Я знаю - я вам очень интересна. И симпатичнее меня окрест трудно найти. Я не хвалюсь. Присмотритесь. Даже сексапильна. Хотя и не модель...
Кто-то сказал, что в нашей жизни ничего особенного не происходит, неправда, происходит сама жизнь. Для кого-то моя жизнь - ерунда, для меня - мое сокровище и моя вселенная. Сверкнет слезой счастья - как искоркой падающей звезды - по щеке неба. И кто-то успеет загадать желание. А кто-то нет. Попробуйте, загадайте! Может быть, у вас что-нибудь получится.
Может быть, начать писать дневник и, когда я буду старой, дряхлой, умудренной сединами, как черепаха Тортилла, окруженная множественными детьми и внуками, кому-нибудь будет интересно, как и чем я жила.
- Какая же была у тебя интересная и долгая жизнь, - скажет многочисленное потомство, если ему, потомству, это будет интересно.
А я, умудренная сединами и морщинами, буду снисходительно улыбаться, и рассказывать историю за историей, которые будут похожи на сказки. Мое многочисленное потомство будет удивляться, восхищаться и недоверчиво слушать, раскрыв рот. Как я иногда заслушиваюсь рассказами своей мамы. И с ней как бы проживаю всю ее судьбу. Я - она, она - я. Все слишком и слишком просто?! А попробуйте пережить все это сами. Сравните, получится ли у вас лучше. И в обычной вроде бы жизни ощутите уникальность каждой судьбы.
Начать надо, наверное, с самого начала. Появилась на свет я теплым летним днем тем единственным способом, каким все мы сюда приходим. Свой приход в этот мир я, естественно, не помню. Первопроходцем была моя сестра-близнец, я еще думала минут десять: осчастливить мир своим появлением или не стоит. Но мое желание уже никого не интересовало - не могла я оставить одинокой мою сестру, с которой мы были неразлучно девять долгих месяцев. Вся наша семья была очень рада нашему появлению. Больше всех радовалась наша мама, которая сказала:
- Слава Богу, я отмучилась за один раз!
Папа многозначительно молчал; как все мужчины, он мечтал о наследнике, поэтому, видимо, лелеял надежду на его появление. Но, как показало время, наследника он так и не получил.
Бабушка утешила папу:
- Человек предполагает - Бог располагает. Будь счастлив тем, что имеешь.
Счастья и хлопот мы с сестрой дали столько, что о наследнике никто уже и не помышлял. Просто было некогда об этом даже думать, все время и мысли родителей заняли наши проделки.
В нашей семье пять человек: мамина бабушка - Александра Александровна; мама - Евгения Александровна; папа - Игорь Андреевич; моя сестра - Оля и я - Алена.
Живем мы в обычной новостройке, в нашей квартире четыре комнаты. Одна нам с Олей, где мы можем делать все, что нам угодно: вешать на стены всевозможные плакаты, рисовать на стенах, переставлять мебель. А самое главное, нам за это ничего не будет! Другая комната - маме и папе, куда вход строго запрещен. В эту комнату отправляют кого-нибудь особо отличившегося в проказах. Третья - бабушке, в которой нам очень нравится бывать. У бабушки старинная мебель, на окнах тяжелые бархатные темно-синие шторы; такая же скатерть на столе. На комоде стоят портреты в рамках, на стене картина с мрачным пейзажем, в углу - икона. А в четвертой комнате мы собираемся все вместе, где и проводим большую часть времени, лишь на ночь разбредаемся по своим норкам. Здесь у каждого есть свой любимый уголок: бабушка облюбовала себе кресло, мама с папой заняли огромный диван, а мы с Ольгой делим второе кресло или устраиваемся на полу на зеленой дорожке, так похожей на луг.
Район наш можно перепутать с любым другим районом любого другого города. Такие же, как везде, многоэтажки, много машин, мало травы и деревьев. Половина из тех, что мы сажали, не прижились, а оставшиеся такие чахлые, что слезы наворачиваются на глаза, глядя на них, зажатых каменными джунглями, асфальтом, машинами, гаражами.
Новые районы во всех городах, наверное, похожи, как мы с сестрой. Один раз мы шли куда-то рано утром (может быть, уезжали куда-нибудь?), было темно, прохожих почти не было. Нас остановил мужчина. Спросил на ломаном русском:
- Простите, где я быль?
Мама, как могла, объяснила.
- Кайкой этьо город?
Мама засмеялась и еще раз объяснила. Мужчина, схватившись за голову, пробормотал что-то по-английски или иначе. Вызвали такси, отправили его на вокзал, а оттуда в Питер. Получилось почти по Рязанову. Но с международным акцентом. Глобализация однако.
Прабабушка моя - Александра Александровна - высокая, с прямой осанкой, с седой косой вокруг головы, в металлических очках. У бабушки удивительные руки - тонкие, изящные, кожа на них тонкая-тонкая, вся в морщинках, похожа на пергамент. Эти бабушкины руки - золотые, за что бы она ни бралась, у нее всегда все получается. Бабушка очень хорошо играет на пианино. Мама тоже играет, она окончила музыкальную школу, но предпочла технический вуз. А мы выучили собачий вальс, да и тот не полностью, и на этом наши музыкальные способности закончились. Музыкального слуха у нас просто не было. Наша бабушка знает и умеет все, она училась в институте благородных девиц в Смольном, пока не началась революция. Что было дальше, я не знаю, бабушка не любит говорить о себе, отшучивается:
- Что может рассказать вам склеротичная старуха? Я уже и не помню себя молодой.
Она наша домоправительница - так говорит папа. Бабушка занимается домашними делами и нашим политическим воспитанием, так как она первая смотрит все новости по телевизору и прочитывает все газеты. Наша бабушка строгая, но справедливая, по-моему, даже папа ее немного побаивается. Мы с сестрой стараемся бабушку не огорчать, потому что очень ее любим, она проводит с ними больше времени, чем родители, играет в наши игры, помогает решать наши девичьи проблемы. Бабушка Саша много читает и помогает нам готовиться к ненавистным политинформациям в школе.
- Бабушка, как ты относишься к политической обстановке в нашей стране или к переговорам с другими странами, - приставали мы к ней.
Она хитро улыбалась, сверкая молодыми, не выцветшими глазами на морщинистом лице:
- Деточка, политику надо делать политикам, - совсем непонятно объясняла бабушка. - Вырежи вот это, это и это, - она торкала длинным пергаментным пальцем в газету. - Подклей в тетрадь и завтра прочитаешь. Это как раз то, что надо для завтрашней темы.
И она всегда оказывалась права. Можно сказать, что политинформацию бабушка готовила за нас. Мы не спорили и всегда слушали ее, зная, что бабушка не подведет.
Мама наша - Евгения Александровна - молода и удивительно красива. Она похожа на бабушку, где та снята в старинном наряде с жемчужным ожерельем и двумя толстыми косами на груди. Когда мы ходим вместе с мамой, все незнакомые люди очень удивляются, узнав, что мы ее дети. Мама смешлива и не прочь вместе с нами повеселиться. Если мы идем на карусели, отцу приходится брать билет и на маму. Она никогда не отказывается прокатиться вместе с нами. Сам папа говорит, отказываясь:
- Детские забавы. У тебя, Женечка, еще детство играет.
А мама смеется и подкалывает его:
- Боится! Просто боится и не признается! Ну, скажи, что тебе страшно!
Мама работает на заводе, начальником какого-то секретного военного цеха. Про работу свою она ничего не говорит и мы знаем только то, что она руководит. Свое руководство она хотела перенести и в семью. Но наш тихий, спокойный папа этого ей не позволил.
- На работе ты можешь руководить хоть всей страной, Женечка, а дома я твой муж - бог и господин. И все решения буду принимать я, - твердо сказал папа.
Мирно ли они пришли к этому или нет, мы не знаем, но патриархат в нашей семье жесткий.
Мама вспыльчива, но быстро отходит. Все ссоры в семье начинает она. Она бушует, что-то доказывает, кричит - папа молча слушает. Отведя душу, мама замолкает, обижается на нечуткое папино отношение к женщине. И папа несколькими ласковыми словами и поцелуем заканчивает ссору.
Наш папа солидный, высокий, плотный - как гриб боровик, говорит бабушка, - с густой темной шевелюрой, чуть тронутой сединой. Папа носит очки в темной металлической оправе с чуть затемненными стеклами, так что всегда кажется, будто он наблюдает за тобой. Очки папе идут так, словно он родился уже в них. Когда папа снимает очки, он похож на испуганного мальчика с большими круглыми глазами. В нашей семье у всех голубые глаза. Это единственное, что нас объединяет, так как характеры в нашей семье у всех разные. И если судить по гороскопам, то вместе наша семья ни в коем случае не должна собираться, безопаснее находиться друг от друга как можно дальше. Но так уж получилось, что судьба свела нас всех вместе под одной крышей и наградила родством. А родственников, как известно, не выбирают.
Папа занимается бизнесом. Он руководит несколькими магазинами, домой приходит усталый. Мама суетится возле него, словно у них все еще продолжается медовый месяц. Глядя на них, можно с уверенностью сказать, что существует вечная любовь, как бы в этом не сомневались окружающие.
Принимая какое-либо решение, папа внимательно всех выслушает, но решает сам. Бабушка в этом с ним согласна. Она тоже считает, что в доме хозяин - мужчина.
Я и Оля - худенькие, светловолосые, с белесыми бровями и ресницами. Мы не такие красивые, как вся остальная наша семья. Мы никакие - беленькие мышки, мы не похожи ни на одного из наших родственников, только друг на друга. Мы всегда в поиске - чтобы такого сделать плохого. Мы - близнецы, удивительно похожи, даже мама иногда спрашивает, кто есть кто. Хотя, мне кажется, что она лукавит, потому что всегда наказывает ту, которая была инициатором наших шалостей.
Зимой мы катались на деревянной горке, и я застряла пуговицами в щели между досок. Пока я висела, беспомощно барахтаясь на горке, у меня созрел план - проверить, любят ли нас или нет. Я послала сестру сказать бабушке, что я повесилась и умерла. Бабушка возникла возле горки в домашних тапочках и без пальто в мгновение ока. Увидев меня, застрявшую посередине горки и весело смеющуюся, сдернула меня с горки, только пуговицы посыпались, как горох из треснувшего стручка. Поставила на ноги и молча потащила домой. Ольга плелась сзади повторяя:
- Бабушка, мы пошутили. Мы пошутили, бабушка.
А я громко ревела - мне было жалко красивых деревянных пуговиц, которые остались под горкой. Я знала, что ребятишки соберут их, а я пуговицы больше не увижу. А это была моя гордость.
Бабушка пила лекарство, мама суетилась возле нее, а папа был чернее ночного неба. Нас наказали обеих. Для начала лишили воскресной прогулки и сладостей, и неделю с нами не разговаривали.
В конце зимы, после долгой болезни, нас отправили на молоко к деду. Мы приехали очень поздно и автобусы со станции до деревни уже не ходили. Нас закутали в дедов тулуп, посадили на санки и дед повез нас домой. Путь был длинным, мы ехали по снежной дороге, вокруг темно, только полная луна освещала дорогу, да звезды мерцали высоко в небе. Было очень красиво, как в сказке. Мы с Олей толкались и баловались, а потом, деля место в больших деревянных санках, сделанных дедом, Ольга вытолкнула меня на крутом повороте. Я лежала и думала, что сейчас ко мне подберутся волки и съедят и от меня ничего не останется. Но я не успела додумать свою грустную думу до конца, меня тут же подобрали, а Ольгу нашлепали так, что мне ее было жалко.
Но зато летом, в Прибалтике, попало мне. Это я подговорила Олю сбежать и отправиться путешествовать, как две заколдованные принцессы. Мы ходили по небольшому городку, где прямо на улицах росли высокие сосны; заглядывая в магазины и кафе; спустились на пляж, походили по воде, не снимая сандалий. Но наше путешествие закончилось через два часа. Высокий милиционер в красивой форме поинтересовался, где наши родители. На что мы ответили, что мы приехали одни. Он доставил нас в милицию, куда примчались заплаканная мама и сердитый отец. Я была заперта в доме. И долгое время должна была ходить, держась за мамину руку, как прикованная.
И так каждый раз, посовещавшись между собой, придав лицам невинную честность, мы придумывали очередное преступление. С такими невинными лицами мы однажды поймали Витьку - мучителя животных в нашем дворе. Витька - толстый и противный мальчишка, играть с ним никто не хотел, потому, что он всегда громче всех ревел и ябедничал. Заманив в подъезд, мы для начала его поколотили, потом привязали к ногам консервные банки, старые кастрюли и крышки, какие-то железки - все, что могли найти на помойке. Отпустили и с радостными криками индейцев, вышедших на тропу войны, стали гонять по всему двору, стегая по ногам крапивой. Все ребятишки во дворе пристроились к нашей акции мести, зато взрослые, отловив нас, устроили судилище в воспитательных целях. Поднялась такая буря, что незаметно из этой истории нам выйти не удалось. Мама с отцом запретили нам выходить гулять, долго извинялись перед Витькиной матерью. Но, выслушав наши объяснения, ругали нас вяло, мама то и дело отворачивалась, и голос ее срывался. Видимо ей самой было смешно, но, тем не менее, нас все равно наказали.
Когда мы начали учиться в школе, наши дневники пестрели красными записями: «Дрались с мальчиками», «Разбили стекло», «Плохо вели себя», «Прошу родителей зайти в школу» и еще много подобных записей, не приносящих радости родителям. Не часто, но в школе, а затем в институте мы практиковали ответы друг за друга. Оля хорошо знала и любила биологию, с радостью отвечала за меня, а я отвечала за нее. Некоторые предметы мы так же сдавали в институте. В школе мы вместе сидели только первого сентября, второго нас уже рассадили как можно дальше друг от друга.
Однажды в школе мы съели на спор цветок. Надо сказать, что озеленением класса занимались сами ученики: приносили цветы в класс и ухаживали за ними. Мы с Олей договорились и стали громко рассуждать, что домашние цветы можно есть, якобы мы это прочитали в энциклопедии. В наш спор втянулся весь класс. Постепенно поднялся крик, шум, гам; под этот шумок мы с сестрой и съели цветок, который принесла Наташка - вредная ябеда. Мы хотели ей отомстить за то, что она рассказывала учительнице про наши проделки. В результате от цветка остался только стебель. Сам цветок был довольно отвратительным на вкус. Правда, нам помогли желающие попробовать. Учительница пришла в класс - Наташка рыдает в голос, обнимая ощипанный цветок; мы с Ольгой плюемся в раковину; остальные галдят, делясь впечатлениями.
Итог заранее предсказуем - вызов в школу родителей. После маминого возвращения со школы, взрослые закрылись в кухне, откуда доносились звуки то ли рыдания, то ли смеха. Чтобы узнать нашу участь, мы подкрались к кухонным дверям. Наше подслушивание прошло неудачно, только мы приложились к дверям ушами, как двери распахнулись, отбросив нас на середину коридора. Было больно и страшно - нас застали на месте преступления. Родители, увидев нас сидящими на полу и потирающими ушибы, веселились долго. Воспитательное мероприятие было возложено на бабушку.
Я не знала, что вы любите домашние растения, - только и сказала она.
А вечером, услышав зов к столу, мы пришли и увидели, на наших тарелках покрошенные листья с нашего любовно взращиваемого цветка для класса.
- Ешьте, ешьте! Приятного аппетита, - ядовито сказала бабушка и вышла из кухни.
Нам было так жалко цветок, но плакать мы не смели, зато поняли, как плохо было Наташке. Мы подошли к папе:
- Папа, нам нужны деньги.
- Вот как! Позвольте поинтересоваться, зачем? И много?
- На цветок для Наташи, - без предисловий начала Оля.
- Ага... А какой у нее был цветок?
- Мы не знаем, но хотим купить ей самый красивый цветок.
- Похвально. Ну что ж, вместо каруселей купим цветок.
Мириться с Наташкой мы шли, торжественно неся в красивом горшке раскидистую березку.
Мама ходила в школу, проводила воспитательные работы дома. Бабушка наказывала нас рукоделием: для нас было самое тяжелое - сидеть на одном месте, занимаясь однообразным трудом. Бабушка усаживала нас в разные углы, и мы вышивали, вязали, шили куклам наряды, а бабушка рассказывала о маме, когда та была маленькая или читала нам. Когда терпение и мамино и бабушкино подходило к концу, вмешивался папа. Он выстраивал нас перед собой и грозно вопрошал:
- Что еще натворили, жемчужины?
Если он так спрашивал, то можно было еще надеяться на снисхождение. Мы честно рассказывали о случившемся, а папа выносил решение:
- Кино не будет, прогулок тоже.
Мы лишались воскресного выхода или в кино, или в театр, или еще куда-нибудь.
Но если папа спрашивал:
- Так, в чем дело?
Мы лишались сразу и всего надолго.
- Видеть вас не желаю, - в заключении говорил папа.
Нас переставали замечать, интересоваться нами, нашими делами, словно мы исчезали из поля зрения взрослых. Нас для родителей просто не было. А слезы, как метод воздействия, в нашей семье не поощрялись. Нас сразу отправляли в ванну - поплачьте там, а после поговорим. Плакать без зрителей, без перспективы на жалость и прощение было не интересно.
Бедная мама, мы были, как два чертенка, вечно что-то придумывали, а затем получали по заслугам. Но наша жизнь была не только в черных красках. Или в черненьких.
***
Но наша жизнь была не только в черных красках. Или в черненьких. Жизнь иногда бывает тусклой. С неба шел долгий, противный дождь, на дворе стояла черная отвратительная осень, а впереди был бесконечный учебный год, который, мне казалось, не кончится никогда. Я посмотрела с тоской на телефон - может быть, кто-нибудь вспомнит обо мне? Ольга углубилась в очередную книгу, от которой ее было не оторвать. На все мои призывы она отмахивалась:
- Потом. Дай дочитать. Тут начинается самое интересное.
«Самое интересное» продолжалось уже давно и все еще не заканчивалось. Я посмотрела на часы - рано, спать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Бабушка пекла пирожки, я послонялась по кухне, изображая из себя помощницу, а на самом деле старалась ухватить или кусочек теста или пирожок, за что была изгнана из кухни.
Черная меланхолия это не мое состояние, но она откуда-то выползла и заполнила весь мир. Я не хотела ничего. Я слонялась по квартире из комнаты в комнату, смотрела в окна, за которыми шел дождь, барабаня по подоконнику и стеклам, стекая мелкими ручьями и бурными реками. Из-за этих потоков и из-за темноты за окнами было ничего не разглядеть.
Мое черное настроение возникло не просто так. Противно было от самой себя уже потому, что обидела хорошего парня. Он же не виноват в том, что не нравится мне. Зачем тогда с ним встречалась, целовалась? Я и сама не могла ответить на все вопросы, задаваемые самой себе.
Какими бесконечными были дни в детстве! Они растягивались в целую жизнь. Как легко и просто жилось в мире детства, где хорошо - это значит хорошо, где радость самая радостная, а горе самое горькое. Первые встречи, знакомства, свидания, ощущение чуда, какого-либо события. Мы каждый день волновались в ожидании чудес. Вот-вот, за этим поворотом, вот-вот с утра, вот-вот к вечеру случится чудо. Словно слепые котята торкались мордочками в разные стороны и открывали новые чувства, переживания, ощущения. Казалось, если не успеешь сегодня, то не успеешь никогда. Рождались из девочек женщины с неумелыми еще хитростями, капризами, поцелуями, объятиями. А мальчишки строили из себя умных, уверенных, умелых и опытных, всезнающих мужчин. А нам это нравилось, мы верили и не верили и чувствовали себя рядом как-то по-другому, по-новому. Словно краешком прикоснулись к тайне. Но дальше поцелуев, да неуклюжих объятий не шло. Хотя говорили об интимной жизни открыто, смакуя на слух слова, изображая «опытных», но не открывая занавес до конца. И вдруг влюбленность, которая потом пройдет, но мы-то думали - это навсегда. Вот оно чудо! Учились думать, сопереживать, страдать. Шли через вопросы «почему?», «зачем?», «да или нет». Не находили ответов, задавали новые вопросы, сами искали пути и ответы, поставленные самим себе. Не слушали советов, ведь такого никогда ни у кого не было! Мы не учились на чужих ошибках, мы их делали: и свои и чужие.
Когда на дискотеке Славка - парень из другой школы - предложил дружить, это мне так польстило, что я, не задумываясь, согласилась. Зачем отказываться, парень симпатичный, блондин, правда, невысокий. Девчонки из его класса за ним бегают, да и на дискотеке девочки заглядываются. А тут он сам мне предложил! Мне это было очень приятно, я воспарила под облака в своих глазах. Хотя мне всегда нравились высокие, крупные парни. До этого мне никто из парней не предлагал дружить, а тут такая удача! Девчонки от зависти умрут!
Собираясь к нему на свидание, я спрашивала у бабушки:
- Бабушка, я красивая?
- Не в красоте счастье, деточка. Красивым можно сделать любого урода, было бы мастерство. Красота внутри человека.
Нужна мне эта внутренняя красота, когда я собиралась покорить красавца десятиклассника! Внутренняя красота - ее ведь разглядеть надо, для этого нужно время, а мне надо было поразить именно сейчас, сразу и наповал. Поэтому я нанесла на лицо боевую раскраску индейца, вышедшего на тропу войны, воспользовавшись маминой косметикой. Оделась с особой тщательностью - и в бой! Атака удалась, Славка был сражен и завоеван.
Но любовь во мне еще не проснулась, была потребность любить, но чувств, навеянных книгами, я не испытывала. Мне хотелось любви взрослой, как в книгах или кино, но я еще не понимала, что это такое, желание любить и быть любимой принималось за действительность, которая на самом деле оказалась неинтересной. Славка был внимателен, нежен, рассказывал смешные истории, в подъезде, расставаясь, нежно целовал. Мне было скучно; встречаемся, а дальше что? Вот это любовь?! Сказать Славке - я больше не хочу - не хватило мужества. Посовещавшись с сестрой, мы решили его разыграть. Глядя на сестру, я словно смотрелась в зеркало - настолько мы были похожи. И вот, вместо меня на свидание пошла Ольга. Бедный Славка так ничего и не понял. На свидание к нему мы ходили через день, а вечером обсуждали разговоры, действия. В «свой» день каждая из нас «забывала», что было вчера. Славка злился, ничего не понимал и однажды заявился ко мне (или к нам?) без предупреждения. Я открыла дверь.
- Привет. Все еще страдаешь провалами в памяти? - спросил он.
И тут в прихожую выскочила Ольга.
- Кто там? К кому?
У Славки был такой вид, словно он увидел привидение. И меня осенило.
- Ты к кому? Ко мне или к ней?
Он еще постоял немного с открытым ртом, как замороженная рыба, потом до него дошли наши проказы. Славка развернулся и ушел. А я мучилась угрызениями совести и приставала к сестре:
- Может быть, извиниться. Парень-то не плохой, - канючила я.
- Отстать. Он тебе нужен? Нет. В чем тогда дело? - отмахнулась Ольга.
Чем старше мы становились, тем меньше походили на сорванцов. Наши проделки из мелких пакостей перешли в другую категорию - розыгрыши и шутки, которые порой получались злыми и некрасивыми. Просыпающаяся совесть заставляла стыдиться своих действий, но было поздно - увы, дело сделано.
Хоть мы и были похожи, как две капельки, Ольга - скептик, живет разумом, всегда и все делит на «да» и «нет», на черное и белое. А я живу чувствами, ищу полутона. Ольга, посмотрев на проблему, выдает, как компьютер, решение, рецепт, дальнейший путь к действию. Я долго думаю, прежде чем что-то предпринять. Ольга не любит неизвестности и ожидания, она всегда действует, а я, сделав почти все, могу остановиться. Начиная какую-нибудь авантюру, Ольга шла до конца, а я трусила. И когда плоды наших действий готовы были упасть нам в руки, как перезрелый плод, я останавливалась и начинала терзать сестру вопросами: «Зачем нам это надо?» Ответа, как правило, не было. А я все равно пыталась отговорить Ольгу от дальнейших действий.
***
Отговорить Ольгу от дальнейших действий было невозможно.
- Юлька ни тебе, ни мне не нравится. Слишком много о себе воображает! Надо ее проучить. И ничего не значит, что Юра тебе не нравится, ты же не замуж за него собралась!
- Да не хочу я его отбивать! А о чем я буду с ним разговаривать?
- Это мы придумаем после. Назначь встречу для разговора, а потом придумаем, - убеждала сестра.
- А почему я? Может быть, ты вместо меня все сделаешь, у тебя получится.
- На кого Юрка иногда заглядывается? На тебя!
- Но мы же похожи.
- Для него нет!
Ольга бегала по комнате и приводила кучу доводов, чтобы осуществить очередную авантюру. Перед моими глазами стояла Юлька - наша местная красавица, заводила. Уж не знаю, кто первый сказал о ее красоте, я бы поспорила, но как-то так и повелось считать ее красивой. Девица, как и все мы, среднего роста, худенькая - «ни в попе, ни в груди» - как говорит бабушка. Глаза у Юльки круглые, как у кошки, голубые, на голове - буйная «химия», словно она никогда ее не причесывает. Ничего особенного, встретишь в толпе - не запомнишь, не оглянешься. Просто Юля, как староста, всегда на виду. Характер у нее - не дай бог! Всегда и во всем права только Юля, а кто поступает в разрез с ее мнением - считай, потерянный человек для общества. Юлька, не задумываясь, могла обидеть любого, а потом удивлялась:
- Я никого не обижала, я просто сказала правду.
Юлькина правда всегда была жесткой, обидной. Она не умела преподнести ее, смягчить. Кому приятно услышать при всем классе, что туфли у тебя не модные, а на физкультуре ты выглядишь коровой, что вкуса у тебя нет и еще что-нибудь подобное. Не умела Юлька подойти и тихонько посоветовать, она говорила громко, чтобы все слышали и знали. Получалось так, что пример во всем - это Юля, а остальные чем-нибудь, да обделены. Нетерпеливую, не умеющую считаться с чувствами других людей, Юльку приводило в ярость неподчинение. Если Юлька чего-нибудь захочет, она будет стремиться, любой ценой, получить желаемое.
Совсем другое дело - Юрка: черноволосый с голубыми глазами, пушистыми усами, высокий - разговаривая с ним, приходилось закидывать голову - со спортивной фигурой. Вот уж кто действительно красавец. Так замечательно гармонировали голубые глаза с черными кудрями! Он - миролюбивый и терпеливый, с патологической потребностью жить в гармонии, всегда старался как-то смягчить резкие Юлькины высказывания, превратить в шутку. Но Юля прерывала его:
- Человек должен знать правду о себе!
Но мне-то Юрка был не нужен. И зачем мы все это придумали?
Зима выдалась настоящая - снежная, морозная. Морозы стояли такие сильные, что деревья трещали, не было видно птиц, снег хрустел под ногами и искрился на солнце радугой. Воздух был густой и холодный, от него перехватывало дыхание. Проходя небольшое расстояние от дома до школы, мы умудрялись отморозить носы, ресницы и брови покрывались пушистым инеем. Мороз стоял такой сильный, что нас освободили от школьных занятий. Получились внеплановые каникулы, которым мы были рады. От школы-то нас освободили, но гулять ведь никто не запретил! Мы пропадали на катке всем классом. Такое повышенное внимание одноклассников друг к другу было вызвано тем, что из трех классов собрали один, и мы приглядывались друг к другу, флиртовали, занимались чем угодно, только не уроками. Ежевечерние встречи на катке уже вошли в привычку или традицию. Когда заканчивался очередной хоккейный матч или тренировка, гасли большие огни и стадион освещался одним дежурным фонарем, мы выходили кататься на коньках. Лед блестел, по краям стадиона, куда не попадал свет, был полумрак, в котором целовались парочки. Скудно освещенный каток накладывал загадочность и таинственность на лица, волновал и будоражил сердца.
Юрка катался с Юлей, а мы с Ольгой за ними. Мы как раз находились за полосой света, когда Ольга шепнула: «Пора» и подставила ногу, я споткнулась, Ольга толкнула меня на Юрку с Юлей и я с визгом полетела на них. Получилась хорошая «куча-мала». Ольга, пытаясь скрыть улыбку и сделать испуганное лицо, бросилась нас растаскивать. Юлька осталась на ногах и хохотала. Ольга потащила меня за руку.
- Я не могу. Нога...
По моим щекам побежали слезы. И не потому, что я ушибла ногу и не потому, что я великая артистка. Просто в этот момент я подумала, что мне это не нужно, мне стало стыдно и страшно - вдруг все догадаются, что это было нарочно подстроено. А Юрка испугался. Схватил меня и, как пушинку, поставил на ноги.
- Можешь стоять?
Я пожала плечами и хлюпнула носом. Слезы покатились еще сильнее, то ли от жалости к себе, то ли от Юркиной заботы. Он осторожно смахивал их с моих щек и приговаривал:
- Прекрати, ты сейчас покроешься льдом. Я провожу.
Ольга перепугалась, а Юля надулась и капризно произнесла:
- А кто меня проводит?
Юлькины слова повисли без ответа, Юрка не слышал. Он смотрел на мое зареванное, замерзшее лицо так, словно видел в первый раз. Он подхватил меня с одной стороны, Ольга с другой и наше траурное шествие потянулось к дому. Я продолжала играть свою роль хромой, слабо протестуя:
- Да ладно, ничего страшного. Дойду с Олей.
Ольга злобно пнула меня локтем в бок, мол, что ты мелешь, иди и хромай! А Юрка продолжал тащить меня дальше. Шли молча. Не знаю, почему молчал Юрка, а я молчала от стыда, страха, ненужности затеи. Юрка довел нас до дверей квартиры, Ольга быстренько шмыгнула домой, оставив меня для заключительной сцены. Юрка очень осторожно вытер мои уже высохшие слезы и вдруг нежно прижался губами к моей щеке, позвонил в дверь, махнул рукой и сбежал вниз по лестнице. Когда Ольга открыла дверь, я стояла к ней спиной и смотрела вслед исчезнувшему Юрке.
- Ну что? Сказала? - зашептала Оля.
- Отстань, - я отодвинула ее и прошла в квартиру.
Ольга выпытывала, сказала я Юрке, что нам надо поговорить или нет. Я молчала, потом стала отбиваться от нападок сестры:
- То, что мы придумали, это азарт, игра, доказательство для самих себя, что мы можем управлять людьми. Но так ведь нельзя! Зачем это нужно? Кому? И что потом мы будем делать? Тебе надо ты и встречайся с ним, отбивай его у Юльки. А я не хочу.
- Да ладно тебе, не хочешь, не надо. Договорились о встрече или нет?
- Нет, - зло бросила я.
- Вот и славно, будем считать, что ничего не произошло, - успокоилась сестра.
Не следующий день, через неделю и месяц ничего не изменилось. Юрка по-прежнему общался с Юлей, только я иногда ловила Юркины задумчивые взгляды и думала: «Что же из этого получится?» Ничего из этого не получилось. Все осталось по-прежнему. Юлька не давала заглядываться своему парню на других девиц. Юрка был у нее пожизненным верным пажем - подай, принеси.
А потом нас настигло несчастье - умерла наша бабушка. Еще вчера шутила и была здорова, а утром ее не стало.
- Легкая смерть, - сказал доктор, приехавший утром.
Мама ходила с опухшими глазами, у нас с Олей, не переставая, лились слезы. Папа подозрительно часто сморкался, ссылаясь на насморк. Мы очень сильно переживали бабушкину смерть. Еще недавно она смеялась и говорила:
- Когда умру, не буду приходить к вам во сне, чтобы не пугать.
И ведь так никому и не приснилась! Нам очень ее не хватало, казалось, повернешь голову и увидишь ее сидящей в любимом кресле с газетой или книгой в руках. Кто-нибудь из нас еще долго после ее смерти, забывшись, кричал:
- Бабушка, посмотри.
И нет ответа. Тогда я поняла, что кроме радости и размеренной жизни случается горе, которое не спрашивает тебя, хочешь ли ты этого или нет. И с любым из нас может это случиться. Еще неосознанно, неумело, не зная с чего начать, я задумалась о жизни. Ведь родились мы не только для того, чтобы потом умереть. В жизни нужно чего-нибудь добиться, что-то сделать, а не просто встать утром, а вечером лечь в постель. Должна быть какая-то цель, какие-то дела, которые оставят о тебе воспоминания. Мы очень много говорили на эту тему с сестрой, с родителями. Папа сказал как-то:
- Из любой ситуации можно найти достойный выход. Нужно достойно жить в мире с самим собой и с окружающей действительностью, чтобы не было мучительно больно за ошибки и поступки в будущем.
***
Мы старались достойно жить в мире с собой и с окружающей действительностью, чтобы не было мучительно больно за ошибки и поступки в будущем. В десятом классе все думали об экзаменах, институте, бегали на подготовительные курсы. Потом сдавали выпускные экзамены в школе, поступали в институты. Окончили школу и разбежались кто куда, по своим дорожкам, словно и не было тех десяти лет, что мы вместе прожили, дружили, влюблялись и расставались. Иногда встречаясь, впопыхах интересовались: как дела? Кто где? Мы словно стали чужими, с трудом находили тему бесед. Мы отдыхали от нас школьных, входили в новую взрослую жизнь, преподнося себя по-другому, и по-другому относясь к действительности.
Мы с Ольгой поступили в разные институты: Ольга поступила в медицинский институт, а я в педагогический. Встречались по утрам и вечерам на кухне. Разговаривать, придумывать и воплощать бредовые идеи нам было некогда. Может быть, мы стали взрослее? У сестры появились свои подруги, у меня свои. Мы тоже разделились, стали не так близки, хотя от этого никто не страдал. Мы отдыхали друг от друга, ощутив, наконец, что есть «я», а не «мы».
Из двух худеньких, как былинки, белесых страшненьких девчушек получились вполне симпатичные, фигуристые девицы. Волосы весенним ливнем спадали по плечам, голубые глаза, опушенные ресницами, манили и завлекали, губы бантиком манили поцелуем. Мы пользовались успехом у второй половины человечества. Зря мама волновалась, глядя на нас - блеклых и некрасивых:
- Природа отдыхает на детях красивых людей, - утешала она то ли себя, то ли нас.
Кружить головы парням, развлекаясь шутить над ними - все это нравилось нам, пока Ольга не влюбилась. Любовь - чувство для многих радостное и долгожданное, хоть и говорят, что она «нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».
Любовь настигла Ольгу на литературном вечере, посвященном молодым дарованиям, куда нас занесло со скуки. Пригласил нас Ольгин сокурсник Валера, тайный (как он думал) ее воздыхатель, придумывающий всевозможные уловки, чтобы покорить мою сестру. Увидев нас вместе, он пометался, как осел между двумя копнами сена, и все же остановился на Ольге, видимо потому, что она была чаще на глазах. Ольга была для него вершиной труднодоступной. Ну, а этот вечер сделал ее и вовсе недосягаемой, чего, к сожалению, никак не мог предугадать незадачливый поклонник. Да и где ему было получить Олину любовь! Красавица Оля никогда и не смотрела на него, как на кавалера. Так, товарищ и все. Весь какой-то угловатый, неуверенный, робкий, с длинным, как у Буратино, носом, с глубоко посаженными глазами, окруженными бедненькими ресничками. Весь какой-то чересчур правильный - а это прилично? А разве так можно? Валера тенью появлялся у нашего подъезда по утрам, тенью сопровождал Ольгу в институт, тенью следовал на дискотеки. Ольгу сначала раздражало его присутствие.
- Он мне всех кавалеров распугает! Хожу, как под конвоем!
- Под конвоем собственной тени, - подколола я. - Просто твоя тень более материальна.
Потом она привыкла к нему, принимая его, как неизбежное. Тень - она ведь не мешает. Объясняла особо любопытным:
- Мой телохранитель.
Вечер проходил в университете, в актовом зале. Мы пришли с опозданием и, под дружное шиканье и недовольные взгляды, согнувшись почти вдвое, проползли на свободные места. Не так уж много было свободных мест. То ли дарований много, то ли их поклонников. Выступала какая-то расфуфыренная девица, стиль ее одежды было очень трудно определить. Что-то среднее между Фатимой из гарема и панкующей хиппи. Лица было не рассмотреть и из-за дальности наших мест, и из-за спущенных на лицо волос.
- Избушка, избушка, стань к нам передом, а к лесу задом, - прокомментировал наш провожатый.
Мы фыркнули, но под возмущенными взглядами поклонников затихли, слушая девицу, одетую в пестрый балахон, снятый, видать, с бабушки необъятных размеров. В этом балахоне можно было укрыть трех таких дарований, как она. Из разрезов балахона виднелись весьма потрепанные, все в порезах джинсы. На голове пятнадцать косичек - пятнадцать сестер, нависающих на лицо. Девица с подвыванием читала стихи о несчастливой любви и смерти, если эта любовь не станет тут же счастливой. Грешно, конечно, смеяться над чужими стихами, если не пишешь своих, но уж очень глубоко было спрятано дарование у этого молодого дарования. Мы мужественно выдержали еще несколько выступлений, среди которых были вполне приличные, на наш взгляд, стихи, которые хотелось бы услышать или почитать не при таком столпотворении, а где-нибудь наедине с собой. Я уже подбивала Олю сбегать в буфет или проветриться, но тут на сцену вышло привидение. Это я так подумала. Хотя, привидение, если оно настоящее, при таком количестве народа вряд ли бы решилось на выход.
Длинный, худой, совершенно некрасивый парень с длинными немытыми лохмами читал свои стихи с закрытыми глазами почти шепотом. Не знаю, как с точки зрения литературы, но зал сидел, затаив дыхание. Я хотела прокомментировать его выход, повернулась к Оле и слова у меня застряли в горле. Ольга сидела, подавшись вперед, вцепилась в ручки кресла так, что побелели пальцы и, не отрываясь, смотрела на «привидение». А он читал и читал, казалось, ветер шелестит словами, складывая их в стихи.
- Оль, все нормально? Ты... - мне не дали договорить.
- Ш-ш-ш, - замахала рукой Ольга.
Дарование исчезло, как и положено привидению, растворилось, будто его и не было. Некоторое время еще продолжалась тишина, которая вдруг взорвалась аплодисментами. Ольга подскочила и исчезла за занавесом в недрах закулисной жизни. Я бросилась за ней не сразу, пока сообразила что к чему - сестры уже не было. Найти ее мне не удалось, в обратный путь я тронулась под присмотром Ольгиного воздыхателя. Валера начал причитать:
- Как Оля доберется до дома? Куда она пропала, почему ты ее не задержала? Надо ее найти.
Долго переносить его терзания я не могла.
- С ней ничего не случится, девочка уже большая, дорогу домой найдет!
Он как-то подозрительно быстро утешился и покорно перенес на меня свою любовь к Оле и начал ухаживать, как за потерпевшей.
- Нас сблизила потеря моей сестры или ты нас просто перепутал?
- Вы так похожи и мне кажется, что я говорю с Олей, - мямлил парень.
- Пойми ты, я не Оля! Я просто ее лицо. Не утомляй ты меня своей любовью, - раздражалась я, хотя чувствовала, что не права.
Он же не виноват, что любит. У нашего дома я еле-еле от него отбилась.
Ольга пришла спустя два часа, родители уже начали трясти меня:
- Где Оля, почему вы не вместе вернулись?
Я отбивалась, как могла, потихоньку нервничая.
- Куда ты так поспешно исчезла? Хоть бы предупредила, что оставишь несчастного на меня, - набросилась я на Ольгу, как только она вошла в дом.
Ольга сидела с таким видом, словно на нее сошла божья благодать, она была похожа на блаженную.
- Да что с тобой, в конце-то концов?! Где ты была?
- Алена, это гений! Ты представить себе не можешь, он как рыба, выброшенная на берег, его оберегать надо.
- Ты бредишь? О ком ты? Кто рыба? - мне показалось, что сестра немного тронулась умом.
Рыбой оказалось привидение, читавшее стихи, звали его Антон. Ольга нашла его за кулисами и со всей своей прямотой набросилась на бедное дарование, восхваляя и превознося на заоблачные высоты. Привидение, само собой, согласилось с Олиной оценкой своих качеств и снисходительно позволило себя превозносить. С этого дня с Олей ни о чем больше нельзя было говорить, только о нем, его стихах и трудном поиске себя в грязном и грешном мире. Она могла говорить о своем возлюбленном 24 часа в сутки, было бы кому слушать. А если никто не хотел слушать, Олю это не огорчало, она говорила сама себе, словно себя убеждала в его гениальности. Ольга не позволяла сомневаться в исключительности своего возлюбленного, набрасывалась на всех, кто сомневался в его даре. Встречались они редко, но зато когда Антон приходил к нам, Оля вертелась возле него, как любвеобильная мамаша, годами не видящая своего сынка. Подавала, подносила - окружала такой заботой, что мне иногда казалось, что сестра немного свихнулась. А как она смотрела на него! Заглядывала в рот, не замечая никого вокруг, не различая ни дня, ни ночи. Наблюдая за ними, я думала, что еще немного и Оля растворится, как дым, и у меня не будет сестры, чего мне не хотелось бы. Лично я не находила в ее «привидении» ничего гениального, отрешенного от всего мира. Пишет вполне сносные стихи - ну и что, не он один...
Какими глазами смотрела на Антона чистюля Оля и что видела, я не понимала. Немытые волосы (он их моет хоть раз в месяц?), грязная одежда. Отрешенности от всего земного я что-то тоже не замечала. Он съедал в доме все, что было, сколько бы ему не положили. Я один раз провела эксперимент и подкладывала тушеной картошки Антону в тарелку по мере ее опустения. Он съел целую кастрюлю и не моргнул! Думаю, если бы кастрюля была больше, он продолжал бы есть. Неумытость-неухоженность я относила к психологическому давлению: посмотрите, какой я жалкий, но гениальный.
- Оля, он весь грязный, неопрятный, некрасивый, противный какой-то! - пыталась я вразумить сестру. - Посмотри на себя и на него! Вы же совершенно разные!
- Ничего подобного! Он красив внутри! Он гений! Он Пушкин наших дней! - защищала свою любовь сестра.
Все мои доводы разбивались о ее любовь, как волны о берег. Сколько я не искала у Антона внутренней красоты, никак не могла найти. Может быть, он и Пушкин наших дней, но уж слишком неприятен. «Тонкий лирик со склонностью к унынию», - думала я об Антоне с неприязнью. Я смирилась - любовь зла - но не до конца. Я пыталась найти выход из этой ситуации, не травмируя сестру.
Пока Ольга млела от своей любви к Антону, меня доставал по телефону Валера. Звонил он часто, а говорил только об одном: о своей любви к Ольге. Постепенно его монологи изменили направление, Валера начал говорить о любви ко мне. Мало мне было заботы с Ольгой, тут еще решай проблемы бывшего воздыхателя! Терпения у меня было мало, кончилось оно быстро и я довольно жестко послала Валеру заняться делом, учебой, а если не поможет, сходить к врачу.
Меня терзал вопрос: как устранить объект Олиной любви. Прежде всего, нужно набраться терпения и силы духа. Силы духа мне не занимать. Отрицательные стороны Антона, которые я демонстрировала Ольге, ее не задевали, даже наоборот. Подружиться с Антоном я не могла, друзей у него не было, а врагов я не знала. Я вообще не знала, откуда он появился на Олину голову. Кто он и откуда? Может быть завистники? Кто они? Менее удачливые поэты? До поэзии мне далеко, я не владею материалом, как говорится. Надо начать его хвалить, так, чтобы Оле самой стало противно. Проблема, как хвалить этого человека, за что, я найти не смогла. Надо, чтобы он совершил поступок, который бы уронил его в глазах моей сестры. Какой? Трудно придумывать гадость в одиночку, если всю жизнь это делалось вместе. И я ведь придумала! Правда, для этого мне пришлось поиграть в шпионку, одной это было трудновато и не так интересно, не с кем делиться впечатлениями и находками. Единственное, что меня утешало, это то, что я действовала во благо сестры.
Я нашла тот поступок, который он должен совершить - Ольга никогда не простила бы ему измены. Осталось только, чтобы он совершил этот поступок. И из этого положения я вышла, была у меня знакомая, которая занималась сексом, как спортом.
Татьяна - студентка нашего института, с нашего курса. Умница, красавица, обольстительна и независима. Ноги, грудь, талия, изящные руки, движения. А глаза - два бездонных, черных колодца - так и манят кинуться в них и утопиться. Парни за ней ходят табунами, от одного взгляда на нее на мужчин столбняк находит. Татьяна строит свою жизнь в соответствии со своими интересами. В своей веселой, двойной жизни (утром примерная, скромная студентка-отличница, а вечером шикарная женщина-вамп) она вполне счастлива.
Для нее не существует слова «нет», ее неизменный принцип - «я хочу, и будет именно так». И мужчинам никогда не стоит ей перечить, все равно она этого не позволит. Танина сексуальность заставляет мужчин идти на самые безответственные поступки. Они вручают ей свое сердце и другие, жизненно важные органы, она же с царской благосклонностью берет. Татьяна - женщина-победительница. В азартной жизненной игре у нее свои правила, установленные по законам, понятным исключительно ей. Эта, безусловно, сильная, эгоистичная леди идет по жизни как бульдозер, используя мужчин как строительный материал для собственной карьеры. Укладывает их у своих ног штабелями, и, не оглядываясь, идет по ним на высоких каблуках к поставленной цели. В Таниной жизни нет места романтическим мечтам и иллюзиям. А каждый шаг рационально просчитан и продуман. Вот такую женщину мне было и надо. Я ее нашла и обрисовала ситуацию.
- O’кей! - сказала Таня. - Все будет, как надо.
А Оля аккуратным почерком записывала стихи Антона, бегала спасать его от депрессии, готовила и стирала. Учеба ее была под угрозой. Но тут произошло чудо, подстроенное мной. Сестра перестала ходить к своему возлюбленному, сидела дома, зубрила, пропадала в библиотеке. Уже целый месяц никуда не ходила, на вопросы о личной жизни не отвечала, отмахиваясь:
- Отстань, мне некогда! После сессии поговорим.
Я не приставала, хотя любопытство меня точило, как червь. На днях позвонила Татьяна и, весело смеясь, поинтересовалась:
- Как сестричка? Не сильно переживает?
- Да нет. Учится. Как прошло-то?
- Все как по маслу. Соблазнить этого поэтика не составило особого труда. Пара слов о его гениальности и он мой. В постели, правда, слабоват.
- Ой, Татьяна, спасибо тебе! Ты не сердись на меня за такую просьбу.
- Ерунда, - отмахнулась Татьяна. - Надо будет что-нибудь провернуть - звони.
- Таня, думаю, таких просьб больше не будет, - я все-таки чувствовала себя сволочью.
- А зря! - то ли пошутила, то ли всерьез сказала Татьяна и захохотала. - Ладно. Пока!
А через некоторое время вечером, за чаем, Ольга сообщила:
- Антон, конечно, очарователен! Но дрянь потрясающая! Я его боготворила, а он пользовался моей любовью. Конечно, было удобно иметь бесплатную домработницу. Прихожу я к нему поддержать дух в тщедушном теле, накормить, обогреть, стихи его новые послушать. И что ты думаешь, вижу? На белье, которое я стираю, лежит стихоплет с девицей! Оба - как Адам и Ева - без одежд. Я его берегла, думала, силы ему нужны для творчества. Только я могла быть такой дурой! Эта девица предложила мне присоединиться, а эта грязная, неумытая тварь ее поддержала: «Приляжешь с нами для получения нового источника вдохновения?» Кот мартовский, - возмущалась Оля, но уже спокойно.
- И...
- Что «и». Чистопородный донжуан с примесью мудаковатости. Бросила ключи в лицо этому поэту. Сказала последнее «прощай» и ушла. Хорошо хоть ребенка не сделал. И на этом спасибо! Вспомнила об учебе и ушла с головой в науку, чтоб не огорчать родичей. А девица, надо признать - сексуальная красотка. Еще одна влюбленная дурочка? По-моему, я ее где-то видела.
Сердце у меня бешено заколотилось - вот сейчас я погорю. Сестра еще долго ругала себя за слепоту и наивность, а я молила бога, чтобы не раскрылось мое участие во всей этой истории. Одновременно придумывая, как бы незаметно вытащить Танькину фотографию из альбома. Ольга про фотографии не подумала, а я облегченно вздохнула, решив Татьянину фотографию, при первом же удобном случае, припрятать подальше, чтобы Ольга на нее на наткнулась.
Вылечилась от любви Ольга быстро. Что такое любовь? Вожделение плюс нежность, забота плюс нежность, ревность плюс нежность, обида плюс нежность, смирение плюс нежность, даже ненависть плюс нежность. Бестолковая любовь. Или судорожные объятия, сплетение рук, сплетение тел... Не от отчаяния ли? Любовь не может быть сытой и благодушной. Она всегда терзание. Всегда в ней пульсирует страх потерять. Чем больше любишь, тем сильнее страшишься разлуки. Покой не для влюбленных. Как бы о любви не рассказывали, всего не передашь. Любовь надо узнать, пережить самой. И всякий, познавший ее хотя бы ненадолго, счастливый человек. Ему ничего не надо растолковывать о любви, а несчастливый все равно ничего не поймет.
Возобновились наши вечерние чаепития с душевными беседами. Жизнь вошла в прежнее русло и тихо текла дальше.
***
Жизнь вошла в прежнее русло и тихо текла дальше. Я сидела сонная на лекциях, монотонный голос преподавателя усыплял меня, и я с трудом пыталась придать себе умный, заинтересованный вид. Проснувшись к концу занятий, обсуждали прошедшие вечера, вечеринки, кино и спектакли, победы над мужской половиной человечества и поражения. Спешили отоспаться домой, чтобы к вечеру быть в форме, во всеоружии. Мы становились женщинами и пользовались все теми же хитростями, что и наши прапрабабушки, хотя думали, что изобретаем их сами. Лицо рисовалось со всей тщательностью картины: до самых бровей ложились тени, ресницы сгибались под тяжестью туши, готовой осыпаться при каждом взмахе, губы покрывались такой яркой помадой, что рот был похож на кровоточащую рану. Удивляюсь, как я могла еще кому-то нравится в такой боевой раскраске. А ведь нравилась, что удивительно!
Я в это время дружила с парнем с нашего курса. Сергей настойчиво добивался близости, не подпускал на пушечный выстрел ко мне других парней. И как-то незаметно наша дружба с Сергеем перешла в любовь. Даже не в любовь, а, скорее всего в желание любить, в любопытство - познать на деле, а не на словах, любовь не только духовную, но и телесную. Сережа был парень как парень, ничего особенно выдающегося. Я больше его ценила за конспекты, чертежи, мне нравилось болтать с ним, кататься на его машине. Поначалу наши отношения складывались просто чудесно. Мы много времени проводили вместе, нам было очень хорошо друг с другом. До той поры, пока я не обнаружила, что жду ребенка.
Известив Сергея о предстоящем событии, я ждала его радости в ответ - теперь наше счастье будет по-настоящему полным! Мое воображение рисовало пышную свадьбу, рождение ребенка, отдельную квартиру. Сказочная жизнь должна была вот-вот начаться, я стояла на ее пороге. Однако его реакция была неожиданной. Не всегда бывает так, что весть о будущем ребенке сопровождается радостью. Мое известие вызвало совсем не радостные эмоции - в том числе у меня. Не очень-то мне хотелось иметь ребенка в таком раннем возрасте, я еще не нагулялась. Но я надеялась, что это известие Сергей примет с радостью, бросится меня целовать и... Но Сережа не обрадовался, услышав, что я собираюсь рожать, и заявил, что пока не готов становиться отцом. Он взбунтовался, начал возмущаться:
- Не надо меня принуждать делать то, чего я не хочу! Я сам знаю, что мне нужно. Жениться я не собираюсь, а что касается ребенка, то от отцовства не отказываюсь и готов оказать материальную поддержку. Хотя с этим тоже проблемы, сама знаешь, стипендия не большая. Я планировал завести ребенка, семью лишь тогда, когда буду иметь возможность свое потомство выкормить и взрастить, когда не будет жилищных проблем.
Райская жизнь отодвинулась на неопределенно далекое расстояние. Жизнь померкла и стала тяжело давить на плечи. Самое противное, что он был прав. Я поняла, что его решение окончательное и обжалованию не подлежит. В моих глазах все померкло, в эту же минуту я возненавидела и его и себя. И вот этого я любила? Куда я смотрела?! А была ли любовь?
- Расставаться с тобой я, конечно, не думаю, но не желаю менять свою жизнь и отказываться от привычных развлечений, только потому, что тебе вздумалось завести ребенка. - пытался успокоить меня Сергей.
- Мне вздумалось?! Я просто констатирую факт.
У меня внутри все будто оборвалось. Страшнее всего казались его невозмутимость и безразличие. Я одержала поражение. Отблеск таинственной, счастливой жизни заманчиво мелькнул и растаял навсегда. Я погрузилась в апатию, безразличие.
Все чаще получалось так, что Сергей не мог доехать до меня неделями и только бормотал по телефону о заболевшей тете или внезапно нагрянувшем школьном друге. А потом случайно я увидела Сергея в метро с «больной тетей». Выглядела тетя на все сто: джинсы в обтяжечку, коротенькая маечка, румянец во всю щеку - видимо следы тяжелой болезни. А Сергей, стараясь окончательно ее излечить, нежно целовал в щеку - исключительно в лечебных целях. Я тут же прекратила все встречи. Будущий отец старался быть внимательным, беспокоился о моем здоровье при встречах, которые происходили все реже и реже; наше общение свелось к телефонным разговорам.
- Привет, малыш, у тебя все нормально? Как здоровье? - весело осведомлялся он и нес еще минуты две какую-нибудь ерунду. Затем говорил: - Мне пора, - он всегда куда-нибудь спешил и прощался: - Пока. Целую.
Бросить трубку у меня не хватало мужества, еще жила надежда, что все образуется. Но почему-то ничего не образовывалось и на одном из вечерних чаепитий с сестрой я раскололась. Ольга решила все сразу:
- Родителям ни слова. Нечего по пустякам беспокоить маму, если у тебя сестра почти дипломированный медик. Аборт, - был ее приговор. - И если уж на то пошло, то право самой женщины решать - оставить или нет ребенка. Нечего в это впутывать родителей и мужика, который и сам не желает быть отцом.
Решение было принято. Ольга в это время встречалась с доктором. Он закончил тот же институт, где учится сестра, но двумя годами раньше. На него посмотришь - действительно доктор: худощавый, с бородкой, руки белые, какие-то женские, но от него веет надежностью, покоем. В силу своей профессии он терпелив, спокоен, этакая «каменная стена». Сестра все устроила тихо и без нервотрепки. Правда, меня еще долго терзало чувство греха, тяжелого и непростительного, а по ночам снились кошмары. Несколько часов и все осталось в прошлом. Потом я утерла слезы по «предателю» и «изменнику» и оповестила всех подружек, что свободна для новой любви.
А отцу не рожденного ребенка Ольга попортила нервы. Встречая где-нибудь его с девушкой, она по-хозяйски подходила и с милой улыбкой спрашивала что-нибудь вроде:
- Милый, а с кем наш сын? Сегодня же мой выходной?
Пока он не запросил пощады, пристав ко мне в институте:
- Я согласен жениться.
Я подумала, что у Сергея началась горячка. С чего это вдруг такое предложение? Второе дыхание любви?
- Ты о чем?
- Я понял, что поступил подло. А девчонки, узнав, что у меня ребенок, тут же со мной расстаются. Считают меня негодяем, - он мямлил что-то невразумительное, жалкий, потерянный.
И тут я поняла, что сестренка моя его достала. Я не смеялась так никогда. Отсмеявшись и вытерев слезы, я подумала - вот счастливый случай для мести! Я ознакомила бывшего любимого со списком тех качеств, которые мне в нем отвратительны и совершенно непереносимы. Нет, я не опустилась до пошлой истерики с уличением его в измене, просто сказала, что думаю о нем вообще, а в частности - думать о нем больше не желаю. На что он сильно обиделся.
Он еще пытался наладить отношения, часто звонил, просил о встрече, о последнем разговоре. Я уже не церемонилась, перебивала его на полуслове:
- Мне некогда. Прощай, - и вешала трубку.
Больше я с Сергеем не виделась.
Все несчастливые любовные истории чем-то похожи одна на другую. Кто-то надолго погружается в свою печаль и оплакивает несчастную женскую долю, а я вычеркнула это из своей жизни. Не было и все. Ольга вывела целую теорию о любви:
- Я считаю, что жизнь без любви не имеет смысла. Я имею в виду большую настоящую любовь, прежде всего к себе самой. Конечно, приятно и полезно любить мужа, если он того достоин, начальника, если хорошо платит и не зануда, любовника - за телесные удовольствия в удобное время, преподавателей, если не заваливают. Главное, чтобы любовь к ним не отвлекала от забот о себе самой любимой. Есть люди, которые могут мешать любить саму себя, по возможности их надо избегать. Просто они завидуют. Да бог с ними. У меня слишком мало времени, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Мой счастливый день расписан и построен так, как это удобно мне: впереди встреча с подругой, которая всегда заметит изменения в гардеробе, и никогда не завалит ненужной информацией о том, как подорожали веники и наволочки; затем поклонник, которому я позволю себя любить; какие-нибудь выставки, театр, кино. Не стоит вешаться на богатых мужчин, если нет внутреннего ощущения, что они готовы поделиться своим богатством именно с тобой. В общем, жизни надо радоваться с умом.
- Это приспособленчество к жизни. А как же делить на двоих радости и беды? А любовь с большой буквы? - не сдавалась я.
- Необходимо научиться любить себя, если ты хочешь не только стать счастливой сама, но и дать счастье тому, кто рядом. Замотанная, забитая, ненавидящая себя женщина не может дать ничего хорошего окружающим ее людям. Потому что дать ей нечего - нет у нее этой любви, доброжелательности, сексуальности. Ведь она даже к себе таких чувств не ощущает. Поэтому и взять все это для других ей просто негде.
- Так можно превратиться в умную, красивую, обольстительную и самодостаточную стерву.
- Стерва? Это плохо? Она заставляет мужчин выполнять все ее прихоти и мелкие капризы, но делает это так ненавязчиво, что мужчина принимает это за свою обязанность или даже привилегию, полученную исключительно им одним. Стервы - прекрасные актрисы. Любую роль они исполняют с завидной точностью и блеском. Такая женщина умеет манипулировать мужчинами и всегда добивается своего.
Ольга откинулась на стуле и приняла независимый стервозный вид.
- Тебе лучше в лапы не попадаться, - пошутила я.
- Пока я не знаю Большой Любви, буду радоваться себе, а там посмотрим. Трудные ситуации - наша проверка на прочность, именно они показывают, на что мы способны. А мы с тобой пережили эти ситуации без потерь.
- Будем надеяться. Может быть, и не совершим больше глупых ошибок. Нельзя воспринимать неудачно сложившийся роман как катастрофу. Обычно, тогда, когда кажется, что все кончено, жизнь подбрасывает какую-нибудь неожиданную радость, замечательную встречу.
- Но при этом не надо забывать, что у руля стоишь ты, и твоя лодка держит путь именно туда, куда ее направляет твоя твердая рука.
Мы продолжали жить, учиться, направляя свою лодку туда, куда нам самим хотелось бы попасть. Мы продолжали жить от сессии до сессии, время даже не летело, а неслось галопом. Только предсессионные заботы и сессия вырывали нас из веселой круговерти жизни. Начиналась зубрежка, бессонные ночи, пилось ведрами кофе, выкуривались пачками сигареты. Забыты друзья и подруги, разговоры и сон сведен к минимуму. Книги, лекции... Воспаленные, горящие, как у больных, глаза... Бледные лица, отрешенный вид. Все это сессия. И ожидание каникул, как спасение, как оазис в пустыне. Кажется, что это время никогда не наступит, до него просто не дожить, не хватит сил. Идущий осилит дорогу? А где взять силы? Но вот открывается второе дыхание и настает волшебное время - каникулы!
***
Волшебное время - каникулы! Каникулы! Что может быть лучше и слаще этого слова. Каникулы на море! Что может быть еще лучше и слаще! До диплома остался год, это были последние каникулы - и здравствуй взрослая, самостоятельная жизнь! Ольга едет на юг со своим женихом. А я еду к морю. Одна. Удивительно, как это мама разрешила нам самостоятельно отдохнуть. Перед отъездом она собрала семейное совещание. Долго и нудно занималась нашим духовным образованием, что делать нельзя, а что категорически запрещается. Ольга веселилась, подмигивая мне за маминой спиной, а я слушала в пол-уха и строила радужные планы. Мама нервничала, словно отправляла нас на смерть. Папа принимал пассивное участие в воспитательной беседе. Когда мама обращалась к нему за поддержкой, папа выглядывал из-за газеты и грозно произносил:
- Смотрите у меня, выпорю, не посмотрю, что уже большие!
- Что ты заладил одно и то же, лучше бы объяснил, сколько бед подстерегает молоденьких девушек, - мама переключилась на отца, мы были свободны.
Утром за Ольгой заехал жених, и они благополучно уехали, а мне предстояли проводы на вокзале. Глаза у родителей подозрительно блестели, мама без конца что-то говорила. Наверное, это ее успокаивало, а я ничего не понимала и не слышала, я была уже в пути. Я рассеянно бросала: «Да, мамочка...», «Хороша, мама...». Но мысли мои были уже далеко.
Ка-ни-ку-лы, ка-ни-ку-лы, ка-ни-ку-лы, - стучали колеса. Я смотрела в окно и строила воздушные замки. Душа моя рвалась и пела - сама себе хозяйка.
Тетя Марта - мамина сестра, у которой мы останавливались каждое лето, встретила меня на вокзале, посадила в машину и повезла к себе. Уверенная, деловая, вся ухоженная, красивая, ей можно дать от 35 до 50 лет. Женщина без возраста.
- Алена, мы с твоей мамой обо всем договорились, теперь я хочу заключить договор с тобой. Ты девушка взрослая, так что мне не понятна Женина нервозность. Мамочка твоя будет опекать вас до старости, если ей дать волю. У меня совершенно нет времени и желания присматривать за тобой, словно за ребенком. Будет лучше, если мы не будем создавать друг другу проблем, - говорила она.
На этом и решили. Марта показала мне комнату, выдала постельное белье, провела по дому и дала ключи.
- Живи, отдыхай. Ужин в восемь. Если тебя не будет, позвони, - и отправилась по своим делам.
Я сняла надоевшие за долгую дорогу брюки, нарядилась в широкий сарафан, на голову - шляпу, на ноги - сандалии и отправилась здороваться с морем. Я шла по ухоженной дороге между аккуратными двухэтажными домиками и воображала себя принцессой, о прибытии которой все знают, но не решаются подойти. Настроение у меня было замечательным: лето, море, каникулы! Спустилась по ступенькам и оказалась на пляже.
Бесконечно длинная полоса белого, мягкого, словно пух, песка, яркие скамейки, зонтики, кабинки для переодевания, люди в ярких купальниках. И море... Бесконечное-бесконечное серо-голубое, словно выцветшее, море на горизонте сливалось с небом. Я пожалела, что забыла взять купальник и покрывало. Разулась, подошла к скамейке под зонтик. Песок мягко ласкал ноги. Уселась на скамейку и принялась смотреть на море. Удивительно, в него втекает столько рек и речушек, а оно все равно соленое, бескрайнее, ленивое. Ребятишки брызгались на отмели, весело визжали. А я сидела ленивая, без единой мысли, отрешенная от всего мира.