Аннотация: Капитан госбезопасности Воронов продолжает следствие. Но ничто человеческое ему не чуждо - Вероника.
Покинув густо пропахший мочой и хлоркой подвал, отворив тяжелую входную дверь оперативного пункта, Сергей вышел на улицу. Густое темно-синее небо, в пронзительно четкой звездной россыпи, без единого облачка, заворожило его. Стареющая луна в четвертой фазе освещала восток тусклым лампадным мерцанием. Там за парком северной горки обыватели поселка Кречетовка давно отошли ко сну, мирно почивают в своих постелях. Но сама станция, ее железный механизм, заведенный неумолимой волей полвека назад, вращающий свои шестерни день за днем, год за годом, продолжал безостановочно пыхтеть, звенеть, клацать металлом и в эту звездную полночь. И дай Бог, чтобы так было всегда!
Сергей полной грудью вдохнул ночную июньскую свежесть. Он даже чуток захмелел, то ли от избытка кислорода, то ли от навалившейся, накопленной за день усталости. Ох, да как же здорово пребывать в одиночестве, под этим огромным небосводом, внимать зову открывшейся бесконечности, чувствовать себя пылинкой, но и в тоже время центром всего сущего. Душа встала на место, успокоилась, и оттого захотелось чем-то порадовать ее, испытать еще больше приятных чувств. Он машинально достал из кармана пачку "Беломора", покрутив в руках, положил обратно - курить в таком идиллическом состоянии не хотелось. Вернее, было кощунством, отравлять дымом табака окружающую его и весь мир благодать.
Разминая затекшие ноги, прошелся он по асфальтовой дорожке вдоль приземистых станционных строений. Вышел на главную аллею, миновал трехэтажное здание конторы ДС, глядящее на него слепыми глазницами окон в светомаскировке. Но он знал, что там, в тесных кабинетах и в главном зале у диспетчерского пульта, не покладая рук трудится ночная смена, обеспечивая безостановочный ритм работы сортировочных горок, приемных, отправительных, транзитных парков станции, всех ее служб в любое время суток. Это ее мозг, это ее генеральный штаб.
Повернул назад. И вдруг он поймал себя на мысли, что уже наступила суббота, по старой, довоенной привычке, это означало конец рабочей недели, когда уже все чаянья устремлены к планам выходного дня. Но, увы, война внесла свои жесткие коррективы. Лишь только сильно верующие люди отмечают воскресный день, читают воскресные тропари, спешат в Божий храм на утреню, коли, он еще не порушен.
И ему, по сути, верующему человеку, стало вдруг горько, а потом и тревожно.
И следом, как некое душевное помрачение, пришло осознание скомканной импровизации на допросе Мерина. Ведь так ничего путного он и не узнал. Вопреки простейшей методике следствия, задавал Мерину наводящие, а если быть совсем точным, риторические вопросы. Ответ на которые давно сложился в его голове. Скорее всего, более ничего существенного, полезного для выявления немецкого агента на станции, допросы диверсантов не принесут.
А вот с Лошаком-Конюховым придется поработать более настойчиво. Кто мог ожидать в этом заскорузлом уркагане столь изворотливого противника. Да и вообще, не очень понятна линия его поведения... Взял и сразу сдал диверсантов. А о заказчике убийства Машкова или о деталях полученного приказа сподобился умолчать, нагромоздив малосущественные обстоятельства отношений с лазутчиками. И опять, он, Воронов, проявил опрометчивость, все куда-то спешил, все гнал куда-то. Одним словом, не удалось ему сразу расколоть Лошака. Ну, да ничего, завтра, точнее уже сегодня, он отыграется на этой хитрожопой лошадке!
И вообще, что-то он слишком строг к себе. В целом-то день удался, диверсанты и их пособник под замком, додавить их на свежую голову, не представит особого труда. Главное, ему удалось обезвредить одно из звеньев преступных замыслов Абвера. По крайней мере, не будут взорваны железнодорожные пути в горловине Кречетовки, а в дальнейшем не будут пущены под откос составы с людьми, оружием, продуктами и всем тем необходимым, в чем так нуждается фронт.
"Не накручивай лишку Сергей Александрович, все пока идет тип-топ", - он по-свойски утихомирил себя.
Воронов решил впредь не напрягаться, а попросту завалиться спать, улечься на допотопном кожаном рыдване в кабинете младшего лейтенанта Свиридова. Заложив руки за спину, он скорым шагом поспешил к оперативному пункту дорожного отдела.
Свиридов Андрей терпеливо дожидался московского начальника. Он уже выпил третью порцию чая с изрядно пересохшими сушками, размачивая их в стакане и высасывая их них подслащенную жидкость. Такой детской забавой он хотел убить тягучее время, еле переползшее отметку двенадцати часов ночи.
Внезапно, дверь отворилась, и в кабинет ступил Воронов, от него повеяло ночной прохладой, и тонким духом липового цвета.
- Где тут помыться у тебя? - первое, о чем он спросил младшего лейтенанта.
Свиридов повел его в душевую, по ходу сообщив, что горячей воды нет, бойлер работает только в отопительный сезон, когда подключено отопление из котельной.
- И так сойдет, сутки не снимал гимнастерки, пропотел весь, тело горит, - страждуще нетерпеливо отреагировал Сергей.
Свиридов не стал противоречить капитану (тот уже прошел ночной освежающий фильтр), выдал из своего шкафчика свежее полотенце и оставил полоскаться под струями вовсе не ледяной водицы.
Когда с мокрым, взлохмаченным ежиком волос Воронов вернулся обратно, мамлей, оказавшись прытким и не по чину нагловатым малым, предложил обмыть успешно начатое дело. Сергей по личному опыту знал, чем чревата расслабуха в их профессии, да и не признавал он полуночных возлияний. Пришлось окоротить пыл Андрея, наставить, как говорится, на путь истинный. Но парню хотелось выплеснуть полученные за день впечатления, дать волю эмоциям. И не мог Сергей воспрепятствовать ему в этом, вот и слушал устало вдохновенный треп младшего лейтенанта. Им пришлось довольствоваться холодными котлетами, и чаем с сушками. А Свиридов, похоже, чаевничал уже в четвертый раз.
Начальник оперативного пункта по-быстрому, но толково доложил о допросе радиста Титы. Ничего для себя нового Воронов не узнал, одна добрая новость - радист был готов всецело сотрудничать с органами. Утром он поговорит с ним, уточнит кое-какие детали. А сейчас - спать, устал как собака...
- Андрей, мне пора на боковую. А сам отправляйся домой, - Сергей собирался завалиться на продавленный диванчик, но не на того напал, литеха был воистину расторопный командир.
- Извините, товарищ капитан, - Андрей лукаво улыбнулся. - Почивать сегодня, товарищ капитан, будете на перине!
Сергей ничего не понимал, вопрошающе поднял руку, но Свиридов деловито продолжил:
- Здесь рядышком аптекарь живет, с домашним телефоном, со всеми удобствами, так сказать. У него и поселитесь, товарищ капитан, там чистенько, как в аптеке, - и сам засмеялся отпущенному каламбуру. - Хотя аптека и есть... У нас на местах все схвачено, кругом свои люди, - и для вящей убедительности очертил рукой возле себя.
Воронов и не думал отнекиваться. На самом деле, следовало хорошенько выспаться: и с дороги, да и денек выдался, не сказать, что легкий. Завтра (сегодня уже) много чисто бумажных, конторских дел, нужно чтобы соображалка лучше работала, а полноценный отдых для нее самое то.
- Принимается... - обрадовал он младшего лейтенанта.
И они вышли в ночную прохладу. Увядающий серп луны заметно переместился к югу. На небе появились седые тучки, да и звезды уже не так ясно горели.
Не прошло и получаса, как Воронова и Свиридова на знакомой полуторке подвезли к крыльцу приземистого домика с закрытыми ставнями. Тот пристроился на местном торжище. В одном ряду с ним темнели высокими фасадами орсовские и копторговские магазины, столовая, еще какие-то замысловатые кирпичные строения, напротив, через большак, располагались ряды поселкового рынка.
Свиридов по-хозяйски отрывисто постучался в рельефную дверь аптеки. Им открыл щупленький старичок с бородкой клинышком и курчавой седой шевелюрой.
- Хаим Львович Пасвинтер, - по-старомодному представился он. - Прошу, - и излишне театральным жестом пригласил Воронова пройти вовнутрь.
Сергею открылась просторная прихожая, пропитанная стерильным аптечным запахом, выдержанная в старомодном стиле. Поразила кованная напольная вешалка со множеством изогнутых крюков: и для одежды, и для шляп, и даже зонтов. Старинная вещь! В глубине этого коридора пузатился громоздкий резной буфет. В стеклянные окошки с железной сеткой поглядывали размещенные в изобилии наборы фарфоровой посуды: кофейники, молочники, сахарницы и прочая изящная дребедень. Пять высоких филенчатых дверей, отчасти даже декорированных резьбой, с литыми бронзовыми рукоятями, вели в отдельные комнаты.
Воронов запоздало назвался и уставил взгляд на свои давно не чищенные сапоги, потом, конфузясь, перевел глаза на аптекаря.
- Ну, что вы, товарищ офицер, не утруждайтесь. Проходите. Мы приготовили Вам отдельную комнату, пожалуйста, располагайтесь, - старичок указал на вход напротив буфета.
- Товарищ, э-э... Пасвинтер, не обессудьте, - и Сергей указал на посылочный ящик, оставленный Свиридовым в прихожей, и прошел в спаленку.
"Типичная меблированная комната в старомосковском особняке. Будь они в достаточно крупном городе, органы не преминули бы, установить прослушку, но здесь, на периферии, с жиру не бесятся", - счел Воронов, осматривая помещение:
Деревянная кровать темного дерева с высоким фигурным изголовьем, изножье также благородной формы. На прикроватной стене гобеленовое полотнище с изображением готического замка и буколической сценой на полях и рощах возле него. Напротив, почти до самого потолка широкий платяной шкаф, заметно потертый, но тоже, похоже, из дворянского гарнитура. У окошка, завешанного плотной тяжелой гардиной, ладный круглый столик, на вычурных изогнутых ножках-лапках, при нем два удобных венских стула, с изящно выгнутыми спинками. На полу, правда, довольно вытертый, но все же ковер восточного орнамента. Такова, довольно изысканная меблировка нежданно случившихся спальных апартаментов Воронова.
Сергей положил выцветший сидор вниз шифоньера, скинув портупею, не зная, куда спрятать оружие, сунул под кровать, ближе к изголовью. Гимнастерку, расправив, по-простецки повесил на спинку стула. Наконец, стянул в край надоевшие сапоги, затем галифе. Оставшись в одних трусах и майке, в один подскок выключил свет и завалился поверх покрывала на услужливо прогнувшийся матрац кровати. И смежил веки, и уже голова начала проваливаться в объятья Морфея, как тут раздался стук в дверь.
- Войдите, - что прозвучало совсем не к месту, но он не нашелся на более разумный ответ, натягивая на себя каньевое одеяло.
Щелкнул выключатель, в комнату ступила миловидная женщина, лет тридцати. Волнистое легкое каре светлых волос, приоткрывало ясный лоб и лукаво вздернутые к вискам тонкие брови. Серые выразительные глаза, слегка подведенные тушью, интригующе оглядели его, лежащего в самом непрезентабельном виде, укрывшись одеяльцем до подбородка.
"Вот те раз - застигли малого врасплох!" - ошарашено подумал он. Да и как тут поступить? Никаким этикетом не предусмотрено, вытаскивать волосатые ноги, да еще в семейных трусах, на обозрение интеллигентных особ. "Ашкеназка блин, дамочка вамп..." - лихорадочно смекнул Сергей и невольно, на локтях приподнялся с постели, заставил себя полуприсесть и сотворить любезное выражение лица.
- Добрый вечер, красавица, - тушуясь, сказал он первым, поняв уже следом, вдогонку словам, что женщина действительно необычайно красива.
- Здравствуйте, товарищ офицер, - ответила она плавным меццо-сопрано и приветливо улыбнулась. - Я Вероника, дочь Хаима Львовича...
- Сергей, - помедлил Воронов в нерешительности. Потом опомнился, свесив ноги с кровати, ловко натянул штаны, и, почувствовав себя гораздо уверенней, уже раскованно предложил гостье присесть.
- Да нет, я всего лишь на минутку побеспокоила вас. Может, вы хотите поужинать? Я быстренько организую легкий ужин и чай.
- Спасибо, благодарю - я сыт. Да вы присядьте, коли зашли, - с улыбкой добавил, - пожалуйста.
Она подошла к окну, опустилась на плюшевое сиденье, оправила на бедрах шелковый китайский халат в матовых лилиях и с нескрываемым интересом взглянула на Сергея. Он тоже наметанным взглядом оценил стать женщины. Конечно, далеко не девушка, но юношеская прелесть сменилась на влекущую телесную грацию, пластичные жесты лишь подчеркивали совершенство ее фигуры. В вороте халатика, стянутом на пышном бюсте, топорщилось кружево ночной сорочки, с маленькой ножки спал тапок без задника, но она не спешила водрузить его на место.
Сергей восхищенно встряхнул головой и как заправский ловелас жеманно выговорил:
- Вы прямо, ну... как там, у классика: "Я вижу чудное мгновенье: передо мной явились вы, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!"
Вероника оказалось не промах. Она тут же нашлась и с назидательной улыбкой поправила его:
- Пушкин обращается к пассии на "ты", да и начало строфы: "Я помню..."
Воронов даже привстал с постели и озадаченно развел руками, сотворив изумленную физиономию.
- Н-да... Выходит, сфальшивил, видимо давно не перечитывал поэта, а ведь когда-то знал это стихотворение наизусть, - усмехнулся он и добавил уже вполне серьезно. - А вы, видимо, филолог по профессии, если так с ходу подловили меня?
- Да, угадали, вы совершенно правы! Я учитель русского языка и литературы в здешней школе десятилетке, - и не без гордости добавила. - Веду старшие классы, с восьмой по десятый. Получила направление в Кречетовку по окончании учительского института. Училась в Саратове, - заметив, что Сергей слушает ее, затаив дыхание, продолжила, - хороший город! Волга, университет, основанный еще самим Столыпиным, прекрасная консерватория, театры, картинная галерея лучшая в Поволжье. Вы знаете, наш институт лишь в тридцать первом был выделен из университета... Стал самостоятельным ВУЗом. А до этого, можете себе представить, я была студенткой университета, - и вдруг беспричинно погрустнела, вздохнула и по-детски шмыгнула носом. - Я скучаю по Саратову. Очень скучаю. Мне часто снится, как после дождя спешу по скользкой мостовой Кооперативной улицы к нашему учебному корпусу. Меня обгоняют шустрые автомобили, покрикивают возчики пролеток, но мне весело и беззаботно, я счастлива, - и поинтересовалась. - Вы были в Саратове?
Воронову, конечно, доводилось бывать по делам службы в отделениях Сталинградской дороги. Но город он знал плохо. Обыкновенно, с вокзала по Ленинской, до нарядного здания отделения, час другой... и обратно на поезд. Из окон управления хорошо просматривалась облупленная красная колокольня и ажурная главка гигантского Свято-Троицкого собора. Храм закрыт теперь для доступа прихожан, говорили, что там разместили какой-то музейно-строительный склад. Жалко, конечно, культовые здания никому не нужны, их участь - постепенно превратиться в каменные руины, а потом стать вообще снесенными, под какой-нибудь "пионерский парк".
- К сожалению, я мало знаком с Саратовом. Был проездом, если сказать точнее. Даже Волгу толком не разглядел, все недосуг, оставлял на потом. Да вот, не пришлось пока...
- Отец сказал, что вы из Москвы. Москвич? - она прикусила губку.
- Да, чего уж тут скрывать - москвич. Коренной москвич! - подчеркнул он с некоторой гордостью.
- Ой, как интересно! Я только два раза была в столице. Студенткой в двадцать девятом, и в отпуске в позапрошлом году. Я влюбилась в Москву. Как бы я хотела там жить! И не только из-за метро, Третьяковки и Большого театра. Мне по сердцу старинный дух огромного города, прелесть его бульваров, переулков, особняков пушкинских времен. Но я люблю и новую Москву: улицу Горького, Крымский мост, ВДНХ. Как, наверное, замечательно быть москвичом? Честно сказать, я от всего сердца испытываю зависть к вам!
- А я завидую вам, - быстро нашелся Сергей. - Да и как не позавидовать... Как здорово нести людям доброе, радостное, яркое! - чуть задумался, и продолжил столь же высокопарно. - Прививать неокрепшим детским умам ощущение вселенской гармонии, учить возвышенным чувствам, воспитывать любовь к прекрасному, - он сбавил патетический тон. - Как прав был Достоевский, сказав словами князя Мышкина, что "мир спасет красота". Вы читали этот роман? - Воронов знал, что "Идиота" изъяли из учебных программ.
Но она читали и "Идиота", и "Братьев Карамазовых", и даже обруганных и запрещенных цензурой "Бесов", книгу она нашла в издании "Academia" тридцать пятого года.
Ну и ну!.. Оставалось лишь поразиться... Барышня оказалась изрядно эрудированной.
У него шелохнулось чувство ущемленного самолюбия, и почему-то, чисто по-мальчишески, захотелось прихвастнуть, мол, и сам он не лыком шит. Но неужели возможно открыться совершенно незнакомому человеку, причем, при первой встрече, что ему довелось несколько семестров посещать филологический факультет виленского Стефана Батория.
Там он познакомился с еще совсем юным, начинающим польским писателем Ежи Путраментом. Высоколобый парень уже тогда придерживался левых, можно сказать откровенно марксистских взглядов. Он даже агитировал Сергея вступить в коммунистический Союз студенческой левицы "Фронт", на что Воронову пришлось искать весьма убедительный отказ. Ежи несколько раз приводил Сергея на собрания авангардистской литературной группировки "Жагары", что на местном диалекте означало "хворост" или "угли, для разведения костра". Познакомился он там с необычайно талантливыми ребятами - Чеславом Милошем, Теодором Буйницким, Антонием Голубевым. Воронов, вернувшись в Москву, разумеется, отслеживал, как сложилась судьба этих парней, ставших столпами интеллектуальной элиты Виленщины, да и всей Польши. Но, естественно, попыток связаться с ними, или хотя бы напомнить о себе, никогда не предпринимал.
Какая-то совершенно другая жизнь протекала за его спиной. По-своему интересная и насыщенная острыми событиями, но это не его жизнь, не его удел.
О том, что он учился в виленском университете, на Лубянке знало только три человека, с их благословения, он и причастился к миру высокой науки. Образчиком которой для него навсегда остался Всеволод Сергеевич Байкин, преподававший русский язык и древнерусскую литературу. Человек всего на шесть лет старше Сергея, но умница необычайный, побольше бы таких людей хотелось повстречать на жизненном пути.
По мановению памяти, все это пронеслось в мгновение ока, и чтобы уйти со столь скользкой тропы, ему пришлось изобретать безобидное завершение интеллектуального поединка.
- Я тоже воображал иногда о стези педагога, учителя истории, например. Но как-то не сложилось. А теперь вот война, и что нас всех ждет?..
- Мы обязательно победим!
- Да, я в том не сомневаюсь! Но мы станем другими, - подчеркнул он. - Все станем совершенно другими.
- Прошлого уже не вернуть, - женщина вздохнула.
Сергей почувствовал, что их беседа стала как-то запинаться, переходить в формальную плоскость, по сути, не было тем для более тесного общения. Но ему, истосковавшемуся по женской заботе и участию, страстно захотелось искренности, нежного тепла, да и вообще, возникло искушающее желание поближе узнать собеседницу.
- Извините за нескромность, Вероника, вы одна? - запинаясь, спросил он, понимая всю нелепость и преждевременность такого вопроса.
- А, что так сразу, - о личном? - вспыхнуло румянцем ее лицо.
- Такая уж у меня профессия, - Воронов горько усмехнулся, сделал паузу, подбирая уместный ответ, но не найдя ничего лучшего, тупо бухнул, - спрашивать напрямик.
- Походит на допрос с пристрастием? - наоборот, весело откликнулась она.
- Да, ладно вам, не обижайтесь... - он старался загладить возникшую неловкость, переменил тональность, голос стал нежным и ласковым. Но Сергей уже заметил, что к ее зардевшим щекам, прибавилось частое дыхание, она заерзала на стуле, даже колыхнулись ее груди.
- Нет, у меня есть сын школьник, - ответ уклончивый, она женским чутьем, конечно, понимала направленность вопроса Сергея.
- А муж? - ему пришлось намеренно акцентировать свой явный интерес.
- А вот мужа, увы нет... - как-то растерянно призналась она, но понимая возникшую двусмысленность, поспешила исправиться. - Вернее он был, но ушел от нас, бросил, уехал с другой в Воронеж. - И отвернулась к окну, возможно, сдерживая набежавшую слезу.
Весь вид Сергея говорил, что он ждет дальнейших пояснений, но он не сказал, тягучего "ну-и". Вероника, преодолев замешательство, продолжила:
- Муж обманывал меня. Еще до войны связался со смазливой актрисулькой. Та работала у нас по антрепризе. Потом ее пригласили обратно. А он, наплевав на меня и сына, увязался за ней, - в сердцах, стиснув кулачки, она глубоко вздохнула. - Я не осуждаю его сильно. Возможно, это действительно безрассудная любовь, и он не в силах преодолеть себя. Он раб своего чувства, - и она умолкла, в уголках ее рта отчетливо проявились горькие складки.
- Простите, не мое дело, конечно, - возмутился Сергей. - Но вы так красивы! Он, что, полный дурак?..
- Не нужно. Не стоит обсуждать проблемы моего бывшего мужа, - Вероника стала строгой. - Да и не интересует он меня больше. Как говорится, скатертью дорога...
Сергей догадывался, боль случившейся измены еще не оставила ее. И не стоило ему бередить еще не зажившую рану. Но он не мог осилить желание узнать женщину как можно ближе. Точнее, сама близость уже возникала между ними.
- И давно вы так? - спросил он, выказывая уже личный интерес.
- Как так? - она, как будто не понимала его
- В смысле одна, без мужа... - уже заботливо, уточнил он.
- Я, пожалуй, пойду. Ужинать вы не хотите... - и женщина сделал попытку встать.
Не надо быть провидцем, чтобы понять, как дальше мог развиваться их диалог, и чем он закончится в итоге. Вероника, естественно, ощутила возникшие притягательные флюиды между ними, но ведь как страшно преступить заветную черту, махнуть на все рукой. Он и она в ночи, у разверстой постели - чего еще больше?.. И она поняла, вдруг отчетливо осознала, что пришла к этому человеку темной ночью специально, намеренно пришла к нему, надев свежую сорочку и подкрасив ресницы. В чем причина? Она почти корила себя за проявленную слабость. Но Боже, как ей хотелось быть слабой, не защищенной, хотелось ощутить тепло и нежность крепких мужских рук.
- Не уходите, останьтесь... - взмолился Сергей. - Прошу тебя, не уходи! - отбросил он официально-вежливый тон.
В душе Воронова оборвалась уже подточенная струна, до сей поры державшая в узде его плотские инстинкты. Он всеми фибрами души ощутил рядом с собой женщину, очень красивую и страстную особу, он обонял самку, уже признавшую в нем партнера. И Сергея понесло...
Он опустился перед Вероникой на колени, охватил руками ее голени и преклонил голову к ее бедрам:
- Прости меня, я что-то не в своем уме, - порывисто выговаривал он. - Я обалдел, увидев тебя, я теряю рассудок... - слов, нужных слов не было. - Ты взрослая женщина, ты понимаешь - все понимаешь!
Она вскинула голову. В ее бездонных глазах стояли слезы.
Он потянулся всем телом и нежно коснулся ее губ. Вероника вся судорожно встрепенулась и внезапно, сама с диким остервенением стала целовать его. В голове у Сергея закружилось, комната, мебель, все пошло колесом. Он схватил женщину в охапку, бережно уложил на постель и стал с самозабвением лобзать ее сладкие, податливые уста, нежную шейку, пульсирующую яремную ямку, выступившие ключицы.
Халатик распахнулся, обнажив просвечивающую, ажурную сорочку. Он стал неистово ласкать ее пышные груди и мягкий стан. Но скользкий холодный шелк предательски мешал ему выразить полноту своих чувств. И она, поддавшись его порыву, да и своему разбуженному желанию, ловко извернулась, скинув с плеч халатик, а потом через голову стянула щелестящую с укоризной комбинацию.
Сергей приник к ее грудям, пахнущих сдобным тестом и парным молоком, поочередно облизал вздыбленные затвердевшие соски, нежно покусывая их упругие пипки. Рука же безотчетно пробиралась по трепетавшему, но в тоже время податливому телу, ищущему бесстыдных утех. Скользнула с мягкого теплого живота, ощутила взмокшие в промежности трусы, - он порывисто стянул их. Женщина не противилась, она растаяла от его неистовых ласк и отозвалась на них со всей одержимостью пылкой натуры, она всецело отдалась, безоговорочно доверилась ему. Вероника была во власти его мужской силы, а он блаженствовал, находясь под ее царственным игом, очарованный, порабощенный, околдованный ее роскошным, пряным телом, ее зазывно притягательной женственностью.
Они уснули, неистово обессиленные, не выключив электричества. Засыпали, не прекращая лобзаний, заснули страстно обнявшись.
Аптекарь Хаим Пасвинтер на цыпочках подкрался к комнате. Приоткрыв дверь, взглянул на заголившуюся во сне дочь и на свернувшегося калачиком гебешника. Старый мудрый еврей только тихо присвистнул: "Цимэс мит компот!" - что выражало крайнюю степень его восторга. Старик тихонечко потушил свет.
Воронов спал как убитый. Его разбудила Вероника.
- Сережа, пора вставать, уже семь, - и она ласково взъерошила его шевелюру. - Завтрак на столе.
Их внезапно случившаяся любовь мигом пронеслась в голове Сергея. Он ни о чем не раскаивался, у него давно не было женщин, тем более таких прекрасных - он был счастлив. Он уже давно не был так счастлив, еще никогда сама жизнь не казалась ему столь приятной и прекрасной, чтобы впредь никогда не сожалеть, что мать родила тебя на свет Божий.
Он ухватил Веронику за руку, притянул с силой к себе и залихватски повалил на кровать. Его ищущие губы принялись осыпать поцелуями ее лицо, опускаясь все ниже и ниже. Полы халатика разлетелись в стороны, открыв взору обнаженное женское тело, внизу живота призывно взывал, оперенный льняными кудряшками, лобок. Сергей стал ласкать потаенную плоть любимой, она застонала, но упрямо отталкивала его руку. Но пальцы Сергея настойчиво проникали меж влажных губок, стараясь коснуться сокровенного бугорка поверх них.
- Нельзя, нельзя! - горячо шептали ее уста, но тело уже трепетно ослабевало.
- Хочу, хочу тебя! - столь же жарко твердил он в ответ ей. И подтверждением тому был сам вздыбившийся на дыбы предмет его мужской сущности.
Наконец она смирилась, но благоразумно предложила позу сзади. Запахнув на талии предательский халат, она отошла в угол, уперлась руками в изножье кровати, нагнулась, открыв пышную попку и восхитительно вывернутую промежность. Воронов не удержался и стал сжимать, тискать соблазнительную мякоть, доверчиво прикорнувшую в его руке. Но дикая страсть не умела долго терпеть. Их тела сплелись воедино, Вероника закусила губы, чтобы не выдать криком их утреннее соитие, не испугать близких диким животным воем.
Потом они опять страстно целовались, перемежая поцелуи нежными объятьями, однако, влюбленно поворковать им долго не пришлось. Сергея ждали неотложные дела. Уже за столом, наскоро перекусывая, по тому времени явными деликатесами из запасов оперативного пункта, Воронов осведомился:
- А где Хаим Львович, а где твой сын, Вероника?
- Отец уже за прилавком, а сынок, тот еще дрыхнет, лето ведь, каникулы, - мило улыбнулась она.
И тут Сергей совершенно бездумно задал абсолютно бестактный, но вовсе не лишенный здравого смысла вопрос:
- А почему ты такая беленькая, светлоглазая, ничуть не еврейка? - справился он, и тут же удивился своей наглости.
- Так у меня мама русская. Ее родители, мои дедушка с бабушкой из-под Вязьмы. Дед был полковым фельдшером, они с бабой Варей прижились в Вильне. Мама вышла замуж после смерти дедушки, впрочем, они с папой любили друг друга. Мама погибла, когда русские в четырнадцатом году бежали из Вильны от немцев, мне тогда было два годика. Папа рассказывал, тогда более ста тысяч русских покинуло город и Виленский уъезд, не захотели быть под немцем. Как и теперь русские ушли из города, папе о том говорили беженцы из Литвы.
- Бедная моя девочка, - и Воронов ласково приголубил Веронику. И следом у него пронеслось в голове: "Неужели опять - Вильно, Вильна, Вильнюс? А, впрочем, как я люблю этот чудный город!". Но мысль эта потонула, во всеобъемлющем смысле возникшего в яви слова, имени - Вероника!
Он не мог пока дать себе отчета в том, что происходит сейчас между ним и дочерью аптекаря. Он просто не загружал свою голову, да и она все равно бы не поддалась. Но он знал точно - это подарок судьбы, самый щедрый ее дар, - возможно, наконец, он нашел свою единственную женщину...
Младший лейтенант Андрей Свиридов уже поджидал Воронова в прокуренном кабинете. Капитан, находясь в отличном состоянии духа, шумно приветствовал молодого коллегу, не забыв поблагодарить того за отлично организованный ночлег.
- Никогда так хорошо не высыпался! - лихо соврал Сергей. Хотя, какое там? Спать ему хотелось зверски. - Очень приятное семейство, - и все же "подлый сыщик" взял в нем верх. - Кто такие? Надеюсь, ты вполне доверяешь им, люди проверенные? - Зачем ему это нужно? Он не только переспал с дочерью аптекаря, он успел втюхаться в нее как мальчишка. Она, ее светлый образ всецело вошел в его жизнь. И даже сейчас, в служебном кабинете, он то и дело подлавливал себя, что мысленно то и дело возвращается к Веронике.
Младший лейтенант в органах не первый год. Он учуял наивную уловку начальства в попытке скрыть бессонно проведенную ночь. Синие круги под глазами Сергея верное тому доказательство. Впрочем, приподнятое настроение Воронова, явственно говорило о том, что эта ночь проведена ими не без приятности.
- Пасвинтер Хаим Львович, еврей по национальности, восемьдесят второго года рождения, беженец, еще в империалистическую прибыл из города Вильно...
- Ты чего, его досье наизусть знаешь? Андрей, ты главное скажи, что он за человек?
- Ну, он отличный аптекарь. Хотя на учете в горотделе. Сами знаете, без этого никак нельзя. Аптека все-таки... А уж в военное время - особый порядок.
- Ладно, не учи. Мужик-то он надежный, порядочный? Не хапуга какой?
- Да вы что, товарищ капитан, он самый преданный нам человек. Ручаюсь за него.
- Вот и хорошо. А дочь его? - Сергей придал лицу как можно равнодушный вид.
- Вероника Ефимовна Болдырева, русская, двенадцатого года рождения. Взяла фамилию мужа. Учительница...
- Я знаю, познакомился уже, - прервал Сергей.
Еще он был осведомлен, что до революции в метрики детей из смешанных еврейских семей, крещеных в православии, вносили русифицированные данные родителей. Православная - значит русская. Хаим - значит Ефим.
- Женщина очень культурная, обходительная, но разведенка, - продолжил как заведенный Свиридов. - Муж ее бросил, работал инспектором в горфо, да куда-то умотал из города. Если нужно, товарищ капитан, так я выясню?
- Ничего не надо. Я понял - люди достойные... - Воронов понемногу входил в темп рабочего дня. - Как там у нас дела? Что наши арестанты, не окочурились еще? - и засмеялся невесело.
Свиридову было сложно сразу переключиться на другую тему. Выговорил, с недовольной миной, первое, что пришло на ум.
- Лавренев Василий, по кличке Ерема, что-то очень мудрит, хочет переговорить только с главным начальником, причем наедине. Я, так полагаю, вас требует.
Сергей понимал, что диверсанты отнюдь не дурашки-простофили. Они способны довольно умело морочить голову следствию. Напустят пыли в глаза, прикинутся божьими овечками, даже наговорят на себя лишку, выложат самое безобидное, но по сути дела, не подкопаешь под них. А затем, вызнав имеющиеся против них улики, извернуться как ужи, сыграют на противоречиях, на темных пятнах в своей истории, и как говорится, поставят всякое лыко в свою строку.
Но все же, чутье подсказало ему - клубок начал потихоньку распутываться. Сделав несколько коротких звонков по спецсвязи, он велел отвести себя прямо в камеру Еремы.
Ерема-Лавренев встретил его понурым взглядом, впрочем, прошлой озлобленности и страха в нем уже не было. Воронов присел на шконку напротив диверсанта.
- Говори Василий, зачем звал меня? - как можно тише спросил он.
- Я много думавши ночью, - начал Лавренев. - Мине кажется, местная урка Лошак, не такая уж простая лошадка. По-моему, он со своими шестерками заделал цельный сыск на этой чертовой станции. Как пить дать, он давно поджидал нас. Первым делом руками Мерина убрал мужика и подбил меня спалить домишко. Чего он тама хотел, дело темное... Странно, не правда ли? Смекаешь, начальник?.. И еще, я обратил внимание, что Мерин - охотник выкобениться, уж очень непонятно вел себя с этой Лошадью. Как бы подчинялся ему... Вот так-то, начальник... прямо не утверждаю, но думается, так оно и есть, - заметив интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. - И еще, к слову: я тута ночью подслушал разговоры караульных. Они местные жители, росли вместе с тутошней шпаной. Я бы, на вашем месте, им особенно не доверял.
- Молодец Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем слабость Мерина на твой взгляд?
- Дык, силён зараза! Но человеческого в нем вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, настоящий ублюдок.
- А все-таки, ну там... - родители, зазноба какая есть у него?
- Какая черт зазноба? Я так думаю, он конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали его по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах гад. Вот бы, его самого взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, - сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с Вами, гражданин начальник.
- Круто! Ну, ты, бродяга, даешь стране угля... А кто его насиловать-то будет - ты что ли?
- Боже упаси, он меня порвет на мелкие куски. Тут надо хором! Тут скопом надо!
- Что сказать тебе Лавренев?.. Плохой, однако, из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин вор старой закалки, не стерпит он такого мерзкого клейма, уйдет из жизни, сам покончит с собой. А перед тем использует любую возможность, чтобы отправить на тот свет всех причастных к его позору. Как пить дать - никому не спустит...
Ерема, понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:
- Ладно. Но ведь ты, именно ты, должен его зачистить, коли что не так. Правда, ведь? - воцарилось молчание. - Так вот, когда придет время, тебе и придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.
- Я-то, с превеликим удовольствием, - Ерема ухмыльнулся. - Достал он мине, сволочь! - и, перейдя на шепот, добавил. - Но, чтобы все было шито-крыто. Я лишний срок мотать за него не хочу...
- Само собой! Уговор дороже денег, - про себя же Воронов подумал: "Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши...)
Сергей по опыту точно знал, что от Гурьева лучше избавиться как можно скорей. Подобные озверелые особи, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе - или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.
- А что скажешь, Ерема насчет Титы? - перевел разговор Сергей.
- Темный он человек, скрытный. Но трусоват. Считаю, из него веревки можно вить. Но верить ему нельзя, одним словом - хитро***банный сученок. Не вправе Вам советовать, но начни его пытать полегоньку, он и потечет, все выложит без утайки, - злорадно потер руки Лавренев.
- А сам не боишься, что применим к тебе спецсредства?
- Боюсь, да еще как боюсь! Могу наговорить всякой ереси, лишь бы угодить кату, мать родную могу опорочить. Да вы и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.
- Вижу, бывалый ты малый. А зачем тогда другим лиха желаешь?
- Дык, я теперя на вашей стороне, гражданин начальник.
- Да, мутен ты, Ерема! Есть, что еще сказать?
- Лошака не упустите, он многое знает - вот мой сказ.
- Ладно, бывай Василий Силантьевич, - незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.
Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.
"Времени, времени совсем нет, - подумал Сергей, поднявшись наверх. - А публика, видать, битая? "Подсадную утку" враз расколют, да и организовать побег одного из них "в пристяжке", тоже не выход. Остается лишь психологическое давление - пугать их страшными карами и упорно включать мозги самому, разгадывая эту неладную головоломку".
Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, опешившего младшего лейтенанта: коли что не так, то не сносить тому головы. Свиридов искренне ручался за своих бойцов, что вовсе не являлось гарантией от вполне допустимого провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить любой контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало бы измордовать кого-нибудь из диверсантов, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. Лучше всех подходил, разумеется, Мерин - матерый, злобный и потому самый опасный. Но всему свой час, спешка нужна лишь при известном навыке...
Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны парень работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома - мать и сестра пятнадцати лет. Прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.
На вид Манцырев был самый настоящий хлюпик, но это могла быть ловко надетая личина, под ней мог скрываться хитрый и поднаторелый враг.
Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил его правую руку, и быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил их своей клешней. Тита взвыл от неимоверной боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.
- Я все, все рассказал гражданин начальник! Я и так все рассказал гражданину старшему лейтенанту... Не надо, не делайте мне больно, прошу вас. Я подпишу, что угодно, если вам нужно будет, - захныкал Манцырев.
- Плохой из тебя был солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Тебя утром допрашивал младший лейтенант госбезопасности. Просек, мудила грешная? - презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. - Да куда ты денешься... Попробуй нам чего не рассказать?.. - усмехнулся. - Ишь, как сразу взвыл белугой от детского приемчика, - такой в школах каждый пацан знает. А если за тебя возьмутся по полной программе - применят спецсредства? А я, парниша, могу такое с тобой проделать, что мама не горюй. Понял меня, вьюноша?.. - не удержался и с намеренной издевкой произнес Сергей. - Заруби себе на носу: ты все равно начнешь работать на нас, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, - нагнав страху на мальчишку, он подытожил: - Усек, сынок, будешь послушным мальчиком?!
- Да, да! Я все понял. Готов хоть сейчас послать радиограмму.
- Так ты о ножках подумал, а? - криво улыбнулся Воронов.
- Нет, нет - я не подведу!.. - всем своим видом выказал раболепную преданность Манцырев.
- Какое задание было у вашей группы?
Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не поведал, все замыкалось на Мерине. Радист знал лишь коды, знал временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой ему служил, имевшийся у каждого школьника, учебник "Родной речи". Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем являлось изменение скорости передачи в ее начале и конце, в четко определенных интервалах, что доступно лишь опытным радистам, - очевидно Тита был в их числе. Воронов впервые слушал о таком способе извещения о разоблачении. Задав еще пару незначительных вопросов, получив на них вполне искренние, вразумительные ответы, Сергей, как бы невзначай спросил:
- Если подсажу тебя к Мерину, возьмешься - "повалять Ваньку" для общей пользы?..
- Не надо, прошу вас, он просто уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, он как маньяк знает все наперед. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Будет издеваться надо мной, я знаю: он мерзавец и садист, ему это в удовольствие. Он станет медленно убивать меня. А я даже пикнуть о помощи не смогу. Не надо, не посылайте меня, гражданин начальник, - и Манцырев беззвучно зарыдал.
- Где вас, таких сопливых нюней, немцы откопали? - возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:
- Тогда застрели Мерина, я разрешаю. И больше не станешь его ссать. Как рукой все снимет! Годится?..
- Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, - промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.
- Дурак, ты этакий, подумай лучше о матери и сестре. Им-то, зачем из-за тебя, мудака, страдать? - совсем по-доброму крикнул Воронов.
Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:
- Не могу я, не умею, не справлюсь я...
- Что скажу, то и сделаешь! - отрезал капитан. - Утри сопли и будь мужиком! Все, больше на тебя нет времени. Если будешь хорошо вести, прощу, - и Воронов направился к двери камеры.
Предстояла очередная беседа с Лошаком.
Его привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки заметно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. Но самое неприятное то, что от него дурно пахло. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст и перенесенные болезни, и невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обычно даже в самом закоренелом враге, видишь, прежде всего человека, что не говори, все мы по своей сути Божьи твари. Ну не лесная же зверюга сидит перед тобой, не инопланетянин, ни иная, какая непонятная субстанция. А вот Лошак, только переступил порог, сразу же вызвал у Воронова рвотное отторжение. Ну, не хотел Сергей общения с этим мужиком, будто он нежить какая. Потому и начал разговор, выказав явную неприязнь, даже не холодно, а развязно грубо.
- Ну-с Василий Игнатович, - произнес глумливо, - колоться будем?
- Я чей-то не пойму, гражданин начальник... - Конюхов, видимо решил прикинуться полудурком. - Я вроде бы обо всем Вам рассказал, как на духу поведал.
- А вот и врешь! Начнем с того, как ты немцам продался, сволочь? И не вздумай юлить, мы все равно узнаем правду. Если продолжишь водить за нос, схлопочешь по полной. Так что не стоит тебе больше уходить в несознанку. Диверсантов ты сдал, можно сказать, преподнес нам на блюдечке, хотя мог и отмолчаться. Никто тебя за язык тогда не тянул. Непонятно мне, зачем ты так поступил? В чем тут твоя выгода? Просвети меня Лошак, что за игры ты такие задумал с нами вести. А начни с самого начала, откуда ты такой, - не найдя подходящего слова, Сергей покрутил в воздухе пальцами, - слишком мудреный взялся?
Лошак выслушал тираду капитана, не сморгнув, лишь желваки ходили по заросшим щекам.
- Да чего уж там... - раскрыл он щербатый рот. - Расскажу, так и быть, - и грузно оперся локтями на железную столешницу. - Меня ведь в сороковом по УДО выпустили, как туберкулезника. Да не болел я совсем... Вызвал хозяин и прямым текстом: "Жить хочешь падла?" - "Конечно!" - отвечаю. Ну, тут он меня и завербовал, фашисткая сволочь! Сказал, много от меня не потребуется, лишь пара-другая разовых поручений. Так по мелочи, так мало-помалу, оно и не хлопотно вовсе будет, - Конюхов помолчал, собираясь с мыслями, потом ехидно ощерился: - Хозяин обещал меня отстарать, отпустить с кичи вчистую. Возвращусь по месту жительства, опять в Кречетовку, - и вдруг прервал рассказ. - Начальник дай покурить, мозги надо прочистить. Что-то память отбило...
Воронов стерпел нахальство арестанта, то, что тот рассказывал, было крайне интересно. Потому, прикурив папиросу, отдал ее Лошаку. Выпустив в потолок дым, Конюхов уже развязно продолжил:
- Я ведь домой должен ехать, и как я там сгожусь?.. Хозяин успокоил: "За большим дело не станет. Придет день и объявится человек... У него или у них будет надежная ксива, ты даже сомневаться не будешь. Твоя задача простая, даже слишком простая: приютишь, обогреешь, если нужно поможешь с жильем. Думаю, проблем у тебе не возникнет, пристроишь в надежном месте. Но в их дела не лезь, твое дело - сторона. Знай "любопытной Варваре нос оторвали". Они как пришли, так и уйдут..." - складно рассказывал Лошак: в лицах, имитируя начальника лагеря.
Сергей увлеченно поинтересовался:
- Что там за кадр у вас хозяйничал, часом не еврей?
Воронов прекрасно знал, что до войны большинство руководителей исправительных лагерей и трудовых поселений были лицами еврейской национальности. Он слышал от сведущих людей, почему именно им отдавали предпочтение при определении на такую должность. Как раз еврейские кланы и создали организованную преступность в Российской империи. Потому тюрьма являлась домом родным для сотен тысяч их соплеменников. Они изучили тюремную жизнь вдоль и поперёк, и по двоедушному складу своего характера имели уникальный опыт выживания в условиях заключения. Так вот, эти знания и явились главной причиной их назначения, - кто более них знал, как лучше обуздать арестанта, лишить его воли к сопротивлению. Но, в то же время, это иудейское засилье в криминальной среде привело к образованию особой элиты - воров в законе. Ибо именно евреи разработали своеобразный уголовный этикет и даже самобытный язык - воровскую феню. А наши русские урки и не догадываются, что живут и говорят по еврейскому образцу.
- Да нет... - ответил Конюхов, - самый что ни на есть природный русак. Попов его фамилия, Иван Иванович, - сплюнув на пол, уркаган растер плевок носком сапога, и резко заключил. - Гнида отборная! - увидав поддержку своим словам в глазах Воронова, он гнусаво продолжил повествование, подражая речи начальника ИТЛ: "Ну, а коле стукнешь органам, - сделал крысиное выражение лица, - так дня не проживешь, у нас везде свои люди имеются".
- Русский... сказал? - прервал Воронов. - Попов - фамилия, проверим... - и махнул рукой, велев говорить дальше.
- Я, было, уперся, только ночью мне удавку, падлы, на шею накинули. Получалось, влип я по самые помидоры - со всех сторон мне кранты. Вот и подписался... Лучше бы в лагере на колючку полез, автоматчику не долго очередью полоснуть. Но смалодушничал я. Ну, а дома пообвыкся, да никто и не приходил до сей поры.
Сергей решил не дать Лошаку перетянуть одеяло на себя. Урку следовало поставить на место. Он должен знать, что если даже говорит чистую правду, то для следователя она, лишь одиночный эпизод из множества других дел. И второй момент, - ценность слов арестанта. Сгодятся ли его откровения для пользы дела, чем реально помогут следствию?
- Ты, Конюхов, мне лапшу на уши не вешай. Знаешь, проверить тебя сложно. Даже если и не врешь, начлаг, коли не похарчился, в отказ пойдет, - якобы зек оговаривает честного человека. Ну, как не согласен со мной? Так что не особо заливай...
- Б***ь буду начальник, вот те крест не вру! - взорвался Лошак, а потом сник. - А там как знаете, начальник, хошь верь, хошь не верь... Мне теперь все едино...
Воронову пришлось смягчится, хотя повидал он артистов погорелых театров достаточно.
- Какая область или край, номер лагеря, когда сидел?
Конюхов продиктовал, что спрашивали.
- Ну, а теперь... как Машкова вы с Мерином убивали?
Лицо Лошака разом посерело, он заложил трясущиеся руки под бедра.
- Ну, что теперь скажешь "лошара"? А то, дюже ты разговорился, мол, я невинная душа, меня хозяин подставил...
Конюхов облизал запекшиеся губы.
- Даже и не думай хитрить сволочь, - продолжал Воронов. - Соврешь, по каплям выдавлю правду. Лучше не вымудряй, говори все как есть. Пойми, наконец, я с тебя живого не слезу!
- Понял гражданин начальник, вижу - вы большой спец.
- Правильно. Говори уж, не томи душу.
- Так, чего говорить-то, с чего начать?
- Зачем убили Машкова и надругались над трупом? Для чего сожгли его дом? И не вздумай вертеть хвостом! Я прекрасно знаю, что диверсанты от тебя получили такой приказ, - Сергей перевел дух и уже спокойно уточнил. - Ты, Лошак, по жизни полный кретин, своей тупой башкой такой расклад выдумать не мог. Кто тебя надоумил? Чью волю ты исполнил, гнида?!
- И без тебя, начальник, знаю, что жук я навозный. Потому, как на духу все расскажу, - и Конюхов обтер пятерней взмокший лоб.
- Давай, подробней...
- Позавчера, уже в потемках, залетел ко мне красный командир. Я в чинах не петрю, вижу только - у него три кубика.
- Старший лейтенант по званию. Какой расцветки петлицы, какая эмблема на них?
- Цвет зеленый. Амблема - это что за хрень?
- Вот дурень! Ну, такой маленький значок, танк там, пушки или еще что, сверху петлички.
- Усек! Я особо не разглядел, кажется два ружья, крест-накрест.
- Все понятно, - полевая форма, пехота. Продолжай дальше.
- Ну, значит, этот старшой лейтенант начинает меня пугать. Мол, он особняк, из военной контрразведки.
- Постой, постой, - особист говоришь? А на рукаве нашивка есть - красная звезда?..
- Да не знаю я, не смотрел на рукава.
- Ладно, тут черт голову сломит, с этими "политруками-чекистами". Давай, не отвлекайся, что дальше?
- Стал угрожать по-всякому, вроде того... если ему не подчинюсь, то мигом положит на месте, как последнюю тварь. Сказывал, они про меня доподлинно все знают. Особисты, выходит эти... Но чтобы заслужить прощение советской власти, я должен помочь в секретном деле. Им там надо устранить одного фашистского гада. Назвал Семена Машкова... - и Лошак замолчал, сглатывая слюну.
Воронов нутром чувствовал, что Конюхов не то, что нагло, а уж совсем примитивно врет, считая его, старого чекиста, полным кретином. По имевшейся информации, в прошедшие дни ни госбезопасность, ни военная контрразведка оперативных мероприятий в Кречетовке не предпринимали. Но из какого-то иезуитского чувства позволил уркагану и дальше ломать комедию.
- Что "лошадка" в горле пересохло? Воды пока не дам! Продолжай дальше.
- Тот командир сказал, что завтра утром заявится один солдат, скажет, мол от немцев... - мужик замялся, соображая, что еще поведать.
- Давай, не тяни, рожай быстрей! - в душе Сергей напрочь бы изничтожил охамевшего Лошака.
- Кликуха его Мерин, покажет маляву от моего кореша. Я должен помочь с хазой, спрятаться до поры. Но есть особое задание, - и тут Лошак заговорил как по писаному, будто заранее вызубрил назубок. - Якобы, я получил известие из Борисовской школы от самого капитана Юнга. Короче, "приказ центра подлежит беспрекословному исполнению".
- Продолжай, я слушаю внимательно, - одобрительно поддакнул Воронов.
- Необходимо этой же ночью убить снабженца Машкова. Знаю бедолагу - в ОРСе работает, - заметил Лошак, между прочим. - Но это не все... Нужно парню отрезать язык и выколоть зенки, только так, не иначе. А его домишко начисто сжечь! - Конюхов сотворил невинное лицо. - Мне велено только сообщить... А уж, что и почему, не мое собачье дело, - и как бы в оправдание, весомо добавил. - И еще командир пояснил, что наша контрразведка хочет поломать немецкие планы. Наказать злейших врагов и предателей советской власти. Ну, а потом подробно расписал, что и как делать...
- А ты, мудила грешный, взял и сразу поверил, и подчинился?.. Не смеши меня Лошак!
- Дык, я сам в разум не возьму? С одной стороны, он как бы и наш, красный командир, да и по виду - партийный. А с другой, может, - одна шайка лейка с лагерным хозяином, оба на фашистов впахивают? Тут уж ломаться не приходится. Делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Чикаться с тобой не станут, так-то вот, гражданин начальник...
- Заливай, заливай! Так и поверили тебе диверсанты. Подумаешь, капитан Юнг, центр - в Борисовской школе... Еще ведь была кодовая фраза, ну, пароль какой-то?
- Да был. На крайний случай особист велел запомнить и сказать такие слова. - Конюхов надолго задумался, вспоминая, потом развел руками и сожалеюще выговорил. - Гражданин начальник, вылетело из головы. Там стихи были, я по листочку их учил. Командир дал, велел потом непременно сжечь. Говорил перевод чей-то, - Лошак зачесал голову. - То ли Морозова, то ли еще цаца какая?.. А, вспомнил - Холодова, - и мигом поправился. - Нет, еврейская фамилия какая-то. Ну, там стихи, про виденья в тумане, пацану снятся сны и всякая барская дребедень. Да не помню я в точности, быстро забыл. А Мерин, похоже, знал их наизусть, вытянулся, прямо как по команде.
"Начало "Фауста", в переводе Холодковского", - заключил про себя Воронов, изучая немецкий, он читал подстрочник "Фауста" Гете.
- Так... то военный у тебя точно был, не гражданский шпак в форме? Легко можно различить.
- Военный, глотка луженая, сразу видно командирский замес.
- Личико его описать, надеюсь, сможешь? - Воронову ничего не осталось, как прикинуться, что верит измышлениям Конюхова. А впрочем, неужели ограниченный босяк способен на такую хитросплетенную ложь?.. Хотя, и правдой этот бред сивой кобылы назвать нельзя.
- Смогу! Как не смочь, - уверенно ответил Конюхов.
- Ну, вот и сладились. С тобой потом следователь работать будет. А пока, расскажи-ка мне еще про Мерина и его записку. А то вчера спешил я, до конца не выслушал.
- Я уже говорил, Мерин, пришел не один. С ним был второй пожиглявей, но тоже, крепыш еще тот... Назвался Еремой. У главного ксива от Кирпича. Мы с кирей на Печере от цинги загибались. Корефан просил помочь. Во всем оказать содействия... - подчеркнул Лошак, - маляву я сжег, - предупредительно заметил уголовник.
- Что написано там, в точности постарайся сказать!
Конюхов на минуту задумался, затем стал проговаривать по слогам, тут, видимо, его память заработала без сбоев:
- Лошак, за Мерина зуб даю. Слушай как отца родного. Сделай все. Так надо. Помнишь матрешку? Кирпич.
- Что за матрешка такая? - переспросил Сергей.
- Это тоже знак. Мы одной марухе в лагере здоровенную матреху выточили. Так просто, на память.
- Дальше! Ну, ну... Не тяни резину, дальше рассказывай.
Ничего нового Лошак не сообщил, его повествование сходилось с рассказами Еремы и Мерина. Видимо, так и было на самом деле, немецкий агент умел готовить сценарии. Навряд ли, диверсанты и уголовник заранее сговорились, что и как отвечать в случае их задержания НКВД. Времени на подобные занятия у них просто не было.
Затем Конюхов подробно поведал, кто таков Кирпич, рассказал о других зеках-сидельцах, тесно контактировавших с ними в лагере.
Терпение Воронова было на пределе, кратко записав показания в блокнот, он фигуральным образом утер руки. Пусть теперь диверсантами и Конюховым-Лошаком занимаются поставленные на то специальные сотрудники.
Себе на крайний случай Сергей оставил факт участия Конюхова в убийстве Машкова и надругательство над трупом. Тем он хотел окончательно добить Лошака, а если тот не потечет, то применить к урке спецсредства. Воронов не был их сторонником, но если честно, то признавал их эффективность.