Родюкова Любовь Александровна : другие произведения.

Глава 7. Голубая роза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   VII. Голубая роза.

Soles accidere et redire possunt;

Nobis cum semel brevis lux occissus est

Nox est perpetua et una dormienda.

Catulle.

   Я познакомился с ней на втором курсе университета. Я жил тогда просто и радостно: по дому не скучал, в библиотеке не засиживался. В общежитии у меня была куча друзей, и перерывы между вечеринками не были особенно тягостными. До диплома было далеко, курсовые писали все вместе, авралом. Жили весело, как и положено студентам. А потом я увидел ее. Обстоятельства были не в мою пользу: я по глупости показал ей свои стихи. На девушек это производит впечатление. То есть так мне казалось. На остальных моих знакомых - точно. Я был доволен жизнью и уверен в себе. А потом что-то изменилось. Я посмотрел в ее глаза и увидел в них самовлюбленного кретина в вытертых джинсах. Она ничего не сказала, но я почувствовал, что стихи не понравились ей.
   Я испугался. Не знаю, чего. Она смотрела сквозь меня, как будто не видела. Я почему-то понимал, что так и должно быть. Для меня вдруг стало безумно важно, чтобы она заметила меня. Я не знал, что она просто плохо видит. Я просто захотел, чтоб меня она видела, видела, а себя вдруг ощутил маленьким, как клоп, и пополз, упрямый и дикий, в поле ее зрения. Я почувствовал, как желудок куда-то исчез, а солнца стало почти не видно. Но наступил следующий день, я замотался и на время забыл об этом. Поэтому не успел благословить час, минуту и все остальное. Они остались безымянными, и теперь я прихожу на их могилу, когда вздумается. Это значит, довольно часто. А потом она оглянулась на улице. И это было начало. И это был конец. Мне показалось, что она смотрит именно на меня, и все как-то закрутилось, и я уже не мог не думать о ее спокойных, немного печальных глазах. Не мог не думать о ее затылке и о макушке, которая так беспомощно наклонялась к бумаге, когда она читала. Я растворялся, и она смотрела сквозь, куда-то далеко, и все внутри меня плакало оттого, что туда она никогда не возьмет меня. Она всегда уходила так далеко, что мне оставалось смириться и жить с этим дальше. Но я не мог. И я скучал по ее улыбке, предназначенной не мне, по ее пальцам, по ее волосам. Я скучал по ее глазам, которых так и не смог увидеть и которые так и не видели меня. Я совсем ошалел. Писал днем и ночью плохие стихи, и самому с собой мне было скучно. "Это тебе не Руфь Морз", - скрежетал я зубами и давал торжественные клятвы... то забыть ее, занявшись каким-нибудь солидным делом, то бросить все на свете и идти куда угодно, лишь бы изредка видеть ее глаза. Я пишу сейчас... Я пишу прозу. И в голову мне лезут мысли о том, как трудно ему было топиться. А я не умею плавать. И она не Руфь Морз. Она Лаура Де Нов. Женщина с вишневыми глазами. Только другого цвета.
   Полгода я неотвратимо глупел. До сих пор удивляюсь тому, насколько быстро идет этот процесс. Я плохо воспринимал окружающее. У меня изменились вкусовые пристрастия, я почти не различал цветов, очень странно ощущал температуру. Потом пришло время нездоровых маний. Меня то начинали одолевать цитрусовые, и я рисовал какие-то лимоны, одевался в зеленое, то я сходил с ума от синего, то черенковал какие-то кусты, с истеричным восторгом наблюдая за наклевывающимися листочками. Потом они засыхали, и меня охватывала тоска. Я видел ее раз в неделю, и это означало сумасшедшую жажду деятельности и тяжелое похмелье наутро. Я изменился. Как будто переболел какой-то горячкой, отсмотрел все положенные галлюцинации, и после этого уже не мог видеть нормально.
   А потом все вдруг прошло. Мне стало все равно. Когда она появлялась, я начинал плохо видеть. Галлюцинаторные цветные пятна разукрашивали все вокруг и били в глаза. Мне было дурно, но бешеный восторг от полноты жизни накрывал меня и подбрасывал, и я словно со стороны слышал шизоидный бред, который нес, по-дурацки улыбаясь, ей в лицо. Но она уходила, смотрела на меня прощально сверху вниз, отворачивалась, и я возвращался в тело, становился прагматиком, не понимал, что нашел в ней. Я становился снобом и потешался над пошлостью ситуации, в которой оказался. От этого я и казался себе таким ничтожеством, что не мог перенести этого (а в особенности того, насколько я должен был быть в таком случае отвратителен ей) и - пил. А небо было серое, и деревья серые, и читать - не хотелось. И жить. И зачем это все, надоедливо расспрашивал я друзей, бесконечно доказывая, что мир отвратителен, и что пора всем совершить самоубийство в профилактических целях, и мне - первому. Врал, как свинья.
   Прошло еще два года. Я поверил в Бога, потому что видел ее. Казалось, что затихли все на свете бури, и мне было плевать на борьбу с терроризмом, потому что была она - взбалмошная, резкая, язвительная, красивая и такая в глубине души снисходительная и добрая - и был Бог, а значит, бессмертие и покой. Я угомонился, став тихим психом. Я имел наглость отыскать и заполучить в свое сердце навеки ту самую голубую розу, что обещает вечное блаженство. Она отворачивалась и уходила к другим, ненаглядная Лесбия, Клодия Пульхра, Смуглая Дама... А я был счастлив оттого, что могу видеть ее, мою черную Мадонну, живой на земле.
   Позеленевшая трава пахла сеном. Я обжился в своей любви, и поэтому не ходил в церкви, отягощенный щедрым даром, определенно слишком ценным для мира. Я тихо благодарил Бога по вечерам, и только просил оставить мне это до самой смерти, когда бы она ни настала - хоть завтра.
   Было как-то нелепо. Я и сам перестал ощущать реальность происходящего. Я был романтиком - из упрямства на редкость последовательным - и при этом изображал Дон Кихота. Ходячий мазохист-анахронист. Ненужный беспомощный довесок для хрупкой, черноволосой и злоязычной. Хотелось уйти, чтобы маразм прекратился, и жизнь навсегда посерела и обрела спокойный животный прагматизм, перетекающий в пошлость. Правый глаз нарывался. Его пора было удалять. Сам я это сделать не мог, дождался выпускного и больше не видел ее, растворившуюся, как мираж... как кусок сахара... как горшок меда... как зарплата... Ее не стало для меня. Но осталась тоска и бессмысленное чувство вины перед ней, с которой мне нечем было поделиться...
  

(Only my plague thus far I count my gain:

That she that makes me sin awards me pain.

Shakespeare.)

   ... а она поделилась со мной книгой, которую любила. Да, в общем, она их много любила.
   Но эту я вспоминаю, как синоним ее. Голубой переплет. Двухтомник. Гравюры с тонкими пальцами. Роза и соловей. Мой любимый автор, да-да. С чего мне стало так жалко его? Наверное, оттого, что она, моя милая, в прошлой жизни наверняка была красивым избалованным мальчиком. А я был Сибилой Вэйн.
  
  

В небе солнце зайдет и снова вспыхнет.

Нас, лишь только светоч погаснет жизни краткой,

Ждет одной беспробудной ночи темень.

Катулл

(перевод А.И.Пиотровского)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"