Мир "Лисов графства Рэндалл", тридцать лет спустя после окончания войны Железа. Бродячий цирк останавливается недалеко от городка под названием Йорсток...
Ржавый поезд, мёртвый поезд... Ты его так долго ждёшь?
Луна висела над холмом, как приклеенная, уже больше двух часов.
Время остановилось.
Не то чтобы это сильно меня пугало. В конце концов, я сам искал удобного случая, чтобы сбежать хоть ненадолго из нашего дурдома. Это, кстати, не метафора - кочующий цирк недалеко отстоит от психиатрической больницы. Разница в том, что цирковым клоунам платят за изображение кипящего чайника, а больничных - лечат.
Хотя иногда мне кажется, что там нормальных больше.
Я не люблю конфликтов. И не потому, что не могу постоять за себя, пусть многие из наших считают именно так. В плохой компании очень быстро учишься различать запашок палёного и реагировать адекватно - то есть бить или бежать. Мне ближе второй способ, потому что сразу насмерть бить нехорошо, а по-другому я не умею.
Поэтому мне сегодня и пришлось опять... убежать.
Сначала я собирался подремать пару часов и вернуться, когда кое-кто успокоится. Но меня словно затянуло. Тишина здесь, в ложбине между холмами, была слишком густо пропитана ожиданием; точно корж в торте - коньяком, уже не в удовольствие, а до жжения на языке при каждом вдохе. Запахи немытых звериных вольеров, дыма, ветхой ткани и подгнивающей древесины остались внизу, у реки; там же играла, наверное, и музыка - как в другом измерении. А тут... Я лежал с широко открытыми глазами, весь внимание, но видел только пергаментно-жёлтую луну и слышал только один звук - приближающегося поезда.
Низкий и неприятный, как от лопнувшей струны у виолончели.
Звук будил память - амфигурические образы, хаотическая нарезка из кадров немого кино. Люди и города, настырный вой сирены, чёрные точки бомбардировщиков в светлеющем небе и оранжевые маки в высокой траве... Воспоминания, ниточка за ниточкой, сплетались в блёклый гобелен; а поезд, рассыпая хлопья ржавчины, взрезал его наискосок, и там, из-под лопнувшего полотна, в беспросветной черноте проступало что-то... что-то...
Фш-х-х-х!
Ярко-зелёная вспышка просочилась даже сквозь веки. Я заморгал, приподнимаясь на локте - надо же, всё-таки заснул, как и хотел с самого начала. Под тёмным куполом неба всё ещё таяли цветные искры, в ушах стояло эхо от шелестящего хлопка. Луна мигнула и перепрыгнула сразу с одной вершины холма на другую, пониже и поудобнее.
И я был уже не один.
- Ты здесь.
Волшебник не спрашивал - так, ронял вскользь, отмечая для себя интересующую деталь мира. Так же, как мог сказать: "Вечером будет ливень", или там: "Из этого города надо уходить", или: "К утру лошадь издохнет, а новую мы не купим до самого Лилля". Он редко ошибался - и крайне редко говорил что-то приятное.
Исключением был я. Кажется.
- Рад, что нашёл тебя.
Я зевнул, падая обратно в траву. Теперь, когда хандра отступила, веки слипались и страшно хотелось спать, и не мешало ни липкое ощущение рубашки, повлажневшей от росы, ни мелкие камешки под боком.
- Обязательно возвращаться?
Вместо взрослого, делового вопроса получилось жалобное детское бормотание. Не моя вина - это он на меня так влиял.
Если у кое-кого есть милое хобби - исполнять любые твои капризы, то удержаться практически невозможно.
- Репетиция заканчивается, Кальвин. - Волшебник склонил голову к плечу, ожидая ответа. Я фыркнул - глупая отмазка, репетиции давно не нужны ни мне, ни ему.
- Придумай другую причину.
Он подошёл ближе и присел рядом со мной на корточки. Протянул руку, точно хотел дотронуться до лба и откинуть волосы в сторону, но почти сразу отвёл её, так же плавно и неторопливо, как делал всё остальное.
- Так не хочешь возвращаться?
- Мне всё равно.
И это тоже было правдой. Почти.
- Тогда почему ты здесь?
Я зажмурился, раздумывая, как много можно сказать. Нет, конечно, шила в мешке не утаишь, и если глупый клоун продолжит вести себя так же, как вчера и сегодня, то рано или поздно всё выплывет наружу. И тогда проблемы, разумеется, возникнут. И, скорее всего, не у меня. Но и врать сейчас тоже не получится... Волшебник слишком хорошо меня знает.
Похоже, придётся обойтись намёками, и пусть он сам додумывает, если захочет.
- Арон.
- О.
Это было очень короткое и многозначительное "О". Видимо, имя сказало больше, чем я хотел. Или Арон успел растрепать языком о своём "подвиге", или нас кто-то видел. Последнее, учитывая толкотню в лагере, более чем вероятно. И если опять пойдут сплетни...
Лицо у меня, наверное, было более чем выразительное в эту секунду, потому что волшебник счёл необходимым приободрить меня - в своей манере.
- Тебе не о чем беспокоиться, - сказал он, поднимаясь. - Сегодня ты будешь работать только со мной. Йорсток - богатый город. Здесь не любят комедии, здесь любят роскошные зрелища. Дешёвые подделки вроде Арона - это для деревенских простаков. А ты - очень и очень дорогое удовольствие, Келли. Как и я.
В горле у меня запершило.
Да уж. Бесспорный факт.
...От него всегда немного пахло едким порохом фейерверков, железом и сладкой рассыпчатой пудрой из набора для театрального грима. Если взять его за руку и прижаться губами к запястью - там, где есть маленькая щелочка светлой кожи между краешком рукава и перчатки... Не то, чтобы я лично это делал - видел, как это делали другие, даже Ирма, даже та красивая дама в столице, выкупившая наш цирк на день только для себя... Словом, если так поступить, то можно различить очень-очень слабую ноту чабреца - но не больше. Весь остальной волшебник вместе с его запахом, цветом и вкусом спрятан глубоко под ворохами тонкой шуршащей ткани.
- Иди за мной, Келли.
...То есть, конечно, она шуршит, если до неё дотрагивается кто-то из его женщин. Сам волшебник двигается абсолютно бесшумно, текуче, как вода. Вот он тут - а через несколько секунд уже далеко впереди, у дерева. Спина выпрямлена, дыхание спокойное, как у спящего ребёнка, и кисти рук по-прежнему спрятаны в широких рукавах, а широкий подол приминает траву, и из-под края его не видно даже загнутых мысов сафьяновых туфель.
Даже берут сомнения, призрак он или маг.
Я крепко зажурился, отгоняя навязчивый образ, потянулся, затем быстро встал мостик, разминая задеревеневшие мышцы - и, прижав куклу к груди, вприпрыжку помчался за волшебником.
Надо же. Едва не забыл про неё, потому что за мной пришёл именно он.
Хозяин "Удивительного цирка Макди", сам Франк Макди Третий, сидел на козлах крайней повозки и дымил сигарой. Фальшивые усы небрежно торчали из верхнего кармана рубашки на манер накрахмаленного носового платка. А золотой монокль из старых, ещё довоенных времён, наоборот, поблёскивал в глазу, а не болтался, как обычно, на цепочке.
Я хмыкнул - вот точно, не "Франк Макди", а Франт. Отменное чувство позы, как Ирма острит.
...И отменный слух. Хмыканье точно было совершенно лишним.
- Явились, чер-р-рти! - рявкнул Макди. Прекрасно поставленным голосом, между прочим - откуда такой берётся в тощем, костистом теле? У Макди даже усы не растут свои, приходится клеить накладные для солидности. Хотя, на мой взгляд, лошадь с усами - это фантасмагория какая-то. - Повалял мальчишку по травке, Клер-р-рмонт? Нравится? Сор-р-рвали репетицию, мер-р-рзавцы. Выступление тоже сор-рвёте, а?
Этим двум смешным претензиям, насчёт наших мифических особых отношений и насчёт репетиций, было уже столько лет, что я даже раздражения не почувствовал. Тем более что и первая, и вторая - абсолютно безосновательны. И если кто-то, как Арон, продолжает верить - это исключительно его проблемы.
Конечно, до тех пор, пока он верит молча.
Но Макди как хозяину позволяется немного больше, чем какому-нибудь клоуну - например, получить честный и спокойный ответ от волшебника.
- Я ручаюсь за свою часть, господин Макди. Не извольте беспокоиться. - Кажется, волшебник улыбнулся, я не был в этом уверен - ни лунный свет, ни оранжевые блики от костров не достигали закутка между двумя повозками на окраине лагеря. Будь это обычный человек, я бы попробовал угадать выражение лица по интонации, но с волшебником это гиблое дело. - Но только ради вас и вашего спокойствия я готов ещё раз отрепетировать трюк.
Макди со значением кашлянул в кулак.
- Гм, на ракетах бы сэкономить...
- Обойдёмся имитацией, - так же ровно ответил волшебник. - Сцену ещё не разобрали? Тогда сходи и переоденься, Келли. Повторим последний номер, если господину Макди так угодно.
Судя по багровым щекам "господина Макди", ему угодно было сейчас забрать все свои последние слова и просто пожелать нам хорошей ночи.
Но кто бы ему позволил, интересно?
Уже заворачивая за угол, к выкрашенной синей и золотой краской кибитке волшебника, я расслышал краем уха:
- ...и что ты с ним цацкаешься? Ему уже не восемь лет. Семнадцатый пошел...
- Может, семнадцатый. А может, пятнадцатый или девятнадцатый. Никто не знает.
- Да р-разница-то в чём?
- Не люблю срезанные цветы, господин Макди. Только и всего.
Иногда волшебник говорил очень загадочно.
Для магического действа нужно много дыма, шума, искр - и тихих, отлаженных механизмов. Это я усвоил давно. Для того чтобы распилить человека пополам, требуется гибкий ассистент, умеющий в буквальном смысле складываться пополам, и искусственные ноги из воска и на рычаге, чтобы их можно было очень быстро убрать под фальшивое дно ящика одним движением. Фейерверки не только украшают сцену, но и отвлекают внимание. Многочисленные карточные фокусы - как правило, чистая математика в сочетании с ловкостью рук. Высвобождение мага, связанного по рукам и ногам, из запертого на амбарный замок гроба - хитрые узлы на верёвках и "двойные стенки", с помощью которых можно вынуть одну часть ящика из другой, как конструктор, а потом аккуратно поставить на место, не повредив замков. Явление духов и призраков - дым, цветные искры, проекции с помощью "кошмарных фонарей", музыка и особые запахи.
Для фокусов нужно желание зрителя поверить в чудо - тогда и сухая роза расцветёт, и наполовину пустой кувшин станет полным, и склеенная из перьев и глины птица взмахнёт крыльями и взлетит. Я, к слову, за все годы так и не раскрыл секрета этих фокусов; наверное, потому, что жажду чуда больше, чем любой зритель. Желание быть обманутым - убийственно действенное заклинание.
А для настоящего волшебства не нужно ничего, кроме всеобщей слепоты и уверенности, что это - простой трюк, хитрость, уловка.
Макди, Ирма, Арон, Лилли, Брюс, братья Томаши и все те сотни зрителей, которые глазеют на нас во время выступления, конечно, думают, что коронный номер волшебника - это хитроумный обман, грандиозная фальсификация. Они ищут невидимые стропы, леску и подъёмные механизмы, в то время как разгадка прямо перед ними, на ладони, и она так проста, что даже смешно - никой это не трюк. Всё по-настоящему.
Но я-то знаю правду, потому что участвую и в обмане, и в истинном волшебстве, и чувствую разницу между ними.
...Для выступлений у меня есть два трико. Одно, броское, в красных и белых ромбах - для "магического действа". Обманщик должен притворяться честным и всём своим кричать - смотрите, вот я, прямо перед вами, открыт и беззащитен, давайте, проверьте меня, поверьте мне! Когда из ящика для распиливания торчат чьи-то красно-белые ноги, зритель не задумывается и сразу приписывает их мне. И если волшебник в изысканно-издевательской своей манере просит меня "пошевелить" пальцами, два-три истерика в первом ряду кричат - "Вижу, вижу!", и зал подхватывает за ними.
А второе - чёрное. Без пайеток и мишуры, с высокой горловиной. Иногда ещё я надеваю маску, и тогда единственным светлым пятном остаются волосы - без них, наверно, можно было бы совсем раствориться во мраке под куполом цирка. Порою, перед особенно торжественными выступлениями, волшебник даёт мне немного блестящей пудры для волос, чтобы издалека пряди казались не седыми, а серебристыми.
Ведь в каждом номере должна быть эффектная деталь, верно?
- Ты задержался.
Волшебник ни в коем случае не упрекал меня. Просто объяснял, почему он не ждёт на полуразобранной сцене, а сидит в тени с трубкой на длинном тонком мундштуке. На выдохе угольки подсвечивались почему-то не красным, а синеватым - тоже фокус, но для повседневного пользования, для поддержания репутации.
- Прятал куклу, - объяснил я, не вдаваясь в подробности.
Нет, конечно, вряд ли Арон попытается выполнить свою угрозу... и ещё менее вероятно, что из такой попытки хоть что-то выйдет, но рисковать не стоит.
- Не бойся за неё, - улыбнулся волшебник. - Она может за себя постоять.
- Знаю. Начнём?
- Пожалуй.
Волшебник выбил трубку о камень - три лёгких удара - и поднялся по ступеням на сцену, даже не удосужившись потушить угли. Я старательно растёр их подошвой, хотя они и сами наверняка погасли бы через несколько минут - от росы или речной сырости, пропитавшей землю. Между повозками протиснулся сам Макди и присел на борт, на ходу вытаскивая монокль из кармана. Раздвинулись занавеси бледно-розовой кибитки, и высунула наружу любопытный нос Ирма Блистательная - уже почти раздетая и избавившаяся от тяжёлого ярко-рыжего парика. В клетке захлопали крыльями голуби, потом затявкал тоненько дикий лис, раскатисто рыкнул кто-то из неразлучной парочки львов...
О, да, этих просто так не обманешь. Они чувствуют.
- Подойди ближе, Кальвин.
Как обычно, я упустил момент, когда волшебник вытянул из рукава длинный-длинный шёлковый шарф канареечно-жёлтого цвета.
- Туго только не затягивай, - попросил я, повернулся к волшебнику спиной и закрыл глаза. Перед номером меня всегда слегка знобило. Абсолютная беспомощность - не то чувство, к которому можно легко привыкнуть. Сейчас тоже спину обдало холодом, как будто я стоял рядом с ледником. Или на краю бездны - сделай шаг вслепую, раскинь руки и падай.
Волшебник осторожно свернул шёлк и обернул вокруг моей головы, потом затянул узел - как всегда, не коснувшись меня даже кончиками пальцев.
Честно говоря, я вообще не помнил ни одного случая, когда бы он до меня дотрагивался.
- Так хорошо?
- Пойдёт. Ничего не вижу.
- Тогда начинай, - тихо приказал он, дёргая за длинный конец шарфа, как за поводок.
Я скинул балетки, переступил с ноги на ногу, заново привыкая к ощущению почти-босых-ступней, и медленно пошёл по кругу, следуя за натяжением шёлкового поводка.
Озноб начал постепенно уступать место ощущению невесомости.
Сперва затихло сердцебиение. Пульс постепенно стёк в подушечки пальцев и сошёл на нет, оставив только лёгкий зуд, но и он с каждым шагом ощущался слабее. Ледниковый холодок медленно расползался со спины по всему телу - плечи, шея, губы, и вниз - бёдра, колени, ступни. После третьего круга я невольно начал задирать подбородок кверху, хватая воздух открытым ртом, и при каждом шаге привставать на мыски, как балерина. Вскоре перестал ощущаться и холодок, словно кожа онемела, и босые пятки уже не чувствовали тёплую шероховатость деревянного пола.
В уголках глаз стало мокро и горячо - закипели слёзы.
Я резко выдохнул - и шагнул вверх, как на ступени; ветер шёлком увивался вокруг, такой плотный и густой, что на нём можно было лежать, как в гамаке.
...Где-то невероятно далеко Макди присвистнул, но этот звук почти сразу потонул в собачьем скулеже.
Хотя мне никогда не предоставлялась возможность посмотреть на этот номер со стороны, я примерно представляю, как он выглядит. Сначала волшебник водит меня по кругу, как ту болонку на поводке, быстрее и быстрее. Если это не репетиция, а представление, то с самого начала сцена затянута серебристо-голубоватым дымом, но невысоко - примерно по колено. Волшебник будто бы укладывает на густые клубы дыма отрез шёлка и тоже ведёт им по кругу, и в какой-то момент я наступаю уже не на пол, а на краешек ткани.
Она спиралью завивается к верху - и я бегу по ней, как по лестнице.
А ровно за секунду до того, как мой "поводок" натянется, волшебник отпускает его.
Я слеп и свободен.
Иногда у меня получается взбежать очень высоко, метров на тридцать. Наш номер всегда происходит под открытым небом, без шатров и ширм, на одной только сцене, так что леску и невидимые верёвки привязывать не к чему. Из всего освещения - синие факелы и слепящие фонтаны бенгальских огней. Когда я чувствую, что в тело начинает возвращаться тяжесть и тепло, то достаю из рукава трубочку фейерверка и дёргаю за шнурок. На конце трубочки вспыхивает ворох искр. Я выгибаю спину и ныряю назад, через голову. Это немного страшно, но на самом деле падение происходит всегда медленно, и у самой земли, под тихую команду волшебника "Раз!", я успеваю сделать сальто и приземлиться на ноги. Фейерверк к тому моменту уже гаснет.
Номер называется "Сын Падающей Звезды".
- Раз.
Сегодня я слишком разоспался у подножья холма, и поэтому едва не пропустил момент. Пришлось приземляться на руки, а уже потом через "мостик" вставать на ноги. От резкого напряжения запястья загудели, но ни один сустав не хрустнул.
- Ты великолепен, Келли, - ровно похвалил меня волшебник, прежде чем Магди успел вставить хоть слово. - Но тебе нужно отдохнуть. Возвращайся к себе и ложись спать, я сам здесь приберусь.
Я сдёрнул повязку и улыбнулся, запрокинув голову. Мой волшебник стоял, спрятав кисти рук в рукава, как в муфту, и покусывая нижнюю губу.
Недоволен.
- На представлении не подведу, честно, - клятвенно пообещал я, прижав ладонь к груди. Сердце, как всегда после этого номера, с опозданием подкатило к горлу живым комком.
- Иди спать, Кальвин.
О-о-о... Полное имя - уже серьёзный намёк.
Я раскланялся - Макди, аплодирующей Ирме, беснующимся в клетках зверям - и, насвистывая, побежал к нашему фургону.
Всё хорошо. Всё просто замечательно, но, действительно, спать надо больше.
И чаще.
Наши могут сколько угодно попрекать нынешнего Франка Макди скаредностью и скупостью, но надо отдать ему должное - впечатление он производить умеет.
Честно говоря, это единственное, что он может производить.
Но, так или иначе, план захвата города - а появление "Удивительного цирка Макди" хозяин называет именно что захватом - всегда заранее расписывается до мелочей. У каждого - уникальная роль и отдельная улица, которая должна стать на несколько часов ареной для представления. Ирма гоняет своё зверьё по паркам и скверам. Гуттаперчевых братьев Томашей обычно отправляют на одну из площадей - выступления у них всегда весьма зрелищные. Клоуны и мимы разбредаются по рынкам, торговым рядам и рабочим кварталам. Наездники в ярких костюмах гоняют пыль по центральным улицам. Актриски, изображая гадалок и цыганок, разбредаются кто куда, но каждому "осчастливленному" рассказывают об удивительном зрелище, которое якобы ждёт его следующим вечером. Лилипуты и великаны устраивают шествие по какому-нибудь людному проспекту и раздают листовки. Сам Макди по очереди навещает самых важных горожан - обычно мэра, судью, начальника полиции, иногда заведующего госпиталем или директора местной школы - и лично вручает им приглашения. Разумеется, бесплатные.
А мы с волшебником надеваем загадочные тёмные плащи и отправляемся под видом обычных фокусников показывать самые немудрёные трюки на главную площадь. Наша задача - собрать побольше зевак, а затем эффектно исчезнуть в клубах разноцветного дыма и сполохах света, оставив после себя только ворох листовок.
Прочие в это время старательно возводят сцену и шатры для представлений.
Для каждого города Макди скрупулёзно просчитывает ритм выступлений. Где-то мы задерживаемся на неделю, где-то - на две или даже на три, и уезжаем всегда прежде, чем успеваем наскучить. За те десять лет, что я знаю Макди, он никогда не ошибался. Как будто есть у него мистическая чуткость к городскому пульсу.
У меня - нет.
Я вообще стараюсь не доверять своим чувствам. Они частенько обманывают. И сегодня, когда Макди вечером собрал всех старших в шатре и объявил, что в Йорстоке мы задерживаемся на месяц с лишним, и грандиозное представление будет уже после полнолуния, я смолчал, хотя к горлу подступила тошнота.
Макди ведь не ошибается?..
- Келли? - тихо окликнул меня волшебник.
- Всё в порядке. - Я сглотнул, стараясь глядеть в сторону - куда угодно, только не на него. В шатре кисло пахло заплесневелой тканью и лошадьми. Через щёлку между занавесями в дверном проёме сочился медвяный свет. Макди хлопал по плечу толстяка Харви и громко смеялся, а тот платком утирал лицо, пятная серую ткань жирным гримом. Фальшивая клоунская улыбка размазалась на полшеи и стала похожей на гнойную рану.
Мне было душно.
- По сценарию мы начинаем выступать только завтра. С простыми фокусами, - словно в раздумье, протянул волшебник. - Полагаю, сегодня ты можешь пойти на прогулку.
Я почувствовал, что улыбаюсь - против воли.
- Надолго?
- Насколько пожелаешь. Отоспишься тогда завтра.
Из шатра я буквально вывалился, как марионетка - из мешка с игрушками. Заглянул в наш фургон на полминуты, схватил в охапку тёплую куртку на вечер и побежал к реке. Отсюда, из лагеря, её не было видно, только ветер доносил запах сырости и мокрых камней. Оранжевое солнце медленно скатывалось на город, прожигая дыры в чёрных аппликациях облаков. Ещё несколько минут - и оно нанижется на ратушный шпиль, как апельсин - на спицу; и этот образ даже в воображении выглядит... знакомым? На долю секунды мне померещились тёмные точки в небе - то ли птичий клин, то ли мухи. Картинка вроде бы совсем безобидная, но у меня разом в горле пересохло.
Моргнул - и точки исчезли.
Спуститься к реке оказалось не так-то просто. Она текла в глубоком овраге с крутыми и обрывистыми склонами, скошенными внутрь. Даже на краю находиться было страшновато, только встанешь - и глина поедет под ногами, обвалится целым пластом. А внизу - вода, кипящая вокруг серых валунов. Ледяная наверняка, тень ведь кругом, а русло глубокое и течение быстрое.
Пока я валялся на берегу и таращился на речную пену, солнце почти зашло. Холод выбрался из оврага и неторопливо пополз к городу, обволакивая по пути всё живое и неживое туманными щупальцами. Некоторое время я терпел, но когда понял, что меня уже начинает колотить, то встал, застегнул куртку и быстрым шагом пошёл вдоль по течению.
Вечерний Йорсток был куда гостеприимнее дневного. Сразу видно - богатый город. И фонари тут разных цветов, и магазины работают допоздна, и прохожих на улицах предостаточно... В кармане завалялось немного мелочи с прошлой прогулки, и я накупил себе всякой ерунды с лотков - имбирь в сахаре, крошечные печенья с крупной солью и чёрным перцем, зелёный крыжовник, тёмно-серые драже, по вкусу похожие на затвердевшую помадку. Ссыпал всё в один кулёк, а потом, бродя по городу, наугад вынимал что-нибудь. Набережная прошла у меня под знаком острого печенья, а потом очень долго попадался только крыжовник, сочный, но страшно кислый. На главную площадь с подсвеченным фонтаном и подавляющей громадой ратуши я вышел, посасывая жгучий имбирный ломтик. Напился воды, прямо из горсти, умылся - и нырнул в проулок, пока полисмен не обругал меня за неуважительное отношение к городскому имуществу.
Небо к тому времени бессовестно почернело, а луна, красноватая и огромная, выкатилась из-за церковного купола. Я попытался прикинуть, где остался лагерь и как можно срезать дорогу, и в итоге забрёл в какую-то глушь. Жилой квартал - не жилой квартал, трущобы - не трущобы... Петлял долго, обходя палисадники разной степени уютности и мрачные переулки, и в итоге уже почти на окраине выскочил к самым настоящим развалинам. Три этажа, кое-где обрушившиеся перекрытия и стены, подковообразная форма здания, до безобразия заросший внутренний двор и проваленная крыша - всё за нелепо высоким и крепким забором. Его я, разумеется, перелез, пусть и не без труда - жаль только, что помадки рассыпал по траве. А за забором начиналась уже освещённая улица, на другой стороне которой расстилался парк в классическом стиле. На металлической скамье под жёлтым фонарём старуха куталась в ворсистую шаль и вполголоса болтала с чёрным пуделем. Я сначала хотел пройти мимо, но затем почему-то уселся на корточки и начал скармливать ему печенье. Он брал его с ладони очень деликатно, а потом ещё долго вылизывал горячим языком пальцы и запястье. Правый глаз у пуделя был как мяч для пинг-понга, белый и выпуклый.
- Собака болеет? - спросил я старушку.
- Не знаю, - растерянно ответила она, кутаясь в шаль. Из-под длинной юбки показались мыски старомодных остроносых туфель с квадратными пряжками. - В первый раз его вижу.
- Наверно, он потерялся, - предположил я, почёсывая пуделя под горлом. Он широко зевнул.
- Видать, да. А почему ты через забор госпиталя полез? - подозрительно покосилась на меня старушка. Радужки у неё были светлые до прозрачности, даже в скудном свете фонаря, а лицо - неожиданно нежное; хоть и морщинистое, но по цвету как у пятилетней девочки, никакой папирусной желтизны и пятен.
- Тоже потерялся, - хмыкнул я. - А тут раньше госпиталь был?
Я протянул старушке кусочек имбиря, и она, хоть и с опаской, но взяла его. Прикусила бесцветными губами - и сунула за щёку, смешно поморщившись. Мне даже показалось, что у неё кончик носа пошевелился.
- В войну - был, все тридцать лет кряду. Я тогда медсестрой работала... Уже под конец на первый корпус упал бомбардировщик. Полздания разворотило. Сразу после перемирия что-то ещё починить пытались, а потом так бросили, огородили только... По мне - лучше б снесли до конца, но кто ж станет из-за окраины морочиться... А ты, говоришь, недавно здесь? - вдруг пытливо сощурилась она. - А прежде-то я тебя точно не видала?
Вместо ответа я откинул капюшон, показывая седые волосы и длинный шрам, от виска к шее, изломанный, розоватый, тонкий и едва-едва заметный, если специально не вглядываться.
Или не показывать.
- Думаю, вы бы меня запомнили.
Она пожевала то ли губу, то ли имбирь, а затем качнула головой:
- Не знаю, не знаю... Взгляд знакомый больно, - вздохнула. - Ты не бери в голову, я таких мальчишек много навидалась. И седых, и увечных... В последние-то годы войны старших-то никого уже почти не осталось, совсем молодые воевать шли. И в пехоту, и в лётные училища, и фельдшерами... Помню, у нас как-то паренёк лежал, хороший, вроде тебя, но уже весь шитый-перешитый. Лётчик вроде, и постарше вроде - годков двадцать пять; а может, он только выглядел молодо, коротышкой ведь был. Товарищи-то его ровесником войны называли... Лежал, значит, с переломом ноги и проникающим в брюшную полость. Только оклемался немножко - и сбежал из госпиталя. Своих догонять отправился, видать, как в горячке всё бредил... Я-то себя ругаю, что за ним не уследила.
Я посмотрел на неё снизу вверх. Луна теперь болталась над парком, не красноватая, а обычная, сливочно-белая.
- Может, потому что ругаете себя - и видите его везде?
- Кто знает, - снова вздохнула она и принялась чесать пуделя за ухом. Тот млел и звонко позёвывал.
Подумав, я ссыпал ему остатки печенья и, не прощаясь со старушкой, побрёл вдоль парка. Теперь, после короткой остановки, было примерно ясно, как возвращаться в лагерь. Меня занесло не куда-нибудь, а на противоположную сторону города. Снова срезать дорогу закоулками я не рискнул и постепенно выбрался к центральному проспекту.
Время близилось к двум часам ночи, и людей на улицах почти не осталось. Даже на главной площади, напротив ратуши - ни души. Зато по боковым аллеям шныряли подозрительные типы. Меня не назовёшь особенно соблазнительной добычей - подумаешь, оборванец в мешковатой куртке, такой, гляди, сам ножом пырнёт, не задумываясь... Нож, кстати, у меня действительно имелся. Но обошлось - всю дорогу он благополучно пролежал во внутреннем кармане, даже припугнуть никого не понадобилось.
А за городом я и вовсе почувствовал себя в безопасности. Вокруг расстилались луга, горбились холмы, кое-где топорщились по обочинам щётки густого кустарника, вроде жимолости и шиповника, но их по пальцам можно было пересчитать, как и деревья - словом, округа просматривалась на добрый километр во все стороны. Йорсток на западе перемигивался огнями разноцветных фонарей, а лагерь, наоборот, дремал в полной темноте. Неудивительно - после такого-то насыщенного дня наверняка многие решили лечь спать пораньше.
"Интересно, волшебник тоже?.."
Входя в лагерь, я цыкнул на сторожевых собак Ирмы и кивком поздоровался с Томашем-младшим. К дежурству он относился без особого энтузиазма, скорее, подрёмывал стоя.
Впрочем, кому придёт в голову грабить бродячий цирк?
Посреди лагеря, у арены, я остановился и завертел головой, вспоминая, куда волшебник подогнал наш фургон. Днём-то здесь легко ориентироваться, а вот ночью, когда красный не отличить от золотого или зелёного...
- А тебе не говорили, что хорошие мальчики не опаздывают к отбою, хех?
Я медленно выдохнул, на счёт "шесть", и обернулся, стягивая капюшон и дружелюбно улыбаясь:
- Здравствуй, Арон. Опять не спится, да?
Меньше всего мне хотелось любезничать сейчас с пьяным клоуном, но грубить, когда собеседник явно нарывается на ссору - верх идиотизма.
Это к вопросу о хороших мальчиках.
- Да захотелось вот... прогуляться, - осклабился Арон.
Он был пьян явно сильнее, чем мне показалось поначалу, и находился в той дурацкой стадии, когда сил - с избытком, а разум - в непроглядном тумане. Годфруа в таком состоянии в прошлый раз с одного удара кулаком убил лошадь, а затем проломил стену фургона, в котором его пытались запереть. За эту выходку он расплачивался до сих пор, отдавая Макди две трети выручки, а силачи на представлениях зарабатывают не сказать чтоб много, даже меньше карликов.
А Годфруа, к слову, ненамного уступал клоуну в комплекции...
Я отступил от Арона, на всякий случай нашаривая в кармане нож. Пятидесятилетний мужчина на голову выше, в полтора раза шире в плечах и в два раза больше по весу - не самый удобный противник для рукопашной.
Совсем неудобный, учитывая алкогольный туман в его крови и общую туповатость.
- Погода прекрасная для прогулок. Но к реке ходить не советую, там опасные берега, земля может обвалиться, - улыбнулся я вежливо. - Доброй ночи, Арон.
На секунду его лицо закаменело. Обычно он выглядел смешно, несмотря на рост и мощное телосложение - маленькие глазки, нос картошкой, широченный подбородок-лопата и хомячьи щёки. Но сейчас он стал похож на цверга-переростка.
Хорошо, что только на секунду. А потом вертикальные морщины разгладились, а нижняя губа снова забавно оттопырилась.
- Ну, ступай, ступай, Келли, - широко ухмыльнулся Арон. Я перевёл дыхание - пронесло? - Тебя ждут, наверно.
- Ага, - ответил я механически и с перепугу резко вспомнил, где стоит наш фургон. - Очень ждут.
Я развернулся и направился вдоль правого края арены, на ходу надевая капюшон... это-то меня и подвело.
Иначе бы я точно услышал грузные шаги у себя за спиной.
- К нему бежишь, да? А как же я, хех? А, Келли?
Нож я достать успел - но толку из этого, если руки тут же оказались прижаты к телу? Арон одно время подрабатывал силачом, до того, как перешёл в клоуны, и хватка у него до сих пор оставалась - будь здоров. Он вздёрнул меня в воздух с такой же лёгкостью, с какой подбирал с пола газету или упавшую ложку.
Но испугался я не хватки - всегда можно закричать, и на помощь прибежит Томаш-младший, у него с Ароном свои счёты - а вопроса.
Если клоун не забыл вчерашний разговор и нарочно поджидал меня сегодня, чтобы его продолжить...
- Ты о чём, старина? - Непринуждённо улыбаться становилось всё сложнее. - Спать пора, у нас завтра серьёзное выступление...
- У меня - нету, - смрадно выдохнул Арон мне в ухо. - Так, в пересменке пожонглирую на ходулях, между зверьём и акробатами. Могу хоть всю ночь не спать. И ты... тоже? Раз к нему несёшься?
Я слегка расслабил руку и на пробу крутанул запястьем. При желании - и при небольшой доле везения - можно было достать ножом до руки Арона. Вопрос - хватит ли этого...
- Мы просто живём в одном фургоне. Волшебник меня подобрал ещё ребёнком, если не помнишь, - медленно выговорил я, стараясь успокоить Арона мягким тоном. Ирма так иногда со своим зверьём общалась, и до сих пор её никто не покусал. - Меньше сплетни слушай.
Вот это было лишнее.
Арон глухо заворчал, будто пытался выплюнуть вставшую поперёк горла кость.
- Да конечно, сплетни! Я Клермонта подольше тебя знаю, - ощерился он. - Ему что парень, что девка - всё одно. А они на нём гроздьями виснут... сами к нему бегут... Ему только тряпки свои и скинуть надо... ты, небось, тоже. Или он - тебя? Кхе... - Речь Арона становилась всё менее разборчивой, дыхание сбилось. Я напрягся и приготовился бить ему одновременно ножом по предплечью и пяткой - в пах. Это должно было сработать, а мне главное выбраться, тут до Ирминого фургона - пять шагов, а там зверьё. И сама Ирма. - А со мной, значит, ни-ни? Чем я хуже? Он же как глиста, одни жилы, белый весь... А, Келли?
Последнюю фразу он не произнёс - прохныкал... и полез рукой мне под куртку.
На секунду я застыл. Просто дыхание перекрыло - сам не понял, от чего. Даже не отвращение - а хуже, тошнота с паникой пополам. Дёрнулся, сдуру сам себя уколол ножом - и опомнился.
Впрочем, пинаться, когда тебя лапают - то ещё удовольствие.
Попал я удачно, хоть и со второго раза. Арон взвыл смешным тоненьким голоском и согнулся пополам, естественно, выпуская меня. Я развернулся - и полоснул ему ножом по лбу. Царапина, конечно, но кровищи будет - все глаза зальёт.
- Мразь! - проревел Арон, вслепую сгребая воздух перед собой.
Но я успел уже прокатиться под фургоном Ирмы, вскочить на ноги и драпануть между клетками, на ходу перебирая прутья рукояткой ножа. Разбуженные львы, собаки, голуби и дикий лис устроили адский концерт, в котором потонула даже отборная Аронова ругань. А я, петляя, добрался до нашего фургона, надеясь только, что клоуну не стукнет в голову наведаться к волшебнику, и страх перед ним окажется сильнее.
- ...Кальвин?
Волшебник не спал.
Я запнулся о порог и едва не налетел на собственный нож, чудом успев вывернуться в последний момент.
- Извини, - я отвёл глаза.
Полоска голой кожи под задранной курткой горела огнём - не разберёшь, отчего, от ночного холода или от пристального взгляда. Окровавленный нож, звериная какофония, грязная ругань Арона...
"Сделай вид, что не понял. Пожалуйста".
Волшебник, как обычно, укутанный в целый ворох шелестящих одежд, стоял, склонив голову к плечу и готов был, кажется, выслушать что угодно, любую дикость, и поверить ей. Потому что рассказал бы я. Но о некоторых вещах рассказывать нельзя. Они пачкают, даже если ты не виноват.
И отмыться потом...
- Это ты нашумел?
Я с облегчением выдохнул. Допроса не будет.
- Ну, да. Прошу прощения.
- Иди спать, - мягко улыбнулся волшебник. - Я ещё посижу здесь, выкурю трубку-другую... Ни о чём не беспокойся, Келли.
От чувства колоссального облегчения меня охватил озноб. Я деревянно кивнул и на четвереньках заполз в фургон. Бросил куртку на сундук, скинул ботинки, штаны, рубашку и до своей кровати добрался уже голышом. Одеяла были заботливо расстелены, а кукла сидела в изголовье, как обычно.
Да. Кукла...
Фарфоровая девочка, в локоть ростом, с красивыми голубыми глазами и золотистыми локонами, в платье из зелёной тафты и лимонных кружев.
Я сгрёб её в охапку и зарылся в одеяла. Меня колотило. До сознания медленно доходило, что могло случиться там, за Ирминым фургоном, перед ареной. То есть по-настоящему могло случиться, не в идиотских сальных шутках или сплетнях...
Хватать воздух получалось почему-то только мелкими-мелкими глотками.
- Пожа... пожалуйста, - горячо зашептал я кукле в белобрысый затылок. - Я так давно ничего не... не просил... пожалуйста, пусть он от меня отстанет... насовсем... пожалуйста, слышишь?
Половина слов и окончаний проваливались куда-то в горло, но кукла всё равно понимала.
Я был уверен в этом.
Шум снаружи постепенно стихал. Ирма пела - негромко, но завораживающе-сладко, так, что даже у меня расслаблялся внутри тугой, колючий клубок нервов. Успокаивалось и Ирмино зверьё, зачарованное игрой обертонов и тягучим сонным ритмом. Хотя слова-то в песне были через одно - пошлейшая матросская брань, и Арону они сулили все муки ада за ночную побудку. Тикали вразнобой развешанные по стенам часы. Металлический запах крови с ножа тонул в ароматах чабреца, старого дерева и голубой полыни, которыми насквозь пропитался весь наш фургон, а с улицы умиротворяюще тянуло некрепким сладковатым табаком...
...табаком, железом и дымом пропахли мы до костей. Бои идут пятый день. У меня- по два вылета в сутки, у Симона - по три, потому что его напарник так и не пришёл в себя, а командир гонит нас вперёд, как сумасшедший. Я уже с трудом понимаю, для чего - ясно, что до прихода основных сил мы Йорсток не удержим.
Симон говорит, что под конец война сошла с ума и просто решила сожрать нас всех.
- Тебя бы в командиры поставить, - вздыхает он, скручивая грубую папиросу из дефицитной бумаги и ещё более дефицитного табака. Заскорузлые, грубые пальцы - не верится, что когда-то Симон был учителем музыки. Он вообще никогда не хотел воевать, но пришлось. - Ты ведь офицер, да? И лётную академию закончил, не то, что половина из наших. И часов налёта у тебя раз в шесть больше.
Третья папироса готова, и Симон передаёт кисет и книгу дальше по кругу. Сегодня наконец раздраконили мои "Удивительные приключения Тодда-Счастливчика", потому что курить хочется смертельно, и ничего, хоть немного напоминающего бумагу, не осталось.
- Из меня вышел бы плохой командир. Я не умею отправлять людей на смерть.
- А это что, обязательно? - встревает Уильям.
Он - третий интеллектуал в нашей маленькой команде, тоже учитель, только не музыки, а литературы. Нам нравятся одни и те же книги и чувство юмора у нас похожее. Сейчас я тоже хмыкаю, когда вижу, как он выдирает для папиросы страницу из главы "Последнее удовольствие приговорённого".
Хорошая вещь - "Тодд-Счастливчик". Всеобъемлющая.
- Обязательно, Уилл. Ты же понимаешь, зачем нас поставили здесь, да?
Он не отвечает мне.
Я нахально экспроприирую одну из папирос Симона, поджигаю от горячего печного бока и вытягиваюсь на спине, заложив одну руку за голову. Навес над нашим лежбищем - чистая формальность. Сухие степные ветры шныряют меж опорами, нагло забираются под китель, а потом летят дальше, колышут высокие травы. В последние месяцы я видел очень много пожарищ - целые выгоревшие пустыни, но эти холмы словно бережёт что-то.
Холмы, трава, тёмно-синее небо в звёздную крапинку да фрагменты старых, ещё довоенных железнодорожных путей в ложбине - вот и все следы обычной жизни.
Да, и ещё тишина. Редкость в последнее время.
- Эй... - зовёт Симон. Я не откликаюсь, и тогда он шутливо толкает меня кулаком в плечо - совсем слабо, точно боится кости случайно переломать. Ну, да, я и в самом начале-то был меньше и хрупче даже изнеженного учителя музыки, а сейчас вообще высох. Птичий скелет... Зато и падать, наверно, будет не страшно. Вот подхватит меня ветер - и унесёт в небо. - Ты уснул, что ли?
- Нет.
Табачный дым горьковатый и вяжущий. Язык постепенно немеет.
- Слушай... А как ты думаешь, когда?..
Симон умолкает. Но ему не надо уточнять, что именно он имеет в виду.
Командир говорил со мной вчера. Показывал и карты, и телеграммы из штаба... Он хотел, чтобы я шёл на это с открытыми глазами.
Странный человек.
- Через четыре дня.
Я закрываю глаза, а когда открываю снова, то на фоне светлеющего восточного края маячат чёрные точки. Штук пять, аккуратный клинышек - жаль, не птичий. Подскакиваю, роняя папиросу в траву, и парни всё понимают без слов.
Уилл ругается смачнее всех.
Недаром он преподавал литературу.
- Кальвин, просыпайся. Пора.
Реальность пахла омлетом с томатами и чесноком, свежим хлебом и чаем с чабрецом. Но привкус во рту всё равно был горьковато-вяжущий - во сне я прикусил золотистый кукольный локон. В распахнутую дверь лился яркий утренний свет, такой осязаемо-плотный, что в нём, кажется, можно было утонуть. Где-то далеко вызванивал минорную мелодию колокол и пели птицы.