Аннотация: Майор НКВД Воронов идет по следу... Странички испанского "дневника"
Случай на станции Кречетовка. Глава XIII
Валерий Рябых
Глава XIII.
Центральный аппарат Транспортного управления НКВД с августа тридцать четвертого года располагался в новом (ягодинском) здании, примыкавшем к основному комплексу строений наркомата - семиэтажному корпусу бывшего страхового общества "Россия" по улице Большая Лубянка (сейчас Дзержинского). Этот девятиэтажный колосс, выстроенный в конструктивистском стиле, своей фасадной частью стоял на Фуркасовском переулке, зады его выходили во внутренний двор.
После кардинальных реформ Мильштейна в сороковом году численность сотрудников аппарата Главного управления составляла не менее пятисот человек. Конечно, не все они размещались в "заветном" доме номер два по улице Дзержинского, но Воронову, можно сказать, повезло. Окна его кабинета смотрели на старый желтый дом с вытянутым флигелем - внутреннюю тюрьму Наркомата. В ней, как правило, содержали важных арестованных, с которыми встречалось руководство для проведения либо следственных действий, либо доверительных бесед. То был особняк дореволюционной гостиницы, и условия содержания здесь были достаточно комфортными, не в пример другим столичным домзакам.
Структура управления, согласно августовскому приказу сорок первого года состояла из следующих подразделений: секретариата, трех отделов: железнодорожного, водного транспорта и ГВФ, автотранспорта и шоссейных дорог; и двух отделений: наружного наблюдения и установки, и учета и розыска. С началом войны были созданы следственная часть и другие чекистские формирования. Естественно, самым большим подразделением являлся железнодорожный, в его ведение входило более сорока транспортных отделов по железным дорогам страны.
В мае сорок второго, по причине идущей войны, штат Транспортного управления насчитывал всего сто шестьдесят шесть человек. Большую часть сотрудников, из-за непредвиденного ранее объема грузопотоков, возникшего с первых дней войны, пришлось экстренно перебросить на сеть железных дорог. Им пришлось наводить порядок не только в прифронтовой зоне, ибо повсеместно возник транспортный коллапс. Графики движения, погрузки-разгрузки, прочие предусмотренные нормативы не выполнялись, опоздания исчисляли не то что часами, а порой и сутками... Не хватало паровозов и вагонов, значительная часть их парка оказалась на захваченных немцем территориях. Одним словом, наши железные дороги задыхались. Выправить это положение, несмотря на суровые меры, оказалось крайне сложно. Да еще бомбежки, да еще диверсанты, лишь к весне сорок второго года с грехом пополам удалось стабилизировать ситуацию в ж/д транспорте.
Лейтенантов Михаила Юркова и Павла Гаврюхина, благодаря настырному вмешательству Воронова, оставили в кадрах центрального аппарата, хотя боевые ребята всем сердцем рвались на передние рубежи войны. Хотелки-хотелками, но Сергей знал, что в управлении они будут нужней. Минировать станции и депо, ловить немецких диверсантов под носом у наступающего врага - дело, конечно не легкое и крайне опасное, многие толковые ребята сложили головы в подобной суматохе. Однако у центрального аппарата задачи большей важности. И под рукой всегда должны быть люди, на которых можно будет положиться как на самого себя. Николай Иванович Синегубов был того же мнения и, естественно, придерживал ценные кадры, ловчил, хотя приходили разнарядки аж от заместителей Наркома. А вот самому Берии противостоять никак не мог, разумел, что его позиция Лаврентия мало интересует - тут, уже высшие государственные интересы. Хорошо понимал это и сам Воронов.
Медлить больше не имело смысла. Пора всем выдвигаться на Третью Кречетовку, где в поселковом совете решили устроить, так сказать, "полевой" штаб проводимой операции. Городская милиция уже рыщет по рабочему поселку, в надежде найти хоть одного мало-мальски сведущего человека, обратившего внимание на подозрительную личность, шастающую ранним утром по еще не проснувшимся улицам.
Обзвонили все околотки, город и районные посты - Ширяев нигде себя не обнаружил. Скорее всего, подтверждалось предположение Воронова и Свиридова, что немецкий агент станет прорываться на восток. Он, определенно, выбрал направление на Староюрьево, чтобы быстрей достичь границ области, видимо, решил использовать ведомственные нестыковки. Но опять, - "бабушка надвое сказала"? А если они в корне ошиблись, и агент изберет другой маршрут? Время будет безвозвратно потеряно, и тогда пиши - пропало. Не хотелось даже думать, о возможных последствиях столь роковой ошибки.
Местные работники уже косились на Воронова, он чувствовал их нарастающую тревогу, наверняка те считают, что со столичного начальника, только лишь вчера произведенного в майоры госбезопасности, взятки гладки. Он человек пришлый, какой с него спрос? А на их оправдания: "Да, как мы могли перечить высокому чину?", положат с прибором, стрелочники всегда найдутся... Сергей все это не раз испытал на собственной шкуре, но он счел бы себя полным мудаком, если станет прятаться за спины других.
- "Б...., если опростохвостюсь, все равно найду Ширяева (или как там его?). Отыщу, во что бы то ни стало! А потом, плевать - пойду рядовым бойцом на фронт. - И уже для самоутешения, смалодушничал. - По всем раскладам, сажать-то меня не за что? А вот благоустроенной жилплощади лишусь запросто, и опять придется мыкаться по коммуналкам...".
Сергей Воронов уже лет восемь проживал по Комсомольскому переулку (ранее Большому Златоустинскому) в восьмиэтажном доме НКВД, построенном на месте уничтоженного в тридцать третьем году Злотоустовского монастыря и его кладбища. Ему иногда доводилось, беседовать с жителями окрестных домов и он узнал, что на монастырском кладбище были погребены князья Барятинские, Засекины, Мосальские, Пронские, Урусовы, Хилковы, царевичи Касимовские, а главное, сподвижники Петра I граф, генерал-адмирал Ф. М. Апраксин и граф, генерал-аншеф А. И. Румянцев. А один профессорского вида старичок поведал ему длинную эпитафию на могиле генерал-аншефа М. А. Матюшкина, троюродного брата царя Петра. Сергей записал лишь ее последние фразы: "...веселым и доброхотным сердцем, забыв прежде понесенные военные труды и все прежние случаи смерти, поступал смело, воевал крепко, побеждал с триумфом. Всего сего довольно к бессмертной его славе и к неумирающей хвале".
И вот, попирая горестный прах столь славных людей, поселили там сотрудников Лубянки со своими домочадцами. Многие, из тех чекистов попали в жернова репрессий конца тридцатых годов, семьи их были выселены как ЧСВН (член семьи врага народа). Много безвинных женских слез и непонимающих, ошарашенных детских глаз повидал Сергей на лестничных площадках своего подъезда или во дворе дома у зловещего автозакака. Были случаи курьезные. Он хорошо знал Ефима Евдокимова и Матвея Погребинского, правда, к тому времени переведенных из Москвы на периферию, но их жены и дети еще оставались в столице. Погребинский застрелился из табельного оружия в тридцать седьмом, якобы не желая участвовать в ежовских злодеяниях. А вот Евдокимова, так и не признавшего себя виновным, расстреляли как пособника Ежова, после двухлетнего содержания под стражей (с применением особых мер) в сороковом году. Вот такие, можно сказать, разнополярные люди проживали в известной чекисткой обители.
Маршрут Сергея по обыкновению был одинаков: вверх по переулку, до пересечения с улицей Кирова (люди по старинке звали ее Мясницкой) и, завернув налево, сразу сворачивал в Фуркасовский переулок. Если предстояло с утра куда-нибудь ехать, то сразу шел прочесом на автобазу, расположенную за трехэтажным помпезным домом на улице Дзержинского, там, сразу по переезду из Питера и помещалась маленькая еще ЧК.
Частенько случалось, возвращался домой по Лубянскому проезду, перед войной получившего имя летчика Анатолия Серова. Естественно, замедлял шаг перед церковью Георгия Победоносца, изуродованной до крайности в тридцать втором, там теперь размещалось общежитие сотрудников органов. Ему самому довелось провести здесь несколько месяцев. А потом сворачивал на Лучников переулок, который, как и Георгиевский храм, находились на месте старого урочища, где в стародавние времена селились умельцы, мастерившие луки для русского воинства.
Воронову хорошо запомнился день пятнадцатого мая тридцать пятого года, когда толпы москвичей валили по Лубянскому проезду к открывшейся станции метро "Дзержинская". Накануне ему удалось побыть в Колонном зале Дома Союзов на торжественном заседании, посвящённому пуску метрополитена. Стоимость проезда сразу установили в пятьдесят копеек, но Сталину не понравилось, первого августа плату снизили до сорока, а с первого октября до тридцати копеек.
По утреннему холодку они быстро доехали до Третьей Кречетовки. Сергей велел остановить эмку у аптеки, мотивируя, что следует переодеться в хебешную форму. Негоже "парадный" мундир вывалять в зеленке, выслеживая Ширяева, да еще, не приведи Господь, потеряешь где-нибудь боевые ордена, что вообще преступлению подобно. Благо здание поселкового совета находилось буквально в четырех шагах, через хозяйственный двор, расположенных рядом продуктового магазина ОРСа и пекарни.
Воронов отрывистой дробью постучал в дверь аптеки. Открыла ему Вероника, она всю ночь, не сомкнув глаз, прождала Сергея, потому выглядела изрядно уставшей и даже осунувшейся на лицо. Женщина, было, засуетилась, намериваясь покормить своего кавалера, но Воронов, крепко обняв ее, страстно поцеловал в губы и повел в свою спаленку. Нет, он не собирался завалить Веронику на постель, какие уж тут "любовные потуги", дорога каждая минута. Сказав, что уже позавтракал и ему срочно нужно по работе, он не стесняясь Вероники, стал переодеваться. Она, так и ничего не поняв, взялась трясущимися руками аккуратно складывать его френч и галифе, еще не зная, куда их окончательно положить. Оправив гимнастерку, Сергей предложил женщине "на легкую дорожку" присесть на кровати. Она села рядом с ним. Ее по-детски широко открытые глаза, с вопрошающей мольбой пронзили его до самого сердца. Она, конечно, понимала, что любимый идет под пули, что он непременно станет рисковать своей жизнью - да, Сергей, он такой.
Воронов видя ее тревогу, приложил все усилия, чтобы успокоить Нику, намеренно шутил, что работа предстоит обыденная - обыски, да дознания. Но женское сердце не обманешь, она хотела верить его словам, но знала внутренним бабьим чутьем, что не все обстоит так просто. И еще, пожалуй, самое главное, - она твердо знала, что Сережа вернется живым, иначе и быть не могло.
К поселковому совету продолжали стягиваться команды местных подразделения: линейщики, городская милиция, солдаты военной комендатуры. Кроме ТОшной полуторки, подошли еще два грузовичка - все ждали распоряжений Воронова. Но, как говорится, - на все Божья воля. И Господь смилостивился...
Прибежал запыхавшийся местный милиционер, он обходил зады Кречетовки и, будучи добросовестным человеком, заглянул на пруд Ясон.
- Что хочу доложить... Встретился мне местный рыбачок, прикормил с вечера местечко... Да, клев плохой... Так он углядел, что какой-то мужик, с сидором за плечами, подался по лесозащитной полосе в сторону речки Паршивки. Он его толком не разглядел, но подозрительный был дядечка...
Все стало на свои места. Ширяев решил пробираться на Староюрьевский тракт, оттуда легче всего пересечь границы области и уйти неизвестно в каком направлении.
Пока немецкий агент не забрел далеко, решили обложить его с трех сторон, благо машины под рукой...
Павлу Гаврюхину поручили заехать с выделенными семью бойцами со стороны деревни Гостеевка, прижать беглеца с северо-востока. Юркову Михаилу предназначалось отрезать путь Ширяеву на юго-востоке, со стороны села Зосимова, ему отобрали девять человек. Лейтенанту Юркову предстояло ехать достаточно далеко, потому без долгих сборов его отрядили не медля. Еще одну машину с комендантским отделением, во главе с младшим лейтенантом Свиридовым направили вслед за Юрковым к месту, где простиралась довольно приличная дубовая роща, отрезая от нее агенту путь прямо на восток. Коли Ширяев поймет, что его сдавили с флангов, возможно рванет в ее сторону, но там ему долго не просидеть, дубраву, вызванные на помощь бойцы строевой части, причешут по всей форме. Троим бравым линейшикам все же велели пойти по стопам Ширяева, от берега пруда вдоль защитной лесополоски. Не факт, но может он заснул там?
Но было одно но. Ширяев матерый враг, он, скорее всего, не подастся на ловушку, устроенную Вороновым. Поняв, что ему не позволят уйти в сторону Старо-Юрьева, обложив с трех сторон, он повернет назад. И, "направит лыжи" не к пруду, а повернет в расположенные с запада от него обширные плодовые сады. Там он может продержаться достаточно долго, собственно говоря, пока не закончатся патроны. А там, или грохнет самого себя, или найдет способ, как улизнуть незаметным. С такого отъявленного злодея всякое станется...
Поэтому, Воронов, с большей частью бойцов, выдвигается к деревеньке Терновка, что стоит на взгорке у речки Паршивки. По левую руку от нее колосятся открытые поля, ограниченные с юга прудом Ясон, по правую руку распростерся яблоневый сад. Добираться до селенья километра три, придется большинству ребят сделать марш-бросок, машин-то уже нет. Четыре же имевшихся мотоциклета оседлали Воронов, ТОшные оперативники и милицейские кинологи с тремя поисковыми псами, один из которых, старый знакомец Сергея - Джульбарс. Воронов не преминул потрепать старого служаку по загривку, Джульба признал Сергея и даже лизнул ему руку.
Дорога в Терновку начиналась в проулке от улицы Садовой, одним концом упиравшейся в угол Плодстроевских садов, другим уходившим далеко на север. Кривуша, так назывался тот порядок из полутора десятка домов, стоящих в неровную шеренгу лишь с одной стороны. Напротив нее располагалась охранная канава садов и высаженная за ней защитная полоса, из уже довольно разросшихся тополей.
Канава, конечно, не являлась серьезным препятствием для любителей полакомиться казенными яблочками, потому совхозное начальство нанимало специальных конных сторожей-объездчиков, от которых было нелегко уйти, даже взрослому, резвому воришке. У объездчиков имелись плетки, изготовленные из вожжей (нагайки им запрещали), ими они немилосердно пороли убегавших от погони любителей чужого. Тех, кто сразу сдавался, то, смотря, сколько набрал яблок, отпускали, отобрав "улов". Мешочников и злостных беглецов вели в контору, штрафовали и сообщали на работу, а если попался ребенок, родителей тоже не жалели. И это было очень плохо, на человеке ставилось несмываемое клеймо. Кроме того у объездчиков имелось ружья, стрелявшие, правда, солью, но использовались они крайне редко, да и то лишь, чтобы взять на испуг особенно наглых. Вся кречетовская шпана, как правило, сызмальства начинали с набегов на яблоневые сады, ну, а потом переквалифицировалось на кражи из вагонов, хотя там можно даже и пулю схлопотать.
В войну справных объездчиков, естественно, забрали на фронт. На их место набрали дедков и инвалидов, в основном пенсионеров из железнодорожной охраны и линейной милиции. Воронов, когда узнал об этом "коленкоре" обрадовался, как-никак весомое будет подспорье в розыске Ширяева, коли тот задумает укрыться в плодовых садах.
Да много чего еще рассказывал сержант Алтабаев, по прибытию в Терновку. И о закладке здешних яблоневых садов, и о посадке защитных тополиных аллей по границам кварталов (с привлечением даже школьников), и о строгих порядках в "Плодстрое". Сады, ко всему прочему, в период сбора урожая, являлись серьезным подспорьем для кошелька кречетовцев - платили с каждого собранного ящика. Сергей слушал и не слышал разговорившегося сержанта, лишь уточнил у него один момент: - "Далеко ли ехать до конторы совхоза?".
Встав на самое высокое место пригорка, оттуда наезженная дорога резко уходила вниз к деревянному мостку через речку, Воронов вгляделся в широко обозримую местность. Внизу, в лощинке на подступах к речушке буйно разросся камышник. ("Там родник", - указал рукой Алтабаев). Дальше за извилистым руслом расстилался кочковатый пойменный луг, явно излюбленное место для пастбищ окрестных стад. Потом начинались поросшие молодым дубняком, высокие приречные холмы. Эти бугры (берег еще доисторической реки) плавно переходили в равнину с широко раскинувшимися колхозными полями. За ними темнела полоска лесного массива. Сержант, приметив взор Сергея, опять подсказал, что лес называется Дубровка, но он совсем небольшой.
Влево, на пригорке раздольно стояли пестрые домики деревушки Терновки, обрамленные купами плодовых деревьев. Воронов обратил внимание, что линии электропередачи там не было, люди жили как встарь - "без света". Вправо начинались Плодстроевские сады, от речушки их широкой полосой отсекали дикие заросли быстро растущих ввысь тополей и осин. Сергей подумал, что если Ширяев повернет на запад, обратно в сторону Кречетовки, то, на первое время, ему удобно будет отсидеться в этих дебрях.
Воронов раскрыл планшет с четким топографическим планом прилегающей местности. Диспозиция им выбрана правильная. С севера, востока и юга немец оказался в надежном мешке. В душе Сергея произошло какое-то волнение, скорее всего это были зачатки уверенности, что Ширяев выйдет прямиком в его сторону, и брать агента придется ему самому, тут уж ничего не попишешь.
Отрядив четверых ребят направо для наблюдения вдоль берега речушки, Воронов закурил, поджидая остальных ТОшников, добиравшихся "на своих двоих". Алтабаев проинструктировал парней на предмет обнаружения агента в зоне засады каждого и подачи соответствующего звукового сигнала, оперативники хорошо знали всю эту механику. Потом сержант, взяв две фляжки, стал осторожно, по росистой еще траве, спускать вниз - к роднику.
Сергей смотрел на родные сердцу русские простенькие пейзажи, а в памяти уже возникла, иссушенная знойным солнцем, каменисто-рыжая земля Испании.
Ему по приезду в столицу Каталонии Барселону предшествовали несколько лет работы в центральном аппарате Особого отдела, который после ликвидации ОГПУ в тридцать четвертом году вошел в Главное управление государственной безопасности НКВД. И как в замедленных кадрах кинохроники перед ним пронеслись физиономии его главных начальников.
Свою работу в Особом отделе Воронов начал еще при Марке Исаевиче Гае. Штоклянд (такова его настоящая фамилия), несмотря на свое еврейское происхождение, не отличался особым, необходимым контрразведчику умом, но благодаря дружбе с Наркомом Ягодой и его заместителем Прокофьевым, почти три года руководил одним из самых важных в структуре органов подразделением. По складу своего характера комиссар Гай оставался истовым политработником, да и вся его предыдущая карьера складывалось на "идеологическом" поприще сначала в Красной армии, потом в войсках ОГПУ. В тридцать пятом (с введением персональных званий) он стал комиссаром госбезопасности второго ранга.
Старшему лейтенант госбезопасности Воронову довелось несколько раз беседовать с Марком Исаевичем на разные темы. Как человеку подчиненному, ему полагалось поддакивать начальству, не спорить, а уж тем паче не конфронтировать с ним. Особо памятными были беседы об изобразительном искусстве. Гай считавшим себя докой в живописи (как-никак окончил до революции Киевское художественное училище), наверное, из национальных предпочтений превозносил мало известных Сергею еврейских художников авангардистов: Шагала, Альтмана, Фалька, что, естественно, смахивало на провокацию, ибо уже вовсю главенствовал соцреализм - детище вождя и Максима Горького. Сергею приходилось изворачиваться как ужу на сковороде: и чтобы не ущемить местечковые чувства Гая, и чтобы не дать тому заподозрить себя в любви к враждебной, упаднической культуре.
Гай и направил Воронова в тридцать втором году опять в Вильно, ставший одним из центров польского шпионажа, диверсии и подготовки повстанческих выступлений на территориях Советской Белоруссии и Украины. Через полтора года (в период структурной реорганизации Особого отдела) Сергей был отозван в Москву. И как имевшего опыт работы на Дальневосточных рубежах, его перевели из четвертого отделения (Прибалтика и пограничные страны Европы) в третье отделение (пресечение деятельности спецслужб Японии, Китая, Турции, Афганистана и Персии).
В ноябре тридцать шестого из Особого отдела был выделен самостоятельный Контрразведывательный отдел ГУГБ (ставший в "целях конспирации" третьим отделом). Гая, называвшего себя и своих сотрудников "жандармами социализма", назначили его руководителем. Но с приходом Ежова перевели с понижением в Иркутск. Где весной тридцать седьмого арестовали, а уже в июне приговорили к высшей мере и расстреляли.
Затем контрразведку возглавил бывший начальник Экономического отдела комиссар госбезопасности второго ранга Лев Григорьевич Миронов (урожденный Каган). Да уж, чрезмерно Генрих Ягода насадил органы своим сиротским племенем.
В апреле тридцать седьмого Миронов возглавил специальную группу НКВД на Дальнем Востоке, направленную для разгрома тамошних право-троцкистских групп, окопавшихся в местном партхоз-активе и в личном составе Особой Дальневосточной Армии. Сергей входил в эту группу, занимался чисто канцелярщиной, и, к своему счастью, на все лето задержался в Хабаровске.
Миронова, уже в Москве в июне того же года арестовали, а в августе тридцать восьмого, как и его предшественника расстреляли, по той же причине - близость к Ягоде и Прокофьеву. Еще до революции Георгий Прокофьев был его сокурсником по Киевскому университету, затем приятели стали соратниками по роду своей работы. Следует отметить, что Лев Григорьевич считался опытнейшим экономистом и дельным контрразведчиком. Он вел сенсационные дела "Промпартии" и инженеров из фирмы "Метро Виккенс". Сталин оценил редкие способности Миронова и начал поручать ему специальные задания, о выполнении которых Миронов отчитывался лично перед ним. Одно время среди сотрудников НКВД даже циркулировал слух, будто "отец" предполагает сместить Ягоду и назначить Миронова на его место. Но по части политических интриг Лейб Гиршевич, несомненно, уступал своему прямому начальнику, да и не обладал столь иезуитским складом ума как Ягода. Так что - "всяк сверчок знай свой шесток".
Сложный был человек, Лев Григорьевич, но показаний на Воронова не дал, видимо считал того мелкой сошкой.
Следующим евреем-начальником стал Владимир Михайлович Курский, имевший только начальное образование, но беспримерное служебное рвение. Ему удалось сделать стремительную карьеру при Ежове, и в апреле тридцать седьмого стать его заместителем. Четырнадцатого июня его поставили начальником КРО, второго июля наградили орденом Ленина, а восьмого июля он застрелился. В правительственном некрологе сообщалось, что "В.М. Курский умер после непродолжительной болезни от разрыва сердца".
Конечно, в кулуарах сотрудники обсуждали весьма странную смерть чекиста столь высокого ранга. Версий было несколько. По одной - Сталин предложил ему в перспективе занять пост Наркома внутренних дел, вместо изрядно поднадоевшего Ежова, ну, и реакция Николая Ивановича последовала незамедлительно. По другой версии - Курский понимал, что и его арест рано или поздно неизбежен, потому и решил загодя покончить с жизнью. Но была еще одна, лишь для узкого круга лиц, версия. Якобы восьмого июля Курский, оставив засекреченное до сих пор письмо, неожиданно покончил с собой. И еще, накануне своей гибели он проводил личный допрос Осипа Ароновича Пятницкого, одного из главных руководителей Коминтерна и до тридцать шестого заведовавшего его разведкой - Отделом международных связей. Не нужно говорить о том влиянии, которое имела эта организация по всему миру. Вполне вероятного, что Пятницкий выдал "страшные" секреты международной деятельности ВКП (б), которые комиссару третьего ранга заведомо "не положено знать"...
Сергей практически не знал Курского, вознесшегося при Ежове, да и не соприкоснулся с ним в его кратковременную бытность начальником КРО.
Четвертый, на памяти Воронова, еврей, возглавивший третий отдел госбезопасности Александр Матвеевич Минаев-Цикановский (Шая Мошкович Цикановский) - комиссар госбезопасности третьего ранга. Бывший эсер, отбывший восемь лет царской каторги, он работал в органах с восемнадцатого года. География его чекисткой деятельности распростиралась практически по всей стране: Украина, Северный Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сталинград и, наконец, Москва. Он так и остался исполняющим обязанности начальника отдела, приказ об утверждении его в должности так и не был согласован Ежовым в высших партийных инстанциях. Этот кудрявый очкарик стал ближайшим соратником Ежова, который вместе со своим шефом активно включился в реализацию Постановления Политбюро ЦК ВКП (б) от первого августа тридцать седьмого года.
Пункт "три" закрытого Постановления Воронов знал наизусть: "Поручить т. Ежову установить общее наблюдение за работой Разведупра, изучить состояние работы, принимать по согласованию с Наркомом неотложные оперативные меры, выявить недостатки Разведупра и через две недели доложить ЦК свои предложения об улучшении работы Разведупра и укреплении его свежими кадрами".
И уже двадцать первого августа, были расстреляны тридцать восемь человек, осужденных в "особом порядке". В основном это были: руководители разведки РККА (такие зубры, как Артузов, Штейнбрюк, Карин); ответственные работники ИНО и его зарубежных резидентур (практически разгромлена Берлинская - старшего майора Бориса Гордона тоже расстреляли). Начальника Разведупра Яна Карловича Берзина первого августа сняли с должности и оставили за штатом Наркомата обороны.
Вот почему Воронов не особенно удивился, когда в воскресный день двадцать третьего августа его срочно вызвал Цикановский. Именно по его приказу Воронова отозвали с Дальнего Востока, еще до прибытия туда Генриха Люшкова, нового начальника Управления НКВД по Дальнему Востоку. Тот косо смотрел на Сергея и в КРО это видели. Чуть позже Воронов узнал, что лично Сталин означил обязанности Люшкова, в связи с начавшейся военной интервенцией Японии против Китая. Но этот негодяй не оправдал доверия вождя. Наворочав в Приморье грязных дел, узнав о собранном на него серьезном компромате, он в июне тридцать восьмого года бежал в Маньчжурию и перешел к японцам, сдав многих наших агентов.
Александр Матвеевич начал разговор издалека. Стал пространно рассказывать о проникновении иностранных агентов и троцкистов в Коминтерн, Коминтерн молодежи (КИМ), Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн), МОПР и другие международные организации иностранных коммунистов и политэмигрантов - КРО основательно занимался этими вопросами. Сергей даже с опаской подумал, что его хотят заставить заниматься этой тягомотиной. Но, не так прост был пятидесятилетний еврей Шая Мошкович. Он, лавируя на ходу, плавненько свернул разговор на тему интернациональных бригад в Испании, мол, какого там только нет сброда. Наши люди и испанские товарищи с ним плотно работают, но, естественно, рук на все дела не хватает. Воронов никак не мог смекнуть, куда клонит начальник? И, вот тогда, Александр Михайлович и выложил все карты.
Вкрадчивым голосом Цикановский поведал Сергею об крупных деятелях Коминтерна латыше Вильгельме Георгиевиче Кнорине (арестованном в июне тридцать седьмого) и Осипе Ароновиче Пятницком (арестованном в июле). Наложивший на себя недавно руки Курский как раз вел дело последнего. Эти арестанты признались в создании троцкистской организации в партиях Коминтерна и даже в подготовке покушения на Лазаря Кагановича. Но, не они составляли интерес Цихановского. Тут и всплыл Иван Петрович Степанов (болгарин Стоян Иванов) советский представитель Коминтерна в Испании, участник восьми пленумов исполкома и двух конгрессов Коминтерна, известная и авторитетная в определенных кругах личность.
- Венгр Бела Кун показал на допросе, что Степанов-Лебедев входил в число членов "контрреволюционной организации Пятницкого - Кнорина". Так, что делайте выводы товарищ старший лейтенант!
Воронов совсем мало знал об этом человеке, но начальник КРО успокоил его:
- Вот, оно в толстенькой папочке - полное досье на Ивана Степанова, он же Стоян Иванов, Дмитрий Лебедев, Лоренцо Ванини, Жан Шаварош, Пьер Бернар, в Испании теперь находится под псевдонимом Морено. Работает очень продуктивно. Не без его участия, после майского мятежа леваков в Барселоне, Ларго Кабальеро на посту председателя Совета министров сменил Хуан Негрин, а также изрядно потрепаны троцкистская "Рабочая партия" и оголтелые анархистские организации. - Цикановский, сделав заговорщицкую мину, пристально вгляделся в Сергея через круглые стекляшки очков. - Но эти кровавые разборки между вчерашними союзниками нанесли серьезный удар по авторитету правительства Народного фронта, и тем самым укрепили позиции мятежников. Выходит, что-то пошло не так...
Воронов ощутил неимоверный груз, внезапно свалившийся на его плечи. Он лишь старший лейтенант, зачем его посвящают в такие архисложные дела. Совсем не по чину, вполне вероятно, хотят сделать разменной монетой в чьих-то подковерных играх.
Но Александр Матвеевич продолжил деловым тоном, как на обычном инструктаже, четко и выверено:
- В правительстве Испании, ее силовых структурах, да и вообще, всеми делами республиканцев заправляет Иностранный отдел - седьмой отдел Слуцкого. А конкретно - рулит Александр Михайлович Орлов (в кадрах значится как Лев Лазаревич Никольский, а по рождению - Лейба Лейзерович Фельдбин). - Цикановский явно недолюбливал этого человека, да и Воронов, хотя и шапочно знал майора, был наслышан о нем. - Орлов наш резидент в Испании, парень хоть куда! Он отлично зарекомендовал себя и во Франции, и в Англии, и в Австрии, теперь цепко держит Иберийский полуостров. Но им займется другой сотрудник. - Сергей насторожился. Выждав самую малость, Цикановский резюмировал, - Нарком, в свете недавнего постановления Политбюро о разведывательной деятельности, поручил мне обеспечить работу контрразведки НКВД в Испании. Главной задачей являются отнюдь не иностранные волонтеры, а наши советские представители: резидентуры наркомата внутренних дел, Разведупра РККА, ну и, естественно, Коминтерна. - Он усмехнулся. - Доверяй, но проверяй! Эта старая мудрость - основа чекисткой деятельности. А уж если быть до конца честным, то верить никому никогда нельзя. Сам прекрасно знаешь, - и завершил фразу ударом ладони по столешнице.
Воронову поручалось выявить все компрометирующие факты о деятельности Степанова и остальных представителей Коминтерна, не только в официальных учреждениях Барселоны, но и среди наших добровольцев, и непосредственно в частях интербригад.
И еще не маловажный фактор. Абрам Аронович Слуцкий - начальник Орлова получил строгий наказ Ежова, бригаду КРО обходить стороной, и "Боже упаси", коли "Швед" (Орлов) полезет в ее дела. А, конечно, он захочет, но как говорится "на всякую хитрую жопу есть "прибор" с винтом". К слову, Цикановский не преминул добавить, что дело, к которому приобщен Воронов особой государственной важности, ответственность огромна, но и права будут чрезвычайными.
Получив некоторые вводные инструкции, положив в портфель "особую" папку, Воронов был препоручен человеку, который предоставил ему всю имеющуюся в отделе документацию о сложившейся ситуации в Испании. Ему дали три дня для изучения всех нюансов этой обстановки, знали, что память у старшего лейтенанта отличная, да и аналитические способности выше всякой похвалы.
Первым делом Воронов принялся изучать обширное досье Ивана Петровича Степанова - болгарина, урожденного Стояна Минеевича Иванова, рождения девяностого года прошлого века. Дело видного коминтерновца изобиловало детальными подробностями, иные столь "убийственного характера", что лучше держать их на замке даже для самого себя. Его сотрудничество с ОГПУ, а затем с НКВД, его внедрение в среду оппозиционеров (зиновьевцев и троцкистов), были просто семечками по сравнению с его нелегальной деятельность в Европе под различными псевдонимами.
В двадцать восьмом Степанов нелегально находился в Мексике и Центральной Америке. Был арестован в Гватемале и выслан в Германию. Участвовал в VI конгрессе Коминтерна, позже возглавил секретариат Романских стран, параллельно работал в Латиноамериканском секретариате Коминтерна.
И вот именно с этого года прослеживается его работа по "испанской тематике". В октябре в Москве состоялась Латиноамериканской конференции, Степанову было поручено составить предложения для выработки директив Коминтерна по Испании. Его анализ в принципе был правильным, несмотря на некоторые сугубо личные предпочтения, он предрек в стране в недалеком будущем "гражданскую войну".
В тридцать втором году Степанов посетил Испанию в составе делегации ИККИ, которую возглавлял аргентинец Викторио Кодовилья. Он принял участие в разгромном пленуме компартии Испании, низложивших ее руководителей, не хотевших работать по указке Коминтерна (потому и обвиненных в сектантстве) и избравшем генеральным секретарем ЦК КПИ Хосе Диаса.
Степанов принимал участие во всех пленумах ИККИ, включая последний - XIII, был делегатом VII конгресса Коминтерна, а с тридцать пятого работал референтом в секретариате Дмитрия Мануильского, а с марта тридцать шестого в секретариате Андре Марти.
В январе тридцать седьмого его под видом бельгийского гражданина Бернара Пьера отправили в погрязшую в ожесточенной внутренней войне Испанию. Москву не устраивал председатель республиканского правительства социалист Франсиско Ларго Кабальеро, была принято решение о необходимости его замены на другого социалиста - Хуана Негрина, занимавшего пост министра финансов. Негрин видел единственное спасение страны в тесном сотрудничестве с Советским Союзом. Однако лидер испанских коммунистов Хосе Диас противился смещению премьера. Степанов (Морено) и другие советские представители всей силой давили на Диаса и его приверженцев, принуждая их к смещению Кабальеро.
В мае произошли известные события в Барселоне - столкновения между бойцами правящей Объединенной социалистической партии Каталонии и отрядами анархистов и Рабочей партии марксистского объединения (ПОУМ), возглавлявшейся одним ил лидеров Профинтерна Андре Нином, бывшим секретарем Троцкого, высланном в тридцатом году из СССР с русской женой и детьми. Степанов регулярно информировал свое руководство о состоянии дел, делая постоянный акцент в приверженности ПОУМ троцкизму, а также, что она "...является филиалом шпионского аппарата генерального штаба Франко, организацией агентов гестапо и агентов Муссолини, организацией, в ряды которой входит также и агентура Интеллидженс сервис и французской охранки..."
Семнадцатого мая Франсиско Ларго Кабальеро на посту председателя Совета министров сменил Хуан Негрин. Менее чем через месяц ПОУМ была запрещена и почти весь состав ее ЦК арестован. Такая же участь постигла и главарей анархистских бригад.
В субботу двадцать девятого августа Сергей Воронов ступил на просторную платформу под сень стеклянных дебаркадеров Парижского вокзала Барселоны. Он быстро прошел через входную арку (Entrada Fndens) в трехкупольный вокзальный зал. Огромные круглые часы на торцовой стене над входом в ресторан показывали девять тридцать пять. Первое, что поразило Сергея, так это совершенное отличие от слышанного им от товарищей, побывавших в Барселоне в прошлом году. Сергей рассчитывал увидеть революционный город, в котором царили идеи равенства и братства, и отсутствовал всякий намек на социальное неравенство. Но действительность не оправдала его надежд, революционным духом здесь даже не пахло. Он попал в чисто буржуазный мир, сродни виденного им в Варшаве, Берлине и Париже (пунктам пересадки по пути его следования). Нарядно одетые, словно напоказ, горожане, обилие полицейских в голубой униформе, фланирующие щеголеватые офицеры в ладно скроенных приталенных френчах, множество дорогих автомобилей, шикарные витрины ресторанов и торговых заведений. Исчезли из речи людей обращения camarada (товарищ) или amigo (приятель), теперь везде звучало любезно-вежливое "сеньор". В то же время его насторожили нищие, просящие подаяние, и длиннющие очереди, выстроившиеся у продуктовых магазинов в жилых кварталах. Часто встречались нехоженые люди, с явным признаком военных ранений, ему пояснили, что это ополченцы, прибывшие в отпуск, но по политическим признакам не принятые в Народно-республиканскую армию. Сергею поясняли, что ополченцы вояки никудышные, апломба и высокомерия им не занимать, как и сопутствующей тому лени и всякому отсутствию дисциплины. Но он знал, что именно эти добровольцы в первый год войны удержали линию фронта республики, несмотря на все доставшиеся им лишения и тяготы. Естественно, на домах уже отсутствовали черно-красные флаги анархистов и алые стяги с серпом и молотом и буквами P.O.U.M.. В большинстве пестрили полосатые каталонские "эстелады", часто встречались красные полотнища коммунистов и портреты Сталина, реже вместе с Лениным.
Выйдя через просторные вокзальные ворота (иначе и не назвать) на проспект Маркес Аржентера (он довольно подробно изучил схемы и планы города) Сергей огляделся. Напротив вокзала красуются ухоженные торцы пятиэтажек, уходящих фасадами вглубь квартала. По правую руку - видны скульптуры у входа в зоологический парк, по левую - высится колонна с белым ангелом фонтана Нинью. Ему в левую сторону.
К нему подбежал водитель ближайшего такси:
- А донде киэре ир эль сеньор (наверное, куда изводите ехать)?
Сергей еще плохо знал испанский (начал учить его с полгода назад), но считая, что немецкий ближе к романским языкам, ответил по-немецки:
- Нotel Suiso im gotischen Viertel, - отель и готика слова вполне понятные, даже дураку.
- Энтендидо, сеньор, суйса эн вия Лайетана, сьентесе, - таксист сделал приглашающий жест.
И они помчали, ловко лавируя среди потока разномастных автомашин и даже совсем древних пролеток (или, как там у них). Обогнув белокрылого ангела, с многофигурной композицией у подножья, они выехали на широкий бульвар с пальмами. Водитель постоянно комментировал местные достопримечательности. Сергей понял, что они на проспекте Изабеллы. Лихой поворот направо, слева величественное здание с двумя башнями. Почтамт - сообразил Сергей, хотя слова водителя звучали совсем иначе. Его все больше и больше поражала архитектура окружавших его строений. Лихой разворот налево, таксист резко затормозил возле длинного пятиэтажного дома с маркизами на первом этаже.
Су отель, сеньор! - понятно, приехали...
Дешевый номер на четвертом этаже была заказан им еще в Париже, там же он поменял свои франки на песеты по совсем низкому курсу. Так начался его первый день в Барселоне, он вспомнил все как в яви.
Завалившись на мягкую двуспальную кровать, закусив еще французской снедью, он проспал бы верно, часов до пяти. Но где-то около полудни в его номер вкрадчиво постучали. Пришлось приоткрыть дверь. Худенький коридорный, извинившись, сообщил, что к нему пришли гости. Сергей не успел ничего возразить, как посыльного отодвинули и в дверной проем уже протиснулся плотный господин в кепи, следом за ним вошла женщина в сером суконном платье.
Воронов начал догадываться о цели их бесцеремонного визита. В его положении лучше всего было держать себя в руках.
Крепыш что-то сказал по-испански, женщина перевела на немецкий язык. Действительно к нему явились сотрудники полиции с целью выяснения его личности.
- Оперативно работают, - подумал Сергей, - даже переводчицу разыскали.
Документы Воронова были в полном порядке, выправлены на польского гражданина Витковского, уроженца города Вильно. Но, что-то пошло не так... Его пригласили проследовать в полицейский комиссариат. Возражать было бесполезно, за открытой настежь дверью ошивалось двое дюжих молодчиков.
Сергей был наслышан о полицейском произволе в Барселоне, о повальных арестах и внесудебной расправе над поумцами и анархистами, полиция не щадила даже интербригадовцев, воевавших в их частях на фронте. О консульской защите и речи быть не могло. Самому же оказаться в роли подозреваемого, а затем и арестанта, удовольствие, как говорится, ниже среднего. Сергей не исключал вероятность, что его сразу бросят за решетку, а там просто прикончат. Но кто стоит за всем этим? Люди Орлова в барселонской "охранке" или это самодеятельность местных секретных служб, подчиненных недавно созданной "SIM" (службе военной информации) или "Seguridad" (Генеральной дирекции безопасности).
Александр Матвеевич Цикановский никогда не стал бы руководителем КРО, без умения "подстелить соломки" в особо важных случаях. Поручением Ежова он не мог манкировать. Потому для Сергея были проработаны несколько случаев страховки от "безалаберных" испанцев.
Воронов, прокрутив сложившуюся ситуацию, решил воспользоваться связями КРО в СИМ. Этот политический полицейский корпус был создан девятого августа тридцать седьмого года. И еще не успел выскользнуть из рук его создателя министра обороны Индалесио Прието Туеро и начальника СИМ Анхеля Диаса Баса (люди Орлова еще не имели на них влияния), но КРО НКВД успел раньше плотно поработать с ними.
Воронов, еще не дойдя до стойки администратора, потребовал у полицейских связать его по телефону с руководством СИМ в Барселоне. Переводчица недовольно перевела. Глаза старшего полицейского недоуменно забегали, парень понял, что может попасть впросак, потому не стал перечить. Разговор шел по-немецки, полунамеками, но уже через полчаса Воронова увел в его номер довольно молодой, франтовато одетый сотрудник СИМ, отставив полицейских с носом.
Франт (так и остался инкогнито) был личным порученцем Диаса Баса, курировал становление СИМ в Барселоне. Сергею пришлось достать из потайного кармашка своего кофра некий мандат, с печатями и подписью самого министра, делающего его персону неприкосновенной. Испанец не стал задавать Сергею лишних вопросов, малый оказался с понятием. Он дал ему несколько телефонных номеров с именами сотрудников (для страховки от подобных случаев), они расстались по-приятельски, пожелав друг другу здоровья и плодотворной работы.
О продолжении сна уже и не было речи, Сергей решил прогуляться по старому городу. Выйдя из отеля, он по узкой улочке прошел к площади Святого Якова, мощеной серой брусчаткой. Где, друг против друга, красуются барочные дворцы женералитета (правительства провинции) и аюнтамьенто (ратуши) Барселоны. Рассмотрев статую Святого Георгия (покровителя Каталонии) над входной аркой в здание правительства, он свернул в темный проулок с нависшим над прохожими манерно-резным "Мостом вздохов". Немного пройдя в сторону, он оказался у апсиды кафедрального собора Святого Креста и Святой Евлалии, выложенной почерневшими тесанными каменными блоками. Обогнув слева собор, оказавшись уже на площади де ла Сеу, Сергей залюбовался великолепием готического фасада этого чудесного храма.
Он знал, что это единственное культовое сооружение города не подвергшееся революционному вандализму. Практически все церкви Барселоны были разграблены (многие даже сожжены и порушены), мощи святых выбрасывали на улицу под улюлюкивание восторженной толпы. Знакомые печальные картины - копия наших русских событий. Самые боголюбивые в мире нации (католическая и православная) в диком безумии не щадили своих святынь. В каком же умопомрачении они оказались? И еще Сергей знал, что испанская церковь была самым щедрым опекуном обездоленного люда, и что в республиканских госпиталях практически не оказалось среднего медицинского состава, ибо обязанности сестер милосердия в Испании всегда исполняли монахини. Революционный террор республиканцев против католической церкви даже превзошел российские масштабы. А вот собор Святого Креста, анархисты, безраздельно владевшие Барселоной почти полгода, пощадили, говорили, что его ажурные башни их чем-то заворожили...
Далее он решил выйти на Лас Рамблас - главную улицу города, но заплутал в извилистых улочках готического квартала, и внезапно оказался перед черным обгоревшим остовом собора Санта Мария дель Пи (Божья Матерь из сосны). В древности, должно, деревянный, а теперь искусно ваянный из камня, но, увы, не пощаженный огнем, собор представлял собой гнетуще печальное зрелище. Огромна витражная розетка над входной стрельчатой аркой являла собой зловещую черную дыру, словно ведущую в преисполню. Только обглоданный палец колокольни, будто указующий перст, взывал к небу. Сергей удрученно покинул закопченные площади Ориоль и дель Пи, и через три минуты вышел на оживленную, почти празднично изукрашенную Рамблу.
Чем больше Воронов находился в Барселоне, тем более понимал что ему уготована участь некоей разменной карты, его судьба напрямую зависела от результата интриг в Коминтерне, а более того - от их конечной оценки в ЦК ВКП(б) и лично Сталиным. Начались репрессии против видных коминтерновцев, лидеров европейских коммунистических партий.
Он уже знал, что прибывший в июле в Испанию секретарь ИККИ Пальмиро Тольятти подверг жесткой критике представителей Коминтерна Кодовилью и Степанова, обвинив их в ослаблении Народного фронта, возникшего из-за разлада коммунистов и социалистов. Но, в то же время военный советник Берзин, военный атташе Горев, торгпред Сташевский, которые информировали вождя о том же самом, были арестованы, да и не только они...
Как тут себя повести? И Воронов избрал "затяжную" тактику, понимая, что поспешно принятые выводы и объявление их руководству к хорошему не приведут. Своей задачей он видел лишь сбор компромата на работников Коминтерна, действующих в ту пору в Барселоне. Сергей постепенно наладил широкий круг общения с испанскими товарищами и бойцами интербригад. Языковая среда способствовала прогрессу овладения им испанским языком, он стал понимать, о чем говорят люди, хотя свои мысли доносил до них еще с трудом. Но всему свое время... Так вот, он аккуратно собирал разрозненную информацию, а порой даже и сплетни, прежде всего на главную коминтерновскую "тройка": аргентинца Викторио Кодовилью (Медина), венгра Эрне Гере (Педро) и Степанова (болгарина Стояна Минева - Морено). Нарыл он кое-что и на военных советников Коминтерна - австрийца Штерна, венгра Ясса, итальянца Видали, немцев Штальмана и Цайссера ну и других менее значимых представителей ИККИ. Сведения без всяких комментариев отсылал в Москву.
Не доверяя агентам явочной квартиры, он на черном рынке запросто приобрел два американских Браунинга "Хай-Пауэр" под люгеровский патрон 9Х19. Защищенный мандатами СИМ, он чувствовал себя в относительной безопасности. Но знал наверняка, что столкновение с людьми Орлова неизбежно, хотя тот имел приказ Слуцкого обходить Воронова стороной. Оно и понятно, Орлов всеми правдами и неправдами хотел защитить свою шкуру, а человек НКВД, неподвластный ему, да еще не известно с каким заданием центра, естественно, представлял для него серьезную опасность. Проще ликвидировать его, сославшись на революционную неразбериху - вот почему Сергею приходилось тщательно конспирироваться, к тому же здесь обитал известный "ликвидатор" Наум Эйтингон (Котов). Вот уж эти норовистые живчики-евреи!
Готический квартал Барселоны был, конечно, гораздо больше виленского старого города, но Сергей вскоре хорошо освоился в нем и практически не опасался слежки. Там у него появились две съемные комнатушки, в которых при необходимости он мог залечь на долгое время. Их владельцы (книготорговец Мануэль Семпере и вагоновожатый Габриэль Родригес), не считались коммунистами или анархистами, но были не склонны к доносительству, ибо презирали любую власть над собой.
После общения с людьми разных политических взглядов: рядовыми гражданами, чиновниками, партийными функционерами, военными, интербригадовцами, - у Воронова выстроилась ясная картина майских событий в Барселоне. И уже ничто не могло ее поколебать.
Непосредственным поводом к тем боям стал правительственный декрет о сдаче всего личного оружия, направленный против анархистов. В то же время, полиция (не связанная с политикой, да и профсоюзами) была вооружена до зубов. Стало очевидно, что далее последует захват всех ключевых сфер деятельности в Барселоне, контролируемых конфедерациями труда анархистов.
Третьего мая полицейский отряд, под руководством генерального комиссара коммуниста Саласа, посланный каталонским министром безопасности Айгуаде, попытался захватить Центральную телефонную станцию Барселоны на площади Каталонии. "Телефоника" с начала революции находилась под рабочим самоуправлением, ее охрана и персонал не повиновались и оказали сопротивление. Их поддержали вооруженные анархо-синдикалистские слои трудящихся, к которым присоединилась милиция ПОУМ. Они закрепились в рабочих кварталах, в то время как полиция и силы, верные коммунистам и каталонским националистам, удерживали центр Барселоны. Стихийно вспыхнула всеобщая стачка, в городе сооружались баррикады и начались уличные бои.
Однако лидеры анархистов и ПОУМ не стали предпринимать решительных действий, в опасении краха "антифашистского единства". Береговые батареи в Барселоне находились под контролем анархистов, они могли запросто открыть огонь по штабам коммунистов и правительственным зданиям. Военное ведомство в Женералите не вмешивалось в конфликт, анархистские ополчения на фронте Уэски были остановлены секретарем по обороне в каталонском правительстве анархистом Мануэлем Молиной. После переговоров пятого мая бои были прекращены.
Но уже шестого мая центральное правительство для "восстановления порядка" направило в Барселону из Валенсии шесть тысяч штурмовых гвардейцев. Начались обыски на улицах и в домах, конфискация оружия, и сплошные аресты членов ПОУМ и боевиков-анархистов.
Следует понимать, что влияние компартии в Каталонии было невелико, ведущую роль там играли националисты, анархисты и поумовцы. Поэтому главной целью, которую преследовал СССР (и КПИ Испании) было ослабление, а затем и ниспровержение Женералитета, по сути, ставшего правительством суверенного государства. Ларго Кабальеро - испанский премьер являлся противником подобных мер, он считал, что фашизм может победить только объединенный Народный фронт, потому был сторонником компромисса с анархистами и ПОУМ. В чем и поплатился... Семнадцатого мая его сместили с поста премьера, а конфедерации анархо-синдикалистских профсоюзов вытеснили из состава центрального и каталонского правительств. Испанский кабинет, при полной поддержке коммунистов, возглавил социалист Хуан Негрин.
Но все же в Москве понимали, что ради устранения оппозиции в республиканском лагере, сильно ослабили боеспособность народной армии и ополчения, многие подразделения на фронте были просто деморализованы, тем самым укрепив позиции мятежников. Решили в свою очередь отыграться на коминтерновских представителях в правительстве и воинских частях.
Тольятти настоял перед ИККИ об отзыве в сентябре-октябре большинства его советников из Испании. Кодовилья был направлен в Париж для организации кампании в поддержку республики, Степанов же оставлен при ЦК объединенной социалистической партии Каталонии. Оставшиеся в стране коммунисты-интербригадовцы были подчинены отделам партии по работе с иностранцами. Коммунистическая партия Испании, наконец, получила долгожданную самостоятельность. Руководство Коминтерна теперь не принимало принципиальных решений по проблемам Испании и политике КПИ без участия ее представителей.
За время своего нахождения в Барселоне Воронов всей душой прикипел к семейству Семперо, обитавшем в старинном, слепленном с другими, доме, поблизости от церкви Святого Августина. Их книжная лавка находилась на первом этаже, из нее помимо парадного и черного, тоже был ход в семейное жилище, что было очень кстати для Сергея. В магазине заправлял седовласый усач Мигель, ему помогал сын Даниэль, девятнадцатилетний малый, чудным образом избежавший мобилизации. Жена Мигеля Изабелла - женщина редкой, но какой-то траурной красоты, редко появлялась на людях, но зато ее кулинарные способности были выше всякой похвалы. Иногда Сергею случалось проводить целый вечер в их обществе, в теплой домашней обстановке. Его немного удивляло, что Мигель обращается к своей супруге словно к высокородной грандессе, будто в чем-то виноват перед ней, какая-то недосказанность сквозила в их отношениях. Потом он узнал, что Изабелла любила другого мужчину - известного писателя, сгинувшего во Франции в Большую войну, и вышла за Мигеля, который с юности обожал ее - красавицу с улицы дель Оспиталь. Похоже, такая участь грозили и их отпрыску. Даниэль безнадежно был влюблен в белокурую гордячку по имени Беатрис, актрисульку из ближайшего театра Ромеа, ставящего постановки на каталонском языке.
Его так же поразил и их небольшой букинистический магазин, в котором зачастую встречались экземпляры редкостных книг. Случалось, даже известные всей Испании люди забредали сюда в поисках нужного раритета, букинист порой называл их имена, да Воронов уже не помнил чьи. Как-то Мигель, когда Сергей рыскал на дальних полках, толкнул его в плечо, призвав обратить внимание на высокого человека в роговых очках, с черной шевелюрой и густыми усами. Потом он назвал его - Эрнест Хемингуэй, впрочем, это имя мало, что тогда говорило Сергею. Но одно он знал наверняка: и Михаил Кольцов (Моисей Фридлянд) и Илья Эренбург, будучи в Барселоне порой наведывались в этот магазинчик, слава Богу, что их пути там не пересеклись.
Марсель и его сын Даниэль были людьми весьма открытыми, лишенными всяких подозрительных замашек. Но их мать и жена была им полной противоположностью. Отличаясь немногословностью и явно скрытым характером, она по-своему заинтриговала Воронова. А уж когда он стал замечать ее частые долгие отлучки из дома, то решил за ней проследить.
Как-то вечером Изабелла, одетая во все черное, шмыгнула с черного крыльца и направилась в сторону Рамблас, Сергей в отдалении последовал за ней. Женщина шла быстро, не оглядываясь, выйдя на бульвар, она повернула не в сторону рынка Бокерия (как он предполагал), а в сторону театра Лисео. Он шла по тротуару вблизи стен зданий, он таился за газетными киосками и цветочными ларьками, расположенными в бульварной части улицы. Так они вышли на площадь с высоченной колонной, увенчанной статуей Христофора Колумба. Изабелла торопливо миновала пешеходный переход у памятника, и спустилась по ступеням к набережной внутреннего порта. Она долго стояла у кромки парапета, пристально вглядываясь вдаль, на башню Святого Себастьяна, конечную станцию канатной дороги, или еще дальше за мол, где раскинулось море... К ней никто не подошел... Спустя полчаса, она резко повернулась и быстрой походкой направилась обратной дорогой. Сергей понял - женщина тоскует о любимом.
В четверг двадцать восьмого октября в Барселону из Валенсии прибыло правительство Хуана Негрина. Соответственно в город, ставший временной столицей Испании, переехали партийные, армейские и полицейские штабы. Многие советские советники, в том числе и Степанов, были размещены в большом отеле Континенталь на Рамблас, в двух шагах от площади Каталонии, где находились основные правительственные и партийные учреждения.
После практического устранения Коминтерна от основных испанских дел, Воронов счел свою миссию исчерпанной, ну, и естественно, соглядатайство за Степановым счел излишним. Тем более, тот работал теперь в плотной связке с Пальмиро Тольятти, и рано или поздно, охрана которого вышла бы на подозрительного субъекта, совавшего свой нос в дела секретаря ИККИ, человека весьма близкого Сталину.
Но просто так, отойти от порученного задания было крайне сложно, и Воронов рассчитал некую многоходовку. Одним из этапов которой должен стать личный контакт со Степановым. Последствия были непредсказуемыми, но Сергей считал, что отыщет способ вывернуться. Он выследил, что болгарин, как правило, столовается в ресторанчике Евкалиптус - на улочке Бонсуксес, напротив своего отеля. Его, как важную персону, постоянно охраняли два агента СИМ. Сергею пришлось выйти на Анхеля Диаса - начальника спецслужбы, который без проволочек устроил это "свидание".
В теплый ноябрьский вечер, Воронов, одетый в ладно сшитую тройку, при шляпе переступил низкий порог ресторанчика. Болгарин обедал в одиночестве. К Сергею метнулся расторопный парень, с явно заметной портупеей под пиджаком, но услышав пару условленных фраз, он сделал знак своему напарнику и они, как ни в чем не бывало, уселись за соседние от Степанова столики.
Вороной раскованной походкой подошел к представителю Коминтерна, по-немецки, деликатно попросил разрешения присесть напротив. Степанов метнул взгляд на своих охранников, но те демонстративно смотрели в противоположные стороны. Коминтерновец, почувствовав неладное, весь сжался, его высокий лоб покрылся испариной. Воронов же, представившись корреспондентом солидного берлинского издания, намеренно назвав визави "Иваном Петровичем", попросил того о кратком интервью. Сергей уж толком не помнил, что за вопросы он задавал, на его взгляд уж слишком безобидные, но болгарин, опуская плечи все ниже и ниже, отвечал с заметным косноязычием. И вдруг, как-то истерично встрепенувшись, он зашептал на русском языке:
- Товарищ, прошу Вас, не губите меня. Я знаю, что за мной присматривают органы. Знаю, Вы - не человек Орлова. Прошу Вас о пощаде, не говорите там... - плохо обо мне. Я честный коммунист, я ни в чем не виноват, - и шмыгнул носом. - Посмотрите, пожалуйста...
И он достал из внутреннего кармана фотокарточку. На который была изображены полная женщина и две девочки, по возрасту - десяти и семи лет.
- Это жена и мои дочурки, они погибнут без меня..., - в глазах Ивана Петровича стояли слезы.
- Не бойтесь, - прошептал Воронов одними губами, - все будет хорошо. - Откланялся и быстро покинул ресторан.
В своей шифровке в центр, он еще раз подробно обосновал мотивы отсутствия смысла слежки за коминтерновцами. Сергей охарактеризовал Степанова, как человека обладающего острым политическим чутьем и завидной работоспособностью, но не имеющего сильной воли и попадающего под влияние психологически сильных личностей, таких как Марти, Кодовилья, а теперь Пальмиро Тольятти.
Воронов не хотел отзыва на Родину, а наоборот просил перевести его в боевую часть, по-настоящему желая сражаться на фронте. Он прекрасно знал, что в Народной армии не хватает особистов его квалификации, да и начальству так гораздо сподручней.
Как ни странно, руководство вняло его просьбе. И в конце ноября он был назначен начальником особого отдела Пятого армейского корпуса Маневренной армии, временно расквартированного под городком Фортанете. По ряду обстоятельств, ему присвоили довольно высокое в республиканской армии звание майора, comandante по-испански (шеврон с красной звездой и одной широкой желтой полоской). Командиром корпуса был тридцатилетний подполковник Хуан Модесто (Хуан Гильото Леон), коммунист, еще в тридцать третьем году возглавивший в Мадриде коммунистическую милицию (МАОС). Модесто - воистину легендарный командир Народной армии, он участвовал во всех главных военных операциях республиканцев. Простой рабочий лесопилки - в конце войны стал генералом и командующим Центральной армией Республики. Естественно, Хуан очень обрадовался, что его корпус станет опекать кадровый советский контрразведчик. Комкор даже "поставил на место" своевольных командиров дивизий, таких как Энрике Листер и Кампесино (Валентино Гонсалес), с недовольством воспринявших назначение в корпус человека со стороны.
Командование Народной армии готовило операцию на Арагонском фронте, где под Теруэлем (главным городом Восточного Арагона) образовался длинный выступ мятежников в сторону Валенсии, грозящий рассечь территорию, подконтрольную республике. В прилегающих районах происходила значительная концентрация республиканских формирований. Казалось бы, в предстоящих сражениях необходима полная сплоченность всех сил, но министр обороны Прието счел неуместным участие интернациональных бригад, и они покинули линию фронта. Дивизии республиканцев пополнялись за счет мобилизации гражданского населения, само собой изобилующей агентами фалангистов. Причем в действующие войска стали поступать даже уголовники, содержавшиеся ранее в тюрьмах, под обещание сражаться за республику. Естественно, особистам "через край" хватало работы с подобной разношерстной публикой.
Поздняя осень стояла холодная, уже начались заморозки. Были большие проблемы с теплым обмундированием бойцов. Появились первые обмороженные с окрестных перевалов. А в начале декабря выпал снег, довольно редкий для этих мест.
Сергей даже толком не смог ознакомиться с маленьким городком, тесно застроенным бело-рыжими домиками, выцветшими от яркого солнца. Но он все же зашел в местную, порядком ободранную, "Церковь Очищения", с прекрасными резными вратами. Годом раньше анархисты превратили ее в конюшню, теперь малочисленные горожане в меру сил пытались обустроить это обезображенное революцией святилище. Сергей присел на обглоданную церковную скамью и оглядел гулкое церковное пространство. Особенное его внимание привлек мраморный, богато декорированный, давно золоченый алтарь - прямо напротив входных врат. В центральной, большой нише - прекрасно сохранившаяся скульптура Богоматери с младенцем (видимо ее успели спрятать от погромщиков), четыре остальные ниши округ нее пустые, без скульптур... И тогда у него пронеслась кощунственная для коммуниста мысль: "Господь и Матерь его не совсем покинули Испанию...". Вот главное, чем запомнился ему крошечный Фуртанете.
К воскресенью двенадцатого декабря уже переформированный корпус (ставший теперь двадцать вторым) скрытно передислоцировали вплотную к северным окрестностям Теруэля, вдоль автодороги Мудехар. Надо сказать, погода в этом году ожесточилась, кругом снег, стояли десятиградусные морозы. Участились случаи дезертирства с позиций, пришлось применить самые жестокие меры, вплоть до расстрела беглецов. Ко вторнику все части республики были приведены в боевую готовность. Руководство войсками осуществлял генерал Хуан Эрнандес Сарабия, личный друг президента Асаньи. Сарабия планировал своей стотысячной армией полностью окружить Теруэль и мощными ударами с трёх сторон захватить город. У националистов было всего десять тысяч, но они успели создать мощные укрепления. Да и в городских боях имели явное преимущество, подвергать город бомбардировке и артобстрелу республиканцы отказались, но и танкамне развернуться на тесных улочках городка.
Пятнадцатого декабря, воспользовавшись морозом и густым снегопадом, республиканцы перешли в наступление, продвигаясь по узким горным дорогам и снежным заносам, они наседали на неприятеля. Фалангисты оказывали ожесточенное сопротивление, с обеих сторон случались даже штыковые атаки. Сергею пришлось обеспечивать стойкость дивизий, исключив всякий намек на их несогласованные действия, а уж тем более сдачу собственных позиций, девиз был - только вперед. Тогда еще не было загранотрядов, но была проведена такая разъяснительная работа, что всяким трусам даже в голову не могло прийти - удариться в бегство. В тылу их сразу же бы арестовали и предали военному трибуналу, а людей тогда не жалели. Воронов практически не спал несколько суток, мотался из полка в полк, а там из батальона в батальон, подгоняя командиров, решивших схитрить и отсидеться. Да, не он один был такой - и коммунисты, и социалисты считали, что всякое "промедление смерти подобно", ибо Франко спешно подтягивал свежие части к Арагонскому фронту, пока республиканцы прорывали оборону неприятеля и закреплялись на отвоеванных рубежах. Наконец, в пятницу Сарабия решил использовать авиацию, и фалангисты, отвечая беспорядочными контратаками, стали отходить в расходящихся направлениях - в Верхний Арагон и Кастилию. К вечеру город был полностью окружен, его защитники, во главе с полковником Реем д"Аркуром, оказались в мешке.
Погода продолжала неиствовать, мороз крепчал, начались сильные метели. Бойцам Народной армии приходилось туго, дошло до того, что многие поверх многочисленных одежек просто затягивались в одеяла, с прорезью посередине - "манта". Сергей, к тому времени чуток овладевший испанским, помногу общался с людьми, и особенно с простыми испанцами, и он с горечью видел, что былая решимость солдат Маневренной армии стала сходить на нет. Но и фалангистам было не слаще, они испытывали такие же тяготы, учитывая то, что среди них много южан и марокканцев.
Но непогода все же сыграла на руку наступавшим, малочисленные заслоны националистов из-за плохой видимости не могли толком определить численность и маневры противника. Двадцать первого декабря республиканцы вошли в Теруэль, и дом за домом, квартал за кварталом - овладели значительной его частью.
Но тут вмешался военный министр Прието, он решил показать миру великодушие своего правительства, призывая осажденных сдаться и попутно организуя эвакуацию мирных граждан. Но эти проволочки сыграли злую роль. Погода заметно улучшилась, националисты начали наступление на внешнем фронте и Новогодней ночью прорвались в город. Поспешно оставляемый республиканской пехотой Теруэль бы пал, если не вмешательство советских танкистов. Воодушевленные дивизии Сарабии вернулись на прежние позиции, и франкистам пришлось отступить. Седьмого января обескровленный гарнизон цитадели Теруэля поднял белый флаг.
В городе прочно закрепились сорок шестая дивизии Кампесино, входившая теперь в двадцатый корпус под командованием Франсиско Голана. Воронову пришлось встретиться с обоими своими ровесниками: Франсиско принял его радушно, угощал старым вином из глубоких погребов, балагурил. Валентино же еле сдерживал свою ненависть к Сергею, говорил сквозь зубы. Странно, почему он его невзлюбил? Слывший отчаянным смельчаком, малограмотный Кампесино, по сути своей оставался недисциплинированным анархистом, как и в годы своей юности.
Сергею запала в сердце ночная посиделка в просторном холодном зале муципалитета. Бойцы организовали самодеятельный концерт: пели под гитару, читали стихи, смеялись над шутками доморощенных конферансье... Но особенный восторг невзыскательных зрителей вызывали концертные номера чудом оказавшихся там женщин. А одна зажигательная, в духе фламенко, песня очаровательной девушки, с многочисленными повторами фраз и вскриками "ай-яй-яй", просто, начисто сразила Сергея. Он уже слышал раньше "Три красавицы небес" в разных исполнениях, но эта певица наполнила народную песню такой неистовой страстью и темпераментом, что просто зажгла всех мужчин в зале, и они разом влюбились в нее. Одетая в грубый армейский ватник и мешковатые штаны, несмотря на все это убожество, она была поразительно хороша собой. Ее кудрявые волоса волнами струились по плечам, черные глаза горели огнем, а звонкий, задорный голос - заставлял трепетать сердце. Зрители долго не отпускали девушку, она спела песню на бис, но и в конце концерта ее опять вызвали на сцену, таких восторженных аплодисментов Сергей ни разу не слышал в жизни.
Наверное, этот подарок судьбы... Воронов за дни своего пребывания в Теруэле, несколько раз встречался с Паломой (Голубкой), так звали ее - радистку в штабе дивизии. Они смогли немного пообщаться, даже покурили вместе. Сергей не преминул выразить ей свое восхищение: и песней, и... неземной красотой девушки. Что у него было ценного? Серебряный портсигар, купленный им по случаю в Барселоне. Он отдал его Паломе на память...
В республиканском лагере царила победная эйфория, но Сергей понимал призрачную видимость этой радости. Один из немногих он сообщал наверх о концентрации войск фалангистов на подступах к городу, о скороспелой отправке ряда частей на отдых, да и вообще, о наступившей всеобщей расслабленности и упадке дисциплины. Он как мог, старался пресечь такой настрой в своей дивизии, но был одинок в своих потугах. Он видел, как над Народной армией нависала беда.
Семнадцатого января националисты начали мощное наступление на Теруэль. Опять установились холода, а для Испании - редкая, жесточайшая стужа, морозы перешагнули за минус двадцать. Число заболевших и обмороженных росло катастрофически. Обильные снегопады прервали подвоз подкреплений и провианта из Валенсии, в снегах застряла огромная автоколонна из четырехсот грузовиков.
Переутомление и холод спровоцировали бунты в частях Народной армии. Складывалась крайне нервная обстановка, когда карательные меры, наоборот вызывали у бойцов еще большее сопротивление. В то же время, а Сергей знал это, у националистов бунтов не было, что говорило об их большой нравственной устойчивости. Наоборот, имея превосходство и в количестве бойцов, и в огневых, и мобильных средствах, националисты, развернувшись уже широким фронтом, методично оттесняли республиканцев к востоку. Прието и Сарабия пришлось вернуть интербригады, но и они уже ничего не изменили. Сковав республиканцев под Теруэлем, фалангисты совершили прорыв к северу в районе Альфамбры, продвинулись на сорок километров, разбив в пух и прах две дивизии правительственных войск.
Семнадцатого февраля Франко начал новое - последнее наступление на Теруэль, окружая город со всех сторон. Вытесняемые по периметру войска Сарабии, неся большие потери, стали отступать. Три же окруженные дивизии успели выскользнуть из мешка, оставив соседнюю - сорок шестую без поддержки, и она оказалась заперта в городе. Части дивизии организовали круговую оборону, но бомбежка и непрестанный артиллерийский огонь франкистов несли им чудовищные потери. Ряды бойцов Кампесино таяли на глазах. Модесто силами своего корпуса пытался прийти на выручку сорок шестой, деблокировать Теруэль, но тщетно. Кампесино пришлось прорываться самостоятельно. Двадцать второго февраля остатки его дивизии, прорвав кольцо наседающего противника, перешли реку Турия и соединились с основными частями Народной армии. В одиннадцать вечера Теруэль оказался полностью в руках фалангистов.
Днем назад Воронов, невзирая на запрет комкора, повел в атаку один из полков двадцать пятой дивизии, надеясь пробиться в Теруэль. Многое им двигало тогда, но главная причина была Палома, он жаждал спасти эту девушку. Но вражеским пулям чужды благие мотивы их жертв. Сергей был ранен в надплечье, его истекающего кровью увезли в тыл, и сразу же переправили Барселонский госпиталь. Но вылечиться в Испании так и не пришлось, Цикановский отозвал его в Москву, видимо боялся, что могут "вообще залечить"...
И в раннее мартовское утро, под сводами Парижского вокзала, вдруг раздался звонкий девичий голос:
- Команданте, команданте!
Он оглянулся. К нему, протискиваясь сквозь толпы отъезжающих, спешила Палома. Он не мог себе поверить, она ли это - его Голубка, живая, в форменном платье, с букетиком алых гвоздик в руке.
О чем они говорили тогда? А может просто молчали, устремив свои взоры и тщетные помыслы друг на друга. Он ничего не помнил. И лишь, когда она поцеловала его на прощанье, он обнял ее и прошептал:
- Lo siento y adiоs, mi amor (прости и прощай, любовь моя)...
Она тихо заплакала, да и его прошибла горькая слеза.
Им никогда не быть вместе, никогда...
Осталась только песня (он потом отыскал ее перевод на русский):
Три красавиц небес шли по улицам Мадрида
Донна Клара, донна Рес и красавица Лолита
И по улице большой в самом бедном одеянье
Нищий, бледный и худой попросил о подаянье
Донна Клар дал ему лишь одну реалу
Донна Рес была щедра и дала реалов пару
А красавица Лолита, не имея ни реала
Вместо золота она бедняка поцеловала
В это время проходил продавец букетов рядом,
И его остановил нищий изможденным взглядом
И букет прекрасных роз он купил за три реала
Той девице преподнес, что его поцеловала
А на утро город знал, что по улицам Мадрида
Ходит девушка одна, и зовут ее Лолита...
- Товарищ майор, - громкий голос Алтабаева вывел Воронова из мечтательного оцепененья - наши все собрались.
Сергей встрепенулся, поднялся с планшетки, подложенной под зад в качестве сиденья, повел плечами, разгоняя затекшие мышцы.
- Ну, что сержант, ничего от ребят в засаде не слышно?
- Молчат пока. Я тут, товарищ майор, велел одному из наших парней забраться на высоченный тополь и наблюдать в бинокль, что твориться на другом берегу Паршивки, - парень почесал затылок. - Но сквозь зеленый дубняк ничего не видно.
- Молодец сержант, оперативно сообразил, - похвалил Воронов, и в размышлении произнес. - Я так думаю, в редком дубнячке ему не отсидеться... Перекантуется малость и двинет дальше, только вот куда? - протянул он вопросительно, хотя надеялся, что его расчет оправдается, и Ширяеву придется отступать обратно в сторону Кречетовки.
- Вот и хорошо, - Алтабаев воспрял духом, - дальше там идут поля до лесочка Дубровки, они хорошо просматриваются. Видно и дорогу со стороны Зосимова. - И боец, сотворив простецкое выражение лица, поинтересовался, как бы уточняя. - Товарищ майор, группа московского лейтенанта должна по ней ехать, - и с подколом добавил, - или как?
Воронов поглядел на свои Кировские, прикинув в уме, высказал:
- По моим подсчетам лейтенант Юрков скоро должен выехать именно на эту самую грунтовку. Другого пути у него нет. - И косо взглянул на сержанта. - Да чего ты спрашиваешь, будто сам не знаешь? Смотри у меня Алтабаев, мне не до шуток.
- Виноват, товарищ майор, не сообразил сразу..., - и уже по уставу. - Разрешите узнать у дозорного, что там видно?
- Да, пойдем вместе. - Сергей и не думал сердиться на расторопного бойца.
Они продрались сквозь буйно разросшиеся кусты, и вышли к толстенному тополю, возрастом лет под семьдесят. Нижние мощные ветви усохли и местами обломались, но верхушка была еще густой и зеленой.
Воронов задрал голову вверх и, наконец, различил бойца, словно большая птица, примостившегося в зеленом гнездовье.
- Как он туда залез-то, - удивился Сергей, - ствол-то почти в два обхвата?
- Сразу видно, товарищ майор, что Вы не сельский, - улыбнулся хитрющий Алтабаев, - тут особая сноровка нужна.
- А тебе, почем известно? Ты сам-то, откуда родом?
- Я из Предуралья, у нас в Башкирии лесища ни чета здешним, - и пояснил, указав рукой поодаль. - Приставили палый ствол с ребятами, по нему и взгромоздился.
- Да, молодцы, ничего не скажешь! - похвалил Воронов. - Ну, давай, выходи на связь, - добавил шутливо.
- Санек, - шумнул сержант, - чего там видать, - и сразу подстраховался, - я тут с товарищем майором стоим.
- Да все тихо товарищ сержант, - прокричал сверху мальчишеский голос, - нет никакого движения.
- Фамилия бойца? - уточнил Сергей.
- Рядовой Стенюхин, второй год служим вместе.
- Стенюхин! - Сергей рупором приставил ладони ко рту. - Смотри в сторону Гостеевки, дорога на Дубровку... Что видишь?
- Вижу, вижу! Полуторка прет с бойцами, только заехали на бугор...
- "Отлично, - подумал Воронов, - Пашка Гаврюхин уже обеспечил левый фланг". - И прокричал дозорному на тополе. - Стенюхин! Теперь медленно пройди по полю к Дубровке. Только не спеши, внимательно!
- На поле пусто, - через минуту откликнулся боец.
- Смотри на дорогу из Зосимова, что видно?
- Церковь различаю, а дорога пустая.
- "Что-то Юрков и Свиридов еле плетутся. Уж не сломалась ли машина у кого из них? - с опасением подумал Сергей, - вот уж будет лиха беда начало...". Но не подав виду, выкрикнул, - Стенюхин, тебе там Староюрьевскую дорогу с города не видно?
- Нет, не видно. Лесной массив на холме закрывает обзор, бугор там знатный...
- Продолжай смотреть, - как увидишь машину, дай знать, - Воронов достал пачку Беломора и закурил, предложил присоединиться Алтабаеву.
Тот робко взял папиросу, и заложил ее за отворот пилотки.
- Извините, товарищ майор, я ведь не курю. А с вашего позволения, угощу другана Пашку, в диковинку ему будет, махра-то приелась...
- А у вас, что на бойцов не положено по пачке шестого класса, типа "Прибоя", на сутки?
- Положено, как не положено..., - и Алтабаев почесал затылок...
- Ты уж договаривай до конца, - усмехнулся Воронов.
- Да, экономят парни, меняют хорошее курево у местных, кто на что меняет, - и осекся, не зная чем закончить.
- Понятно, можешь не продолжать, одни на выпивку собирают, другие на девок... Вот и курят как окопники - махорку.
Алтабаев пригорюнился, сожалея, что проговорился невзначай, выдав незамысловатую тайну сослуживцев. Но Сергей не осуждал ребят, знал, что выпивают порой не от сладкой жизни.
- Ты не бойся, сержант, я тебя не выдам. Ты только присматривай там за ними, чтобы чего сдуру не наворчали. Ты понял, - я о казенном имуществе...
- Да нет, товарищ майор, у нас с этим строго. И на службе наши не пьют, разве лишь в увольнительной позволят себе лишку...
- Ну, и ладно, замнем для ясности, - махнул Сергей рукой.
- Едут, едут! - завопил солдат на дереве. - Две полуторки появились. Едут! - томительно помолчав с минуту, добавил. - Первая пошла в нашу сторону, а вторая в объезд Дубровки.