Испражнения подросших щенят резко пахли и были отвратительны на вкус, но она съела их, не поморщившись, и вылизала лысую прогалинку под тонким червячным хвостиком. Дело было сделано, и её глаза удовлетворённо закрылись.
Она не высыпалась: три недели назад окотившись четырьмя кутятами, Шелда - крупная палевая пастушка средне - азиатских кровей, впервые узнала счастье материнства и играла в нелёгкую игру: дочки - матери.
Всё-таки это было интересно! Трудно, но интересно, и главное... появилась чёткая уверенность в своём предназначении, правоте и готовности разорвать любого, кто осмелиться пожелать её детям зла.
От прущей из под кожи энергии материнства, её сосцы набухли и приятно ныли.
Новый скулёж под левой задней, заставил открыть глаза и принюхаться... так и есть: ещё один - с белым пятном на ухе, уделался... Ну что ж, "второе" подано госпожа Шелда, приступайте...
"Своя ноша не пахнет! - она вспомнила слова хозяина не совсем точно, и быстро управилась с плохо пахнущим блюдом. - Своё дерьмо, тем более!" - её длинный шершавый язык прошёлся под голым хвостом щенка, собирая остатки.
Теперь можно было вздремнуть: два первых пискуна недавно справили нужду, так что время имелось.
Едва левый, в мелкую чёрную точку, глаз стал самостоятельно прикрываться длинными жёсткими ресницами, как знакомый запах ворвался в будку с тонкой рукой хозяйки и вытащил на холод только что вымытого кутёнка.
- Р-р-р... - зарычала недовольная мама, но сдержалась. Вряд ли хозяева могут желать зла её малышам. Они даже стали давать больше сырого мяса, а значит, понимали и ощущали груз общей ответственности.
И всё же лёгкое беспокойство не покидало...
Поскуливая, она высунула нос из будки, наблюдая грустными
колкими глазами за пищащим в холёных, с длинными ногтями,
руках, дитём.
- На, подержи, не бойся! - смеялась хозяйка и совала в руку подруге мягкий скрипящий комок. - Посмотри, какое у него пятнышко на ухе. Смешной!
Чужая рука ухватила за жидкий загривок её первенца и потащила к огромной двугорбой груди... Щенок замолк на секунду и... взорвался отчаянным визгом... Шелда не поняла, что случилось, но, почувствовав на языке тёплую сладковатую жидкость, очнулась и с ужасом разомкнула челюсти. Визг щенка слился с рёвом бактриана, закутанного почему-то в норковую шкуру, и он плюхнулся к её морде. Успокаиваясь, она потащила его домой и долго облизывала, тихонько наскуливая колыбельную и не обращая внимания на шум снаружи.
Глава 2 А.Родионов
Страх сжал его маленькое, уже рыхлое сердце в комок и дожимал, как сказочный сыр, из которого вот-вот должны были брызнуть солёные слёзы.
Ужас давно дожал более крупное, но глупое сердце матери и оно сочилось влагой сквозь два отверстия с тёмными кругами вокруг.
Они (сын и мать) были очень похожи глазами, особенно сейчас: глаза наркомана и страдающей, не высыпающейся от страшных, вездесущих мыслей женщины.
Отец, понурив голову, сжимал большие рабочие кулаки и ковырял одним ногтем под другим. Под ногтями было чисто, как никогда - нет худа - без добра! Цинично? Увы!
Женя рассеянно смотрел на двух дойных животных - в клеточку, на секунду забыв, где он и через что смотрит на потусторонний мир, давно ставший потусторонним и чужим без доброго обманщика, взрывающего мозг своим жарким дружеским приходом или ноздри приятной щекочущей вспышкой.
Обманщик, разного цветопредставления и консистенции: от белого до тёмно-коричневого, в первый раз обещал много счастья - за минимум монет! Как давно это было!.. Или недавно?
Но со временем счастья становилось всё меньше и за всё большую и большую плату.
Ему вновь стало страшно, он забыл на какое-то время - зачем здесь, и теперь реальность вернулась. Такие провалы и уходы в... - он не знал - куда и не смог бы точно объяснить, ведь страна Фантазия, в добром смысле, увы, осталась инфантильной: книги всегда в его представлении служили для растопки печей или сооружения "штахета", когда не было папирос или сигарет. Единственной полезной книгой, к которой он привык с детства, считался телефонный справочник! А впрочем, дома книг больше и не было. Отец читал, как правило, всегда одну и туже газету, которую приходилось выписывать на работе. Ну, ещё были учебники, но в них проку было и того меньше; вот из них он и наловчился крутить козьи ножки, наполняя их пряно пахнущей травкой.
Кайф! - он опять забыл о страхе, провалившись в недоношенные рваные мысли и обрывки воспоминаний. Но дело было не в кумаре; абстинентный синдром миновал: он честно отмучился, соскочив с иглы благодаря вынужденному затворничеству. Тем не менее, что-то нарушилось навсегда... и в независимости от сиюминутного состояния могло обрушить ощущения на дно пропасти... или поднять... туда же - кто знает, что реальнее - верх, низ, прoпасть или пропaсть!
Он снова упустил суть размышлений: видимо от невозможности сосредоточиться, из-за вездесущего, преследующего - в лёт, взгляда матери. Взгляд цеплялся за душу позапрошлым репьём и колол забытой ответственностью.
Это ломало, это было лишним всегда, и он ясно помнил, как в детстве, украв первый раз из кошелька бабушки десятку, стоял в углу, отчитываемый отцом. Но в комнату ворвалась мать, и он был спасён! В "угол" поставили отца и вечером, пряча глаза, он подарил Жене ещё чёрвонец.
На следующий день, с друзьями, проедая отцовский подарок в молочном кафе, он громко смеялся и жалел о допущенной ранее, но быстро минувшей слабости раскаяния, дав себе слово - всегда быть сильным и безразличным... как мать! Всю любовь она отдавала ему, ничего не оставив другим.
Он вяло пошевелил плечами, словно попробовал на вес тот
нелёгкий рюкзак и снова подумал, что должен ей за навязчивую, приторную, часто раздражающую любовь... К горлу поднялся ком признательности и его затошнило...
Долг - это нечто ужасное, уродливое и липкое, таким он видел
его в своих космических феериях - накотавшись "колёс", или в
отходняках - на нарах - объевшись костлявой ухи.
Когда-то один умник в больших очках объяснил ему, что великий Фридрих Ницше призывал быть львом, а не верблюдом, который рад, чем тяжелее его ноша!
- Забудь слово "должен", - учил очкарик со странными глазами за обычными, без диоптрии, стёклами и тыкал пальцем в сторону двери. - Иди и возьми, что хочешь, как лев! Как царь зверей!
На слабое возражение, что мы - люди, он долго истерически хохотал... потом громко кричал о джунглях, Киплинге, каком-то Заратустре и упал лицом в пол, не сгибаясь, словно дерево, с конвульсивной пеной на губах.
Его приятель, не найдя ничего деревянного - способного влезть в рот, втиснул ему меж зубов стоптанный тапок, и накрыл с головой покрывалом .
- В старину, таких, называли божьими людьми, они всегда говорили словами от Бога! - тихо сказал он, кивнув на притихший бугорок под покрывалом и перетягивая Женино предплечье шлангом от давно истёкшего аквариума.
Глядя на мелко содрогающиеся плечи постаревшей и сникшей женщины, он пытался отыскать хоть каплю любви в своём львином сердце и не находил. Кстати, очкарик рассказывал, что имя - Львиное Сердце, король Ричард получил за истребление двух тысяч пленных мусульман, а не воинскую доблесть, как думали многие из его друзей, да и он сам.
Он напрягся и моргнул, желая заплакать, но глаза остались сухи, а трясущаяся старуха на скамейке тупо раздражала оставшимся даром: пускать струи - слезы, и вонзающимися в него горестными взглядами.
"Блин, и так хреново, а тут ещё эта... лицо!" - Женя сморщился и отвернулся, накаляясь от сознания, что она ничему
его не учила, никогда не ругала, ни в чём не отказывала! Потакая во всём, бросила на произвол улицы, и теперь он вынужден здесь париться, как последний кретин, и что его ждёт дальше - пока не известно. Адвокат, правда, обещал "условно", ну... в крайнем случае "химию".
- На зону не пойду! - твёрдо сказал Женя на последней встрече с защитником. - Повешусь, но сто семнадцатую - с прицепом - мотать не буду!
Он знал, чем может грозить отсидка по такой статье и молил Бога, вовремя вспомнив о нём в КПЗ, чтобы попасть, в худшем случае, на Красную зону, на Чёрной, за былое геройство, его могли прозондировать спецы "проктологи", и... иди Женя... кукарекай!..
Но сначала, если что, надо пройти малолетку, а потом подняться в Красный взросляк... Над этим нужно было серьёзно подумать; вешаться всё же не блазнило!
"Страшно!" - он заметил, что суд встал, и конвоир приказывает подняться подсудимой братии - в лице четырёх - скромных, симпатичных молодых людей.
Его душа зашлась приторным, тяжёлым воздухом и в ней что-то затрепетало. Ладони стали липкими; он хотел вытереть их о заднюю часть брюк, но там тоже оказалась влажная ткань.
"Нет, я не обделался, это пот на кобчике, как при отходняке, наверное, я ещё не здоров! - думал он, мучительно вглядываясь в рот судьи и следя за его розовым, с светло-зелёным налётом язвенника, языком, лениво шевелящимся в объявлении приговора.
Валя смотрела на своего исхудавшего мальчика, на его впалые щёки и её сердце разрывалось от боли и невозможности всех здесь убить: расстрелять, разорвать, но вырвать его из этого скопища демонов, навсегда и окончательно.
Она с ненавистью глянула на потерпевшую и та, поежившись, обернулась: ощутив могильный холод в зашитых рукой хирурга внутренностях и в душе, вжавшейся в позвоночник и спешившей спрятаться подальше от жёлтых глаз старой волчицы жаждущей крови.
"Гадина, я бы загрызла тебя, если могла! - думала мать, в наслаждении сжимая челюсти и представляя, как хрустит тонкое цыплячье горло маленькой проститутки, под её острыми зубами.
- Сучка не хочет - кобель не вскочит!
В голове женщины эта фраза стучала уже больше месяца. Она выкрикивала её в лицо родителям потерпевшей ещё в больнице, где накладывали швы этой маленькой притворе, этой шалаве.
Но родители были глухи и не соглашались забрать заявление.
- Хорошие девочки дома сидят, а не шляются по дискотекам...
ночью! - билась в пене безысходности Горькая Мать, мечась на твёрдой больничной скамейке, в желании раздавить собственную голову побелевшими кистями.
- А-а-а!.. - вспомнив бессмысленность унижений, она застонала
и, наконец, её зубы во мраке сознания прорвали артерию девчонки, и горячая солёная жидкость затопила зев, окрасив клыки. Стало легко и приятно; её слегка качнуло - закружилась голова, и она поплыла в эйфории, только теперь понимая выбор сына.
Она встала вместе со всеми, вошли судьи, взгромоздились на пьедестал...
Она посмотрела на своё дитя бодрым радостным взглядом, ещё ощущая сладкий привкус крови на губах, и дитя в ужасе отшатнулось!..
"Какие у него шальные глаза, наверное, от голода, - она вспомнила, как он любил оладьи, и крикнула:
- Сыночек, я напеку тебе оладушек, заверну кастрюлю одеялом и принесу!
Муж грубо одёрнул её за рукав, приказывая молчать, но она продолжала кричать глазами, исступленно беззвучно напрягая голосовые связки и умываясь слезами умиления, вспоминала, как кормила сына оладушками.
Глава 3 А.Родионов
Розовая от жара, стойко, с радостью мученицы, она переворачивала румяные оладушки на раскалённой сковороде. Стояла ранняя весна и в середине апреля тридцатиградусная жара, накалила самоё стены. У плиты можно было получить инфаркт, но её родное чадо хотело оладушек и, бросив стирку, уборку и штопку она, сбегав в киоск за кефиром, кинулась на кухню, быстро замесила тесто и раскалила сковороду.
Жарящиеся оладьи распространяли по квартире удушливо - соблазняющий запах и чадо Женечка, лениво поднимая голову с бархатной диванной подушечки, стенал больным телёнком:
- Ма, ну скоро там, есть охота!
- Сейчас мой хороший, ещё пяток...
Хлопнула входная дверь и запах свежей стружки и древесного лака, ворвался новизной перемен.
- О, да у нас оладушки! - подцепив один, отец - муж, округлив довольно брови, удвутретил румяную лепёшку.
- Не тронь, это Женьке! Иди пока, мой руки, там, в холодильнике борщ, подогрей себе, о то мне некогда. Деньги, кстати, давали? - отвернувшись к сковороде, Валя любовно перевернула поджаристое тесто, и её взгляд наполнился теплом, а круглое блинообразное лицо упарилось.
Муж, с завистью глянул на неприличную гору оладий, и прошел в ванную.
- Деньги, спрашиваю, давали? - работа не отвлекла Валентину от животрепещущей проблемы: Женька оторвал задний карман на джинсах, она зашила всё чин-чинарём, но девочка из его класса сказала, что строчка бросается в глаза.
Ну что ж, Валя в детстве ничего не имела, донашивала тряпьё старшей сестры... пусть хоть ребёнок будет счастлив: сыт и одет. Сегодня она обещала пойти с сыном на рынок, но на джинсы не хватало.
- Давали, давали! - проворчал муж. - Под телефоном лежат уже! "Как оладьи, так... а за деньги никогда не забудет" - А что, кстати, так срочно? - крикнул он, снимая полотенце с крючка.
В кухне помолчало... и, снизойдя, отозвалось:
- Женьке брюки купить!
- Дак, мы ж покупали месяц назад, половину зарплаты угрохали на американские джинсы! Турецкие, видите ли, ему не круто!
- Ну, порвал ребёнок штаны, так что, босым теперь ходить? - Валя задиристо повысила голос.
- Ма... ну скоро там? Есть хочу, хватит распекать, скоро ребята придут! - жалобный, но настойчивый рёв бросил её к плите и сковорода зашкворчала с новыми силами и жиром.
Огромная миска оладий и чуть поменьше сметаны, плотно прикрылась оттопыренными ушами и чавкающим затылком...
Валя сидела напротив и нежно, восторженно наблюдала, как быстро ходят вверх - вниз бровки и вздуваются бугорки на височках её любимца.
Отец "дуцнул" дверью холодильника и поставил ведёрную кастрюлю на плиту...
- Зачем так много варить борща, его ем только я, неделю уже топчу эту разваренную капусту с буряком, а мясо кончилось на второй миске.
- Так мясо можно и за один раз съесть, с твоим-то аппетитом! - возмущённая тряпка смахнула со стола несуществующие крошки, обдав запахом застарелого жира поморщившегося Женю.
- Ну, так ложи побольше! Тебе что, денег не хватает на продукты? - налив в миску "первого" и... последнего блюда, он скосил глаз на исчезающие по-гоголевски оладьи.
"Да, вареники тоже было бы неплохо!" - подумалось одновременно с выделившейся во рту слюной.
- А ты знаешь, какие цены на базаре? Вот сходи хоть раз сам, скупись, а я посмотрю... сколько мяса ты принесёшь! - Валя, уперев руки в боки, снисходительно хмыкнула, видимо заранее зная, что мясо будет съедено мужем по дороге домой - ещё сырым, по крайней мере, его хватит только на котлеты.
Взяв половник, отец семейства молча налил в тарелку и придвинул третий стул, подумав, что если каждый месяц покупать новые джинсы, можно стать вегетарианцем.
- Ну что балбес, как дела в школе? - звук втягиваемой в рот варёной капусты прозвучал грамотным диссонансом с хлюпающей об оладьи сметаной.
- Нормально! - пробурчало слева и выстрелило искоса брошенным взглядом из под опущенной головы.
- Башку-то хоть подними, когда с отцом разговариваешь, вон весь чуб в сметане! Дылда!
- Чего ты пристал к ребёнку, у него и так неприятности в школе! - Валя нервно подвинула к мужу хлебницу. - Ешь с хлебом, сытнее будет!
- Что опять там?.. - вяло взяв кусок углеводов, муж отправил
ложку обрыдшего варева в рот.
- Да эта дура классная, ударила его линейкой по руке!
Несчастная мать показала свою маленькую ручку и даже потрогала её пальцем в том месте, куда был нанесён предательский садистский удар, но по руке сына.
- Ну, что, гипс наложили? - отец упорно вливал внутрь достояние национальной кухни. - Линейка, небось, была не пластмассовая, а чугунная, толщиной с рельсу! Да? - он, улыбаясь, посмотрел на крупную руку Евгения, без помощи колдовства гоголевского Пацюка, проворно обходящегося вилкой,
- Я не пойду в школу, она меня достала! - прочавкало из-под чуба в сметане и шумно отрыгнуло.
"Кто достала или что..." было не ясно, но мать уже вступила:
- Я была в школе сегодня, Женя остался дома, он её боится! - закудахтала она, тоже не объяснив, кого боится сын - школу или классную даму. - Она не права, даю сто процентов! Видите ли, он плохо учится! Так как она объясняет? Протарахтит новый материал и вперёд детки - к доске, отвечайте! А если кто не понял? Почему не объяснить ещё раз, позаниматься после уроков, прийти на дом, порешать задачки... Вот когда я училась, нас оставляли после уроков, тех, кто послабее и мы делали домашнее задание с учителем!
- У тебя, сколько уроков-то было в твоём селе? - пустая тарелка отодвинулась в сторону.
Когда три, когда четыре! - прозвучало весомо!
- Ну, а у них сейчас до четырёх пар доходит! Когда она будет
с ними сидеть? У нее, небось, тоже муж, дети!
- Конечно... дети... Значит, нечего в педагоги лезть, пусть идёт на завод и будет в пять часов дома... борщ мужу варить! - огрызнулась Валя и скинула пустую тарелку в раковину. - Ну, что, Женечка, наелся? Ну, иди, полежи, пусть жирок завяжется! - вымыв посуду, она плаксиво заметила: - И нечего детей бить, своих пусть бьёт, а моего не позволю! - её голос возрос и налился сталью протираемой вилки.
Муж вздохнул, вытащил из-под стола вчерашнюю газету, достал из нагрудного кармана очки, повесил их на переносицу и углубился в серую мелкострочечную врань... затем, подняв голову, спросил:
- Так за что она его линейкой-то?..
- Тянул тетрадь у соседки по парте!
- Зачем?
- Говорит списать! А эта Верка противная... Что жалко было помочь?
- Ясно! - промямлил муж и вновь нырнул на дно политических перспектив...
Настроение наладилось, извечный борщ разлился сытостью по кишечнику, и всё стало казаться вполне приемлемым, ведь заначку он припрятал - как знал, что опять разденут.
- А где мать? Она обедала? - вспомнил он.
- Обедала, обедала, пол кастрюли борща умяла, как молодая! Не пойму, почему старики так много едят, и жадные какие-то становятся, будто мяса с рождения не видели. Колбасы всадила сегодня четверть палки, а когда я отодвинула остальное, обиде-лась. Так что, взять и навернуть палочку колбаски целиком, так и борщ потом не полезет. Женя тоже колбаску любит! - сжав губы в болотную кувшинку, она вытерла руки о засаленный передник.
- А что есть колбаса! - муж сморгнул очки вниз.
- Была! - Валя значительно сделала глаза и дважды качнула головой. - Была... да сплыла!
- Ты ж сказала, что она съела четверть, значит не всю! - глаза Павла недоверчиво прошлись над дужками стёкол.
- А я есть должна или только готовить? - шевельнув губной кувшинкой, жена отвернулась по хозяйству. - И Женя приложился... белок детям необходим!
В животе кормильца жалко булькнул перевариваемый бурячок, догадавшийся, что мясной компании не будет; очки вновь вползли на место и занялись альтруизмом с присущей оптике позитивной ложью.
Глава 4 А.Родионов
Сергей Петрович, тихо насвистывая шлягерок, спускался по лестнице в добрейшем расположении духа. Свистеть он не боялся - денег не было и так, да и не в квартире он свистел и не на работе.
Жена - Лизонька замечательно готовила, ему завидовали все сослуживцы и никогда не отказывались от приглашения на обед. Лет десять назад, находясь в таком же настроении, он съехал бы по перилам юношески задорно, но теперь, замудрев, знал, что в перилах и на, бывают: занозы, лезвия, иголки, харчки, сперма, дерьмо и даже вредные насекомые - в зависимости от взаимной учтивости проживающего контингента.
Он сытно и вкусно пообедал, что так же отменяло слалом на перилах ввиду приличного утяжеления веса.
Вспомнив, что забыл дома бумаги, а их просил доставить сегодня главный конструктор, он остановился в раздумье: возвратиться или позвонить Лизе по мобильнику, чтобы принесла... (воз-вращаться плохая примета)
Скрип второй двери парадного удивил... и любопытство заставило унять рвущийся наружу свист, перегнуться через перила и посмотреть вниз...
Кстати, вторую дверь тамбура никто никогда не трогал, и она прилипла к стене в вечно открытом положении; это и насторожило...
Ушастая макушка была ему знакома: соседский переросток - второгодник, что-то спрятал за дверь подъезда и тихонько скользнул в свою.
Сергей Петрович всё же прозвонил Лизе и получив бумаги, двинулся вниз...
Заглянуть за дверь было любопытно и... пожалуй не зазорно...
- И всё? - он даже расстроился. - Пачка сигарет! Фи!
В таком возрасте он тоже покуривал и никакого криминала в этом не видел, каждый сам вправе выбрать, когда умирать: на двадцать лет раньше или позже.
Он уже собрался закрыть дверь, как что-то толкнуло поднять пачку и заглянуть внутрь...
- Опа, это уже интереснее!
Знакомая зелёная травка, аккуратно ссыпанная в целлофан, уютно разместилась между тремя беломоринами. Он беспомощно вертел в руке вскрытый тайник, размышляя, как поступить:
- Отнести родителям?!. Надрать уши засранцу самостоятельно?!." Раздумывать было некогда - обеденное время бежало обычным размеренным аллюром и, сунув пачку с гашишем в карман, Сергей Петрович поспешил на работу.
Ежевечерние красные белки и чумовой вид Евгения теперь легко
объяснялся.
- Да, Пашка постоянно на работе, вкалывает на эту прорву, а мама задаривает любимца, пошевеливая бревном в глазу, как проснувшийся Полифем, - ускоренным шагом продвигаясь к КБ, думал сосед. - А я говорил Лизе, что переход в другую школу, о чём постоянно твердит Валя, не выход! Мракобесие матери - вот настоящая беда парня и многих таких же. Жаль пацана конечно - дерьмом растёт, и ведь не очень-то в этом виноват!
Вспомнив о своём Витьке, он подумал, что Лиза не далеко ушла от нижнего этажа, но благодаря отцовским нервам и неравнодушию, мальчик рос неплохим человеком, по крайней мере, хотелось в это верить.
* * *
Преферанс в пятницу вечером! Что может быть лучше ощущения выполненного долга за трудовую неделю и лёгкого расслабления с рюмкой водки или большим бокалом пенистого пива - не единожды!?
Сыграв мизер и удачно блефонув при сбросе, Сергей принимал поздравления соперников...
Две серые незнакомые фигуры, уже не молодых людей, давно привлекли его внимание своей столбовой озадаченностью у дверей подъезда. Решив, наконец, узнать причину приподъездной остолбенелости оных, Сергей встал со скамейки... но появился Женька, что-то отдал одному из ожидавших его парней и скрылся в парадном.
И всё же парни не уходили, они снова чего-то ждали...
"Деньги вымогают паразиты! - подумал Сергей и поделился догадкой с приятелями.
- Кто, у кого? - обострив орлиный взгляд и грозно приподняв бровь, Василий - сосед из второго подъезда, по-хозяйски окинул взором ареал дворового обитания. - У Женьки? Да я их порву!
Преферансисты дружно поднялись из-за стола и вразвалку направились к скучающей в ожидании паре.
- Ребята, что вам нужно от нашего соседа? - пьяно растягивая фразы, вежливо поинтересовался Валерий Палыч (тоже абориген), перевернув руки ладонями вверх и пошевеливая пальцами - щупальцами, словно голодный осьминог. - Вы, кажется, много старше; он ведь ещё школьник!?
Описывать долгое, невразумительное объяснение парней будет скучно и глупо, но появление Женьки отвлекло всех от его "не пары" и взбудораженное общество обратилось за разъяснениями к нему.
Говорил он быстро, глотая слова, и уводя в сторону взгляд красных, как у кролика альбиноса, дурацких глаз.
"Обкурился! - решил Сергей, и кисло улыбнулся. - А может что похуже?.."
- А ну покажи руки! - он подошёл к Женьке вплотную. - Нет, не ладони, под локтями! Покажи! - взяв мальчишку за руку, он развернул её навзничь; следов от уколов не было! - "Может и в пах колоться!" - подумал проверяющий и спросил:
- Что у тебя общего с этими... они уже в армии, небось, отслу-жили, тебя что, напрягают? Ты не бойся, скажи, может, сможем помочь, мы ведь не старые ещё, и друзей хороших имеем.
- Всё нормально дядя Серёжа, но я не могу сейчас с вами говорить, что-то неважно себя чувствую. Извините! - развернув-шись и прощально махнув рукой приятелям, Женя исчез в подъезде.
- В общем, ребята, вот что я вам скажу: - Василий степенно положил тяжёлые руки на плечи незнакомцев. - Женька - сын моего друга и если что... сами знаете.... В милицию не пойду, задавлю вот этими руками! - он демонстративно скрючил пальцы, показывая, какие они грозные и сильные.
Обернувшись к собутыльникам и забыв о предупреждённых, он удивлённо спросил:
- Мы будем сегодня играть в преф или нет?
- В самом деле?! - воскликнул Валерий Палыч.
- Пошли... у нас, кажется, ещё что-то осталось! - согласился Сергей, и компания потянулась к охладевшим скамейкам.
Когда последняя карта легла на стол, а последняя капля водки упала на дно третьего стакана, три (извините за совпадение) мрачные фигуры молча надвинулись на стол с картёжниками и одна, голосом Валентины, пронзительно завизжала:
- Три здоровых мужика, ребёнку крутят руки! Кто из вас смотрел его руки и зачем? - она озиралась собакой, норовя укусить но, пока не решив кого.
- Ну, я смотрел! - Сергей взглянул на оскорблённую мать, собираясь объяснить своё поведение.
- Ты своему Витьке руки выворачивай и выглядывай там, что хошь! Он что у тебя лучше? И чем он у тебя лучше? - она сама спрашивала, и сама отвечала, не слушая объяснений и доводов.
Высказавшись до жёлтой пены у сморщенных злобой губ, она взмахнула полами затрапезного халата и обдав всех запахом жаренного лука, на прощанье хлопнула дверью подъезда.
Её кавалькада молча протрусила за ней, лишь Павел настойчиво спрашивал, не понятно у кого:
- А шо такое, а шо такое?
- Вот дура! - Василий, приходя в себя, обрёл дар речи. - Вот дура!
Глава 5 А.РОДИОНОВ
Дверь в комнату сына была приоткрыта, и Сергей украдкой заглянул...
Витя читал! Читал что-то толстое, но не Толстого. И Алексея, и Николая он прочёл ещё в раннем возрасте, немного из-под палки и прочёл не так уж много - из Толстых! Но "Война и Мир" и "Пётр Первый" в юном возрасте - это уже не мало!
Недавно, он самостоятельно, без совета родителей, взялся за Архипелаг... Солженицына и Сергей удивился выбору: автор был тоже по своему толстый, в плане значимости произведений, но и кондовый не по худому.
Через неделю сын сдался, объясняя что, просидев за книгой пол дня, прочитал лишь двадцать страниц.
Сергей усмехнулся, ответив, что позже пойдёт легче, но гораздо легче, у других, шло раньше, когда о том, что написано в книге, массово не писали - кто из страха, кто по недомыслию, кто от неведения.
Сергей, как и Лиза, желал Виктору жизни успешной - успешной по критериям толпы, всё же раздваиваясь в целесообразности такого направления и для себя окончательно не решив - что есть суть. Но одно он говорил смело:
- У тебя, сынок, все шансы достичь вершин общества - ты мало прочитал и, скорее всего, перечитать лишнего тебе не грозит! Запомни, кто слишком углубляется... - тот остаётся один в глубине, потому что те, в ком больше воздуха - пустоты, не могут туда донырнуть, их выталкивает давлением. Там, в глубине, у каждого философа свой огонёк знаний и любознательная молодь стремиться к нему, сгорая, растворяясь в бoльшем, чёрт побери, желудке! Видишь, куда завел нас сейчас мой фонарь: прямо в пасть зубастому демагогу. Вот и ответ пришёл... сам по себе: огонёк на лбу - у охотника! - посмотрев на недоуменное лицо сына, Сергей рассмеялся... - Но человек пошёл дальше: в своей жажде наживы и патологическом влечении эксплуатировать другого, он привесил фонарь на лоб - шахтёру, и тот стал приносить блага прямо на стол - большой ротастой рыбе. Да... - папа о чём-то взгрустнул и тихо продолжил, - огонёк, наверное, должен быть в сердце, а не на длинной удочке, пред носом, как морковка у осла, как лампочка у рыбы удильщика; одного заставляют бежать за вечно ускользающим овощем, другой ловит на звёздочку, маленькую такую, как метеорит - вжик... и сгорела! А сгоревшая звёздочка - метеор падает уже никому не нужным осколком на дно ущелья и не знает, как жить дальше... Она уже отравлена звёздной пылью!
Сыну, видимо, надоело слушать бульканье глубоководного папы, и он заскрипел диваном... Отец спохватился, и виновато улыбаясь, поднялся...
- Мудрость - это когда ты, уже калека, всем рассказываешь, что если залезть на самую вершину горы Арарат и прыгнуть оттуда, то крылья у тебя не вырастут! А разум - когда внимательно слушаешь бывшего экстримала, прикованного последствием подобного полёта к постели! И вообще, научись слушать скуку, ведь шоу всегда лжёт! - от всплывшей в мозгу ассоциации, он поперхнулся, - Только не Бернард и не Ирвин!
Быстрая реакция молодости тут же использовала искромётную энергию и вцепилась отцу в бороду:
- Что-то ты папа наворотил не оттуда! - глядя невинными глазами, блестящими лукавыми искорками, Витя покачал головой.
- Ни фига себе! Ты - яйцо! Не понял! - Сергей расхохотался. - Ну, ну, что там у тебя?
- Во-первых, был такой метеоролог - Шоу Уильям Нейпир! А метеорологи, в его время врали через день, что продолжают делать и по сей... Что же касается Бернарда Шоу, так тот вообще головой поехал: приветствовал Октябрьскую революцию, и позитивные достижения СССР напрямую связывал с деятель-ностью Сталина! - скороговоркой выпалил Витя, довольный, что можно не только скуку слушать, но и поспорить.
"Всё правильно, диспут - лучший тренажёр для накачки муску-лов мозга!" - подумал Сергей, радуясь за мальчишку.
- Ну?
- Ты сказал, что шоу - лжёт, но Бернард никогда! - парень горел желанием боя. - И он же за революцию и Сталина!
- Истинный писатель не лжёт даже тогда, когда всё его произведение сплошной вымысел! Правда, не знаю, как эту квинтэссенцию применить к метеорологам. - Сергей, улыбнувшись, пристально взглянул на Витю. - Сталин ведь не только убийца, хотя это, конечно, первичность его роли, но именно он заставил народ идти семимильными шагами, да... босиком, да... на голодный желудок. Пётр Первый тоже пробивал окно в Европу лбом народа и разбитыми черепами мостил улицы. Народ - это булыжник! - не помню, чьи слова, но я с ними полностью согласен. - Когда война - его выкапывают и мечут во врага, когда мир - снова укладывают в землю и топчут ногами. Так было, так есть и так будет! Равенство - к сожалению утопия!
- А почему, к сожалению, а па? - Витя несогласно поджал губы. - Ты что, хочешь быть на равных с бомжем или каким-нибудь алкашём, лентяем?
- Нет, конечно, нет, но мне не нравится космическая разница возможностей и потребностей одних и других. Большинство бомжей и алкашей уронили себя именно поэтому, устав бороться за личность. Многие Великие ушли из жизни по своей воле, осознав, что ничего не могут изменить, что всё бессмысленно! Наивные, они не разглядели своего предназначения - служить весами, мерилом всему! Ничего сразу не меняется, но если бы не человек разумный, в глобальном понимании этого слова - творец, то всё уже давно могло бы закончиться! Позитивизм творца всегда уравновешивал энергию добра и зла именно противостоянием последнему! Не важно, что часто их не любили окружающие: трудно любить, не понимая и согласиться, что кто-то видит дальше, если он живёт в соседнем подъезде и тоже ест и пьёт, и те же продукты и напитки, а не амброзию и нектар!
Добродетель - есть знание! - сказал Сократ и вот теперь я не знаю, кем хочу тебя видеть больше - добродетельным или успешным! - Сергей ласково потрепал сына за вихор, но тот несогласно отвёл голову в сторону.
- Ницше, кстати, говорил: "Добродетель есть наше великое не-доразумение!" - Витя хитро улыбнулся. - А что совместить нельзя?
- Вряд ли, можно выбрать золотую середину, но ведь малая подлость от большой ничем не отличается! Извини сын, хоть трудно, и непедагогично, как говорят совковые Сухомлинские, признаваться в бессилии перед детьми, но честно признаюсь - не знаю! А Ницше никогда не был против знания, он боролся против ханжества, против подмены истины, против добреньких, называя их ошибочно добродетельными.
- Па, а что такое золотая середина, где она?
- Где-то в середине, это решает каждый для себя сам! - вздохнул Сергей, сожалея, что не может высказать сыну своё мнение о золотой спирали на шейке матки - "совокупляться можно, но детей не будет! А продашь её как лом - всю ораву не накормишь"!
- На вот... лучше, вчера накропал на досуге, почитаешь, если захочешь, - открыв ящик письменного стола, он зашуршал в нём бумагой и достал листочек.
- Ладно, прочту! - Витя вложил лист между страниц читаемой книги и выжидающе уставился на отца.
Догадавшись, что в ближайшее время его выход в другую ком-нату предрешён, Сергей кивнул и осторожно закрыл за собой дверь.
Открыв книгу на узкой матерчатой закладке, Витя углубился в методичное поедание различных яств вместе с завсегдатаями
"Дома Грибоедова" и тоже позавидовал членам Массолита...
Раньше он почему-то думал, что бытие у писателей средней руки трудное, голодное, что по жизни они несчастны и неприка-янны. Но у Булгакова они жировали и дурковали, как заблагорас-судится, и сам дьявол им был не в страх! Да и дьявол то был - симпатичный, справедливый Воланд!
А вот Мастер действительно бедствовал!
Подумав о мастере вообще, Витя вспомнил несчастного Ван Гога...
* * *
Сергея, издательства, тоже не замечали, переиздавая миллионными тиражами затёртую тысячелетиями правду Коэльё и вымыслы Донцовой. А в кулуарах ожиревших, в складку, затылков, шло поголовное приобщение к Кафке и его "Замку"; затылки узнавали себя и свои замки с листа; им было приятно непонятно, как можно две страницы материала растянуть на целую книгу о них... и шёпотом соглашались, что он гений!
Приятель Сергея - поэт и редактор, смеялся взахлёб, рассказывая, как на литдиспуте в каком-то соответствующем обществе, с бесконечно трогательным длинным названием, одна его знакомая - жена затылка, шёпотом делилась с ним сакральным знанием кода рассказа: "Жозефина и мышиный народ".
- Это церковь! Я сама догадалась! - исступлённо шептала она, слюнявя его ухо.
- Кто? - спросил он, сделав удивлённо заинтересованное лицо.
- Жозефина!!!
- Угу... А вы уважаемая представьте, что мышиный народ - это сперматозоиды и всё перечитайте снова, может церковь и отступится...
Сергей очень долго смеялся и тоже удивлялся проницательному глазу приятеля.
Современник и патриот, он не желал понимать, что стразом можно заменить бриллиант, бижутерией - чистое золото!
Нет, конечно, можно, при недостатке средств, в данном случае интеллектуальных; и он по-своему боролся за свою эпоху и её наследие, без заигрывания с домработницами и их хозяйками - между кипящим супом и взрывающимся поп корном, ловящими хлопья дешёвого мыла.
- Наверное, самой глубокомысленной и глубоконравственной нации не дано, самим провидением, когда-нибудь избавиться от всепоглощающего влияния заграницы. Слава Богу, что родит ещё наша земля больших писателей, тех, кого читают в оригинале, а то прочтёшь сверх раскрученного немцa и думаешь: то ли я такой грамотный, то ли он такой кондoвый, то ли перевод современной скороспелки настолько безвкусен, - смеялся Сергей, доставая из холодильника следующую упаковку пива и ставя на стол перед друзьями. - Россия - всегда богатая, но отсталая, отсюда и самоуничижающее поклонение! В наше время, что немцу хорошо, то русскому смерть! - кривился он, вскрывая злобно шипящую пробку. - Поговорка уже подсказывает, что всё перевернулось, а они... словно сошли с ума!
Приятели согласно кивали головой, прихлёбывая из бутылок, и кто-нибудь из них вдруг взрывался тирадой типа:
- А Мойдодыры, потирают радостно руки, продавая мыло и создавая субкультуру, со своими ценностями и плюя из окна шикарных автомобилей на гениальных неудачников, почему-то решивших, что видят дальше и будто там что-то есть!
Мойдодыры тоже читали Ницше, по-своему, и сделали на своём длинном носу нюхача важную зарубку:
"Ценности и их изменения стόят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности".
Ницше, будто заглянув в наше время (что значит - разум пронзает века), так же говорил:
"Вся наша ... культура ... движется в какой-то пытке напряже-ния, ... и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, наси-льственно, порывисто; подобно потоку, стремящемуся к своему исходу, не задумываясь, боясь задумываться!"
Сергей радостно кивал, долго тряс руку оратора и лез к нему целоваться, отодвинув в сторону преграждавшую доступ к устам, бутылку. Отпустив измятый воротник vis-a-vis, он восклицал:
- Церковь бы сказала, что всё это очень напоминает ситуацию с Содомой и Гоморрой! Свидетели Иеговы радостно вспомнили бы Армагедон! А он - Сергей Лунеев, сказал бы: что человечество слишком мало, коротко во времени, себя знает, оттого вещая на века, предсказывает секунды. Отсюда вечный бой между новым и старым. Одно ясно, что деградация прёт со скоростью света и закон генетического отбора как всегда убедителен в пользу простейших!
(бурные аплодисменты................)
Яростно жестикулируя и порой забывая о пиве, он зачем-то, неожиданно вспоминал о стволовых клетках, которым учёные пророчат великое будущее:
- Чтобы дифференцировать в нужную человеку ткань, они должны приспосабливаться, прагматически заигрывая с новой чуждой средой, стать своим среди чужих, и только тогда помочь больному, точнее себе; больной побочное явление! - кричал он, возбуждённый диспутом и уже тремя литрами пива, доказывая, что приплёл клетки не зря. - Почему же человек разумный придумал себе невыполнимую задачу доказать обратное: не приспосабливаться, не ассимилироваться, противопоставлять себя большинству, в конце концов противопоставить себя Природе - самому Богу (если согласиться со Спинозой и пантеистами)?! Наверное, это и есть гордыня!
(минута молчания...... аподисменты........)
Витя иногда присутствовал на подобных пивных посиделках, по словам смеющегося отца, чем-то похожих на коричневые кутежи Германских тридцатых, но быстро уставал от споров и старался улизнуть из квартиры вообще. Краснолицые философы может, и были убедительны, но слишком шумели!
Сейчас он с сожалением подумал что, самостоятельно, пока, ни к какому мнению не пришёл, а лишь вспоминая услышанное, соткал для себя пёстрый, с виду несуразный ковёр из чужих разрозненных мыслей - нитей.
Вздохнув, он потянулся к блокноту и, полистав, открыл его на литере "У"...
"В этом мире всегда остаются в барыше глупцы и уроды. Они могут сидеть спокойно и смотреть на борьбу других. Им не дано узнать торжество побед, но зато они избавлены от горечи поражений!" - прочитал он слова Оскара Уайльда, вдруг подумав, что переиначил бы последнее предложение:
"Они избавлены от горечи поражений, но им не дано узнать торжество побед!"
- Да, так, пожалуй, лучше! - проговорил Витя, радуясь спору с самим Уайльдом. - "Отец и его друзья считали, что деньги и власть - не победа, а начало поражения!" - вспомнил он и потя-нул отцовский листок из пресса сжатых страниц Булгакова: