Аннотация: Мы шли с самого утра и оба устали так, что с ног валились...
Дело было на Урале. Мы шли с самого утра и оба устали так, что с ног валились. Начинало темнеть, и Федя окончательно смирился с мыслью о том, что мы потерялись. Мы плутали по лесу, перешагивая через поваленные деревья, моча ноги в из ниоткуда взявшихся лужах радиусом в несколько десятков метров. Уже пахло осенью, но листья ещё сохраняли из последних сил зелёный цвет. Удручающая атмосфера усиливалась регулярно подступавшим к самому горлу страхом оказаться лицом к лицу с волком или медведем. Это звучит смешно, если ты находишься в тёплой квартире, а представьте, что вы в это самое время, когда все нормальные люди уже поужинали и читают книгу или беседуют с супругой, промокший, вспотевший, уставший и без сомнения заболевший в лучшем случае гриппом, а в худшем, что в подобной ситуации не мудрено, пневмонией, ищите среди безразличных к судьбе человека деревьев следы цивилизации. Какие мысли в таком случае у человека в голове будут крутиться? Даже вспоминать не хочется. Федя, душа любой компании, окончательно осунулся и в непривычной для себя манере начал стонать и бормотать себе что-то под нос о том, что никто нас не найдёт и не похоронит. Я его подбадривал, как мог, но вскоре силы совсем закончились и далее мы шли молча. Сгущалась тьма. Порой, нам слышался волчий вой. Стало не по себе.
Когда же уже совсем стемнело, а небо стало заволакивать тучами последнего дождя (так его прозвал мой спутник в порыве пессимизма, намекая на его видение нашей дальнейшей судьбы), порыв холодного, но удивительно свежего ветра принёс к нам приятный женский голос со словами приглашения проследовать за ней. И вправду, на расстоянии одной минуты ходьбы от того места, где мы её услышали, стояла красивая девушка и участливо смотрела в нашу сторону. Наилучшим образом отрекомендовавшись ей, я окинул её внимательным взглядом. Укутанная в серую шерстяную шаль, она стояла в кирзовых сапогах, которые явно приходились ей не по размеру, по щиколотку утопая в грязи и держа спускавшуюся до самой земли юбку в тонких руках.
Девушка охотно согласилась принять нас у себя, как будто мы ей этим делали одолжение, и повела по узкой тропке к "отцовскому" дому. Любой адекватный человек в таком случае заподозрил бы неладное или же, по крайней мере, усомнился бы в искренности мотивов поведения незнакомки, но мы были настолько уставшими, что в этот момент думали лишь о том, как же крупно нам повезло и о том, что есть и судьба, и бог, и справедливость. Ботинки перестали казаться тяжёлыми, лесной воздух перестал обжигать лицо, а на душе стало рассветать, чувствовалось приближение чего-то важного, тёплого и значительного. В тусклом сумеречном свете я рассматривал незнакомку, она казалась мне идеалом славянской красоты. Спустя несколько минут, перед нами показалась изба, в котором нам предстояло провести эту ночь. Оставив в сенях одежду, мы прошли в типичный деревенский дом, единственное, что в нём было странным, это запах. В отличии от всякой избы, в этой витал аромат пихты, и не было внутри жарко, и не было холодно, одним словом предел мечтаний.
У нас с Федей и мысли не возникло спросить у прекрасной незнакомки её имя. Мы послушно по её команде сняли промокшие одеяния и накинули на себя каждый по старой, но от этого не менее приятной на ощупь, медвежьей шубе. Затем, втроём мы таскали дрова и топили баню, которая располагалась напротив избы. Наполнив бак водой, мы стали ждать, когда воздух в парилке согреется, периодически подбрасывая дрова. Покончив с выжиманием и развешиванием над печкой нашей одежды, хозяйка куда-то надолго удалилась. Выпав из сладкой дрёмы, в которую мы с Федей не без облегчения нырнули в момент, когда с растопкой было кончено, я надел на ноги любезно выданные мне ранее галоши. Они были обиты изнутри мехом, а потому ногам было в них вполне сохранно и уютно. Выглянув на улицу, я услышал звуки мотоциклетного мотора и едва различимого разговора. Два голоса женский и мужской (тоже не очень старый) вели насущный разговор, суть которого уловить мне не удалось (так как деревенские слова я знаю плохо). Вокруг была ночь. Звёзды сверкали. Красота.
Вернувшись в приятное марево предбанника, я растормошил уже глубоко уснувшего, и вероятно видевшего приятные и милые его сердцу, о чём свидетельствовала детская улыбка на его лице, сны, Фёдора. Повесив шубы и сняв галоши, мы зашли в парилку, издавая звуки, не поддающиеся описанию или сравнению с чем-либо, что есть на земли. То был горловой вопль истиной радости. Внезапно, жар отрезвил нас, при чём, обоих одновременно, как потом выяснилось, и в голову, будто бы по команде, ворвались мысли, полные сомнения относительно истинного лица нашей благодетельности. Интерпретации произошедших ранее событий от самых безобидных до мистических и параноидальных полностью заполнили собой мысли двух уставших путников, но, когда дверь неожиданно открылась и в ней показалась наша старая знакомая, ни чуть не страшная и не коварная, а вполне себе добрая и милая, все нелицеприятные фантазии улетели сквозь дверной проём, туда, где по прежнему были холод и стужа. Хозяйка принесла нам веники, которые мы, не долго думая, замочили в кипятке. Парились долго и, как никогда, неистово - не хотелось потом с осложнением заболеть. Листья летели во все стороны, к концу банных процедур от веников остались розги. Обсуждали хозяйку, сошлись на том, что она очень хороша собой.
Окончательно разомлев и согревшись, мы по очереди помылись и стали собираться обратно в избу. Спать хотелось до умопомрачения. Перегретое тело теряло равновесие, расстояние до предметов постоянно менялось, понятия о пространстве утратили своё значение. Кое-как мы прошли десять метров по двору, дались они нам сложнее, чем десятки километров, пройденных в течение дня. Внутри избы нам уже было постелено. Перед тем, как позволить нам лечь и отойти ко сну, хозяйка заставила каждого из нас съесть по тарелке каши и выпить по большой кружке какой-то горькой травы. Отдаваясь долгожданным объятиям пухового одеяла, я подумал, что, скорее всего, завтра уже буду болен. Лишь положив голову на подушку, я задумался о том, что же освещает эту большую комнату. Подняв, заметно потяжелевшую, голову, я оглядел комнату и отыскал-таки источник света. Им служила лампада, в которой сиял странного цвета огонь, которая стояла перед причудливой формы зеркалом, размноженные в нём отражения светильника покрывали стены комнаты странным узором. Располагалась эта конструкция точно в том месте, где должен был находиться красный угол. Следующее мгновение принесло мне мягко-повелительное слово "спи" из уст хозяйки, сказанное будто бы голосом моей матери, которая сейчас, должно быть, страшно волнуется от того, что мы не вернулись в срок и не выходим на связь. Мысленно я сказал ей: "Не волнуйся, мама, со мной всё хорошо", и мне даже показалось, что она услышала мои слова и тоже успокоилась. Бред, конечно, полный. Далее я уснул.
Мне приснился в тот день необычный сон про человека, который точно так же, как и я лежит глубоко больной в кровати с высокой температурой, но между нами было одно существенное различие, он был один, совершенно один посреди большого города и некому было ему помочь. Он, как и я, чувствовал себя в зияющей пустоте посреди вселенной, ему тоже страшно хотелось ухватиться за кого-то живого и настоящего, прижаться к нему и не отпускать, пока тьма, влекущая душу в бесконечную тьму, не отступит. И если я обхватил, по-видимому, сидевшую всё это время рядом, хозяйку, и держался за неё, как держится спасающийся во время оползня за возвышающуюся над диким потоком скалу - нерушимую точку надежды и отрады, то ему было не за кого ухватиться, и он страдал. Ближе к утру мне вместе с ним захотелось выйти на улицу и броситься в ноги прохожим, благодаря их за те благодеяния, которых они ещё не совершали, мне хотелось целовать землю, по которой они ходят. Сердце рвалось из груди от боли и радости. На рассвете я решил больше никогда не спорить со своими ближними по пустяками, не корить их по мелочам, мне искренне захотелось дарить им добро. Душа полнилась от счастья. Меня не покидало ощущение истины. Следующие несколько часов я сладко спал, как спит ребёнок.
Утром я был абсолютно здоров. Фёдор тоже. Хозяйка накормила нас, одела в просохшую за ночь одежду, и отправила до железнодорожной станции на мотоцикле с мужиком, с которым, как мне кажется она, разговаривала вчера вечером. Он всю дорогу без устали болтал о чём-то своём, основная его мысль заключалась в том, что земля не родит. Я слушал невнимательно, так как в тот момент мне казалось, что это не имеет ко мне ни малейшего отношения, о чём сейчас горько жалею. Ведь лишь сегодня я понял, почему так происходит, почему земля не родит, от того, что живём мы не по закону, который нам сама земля дала, по закону истинному, от того, что отрицаем всё то, что нашем предкам силы давало, от того, что безразличны стали.
Только у себя дома я обнаружил в кармане своего пальто небольшой свёрток, который мне тайно положила незнакомка. После того, как он был развёрнут, у меня в руке оказалась небольших размеров церковная свечка и мятая бумажка, на которой на дореволюционной грамоте было выведено следующее: "поставьте эту свечку за моё здравие". Влекомый неведомой силой я пошёл в тот же день в храм и молился за её здоровье, что в принципе для меня прежнего, скептически настроенного ко всякого рода религиям и верованиям, было необычным. Со мной заговорил батюшка, он спросил меня о том, за кого я молюсь так истово и долго. Я ответил ему, что нет у неё имени, что называть её можно как угодно, что не описать истину словом.
Я назвал того мужика про себя Лешим, прекрасную незнакомку Бабой Ягой, а матушка моя сказала мне, что в тот день приходил я к ней во сне и убеждал её в том, что всё со мной в порядке.