Сняв ногу с педали фортепиано, Абеляр Штерн поднял руки перед собой, невидящим взглядом уставившись на свои механические пальцы. Как же такое могло произойти? Он ведь всего лишь хотел жить...
Всего неделю назад ему рукоплескал Большой зал Берлинской филармонии - две с половиной тысячи человек бурно приветствовали возвращение великого Абеляра Штерна. Пианиста, чья виртуозная игра раздвигала грани возможного для человека, бросая, казалось, вызов божественному. Пианиста, чьё исполнение произведений Листа, как говорили, было виртуознее их исполнения самим Листом - хотя откуда людям знать, как играл человек, живший двести лет назад?
Люди собрались приветствовать возвращение гения - и лишь сам Абеляр знал, что слышали они ложь.
Лейкемия и саркома кости превратили жизнь молодого пианиста в ад. Каждое движение суставов, каждое напряжение мускулов отдавались в нём обжигающей болью. Большую часть жизни Абеляр проводил на медицинских процедурах - а потом выходил на сцену и играл.
Абеляр жил в музыке, он весь был в своей игре. Он плакал от боли - и от наслаждения, чувствуя, как под его пальцами, стремительно летающими над клавиатурой, рождается чудо. Тело Абеляра умирало - а его душа пела.
Но теперь песня оборвалась. Тело пианиста больше не могло справляться с болезнью - а может, не выдержало процедур. И тогда Абеляр решился на полную киборгизацию. На это ушло всё, не такое уж и маленькое, состояние великого пианиста - и теперь ставший механистом Абеляр сидел один в пустом доме, перед единственным, что у него ещё осталось - фортепиано.
И не мог играть.
О, киборгизированное тело прекрасно служило своему хозяину. Пальцы быстро и чётко бегали по клавиатуре, извлекая из инструмента нужные звуки, суставы растягивались невозможным для человека образом, позволяя пианисту брать невероятно сложные аккорды...
А душа Абеляра плакала.
То, что он сыграл сейчас - это была не прелюдия до-диез минор Рахманинова, это было надругательство над Рахманиновым! Механическое повторение, без чувств и без души. Люди на концерте неделю назад с восторгом внимали звукам 4-го концерта Бетховена - но сам бы Людвиг ван Бетховен за такое исполнение своего концерта не поцеловал бы Абеляра, как Ференца Листа, а придушил бы как последнего негодяя.
Став механистом, Абеляр навсегда избавился от боли и приобрёл почти вечную жизнь. Конечно, киборги способны были испытывать боль, да и погибнуть вполне могли - но, если ничего не случится, ещё лет двести он проживёт точно. Но взамен он потерял свою музыку, и стал не более чем механическим придатком к фортепиано. Музыка, бывшая его жизнью, ушла из его души, а сама жизнь превратилось просто в существование.
Абеляр не согласен был на такой размен.
Поднявшись со стула, Абеляр прошёл к стене, где в ряд выстроились приобретённые им сегодня утром канистры с его спасением. Разливая жидкость по полу, он вдруг поймал себя на том, что насвистывает тему "На прекрасном голубом Дунае" Штрауса, и радостно рассмеялся. Почувствуй себя Нероном, да? Сейчас, ещё немного, и его душа вновь запоёт...
И когда с залитого бензином пола взметнулось пламя, пожирая паркет и деревянную обшивку стен, пианист сел к инструменту, откинул голову назад, закрыл глаза и поднял руки над клавиатурой.
Абеляр Штерн готовился дать свой величайший концерт.
Шутёнка.