Саша торопился. Каждую субботу в десять утра он уже был у отца. А сегодня задерживался. Утром никак не мог проснуться, хотя будильник звонил и звонил... Осень вступала в свои права. Лилово-синие облака " катили" по небу. Накрапывал мелкий дождик и полировал булыжники мощеной улицы. Саша вошел в подъезд, взбежал по лестнице на третий этаж и резко нажал кнопку звонка. За дверью послышалась возня, шаркающая походка отца, а потом - медленное и неуверенное отпирание дверей.
-Ага, ты... Я так тебя жду.
Тускло-голубые глаза отца на исхудавшем небритом лице как-то необычно блестели.
- Я сегодня немного запоздал, но ничего, сейчас все сделаем, - произнес сын, снимая куртку в прихожей.
-Сначала позавтракаем, потом ты отдохнешь, а потом я тебя поведу в парикмахерскую. Как и договаривались...
-Ой, нет, нет. Сегодня в парикмахерскую не пойдем. Сегодня совсем другое, совсем другое...
Саша вошел в комнату. Там все было так же, как и неделю назад. На столе лежали три кисти, к которым, видимо, отец не прикасался. Рулоны старых плакатов и театральные афиши так и валялись в углу около шкафа, хотя в прошлый раз отец попросил их вытащить из кладовки. По всему было видно, что они не разворачивались. Мольберт был пуст, а рамы для картин, как всегда, стояли у стены. Комната рождала ощущение пыльной нетронутости. Как будто в ней всю неделю никого не было. И только картины, написанные отцом в разные годы и развешанные по всем стенам комнаты и прихожей поддерживали здесь дух жизни. Да еще на полу около дивана стояла чашка с засохшими остатками чая на стенках...
-Видимо пил чай еще вчера, прямо в постели, - подумал Саша.
-Папа, ты что, заболел, что ли, - спросил сын глядя на отца, который сидел на диване в окружении помятого и не совсем свежего постельного белья.
-Нет, я чувствую себя нормально, по возрасту, - ответил отец.
Саша подошел к отцу и присел с ним рядом на диване. Синее трико отца, измятая голубая майка, землистого цвета шлепанцы, в которые были вдвинуты худые ноги с просвечивающимися капиллярами на бледных щиколотках, - все производило жалкое, унылое впечатление. Отца хотелось обнять, прижать к себе, пожалеть..., но Саша знал, что этого делать нельзя. Отец его не поймет. Он всегда был независим и лишен броской сентиментальности. И даже сейчас, когда ему исполнилось восемьдесят пять, он не соглашался переехать из своей квартиры в квартиру сына, так как считал, что пока может двигаться должен обслуживать себя сам.
-Знаешь, сынок, я хотел тебе кое-что рассказать.... - произнес отец тихим, неуверенным голосом, глядя в пол и поглаживая левой рукой свою жесткую, поседевшую бровь.
-Ну давай сначала позавтракаем. Ведь ты же ничего не ел, я вижу. А потом и поговорим, - предложил сын, поднимаясь с дивана.
- Нет, нет, подожди. Я должен тебе кое-что рассказать. Для меня это важно, понимаешь. Я всю неделю об этом думал..- заволновался отец, поднял голову от пола и взглянул на сына широко раскрытыми глазами...
-Ну хорошо, говори, я слушаю. Саша, взял стул и сел напротив отца. Он поймал себя на том, что как-то неприятно напряжен. Казалось, что между ним и отцом уже не могут возникнуть какие-то разговоры, выходящие за рамки бытовых. Все уже как будто было решено, переговорено, все темы исчерпаны.
Ты ведь знаешь мою жизнь, - начал отец. После войны я вернулся сюда, в родной город, учился. Здесь я встретил твою мать, Люсю. Здесь же женился и у нас родился ты. Твою мать я любил. Но после ее смерти мы с тобой остались вдвоем. Ты еще и в школу не ходил. Трудное послевоенное время. Спасибо, твоя бабушка Полина, моя мать, взяла и растила тебя... Я много работал, содержал семью, ездил по городам и весям, стал известным художником. Женился второй раз, но с Ниной жизнь у нас не получилась...
-Пап, я все это знаю, зачем ты рассказываешь?
-Подожди сын, не перебивай,- попросил отец.
Он перевел дух, подался вперед, уперся руками в матрац дивана и продолжал.
-В этом городе я многих знал, да и сейчас, наверно, меня многие помнят. Но случилось так, что за всю свою жизнь я так и не познакомился с той единственной женщиной, которая, оказывается, для меня была очень важна. Я знаю, что она жила, а может и сейчас еще живет в нашем городе.
Это было очень давно, в 1955 году. Я был молодым художником, только что закончил училище и работал на заводе оформителем. Однажды я шел по улице Гоголя, а там, на перекрестке, напротив того места где сейчас Центральный рынок, ты конечно представляешь, находилось фотоателье. Машинально я взглянул на его большое окно и заметил в нем фотопортрет, выставленный для обозрения. Это был портрет улыбающейся молодой женщины. Тонкие черты лица, пепельные, слегка вьющиеся волосы, но главное - глаза. Они были голубые, но с каким-то сиреневым отливом, как будто фиалковые. Таких глаз я за всю свою жизнь больше никогда не видел. Я остановился и стал рассматривать портрет. В какой-то момент меня охватило волнение и пальцы рук стали подрагивать. Другие прохожие тоже останавливались. Этот портрет как будто притягивал внимание всех. Я не знаю сколько времени я так простоял, но опомнившись, стремглав помчался домой, а там, подскочив к мольберту, начал делать по памяти наброски. Потом я каждый день, пока портрет не убрали, подходил к окнам фотоателье и смотрел на эту незнакомку. В конце концов я написал ее портрет, и повесил на стене нашей с мамой комнаты в коммунальной квартире, где мы тогда жили...
И вот однажды к нам в гости зашел мамин двоюродный брат, Петр Сергеевич Сивцев. Ты его не помнишь, так как он умер, когда ты был еще совсем маленький. В это время он был директором единственного в нашем городе комиссионного магазина. Заинтересовавшись портретом, он расспросил меня об особе, которая на нем изображена. Видимо убедившись, что это незнакомка, он предложил мне передать на время портрет ему, в магазин, для оформления витрины. Это было неожиданно, но я сразу согласился. У меня мелькнула мысль, что мою картину может увидеть та, которая на ней изображена. Я на что-то надеялся, хотя до конца и не понимал, на что. Сейчас, когда я все это вспоминаю, то удивляюсь, почему же я сам тогда не догадался пойти в фотоателье и хоть что-то попытаться узнать об этой женщине: кто она, где живет...Наверно, я просто стеснялся. Ведь меня бы стали спрашивать: кто я такой, зачем мне это нужно. А объяснять, что она мне понравилась и я бы хотел с ней познакомиться было, по тем временам, как-то неприлично. Ты знаешь, ведь мы тогда были совсем другими, не такими как современная молодежь. По крайней мере, мы не демонстрировали половой инстинкт, как это делают сегодня, тряся огромными бюстами где угодно или бросая вслед женщине недвусмысленные взгляды. Напротив, говоря словами Антона Павловича Чехова, мы половой инстинкт облагораживали.
-Папа, - перебил его сын. Да бог с ней, с современной молодежью. Что же дальше? Где же эта картина сейчас?
-Подожди, не торопись. В том то и дело..., в том то и дело, - повторил отец задумчиво.- Ну подожди. Так вот. Через какое-то время моя картина действительно была выставлена в витрине комиссионного магазина. Я был счастлив и каждый день ходил любоваться своей незнакомкой.
Потом моя жизнь стала меняться. Я женился второй раз, много работал. Ну а дальше ты сам все знаешь. Я закрутился, замотался, совсем забыл о своей картине. Но образ незнакомки всегда всплывал в моем подсознании. Это бывало тогда, когда я оставался наедине с собой: сидел с удочкой на берегу реки, стоял в очереди в магазине или что-то готовил на кухне. Удивительно, но я этого как будто не замечал. Просто жил с этим и все. Но вот однажды я все таки встретил эту женщину и узнал ее моментально, как только взглянул на нее. Будто вспышка фотоаппарата проявила в моей голове ее образ. Все те же голубые, с фиолетовым отливом глаза, те же пепельные волосы, собранные сзади красивой заколкой в виде бантика, тонкий нос, высокий лоб. Среднего роста, худенькая, она шла мелким, не размашистым шагом в изящных осенних туфельках. Все в ней рождало ощущение мягкости и спокойствия. За руку она держала девочку лет десяти. Видимо, дочь. Я быстро перебежал на другую сторону улицы и пошел за ней. Мое сердце трепетало. Я не знал зачем я иду, что могу ей сказать. Я просто шел. Стал накрапывать дождик. Она с дочерью подошла к автобусной остановке и спряталась под навес. Я тоже зашел под навес и стал ее рассматривать сзади. Как художник я сразу заметил, что она очень гармонично одета. На ней было трапецевидное пальто, с укороченными, слегка расклешенными книзу рукавами. А из под воротничка пальто выглядывал шейный голубой платочек в мелкий бежевый горошек. На ногах были светло-коричневые замшевые туфли на невысоком устойчивом каблуке. Я любовался ею и понимал, что женщина эта, конечно, не простая. Весь ее облик выражал культуру, духовность, интеллигентность. Подошел автобус, она заторопилась, вошла в него с дочерью и вдруг, не ступив еще на последнюю ступеньку, обернулась и, как мне показалось, улыбнулась. Я опомнился только придя домой. После этой встречи я был сам не свой. Я думал об этой женщине каждый день, я искал ее глазами на улице, в толпе, везде, где я бывал. Я просто заболел ею и уже не мог ничего делать. Мои отношения с Ниной, второй женой, к тому времени и так весьма напряженные, совсем расстроились. А вскорости мы и развелись. И тут, в этот период моей жизни я вспомнил о своей картине. Теперь, будучи маститым художником, я понимал, что эта картина, написанная в года моей молодости, очень несовершенна. Я видел ее недостатки, мне хотелось ее доработать, что-то переписать. Но главное я хотел, чтобы портрет этой женщины был со мной, у меня дома. К сожалению, Петр Сергеевич к тому времени уже умер, а новый директор магазина, к которому я обратился, ничего мне сказать не мог. Сам он этой картины никогда не видел, а в подсобных помещениях магазина ничего подобного не оказалось. Мне тоже было нечего предъявить, так как мы с Петром Сергеевичем никаких документов на передачу картины не оформляли. Заключили, так сказать, джентльменское соглашение. Я обращался и к вдове Петра Сергеевича. Но она тоже ничего не знала о картине. Годы шли. Я старел. А женщину эту забыть не мог. Вот и получается, что вся моя жизнь, с самой молодости, прошла с этой женщиной. Но она мне не жена, имени ее я не знаю и даже ее портрета у меня нет.
-Ну так же не может быть. Где-то же есть твоя картина - возмутился Саша.
-Да, конечно. Наверно, где-то она есть. ведь еще не так много времени прошло. Картина подписана, может быть какой-то коллекционер ее как-то приобрел. Хотя вряд ли. Ведь я здесь в городе всех коллекционеров знал, спрашивал тогда...Знаешь сынок, сегодня, когда я все чаще и чаще остаюсь дома один и лежу вот на этом диване, у меня есть много времени подумать о своей жизни, да и о жизни вообще. И вот что я тебе скажу. Судьба ведет каждого из нас. Она дает нам знаки, словно бросает под ноги яркие камешки, которые мы должны разглядеть и по которым должны идти. Тогда и выпадут нам наши, судьбой дарованные шансы. И нам останется лишь выбежать судьбе навстречу. А если вдруг замешкался, испугался, не выбежал, - то и не судьба тебе. Видно так произошло и в моей жизни. Не выбежал я своей судьбе навстречу.
Отец замолчал. По прежнему сидя на диване и опустив голову, он стал пристально рассматривать пальцы своей правой руки.
-Папа, ну раз ты говоришь, что картина не совершенна, может она и не в коллекциях, а так... Ну конечно, я постараюсь разузнать и, возможно...стал заверять отца сын.
-Да, да, - прервал его отец, - картина не совершенна, так, заготовка. Он быстро поднял на сына глаза и замолчал.
Саша чувствовал, что сказанных им слов мало. Он резко встал со стула и. повернувшись к отцу спиной, подошел к окну.
-Да, странный разговор,- размышлял сын, глядя через окно на мелко моросящий дождик.- Отец ведь рассказал мне что-то очень потаенное, прямо-таки вытащил из себя то, что звучало глубоко внутри только для него и никто больше не мог слышать. А теперь он ждет от меня большего - обещания. Но как обещать? Что я знаю об этой картине? А вдруг не смогу? Да и отец стар..., не успею. Мысли наслаивались и в голове рождался хаос.
-Папа, я все понял, все... Я постараюсь, - повернувшись от окна произнес сын.
Шли годы. Отец умер. А картину Саша так и не нашел. Еще при жизни отца он ходил по галереям, интересовался у коллекционеров, давал объявления в газеты о покупке отцовских картин. Но об этой картине никто ничего не знал.
-Наверно, ее просто нет, Может ее выбросили на свалку, разорвали, а может у кого-нибудь на чердаке гниет, - успокаивал себя Саша. Но разговор с отцом снова и снова всплывал в его воспоминаниях и давил тяжестью данного отцу обещания. В такие минуты Саша всякий раз старался представить себе эту женщину. Он уже давно нарисовал в своем воображении ее образ. И этот образ мигом всплывал перед глазами Саши, как будто реально жил в каком-то своем, виртуальном пространстве: тонкие черты лица, высокий лоб, слегка вьющиеся волосы, а главное - глаза. Они притягивали к себе , как будто "улыбались".
И вот однажды, в самый неожиданный момент, образ любимой женщины отца явился перед Сашей. Случилось так, что его коллега по работе, Михаил Иванович, серьезно заболел. Саша его подменял уже две недели, но узнав, что болезнь напарника затягивается, позвонил ему и решил проведать. Михаил Иванович был рад Сашиному звонку. Человек он был одинокий, семьи не имел и жил со старушкой мамой почти в центре города, в старом доме сталинской постройки. Саша знал его адрес, и сразу после работы, забежав в магазин и купив свежие фрукты, чай и печенье для больного, направился к коллеге. Дверь в квартиру открыла Евдокия Петровна, мать Михаила Ивановича. Она пригласила Сашу войти и повела по длинному, заставленному этажерками с книгами коридору. Михаил Иванович в домашнем костюме стоял при входе а комнату и протягивал Саше руку. Очень рад, очень рад..., стал он приговаривать, приглашая коллегу в просторную комнату. Сделав первый шаг в комнату и не успев еще отдать принесенные для Михаила Ивановича фрукты, Саша остолбенел. Он замер, его сердце как будто "упало". На стене, напротив входа в комнату висела картина с "его" незнакомкой. Не узнать ее было нельзя, а кроме того, " рука" отца... Саша сразу ее почувствовал. На светлом фоне картины была изображена по пояс молодая женщина, сидящая на стуле. Левой рукой она слегка опиралась на его спинку, а правая рука лежала на коленях. Красивый овал лица, пепельные волосы. Но главное - глаза.
-А..., Вас тоже заворожила эта дама? - услышал Саша как будто где-то вдали голос Евдокии Петровны.
-Ох, да, да, простите, я так впечатлен... Прекрасная картина. Сразу бросается в глаза, да... - с трудом выдавил из себя Саша и замолчал.
-Вы присаживайтесь, -предложила Евдокия Петровна, пододвигая ближе к Саше стул.
Саша присел. Мысли путались. Он стал спрашивать у Михаила Ивановича о здоровье, тот что-то отвечал, но взгляд Саши все время возвращался к картине.
-Простите, а откуда у Вас эта картина,- спросил он вошедшую с подносом и чайником Евдокию Петровну.
-Ох, это старая история. Мой муж, покойник, принес ее со свалки. Давно это было. Он ведь работал товароведом в комиссионном магазине, может знаете, что был раньше, после войны, на улице Гоголя. Сейчас там ювелирный. Ну вот, когда магазин реконструировали, эту картину вместе со всем хламом из подвала, выбросили. А мой муж нашел принес. Очень уж она ему понравилась. А сейчас мы с Мишей на даму, что на картине, насмотреться не можем. Эта картина как солнце в нашей квартире. Я думаю, что художник, написавший портрет, был влюблен. Это несомненно, ведь все, что делается с любовью, несет в себе дух этой любви. И знаете, если долго смотреть на картину, даже настроение улучшается. Картина, наверно, была подписана художником. Но знаете, когда мой муж принес ее со свалки, правый бок полотна слегка был подорван и подпись стерлась. Мы , конечно, купили новую раму...
Саша подошел ближе к картине и увидел в правом углу что-то похожее на букву "Н", хотя и не разборчиво. "Н", т.е. Николай. Сомнений быть не могло. Отец всегда подписывал картины, начиная со своего имени, Николай.
-Да, да, очень хорошая картина. Конечно, художник был влюблен,...да...- только и промолвил Саша.