Аннотация: Представьте себе: жил-был Холст, который мечтал стать картиной с удачной судьбой. Сколько он пережил, пока Художник писал на нем картину!...
"Ну, и чего стоим, чего ждем?" - нетерпеливо вопрошал Холст. - "Я тут на мольберте уже застоялся. Давай уже, начинай!".
А Художник в очередной раз бросил взгляд на девственно белый холст и снова прошелся по комнате.
"Так и не надумал?" - продолжил монолог Холст.
Художник помолчал, разглядывая набросок, и вздохнул:
- Нет, что-то не совсем то. Что-то не складывается, - и уселся напротив Холста.
Холст тоже уставился на Художника: "Вечно ему чего-то не хватает: то сюжет не до конца продумал; то не может определиться с главным героем; то композиция не выстраивается. А я тут стой и жди", - подрагивая нитями от нетерпения, ворчал Холст. - "А мне хочется поскорее стать не просто Холстом - Картиной, которой восхищаются, любуются, не могут оторвать взгляда...".
Холст вздохнул: он уже слышал легенды, которые из поколения в поколение передавались обитателями Мастерской - Кистями, Тюбиками красок, Палитрой, старожилом-мольбертом, Холстами - об удивительных судьбах некоторых Холстов, написанных вдохновенной рукой Мастера, и ставших знаменитыми.
За одними из них гоняются коллекционеры.
Другие становятся бестселлерами и их перепродают на аукционах с каждым разом все дороже и дороже.
Некоторые картины навечно поселяются в лучших музеях мира и на них приходят посмотреть толпы зрителей, ахая от восхищения.
У отдельных Полотен и вовсе чудная история: их похищают, укрывают в личных коллекциях и любуются ими (тсс!) в тайне от всех...
А вот некоторым Холстам, слышал он, не позавидуешь: написанные без особого душевного трепета, они не вызывают к себе особого внимания... И он передернулся, за что его тут же приструнил Подрамник: "Держи себя в рамках, дружок!".
Холст подумал: "Интересно, а какая судьба ждет меня?" - и затрепетал от возбуждения, едва сдерживаемого Подрамником: "У меня уже грунт подрагивает от волнения; ну, давай уже, я готов принять на себя и краски твоих мыслей, и мазки твоих эмоций!".
А Художник все сидел, погрузившись в себя, и о чем-то размышлял.
Наконец, он встал, неторопливо подошел к мольберту и медленно провел ладонью по Холсту - как будто примерялся, постепенно разворачивая на нем будущее изображение. Нити Холста нежно потерлись о ладонь Художника, подтверждая свою готовность, и замерли в ожидании: "Вот сейчас должно начаться волшебство великой тайны рождения: белизна холста, сравнимая разве что с Великим Началом, преобразится в игру цветов и оттенков". Тихий вздох прокатился по Мастерской: "Как мы, Холсты, любим этот момент - когда нас наполняют смыслом нашего существования...", - и, затаив дыхание, приготовились следить за процессом сотворения.
Но Художник не торопился, не желая поспешным решением разрушить замысел; он продолжал стоять, нежно касаясь Холста. Молился? Медитировал? Ждал благословения?
Наконец, открыл глаза и оторвался от Холста. "Готов!" - неслышно прокатился шепот по Мастерской.
Привычными движениями Художник выдавил на палитру краски, выбрал кисти и отошел в глубь мастерской.
- Сегодня я буду писать вместе с Моцартом, - он включил запись, взмахнул кистью, как дирижерской палочкой, и зазвучала Музыка.
Послушав немного, удовлетворенно произнес: "То, что надо!". Теперь все было готово.
Художник издали взглянул на Холст и решительно подошел к мольберту. Холст замер: "Сейчас начнется!".
Мастер смешал краски, и симфония Творения началась: неспешными движениями он наносил краски то там, то тут, постепенно заполняя цветом все пространство полотна. Потом отложил кисть и отошел посмотреть на сделанное: уже улавливались очертания будущего сюжета. Начало было положено. Он остался доволен и вышел из мастерской.
В тишине раздался шепот:
- Ну, как? - наперебой спрашивали счастливчика.
Тот слегка пошевелил нитями - проверил, как на них легла краска, и одобрительно ответил:
- Все хорошо. Мастер - в состоянии вдохновения.
Кисти в подтверждение дружно закивали своими головками - кому, как не им, чувствовать руку Художника. А Тюбики, из которых недавно выдавили краски, вальяжно расположились отдохнуть на столике.
Стоящие друг за другом Холсты потерлись друг о друга и заулыбались: раз Мастер в состоянии полета, значит, получится КАРТИНА. И мысленно каждый пожелал себе оказаться на месте главного героя, стоящего на мольберте: все знали - если Художник приступает писать без искорки, не быть Холсту ценной Картиной, а, значит, и судьба его будет незавидной.
Уже было известно: когда тема будущей картины Мастера не увлекала, но писать было необходимо, он мог долго слоняться из угла в угол, перебирать наброски, часто выходить покурить или попить чаю. Потом заставлял себя вернуться в мастерскую и уговаривал себя начать писать. Тогда в воздухе висело напряжение, а уж об атмосфере вдохновения и вовсе говорить не приходилось.
Наконец, Художник собирался с силами, брал Холст, ставил его на мольберт и прицеливался кистью в то место, с которого собирался начать писать. Остальные Холсты переводили дух: "Фу, пронесло" - никому не хотелось оказаться в руках равнодушного художника. Холсты с сочувствием посматривали на Холст на мольберте, а тот беспомощно оглядывался на них. Да, в таких случаях Художник рисовал картину безупречно - все-таки он был профессионалом - не придерешься. Но особого полета его души в картине не было. И Холст стоял, обреченно думая: "В чьи руки я попаду? Повезет или нет?".
... В предвкушении чуда Холсты наполнили пространство Мастерской радостными флюидами: вот вернется Мастер, почувствует эту атмосферу и писать ему будет легче. Оставшись довольными предпринятыми действиями, Холсты утихомирились и стали ждать его возвращения.
А он и вправду тут же вошел в мастерскую и замер. Закрыл глаза и прислушался к чему-то. Потом открыл глаза, медленно выдохнул и обвел глазами помещение, словно почувствовал в нем что-то новое.
Казалось, ничего не изменилось: холсты стояли в ряд; на полке, как обычно, в коробке лежали тюбики с красками; мольберт с начатой картиной стоял недалеко от окна. Все было, как и прежде; но что-то все же было иным. "Что?" - и в недоумении огляделся.
Через мгновение он понял: стала другой атмосфера. Именно в такой атмосфере он любил писать - в ней ему творилось с особым душевным подъемом. В таком случае рука сама летала по холсту, делая нужные мазки и подбирая правильные оттенки цвета. И тогда все получалось как будто само собой, словно не он, Художник, писал, а кто-то водил его рукой, а ему оставалось только отдать себя на волю этого процесса. И тогда Картина сама говорила со зрителем: в ней жила душа, которая решала, кого пропустить мимо себя, а кого задержать. И тогда зритель останавливался, потом отходил, но снова возвращался к ней, как к приятному собеседнику, с которым не хочется расставаться - душа Картины разговаривала с его душой...
... Иногда Художник разговаривал с Полотном, как с живым существом, тихо бормоча: "Да, да, вот так!". Иногда же слышалось: "Нет, не то, не то! Надо иначе!". А то начинал уговаривать: "Ну, что же ты, милая. Ну, давай, ну еще немного. Еще совсем чуть-чуть".
Периодически он отходил в глубь комнаты, издали смотрел на написанное и, довольный, признавал: "Ну, вот, видишь, как хорошо!". Тогда Холст горделиво натягивался и смотрел на собратьев: "Видите, какие мы молодцы!", а те подмигивали ему одобрительно.
А иногда, взглянув на изображение, оставался недовольным и укорял: "Ну, что же ты? Мы так с тобой не договаривались!". Тогда Холст растерянно смотрел то на Художника, то на другие Холсты, оправдываясь: "Я тут ни при чем!".
Остальные Холсты внимательно следите за происходящим и тихо вздыхали: "А с нами он тоже будет разговаривать?".
Художник посмотрел на свою работу и задумался.
- Так, - произнес он решительно. - Сейчас мне нужен Бах, - и включил другую запись. По комнате полились торжественные звуки полифонии, и Мастер стал более сосредоточенным - наступила фаза прописывания деталей: здесь нужно добавить яркость, там затемнить; тут прорисовать, а там растушевать; это высветить, а то ввести в дымку.
Художник работал, пока не истощались силы. Тогда он делал перерыв или возвращался в мастерскую на следующий день, с воодушевлением принимаясь за картину. И она все больше и больше оживала. Образы становились ярче, насыщенней или, наоборот, проявлялись только намеками, которые позже зрители сами "дорисовывали" в своем воображении, незаметно для себя становясь соавторами.
... Процесс приближался к завершению. Художник еще раз взглянул на Картину издали; снова подошел, положил несколько мазков и снова отошел от нее. Сел на стул напротив и какое-то время изучал ее. Потом сказал: "Отдохни", навел порядок и ушел.
... Ночь в Мастерской прошла в бурном обсуждении - как на этот раз работал Мастер, что говорил. Кисти рассказывали, что пережили, пока он ими писал. Холст делился своими ощущениями от энергии, исходящей от Художника. Тюбики, перебивая друг друга, спорили: какой цвет был самым важным. Все сошлись во мнении - должна получиться КАРТИНА.
Наступило утро. Вошел Художник и внимательно изучил Полотно. Оставшись довольным, он засвистел известную мелодию, подошел к музыкальному центру и, покопавшись в дисках, торжественно объявил:
- Сегодня - блестящий Штраус!
Включил запись и, пританцовывая, подошел к мольберту. Положил пару мазков и отошел посмотреть на картину издали.
И вот нанесены последние штрихи. Художник сел напротив Полотна, разглядывая его и покачивая ногой в такт звучавшей музыке.
Наконец, довольно улыбнувшись, сказал:
- Получилось!
Вокруг, казалось, все зазвенело, как от аплодисментов - Холсты завибрировали от восхищения: "Да, это - КАРТИНА!". Полотно довольно кланялось: "Свершилось! Теперь я - не просто Холст. Я - КАРТИНА". Кисти и Тюбики облегченно улыбались - они тоже поработали на славу.
Художник устало провел ладонью на по лицу, снимая остатки сосредоточенности и оставляя на нем след краски, подписал Картину и поднес к ней ладонь в знак прощания. Еще раз отошел и посмотрел на нее.
Картина ему ответила: "Вот она я, твое Творение. Теперь я заживу своей жизнью. Теперь мы будем разделены: ты - автор; о тебе будут спрашивать, глядя на меня - "Кто написал эту Картину?". А меня ждет самое интересное и непредсказуемое - моя премьера и дальнейший, никому неизвестный путь".
Какое-то время Мастер любовался своим творением, потом сказал:
- Сегодня - всем отдыхать! - словно знал о тайной жизни в Мастерской и ушел.
... Вечернее солнце заглянуло в окна мастерской, угасающими лучами пробежало по Кистям и Тюбикам, погладило ребра Холстов и остановилось на Полотне - оно оказалось первым зрителем. С любопытством рассматривая Картину, теплым светом подсветило на ней краски. Его лучи медленно проскользнули по ней, ласково прикасаясь к изображению, как будто благословляя его, и, завершив обход Мастерской, вынырнули из нее.
Наступившие сумерки погрузили комнату в полумрак. Уставшие от пережитого, обитатели Мастерской погрузились в мечтательную дрему, предвкушая скорые торжественные проводы Картины.
И только мерно продолжали тикать часы с боем, отсчитывая первые сутки ее жизни: тик - так, тик - так, тик...