Роденкова Валерия Васильевна : другие произведения.

Избранное

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Избранное.

  
   Когда будешь по Лондону совершать тур,
   То, наверно, сердца моего кусок
   Откопаешь среди восковых фигур
   Легендарного музея мадам Тюссо.
  
   Оно, крохотное, ютится у ног битлов,
   Готовое подпрыгнуть под трубы ска,
   И на нем щеголяет словечко love,
   В общем, это парафиновая копия живого куска.
  
   Настоящее ж было куда страшней,
   Все в крови истекало, с головы до пят,
   Что ж, пришлось его укутать в дорогое кашне,
   Чтоб не пачкать ботинки ливерпульских ребят.
  
   И теперь его ставят под елочный ствол,
   Зажигают, как свечку, при входе в паб,
   Мое сердце так празднует Рождество,
   Взвизгивая от иголок зеленых лап.
  
   А однажды его даже сдали в утиль,
   Так бывает с каждой третьей свечой из ста,
   Оно таяло всю ночь, обнажая фитиль
   Перед скульптором, не верующим в страданья Христа.
  
   Он решил: воск - паршивейший матерьял,
   Это вечно сопливое бабье нутро,
   Так он в камне сердце мое изваял,
   Будет в Лувре валяться у бюста Дидро.
  
   Камень, воск и материя слились в одно,
   Кто посмеет нынче это сердце сломать,
   Ему вечно пылиться в музеях. Оно
   Пережило столетнюю королеву-мать,
  
   Переживет по прочности собор Нотр-дам,
   Это старое сердце не разбить никак,
   Я его, как в юности, уже впредь не отдам
   Под нож какого-нибудь мясника.
  
   Я его сберегу для определенных рук,
   С мылом вымытых и провоцирующих на нежность в ответ,
   Оно станет твоим так внезапно и вдруг,
   Будто б не было этих каменных лет.
  
   Заласкается снова, но, будь добр, не рви
   Его больше на части, не доводи до слез,
   В его карте больничной уже есть ОРВИ,
   А также особый лондонский туберкулез.
  
   Если съездишь за сердцем моим, смотри ж,
   Прирученное, обзаведется крыльями наяву,
   Улетит, кинув Лондон, забив на Париж,
   С тобой вместе в живую Москву.
  
   Весна у подъездов московских строений
   Топит к черту сугробы и лижет соль,
   И я еду в подержанном Ситроене,
   У которого в желудке бурлит тоссол.
  
   Проезжая в час-пик по Грузинскому валу,
   Слушаю, как по сталинкам капель звенит,
   А Тверская лежит той же девкой бывалой,
   Хоть снимай...только где мой советский Зенит?
  
   Где моя черно-белая пленка? Робко
   До реальности я объективом коснусь,
   Зафиксировав, как Москва в дикой пробке
   На проезжей части встречает весну.
  
   Солнце греет на крышах снега третьи сутки
   И сосульки у прохожих примороженных лиц,
   Ну а песня у Ситроена в желудке
   Сойдет смело за пение первых птиц.
  
   Нет движенья на Дмитровке. Затор на Арбате.
   Только дворники метут ветровые стекла и сквер,
   И Москва скоро будет похожа на батик
   Разукрашенный, когда май проснется в Москве.
  
   По дорогам машины слегка-таки вспрели,
   Красный глаз светофора нельзя погасить.
   Говорят, что придет воскресенье в апреле
   И начнется движенье на главном шасси.
  
   И разбавят весенние теплые краски
   Серость неба, от которой в горле ком.
   Я хотела б поехать на остров Пасхи,
   Чтобы там по водичке прогуляться пешком.
  
   В душе каждый мечтает о райском Таити,
   Отдых там, вероятно, пошел бы впрок.
   Вы, наверное, тоже давно хотите
   Съесть на острове Пасхи изюмный творог.
  
   Говорят, туда визу сделать можно,
   Но придется ее разорвать на куски,
   Потому что меня не пропустит таможня,
   А врата аэропорта будут точно узки.
  
   И я буду сидеть век в машинном салоне,
   Вечно слушая нервных клаксонов фальцет,
   Вечно думая, к чему это солнце клонит,
   Это солнце, зажатое в Садовом кольце.
  
   Но потом, может, стихнет тоска понемногу,
   Заведется мой старенький друг Ситроен,
   Я смирюсь с тем, что к Пасхе закрыта дорога
   И на западном фронте без перемен.
  
   Делать нечего, но верно, не станет и хуже,
   Вот авто уже тронулись, загребая снега,
   В мае я прошмыгнусь по весенним лужам
   И мне станет полегче, наверняка.
  
   Гудок, вагон, плацкарт, ужин плотный
   И грудь проводницы с чаем...Снова нам
   Железнодорожные снятся полотна,
   Железной дорогой вся жизнь изрельсована.
  
   И шпальные мысли лежат на распутьи,
   Глаз бьется в зеленую стену, вдали река,
   Где моется солнце. Нас утром разбудит
   В горячем кофе моченная лирика.
  
   В потоке метафор стоя по пояс,
   Возможно ль приливы чувств сделать меньше? Нет,
   Мужчина - это такой скорый поезд,
   Что мчится к станции, ждущей женщине.
  
   В его голове машинистик, Смирновки
   Хлебнувший для храбрости, чтобы не мучиться.
   И сердце его льнет к любой остановке,
   Сгорает в объятьях случайной попутчицы.
  
   Как славно теперь обладать кучей прав на
   То, чтоб дешевым портвейном напиться и
   Тогда же пожать у столбов телеграфных
   Прекрасные формы платформ из провинции.
  
   Но жаль, что иссушен рассвет в каплях хмеля
   И мир предстает абсолютно не розовым.
   Когда б поезда тосковать не умели,
   Наутро бы в них не рождались философы.
  
   Наш поезд поймет, как он в сущности жалок,
   Оставшись под утро один на один с виной.
   Как мог предпочесть он блеск провинциалок
   Дождливому взгляду той самой, единственной.
  
   И здравого смысла запас, что имелся
   Вначале, был пущен на всякие мелочи.
   Но в том, что сошел-таки наш поезд с рельсов,
   Не он виноват, а неопытный стрелочник.
  
   И снова бросаться на рельсы не стоит,
   Раз мир - черно-белый кружок, как ин-янь,
   Ведь через секунду ты встретишься с тою,
   Которая примет любые раскаянья.
  
   И среди событий, мелькавших без меры,
   Важнее секунда итога, то есть та,
   Которую запечатлели Люмьеры,
   Схватив выраженье прибывшего поезда.
  
   Лучами полуденных солнц залит,
   Прибывший поезд забудет все мнимое,
   Разляжется на Белорусском вокзале
   И скажет Москве: "Я вернулся, любимая!"
  
   Солнце б город погладило, как щенка
   Беспризорного, хоть раз - так нет же!
   Ветер всюду...Упрятать бы в Кащенка
   Этот ветер, ведь он сумасшедший.
  
   Два троллейбуса с площади век с усов
   Пыль не стряхивают. Ветер гулок.
   И в объятиях двух белых Лексусов
   Дремлет Денежный переулок.
  
   Утром в храме Христа Спасителя
   Звонари все звонили, звонили...
   До сих пор звон в ушах посетителей,
   Пьющих кофе эспрессо в "Ванили".
  
   Город кем-то разбужен быть должен. Кем?
   Неизвестно пока. Запах клецек...
   На него дождь косой по Остоженке
   Шел к "Ванили". Стоит теперь, мнется,
  
   Любопытство швейцаров задев. Уж как
   Сильно в дверь он стучит, даже слишком.
   У окна сидит рыжая девушка.
   Дождь влюбился в нее, как мальчишка.
  
   По столам все разносят подливку мин,
   Кислых по непонятной причине,
   А она ест клубнику со сливками,
   В платье Прада и туфлях Вичини.
  
   Щегольство, пафос, скажете, виски ей
   Иль коньяк подавай!..Да пошли вы!
   Дождь же что-то родное и близкое
   Разглядел в ее взгляде дождливом.
  
   Сколько бы исплевал он Остоженок,
   Еще зонтики давеча тырил...
   А теперь за окно завороженно
   Смотрит, сидя на Раве четыре.
  
   Как она хороша! Дождь наш в плен к ней сам
   Себя б отдал, чтоб только согреться.
   На скамейке, где памятник Энгельса,
   Кинул он свое мокрое сердце.
  
   Как она хороша! Нету мочи! Как...
   В животе стало то ныть, то резать...
   Жаль, что нет для дождей переводчика
   В институте Мориса Тореза.
  
   Он бы спел ей, как хочется в облака
   Или просто забраться на крыши.
   Он бы сразу всю душу ей выплакал,
   Этой девушке огненно-рыжей.
  
   До него ль? У нее на уме дела
   Разные...Что ж по шкалику в баре
   Да забыться! Но тише...Заметила,
   Вышла, в сумочке летний гербарий.
  
   Она смотрит в глаза его серые,
   Цвета пыльной Москвы. Ну так что ж, те
   Пусть молчат, кто в любовь уж не верует.
   Она шепчет ему: "Милый дождик".
  
   И дома вот уже не сутулятся,
   Листопад скрасил тусклые будни.
   Луч с ванильного неба всем улицам
   Подмигнул в два часа пополудни.
  
   Город кем-то разбужен был тоже. Кем?
   Ветер после обеда несносен.
   Дождь же счастлив. Идет по Остоженке,
   На руках неся рыжую осень.
  
   Губы сжаты вначале целомудренно-гордо
   Но опять понесло от набатных аллилуй.
   Ожидание - вдруг разорвется аорта,
   И прольется французский поцелуй.
  
   Пальцы сцеплены, словно перчаток раструбы,
   Сухость рта оросил слюнный залив,
   Неужели губы так могут всосаться в губы,
   Чтоб пятном - как на картине Сальвадора Дали.
  
   Кто-то в гийом-аполлинеровском стиле
   Аллегорию рук почерпнул у моста.
   Вранье! Объятье - это как канат закрутили.
   Видно, кто-то этот обниматься не такой уж мастак.
  
   Ресниц щетки впиваютя в чужие склеры,
   Пожирают зрачки идентичных друзей.
   Господи! Посещала ль живая любовь Аполлинера,
   Или его любовь - лишь постаментом в музей?
  
   Боже! Можно ль французским стихом на последнем слоге
   Описать внутри организма это "ж..."?
   Речь любви скудна, но стремление - знают боги -
   Как взобраться на поднебесные этажи.
  
   Нам, целующимся в эту секунду, нам бы
   Рифму дать, раграничив метрикой слог.
   Слов не надо, долой любовные ямбы.
   Стих любви - обычный междометийный чмок.
  
   Турагенства советуют ехать в Дубаи.
   В жарких пляжных объятьях дать себя задушить.
   Уже май. Мое сердце еще утопает
   В новогодних сугробах январской души.
  
   Хоть бы кто-нибудь вздумал его вдруг украсть иль
   Взять в заложники, кто бы на нем вдруг завис.
   Ему снятся с зимы африканские страсти,
   В паспорт вклеенные в виде красочных виз.
  
   Целый март мое сердце жило на просвире.
   Ему б манго с кокосом отведать вконец.
   Но мой паспорт просрочен, а в здешнем ОВИРе
   Миллионные списки подобных сердец,
  
   Не летавших еще, но имеющих допуск,
   С абсолютно безоблачным, чистым нутром,
   И мечтающих втиснуться в пыльный автобус,
   Уже вдоволь изъездивший аэродром.
  
   И я грежу, что я среди всей этой роты
   Инфантильных туристов, загорелых едва.
   Меня манят знакомые, те же ворота
   И родные табло Шереметьева-2.
  
   В тон гавайских рубашек и пестреньких платьев
   Аккуратно подобрана смеха гуашь.
   Скоро я тоже буду с одной ручной кладью,
   Когда сдам наконец-то свой зимний багаж.
  
   Встав поближе к окну, чтоб толпа не сминала,
   В сумке крем для загара от рекламных нивей,
   Через стекла прокуренного терминала
   Я на белую ленту посмотрю в синеве,
  
   Белый вектор. И мне интересно до боли
   Среди этих эстетов любви есть ли те,
   Кто, как я, уже дважды пройдя фейс контроли,
   Не впервые, а вновь должен будет взлететь,
  
   Ощутить новизну кислородных подушек,
   "Экипаж вас приветствует" и прочих фраз,
   И когда начинает закладывать уши,
   А потом отпускает как будто бы в раз.
  
   И пилот корабля - славный малый, дружи с ним...
   Кто-то в чувстве еще, но а я уже без.
   Я парю в облаках, словно первый раз в жизни,
   Задыхаясь в разреженном паре небес.
  
   Пролетаю над маленьким телом Шри-Ланки,
   Вот уже заиграла в барометре ртуть.
   Турбулентная встряска на всем левом фланге -
   И панический страх стюардесс на борту.
  
   А пилот, добрый малый, напился отверток,
   На борту неполадки - что ж не повезло.
   Отстегните ж ремни безопасности к черту
   И пусть каждое кресло превратиться в шезлонг.
  
   И сейчас, боже мой, мне хоть форвардом в Интер,
   Мы б Милан обыграли со счетом 0:7
   Но боюсь, как бы после рекордного спринта
   Мое хрупкое сердце не скончалось совсем.
  
   Как внутри фотокамеры вспышками блица,
   Лучи солнца ослепят мне снова глаза
   Может, пока не поздно, пора приземлиться.
   Где там взлетно-посадочная полоса?
  
   Где мой пункт назначенья, к нему уж пора бы.
   Я хочу, чтоб мне стало известно "куда".
   Чтоб, когда я спустилась с воздушного трапа,
   Кто-то близкий мне крепкую руку подал.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"