Ривьер Жан : другие произведения.

Прорицатель. Главы восьмая - сороковая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

КОРОЛЬ РАЗВЛЕКАЕТСЯ

  
   Любовь, любовь, когда ты приходишь к нам, мы говорим: Прощай осторожность.
   Жан Лафонтен.
  
   Филипп дю Плесси-Морне шел по роскошным коридорам и залам Лувра. Он искал Генриха Наваррского, а, тот, как назло, исчез. Видимо, уединился где-то с Маргаритой. Именно сегодня, когда Морне решил еще раз, уже в последний, серьезно поговорить со своим королем, того и след простыл. Филипп собирался, насколько это, возможно, убедить короля в осторожности. Тот совсем забыл о ней, в силу своей легкомысленности, проводя время в забавах вместе с недавними врагами. В противном случае, Морне попросит Генриха отпустить его в Англию, ибо жить под Дамокловым мечом невыносимо. "Эх, Анри, Анри! Ты совсем ослеп, увлекшись своей Марго, да и не только ей. Не видишь, что тучи сгущаются", - так думал Морне, входя в очередную залу.
   Поднимаясь по лестнице, Филипп встретил спускающегося навстречу д'Обинье.
   - Скажи, друг, - обратился к нему Морне, - где наш Анри, я ищу его?
   - Он в своей комнате, просил оставить его и не мешать.
   - Оставить? Он там с Маргаритой?
   - Нет, один.
   - Что же он такое делает, чему может помешать любимый слуга?
   - Король развлекается, - ответил д'Обинье и пошел дальше.
   Морне вошел в комнату. Там царил беспорядок. На полу лежали веревка, кинжал и сетка для ловли птиц. Окно в сад было открыто.
   - Доброе утро, Анри.
   - О, привет, Морне.
   На окне были разложены кусочки снеди. Сам король стоял в стороне от окна, точно боясь, чтобы его не заметили с улицы.
   - Морне, не подходи к окну.
   - Что случилось?
   - Видишь ворону на дереве? Вон она, совсем близко.
   - Вижу.
   - Я жду, когда она сядет на мое окно, полакомиться тем, что я ей приготовил. Она уже третий день прилетает сюда и сидит на дереве, словно хочет подлететь ближе, но боится. Я положил ей угощение и жду, когда она осмелится. Как ты думаешь, мне удастся приручить ее?
   - Мне кажется, она слишком горда собой и не пожелает приблизиться. Смотри, как нахохлилась. Наверное, угощение ей не по нраву, - пошутил Филипп.
   - Она напоминает мне нашу итальянскую вдовушку. Вся в черном. А важная - то какая. Важности на десять ворон хватит, - подхватил шутку Наваррец. - Она, видимо, ждет от меня марципанов с минадалем, а не этих корок.
   - Анри, она ждет другого.
   - А-а! Я совсем забыл, что она любит спаржу и абрикосы. Именно их ворона и ждет, - захохотал Генрих.
   - Анри, она ждет другого, - улыбнулся Морне.
   - Чего же надо этой привереднице?
   - Она ждет твоего мяса, государь. Она жаждет выклевать твои глаза, когда сам ты будешь лежать у этого окна мертвым.
   - Что? Как можно желать такого своему королю, злопыхатель. Тебя, вероятно, подослал дедушка Гаспар, чтобы испортить мне настроение? - Генрих принялся нервно расхаживать по комнате. - Зачем ты пришел, Морне?
   - Государь! Эта ворона сидит на дереве, но она свободна, ты же сидишь в роскошном дворце, но ты в клетке. Мы все здесь в клетке, государь.
   - Нет, тебя точно подослал Колиньи. У меня свадьба, а ты сыплешь соль на рану. Я не хочу думать о политике, я хочу любви и развлечений. Оставьте меня с вашими страхами. - Генрих злился.
   - Но, король! Ведь ты король, и твоя любовь - это политика. Даже если ты желаешь любви, помни, что ты король, и твоя любовь тоже должна стать политикой. А развлечения? Ты еще не устал два дня подряд терпеть поражения в зрелищных баталиях? Благо, ты проигрываешь пока на сцене.
   - Но сегодня на турнире, будь уверен, я смогу... Нас ждет долгожданная победа.
   - Сегодня? Сегодня Шарль и его братья представляют амазонок, а вы с принцем Конде неверных турок. Осмелюсь напомнить, государь, что амазонок победили греки, а вовсе не турки.
   - Довольно насмешек!
   - А как же насмешки придворных после вчерашнего маскарада? Они тебя не разгневали? Признайся, Анри, тебе вчера не приходила мысль покинуть двор, чтобы не чувствовать себя посмешищем? Однако при всем своем желании ты не смог бы этого сделать. Право, та ворона умнее тебя, она не прельстилась объедками. В любую минуту она вольна улететь из этого сада и вообще из Парижа.
   - Прекрати, Морне! Прекрати! Ты не смеешь со мной говорить таким тоном! - Генрих уже бесился. - Я король! Запомни, дурак, я король! И если захочу, то тоже улечу из Парижа.
   - Поздно, Анри! В одно крыло тебе вцепилась старуха Медичи, в другое - твоя толстуха Марго. Ты не взлетишь!
   Генрих отвернулся от говорившего и стал смотреть в окно. Мысли метались в голове, в груди часто колотилось сердце. Этот Морне, наверное, считает, что ему, Генриху, так легко сидеть в Лувре и по сто раз на день верить тому, что здесь говорят, по сто раз разуверяться, опять верить и сомневаться вновь. Но в любом случае сделанного не исправить, и лететь, как той вороне, из Парижа, ему невозможно. А ворона и не думала улетать, как будто и правда ждала.
   После долгой паузы Морне заговорил снова:
   - Анри, я пришел просить тебя.
   - Я не собираюсь еще покидать Париж. Об этом я сказал адмиралу и не изменю решения. - Генрих продолжал смотреть в окно. - Не все так страшно, как пытаются мне внушить. - Он опять закипал.
   - Анри, - спокойно произнес Филипп, - тогда отпусти меня отсюда. Вот зачем я пришел.
   - Морне! Ты струсил? Ты бросаешь своего короля? - издевательски спросил Генрих.
   - Да, Анри, я боюсь. Боюсь за тебя, за нашу веру. Боюсь в одночасье потерять все, чего мы добились, ведь война еще не закончилась.
   - Война?
   - Не внутри страны. Теперь нам угрожает Испания.
   - Разве? - съязвил Наваррец. По-моему, мы угрожаем Испании.
   - Но разве спокойствие в Париже зависит не от победы во Фландрии, государь? Испания сильна, и я полагаю, ей под силу разделить Францию на два враждующих лагеря. А кто когда-нибудь слышал, чтобы государство могло существовать, если внутри него имеются две партии, прячущие оружие за спиной? А что произойдет, если их окажется три?
   - Что-то я тебя не пойму, Морне. Недели две назад ты говорил совсем другое. Или не ты перед заседанием королевского совета по просьбе Колиньи составлял записку с изложением причин войны во Фландрии, с указанием способов довести ее до конца? Или не твои слова о легкости данного предприятия, а?
   - Я ни сколько не отказываюсь от своих слов, государь. Но! Королевский совет по-прежнему категорически против войны с испанцами на Севере, а наш адмирал не перестает твердить одно и то же: как бы протянуть руку помощи принцу Оранскому. Ну, а что будет, если ни мы, ни они так и не придем к согласию? Поэтому нам нужно действовать быстрее.
   - Что ты задумал Морне?
   - Не я, а месье Колиньи. Он хочет снова просить поддержки у королевы Елизаветы. Победа во Фландрии зависит от английского золота.
   - Ты думаешь, после этого королевский совет поддержит адмирала?
   - Не знаю.
   - Да уж! - хмыкнул Наваррец, - ах, если б по приезду мы взяли Париж в свои руки.
   - Что же вам мешало это сделать, государь?
   - Всему свое время.
   - Анри, ты неосторожен, время упущено. Теперь не мы их, а они, они нас. Сейчас мы между Сциллой и Харибдой*. С одной стороны Валуа, с другой - и того страшнее: Габсбурги. Сегодня Гаспар принимал у себя католика, сочувствующего нашей партии; этот человек предупреждал о грозящих всем нам событиях. Старик не поверил ему, никто ему не поверил. Нужно быть бдительными. Анри, вспомни намеки твоего кузена Миоссенса, вспомни его слова, адресованные всем нам, что нас тут ждет. Не дай обмануть себя, Анри. - Морне почти умолял.
   - Нам незачем слушать всякие...сплетни, - сухо произнес Генрих, - впрочем, я тебя не держу, можешь уезжать.
   Морне понял, что разговор окончен.
   - Прощайте, сир, - он поклонился, ответа не последовало. Филипп дю Плесси-Морне вышел.
   Генрих смотрел, как на лужайке придворные кавалеры и дамы затеяли веселую игру. Наваррец отогнал мрачные мысли и решил пойти, присоединиться к придворным. Вдруг взгляд его упал на ворону: она все еще внимательно смотрела на него.
   - Не дождешься, - злобно бросил ей Генрих и захлопнул окно.
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЖАННА ДЕ СЕНТ-ЙОН

   Никогда не знаешь, чем закончится
   свидание.
   Марсель Прево

   Вернувшись домой, де Фезонзак обнаружил, что пришел раньше де Ле Мана и позвал служанку. Луиза тут же явилась на его зов. Она услышала голос Фезонзака в тот момент, когда сама направлялась к нему.
   - Луиза? Ты уже здесь? - Фезонзак удивился столь быстрому появлению девушки.
   Служанка поклонилась.
   - Граф де Ле Ман приходил?
   - Нет, месье, приходил другой человек и передал вам вот это. - Девушка передала Фезонзаку запечатанное письмо.
   Этьен развернул бумагу и прочел:
   "Месье де Фезонзак, если для вас еще что-нибудь значит имя Жанны де Сент-Йон, приходите сегодня вечером к восьми часам на улицу Сент-Оноре, в дом, окруженный остролистом, напротив заставы Сержантов.
   P. S. Покажите привратнику печать и вас пропустят".
   - Сколько времени? - спросил Луизу Фезонзак.
   - Только что пробило восемь часов, месье виконт.
   - Я ухожу, - заторопился гасконец, - передай мадам де Лабрей, вернусь поздно. Должен придти месье де Ле Ман; впусти его в мою комнату и подай ему ужин, передай, что я скоро приду.
   Фезонзак выскочил из дома и побежал на улицу Сент-Оноре. Вскоре он стоял у заставы Сержантов, отыскивая взглядом дом с указанной в письме приметой. Единственный дом, окруженный зеленью, находился в самом конце улицы. Путь к нему занял какие-то секунды.
   "Остролист - символ гостеприимства", - подумал слегка запыхавшийся Фезонзак и постучал в дверь.
   В прихожей раздались шаги, открылось смотровое окошко.
   - Что вам угодно?
   Фезонзак молча вынул сорванную с письма печать и просунул его в решетку окна.
   - Заходите, месье, - дверь открыл лысый привратник с фонарем в руке. - Идите за мной.
   Фезонзак последовал за ним. Поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, привратник указал ему на дверь с ручкой из слоновой кости, а сам спустился вниз.
   Этьен вошел в комнату и застыл на пороге, удивляясь изящному ее убранству.
   Окна были занавешены плотными бордовыми портьерами, увенчанными ламбрекенами на резных карнизах. Блеск множества свечей отражался на зеркально отполированном паркете. На стенах висели восточные ковры со сценами райских кущ. Бордюры ковров изображали рога изобилия, наполненные сочными плодами, которые перемежались цветами с перевитыми лентами. Кресла и диван с резными красного дерева подлокотниками были отделаны шелком с золотой тесьмой, тяжелой бахромой и кистями.
   Гасконец зачарованно прошелся по комнате, поражаясь ее великолепию.
   - Опаздываете, месье де Фезонзак, - прозвучал сзади низкий женский голос.
   При звуке этого голоса у Фезонзака учащенно забилось сердце. Он обернулся. Перед ним была женщина с большими выразительными голубыми глазами, вьющимися светлыми волосами, в платье из голубого бархата. Она слегка улыбалась, что придавало неотразимое очарование ее лицу.
   - Жанна, это ты, - промолвил Фезонзак.
   - Я, Этьен, я, милый Этьен, - женщина медленно притянула его руку к себе, а последние слова шепнула ему уже на ухо. Он ощутил ее горячее дыхание рядом со своими губами, и его обжег ее жаркий поцелуй.
   - Жанна, ты не представляешь, как я счастлив снова тебя видеть! Боже, как давно я тебя не видел! - Этьен ласково погладил ее лицо, нежно отводя золотые волосы со лба.
   - Я тоже рада видеть тебя, Этьен, - произнесла Жанна.
   - Прошла целая вечность со времени нашего последнего свидания! Я искал тебя, а ты сама нашла меня, как это удивительно.
   - Значит, ты еще не забыл меня?
   - Забыть тебя, дорогая Жанна? Нет-нет, разве это возможно, я всегда буду любить тебя.
   - Ты все такой же, как и прежде. Те же горячие слова, тот же пламенный взгляд.
   - Я просто люблю тебя, Жанна! - в порыве чувств произнес Фезонзак.
   Женщина приникла к его груди.
   - Ты уверен, что все еще любишь меня, - с некоторой печалью сказала она, - ведь я уехала тогда даже не попрощавшись с тобой.
   - Я знаю, что люблю тебя. Я... Я это чувствую, - искренно ответил Фезонзак
   Жанна неожиданно освободилась от объятий и подошла к столу.
   На столе, сервированном на две персоны, стояли серебряная чаша с фруктами, кувшин с вином, расписанный цветными глазурями, и бокалы из тонкого стекла.
   - Садись, дорогой Этьен, - любезно пригласила Жанна.
   Фезонзак не понимая, приблизился к столу, наполнил бокалы вином, передал один бокал Жанне. Несколько минут они молчали, и казалось, не могли наглядеться друг на друга.
   - Как тебе Париж, балы, маскарады, придворные дамы? - спросила Жанна, поднося к носу коробочку с лесной смолой, запах которой ей нравился с самого детства.
   - Провинциалу, почти незнакомому с жизнью Двора, Париж может показаться сущим адом, - простодушно ответил гасконец, отпивая вино.
   - Истинно так.
   - Мне кажется здесь слишком много людей, которые тратят свою жизнь впустую.
   - Тебе не интересно как я нашла тебя? - неожиданно спросила Жанна.
   - Ты нашла меня, потому что иначе и быть не может. Ты нашла меня по зову моего сердца, потому что я мечтал о встрече с тобой.
   Жанна улыбнулась.
   - Из твоих рассказов я помнила, что твой отец был другом Гаспара де Колиньи. Я решила попробовать разузнать о тебе у него. В один прекрасный день я послала своего слугу к дому месье Колиньи, но тебя уже там не было. Кто-то из его свиты сказал, где ты живешь.
   - Да, - воскликнул Этьен, - весьма легко. И ты отправила мне письмо, драгоценное для меня тем, что я ему обязан удовольствию тебя видеть.
   Щеки Жанны слегка покраснели.
   - И долго ты будешь еще в Париже? - спросила она.
   - Это зависит не от меня, Жанна.
   - Ах, да. Теперь ты на службе, я и забыла. Адмирал набирает добровольцев в поход на Фландрию. Ты в числе этих храбрецов, правда?
   - Да, скоро я буду иметь честь обнажить свой меч против врагов короля.
   - Значит, ты уезжаешь, - со вздохом произнесла Жанна.
   - Ничего не поделать, этого требует от меня мой долг.
   - Ответ достойный. Ты все-таки изменился. Когда ты учился в коллеже, то был беспечным юнцом, да и только.
   - Увы, я был ребенком.
   - Скажи откровенно, тебе хотелось бы хоть на мгновенье вернуть те радостные беззаботные дни, проведенные в Бордо?
   - О, я часто о них вспоминаю. - Теплый огонек мелькнул в глазах Фезонзака, - это было не так давно, никто не знал меня, я был без средств, без друзей. Помнишь, тот праздник, на котором ни одна девушка не захотела танцевать со мной? Я приглашал многих, я был упрям и хотел убедиться, что ни одна из них не пожелает иметь меня своим кавалером. А все они потешались надо мной втихомолку. Потом ты сама подошла ко мне и предложила танцевать со мной, ты - которую я, бедный гасконец, не нашел в себе смелости пригласить.
   - Да, я помню этот вечер, ты понравился мне за то, что не был таким как все окружавшие меня люди с высокомерными манерами, с фальшивой любезностью... Ты был открыт как на ладони. Даже твоя неловкость в танцах казалась столь естественной, что шла тебе.
   - Ты права, я изменился. Тогда я жил для себя и жил без пользы для других. Прости, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами, скажу прямо: мне хочется прожить эту единственную жизнь не напрасно.
   - Благородное желание. Пусть же оно исполнится, - сказала Жанна, поднимая бокал.
   Этьен с нежностью посмотрел на Жанну и осушил свой бокал. Разговор переменился.
   Этьен начал рассказывать Жанне о том, что с ним успело случиться, с тех пор как они расстались. Жанна молча слушала его, иногда грустно улыбаясь. Когда в ближайшей церкви заблаговестили, Этьен окончил свой рассказ, и на некоторое время наступило молчание.
   - Неужели все мужчины думают только о себе, - проговорила Жанна, - ты не любопытен. Ты даже не спрашиваешь меня, как я здесь оказалась и почему не давала о себе никаких вестей.
   - Зачем спрашивать лишнее? Ты здесь, ты со мной, больше мне ничего не надо, - признался Этьен. - Счастье наше в руках Божьих. А ведь мы всего лишь орудие в Его руках, которое служит Ему для какого-нибудь великого дела, невидимого для наших слабых глаз и непонятного нашему слишком узкому разуму.
   - И ты не хочешь потребовать от меня объяснений. Куда я так внезапно исчезла из Бордо и что я делаю в Париже?
   - Жанна, как я могу тебя в чем-то упрекать. В праве ли я от тебя чего-то требовать. Если ты мне что-то не говоришь, значит, ты не хочешь, чтобы я это знал.
   - Как? Ты не ревнуешь меня? А вдруг у меня был любовник, а вдруг да...
   - Этого не может быть, - остановил ее на полуслове Этьен. - Если б ты не любила меня, ты давно бы сказала мне об этом, но ты ведь любишь меня, а любящий человек не способен идти наперекор своему сердцу. У него ведь одно сердце, ни два, ни три, ни десять. Как я могу ревновать тебя? Я верю тебе, верю, а значит люблю.
   Жанна встала из-за стола и села на диван, отвернувшись от Фезонзака.
   - Прости, я, наверное, не знала тебя.
   Этьен подошел к ней и обнял ее за плечи, коснувшись ее волос губами. По лицу женщины катились слезы.
   - Жанна, что с тобой? Неужели причина твоих слез во мне?
   - Дело не в тебе, Этьен.
   - А в ком же?
   - Ты слишком доверчив. Ты столько раз рассказывал о себе и своей семье и никогда не расспрашивал обо мне.
   - Жанна...
   - Выслушай меня до конца, Этьен. Знаешь ли ты кто я? Знаешь ли ты, что я тебя обманула, тогда там в Бордо? Я не протестантка как ты.
   - Жанна, ах вот ты о чем? - не выдержал гасконец, - но теперь наши партии в мире.
   - Ты не понимаешь, - голос девушки стал тверже. - Я уже не та Жанна де Сент-Йон, которую ты знаешь. Я ваш враг, самый безжалостный злейший враг.
   Фезонзак заглянул ей в лицо.
   - Кем бы ты ни была Жанна - я все равно люблю тебя, - спокойно сказал он.
   - Ты не можешь любить меня, не можешь!
   - Но почему?
   - Потому что я... католичка.
   - Жанна! Дорогая! Я не осуждаю тебя за это. Каждый человек склонен верить так, как велит ему его сердце, его совесть.
   - Какой ты глупый. Если тобой управляют сумасбродные идеи, знай, мной движет выгода, прямая выгода.
   - Нет, это неправда, ты нарочно хочешь оболгать себя. Ты другая, слышишь, ты другая Жанна!
   - Я другая? Какая же? - неестественно засмеялась мадемуазель де Сент-Йон.
   - Ты...- проникновенным голосом произнес Этьен. - Ты красивая.
   Смех Жанны оборвался.
   - Тогда ответь мне. Ты сказал, что все еще меня любишь.
   - Я не прекращал любить тебя.
   - Допустим. Согласен ли ты быть со мной? Согласен ли ты пожертвовать собой, своими интересами ради моих? Согласен ли ты примкнуть к нам, согласен ли ты отречься от ереси?
   - Неужели это правда? - содрогнулся Фезонзак.
   - Да, это правда, - жестко повторила мадемуазель де Сент-Йон.
   - Нет, я о другом! Правда не в том, что ты говоришь, правда в том, что ты вовсе не ты, - с горечью сказал Фезонзак.
   - Прекрати, Этьен, я это я. Спрашиваю еще раз: ты согласен?
   - С чем? Ты желаешь, чтобы я отрекся от своей веры и принял твою? И за это вероотступничество ты будешь любить меня? Жанна, понимаешь ли ты, что предлагаешь мне?
   - Я люблю тебя и сейчас, но если ты будешь со мной и душой и телом, наша любовь станет крепче.
   - Неправда, Жанна, неправда. Ты обманываешь саму себя. Неужели ты не веришь в ...
   - Я ни кому не верю!
   - И даже мне?
   - И даже тебе.
   - О, Боже, что я слышу? Так не должно быть. Вера - это святое!... Прости, я не могу быть рядом с тобой.
   - А как же клятвы в любви? Ты лжец! Такой же, как и все, - ее маленькие губки сжались, а тонкие ноздри затрепетали, - подите вон, месье де Фезонзак и забудьте этот дом раз и навсегда.
   Фезонзак встал и первые секунды не мог ничего сказать. В какое-то мгновенье ему показалось, что все это происходит не с ним.
   - Прощай, Жанна. - Его голос дрогнул. Он вдруг поймал себя на мысли, что сейчас умрет, но к своему удивлению обнаружил, что смерть почему-то не пришла к нему. В следующую секунду он назвал себя глупцом и взглянул на Жанну, - мне бесконечно жаль, что я не оправдал ваши ожидания, мадемуазель, - чопорно поклонившись, Этьен вышел из комнаты.
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ДВЕ АУДИЕНЦИИ

Король и его королевство всегда будут на

поводке и будет лучше не иметь ни Фландрии,

ни других походов, но оставаться хозяином.

   Гаспар де Со-Таван
   "Мемуары"
  
   Когда служанка Луиза закрыла дверь за вошедшим де Ле Маном, Жоэль, немного погодя, отправился на свидание с де Мортеном.
   Зайдя в кабак, в котором они условились встретиться, цыган сел за ближайший столик. Помещение было небольшим, и он убедился, что пришел вперед нормандца.
   - Кабатчик, вина и кусок колбасы, - потребовал Жоэль. Со вчерашнего дня у него не было и крошки во рту. Теперь ему представилась возможность наверстать упущенное.
   - А заплатить-то есть чем? - поинтересовался хозяин.
   - Цыган, расплывшись гаденькой улыбкой, бросил на стол монету. Монета, подпрыгнув, зазвенела, и упала на пол. Жоэль даже не соизволил поднять ее и по-прежнему сидел, как ни в чем не бывало. Сейчас он чувствовал себя господином. Но не долго.
   Осушив первую кружку, цыган увидел перед собой де Мортена. Эта неожиданность настолько напугала бродягу, что он поперхнулся и закашлял.
   - Приятного аппетита, - прищурившись, произнес нормандец. - Ты давно здесь?
   - Я? Нет, ваша милость.
   - Узнал?
   - Мне также удалось узнать еще кое-что.
   - Говори.
   - Завтра месье барон, то есть месье граф Ле Ман собрался драться на дуэли. Он будет не один, их будет трое.
   - Трое?
   - Уверяю вас, - и Жоэль подробно рассказал всё, что подслушал.
   - Не плохо, - одобрил нормандец, - скажи, он тебя не заметил, когда ты за ним шел.
   - Нет, месье.
   - Точно?
   Бродяга закивал головой.
   - И где же он живет? - Де Мортен вытащил пригоршню монет.
   - Третий дом на улице Тиршак с вывеской медведя.
   - Ты отлично справился с заданием, Жоэль, - нормандец отсчитал два экю и пододвинул их цыгану.
   - Но месье, а остальное?
   - Завтра получишь, если окажется, что все, что ты сказал, правда.
   - Но, ваша милость, вы обещали, - запротестовал цыган.
   - Это мое последнее слово, встретимся завтра на Пре-о-Клер.
   Нормандец вышел на улицу, и через полчаса он уже стоял у того самого особняка на улице Сен-Дени, где он был прошлой ночью. Едва он постучал в дверь, как снова у его ног промелькнула кошка. Дверь открыл все тот же слуга, и де Мортен поднялся на второй этаж.
   На сей раз ему навстречу вышел сам хозяин. Он был облачен в богатый бархатный наряд с золотой цепью.
   - Вы как раз вовремя, шевалье.
   Де Мортен молча поклонился.
   - Синерос, мою шпагу и плащ, - попросил испанец.
   - Прошу вас, сеньор Лазалья, - слуга подал шпагу, отделанную серебром, и короткий плащ; сам же взял себе два кинжала.
   - Синерос, вы готовы?
   - Да, сеньор Лазалья.
   - Идемте.
   Выйдя из дома, группа из трех человек благополучно дошла до Моста Менял. Тут, почти как на всех мостах того времени, размещались лавочки. Сейчас, когда вокруг царил мрак, на дверях лавок висели замки, а торговые ряды опустели. Поодаль от моста Менял находилась статуя Мадонны, украшенная цветами. Здесь день и ночь горели свечи. Рядом со статуей стояли четверо людей, совершенно не похожих на стражников. Они были одеты в атлас, бархат и парчу, а длинные, до пят, рапиры говорили об их дворянском звании. Именно к этим людям и направился испанец в сопровождении Синероса и де Мортена.
   На ближайшей колокольне пробили часы.
   Завидев незнакомцев, один из четверых, сделав знак остальным держаться настороже, подошел к испанскому кабальеро.
   - Unus dominus*, - сказал он.
   - Una fides**, - ответил испанец.
   - Мое имя де Байанкур, остается узнать ваше.
   - Дон Андреас де Лазалья, месье.
   - Королева ждет вас, сеньор Лазалья. Эти господа нас проводят. - Байанкур был верным человеком королевы-матери, игравшим при дворе роль протестанта и воспитателя принца Конде.
   Оказавшись в огромной передней дворца Тюильри, Байанкур знаком подозвал дежурного лейтенанта и шепнул ему на ухо пару слов. Быстро сняв барет, лейтенант с уважением поклонился.
   - Пропустить, - приказал он королевским гвардейцам.
   Миновав галерею, расписанную фресками, Лазалья и Байанкур прошли в круглое помещение; дворяне следовали за ними.
   - Ждите нас здесь, господа, - сказал им последний, подходя к лестнице. Освещение тут было очень слабым. Не говоря ни слова, Байанкур взял своего спутника под руку, видимо, он хорошо знал каждый уголок дворца. Чем выше они поднимались, тем сильнее их окутывал мрак. Не обращая внимания на темноту, способную привести в замешательство кого угодно, дон Андреас шаг за шагом уходил в воспоминания первой встречи с Екатериной Медичи. Это было четыре года назад, когда умерла супруга Филиппа II Елизавета - старшая дочь Екатерины. Ее кончина обнажила самый чувствительный нерв французской политики - отношения с Испанией. Королева-мать попыталась восстановить разорванную связь и дабы упрочить мир между двумя странами, предложила в жены овдовевшему королю свою младшую дочь Маргариту. Филипп II отверг это предложение, а зря, потому что теперь Маргарита стала женой Генриха Бурбона, и Испании это грозит войной.
   Достигнув третьего этажа, Байанкур свернул налево и повел испанца по длинному коридору, более освещенному, нежели чем лестница. И опять, сам того не замечая, Лазалья погрузился в размышления.
   Едва были утверждены статьи брачного договора, как адмирал Колиньи высказался за вооруженное вторжение в Нидерланды, решив, что эта война необходима Франции как воздух. Аргумент, который Колиньи привел на заседании Королевского совета, звучал вполне убедительно: лучшее средство против гражданской войны - направить силы воюющей нации на чужие земли. Немного найдется французов, которые, взявшись однажды за меч, отбросят его добровольно, - считал Колиньи. Черт его знает, может быть, он и прав, но Испании от этого не легче.
   Из задумчивости Лазалью вывел голос Байанкура:
   - Сюда, сеньор.
   Дворяне спустились на один этаж, и подошли к открытой двери.
   - Ну и лабиринт, - пробормотал дон Андреас, переступая порог.
   В зале было пусто. Глубокая тишина, мягкий полусвет, приятный запах то ли цветов, то ли трав произвели на испанца благотворное впечатление. Оставшись в одиночестве, он огляделся. Стены заполняли оригинально исполненные росписи необыкновенной красоты. Орнамент представлял собой причудливые сочетания ветвей и листьев с человеческими головами, которые вдруг возникали из цветка, с химерами, с фантастическими архитектурными элементами и прочими выдумками.
   Делая вид, что он увлеченно рассматривает замысловатые рисунки, испанец всё же заметил, как в противоположном конце комнаты тихо приоткрылась дверь.
   - Сеньор, - прозвучал строгий голос.
   Дон Андреас оглянулся. Перед ним стояла королева-мать. Испанец низко поклонился и поцеловал ей руку.
   - Добро пожаловать снова в Париж, сеньор Лазалья.
   Испанец вторично поклонился, затем вынул из камзола слегка помятую, но запечатанную бумагу и вручил его королеве-матери. Флорентийка молча подошла к письменному столу, сорвала печать и при свете свечей прочитала письмо. Письмо за подписью Филиппа испанского содержало в себе лишь несколько строк:
   "Мадам, к нашему сожалению, дружбе, связывающей две короны, мешает ересь. Вам бы следовало огнем и мечом избавить ваше государство от этой чумы, как бы ни было велико число зачумленных. Помните, чистое не совершает нечистого, но нечистое оскверняет святое. Мы готовы со своей стороны оказать вам помощь в этом предприятии..."
   - Что-нибудь еще, - выдавила из себя Екатерина. Приказной тон письма ей очень не понравился. Хотел ли Филипп ослабить Францию междоусобиями? Зачем? Чтобы потом присоединить ее к своей державе? Чушь! Мечтал ли он, как и его отец Карл V, создать всемирную монархию? Быть может. Во всяком случае, Филипп стремился к защите своих владений от покушений внешних врагов и сокрушению ереси внутри страны. Однако, что он подразумевал под этими целями, и какими средствами он стремился их достичь? Вот в чем вопрос.
   - Ваше величество, - отвечал дон Андреас, - его величество король Испании крайне обеспокоен.
   - Что же их беспокоет на этот раз? - притворно удивилась флорентийка.
   - Ваше величество, способна ли Франция сохранить мир с Испанией? Способны ли вы сдерживать воинственные настроения кальвинистов*?
   - Можете быть спокойны, - сказала королева-мать, вперив пронзительный взгляд в испанца. Подумайте, что влечет за собой война, и вы увидите насколько выгоднее для нас мир.
   - Война в случае поражения не выгодна любой стране, но победа в случае войны выгодна больше, чем какой бы то ни было прочный мир, ваше величество. Победа над Испании делает Францию сильной в Бургундии и предоставляет ей возможность выгодно округлить свои владения на востоке от Безансона до Остенде.
   - Вы верите в победу Франции над Испанией, сеньор Лазалья?
   Дон Андреас молчал. Королева-мать не спроста задала этот вопрос. План Колиньи предусматривал союз с Англией, Тосканой, Венецией, германскими княжествами и даже с папским престолом против Филиппа II. Однако план был нереален хотя бы потому, что папа и Венеция, наряду с Испанией, вошли в священную лигу. Англия, противница французского влияния во Фландрии, успела сделать примирительные шаги в отношении той же Испании. Наконец, Германские протестантские князья тоже не проявляли желания ввязываться в борьбу. Таким образом, Франции угрожала опасность воевать один на один с мощным государством Филиппа II.
   - Верите ли вы в эту победу? - повторила Екатерина.
   - Я верю в то, что адмирал Колиньи, этот полусумасшедший фанатик, жаждет захватить Фландрию, любой ценой.
   - Нельзя недооценивать противника, сеньор Лазалья. Идея эта достойна протестанта, который готов поднять оружие на защиту новой веры. Однако нападение на Испанию усилит партию гугенотов и грозит оттолкнуть от королевской власти большинство католиков-французов. Месье адмирал, кажется, забыл: Франция по-прежнему католическая страна.
   - Прошу простить, ваше величество, но эта страна заражена неизлечимой болезнью, - прибавил испанец; голос его был ровным и естественным, как если б все это происходило за кружкой вина, а не на приеме у королевы-матери.
   Екатерина уважала и очень ценила людей, говоривших правду в глаза. Хотя сама понимала, что правда - это не всегда то, что следует говорить. "Увы, Франция больна, но больна не безнадежно. Просто не всякий целитель возьмется излечить ее от протестантской заразы", - подумала флорентийка и произнесла:
   - Нет такой болезни, которая была бы неизлечимой, сеньор Лазалья. Вам случайно не известно имя Нострадамуса?
   - Известно, - удивился испанец, не понимая, к чему клонит королева-мать.
   - Этот лекарь когда-то успешно боролся с чумой, - продолжала Екатерина. - С помощью пилюль, составленного им самим снадобья, он сотнями возвращал больных к жизни. Несчастные уже закрывались простыней и поджидали смерть, а священники, опасаясь заразы, отказывались выполнять свой христианский долг, и вдруг, представьте себе, эти зачумленные выздоравливали...
   - Выздоравливали? - усомнился Лазалья.
   - Разве это не чудо? Как видите, сеньор, в лечении важно найти подходящий рецепт, способный исцелять сотни, тысячи больных. Вот, что для нас сейчас главное. - Прошло несколько секунд, прежде чем королева-мать вновь заговорила, - мы с вами увидимся через неделю, сеньор Лазалья. Месье де Байанкур вас проводит. А пока ждите.
   - Благодарю вас, ваше величество, - поклонившись, сказал посланник.
   Екатерина Медичи исчезла также тихо как и вошла.
   Покинув Тюильри, испанец вздохнул в полную силу своих легких.
   - А теперь на улицу Фосе-Сен-Жермен, господа, - объявил он де Мортену и Синеросу.
   Около церкви Сен-Жермен-Л'Озерруа они остановились. Спустя какое-то время в одном из окон близстоящих домов зажглась свеча, затем вторая и третья. Потом открылась дверь, ведущая туда, где загорелся свет, и дон Андреас вошел вовнутрь.
   Миновав коридор, он остановился возле закрытой двери и постучал три раза. Немного погодя он постучал еще три раза, и тогда дверь подалась вперед. Слуга ввел его в помещение, а сам незамедлительно вышел.
   В комнате, освещаемой тремя свечами, сидел пожилой человек в черном бархатном костюме. Облокотившись на бок, он иногда сжимал руки в кулак. Губы его шевелились, не издавая звука. А во взгляде бегающих глаз сквозила неуверенность. Какая-то мысль, видимо, не давала ему покоя, или это был страх, страх ожидания, от которого не знаешь куда деваться.
   Взглянув исподлобья на вошедшего, хозяин с беспокойством указал на кресло и предложил ему сесть напротив себя. Испанец сел, предварительно сняв шляпу, и значительно посмотрел на него.
   - Вы были у королевы-матери, дон Андреас? - В голосе чувствовалось напряжение. Натянутая струна, казалось, вот-вот оборвется.
   - Я только что от нее, дон Диего.
   - И что же?
   - Екатерина Медичи по-прежнему хочет мира.
   - "Хочешь мира, готовься к войне", - давно известная истина, - хмыкнул испанец.
   - Не думаю, сеньор Зунига, на мой взгляд, мы боимся выжившего из ума старика, который не представляет никакой реальной силы в королевском совете.
   - Этот выживший из ума старик, как вы изволили выразиться, начал открыто набирать людей для предстоящего похода во Фландрию и никто ему не препятствует в этом.
   - Тем не менее, король Филипп меня уверил, что мадам Екатерина ни под каким видом не станет воевать с Испанией.
   - Я знаю! - сказал дон Диего тоном, не терпящим возражений.
   Дон Андреас не собирался ему перечить. Отдавая дань уважения его сединам, он, между тем, задавался вопросом: зачем Филипп II взвалил на плечи этого уже немолодого человека, вспыльчивого не по годам ношу испанского посла. Горячность вредит дипломатии. Недавно дон Диего устроил Екатерине Медичи скандал, и наговорил ей массу грубостей, чередуя их со школярскими наставлениями. Так можно испортить отношения ни только между двумя людьми, но и между двумя государствами. Одно хорошо, гнев дона Диего де Зуниги не был пустым и беспочвенным. Он всегда исходил из здравого смысла. "Те, кто предал веру своего государя, - любил повторять испанский посол при французском дворе, не просто еретики, а изменники, ибо когда-нибудь, в годину испытаний, они также предадут и свою страну". Кто знает, может быть сейчас, когда Испания стоит на грани войны с Францией, нужен был этот жесткий желчный человек, способный принять бескомпромиссное решение.
   - Я знаю, - продолжал дон Диего, - но его величество не совсем уверены в том, что король Шарль послушается доброго совета королевы-матери. Теперь Колиньи стремится навязать ему свою волю, а Шарль слишком уступчив. Однажды он уже уступил адмиралу и отправил Жанлиса и Брикмо в Монс... Шарль непредсказуем, и поэтому мы не можем здесь спокойно ждать, кого он соизволит послушать в другой раз: свою мать или адмирала, которого он уже давно называет отцом. Нити власти в руках Екатерины день ото дня слабеют, и скоро она окончательно потеряет влияние на сына. А это война, сеньор Лазалья, война, которую, несмотря на нашу силу нам неугодна. Герцог Альба вне себя от ярости. Двухмиллионный доход из Голландии в королевскую казну так и не поступил. Нельзя допускать, чтобы принцу Оранскому пришла помощь; достаточно того, что к нему примкнули многие северные города. Власти, поставленные Альбой, смещены. У нас есть только один выход: избавить Францию от ее будущего тирана. - Дон Диего разволновался. Струна все-таки лопнула. Слегка коснувшись платком влажного лба, он встал и подошел к окну. - Итак, к делу. У вас все готово? - Голос стал ровным и холодным.
   - Разумеется, сеньор Зунига, - дон Андреас тоже поднялся, - мои люди только и ждут вашего последнего слова.
   - Прекрасно, тогда начинайте действовать. Его величеству дышалось бы легче, если б адмирал Колиньи добровольно отступился от своих планов. Но он не отступится. Жаль! Очень жаль!
  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПОЕДИНОК

- Кругом одни только западни,

и я на краю величайших бедствий.

Франсуа Мари Вольтер

"Простодушный"

   Как ни странно, эту ночь Ле Ман спал спокойно. Фезонзак, вставший, по обыкновению раньше своего друга, глядя на него, подумал: "Вот человек, которого я, наверное, не пойму никогда. То он вскакивает по ночам и чего-то боится, хотя его никто не преследует, то дрыхнет "без задних ног" накануне дуэли, или даже накануне собственной смерти. Странный он какой-то... А может это католический шпион, ведущий такую отчаянную игру?" До сих пор Этьен никогда бы не подумал о том, что человек, которого он назвал своим другом, способен на предательство. "Неужели я теряю веру в людей?" - спросил себя Фезонзак и снова взглянул на спящего Ле Мана. С минуту он всматривался в это благородное лицо, покрытое синими жилками, которые казались, набухли от слез под усталыми глазами.
   - Нет! Этого не может быть! Я верю тебе граф де Ле Ман, я тебе верю! - Не успел Этьен притронуться к его плечу, как тот открыл глаза и вопросительно взглянул на него.
   - Нам остался ровно час на то, чтобы собраться и выйти из дома, - сообщил Фезонзак.
   - Кажется, впервые за этот месяц я спал спокойно. - Мишель сел на постель, коснулся рукой лица и на мгновение замер. Стоило ему прикрыть глаза, как перед ним предстал человек в золотой короне. Почему же сегодня этот ужасный сон не повторился снова? Рыцари-иоаниты, убивающие беззащитных людей, и этот несчастный "король", силящийся что-то сказать. Что же?
   - Да-а! Вы спали сном праведника, - голос Фезонзака отвлек Мишеля от воспоминания. - Однако время не терпит, нам пора идти.
   - Пора так пора, - Ле Ман встал, взял, лежащую рядом с постелью рапиру, вынул ее из ножен, согнул, осмотрел лезвие и остался доволен.
   Одевшись, друзья позавтракали. Как только они вышли из дома, им встретилась молоденькая цыганка. Ее большие черные глаза на мгновенье приковали к себе взгляды Фезонзака и Ле Мана. Уловив такой благоприятный момент, девушка смело подошла к ним.
   - Если не ошибаюсь, господа, один из вас зовется графом де Ле Маном?
   - Откуда ты знаешь это имя, и зачем тебе нужен граф де Ле Ман? - спросил Мишель, подозрительно оглядываясь.
   - Мой хозяин скажет вам это, - отвечала цыганка. - И если граф де Ле Ман пойдет со мной, он получит ответ.
   - Хорошо, идем.
   - Какого черта, месье, - выругался Фезонзак, - вас ждут в другом месте.
   - Туда нельзя, там смерть! - неожиданно воскликнула цыганка.
   Фезонзак вздрогнул и с тревогой посмотрел на Ле Мана.
   - Похоже, крошка знает чуточку больше, чем следовало бы ей знать. Давай, веди нас к тому, кто тебя послал, - сказал Ле Ман.
   - Одумайтесь, месье, это может оказаться ловушкой, - Фезонзак схватил девушку за руку, - кто имел наглость тебя подослать?
   Цыганка молчала.
   - Не трогайте ее, Фезонзак. Это не выход из положения, она ничего не скажет. Тем более, нам нужен король, а не пешка.
   - Но, увидев короля, вы столкнетесь с его подданными, - Фезонзак отпустил цыганку.
   - Возможно, - сказал Мишель и повернулся к девушке, - далеко отсюда твой хозяин?
   - В двух шагах от вашего дома.
   - Я иду с тобой, а относительно вас, виконт я не настаиваю...
   - Святые воители, конечно, я с вами, только не забывайте - у нас мало времени.
   Они свернули за угол дома, где их поджидал Жоэль.
   - Приветствую вашу милость, - заговорил старик при виде дворян, - вижу, вы последовали совету Бины, - Жоэль подмигнул цыганке, - клянусь Небом, вы правильно сделали, месье.
   - Узнаю тебя пройдоха, ты хотел поживиться за счет моего кошелька.
   - И все еще хочу, месье де Ле Ман.
   - Вот как? И откуда тебе известно мое имя?
   - Мне известно и другое.
   - Например?
   - Например, что вы собираетесь кое-кому продырявить брюхо.
   - Каналья! - воскликнул Фезонзак, - он же издевается над нами.
   - Говори все, болван, а не то я тебя убью, - почти равнодушно сказал Мишель, вытаскивая рапиру и направляя ее острие к горлу цыгана.
   Бина, представив, чем это может закончиться, подалась назад.
   - Вы не убьете меня, месье, - с уверенностью произнес Жоэль.
   - Почему же?
   - Потому что некто ждет моего сигнала, иначе ваша дуэль закончится вашим заключением в темнице. В противном случае, вы рискуете головой, ибо некто, обещав мне кругленькую сумму, приказал мне следить за вами и я...
   - Мне нет дела до какого-то некто, - перебил Мишель, - и так ясно, что ты вчера следил за мной.
   - Месье, я прошу немного: десять экю согреют мне душу, и я скажу вам, где искать вашего недруга, назову вам его имя, - приврал Жоэль, - и забуду о вашей дуэли на Пре-о-Клер. Всего за десять экю вы обезопасите себя от лишних неприятностей, месье. Десять экю, ради Христа.
   - Ты со мной вздумал торговаться? Теперь слушай мои условия: ты мне рассказываешь все добровольно и я, так уж и быть, сохраню тебе жизнь. В противном случае ты умрешь. Решай.
   - Месье, подумайте хорошенько, овчинка выделки не стоит, - заволновался цыган, - ведь один человек обещал мне за вас кругленькую сумму.
   - Повторяю, мне нет до него дела, и если ему нужен я, он сам меня найдет. В последний раз спрашиваю: ты будешь говорить или нет? - обозлился де Ле Ман.
   - Но, месье, но...
   - Так замолчи же навеки! - Рапира де Ле Мана вонзилась в горло Жоэля.
   Цыган захрипел, повалился наземь и забился в предсмертных судорогах.
   - Что вы наделали? - оторопел Фезонзак.
   - Он сам виноват, - проговорил Мишель, вытирая рапиру о штаны бродяги.
   Увидев несчастного Жоэля, Бина пустилась наутек.
   - Ах ты, стерва, - воскликнул Ле Ман и рванулся за ней вдогонку.
   - Остыньте, граф, слишком поздно, пойдемте, - сказал Этьен, хватая Ле Мана за рукав, - нам больше нечего здесь делать.
   Друзья посмотрели на пустую улицу. Цыганки и след простыл.
   - Кажется, вы поторопились убить подлеца. Я думаю, он говорил правду.
   - Проклятье, да я сам так думаю, но где гарантия, что он не продал бы меня при первой возможности?
   - А где гарантия, что вас не продаст его подружка, - тем же тоном отвечал гасконец.
   - Черт ее знает, не нравится мне все это.
   И они направились к месту, где должен был состояться поединок. Дойдя до ворот Бюсси, Мишель остановился.
   - Любезный виконт подождите меня тут, дальше я пойду один.
   - Ваша самоуверенность меня пугает. Разве вы не испытываете страха перед боем?
   - Не знаю, - уклончиво ответил де Ле Ман.
   - А все же?
   - Наверное, это покажется вам странным, но клинок, который пронзит меня, пока не выкован.
   - Даже так.
   - Вы считаете меня беспечным?
   - С некоторых пор я отказываюсь делать выводы на скорую руку. Я спросил вас, вы мне ответили. И почти убедили меня в том, что сегодня фортуна на вашей стороне.
   - Я этого не говорил.
   - Хорошо, я останусь здесь и буду ждать вас, граф.
   Друзья попрощались, и Ле Ман поторопился на Пре-о-Клер. Первыми, кого он повстречал там, были дю Гаст и де Бюсси.
   - Рад вас видеть, господа, и благодарю за оказанную мне честь, - сказал Мишель, подойдя к дворянам.
   - Ну и где ваш противник, месье? - полюбопытствовал дю Гаст, - у моего приятеля чешутся руки.
   - Говорите за себя дю Гаст, - буркнул Бюсси.
   - Не беспокойтесь господа....Вон он, - ответил Ле Ман, заметив трех человек, приближающихся со стороны Малой Августинской улицы.
   Это был Ледигьер со своим секундантом и тьерсом.
   - Кровь Христова! - с презрением сказал Бюсси, - по-моему, среди них я узнаю своего кузена.
   - Какая жалость, - съязвил дю Гаст.
   - Вашего кузена, граф? - брови Ле Мана поползли вверх, - как же так?
   - А очень просто, месье. Мой кузен маркиз де Ренель имеет несчастье быть гугенотом. Что ж, тем хуже для него.
   - Если вы не хотите драться с вашим кузеном, граф, простите меня, я не знал...- стал оправдываться Мишель.
   - Наоборот, граф, я очень благодарен вам, от всего сердца. - Бюсси пожал руку ничего непонимающему Ле Ману. - У меня с ним старые счеты.
   Увидев своего двоюродного брата, маркиз де Ренель не выказал при этом ни каких эмоций, лишь перекинулся парой фраз с Ледигьером и Байанкуром, после чего они прибавили шаг.
   Остановившись напротив де Ле Мана, дю Гаста и де Бюсси, протестанты молча поклонились. Католики в свою очередь ответили тем же.
   - Господа, - начал Мишель, - кто-то узнал о нашей встрече и, вероятно, захочет помешать нам.
   - Что? - почти в один голос вскрикнули Ледигьер и Ренель.
   - Хорошая шутка, - усмехнулся дю Гаст.
   - Поэтому, если месье де Ледигьер желает перенести, я не буду возражать, - продолжал Мишель.
   - А вы этого очень хотите, милостивый государь? - спросил Ренель.
   - Мне абсолютно все равно, маркиз.
   - Зато мне не все равно, - в тоне Бюсси сквозило нетерпение, - я пришел драться и не уйду без боя.
   - Но кому известно о нашем поединке? - воскликнул Ледигьер, глядя на Ле Мана, - или вы опять пытаетесь нас запугать?
   - Вы мне снова не доверяете, - вздохнул де Ле Ман,- желаете получить удовлетворение сейчас?
   - Сию минуту, милостивый государь, - отозвался Ледигьер.
   - Господа, - вмешался Байанкур, пока дворяне не успели обнажить клинки. - Сочту за должное предложить вам примириться. Никто не задел ничьей чести и вам не в чем упрекнуть себя. - Байанкур не испытывал тягу к кровопролитию своих единоверцев: де Бюсси и дю Гаста. К тому же в последнем он признал фаворита герцога Анжуйского. Благо, эти господа не могли знать, что он является шпионом Екатерины Медичи. И вообще, если б Ледигьер, его друг не попросил его стать секундантом, он, Байанкур, вряд ли им был по собственной инициативе.
   - Напрасно вы стремитесь примирить нас, месье, - отвечал Ледигьер, - это невозможно, мы деремся не из-за пустой ссоры. Поэтому прошу начать, господа.
   - Извольте, - Мишель отцепил от пояса рапиру и стянул камзол.
   То же самое сделали и другие.
   - Наконец-то, - вырвалось у Бюсси, - Ну что, кузен, хотите отведать мой новый удар, я специально ждал удобного случая, чтобы расквитаться с вами за ваше сквернословие.
   - Скажите лучше красноречие, кузен, - засмеялся Ренель.
   - Посмотрим, как вы заговорите, когда я подрежу ваш острый язык. - С этими словами Бюсси взмахнул шпагой и ножны отлетели шагов на десять.
   - Ваше имя, месье, похоже, мы тут одни незнакомы, сказал дю Гаст де Байанкуру, - ей Богу, подобралась славная компания: одни враги по жизни, я так понимаю, другие, ...по семейным причинам. Но мы-то с вами не враги.
   - Но и не друзья, месье.
   - Это верно.
   - Тогда приступим. Мое имя де Байанкур.
   - А мое - дю Гаст, - И фаворит герцога Анжуйского встал в позицию.
   - Скажите, месье, - обратился Ле Ман к Ледигьеру, - почему вы меня ненавидите? - Мишель знал ответ. Но он хотел услышать его лично из уст своего недруга.
   - Граф, когда умерла Элен, на ваше счастье, я подумал, что и вас тоже нет в живых. Глупец - я даже считал, что Бог покарал вас.
   - Неужели вы все еще вините меня в смерти вашей кузины. Вы ведь знаете, она погибла, спасая мне жизнь. Клянусь, я не хотел ее смерти, я любил Элен, клянусь вам.
   - А я не верю в твои клятвы, слышишь, не верю, - вне себя от гнева, смешанного с горечью нахлынувших воспоминаний вскричал Ледигьер.
   Шесть клинков скрестились одновременно.
   Несмотря на храбрость Ледигьера, все его атаки были тщетными. Он горячился как мальчишка. Ему не хватало хладнокровия, чтобы стать опасным бойцом. Мишель чувствовал себя сильнее противника, и первый, сделанный им выпад, доказал ему это. Рапира пронзила бедро Ледигьера. Хлынула кровь, и раненый припал на одно колено.
   - Позвольте помочь вам. - Мишель наклонился к нему.
   - Оставьте меня, не прикасайтесь ко мне, - задыхаясь от боли, прохрипел Ледигьер.
   - Мне жаль вас, месье. Простите меня, за все зло, которое я причинил вам, - голос Ле Мана дрогнул, - простите, если сможете.
   - Уйдите от меня, - умоляюще произнес Ледигьер. В глазах его блестели слезы.
   Мишель отошел. На сердце его оставалась тяжесть. Прошлого не вернуть. Он осмотрелся. Сражение было в самом разгаре.
   Напористость дю Гаста заставляла отступать мнимого реформата, хотя тот держался молодцом и парировал все до единого удары.
   Бюсси и Ренель нападали друг на друга столь же искусно, сколько и защищались.
   - Вы превосходный игрок, кузен! - бросил Ренель.
   Вместо ответа Бюсси красивым движением опустил рапиру, подставляя себя, таким образом, под удар. Ренель прыгнул вперед, перешел в бег, но клинок Бюсси оказался быстрее.
   - Клянусь потрохами папы, месье, вы недурно преуспели, - воскликнул маркиз, прижимая раненную руку.
   - Я предупреждал вас, - ответил Бюсси, искоса взглянув на Ле Мана.
   Мишель узнал этот прием. Когда-то ему показал его Антонио де Помпейо. "Видимо, Бюсси взял у итальянца несколько уроков, - предположил Мишель. Вдруг он услышал шаги и, увидев бегущего к нему Фезонзака, опустил рапиру.
   - Господа, уходите! Уходите, господа! - выкрикивал Этьен.
   - Остановитесь, господа! - закричал Ле Ман.
   Дворяне опустили рапиры.
   - В чем дело, граф? - удивился Бюсси и только сейчас заметил Фезонзака, - а-а, дружок Ренеля.
   - Господа, - силясь перевести дыхание, произнёс Этьен, - через минуту здесь будут швейцарцы, уходите!
   Дуэлянты обменялись поклонами. Затем, вложив рапиры в ножны, они наспех надели колеты и накинули плащи.
   Де Бюсси и дю Гаст скрылись в сторону Лувра. Ренель и Байанкур, взяв под руку Ледигьера, поторопились на улицу Малую Августинскую, тогда как Фезонзак и Ле Ман - на Паромную.
   Действительно, скоро показалось трое швейцарцев. Они двигались быстро, почти бежали. С улицы Малой Августинской шли еще пятеро солдат во главе со Штудером фон Винкельбахом. И надо же так случиться, что именно по этой самой улице, пытаясь уйти от ареста, Байанкур и Ренель вели раненого Ледигьера.
   - Фот они, есть нарушифшие закон, - Штудер, выхватил шпагу из ножен, - я приказыфаю фам стаять ат имени короля. Фы путите арестофаны.
   Шедшие с ним швейцарцы, направили на дуэлянтов алебарды и сомкнули вокруг них кольцо.
   - Пропустите нас, - Байанкур тоже обнажил клинок. - Немедленно пропустите!
   Все трое достали рапиры и приготовились к бою. При этом Ледигьер, который не мог стоять, сел на камни мостовой, прикрывая одной рукой кровоточащую рану, а в другой сжимая оружие.
   - Фы што, хотите умереть стесь? - крикнул Штудер - атакуите их репята, нам расрешили поступать с ними как укотно.
   Швейцарцы двинулись на окруженных ими дворян. Ренель схватился сразу с двумя, но из руки, ослабленной ранением, тут же выбили рапиру, и он вынужден был прекратить бой. Байанкуру удалось ранить одного солдата, но, сражаясь с другим, его рапира не выдержала и сломалась. Он отбросил от себя ее обломок и остановился с гордо поднятой головой. Ледигьер же, увидев, в каком положении оказались его товарищи, сам кинул рапиру к ногам подбегавшего Штудера.
   - Паршифая сопака, - выругался Штудер и пнул сидящего в бок.
   Ледигьер со стоном повалился. Штудеру этого показалось мало, и он продолжал пинать беднягу. В этот момент маркиз де Ренель получал свою порцию зуботычин от двоих швейцарцев, с которыми только что пытался сражаться. Байанкур находился не в лучшем положении. Он уже лежал с окровавленным лицом, а бивший его швейцарец сломал древко своей алебарды о хребет шпиона Екатерины Медичи.
   Блюстители порядка продолжали избивать дворян, когда показался де Мортен. Штудер подбежал к нему.
   - Месье, мы фсе стелали как фы прикасыфали.
   Нормандец подошел ближе и понял весь ужас произошедшей ошибки.
   - Капитан, что вы натворили, это совсем не те, кого я хотел арестовать.
   - Но месье, они шли с Пре-о-Клер, именно они участофали ф дуэли.
   - Молчать! - Де Мортен помог подняться близлежащему дворянину. Им был де Ренель. - Вы протестанты, месье?- спросил нормандец.
   - Да, мы протестанты, - с трудом разжимая челюсти и преодолевая боль, ответил молодой человек.
   - Немедленно отведите этих господ по домам, пусть им там окажут помощь, - велел де Мортен швейцарцам и, обращаясь к Штудеру, добавил, - не знал я, какой вы, однако дурак.
   - Но, месье...- попытался сказать Штудер.
   - Молчите, Штудер, молчите или я...да что с вами разговаривать. - Де Мортен повернулся спиной к изумленному швейцарцу и быстро пошел прочь.
  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЦЫГАНЕ

   Свершают Небеса свой оборот,
   И сокрушаюсь я, на них взирая.
   Под стрелами их гнева умирая,
   Я падаю, мне сил не достает.
   Понтюс де Тиар

   Убежав от де Ле Мана, Бина свернула в один из переулков. Перед ней открылась грязная не мощеная улочка с канавами для помоев. Двух, трехэтажные дома бедноты, где верхние этажи нависают над нижними, стояли так тесно, что в переулке даже днем было мало света. Тени домов не давали просыхать земле как следует, и переулок распространял зловонье далеко за свои пределы. Но соседние улицы давно свыклись с этим, ибо сами благоухали не хуже. Дело обычное для бедных кварталов.
   Несколько нищих сидели на углу, хватая прохожих за одежду и прося подать. Бина промчалась мимо них, тяжело дыша и всхлипывая, размазывая слезы по лицу. Она устремилась вдоль переулка к полуподвальной двери одного из домов. Хотя никаких указателей над дверью не было, можно было догадаться, что это один из кабачков-притонов, где собирались воры и бродяги, промышляющие в ближайших кварталах. Недалеко от ступеней ведущих к входу в подвал двое пьяных парней тискали такую же пьяную девку, которая хохотала, ругая своих обожателей самыми последними словами. Парни тоже хохотали, отвечая на ее брань непотребностью, и лезли шарить под юбками. В трех шагах от этой сцены еще один босяк еле держась от выпитого на ногах, мочился на дорогу, выписывая струей удивительные узоры. Сами ступени, ведшие в притон, были неровны и к тому же столь заблеваны и замусорены, что тот, кто впервые оказывался на лестнице, рисковал поскользнуться и рухнуть с первого шага. Но девушка уверенно промчалась по ним, так как знала с детства и эту лестницу, и дверь, и то, что было внутри. А внутренность подвала представляла собой залу, где помещался большой грязный стол, усеянный объедками.
   Десятка полтора орущих пьяных рож толкались вокруг стола. Гуляки черпали вино из бочонка, стоявшего тут же и закусывали его мясом, которое отрезали ножами прямо от туши, вращающейся на вертеле над очагом. Были в этой компании и несколько женщин, одна из них уже потащила своего дружка в угол за занавеску, где лежала охапка сена, являвшаяся постелью. Притон гудел, вероятно, обмывая удачный грабеж какого-то дома. Два факела на стене, помимо жаровни, освещали творящееся. С одного взгляда было видно, что большинство людей - цыгане. Правда, одеждой они не отличались от других парижан, но внешность, темперамент, особый говор, выделяющийся из обычного воровского жаргона, выдавали собравшихся.
   Бина, оглядевшись в полумраке, выхватила из этого табора одну из женщин.
   - Эстебания! Где Лаликбер? - уже стараясь не показывать слез, спросила она.
   - Ах, Бина! Откуда мне знать, сама следи за своим ухажером. Его здесь не было. Хотя, может быть, большеротая Марселина подскажет, но она сейчас занята. - Широко улыбнувшись, цыганка тотчас уселась на колени толстому бородачу и весело указала на занавешенный угол.
   Бина поняла, что Марселина уединилась с одним из воров, но это ее не остановило. С трудом сдерживаемые слезы горечи готовы были снова хлынуть. Она понимала, что никому здесь нет до нее дела. Девушка решительным жестом отдернула дерюгу, называемую занавеской.
   За занавеской все было в разгаре. Марселина сладостно вздыхала, волосы ее были разбросаны и перемешались с сеном.
   - Где мой Лаликбер, большеротая?! - дрожащим голосом крикнула Бина.
   - Не знаю, уходи, - отмахнулась та от нее, даже не открыв закрытых в наслаждении глаз.
   - Шлюха! - выпалила Бина, задернув материю.
   - Иди к черту! - незамедлительно донеслось с сеновала.
   Бина больше не могла сдерживаться. Слезы хлынули из глаз, бедняжка подбежала к бочке с вином и, зачерпнув целый ковш, в отчаянье принялась пить из него. Красное вино потекло по щекам девушки, смешиваясь со слезами.
   В это время в дверях появились еще четверо завсегдатаев притона. Один из них приятный рослый молодой цыган сразу разглядел Бину и направился к ней. Судя по всему, это и был Лаликбер. Подойдя к девушке, он увидел ее заплаканное лицо.
   - Что случилось, дорогая?
   - Уйдем отсюда, милый, - глотая слезы, попросила Бина. - Я должна тебе сказать, что произошло час назад.
   - Ты можешь сказать сейчас, не уходя. У тебя заплаканные глаза, если тебя обидели, укажи мне этих подлецов, я не спущу им ни одной твоей слезинки! Кто посмел тебя тронуть?! - Горячась, Лаликбер повысил голос.
   Друзья цыгана, услышав его, приблизились.
   - Прошу тебя, Лаликбер, уйдем. Я искала тебя, я все расскажу, но не хочу, чтобы другие слышали нас.
   - Хорошо, выйдем наверх, - ответил цыган и, обернувшись к друзьям, добавил, - пейте без меня.
   На улице Лаликбер обнял девушку.
   - Говори, что стряслось?
   - Дворянин убил моего отца! - И Бина сквозь слезы поведала о случившемся. Еще не успела она рассказать всего, как Лаликбер выхватил нож и вскричал:
   - Этих дворян пора перерезать! Всех! Где это видано, просто так убивать людей на улицах! Любимая, жизнью своей клянусь, я найду убийцу старика Жоэля! Чертовы дворяне заплатят за все, эту породу пора проучить, как следует.
   - Милый, дорогой мой! - причитала Бина. - Тебе не придется его искать, я знаю где он бывает, убей его поскорей. Только ты можешь отомстить за отца. Только ты у меня остался на свете! Я знала, что ты не бросишь меня в беде. За бедного Жоэля никто не вступится, он ведь изгой. Не оставляй меня, любимый мой, не оставляй, если я хоть немного дорога тебе. Умоляю, Лаликбер, отомсти, отомсти за отца. - Она прижалась к нему, обхватив его шею так крепко, как могла. И снова слезы лились по лицу ее, слезы всех невыплаканных с детства обид, слезы всей, недолгой еще, но горькой и невыносимой жизни трущоб. Той жизни, которая заставляет скрывать боль, которая заставляет топить в сердце все то, от чего другие дети могут разреветься, а после забыть совершенно. Но детям трущоб нельзя плакать и поэтому их сердце помнит все, отчего взрослеет очень быстро и даже стареет ожесточась. Но сейчас сердце бедной Бины не желало мириться и молчать, оно рыдало, выплескивая память тяжелой жизни, заявляя тем самым о своем праве жить, а не стареть, жить и любить, как сердца других людей, а не рубцевать на себе шрамы ненависти и страха.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ СЕНЫ

Некоторые храбры со шпагой

   в руках, но пугаются
   мушкетного выстрела.

Франсуа де Ла Рошфуко

   Максимы

   А в это время Ле Ман и Фезонзак уходили с места дуэли. Путь на улицу Тиршак был отрезан, и они теперь спешили к берегу Сены, надеясь переправиться на противоположную сторону - там их найти уже было не просто.
   Ступая по речному песку, молодые люди шли по направлению к переправе. Вон уже и перевозчик возле своей лодки с кем-то разговаривает. Друзья прибавили шаг. Вдруг поодаль зашевелились ивовые заросли, и они увидели двух швейцарцев.
   - Эй, фы, стоять, - крикнул один из них.
   Два ружейных ствола смотрели на несчастных беглецов. Недолго думая, оба друга кинулись к лодочнику. Во след им послышалось:
   - Ни с места! Стреляй, Серлабу! - кричавшим оказался Бэм. Он узнал друзей и теперь любой ценой хотел их задержать. - Schieß, Serlabu*! - и Бэм выстрелил сам.
   Его пуля настигла де Ле Мана почти у самой переправы.
   - Ерунда, царапнуло плечо, - заметил Мишель, обливаясь кровью.
   - Клинок-то не выкован, а вот пуля отлита. - Гасконец подхватил друга и затащил в лодку.
   - Господа! Что происходит? - воскликнул изумленный перевозчик.
   А его собеседник, еще совсем юный, оглянувшись назад, увидел погоню.
   - Сюда бегут солдаты, они ловят этих двоих, - сказал он.
   Фезонзаку ничего не оставалось, как выхватить шпагу.
   - А ну, живо беритесь за весла, не то сдохнете оба. - Быстро проговорив это лодочнику и юноше, он уже сам начал отталкивать лодку от берега.
   Моментально сообразив, что клинок шпаги близко, а швейцарцы еще далеко, лодочник с парнем взялись за весла, и лодка отчалила.
   Прогремел выстрел, это запыхавшийся Серлабу пальнул наугад. Сидевшие в лодке плюхнулись на ее дно, пуля просвистела над ними. Приподняв голову, Этьен увидел перед собой перепуганные лица перевозчика и его юного помощника.
   - Гребите, свиньи! Скорее гребите! - заорал он на обоих.
   И те ударили веслами с такой силой, что Фезонзак удивился.
   Противоположный берег становился ближе и ближе. На дне лодки стонал раненый Ле Ман. Этьен как мог, перевязал ему рану своей рубахой, а теперь с тревогой вглядывался в приближающиеся заросли ивняка, нет ли там новой засады. Но все было тихо. Лодка причалила, запуганный перевозчик помог выйти раненому и проводил две медленно уходящие фигуры; Фезонзак почти тащил на себе Мишеля.
   - Вы должны идти, граф, слышите - должны идти, иначе мы погибли.
   - Я стараюсь, но куда?...Некуда. - Мишель вздрогнул от острой боли.
   - Вы правы. Никакой постоялый двор нас не укроет. Эти гончие рано или поздно возьмут наш след, - размышлял вслух реформат, - кажется, я придумал.
   - Что?
   - Мы отправимся к графу де Монтгомери, моему товарищу, о ком вы вчера вспоминали у адмирала.
   - А вы уверены, что он...
   - Не тратьте зря свои силы. Они вам еще ой как понадобятся. И во имя нашей дружбы, граф, заклинаю вас, доверьтесь мне. Месье де Монтгомери мне не откажет принять вас, тем более мы с ним в хороших отношениях.
   Ле Ман старался доставлять как можно меньше хлопот своему другу. В какие-то моменты ему казалось, что он может идти самостоятельно, и тогда он почти отталкивал Этьена и шел без его помощи, и тут же понимал, что в состоянии только едва передвигать ноги. Он хватался за стены домов, но даже усилием воли не мог себя заставить оторваться от них. Этьен снова подхватывал его, и какое-то время Ле Ман не сопротивлялся.
   Наконец, Фезонзак постучал в дверь какого-то дома. За спиной послышался цокот копыт. Мишель обернулся, чтобы посмотреть, кто же там скачет, но ничего не увидел. Улицу застилал непроглядный туман. Мишель, что есть силы, всмотрелся в глубину улицы и сквозь туман разглядел всадников в алых плащах с белыми крестами. "Рыцари Иоанниты? Но что они делают? - удивился Мишель, - они собираются убить меня? Всадники направили на него копья и поскакали во весь опор. Мишель огляделся в поисках убежища. Он увидел людей в белых одеждах, которые то приближались, то удалялись от него. "Я должен их спасти. Они погибнут, и я вместе с ними". "Остановитесь!" - закричал Мишель! и не услышал своего голоса. Он сделал шаг к ним навстречу и потерял сознание.
   Увидев человека с трудом, державшего раненого, двое всадников остановились. Один из них отдал поводья другому, а сам спешился.
   - Вам, помочь, месье.
   - Да, месье.
   Дворянин подхватил Ле Мана с другой стороны, и они вошли в дом.
   - Помогите нам уложить этого месье в постель, - сказал Фезонзак, обращаясь к изумленному слуге.
   - Но кто вы?
   - Потрудитесь сначала закрыть дверь.
   Слуга повиновался.
   - Я виконт де Фезонзак, твой хозяин знает меня. Но прежде чем ты успеешь сообщить о моем визите... Куда нам отнести моего друга?
   - Проходите на второй этаж, - слуга первым стал подниматься по лестнице.
   Они сделали несколько шагов, когда их встретил сам хозяин. Увидев бесчувственного Ле Мана, Монтгомери, не задавая лишних вопросов, помог перенести его на свою постель.
   - Гийом, приготовь бинты, воду, масло, в общем, не мне тебя учить, сам знаешь, что надо в подобных случаях, - велел хозяин.
   Слуга поспешил выполнять приказания.
   - Сдается мне, одними перевязками тут не отделаться, - заметил Фезонзак и повернулся к незнакомому дворянину, - благодарю вас, месье.
   - Не стоит, - ответил дворянин и удалился.
   - Гийом, - крикнул Монтгомери.
   - Да, месье граф, - слуга воротился. В руках он уже держал полотняные ленты.
   - Давай сюда бинты и беги скорей за Сен-Жерменом. Приведи его, во что бы то ни стало, - приказал хозяин.
   - Будет исполнено, месье граф, - Гийом бросился к выходу.
   - А кто это Сен-Жермен? - поинтересовался Фезонзак.
   - О, это незаменимый человек, виконт, лучший хирург Сен-Жерменского предместья, ученик Амбуаза Парэ, между прочим.
   Пока слуга ходил за лекарем, Фезонзак коротко рассказал Монтгомери о Мишеле: о том, как они познакомились, о ночных кошмарах графа, о посещении Колиньи и о дуэли с ее печальным последствием. Выслушав молодого человека, Монтгомери проникся к Ле Ману уж если не симпатией, то, во всяком случае, сочувствием.
   - Видит Бог, - заговорил граф, - если он и лжец, то достаточно искусный.
   Как раз, когда Монтгомери произносил эти слова, слуга отворил дверь и пропустил Сен-Жермена.
   То был человек лет тридцати, с правильными чертами лица и смуглой кожей. Темные волосы волнами ниспадали ему на плечи. Одет он был одет в черный бархатный костюм без всяких украшений. В руке он держал овальный сундучок.
   - Господа, - слегка поклонился лекарь, - я тот, за кем вы посылали. - Он приблизился к постели.
   - Мэтр Сен-Жермен, - обратился Монтгомери, - делайте то, что считаете нужным, все необходимое вам принесет мой слуга.
   - Мне нужна только горячая вода.
   - Гийом ты слышал?
   Слуга опять вышел.
   - Извините, виконт, - Монтгомери положил руку на плечо Фезонзака, - я обещал адмиралу сопровождать его в Лувр.
   - Я понимаю граф, конечно. Благодарю вас за гостеприимство, я в долгу перед вами.
   Монтгомери снял со стены рапиру и удалился.
   - Ну что вы скажете, мэтр рана не опасна, - спросил Этьен лекаря.
   - На первый взгляд, нет, - отвечал Сен-Жермен, осматривая плечо де Ле Мана.
   - Вы уверены?
   - Я ни в чем не уверен, месье.
   - Разве сомневаться - ваша привилегия, мэтр?- с упреком сказал гасконец.
   - Сомневаться - значит размышлять, месье, - спокойно ответил Сен-Жермен. - Однако, моя привилегия - это действие, благодаря которому больной либо выздоравливает, либо умирает.
   - Я не понимаю вас, мэтр, - Фезонзак был явно смущен необычайной манерой простого лекаря держать себя.
   А лекарь казался непростым.
   - Взгляните на этого несчастного, - Сен-Жермен указал на бесчувственного де Ле Мана. - Жизнь его не в моих руках, а в руках Божьих. А я всего лишь верный слуга Господа.
   - Согласен. Вы, я вижу, католик, - догадался Этьен.
   - Перед Богом мы все равны, месье. Истина едина, просто разные люди дают ей разные имена.
   Когда Гийом принес таз с водой, лекарь обработал рану, сделал перевязку и при помощи слуги уложил Ле Мана на живот. Мишель уже пришел в себя и глухо стонал.
   - Поза не совсем удобная, месье, но некоторое время вам придется пролежать так, и никак иначе, - наставительно произнес лекарь.
   - Спасибо вам, мой друг, - пробормотал Мишель.
   - Благодарить нужно не меня, месье... - Сен-Жермен стал собираться. - Завтра я навещу вас.
   У входа Фезонзак задержал его.
   - Теперь-то вы можете сказать, как он?
   - Пуля изрядно повредила мышцы, - отвечал лекарь, - в общем, ничего серьезного, бывает и хуже.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ОДИН ДРУГОГО СТОИТ

Хоть на одном барет, а на другом колпак,

Не видно, кто из них - поэт, а кто дурак...

   Жан Пассера
  
   Расспросив Бэма о том, куда делись Ле Ман с Фезонзаком, шевалье де Мортен не стал их преследовать. Во-первых, он уже знал от Лаликбера адрес Фезонзака. А во-вторых, сегодняшняя дуэль давала ему нечто большее: ключ к разгадке графа де Ле Мана. Этим ключом был Байанкур - тот, кто сопровождал дона Андреаса во дворец к королеве-матери, и тот, кого избили швейцарцы на Пре-о-Клер. Нормандец сразу узнал его, хотя и не подал виду. Он понял, что Байанкур ведет двойную игру. И теперь, когда Штудер со своими головорезами отвели раненых по домам, де Мортен, не дождавшись цыгана, решил навестить шпиона Екатерины Медичи.
   Дойдя до указанного швейцарцами дома, де Мортен постучал в дверь. Однако никто не торопился открывать ее. Шевалье постучал еще раз, более настойчиво. Немного погодя он услышал шаги.
   - Кто вы, месье? - прозвучал голос из смотрового окошка.
   - Меня зовут Лекок де Турнемуль, - первым пришедшим в голову именем назвался де Мортен, - передай месье де Байанкуру, что его хочет видеть друг, который сегодня утром оказал ему услугу.
   - Несколько минут придется подождать, месье.
   - Хорошо, если только ты не превратишь каждую минуту в четверть часа.
   Вскоре дверь открылась.
   - Входите, месье де Турнемуль. Мой господин готов принять вас.
   Из прихожей слуга провел нормандца в кабинет. В комнате кроме стола, двух кресел и шкафа с книгами никакой другой мебели не было. Очевидно, это была библиотека.
   - Ждите, - небрежно бросил слуга.
   Де Мортен сел на кресло в ожидании хозяина дома. И хозяин не замедлил появиться.
   Выглядел он безобразно: худой, бледный, с разбитым носом и губой. Глаза его при блеске свечей отдавали желтизной, а нижняя челюсть кривилась в гримасе.
   Де Мортен встал навстречу входящему.
   - Как, месье? - воскликнул де Байанкур, - вы посмели явиться ко мне после того, как ваши солдаты унизили меня и моих друзей.
   - Месье, я не ослышался, вы сказали "моих друзей"? Давайте называть вещи своими именами.
   - Что вы имеете ввиду?
   Де Мортен деланно улыбнулся. - Месье, вы имели неосторожность участвовать в поединке. Кто виноват, что вы себя чуть не выдали.
   - Не выдал?
   - Перестаньте, наконец, ломать комедию, я ведь знаю, вы человек королевы-матери. Разве не так?
   - Чего вы добиваетесь?
   - Правды, месье. Я предлагаю не темнить, и открыть карты. У нас с вами много общего. Я тоже часто меняю маски.
   - Что ж, откроем карты, месье. Только не ровняйте меня с собой. Вы француз, месье, а отдались Испании, а я принадлежу Франции и нисколько не жалею о том, что вынужден занимать при дворе такую незавидную должность. Да, черт меня возьми, я вынужден менять маски, как вы изволили выразиться, менять маску католика на маску гугенота. И это нисколько не задевает моей чести. Наоборот, это делает мне честь, ибо я не хочу, чтобы Франция захлебнулась в междоусобицах, и сделаю все от меня зависящее, дабы избежать этого.
   - По-моему вы слишком много на себя берете.
   - Пусть так, но высокие цели, хотя и не выполненные, дороже низких и достигнутых.
   - Ваши высокие цели, месье, сегодня чуть не стоили вам жизни.
   - И вы пришли, чтоб из моих уст услышать слова благодарности. В таком случае благодарю вас за то, что вы не выдали меня моим друзьям.
   Последние - "моим друзьям" де Байанкур произнес громче обычнее, но де Мортен, казалось, пропустил их мимо ушей.
   - Я рад услышать от вас слова благодарности, - отвечал он, хотя, по правде сказать, мне бы хотелось, чтоб они прозвучали в несколько иной форме.
   - В какой же? - Байанкур сел и указал на свободное кресло нормандцу.
   - Прежде чем просить вас оказать мне одну любезность, я хочу сказать вам, что вы меня не за того принимаете. Я также как и вы служу Франции, но только иным способом.
   - Каким же? - де Байанкур с удивлением взглянул в лицо де Мортена.
   - В точности таким же, как и вы.
   - Ах, вот как? Кому же вы тогда служите, позвольте вас спросить?
   - Я думаю, скоро вы это узнаете.
   Де Байанкур усмехнулся.
   - Понятно, вы мне не доверяете, - продолжал де Мортен, - но скажите, если б я служил Испании, неужели я бы дал спасти вас сегодня утром, неужели я был бы настолько глуп, чтобы затем придти сюда? Знайте же, я пришел к вам только потому, что наши цели одинаковы, - нормандец замолчал и посмотрел на Байанкура.
   - Чего же вы хотите? - спросил тот
   - Сущий пустяк, расскажите, если можно о графе де Ле Мане.
   - Тьфу, черт меня возьми, второй день у меня на слуху это имя. Чем не угодил вам этот дворянин?
   - Месье де Байанкур, Франция и Испания пока еще одной веры. Мне кажется, что гугеноты замышляют не только против Испании, но и против Франции, - без зазрения совести лгал де Мортен. Он вновь применил свой любимый способ вытягивания информации.
   - Иными словами, вы утверждаете, что гугеноты готовят заговор.
   - В самую точку.
   - Но кто поверит в этот бред? Откуда у вас столько уверенности?
   - А я считал вас осведомленным получше меня, не уж-то я ошибался?
   - В каком дерьме вы копались, чтоб раздобыть такие сведения? Вероятно, вас ввели в заблуждение.
   - Возможно. - Де Мортен снова замолчал и через несколько мгновений произнес. - Есть одна марионетка. Ее дергают за нити некие иностранные вельможи, при поддержке принца Оранского, разумеется. Я предполагаю, что имя этой марионетки граф де Ле Ман, - объявил нормандец.
   - Так! - выдохнул Байанкур, - надо же, на аудиенции у Колиньи он казался безумным оракулом, либо, по крайней мере, человеком Гиза, как уверял меня Ледигьер.
   - Вы испытывает угрызения совести, месье?
   - К чему такие вопросы?
   - И все же?
   - Спросите лучше себя, месье.
   - Я нет. Меня как видите, не мучает совесть за то, что я предаю одних ради других. В свое время у меня просто не было иного выбора. Так сложилась жизнь. Я знаю, что это не оправдывает меня в глазах Всевышнего. Я, несомненно, попаду в ад и не собираюсь вымаливать себе прощение. И поэтому моя совесть молчит, или может быть, ее вовсе нет. А тех, кого она тяготит, жалкие трусы. Их тяготит собственный страх, который они привыкли называть совестью. Кто такой граф де Ле Ман? Это человек, который внял своему трусливому голосу и в последнюю минуту решился предупредить гугенотов, чтоб они отказались от своих замыслов. Вы сказали, что этот месье безумный оракул; Кассандру тоже считали безумной, а, между прочим, она говорила правду. - Де Мортен вспомнил книгу пророчеств Нострадамуса, изъятую у Мишеля. - А что касается Гиза, то ему, изменили, вот и все. Расскажите, месье, что произошло между адмиралом и графом де Ле Маном, и мы подумаем вместе...
   - В нашем деле следует думать одному, но почему бы ни сделать вам любезность, о которой вы просите. - И Байанкур приступил к повествованию. - Все произошло вчера утром. Один дворянин из свиты Колиньи привел к нему графа, и граф сказал, что он якобы является учеником покойного Нострадамуса. Но не просто учеником, а толкователем знаменитых катренов мэтра, о событиях, которые должны произойти в будущем. Помните, когда-то они наделали много шума*.
   - Не припоминаю, - ответил нормандец.
   - Не важно. Важно другое. Граф сказал, что ему удалось расшифровать часть из них.
   - Любопытно, - не сдержался де Мортен.
   - Он, дескать, обнаружил в катренах какие-то предупреждения, адресованные не иначе как гугенотам. Предупреждения, главным образом, касаются последствий похода во Фландрию. - Теперь настал черед хитрить Байанкуру. Похоже, общение с Екатериной Медичи шло ему впрок. - Ибо в этой войне гугеноты потерпят поражение. Такому заявлению никто у адмирала не поверил, вдобавок ко всему нашелся человек, знавший ранее графа и смеющий утверждать, что он подослан герцогом Гизом, чтобы нарушить планы Колиньи. В итоге мнения разделились, и, когда граф де Ле Ман уходил, одни кричали ему в спину "безумец", другие - "соглядатай Гиза". Ни с тем, ни с другим нельзя согласится. Для безумца он слишком умен. А Гизу он теперь не служит, я узнавал лично.
   - Уж не сам ли Гиз известил вас об этом, - подшутил нормандец.
   - Какая разница кто. Но и нельзя согласится с тем, что граф говорил правду.
   - Вы правы. Когда человек говорит во всеуслышанье: "верьте мне", это значит - он лжет.
   - В том, что он служит Оранскому, я тоже сомневаюсь, так как Оранскому, выгодно, чтобы Франция выступила во Фландрию.
   - Тогда кто, по-вашему, этот граф де Ле Ман?
   - Я охотнее поверю в то, что он в сговоре с Мидльмором.
   - Что? С английским послом?
   - Да. Англия не может допустить расширения ни Франции, ни Испании. Кому как ни ей невыгодна война между этими странами, зато выгодно состояние войны.
   - Как интересно, - медленно проговорил де Мортен, - примите мои поздравления, месье, мне кажется вы на правильном пути. Наверное, так оно и есть. Я совсем не подумал о том, что граф на службе у королевы. - На лице его появилось выражение глубокой задумчивости, как будто он решал какую-то сложную дилемму.
   Помолчав некоторое время, он встал и, поблагодарив Байанкура за "откровенный разговор", вышел на улицу, сохраняя на лице все то же выражение раздумья. Де Мортен действительно раздумывал. Но отнюдь не над открытием, которое ему подарил Байанкур. Он размышлял над тем, как быстрее проверить эту, возможно, заведомо ложную версию и отчитаться в этом перед Лазальей. Не особенно-то он поверил Байанкуру, но ничего не оставалось, как просмотреть предложенный им вариант.
   А Байанкур, глядя в окно на уходящего де Мортена, думал свое. Попытавшись навязать нормандцу байку о де Ле Мане, он тем самым хотел сбить его с толку. В свою очередь, не поверив рассказу де Мортена о гугенотском заговоре, он все-таки задался вопросом при случае разобраться в этом деле, поскольку, чем черт не шутит - может, и всплывут какие-нибудь факты.
   Увы, шпионы есть шпионы, они никогда не бывают искренними, но искренне желают убедить в своей искренности других.
  

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

СОГЛАШЕНИЕ

   - Доверьтесь мне, и вам будет хорошо.
   Бонавантюр Деперье
   Новые забавы и веселые разговоры
   Вскоре де Мортен уже стучался в двери дома дона Андреаса. Слуга Бернар, как всегда, открыл ему.
   - Хозяина нет, месье, он приказал передать, чтобы вы явились не позже полуночи, - сказал слуга.
   - Хорошо, я приду, - ответил шевалье и вышел из дома.
   Повернув за угол, де Мортен почувствовал на рукаве чье-то прикосновение. Машинально схватившись за эфес рапиры, он остановился и с неприязнью взглянул на того, кто посмел нарушить его покой.
   Прохожий со шрамом на лице, одетый в черное однотонное платье, поверх которого была мантия, ни сколько не смутился. Одной рукой он держался за шпагу, другой - протягивал де Мортену лист бумаги, сложенный вдвое. Нормандец развернул его и прочел:
   "Шевалье де Мортен, если у вас есть дела, советую отложить их ненадолго. Следуйте за подателем сего письма".
   Ниже стояла приписка.
   "P.S. Не вздумайте противиться моей воле. Это вас ни к чему хорошему не приведет".
   Ни подписи, ни печати, скрепляющей письмо, не было.
   - Что это значит? - хмуро спросил де Мортен.
   - Это значит, что вам следует поступать так, как там написано.
   - От кого вы пришли?
   - В записке все изложено, месье.
   - Глупая шутка, - сказал де Мортен, сжав эфес рапиры.
   - Глупая шутка хвататься за шпагу, когда с вами разговаривают вежливо, - услышал нормандец за своей спиной.
   - Де Мортен медленно повернул голову. Юноша в суконной куртке с подозрительно оттопыренными полами, за которыми вполне мог оказаться пистолет, поглаживал подбородок и натянуто улыбался.
   "Дело дрянь!" - мелькнула мысль в голове де Мортена. Он скомкал письмо и сунул его в рукав камзола. Несколько мгновений он стоял в нерешительности, обдумывая как ему поступить. Человек со шрамом смотрел на него выжидающе.
   "И ведь не нападешь на этого мерзавца, - думал, глядя на него де Мортен, - вот если бы он был один... Нет, нужно согласиться, а дальше будь что будет".
   - Куда идти? - спросил де Мортен человека в мантии.
   - Идите за мной, - коротко ответил тот.
   А юноша остался стоять, провожая их взглядом. За всю дорогу посыльный ни разу не оглянулся, будто знал, что де Мортен не отстает от него. Это настораживало нормандца, который сам беспрестанно оборачивался, ища невидимых сообщников странного провожатого. Де Мортен подумывал даже всадить кинжал в бок этому самоуверенному нахалу, но это он всегда успеет сделать.
   Вдруг де Мортен увидел лицо какой-то старухи, наблюдавшее за ними из-за косяка двери одного дома. Встретив его взгляд, старуха, спрятав голову, потихоньку затворила дверь. На мгновенье де Мортену показалось, что весь мир следит за ним.
   "Дьявол!" - выругался про себя нормандец. Отбросив эту сумасшедшую мысль, он устремил глаза в землю.
   Наконец, они подошли к заставе Сержантов, где около караулки прохаживались несколько гвардейцев и остановились возле дома с растущим вокруг остролистом.
   Человек со шрамом открыл дверь и запустил нормандца. Поднявшись на второй этаж, они вошли в небольшую комнату. Человек со шрамом предложил де Мортену одно из кресел и недалеко от него присел сам.
   Де Мортен не знал, что и думать. Во всяком случае, если б его хотели убить, его бы уже убили. Значит, от него что-то хотят. В ожидании неизвестно чего он развалился в кресле.
   Когда прошло минут пять, де Мортен с наигранной улыбкой обратился к своему проводнику:
   - Ну и что дальше? Я уже передохнул и достаточно заинтригован. Нетерпение мое возросло настолько, что я уже не могу спокойно сидеть и ждать. - И затем более серьезно добавил: может быть, вы все-таки дадите хоть какое-то объяснение, ну хоть чуть-чуть.
   - Всему свой черед, месье, - только и сказал проводник, и вновь молчание повисло в комнате.
   Двери медленно открылись. В комнату вошла Жанна де Сент-Йон в темном строгом одеянии.
   Человек в мантии встал и почтительно поклонился ей. Де Мортен тоже поднялся с места и устремил взгляд на незнакомку.
   - Зовите меня просто мадам, шевалье де Мортен, - заговорила Жанна.
   - Как вам будет угодно, мадам, - с поклоном ответил нормандец.
   Жанна села в кресло, приготовленное для нее, с подлокотниками в виде львиных лап. Вслед за ней сел человек со шрамом. Повелительным жестом она указала де Мортену последовать их примеру, и он подчинился.
   - Итак, вы приняли наше приглашение, - сказала мадемуазель де Сент-Йон. - Я очень рада за вас. Думаю, вы разделите со мной всю мою радость, когда узнаете, что я хочу вам предложить. - Она замолчала, и де Мортен прочитал в ее взгляде отнюдь не издевку, но какую-то скрытую лукавость. - Я знаю, что вы умны и храбры. Эти качества я более всего ценю в людях, - продолжала Жанна, - я хочу поручить вам одно важное дело. Его способны выполнить только вы один.
   - Почему я, мадам? У вас, наверное, есть слуги поотважнее меня. - При этих словах де Мортен посмотрел на человека со шрамом, который, столкнувшись с ним взглядом, криво усмехнулся.
   - Потому что теперь с вами будут заодно не тупые наемники, а люди, которые привыкли руководствоваться разумом, - объявила Жанна.
   "Посмотрим, много ли ты знаешь, - подумал де Мортен, - мы с тобой немного поиграем".
   - Что вы хотите мне предложить, мадам?
   - Я хочу предложить вам закончить то, что вы успешно начали.
   - А что же я начал?
   - Не делайте из себя дурака, шевалье, вы падаете в моих глазах.
   - Я только хочу уточнить, мадам, у меня много дел. Я служу человеку, отцу, которого служил мой отец. Мне бы не хотелось его предавать, я ему многим обязан.
   - Вы предали его еще при жизни вашего отца, - с холодной усмешкой проговорила мадемуазель де Сент-Йон.
   Удар был нанесен мастерски. Нормандец опешил. Если этой даме известно, что он когда-то служил герцогу де Гизу, значит, она знает, кому он служит теперь. Что за человек рассказал ей о нем такие подробности? "Я убил бы его собственными руками", - подумал де Мортен, - "А заодно и тебя, очаровательная бестия".
   - И все же, мадам, я хотел бы получить более подробные разъяснения.
   - Значит, вы согласны разделить свое участие в нашем деле?
   - Да, - выдавил нормандец.
   - Хорошо. Для начала мне необходимо знать, куда делся человек, которого желает видеть сеньор Лазалья?
   - Мне это самому неизвестно, мадам.
   - Разве у этого человека нет дома?
   - Не знаю.
   - Как же вы встретили его?
   - По воле провидения, мадам. Он ужинал в том трактрире, где часто ужинаю я, и если бы ни его друг, он был бы у меня в руках.
   - И вы больше не пытались напасть на его след?
   - Пытался, мадам, пытался, но не всегда поймаешь фортуну за хвост.
   - Не прибедняйтесь. Хвост-то как раз остался в ваших руках. - Намек был сделан на книгу Нострадамуса, - значит, вы утверждаете, что потеряли его?
   - Да.
   - И что, сейчас вы совсем не знаете, как найти этого человека? Известны ли вам люди, которые знают где его искать?
   - Трудно сказать, мадам, - ответил нормандец.
   - Я понимаю вас, шевалье. - С этими словами Жанна встала и приблизилась к де Мортену.
   Де Мортен и человек в мантии тоже встали.
   Мадемуазель де Сент-Йон сняла с себя перстень и отдала его нормандцу.
   - Этот алмаз стоит целого состояния, шевалье.
   Нормандец оценивающим взглядом рассмотрел камень в золотой оправе, затем снял его и, спрятав в эфес рапиры, улыбнулся.
   - А теперь отвечайте четко и не увиливайте от ответа. Назовите мне его имя.
   - Граф де Ле Ман.
   - Кто он?
   - Приезжий католик, который позавчера встречался с адмиралом Колиньи.
   - С какой целью он встречался с ним?
   - Это нам предстоит еще выяснить.
   - Хорошо. Как нам его найти?
   - Очень просто.
   - Просто?
   - Он никуда не денется, пока не залижет рану.
   - Вы дали уйти раненому? Я поражаюсь вам, шевалье, - с упреком сказала Жанна. - Что же вы теперь намерены делать?
   - Продолжить поиски, - лаконично ответил де Мортен.
   - Но как?
   - Через его друга, который помог ему спастись.
   - Прекрасно! - подчеркнула Жанна. - Тогда действуйте, но теперь... вместе с моими людьми. Сколько бы вам не платили за поимку месье де Ле Мана, вам заплатят гораздо больше, при условии, конечно, если он будет жив.
  

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

НАЧАЛО КОНЦА

   Это счастливое время прошло.
   Все изменило свое лицо.
   Жан Расин
  
   Дождавшись возвращения Монтгомери, Фезонзак отправился домой, поручив друга заботам честного Гийома. Всю ночь Мишель метался в бреду. Ему снились рыцари-иоанниты, скачущие во весь опор, танцы и песни людей в белых одеждах, лицо человека в золотой короне, умоляющее о чём-то. Физическая боль и душевные страдания лишили Ле Мана покоя. Только к утру, лихорадка отступила, и ему удалось забыться во сне.
   Открывая глаза, он увидел сидевшего перед собой мэтра Сен-Жермена.
   - Вы проснулись, месье, я лекарь, - проговорил Сен-Жермен, - Гийом уведомил меня о том, что вы спали лишь последние три часа. Как ваше самочувствие?
   - Надеюсь вашими стараниями, я сегодня буду на ногах.
   - Вы сильны духом, месье де Ле Ман. Постарайтесь подняться и сесть на постель. Я заново перевяжу вашу рану.
   Опираясь на руки, Мишель попытался встать. Почувствовав боль в левом плече, он с помощью одной руки продолжил попытку. Наконец, он встал.
   - Отлично, месье, - похвалил Сен-Жермен и преступил к перевязке.
   - Я уверен, что это перевязка последняя, мэтр и эта царапина позволит мне исчезнуть из города уже сегодня вечером.
   - Не знаю, не знаю, но, пожалуй, в постели больше не стоит валяться, месье. Если уж вам неймется покинуть этот город, начните с малого: ходите по комнате, устанете - передохните и снова принимайтесь за ходьбу. Завтра прогуляйтесь по улице, а послезавтра, так и быть седлайте коня.
   - Так не пойдет, месье, я должен убраться отсюда скорее.
   - Я выполнил свой долг врача, далее поступайте, как сочтете нужным. Гийом, помогите господину лечь поудобнее.
   Ни сказав более, ни слова, Сен-Жермен вышел из комнаты. Спустя минуту, Гийом принес завтрак: омлет и бургундское.
   - Подкрепитесь, месье, - вежливо сказал слуга.
   - Спасибо тебе, - поблагодарил Мишель, - а...а где лекарь?
   - Мэтр Сен-Жермен ушел домой, - как ни в чем не бывало, отвечал Гийом.
   - Странно. Почему он не взял с меня денег за лечение и даже не попрощался со мной?
   - Что касается денег, то мой хозяин уже расплатился...
   - А кто твой хозяин?
   - Граф де Монтгомери.
   - Ах, да! Вот, черт! - воскликнул Мишель.
   - А что касается прощания с вами, - добавил Гийом,- то вы уж извините мэтра Сен-Жермена. Он прекрасный лекарь, вы сами убедились в этом. Но у него свои причуды. Прощаться с другими людьми он считает нелепостью.
   - Почему?
   - Потому что все мы когда-то увидимся в царстве Божьем.
   - Оригинал! - отметил Мишель. - Ну, хорошо, иди.
   Гийом ответил поклоном и удалился.
   Поев, де Ле Ман решил последовать совету Сен-Жермена: время от времени прохаживаться по комнате. Поначалу кружилась голова, и ему приходилось часто отдыхать. Постепенно слабость уступила месту уверенности в своих силах, и Мишель убедил себя в том, что он быстро идет на поправку. "Да, если б не Фезонзак, лежать бы мне сейчас в земле, - думал Мишель, - он дважды спас мне жизнь. Нет, все же нельзя так сходу взять и уехать. Я буду просто неблагодарной скотиной. Сначала я должен заплатить долг чести..."
   Мысли Ле Мана прервались шумом голосов, исходящих с улицы. Внезапно послышался топот на лестнице. Распахнулась дверь, и в комнату влетел Фезонзак.
   - Месье де Ле Ман, случилось ужасное, - закричал он.
   - Что произошло? - с тревогой спросил Мишель.
   - Случилось несчастье! Бедный, бедный Колиньи. Боже мой, что теперь будет. Ах, месье, если б вы видели это! Боже мой, какое несчастье, - тараторил гасконец.
   - Погодите, виконт, все по порядку, - прервал его Мишель.
   Фезонзак бросился к столу, дрожащими руками налил себе вина и залпом опорожнил кружку.
   - С...сегодня, - запинаясь, начал он, - по окончании заседания в Королевском совете, король пригласил Колиньи на игру в мяч. После игры адмирал, сопровождаемый своими дворянами, пошел домой и дорогой читал какую-то бумагу. Справа от него шагал месье де Герши, слева - месье де Прюно, - виконт в возбуждении стал расхаживать по комнате взад и вперед. - Мы с Монтгомери тоже были рядом с ним, и по его лицу видели, что он был чем-то недоволен. "Месье адмирал, - обратился Герши к Колиньи, чем вы так взволнованы?" "Шарль не хочет объявлять войну испанцам, - сказал адмирал, - а мы не можем больше сдерживать наших людей". - По мере своего рассказа Фезонзак все более и более входил в гнев. - "Но почему король не понимает этого?" - спросил я у Колиньи. Старик хотел мне что-то ответить, но, обратив внимание на болтающийся шнурок своего башмака, наклонился, чтобы его завязать. - И тут гасконец подскочил будто ошпаренный. - В эту минуту нас оглушил выстрел, Justificam nobis mentem avertere deorum*. О, месье, если б вы слышали этот выстрел. Он превратил нас в глухих тетеревов. Я даже ослеп на секунду. Когда же зрение вернулось ко мне, я увидел адмирала, залитого кровью. Его плечо было в крови, его рука была в крови. Шнурки его башмаков тоже были в крови. "Вы, ранены!?" - крикнул я адмиралу и бросился к нему на помощь. Вы бы видели его лицо, он даже не поморщился. Он был весь в крови, но словно не чувствовал боли. Видит Бог, адмирал самый мужественный человек на земле. Я готов отдать за него жизнь. Что она значит по сравнению с жизнью этого великого человека.
   Мишель вздрогнул. Взгляд его глаз, утонувших под дугами бровей, излучал душевную боль. Он вспомнил об убийстве Франсуа де Гиза, тот был тоже ранен, а потом скончался от ран.
   - "Теперь вы видите, как поступают во Франции с благородными людьми", - воскликнул адмирал, - Фезонзак, рукавом вытер пот, струившейся по лбу, провел рукой по всклоченным волосам и еще подлил бургундского. - Стреляли из окна дома каноника Вилльмура, я видел, как оттуда шел еще дым. Мы перевернули верх дном весь дом, однако убийца удрал оттуда, удрал прежде, чем мы там оказались. Вы слышите, месье, эта змея уползла от нас. Но мы знаем, кто ее подослал.
   - Кто же? - с нетерпением спросил Мишель.
   Лицо Фезонзака почернело от ненависти.
   - Гизы! - вскричал он.
   - Вы уверены? - усомнился Ле Ман.
   - А кто, по-вашему, кроме них мог сделать это?
   - Не знаю. У адмирала много врагов.
   - Все правильно, и самыми злейшими врагами являются Гизы!
   - Поймите, это также нелепо утверждать, как и то, что когда-то дю Мере подослали Шатийоны**
   - Но дю Мере действовал один.
   - Откуда вы знаете?
   - Вы думаете, Колиньи обречен? - Этьен сжал кружку обеими руками, который он все еще держал, но не дал воли чувствам. Он понимал, что убийство герцога Гиза было выгодно Колиньи, только очень не хотелось верить в то, что даже ради выгоды адмирал способен поступиться своей честью. Он понимал и то, что покушение на адмирала со стороны Гизов, это всего лишь догадка и не более того, правда, догадки иногда бывают верными.
   - Постойте! - Мишель с ужасом взглянул на реформата. - Насколько мне известно, пули, попавшие в Гиза, были отравлены.
   - Точно, - Фезонзак в растерянности сел на постель и даже не заметил, как прислонил кружку к своей щеке. - И если в Колиньи стреляли по приказу сына, который клялся отомстить за отца, то пули.... О, Боже!
   Какой-то миг никто из друзей не произнес ни слова. Каждый представил в своем воображении, что будет после смерти адмирала. Вдруг Этьен вскочил с постели и кинулся к выходу:
   - Убей меня Бог! Я должен немедленно предупредить адмирала... - Осознав, что в руке у него по-прежнему находится кружка, он повернул назад.
   - И все-таки я чувствую: это начало конца, - задумчиво произнес Ле Ман, а про себя подумал: "Кажется мой кошмар обращается в явь. И я начинаю догадываться о тех словах, которые я должен был услышать в моем сне".
   - Ну, нет! Сама судьба заставляет держать нас порох сухим. И значит, мы не дадим перебить себя, как свиней. - Фезонзак с грохотом опустил кружку на стол, оставшееся на дне вино расплескалось. - Нет! - вскрикнул он. Голос его приобрел прежнюю твердость. - Святые воители, мы будем защищаться, клянусь вам!
   - Да как вы не понимаете! - Мишель сделал резкое движение навстречу реформату и застонал от острой боли в спине. - Два дня назад, с такой же уверенностью вы сказали, что, несмотря ни на что, вы сумеете оградить адмирала от напастей. Не хочу вас больше упрекать, Фезонзак, только не дразните судьбу, умоляю вас.
   - А я и не дразню. - Лицо Этьена исказилось нервной усмешкой. - Да, сегодня мы потерпели поражение, но теперь ничто и никто не сумеет застать нас врасплох, вот увидите. И если мы умрем, то умрем, защищая истинную веру. Тот, кто сражается за святое дело, не должен бояться смерти. Я ухожу, прощайте! - И Фезонзак поспешил к раненому Колиньи.
  

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

МАТЬ И СЫН

   Если случится мне вас потерять,
   я прикажу похоронить меня заживо
   вместе с вами.

Екатерина Медичи

Из письма к своему сыну Генриху

   Всякая надежда, что во Франции воцарится долгожданный мир, исчезла с известием о покушении на вождя протестантов Гаспара де Колиньи.
   - Что! Опять? - воскликнул Карл IX, узнав об очередном злодеянии, - неужели у меня никогда не будет покоя. - Швырнув ракетку наземь и оставив игру в мяч, король спешно направился в Лувр, где распорядился принять несколько неотложных мер: дворцовой страже и городскому ополчению усилить наблюдение за городскими воротами; всем католикам, живущим на одной улице с адмиралом, немедленно покинуть свои дома и оставить их протестантам, чтобы те почувствовали себя в полной безопасности; лучникам, арбалетчикам и аркебузирам на всякий случай собраться на Гревской площади, перед ратушей.
   Королева-мать, как всегда стоически, встретила злую весть. Но кто знает, какие переживания и страхи родились в ее душе, и не за поддержкой ли поторопилась она к своему любимому сыну Генриху Анжуйскому. В страшные минуты она старалась быть рядом с ним. Что делать, женщина, какой бы она ни была, всегда остается женщиной, она нуждается в мужской защите. Даже такая грозная государыня как Екатерина Медичи, отчаявшись, вполне могла быть слабой и нерешительной. Но этой слабости никто никогда не видел. Все видели лишь маску строгости и холодного рассудка. А что скрывалось за этой маской, вряд ли кто задавался таким вопросом.
   Королева-мать застала сына в одиночестве.
   Герцог Анжуйский застыл у окна, видимо о чем-то размышляя. Еще не так давно он был героем Парижа, смелым полководцем, удостоенным папой Пием V шпаги чести и сумевшим дважды разбить гугенотов под Жарнаком и Монконтуром. Теперь при виде этого победителя, казалось, что вся его воинственная энергия иссякла. Это казалось бы тому, кто видел его впервые. Всякий бы тогда сказал: "холодная неподвижность и остекленевший взгляд сродни, пожалуй, дряхлому старику, а не молодому человеку, в ком еще не остыла кровь". Между тем, это непроницаемое лицо скрывало беспокойство. Сейчас, как никогда Генрих Анжуйский походил на свою мать.
   - Так скоро, мадам? - герцог обернулся лишь тогда, когда паж закрыл дверь за Екатериной Медичи, - я только что отправил к вам дю Гаста с просьбой принять меня, а вы сами явились ко мне.
   - Наши желания совпали, сын мой, я так спешила к вам, что опередила даже вашего посланца.
   - Мадам, нас никто не слышит, можем ли мы сейчас говорить откровенно?
   - Конечно, Анри, конечно.
   - Мадам, вы помните наш недавний разговор, о старой ненависти герцогини Немурской к адмиралу Колиньи.
   - Безусловно, Анри.
   - А помните ли вы, как я был зол на адмирала, когда он месяц назад на Королевском совете позволил себе дерзко разговаривать с вами, когда в его словах прозвучала неприкрытая угроза.
   - Анри, вы могли бы лишний раз пощадить чувства вашей доброй матери.
   - Простите, мадам, ради Бога, простите. Признаюсь вам, я был зол на адмирала настолько, что вызвал тогда, не трудно догадаться с какой целью, одного из верных офицеров моей гвардии.
   - Шарля де Лувье шевалье де Моревера, - тихо, как бы сама себе произнесла Екатерина
   - Откуда вы знаете? - удивился герцог Анжуйский.
   - Анри, когда вы совершаете не совсем разумные поступки...
   - Матушка! - смутился герцог, - я...
   - Да, Анри, - с укором повторила королева-мать, не щадя самолюбия любимого сына, - именно так, не совсем разумные поступки. Я должна их предвидеть, я ваша мать, и если не поздно попытаться исправить положение дел. Однако к счастью вы не успели сделать ничего такого, о чем нам стоило бы жалеть. Моревер от вас вернулся ни с чем, значит вы передумали?...
   - Кто, вам мог все это рассказать, мадам?
   Глаза матери дали понять сыну, что его вопрос останется без ответа.
   - Хорошо, мадам, - смирился герцог Анжуйский. - Да, я хотел смерти адмирала, потому что мой царственный брат и ваш сын Шарль последнее время имеет привычку прислушиваться к его советам, а не к вашим. Но вы правы, я так ничего не предпринял, чтобы осуществить эту затею.
   - И правильно сделали.
   - Но сегодня, то, что случилось сегодня... Я не знаю, словно кто-то прочел наши мысли, словно кто-то посмел посмеяться над нами. Неужели и вправду Гиз отважился бы на это. Или, все-таки, герцогиня Немурская с ее упрямством, решила отомстить?
   - Сын мой, сейчас не время думать, кто виновен в покушении на Колиньи.
   - Вы правы, мадам, нужно что-то предпринять. Нужно успокоить народ.
   - Я пришла посоветоваться с вами.
   - Я тоже хотел с вами посоветоваться, но сначала вы, говорите вы, матушка.
   - Я предлагаю немедленно пойти к королю и затем всем вместе отправиться навестить раненого Колиньи.
   Герцог Анжуйский широко раскрыл глаза.
   - Матушка, я то же самое хотел вам предложить, клянусь вам!
   - Вот видите, сын мой, не только наши желания, наши мысли совпадают. Это, значит, что мы по-прежнему любим друг друга.
   - Матушка! - Сын бросился в объятья матери. Сейчас ни он, ни она не могли говорить наперекор всему тому, что творилась в их душах.
   - О, это дурное предзнаменование, - проронила королева-мать, нежно отстраняя от себя герцога.
   - О чем вы, матушка?
   - Сегодня пятница. А я считаю пятницу несчастным для меня днем.
   - Почему?
   - Потому что именно этот день, когда король, ваш отец, был смертельно ранен, принес мне в особенности и всему королевству много несчастий.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

НА УЛИЦЕ БЕТИЗИ

   Ничто так часто не отсутствует, как присутствие духа.
   Антуан де Ривароль

   Пока Королева-мать и герцог Анжуйский принимали решение, улица Бетизи наводнилась гугенотами. Сюда пришли все те, кому далеко была не безразлична жизнь Гаспара де Колиньи. Гнев, страх и растерянность переплелись в один клубок у дома, где находился предводитель протестантов. Страсти сильно накалились с приходом королевского врача Амбуаза Паре. Не долго думая, тот сделал привычную для него жестокую операцию: отрезал адмиралу то, что осталось от указательного пальца правой руки, а затем извлек свинец, застрявший в локте левой. Колиньи обладал удивительным мужеством. Когда лекарь кромсал его плоть, он не издал не единого стона. Зато соратники адмирала принимали чужую боль как свою. Телиньи в злобе сжимал кулаки, Ла Рошфуко не находил себе места и от волнения кусал губы, а юные король Наваррский и принц Конде заливались слезами.
   - Друзья мои, - обратился к ним адмирал, после того как врач закончил свое дело, - к чему эти слезы? Сам я считаю за честь получить подобное ранение во славу Господа.
   - Они заплатят за это! - вознегодовал Телиньи.
   - Кто это, они? - заметил Монтгомери.
   - Гизы! - почти в один голос закричали де Герши и де Прюно.
   - Мы отомстим! - прозвучал решительный призыв Генриха Наваррского.
   - Да, мы будем мстить! - подхватил его принц Конде.
   - И жестоко! - добавил Пардайян.
   - Но мы потребуем королевского возмездия, - подчеркнул Франсуа де Ла Рошфуко.
   - Господь велит прощать! - Это был голос дочери Колиньи, единственной женщины, которая была здесь.
   На мгновение все яростные крики смолкли.
   - Господа, вы уверены, что именно Гизы, а не кто другой совершили то, в чем мы их обвиняем? - сказал Монтгомери.
   - Вполне, - ответил за всех Телиньи.
   - В содеянном я тоже подозреваю господ де Гизов, - с мертвенно-бледным лицом добавил адмирал. - Однако не в этом дело. Я уже давно знаю, что не должен страшиться смерти. Сегодня Господь даровал мне жизнь и значит еще не все потеряно.
   - Что означают ваши слова, месье? - воскликнул зять адмирала.
   - Вы помните вчерашнее предупреждение нам всем, о том, что ждет нас в Париже?
   - Вы говорите о страшном пророчестве графа де Ле Мана, месье де Колиньи? - уточнил Герши.
   - Да.... Видит Бог, я не боюсь смерти, но я не хочу, чтобы она грозила всем протестантам во Франции... - адмирал закашлял и попытался сесть - Помогите мне, - попросил он находившегося подле него Амбуаза Паре.
   - Вам лучше лежать, месье, вы и так потеряли много крови, - сказал лекарь, но все же помог адмиралу присесть.
   Колиньи как будто не обратил внимания на это замечание и произнес:
   - Слуги уйдите, я хочу, чтобы здесь остались одни дворяне, вы тоже можете остаться дочь моя, - сказал он дочери. - Я хочу рассказать вам то, - начал Колиньи, - что не должно выходить за пределы этого дома. Вы все должны поклясться мне в этом.
   - Мы клянемся! - воскликнул король Наваррский.
   - Клянемся! - ответили все остальные.
   - Хорошо! Я верю вам. - Из горла адмирала вырвался какой-то глухой звук, и он снова закашлял. - Вчера, после того, как ушел граф Ле Ман, ушли вы, мои верные друзья, меня мучили сомнения, и я попросил Господа Нашего дать мне знак на следующий день, знак благодаря которому я мог бы понять одобряет ли Он все наши помыслы, все наши действия. И теперь, после того, что случилось со мной сегодня, я с горечью в сердце понял...- Колиньи замолчал, закрыв лицо рукой. Кровь просачивалась из ран, но он не обращал на это внимания. Наконец, он убрал с лица руку. Невыразимое страдание читалось в его глазах. Губы его шевельнулись, он продолжал:
   - И может быть сейчас, сказанное мной, для кого-то из вас покажется кощунством, и все-таки... Пока Господь не в силах нас поддержать, и нам придется смириться с этим. Поэтому я принял решение: если король по-прежнему будет против похода на Фландрию, мы должны немедленно покинуть Париж и забыть о своих стремлениях. Я очень желал бы, чтобы король прислушался к моим словам, и думаю, кроме меня никто их ему не скажет. Но если он и теперь не даст своего согласия на союз с принцем Оранским, значит, на то воля Божья и мы уезжаем на юг.
   Все были поражены этим сообщением адмирала. Первые секунды никто даже не смог сказать ни единого слова. Еще бы! Колиньи столько раз говорил о войне с Испанией и уже начал набирать добровольцев, как вдруг все рухнуло, все изменилось в одночасье.
   В ту эпоху человек относился ко всякому роду знамений иначе, чем хотя бы два века спустя, когда пропасть между наукой и религией стала ощущаться в жизни каждого. Пока еще человек верил, но уже не безоговорочно как в незапамятные времена, верил в то, что Высшие силы могут предупреждать, а главное вести по путям своим тех, кто стоит во главе армии или государства. И если соратникам Колиньи не внушал доверия граф Мишель де Ле Ман, то только потому, что он не был их вождем и полководцем. Что же касается самого адмирала, то никто не смел усомниться в его словах, никто даже не допускал саму мысль, что его решение поспешно и ошибочно. Однако...
   "Уж не сошел ли старик с ума"? - подумал Шарль де Телиньи. Когда адмирал окончил рассказ, он сказал:
   - Месье де Колиньи, почти все присутствующие здесь вчера оказались свидетелями предупреждения графа де Ле Мана о неясных событиях, влекущих за собой ужасные последствия. Месье де Ледигьер как вы помните, говорил, что этот человек служил Гизу, и что ему не следует доверять. Господа, разве вы не улавливаете связь? Сегодня, по вине Гизов пролита кровь нашего предводителя. Возможно, граф де Ле Ман знал о покушении, но не решился рассказать обо всем сразу, или, скоре всего, он действовал по приказу герцога де Гиза.
   - Если это так, он заслуживает смерти, - воскликнул Пардайян.
   - Надо найти этого человека, найти, во что бы то ни стало, - предложил де Прюно.
   - Господа, граф де Ле Ман не входит в число дворян герцога де Гиза, - с твердостью сказал Монтгомери.
   - Что вам о нем известно, месье? - осведомился Ла Рошфуко.
   - Если бы он замышлял недоброе, он не был бы сейчас тяжело ранен, - ответил тот.
   - Ранен? Откуда вы знаете, граф? - с сомнением спросил Телиньи
   Внезапно с улицы усилился шум людских голосов.
   - Что там такое? Кто-нибудь, узнайте что случилось? - попросил Колиньи.
   В тот же миг за дверью послышались топот и крики:
   - Остановитесь, месье, туда нельзя!
   - У меня срочное сообщение к адмиралу!
   Де Прюно, находившийся ближе всех к выходу, направился к двери. Но не успел он до нее дотронуться, как она открылась перед его носом.
   У порога стоял виконт де Фезонзак, удерживаемый множеством рук.
   - Отпустите его, - чуть слышно произнес Колиньи.
   Слуги повиновались.
   - Месье адмирал, я видел как король со свитой выходили из Лувра, возможно, что кортеж его величества направляется сюда, - провозгласил Этьен и, поклонившись, вышел за дверь.
   Пока раздавались возгласы удивления, недоверия, одобрения и подозрительности, де Фезонзак розыскал Амбуаза Паре.
   - Мэтр Паре, проверьте пули, попавшие в адмирала. Кто знает, вдруг они отравлены.
   - Не беспокойтесь, месье. Дабы предотвратить любую опасность мы дали адмиралу, настой против яда.
   - Слава Богу, - Фезонзак вернулся к адмиралу и встал рядом с Монтгомери.
   - Месье де Колиньи, - обратился последний, - разрешите мне удалиться.
   - Идите, граф, конечно, - позволил адмирал.
   Старик Гаспар прекрасно понимал, что он избегал встречи с королем из-за рокового поединка в Турнели*.
   Монтгомери поклонился и быстро зашагал к выходу.
   Шум с улицы нарастал. В нём уже различались крики "Правосудие!" и "Смерть Гизам!"
   - Они идут, - заметил Герши, смотревший в окно.
   Вместе с королём явились королева-мать, герцоги Анжуйский и Алансонский в сопровождении маршала Таванна. Протестанты поприветствовали их величеств поклоном.
   - Сир, простите меня за то, что я не могу вам оказать должных знаков приличия, - заговорил первым Колиньи.
   - К чему церемонии между нами, мой отец, - горячо ответил Карл, - вы же знаете, как я ценю вас.
   - И поэтому, ваше величество я обращаюсь к вам с просьбой.
   - Говорите, отец мой, я вас слушаю, я исполню любые ваши просьбы, - поторопился ответить король.
   - Моя верность и усердие в защите ваших интересов обязывают меня умолять вас о том, чтобы не упустить нынешний благоприятный шанс...Ваше Величество вполне ясно изложили свои намерения относительно войны во Фландрии. Но если вы ограничитесь только принятием обязательств, не доводя до конца все то, что было начато, вы подвергните королевство большой опасности...
   - Вы говорите слишком горячо, - заметил Карл, - и я боюсь, как бы ваше столь возбужденное состояние не пошло вам во вред. Клянусь вам, я отомщу за ваши раны, а об остальном дайте мне позаботится самому.
   - В таком случае я прошу вас, сир, дайте разрешение покинуть двор мне и моим людям.
   - Как? - брови короля поползли вверх, - вы покидаете нас?
   - Я не хочу больше никаких недоразумений. Я не хочу, чтобы Париж всколыхнулся от новой гражданской войны, - сказал Колиньи.
   - Недоразумений? Как вы можете называть недоразумением попытку убийства, - вскричал король, - ты, адмирал, принужден терпеть боль, а я принужден испытывать стыд! Да в ответ на такое недоразумение мы обещаем покарать преступников со всей высоты королевского гнева и пусть Небо будет свидетелем нашего возмущения и возмездия. Клянусь честью, они будут наказаны так, что их муки отобьют у всех мятежников охоту и впредь покушаться на жизнь моих друзей!
   - Непременно, - в разговор вмешалась королева-мать, - если это дело оставить без последствий, то и мы в Лувре не будем уверены в нашей безопасности.
   - Отец мой, - воскликнул Карл, - я страдаю душой так как вы - телом! Меня злодеи ранили, меня оскорбили вместе с вами!
   - Благодарение Богу, - произнесла Екатерина, поднимая глаза к небу, - что он сохранил нам нашего неоценимого Колиньи!
   - Как - неоценимого? - усмехнулся адмирал. - Давно ли вы, мадам, предлагали пятьдесят тысяч экю за мою голову?
   - Как вы неосторожны. Теперь вам вредно сердится, - заботливо проговорил король.
   - Сир, я просто хочу уехать вот и все. Оставаться в столице не безопасно.
   - Чего боятся, отец мой. Нет, я не отпущу вас.
   - Месье адмирал, а почему бы вам не переехать в Лувр, - предложила Екатерина Медичи. - Мы поселим вас в покоях моей дочери Маргариты. - Флорентийка слукавила. Кому, как ни ей, мешал адмирал. Но она прекрасно знала, что он откажется от ее услуг.
   - Мадам, если уж месье де Колиньи соблаговолит остаться, то пусть он остается здесь, у себя на улице Бетизи. Тут, по крайней мере, охрана надежнее, чем в Лувре, - с дерзостью заметил Генрих Наваррский.
   Карл резко обернулся и пронзил его таким взглядом, будто говоря всем своим видом, что тот нажил в нем смертельного врага. При этом Анжуйский побледнел, Алансонский нахмурился, а Таванн закачал головой. Лишь Екатерина, внешне себя никак не проявив, казалось, пропустила это заявление мимо ушей.
   Протестанты, невольные наблюдатели всего того, что здесь происходило, с недоверием смотрели на своих бывших врагов, храня полное молчание. Колиньи пришлось разрядить обстановку:
   - Сир, - сказал он королю, - взгляните правде в глаза. Нынешнее сближение партий слишком непривычно для всех нас и может быть очень опасным. Еще один выстрел, еще один удар с чьей-нибудь стороны, и всё погибло.
   - Но потерпи хотя бы пару дней, ни больше, ни меньше, все образуется, мы все уладим, - по-прежнему уговаривал король.
   - Хорошо, ваше величество, я останусь еще на два дня, - уступил адмирал, - но потом, я снова обращусь к вам с покорной просьбой уехать.
   - Значит, ты окончательно решил покинуть Париж?
   - Иного выхода я не вижу.
   Карл задрожал от гнева и выбежал из комнаты.
   - Вы приняли мудрое решение, месье де Колиньи, - теперь Екатерина говорила искренне.
   - Благодарю вас, мадам, - ответил ей адмирал, прикрывая веки.
  

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

НЕПРИЯТНОСТЬ ЗА НЕПРИЯТНОСТЬЮ

   Поближе к очагу, присев на связку дров,
   Я с трубкою в руке задумался глубоко
   О горестях моих, о власти злого рока,
   О том, что чересчур со мною он суров.
   Антуан де Сент-Аман
   Трубка

   Причина, из-за которой Габриэль де Монтгомери оставил Колиньи, была не та, о чем думал последний. Конечно, граф избегал встречи со всем королевским семейством. Но это был всего лишь повод для отлучки, дабы скрыть саму причину. Монтгомери хотел предупредить Мишеля де Ле Мана о том, что того подозревают замешанным в покушении на адмирала. Какая чушь! Он даже при всем своем желании не мог стрелять в Колиньи, ибо просто был не в состоянии этого сделать.
   Придя, домой, Монтгомери нашел Ле Мана с рапирой в руке. Мишель разминался и медленно одну за другой менял позиции.
   - Отлично, вы уже при оружии, тем лучше, - сказал вошедший.
   Мишель опустил рапиру и кивнул ему в знак приветствия. Монтгомери усмехнулся, хотя и ответил тем же.
   - Странно, - сказал он как бы самому себе, - почему я помогаю вам?
   Мишель вложил рапиру в ножны и исподлобья взглянул на человека, ставшего когда-то для истории Франции слепым орудием рока.
   Монтгомери отвернулся, скрестил руки на груди и произнес:
   - Месье, вас хотят видеть те, кто уже видел на аудиенции у Гаспара де Колиньи.
   - Зачем?
   - Вы не поняли меня, граф, - повысил голос Монтгомери, - вас ищут, чтобы обвинить в преступлении, которое произошло сегодня около полудня на улице Сен-Жермен Л'Озерруа.
   - Ах, вот оно в чем дело! - Мишель прикусил губу.
   - Никто, кроме меня и Фезонзака пока не знает, что вы находитесь здесь, но было бы лучше для вас...
   - Было бы лучше для меня, - перебил Ле Ман, - если бы я ушел отсюда. Я правильно понял вашу мысль месье де Монтгомери?
   - Правильно.
   - Действительно, странно! Почему вы помогаете мне?
   - О.... Не требуйте от меня объяснений. Довольствуйтесь тем, что имеете. Кстати, возьмите один из моих камзолов, ваш прострелян и залит кровью. Гийом, - позвал хозяин дома, - принеси мне чёрный колет с серебряным шнуром.
   - Граф, я не стою такой милости.
   - Берите и не рассуждайте, молодой человек.
   Гийом подал Ле Ману камзол, и тот с трудом, не без помощи слуги напялил его.
   - Благодарен вам, месье.
   - Не стоит. Бегите, время дорого.
   - Я ваш должник, граф, и хотел бы расплатиться той же монетой. Не оставайтесь больше в Париже ни на день и если у вас есть друзья, уговорите их покинуть этот город. Поверьте хоть вы мне. Этим, по крайней мере, сохраните свою жизнь.
   - Ле Ман, ваша жизнь в большей опасности, а о себе я позабочусь сам.
   - Тогда прощайте, - сказал Мишель, - и вышел из дома.
   Улица встретила его светом летнего дня. Свет был настолько яркий, что Ле Ман, выйдя из полутемного помещения, зажмурился.
   "Куда же теперь? - подумал Мишель, - к Фезонзаку, и вон из Парижа".
   А между тем Фезонзак, откланявшись адмиралу, спускался с лестницы, и также направлялся на улицу.
   На лестнице было шумно и тесно. Здесь толпились, ни столько любопытные, сколько самые преданные делу реформации люди. Стремившиеся быть в центре событий с момента ранения Колиньи, они желали лично убедиться в том, что их вождь жив и здоров. Но когда им сообщили, что адмирал должен отдохнуть, они с неохотой стали расходиться.
   Уже не первый спрашивал у Фезонзака о самочувствии раненого Колиньи, и он ни кого не оставлял без ответа. "Адмирал завтра будет на ногах", - отвечал он всем одинаково и продвигался дальше. И когда ему осталось пройти еще с две-три ступени до выхода, чья-то рука легла ему на плечо. Этьен в очередной раз хотел повторить то же, что говорил другим: обернулся, как увидел перед собой Телиньи.
   - Виконт, прошу вас уделить мне несколько секунд, - сказал тот.
   - Только сначала мы выйдем на улицу, а то здесь невозможно разговаривать, - отозвался гасконец.
   - Разумеется, - кивнул Телиньи, не отставая от Фезонзака.
   На свежем воздухе им пришлось также медленно пробираться к воротам: двор был запружен лакеями, пажами и лошадьми.
   Молча, двигаясь вперед, Этьен изредка вопросительно поглядывал на Телиньи, но тот ничего не говорил. Так они оказались за воротами и, не сговариваясь, пошли по направлению к "Белой голубке".
   - Послушайте, виконт, - начал зять адмирала, - мне нужен граф де Ле Ман, где я могу его найти.
   - Граф де Ле Ман? Гм... А что случилось? - Фезонзак почесал лоб, изумленно взглянув на Телиньи.
   - Послушайте, Фезонзак. Вам следовало бы знать: этот человек с самого начала всем нам не внушал доверия. Ледигьер не ошибся, он был послан Гизом и не трудно понять с какой целью?
   - Как интересно! И что же это за цель?
   - Меня удивляет ваша слепая доверчивость, месье де Фезонзак. Вы приняли врага за друга. А ведь, вероятней всего, он сейчас сидит где-нибудь и сожалеет о промахе, который был сделан им сегодня.
   - Вы хотите сказать, месье, что он сегодня вместе с королем имел честь играть в мяч и сделал неудачный бросок? - насмешливым тоном произнес гасконец.
   Телиньи фыркнул.
   - Какие броски, какой мяч, вы цинично издеваетесь! Речь идет о серьезных вещах. Практически вся свита уже знает, что ваш друг, пока мы были в Лувре, заряжал аркебузу и караулил у окна несчастного старика. Вы сказали не шутку, а нелепость и довольно глупую...
   - Хорошо, хорошо, - прервал его Этьен. Насколько я понял, вы ищите встречи с графом де Ле Маном, не так ли?
   - Поразительная догадливость. И я думаю, вы мне не откажите в любезности посодействовать в этом предприятии?
   - Я бы рад, но, увы! Граф де Ле Ман вчера уехал из Парижа.
   - Неужели? - с сарказмом произнес Телиньи, - Я думал, он ранен?
   - Ранен? Откуда вы взяли? - В звучном голосе Фезонзака не слышалось не малейшего волнения.
   - Граф де Монтгомери сказал нам об этом.
   Фезонзак на мгновение замолчал, придя в замешательство. И чтобы скрыть свое беспокойство, он снова изобразил удивление на лице и в недоумении произнес:
   - Если граф де Монтгомери сказал об этом, значит, так оно и есть, а что касается меня, то я не знаю где теперь месье де Ле Ман и что с ним сталось.
   - Учтите, Фезонзак, вы присягали на верность Колиньи, а не Гизу. Если вы лжете, вы поплатитесь за это головой.
   Гасконец резко остановился, задетый за живое жестким упреком Телиньи.
   - Не надо напоминать мне о долге. Не для того я ношу шпагу, чтобы любой упрекал меня в том, что я знаю, возможно, даже, лучше вас. Если у месье адмирала есть ко мне претензии, пусть он лично их выскажет, - раздраженно ответил он.
   - А мнение ваших друзей, почтенных дворян свиты адмирала для вас ничего не значит? А ведь я выражаю взгляд большинства и претензии очень многих, так что, если понадобится не только Колиньи, но и каждый из нас скажет вам свое слово, - надменным тоном произнес зять адмирала.
   - А вы? - сквозь зубы процедил Этьен.
   - И я тоже,... как и остальные наши братья по вере...
   - Ах, так, месье. Тогда завтра утром в восемь часов на Пре-о-Клер мы выясним, кто кому может указывать, а кто нет.
   - Это невозможно, виконт.
   - Но я вас вызываю!
   - Я сказал нет! Только не завтра. Мне надо уладить кое-какие дела.
   - Optime, пусть будет послезавтра.
   Фезонзак отвесил поклон, как того требовал этикет, и поспешил на улицу Тиршак.
   На колокольне Сен-Жермен Л'Озерруа пробили часы. Этьен не обратил внимания на количество ударов, но солнце уже начинало клониться к закату.
   Фезонзак довольно быстро добрался до своего дома. Достав ключ, он отворил входную дверь... и услышал за спиной чей-то голос:
   - Месье!
   Этьен обернулся и увидел стоящих за его спиной двух мужчин при шпагах, одетых в черные колеты.
   Один - в мантии, с суровым черствым лицом. Правую щеку пересекал шрам, след от клинка. Он то и дело покусывал губы, бросая хмурый взгляд на прохожих.
   Другой - широкоплечий Аякс* был одет в короткий плащ. В его глазах, было что-то звериное, стоял он твердо и уверенно.
   Этьен почувствовал опасность, но не подал виду.
   - Что вам угодно, господа? - Он поднял брови, как бы, выражая удивление, и принужденно улыбнулся.
   - Мы к вам, месье, - ответил человек в мантии.
   - Слушаю вас внимательно.
   - Нет, мы поговорим в доме. - Щелкнул курок и из-под мантии человека со шрамом выглянул ствол пистолета.
   В мгновение ока Фезонзак оценил ситуацию.
   - Вы не за того меня принимаете, господа, - невинным тоном заговорил он. - Дело в том, что я не месье Фезонзак. Я сам пришел к нему по поводу одного... обстоятельства.
   Человек в мантии, казалось, не ожидал такого ответа. Несколько секунд он молчал, а потом состроил улыбку.
   - А где же тогда... как его... месье Фезонзак? - задал вопрос широкоплечий неизвестный.
   - Он на минутку завернул к одной даме, а мне отдал ключ, велев дожидаться его.
   - Тогда мы тоже подождем месье де Фезонзака вместе с вами, - сказал человек со шрамом, и резко изменив тон, добавил. - Ну-ка быстро в дом и не поднимай шума.
   Этьен не успел ответить, как сильная рука Аякса втолкнула его в открытую дверь.
   Споткнувшись о ступени лестницы, Фезонзак упал на пол. Он попробовал вскочить, но чья-то нога уперлась в его спину, а у горла захолодела сталь кинжала. Тут же его шпага, была отброшена в дальний угол.
   - А сейчас отвечай, если хочешь жить, - пригрозил ему грубый голос Аякса.
   - Молчи, я сам! - властно перебил его человек в мантии, претендующий на главенство в данной обстановке.
   - Что вам надо? - выдохнул Фезонзак.
   - Где твой друг?
   - Какой из них? У меня много друзей.
   - Ты у меня сейчас дошутишься, - лезвие кинжала медленно поползло по коже, оставляя за собой тонкую алую ниточку. - Ты, наверное, еще не понял, с кем имеешь дело.
   Фезонзак замер, боясь вздохнуть и пошевелиться. Про себя он вспоминал молитву.
   - Господи, что здесь происходит? - на лестнице показалась служанка Луиза.
   Не теряя ни мгновения, главный выхватил шпагу и бросился к ней. Дико завизжав, служанка метнулась обратно в комнату, захлопнув на задвижку дверь.
   Взревев от гнева, с побагровевшим шрамом человек в мантии ринулся на дверь, пытаясь выбить ее.
   А Луиза в это время кричала в распахнутое окно:
   - Спасите! На помощь! Убивают!
   Несколько прохожих остановились, оглядываясь. Де Ле Ман, к счастью, уже подходил к дому, когда все произошло. Обнажив рапиру, он помчался на крик, насколько ему позволяла рана.
   Воспользовавшись внезапностью, де Ле Ман ногой распахнул дверь и ворвался внутрь. Аякс только и успел прохрипеть, когда рапира проходила сквозь него. И покуда Этьен выбирался из-под мертвого тела, Ле Ман уже скрестил шпаги со вторым бандитом. Пока Фезонзак подбирал свою шпагу, держась за горло рукой, противник де Ле Мана отбил очередной выпад и выскочил на улицу:
   - Здесь убивают, здесь убивают! - завопил он.
   Тем временем ближайшие соседи, прохожие, услышав топот и звон клинков, окружили дом мадам де Лабрей. Несколько человек, вооружившись, кто палками, кто ножами, толпились возле открытой входной двери.
   Как раз на них-то наткнулся выскочивший человек в мантии.
   - Эй ты, брось меч, - закричал видно самый смелый из толпы.
   - Меня чуть не зарезали! Мой дом грабят! Скорее задержите преступников!
   Несколько смельчаков сразу вбежали в дом, а обладатель шрама припустил в другом направлении.
   - Держите его, - воскликнул Фезонзак, но было поздно; хитрец уже улизнул.
   Вбежавшие в дом люди, выбили у де Ле Мана шпагу и скрутили руки у него за спиной. Ле Ман взвыл от боли и не в силах преодолеть ее, лишился чувств.
   - Не троньте моего друга! - заорал во всю глотку Фезонзак. - Я хозяин этого дома, прочь отсюда!
   - Он бандит, - в оправдание своих действий отозвался кто-то из незваных гостей.
   - Глупец, бандита вы упустили, - Фезонзаку долго пришлось убеждать толпу, что Ле Ман ни какой, ни вор, ни грабитель и вовсе ни убийца.
   Возможно, в другое время никто бы с ним не стал спорить, но сейчас после ранения Колиньи, людям всюду мерещились новые преступления и они волновались по любому поводу.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

  
   Убеждения людей похожи на карты
   и прочие игры.
   Никола-Себастьен де Шамфор
   Максимы...
  
   Не добившись от Фезонзака сведений о Ле Мане, Телиньи вернулся в дом своего тестя. Там его уже ждали человек двадцать. Это были самые близкие друзья адмирала. Поднявшись на второй этаж, чтобы не утомлять раненого, они расположились в одной из комнат.
   - Принесите стулья, - распорядился Телиньи.
   Комната представляла собой просторный кабинет со столом, креслом и шкафом. Адмирал занимался здесь составлением приказов, писем и чтением корреспонденции.
   Когда все расселись, Телиньи обвел присутствующих взглядом:
   - Я не вижу короля Наваррского, принца Конде и графа Ла Рошфуко.
   - Они в Лувре, месье, - ответил Прюно.
   - Не хватает еще капитанов Монтгомери и Ледигьера, а также видама* Шартрского, - заметил кто - то из присутствующих.
   - Что ж подождем их, - Телиньи опустился в кресло.
   - Ледигьер не придет, - сказал Байанкур.
   - Отчего же? - поинтересовался Телиньи.
   - Он лежит в постели с лихорадкой, - ответил Байанкур.
   - А я думал в постели с очередной любовницей, - съязвил Телиньи.
   Все засмеялись, кроме Байанкура, который смерил остряка недовольным взглядом.
   - Наш храбрый д'Обинье тоже болен? - не обращая на него внимания, продолжал Телиньи, - кто-нибудь знает где он?
   - Где же теперь наш задира - поэт? Но даже эхо молчало в ответ, - лениво вставил де Ренель, протирая усталые глаза.
   По зале снова прокатился смех. А Герши, сидевший с Телиньи, сказал:
   - Д'Обинье уж нет второй день, месье, с тех пор как он вчера затеял драку на площади Мобер.
   - Опять дуэль?! - возмутился Телиньи.
   - Говорят с каким-то католиком, - пояснил Герши.
   Дверь широко распахнулась.
   - Граф де Ла Рошфуко, граф де Монтгомери и видам Шартрский, - возвестил слуга, пропуская вошедших.
   - Очень хорошо, - отметил Телиньи.
   Не обращая на всеобщее воодушевление, они молча заняли свои места.
   - Король Наваррский и принц Конде присоединяться к нам позже, - провозгласил Ла Рошфуко.
   - Ну что ж, начнем без них, - Телиньи встал с кресла и поднял руку.
   Посторонние разговоры были прекращены, все глаза устремились на него.
   - Братья! Я призвал вас сюда, дабы вместе с вами решить, что нам теперь делать. После ранения нашего адмирала, одного из храбрейших защитников истиной веры Христовой, который, Слава Господу, остался жив, мы должны быть готовы ко всему. Теперь ясно, у нас с вами есть враги. И они верно рассчитали. Чтобы убить человека, нужно целить в сердце, чтобы сломить нас нужно отнять жизнь нашего предводителя. Самыми злейшими врагами протестантской веры всегда были и остаются Гизы. Только они могли вложить оружие в руки убийц и совершить это подлое преступление. И поэтому мы должны их призвать к ответу, ибо никто, кроме нас самих не сделает этого.
   - Правильно! Долой гизаров, смерть им! - раздались одобрительные возгласы.
   - Братья, - заговорил Монтгомери, выпрямившись во весь рост, - я думаю, нам не следует принимать поспешных решений. Король обещал разобраться в этом деле.
   - Дорогой граф, - ответил ему Герши, - Я ни сколько не сомневаюсь в искренности желания короля помочь нам. Но его величество окружают католики, такие же, как и он сам. А все то, что сегодня случилось, касается только нас, протестантов, ибо, прежде всего мы сами в ответе за нашего адмирала, а не король.
   - Это далеко не так, - сквозь гул разгоряченных голосов возразил Монтгомери, - король отвечает за всех своих подданных и не разделяет их по вероисповеданию, поэтому не нам судить...
   - Король никогда не защищал нас, - перебил его Пардайян.
   - Месье, - обратился к Телиньи самый старший из собравшихся протестантов, на вид, которому было лет семьдесят, - вы что, хотите сами совершить правосудие? Вы хотите снарядить людей и отправиться к Гизам? Вы понимаете, что вы хотите предложить? Да, ведь почти все дворяне Парижа, исповедующие римскую мерзость, смотрят на герцога Гиза как на посланника от Бога для охранения мессы.
   - Месье де Брикмо, - хотел ему возразить зять адмирала.
   - Видно месье де Телиньи не понимает этого, - опередил его Байанкур, - Дайте месье де Телиньи кирасу, шпагу и мушкет, и он разожжет новую гражданскую войну, в которой мы, не ровен час, потерпим поражение.
   - Братья! - наконец, произнес Телиньи, - я сам против этой войны.
   - Что же тогда означают ваши слова? - спросил Байанкур.
   - Совсем не то, что вы думаете, месье, - отвечал Телиньи, - почему вы решили, что я призываю воспользоваться королевским правом вершить суд над виновным? Предпринимать что-либо в свою защиту значило бы оскорбить искренность короля Шарля и его верность своему слову. Но! Хватит ли его величеству сил, чтобы наказать Гизов, этих нерадивых его подданных. Я не призываю вас к оружию, но я говорю вам: мы должны поддержать стремление короля совершить это правосудие и даже защитить его, если придется.
   - Защитить от подлости Гизов? - уточнил Брикмо.
   - Боюсь, что да! - воскликнул Телиньи, - скверные подданные всегда найдут повод, чтобы вооружиться против государя.
   - А я все-таки настаиваю на том, чтобы самим пойти к Лотарингским стервятникам и силой вырвать у них признание в гнусном злодеянии, - гневно сказал Пардайян.
   - Отомстим за нашего адмирала! - поддержали его кое-кто из присутствующих.
   Тут поднялся высокий тучный человек лет пятидесяти, сидевший рядом с Монтгомери. Это был Жан де Ферьер, видам Шартрский.
   - Господа, - начал он, - мне кажется, многие из нас еще не осознают в полной мере, что сегодня произошло. Поверьте, этот выстрел - всего лишь первый выстрел, будут и другие.
   Слова эти были встречены гулом, но видам не умолкал:
   - Месье Байанкур не зря напомнил нам о гражданской войне. Но я убежден, что война уже началась. А раз так, то нам не следует оставаться в неприятельском лагере, а, наоборот, нужно уехать отсюда и как можно скорей. Жители Парижа давно настроены против нас и переносят наше присутствие с едва скрываемой злобой. Они ждут только повода, чтобы напасть на нас. И если мы сами дадим им этот повод мы найдем здесь смерть.
   - Вы пугаете нас точно так же, как пугал граф де Ле Ман, заявив о том, что мы все погибнем, - усмехнулся Ла Рошфуко.
   - Я не знаю этого человека, но убежден, что он прав, - ответил видам.
   - Этот человек приспешник Гиза! - закричал прерывающимся голосом Телиньи, - и, по-моему, это он стрелял в адмирала.
   - Это невозможно, месье, - вступился за Ле Мана Монтгомери, - когда стреляли в адмирала этот дворянин, которого вы второй раз за сегодняшний день обвиняете, так вот этот дворянин сам был ранен и лежал в постели у меня дома.
   Телиньи закусил губу.
   - Братья! - воскликнул Пардайян, - мы слишком сильны, чтобы нас уничтожить.
   - Это только кажется, - молвил видам Шартрский. - Одни только парижские цеха могут собрать людей раза в два больше, чем всех гугенотов, находящихся сейчас в городе.
   - Но король не допустит кровопролития! - заметил Ла Рошфуко.
   - Граф, при всем своем желании король не сможет сдержать за узду фанатичную толпу, - ответил ему видам. - И поэтому мы обречены на гибель.
   - "На глазах всех птиц, напрасно расставляются сети", - цитируя Соломоновы притчи, зевнул Ренель.
   - "А делают засаду для их крови и подстрекают их души", - дополнил Монтгомери.
   - Господа! - снова взял слово видам, - поверьте, покушение на жизнь адмирала - первый акт трагедии, которая окончится избиением всех протестантов. Вспомните о подозрительной кончине королевы Наваррской, вспомните о теперешних мероприятиях для безопасности гугенотов. Парижские заставы за исключением двух закрыты, гугеноты переселяются поближе к дому адмирала. Мы же открыты как на ладони и в любой момент...
   - Вы слишком возбуждены событиями минувшего дня, месье, - прервал его Ла Рошфуко и неожиданно обратился к собравшимся, - господа, чтобы между нами исчезли разногласия, предлагаю не предпринимать никаких действий до завтрашнего дня. Разве мало было того, что сам король со свитою и королевой-матерью явился к раненому адмиралу, а это честь, которой на моей памяти удостаивались немногие. Разве не все слышали торжественную клятву короля отомстить убийцам, не все видели его лицо, опечаленное прискорбным известием. Но, отдавая должное словам месье де Ферьера, видама Шартрского предлагаю отправить кого-нибудь из нас к королю, дабы просить его прислать стражу для совершеннейшей безопасности месье де Колиньи. Между прочим, господа, завтра будет собрано достаточно сведений, чтобы точно определить виновных в преступлении, уже арестованы служанка и лакей де Вильмура. И если Гиз окажется и в самом деле виновным, в чем большинство из нас не сомневается, тогда мы поддержим намеренье короля совершить правосудие.
   Все закивали головами.
   - Да опомнитесь же, вы, слепцы, о каком правосудии может идти речь, когда фитиль подожжен, и город готов взорваться, в любую минуту, словно бочка пороха, - воскликнул видам Шартрский, - я взываю к вашему разуму, наконец...
   - Месье де Ферьер, мы очень уважаем вас и ваше мнение, - заговорил Телиньи, - но большинство собравшихся думают иначе, и так возложим упование наше на Господа Бога, а Он уж рассудит.
   - Что ж, надеюсь, Господь не оставит нас, - вздохнул наместник епископа.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ИСТОРИЯ ЖАННЫ ДЕ СЕНТ-ЙОН

   - Увы! Когда я была девушкой, то не знала забот.
   Жак Ивер
   Весна
   Откинувшись на спинку кресла, Жанна де Сент-Йон дремала. Отблески света заходящего солнца оттеняли серебряные лилии, вышитые на ее черном бархатном платье. Ее наряд отличался от прочих тем, что на нем не было почти никаких украшений: ни золотых позументов, ни причудливых кружев, ни цепочек вокруг шеи, ни брильянтов в волосах. Она как будто пренебрегала всем тем, чем обыкновенные женщины стараются подчеркнуть свою красоту. Она была и без того изумительно красива. Красота, казалось бы, жила в каждой её черточке: в роскошных волосах, выбивавшихся из-под жемчужной сеточки, в тонкой руке, выглядывающей из разрезного рукава, в маленькой ножке, грациозно покоившейся на бархатной подушке.
   Жанне де Сент-Йон было двадцать три года. Мать ее, уроженка Пикардии не отличалась особой красотой и вышла замуж в пятнадцать лет. Со своим будущим мужем она познакомилась при осаде фламандцами ее родного города Сен-Рикье. Произошло это в 1536 году в царствование Франциска I. К городу подступили фламандцы. Их было около двух тысяч, а в Сен-Рикье - только сотня пехотинцев. Будущий отец Жанны граф де Сент-Йон, случайно находившийся в городе, взял на себя командование этим маленьким гарнизоном, который непременно бы не выдержал осады не приди им на подмогу горожане, в том числе и женщины. Женщины самых разных сословий бросали со стен камни, лили кипящую воду и масло и бесстрашно отразили неприятеля, хотя тот делал все возможное, чтобы проникнуть в город. А двое из этих амазонок, одна из которых была будущей матерью Жанны, захватили фламандские знамена. Враг был вынужден покинуть проделанные бреши в укреплениях, отступить и уйти. Молва же разнесла хвалу об этом подвиге женщин Сен-Рикье по всей Франции и Фландрии. Через некоторое время король Франциск посетил этот город, видел его героинь, весьма хвалил их и благодарил.
   А спустя полгода граф де Сент-Йон женился на будущей матери Жанны, этой смелой и решительной девушке, и увез ее в Турень, свое родовое поместье. У них родилось двое детей. Счастье их оборвалось с появлением на свет третьего ребенка, очередной девочки. Графиня де Сент-Йон скончалась в родильной горячке, оставив мужа в безутешном горе. Девочку наскоро окрестили и дали ей имя Жанна. Отец возненавидел свою младшую дочь, считая ее виновницей смерти своей жены. Когда две его старшие дочери вышли замуж, он отдал Жанну на воспитание своей сестре, а сам, уехал из Турени и больше его в родных местах никто никогда не видел. Лишь раз в году граф де Сент-Йон давал о себе знать, высылая деньги своей сестре, всегда одну и ту же сумму в четыреста экю, предназначавшиеся для брошенной им дочери. Тетя несчастной Жанны, тетушка Перонетта, как называла ее сама Жанна, жила в Бордо. Она была вдовой, но потеряла не только мужа, но и почти всех своих детей. Один ребенок у нее умер еще в младенчестве, старшая дочь умерла от болезни, двое сыновей погибли на войне, лишь последний сын был далеко от матери, неся королевскую службу. Жанна стала единственной отрадой тетушки Перонетты. В этом ребенке она обрела всё, что потеряла. Целых одиннадцать лет Жанна была на ее попечении. Тетушка Перонетта обожала свою племянницу, и она платила ей такой же нежной любовью.
   Жанна не получила того, что называется образованием. Своими знаниями она была обязана одному школьному учителю, который жил по соседству с их домом. Уроки его стоили дорого, поэтому тетушка Перонетта ограничилась теми, которые касались чтения и письма, а также азов грамматики и латыни. Недостатки знания Жанна старалась восполнять богатой фантазией и поэтическим дарованием. Она отлично играла на лютне и умела выражать свои чувства стихами. Тетушка Перонетта старалась научить свою воспитанницу и другим полезным вещам: прясть, вязать, шить, вышивать. Но эти женские занятия нисколько не увлекали юную Жанну. Зато она любила скакать на коне, да так, чтобы он несся во весь опор, чтобы при этом волосы развевались по ветру. В четырнадцать лет она завоевала славу амазонки, храброй девушки, черты, которые унаследовала от матери.
   Ее красота и нрав привлекали к себе многих молодых людей. Но среди тех, кто ее окружал, Жанна отдала предпочтение двадцатипятилетнему дворянину с мягкими, элегантными манерами, которые произвели на нее несгладимое впечатление. Это был побочный сын некоего сеньора благородного происхождения. Имел он один недостаток: часто играл в карты, мог выиграть и проиграть за кон сотню экю. Говорили, что бастард этот был женат и проматывает состояние своей жены, иначе, откуда бы у него водились деньги. Между тем он начал ухаживать за Жанной, осыпать цветистыми комплиментами, превознося до небес все ее достоинства. Он поразил девушку не слышанным ею прежде тоном светского человека, привыкшего ко двору настолько сильно, из-за чего она сразу почувствовала себя маленькой серой мышкой. Постепенно она поняла, что влюблена в молодого человека. Те, кто хоть немного знал этого кавалера, видя Жанну в его обществе, постоянно внушали ее воспитательнице, что она не должна разрешать им встречаться, ибо он небезупречен. Тетушка Перонетта, которая любила Жанну больше, чем самое себя, решила серьезно поговорить с ней. Она попросила Жанну на некоторое время воздержаться от встреч со своим кавалером, хотя бы до тех пор, пока не улягутся все эти слухи вокруг него. Вечером, когда бастард, по обыкновению, явился к Жанне, она, едва сдерживая слезы, передала ему слова своей воспитательницы, на что кавалер сказал девушке, что у него действительно есть жена, но он больше ее не любит, потому, как безумно влюблен в другую и не сможет без нее жить и дня. Стоя на коленях, он уговаривал Жанну оставить дом своей тетушки и под покровом ночи уехать с ним в Париж. Жанна не могла поверить этим словам. Ее любовь была так сильна, что всякое подозрение к своему избраннику само по себе было для нее нестерпимо. Теперь она понимала, что от нее требуется, и ответила ему, что ей лучше умереть, чем поступить против своей чести.
   В тот же вечер, ничего не добившись от Жанны, бастард вынужден был уехать из Бордо и больше не возвращался. Все это так опечалило бедную девушку, что не в силах справится со своим горем, она тяжело заболела. Впоследствии Жанна узнала о том, что человек, из-за которого она страдала, возвратился к жене и распродал почти все ее приданное, чтобы расплатиться с долгами. Потом он снова бросил жену, а сам отправился к королевскому двору, где щедро сорил остатками приданного, тратя его на высокородных куртизанок. Это был первый урок для Жанны. Сердце ее было разбито. Она стала думать, что все мужчины бесчестны, вероломны и способны покинуть ее ради другой. Рассудок подсказывал ей, что вначале следует позаботиться о богатстве, а любовь оставить на потом! И теперь, когда она находилась в обществе молодых людей эта мысль не оставляла ее ни на минуту.
   С каждым годом Жанна все больше расцветала. Ее красота сгубила многих бордоских дворян, которые домогались ее руки даже без приданного. Тех, кто был больше всего уверен в себе, она заставляла отчаиваться, а в отчаявшихся вселяла надежду. Природа одарила ее большими способностями. Она пленяла всех величием осанки, изысканностью манер, обходительностью и остроумием своих речей. Ее репутация оставалась безупречной, она никогда не позволяла себе забыть о поставленной цели.
   Но однажды на балу, даваемом в доме одного знатного сеньора, Жанна встретила Фезонзака. В то время он заканчивал учиться в Бордоском коллеже. Сначала девушка восприняла эту встречу как игру. Этьен был младше ее на четыре года. Однако, чем чаще они виделись, тем сильнее она убеждалась (к своему удивлению), в том, что он лишен тех недостатков, которыми обычно наделены молодые люди в его возрасте. Он был далек от честолюбивых помыслов, честен и бескорыстен, прямодушен и вместе с тем учтив. И все же Жанне долго удавалось прятать свои чувства под маской безразличия, и даже при первом признании Фезонзака лицо ее не выразило ни удовольствия, ни гнева. Она боялась подпустить Этьена близко к сердцу, помня прошлый опыт, но и не гнала его от себя. Она могла часами прогуливаться с ним по саду, слушать его пламенные речи и видеть, как он с жадностью хватается за каждую минуту, проведенную с ней. Но ни это прельщало девушку как раньше. Ей хотелось испытать Этьена, чтобы он не на словах, а на деле доказал ей свою любовь.
   Час испытания пришел с возвращением домой последнего сына тетушки Перонетты, кузена Жанны. В один день сын ее сделался полным хозяином своих владений, и никто в доме не решался ему прекословить. Был он милостив лишь к одной Жанне, отметив, что красота ее заслуживает большей любезности. Какое-то время он даже пытался за ней ухаживать, теша себя надеждой, что она отдастся ему без сопротивления. Но Жанна глядела на него с ужасом, как на воплощение чумы, что еще больше злило ее кузена. Он стал уходить из дома: кутил, пьянствовал в трактире со шлюхами и возвращался поздно ночью. А если кто-нибудь решался восстать против его поведения, у него всегда была наготове острая шпага, ибо он прошел хорошую школу войны под началом маршала Таванна. И вот однажды, придя домой после очередного разгула, он постучался в комнату Жанны и потребовал от нее немедленно впустить его. Жанна ответила ему отказом, но это его лишь раззадорило, и он стал неистово ломиться в ее дверь. Девушка начала звать на помощь.
   Фезонзак, у которого вошло в привычку прогуливаться перед сном под окнами своей возлюбленной, услышав ее голос, бросился ее спасать. Проникнув в дом, он устремился наверх, навстречу тому, кто замыслил дурное против Жанны. И так как дом был ему известен, он быстро пришел ей на выручку. Окликнув дебошира, Этьен выхватил шпагу, атаковал его и нанес ему рану, от которой тот провалялся две недели в постели.
   При всей своей храбрости, при всем наборе своих замечательных качеств Фезонзак был беден. И в душе Жанны столкнулись два непримиримых, противоречащих друг другу потока чувств. Неожиданно для самой себя она поняла, что в ней борются два человека: один, тщетно стремящейся к богатству, другой, неизменно верящий в любовь. Эта борьба обернулась для нее такой пыткой, что с той поры она лишилась покоя.
   И как всегда водится в таких случаях, в конце концов, сама судьба решает так, как ей заблагорассудится. И в одно раннее утро произошло то, что должно было произойти.
   К воротам дома тетушки Перонетты подъехали несколько человек. Все они были на взмыленных лошадях и в одеждах покрытых дорожной грязью. Кавалькаду возглавлял высокий дворянин со шрамом на лице. Звали его Блез де Ла Мот. Он передал письмо тетушке Перонетте, от отца Жанны, графа де Сент-Йона. В письме старый граф говорил о том, что желает снова видеть у себя в доме свою дочь Жанну. Он просил без промедления отправить ее в свое родовое поместье в Турень в сопровождении Ла Мота, преданного ему человека. Тетушка Перонетта была ни мало удивлена письму своего брата и поспешила показать его Жанне. Девушка выразила свое согласие ехать, решив, что эта поездка, по крайней мере, отвлечет ее от мучительных мыслей.
   Вскоре она предстала перед родным отцом. Дни его были сочтены. Он лежал в постели и умирал от недавно нанесенной ему раны. Увидев свою дочь, граф де Сент-Йон, приказал слугам оставить их наедине. И когда все вышли, он просил у Жанны прощения, за то, что всегда был холоден с ней, за то, что не окружил ее заботой, как положено любящему отцу. И теперь пришло время отдать ей должное. Потому отец завещал ей все, что имел: состояние, исчисляющееся в тысячи ливров. Он говорил далее, что не успел сделать то, ради чего жил и если б у него был сын, он непременно продолжил бы его дело. Граф де Сент-Йон замолчал и долго пристально всматривался в лицо Жанны, которое он так давно не видел. Наконец, Жанна сказала, что готова выполнить все то, о чем попросит ее отец, если это будет в ее силах. В этом она поклялась перед Богом. Вот тогда-то она и узнала о тайной вражде отца с тремя "колдунами". Но о причинах этой вражды он умалчивал. С его слов Жанна узнала, что одного из них зовут Сезар де Валле, и он живет в Туаре. Этому "колдуну" удалось подстроить ему ловушку и ранить отравленным оружием. Не найдя вовремя противоядия, теперь он медленно и мучительно умирал.
   Отец Жанны просил от нее отомстить за него: найти этих трех "безбожников", и выдать их монахам Святого Доминика, доверившись только Ла Моту, его правой руке, настоятелю монастыря Сен-Жак отцу Фарону, а также его давнему другу барону де Кастелану, который сам должен был отыскать Жанну в Туаре, и помочь ей выйти на след де Валле, одного из трех.
   После смерти отца, многое сначала в этой истории оставалось непонятной для самой Жанны. Не ясно было, чем занимался ее отец? Каково происхождение тех денег, что он ей оставил? С этими вопросами Жанна обратилась к Ла Моту, и он отвел ее в библиотеку графа де Сент-Йона, спрятанную одном из помещений родового замка Сент-Йон. В библиотеке хранились книги, главным образом, по оккультным наукам. Показывая их Жанне, Ла Мот, сказал, что хозяин велел ему сжечь эти книги, но он ослушался этого приказа, ибо вся правда мира содержится в них. Потому как только этим знаниям граф обязан всему тому, что успел нажить сам. Почти все книги были на древних языках, и у Жанны возникло подозрение, которым она сразу поделилась с тем же Ла Мотом. Подозрение касалось Сезара де Валле и его двух сообщников, так называемых "колдунов". Не связаны ли они были с ее отцом этими знаниями? Ла Мот ответил, что так-то оно так, но сам он плохо разбирается во всем, что связано с потусторонними силами. Об этом не знает и не должен знать приор монастыря Сен-Жак, иначе он сочтет умершего графа де Сент-Йона чернокнижником, а, следовательно, дочь его - ведьмой. Подробности, о чем сообщил Ла Мот, известны лишь одному барону де Кастелан, который со слов покойного отца должен был сам разыскать Жанну.
   Итак, казалось бы, заветная мечта Жанны исполнилась. В один миг она стала богатой: уехала в Париж, купила в Париже дом и обставила его по-королевски. Ей пришлось забыть о Фезонзаке и начать поиски Сезара де Валле и других, кто был причастен к смерти ее отца.
   От настоятеля монастыря Сен-Жак отца Фарона Жанна узнала, что доминиканцы нашли ее отца в лесу, неподалеку от Туара, когда его смертельно ранил Сезар де Валле. По совету приора Жанна уехала в Туар, чтобы именно там начать свои поиски, которые уже тайно велись самими доминиканцами. Приехав в город, Жанна остановилась в одной из дорогих гостиниц. Случай, в лице одного графа, снимавшего комнату на одном этаже с нею, свел ее с туарской знатью. Постепенно Жанна обзавелась полезными связями. Снова появилось множество поклонников. С ними, как и прежде она вела себя очень независимо, но сдержанно и с большим достоинством. Какое-то время без нее не обходилось ни одно городское празднество.
   Но, даже находясь в центре всех событий, ей не удавалось ничего выяснить о Сезаре де Валле. Это навело ее на мысль, что он, вероятно, живет под чужим именем, если вообще не уехал из города. Барон де Кастелан, друг покойного отца, который мог бы посодействовать в поисках этого "злополучного человека", тоже не объявлялся. И по прошествии полугода Жанна начала впадать в уныние. Но судьба опять ей сделала подарок.
   На одном из приёмов в замке месье де Ля Тремоиля она встретила молодого лекаря по имени Робер де Валле. Это был сын Сезара де Валле, который приехал в Туар, находясь на службе у одного вельможи. На свою голову юноша влюбился в Жанну, как и многие другие несчастные. И при первом же свидании он, ничего не подозревая, рассказал ей о том, что отец его несколько месяцев назад поселился в Шартре. Когда сведения эти были проверены Ла Мотом, Жанна послала нарочного к отцу Фарону, чтобы он подготовил документ по поводу ареста Сезара де Валле. Затем, переодевшись в мужское платье, она покинула Туар и скоро оказалась в Шартре. Настал тот час, когда поздним вечером вместе с Ла Мотом и его людьми, в сопровождении стражников и монахов-доминиканцев, Жанна ворвалась в дом Сезара де Валле. Но он ускользнул от нее по потайному ходу, проделанному в своем доме. Прочесав все близлежащие улицы, обыскав несколько домов, Жанну, наверное, первый раз в жизни одолел такой гнев, сопротивляться которому, она просто была не в силах. В порыве этого гнева она отдала приказ предать схваченного ею престарелого слугу Сезара де Валле, самым тяжким пыткам. В это время из соседнего дома де Валле вышел человек, заявив, что ему известно, где искать беглеца. Когда он назвал свое имя, Жанна удивилась его неожиданному и вместе с тем странному появлению. Незнакомец называл себя бароном де Кастеланом. Именно его ждала Жанна в Орлеане. Она тут же спросила его, почему он не объявлялся раньше и не помог в поимке де Валле. На это он ответил ей, что сам искал этого человека, и только несколько дней назад его поиски увенчались успехом. Потом, видя недоверие Жанны, он кое-что рассказал ей о прошлом, связывавшем его и ее отца вместе, и убедил в том, что он действительно является бароном де Кастеланом. Так он привел ее к дому Жерара де Трео, где де Валле нашли бездыханным. Внезапно Кастелан атаковал солдат Жанны из-за какого-то предмета, находившегося в платье лежащего перед ними де Валле. Вместе с этим предметом барон исчез из дома. А Жанне ничего не остается делать, как вернуться в Париж и рассказать о своих неудачах отцу Фарону, признав вместе с этим свое поражение. Но в Париже судьба опять благоволила к ней и она понимает, что игра еще далеко не окончена...
   Звук тяжелых шагов, раздавшихся в коридоре и последовавший за ним, стук в дверь комнаты заставил Жанну резко открыть глаза.
   - Войдите, - произнесла она, даже не поворачиваясь к двери.
   В комнату вошел человек со шрамом. Он был без барета, с взъерошенными волосами, прилипавшими к вискам от пота.
   - Госпожа, шевалье исчез, Жувин убит, мне пришлось бежать...
   - Как?!
   - Госпожа, мы с Жувином сделали все, от нас зависящее... Все шло наилучшим образом. Мы взяли его тихо, выждав, когда он зайдет в свой дом. Он, так или иначе, все бы нам рассказал, если бы...
   - Что еще? - нетерпеливо произнесла мадемуазель де Сент-Йон.
   - Его спас тот, кого мы разыскивали.
   - Граф де Ле Ман?
   - Да.
   - Он разве оказался в доме своего приятеля?
   - Наоборот! Он шел как раз к нему, но мы... Все произошло так неожиданно. Нам пришлось бежать...
   - Достаточно. Что шевалье?
   - Он был с нами до тех пор, пока не явился граф, с которым у нас с Жувином все пошло насмарку.
   - Хорошо, где Симон?
   - Видимо, остался там.
   - Шевалье де Мортен его не видел?
   - Надеюсь, нет.
   - Значит, все еще не так плохо, - заключила Жанна, - идите, Ла Мот. Приведите себя в порядок и ждите дальнейших распоряжений.
   Ла Мот поклонился и вышел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

МСТИТЕЛЬ

  
   - Но она не поникла духом от этой утраты, а взялась отомстить.
   Пьер де Бурдей де Брантом
   Галантные дамы
  
   - Вашу рану пришлось заново перевязать, - сказал Фезонзак очнувшемуся Ле Ману.
   - Помогите мне встать, виконт.
   - Вы снова оказались рядом, друг мой. Нет, вы явно предвидите опасность.
   - Вы шутите. Так случилось, что по дороге к вам я услышал голос Луизы. Благодарите ее, а не меня. Я ускорил шаг, а дальше все произошло само собой...Чего добивались от вас эти канальи?
   - А вы не догадываетесь?
   - Что? Опять по мою душу?
   - Наверняка, - с уверенностью произнес Этьен.
   - Нормандец? - уточнил Ле Ман.
   - А кто же еще.
   - Больше я не принесу вам неприятностей, месье. Завтра с рассветом я хочу уехать, но прежде мой друг, скажите, чем я могу быть полезен вам? Вы спасли мне жизнь. Более того, вы один поверили мне. Я...к вашим услугам
   - Месье де Ле Ман...- гасконец взглянул в глаза Мишеля.
   - Что? Ну, говорите!
   - Я хотел бы попросить вас остаться еще, по крайней мере, на один день.
   - Не уж-то я снова кому-то понадобился?
   - Да, граф, вы очень нужны... мне.
   - Вам? - обрадовался Мишель, - ради вас я готов остаться здесь не только на день, но и на два, - пошутил он. - Располагайте мною, месье.
   - Спасибо, граф, спасибо, - воскликнул Фезонзак, - вы не против, если мы договоримся обо всём завтра?
   - А почему не сейчас?
   - Сначала я должен поговорить со своей сестрой.
   - Тогда другое дело.
   - А вы пока можете отдохнуть.
   - О, нет Фезонзак, не хочу больше злоупотреблять вашим гостеприимством. Буду ждать вас завтра в "Короне".
   - Но ведь там может быть засада!
   - Я это не учёл, - согласился Ле Ман, - значит, встретимся в другом месте...
   - Сделаем так, в двух шагах от моего дома есть трактир "Трюмильер".
   - А где это в двух шагах?
   - Сразу за моим домом аптека - такой ветхий домишко. Когда ее обойдете, будет переулок. Вы свернете вправо и упретесь в трактир над дверью, которого изображены скачущие всадники.
   - Договорились, Фезонзак, я буду там. - Мишель надел барет и двинулся к выходу.
   - Подождите, граф, у меня ваш пистолет и дага.
   - Да-да-да, теперь-то они мне точно понадобятся. - Забрав у Этьена свое оружие, специально оставленое им накануне дуэли с Ледигьером, Ле Ман отправился в "Трюмильер".
   Стало темнеть. Народ у дома мадам де Лабрей уже разошелся, и прохожие появлялись изредка.
   Мишель обошел дом, отыскал аптеку и вышел на узкий переулок, о котором говорил Фезонзак. Целые кучи мусора валялись всюду. Ле Ман иной раз поглядывал наверх, чтобы не получить ведро помоев себе на голову из какого-нибудь окна.
   Вдруг где-то сзади раздался окрик:
   - Обернитесь, месье! Он убьет вас!
   Ле Ман что есть силы, отпрыгнул в сторону. Рука с ножом прорезала воздух впустую. Следующего удара не последовало. Мишель оглушил нападавшего рукояткой своего кинжала, и тот рухнул на земь. Наступив ему на руку, державшую нож, Ле Ман осмотрелся. Улица была безлюдная, кривая, плохо замощенная, и как нельзя более подходила для засады.
   - Кто тут? - Мишель прислушался. Поскольку левая рука не повиновалась, он вложил кинжал в ножны, вытащил рапиру, приставив ее острие к животу лежащего.
   Лежащий зашевелился. Ле Ман с презрением посмотрел на него.
   - Что, решил поживиться за мой счет?
   - Пусти меня! - Это был Лаликбер.
   - Ты еще надеешься получить мой кошелек?
   - Дай мне встать, я буду драться, ибо поклялся расквитаться с тобой. Только один из нас уйдет живым отсюда.
   - Так, ты не грабитель? Кто послал тебя, подлый убийца?
   - Это ты, убийца! - воскликнул цыган.
   - Говори, кто тебя послал, червяк? - еще громче произнес де Ле Ман.
   Цыган дернулся, но рапира оказалась проворнее.
   - Будь ты проклят, дворянин, - изрек Лаликбер, теряя сознание.
   Де Ле Ман хладнокровно вытер лезвие о его одежду и вдруг услышал скрип, скрип колеса, как ему показалось.
   - Ну, выходи! - он отложил рапиру, вынул пистолет и взвел курок.
   - Это я, месье, не надо стрелять.
   - Кто это я? Покажись!
   За повозкой, стоявшей перед развилкой улиц, выглянула голова.
   - А, так это ты предупредил меня?
   - Я, если угодно, - к Ле Ману подошел юноша лет восемнадцати-двадцати.
   - Ты славный малый! Кто ты? Что здесь делаешь?
   - Симон Бийар, мое имя, месье. Я тут решил вздремнуть.
   - Где? Под повозкой?
   - Ну да. В общем, я тут, - юноша почесал лоб.
   - Значит, зовут тебя Симон Бийар, говоришь, - задумчиво произнес Мишель, - черт! Ты спас мне жизнь. Я знаю что делать. Пойдем со мной и я отблагодарю тебя.
   - Глаза юноши загорелись, но он замялся.
   - Но, месье...
   - Пойдем-пойдем, - ты не пожалеешь, - заулыбался де Ле Ман.
   Парень улыбнулся в ответ, щелкнул языком, выражая тем самым свое согласие. За аптекой раздался непонятный чмокающий звук. Де Ле Ман с юношей обернулись. Вероятно, что-то бросили из окна, и оно упало в грязь.
   - Пойдемте, месье, - не ровен час, как нам на башку свалиться дерьмо, - заметил Симон. - Вчера здесь целого человека выбросили.
   - Да, что ты говоришь?
   - Правда-правда, как он вопил бедняга.
   И они поспешили уйти из этого переулка, стараясь не подходить близко к домам.
   То, что Симон Бийар принял за выброс нечистот, на самом деле оказался де Мортен, провалившийся в жидкую грязь, которую он не заметил из-за наступивших сумерек. Нормандец был здесь неслучайно. Это ведь он навел людей Жанны на дом Фезонзака. Но те не справились с заданием, и он решил выполнить его сам, в одиночку. Дождавшись, когда Ле Ман выйдет от Фезонзака, он на некотором расстоянии последовал за ним, чтобы напасть на него сзади, скрутить и привести к мадемуазель де Сент-Йон. И когда де Мортен уже намеревался осуществить задуманное, появился цыган, а потом этот добрый юноша. Проклиная лежащего Лаликбера, и навязчивость Симона, нормандец изменил план. Сейчас он не хотел рисковать и поэтому не отставал от своего подопечного.
   Когда де Мортен скрылся в темноте, к лежащему в лужи крови цыгану подбежала девушка.
   - Лаликбер, - девушка наклонилась к нему, Лаликбер, очнись! - она коснулась его плеча.
   Раненый вздрогнул и открыл глаза.
   - Бина!
   - О, Боже, ты жив, любимый мой.
   - Где он? Где тот дворянин, - прохрипел Лаликбер.
   - Его нет, он ушел.
   - Я убью его, - цыган сделал движение подняться, но ему не хватало сил.
   - Нет, я сама понесу тебя, - девушка попыталась подставить плечо и поднять раненого, но Лаликбер застонал от боли и ей пришлось бережно опустить его на землю.
   - О-о, я убью его, Бина, верь мне, я сдержу клятву, - цыган все еще сжимал наваху.
   - Успокойся, я тебя прошу, ты потерял много крови. - Бина выхватила у него наваху и сложила лезвие в рукоятку. Разорвав одну из нижних юбок, она стала перевязывать рану в животе своего возлюбленного.
   - Он умрет, - процедил сквозь зубы Лаликбер и закашлял. Из раны сочилась кровь.
   - Ты умрешь раньше, если сейчас же не замолчишь, - гневно воскликнула Бина.
   Девушка взяла его за руки и потащила по дороге, за ними тянулся кровавый след.
   - Проклятье, как больно, - не выдержал Лаликбер, - пусть я пролью реки крови, но жить буду, - повторял он неустанно, - буду жить, буду жить, чтобы отомстить, - повторял он до тех пор, пока снова не потерял сознание.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ТРАКТИР "ТРЮМИЛЬЕР"

  
   Я буду пить вино, а воду пейте сами,
   Замечу щель в окне - заткну ее стихами,
   И брошу лавры в печь, чтоб греться у огня.
   Гийом Кольте
   Осмеянные Музы
  
   Войдя в трактир "Трюмильер", де Ле Ман и Бийар прошли в столовую комнату. В столовой не было ни души, если не считать двух дворян, скромно сидевших в самом дальнем углу.
   - Вы католик, друг мой? - спросил Ле Ман своего спасителя, садясь за стол.
   - Католик, месье граф.
   - Стало быть, вам известно, какой сегодня день?
   Лицо Симона Бийара скисло.
   - Пятница сегодня, постный день, вот не везет, - пробормотал он.
   - Ничего, ничего, это дело поправимо.
   К ним подошла смазливая девчонка, исполнявшая обязанности служанки.
   - Что изволят господа? - спросила она.
   - Позволь на два слова.- Мишель взял девушку под локоть и отошёл с ней в сторону.
   Сначала Симон решил, что месье заказывает ужин, потом он не знал, что и думать: "Слишком уж долго месье разговаривает - за это время можно было бы не только заказать всё, что есть в трактире, но и повторить это не раз".
   Наконец, Мишель вернулся с довольной улыбкой.
   - Придется подождать немного, - сказал он.
   - Вы распаляете мое любопытство. О чем это вы так мило беседовали с девушкой?
   - Скоро узнаешь, Симон, лучше расскажи о себе. Кто ты? - де Ле Ман не заметил, как перешел на "ты", а Симон не придал этому значения.
   - Я, - вздохнул юноша, - я - студент, месье, студент Сорбонского университета и одновременно переписчик.
   - Ну и каковы твои доходы?
   - Да не очень-то, месье.
   - Значит бедствуешь?
   - Если хотите, можете называть меня бедным, но я считаю, что я богат, ибо истинное богатство я нахожу в свободе.
   - Раз ты богат - тебе и платить за ужин, - пошутил Мишель.
   - Да, месье, я богат, но мое богатство не покупается и не продается.
   - Отлично сказано. Ты поэт?
   - В каком-то смысле. Я учусь на факультете философии.
   - Понятно. А что ты переписываешь?
   - Ой, да что придется, не важно. От сочинений Плутарха до песен Ронсара.
   - Ты переписываешь песни Ронсара?
   - А что здесь удивительного, это мой самый любимый поэт.
   - Я его тоже люблю, прочитай что-нибудь из его произведений, если это тебя не затруднит, конечно.
   - Что, прямо сейчас?
   - Да.
   - Что, прямо здесь?
   - Да, прямо здесь.
   Симон Бийар ухмыльнулся, кашлянул, прочистив горло, и прочел:
  
   А что такое смерть? Такое ль это зло,
   Как всем нам кажется? Быть может умирая,
   В последний, горький час дошедшему до края,
   Как в первый час пути, - совсем не тяжело?
  
   Но ты пойми - не быть! Утратить свет, тепло,
   Когда порвется нить и бледность гробовая
   По членам побежит, все чувства обрывая, -
   Когда желания уйдут, как все ушло.
  
   Там не попросишь есть! Ну да, и что ж с такого?
   Лишь тело просит есть, еда - его основа,
   Она ему нужна для поддержанья сил.
  
   А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки?
   Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски,
   Зачем любовь тому, кто умер и остыл?
  
   - Прекрасно, - отметил Мишель, - признаться, я слышу эту песенку впервые.
   - Нет ничего удивительного, месье, ведь она известна только в рукописях.
   - Прочти что-нибудь еще, - попросил Мишель; сонет отвлек его от мрачных дум, он вспомнил о своих стихах.
   - С удовольствием, вот другая, ее написал Жоашен дю Белле:
  
   Во сне и мир, и счастье ждут меня,
   А наяву - война, беда, страданье.
   Мне клевета милей, чем оправданье.
   Добро - от ночи. Зло - от бела дня.
  
   Неужто прав я, правду хороня,
   Ей гибель предсказав и увяданье?
   Счастливей нас, наверно, те созданья,
   Что спят полгода, свой покой храня!
  
   Что сон и смерть между собою схожи,
   Что друг на друга явь и сон похожи,
   Не верю я, но ежели они
  
   Одно и то же, и уйду навеки
   Я в забытье, - Смерть, сон с себя стряхни
   И ночью вечною смежи мне веки.
  
   Тишина была ответом на эти звонкие рифмы.
   - Как вам нравятся эти стихи, месье граф? - после некоторого молчания спросил Симон Бийар, - не правда ли, восхитительно сказано...
   - Чем же они тебя восхищают? Де Ронсар воспевает смерть, дю Белле сон.
   - Все это так, но и тот, и другой имеют в виду одно. В смерти, как и во сне, душа обретает свободу.
   - А в жизни наоборот? - прибавил Мишель
   - Как сказал Макиавелли, судьба управляет далеко не всеми нашими действиями, половину их, по крайней мере, она оставляет на наш произвол.
   - Хотелось бы верить, что это так, - Мишель заиграл пальцами по столу. - Иногда мне кажется, что вся человеческая мудрость бессильна остановить или направить ход событий. Тогда я начинаю думать, что все мы рабы ... судьбы своей.
   - Простите, месье граф, вы напомнили мне сейчас песенку Анри де Лавардена, вот послушайте ее:
  
   Я раб, в плену Судьбы своей!
   Я раб страстей неугомонных.
   Я раб интриг льстецов придворных,
   Я раб сует беспечных дней.
  
   Я раб свиданий под Луной,
   Я раб неистовых мечтаний.
   Я раб незримых всем страданий,
   Я раб снов сладких в час ночной.
  
   Я раб хозяина Рассудка,
   Я раб голодного желудка,
   Я раб бесчисленных долгов.
  
   Я раб советов многословных,
   Я раб речей и чувств притворных.
   Я раб не созданных стихов.
  
   Услышав свой сонет из уст студента, Мишель был приятно удивлен, что его помнят, что написанное им когда-то не исчезло бесследно.
   - Автор прав, - заговорил Мишель, - мы и в самом деле, рабы, надо сюда добавить еще одну строчку, "Я раб самого себя" или что-нибудь в этом роде.
   - Простите, месье граф, осмелюсь напомнить, что песенка не должна превышать четырнадцати строк, - тоненьким голоском произнес Симон.
   - Да? - с разыгранным удивлением сказал де Ле Ман, - жаль. Впрочем, какая разница.
   - То есть как, какая разница? - в недоумении повторил студент, - песенка состоит из четырнадцати строк, ни больше, ни меньше.
   - То-то и оно, значит мы не "вольны поступить, как нам вздумается", мы не смеем даже приписать всего-то одно слово, не говоря уже о строчке.
   Тут бы и разыграться философскому спору, если бы вовремя не появилась служанка, и не принесла вино и кушанье. От одного лишь запаха левкоев и разных специй, исходившего из подноса со съестным у Симона закружилась голова и закололо в боку. Теперь он больше ни о чем ни мог не думать, не рассуждать. А когда из корзины на стол выкладывали жареную форель, студент успел несколько раз сглотнуть слюну.
   - Ущипните меня, месье граф, уж не грезится ли мне все это! Боже, призываю тебя в свидетели, если мне удается раздобыть пару луковиц, и немного хлеба, я чувствую себя довольно сносно, но сейчас мне кажется я на вершине блаженства.
   - Ну вот, чем ты не раб своего желудка? - заметил де Ле Ман, разливая вино.
   - Ваша правда, месье граф, но рабству этому придет конец, как только я покончу с рыбой, - с нетерпением сказал Симон и принялся уписывать за обе щеки.
   - Бесподобно, - коротко ответил, де Ле Ман и тоже приступил к трапезе.
   Разделив пополам рыбу, Симон вытаращил глаза и обомлел: изнутри форели просачивался жир, смешанный с розовым соком мелко нарезанных овощей. Это привело Симона в такое восхищение, что он безудержно стал расточать похвалы, отдавая дань столь соблазнительному блюду. А де Ле Ман втихомолку улыбался, временами, умильно поглядывая на говорливого студента.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОПАСНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

   Следует так обдумывать свои замыслы, чтобы даже неудача принесла нам известные плоды.

Жан-Франсуа-Поль де Гонди де Рец

  
   Выяснив теперешнее пребывание графа де Ле Мана, нормандец отправился к дону Андреасу. Как назло он не успевал сообщить об этом Жанне де Сент-Йон, поскольку де Лазалья назначил ему встречу сегодня вечером, и он не мог ни прийти. Де Мортен не знал, какое новое задание ожидает его у дона Андреаса, но это сейчас его мало тревожило. Его беспокоило другое, что кто-то из людей, окружавших испанского шпиона, рассказал о нем некой даме, скрывающей свое имя и обладающей определенной властью. Из тех, кто окружал Лазалью, его хорошо знал лишь Синерос - правая рука и телохранитель испанца, рекомендовавший когда-то де Мортена. Однако оставались еще несколько слуг, живших в доме испанца. Кто знает? Остается быть предельно осторожным со всеми и не доверять ни кому, хотя он, де Мортен, с некоторых пор так и поступал.
   Де Мортен шел к дому де Лазальи длинным извилистым путем, временами останавливаясь и прячась за углы проходящих домов. Он, как и следовало ожидать, хотел убедиться в том, что никто не наступает ему на пятки. Постепенно убеждаясь в этом, он прибавил шаг и прибыл на условленную встречу.
   Дон Андреас сидел за одним столом с Синеросом. Войдя в комнату, де Мортен поклонился им.
   - Добрый вечер, шевалье, - поприветствовал его Лазалья. - Синерос принесите письмо.
   Последний поспешил выйти.
   - Как идут дела с человеком, знакомым с месье Нострадамусом?
   - Я ищу его, сеньор Лазалья.
   - Ладно, это может подождать.
   Вошел Синерос и, вручив запечатанную бумагу своему господину, столь же безмолвно удалился. Дон Андреас передал её нормандцу.
   - А теперь постарайтесь запомнить все, что я вам скажу, но сначала прочитайте это письмо.
   Де Мортен взял бумагу из рук дона Андреаса, и только сейчас заметил, что она была испачкана кровью. Поломав печать, де Мортен развернул бумагу. Письмо было написано по-испански и адресовано Филиппу II. В конце стояла подпись дона Диего де Зуниги.
   "Ваше величество, - писал испанский посол, - спешу сообщить вам, что сегодня 22 августа между 10 и 11 утра было совершено покушение на адмирала Гаспара де Колиньи..." Далее следовало повествование о подробностях этого злодеяния и, наконец, о том, кто к нему причастен. "...Этот план принадлежит королеве-матери. Мне известно, что месяц назад она встречалась с матерью герцога де Гиза Анной д'Эсте, герцогиней Немурской, которая давно желала отплатить Колиньи за смерть своего первого мужа. Кто-нибудь из дома Гизов должен был убить адмирала, а король осудил бы это убийство перед гугенотами, английской королевой и принцами-протестантами Германии..."
   Перечитав этот отрывок, де Мортен ошеломленно взглянул на испанца.
   - Я вижу, вы прочли главное, - вздохнул дон Андреас. - Вы должны отнести этот пакет герцогу де Гизу. Постарайтесь лично отдать ему его в руки. Сейчас герцог находится в одном из своих особняков в квартале Маре. Чтобы туда проникнуть вам следует знать пароль. Но вы его не знаете. Ваша задача усложняется.
   - Но сейчас ночь, сеньор Лазалья.
   - Тем лучше. Вы разбудите герцога срочным и важным для него донесением. Хотя я думаю, вряд ли его светлости удастся заснуть сегодня... Прежде всего, вы назовете свое имя, свое настоящее имя и скажите, что вы служите в гвардии герцога Анжуйского. Вам придется убедить герцога в том, что Анжуйский поручил вам перехватить переписку испанского посла, что вы и сделали, устранив при этом курьера. На пакете кровь - подтверждение ваших слов. Поломанную печать объясните тем, что прежний обладатель письма пытался уничтожить его, но вы ему помешали это сделать. Теперь самое главное. Вы скажите его светлости, что королева-мать и герцог Анжуйский, устроив покушение на Колиньи, обезопасили себя тем, чтобы подозрение пало на него, на Гиза. А дальше вы обрисуете ему все в деталях. Убийца, шевалье де Моревер, бывший паж Лотарингского дома, офицер гвардии герцога Анжуйского снял комнату в доме бывшего наставника Анри де Гиза каноника Пьера де Пиля де Вильмура. Моревер представился вымышленным именем Бондо, конным лучником короля, заплатил за месяц вперёд и ничего неподозревающий Вильмур поселил его на первом этаже. Перед окном Моревер повесил несколько простыней, чтобы замаскировать ствол аркебузы, которую он установил прямо на подоконнике. Когда мимо проходил адмирал, он выстрелил и поторопился скрыться. В доме был запасной выход к монастырю Сен-Жермен, а уж там стоял на привязи берберский жеребец. Если герцог спросит, откуда у вас такие сведения скажите, что сам Моревер рассказал вам об этом деле и просил вас быть его помощником, ибо полагался на вас как на друга. Если герцог спросит вас, почему вы ради него предаете своего господина, имея в виду герцога Анжуйского, вы не будете лгать, а скажите правду, что ваш отец и вы когда-то служили Франсуа де Гизу. А дальше, если надо, вы можете рассказать тот случай как вас спас от неминуемой смерти сам Франсуа де Гиз. И теперь вы явились его сыну, чтобы оказать подобную услугу.
   Де Мортен вздрогнул, вспоминая дни своей юности.
   Дон Андреас продолжал:
   - Это ваш главный козырь. Вы должны разжечь гнев молодого герцога не против Екатерины и Анжуйского, а против его врагов гугенотов. Пусть он не бездействует у себя во дворце, а возьмет в руки меч мщения, который мы ему уготовили. Если герцог будет предлагать вам деньги - откажитесь. Это будет еще одним доказательством того, что вы говорите правду. Вам все понятно?
   - Да, сеньор Лазалья.
   - Тогда идите. Завтра вечером в это же время вернетесь ко мне. Кстати, если у вас есть деньги - оставьте их здесь. Улицы темнее обычного. Бернар оседлал вам коня, а у Синероса возьмете кирасу. И спрячьте подальше письмо, всякое может случиться.
   Оставив кошелек у Лазальи, нормандец надел мундир гвардейца герцога Анжуйского и спустился в конюшню. Пока Бернар возился с лошадью, де Мортен спрятал алмаз мадемуазель де Сент-Йон за балку рядом со стойлом.
   Снабженный инструкциями дона Андреаса, де Мортен скакал по ночному городу. Сколько ролей им было уже сыграно, де Мортен не помнил. Он играл по привычке играть и жил этим, не давая себе отчета. Но сегодня испанец заставил его вспомнить с чего началась эта игра. Он вспомнил, как десять лет назад его обвинили в пособничестве к гугенотскому заговору в Амбуазе. Он вспомнил проклятье своего отца, после того как его спас герцог де Гиз от топора палача. А между тем все его пособничество объяснялось любовью к гугенотке, которая использовала его в своих интересах, из-за которой он, чуть не отдал Богу душу. А может быть, лучше было бы ему умереть тогда, ведь теперь, где его душа? Она уже в руках у дьявола де Лазальи, который плетет интриги одну за другой и выходит сухим из воды. Или может быть у него, у де Мортена, уже и вовсе нет души? Что же вместо ее?
   - Господи, Господи, не оставляй меня своей милостью, - прошептал нормандец и свернул в квартал Маре.
   Около дворца Гизов горели несколько костров. Вскоре де Мортен увидел людей, расположившихся недалеко от ворот дворца. Кто-то из них спал, прямо на земле, завернувшись в плащ, кто чистил оружие, шутя, перебрасываясь словечками, а кто перекусывал, разбрасывая вокруг объедки. Это были остатки толпы протестантов, которые приходили днем ко дворцу Гизов, сотрясая воздух криками "На плаху убийц Колиньи! Казнить заговорщиков!" Как видно, некоторые особо рьяные решили заночевать здесь.
   "Проклятье! Об этом сборище Лазалья не предупреждал", - отметил про себя нормандец.
   Завидев всадника, двое из бодрствующих этой компании нехотя встали и подступили к нему.
   - Э, ты кто будешь? - спросил один.
   - Кажись не наш, - сказал другой, прищуриваясь.
   Ничего им не отвечая, де Мортен подъехал к воротам и постучал в них несколько раз.
   - Отворите!
   Протестанты, сидевшие у ближайшего костра уставились на него, не понимая или удивляясь действиям нормандца.
   - Откройте! - повторил де Мортен.
   - Кто стесь опять шумит? - спросил голос швейцарского стражника за воротами.
   - У меня поручение к монсеньеру герцогу де Гизу.
   - Насовите пароль.
   - Я не знаю пароль, но я должен видеть герцога де Гиза.
   Решив, что де Мортен приспешник Гиза, человек шесть-семь протестантов стали приближаться к нему. Если бы де Мортен видел их лица, он бы прочел на них ненависть.
   - Was ist los*? - за воротами послышался знакомый нормандцу голос.
   - Стесь человек, не снает пароль, хочет фидеть герцока, - докладовал кому-то стражник.
   - Снаем мы таких.
   - Черт подери, Штудер, открой этой я, - воскликнул нормандец, узнав по голосу капитана.
   - Упирайтесь ко фсем чертям!
   - Открой! Я приказываю тебе впустить меня немедленно, - вознегодовал нормандец. Темнота скрывала его бледное, искаженное злобой лицо.
   - Стесь фы мне не указ, месье. - Капитан издевался над ним, а ведь вчера, на Пре-о-Клер все было наоборот.
   - Штудер, ты опрометчиво поступаешь, - нормандец оглянулся и увидел окруживших его со всех сторон гугенотов.
   - А ну назад, мерзавцы! - крикнул им де Мортен, выхватывая рапиру и направляя лошадь на первого из них.
   Вдруг кто-то сзади начал тащить де Мортена с лошади. Тут же клинок нормандца рассек лицо схватившего его гугенота. Раздался крик, остальные попятились.
   - Убейте этого паписта! Одним меньше из своры Гиза! - орали зрители.
   На всадника посыпались камни и палочные удары. В руках нападавших появилось несколько жердей. Отбиваться де Мортену становилось все труднее. Двое гугенотов, растянув длинную веревку, преградили ему путь. И тут же веревка была наброшена на нормандца, быстро стащив его с седла. Все кто стоял рядом навалились на него, нанося удары куда попало.
   Нормандцу разбили лицо. Грубая веревка обвилась вокруг шеи и стала затягиваться.
   - Душите его! Смерть ему! - ревела толпа.
   Де Мортен уже не сопротивлялся. Лишь одна мысль, жгла ему мозг: "Господи, поскорее бы все это закончилось". Смерть казалась ему сейчас благодеянием, наградой за все его страдания.
   Он ощутил боль в голове. Шум людских голосов начал затухать. Глаза его закрылись, и пришло столь желанное забытье.
   Де Мортен очнулся в слабо освещенной комнате на мягком ложе. Правда он не чувствовал под собой его мягкости, все тело ныло. Над ним склонился человек и наложил холодный компресс на его лоб.
   - Ваша светлость, он пришел в себя, - сказал он.
   К де Мортену подошел человек в шелковом камзоле, украшенным золотыми шнурками и розово-фиолетовыми лентами. Он был молод, строен и широкоплеч. Его звали Генрихом де Гизом.
   - Я прочел письмо, которое нашли у вас под кирасой. Как оно попало к вам?
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ВИНОВНИК ПРЕСТУПЛЕНИЯ

  
   С меня хотят взыскивать
   убытки, ... обязан ли я оплачивать их?
   Сеньор де Шольер
   "О Дьяволе и болтливых языках"
  
   На следующий день герцог де Гиз явился в Лувр, чтобы встретиться наедине с королем Карлом. Тотчас о нем доложили. Через некоторое время слуга-привратник пригласил его пройти в кабинет короля.
   Кабинет короля напоминал оружейную комнату. На стенах висели аркебузы и мушкеты, мечи и рапиры, щиты и рыцарские доспехи. Камин, обрамленный мраморными колонами, поднимался до самых потолочных балок, откуда свисали чучело крокодила и большая оленья голова. Наклонив голову, король сосредоточенно что-то писал.
   Герцог остановился у самых дверей и замер в почтительной позе. Карл оглянулся:
   - А, Гиз! Вы очень кстати.
   - Ваше величество, - герцог низко поклонился.
   - Хорошо, что вы пришли, а не то бы мне пришлось посылать за вами. Ведь я все реже вижу вас, герцог, зато все больше слышу о ваших успехах в борьбе за веру. Вы настолько преуспели на этом поприще, что я начинаю завидовать вашим победам. Как вы думаете, герцог, стоит ли гордиться тем, что тебе завидует сам король?
   Гиз хотел что-то ответить, но Карл остановил его жестом, продолжая говорить:
   - Представьте себя на моем месте, как бы вы поступили с человеком, к которому испытываете зависть? Зависть, причиняющую вам все большее беспокойство? Не кажется ли вам, герцог, что это может, в конце концов, отразится на состоянии государственных дел?
   - Ваше величество, на вашем месте, я пожелал бы видеть среди бумаг, лежащих на моем столе, смертный приговор этому человеку.
   - Благодарю вас за совет, рано или поздно мне придется им воспользоваться. Благо королю это средство по силам. Ему нет нужды прибегать к помощи наемных убийц, как это приходиться делать менее знатным особам, - говоря так, Карл резко взглянул на герцога, но тот ни сколько не смутился и не потупил взгляд, как на его месте сделали бы многие. - В распоряжении короля целое государство, и оно способно удовлетворить все его прихоти. Но вся беда в том, что король не принадлежит самому себе. Несмотря на свою власть, Он не может осуществить всех своих желаний. Если Он подписывает смертный приговор, это означает только то, что король избавляется от одного из своих подданных, сеющих зло, ради того, чтобы жили остальные, ибо пусть лучше погибнет один из членов твоих, нежели, чем все тело твое будет ввергнуто в геенну огненную. Но только одному королю суждено нести это тяжкое бремя. Он несет его в полном одиночестве, и тот, кто посягает на его ношу, неизбежно становится преступником. Он преступает против мира и спокойствия, который призван охранять я - Король Франции Шарль IX. Вынужденный встать на защиту мира, которым я столь дорожу, и который вчера был нарушен, я обвиняю вас герцог в том, что вы присвоили не принадлежащее вам право лишать жизни подданных своего государя. Вас обвиняют в том, что вы хотели убить адмирала.
   - Сир, клянусь памятью моего отца, я всегда жаждал отмщения, и я никогда не скрывал этого. Но я всегда был предан власти Всевышнего, я всегда помнил, что ни один человеческий волос не упадет с головы без его ведома, и я всегда знал, что есть лишь один суд правый на земле - это суд Божий, и нет неизбежнее и неотвратимее наказания, чем кара Господня.
   - Мне дана власть от Бога! Мне! - Карл подскочил со стула, - в моей власти давать милость и карать! По моему повелению люди могут быть осыпаны золотом, и взойти на плаху. Мне нет никакого дела до ваших волос, но ваша голова, Гиз, ваша голова сидит на шее ненадёжно!
   - Едва ли найдется на свете человеческая шея, которая смогла устоять против топора палача.
   Карл неожиданно успокоился.
   - Хорошо, Гиз, если не вы, то кто, по-вашему, мнению мог стрелять в Колиньи? Кроме вас некому желать смерти адмиралу.
   - Не знаю, сир. Значит, есть люди, кому тоже выгодна его смерть.
   - Их не так трудно найти, приметы их достаточно красноречивы. Стреляли из дома вашего бывшего наставника, а лошадь, на которой убийца скрылся от погони, оказалась из вашей конюшни.
   - Ваше величество, всякий человек, любой дворянин мог бы снять комнату у месье де Вильмура, любую лошадь можно взять из моей конюшни и объявить, что именно на ней скрылся преступник.
   - Я не верю ни одному вашему слову, слышите ни одному. Так или иначе, вы и ваш брат Омаль под подозрением.
   - Ваше величество, я ничего об этом не знаю.
   - Зато я знаю, Гиз, - заорал Карл. - Я спрашиваю вас, почему сейчас, в разгар наших праздников, вы или ваше семейство затеяли злодеяние, немыслимое злодеяние. Это же надо... За моей спиной... Черт знает что творится в Париже... А король узнает последним! - Карл резким движением приблизился к Гизу и схватил его за кружевной воротник. Нежная ткань не выдержала. - Дьявол тебя возьми, - зашипел он прямо в лицо герцога, - какое право ты имеешь влезать не в свое дело?!
   Герцог побледнел, но остался стоять на месте.
   - Ваше величество, - начал он.
   - Что, ваше величество! - Карл с силой оттолкнул его от себя, и, повернувшись к нему спиной, со всего маху дал пинка по рядом стоящему стулу. - Гугеноты требуют твою голову. Нужно быть идиотом, чтобы у них на глазах убивать горячо любимого ими вождя! Зачем ты пришел, Гиз, только, чтобы оправдаться передо мной?!
   - Нет, ваше величество. Я пришел испросить у вас разрешения покинуть Париж.
   - И этот туда же. Да поезжай куда угодно Гиз, но учти, я сумею разыскать тебя, если выясниться, что ты виновен. Иди.
   Во дворе герцога поджидали несколько дворян. Один из них сразу подошел к нему, держа коня своего господина под уздцы.
   - Ваша светлость, куда теперь?
   Герцог вскочил на коня.
   - Ваша светлость, - повторил дворянин, - так мы едем к Сент-Антуантским воротам?
   - Ни в коем случае. Мы едем домой.
   - Монсеньер, неужели вы не боитесь разъяренной толпы?
   Гиз усмехнулся.
   - Я ничего не боюсь! За мной, господа!
   Выехав за пределы Лувра, всадники рысью понеслись по городу.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ОХОТНИК СТАНОВИТСЯ ДИЧЬЮ

  
   Отменной мышке -
   достойную кошку.
   Пьер Сиссе
  
   Роль верного сторонника герцога де Гиза шевалье де Мортен сыграл выше всяких похвал. Молодой герцог его почти ни о чем не расспрашивал и отнесся к нему с доверием, ибо как подозревать человека в коварстве, когда он ради тебя, на твоих глазах рисковал собственной жизнью.
   Достаточно было де Мортену назвать себя, как Анри де Гиз вспомнил его отца. Конечно, десять лет назад герцог был тринадцатилетним мальчиком, но Франсуа де Гиз - отец Анри неоднократно приводил ему в пример храбрость и мужество Анри де Мортена. Кто знает, наверное, время бы и стерло из памяти герцога имя этого славного дворянина, если б ни роковое совпадение, когда и тот, и другой скончались от ран в один и тот же день. "Вот, что называется быть слугой до гроба", - говорили тогда соратники погибшего герцога об отце де Мортена.
   - Где вы были раньше? - спрашивал только сын Франсуа де Гиза сына Анри де Мортена.
   - Я ждал, монсеньер, ждал удобного случая пригодится вам в нужный момент, - отвечал нормандец. Он и в самом деле много раз порывался придти к герцогу, назвать свое имя, но гордость его останавливала. "Это все равно, что просить милостыню", - думал де Мортен. Да и чтобы он сказал тогда: "Монсеньор, я сын отважного дворянина, который не раз спасал жизнь вашему отцу, примите меня в свои ряды, и я буду вам столь же верно служить так, как и прежде мой отец служил своему господину".
   А сейчас все произошло иначе, хотя итог был именно таким, о котором нормандец даже не смел мечтать. Герцог в благодарность за его преданность пожелал видеть де Мортена в числе своих людей и как предполагал Лазалья, приказал выдать ему сто экю золотом. От денег шевалье наотрез отказался, тогда герцог в порыве щедрости отцепил от своего пояса кинжал, усеянный драгоценными камнями, и вложил его в руки обомлевшего нормандца. Эта была честь, которую герцог оказал ему, и честь которой де Мортен не был достоин. Уезжая в Лувр, Гиз побеспокоился о том, чтобы раненого накормили и обеспечили ему приличный уход. Его беспокойство оказалось напрасным, так как раненый отделался ушибами и незначительными царапинами. Лишь при падении с лошади он вывихнул себе плечо, но это не мешало ему встать на ноги после нескольких часов сна. Перекусив и одевшись не без помощи герцогского пажа, де Мортен спросил у него как найти капитана Штудера фон Винкельбаха.
   - Он внизу, в караулке, - ответил юноша.
   Поблагодарив его, де Мортен собрался уходить.
   - Месье, куда вы пойдете? Вы же не знаете пароля, - заметил слуга.
   - Действительно, - отозвался нормандец, - глядя на него вопросительно.
   - Пароль "Три меча", - многозначительно произнес юноша.
   Де Мортен кивнул ему на прощание и вышел.
   На лестнице между этажами он остановился. Здесь не было ни души. Нормандец вынул кинжал, аккуратно распорол узкие полы своего камзола, вытащив оттуда несколько монет. Не все деньги оставил он в доме дона Андреаса. Жизнь научила прибегать его ко всяким ухищрениям. Спрятав деньги за пояс, де Мортен зашагал дальше. Минуя стражу и назвав пароль, он спустился к главному входу, а затем направился в караульное помещение, находившееся у ворот особняка.
   Капитан Штудер встретил де Мортена со сдержанной улыбкой.
   - Простите меня, месье, што не фпустил фас сразу, - начал оправдываться швейцарец, - слушпа префыше фсево. Мы фыполняли прикас герцока. Я не снал, что фы тоше слушите герцоку.
   - Я все прекрасно понимаю, - сказал де Мортен, - но вы все же спасли меня, не так ли?
   - Я стелал фсе, што мок, месье...
   - А главное вовремя, - прибавил нормандец, - Я успею отблагодарить тебя. Лучше скажи, где я могу найти трех бравых молодцов, я вижу ты на дежурстве.
   - Если п я пыл сфопотен, месье, я пошел пы с фами. Рати герцока я готоф на фсе. - Штудер выглянул из караулки. - Эй, Бэм! - подозвал он к себе знакомого де Мортену швейцарца, - профоти-ка месье ф касарму.
   Слегка улыбаясь, капитан вернулся к нормандцу.
   - Там фы найтете репят, - объяснил он.
   Вошедший швейцарец поклонился де Мортену. Вместе они направились к выходу.
   - Потоштите, месье, - крикнул Штудер во след уходящим.
   - Что еще? - обернулся де Мортен.
   - Я сейщас, - швейцарец подошел к сложенному в углу оружию и вытащил оттуда рапиру.
   - Фот фаш толетцкий клинок, я фам его фосфращаю.
   - Вот уж не надеялся его снова увидеть, - принимая оружие из рук капитана, сказал де Мортен. "Ну, теперь-то, месье де Ле Ман, вам от меня не уйти ", - подумал он.
   Тем временем, не ожидая новой ловушки де Мортена, Мишель преспокойно спал в трактире Трюмильер.
   Проснувшись, он почувствовал себя вполне отдохнувшим. Правда, побаливала спина, и зудилась рана, но мысли текли плавно и спокойно. Страшное видение сегодня не мучило его. "Судя по всему, этот злосчастный "король" уже потерял надежду, докричаться до меня. Кто же из нас на самом деле больше нуждается в помощи: он или я?"
   Бийар уже встал. Он смотрел в окно, гладя пушистого хозяйского котенка, который лежа у него на коленях, урчал от удовольствия.
   - Доброе утро, месье граф, - с улыбкой сказал студент.
   - Доброе утро, Симон, - отозвался де Ле Ман, - ты сходил за моей лошадью?
   - Да. Хозяин передавал вам, что он всегда рад вас видеть в своей гостинице.
   - Это очень мило с его стороны. Поди, принеси что-нибудь поесть и возьми вина, ко мне придет друг.
   - Охотно, - оживился Бийар, - мы снова будем пировать?
   - Тебе, не все ли равно. - Мишель исподлобья взглянул на студента.
   - Иду, иду, месье, - с полупоклоном произнес Бийар и, взяв на руки котенка, и насвистывая какую-то песенку, весело покинул комнату.
   На кухне Симон заболтался с молоденькой служанкой, готовившей завтраки посетителям, и не сразу обратил внимание, на подошедшего к нему хозяина трактира.
   - К его господину пришли, а он шастает без дела, - возмутился хозяин.
   - Ужели? Кто пришел? - спросил Бийар.
   - Несколько друзей.
   - А я здесь с тобой болтаю! Вина моему господину и побольше. - Схватив глиняную бутыль, Симон, перепрыгивая через ступеньки, помчался наверх, где располагались жилые комнаты.
   Добежав почти до двери, он неожиданно остановился. Перед комнатой, которую снял де Ле Ман, околачивался швейцарец. Заметив Бийара, он кашлянул и остался на месте. Студент, насвистывая песенку, взялся за ручку, бросая на солдата косой взгляд. Швейцарец зашелся в кашле и положил руку на эфес шпаги. Симон все понял, но слишком поздно. Дверь моментально отворилась, и его силком втащили вовнутрь комнаты.
   - Я ни в чем не виноват, - закричал студент, роняя на пол бутыль с вином.
   В помещении, кроме связанного де Ле Мана, находились де Мортен и еще два швейцарца.
   - Заткни глотку, скотина! - процедил сквозь зубы нормандец.
   Один из швейцарцев наотмашь ударил студента в лицо, пригрозив избить его до полусмерти, если тот вообще откроет рот. После этого он стал связывать Симону руки и ноги.
   - Кто он? - спросил де Мортен Мишеля, пристально вглядываясь в лицо студента, - где-то я видел эту рожу.
   - Откуда мне знать, - пожал плечами де Ле Ман, - я заказал вино, он принес его.
   Де Мортен посмотрел на разбитую бутыль, валявшуюся у ног Бийара. Красное вино разлилось по полу.
   - Не слишком ли много вина для одного человека, месье? - отметил он.
   - В самый раз, - сухо проговорил Мишель.
   - Кто к вам придет теперь мне абсолютно все равно. Выводите его, - повернулся нормандец к швейцарцам, - а этого крикуна вы крепко связали?
   - Да, месье, - заверил де Мортена швейцарец, который связывал студента, - он никуда не удерет.
   В этот момент они услышали хриплый кашель за дверью.
   - Тихо! - остановился нормандец.
   Через несколько мгновений им послышался звук стали, вынимаемой из ножен, топот и бой клинков.
   - Быстро туда! - приказал де Мортен солдатам, и те сорвались с места.
   Выскочив наружу, и увидев как их товарищ дерется с каким-то храбрецом, они напали на этого храбреца и, быстро его обезоружив, повели в комнату, чтобы присоединить его к остальным пленникам.
   - Отпустите меня, как вы смеете?
   Мишель узнал звучный голос Фезонзака.
   Внезапно за дверью раздался еще один громкий возглас.
   - Стоять всем! Бросить оружие!
   - Что за черт? - встрепенулся де Мортен и поспешно вышел из комнаты.
   - Отойти от дверей! Ах, это вы, шевалье. Что у вас с лицом?
   На лестнице и в коридоре толпились солдаты, держа наготове пистолеты и шпаги. Среди них стояла женщина, отдающая приказы. Испанский костюм с широкими плечами и тонкой талией делал ее неузнаваемой. Рядом с ней находился Ла Мот.
   - Я выполняю ваш приказ, мадам, - сказал де Мортен.
   - Мой приказ? По моему вы действовали по приказу другого.
   - Но, мадам, у меня не было возможности предупредить вас...
   - Вы нарушили наш уговор, шевалье, - прервав его, надменно произнесла мадемуазель де Сент-Йон. - Отдайте вашу шпагу моим людям, вы арестованы!
   Де Мортен оглянулся, ища поддержки у своих озадаченных наемников, но те стояли не шелохнувшись, безропотно наблюдая, как его разоружают и связывают солдаты. Им вовсе не хотелось лезть под пули. Их ведь нанимали не для сражения, а для ареста одного человека.
   - Господа, вас я не задерживаю, - обратилась мадемуазель де Сент-Йон к швейцарцам.
   Наемники де Мортена вложили шпаги в ножны и, направились к выходу. Нормандец остался стоять, где и стоял. А около него находился обезоруженный Фезонзак, на лице которого не проходило удивление. Он во все глаза смотрел на Жанну, с губ его уже готов был сорваться вопрос.
   Узнав его, Жанна не подала виду и только спросила:
   - А вы кто, месье и что здесь делаете?
   Этьен так и не успел ответить, его опередил де Мортен.
   - Он пришел, чтобы встретиться с графом, мадам.
   - Что вы говорите? - мадемуазель де Сент-Йон снова обратилась к Фезонзаку, - вы правда пришли к графу?
   - Да, - с неохотой ответил тот.
   - В таком случае вы арестованы. Взять его!
   Двое гвардейцев схватили Фезонзака, который и так уже не сопротивлялся.
   - Где граф де Ле Ман, шевалье? - жестко спросила Жанна.
   - Он в своей комнате, мадам, - спокойно пояснил нормандец.
   - Вперед! - скомандовала мадемуазель де Сент-Йон и Ла Мот, еще с одним гвардейцем вошли вместе с ней в комнату.
   Мишель де Ле Ман и Симон Бийар сидели в разных углах.
   - Развяжите, - Жанна указала на Бийара и приблизилась к де Ле Ману.
   - Вы арестованы, граф.
   - В чем меня обвиняют? - осведомился Мишель.
   - В том, что вы занимаетесь магией и колдовством.
   - Бесподобно, - усмехнулся де Ле Ман, не веря своим ушам.
   - Вам о чем-нибудь говорит имя Сезар де Валле?
   - Может, говорит, а может и нет. Я что должен помнить все имена?
   - Имена помнить не обязательно, месье, достаточно знать людей, кому они принадлежат. Так вы знаете Сезара де Валле?
   - Во всяком случае, этого человека нет ни среди моих друзей, ни среди моих врагов.
   - А среди ваших знакомых он есть?
   - Проклятье! По какому праву я обязан отвечать вам на ваши глупые вопросы?
   - Не хотите отвечать мне, будете отвечать в Шатле* и уже в присутствии судьи и палача.
   Как только Ле Мана вывели из комнаты, Жанна подошла к Бийару. Студент хитровато ухмылялся.
   - Ты уйдешь, когда мы уведем их, завтра возвращайся ко мне, - тихо сказала ему мадемуазель де Сент-Йон.
   Бийар подавил улыбку и склонился в поклоне.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ТЕНИСТЫЕ АЛЛЕИ ДВОРЦА ТЮИЛЬРИ

   Политику иногда сравнивают с шахматной партией, ей льстят, она больше смахивает на игру в шашки.
   Орельен Шолль

   Карета, запряженная четверкой лошадей, скрепя и раскачиваясь на ходу, медленно ехала по улице Сент-Оноре. Ее окружали с десяток вооруженных всадников, беспрестанно рассеивая по пути кучки народа.
   В ту эпоху кареты были привилегией только королевской семьи, вельможи обычно ездили верхом или пользовались носилками. Поэтому, заметив приближение кортежа, прохожие, останавливались с видом удивления и почтения. Однако шторы кареты были опущены, а дверца ее была без королевского герба.
   - Меня изумляет герцог, что вы назначили Коссена главою солдат, определенных для охраны Колиньи, - заговорил один из двух человек, сидящих в карете.
   - Что же в этом удивительного? - отозвался другой.
   - Коссен личный враг Колиньи и вам это известно.
   - Я не виноват, что среди католиков, находящихся на службе у короля адмирал не завел себе друзей.
   - Тем не менее вы могли бы назначить кого-нибудь другого, кто бы не испытывал к адмиралу такой ненависти как он.
   - Между прочим, адмирала ненавидят все добрые католики, а в особенности гвардейцы моего брата. И если среди них нет офицера, кто с честью для себя охранял бы адмирала в этом не наша вина, повторяю вам.
   - Почему же тогда Колиньи не понимает этого?
   - Колиньи-то как раз прекрасно это понимает. Но, к сожалению, этого не понимает сам король, приказавший усилить охрану адмирала. Король не понимает, что в случае опасности его гвардейцы умерли бы за него, но уж никак не за адмирала.
   - Черт побери, вы правы, герцог! Но все равно, мне кажется, нельзя было посылать Коссена. Он предаст Колиньи при первом удобном случае.
   - Зато он не предаст короля, в чем я уверен, и оставим эти разговоры, брат мой. - Герцог открыл штору и посмотрел в окно.
   Они подъезжали к рынку.
   Торговцы перебегали от одной лавки к другой. Двери и ставни как будто запертые на деле были только прикрытые и отворялись, чтобы выпустить или впустить какого-нибудь человека с таинственной ношей. Эти люди, имевшие оружие, раздавали его безоружным.
   С улицы донесся нарастающий гул голосов.
   - Что там такое? - сказал герцог, дергая за шнурок, конец которого был намотан на мизинец кучера.
   Карета остановилась. Собеседники выглянули на улицу. Несколько человек, сомкнув кольцо, били то ли двух, то ли трех людей.
   - Что это? Пьяная драка? Дю Гаст, - позвал герцог одного из всадников, - узнай, в чем дело.
   Дю Гаст кивнул в знак того, что исполнит приказание.
   - За мной, - крикнул он двум своим товарищам, и они пришпорили лошадей.
   Толпа дрогнула и обратилась в беспорядочное бегство. Лишь один старик, который не мог бежать из-за своего возраста, прижался к стене рядом стоящего дома, боясь быть раздавленным.
   - Кто такой? - Дю Гаст подъехал к нему вплотную.
   - Я хозяин этого дома, месье, - дрожащим голосом отвечал старик, - а эти гугеноты, - добавил он, - указывая на тех троих, что с трудом поднимались с земли, - они распевали в моем доме свои гнусные песни, я просил их замолчать. Куда там, они и слушать меня не захотели...
   - Это правда? - грозно спросил дю Гаст одного из побитых.
   - Нет, - ответил тот, - мы собирались уехать, они напали на нас. Мы даже не успели собрать свои пожитки.
   - Ты лжешь, негодяй, ты лжешь, - вознегодовал хозяин дома, - все вокруг свидетели, тому, что ты говоришь неправду.
   В этот момент герцог, слышавший все до единого слова, вышел из кареты. Люди, тут же узнав его, окружили, а дю Гаст не медля, подскакал к своему господину.
   - "Жарнак!" "Монконтур!" - восторженно закричали из толпы, вспоминая победы над гугенотами стоящего перед ними человека, - "Да здравствует герцог Анжуйский!" *
   Герцог Анжуйский поднял, руку, призывая всех к молчанию:
   - Расходитесь! Король больше не допустит бесчинств еретиков. Скоро в город войдет его правитель Франсуа де Монморанси с отрядом кавалерии.
   Под ликующие крики толпы Генрих Анжуйский сел обратно в карету, и колеса кареты, и подковы лошадей застучали по мостовой.
   Как скоро королеве-матери доложили о том, что герцог Анжуйский в сопровождении своего брата герцога Ангулемского вернулись с прогулки, она велела, не задерживая их, проводить к ней.
   Екатерина со своими приближенными прохаживалась в саду Тюильри.
   - Какие новости, Анри? - спросила флорентийка.
   - Парижане требуют расправы с гугенотами, - и герцог Анжуйский поведал о том, чему он был свидетелем на улице Сен-Дени.
   - Теперь вы ясно видите, мадам, что даже простой люд настроен против гугенотов, - заметил маршал Таванн.
   - Это для меня не новость, - невозмутимо отвечала Екатерина.
   - Ваше величество, сегодня гугеноты только поют свои псалмы, дай Бог, если они завтра не начнут точить оружие, - сказал граф де Рец.
   - Гугеноты уезжают, а, значит, конец беспорядкам, - произнесла королева-мать.
   - Ваше величество, я думаю, что конец беспорядкам наступит в тот день, когда последнего гугенота не будет в Париже, - сказал канцлер Бираг.
   - Их и так не много осталось в городе, - подчеркнула Екатерина.
   - Все верно, мадам, согласился герцог де Невер, - Но те, кто остались, кричат за воротами вашего дома.
   Королева-мать молчала. Невер был прав. Со вчерашнего дня молодые дворяне-протестанты прохаживаются под стенами Тюильри и требуют наказать герцога де Гиза.
   - Ваше величество, осмелюсь предложить вам, - прервал молчание канцлер Бираг, - арестуйте всех гугенотских вожаков и остальные сами бросят клинки у ваших ног.
   - Нет, - воспротивилась королева-мать, - только не таким способом.
   - А каким же? - воскликнул граф де Рец.
   К королеве-матери приблизился слуга.
   - Ваше величество, герцог де Гиз, герцог Омальский и кардинал Лотарингский просят принять их.
   - Они здесь? - с удивлением спросила флорентийка.
   - Да, ваше величество.
   - Что ж, раз они к нам пожаловали, проводите их к нам.
   Через некоторое время трое людей появились в конце засаженной липами аллеи. Подойдя к королеве-матери, они поклонились.
   - Ваше величество, - начал герцог де Гиз, - город начинает лихорадить. Лавки закрываются одна за другой. Парижане собираются в кварталах, люди берутся за оружие на случай возможной осады. Отовсюду раздаются призывы к убийствам. Проезжая по улицам, я собственными глазами видел, как францисканцы разжигают гнев католиков против еретиков и тех, кто им потворствует. Я собственными ушами слышал как вас...- Гиз неожиданно замолчал.
   - Говорите, герцог, говорите, - потребовала королева-мать.
   - Простите, ваше величество, но то, что я сейчас скажу - отвратительная грубость.
   - Говорите, - настаивала Екатерина.
   - Вас ваше величество и Его величество короля Шарля сравнивают с Ахавом и Иезавелью*.
   Екатерина, дотоле хмуро смотревшая перед собой, вскинула брови, но взгляд её по-прежнему оставался тяжёл. Герцог Анжуйский в презрении сжал губы, щека его нервно задёргалась, и он отвернулся. Придворные, подобострастно следившие за их реакцией, попытались принять такое же выражение на лицах. При этом каждый старался перещеголять соседа в лицедействе, что Гиз, бросивший взгляд на эти гримасы невольно было, усмехнулся, но, понимая всю важность момента, опустил глаза.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ПЛЕННИКИ

  
   В бедствиях он укреплял
   себя надеждой, когда не было для
   надежды никакого места.
   Франсуа де Бельфоре
   Необычайные истории
  
   Если от трактира "Трюмильер" до улицы Сент-Оноре следовать через рыночную площадь весь путь займет чуть больше четверти часа. Но, выбирая дорогу, по которой предстояло идти конвою, сопровождающему арестантов, мадемуазель де Сент-Йон предпочла улицу Тиршак. Это был путь более длинный, но зато и более безопасный.
   Прошло совсем немного времени, прежде чем отряд, вышел на тесную улицу, мощеную булыжниками. Улица оказалась пустыннее, чем можно было бы предположить.
   Неожиданно послышался резкий скрип открывающейся двери. Жанна вздрогнула и, обернувшись, увидела человека на пороге дома, мимо которого только что прошли ее стражники. Она даже не разглядела его внешность, как он опять скрылся внутрь дома, захлопнув за собою дверь.
   Из соседнего переулка послышалось цоканье копыт. Пятеро или шестеро всадников вылетело навстречу отряду стражников. Жанна, насторожившись, взялась за эфес шпаги. Всадники устремились вглубь улицы и исчезли из виду.
   За ними с гиканьем выбежали несколько мальчишек. Увидев стражников, ведущих трех связанных, они на минуту замолчали и, проводив их любопытными взглядами, помчались в противоположном направлении. Жанна еле слышно вздохнула. Даже эти безобидные мальчишки заставляли ее испытывать страх.
   Не обращая внимания на суету, происходящую вокруг, каждый из пленников был погружен в свои мысли.
   Де Мортен воспринимал свое теперешнее положение как неизбежность. "Мне всегда везло, когда я измышлял всякие басни, чтобы выкрутиться. Но стоило хоть раз сказать правду и вот результат налицо. Я действительно хотел арестовать Ле Мана и привести его к этой таинственной даме. Когда бы я успел ее предупредить о том, что Ле Ман остановился в "Трюмильер"? Ведь я занимался делами дона Андреаса. Хотя, по всей видимости, будет трудно этим оправдаться в ее глазах. Сам виноват, вместо того, чтобы нанимать швейцарцев, надо было сначала пойти к этой чертовой стерве и сказать ей, что мне, наконец, известно где находится тот, кого она разыскивает. С другой стороны за это время граф де Ле Ман мог бы уйти куда угодно, а потом ищи ветра в поле. Все-таки эта, наделенная неведомой мне властью женщина, приняла решение сгоряча. Зачем мне лгать ей, когда каждый мой шаг будет, в конце концов, известен через ее же оповестителя у дона Андреаса. Стоит ли рисковать собой, когда в любой момент я могу расстаться с жизнью".
   В это время де Ле Ман, шедший за де Мортеном пребывал в недоумении. "Что за бессмысленные обвинения в колдовстве? Как они смеют обвинять в подобном дворянина? Я ведь граф де Ле Ман, бывший капитан королевской гвардии, а не какой-нибудь там Жиль де Ре. Впрочем, тот был маршалом Франции, и это не помешало ему сгореть на костре. Вероятно, в случае со мной произошла чудовищная ошибка и, наверное, она скоро разъяснится. А этот нормандец, неужели он тоже замешан в этом деле? А тот со шрамом? Он ведь вчера напал на Фезонзака. По-моему, все это не законно. Раз они представляют интересы церкви, можно было вчера попытаться убедить Фезонзака в том, что я сподручный дьявола, а он бы мог дать против меня показания, или вернее всего привлечь солдат, церковников и арестовать его. Но опять-таки он не виновен! Зачем же нападать на него из-за угла? Значит, они действуют по своему умыслу. Но что они хотят от меня? Моего признания в колдовстве, насылании порчи и тому подобном. Вряд ли. Тут что-то другое".
   Фезонзаку пришлось хуже всех. В отличие от де Мортена, лишний раз убедившегося в беспомощности правды и могуществе лжи, и де Ле Мана, всего лишь недоумевающего в ответ на обвинения в колдовстве, арест для Фезонзака означал встречу с женщиной, видеть которую он желал всем сердцем. Этой женщиной была Жанна де Сент-Йон. "Хрупкое, почти воздушное существо с голубыми глазами невыразимо небесного цвета, с золотистыми локонами, ниспадающими до самых плеч, женщина, образ, который я хранил в тайнике своего сердца, доверяя правду о моих чувствах только Высшим силам, эта женщина в один миг превратилась в грубого солдата. Зачем ей понадобилось вырядиться в мужское платье? Она командует каким-то сбродом, они безоговорочно подчиняются ей, принимая это как должное. Она носит шпагу и, судя по всему, неплохо владеет ей. Она готова в любой момент выхватить ее и пронзить человеческую плоть. Господи! Неужели она способна убивать, неужели ее руки запятнаны кровью?".
   Погрузившись, каждый в свои мысли, они незаметно для себя вышли на улицу Сент-Оноре и остановились у дома мадемуазель де Сент-Йон.
   Пленников подвели к входу в подвал, скрытому в зарослях плюща. Ла Мот отпер дверь и пропустил вперед несколько солдат. Вслед за ними ввели арестованных. Ла Мот вошел последним, вынув факел из выбоины в стене. Запалив его, он осветил лестницу, ведущую вниз. Воздух подвала был пропитан сыростью. Повсюду со стен стекали длинные полоски воды.
   Пройдя по узкому коридору, они встали перед дверью, обитой железом. Ла Мот открыл и ее, указав жестом арестантам идти вперед. Солдаты развязали пленникам руки и втолкнули их в невысокую комнату с маленьким решетчатым окном, сквозь которое скупо просачивался бледный свет. И тут повсюду была вода. С осколизкого потолка одна за другой на пол падали капли. По стенам, из черного замшелого камня ползали мокрицы.
   Из большой кучи соломы, брошенной напротив окна, неожиданно выскочила крыса. Добежав до середины комнаты, она вдруг остановилась, и повернула свою мордочку в сторону людей, словно желая повнимательнее разглядеть непрошеных гостей и разгадать их намерения.
   Де Ле Ман стащил с ноги башмак, швырнул его в крысу, повернулся к де Мортену и, глядя на него, расхохотался.
   - Что с вами, граф? - поразился Фезонзак его поведению.
   Ле Ман не сдерживался и хохотал что было сил, будучи не в состоянии ответить Фезонзаку. Этьен сначала заулыбался, но, увидев хмурое недовольное лицо нормандца, сам невольно рассмеялся.
   - Уж не сошли ли вы с ума, граф? - спросил Фезонзак.
   - Представьте себе, сошел, причем мне приходится сходить с ума не только за себя, но и за этого месье, который выглядит слишком серьезным и глубокомысленным в этой глупой обстановке. Что же вы, месье, как вас там? Вам разве не смешно? Да ну же, развеселитесь.
   - Не вижу причин для веселья, - отозвался де Мортен.
   - Завидую вашему спокойствию и хладнокровию, месье, их можно сравнить разве что со спокойствием и с хладнокровием той крысы, которую мы только что видели, - усмехнулся Мишель. - Она разглядывала нас, и в ее крысиных глазках не было и тени страха перед теми, кто во много раз превосходит ее в силе.
   - Ваш выпад, месье, против этой бесстрашной крысы был великолепен, хотя он и стоил вам мокрого чулка на одной ноге. Но я хотел бы видеть каков будет ответный удар, - холодно, почти равнодушно сказал де Мортен, - боюсь, месье, вы повстречались с самим предводителем крыс, который не может позволить себе прощать подобные выходки.
   Фезонзак, внимательно прислушивающийся к разговору своих товарищей по несчастью, обратил внимание, на то, что пол действительно залит водой и Ле Ману, не пожалевшему башмака ради неприязни к крысам, приходится напрасно мочить ноги.
   - Правильно ли я вас понял: вы хотите предложить мне дуэль и поступить так, как это подобает благородному человеку, выбирающему открытый честный поединок среди всех остальных способов выяснения истины? - с вызовом произнес Мишель. - Ведь до сих пор, насколько мне известно, вы предпочитали либо прибегать к услугам наемников, либо пользоваться ударом в спину.
   Прозвучавшие обвинения не произвели никакого впечатления на де Мортена.
   - Я привык поступать так, как это свойственно человеку, подчиняющему свои действия разуму, - ответил он, - мне не в чем упрекнуть себя. Я ставлю перед собой цель и достигаю ее, чего бы мне это не стоило.
   - В таком случае, месье, вы человек без чести. Я не вижу перед собой достойного противника и не считаю возможным скрестить с вами шпаги.
   - Ваше дело, месье, поступайте так, как сочтете нужным.
   - Опомнитесь, господа, - вмешался Фезонзак, - вы выбрали совсем неподходящее время для ссор. Мы все сейчас в равном положении. Вместо того, чтобы оскорблять друг друга, нам скорее стоит подумать о том, как выбраться отсюда. Неизвестно сколько времени нам предстоит провести в этом каменном мешке, и какие еще напасти ожидают нас. Я призываю вас к примирению, поверьте, это самое лучшее, что нам следует сейчас сделать. Я прошу вас, Мишель, охладите свой пыл, а вас, месье, я, виконт де Фезонзак, прошу назвать свое имя.
   - У меня нет причин скрывать его. Мое имя шевалье де Мортен, - слегка поклонился нормандец, тем самым как бы приветствуя здравые мысли, услышанные им в словах Фезонзака.
   - Не буду скрывать, но мне никогда не приходилось слышать ваше имя, но сейчас для меня это не имеет значения. Я не буду у вас спрашивать о вашем вероисповедании, о том, кому вы служите, мне не хочется искать лишний повод для вражды. - Этьен хотел еще что-то добавить, но прервался, обратив внимание, что с Ле Маном творится что-то странное. Тот отвернулся от них, подошел к проему в стене и встал, держась рукой за решетку.
   - Вам знакомо имя Анри де Мортена? - произнес Ле Ман, не оборачиваясь.
   - Да, это мой отец, - невозмутимо отвечал шевалье.
   - Я имел честь служить покойному герцогу де Гизу вместе с вашим отцом. Я многим обязан ему. Мне пришлось стать свидетелем его смерти. Перед тем как умереть ваш отец говорил о том, что он прощает своего сына и сам просит у него прощения. Я обещал ему, что найду вас и передам вам его последние слова. Наконец, я имею возможность исполнить свое обещание, и я... рад этому.
   Анри де Мортен - прославившейся своей храбростью капитан гвардии герцога де Гиза, был первым наставником Мишеля в замке Ле Ман. Именно он первым познакомил его с миром и людьми, которые в нем живут, именно он представил его герцогу, и погиб, защищая жизнь своего питомца у стен Орлеана.
   Шевалье де Мортен молчал.
   - Господа, не знаю как вы, а я сейчас не отказался бы от тарелки супа, с куриными потрошками, сваренного дядюшкой Ришаром в трактире "Белая голубка", - нарушил молчание Фезонзак, - и умоляю вас, Мишель, наденьте свой башмак, не хватало, чтобы вы еще подхватили насморк.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ОБВИНЕНИЕ ТЕЛИНЬИ

Отсутствующие всегда

оказываются виноватыми.

Филипп Детуш

   Находясь всё время у адмирала, Телиньи ни на минуту не забывал о том, что завтра у него поединок с Фезонзаком. Попросив Герши, быть ему секундантом, он послал его к своему противнику обсудить условия дуэли.Герши возвратился ни с чем, не застав Фезонзака дома. Телиньи сидел в кабинете адмирала на втором этаже, где они условились встретиться.
   - Ну, как, месье? Вы, верно, сами его видели? - спросил Герши.
   - Кого? - удивился Телиньи, - Фезонзака?
   - Ну да, его самого.
   - А вы разве не говорили с ним?
   - Нет, мне сказали, что он здесь, и я посчитал, что вы уже обо всем договорились.
   - Подождите меня. - Телиньи спустился в прихожую подошел к стоявшему возле дверей дворянину, спросил его приходил ли Фезонзак и, получив отрицательный ответ, вернулся в кабинет.
   - Кто вам сказал, что Фезонзак у адмирала?
   - Его сестра, - отвечал Герши.
   - Она случайно вам не сказала, как давно он ушел из дома?
   - Вообще-то я у ней об этом не спрашивал.
   - Хорошо, подождем. Кто знает, может быть вы его обогнали в дороге.
   Телиньи поблагодарил друга за услуги, и они вместе прошли к Колиньи. После их появления пастор Мерлен затянул благодарственный псалом. Все реформаты, находившиеся в комнате, опустились на колени и запели хором. Благодаря Бога за те раны, которых отец Небесный его удостоил, Колиньи распорядился выдать тысячу золотых экю для раздачи бедным протестантам и сотворил молитву о прощении врагов своих. В это время доложили о приходе королевы Наваррской, желавшей проведать раненого адмирала. Колиньи принял Маргариту с той благосклонностью, которую высказывал ей всякий раз, когда к этому представлялся случай.
   Воспользовавшись неожиданным перерывом, Телиньи оставил адмирала. Его мучил один вопрос: Где Фезонзак? А что, если он, вместо того, чтобы пойти к Колиньи, пошел к Ле Ману? Телиньи решил сам проверить свою догадку и отправился к дому мадам де Лабрей. Он знал этот дом. Несколько раз он уже бывал там, когда, возвращаясь после вечернего гулянья, они втроем с Фезонзаком и Плюсси-Морне устраивали философские беседы.
   - А, это вы, месье, - служанка Луиза узнала Телиньи, открыв ему дверь.
   - Доложите о моем приходе виконту де Фезонзаку.
   - Прошу прощения, месье, но виконта де Фезонзака здесь нет. Вы второй человек кто его спрашивает за сегодняшний день. Моя госпожа мадам де Лабрей сказала, что он ушел к адмиралу Колиньи.
   - А давно он ушел.
   - Уже четвертый час как нет месье виконта.
   - Благодарю, - Телиньи повернулся к выходу, но снова остановился, делая вид, будто он что-то вспомнил или какая-то мысль только что пришла ему на ум.
   - Что-то еще, месье? - спросила служанка, не зная, что ей делать: то ли закрывать дверь, то ли нет.
   - Не граф ли де Ле Ман случайно заходил сегодня к виконту? - спросил в свою очередь Телиньи.
   - Нет, месье, граф де Ле Ман заходил вчера, - Луиза переменилась в лице, вспоминая о пережитом страхе.
   - Граф был вчера утром или вечером?
   - Вечером, месье.
   - Понятно.
   Теперь Телиньи ни сколько не сомневался в причастности Фезонзака к какой-то интриге, в которой как ему казалось, не последняя роль принадлежит графу де Ле Ману. Как скоро, служанка Луиза закрыла за ним дверь, он поспешил к адмиралу и явился в тот момент, когда Маргарита Наваррская садилась в портшез, собираясь вернуться в Лувр.
   "Прекрасно, настал и мой черед", - подумал Телиньи и, поклонившись уходящей королеве Наваррской, вошел к адмиралу.
   - А я вас уже искал. - На лбу у Колиньи не было ни морщинки, губы слегка улыбались, а глаза сияли беспечностью и здоровьем.
   Телиньи счел, что это благотворное влияние королевы Наваррской.
   - Простите меня, месье адмирал, что я внезапно покинул вас. Но мое отсутствие я думаю, послужит всем нам на пользу. Я хотел подтвердить или опровергнуть свое подозрение по поводу одного из наших людей, преданных нашему делу.
   - И что же? - спросил адмирал.
   - К несчастью оно подтвердилось и человек этот... - Телиньи обвел взглядом всех присутствующих и не нашел того, кого искал.
   - О ком вы говорите, мой друг?
   - О виконте де Фезонзаке.
   - О Фезонзаке? - изумляясь, повторил Колиньи, - в чем же вы его подозреваете? Кстати, где же он? Где мой добрый виконт? Кто-нибудь видел сегодня Фезонзака?
   Все молчали. Некоторые пожимали плечами или качали головой.
   - Причина его задержки меня удивляет, - сказал адмирал, посмотрев на Телиньи.
   - Месье, я догадываюсь, где может быть Фезонзак, - отвечал тот, - мой долг, рассказать вам наш вчерашний с ним разговор. Пусть все, кто здесь есть, будут нашими судьями. Итак, вчера у нас с Фезонзаком состоялся не совсем приятный разговор об одном человеке. Признаюсь, мне, месье Ледигьеру, который сейчас болен, и многим другим с самого начала не внушал доверие граф де Ле Ман. Поэтому я захотел еще раз встретиться с этим месье, чтобы пролить свет на некоторые события. Иными словами, я хочу рассеять свои сомнения о том, что граф не знал о готовящемся покушении на вашу жизнь, месье адмирал. Когда я попросил Фезонзака, чтобы он свел меня с графом, Фезонзак отказал мне, сославшись на то обстоятельство, что он в отъезде. А сегодня я узнаю, что Фезонзак вчера вечером встречался с ним. Выходит, он солгал мне? Но зачем? Судите сами, господа, зачем?
   - Действительно, - согласился маркиз де Ренель, - зачем Фезонзак обманул вас?
   - Если Фезонзак обманул Телиньи, то он обманет любого из нас, - сказал старый Брикмо.
   - А сейчас вы знаете, где Фезонзак? - нарочно спросил Герши, чтобы настроить против него всех протестантов.
   - Нет. Мне это не известно, - ответил Телиньи, - но сестра Фезонзака говорит, что ее брат с утра отправился к месье адмиралу.
   - Значит, он солгал и своей сестре? - проговорил де Прюно.
   - Все это странно, но не будем торопиться с выводами, - заключил Колиньи, - я намерен выслушать самого виконта. Пусть он сам объяснит свое поведение, как только появиться здесь.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ

  

Факты упрямая вещь

   Ален Рене Лесаж
  
   Желание Фезонзака исполнилось. В обед пленникам принесли по миски супа. Все трое были голодными, и никто не отказывался от еды. А когда посуда опустела Ле Ман и Фезонзак разговорились, не обращая внимания на де Мортена, который все это время оказывался безучастным слушателем их бесед.
   - Ах, если бы еще бонского винца, - мечтательно произнес Этьен, глядя на Ле Мана, - Я думаю, кружка вина доставила бы вам удовольствие?
   - Друг мой, мы с вами находимся не в "Белой голубке", а в тюрьме, - вздохнул Мишель.
   - В тюрьме?! - не удержался от восклицания Фезонзак, - вы называете тюрьмой этот полугнилой подвал, каких в Париже Бог знает сколько.
   - Какая разница, я хотел сказать, что мы теперь не вольны распоряжаться собой, как прежде, по своему усмотрению.
   - Э-э, нет. Я с вами не согласен, граф, - ответил Этьен, - мы вольны распоряжаться собой в любом месте и в любое время.
   - Вы опять хотите со мной поспорить? - На лице Ле Мана отобразилось какое-то подобие усмешки.
   - Я с вами не собираюсь спорить. Но вы не правы. Вы говорите так, потому что смирились с теми переменами, которые произошли с вами, я же мириться с этим не желаю. Я, конечно, смирился с тем, что мы оказались взаперти, смирился с обстоятельством, но не с тем, чтобы покориться воли этого обстоятельства.
   - Значит, вы надеетесь выйти отсюда?
   - Вы слишком торопливы, - Фезонзак сделал знак говорить тише.
   - Прежде всего, я точен.
   - А если я скажу: "да, именно это я и собираюсь сделать"?
   Мишель взглянул на своего друга как на умалишенного. Даже де Мортен, услышав ответ Фезонзака, повернул к нему голову.
   - Каким образом? - спросил, наконец, Ле Ман.
   - Надо подумать, - заявил Фезонзак, распрямляя плечи.
   - Вы понимаете, о чем вы говорите? У нас даже нет оружия.
   - Ну и что же. Нужно думать, говорю я вам, раскинуть мозгами.
   - Думай - не думай, все равно нам отсюда так просто не выйти.
   - Знаете, граф, когда я перечитывал Платона, Аристотеля, Цицерона, и других философов, я заметил, что их взгляды на мир имеют как сильные, так и слабые стороны. Потом, к своему удивлению, я стал замечать, что люди не делятся на абсолютно плохих и абсолютно хороших. У каждого из нас есть свои достоинства, также как есть недостатки, от которых никому не деться. Так и в нашем с вами положении следует усматривать две стороны. Итак, - почти шепотом продолжал Этьен, - мы не можем выйти отсюда, потому что дверь на замке. В окно тоже не выберешься: на нем решетки, оно слишком маленькое. Нас стерегут и, возможно, даже неплохо. Однако... - Фезонзак на секунду остановился, - мы не знаем, сколько человек нас охраняет. В подвале, скорее всего, двое, ибо, когда нам приносили обед...- Этьен вдруг снова замолчал и радостно посмотрел на Ле Мана, - вы заметили, как они входили?
   - Как? - не совсем понимая, к чему клонит гасконец, - ответил Мишель.
   - По одному. Коридор настолько узок, что они вошли по одному. Сначала вошел солдат с пистолетами, затем другой - со шпагой и факелом, и третий с супом. Интересно получается. Значит, они вошли по очереди. - Фезонзак огляделся вокруг, словно что-то хотел найти, - а вот и еще одна сильная сторона нашего предприятия, - сказал он, - мы не связаны и не закованы, следовательно, можем действовать.
   Де Ле Ман не выдержал и громко рассмеялся, а де Мортен, до сих пор не проронивший ни звука, подавил усмешку.
   - Тихо! - нахмурился Фезонзак, - вы можете провалить все дело! Я придумал!
   - Что еще? - сквозь смех спросил Мишель.
   - Так вы хотите здесь остаться или нет? Я не шучу.
   - Но как вы...
   - Ах, как? А вот так! Слушайте, - перебил Ле Мана Этьен, - это касается и вас, месье, - кивнул он нормандцу, но тот отвел взгляд. Это мелочь не остановила Фезонзака, и он сказал, - в следующий раз кормить нас снова придут вечером или утром.
   - А если они явятся раньше времени, - возразил Мишель, - например, чтобы перевести нас в Шатле.
   - В Шатле?
   - Да. Об этом мне объявили еще у "Трюмильера".
   - Я этого не знал, - признался Этьен, - в таком случае мой план может не сработать, но будем надеяться, он все-таки сработает. Допустим, нам повезет, и пока нас еще какое-то время продержат тут. Тогда нас ждет ужин или завтрак, иначе говоря, та же церемония трапезы, что и прежде. Как мы видели, коридор слишком узкий, чтобы пройти вдвоем, поэтому наши тюремщики пройдут по одному. Первого отпирающего дверь схватит один из нас и втащит сюда, другой разоружит его, но самое главное сделает третий, - Фезонзак повернулся к нормандцу.
   Де Мортен расположился на небольшом камне, лежащем возле стены и служившим ему вместо табурета.
   - Месье, - продолжал Фезонзак, - разрешите поднять этот предмет, на котором вы сидите?
   Де Мортен молча встал и отошел в сторону. Фезонзак приблизился к камню и, оторвав его от земли, слегка подбросил в воздухе.
   - Прекрасно, это сделаю я, - обрадовался Этьен, кладя камень на место, - итак, вернемся к моему плану. Как только откроется дверь, вы Ле Ман хватаете первого солдата, месье де Мортен его обезоруживает, а я, тем временем, кидаю этот камешек в другого солдата и также стараюсь его обезоружить. Третий - разносчик супа, конечно, не будет стоять без дела и кинется помогать им или побежит звать на помощь. Мы должны помешать ему это сделать. Главное быстро разоружить солдат! А дальше мы выбираемся на улицу и удираем.
   - По-моему не дурно придумано, - одобрил Ле Ман, - признаться не ожидал.
   Фезонзак заулыбался, гордясь своей затеей.
   - Только на меня не рассчитываете. Я не собираюсь принимать участие в этой авантюре, - прервал свое молчание де Мортен.
   - Не хотите - не надо, - отозвался Этьен, - дайте слово, что вы не будете чинить нам препятствия ...
   Неожиданно в коридоре зазвучали шаги. Этьен замолчал и растерянно посмотрел в сторону двери. Не прошло и пяти секунд, как к заключенным вошел Ла Мот в сопровождении двух вооруженных парней.
   - Месье де Фезонзак, вы пойдете с нами, сказал Ла Мот, делая знак своим подручным приблизиться к Этьену.
   Те бросились исполнять приказ, схватив Фезонзака за плечи.
   - Отпустите меня! Я даю слово, что не окажу вам никакого сопротивления.
   - Отпустите его, - велел Ла Мот, посмотрев в глаза Фезонзаку, - смотрите, месье, я не хочу проливать кровь.
   Этьен спокойным шагом поднимался по лестнице. Впереди него шел Ла Мот, следом за ним с обнаженными шпагами маячили фигуры охранников. Пройдя очередной этаж, они остановились перед дверью с деревянным засовом. Ла Мот постучал и, получив разрешение войти, ввел Фезонзака без конвоя.
   Перед Фезонзаком открылась комната, похожая на тюремную камеру с зарешеченным окном, но, по крайней мере, сухая и теплая.
   - Оставьте нас, - у окна спиной к вошедшим стояла мадемуазель де Сент-Йон.
   Ла Мот, привыкший как солдат повиноваться, без рассуждений вышел.
   Наконец, Жанна повернулась к Фезонзаку. В руках у нее была коробочка с душистой смолой.
   - Мне жаль вас, месье, что вы оказались в компании человека, преступления которого, пожалуй, можно лишь сравнить с деяниями жителей Содома и Гоморры, погрязших в распутстве.
   Фезонзак улыбнулся печальной улыбкой.
   - А мне жаль, мадемуазель, что я вынужден вас видеть в компании головорезов.
   - Молчите! Вы ничего не знаете.
   - Что я должен знать? Tam multae scelerum facies?*
   - Хотя бы то, что я пытаюсь помочь вам.
   - Мне? Чем обязан такой честью?
   - Послушайте, Этьен, я знаю вас как доброго, храброго честного человека. Но ваша доброта когда-нибудь вас погубит. Нельзя быть таким доверчивым как вы! Хорошо ли вы знаете графа де Ле Мана?
   - Достаточно для того, чтобы быть его другом.
   - Так, это правда? Граф де Ле Ман ваш друг?
   - И самый дорогой.
   - С каких пор гугеноты стали водить дружбу с католиками?
   - С тех самых, когда между ними был подписан мир в Сен-Жермене.
   - Несчастный, знаете ли вы кого называете своим другом? Святая Инквизиция давно разыскивает этого человека.
   - Я вам не верю!
   - Тогда скажите, видели ли вы, как он хоть раз ходил к мессе, например? То-то и оно!
   - Отчего же вы не отвели нас в Шатле, а привели сюда?
   - Я могу отвести вас в Шатле в любую минуту, но если вы не понимаете, из-за кого я нарушила этот приказ, вы глупы. - Мадемуазель де Сент-Йон говорила тихо, но страстно, - я уверена, что вы ни в чем не виновны! Виновен этот граф де Ле Ман, который вовсе, может оказаться, скрывается под чужим именем.
   - Что же он такое натворил? Какие такие ужасные преступления ему приписывают? Вы до сих пор не сказали мне на этот счет ровно ничего. Чего же вы требуете от меня? - воскликнул Фезонзак.
   - Хорошо, - Жанна поднесла коробочку со смолой к носу и, прикрыв глаза, вдохнула лесной аромат. - Недавно в Шартре было раскрыто одно тайное общество, чьи символы восходят еще к временам альбигойцев. Один из этих поклонников Сатанинского учения еврей-алхимик покончил собой, чтобы не быть сожженным на костре, другой бежал, слава Богу, третьему не удалось скрыться. Это как раз тот, кого вы называете своим другом. У него найдена книга, в которой среди строк, в виде тайнописи, заключен рецепт некоего смертоносного снадобья. Применял ли он его в своих целях, мы не знаем. Судебные власти Парижа намерены провести дознание по этому поводу.
   - Как называется эта книга?
   - "Пророчества Нострадамуса". Вы видели у него эту книгу? - Жанна пронзительно посмотрела на Фезонзака.
   Фезонзак сильно побледнел. Ошеломленный в первую минуту, он подавил в себе приступ отчаяния.
   - Значит, видели, - ответила за него Жанна. - Теперь вы понимаете, что человек, называющий себя графом де Ле Маном воспользовался вашей доверчивостью.
   - Нет! - отрезал Фезонзак, - это неправда!
   - Упрямец! Бессмысленно думать иначе. Факты упрямее вас! Это очень опасные люди! Они не просто еретики, они язычники Они приносят кровавые жертвы и впадают в страшные конвульсии. Они договариваются с повивальными бабками, чтобы получать трупы новорожденных и изготавливают яды. Их преступлений великое множество, все не перечислишь! Я сейчас уйду. Вы будете находиться здесь до моего прихода. За это время подумайте хорошенько, кого вы защищаете!
   Мадемуазель де Сент-Йон вышла из комнаты, оставив Этьена одного - подавленного, терзаемого сомнениями, оцепеневшего от отчаяния.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

СТРАХ И ЛОЖЬ

   Все вы короли и великие принцы ничего не стоите.
   Артюс де Коссе

   Вечером, в Тюильри, королева-мать устроила званый ужин. Она, как и прежде, решила дать пример миролюбию и, по мере возможности, вернуть праздничное настроение, царившее совсем недавно при дворе.
   С первых минут трапезы Екатерина убедилась в тщетности своих ожиданий. Королевский церемониймейстер, рассадив гостей по степени их важности, не заметил, что старые враги оказались по разные стороны стола. Противостояние возникло само собой. Казалось, два войска, разбившие лагерь друг против друга, ждали только сигнала к бою. Для полного порядка и тем, и другим не хватало лишь командиров: Гиза и Колиньи. Несмотря на это, гугеноты первыми отважились пойти в атаку.
   - Виновники покушения на адмирала получат по заслугам, - с вызовом заявил Пардайян. - Если со стороны короля возмездие не последует, то протестанты совершат его сами.
   Эту выходку в гасконском духе королева-мать восприняла как пощечину. И все же ответной атаки не последовало.
   После ужина, когда гости стали потихоньку покидать Тюильри, Екатерину охватило беспокойство. Сказанные Пардайяном слова, никак не выходили у нее из головы.
   - Ваше величество, - к королеве-матери подошел граф де Рец, - срочные донесения от двух ваших верных слуг.
   Екатерина, сопровождаемая де Рецом, направилась в свою комнату. Верные слуги ее уже ожидали.
   Королева-мать села в кресло и велела им приблизиться.
   - Я слушаю вас, господа, - сказала она, глядя на их лица.
   - Ваше величество, - с поклоном произнес Байанкур, - да будет вам известно, что второй день подряд на улице Бетизи в доме месье Колиньи собирается весь цвет гугенотской партии. Я и месье де Грамон были на этих собраниях. - Байанкур слегка повернулся в сторону тщедушного сухопарого человека, и тот кивнул в подтверждение его слов. - Эти собрания были посвящены одной цели: отмщению господам де Гизам, попытавшимися, по мнению гугенотов, убить адмирала. Все началось со вчерашнего выстрела.
   - Осмелюсь заметить, государыня, что уже вчера гугеноты склонялись к бунту против вашего величества, - поторопился сказать Грамон.
   - Ваше величество, вчера это были еще возгласы отчаяния, и ничего больше. Никаких решений, содержащих в себе намека на бунт, принято не было, - возразил Байанкур.
   Грамон закусил губу и бросил на него беспокойный взгляд.
   - Судите сами, ваше величество, - продолжал Байанкур, - когда чувствуешь себя оскорбленным, то благородный человек призывает к ответу своего обидчика. Гугеноты же, обвинявшие Гизов во всевозможных кознях против адмирала, не могли этого сделать. Не скрою, кое-кто порывался взяться за шпаги и отомстить им, но эти горячие головы, были в меньшинстве. Сегодня же явились речи иного склада. После долгих размышлений в связи с тем, почему герцог Гиз все еще не арестован королем, гугеноты пришли к единодушному мнению, что в покушении месье Колиньи виновны не столько господа де Гизы, сколько...вы, ваше величество, вы и герцог Анжуйский.
   - Какая наглость, - воскликнул де Рец и посмотрел на Екатерину.
   Дрожь пробежала по ее лицу.
   - Откуда такая уверенность? - спросила королева - мать, обращаясь к Байанкуру.
   - Речь зашла о походе во Фландрию. Месье де Телиньи заявил, что вы, ваше величество, и герцог Анжуйский никогда не поддерживали адмирала в стремлении объединить всех католиков и протестантов в войне против Испании. Поэтому-то, вы якобы, и решились устранить адмирала, который почти убедил короля в справедливости своих замыслов.
   Тайная ярость закипела в груди Екатерины.
   - Мaledetta Maria!* - вырвалось восклицание из ее уст, - что собираются делать гугеноты?
   Байанкур пожал плечами.
   - Гугеноты еще не знают, что им делать, высказывались вздорные идеи послать гонцов в германские княжества и швейцарские кантоны. Конечно, все это пока разговоры, но мало ли к чему они могут привести?
   - Ваше величество, месье де Байанкур, на мой взгляд, опустил еще одну важную подробность, - заметил Грамон, - месье де Пардайян предложил своим собратьям захватить Лувр и даже арестовать короля.
   - Это была вздорная мысль, месье, - сказал Байанкур, - к тому же все ее отвергли, вы сами слышали. Протестанты доверяют еще своему королю.
   - Тем не менее, если один из них посмел выступить против короля, значит, выступят и другие, - предположил Грамон.
   - А что адмирал? - спросила Екатерина Байанкура.
   - Мадам, - де Рец ответил вместо него, смотря на королеву-мать более выразительно, чем прежде, - если вы думаете, что адмирал может что-либо изменить, то вы заблуждаетесь.
   - Это правда, ваше величество, - подтвердил Байанкур, - он не властен сейчас над своими людьми, уже два дня гугеноты совещаются без своего вождя.
   Королева-мать медленно махнула в сторону двери.
   - Благодарю вас, господа.
   Байанкур и Грамон поклонились и быстро вышли из комнаты.
   Вскоре появились канцлер Бираг, маршал Таванн, герцог де Невер и герцог Анжу. Поделившись с ними сообщением Байанкура, граф де Рец первым заговорил с королевой-матерью:
   - И что теперь вы намерены делать, ваше величество? Ждать, как и прежде неизвестно чего? Разве только что, за ужином вы не слышали, что будет с теми, кто стрелял в адмирала? Что будет с теми, кого подозревают гугеноты?
   - Ваше величество, - с холодным спокойствием произнес канцлер Бираг, - вы же сами несколько часов назад признавались нам в том, что мы не можем арестовать Гизов, хотя они сегодня сами пришли к вам. Согласен, их поддерживают большинство парижан, это верно, ваше величество. Но почему бы вам не арестовать тех, кто лишен этой поддержки, тех, кому дай еще день-другой и они устроят настоящий заговор. Мне кажется, пришло время sonaria in campana* .
   - Да, но гугенотов в Париже не так мало как вам кажется, - отметил герцог Анжуйский
   - Перебить бы их всех! - вставил маршал Таванн.
   - Ни в коем случае, вернее снести головы вожакам бунта и его подстрекателям, - сказал де Невер.
   - Но это война! - воскликнул д Анжу.
   - Что ж, если после ранения адмирала война становится неизбежной, то лучше начать битву в Париже, - рассудил Таванн.
   - Ваше величество, гугеноты дошли до предела. Мало того, что они машут шпагами у дома Гиза и Омаля, они угрожают вам в Тюильри, - сказал де Рец, - решайтесь, ваше величество, кто знает, возможно, завтра от угроз они перейдут к действию. Речь идет о самой жизни королевской семьи и более того, о жизни государства.
   После его слов наступила мучительная пауза. Королева-мать принимала решение.
   Господь свидетель, она всегда желала мира своим подданным и последние десть лет только и делала, что ради него уступала протестантам. Но все ее уступки оказались тщетными. Протестанты были не довольны ею. Они вечно от нее что-то хотят, начиная с прошений, требований и кончая угрозами. Однако сейчас их требование вполне законно, но оно не осуществимо. Она не может наказать Гизов. Гизы могущественны и опасны, но дело даже не в этом. Если их наказать, королевская власть окажется без поддержки большей части католиков. Ей снова придется остаться один на один с протестантами. А те могут предать ее в любую минуту и доказательство тому сегодняшнее сообщение Байанкура. А что, если потом они попросят выдать им ее голову? Увы, месье адмирал, когда-то вы клялись королю, что реформация - это всего лишь восстание духа, что в мире земном страной по-прежнему будет править король, а подданные ему будут послушны. Ложь! Вы, протестанты, никогда не будете послушны королю. Вы же вечно протестуете! Да, вы, просто мятежники и всегда ими были, начиная с Лютера, первого из вас. Вам всегда было мало! Вы как саранча, пожирающая всю зелень. Вчера вы протестовали против религии, сегодня против власти, а завтра готовы будете растерзать монархию! Нет! Этого не будет! Больше этого не будет!!!
   - Герцог де Невер, - строгим голосом произнесла Екатерина, - отправляйтесь немедленно к Гизам и передавайте им, чтобы они явились в Лувр и ждали нашего возвращения. Граф де Рец, - тем же тоном продолжала королева-мать, вы отправитесь вперед нас к королю и доложите ему о заговоре гугенотов. Вам нужно получить согласие короля на казнь Колиньи, его главных капитанов и советников. Так изначально будет обезглавлен будущий бунт. Идите, господа.
   Де Невер и де Рец покинули комнату.
   - Наконец-то наша королева проявила твердость, - сказал герцог, когда они миновали галерею.
   - Давно бы так! - ответил граф, - уж больно долго мы ждали.
   - Но теперь наши пушки заговорят!
   - Несомненно!
   Сев на коней и захватив с собою с полдюжины солдат, они расстались за воротами Тюильри.
   В дороге граф де Рец думал о возложенной на него миссии. Не спроста Екатерина поручила именно ему вырвать у короля приказ на расправу с Колиньи и его наперсниками. Да, надо именно вырвать этот приказ всеми правдами и неправдами, и никак это по-другому не назовешь, ведь король боготворит адмирала, обожает Ла Рошфуко и шутит с Телиньи. Больно много друзей накопилось у короля среди еретиков. А помнится он, граф де Рец, был чуть ли не первым фаворитом его величества. Теперь же он вынужден делить эту должность наравне со "всеми врагами королевства". Вот именно врагами! Вчерашними врагами королевства! Кто бы мог подумать? Не так давно голова Колиньи стоила пятьдесят тысяч экю. Ах, если бы он, де Рец, свершил бы тогда сей храбрый поступок, и, сразив проклятого адмирала, бросил бы его голову к ногам короля! Вся эта политическая мозаика сложилась бы иначе. А главное его имя осталось бы в веках. О нем говорили бы как о герое. Но сейчас кому как не ему представился случай избавиться от Колиньи и вдобавок от своих прочих врагов. Он был когда-то воспитателем молодого Карла, и теперь король по старой привычке должен к нему прислушаться. Нужно лишь применить свой изворотливый ум и красноречие, ведь он - флорентиец, как и королева-мать, а Флоренция, как известно, родина хитрости!
   С такими мыслями Альбер де Гонди граф де Рец входил в покои Карла IX.
   Король заканчивал вечернюю трапезу. Пятнистый дог ловил на лету, подбрасываемые им кусочки мяса.
   - Гонди?! - улыбнулся Карл, - иди сюда, мы вместе покормим пса. В отличие от вас, лодырей, он меня никогда не оставит, - король потрепал морду собаки, - ах, ты хороший мой.
   Де Рец тоже хотел погладить собаку, но едва прикоснулся к ее спине, как та предупредительно зарычала.
   - Ты ему не нравишься, Гонди, засмеялся Карл.
   - Нет, ваше величество, он просто голоден, - ответил де Рец, медленно убрав руку.
   - А ты, однако, смел! Не боишься, что он тебя цапнет?
   - Ваше величество, стоит ли бояться собак, этих верных благородных животных, которые никогда не изменят своему хозяину.
   - Справедливо замечено, - сказал король.
   - Сейчас нужно бояться не их, сир, а людей, которые называют себя друзьями вашего величества, пряча за спиной стилет.
   - О чем это ты?
   - Ваше величество, мне стало известно, что против вас организуется заговор.
   - Какой еще заговор?
   - Сир, как ваш вернейший слуга, я не могу от вас скрыть всей правды. Гугеноты не верят вам, не верят ни одному вашему слову. Коль не найден человек, стрелявший в адмирала Колиньи, они сами хотят совершить правосудие и отомстить Гизам, и не только им одним. Они убеждены, что истинные виновники преступления не Гизы, а ваша мать и ваш брат герцог Анжуйский, они полагают также, что и вы с ними заодно.
   Король округлил глаза и закатил зрачки.
   - Но это не так... - попытался возразить он.
   - Так это или нет, им безразлично, - не дал сказать ему де Рец, - Колиньи и его соратники знают только то, что католики настроены чрезвычайно враждебно к идее вооруженного вторжения во Фландрию. Они знают, что королева-мать и герцог Анжуйский всячески мешают осуществлению этого замысла. И поэтому они хотят арестовать вашего брата, а вашу мать отправить в ссылку, что же касается вас...
   - Но это неправда! - вскричал Карл, - Колиньи желал уехать из Парижа, он сам мне сказал об этом.
   - Тогда почему они вооружаются, почему они тащат в дом адмирала оружие и кирасы?
   - Откуда тебе это известно, Гонди?
   - Мне известно больше, ваше величество, мне известно, что адмирал и его друзья уже не первый день совещаются друг с другом о том, как им лучше расправиться с вами, как низложить вас и захватить в плен, как захватить Лувр и перебить всю вашу стражу.
   - Мне нужны доказательства, а не пустые слова. Кто смог тебе рассказать все это?
   - Те, кто был на этих совещаниях, сир, двое верных ваших подданных господа Байанкур и Грамон.
   - Я не верю им. Колиньи собирался уехать, он ведь просил меня, чтобы я его отпустил... Этого просто не может быть!
   - Ваше величество, разве греки не говорили троянцам, что они оставляют Трою и уплывают к родным берегам? Сир, вы сами знаете, что из этого вышло. Подумайте, в сколь опасное положение вы рискуете ввергнуть себя и королевство.
   - Я не верю, чтобы гугеноты оставили мне деревянного коня. Они не враги, они гости. Они приглашены на свадьбу Марго! Невозможно, чтобы они хотели погубить своего короля, - не сдавался Карл.
   - Как раз наоборот, ваше величество, это возможно, потому что стоит им поднять клич, и мы будем застигнуты врасплох в своих постелях. Промедление смерти подобно, сир. Прикажите схватить зачинщиков этого заговора, и вы спасены.
   - Нет, я не могу сотворить такое... Я им обещал, что им нечего бояться в Париже, что им ничего не грозит. Мой брат отправил для Колиньи пятьдесят аркебузиров...
   - Ваше величество, они же воспользовались вашим обещанием, они воспользовались вашим словом и вашим доверием. И если, как вы изволили говорить, Колиньи решил уехать, то почему же он до сих пор не уезжает. А все потому, что дело зашло слишком далеко, сир! Если не мы их, то они нас!
   - Замолчите, ради Бога, замолчите, - взмолился Карл.
   - Я только излагаю истинное положение вещей, сир, - с легким поклоном сказал флорентиец.
   Карл упал в кресло, закрыл лицо руками и, быть может, даже лил слезы. Но де Рец следил за ним, как следят за жертвой, и безжалостно, не дав ему ни минуты передышки, говорил дальше:
   - Люди коварны и завистливы по своей природе, сир. Вся их жизнь состоит из алчных стремлений. Одни стремятся к любовным утехам, другие к богатству, третьи к власти. Кто-то наживается на ссорах и тяжбах, кто-то на грабежах и убийствах, кто-то за счет войны, кто-то на высоких ценах, кто-то благодаря богатой любовнице, а кто-то ценой предательства и измены. Колиньи - предатель, он сплел против вас заговор, чтобы самому управлять страной, это также верно как то, что меня зовут Альбер де Гонди граф де Рец. Этот человек, который клялся вам в верности, скрывая свои подлые замыслы, напоминает мне того злодея священника, который подносил яд в причастной облатке.
   Гонди хотел приблизиться к Карлу, но собака, лежащая у ног хозяина, снова на него зарычала. Флорентиец остался на месте. Король поднял голову.
   - Ложь, - еле слышно сказал он, - ложь, - повторил он достаточно храбро, - я не позволю убивать своих друзей, я не верю тому, что они готовы замышлять против меня. Я скорее поверю в заговор Гизов, чем в заговор Шатийонов. Ты можешь идти Гонди...
   - Ваше величество, - с выпученными глазами отвечал де Рец, - что вы такое говорите? Я же...Но вы же... - он даже растерялся на мгновенье.
   - Нет! - отрезал король, - иди, я все сказал!
   Де Рец никогда не видел таким Карла. Он был готов увидеть слабого, вспыльчивого уступчивого юношу. Вместо этого перед ним сидел совершенно другой человек: решительный, убежденный в своей правоте, гордый тем, что ему удалось, наконец, настоять на своем.
   До них донеслись шаги. Пес залаял и подбежал к двери. Карл поднялся, сделал несколько шагов и, вперив взгляд на дверь, замер. Появились королева-мать с герцогом Анжуйским в сопровождении Таванна, Бирага, Невера и троих Гизов.
   - Сын мой, - сразу начала королева-мать, - я узнала страшные новости. Гугенотская партия вооружается против вас, чтобы мстить за своего вождя.
   - Я это уже слышал, мадам. Вы всегда преувеличивали свои страхи. Гугенотов слишком мало, чтобы отважиться на этот шаг. Вы боитесь кучки фанатиков. Я прикажу удвоить стражу во дворце, и покончим с этим. - Король повернулся к матери спиной.
   - Мало? Их скоро будет тысячи! - повысила голос Екатерина.
   - Мадам, - резко обернулся Карл, - вы говорите, что они вооружаются против меня, однако мне кажется, что они всего лишь боятся за жизнь своего предводителя и только.
   - Вы заблуждаетесь! Адмирал Вас ненавидит, и Вас, и ваш дом, меня, Месье* и других!
   - Я говорю то, что есть на самом деле.
   - Значит, вам неизвестно, что адмирал отправил гонцов в Германию, откуда ждут прибытия десяти тысяч рейтаров, и в швейцарские кантоны, где надеятся собрать столько же пеших ратников. Значит, вам неизвестно, что в самом вашем королевстве капитаны гугенотов повсюду трубят сбор своих отрядов. А к этой армии примкнут их союзники из соседних стран. Зная, как мало у вас людей и средств, я не поручусь, найдется ли во Франции убежище хотя бы для вас!
   Глядя на мать, король попятился, споткнулся о кресло, стоящее позади него и остановился.
   - Нет, этого не может быть. Вы все меня обманываете, вы все меня хотите обмануть, - с ужасом проговорил Карл.
   Воспользовавшись его смятением, королева-мать продолжала:
   - От величайшей опасности, которой подвергаетесь вы и более того, ваше государство, от разрушений, бедствий и смерти многих тысяч людей, спасти теперь может только одно: необходимо сегодня же взяться за шпаги!
   - Нет! Я устал повторять, нет, я не хочу войны! И вы мне сами внушили эту мысль. Нет! Хватит! Вы слышите, я говорю, хватит, я устал от побед и поражений! - Карл говорил взахлеб.
   - Сир, взгляните на вашу мать, на вашу несчастную мать, - Екатерина подошла к сыну и с нежностью прижала его голову к своей груди. - Шарль, разве я когда-нибудь сеяла раздор и смуту? Вспомните, наш двор был настоящим раем на земле, школой добродетели, честью и украшением Франции. Мы хотели, чтобы этот вечный праздник царил всюду.
   - Нет, матушка, нет, - твердил Карл.
   - Мы с вами исколесили всю Францию, сын мой, чтобы, наконец, все королевство вдохнуло в себя мир, а его подданные занялись мирными заботами. Но злые люди не хотят этого. Они хотят погубить все то, о чем мы мечтали, они жаждут крови, так пусть же они умрут.
   - Нет, матушка, нет.
   Екатерина нахмурилась и резко отстранила от себя сына.
   - Вы отказываете нам?! Так дайте мне и вашему брату разрешение удалиться во Флоренцию, ибо мы не желаем присутствовать при крахе государства, после стольких жертв, принесенных нами.
   Карл задрожал. Его взор помутился, голова закружилась, и кровь волной прилила к сердцу. Ему стало страшно. Сейчас, как никогда он почувствовал себя одиноким и беззащитным. Ребенком, боявшимся темноты, в которой таятся неведомые опасности. Он даже позабыл, что собственно от него хотят? Что хочет от него мать и все эти люди, находящиеся здесь?
   - Ваше величество, - Екатерина как будто удивилась, - неужели вы отказываете в своем согласии из-за страха перед гугенотами?
   Карл вскочил с места с разъяренными глазами. Самолюбие короля, которому еще с детства успели внушить высокие понятия о могуществе французского монарха, было уязвлено.
   - Ах, так, мадам, - воскликнул он, - так вы находите полезным убить адмирала? Пожалуйста, убивайте, убейте их всех, чтобы никто из них никогда не смел упрекать меня в этом!
   - Он сошел с ума, - прошептал герцог Анжуйский.
   Карл метнул в него взгляд и со злобой, опрокинув кресло, пнул ни в чем не повинного пса. Собака заскулила и отскочила в сторону.
   Не обращая на это никакого внимания, королева-мать повернулась к герцогу де Гизу:
   - Срочно пошлите за старостой парижского купечества Ле Шарроном.
   Гиз ответил поклоном и удалился. А Екатерина и те, кто присутствовал при ее беседе с королем, последовали в другую комнату.
   - Бираг, садитесь, - велела итальянка, - возьмите перо и бумагу, нужно составить список тех, кого надлежит казнить.
   - Слушаюсь, ваше величество, - ответил канцлер и, сев за стол, приготовился писать.
   - Первый, конечно же, Колиньи, второй Телиньи, затем Монтгомери, - выделила королева-мать, - дальше, Ла Рошфуко и Морне. Да, впишите сюда еще этого мерзавца Пардайяна.
   - Ваше величество, - произнес кардинал Лотарингский, - но этих мало. А остальные Ренель, Брикмо, Ледигьер?
   - Разумеется, мало, ваше величество, - подхватил Таванн, - а как же король Наваррский и принц Конде? Если уж нарушать закон, то ради собственной безопасности, лучше его нарушить до конца, ибо грех одинаково велик - будь то малое нарушение или великое.
   - Однако нельзя допускать, чтобы за чужую вину пострадали два молодых принца, - ответила Екатерина, - если их воспитание будет поручено служителям Господа, которых Мы для них выберем, есть надежда, что они вернуться в лоно католической церкви, и сочтут за благо для себя послушание королю.
   - Я убежден в противоположном, Мадам, - настаивал на своем Таванн, - эти молодые принцы, вскормленные реформаторской церковью, затаят в душах жестокую обиду за смерть своего вождя и своих друзей. Тем более, всегда найдутся охотники подтолкнуть их к мщению. Так что, если вы оставите им жизнь, это благодеяние вам может дорого обойтись. Вспомните хотя бы о Бруте: объявив виновным только Цезаря, он не желал смерти Марка Антония, но впоследствии именно Антоний поднял народ против Брута и привел его к падению.
   - Запомните, Таванн в политике не существует благодеяний, - призналась Екатерина, - есть лишь корысть - польза от принятых решений. Ваши доводы вполне убедительны, но слишком поспешны. Наваррского и Конде мы можем предать смерти в любую минуту, а пока они нам нужны в качестве заложников.
   - Хорошо, ваше величество, тогда как быть с теми, кто сейчас в Лувре вместе с Наваррским, - заметил Невер.
   - Их достаточно арестовать, - сказал герцог Анжуйский.
   - Я считаю - казнить, - возразил де Рец, - ради безопасности короля.
   - Это верно, - согласилась Екатерина, - пусть они тоже будут умерщвлены. Бираг, впишите еще тех, кто находится в Лувре. Надеюсь это все, господа.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА

  

- В предстоящее меня никто не посвящал.

Маргарита Наваррская

Мемуары

  
   В ту минуту, когда кабинет королевы-матери покидали члены тайного совета, из покоев короля Наваррского выходили принц де Конде и граф де Ла Рошфуко.
   - Решено, - провожая друзей, сказал Наваррец, - завтра мы все вместе отправимся к утреннему туалету короля, и будем просить его ускорить разбирательство по делу адмирала.
   - Хорошо, Анри, встретимся у короля, - ответил Ла Рошфуко, а я скажу Телиньи, чтобы он не устраивал больше никаких собраний.
   - Дай Бог, если он послушается тебя, - заметил Конде.
   - Ручаюсь, я его уговорю, - сказал граф.
   - Будем надеяться, - прибавил Наваррский, подмигивая Конде, - я к тебе зайду сегодня, только немного погодя, - сказал он ему.
   - А почему не сейчас? - спросил Конде.- Ах, понимаю, понимаю. Сейчас придет Марго. Пойдем, Ла Рошфуко мы здесь лишние.
   - Смейся, смейся, проказник, я тебе покажу смеяться надо мной, - как бы шутя, проговорил Наваррский.
   Конде проводил Ла Рошфуко до лестницы, а сам удалился в свои апартаменты. Продолжая путь по коридорам и галереям Лувра, граф, услышал впереди себя шаги, сопровождаемые бряцаньем оружия. Из-за угла показался король в окружении гвардейцев.
   - Фуко! - король остановился, - ты здесь? - не веря своим глазам, произнес он.
   - Сир, а где же мне быть, если не рядом с вами.
   - Вот и прекрасно, раз так, оставайся со мной, мы поболтаем остаток ночи.
   - Мой милый король, я приду к вам завтра, а сейчас время ложиться и спать, - проронил Ла Рошфуко.
   - Ты будешь спать с моими камердинерами, - возразил Карл.
   - Это не возможно, сир, я не переношу запаха немытых ног, - ответил, смеясь Ла Рошфуко и откланявшись, зашагал дальше.
   - Как знаешь, Фуко, как знаешь, - мрачно сказал во след ему Карл. Он надеялся спасти своего друга, но тот сам выбрал себе судьбу.
   Действительно, после ухода Конде и Ла Рошфуко, королева Маргарита явилась в покои короля Наваррского.
   Генрих уже улегся в постель.
   - Марго, где вы были? Я искал вас.
   Маргарита прошла через всю комнату и села в кресло.
   - Почему вы молчите? Что случилось? - не сводя с нее взгляд, спросил Генрих.
   - Ничего, Анри. Я...У меня разболелась голова, - ответила Маргарита, прикладывая ладонь ко лбу.
   - А мне кажется, вы чем-то взволнованы, на вас лица нет.
   - Мне не по себе.
   - Марго, вы меня пугаете, что случилось?
   - У меня какое-то странное чувство...
   - Умоляю вас, Марго, поделитесь со мной своими мыслями. Я же вижу, вас что-то мучит.
   Помолчав с минуту, Маргарита пристально посмотрела на Генриха и произнесла:
   - Я зашла к матушке пожелать ей спокойной ночи. В ее в кабинете была моя сестра герцогиня Лотарингская. Когда матушка, меня заметила, она строго велела идти мне спать. Ее строгость меня удивила. Я взглянула на сестру, у нее были заплаканные глаза. Я подумала, что между ними произошел какой-то неприятный разговор, и уже собиралась удалиться, как сестра схватила меня за руку. "Боже мой, сестра моя, не ходите туда", - дрожащим голосом произнесла она. Ее слова меня очень испугали. Королева-мать заметила мой испуг и, сильно рассердившись, окликнула сестру. Тогда сестра сказала, что, как только им что-нибудь откроется, на меня может пасть их месть. Моя мать ответила на это, что если Богу угодно, он отвратит от меня всякое зло. Я ушла, так и не поняв, о чем они говорили. - Маргарита умолкла; в тишине долго слышалось ее прерывистое дыхание.
   - Марго, вы вся дрожите, успокойтесь, я прошу вас, сядьте поближе.
   Маргарита приблизилась к Генриху. Нежно погладив ее руку, он прислонил ее к своей щеке.
   - Какая у вас холодная рука, - молвил Генрих, едва касаясь ее пальчиков губами.
   - Мне очень тревожно, Анри, - призналась Маргарита.
   - Я не понимаю, - задумчиво проговорил Наваррец, - всех последнее время обуял какой-то страх. Неужели ваша мать и ваша сестра боятся нас? Смешно! Они боятся нас, а мы боимся их. Один страх порождает другой. Готов дать голову на отсечение, что все это бессмысленно и глупо. Мы боимся неизвестно чего.
   - О, нет, Анри, вы сами только что сказали: мы боимся самих себя.
   - Марго, скажу тебе откровенно, есть лишь один единственный враг, которого стоит бояться. Это герцог де Гиз. Но здесь его нет, мы в безопасности. За нашей дверью находятся, по меньшей мере, десятка три моих доблестных дворян, которые, не моргнув глазом, отдадут за меня жизнь. И потом ваш брат, мой кузен Шарль, клялся мне в том, что в Лувре нечего бояться. А ведь королевское слово, я уверен, многое значит. Следовательно, мы под охраной короля, а его охраняют надежно, уж мне-то поверьте.
   - Анри, я не знаю... Мне страшно... Я не знаю почему...
   - Марго, - ласково произнес Генрих, - иди сюда, иди ко мне и оставь позади все свои страхи. - Он взял Маргариту за плечи и привлек к себе.
   А когда Марго заснула, Генрих поцеловал ее в губы и, одевшись, тихо вышел из спальни.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В РАТУШЕ

  

- Смертный, виждь и уверуй, узрев беззаконье

Лишь на время спасется от мести людской.

   Жан Антуан де Баиф
   "Эпитафия..."

   Под покровом ночи, в парадной зале Ратуши два человека объявляли королевский приказ в присутствии квартальных старшин, цеховых представителей и купцов. Этими двумя были ювелир Клод Марсель, бывший староста парижского купечества и сменивший его Жан Ле Шаррон.
   - Почтенные господа горожане, - обратился ко всем Жан Ле Шаррон, - только что мы были на августейшем приеме. Король вызывал нас по поводу важного государственного дела. Гугеноты надумали поднять против короля мятеж и тем самым возмутить общественное спокойствие в стране и в Париже.
   В зале поднялся шум.
   - Дождались!
   - Проклятые еретики!
   - Что же теперь будет?!
   - Перебить бы их всех!
   - Смерть им!
   Голоса раздавались все громче. Клод Марсель, перекрывая их, загремел на всю залу:
   - Успокойтесь, господа! Мы уполномочены королем, предупредить гугенотский мятеж! Они получат по заслугам за все сразу: и за оскорбление, нанесенное королю, и за неуважение к истинной вере Христовой!
   - Что мы должны делать? - крикнул кто-то из собравшихся.
   - Что повелел король? - перебил его другой.
   В ответ заговорил Ле Шаррон:
   - Мы получили приказ запереть все городские ворота, а все лодки перевести на правый берег Сены и связать их между собой цепями. Вся артиллерия города должна быть стянута к Гревской площади и к городской ратуше. Мы должны быть наготове, чтобы предотвратить как грабежи и насилия, так и полное разграбление города вражескими войсками.
   - А сейчас нужно призвать к оружию всех капитанов, лейтенантов, армейских и флотских, всех горожан, способных носить оружие, - прибавил Марсель.
   - Нам велено собраться на перекрестках и ждать приказаний короля, - продолжал купеческий староста.
   - И все?! Опять ждать! Сколько можно ждать? - послышалось из толпы.
   - Ничего подобного, больше нам не придется ждать, это я вам обещаю! - вскричал Марсель. - Этой ночью в каждом доме по человеку должны быть наготове выступить с оружием в руках. Пусть каждый нашьет на шляпы белые кресты, а на левую руку повяжет белый шарф, так мы отличим истинно верующего от еретика. В каждом доме, где живет ополченец, должен быть вооруженный часовой с факелом, а в каждом окне должен гореть фитиль. Завтра воскресенье, праздник святого мученика Варфоломея. Его казнил нож мясника, с него живьем содрали кожу. Так пусть наши ножи обратятся против гугенотов!
   - Смерть гугенотом! - раздалось вокруг.
   Ле Шаррон поднял руку, требуя молчания, но люди как будто не видели его руки, продолжая посылать угрозы вчерашним врагам своим гугенотам.
   - Тише! - крикнул, наконец, староста купцов, - Они, конечно же, будут умерщвлены. Но в первую очередь должна состояться справедливая казнь главарей еретиков. Герцог де Гиз получил приказ привести в исполнение приговор нашего короля. Сегодня на тайном государственном совете они были осуждены. Казнь Колиньи и остальных состоится на рассвете, сигнал к ней даст башня Дворца Правосудия, - подытожил Ле Шаррон, - так повелел король. И да здравствует король! Да здравствует герцог де Гиз!
   - Да здравствует король! Да здравствует герцог де Гиз! - восторженно подхватила толпа.
   - А теперь расходитесь, нужно приниматься за дело, - сказал Ле Шаррон, - с нами Бог!
   Пока он отдавал соответствующие приказания квартальным командирам, Клод Марсель подозвал к себе кое-кого из цеховых, и они уединились в другой зале Ратуши.
   - Это еще не все! - с кривой улыбкой проговорил Марсель, - мы сделаем большее. Мы устроим этим скотам настоящую бойню. Если надо убить их вождей, то зачем жалеть всякую мелочь. Я приказываю вам не щадить ни одного еретика. Дома, в которых живут гугеноты пометьте крестами. Никто не должен уйти! Мы перекроем все пути к бегству: площади, мосты, ворота. Ни один из них не уйдет живым!
   - Зачем же убивать всех, достаточно перерезать мужчин, - попробовал возразить один человек.
   Марсель и остальные посмотрели на него с презрением, будто он изрек какое-то кощунство.
   - Ты что, Гратель, с каких пор ты стал бояться крови? Стыдись, тебе ли быть главой живодерного цеха?
   Гратель опустил глаза.
   - Король хочет, чтобы все гугеноты были мертвы, слышишь, все! Все! Они уже не люди, они изменники! А изменников следует истреблять!
   Гул одобрения прошел среди слушавших речь Марселя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГУГЕНОТЫ

- В каждом сомнительном деле единственное средство не ошибаться - это предполагать самый худший конец.

   Людовик XIV

   Из дворца Екатерины Медичи Телиньи с несколькими товарищами вернулся в дом адмирала. Колиньи тотчас послал за ним, остальным же велел подняться наверх и ждать дальнейших приказаний.
   В предчувствии неприятного разговора Телиньи последовал за слугой, принесшим это известие. Войдя к адмиралу, он увидел свою жену, сидевшую у постели своего отца и невольно улыбнулся.
   Колиньи взглянул на него сурово, затем повернулся к дочери.
   - Явился ваш супруг, мадам, идите к себе, - проговорил он сухо.
   Молодая женщина, коснувшись губами руки отца, послушно направилась к двери.
   Когда она проходила мимо своего мужа, они переглянулись.
   - Ваш отец недоволен мной, - шепотом спросил Телиньи, почти не раскрывая губ.
   Дочь Колиньи едва заметно ему кивнула и удалилась.
   Адмирал спустил ноги с постели, надел башмаки и хотел, было подняться. Телиньи кинулся помогать ему, но адмирал остановил его жестом и спокойно поднялся сам. Добравшись до кресла, и подобрав полы своего халата, он также самостоятельно сел.
   Телиньи, следивший за каждым его движением, отважился первым заговорить с ним:
   - Мы были у королевы-матери, месье. Она встретила нас радушно, как никогда.
   Старик Колиньи молчал и смотрел не на говорившего, а совсем в другую сторону, видимо, что-то обдумывая.
   - Королева-мать вела себя так, будто вчера ничего не случилось, - продолжал Телиньи, - о Гизах не было сказано ни полслова. Никто даже не осмелился справиться о вашем здоровье, месье. У меня сложилось впечатление, что королева-мать и герцог Анжуйский напрочь забыли о ваших ранах...
   - Это не причина обвинять их в том, чего они не совершали, - жестко обрезал адмирал.
   - Месье, я уверен...
   - Вы можете быть уверенным во всем, в чем вам заблагорассудится, но утверждать, что бы то ни было по этому делу - не ваша забота. На то существует король. Вас это не касается.
   - Касается, месье адмирал, касается, - с горячностью возразил Телиньи.
   - Замолчите! - с едва сдерживаемым гневом произнес адмирал.
   - Я не буду молчать, месье. Вы сказали что думали, я благодарен вам. Но прошу вас, выслушайте меня. - Телиньи остановился, что бы набрать побольше воздуха. - Месье де Колиньи, вы наш вождь! Вы вождь всех протестантов. И никто ни один из нас не может допустить смерти своего вождя. Это слишком большая потеря и конец всем нашим надеждам. Король обещал нам найти виновных этого преступного замысла, но не сдержал своего обещания. Тогда мы сами нашли их. Мы были обязаны их найти, хотя бы только для того, чтобы завтра не грянул второй выстрел, третий и последующие.
   - Это безумие, - заключил Колиньи, - вы даже не понимаете то, о чем вы говорите. Обвинять королевскую семью в преступлении! Ваши подозрения переходят всякие границы!
   - Мои подозрения основаны на логике, - ответил Телиньи со своей обычной убежденностью.
   - Какая логика? Вами движет не логика, вами движет глупость.
   - У меня есть доказательства, месье...
   - Хватит! Я не желаю вас больше слушать! Вы собираете людей, будоражите их умы не весть какими предположениями. Сами того не понимая, вы делаете все для разжигания вражды! Я сказал королю, что через два дня уеду из Парижа. Вместе со мной должны уехать все наши друзья. Это единственно верное решение, дабы миновать раздора. Других быть не должно, - властно сказал Колиньи.
   - Простите меня, месье адмирал, но есть еще решение большинства, - напомнил Телиньи.
   - Если у большинства есть другое мнение на этот счет, тогда пусть это большинство завтра утром явится сюда и скажет свое слово за себя, и мы посмотрим! А сейчас не время для подобных бесед. Мы не заговорщики, чтобы собираться ночью. Мы протестанты и должны заявлять о себе открыто.
   - Но...
   - Никаких больше "но", - прикрикнул адмирал, - идите и подумайте над моими словами и передайте сказанное мной тем, кто ждет вас наверху.
   Телиньи вспыхнул, но счел за благо промолчать и вышел из комнаты. Едва он ступил на лестницу, как кто-то сзади его окликнул. Он обернулся, оказавшись лицом к лицу с Байанкуром. Телиньи ни сколько не удивился его неожиданному появлению. Чувствуя раздражение от разговора с адмиралом, он не мог сейчас ни о чем не думать, ни чего сказать.
   - Черт возьми, вы даже меня не заметили, - с тревогой проговорил Байанкур, - а где все?
   - Там, - Телиньи указал на второй этаж.
   - Так пойдемте к ним, а то я только что вошел сюда...
   - Нет, месье, уже поздно, сегодня все отменяется.
   - Как отменяется?
   - Все решения откладываются до завтрашнего утра, Телиньи опустил глаза и через некоторое время произнес, - я знаю, что вы лучший друг Ледигьера, передайте ему, если он поправился, то пусть обязательно придет.
   - Хорошо, месье, до скорого, - и Байанкур покинул дом адмирала.
   Придя домой, он уже собирался лечь спать, когда слуга доложил ему о приходе посыльного из Лувра. То был королевский офицер с приказом в руке.
   "Срочно явитесь в Лувр! Бираг", - значилось в приказе.
   - Вы можете сказать, что случилось? - осведомился Байанкур у посыльного.
   - Король приказал казнить Колиньи и еще с десяток его клевретов, - криво усмехнулся офицер.
   Эта новость, казалось, ни сколько не взволновала Байанкура, словно он готов был ее услышать.
   - Вам случайно не известны имена осужденных на смерть? - спокойно спросил он.
   - Как же не известны: Телиньи, Ла Рошфуко, Монтгомери, Ледигьер, Морне, Пардайян...
   - А когда это произойдет?
   - Довольно скоро, месье, - офицер, уставший отвечать на вопросы, поклонился и вышел, оставив Байанкура в раздумье.
   Байанкур, будучи шпионом по призванию, почитал свою профессию и про себя даже гордился ей. Когда же ему приходилось, как и всякому шпиону, выворачиваться наизнанку и лгать, он делал это с большим искусством, и почти всегда ему удавалось искренне верить в ту ложь, которую он произносил. Эта вера длилась какие-то мгновения, но она позволяла ему во многих двусмысленных ситуациях оставаться вне подозрений. Рассказывая королеве-матери о планах Колиньи, он не позволял себе резких высказываний против своих врагов. Тем более что ко многим гугенотам он относился с уважением. А с одним его по-настоящему связывали дружеские узы. Это был Ледигьер. Они познакомились давно, года два назад, когда, по заключению Сен-Жерменского мира, адмирал приехал в Париж. Но стали друзьями совсем недавно, после одного случая, связавшего их вместе. Возвращаясь поздно от Колиньи, на них и еще шедших с ними двух реформатов напали грабители. Во время драки Ледигьер спас Байанкуру жизнь от удара ножа в спину, и с той поры Байанкур считал себя перед ним в долгу. Теперь, этой ночью, чего бы это ему ни стоило, он задумал спасти его. К тому же Ледигьер был не причастен ко всем тем "интригам" Телиньи, которые начались после покушения на адмирала. Его вина только в том, что он видный гугенот, отважный капитан, за которым тянутся многие реформаты. И за это он не заслуживает смерти, решил Байанкур, ибо каждый дворянин должен стремиться быть полезным тому делу, какому он служит.
   Велев слуге седлать коня, Байанкур подошел к столу, черкнул пару строк и стал одеваться. Когда бумага подсохла, он скрепил ее воском, вложил за рукав камзола, и, надев перчатки, спустился в конюшню.
   В течение двадцати минут он добрался до дома, в котором Ледигьер снимал комнату. Спрыгнув с коня, он забарабанил в дверь, не боясь, что этот шум может разбудить всю улицу. Однако на его удивление к двери быстро подошли.
   - Что надо? - ворчливо заговорил мужской голос, принадлежавший, похоже, старику, чем молодому человеку.
   - Прошу прощения, я вижу, вы не спите, не будите ли вы столь любезны, передать письмо одному месье, - вежливо попросил Байанкур.
   Человек, стоявший за дверью, вероятно, был смущен, услышав ночью, изысканную речь дворянина, отчего ответил не сразу.
   - Я-то не сплю, только, наверное, месье спит, и он будет не доволен, что его будят посреди ночи.
   - Получишь экю только за то, чтобы отнести письмо.
   - Ух, ты? - смотровое окошко быстро отворилось, - давайте ваше письмо, но сначала деньги.
   Байанкур просунул туда монету, а следом и письмо.
   - Передашь, месье де Ледигьеру, понял?
   - Понял, месье.
   - Только смотри у меня, завтра вернусь и проверю, и если узнаю, что ты не передал...
   - Будет вам, месье, уже иду, - за дверью раздались шаркающие шаги, которые скоро затихли.
   Ледигьер крепко спал, когда его разбудил настойчивый стук в дверь. Его верный слуга Франсуа высек огонь и зажег светильник. Оставаясь в постели, Ледигьер отправил его узнать, что стряслось. Франсуа вернулся почти сразу.
   - Месье, вот письмо, но на бумаге нет ни печати не подписи, - сказал он удивленно, протягивая послание Байанкура своему господину.
   Ледигьер поспешно схватил бумагу, развернул ее и прочел следующее:
   "Если вы не оседлаете лошадь и не уедите этой ночью из вашего дома, вас ждет смерть. Молю вас уезжайте.
   Ваш друг".
   - Проклятье, кто бы мог это написать? - воскликнул Ледигьер.
   От хозяина дома вразумительного ответа на этот вопрос он не добился. В первую секунду он почему-то подумал о Байанкуре. Но мгновенно отмел эту мысль, полагая, что, если б письмо было написано им, он сам бы пришел к нему предупредить об опасности. Затем ему показалось, что это ловушка, подстроенная графом де Ле Маном, который, разузнав, где он живет, захотел его убить, а этим письмом, прибегнув к обману, пытается выманить его наружу. Воображение тут же нарисовало ему картину поджидающих его на улице наемных убийц во главе со своим патроном. Ледигьера бросило в жар. Проклиная Ле Мана самыми последними словами, он схватился за шпагу, лежащую у изголовья постели, и, застонав, повалился на бок. Рана в бедро, полученная в поединке с тем, кого он сейчас ненавидел больше всего на свете, напомнила о себе. Ледигьер стиснул зубы, и, опираясь на стену, попытался подняться. Франсуа подбежал, помог ему встать. "В любом случае здесь оставаться нельзя. Судьба сама мною распорядится. Если мне удастся выжить этой ночью, утром я переберусь в какую-нибудь гостиницу, а там и решу что делать дальше". С помощью слуги он оделся и вышел из дома. Оседлав коней, они выехали, вооруженные до зубов.
   Ледигьер жил на левом берегу Сены. Здесь в отличие от Ситэ и правого берега пока еще мало кто знал о том, что должно свершиться с рассветом. В окнах давно уже погас последний огонек. Только свет Луны и звезд, серебря остроконечные крыши домов, освещал темные улицы.
   Всматриваясь во тьму, в которой всюду мерещились засады, они ехали, все более и более углубляясь в Сен-Жерменское предместье. Через некоторое время они остановились в каком-то переулке, куда даже не проникал лунный свет. Здесь можно было провести остаток ночи. Ледигьер посмотрел на усеянное звездами небо и глубоко вздохнул, напряжение мало-помалу уходило.
   Внезапно где-то в вдалеке послышался цокот копыт. С минуту Ледигьер и Франсуа прислушивались. Им показалось, что всадники свернули на ту же дорогу, что и они. Действительно, всадники медленно приближались к ним. Уже различались их темные плащи и белая лошадь под одним из них.
   Ледигьер затаил дыхание, Франсуа насторожился. Кони их тоже застыли, не издавая ни звука, как бы понимая, что седокам грозит опасность.
   Ничего не услышав, кавалькада последовала мимо них прямо по улице. Тут всадники остановились. Один из них сошел с лошади и открыл дверь дома, за которым находились Ледигьер и Франсуа. Двое других направили своих коней как раз туда, где они расположились, видимо, желая в целях безопасности, объехать дом со всех сторон.
   Ледигьер взвел курки пистолетов, слуга его приготовился тоже.
   - О-ля-ля, месье, - кто вы и что вам угодно? - заговорил Ледигьер.
   Словно как по команде к первым двум всадникам подскакали еще двое.
   - Черт подери, еще шаг и я убью первого, кто посмеет приблизиться ко мне, - вскричал Ледигьер, - назовитесь, я хочу знать кто передо мной?
   - Не надо никого убивать, месье де Ледигьер. Уберите-ка лучше пистолеты, - произнес человек на белой лошади.
   - Граф де Монтгомери? - удивился молодой человек, опуская оружие.
   - Как вы здесь оказались?
   - Совершенно случайно.
   - Вы чем-то взволнованы?
   - Это что допрос?
   - Да, допрос. Если я спрашиваю вас, значит, я имею на это полное право.
   - Но это еще не повод забыть вежливость, которую следует соблюдать дворянам в отношении друг к другу.
   - Месье де Ледигьер, - сказал видам Шартрский, подъезжая к Монтгомери, - нам кажется, что против нас замышляется что-то неизъяснимое и ужасное. Одно ваше слово и вы, по крайней мере, развеете некоторые наши подозрения.
   - Извольте, господа, - ответил Ледигьер, вытаскивая полученную им записку, и, передавая ее видаму, - может быть, вы и мне объясните что, черт возьми, происходит?
   - Как же вы будете читать? Ведь здесь темно, - заметил граф де Монтгомери.
   - Действительно, - согласился видам Шартрский, даже не раскрывая бумагу.
   Ледигьер рассказал содержание письма и о том, как его получил.
   - Тогда, - проговорил Монтгомери, - вам лучше примкнуть к нам, мы собираем людей для того, чтобы покинуть Париж. Едемте, господа, - добавил он, поворачиваясь к группе всадников, ожидавших исхода переговоров.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

РАССТАВАНИЕ

- Хотите воды? Зачерпните. -

И они зачерпнули.

   Жан де Ла Брюйер

Характеры и нравы нынешнего века

  
   После того, как увели Фезонзака ни де Ле Ман, ни де Мортен не пытались заговорить друг с другом. В подвале было уже совсем темно. Но даже с наступлением ночи никто из них не сомкнул глаз.
   Лежа на соломе, Мишель ломал себе голову, чтобы найти причины, по которым он здесь оказался, да еще с человеком, ставшим ему теперь товарищем по несчастью, которому скорее подошла бы роль тюремщика, нежели узника. А ведь этот человек наверняка знает больше него, знает, но молчит и вряд ли скажет ему, почему они сюда попали.
   - Месье... - Полный безвыходного отчаяния, Ле Ман решился на разговор, заведомо обреченный на не удачу. - Месье, я знаю, что мы враги и ничто и никто не в силах примирить нас. Я не хочу хитрить с вами... Во всей этой истории мне многое не ясно, лишь вы способны объяснить мне, что к чему. Разве вы стали меня преследовать только из-за какой-то пустой болтовни там, в "Белой голубке". По-моему, вы приняли меня не за того, совершенно не за того человека, кем я на самом деле являюсь. Вы думали, что я должен передать Колиньи что-то очень важное? Даже, если и предположить, что я обладаю сведениями подобного рода, не глупо ли с моей стороны распространять их в кабаке первому попавшемуся гугеноту. Стало быть, вы гонялись за мной по другому поводу. Но по какому же, позвольте вас спросить? Я не зверь, чтобы на меня охотились!
   Де Мортен встретил эту тираду гробовым молчанием.
   - Я понимаю, вы не хотите со мной разговаривать, - все, более горячась, сказал Ле Ман, - ну что ж, раз вы молчите - буду говорить я. Теперь мы с вами в одинаковом положении. Это-то меня и удивляет! Если бы я сидел тут один, я счел бы вас тому виной, именно вас! Кто же тогда, если не вы приложил к этому руку? По-моему, вы прекрасно осведомлены. Та дама, которая вслед за вами внезапно появилась у "Трюмильера"... Вы с ней знакомы, иначе бы она не стала с вами разговаривать. Кто она, эта особа?... Знаете, в чем она меня обвинила? - Мишель засмеялся нервным отрывистым смехом, - она обвинила меня в колдовстве! Неужто я похож на колдуна? Вам не кажется это неразумным, вам, взывающему к разуму. Или вас тоже, как и меня обвинили не Бог весть в чем?
   - Хватит, месье, - раздался из темноты голос де Мортена. - К чему все эти слова. Вы правы в одном: мы враги и будем врагами пока жив один из нас. Я не привык к перемирию между врагами, будем же ими до конца. Пусть смерть примирит нас, я так хочу. Я не привык оправдывать свои действия, особенно когда их нельзя исправить. Вы держите на меня зло - пожалуйста, я - нет. Вы можете убить меня, но теперь это уже невозможно. Если б я мог выбирать, я предпочел бы пасть от руки человека благородного, но только не от руки палача.
   По холодному тону де Мортена Мишель понял, что он больше ничего не скажет.
   Ле Ман вспомнил о Фезонзаке, которого увели, судя по всему, на допрос. "О чем же его будут спрашивать? - размышлял Мишель, при чем тут Фезонзак. Он ни в чем не виновен. Или им известно, что благодаря ему я встречался с Колиньи? Эти твари умеют развязывать языки! Может статься, из-за меня сейчас он испытывает адские муки". Мишеля невольно бросило в дрожь. Он "увидел" теперь, как его друга ведут обратно, или скорее волокут избитого, искалеченного и бросают на этот каменный пол. Бесчувственное тело уже не отзывается на удары и сотрясения. "Боже! Как противно лежать беспомощным на этих мерзких камнях, задыхаясь от вони собственных экскрементов и чувствуя отвращение к самому себе. Как больно видеть перед собой жалкие остатки того, что называлось раньше человеком: с ввалившимися щеками, с расширенными зрачками, с изрытыми морщинами лицом, бывшим когда-то молодым. Когда остается одна только боль, можно сойти с ума. Нет спасенья от этой боли, время тянется так медленно, что никакие проклятия, никакие молитвы не помогут. Единственный способ уйти от себя - забыться во сне, но разве можно уснуть в этом кошмаре?" - Мишель что есть силы сжал кулаки и стиснул зубы. Ненависть и, прежде всего к себе, внезапно охватила его.
   В доме Жанны де Сент-Йон тоже не спали, впрочем, как и во многих домах Парижа.
   Расположившись в кресле, обитом гобеленом, изображающим, стреляющую из лука, богиню Артемиду, мадемуазель Жанна читала какую-то бумагу.
   В нескольких шагах от нее, склонив голову, неподвижно стоял монах. Казалось, он нарочно не хотел видеть окружающую его роскошь, привыкнув к более скромной обстановке. Простояв минут пять, он робко поднял глаза и тут же опустил их, случайно встретившись со взглядом женщины.
   - Передайте отцу Фарону, что утром, несмотря на создавшееся положение в городе, пленник будет препровожден в Шатле, - услышал монах.
   Не говоря ни слова, он развернулся и засеменил к выходу.
   Едва за ним закрылась дверь, появился Ла Мот.
   - Какие будут распоряжения, госпожа?
   - Я хочу видеть месье Фезонзака. Проводите меня к нему.
   Перед тем как ступить на лестницу их встретил старый привратник. Внезапно увидев свою хозяйку, он, быстро поклонившись и, переводя дыхание, произнес:
   - Простите, госпожа! Там, внизу какие-то люди с белыми крестами на шляпах... Один из них - квартальный старшина; говорит, что намерен сообщить хозяину дома...
   - Ла Мот, - прервала его Жанна, - узнайте, что им нужно и немедленно возвращайтесь.
   - Всё будет исполнено, - ответил он.
   Жанна взошла на лестницу, а Ла Мот вместе с привратником начали спускаться.
   Вдруг до Жанны, донесся какой-то шум, звуки торопливых шагов и посторонних голосов снизу. Она еще не успела ни о чем подумать, и, оглянувшись назад, заметила мелькнувшие белые кресты.
   - Кто вам разрешил войти сюда? - с гневом воскликнула мадемуазель де Сент-Йон.
   - Ни звука, иначе смерть! - Два пистолета в руках первого подскочившего к ней человека были нацелены в ее грудь.
   - Робер? - с ужасом в глазах произнесла Жанна.
   - Да, мадемуазель, это я, обманутый вами, явился сюда, чтобы иметь удовольствие видеть вас.
   - Вы хотите убить меня? - дрожащим голосом говорила женщина, - Робер, я вам все объясню.
   - Нет, мадемуазель, - ответил другой человек, встав рядом с тем, кто держал пистолеты. Он был в монашеском одеянии и на вид раза в два старше первого, - вы пойдете с нами. Робер, отдайте мне ваши пистолеты и предложите даме руку.
   Спустившись на первый этаж, Жанна увидела, как три человека с белыми повязками на руках проворно связывали Ла Мота и привратника. Недалеко от них, на полу она заметила еще двух, но уже из своей охраны, заколотых кинжалами.
   - О, Боже, мой! Ничтожества! Если вы меня тронете...
   - Молчите, мадемуазель, - предупредил ее шедший с ней Робер.
   В этот момент к ним подошел горбатый человек, и Жанну затрясло от страха.
   - Сезар де Валле?! - ошеломленно выдавила она, - как, вы же умерли, я сама...
   - Как видите, я жив, - коротко отвечал горбун, - брат, обратился он к монаху, поторопитесь, мой друг.
   - Что вам от меня надо? - Жанна рванулась вперед, попытавшись высвободиться из цепких рук Робера.
   - Закройте ей рот! - приказал Сезар де Валле.
   - Граф де Ле Ман будет... - больше она ни чего не смогла произнести. Робер грубо прижал ее губы.
   - Что вы сказали? - монах был удивлен в отличие от всех, - Граф де Ле Ман? Откуда вы знаете это имя? Робер, пусть она скажет. Откуда вы знаете графа де Ле Мана, мадемуазель?
   - Если вы не отпустите меня, он умрет! Он в надежном месте.
   - Говорите, где граф?
   - Я знаю, что это за надежное место, - сказал Робер, - эти трое сидят в подвале. Я сам видел, как их вели.
   - Мы должны освободить этого человека, - поспешно проговорил монах, глядя на Сезара.
   - Без моей помощи вы ничего не сможете сделать, - воскликнула Жанна.
   - Хватит лгать, - прервал ее Робер, охранников не больше двух, мы справимся втроем, разрешите отец, - спросил он горбуна.
   - Идите, - отвечал ему Сезар де Валле.
   Робер с двумя товарищами бегом направились к выходу. Выскочив на улицу, они повернули к подвалу. Дверь подвала оказалась не запертой.
   - Стрелять, в крайнем случае, - сказал на ходу Робер, обнажая кинжал. Они устремились вниз и напали на сонных охранников, расположившихся на полу возле двери, за которой находились узники. Когда кинжалы сделали свое дело, Робер отодвинул засов, а один из его товарищей с факелом шагнул в темное помещение.
   - Господа, выходите, вы свободны, - сказал он.
   Де Ле Ман и де Мортен осторожно вышли наружу. На лицах их было написано удивление.
   - Кто из вас Мишель де Ле Ман? - спросил Робер.
   - Это я, - ответил Мишель.
   Робер обратился к де Мортену:
   - Уходите, месье, только быстрее.
   Нормандец не заставил себя упрашивать и, не проронив ни единого слова, скрылся в глубине коридора.
   - Вас, месье мы проводим в дом, - сказал Робер Мишелю.
   - С кем имею честь? - недоверчиво глядя на своих спасителей, проговорил де Ле Ман.
   - С благородными людьми, месье, даю вам слово, идемте, у нас мало времени, - Робер передал Мишелю рапиру одного из убитых охранников, и они вышли из подвала.
   У дверей дома их ждал монах. Приблизившись к нему, Робер подвел Ле Мана, а сам с товарищами вернулся в дом.
   - Мишель, - сказал он.
   - Отец Костон?! - с изумлением произнес Мишель, узнав своего наставника.
   - Да, сын мой, это я. Пойдемте со мной, вы все узнаете.
   В этот момент Сезар де Валле и остальные выходили из дома. Вместе с ними покорно шла мадемуазель де Сент-Йон.
   Увидев ее, Ле Ман подошел к ней.
   - Где виконт де Фезонзак, мадам.
   - В комнате, на третьем этаже, - отвечала Жанна.
   Мишель повернулся к отцу Костону:
   - Я должен узнать, что стало с моим другом.
   Монах, в свою очередь, повернулся к Сезару:
   - Встречаемся у меня, - сказал он.
   - Время дорого, брат, поторопитесь, - отвечал тот.
   - Я знаю.
   А Мишель был уже наверху. Осмотревшись кругом, он устремился к единственной двери, на которой был деревянный засов. Дернув этот засов, Мишель с силой распахнул дверь и обнаружил перед собой Фезонзака.
   - Черт возьми, вы живой! - с радостью воскликнул Ле Ман.
   - Вы? Как вы здесь оказались?
   - Сам не знаю. Бежим!
   И они побежали.
   Видя кровь на ступенях лестницы, Фезонзак понял, что тут произошло. И вскрикнув от мысли, которая мгновенно поразила его мозг, он остановился.
   Мишель оглянулся, недоумевая, посмотрел на Этьена.
   - А женщина? Она тоже мертва? - испуганным голосом спросил Этьен.
   - Если б она была мертва, я бы не узнал, куда вы делись.
   - Значит ли это, что она жива?
   - Бог, мой, ну конечно и прекрасно себя чувствует.
   - Умоляю вас, вы не шутите?
   - Во всяком случае, пока ей не сделали ничего дурного.
   - Я должен знать, что с ней случилось!
   - Черт возьми! - вырвалось у Ле Мана, уставшего от вопросов Фезонзака, - вы расспросите об этом людей, которые ждут нас на улице.
   Их встретил отец Костон.
   - Не отставайте, - предупредил он и зашагал быстрым шагом.
   - Я хотел бы знать, что случилось с Жанной де Сент-Йон? - спросил на ходу Фезонзак.
   Ле Ман, шедший за ними, понял, что речь идет все о той женщине.
   - Она в безопасном месте, - отвечал Костон, даже не оглянувшись на Этьена.
   - Интересно знать, где? - Этьен, на которого не обратили внимания, почувствовал себя задетым.
   - Месье, - теперь Костон говорил с ним лицом к лицу, - через минуту здесь будут солдаты, я удовлетворю ваше любопытство, как только мы выйдем отсюда.
   С обратной стороны дома они прошли сад, и, помогая друг другу, перелезли через решетчатую ограду.
   Была теплая ночь. Небо бороздили тучи, в промежутках между ними просвечивались звезды. Августовская луна, огромная, красноватая изредка выглядывала из-за туч, робко скользя бледным светом, по мрачным стенам домов проходящих улиц.
   Внезапно, узкая полоска света, издавая странный свист, мелькнула в небе.
   - Что это было? - воскликнул Фезонзак.
   - Наверное, упала звезда? - предположил Ле Ман, - это значит, чья-то жизнь оборвалась или ангел с небес сорвался.
   - Звезды падают беззвучно. Нет, это было что-то другое, - усомнился Фезонзак.
   Пройдя два переулка, они заметили огни факелов на Соборной площади.
   - Что там такое? - спросил Фезонзак.
   - Это мирные горожане тешатся в ожидании серьезных дел, месье, - ответил Костон.
   - Каких дел, достопочтенный отец?
   - Имейте терпение.
   Подобный морскому прибою, до них доносился глухой шум собравшегося народа. Вскоре они смогли различить людей, находящихся на площади. Это были аркебузиры, пикинеры, крючники и всякий сброд, вооруженный, чем попало. Головной убор и рукав каждого были отмечены также как шляпа, и правый рукав отца Костона.
   - Для чего эти кресты и повязки? - спросил Мишель.
   - Для того чтобы отделить агнцев от козлищ, - ответил де Трео и подошел к человеку, державшему пару лошадей. Что-то, сказав ему на ухо, и оседлав коня, монах повернулся к друзьям, - господа, придется вам ехать на одной лошади.
   Мишель и Этьен молча взгромоздились на лошадь и поскакали вслед за Костоном. Когда они отъехали на некоторое расстояние от Соборной площади, Костон резко остановил коня:
   - Теперь слушайте, - сказал он, - Несколько часов назад король объявил войну, и война уже началась. Все протестанты, которые спят сейчас в своих постелях, с рассветом будут казнены.
   - Не может быть! - воскликнул Фезонзак.
   - Может, - обронил Ле Ман.
   - Но король поклялся нам! - Этьен устремил на монаха лихорадочный взгляд.
   - Король уже отдал приказ! Вы сами только что видели палачей, - невозмутимо отвечал Костон.
   - Ах, вот, что означают эти знаки! Клянусь честью, они не застанут нас врасплох! - разгорячился гасконец.
   - Так в чем же дело, месье, спешите предупредить ваших братьев или спасайте свою жизнь. Прощайте! - И Костон хлестнул плетью своего коня.
   Фезонзак, сидевший спереди, круто обернулся к Ле Ману:
   - Граф, мне нужна ваша помощь.
   - Располагайте мною, я готов, - ни секунды не раздумывая, ответил Мишель.
   - Можете ли вы отвезти мою сестру в безопасное место.
   - Мы как раз недалеко от вашего дома, едем же скорее.
   И они помчались с такой быстротой, на какую только была способна их лошадь. Мрачные мысли о надвигающейся опасности не давали им покоя. Пораженный ужасной вестью, Фезонзак даже не спросил о Жанне. Теперь он думал только об адмирале и о своих товарищах. У Мишеля было ощущение, что где-то все это ему уже снилось и эта ночь и то, как они с Фезонзаком скачут на одной лошади, и эти своды, задавленных тяжестью громоздких домов - всё казалось, было как прежде.
   Подъехав к дому мадам де Лабрей, они оставили лошадь на улице, привязав ее к ближайшему дереву. Подойдя к двери, они увидели на ней начерченный белый крест. Ле Ман молча стер его рукавом своего камзола, и они вошли в дом.
   Фезонзак зажег в прихожей светильник и, вбежав по лестнице, открыл дверь комнаты, где спала горничная.
   - Луиза, вставай, ты слышишь меня?
   Служанка, подскочила на кровати, уставившись на Фезонзака испуганными глазами.
   - Не бойся, Луиза. Быстро одевайся, разбуди мадам де Лабрей и помоги ей одеться. Пусть она будет готова как можно скорее. Подними старика Жан-Пьера, вели ему седлать лошадей. Ты все поняла?
   - Да, месье, - кивнула девушка.
   Фезонзак спустился в свою комнату, положил светильник на стол, открыл шкаф, достал кошелек с монетами, белый шарф, кинжал и два пистолета. Проверив заряжены ли пистолеты, он вложил их за пояс, затем разрезал на две части шарф: одну половину обмотал вокруг руки, а вторую закинул на плечо. Покончив с этим делом, Этьен отправился к сестре. Дверь ее комнаты была полуоткрыта.
   - Мари, можно к вам? - постучался Фезонзак.
   - Входите, брат, я - за ширмой.
   Этьен вошел.
   - Сестра, наденьте такое платье, которое не мешало бы вам сидеть в седле. Вы должны уехать отсюда! Уехать как можно скорее. Возьмите из своих вещей то, что вам более всего необходимо.
   - Вы меня пугаете, брат, почему я должна уезжать из своего дома?
   - Мари, я не могу вам ответить на это в двух словах, знайте, я очень тороплюсь... Вы должны верить мне и не расспрашивать меня. В вашем доме находится человек, который поможет вам на время покинуть Париж. Он друг мне, самый преданный, самый честнейший из тех дворян, которых я когда-либо знал. Его имя граф де Ле Ман. Я доверяю ему. Теперь скажите, Мари, вы выполните все, о чем я прошу вас? Вы исполните мою просьбу?
   За ширмой никто не ответил.
   - Мари, - с тревогой заговорил Фезонзак, - согласны ли вы уехать с месье де Ле Маном? Согласны ли вы спасти себя? Согласны ли вы сохранить нашу веру?
   - Да, - послышался долгожданный ответ.
   - Тогда я спокоен. Прощайте. Будьте мужественны и ничего не бойтесь.
   - Прощайте, брат, я буду молиться за вас.
   - Да поможет нам Бог. - Этьен бросил последний взгляд на сестру и поспешно вышел из комнаты.
   Ле Ман ждал его в прихожей.
   - Ну что?
   - Она сейчас спустится, граф, - сказал Этьен и передал Мишелю половину своего шарфа и кошелек, - здесь полсотни экю, вам они больше пригодятся, чем мне.
   - Но...
   - Берите, - настоял на своем Фезонзак, - я знаю что делаю, лучше скажите, где мне искать вас?
   - Сделаем так, я отвезу вашу сестру в Сент-Антуанское предместье. В полдень, если вы будете живы, приходите к Сент-Антуанским воротам. Если вы не придете, я буду ждать вас там ровно через неделю, то есть в воскресение в то же самое время. Если и тогда вы не появитесь, я буду у ворот через месяц.
   - Завтра! Через неделю! Через месяц! Я согласен! - И Фезонзак протянул Ле Ману руку, - прощайте.
   - Прощайте, - ответил Ле Ман.
   Друзья кинулись друг другу на шею.
   - Друг мой, Мишель, берегите сестру.
   - Клянусь, Этьен, я буду защищать ее жизнь и честь как свою.
   - Я рад, что Господь послал мне такого человека как вы.
   - Я тоже рад, что повстречал вас, - Ле Ман почувствовал, что человеку, который подвергается сегодня смертельной опасности нужно сказать какое-нибудь утешительное слово, но ни одна мысль не шла ему в голову.
   Друзья еще раз обнялись и расстались.
   На лестнице показалась женщина в амазонке, стройная, черноволосая, с приятной внешностью. У нее были карие глаза, тонко очерченные брови, пухленькая нижняя губка и маленький подбородок. Если бы ни выделявшаяся горбинка на ее носу, то она была бы неотразимой красавицей.
   - Месье, вы граф де Ле Ман?
   - Мадам, я к вашим услугам, - Мишель склонился в поклоне.
   - Мой брат не успел мне толком рассказать что произошло. Позвольте спросить вас, граф, какая необходимость заставляет нас ехать посреди ночи? Разве нельзя дождаться утра.
   - Мадам, клянусь честью, я отвечу на этот вопрос, когда для этого будет время. А сейчас я прошу вас, мадам, доверьтесь мне, я защищу вас.
   Сестра Фезонзака взглянула на Ле Мана. Взгляд ее на мгновенье задержался на его рукаве, обмотанном белым шарфом.
   - Мадам, у вас наверняка найдется белая ткань. Прикажите Луизе сделать три повязки: одну для вас, другие для слуг. Это все о чем я хотел просить вас, мадам. А сейчас поторопитесь, медлить нельзя.
   - Хорошо, месье, я займусь этим сама.
   Вошел слуга.
   - Госпожа, кони оседланы. Какие будут распоряжения.
   - Жан-Пьер, - хозяйка указала на де Ле Мана. - Этот месье будет сопровождать нас. Слушайтесь его во всем.
   Конюший поклонился де Ле Ману.
   Мадам де Лабрей поднялась к себе, и Мишель, проводив ее взглядом, повернулся к Жан-Пьеру.
   - У тебя есть какое-нибудь оружие?
   - Есть, месье, - кивнул старик, - аркебуза.
   - Тогда иди, заряжай.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

КОЗИМО РУДЖЕРИ

   Есть вопросы, на которые ответ вовсе
   и не нужен, настолько он очевиден.
   Жан Жорес

   Среди советников Екатерины Медичи был один человек, который знал все ее тайны. Лишь одно упоминание его имени вызывало трепет у придворных. Этого человека звали Козимо Руджери. Его считали отравителем, колдуном и даже некромантом. На самом деле он был личным астрологом королевы-матери, которая полагалась на его силу интуиции, математические расчеты и умозаключения.
   Будучи фаталисткой, Екатерина хотела узнать, каким положением звезд и планет продиктовано ее сегодняшнее решение о казни гугенотских вождей.
   Когда Козимо Руджери появился в Лувре, она, не теряя ни минуты, поспешила закрыться с ним в своем кабинете.
   - Руджери, какое сегодня положение светил? - перейдя сразу к делу, спросила королева-мать.
   Астролог достал бумаги с какими-то таблицами и сказал:
   - Мой расчёт с помощью астролябии и армиллярной сферы таков: Солнце и Луна стоят напротив друг друга, мадам, полнолуние в знаке Рыб противостоит планетам в Деве.
   - Мои опасения были не напрасны, - Екатерина задумчиво покачала головой и взглянула на Руджери, - вы уже знаете мой приказ?
   - Да, государыня, граф де Рец меня известил о нем.
   - Что вы об этом думаете?
   - Одно могу сказать точно, мадам, время самое неподходящее. И даже при вашей Луне в Весах в соединении с Юпитером, указывающей на ваше стремление к миру, Парижу, как впрочем, и всей Франции не миновать сегодня страшных потрясений.
   Екатерина внимательно посмотрела в глаза предсказателя.
   - Грозит ли эта беда королевской семье?
   - Успокойтесь, мадам. Луна в триплицете к Марсу, вашей правящей планете обещает вам благоприятный исход, хотя Марс стоит сейчас в соединении с Сатурном в знаке Скорпиона, т.е. в знаке мести и смерти. Но все это не должно коснуться лично вас и ваших сыновей.
   - Значит война?
   - Полагаю да.
   - В таком случае все погибло.
   - Не совсем. Солнце воюет с Луной, Солнце побеждает Луну. Если будет война, вы одержите в ней победу, только...
   - Что только?
   - Цена за нее слишком велика. Вся слава в этой войне достанется опять гугенотам. Вы наживете себе много врагов, мадам, больше, чем когда-либо, ибо Луна находится в знаке тайных врагов - знаке Рыб. - Руджери замолчал и начал складывать свои бумаги.
   - Что значит тайных врагов?
   - Это значит, мадам, что вы их не знаете.
   - Говорите все, - потребовала Екатерина.
   - Вы готовы услышать правду, мадам?
   - Да говори же!
   - Позвольте сначала вас спросить, мадам. Вы сами отдали сегодняшний приказ или за вас это сделал кто-то другой?
   - Как вы смеете спрашивать меня об этом?
   - Простите, государыня, я спрашиваю вас только потому, что человек, рожденный под знаком Скорпиона, сделал бы то же самое.
   - Гиз? Нет, он Козерог.
   - Несомненно, мадам, он, вероятно, тоже приложил к этому руку, но его действия - следствие более глубокой причины.
   - Тогда кто?
   - Взгляните, мадам, - Руджери развернул перед Екатериной одну из натальных карт, - покушение на Колиньи выглядит так, как будто это исходило от Овна, т.е. от вас, хотя, если разобраться, это связано с вашей ревностью к адмиралу из-за короля Шарля. С другой стороны, покушение указывает на Скорпиона (Марс и Сатурн в знаке Скорпиона). Но если и кто стрелял в адмирала, то это Лев; в пятницу Луна была в Водолее, а Лев противостоит Луне. Этого человека нужно искать в окружении вашего величества.
   - Значит, есть еще один враг.
   - Лев всего лишь исполнитель. Главное заказчик, Скорпион. А он как всегда останется в тени. Его не затронет борьба двух сторон католиков и гугенотов.
   - Кто же он?
   - Полагаю, мадам, вы действуете в интересах короля Испании.
   - Филипп?! - словно пораженная громом произнесла Екатерина.
   Руджери отрицательно мотнул головой.
   - В данном случае герцог Альба, - сказал он.
   - Почему? Почему ты мне не сказал это раньше?
   - Я искал, мадам. Мне нужны были факты, и сейчас я их нашел. Вы же знаете, я не говорю то, в чем я не уверен, в чем я сомневаюсь.
   - Прекрасно! Ты нашел! А ты подумал обо мне? Как мне теперь быть?! Возможно ли отступить и немедленно отослать Гиза обратно?
   - При условии, если приказ будет исходить непосредственно от вас, ибо ваш Марс дает вам благоприятные отношения к обеим враждующим сторонам.
   Королева мать стремительно поднялась с места.
   - Не спешите, мадам, - остановил ее Руджери.
   Екатерина оглянулась.
   - Да говори же, наконец?
   - Противостояние Рыб и Девы, так или иначе, говорит о сильном религиозном столкновении.
   - Молчи! Мне хватит власти остановить все это!
   - Власти хватит, - согласился астролог, - но не хватит времени.
   Королева-мать повернулась в сторону двери, и, не говоря более ни слова, вышла. Члены тайного совета должны были ждать ее в комнате, окна которой выходили в нижний двор Лувра. Было решено отсюда наблюдать за началом действия. Однако из всех членов тайного совета Екатерина застала лишь герцога Анжуйского и маршала Таванна.
   - Ваше величество, - поклонился Таванн, - мне доложили, что герцог де Гиз на подходе...
   Его перебил пистолетный выстрел, донесшийся с улицы.
   - О, мой дом, мои дети, - вздрогнула Екатерина. Звук этого выстрела казалось, отозвался в ее сердце, внушив ужас и понимание того, что должно было свершится. - Таванн! Велите отменить приказ!
   - Но, ваше величество, уже поздно.
   - Если вы сейчас же пошлете нарочного к Гизу, мы еще можем успеть. Делайте, что вам приказывают, месье!
   - Хорошо, мадам, - маршал поклонился и вышел за дверь.
   - А вы, мой сын, Екатерина обернулась к герцогу Анжуйскому, - возьмите ландскнехтов и отправляйтесь на улицы Парижа, примкните к ополчению охраны кварталов, обеспечьте неприкосновенность богатых лавок, гранильных мастерских и ювелирных домов. Старайтесь поддерживать общественный порядок. Спешите, сын мой пока еще не поздно.
   - Спешу, матушка, - послушно ответил герцог и последовал за маршалом Таванном.
   Дверь комнаты снова отворилась. К королеве-матери приблизился граф де Рец:
   - Мадам, король послал своих гвардейцев за Наваррским и Конде, - через полчаса они будут здесь.
   - А почему так долго? - встревожилась Екатерина, - они разве не в Лувре?
   - Нет. Королю Наваррскому не спится, и они вместе с принцем решили развлечься. - Да, мадам, - с усмешкой сказал де Рец, - они на улице Астрюс, в зале для игры в мяч.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

НЕУЖЕЛИ...

Сомнения, постоянно эти сомнения.

Раймон Дево

   Де Мортен был нимало удивлен, когда его вдруг ни с того, ни с сего освободили, отпустив на все четыре стороны. Ему хотелось знать, кто осмелился пробраться во двор чужого дома, проник в подвал и перебил сторожей? А, главное, кто и зачем спланировал это заранее? Не долго думая, де Мортен решил спрятаться в кустах возле дома и проследить за своими "спасителями".
   И вот, когда на его глазах увели Жанну де Сент-Йон, когда скрылись из виду отец Костон, Ле Ман и Фезонзак, он осторожно вошел в дом.
   В прихожей было темно. Вдоль лестницы дотлевал единственнй факел. Де Мортен поднялся на второй этаж. Проходя анфиладу комнат, в одной из них он обнаружил двух мертвецов, а в другой связанных привратника и Ла Мота. Во рту у каждого торчал кляп. Увидев нормандца, де Ла Мот замычал, его поддержал привратник. Де Мортен невольно усмехнулся и, подойдя к ним, вынул кляп изо рта Ла Мота.
   - Шевалье, мы должны их задержать! Они не могли далеко уйти!
   Де Мортен не произнёс ни слова, лишь отцепил с пояса Ла Мота свой кинжал - подарок от герцога Гиза.
   - Развяжите меня, шевалье. Ради Бога, надо спешить...
   - Кто эта женщина?
   - Послушайте, шевалье, я вам всё расскажу, но не сейчас. Дорога каждая секунда! Мы можем упустить их!
   - Кто эта женщина! - повторил нормандец, приставив острие кинжала к шее Ла Мота.
   - Жанна де Сент-Йон, дочь графа де Сент-Йон. Вы довольны?
   - От кого она узнала обо мне?
   - От одного человека.
   - Имя?
   - Я не знаю...
   - Не знаешь? - де Мортен, слегка надавил на рукоять кинжала. Кровь тонкой струйкой потекла по шеи Ла Мота.
   Видевший это привратник захныкал и, съёжившись от страха, закрыл глаза.
   - Клянусь, я не знаю его имени. Я знаю только то, что он служит испанцу по имени Лазалья, - быстро отвечал Ла Мот.
   - А кому служит Жанна де Сент-Йон?
   - Она ни кому не служит. Она выполняет последнюю волю своего умершего отца.
   - Что это за последняя воля?
   - Отомстить тем, кто убил его.
   - Причём здесь Ле Ман?
   - Он причастен к смерти графа де Сент-Йон.
   - Каким образом?
   - Он помогал убийцам и знает, где они прячутся.
   - И за это вы хотели отвести его в Шатле?
   - Да, именно.
   - Почему тогда Жанна де Сент-Йон обвинила Ле Мана в колдовстве, а не в убийстве своего отца?
   На мгновенье в глазах Ла Мота появилось замешательство.
   - Не лги мне! - предупредил де Мортен, проводя лезвием кинжала по шраму на щеке Ла Мота.
   Ла Мот глухо застонал.
   - Я всё скажу.
   - Я слушаю, - де Мортен убрал кинжал.
   - Через человека Лазальи мадемуазель де Сент-Йон узнала, что у Ле Мана вы нашли какую-то книгу. Между строк одной из страниц были написаны знаки. Ни мне, ни моей госпоже не известно как их прочесть. Но эту тайнопись знал граф де Сент-Йон, который...
   - Продолжай!
   - Который интересовался алхимией...
   - Кто может расшифровать тайнопись?
   - Её знают двое человек. Это алхимик графа де Сент-Йон, по имени Сезар де Валле и Ле Ман, у которого она была в книге.
   - Почему же граф де Сент-Йон не оставил ключ к этому шифру своей дочери?
   - Он оставил, но его выкрали и, судя по всему люди Сезара де Валле.
   - Но зачем?
   - Однажды граф де Сент-Йон и Сезар де Валле крепко поссорились. В течение месяца эта ссора вылилась в смертельную войну, в которой граф и потерпел поражение. Алхимик нанёс ему рану отравленным кинжалом. Граф слишком поздно применил противоядие и скончался в муках.
   - За что же его убил де Валле?
   - Шевалье, мы сами ломаем голову над этой загадкой. Поэтому нам и нужен был граф де Ле Ман. Теперь вы всё знаете, помогите же мне спасти мадемуазель де Сент-Йон. Ведь это люди де Валле похитили её! Этот алхимик опасный человек, он может сделать с ней всё что угодно!
   - Где toledo?*
   - Что? - не расслышал Ла Мот.
   - Где моя рапира?
   - Она у Пти-Жана, у того, кто внизу.
   Де Мортен спрятал в ножны кинжал и направился к выходу.
   - Послушайте, шевалье, я хорошо вам заплачу! - во след ему крикнул Ла Мот.
   Де Мортен обернулся.
   - Я уже видел, какова ваша плата! Ищите сами вашу красавицу, а вместе с ней и де Валле с его шайкой.
   - Шевалье, я даю вам честное слово дворянина...
   - Не стоит, месье, - обрезал де Мортен, - я уже все сказал! Прощайте!
   Спускаясь с лестницы, он захватил полупотухший факел и прошел в подвал. Поиски клинка не увенчались успехом. Пришлось взять чужую шпагу, валявшуюся недалеко от убитых охранников.
   Теперь де Мортен хотел одного: выспаться, как следует, а утром на свежую голову подумать о дальнейших планах. Оказавшись за воротами, он собрался, было идти домой, но увидел издалека мелькавший в лунном свете целый лес копий и алебард. Де Мортен повернул в противоположную сторону и остановился, замирая от изумления, смешанного с нарастающим чувством тревоги.
   Навстречу ему по всей улице приближалась волна идущих людей. В первых рядах шли аркебузиры, за ними двигались алебардисты, вслед за которыми ехали всадники.
   Провожая идущих взглядом, де Мортен продолжал стоять на месте. Когда мимо него проходили алебардисты, он заметил среди них Штудера и Бэма. Те, вероятно, тоже узнали нормандца, но лица их остались безучастными.
   - Мой храбрый Мортен?! Ты ли это? - воскликнул один из всадников.
   Нормандец, услышав свое имя, повернулся в ту сторону, откуда, как ему показалось, оно было произнесено. Восседая на черном жеребце, в свите дворян, ехал герцог де Гиз. Де Мортен глубоко поклонился, приветствуя герцога.
   - Присоединяйтесь к нам, шевалье, мы как раз направляемся к Шатийону.
   Де Мортен снова поклонился и занял место в конце строя алебардщиков. "Неужели Гиз решил свести счеты с адмиралом?" - подумал он.
   "Неужели они посмеют убить адмирала?" - терзался этой мыслью и Этьен де Фезонзак, то и дело ударяя каблуками по бокам своей лошади (ей ещё повезло, что у него не было шпор).
   В начале улицы Бетизи Фезонзаку перекрыл путь отряд вооруженных горожан. Едва он остановился, к нему подошли двое: один сразу взял лошадь за узду, а другой, слегка поклонившись, сказал:
   - Простите, месье, нам приказано останавливать всех, кто будет здесь проезжать. Вам придется ехать в объезд.
   - Но мне нужно попасть на эту улицу! - Лучше бы Этьен сказал, что едет по приказу короля или что-нибудь в этом роде. Но в эту минуту чувства брали верх над его находчивостью.
   - Значит, вы должны знать пароль, - отвечал Фезонзаку все тот же человек, бывший, видимо, начальником.
   - Как же я могу его знать, если я еду по личным делам.
   - Очень сожалею, месье, вам придется сначала узнать пароль в Ратуше.
   - Черт подери! Разве ты не видишь, что я католик!
   - Откуда нам знать, месье, - вмешался другой горожанин, который держал лошадь.
   - Что? Да как ты смеешь? - Фезонзак сгоряча схватился за пистолеты, и сразу же оказался под прицелом нескольких аркебуз.
   - Извините, месье, но у нас есть приказ, - сказал начальник.
   Проклиная про себя дотошность этого начальника, Фезонзак вынужден был развернуть лошадь и скакать назад.
   Подъезжая к дому Колиньи с другой стороны улицы, Фезонзак увидел еще один отряд. Он понял, что дом окружен со всех сторон. Но странная сила влекла его туда, и он не мог ей сопротивляться. Все его движения стали замедлены, он не понимал что делает. Перед ним проплывали грубые лица людей, одетых в грязные лохмотья. Зачем он едет в сторону этих людей? Зачем? Почему они его не останавливают? Время, казалось, текло бесконечно. Стало трудно дышать. Воздух был каким-то тяжелым.
   - Эй, месье, вы не заблудились? - какой-то нищий обратился к нему, широко улыбаясь беззубым ртом.
   Фезонзак даже не оглянулся. В этот момент он подумал, что стоит ему заговорить, как его распознают и тут же на него набросятся.
   - Что это с ним? - нищий повернулся к своим товарищам, и те захохотали.
   Никто не торопился останавливать Фезонзака, все уступали ему дорогу, и он тихо ехал вперед.
   Взору его открылись огни. Бесчисленные огни. Множество людей, суетящихся во дворе дома адмирала. Двое или трое человек окровавленными лежали перед распахнутыми воротами. Взгляд Фезонзака застыл на этом зрелище. Он остановился, вернее лошадь, дойдя до ворот, встала сама.
   Несколько копейщиков его заметили и направились к нему. Фезонзак вышел из оцепенения, когда услышал:
   - Пароль, месье!
   Он, что есть силы, ударил лошадь, и лошадь, взбрыкнув, понеслась во весь опор.
   Несколько людей из патрульного отряда, мимо которых он только что проезжал, бросились ему наперерез. Фезонзак на всем скаку выхватил пистолеты и выстрелил. Один человек упал. Двое, пытавшихся заградить улицу, не успели выставить оружие и оказались подмяты под копыта лошади. Путь был свободен.
   В спину посыпались проклятия и ругань. Грянул выстрел. Лошадь заржала, но от боли понесла еще быстрее. Через полминуты этой бешеной скачки Фезонзак почувствовал, что она слабеет и вот-вот упадет. Он проворно спрыгнул в сторону, лошадь споткнулась, захрипела и повалилась набок.
   Фезонзак оглянулся. Гнавшиеся за ним патрульные отстали, только прохожие ничего не понимая, останавливались в нерешительности. Фезонзаку почудилось, что на него смотрят одни злобные угрожающие лица. Он нырнул в соседний переулок и побежал со всех ног.
   Адмирал уже не спал. В затемненной комнате вместе с ним находилось еще с десяток человек. Они были объяты ужасом, какой вызывают великие катастрофы или стихийные бедствия.
   В комнату влетели Телиньи и еще несколько дворян.
   - Я так и знал! Косен открыл им ворота! Король все-таки нас предал! - воскликнул Телиньи и разразился потоком грязной брани.
   За окнами поднялся невообразимый шум.
   - Они убили Лабона, и сейчас добивают тех, кто остался во дворе, - кипя от злобы, проговорил Пардайян.
   - Я велел забаррикадировать дверь, - Телиньи быстро подошел к окну и взглянул на улицу, - но нас слишком мало, чтобы держать оборону дома.
   - Значит, Господь призывает нас к Себе, - обреченно произнес пастор Мерлен.
   - Что ж, я давно приготовился к смерти, - спокойно отвечал адмирал, - и у меня еще хватит сил посмотреть ей в лицо. Я подожду...
   - Чего? - вскричал Телиньи, - чего тут ждать? Вы всегда только и делали, месье, что ждали! Мы же не собираемся ждать, мы будем действовать!
   Лицо Колиньи оставалось бесстрастным, как будто эти слова его не касались. Он лишь встал на колени и зашептал про себя молитву. Он готовился умереть.
   - За мной, друзья, прорвемся через крышу! Нужно предупредить короля Наваррского и принца Конде, - Телиньи распахнул окно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

КОГДА КАЖЕТСЯ, ЧТО СМЕРТЬ НЕИЗБЕЖНА

  

Карл в ужас приводил своим пылавшим взором

Двух принцев-пленников, подавленных позором.

   Теадор-Агриппа д'Обинье
  
   Зала для игры в мяч на улице Астрюс находилась в двух шагах от дома адмирала.
   Ловко действуя ракеткой, Наваррец бегал по зале и от души смеялся. Он выигрывал.
   - Что с тобой, кузен, где твоя прыть, прежний азарт?
   - Ах, Анри, я устал и хочу спать. Уже почти три часа, - сделав бросок, отвечал юный Конде.
   - Обещаю, эта партия последняя, - отбивая мяч, объявил Наваррец.
   - Что-то она слишком долгая, ты не находишь?
   - Она будет короткая, если ты ее быстро проиграешь.
   В этот миг Конде промазал, не попав по мячу, и Наваррский захохотал.
   - И все-таки ты нечестно играешь, кузен, - с обидой заговорил принц.
   - Я нечестно играю? - удивился король.
   - А то кто же? Ты пользуешься тем, что я прямо-таки валюсь с ног. - Конде отбросил ракетку и, выйдя за границу игрального поля, сел на стул.
   - Кто же тебя заставлял состязаться со мной?
   - Ты!
   - Я?! - еще больше удивился Наваррец.
   - Да ты. Ты нарочно втянул меня в эту партию, заявив, что... - Конде остановился и передернул плечами.
   - Что?
   - Что ракетка в моих руках похожа на кочергу!
   Смех Наваррского прокатился по зале.
   - Кто же в этом виноват, если это правда, - признался Наваррский.
   - В том-то и дело что это неправда. И ты знаешь, что я играю лучше тебя! Но только с утра. А последнее время ты всякий раз увиливаешь от утренних партий, выдумывая самые разнообразные предлоги.
   - Так ведь уже утро, кузен. Скоро рассвет.
   - Во-во! - закивал Конде, - ты все устраиваешь так, что почему-то я всегда оказываюсь в дураках.
   - Не говори глупостей, Конде, коль не умеешь проигрывать достойно. - Наваррец изменился в лице и стал серьезен. - Вчера утром мы навещали старика адмирала, позавчера я был бы не прочь с тобой сразиться, но его как раз ранили, если ты помнишь...
   Наваррский хотел еще что-то сказать, но двери залы резко распахнулись, и появился отряд королевской стражи.
   - Что вам здесь надо? - в тоне Наваррского было столько недовольства, сколько и изумления.
   - Сир, - с поклоном ответил капитан, - король Шарль IX желает немедленно видеть вас, вас и принца Конде.
   - Но что желает сообщить нам его величество в такой поздний час? - спросил Конде, обращаясь не то к капитану, не то к Наваррскому.
   - Ваше высочество, мне приказано только сопровождать вас, - сухо заметил начальник стражи.
   - Хорошо, - смирился Наваррец, но можем ли мы пойти во дворец со своей свитой.
   - Нет, - отрезал капитан.
   Король Наваррский и принц Конде переглянулись.
   Сопровождаемые мрачными улыбками солдат, они вышли на улицу. На улице, обыкновенно пустевшей в это время, царило заметное оживление. В переулках горели смоляные факелы.
   За минуту Конде насчитал уже семнадцать прохожих, которые попались им на пути. С белыми повязками на руках и белыми крестами на шляпах, они шли кто с топором, кто с кинжалом, кто с мечом, кто с аркебузой.
   Все это показалось странным обоим Генрихам.
   - Анри, - шепнул Конде Наваррскому, - тебя не пугает сегодняшнее утро?
   Где-то за двумя домами послышались крики: разъяренные воинствующие крики толпы.
   - Что все это значит, капитан? - испуганно спросил король Наваррский.
   - Не беспокойтесь, сир, вас никто не тронет, - утешил тот.
   - Но я хочу знать, что происходит? - не выдержал Наваррец.
   - Мы не обязаны давать отчет вам в этом, - ледяным тоном пояснил капитан, - повторяю, мы уполномочены только в том, чтобы сопровождать вас.
   Крики усиливались, к ним прибавились выстрелы.
   - Это же со стороны особняка Колиньи, - проронил Конде.
   - О, Боже, - прошептал Наваррец, - что они с нами сделают?
   Мучимые страхом ожидания, они входили в Квадратный дворик Лувра. Там собралось около тридцати человек гугенотов, одетых в основном в штаны и рубаху, их вытащили прямо из постели. При виде своего господина они кинулись к нему навстречу:
   - Наварра! Наш Анри! Куда нас ведут? Что происходит? - Они пытались уцепиться за него как виноградная лоза за опору.
   Но стражники преградили им путь своими алебардами. Тех, кто прорывал их строй, они ловили и оттаскивали назад.
   Наваррский и Конде остановились, не в силах оторвать взгляд от этой картины. Однако стражники схватили их и потащили наверх.
   - Прощайте, друзья мои! - закричал Наваррец своим братьям не в силах сопротивляться увлекаемому за собой потоку солдат.
   - Бог знает, свидимся ли мы снова! - добавил Конде.
   Их разделили по одиночке.
   - Не трогайте меня! - упирался король Наваррский. Мысли его бурно прерывали одна другую: "Меня хотят убить! Убить?! За что?! Лживый король! Матушка! Зачем я здесь? Колиньи! Марго! Морне - он ведь предупреждал! Нет! Что со мной будет? Они убьют меня! Не хочу! Боже, я хочу жить! Матушка! Нас предали! Королева-мать? Боже, я умру! Мне говорили, что я буду жить долго и счастливо! А я поверил им! Меня обманули! Я не верю им! Я ни кому не верю!"
   Наваррца быстро дотащили до королевской опочивальни.
   - Успокойтесь, сир, вы в безопасности! - воскликнул капитан стражи, останавливая нестерпимый бег его мыслей. - Придите в себя! Вы в покоях его величества.
   Генрих слышал только звуки громких слов, не понимая их смысл. Перед глазами все куда-то пропало. Ему казалось, что в коридоре он совершенно один. Факелы ярко освещали стены. Впереди него шла какая-то женщина в белом блестящем серебром платье. Словно ощутив за собою взгляд Наваррца, она оглянулась. Генрих узнал свою умершую мать Жанну д'Альбре. Со строгим лицом она смотрела на своего сына.
   - Матушка? - Генрих потянулся к ней, но ноги его как будто приросли к полу.
   Королева Наваррская покачала головой и, отвернувшись от него, пошла дальше.
   - Матушка! - закричал во след ей Генрих, - не оставляйте меня.
   Но она уже скрылась за поворотом. Факелы стали гаснуть один за другим. Коридор начал темнеть, погружаясь во мрак.
   Реальность постепенно возвращалась к нему. Он увидел солдат, с холодными лицами, стоящих вокруг.
   - Входите же, сир, - донесся голос капитана.
   Генрих с перекошенным от страха лицом замер. Мышцы его онемели, он даже не смог повернуть голову и оглядеться. "Я еще есть или меня уже нет", - он не осознавал, что с ним происходит. Вот перед ним открыли какую-то дверь, он не заметил, как вошел в комнату. "Наверное, ноги сами вошли", - нелепая мысль пришла ему в голову. Рядом с ним стоял Конде, такой же бледный и растерянный, как и он сам.
   Принц дрожал, лоб его покрылся испариной.
   Недалеко от них, на постели сидел король Карл IX, ссутуленный с всклоченными волосами, с темными кругами под померкшими глазами. Казалось, апатия и безнадежное отчаяние властвовали над ним безраздельно. Он очень устал за последние несколько часов.
   Увидев молодых людей, Карл обратил на них свой мутный взор. В глазах блеснул огонек и он произнес:
   - После того, как войны, которым подверглось мое королевство, переполнили чашу наших страданий, я, наконец, нашел выход, способный положить конец любым поводам для беспорядков. Я отдал приказ расправиться с адмиралом, на котором лежит вина за бессчетные подстрекательства к мятежам, и применить те же методы ко всем еретикам в городе, от которых исходит крамола. Я хорошо помню все то зло, которое причинили мне вы, а вы его причинили не меньше адмирала. - Король поднялся с ложа и, приосанившись, направился к обоим Генрихам. Но походка была его вялой, и чтобы предать ей больше уверенности он положил руку на кинжал, висевший у него на поясе.
   - Однако, - снова заговорил король, - чтя королевскую кровь, которая течет в ваших жилах, и, принимая во внимания ваш юный возраст, я искренно хочу забыть прошлое. Но лишь при условии, что вы сами исправите свои ошибки, доказав мне свою преданность и послушание, и что вы оба вернетесь в лоно нашей матери Римской церкви.
   "Только и всего? - удивился Наваррец, - и я буду жить, жить, как и живу, какое это счастье".
   Вой и вопли, огласили стены Лувра, перекатываясь, то по залам, то по коридорам замка. Убивали протестантов из свиты короля Наваррского.
   Генриху почудилось, что дворец полон злыми духами и призраками, жаждущими человеческой крови. Как хорошо, что он находится здесь. Чего бояться? Король все же человек!
   Карл крепко сжал кулаки и резко отвернулся к стене.
   - В будущем в моем королевстве будет существовать только одна религия, - закричал он, пытаясь своим криком заглушить истошные крики снаружи, - религия королей, которая предшествовала мне на троне. Но если вы не намерены проявить послушание, то лучше об этом сказать сейчас же, ибо тогда вас ждет такое же наказание, какому подвергаются сейчас ваши сообщники еретики!
   Наваррский молчал. Молчал не оттого, что не мог сделать выбор между жизнью и смертью, а оттого, что ему вообще предоставили выбор. Он готов был бросится королю на шею и обнять его за то, что тот "возвращает" ему жизнь, с которой он уже распрощался.
   - Отвечайте! - воскликнул король, впадая в ярость. - Обедня, смерть или Бастилия?
   - Ваше величество, - робко проговорил Наваррец, - я прошу лишь немного времени, чтобы освежить в памяти разделы катехизиса, ибо, кажется, я уже почти утратил религиозное чувство.
   - А ты? - в нетерпении воскликнул король, оборачиваясь к принцу. - Ты принимаешь мессу?
   - Простите меня, сир, но я отчитываюсь за свою религию только перед Богом, - ответил Конде, высоко вскинув голову, - и никакие угрозы не заставят меня отречься от истинной религии. - Конде знал, что должен был сказать это. Однако всем своим существом понимал, что не хотел этого говорить. За него говорил его долг протестанта. Ему было страшно за свои слова, хотя еще секунду назад он, казалось, обуздал свой страх.
   - Безумец, - проронил король, широко открывая глаза.
   "Дурак! Жизнь - удел немногих, ты что, не хочешь жить?" - твердил про себя Наваррский.
   - Безумец! Бунтовщик! Мятежник и сын мятежника! - Карл крепко сжал кинжал и наполовину вынул его из ножен.
   - Остановитесь, сын мой, - на пороге комнаты возникла королева-мать. Вы не сделаете этого! - Екатерина стала медленно приближаться к Карлу.
   - Почему, мадам, кто мне помешает убить этого еретика?
   - Потому что он брат вам, - требовательный тон королевы матери сменился на умоляющий, - прошу вас, сир, не делайте этого, - чуть ли не со стенаниями произнесла она.
   Король увидел некрасивое искаженное в истерике лицо матери и отвернулся, чтобы скрыть свое разочарование. Взгляд его упал на портрет Екатерины Медичи, написанный придворным живописцем во всем ее былом величии. Эти большие черные глаза. Эта прелестная фигура и удивительная белизна кожи. Это совершенство форм миниатюрных рук и ног, которыми так восторгались ценители женской красоты. И, глядя на женщину, изображенную на портрете, Карл произнес слова, предназначенные для короля Наваррского и принца Конде:
   - Даю вам на размышления три дня, за это время вы будете находиться в строгом заключении в своих апартаментах. - Он сел на постель и усталым жестом провел рукой по вспотевшему лбу.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

"НАЧАЛОСЬ!"

  
   - И вы это называете
   преступлением, - сказала она. -
   Это было несчастьем.
   Оноре де Бальзак
   "Об Екатерине Медичи"
  
   Герцог де Гиз в нетерпении прохаживался перед окнами дома адмирала.
   - Штудер! Сколько можно ждать?
   - Минутачку, монценьор, его топифают, - ответил Бэм, выглядывая из окна.
   - Давайте быстрее.
   - Фот он, - из окна свисло залитое кровью тело адмирала.
   - Отлично! Бросайте его сюда.
   - Постаронитесь, монценьор, - предупредительно сказал Бэм и с помощью своих товарищей сбросил труп, который упал прямо к ногам Гиза.*
   Герцог Ангулемский достал носовой платок, оттер кровь с лица мертвого Колиньи и выпрямился с улыбкой на губах.
   - Да, монсеньер, это он.
   Гиз молчал.
   Несколько помешавшихся от вида крови швейцарцев набросились на полуголое тело адмирала.
   - Не трогать! - крикнул Гиз, оборачиваясь к ним, - повесьте его на площади Монфокон. Там место этого изменника.
   Раздались быстрые и торопливые удары набатного колокола с церкви Сен-Жермен-Л'Оксерруа.
   - Началось! - воскликнул брат Гиза Омаль.
   - Началось! - подхватили другие.
   - Монсеньор, монсеньер! - окликнул герцога де Мортен.
   Гиз снова обернулся.
   - Гонец из Лувра, - сказал де Мортен.
   Гизу вручили королевский приказ. Прочитав его, он сказал:
   - Передайте королеве-матери, что казнь адмирала совершена, отступать уже некуда.
   Возле дома, где жил граф де Ла Рошфуко собралось несколько десятков католиков. Заслышав набат, они начали колотить в дверь, требуя, чтобы им открыли. В двери соседних домов, отмеченные белыми крестами, тоже стали ломиться.
   Фезонзак, в этот момент появившийся перед домом Ла Рошфуко понял, что опоздал. Решив, во что бы то ни стало, пробраться внутрь, он побежал к черному ходу, который находился с другой стороны. Оставалась надежда на то, что дом полностью не окружен. Не успев ступить и шагу, он наткнулся на еще одно скопление католиков, образовавших круг. Пробираясь сквозь них, Фезонзак увидел как в кругу сражались двое. В одном из сражавшихся, едва державшимся на ногах, в рубашке, покрытой кровавыми пятнами, он узнал маркиза де Ренеля. Вторым был Бюсси. Он неумолимо наступал и каждый его выпад оставлял раны на теле уже обессилившего Ренеля. "Неужто Бюсси не пощадит своего кузена"? - Фезонзак остановился. В этот самый момент Бюсси прижал маркиза к стене и ткнул его в живот острием шпаги. Зрители заликовали. Бюсси еще некоторое время не трогался с места, не спеша вытаскивать клинок из тела умирающего. Фезонзак вспыхнул. Он сжал кулаки и бросился к Бюсси. Протиснувшись сквозь толпу, он подскочил к нему и воскликнул:
   - Узнаете ли вы меня, месье?
   Бюсси вытер кровь со своего клинка о рубашку Ренеля и взмахнул им перед лицом Фезонзака.
   - Насколько я помню, вы гугенот. Вы подоспели вовремя.
   Фезонзак подобрал шпагу Ренеля и, отсалютовав, еще живому, полулежащему возле стены дома Ла Рошфуко маркизу, повернулся к Бюсси.
   Бюсси выругался и заорал, оборачиваясь к толпе:
   - Господа! Сегодня гугеноты сами подставляют грудь под шпаги католиков.
   Фезонзак сделал атакующий выпад, Бюсси отклонился и со всей силы ударил его в грудь.
   - Vado mori* .
   Слова Фезонзака потонули в вое толпы. Он потерял сознание.
   От башни до башни продолжал раздаваться звон колоколов. К этому трезвону поначалу примешивалось и пение псалмов в честь Девы Марии, но скоро его заглушили крики ужаса и вопли о пощаде. Весь Париж превратился в кровавую арену. Протестанты, застигнутые в постелях беззащитными и раздетыми, погибали в своих домах. Их трупы выбрасывали на улицу, на потеху толпы.
   Очнувшись, Этьен увидел над собой расплывчатые очертания двух склонившихся фигур.
   - Смотри, этот еще дышит, - произнесла одна из них.
  

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ОБЪЯСНЕНИЯ ЖЕРАРА ДЕ ТРЕО

   Я знаю, как на мед садятся мухи,
   Я знаю смерть, что рыщет, все губя,
   Я знаю книги, истины и слухи,
   Я знаю всё, но только не себя.
   Франсуа Вийон

   Де Ле Ман шел, держа левой рукой под уздцы лошадь, на которой восседала Мари де Лабрей, направляясь к дому, где часто останавливался отец Костон. Следом за ними едва волочил ноги слуга, ведя лошадь с горничной госпожи де Лабрей. Ехали молча. "Рассчитывать на помощь этого старика не приходится". - Ле Ман опасался нападений не только обезумевших от страха протестантов, но и от опьяненных кровью католиков. В правой руке он держал обнаженную рапиру, готовый нанести удар всякому, кто окажется на их пути. Вокруг было шумно, и все же он надеялся на чудо, которое поможет ему избежать столкновений. Однако чуда не произошло. На улице Этьен путь им преградила железная цепь, натянутая между домов. Ле Ман огляделся. Окна нижних этажей почти все были разбиты. Под окнами лежали убитые, слышались стоны раненых.
   - Держитесь, мадам, - Мишель передал уздечку Мари и ударил плашмя рапирой по крупу лошади. Лошадь подняла морду и, припустив навстречу перетянутой цепи, легко перескочила через нее. Тот же прием Ле Ман применил и к лошади служанки. Затем, прикрикнув на старика Жан-Пьера, чтобы тот поторапливался, он поспешил вслед за дамами, которые находились уже почти на другой улице. Как только Мишель со слугой перешли за цепь из ближайшего дома один за другим вывалились пять человек. Один из них с факелом в руке, огонь которого освещал его лицо, забрызганное кровью, сразу же заметил Ле Мана и побежал его догонять. Уже на бегу, он обернулся к своим товарищам и прокричал:
   - Бросайте шмутье!
   Те не поторопились расставаться со своей наживой.
   - Это же наши, Рено, ты что ослеп! - ответил кто-то из них.
   За спиной у де Ле Мана раздался выстрел. Бежавший споткнулся, факел выпал из его руки, и он упал ничком. Обернувшись, Мишель увидел старика с дымящейся аркебузой.
   Остальные, наконец, опомнились, побросали награбленные вещи и побежали к месту, где стояли Ле Ман со слугой. В этот момент на улице появились всадники. Возле цепи часть из них замешкалась, преградив путь нападающим. Воспользовавшийся замешательством, Ле Ман заспешил в том направлении, где скрылись на лошадях мадам со служанкой.
   - Что вы делаете здесь, граф?
   Ле Ман услышал знакомый голос. Он обернулся и узнал в одном из всадников дю Гаста. На его одежде не было следов крови, и тон его голоса звучал вполне дружелюбно.
   - Я очень спешу, - отозвался Мишель, не останавливаясь. Старик Жан-Пьер едва поспевал за ним.
   Дю Гаст подъехал к Ле Ману, остановил его за плечо и склонился почти к самому уху.
   - Будьте осторожней, граф, Колиньи и Ла Рошфуко убиты, Телиньи задушен. На улице Пон-Нотр-Дам люди герцога Анжуйского. Пароль: "Трон Франции". - И не дожидаясь благодарностей, дю Гаст повернул своего коня к отряду.
   Ле Ман вбежал в переулок, где должны были находиться женщины. Жан-Пьер тяжело дышал, но старался от него не отставать. Навстречу им приближался всадник. Под ним Ле Ман узнал лошадь мадам де Лабрей. Всадник едва держался в седле. Мишелю не составило никакого труда сдернуть его с лошади.
   - Отвечай, мерзавец, где они. - Ле Ман схватил его за ворот одежды, приподнял и резко встряхнул. Голова человека безжизненно свесилась. "Он мертв, - понял Ле Ман, - это протестант". Человек был едва одет. Мишель вскочил на лошадь и поскакал вперед. Переулок вел прямо на улицу Пон-Нотр-Дам, откуда доносился странный шум.
   Улицу застилал предутренний туман. Сгустившись между домов, он не позволял увидеть непосвященному сразу то, что здесь происходило в эти ранние часы. Перед глазами Мишеля из тумана появлялись и снова исчезали человеческие фигуры. Подъехав ближе, Ле Ман услышал человеческие крики, стоны и вопли. Они сливались со звоном оружия и яростными возгласами.
   Внезапно Ле Ман почувствовал удар. Остановив лошадь, он увидел под ее копытами лежащего полураздетого юношу. В ту же секунда к нему подскочил солдат и, схватив его за волосы, потащил в сторону. Сзади раздался яростный рев. Ле Ман обернулся. На него несся человек с лицом, залитым кровью и неистово орал. Наткнувшись на преграду, он обхватил ногу Ле Мана и потянул за неё. Мишель полоснул его рапирой и тот, ослабив хватку, сполз на землю.
   - Прямо к черту в лапы! Хороший удар, месье!
   Ле Ман не успел разглядеть того, кому принадлежал этот голос. Мимо него молча промчалась горстка людей, волоча за собой еще живого человека.
   - Я католик! Я католик! Отпустите меня, я католик!
   Мишель выехал на середину улицы. Здесь преграждала путь гора, состоящая из человеческих тел. Вглядевшись, он увидел среди них нескольких женщин. Лиц нельзя было различить, но волосы одной из них показались ему похожими на те, что были у мадам де Лабрей. Поспешно соскочив с лошади, Мишель наклонился к лицу мертвой и понял, что это была не она.
   - Кого вы ищите среди этой падали, месье?
   Перед Ле Маном стоял ухмыляющийся солдат, держащий в руках кузнечный молот. Он тут же размахнулся и ударил молотом по голове одно из тел, сваленное в общую кучу, но еще подававшее признаки жизни. Не ограничившись ударом молота, он, отставив свое страшное орудие, достал из-за пояса огромный нож, который мясники используют для разделки туш и перерезал своей жертве горло. Где-то, совсем рядом послышались женские крики.
   - Вон и еще двух шлюх тащат, - заметил солдат, - глядите, месье, они срывают с них, юбки, надо подойти поближе.
   Мишель узнал в женщинах Мари де Лабрей и служанку Луизу. Он сорвал с себя плащ и наскоро намотал его на левую руку.
   Трое ландскнехтов сдирали одежду как с госпожи, так и со служанки. Один из них уже развязывал свои штаны. Этого Мишель пронзил с первого же выпада. Вырвав из него клинок, он рубанул второго и уже не в силах остановится, налетел на третьего, раскроив ему череп.
   - Вставайте, мадам, - проговорил Мишель, - обопритесь о мою руку, ну же.
   - Не трогайте меня! - сжавшись, Мари закрыла лицо руками.
   - Это же я граф де Ле Ман! Поднимайтесь, мадам.
   Находившиеся по близости ландскнехты с гневным удивлением смотрели на Мишеля, а затем с ругательствами начали обходить его со всех сторон.
   - Гугенот! - перед Ле Маном возник солдат с молотом.
   - Сюда! - Мишель указал женщинам на нишу в стене дома, которая была позади, и чуть ли ни силой втолкнул их в укрытие.
   - Сначала мы свернем тебе шею, гаденыш, а затем, вытащим твою девку из этой берлоги, но ты уже не увидишь, что потом будет, - со злобой прокричал солдат, замахнувшись молотом. Ле Ман пригнулся к земле, молот просвистел над головой, и в ту же секунду грянул выстрел. Солдат вздрогнул. Рот его приоткрылся от изумления, налитые кровью глаза чуть не выскочили из орбит. Толпа расступилась, и Мишель увидел среди нападавших Жан-Пьера с его аркебузой. Тут же на его глазах несколько клинков вонзились в тело старика-слуги.
   - Именем герцога Анжуйского... - В одно мгновение их окружили человек десять всадников, которые выросли, словно из-под земли.
   Мишелю показалось, что голос, который только что, прозвучал, принадлежит дю Гасту. Ландскнехты опустили оружие, но не тронулись с места. Один из них обернулся к кричавшему всаднику:
   - Месье, это ведь гугенот! - воскликнул он, указывая на Ле Мана, - смерть ему!
   - Сержант, если вы не замолчите, я арестую вас со всеми вашими людьми. Отправляйтесь обратно к своему посту.
   - Слушаюсь, - ландскнехт отступил назад, лицо его было искажено гневом.
   Всадник, отдавший приказ действительно оказался дю Гастом. Когда ушли ландскнехты, он подъехал к Ле Ману. Мишель рукавом вытер пот с лица и только теперь почувствовал боль в плече. Из руки, обмотанной плащом проступала кровь.
   - Весьма сожалею о случившимся здесь с вами, граф, но согласитесь со мной, вы сами виноваты. Вам следовало подождать меня, а не бежать сломя голову, - сказал дю Гаст и в этот момент заметил женщин, все еще находившихся в нише. - О-о! Эти канальи, ландскнехты дьявольски ловко разыскивают красоток.
   Мишель, наконец, вложил рапиру в ножны и, не говоря ни слова, подошел к мадам де Лабрей. Вслед за ним дю Гаст проворно спрыгнул с коня и, вручив кому-то поводья, направился к нише. Ле Ман посмотрел на Мари тем взглядом, который успокоил ее. Приблизившись к ним, дю Гаст поклонился и произнес:
   - Мадам, вам нечего больше бояться. Вы под защитой гвардейцев герцога Анжуйского. Мои люди могут проводить вас до вашего дома.
   Мадам де Лабрей перевела взгляд на Ле Мана, который едва заметно кивнул.
   - Благодарю вас, месье, - проронила Мари.
   - Лошадей, - крикнул дю Гаст своим лакеям.
   Пока те исполняли его приказание, Мишель отошел в сторону вместе с фаворитом герцога Анжуйского.
   - Этого я никогда не забуду. Я ваш вечный должник, дю Гаст.
   - Граф, на моем месте вы поступили бы точно также.
   На лошадях с шестью сопровождающими они без приключений добрались до улицы Сент-Антуан, в одну из самых запустелых частей города. У ворот дома де Трео гвардейцы герцога Анжуйского повернули обратно.
   Мишель постучал в ворота, и тотчас ему ответили. Через минуту к ним вышел отец Костон. Мишель первым обратился к нему:
   - Я прошу у вас защиты для двух женщин.
   - Входите, - коротко сказал Костон, и они направились в дом.
   Едва они достигли лестницы, как Мишель вдруг зашатался и, сделав еще пару шагов, прислонился к стене. Мадам де Лабрей взглянула на него со страхом и увидела, что лицо его побелело, а глаза ярко блестят.
   - Живо! - закричал, шедший сзади Костон и слуга, находившийся поблизости, подхватил де Ле Мана. - Несите его в мою комнату.
   Мишель очнулся в темноте. Возникла мысль, что он оказался в тюрьме. Но кому он теперь нужен? К тому же здесь сухо и тепло, а воздух просто аромат, вдыхать который одно наслаждение. Нет! Для Бастилии или подобной ей это не свойственно.
   - Эй, кто-нибудь! - позвал Мишель.
   На зов никто не ответил. В комнате никого не было. Видимо, отец Костон с помощью своих людей перенес его сюда.
   Вдруг сзади послышался какой-то шорох. Мрак медленно стал рассеиваться. Граф де Ле Ман обернулся. Он увидел длинный узкий коридор, соединяющий с собой его комнату с другой, откуда исходил свет. Обе комнаты были без дверей, поэтому свет свободно проникал в противоположную сторону.
   Встав на ноги, Мишель, оказался около коридора. Стараясь не создавать лишнего шума, он медленно приближался к той комнате, которая становилась все ярче и ярче. И когда только осталось переступить ее порог, он услышал:
   - Входи, я жду тебя.
   Фамильярное обращение нисколько не смутило де Ле Мана. Голос был ласковый и приветливый. Мишелю показалось, будто он его уже где-то слышал. Но, решив сначала войти, а потом, если надо вспомнить, где и когда это было, Мишель сделал последний шаг.
   В комнате за большим круглым столом стоял человек и зажигал свечи. Мишель сразу узнал его. Это был лекарь по имени Сен-Жермен.
   - Мэтр? - удивился де Ле Ман, - что вы тут делаете?
   - Зажигаю огни, - улыбнулся Сен-Жермен. Маленькие морщинки появились в уголках его глаз. - Пусть будет много огней. Огонь - само совершенство, истинная природа Божья.
   - Как странно. Однако где мы? - Мишель осмотрелся.
   Кроме круглого стола, занимавшего почти всю площадь комнаты, никакой другой мебели не было. На столе стояло много свечей как горевших, так и еще не зажженных. С краю стола, со стороны Мишеля, стояли серебряный сосуд и кубок из аметиста.
   - Прошу тебя не стесняться, отведай с дороги моего вина, - радушно предложил Сен-Жермен.
   - Благодарю, - сказал Ле Ман, наливая себе добрую половину кубка. - Но почему вы решили, что я с дороги?
   - Все мы странники этого мира. Каждый выбирает свой путь. И ты выбрал свой, и я.
   - Что верно, то верно, - согласился Мишель, - если учесть, что мой путь - сплошная череда проб и ошибок, то я с удовольствием отдохну перед тем, что ждет меня еще впереди.
   - Воистину пути неведомы. Иной раз лучше не знать о том, что ожидает тебя, ибо гораздо тяжелее, ведая грядущее, не убоявшись принять все то, что уготовлено судьбой, - словно, прочитав мысли Ле Мана проговорил, Сен-Жермен.
   - Принять? Никогда! Если ты знаешь, что людям угрожает опасность, твой долг предупредить их об этом.
   - Какой долг? - спокойно спросил Сен-Жермен.
   - Что значит какой? Вы меня удивляете, мэтр. Впрочем, чему здесь удивляться, вы не дворянин. И я не намерен вам объяснять, почему все поступки дворянина продиктованы чувством долга, - ответил Мишель.
   - Очень жаль, - Сен-Жермен зажег последнюю свечу и пронзительно взглянул на де Ле Мана. - Скажите, месье, вы умеете радоваться?
   - Что за вопрос, - усмехнулся де Ле Ман.
   - Разве вы радуетесь, отдавая при этом кому-то долг.
   - Это совсем другое... Если я радуюсь, значит, я так хочу.
   - А когда вы плачете, вы тоже так хотите?
   - Нет. Я...- задумался Мишель, - я чувствую боль внутри себя. Эта боль в глубине души, в глубине сердца.
   - Сердца! Значит, иногда ты слушаешь голос своего сердца. Я рад, - снова улыбнулся своей мягкой улыбкой Сен-Жермен.
   Мишель глотнул, наконец, вина и почувствовал, как теплая, приторно сладкая на вкус, жидкость разливается по его жилам. "Странное вино", - подумал Мишель. Он сделал еще глоток и вздохнул свободнее. В теле появилась какая-то приятная расслабленность, глаза сами собой закрылись, а разум как будто бы потерял способность мыслить.
   Ле Ман погрузился в сладкую дрему. Ему стало легко и спокойно. От этого сладостного покоя хотелось жить, не просто жить, а радоваться и поделиться со всеми живущими своей радостью. Он почувствовал жжение внутри себя, жжение огня. На миг ему показалось, что он сам и есть огонь. Ему хотелось сгореть дотла и загореться снова. Он открыл глаза и увидел свет. Этот свет был ни где-то там вдалеке, а исходил от него самого. Ле Ман был удивлен этим открытием. Ему почудилось, что он поднимается ввысь, и от этого слегка закружилась голова. Он крепко зажмурился, а когда вновь открыл глаза, увидел веселые лица людей.
   Стояла прекрасная солнечная погода. Люди в праздничных одеждах собрались перед собором Нотр-Дам. Великое множество людей, знакомых и незнакомых, обнимая друг друга, светились изнутри и излучали свет. "Они такие же, как и я", - подумал Мишель.
   Вот и ликующий Лувр. Карл IX дружески положил руку на плечо адмиралу Колиньи, Королева-мать в белом с голубой отделкой платье ведет под руки Генриха Наваррского и свою дочь Марго. Где они, католики и протестанты? Их нет. Не было и не будет. Есть люди, любящие друг друга, в душах которых царит радость.
   Внезапно неизвестно откуда раздался хохот. Подул ветер, набирая силу. Фигуры людей стали меркнуть на глазах у де Ле Мана.
   - Нет! - закричал он, - Перестань! Я приказываю тебе!
   Адский смех начал отдаваться эхом. Мишель заткнул уши, закрыл глаза, но он не прекращался, как будто был внутри него. Мишель упал на колени и, пытаясь заглушить эти ужасные звуки, громко начал читать молитву Господню. Хохот почти сразу прекратился.
   Ле Ман быстро встал с колен и увидел вдалеке скачущих во весь опор всадников. Всадники приближались с неимоверной скоростью. Это были рыцари ордена Иоанна Иерусалимского. Мишель застонал. Видение, словно дьявольское наваждение, возвращалось к нему. Обернувшись, он увидел, как смыкается круг воинов, готовых защищать своего короля до последнего издыхания. Зазвучали слова знакомой песни:
  

Погибнем мы в открытом поле,

Пускай нас смерти предадут.

Случится то по Божьей воле,

Мы призваны на страшный суд.

   Рыцари - иоанниты построились в ряды, а горстка храбрецов приготовилась к последней схватке в своей жизни.
   - Смерть им! - раздался клич со стороны рыцарей.
   - Смерть тем, кто желает смерти, - крикнул Мишель и, схватив рапиру двумя руками, снова ринулся в бой.
   Ветер выл. Вопли, стоны, копья, мечи, белые одежды, алые плащи...
   - Король, где ты?! Где ты, король? - Ле Ман без толку искал его в страшной бойне.
   - Остановись! - прозвучал громовой голос короля.
   Мишель увидел его лежащего на земле всего израненного.
   - Ну, говори же, говори, прошу тебя! - с нетерпением воскликнул Мишель, наклоняясь к нему.
   Король с жалостью взглянул на Ле Мана.
   - Нас не спасти, ты знал это,- сказал он, - Мы изменили своему сердцу, - изо рта его потекла кровь, - мы обречены. - Кровь залила лицо короля, по телу прошли судороги, и он испустил дух.
   Ветер достиг ураганной силы. Видение заволокло дымкой.
   В ушах де Ле Мана зазвучала музыка, отдаленно напоминавшая католический хорал, перед взором замелькали лица, и он снова провалился в бездну.
   Открыв глаза, он ощутил себя подавленным и утомленным. Тело ныло от множества мелких порезов, ушибов и ссадин,
   - Черт, - застонал Мишель, схватившись за левое плечо. Плечо оказалось перевязанным. В следующее мгновение он увидел, что лежит, в постели, укрытый одеялом. Из одежды на нем были рубашка и штаны.
   В комнату вошла Мари де Лабрей.
   - Вы можете говорить, месье? Как ваше самочувствие? - любезно спросила она, подойдя к нему поближе.
   - Благодарю вас, мадам, мне лучше. - Мишель склонил голову в поклоне, и ощутил от этого движения давление в затылке. Он вздрогнул и прищурился от боли.
   - Вам все еще нехорошо? - заметила Мари, погладив ладонью по его щеке, выражая, таким образом, сочувствие.
   От этого прикосновения нежных пальчиков по телу де Ле Мана пробежала дрожь. Волна забытых чувств захлестнула его душу. Уже давно он не был так близок к женщине.
   - Ничего, скоро вы будете совсем здоровы, - произнесла Мари.
   В ее голосе Мишель чувствовал теплоту и умиротворение.
   - Мадам, в ваших словах столько участия, что мне кажется, я уже исцелен, - сказал Мишель.
   Мари опустила глаза.
   - Чем я заслужил ваше внимание и доброту? Разве со мной произошло что-то ужасное?
   - Вас мучил жар. Открылась ваша рана.
   - И сколько же времени я лежу здесь?
   - Два дня, месье.
   - Два дня? - воскликнул Мишель.
   - С того часа, когда начались все эти страшные убийства, которые все еще не могут прекратиться. Скажите, вы не знаете где мой бедный брат?
   Мишель пожал плечами.
   - Не знаю мадам, не знаю, но я должен вам сказать, что мы договаривались с ним встретиться. - Рассказав о том, что он сам назначил Фезонзаку встречу у Сент-Антуанских ворот, Ле Ман добавил, - как меня угораздило? Два дня пролежать из-за какой-то царапины?
   - Лекарь уверил нас, что вы потеряли слишком много крови. Он наложил на вашу рану целебный бальзам, вас перевязали. Вы все время бредили. Вчера он приходил снова, поменял вам повязки и сказал - как только вы проснетесь их можно снять. А теперь, месье, если вы не против, я сделаю все, что велел лекарь.
   Мишель не стал отказываться.
   Мадам де Лабрей позвала Луизу и с ее помощью убрала повязки.
   - За последние два дня вы очень ослабли месье, вам нужно поесть. Луиза сейчас принесет вам обед, - заботливо сказала сестра Фезонзака, - скоро должен придти месье де Трео.
   - Благодарю вас, мадам, - с признательностью произнес Ле Ман.
   Мадам де Лабрей мягко улыбнулась и вышла из комнаты.
   Проводив ее взглядом, Мишель притронулся к перевязанной руке. В этот момент его ослепили солнечные лучи, пробившиеся сквозь окно. Вероятно, солнце вышло из-за туч. Он прищурился от резкого света, появился шум в ушах, а сердце забилось быстрее.
   - Сен-Жермен, - это имя неожиданно слетело с губ Мишеля.
   - Вы меня звали, граф? - в комнату снова вошла Мари.
   - Нет.
   - Мне показалось, вы произнесли мое имя.
   - Нет... Простите меня, мадам... Я сказал... Я вспомнил одного лекаря, которого зовут Сен-Жерменом, - Мишель смутился.
   - Сен-Жерменом? Стало быть, вы знаете этого молодого лекаря? Это ведь он лечил вас, - заметила Мари.
   За дверью послышались шаги, и в комнату вошел отец Костон. В этот раз он был одет в светское платье. Мишель приподнялся и прислонился к стене, возле которой была кровать.
   Уступив место Костону, мадам де Лабрей, удалилась.
   - Вы ждете объяснений, сын мой? - сказал Костон.
   - Вы всегда мне казались не простым монахом, святой отец.
   - Вы правы. Мое настоящее имя Жерар де Трео. Пришло время объяснить вам кто я такой. Вы готовы выслушать меня?
   Мишель кивнул.
   Жерар поспешно встал и, подойдя к окну, полностью раздвинул занавески. Комната наполнилась утренним светом. Затем он опустился на кресло и многозначительно взглянул на Ле Мана:
   - Когда-то в Сорбонне учились три школяра, три друга, три дворянина. Однажды, когда пришло время их судьбам разойтись, они дали друг другу клятву, что не расстанутся навеки, и будут встречаться, где бы они ни находились, в день рождения каждого из них. Иногда они встречались чаще положенного срока, если им необходима была взаимная помощь. - Де Трео остановился и тяжело вздохнул. - Шли годы. Один из них принял протестантизм, другой ушел в монастырь, третий стал алхимиком, но от этого их дружба не пострадала. Каждый по-своему стремился к истине. - Де Трео снова остановился и прищурился, как будто вспоминая о давно ушедших событиях. - И вот настал час, когда один из трех друзей попал в беду. Это был алхимик, который составлял из трав лекарства, помогающие излечивать даже смертельные раны. Его преследовали доминиканцы, но ему чудом удалось спастись. Он принял снадобье, благодаря которому на время превратился в мертвеца. Это было опасно, он мог умереть в любую минуту и перед тем, как рискнуть своей жизнью, он написал в одной книге рецепт своего последнего изобретения, в надежде передать его своему другу. К сожалению, этот рецепт попал в руки доминиканцев, хотя, они не знают про это.
   - Не случилось ли это в Шартре, в местечке, где вы всегда останавливались на ночлег? - спросил Мишель.
   - Да, именно там это и произошло, вы догадались.
   - Отнюдь, я был там, только на следующий день после всего того, что произошло с вашим другом. Я хотел видеть вас. Представьте себе мое удивление, когда хозяина дома, у которого вы всегда находили приют, объявили колдуном. Вас не было уже в городе, а вот, ваши книги находились в доме. Когда их вместе с другими книгами выносили доминиканцы, я узнал их и выкупил, чтобы вам их вернуть при встрече.
   - Как? Неужели они у вас?
   - Так в этих самых книгах и хранился рецепт вашего друга?
   Жерар де Трео снова подошел к окну, встав спиной к де Ле Ману. Некоторое время он всматривался в окно, проявив неожиданный интерес к тому, что происходит на улице.
   - Этот рецепт находится в книге пророчеств Нострадамуса.
   - Простите меня, отец мой, ее украли.
   - Кто? - спросил Жерар подчеркнуто безразличным тоном.
   - Ее украл мужчина, за спиной которого стояла женщина и управляла им словно марионеткой. Я подозреваю, что и за ее спиной прячется кто-то. Мне не удалось разглядеть его лицо. Либо она искусно скрывает его, либо он обладает свойством быть невидимым. Впрочем, эта женщина у вас в руках и вы можете сами спросить ее о чем угодно.
   - У меня уже не те глаза, что были прежде.
   Наступило долгое молчание. Мишель прилег. Жерар по-прежнему смотрел в окно.
   - Что-то случилось с моими глазами, - наконец, заговорил он. - Я смотрю сейчас из окна своего дома на улицу Сент-Антуан и что же я вижу? Что на ней нынче воронья больше, чем людей. Я не верю своим глазам, Мишель. Уже утро, но никто некуда не торопится. Отчего-то людям вдруг стало некуда спешить. Что случилось с Парижем? Что за день сегодня? Какой бы ни был, все равно я боюсь выходить на улицу, где нет ни одного лавочника, где нет ни одной девицы с букетами цветов в корзине. Потому что это ни что иное, как чума, Мишель. Чума в нашем городе и мне уже нет спасения, я болен. Сколько мне еще осталось? Не лучше ли прямо сейчас подпалить свой собственный дом и сгореть вместе с ним? Я чувствую запах тления, Мишель. Вот уже два дня он преследует меня. Я приказал закрыть все окна в моем доме, но так и не избавился от него. Зловоние идет не с улицы, Мишель, оно идет изнутри. Уезжайте как можно скорее отсюда, у вас есть еще шанс выжить. Не медлите, иначе чума настигнет и вас. Это все, о чем я прошу вас.
  
   * Cцилла и Харибда - в греческой мифологии два пожирающих мореходов чудовища, обитавшие по разные стороны узкого морского пролива. В переносном смысле выражение "между Сциллой и Харибдой" означает трудное почти безвыходное положение, из которого придется выходить за счет более или менее крупных жертв.
   * Единый Бог (лат.).
   ** Единая вера (лат.).
   * Кальвинисты - здесь те же что и протестанты (реформаты). За несколько дней до смерти Жана Кальвина реформацию во Франции, в честь его стали называть кальвинизмом, отсюда протестанты - кальвинисты.
   * Стреляй, Серлабу (нем.).
   * Книга пророчеств Нострадамуса, вышедшая в 1555 году всколыхнула все слои тогдашнего французского общества. Дворянство отнеслось к пророчествам и с неприязнью, и с благосклонностью. Духовенство - с подозрительностью. Медики и астрологи обвинили автора в том, что он порочит их ремесло. Философы возражали против самой концепции труда, поэты критиковали за низкое качество стихов. А среди простонородья откровенья были встречены с враждебностью.
   * И боги отвратили от нас свою благосклонность (лат.).
   ** 15 февраля 1563 года Польтро дю Мере смертельно ранил Франциска де Гиза. Убийца был тотчас схвачен, подвергнут допросу и пыткам. На последних он показал, что действовал по приказу Колиньи, снабдившего его деньгами и советами. Однако под пытками можно признаться в чем угодно и был ли адмирал на причастен к убийству Гиза точно установить нельзя.
   * Именно граф де Монтгомери смертельно ранил короля Генриха II на турнире в Турнельском замке 30 июня 1559 г.
   * Аякс - сын саламинского царя Теламона, самый могучий после Ахилла воин в греческом лагере под Троей.
   * видам - наместник епископа
   * Что случилось? (нем.).
   * Шатле - старинная крепость в Париже, в центре города на правом берегу Сены; служила местом разбирательства уголовных дел и тюрьмой.
   * Битвы при Жарнаке (13 марта 1569 года) и Монконтуре (3 октября) прославили юного Генриха Анжуйского как католического героя.
   * Ахав - царь Израиля, вступивший на престол в 875 г. до Р.Х. Женившись на Иезавеле, дочери короля Сидонского, Ахав, в угоду своей супруги позволил воздвигнуть храм в честь богов ее страны, тем самым возбудив против себя священослужителей Иеговы.
   * Cтоль многочисленные лики преступлений (лат.).
   * Проклятая Мария (ит.).
   * звонить в колокол (ит).- т.е. дать начало резни, как говорили в Италии.
   * Месье - титул герцога Анжуйского.
   * toledo (исп.) - имеется в виду толедский клинок
   * 30 сентября 1567 года в Ниме, в день Святого Михаила протестанты во главе с капитаном Буйаргом поступили точно также с генеральным викарием Жаном Пебро, нанеся ему семь кинжальных ударов и вышвырнув его тело из окна.
   * Иду к смерти (лат.).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"