Аннотация: Об особенностях христианского вероисповедания на отдельно взятом острове возле отдельно взятого Полуострова. Особенности географии, лингвистики и исторического развития, право, не так существенны )
Замок, даже полуразрушенный, был хорош, а вот музей никуда не годился.
Все эти пыльные, облезлые, побитые молью чучела, бледные выцветшие гербарии, уныло-одинаковые куски минералов, и особенно гордо именуемый 'предметами быта' хлам - вещи, недостаточно старинные, чтобы вызвать интерес, но слишком изношенные, чтобы хоть как порадовать взгляд - все это нагоняло тоску.
Кой черт понес меня в эту дыру?
Стоило, однако, признать, что ни имя, ни внешность черта не были загадкой для страдальца, которому оставалось теперь лишь бродить по крохотному каменистому островку, дожидаясь парома. Звали черта Марией и был он исключительно милой блондинкой - немалая редкость в этих краях.
Смуты и войны Полуостров - теперь уже Остров - знал достаточно, и кровь на нем испокон века мешалась с кровью; но здесь, на крайнем северо-западе Эрде, видно, слишком много оказалось темной крови - шимхизской, абрийской, местной. Говорят, когда-то было наоборот, вторжение нордлингов добела высветлило здешних князей, и не только их, на много поколений - да только где нынче те князья?..
И черт бы с ними с князьями - но девушка, девушка была хороша на диво; а самое обидное - показалась тогда добронравной и приветливой.
'Завтра, фар. На остров. Там. У мэнор, где му-зе-е. Я ждать.'
Эти слова дорогого стоили, особенно если учесть, что уроженцев Лэ здесь добром не привечали со времен Регентства.
Стоило бы догадаться.
Черт!..
Леец двинул кулаком по каменному парапету, срывая досаду; сорвал, впрочем, не столько досаду, сколько кожу на костяшках. Посмотрел на часы.
До парома оставалась чертова уйма времени.
В конце концов он забрел в ветхую часовню еще языческой постройки, времен Регентства, наверное, если не раньше. Зашел, заранее готовый к болезненному чувству пустоты и потери, которое обычно навевали на него редкие сарфатианские храмы Полуострова, революционной эрдской властью превращенные чаще всего в музеи и школы - в лучшем случае.
Эту как раз отписали музею: форту, лежавшему сейчас в развалинах, она была ни к чему, а бросить бесхозной... в общем, пожадничали энванарес*.
Как бы там ни было, сейчас она стояла, забытая, захламленная и заброшенная, в тени зазубренной угловатой скалы, закрывавшей ее с моря. Внутри теснились в небрежении экспонаты, которым не хватило места в самом музее: коробки, ящики, свертки - все подписанные, пронумерованные вплоть до железных колец на стенах.
И никому ни за каким чертом не нужные.
Незваный гость, сам не зная зачем, неторопливо пробирался через кучи этого хлама; время от времени останавливался - приподнять край мешковины, заглянуть под крышку ящика, смахнуть пыль с коробки, разобрать расплывшуюся надпись...
Под мешковиной обычно находились очередные чучела или булыжники; в одной из коробок теснились какие-то дряхлые книги, если верить запаху - уже изрядно попорченные плесенью, - другая оказалась набита разномастными черепками (на каждом - аккуратный номер с буквой). За низкой решетчатой оградкой, отделявшей алтарь, было просторнее, но и скучнее: всего пара куда более тщательно закрытых ящиков... ну и алтарный образ, заботливо укрытый все той же пыльной мешковиной.
Не вывезли, надо же.
Колебался он недолго; в конце концов, ничего дурного на уме у него не было, а если б и было - кто возьмется указывать здесь офицеру победоносной лейской армии?..
Скульптура его удивила.
Во-первых, она совершенно не подходила этой древней капелле. Поздняя работа, явное не гэльское даже - шимхизское влияние: мягкость линий, обилие и пышность всяких деталей, вроде тщательно вылепленных цветов под ногами и на подоле Богоматери (это множество тюльпанов чем-то назойливо напоминало развалины Винхольта, со всеми их резными арками и обломками колонн) и перьев в крыльях коленопреклоненных ангелов по обе стороны алтаря.
Во-вторых, подросток. Собственно, леец не сразу даже понял, кто перед ним; когда все-таки сообразил, привычно поискал глазами хоть одну овцу - мальчик мало походил на традиционного Доброго Пастыря, но до любых других трактовок ему было еще дальше - что до Младенца, что до Спасителя хоть перед Распятием, хоть после. Овец, впрочем, тоже было не видать.
Но все же это был Он.
Подросток, даже не юноша, в одной рубашке, словно бы плотно облепившей ладное бронзовое тело (Пресвитера... который тогда был-то?.. в общем, как пить дать, удар хватил бы!..), Он, как положено, благословлял стоящих перед ним, но смотрел куда-то мимо и так, будто из последних сил сдерживал не то страх, не то гнев, не то сильную боль. Мастерски исполненная поза - до желваков на скулах и раздутых ноздрей, до сжатых губ и напряженных плеч, за которые мальчика ласково придерживала Мать.
Она одна не особенно отличалась от привычных гостю образов - красивая, не старая еще женщина, воплощенная Печаль и Утешение.
В общем, если бы не ясно различимое "Qui videt me..." на постаменте, если бы не добросовестно исполненные стигматы, зеленевшие на тускло поблескивающей бронзе, как настоящие раны; если бы не воздвигнутый позади крест, пока пустой - едва ли можно было бы догадаться, кого имел в виду скульптор.
Вот же язычники...
Он даже не поленился обойти алтарь и забраться повыше, чтобы рассмотреть непонятную несообразность на руке юного Спасителя; рассмотрев же, фыркнул и присел на ступеньки, чтобы посмеяться как следует.
Лестно, должно быть, было Господу оказаться владетельным князем фар Фальконхейм...