвердил Сильвестр. - Король велел показать мне тайник! Тот, о котором вы знаете!

Брезе мялся и, похоже, хотел уже начать отнекиваться - второй услужливый дурак на пару с отцом Урбаном.

- Довольно! - в гневе прикрикнул на него Сильвестр. - Там должно находиться письмо герцога Алвы его величеству. Сами видите, что я говорю со слов короля!

Наполовину убеждённый, наполовину принуждённый Брезе повёл Сильвестра в рабочий кабинет Фердинанда II и достал с полки роскошный том Дидериха in-folio - подарок королевы, поднесённый в первый год её брака с Олларом. Оказалось, что король прятал в толстый кожаный переплёт особо секретные бумаги. Не много же тайн было у Фердинанда II! Сейчас там находился только один документ - письмо от Алвы, отправленное из Багерлее.

Кардинал выхватил его и прочитал со всё возрастающим бешенством, торопливо перескакивая со строчки на строчку.

Государь! Я не буду оправдываться перед Вами и признаю́ свою вину.... Но Ваша супруга имеет право на Вашу милость... Она была заложницей мира между двумя могущественными партиями и могла стать их жертвой. Она нанесла Вам обиду из страха за своё положение и жизнь... Я прошу Ваше величество помиловать её... В обмен я отрекаюсь от права на трон Талига за себя и своих потомков... Ваше величество сможет назначить преемником того, кого Вам будет угодно избрать...

Так вот оно что! - думал Сильвестр, чувствуя, как болит его сердце. - Так вот на что он решился: торговать порядком престолонаследования! Кому же он написал ещё?

Кардинал в бешенстве разорвал письмо на мелкие клочки и, отыскав на каминной полке огниво, сжёг все кусочки до последнего. Секретарь Брезе наблюдал за действиями его высокопреосвященства, обомлев от удивления и испуга.

Сильвестр лихорадочно соображал: мэтр Марон пообещал Фердинанду час, в лучшем случае два. Сколько времени прошло с тех пор? Двадцать минут? Полчаса? Да, около того. Ничего, он успеет. Им всем ещё хватит времени, чтобы выполнить свой долг. Теперь-то Рокэ не о чем торговаться: судьба всё решила за него.

Сильвестр круто повернулся к Брезе:

- Я вижу, ваши письменные принадлежности при вас, сударь. Садитесь за стол и пишите.

Брезе торопливо сел, раскрыл папку с чистыми пергаментами и открутил крышку у чернильцы.

- Пишите... - продолжал кардинал, медленно расхаживая по кабинету и собираясь с мыслями. - Пишите. "Манифест его величества короля Фердинанда II"...

"Мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, извещаем наших верноподданных, что дети королевы Катарины Ариго не являются законными детьми короля, ибо они суть рождённые в прелюбодеянии бастарды, по каковой причине они не должны впредь называться принцем и принцессами королевской крови и нашими наследниками. Посему мы повелеваем нашим верноподданным отныне именовать сына королевы Шарлем Сэц-Ариго без всякого титула, а её дочерей - девицами Сэц-Ариго без всякого титула.

Движимые милосердием, заповеданным нам Создателем, мы поручаем названных бастардов Сэц-Ариго заботам нашей святой олларианской церкви и объявляем: отныне всякий, кто станет утверждать, что сказанный Шарль Сэц-Ариго - законный престолонаследник или посмеет титуловать его высочеством, будет повинен в государственной измене.

Будучи бездетным и думая о смерти, мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, приказываем нашим верноподданным признать нашим законным наследником и преемником Рокэ, герцога Алву, властителя Кэналлоа, согласно завещанию нашего предка, короля Франциска I Оллара".

Чернила на манифесте ещё не успели просохнуть, когда Сильвестр вихрем ворвался в Большую опочивальню и бесцеремонно вмешался в тихую беседу короля и его духовника.

- Подпишите, ваше величество! - потребовал он, подавая Фердинанду II манифест и перо, конфискованное у господина Брезе.

- Ваше высокопреосвященство! - прошипел отец Урбан в полном негодовании. - Как вы посмели прерывать таинство исповеди!

- Подпишите, государь! - властно повторил Сильвестр, не обращая внимания на разозлённого духовника. - И я больше не побеспокою вас до самого конца!

- Что это? - с трудом выговорил Фердинанд, пытаясь ухватить край пергамента непослушными пальцами.

- Это ваш манифест.

Фердинанд II минут пять тщетно пытался разобрать написанное: руки его дрожали и не слушались, а глаза, и раньше немного близорукие, теперь слепо шарили по документу. Сильвестр, почти физически ощущая, как утекает драгоценное время, не вытерпел и выхватил манифест обратно из-под носа умирающего короля.

- Я сам прочту его вам!

Пока Сильвестр ясным и внятным голосом зачитывал тест, Фердинанд беспокойно шевелил пальцами и отрицательно мотал головой.

- Подпишите! - рявкнул кардинал, снова подсовывая королю перо и пергамент. Тот беспокойно замычал, видимо, в знак несогласия.

- Да это насилие, ваше высокопреосвященство! - возмутился отец Урбан, пытаясь встать между кардиналом и своим духовным сыном.

Дверь в Малую опочивальню приотворилась: члены Тайного Совета, привлечённые шумом, высунули головы, пытаясь понять, что происходит.

- Таков ваш долг, государь! - едва сдерживаясь, настаивал Сильвестр. - Подумайте, на кого вы оставляете государство! Вы думаете, что Создатель помилует вас, если вы отдадите страну в руки прелюбодейки и её ублюдков? Скольких несчастий, скольких жертв вы станете тогда виновником! Отец Урбан может отпустить вам грехи, но Создатель, государь, сам Создатель, ко встрече с которым вы сейчас готовитесь, спросит с вас по всей строгости за эту преступную снисходительность!

И Сильвестр снова сунул перо в непослушные пальцы Фердинанда.

- Подпишите! - потребовал он. - Да подписывайте же, и я оставлю вас в покое!

Умирающий дрожащей рукой вывел на пергаменте какую-то закорючку, совсем не похожую на его обычную подпись, и, выронив перо, захрипел. Мэтр Марон, по-прежнему подпиравший камин, тут же как коршун метнулся к королевскому ложу. Отец Урбан, мгновенно забыв о Сильвестре, начал торопливо читать формулу, отпускающую грехи. Но кардинала уже не интересовала вся эта суета. Торжествующе взмахнув подписанным манифестом, он направился в Малую опочивальню, чтобы предъявить шокированным членам Тайного Совета последнюю волю короля.

- Нам необходимо сейчас же освободить герцога Алву, - произнёс он и распорядился: - Господин супрем, немедленно отправляйтесь к коменданту в Багерлее!

- Позвольте, ваше высокопреосвященство, - заявил недовольный тессорий резким тоном, - доктор Гольдштейн никак не может освободить герцога. Пока король жив, освободить заключённого может только сам его величество!

- Не говоря уж о том, что господин супрем человек слишком низкого происхождения, чтобы отменять приказ короля, - ядовито вставил Главный церемониймейстер.

Сильвестр воззрился на отца и сына Манриков так, словно увидел их впервые в жизни. Что... что они вознамерились себе позволить?!

- Езжайте, супрем, - властно повторил он Гольдштейну. - И пусть вас сопровождает Генеральный прокурор. Надеюсь, - добавил он с сарказмом, - что для коменданта Багерлее маркиз Орильян достаточно знатен.

Теперь не выдержал Жослен Флермон.

- Маркиз Орильян, бесспорно, весьма знатен, но не имеет права подписывать приказы об освобождении, - заявил он. - Если комендант потребует подпись короля, он будет в своём праве. Законная процедура предполагает...

- Король при смерти! - оборвал Генерального атторнея Сильвестр. - Или вы хотите дождаться, чтобы герцог Алва сам подписал приказ о своём освобождении?

- Король ещё жив, - возразил Флермон.

- Но сейчас мы должны дать ему покой! - воскликнул кардинал с раздражением. - Король исповедуется духовнику.

- Пять минут назад вас это не остановило! - не остался в долгу Генеральный атторней.

- Постойте, господа! - вновь заговорил тессорий, поднимая руку, чтобы привлечь к себе внимание. - Перед нами стоит важная задача. Не будем лицемерить: все мы знаем, за какое преступление герцог Алва сидит в Багерлее. И хотя стараниями господина кардинала его имя так не прозвучало вместе с именем королевы, всем известно, что его величество обвинил его в государственной измене.

- Соберано Кэналлоа и измена несовместимы! - осадил Манрика Генеральный прокурор, побагровев.

- Как вам угодно, - равнодушно бросил тессорий. - Но суть дела в том, что герцог Алва утратил доверие короля, а Талигу нужен регент на время несовершеннолетия принца Карла.

Если бы Сильвестр лицом к лицу столкнулся со Зверем Раканов, он и то не оторопел бы больше. Принц Карл?

- Вы сошли с ума, граф? - негромко осведомился он, не веря своим ушам. - Король только что подписал манифест о престолонаследии!

- Все мы видели, что король сделал это не по доброй воле! - дерзко возразил Манрик. - С вашей стороны это было настоящее насилие! Согласие, данное под принуждением, не является согласием. Поэтому преемником Фердинанда II остаётся кронпринц Карл Оллар.

- Это измена, господин граф, - предупредил Сильвестр, поднося манифест к самому носу старшего Манрика. - Читайте: всякий, кто станет именовать Шарля Сэц-Ариго престолонаследником, будет повинен в государственной измене!

- Это вы повинны в измене, ваше высокопреосвященство! - не сдавался Манрик. - Взгляните, господа: разве это королевская подпись?

- Король подписал манифест при свидетелях! - яростно возразил кардинал.

- И я свидетельствую, - выкрикнул из-за дверей Малой опочивальни отец Урбан, на время отошедший от Фердинанда, чтобы дать место врачу, - что король сделал это вынужденно!

Сильвестр огляделся: члены Тайного Совета стояли понурясь, как люди, оказавшиеся в безвыходном тупике. Леворукий и его кошки! Кардинал почувствовал, как тупая игла безжалостно пронзает в его сердце, причиняя ноющую боль. Эти симптомы были известны ему слишком хорошо. Неужели у него не хватит сил и времени, чтобы обуздать зарвавшихся Манриков?

Он всмотрелся внимательнее: эпинцы - Рафиано, Маллэ и Ланже - были явно подавлены, военный министр барон Йонеберге тоже, кажется, не одобрял напористость Сильвестра. Кэналлийцы - маркиз Орильян и Руй де Аленгор молчали: вероятно, Алва из Багерлее успел настроить их в угодном себе ключе. Престарелый геренций вертел головой, словно взвешивая, к какой партии лучше присоединиться. В своё время он ошибся, сблизившись со своим тестем Приддом и теперь боялся прогадать. Его сын, Первый камергер, вопросительно посматривал в сторону Главного церемониймейстера, своего зятя. Твёрдо поддержать кардинала были готовы лишь Государственный секретарь Вейсдорн и новый супрем, только что оскорблённый Манриками.

Сильвестр наудачу обратился к смущённому экстерриору.

- Послушайте, граф, - проговорил он как можно убедительнее, - неужели в таком опасном положении вы готовы передать власть в руки бессовестных интриганов и предателей? Вы же понимаете, что означает признание прав сына Катарины Ариго!

Экстерриор вздрогнул и поднял на кардинала мрачный взгляд.

- Господа, - неторопливо произнёс он, словно взвешивая каждое слово, - я хотел бы рассказать вам... М-м... - Сильвестр в ужасе уже ожидал очередной притчи, но Рафиано со вздохом продолжил совсем просто: - Я хотел сказать вам, что в нынешних обстоятельствах мы должны признать этот манифест. В такой критический момент нужно думать только о благе государства. Герцог Алва - наследник короля по завещанию Франциска I. Наш долг - немедленно освободить его.

- Никто не имеет на это права! - выкрикнул тессорий. - Король ещё жив!

- Значит, мы все должны попросить короля о его освобождении, - спокойно ответил Рафиано.

- Его величество кончается! - торжественно объявил мэтр Марон из глубины Большой опочивальни.

Сановники поспешно бросились из бывшего Орехового кабинета к одру Фердинанда II. Здесь уже собрались все придворные; святые отцы, прибывшие из Собора Святой Октавии со свечами, елеем и святой водой, помогали отцу Урбану. Взбудораженный двор, несмотря на трагичность минуты, гудел как туго натянутая струна. Один только Фердинанд, укрытый до подбородка роскошно вышитым покрывалом, тяжело дышал и уже ни на что не обращал внимания.

Сильвестр занял своё место рядом с королевским ложем и присоединился к хору молитв. Граф Манрик, пристроившись у него за плечом, не преминул ядовито шепнуть ему в самое ухо, вероятно, припомнив недавние слова короля:

- Это вы его убили, ваше высокопреосвященство!

"Ничего, - думал Сильвестр, ощущая ноющую боль то ли в сердце, то ли в душе: - Ничего: хотя бы на сегодняшний день я ещё переживу его".

Мэтр Марон согнулся над постелью и положил свои пальцы на запястье короля; его помощник встал рядом, держа наготове маленькое зеркальце. Натужный сип, вырывавшийся из горла несчастного Фердинанда, становился всё реже и тише. Придворные наконец замолчали, проникнувшись близостью смерти. Кардиналу бросилось в глаза расстроенное и растерянное лицо юного герцога Окделла, стоявшего в первых рядах. Отец Урбан вполголоса начал читать отходные молитвы. Сильвестр хотел было присоединиться к нему, но у него не повернулся язык, почему-то налившийся каменной тяжестью.

Тяжёлое дыхание Фердинанда стихло окончательно. Мэтр Марон на секунду распрямился и, взяв у своего помощника зеркальце, поднёс его к губам короля. Он держал его, как показалось кардиналу, очень долго, никак не меньше полминуты. Затем первый медик выпрямился и произнёс самые страшные слова, которые слышал Сильвестр в своей жизни:

- Король скончался.

4

Фердинанд II скончался 15 дня Осенних Ветров 399 Круга Скал, в два часа и сорок семь минут пополудни. С ним угасла целая династия. Пророчество исполнилось: Олларам был отпущен всего один круг. Четыреста лет назад, в каком-то отупении чувств подумал Дик, глядя в измученное лицо мёртвого короля, Алан Святой умер, воспротивившись пришлому завоевателю, а сегодня последний Окделл искренне сожалеет о последнем Олларе, одиноком и несчастном человеке.

- ...Но королевская власть не умирает, - врезался в его размышления голос кардинала: оказывается, Дорак воспользовался моментом и уже начал что-то говорить. - Человек или династия угасают, но принцип продолжает существовать. Не печальтесь, дети мои: король Талига жив и здравствует! Согласно закону и последней воле усопшего государя его преемником является Рокэ, герцог Алва. Позвольте зачитать вам манифест.

Дик с тупым удивлением слушал, как умирающий Фердинанд II признал детей Катарины Ариго бастардами, а своим наследником - правителя Кэналлоа Рокэ Алву.

Неужели теперь монсеньор взойдёт на трон? Если правда то, что виделось Дику в Лабиринте, то власть вернулась к тому, кто имеет на неё полное право...

- Да здравствует король Рокэ Первый! - возгласил Дорак, закончив чтение.

Дик не успел стряхнуть с себя задумчивость. В этом он оказался отнюдь не одинок: большая часть присутствующих явно не поспевала за новостями. Поэтому в ответ на здравницу последовала короткая пауза, сменившаяся жидким разноголосым хором, больше похожим на смутное лесное эхо:

- ...авствует... ервый...

- Я протестую, ваше высокопреосвященство! - тут же выскочил Главный церемониймейстер, как закатная кошка из-за угла. - Даже если отвлечься от того, каким путём вы добыли этот манифест, все мы слышали слова покойного короля: герцог Алва отрёкся от права на престолонаследие! Да, господа, - обернулся он к придворным: - герцог Алва отрёкся - отрёкся, слышите!

- Да-да, так сказал сам король! - наперебой заговорили тессорий и геренций. - Алва отрёкся!

"А ведь и в самом деле!" - едва не хлопнул себя по лбу Ричард. - "Король говорил, что эр Рокэ предложил ему сделку в обмен на жизнь королевы...".

Но если не Алва, то кто же?

- Неужели это правда? - шепнул удивлённый Роберт Кохрани, капитан его личной охраны, протиснувшийся в опочивальню следом за своим герцогом и вставший у него за плечом.

Дорак, недобро прищурившись, вполоборота повернулся к Фридриху Манрику.

- Вот как? Герцог Алва отрёкся? Может быть, вы соблаговолите предоставить какое-нибудь подтверждение ваших слов, господин Главный церемониймейстер? Может быть, вы располагаете официальным документом? А если так, то где же он?

- Вы уничтожили его! - завопил престарелый геренций в сильном возбуждении, изо всех сил выталкивая у себя из-за спины какого-то человека в скромном тёмном платье, упирающегося, как мул под кнутом погонщика (упрямец показался Дику смутно знакомым). - Господин Брезе собственными глазами видел, как вы разорвали письмо герцога Алвы и сожгли его в камине!

Господин Брезе, выброшенный на авансцену чужими руками, тут же мышью нырнул обратно за спины сановников, не издав ни звука. Дорак холодно усмехнулся.

- Ваш свидетель слишком ретив, господин геренций, - презрительно заметил он. - Но если Рокэ Алва и впрямь отрёкся, как вы говорите, он не замедлит подтвердить это лично. Я сейчас же пошлю за его величеством!

- Герцог Алва государственный преступник и узник Багерлее! - громко провозгласил тессорий, возмущённо выдвигаясь вперёд всем своим внушительным телом. - Наш новый король - Карл Четвёртый Оллар, да хранит его Создатель! Да здравствует его величество!

- ...а-авствуе-е... - ещё невнятнее повторило растерянное эхо: придворные, военные и слуги вертели головами от кардинала к Манрикам и обратно.

Дорак вытянул шею по направлению к тессорию, как старая любопытная черепаха, и вкрадчиво спросил, поблёскивая умными колючими глазами:

- Как понимать то, что вы сейчас произнесли, дорогой граф? Нашего возлюбленного государя Фердинанда II убили - убили заговорщики-эсператисты! Но ради чего? Кто стремился любой ценой избежать суровой, но справедливой кары? Ответ известен - Катарина Ариго, изменница, прелюбодейка и тайная эсператистка, вдохновительница всех эсператистских заговоров против чести и жизни его величества! И вы осмеливаетесь говорить о её ублюдке как о Карле Четвёртом, граф? Уж не причастны ли вы к преступлению, чудовищность которого потрясла сегодня всех, и не собираетесь ли теперь воспользоваться его гнусными плодами?

Манрик побагровел и выпучил глаза, не находя нужных слов для отрицания столь страшного обвинения. Его сын задыхался от негодования. Глядя на них, Дик готов был поклясться, что намёк Дорака - гнусная ложь, но слово - страшное оружие: выпущенное в нужное время, оно способно бить навылет, как пуля.

Дорак немедля воспользовался достигнутым преимуществом.

- Новый король найдёт и покарает виновных в сегодняшнем преступлении! - заявил он, высокомерно отворачиваясь. - Его мудрость и таланты известны всему Талигу. Да здравствует Рокэ Первый!

- Да здравствует Рокэ Первый! - уже гораздо бодрее грохнуло по Парадной опочивальне и дальше по Зеркальной галерее.

У Ричарда пошла кругом голова. Он украдкой осмотрелся: искренне кричали в основном военные, для которых Алва был кумиром. Придворные же довольно вяло разевали рты, явно соображая свою выгоду в этом деле. Иные, вроде его вассала графа Тристрама, вообще молчали.

- Да здравствует король Карл Четвёртый! - неожиданно завопил отец Урбан, срываясь с места: глаза его были заплаканы, лицо покраснело. - Его величество, мой горячо оплакиваемый сын, простил свою супругу и благословил своих царственных детей! Упрекните же и меня, ваше высокопреосвященство, скажите и мне, что мои руки обагрены кровью моего государя! Пусть все видят, что глава нашей церкви не останавливается перед прямой ложью!

- Браво! - шёпотом воскликнул эр Роберт Кохрани на ухо Дику. - А святой отец - смелый человек!

Дорак проигнорировал эту выходку. Стоя в центре опочивальни, у ложа с телом убитого Фердинанда II, высокий, внушительный, в праздничной сутане, надетой по случаю утреннего богослужения в Соборе Святой Октавии, он напомнил Ричарду Мишеля Баррона - премьера Золотого театра, произносящего со сцены финальный монолог.

- Господа члены Тайного Совета! - возвестил он ясным, отчётливым голосом. - Прошу присоединиться ко мне, чтобы отправиться в Багерлее и сообщить его величеству королю Рокэ Первому о смерти его предшественника.

Граф Рафиано, граф Маллэ, маркиз Орильян и новый супрем Гольдштейн, не торопясь, окружили кардинала справа и слева. К ним присоединились Государственный секретарь Вейсдорн, военный министр Йонеберге и Главный шталмейстер Ланже. Однако оба Манрика, Генеральный атторней Флермон, отец Урбан, геренций с сыном, а также сенескаль Миоссан и супрем двора Фукиано отошли в сторону прямо противоположную. Потрясённый Ричард пересчитал, не веря собственным глазам.

Тайный Совет раскололся точно пополам.

Герцог Окделл - лицо значительное, которому не пристало вести себя, как уличному мальчишке. Но Дик едва удержался от того, чтобы не присвистнуть совсем по-плебейски заодно с капитаном своей охраны - тот не стал сдерживаться. Двор, сообразив ситуацию, тревожно загудел.

- Герцог Алва государственный преступник, - веско процедил тессорий, стоя прямо напротив Дорака. - Он такой же прелюбодей, как и осуждённая Катарина Ариго. Необходимо выяснить, насколько он причастен к её интригам, включая и сегодняшнее трагическое событие. Поэтому он останется в Багерлее до тех пор, пока его величество Карл Четвёртый не определит его судьбу.

- Четырёхлетний ребёнок? - иронически пробасил Генеральный прокурор своим глубоким гулким голосом. - А кто же регент, любезный граф? Уж не намерены ли вы назначить им самого себя?

- Регента изберёт Тайный Совет, - бросил Манрик, жестом предлагая своим сторонникам следовать за ним.

- Ваш огрызок, а не Тайный Совет! - презрительно внёс поправку маркиз Орильян.

- Как бы то ни было, - спокойно возразил Жослен Флермон, - у нашего "огрызка" больше прав, чем у вашего, ваша милость. Хотя Большая печать королевства и была украдена предателем Августом Штанцлером, напоминаю вам, что Малая находится в руках у господина геренция. А без неё вы вряд ли сможете освободить кого бы то ни было.

- Я прикажу коменданту Багерлее... - вскинулся супрем, но тессорий, на минуту задержавшись, перебил его с надменной гримасой:

- Вы ничего никому не прикажете, любезный доктор, так же, как и вы, ваше высокопреосвященство. Комендант Багерлее подчиняется только королю, а в случае чрезвычайных ситуаций - военным властям. Главнокомандующим в Олларии в настоящий момент является мой сын, генерал от инфантерии Леонард Манрик. Попробуйте показать ему ваш манифест, ваше высокопреосвященство, и послушайте, что он вам скажет. Но лично я не думаю, что генерал бросится освобождать герцога Алву и приводить свои войска к присяге вашему... м-м... претенденту.

Это была прямая угроза.

"Смотрите внимательнее, сын мой, - едко произнёс в голове у Дика голос матушки, - как эти навозники рвут государство на части, пытаясь выцарапать себе кусок власти!".

- Да здравствует Карл Четвёртый! - крикнул опекун Дика граф Ауэрберг.

Теперь на этот призыв откликнулись гораздо дружнее. Озираясь, Дикон заметил, что даже граф Рокслей, застывший почти в самых дверях Большой опочивальни, внёс свою лепту: вероятно, он нашёл выгодным подбросить в разгорающийся костёр междоусобицы своё полено. Валентин Придд за спиной эра молчал со слегка перекошенным, как от зубной боли, лицом.

А он сам? Чью сторону должен принять Повелитель Скал на Изломе?..

- Советую вам одуматься, господа! - властно произнёс Дорак в спину ослушникам. - Иначе станет слишком поздно. Сегодня же манифест его величества Фердинанда II будет провозглашён с амвонов всех церквей. Я, как пастырь, принимаю временную власть над осиротевшей паствой Талига. Всякий, нарушивший последнюю волю почившего государя, будет отлучён!

- А вот это объявление войны по всем правилам, - шёпотом резюмировал эр Роберт.

Граф Манрик пренебрежительно пожал плечами и удалился в сопровождении своего "огрызка". Двор заволновался, как море, когда тессорий проходил сквозь него. Сильвестр со своими сторонниками остались в опочивальне у ложа умершего короля.

Дик, пользуясь наступившей суматохой, решительно шагнул к кардиналу. Он должен стать на сторону того, кто единственный способен провести Талиг через Излом! Эра Рокэ нужно освободить во что бы то ни стало. Однако в это же время экстерриор заговорщически наклонился к самому уху Сильвестра.

- Мы проиграли, ваше высокопреосвященство, - мрачно произнёс он вполголоса. - Граф Манрик сказал правду: в его руках сосредоточены все военные силы столицы.

Дик замер у кардинала за спиной.

- Полковник Ансел предан мне, любезный граф, - возразил Дорак, - а он командует гарнизоном Олларии.

- И он, возможно, подчинился бы вашему приказу, - кивнул Рафиано, - если бы не Октавианская ночь. Вспомните, ваше высокопреосвященство: тогда Алва отстранил Килеана от командования и опозорил перед его же офицерами за повиновение вашим приказам. Вряд ли полковник Ансел забыл об этом.

- Но Рокэ - Первый маршал Талига, - возразил Дорак. - Если маркиз Орильян с доктором Гольдштейном сумеют убедить коменданта Сарте́на освободить его, кризис разрешится сам собой.

- Мы едем в Багерлее сейчас же! - пробасил Генеральный прокурор, подхватывая супрема под локоть.

- Есть куда бо́льшая опасность, монсеньор, - вмешался в разговор граф Маллэ. - И вы знаете о ней. Разве полторы недели назад вы не приказали передать сына королевы под охрану полковника Арнольда Манрика? Увы! Этот ребёнок с рождения считался кронпринцем. Что вы сделаете, если граф пошлёт приказ за Малой печатью, чтобы мальчика доставили из Атрэ-Сорорес в столицу?

- А об этом позаботитесь вы, граф, вместе с вашим зятем, - живо отозвался кардинал. - Я прошу вас обоих немедленно отправляться в Атрэ-Сорорес. Если её высочество аббатиса согласится нам помочь, Шарль Сэц-Ариго не покинет её владений. Ваше искусство, господин экстерриор, - Дорак повернулся к Рафиано, - способно творить чудеса!

Оба эпинца поклонились с озабоченным видом.

- Но, господа! - воскликнул военный министр барон Йонеберге. - Вы забыли, что в пятидесяти хорнах отсюда стоит Резервная армия! И командует ею не кто иной, как всё тот же Арнольд Манрик. Я уверен, что тессорий прямо сейчас отправляет к нему гонца с приказом двинуться на столицу. Не далее, как завтра утром они будут здесь. Что мы можем противопоставить таким силам?

- Кэналлийцев! - тут же ответил Генеральный прокурор с великолепным апломбом.

- И сколько их, ваших кэналлийцев, в Олларии? - скептически поинтересовался Йонеберге.

- Военных - человек тридцать, - Орильян нахмурил лоб, подсчитывая в уме, - но можно вооружить слуг.

- И всё? Маркиз, да это капля в море!

- И ещё мои люди! - громко сказал Ричард из-за спины кардинала.

Все обернулись к нему. Генеральный прокурор недоуменно моргнул, барон Йонеберге смерил Дика оценивающим взглядом, граф Рафиано нахмурился, а Дорак насмешливо улыбнулся.

- Ваши люди, ваша светлость? - переспросил он. - Те восемь дворян, которые покойный государь позволил вам оставить при себе?

Дик гордо вскинул подбородок:

- Мои люди сто́ят не меньше кэналлийцев маркиза Орильяна! И они готовы сделать всё, - тут Дик тоже многозначительно понизил голос, - чтобы вызволить герцога Алву из тюрьмы.

Дорак едва слышно фыркнул, сделал знак своим собеседникам подождать и взял Дика под руку.

- Послушайте, герцог, - произнёс он благожелательным тоном, - я, конечно, рад видеть в вас такую преданность, но поверьте мне: в ближайшие дни ваши люди сильно понадобятся вам самому!

- То есть, господин кардинал? - спросил Дик с подозрением.

- Вы эсператист, а с нынешнего дня эсператистам в столице придётся очень не сладко. Так что велите своим людям позаботится о себе, и дай Создатель, чтобы их оказалось достаточно!

И Дорак, бросив Дика, вернулся к своим сторонникам.

Юноша со злой досадой посмотрел ему вслед.

- Хотя я и в грош не ставлю советов Дорака, - негромко проговорил эр Роберт Кохрани за его плечом, - сейчас я, пожалуй, готов согласится с ним, милорд.

"На что они решатся?" - мучительно соображал Ричард, следя глазами за Сильвестром с его спутниками: те покинули опочивальню и вышли в Зеркальную галерею, намереваясь, как видно, отправиться для совещания в кардинальский дворец. Дорак доверительно наклонился к своим союзникам, но нахлынувшая толпа заслонила их: Дик только впустую таращился на отделанную мрамором стену, у которой потерял их из виду. И вдруг в его голове прозвучало так отчётливо, словно Дорак шепнул это прямо ему в ухо:

- А ещё у нас есть Священная Лига, господа.

Что? Священная Лига? Черноленточники?..

Сброд проклятого епископа Авнира!

Ричард похолодел. Так вот на что намекал ему Дорак!.. Разрубленный змей! Неужели он снова готов спустить на столицу свору фанатиков? Но зачем? Из мести за короля? Разве это может помочь освобождению или воцарению Алвы?

- Я полагаю, милорд, - задумчиво протянул тем временем эр Роберт, - что нам опасно возвращаться в дом господина Первого камергера. Вы сами видели: он взял сторону Манриков, а Манрики сожрут вас живьём и не подавятся. Думаю, нам нужно просить убежища у графа Рокслея.

Священная Лига!..

- Нет, - машинально ответил Ричард. - У Рокслея меня станут искать прежде всего. К тому же в его доме живёт герцог Придд, а я не доверяю ему.

Роберт Кохрани отнёсся к этому заявлению с полным пониманием: он хорошо помнил, как вёл себя покойный Вальтер Придд при Ренквахе.

- А вон, кстати, и граф: лёгок на помине! - вскользь заметил он.

Действительно: граф Рокслей, пробившись к Ричарду в придворной толчее, бросился ему навстречу.

- Ваша светлость!.. Вы слышали? Немыслимое дело!..

- Я слышал, граф, как эсператистов огульно обвинили в убийстве короля! - перебил его Ричард.

- Вы правы, - отозвался Рокслей, мгновенно собираясь. - Это серьёзное обвинение, и за ним, конечно же, последуют аресты... Надеюсь, ваша светлость окажет мне честь это тревожное время переждать у меня?

- Благодарю вас, дорогой граф, но нет. - Ричард бросил взгляд на Спрута, молча следовавшего за своим эром и учтиво поклонился в его сторону. - Младшие братья его светлости остались на попечении Главного церемониймейстера. Ради них вам придётся сохранить хотя бы внешнюю лояльность... "огрызку" господина тессория. Я не могу допустить, чтобы они стали заложниками Манриков из-за меня.

Валентин Придд слегка вздрогнул и уставился на Ричарда во все глаза.

- И ещё... - продолжал Ричард, напряжённо думая. - Я посоветовал бы вам самому, дорогой граф, на время покинуть Олларию. Ведь вы успели получить распоряжения об отъезде в Торку? Так поезжайте прямо сейчас. Олларианцы ни перед чем не остановятся. Второй Октавианской ночи мы можем и не пережить.

Граф Рокслей яростно кусал кожицу на губе, соображая.

- Понимаю вас, милорд... Вы правы, хотя это и жаль! А как вы сами?

- Я, вероятно, тоже покину Олларию, - ответил Ричард, почти не покривив душой: такого исхода событий нельзя было исключать. - Но прежде всего мне нужно известить моего дядюшку Карлиона. Я поеду прямо к нему.

Сеньор и его вассал раскланялись уже у выхода из дворца. Однако не успел Ричард спуститься по лестнице, как его окликнул чей-то задыхающийся голос:

- Милорд, милорд!

Валентин Придд, растерявший всю свою сдержанность, стремглав мчался за ним следом.

- Ваша светлость? - Ричард остановился, поджидая однокорытника. Тот резко затормозил в шаге от него, непривычно взволнованный и встрёпанный.

- Я хотел бы поблагодарить вас, милорд... - с трудом выговорил Спрут, задыхаясь от бега, - за то, что вы сказали графу Рокслею... О безопасности моих братьев.

Ричард так удивился, словно его поблагодарила вынырнувшая из моря медуза.

- Не стоит говорить об этом, - ответил он первой подвернувшейся банальностью и слегка поклонился, собираясь идти.

- Ещё минуту, милорд, - остановил его Спрут и испытующе глянул прямо в лицо однокорытнику. - Я должен спросить у вас... На чьей вы стороне?

От такой дерзкой прямоты Дик даже на секунду растерялся.

- А вы? - неожиданно для самого себя ответил он вопросом на вопрос.

Настал черёд удивится Придду. Ещё бы! В лаикские времена, сообразил Дик не без тайного злорадства, ему бы и в голову не пришло вернуть приглашение к опасной откровенности тому, кто с ним суётся. Нет! Тогда он принялся бы добросовестно отвечать, открыто и правдиво, как и подобает Человеку Чести.

- Я... - наконец произнёс Придд после небольшой паузы, с заметным усилием подбирая слова, - я должен признать... что у меня нет причин любить Олларов... Скорее напротив... Всем известно, что я обязан герцогу Алве своим освобождением из Багерлее...

Дик выслушал это признание, сохраняя невозмутимый вид.

- В таком случае, - ответил он с ледяной учтивостью, - вам нечего опасаться сторонников кэналлийской партии.

Валентин, видимо, растерялся. Холодная гримаса, которую Ричард попытался воспроизвести на своём лице, наверняка больше напоминала пародию, чем безупречный оригинал, но Дик очень старался уподобиться настоящему Придду.

Какая удачная мысль ответить Спруту по-спрутьему! Пусть посмотрит на себя со стороны, ему полезно. Что, лиловая медуза, не нравится?

Щёки Валентина неожиданно покрылись лёгкой краской, и он медленно отступил на шаг. Ричард внутренне ликовал: наконец-то ему удалось поставить лицемера на место! Правда, его младшие братья и впрямь ни в чём не виноваты, а Манрики - известные мерзавцы.

- Я не предатель, герцог, - небрежно бросил Ричард, отворачиваясь. - И я вам не враг.

Во дворе его уже ожидала охрана и Гилл; слуги держали лошадей. Хотя положение было крайне шаткое, Ричард почувствовал в душе нарастающее возбуждение: сегодня всё зависело только от него. Его собственная жизнь и жизни его людей оказались в опасности, и только его решение было способно спасти их всех или всех погубить. Убийство короля сделало его полководцем маленькой армии, состоявшей из восьми дворян и дюжины слуг.

- Гилл, - уверенно распорядился он, - отправляйся в квартал святого Андрея, где ты жил, когда я велел тебе покинуть особняк монсе... то есть герцога Алвы. Разыщи там хозяина "Пулярки и каплуна", сними у него комнаты и жди нас. Даркхэм! Вас я посылаю за теми, кто остался в доме графа Ауэрберга. Пусть они бросают всё, и уходят как можно быстрей и незаметнее. Не медлите! А вы, капитан... Берите Камдена и Страуди и отправляйтесь в лавки оружейников. Скажете, что вас наняли охранять знатных дам, которые завтра уезжают из Олларии... Купите оружие, кинжалы для слуг, нагрудники, а ещё пули и порох. Нам нужно вооружить всех. Только не гремите железом на улицах, а при малейшей враждебности сразу же отступайте.

- А вы, милорд? - спросил понятливый эр Роберт.

- Со мной остаётся ваш сын, - Дик кивнул на Кеннета. - Я направляюсь к дяде Карлиону, а от него поеду сразу в нашу гостиницу. Мы встретимся уже там!

5

Оллария гудела, как развороченный муравейник. С колоколен множества церквей доносился похоронный звон: он возвещал о смерти Фердинанда II. С некоторых папертей уже звучали призывы; горожане сновали между ними, чтобы разузнать последние новости. Добираясь до особняка дядюшки Карлиона, Ричард проехался по набережной: у лодок суетился разношёрстный люд, возились грузчики с тюками, кричали женщины, окружённые ребятишками.

Дядюшку не пришлось долго уговаривать. Весь дрожа, граф Ангерран бросился торопить прислугу с отъездом. Наблюдая беготню в доме, Ричард ощущал, как вокруг него нарастает волна паники.

Он задержался в особняке Карлионов почти до заката. В глубине души он страстно надеялся, что за это время станет известно об освобождении эра Рокэ из Багерлее. Он ждал приветственных кликов, воплей "Да здравствует Рокэ Первый!". Это одним махом решило бы все проблемы. Дику не хотелось даже думать, что комендант Сартен может не подчиниться ещё вчера всесильному кардиналу. Однако когда он спустился во двор, ему показалось, что вся Оллария сошла с ума.

Посеревшие в наступающих сумерках люди суетливо бегали взад и вперёд, как испуганные крысы по палубе тонущего корабля. Перед многими домами, как и перед особняком дядюшки Карлиона, стояли телеги, на которые спешно грузилось самое ценное домашнее имущество. Какая-то женщина в ярко-зелёном платке, свалившемся ей на плечи, визгливо кричала на весь проулок, понукая растерянного мужа:

- Что ты стоишь, как осёл недоенный! Беги скорей за лошадью! Кум Фредегар вчерась сдавал мерина. Да беги скорей, пока тебя не опередили!

На улице Менял спешно запирали ворота и навешивали амбарные замки. Колокола звонили не переставая. Ричард, хоть и был эсператистом, решил заглянуть в олларианский храм: сдержит ли Дорак своё обещание провозгласить манифест со всех амвонов? У церкви святого Михаила, ближайшей к карлионовскому особняку, собралась целая толпа; священник размахивал свежеотпечатанным листом.

- Манифест! - вопил он что есть мочи, пытаясь перекричать гомон народа. - Манифест нашего почившего государя Фердинанда II! "...Всякий, кто станет утверждать, что Шарль Сэц-Ариго - престолонаследник, будет повинен в государственной измене... Мы приказываем признать нашим преемником Рокэ Алву, властителя Кэналлоа"...

Толпа галдела, а камни мостовых гудели как набат. Взбудораженные люди топтали ногами спины булыжников, передавая им возбуждение и страх. В ушах у Ричарда заболтало разом множество голосов, как множество языков гулких медных колоколов.

- А Рокэ-то Первый в Багерлее сидит, ха-ха-ха! Старый король посадил!

- Небось выпустят...

- Как бы не так! Слыхал, что королевский глашатай перед Ружским мостом кричал? Что настоящий король-де - Карл Четвёртый!

- Теперь куда ни кинь - всюду клин! Тут Манрик - там кардинал!

- Братец, братец, а с нами-то что теперь станется?

- А что станется?.. Вестимо: Излом!..

Когда Ричард с Кеннетом добрались до Ружского моста, на нём уже стояли солдаты столичного гарнизона. Вид они имели довольно ошарашенный, а их ружья, судя по всему, не были заряжены. Кое-кто украдкой читал свежеотпечатанный манифест, который охапками тащили из подворья Собора Святой Октавии: там располагалась епископская типография. Но богатые лавки (здесь торговали дорогим товаром), которые тянулись вдоль моста справа и слева, совершенно перегораживая вид на реку, торопливо закрывались: купцы захлопывали ставни прямо перед носом у потенциальных покупателей. Королевский глашатай, окружённый солдатами, истошно вопил:

- Успокойтесь, славные жители Олларии! Всякому доброму подданному, который признаёт его величество Карла Четвёртого, ничего не угрожает! Приказ господина тессория Манрика! Торгуйте себе с миром!

Его никто не слушал.

У Нового моста - он находился восточнее Ружского - тоже стояли солдаты и царила неразбериха. В узкой горловине въезда (как и Ружский, Новый мост был полностью застроен) уже начиналась толчея: несколько телег, уперевшись дышлами в задки друг друга, создавали порядочный затор. Ричард на Баловнике и Кеннет на своём муле едва преодолели мешанину из людей, лошадей, оглоблей, мешков и сундуков, в беспорядке наваленных на повозки.

- Дорогу! С-свободи дорогу! Живей! - кричали хозяева всего этого добра.

- Никто вас не тронет, дурачьё! - надрывался сержант столичного гарнизона, бесцеремонно прижатый телегами к стене какой-то лавки.

- Эх, поднажми!..

- ...Троюродный брат жены... За городом, в Нейи... При-имет, куда он денется!..

- Говорят, кум Паскаль, что Манрики у всех ворот поставили охрану, чтоб никто, значит, не вошёл и не вышел без разрешения...

"Это крысы, - машинально думал Ричард. - Крысы всегда бегут, едва почуют беду. Как трусы. Как дядюшка Карлион".

Впрочем, юноша тут же устыдился своих мыслей: будь у него на руках сёстры, он сам, скорее всего, сейчас рвался бы сломя голову через Данар. На южном берегу столица юридически кончалась, поэтому в Заречье не было ни городской стены, ни ворот, ни вооружённых дозоров возле них.

На площади перед городской ратушей бурлило настоящее людское море: со ступенек церкви святого Адриана тоже зачитывали манифест Фердинанда II. Ричард с тревогой заметил, что за спинами людей растянулась цепь конной гвардии, очевидно, присланной сюда, чтобы взять под охрану совет купеческих старейшин и ремесленных цехов. Толпа глухо роптала на солдат, скалясь, как многололовый пёс.

Ричард машинально взглянул на тень у своих ног. Рамиро находился рядом и, казалось, тоже скалился на гвардейцев. Присутствие литтэна немного успокоило юношу: он поможет им выбраться, если вдруг случится какая-нибудь заварушка.

- Его высокопреосвященство! - кричал тем временем священник. - Его высокопреосвященство! Обратится сегодня к народу из своего дворца!

- Смерть эсператистам! - истошно отвечала толпа.

- Ступайте ко дворцу кардинала! Воззвание к народу! Воззвание его высокопреосвященства к народу!..

Толпа согласно качнулась и понесла с собою Ричарда и Кеннета в обратном направлении: кардинальский дворец находился как раз посередине между двумя мостами. Сюда уже стекались потоки людей: с набережной, с перекрёстка Лоскутной и Ломбардной и с улицы Правосудия. Дику удалось остановить Баловника под аркой здания Королевского суда. Из окон соседних домов свешивались целые гирлянды голов, мужских и женских; солдат, однако, здесь не было. Вероятно, Манрики пока не решались бросить перчатку в открытую в лицо Дораку.

- Смерть убийцам! - неслось с разных сторон.

- Братья, отомстим подлым эсператистам за нашего доброго короля!..

- А ворота-то, ворота ещё открыты?

- Говорю вам, мэтр Бушьер: целая армия! Идёт из Атрэ-Сорорес на столицу! Я собственными слышал: генерал Манрик отдал приказ!

- Говорят, они и пушки везут...

- Смерть!..

- Пусть она сдохнет, коронованная шлюха, пусть сдохнет! Она блудила, а нам теперь страдать?..

- Все вы, бабы...

Кардинал вышел на балкон своего особняка в той же нарядной сутане, в какой был утром. Его сопровождали епископ Олларии Агний и настоятели почти всех крупных столичных храмов. Однако тот, кого так мучительно в глубине души ждал Дик, так и не появился. Напрасно юноша искал взглядом знакомую фигуру в чёрном. По сердцу полоснуло острое разочарование сродни отчаянию. Почему? Почему комендант Багерлее упёрся? Неужели он не боится гнева Ворона?

Дорак поднял руку, призывая народ к тишине. В эту минуту он показался Дику похожим не на проповедника, обращающегося к пастве, а на полководца, посылающего войско в бой.

Гомонящая толпа мало-помалу умолкла.

- Сегодня, - заговорил Сильвестр, и его голос тихим эхом пронёсся над людским морем, - случилось страшное несчастье. Все вы знаете, дети мои: утром, на паперти Собора Святой Октавии свершилось гнусное злодейство. Был подло убит наш добрый государь - наш король Фердинанд Мученик!

Толпа издала протяжный гневный рык. "Смерть эсператистам!" - кричали тут и там. "Мученик, наш добрый король-мученик!" - голосили женщины. - "Убит, убит!". Кардинал позволил выплеснуться этому первому порыву горя и ярости и снова поднял руку, призывая народ к тишине. Рыдания и вопли заглохли.

- Я слышал ваш плач, дети мои, - продолжал Дорак звучным уверенным голосом, - я слышал ваше негодование и призывы к мести. Сердце моё, как и ваши, обливается кровью! Но знаете ли вы, кто ваш враг? Знаете ли вы, кто приспешник убийцы? Вы думаете, это ваш сосед, который прячет Эсператию под подушкой? Нет! - выкрикнул кардинал во всю мощь своих лёгких. - Ваш истинный враг притворяется вашим единоверцем! Он - лицемер, который молится с вами, а сам приводит солдат под двери ваших домов! Он вор, укравший власть! Он ведёт под стены Олларии армию, чтобы взять её как неприятельский город! Он хочет посадить вам на шею малолетнего ублюдка эсператистской шлюхи! Вот кто ваш враг, дети мои! Хотите ли вы покориться приспешнику подлой еретички?

- Нет! Смерть Манрику! - грохнуло по площади с редким единодушием ненависти к финансистам. - Смерть предателю вору!

- Я отлучаю изменника от церкви! - откликнулся кардинал. - Сегодня мы наденем серые ленты в знак траура по Фердинанду-мученику! Я зову вас вступать в войско Лиги, дети мои! Я поведу вас за собой!

Раззадоренная толпа вопила и потрясала кулаками. Ричард счёл, что самое время уходить. Им с Кеннетом удалось проскользнуть под аркой Королевского суда в Молитвенный переулок и вдоль Книжной галереи выбраться на улицу Двух Суанов. Уже темнело. По дороге им то и дело попадались люди с факелами, и Дик с тревогой заметил, что у некоторых на плече повязаны чёрные банты.

Они выбрались на набережную недалеко от Рыбного рынка и доехали до квартала святого Андрея кратчайшей дорогой. В этом районе жили главным образом "соглашатели" - так называли эсператистов, признающих олларианские обряды, и "умеренные" - сторонники церковного мира. В Октавианскую ночь здешние обитатели почти не пострадали благодаря удачному месторасположению: с юга квартал почти упирался в Данар, а на востоке тянулся обширный пустырь, окружавший заброшенное Нохское аббатство. Открытыми оставались только западная и северная стороны, однако их легко можно было перегородить цепями. Когда Ричард с Кеннетом подъехали, местные жители занимались как раз этим. Кругом только и слышались что разговоры о Резервной армии: кто-то даже божился во всеуслышание, что полки войдут в Олларию ещё до наступления утра.

Гиллалун, как выяснилось, снял в гостинице целый этаж, и надорцы, не покладая рук, превращали нижний зал в укреплённый бастион. Однако Дику было очевидно: когда Дорак спустит свою Лигу с цепи, все эти укрепления не продержатся и двух суток. Нужно было на что-то решаться. Озабоченный юноша собрал всех своих людей у огромного очага: дворяне уселись за столом, а слуги разместились позади них на лавках.

- Господа! - объявил Ричард, тщетно пытаясь сдержать лихорадочное сердцебиение. - Я должен предупредить вас, что после сегодняшних событий мы встаём на сторону монсень... то есть герцога Рокэ Алвы.

Надорцы с удивлением переглянулись между собой. Гиллалун нахмурился и помрачнел, как осенняя туча.

- Клянусь моей перчаткой! - воскликнул поражённый Роберт Кохрани. - А я-то думал, что мы держим нейтралитет.

- Я заключил союзнический договор с Дораком, - бросил Дик словно бы мимоходом.

- Я чай, что вы не продешевили, вашмилость, - ядовито заметил Гилл, скривясь как от кислятины. - Ведь этот кэналлиец убил вашего отца.

- Я не мой отец! - вспылил Дик, остро почувствовав всю справедливость упрёка. - Если кто из вас намерен служить не мне, а моему отцу, пусть убирается в Надор прямо сейчас! Я в нём не нуждаюсь! Оставаться со мной в Олларии теперь небезопасно!

После этой вспышки все затихли. Эр Роберт миролюбиво поднял руки ладонями вверх.

- Мы исполним любое ваше распоряжение, милорд. Но что именно мы должны сделать?

Расстроенный собственной несдержанностью Дик потёр лоб и принялся ходить взад-вперёд перед очагом, где едва тлел огонь. Если бы он знал, что делать!

- Я думаю... - с усилием произнёс он, понижая голос, - нет, я уверен, что сегодня ночью кэналлийцы попробуют освободить своего соберано. Мы должны помочь им в этом.

Эр Роберт уставился на него как на помешанного.

- И как вы представляете себе эту помощь, милорд? Между нами и улицей Мимоз лежит почти полстолицы. К тому же город полон фанатиков, а завтра утром здесь будет целая армия под командованием Арнольда Манрика.

- Зато отсюда до Багерлее не больше четверти часа пешком, - возразил Дик. - Мы все вооружимся и пройдём по Портовой улице до Больничного двора...

- Ваша светлость хорошо представляет себе укрепления Багерлее? - осторожно перебил его Кохрани. - Я слышал, что там на башнях стоит никак не меньше десятка пушек. Все подходы отлично простреливаются: с какой стороны ни сунься, везде будешь мишенью. А нам, чтобы дойти до главных ворот, придётся миновать не только Больничный двор - нужно пересечь всю Столбовую площадь. И уж будьте покойны: тюремный гарнизон не станет с нами церемониться! Он состоит из наёмников, которым всё равно, кто нынче в Олларии король, зато не всё равно, кто им платит. Не сомневаюсь, что господин тессорий не поскупился на охрану Ворона!

Эр Роберт говорил так уверенно, что Дик заколебался.

- Первому маршалу это бы удалось, - ответил он, вспоминая Варасту. - Никто не верил, что монсеньор победит бириссцев. А что вышло на деле? То же самое и сейчас! Если только мы по-настоящему захотим...

Боковым зрением Дик заметил, как у Ньюбитта и Уэллеса - самых молодых его дворян - зажглись глаза.

- Вот пусть Первый маршал и берёт Багерлее, - решительно возразил капитан Кохрани. - В конце концов, он сам больше всех в этом заинтересован. Нет, милорд, клянусь моей перчаткой! Это безумие. Если только ваши кэналлийцы не кроты, им в Багерлее не прорваться, нечего и думать.

- Но я не могу оставаться в стороне! - выкрикнул Дик запальчиво. - Когда меня объявили покойником, монсеньор стал на защиту моих интересов!

- Ежели он назвался вашим эром, вашмилость, - снова вступил в разговор Гиллалун, - так это была его прямая обязанность! Но вы-то нонче уже не его оруженосец!

Ричарду отчаянно захотелось хватить кулаком по каминной полке, но он сдержался.

- Хорошо... - процедил он сквозь тесно сжатые зубы, оглядывая упрямые лица горцев. - Хорошо! Я покажу вам.

Расстегнув колет, Дик осторожно вытащил наружу ярко начищенную цепь, которую последнее время носил под одеждой не снимая. Сейчас, однако, он стянул её через голову и выложил на стол перед своими дворянами. Надорцы, заинтригованные его действиями, склонились, рассматривая необычное украшение.

Это была старинная, ещё гальтарских времён, герцогская цепь из самородного орихалка - металла, который одно время ценился выше золота, хотя с тех пор изрядно подешевел. На цепи болталась трапециевидная бляха, выложенная по краям карасами и полевым шпатом. Центр бляхи украшало эмалевое изображение геральдического щита Окделлов: червлень и чернь, а на черни - оскалившийся золотой вепрь. Во всём этом не было ничего необычного, однако в навершии щита находилась ещё одна эмблема: багряное сердце, пронзённое четырьмя золотыми клинками, причём один из них выходил прямо из герба, а три других - из золотых солнц по трём сторонам света.

Ричард ткнул пальцем в верхнее изображение.

- Когда я вернулся из Гальтары, - сказал он негромко, - я стал искать в Окделле реликвии моих предков - Повелителей Скал. И вот то, что я нашёл. Это герцогская цепь Ликандра II Надорэа. Он жил в эпоху анакса Эридани, и не принял эсператизм, когда на трон взошёл его брат Эрнани. Кто-нибудь из вас видел раньше эту эмблему с пронзённым сердцем?

- Я. Я видал, вашмилость, - медленно, словно нехотя отозвался Гиллалун, пока остальные отрицательно качали головами. - Она выбита на Вепре - том самом камне, что стоит на холме Посвящения.

- А знаешь ли ты, что она означает? - недобро щурясь, поинтересовался Ричард.

Гилл развёл руками:

- Этого мне, вашмилость, ведать не положено.

Ричард повернулся к своим дворянам.

- Когда герцог Алва вернулся после победы в Варасте, - продолжал он тихо, - король Фердинанд отдал ему меч Раканов на вечное хранение. И эта эмблема - сердце, пронзённое четырьмя клинками - появилась на небе в ту минуту, как эр Рокэ взял меч в руки. Кеннет! - резко окликнул Дик пажа. - Ты был со мной тогда во дворце. Вспомни, что ты видел!

Кеннет Кохрани вскочил, растерянно моргая вмиг округлившимися глазами.

- Я... - забормотал он. - Я увидел... э-э...

Но Ричард не стал дожидаться ответа.

- Даркхэм! - воскликнул он. - Вы находились в отряде полковника Каллофена. Вспомните, как поразило вас тогда это небесное явление!.. Нед! - Дик повернулся к своему конюху. - Я разрешил тебе сопровождать нас, и ты стоял во дворе дворца, когда всё произошло! Расскажи всем - своим товарищам и господам, что ты увидел тогда!

Нед с достоинством поднялся с лавки.

- Я видал, как возникло четыре новых солнца, ваша милость, - уверенно ответил он, - а потом из них вышли мечи и пронзили солнце настоящее. Такое разве забудешь!

- Слышите? - яростно спросил Дик своих людей. - Спросите кого хотите: это видел весь город! Позовите любого человека с улицы - если он был тогда в Олларии, он расскажет вам об этом то же самое!.. Но когда я взял меч Раканов - эр Рокэ позволил мне это - не произошло ничего. Слышите, господа? Ничего. Я - Надорэа, Повелитель Скал. Я был в Гальтаре, я стоял на Холме Ушедших. Я знаю, что всё это означает. Эр Рокэ имеет право на власть - и по кодексу Олларов и по иным... по иным законам.

Ричард не сразу понял, что после его слов воцарилось полное молчание.

- Так кто же он, милорд? - спросил наконец Роберт Кохрани, поднимая глаза на своего герцога. - Кто такой герцог Алва?

- Тот, кто может провести Талиг через Излом, - ответил Ричард твёрдо. - И мы должны помочь ему.

В эту минуту в дверь гостиницы отчаянно забарабанили.

- Солдаты, солдаты! - кричали десятки голосов на улице. - Хозяин, сюда! Тащи пустые бочонки и что ещё у тебя есть! Нужно перегородить улицу!

Надорцы схватились за оружие, но оно не понадобилось: ни черноленточников, солдат Манриков на улице не наблюдалось. Вместо них по кварталу носился всадник с серыми лентами на рукаве, обезумевший, как Изначальная тварь.

- На Площади Цветов стреляют! - вопил он, размахивая факелом. - Манрики бросили гарнизон в атаку на дом Первого маршала! Вооружайтесь! Стройте баррикады! Все на защиту города!

Капитан Кохрани мгновенно принял на себя руководство обороной. Жители поволокли на северную и западную стороны квартала выломанные отовсюду балки, набитые землёй мешки, пустые бочонки и ящики. Все, у кого было огнестрельное оружие, заняли подходящие позиции на крышах домов. Ремесленники и мастеровые, опоясавшись старинными мечами и заткнув за пояс ножи, засели под прикрытием быстро растущих баррикад. Местный священник метался между своими прихожанами, раздавая им серые ленты, наспех нарванные из какого-то тряпья. "За короля-мученика!" - вопил он. Ричард также повязал себе на руку этот опознавательный знак. Сказал бы ему кто ещё месяц тому назад, что он напялит на себя ленту сторонника Дорака!

Однако нужно было отправить лазутчика на Площадь Цветов. Эта мысль пришла в голову Дику раньше всех. Разумеется, Роберт Кохрани не пришёл в восторг от его идеи, но на сей раз юный герцог не посчитался с его возражениями. Прихватив с собой Гилла, он решил пробраться по набережной до Рыбного рынка, а оттуда закоулками выйти к улице Мимоз.

Его план удался лишь отчасти: Ричарда остановили ещё на подходе к рынку. Здесь стало ясно: вся Оллария бодрствовала и вся Оллария торопливо перегораживалась цепями. Там, где проживали эсператисты и умеренные, подготовка к обороне шла полным ходом: шагая с верным Гиллом за спиной, юноша то и дело спотыкался о брёвна, пустые ящики, плетёные корзины и обитые кованным железом сундуки. У каждого укрепления был свой старшина; каждый квартал выдвинул своего капитана добровольцев. Периодически на улицах появлялись посланцы - святые отцы, разносящие манифест Фердинанда II и печатные листки с воззванием кардинала Сильвестра. Время от времени мимо Ричарда проносились всадники, выкрикивающие новости и зовущие к сопротивлению. Ничтоже сумняшеся, Ричард выдал себя за дальнего родича графа Маллэ. Он рассудил, что, как брат своих сестёр, имеет на это право: разрешил же он графу стать их опекуном! Прикрываясь мнимым родством, юноша сумел добраться вплоть до улицы Каштанов, шедшей параллельно улице Мимоз. Тут-то ему и удалось выяснить, что происходит.

Граф Манрик, видимо, всерьёз опасавшийся кэналлийцев, совершил огромную глупость: под покровом темноты он решил обложить особняк Ворона отрядами городской стражи. Солдаты, до того проявлявшие миролюбие, внезапно полезли на рожон и попытались силой прорваться на улицу Мимоз. Здесь они наскочили с одной стороны - на людей Хавьера Марено, капитана личной охраны герцога Алвы, и на рея Хуана Суавеса с вооружёнными слугами - с другой. Завязалась перестрелка. Трудно сказать, чем бы она окончилась, если бы кэналлийцы не сообразили перегородить выходы на улицу с Площади Цветов всевозможным хламом, подав тем самым пример остальным жителям столицы. Защищённые баррикадами, они поливали солдат гарнизона таким плотным огнём, что те были вынуждены отступить и прижаться к домам на противоположной стороне. Оттуда на их головы незамедлительно посыпались цветочные горшки, глиняные кувшины и ночная посуда во всем содержимым. Мужчины повыскакивали из-за ворот и набросились на солдат с дубинами и ножами. Полковника Мевена огрели оглоблей; лейтенанта Дюара́на полоснули клинком по правому плечу, прорубив его до кости. Не слыша команд, солдаты гарнизона начали бросать оружие и разбегаться, крича противникам: "Кэналлоа - друг! Кэналлоа - друг!". Капитан Марено, заметив перелом в настроении противника, решил отправить гонца кардиналу, но к этому времени стрельба уже переполошила полстолицы.

- Пора строить баррикады! Манрики хотят убить нас! - вопили со всех сторон. Студенческая молодёжь, как раз подтянувшаяся с южного берега Данара, с удовольствием полезла в драку: школяры принялись забрасывать солдат камнями, вывернутыми из мостовой, воя по-кошачьи, как это было у них в обычае.

Подобраться к особняку Ворона Ричарду так и не удалось: к моменту его появления доступ к улице Мимоз перекрыли целых три баррикады. Дик попытался дозваться до рея Суавеса, но безуспешно: тот предпочёл не узнавать его голос. Пришлось возвращаться назад несолоно хлебавши. Но юноша хотя бы уверился: штурм Багерлее, если и состоится, то никак не сегодняшней ночью.

В квартале святого Андрея было по-прежнему тихо: лигисты-черноленточники, очевидно, были несколько сбиты с толку демаршем гарнизона и проповедью кардинала, призвавшего их направить свои усилия в другую сторону. Зато бо́льшая часть столицы ликовала, опьянённая собственным мятежом. Повсюду сплетничали, что полковник Ансел, потрясённый-де народным сопротивлением, якобы потребовал от тессория отдать приказ увести солдат в казармы.

На рассвете, однако, ликование сменилось тревогой.

- Резервная армия! Резервная армия! - кричали на улицах. - Кавалерия входит в Ворота Роз!

Это была правда. Передовые конные части Резервной армии вступили в город с севера и почти беспрепятственно дошли до самого Ружского дворца, благо улица Святого Стефана уже лет триста являлась самой широкой в городе. Оттуда один эскадрон отправился на площадь святого Адриана - ту, что располагалась перед зданием ратуши, второй - к Собору Святой Октавии, а третий - к Королевскому Суду. Четвёртый остался у дворца, где, по слухам, засел сам тессорий и его огрызок Тайного Совета. Таким образом весь центр столицы был взят ими под контроль.

Ричарда терзали нехорошие предчувствия. Не в силах справиться с собой, он вызвал Рамиро: если литтэн ощущает опасность, его поведение подскажет, откуда её ждать. Рамиро не подвёл: вцепившись зубами в полу Диковой одежды, он потащил хозяина за собой к набережной.

Но они не успели пройти и пары шагов: из центра Олларии, с Собора Святой Октавии оглушительно ударил набат.

- К оружию! - закричал капитан Кохрани, наслышанный об Октавианской ночи. - Все на баррикады!

Люди вокруг засуетились, но Дик каким-то шестым чувством понимал: происходит нечто новое. Не раздумывая, он он бросился в конюшню за Баловником. Бедный надорский конь, не привыкший к столичным волнениям, храпел и бил копытами, но Ричарду удалось оседлать его и подчинить узде. Усмирив коня, юноша свистнул Рамиро. Литтэн сорвался вперёд со скоростью выпущенного ядра. Пуская Баловника за ним следом, Дик инстинктивно оглянулся: Гиллалун тоже бросился к конюшне. Его примеру последовали Камден и Уэллес, заметившие маневры своего герцога. Уже через минуту Ричард летел вдоль набережной к Новому мосту в окружении небольшого отряда из трёх человек.

Они поспели как раз вовремя. На площади перед кардинальским дворцом собирался - поразительное дело! - церковный ход. Сам Дорак под балдахином, с иконой святого Фердинанда в руках, в окружении почти всего клира и причта, созывал верных олларианцев идти в Собор Святой Октавии, чтобы отслужить поминальную службу по королю-мученику. Тысячи людей стиснули Ричарда и его горцев в страшной давке. Оглядываясь по сторонам, Дик видел повсюду серые ленты, повязанные на рукава, на шляпы и на иконы; иконы были в руках у многих, но юноша нутром чувствовал: у большинства за пазухой припрятана дюжина камней.

- Пойдёмте, дети мои! - сильным голосом восклицал Дорак. - Идёмте исполнить последнюю волю нашего короля!

Клир грянул знаменитый гимн: "Явись, Господь, и дрогнет враг!". Масса народа всколыхнулась и потекла, всё время набирая ход, по набережной Данара, как разбухшая от дождей горная река, которая чем дальше, тем больше приближается к пропасти, бурля и пенясь в ставшем вдруг узком русле. Нестройное пение разносилось над толпой, как грозовые раскаты. Расстояние отсюда до Собора было небольшим: уже через пять минут балдахин Дорака, реявший в голове процессии, вывернул на паперть перед храмом - ту самую, где вчера зарезали Фердинанда II.

Здесь во всеоружии стоял один из эскадронов Резервной армии. В первых рядах виднелось бледное осунувшееся лицо генерала Леонарда Манрика: под его глазами набухли синеватые мешки. Его младший брат Арнольд находился рядом. Полковник Ансел, злой и небритый, стоял со своими людьми у подворья, где располагалась епископская типография: очевидно, тессорий отдал приказ закрыть этот источник скверны и рассадник мятежа.

- Ваше высокопреосвященство! - крикнул генерал, когда Дорак величественной поступью стал подниматься по невысокой лестнице храма. - Прошу вас прекратить этот балаган! Велите народу разойтись и не оказывать сопротивления законной власти!

Дорак проигнорировал этот отчаянный призыв - то ли приказ, то ли просьбу. Он поднялся на верхнюю плащадку лестницы и повернулся лицом к толпе, опираясь на епископа Агния.

- Взгляните, дети мои! - зычно воскликнул он, протягивая правую руку куда-то в центр двора. - Взгляните туда! - Толпа шарахнулась в стороны, освобождая пятачок свободного пространства в месте, куда указывал кардинал. - На эти плиты вчера упал наш добрый государь Фердинанд Мученик, зарезанный подлым убийцей! Кровь нашего короля ещё вопиёт об отмщении! Камни этого двора готовы подняться, чтобы обрушить свою мощь на голову низкого предателя!

Камни действительно содрогались, Ричард чувствовал это, но кровь бедного Оллара была здесь не при чём. Вчера, когда она текла, камни оставались совершенно равнодушными. Проснулись они только сегодня, разбуженные неистовством людей, и глухо роптали, словно предвидя в скором будущем нечто недоброе.

- Ваше высокопреосвященство! - почти взмолился генерал Манрик.

- Воля нашего короля нарушена! - выкрикнул кардинал с силой и убеждением фантика: лицо его было напряжено, губы посинели от напряжения. - Подлый вор узурпировал власть государя, едва он испустил дух! Голос мученика, взывающего из могилы, заставляют умолкнуть, как вчера заставили умолкнуть его сердце! Да не будет этого! Завещание нашего государя священно. Мы не позволим торжествовать эсператистской шлюхе и её прихвостням на могиле невинноубиенного монарха! Отмщение злодейке за Фердинанда Второго! Отмщение её низким пособникам!

- Отмщение! - единодушно отозвалась толпа, волнуясь, как предштормовое море.

- Я предупреждаю! - крикнул Леонард Манрик: его черты некрасиво перекосились. - Кто сейчас же не уйдёт с площади, пусть пеняет на себя! Разойтись! Разойтись немедленно!..

- Слышите, дети мои? - спросил кардинал, вытягивая руку. - Слышите этого нечестивца? Манрики грозят вам карой за то, что вы пришли оплакать своего короля!

- Смерть Манрикам! - дружно взвыла толпа. - Смерть предателям!

- Ваше высокопреосвященство! - закричал генерал. - Вы бунтарь! Если вы сию же секунду не заткнётесь, я прикажу своим солдатам стрелять в вас!

Впервые за время этой сцены Дорак повернулся прямо к генералу.

- Опомнитесь, сын мой! - сказал он презрительно и властно. - Вы говорите с главою вашей церкви! Я пастырь этого осиротевшего стада, на которое покушается хищник, зарезавший его законного повелителя! Я освобожу свой народ и от злодейств эсператистской блудодейки, и от интриг вашего отца, потомка проклятых гоганов! Сложите оружие и покайтесь! Помяните вместе с нами нашего доброго государя и пойдите со мной выполнить его последнюю волю - покориться его настоящему наследнику!

Арнольд Манрик за плечом брата сделал движение, похожее на безмолвный приказ. Но генерал Манрик не повторил его. Он повернулся к толпе.

- Расходитесь! - снова крикнул он. - Расходитесь с миром! Не слушайте этого смутьяна. Он призывает вас к беззаконию! Я обещаю вам, что все, кто станет вести себя как добрый подданный Карла IV, не пострадают.

- Слышите, дети: убить короля для Манриков не беззаконие! - воскликнул кардинал, взмахнув руками. - Для них беззаконие - не кланяться им, потомкам жадных гоганов, и их эсператистской кукле!

Толпа зарычала и застонала, изрыгая проклятия и потрясая сотнями кулаков. Ричард невольно подивился смелости и мужеству Дорака: он управлял беснующимися людьми, как опытный пастух - обезумевшим стадом.

- Товьсь! - в бешенстве скомандовал оскорблённый Манрик. Его всадники вскинули аркебузы. - Ещё одно слово, ваше высокопреосвященство, и в вас будут стрелять.

- Стреляйте, сын мой! - насмешливо отозвался Дорак, широко разводя руки. - Пусть все видят, что убив короля Талига, вы, Манрики, не остановитесь и перед убийством кардинала!

Генерал бессильно сжал кулаки и опустил голову. Следующего приказа не последовало. Арнольд Манрик, чей цвет лица сравнялся с его огненно-рыжими волосами, яростно сверкал глазами на поникшего брата, кусая губы до крови.

Дорак выжидал, неподвижно стоя на верхней ступеньке лестницы, - молча выжидал полную минуту. Поняв, что ответа не будет, он снова повернулся к облегчённо выдохнувшему народу.

- Дети мои! - произнёс он, улыбаясь и протягивая ладонь вперёд в благословляющем жесте. И начал медленно оседать на ступеньки лестницы.

Его движение было настолько плавным, что казалось совершенно естественным до тех пор, пока голова кардинала со стуком не ударилась о парапет. Ричарду почудилось, что он отчётливо услышал этот звук удара мёртвого о мёртвое, хотя, казалось, в человеческом гомоне, ещё минуту назад царившем перед церковью, невозможно было ничего разобрать. Епископ Агний, нелепо всплеснув руками, рухнул на колени вслед за своим господином. По толпе прошла рябь недоверия, страха, смятения. Тысячи голосов зашептались, заговорили, не понимая, что происходит...

- Они убили его! - вдруг истошно выкрикнул кто-то, захлёбываясь истерическим ужасом. - Манрики застрелили кардинала! Они застрелили кардинала!..

- Убили, убили!.. - повторила толпа, зашевелившись, как огромная медуза с неисчислимым множеством щупальцев, каждое из которых вдруг прищло в движение. - Манрики застрелили кардинала Сильвестра!

- Смерть Манрикам! - взвыли в центре, по бокам, по переднему и заднему краю площади. - Смерть убийцам!

Ближайшие к всадникам ряды народа дрогнули и свирепо двинулись на солдат эскадрона, грозя смять их первым же наскоком. Но потрясённый генерал Манрик, не отводящий глаз с тела, распростёртого на лестинице Собора Святой Октавии, похоже, утратил связь с реальностью.

- Стреляйте! - выкрикнул его брат, указывая на толпу. - Чего вы ждёте, болваны?!

Аркебузиры дали нестройный залп. Люди закричали, завижжали, завыли - кто от боли, кто от ужаса, кто от бешенства. Началась давка: одни, потеряв голову, что есть силы пробивались назад к набережной, другие, обезумев от ярости, бросались на солдат с голыми руками. В воздух взвилась стая камней. Аркебузиры продолжали стрелять - сначала вразнобой, потом более слаженно. Арнольд Манрик рявкнул ещё один приказ, и всадники, обнажив шпаги, направили лошадей на толпу.

Дик почувствовал, как в нём поднимается волна отчаянной ярости, злобы и негодования: мерзавцы, они пошли против безоружных людей! Взгляд его метнулся по тому, что ещё пять минут назад было церковным ходом: растерянные священники хватали поводья лошадей, умоляя солдат о милосердии. Под кардинальским балдахином царил хаос: кто-то громко молился, кто-то призывал Создателя, воздевая руки к небу. Один епископ Агний, не замечая ни выстрелов, блеска клинков, трясся от беззвучных рыданий над телом своего господина. Всё это мелькнуло перед Ричардом как в каком-то тумане. Нащупав эфес, он пришпорил Баловника и бросил его вперёд. Его тело, словно вспомнив Варасту и кавалерийскую атаку при Дараме, само повело его за собой. Поравнявшись с цепью всадников, Дик рубанул шпагой по ближайшему из них. Искромётное злое бешенство кипело у него в крови. Нервный Баловник всхрапывал и крутился, испуганный выстрелами и криками раненых, но юноша почти не замечал этого. Он то уворачивался, то бил наотмашь, или распластываясь на шее коня или выпрямляясь, как пружина, и каким-то звериным инстинктом угадывая, с какой стороны находится противник. Иногда в поле его зрения попадался Гиллалун, ожесточённо рубившийся справа, или Камден и Уэллес, сражавшиеся слева и сзади. Вся ненависть к Манрикам, всё горе вчерашнего дня, вся боль сегодняшнего словно выплёскивалась из Ричарда при каждом ударе. "Святой Алан и Надор!" - кричал он, пронзая шпагой мягкое человеческое тело. "Надор и святой Алан!" - отзозвались его люди.

Внезапно перед глазами Ричарда выросло неестественно огромное, раздувшееся как от водянки и красное от напряжения лицо Арнольда Манрика. Перед полковником бесновался Рамиро, но Манрик, похоже, не видел литтэна.

- Это Окделл! - кричал он. - Стреляй в него!

Реальность мгновенно преобразилась и приобрела свои настоящие очертания. Рамиро отпрыгнул в тень. Ричард увидел, что Арнольд Манрик находится в десятках бье от него, а рядом с ним - солдат, вероятно, недавно перезарядивший аркебуз. Зажжённый фитиль напомнил Дику тёплый осенний вечер, возвращение из дворца после чествования победителей, особняк маркизы Фукиано и странный поступок эра Рокэ, неожиданно поднявшего Моро на дыбы. Он машинально дёрнул поводья вверх, и Баловник, задирая голову, с недовольным ржанием забил передними копытами перед собой. Грохнул выстрел, ржание перешло в хрип, и Дик, выдернув ноги из стремян, отпрыгнул вправо. Почти сразу же Гиллалун метнул нож. Неудачливый стрелок захрипел, как и Баловник, и начал заваливаться. Арнольд Манрик, весь перекосясь, хлестнул свою лошадь и унёсся куда-то на задворки, вероятно, к Свечной улице. Его люди отступилили следом за ним, сопровождаемые рычанием Рамиро.

- Нам нужно уходить отсюда! - крикнул Гиллалун Дику. - Мы здесь как на ладони!

Дик оглянулся: площадь перед Собором Святой Октавии была почти очищена от народа; тут и там лежали изувеченные копытами тела и стонали раненые. Со стороны набережной неслось:

- Все на баррикады! Смерть Манрикам!

Уэллес, зажимая колотую рану на плече, развернул своего Пегого к Дику:

- Милорд, берите мою лошадь!

Но юноша отрицательно мотнул головой и вскочил в седло позади молодого надорца:

- В квартал святого Андрея! Быстрее!

Рамиро понёсся вперёд. Набережную зачищали солдаты полковника Ансела, но эти не слишком усердствовали. Дик со своими людьми беспрепятственно проехал на восток к самому Данару, в который упирался их квартал.

Здесь их с облегчением встретили капитан Кохрани с остальными людьми. На окраине Олларии до настоящего дела ещё не дошло, но было понятно: скоро в столице начнётся настоящая бойня. Хмурые, словно отрезвевшие люди готовились дать решительный отпор войску тессория. Начав стрелять по толпе, Манрики словно перешагнули через какую-то невидимую черту, пересекать которой не стоило.

- Мы займём оборону на баррикадах, а если придётся туго, отступим в наш трактир, - быстро изложил Дику диспозицию эр Роберт Кохрани. - В нём мы сможем продержаться ещё около суток.

Рамиро сердито рыкнул на капитана и мотнул головой. Обычно спокойный, литтэн сейчас лихорадочно вертелся у ног Дика и дёргал его зубами за полы, словно начатый сегодня путь ещё не подошёл к концу.

Ричард, запрокинув голову, смотрел на гостиницу: да уж, "Пулярка и каплун" никак не походила на бастион! Рамиро рыкнул ещё разок и снова дёрнул своего Повелителя. Не удержавшись, Дик сделал широкий шаг и перевёл взгляд в том направлении, куда тащил его литтэн. Прямо перед ним, не далее, как десяти минутах ходьбы, возвышались семь башен древнего семиугольного строения.

- Нет, - сказал Ричард капитану. Его голос, охрипший после криков на паперти у Собора Святой Октавии, ему самому показался незнакомым и каменно-тяжёлым. - Мы не вернёмся в трактир. Это крысиная ловушка, а не убежище. Мы будем сражаться на баррикадах, сколько сможем продержаться, а если придётся отступать, то отступим туда, куда поведёт нас Рамиро. В Ноху.

6

В три часа того же дня, в который умер кардинал Сильвестр, пять тяжело нагруженных подвод выехали со двора Арсенала по направлению к Багерлее. Расстояние, к счастью, было небольшим: от Арсенала тюрьму отделяла всего лишь одна улица. Преодолев защитный ров по короткому каменному мосту, процессия остановилась перед главными воротами.

- Я полковник Ансел, командир гарнизона Олларии! - громко крикнул офицер. - Доставил вам порох из Арсенала! Откройте ворота и вызовите сюда коменданта Ронибурга!

Наёмники-гаунау, охранявшие Багерлее, узнали Ансела и засуетились. Медленно пошла вверх решётка главного входа, открывая проезд во внешний двор.

Герцог Валентин Придд, одетый в форму сержанта гарнизона, поглубже натянул форменную шляпу на лоб и исподтишка оглядел своих людей: кэналлийцев из-за их характерной внешности в отряде было совсем немного. Новоявленные солдаты держались настороженно, но спокойно. Невозмутимый полковник Ансел подал им знак, и подводы черепашьим шагом поползли вперёд - прямо под жерла двух пушек, обращённых к Колодезной улице, и прицелы пяти десятков мушкетов.

За два часа перед этим Валентин встретил Ансела у въезда на набережную. Небольшой отряд полковника застрял на полдороге к улице Правосудия.

Командир гарнизона был зол и весь взмылен, как его измученная лошадь.

- Ваше преосвященство! Ваше преосвященство! - тщетно надрывался он, пытаясь докричаться до епископа Агния. - Обратитесь к народу, иначе, клянусь Леворуким, мы вовек не доберёмся до особняка его высокопреосвященства!.. Да придите же в себя, кошки драные!

Епископ не отвечал. Он понуро сидел на соломе в той же телеге, куда солдаты положили тело кардинала Сильвестра, и ни на что не реагировал. Бедняга впал в полную прострацию после того, как четверть часа тому назад набросился на Леонарда Манрика в приступе бешенства.

Едва кавалерийский эскадрон разогнал толпу у Собора Святой Октавии, рыжий генерал сунулся к Агнию с извинениями и вопросом о доставке тела в кардинальский дворец. Тут-то заплаканный епископ, который, казалось, глубоко погрузился в безысходное горе, пришёл в дикую ярость.

- Убийца! - зарычал он с пеной у рта, потрясая судорожно сжатыми кулаками перед самым носом у рыжего генерала. - Убийца!.. Проклинаю! Отлучаю тебя от церкви!..

Леонард Манрик, побледнев до синевы, отступил и скрылся за спинами своих людей. Окружающие встретили этот маневр презрительными взглядами, в которых не читалось ни малейшей жалости.

- Отыщите какую-нибудь карету... или телегу, - сказал Манрик Анселу совершенно белыми губами. - И доставьте... То есть отвезите его высокопреосвященство домой.

После этого генерал сбежал в Ружский дворец, вероятно, чтобы отчитаться перед отцом-тессорием.

Ансел сумел раздобыть телегу, но солдат не хватало. Увидев, как переносят тело её архипастыря, толпа заволновалась и снова начала медленно выплёскиваться на едва очищенную набережную. Призыв епископа Олларии мог бы успокоить горячие головы, но рассчитывать на его помощь не приходилось.

В таком-то положении Валентин Придд и застал полковника.

- Рад видеть вас живым и невредимым, сударь, - сказал молодой герцог, церемонно склоняя голову. - Я приехал, чтобы предоставить себя и своих людей в ваше распоряжение.

- Генерал Рокслей следует за вами, ваша светлость? - сдержанно осведомился Ансел, бросая на него быстрый испытующий взгляд.

- Нет. Эр Генри вчера отбыл в Торку, - сообщил Валентин с постным выражением лица. - Вы знаете, что он получил соответствующее предписание Тайного Совета ещё при жизни его величества. Однако он разрешил мне задержаться на несколько дней в Олларии, чтобы обсудить с господином Главным церемониймейстером его опекунство над моими братьями.

- А, вот оно что! - понимающим тоном воскликнул Ансел.

- Как видите, полковник, вы можете полностью доверять мне, - продолжал Придд ещё постнее. - Я собирался предложить свои услуги генералу Манрику. Однако, поскольку его здесь нет, а вы нуждаетесь в помощи, я прошу вас распоряжаться мною и моими людьми по вашему усмотрению.

- Кошки драные! - в сердцах выругался Ансел. - Что скрывать: вы прибыли очень кстати! Но имейте в виду: сейчас в нас полетят булыжники.

- Надеюсь, что нет, - и Придд слегка кивнул головой на распростёртое в телеге тело. - По дороге сюда я встретил господина Генерального прокурора. Он попросил меня доставить его высокопреосвященство домой и уверил: тем, кто это сделает, народ не причинит ущерба.

Спрут оказался прав. Окружённые лиловыми всадниками, солдаты гарнизона беспрепятственно добрались до кардинальского дворца. И хотя их постоянно сопровождал недовольный ропот, ни один камень так и не полетел в их сторону.

Маркиз Орильян встретил Ансела во дворе.

- Какой ужасный день, какой ужасный день! - прогудел он, хватая полковника под локоть мёртвой хваткой. - Бедный Талиг! Мы утратили сразу обе наши опоры: и короля, и кардинала!

Анселу было не до ритуальных плачей, но он подавленно кивнул, глядя, как слуги вынимают из телеги мёртвое тело. Дворяне и хмурые солдаты обнажили головы. Дрожащий Агний, почти такой же бесчувственный, как его господин, попробовал подняться самостоятельно и упал на руки святых отцов. Его унесли, как и Сильвестра.

Ансел в расстроенных чувствах нахлобучил шляпу обратно на голову.

- Нет-нет-нет! - протестующе воскликнул маркиз Орильян, крепче сжимая пятерню на его локте. - До ухода вам необходимо что-нибудь выпить. И вашим людям тоже. Я распоряжусь, пойдёмте.

И он решительно потащил полковника внутрь особняка. Герцог Придд, которого никто не приглашал, тем не менее, отправился следом за ними.

- Что вы думаете о том, что происходит в столице? Скажите честно, полковник, - попросил Генеральный прокурор, наливая вино в бокалы. - Неужели вам всё это по душе?

Ансел невесело усмехнулся:

- Нет, ваше высокопревосходительство. Но что я могу сделать? Мой командующий - генерал Манрик, а он ни при каких обстоятельствах не пойдёт против отца.

- Своим сегодняшним поведением генерал вряд ли снискал к себе уважение, - негромко заметил Придд со своего места.

Ансел промолчал: глупо отрицать очевидное. Слабость и растерянность Леонарда Манрика видели все, кто был сегодня на площади у Собора. "Уж лучше бы он стрелял не разговаривая, - недовольно подумал Ансел, - чем разговаривал, потому что боялся стрелять!".

- Полагаю, что генерал не уверен в правах своего отца, - ровным тоном продолжал Придд, - и поэтому боится применять насилие.

- Отчего и без того дрянное дело становится ещё дряннее! - рубанул маркиз Орильян с южной откровенностью. - Не мне говорить вам, полковник, что такое командир, который не уверен в себе! И это он, по-вашему, должен водворить спокойствие и мир в Олларии?

Ансел вдумчиво смаковал глоток вина, совершенно не ощущая его вкуса. Честно говоря, он охотнее предпочёл бы сейчас ломоть хлеба с куском мяса: со вчерашнего вечера ему не удавалось поесть. Но тяжёлые думы угнетали хуже голода. Полковник ясно понимал: Леонард Манрик и его младший брат, настолько же опрометчивый, насколько старший был нерешительным, способны натворить бед в столице.

- Неужели вам мало того, что уже происходит? - продолжал гнуть своё Генеральный прокурор. - Вы же сами видите: народ доведён до крайности, а бедный король Фердинанд безвременно покинул нас! Если завтра тессорий прикажет ввести в город пушки, у нас начнётся настоящая гражданская война. Эпинэ уже горит! Не хотите же вы поджечь ещё и столицу?

- Первый маршал будет весьма недоволен этим, полковник, - ввернул юный Спрут. - Он заявит вам, что вы встали не на ту сторону.

- Я и сам не знаю, на чьей я стороне, ваша светлость! - огрызнулся Ансел раздражённо. - Если Первый маршал примет на себя командование, я подчинюсь ему без всяких споров. Почему бы вам, господин Генеральный прокурор, не поговорить обо всём об этом с комендантом Сартеном, а не со мной?

- Потому что комендант Сартен ещё вчера сбежал из города, - усмехнулся Орильян с неприязненным видом. - Господин тессорий выкупил у него должность через час после смерти короля. Сартен провернул выгодное дельце и унёс ноги до того, как в Олларии началась вся эта бесовщина... И как вы думаете, полковник, на кого наш любезный тессорий повесит ответственность за беспорядки и жертвы в столице?

Ансел яростно закусил губу: этот вопрос ему в голову не приходил.

- Если завтра в город подвезут пушки, - сказал молодой Придд, серьёзно глядя на него, - жертв станет слишком много. Графу Манрику придётся найти виноватых, а вряд ли он пожертвует своими сыновьями.

Полковник Ансел вскинул голову.

- Что вы мне предлагаете? - спросил он с военной прямотой.

- Помочь нам освободить соберано, - столь же прямо ответил Генеральный прокурор. - Чем скорее настоящий наследник возьмёт власть в свои руки, тем быстрее вы водворите порядок в столице. И это не говоря о карьерных перспективах лично для вас, полковник. Я знаю: вы благородный человек и обещанием награды вас не купишь. Но со стороны Манриков вас ожидает только неправый суд и расстрел.

Ансел потряс головой, как лошадь, которую тревожит слепень:

- Что я должен сделать?

- Провести наших людей в Багерлее и вывести их вместе с соберано, - быстро ответил Генеральный прокурор.

- Ввести и вывести? И только? - Полковник нахмурился. - Багерлее охраняют наёмники-гаунау. Почему вы уверены, что они безропотно подчинятся вам и освободят герцога Алву без приказа тессория?

- Но ведь они простые наёмники, полковник, - возразил молодой Придд, - следовательно, их можно купить. Если мы предложим им больше...

- Простите, ваша светлость, - прервал его Ансел, - но, поскольку они уже куплены тессорием, у вас нет шансов.

- Кэналлоа готова дать много больше, я уверен... - начал Придд.

- Вы не знаете наёмников, ваша светлость, - возразил Ансел, качая головой. - У них есть своё понятие о чести. Если их договор с тессорием истекает завтра в полдень, то ровно в двенадцать часов и одну минуту они сложат перед вами оружие. Однако до этой минуты они будут сопротивляться вам так отчаянно, словно от этого зависит спасение их душ. Таков их кодекс чести. Они продают свою верность, это правда, но они не торгуют ею.

- На этот случай, - задумчиво проговорил Генеральный прокурор, согласно кивая, - у нас есть другой план. И если вы поможете нам, любезный полковник... Вы ведь поможете нам?

Ансел одним глотком допил оставшееся вино, поставил бокал на стол и решился.

- Говорите, - просто согласился он.

Генеральный прокурор немного помедлил, а затем произнёс, заметно понизив голос:

- У меня есть свой человек в Багерлее. О нём никто не знает; не знал даже его высокопреосвященство. Если вы проведёте наших людей внутрь крепости, герцог Придд возьмётся разыскать его. Этот человек знает местонахождение соберано и может выпустить его из камеры. У него есть ключ. Соберано переоденется в форму вашего полка, скроет волосы под платком, а вы выведете отряд обратно из крепости без шума и боя.

- Подмена? - понимающе спросил Ансел. - А вашему человеку можно доверять?

- Вполне. Должен признать, что он несколько трусоват, но, как вы только что выразились, своей верностью он не торгует.

Ансел кивнул головой.

- Изложите мне ваш план подробно, - деловито предложил он, усаживаясь поудобнее.

- Он очень прост. Вы командир гарнизона Олларии, и, следовательно, можете беспрепятственно пройти в Багерлее. В свой отряд вы возьмёте герцога Придда с его людьми и пару-тройку моих кэналлийцев. Новым комендантом тессорий назначил племянника своей жены, Иоганна Ронибурга. Я это знаю наверное: ездил к нему с нашим новым супремом. Ну, вам Ронибург тоже известен. Допустим, что тессорий приказал вам доставить ему что-нибудь важное: скажем, подкрепление или какие-нибудь распоряжения... Ваша задача - добиться, чтобы герцога Придда с его людьми пропустили во внутренний двор Багерлее. Там он сам найдёт, как проникнуть во Вторую Бастиду. Мой человек поможет ему в этом. А там любой из моих кэналлийцев будет счастлив поменяться с соберано местами в камере. Вы же тем временем должны ожидать их возвращения во внешнем дворе, чтобы в случае необходимости помешать закрыть главные ворота. Едва герцог Придд и соберано появятся, вы уведёте отряд.

- Сколько времени понадобится герцогу Придду, чтобы найти в Багерлее вашего человека? - спросил Ансел, поворачиваясь к собранному и сосредоточенному Спруту.

Тот бросил вопросительный взгляд на маркиза Орильяна.

- Немного, - ответил за него Генеральный прокурор. - Раскрою перед вами все карты. Это помощник коменданта, который ведает снабжением тюрьмы. Его зовут Перт.

Ансел подумал и уверенно кивнул:

- Тогда вы можете рассчитывать на меня. Его светлость и ваши люди попадут в Багерлее.

- Главное, - вставил Спрут озабоченным тоном, - чтобы у меня был благовидный предлог, чтобы проникнуть во внутренний двор. Вы можете обеспечить меня таким предлогом, полковник?

Ансел поднял на него глаза и усмехнулся.

И вот теперь их маленький отряд стоял во внешнем дворе Багерлее, окружая пять подвод с порохом, который Ансел забрал из Арсенала.

Новый комендант вышел к ним минут через десять.

- А, Ронибург! Рад видеть вас! - зычно поприветствовал его Ансел. - Наслышан о вашем новом назначении. Примите мои поздравления!.. Надеюсь, что Сартен не слишком продешевил?

- Чем обязан, Ансел? - хмуро поинтересовался свежеиспечённый комендант, окидывая солдат в форме столичного гарнизона быстрым подозрительным взглядом. - Что это вы сюда притащили? Вас послал мой дядя? И что нового в городе?

- В городе мятеж, Ронибург, - небрежно ответил Ансел, слегка пожимая плечами. - А вы ждали чего-то другого? Впрочем, пожалуйста, вот вам и свежие новости: на всех улицах только и кричат, что ваш кузен Манрик приказал расстрелять его высокопреосвященство прямо в Соборе Святой Октавии!

У Ронибурга в ужасе отвисла нижняя челюсть.

- Петушился ваш кузен знатно, только дело, доложу я вам, вышло препоганое, - невозмутимо продолжал Ансел. - В общем, кардинал мёртв, а ваши родичи прокляты и отлучены от церкви. Последнее я слышал собственными ушами от епископа Агния лично. Теперь слово за кэналлийцами, а они шутить не любят. Проломленный череп моего заместителя Мевена тому подтверждение. Кстати, я слышал, что к генералу Савиньяку уже отправили срочного гонца...

- Хватит! - грубо прервал полковника комендант, у которого, видимо, не выдержали нервы. В отличие от Манриков, он не был рыжим, но его это не красило. - Скажите лучше, что это у вас тут?

- Привёз вам порох из Арсенала, - сухо ответил Ансел. - За стенами Багерлее он будет куда сохраннее. Не думаю, дружище, что вам понравится, если эти бочонки захватят мятежники и подложат их под ваши главные ворота.

Ронибург прошёлся вдоль подвод, рассматривая запечатанные бочонки. Валентин Придд опустил голову и попытался полностью слиться с окружающим пейзажем.

- Ну где там ваш, как его... начальник снабжения?! - нетерпеливо рявкнул Ансел, устав следить за передвижениями коменданта.

- Мой помощник, хотите вы сказать, - поправил его Ронибург и, обернувшись ко входу во внутренний двор, позвал: - Эй, Перт! Перт!.. Перт, чтоб тебя! Тащись сюда с ключами!

Невысокий, невзрачный человечек, плотный и коренастый, в кожаной куртке и весь обвешанный ключами, уже поспешал навстречу начальнику. По его приказу охрана зашевелилась: снова заскрипели решётки и залязгали засовы ворот.

Узкий проезд во внутренний двор приоткрылся. Возница первой подводы - это был кэналлиец из числа людей маркиза Орильяна, но лысый и бледный, уже десятки лет безвыездно живущий в Олларии, - слегка шевельнул поводьями, и его лошадь медленно тронулась вперёд, осторожно ступая копытами по вымощенному камнем двору.

- Мои ребята помогут перенести порох в ваши погреба, - небрежно бросил Ансел и тут же приказал Валентину: - Сержант, возьмите два десятка и поступайте в распоряжение господина... да как же его, кошки драные... а, Перта!

Придд повелительно взмахнул рукой, и его люди, отделившись от основного отряда, двинулись следом за подводами.

- За мной! - коротко скомандовал Придд.

- А я подожду вас здесь, - пробурчал Ансел им вслед, заворачиваясь в плащ и нахохлившись на коне, как недовольный петух на шестке.

- Бросьте, Ансел! - заметил комендант, потирая озябшие руки: он вышел во двор без плаща. - Охота вам торчать тут на ветру! Пойдём, выпьем со мною и расскажи́те толком, что происходит в этом взбесившемся городе!

- Увольте, Ронибург, - отклонил его предложение Ансел. - У меня от вашего Багерлее все зубы разнылись. Хотите узнать, что происходит - спрашивайте здесь.

Дальнейший их диалог ускользнул от ушей Валентина Придда: всё внимание юного герцога теперь было устремлено на движение подвод. Одна за другой пять лошадей вошли во внутренний двор. Он был похож на длинный и узкий колодец, огороженный со всех сторон высокими стенами со знаменитыми башнями. Где-то наверху по дозорной галерее расхаживала вооружённая стража. Вторая Бастида, как помнил Валентин из планов крепости, располагалась по правую руку от него и была, как и следовало из её названия, второй от входа.

- Господин Перт! - негромко окликнул Валентин их коренастого провожатого. - Куда будем грузить бочонки?

Одновременно молодой человек сорвал с пальца кольцо с печаткой Генерального прокурора и сунул его прямо под нос помощника коменданта Багерлее.

- Ведите нас во Вторую Бастиду, - тихонько добавил он.

Несчастный Перт на секунду застыл на месте, словно воочию увидел Зверя Раканов, а потом весь мелко затрясся, как трясётся водянистый студень в руках у голодного воришки.

- Ведите нас во Вторую Бастиду! - чуть громче повторил Валентин, чувствуя в душе нарастающую панику: он не ожидал, что "их человек" окажется таким трусом, хотя маркиз Орильян, кажется, недавно обмолвился об этом.

- Во Вторую Бастиду!.. - неожиданно возопил господин Перт высоким тонким голосом, дав изрядного петуха, и тут же закашлялся. - Кхе-ха-ха! Кха-хе-хе!

Это был вопль ужаса или указание? Валентин так и не понял этого, однако немедленно повторил приказ:

- Грузить порох во Вторую Бастиду, ребята!

Господин Перт, всё ещё кашляя, суетливо побежал вперёд, гремя ключами, которые так и прыгали в его трясущихся руках:

-Кхе-хе-хе! Сюда!

Наёмники-гаунау не обратили на эту мизансцену никакого внимания: по верху крепостных стен продолжал расхаживать караул, охрана внутреннего двора не повела и ухом и только стража, выставленная у Второй Бастиды, расступилась, чтобы дать проход мнимым гарнизонным солдатам.

Валентин быстро сосчитал: наверху никак не меньше пятидесяти человек, во внешнем дворе ещё тридцать, во внутреннем столько же плюс вооружённая охрана внутри башен: если придётся пробиваться к воротам, живыми не уйти. Сердце его сильно забилось: что бы то ни было, нельзя поднимать шума!

Уставший гарнизонный сержант вразвалку вошёл во Вторую Бастиду. Здесь царила полутьма: в маленькие оконца едва пробивался пасмурный свет угасающего осеннего дня. От стылых камней шёл промозглый холод. Заметив справа массивную винтовую лестницу, Валентин Придд машинально шагнул к ней.

- Нет-нет, не туда! Погреб - здесь.

Помощник коменданта, ухватив Валентина за рукав, потащил молодого человека за собой к тяжёлой двери, очевидно, ведущей в подвалы. Придд ловко перехватил руку тюремщика.

- Я герцог Придд, сударь, - шёпотом сказал он. - И пришёл сюда по указанию маркиза Орильяна за герцогом Алвой. Вы должны провести меня и моих людей прямо к его камере. У вас ведь есть ключ?

Помощник коменданта снова мелко затрясся.

- Камера его светлости во втором этаже, - пробормотал он, кашляя и звякая всеми своими железками. - Но сегодня его переводят в карцер. Приказ коменданта, да...

- Когда? - тихо перебил его Валентин.

- Сейчас, - ответил Перт, глядя на Спрута круглыми несчастными глазами.

- Охрана?

- Десять человек... И два надзирателя.

- Отлично, - заключил Валентин. - Ведите нас туда немедленно. Эй, парни! - окликнул он своих людей. - В цепочку стройсь! Четверо у подвод, остальные сюда! Ну, поживей же, почтеннейший, открывайте нам эту дверь!

Господин Перт закивал, толкаясь в тяжёлую дверь погреба всем телом:

- Сейчас, сейчас!..

Шестнадцать человек бесформенной толпой все вместе ввалились в башню. Счастливое число, мельком подумал Придд.

- Где карцеры? - тихо спросил он у Перта.

- Внизу, - так же тихо отозвался тот, кивая на винтовую лестницу.

- Кого там содержат?

- Никого.

- Пусть три человека останутся здесь, чтобы сбрасывать бочонки в погреб и следить за наружной охраной, - распорядился Валентин. - Остальные за мной! Вы, сударь, скажете надзирателям, что комендант прислал с вами подкрепление. Пошли!

Перт, по-прежнему мелко трясясь и звякая ключами, безропотно двинулся вперёд во главе отряда. "А ведь он вовсе не трус", - с удивлением подумал Валентин про себя. Бедняга просто не привык в таким делам. Да и когда бы ему привыкнуть? Конечно, ему было страшно (как втайне было страшно и самому Валентину), однако Перт исполнял то, что считал своим долгом - перед маркизом Орильяном или перед герцогом Алвой. Как-никак, а Ворон теперь стал его новым королём.

Винтовая лестница вывела маленький отряд во второй этаж башни. Перт говорил правду: узкий коридор был полон рослыми гаунау со шпагами наголо; тусклый свет из узких бойниц отражался на их лезвиях. Двери одной из камер были открыты настежь: оттуда доносилась какая-то возня. Валентин не успел задуматься над её причиной, как два дюжих надзирателя осторожно вывели в коридор узника с туго перетянутыми за спиной руками. По гибкой кошачьей фигуре Валентин сразу узнал Алву, хотя движения герцога были скованны: похоже, его ноги тоже опутывали верёвки.

- По приказу коменданта! - тоненьким голоском воскликнул господин Перт, чья голова только что показалась над пролётом лестницы. - Нужно сменить охрану!

Командир наёмников, недоуменно нахмурившись, шагнул к Перту, вероятно, желая получить разъяснения. Кэналлиец, поднимавшийся сразу вслед за Валентином, не стал ждать: сильный кулак обрушился на голову несчастного гаунау. Тот мешком рухнул на пол, не успев издать даже крика. Остальные наёмники тут же схватились за оружие, но внезапность нападения сыграла на руку атакующим. Переодетые дворяне Придда налетели на солдат как соколы на диких уток. Двое-трое охранников гортанно закричали, видимо, пытаясь привлечь внимание караула снаружи, но быстро умолкли.

Растерявшийся Валентин едва успевал уворачиваться от ударов, сыплющихся вокруг него справа и слева. Узкий коридор стеснял движения, а неопытность в такого рода свалках не позволяла юноше быстро сориентироваться. Он хотел пробиться к Алве, чтобы освободить его, но какой-то кэналлиец успел раньше: змеёй проскользнул к своему соберано и кинжалом рассёк опутывающие его верёвки. Минута - и в руках Ворона блеснула шпага. Один из надзирателей рухнул вниз лицом, а второй, испуганно лопоча, быстро отступил назад в камеру, где господин Перт тут же ловко запер его.

Бах! Едкий дым от одинокого выстрела наполнил коридор. Какой-то из наёмников всё же сумел схватиться за пистолет. Только через секунду до Валентина дошло, что гаунау выстрелил вовсе не по атакующим, а в ближайшую открытую бойницу. Он невольно похолодел. Солдат подал знак тревоги! Сейчас вся стража Багерлее поднимется против них. Нужно уходить немедленно!

Ворон одним прыжком оказался возле самоотверженного наёмника и уложил его одним ударом эфеса по голове.

- Где Сартен? - жёстко спросил он, повернувшись к Придду.

- Продал должность и бежал, - весь подобравшись, ответил Валентин с военной чёткостью.

- Кардинал?

- Мёртв.

Алва на мгновение прикрыл глаза, словно переваривая услышанное.

- А вы, герцог? Что здесь делаете вы?

Чёрные из-за расширившихся зрачков глаза посмотрели так холодно и пронзительно, что у Валентина невольно прошёл озноб по спине.

- Манрики забрали к себе моих братьев, - откровенно признался он. - Только вы можете вызволить их.

Лицо Ворона немного смягчилось. Он кивнул.

- Что вы намеревались делать дальше?

- Нам нужно пробиться во внешний двор, - торопливо стал объяснять Придд. - Там нас ждёт полковник Ансел с остатком отряда. Он согласился помочь. Он присмотрит, чтобы новый комендант не запер главные ворота крепости.

Алва шагнул назад к бойнице и окинул взглядом внутренний двор. Оттуда уже доносились крики тревоги: гортанный гаунасский выговор звучал как крики чаек перед штормом.

- Полковник Ансел правильно сделает, если немедленно покинет Багерлее, - заметил Ворон спокойно. - Нам не удастся дойти до внешнего двора: дозорные расстреляют нас сверху. Ступайте за мной, герцог! Всем вниз!

- Вниз? - поразился Валентин, бросаясь следом за Алвой. - Разве мы сможем продержаться внизу против всей охраны Багерлее?

Ворон на секунду приостановился.

- Внизу есть выход, - бросил он через плечо. - Он известен только королю, коменданту и мне. Посмотрим, продал ли его Сартен вместе со своей должностью!

Валентин последовал за Алвой, заметив краем глаза, что кто-то из его людей так и остался лежать в коридоре. Ленард? Шток? В спешке он не смог разобрать.

Снизу уже слышались одиночные выстрелы, и Валентин со сжавшимся сердцем подумал о людях, которых оставил у погреба и у подвод. Однако расхрабрившийся господин Перт внезапно оттолкнул молодого герцога локтем и едва ли не кубарем покатился вниз:

- Прекратите! В погребе порох! Там порох! - завопил он отчаянно. - Вы хотите взлететь на воздух, болваны? Прекратите стрелять!

Надо признать: это был голос разума. Ружейный треск стих, и охрана полезла наверх, обнажив холодное оружие. К счастью, Багерлее строили круг тому назад, и винтовая лестница как и положено, закручивалась по часовой стрелке, отчего удары нападающих сыпались главным образом на правую стену. Какой-то умник попробовал сменить руку, и почти тут же полетел вниз, раненный Вороном. Валентин видел, как Алва наступает во главе их маленького отряда, отчаянно рубясь с наёмниками. Самому юному Спруту почти не приходилось прибегать к оружию из-за узости пролёта. На глазах у него рухнуло двое его дворян; кто-то из кэналлийцев тоже был ранен.

- Стоять! - рявкнул Ворон, оказавшись прямо напротив подвала. В руке у него тускло блеснул пистолет, вероятно, отобранный у кого-то из гаунау ещё наверху. - Стоять или я выстрелю в пороховой погреб!

Угроза возымела действие. Наёмники отступили, видимо, соображая, как бы половчее выбить оружие у Ворона из рук. Алва не замедлил воспользоваться этим.

- Вниз, в карцер, - вполголоса приказал он, и Валентин, не успев даже осознать до конца распоряжение, выполнил его. Он перепрыгнул на нижнюю ступеньку и бросился к тяжёлой, обитой металлом двери, намереваясь открыть её.

Дойти он не успел. Дверь отворилась сама, подталкиваемая изнутри чьим-то сильным телом, и навстречу юному герцогу вывалился очередной наёмник-гаунау с мушкетом в руке. Очевидно, он был отправлен своим командиром вниз, в карцер, чтобы ожидать там узника, и теперь, привлечённый странным шумом, вышел посмотреть, что бесовщина творится у него над головой. При виде Валентина глаза и рот у него удивлённо округлились, а дуло ружья опустилось вниз. Валентин взмахнул шпагой, чтобы смести врага с дороги, и в это мгновение наёмник выстрелил.

Вспышка боли оказалась настолько внезапной и острой, что время и пространство разом провалились в какую-то бездонную чёрную яму. Сотню лет Валентин блуждал по ней вслепую, почему-то осознавая при этом, что всё ещё находится в подземельях Багерлее. Потом он услышал тишину - вокруг воцарилось полное безмолвие. Лицо наёмника плавало перед ним в каком-то топком мареве, таращась с прежним изумлённым видом, а потом стало заваливаться куда-то вбок, залившись алой краской от лба до подбородка.

Валентин облегчённо закрыл глаза. Как же он устал! Уже наступил вечер, и няньки скоро придут укладывать его. Но не время спать. Он должен дождаться матушку. Она придёт, когда он будет лежать в кроватке, и, неслышно шурша тяжёлым шёлковым платьем, уронит ему на лоб прохладный, почти невесомый поцелуй. Тогда и можно будет заснуть, но не сейчас. Когда он снова распахнул глаза, над ним, смешно разевая рты, как рыбы на суше, сгрудились головы его дворян, странно вытянувшиеся вверх, к тяжёлому каменному потолку.

Алва одним прыжком оказался рядом.

- Внесите его в карцер! - рявкнул он, и сразу восемь рук, подхватив раненого герцога Придда, перенесли его на холодный пол скудно освещённого карцера. Остальные, навалившись на массивную дверь, дали Алве возможность задвинуть засовы - достаточно крепкие, чтобы продержаться против целой армии гаунау.

Потемневшее лицо Ворона - злое, страшное, с заострившимися чертами и сжатым в одну линию ртом - склонилось над Валентином. На живот раненого Алва старался не смотреть: все внутренности были разворочены выстрелом. Но глаза Придда на искажённом, мокром от предсмертной испарины лице казались спокойными и осмысленными.

- Вы выйдете отсюда? - беззвучно спросил Валентин одними губами.

Алва кивнул и ответил с трудом, словно что-то застряло у него в горле:

- Да. Что я могу сделать для вас?

Губы Валентина дрогнули.

- Спасите мою семью, - сказал он без голоса. - Обещайте.

- Даю вам слово, герцог, - твёрдо ответил Алва.

Валентин прочёл в его лице подтверждение сказанному и с облегчением закрыл глаза. День был закончен, и Вальхен увидел, как солнце садится за горизонт. Он всегда любил закаты, хотя священник и говорил ему, что смотреть на них нельзя. Почему нельзя? Закат - это так красиво. Почти так же красиво, как рассвет. Хотя Вальхен и был очень мал, он знал столько, сколько себя помнил: солнце не умирает. Какая глупость! Оно просто ложится спать, как и он сам, чтобы потом проснуться в новом чудесном мире - по имени "завтра".

- Соберано, - обратился к Ворону один из кэналлийцев, когда по телу герцога Придда прошла последняя судорога. - Эта дверь очень крепкая, и засовы тоже, но если охранники подожгут её, мы задохнёмся тут раньше, чем они нас перестреляют.

Алва поднялся с колен и бросил сухо:

- Все за мной.

Уверенным шагом он направился к противоположной стороне карцера и, взобравшись почти под самый низкий потолок, всем телом повис на каком-то уступе неровной стены. Внутри что-то лязгнуло и натужно заскрипело, а потом стена начала медленно поворачиваться. Алва отпрыгнул в сторону, отряхивая руки. Стена отошла, открыв глубокий чёрный зев.

- Потайной ход. Его вырыли монахи-эсператисты, - отрывисто сказал Ворон остатку отряда. - Видимо, так они показывали чудеса, спасая своих фанатиков-собратьев. Будем надеяться, что у Сартена не было времени проговориться о нём.

- А куда он ведёт, монсеньор? - с опаской спросил один из дворян Придда.

- В Ноху. Он проходит под прудами для нужды, проще говоря - под клоакой. Но выбора у нас нет. Возьмите тело герцога Придда и внесите его внутрь. Я выйду последним и приведу в движение запирающий механизм. И снимите со стен факелы: там темно как в Лабиринте!

Все кинулись поспешно исполнять приказы Ворона. Кто-то быстро сорвал оба тускло чадящих факела; другие сбросили форменные плащи и мундиры, чтобы соорудить из них нечто вроде переноски. Через пять минут печальная процессия с факельщиком во главе протиснулась в подземный ход. Алва вышел последним. Затем стена с лязгом и грохотом встала на прежнее место.

______

¹Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий (Мф., 24:44).

²Второму статуту Филиппа III(лат).

³Дословно и буквально(лат).

⁴Тридцать третьему статуту Франциска I(лат).

⁵В главе первой параграфе пятом(лат).

⁶Тем самым(лат).

⁷В случае сомнения - в пользу обвиняемого(лат).

⁸Обычных преступлений(лат).

⁹Исключительных преступлений(лат).

¹⁰Текст баллады "Королева Элинор" изменён в соответствии с "талигойскими" реальностями. Настоящий текст таков:

- Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!
Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,
Ты пред смертью меня не покинь!..
- Кайся, кайся! - сурово ответил монах.
А другой отозвался: - Аминь!

¹¹35 сонет Шекспира в переводе М. И. Чайковского

¹²Глас народа - голос Божий (лат).