Аннотация: Совпадение ли это? Или поэтический дуэль в отвратительнейшем кабаке, спровоцированный милой и невинной девушкой, непонятно зачем пришедшей сюда имеет совершенно другое значение и цель...?
... До этого, в том же городе N произошла иная, не менее странная и авантюрная история, но с не менее не логичною развязкой.
В кабаке, что был за углом от старой башмачной, людей было невпроворот. Сотни сальных, лысых голов; не разбираемый гул, сплавленный в единый хор; хмельная вонь рвущая ноздри. Стены были черны, обшиты заносной доской. На столах горели свечи, стоявшие на блюдцах, полные обмякшего парафина. В грязные окна проступал болезненный свет.
За одним из столов сидел поэт - Олег Покровский, выделявшийся среди всей гущи спокойствием и молчаливостью. Губы его были сомкнуты, острый взгляд устремлен в угол кабака, где спал старый пьяница, возложив голову на кисти, словно под гильотину. Поэт почти не двигался, только качался в дыхании; напрягался, изредка сжимая подушечки пальцев и дрожал.
На столе его стояла пинта пива, чернильница с медным пером, лежал носовой платок. Также был расправлен лист. Поэт не столь сочинял стих, сколько откровенно делал вид этого сочинительства; отчетливо было заметно, что в самом позерстве он видел и ощущал выгоду для себя, и трепетно ее поддерживал.
В таком положении протекло четверть часа, пока не случилось следующее:
В зал вошла девушка; все стихли. Пусть и поэт в изношенном костюме сам был не к месту, среди пропитых и потерянных жизнью пузачей, но желтоволосая, молодая девушка, пусть в недорогом, но милом платьице, показалось всем вдруг - общей фантазией. Бармен скривил лицо, словно недоумевая. Все ждали, что она уйдет; всеобщая уверенность в том, что эта девушка просто забрела в трактир по нелепой случайности, была незыблема.
-Екатерина! - громко, взбросив руки, вскрикнул Покровский, - я вас уже заждался, право! Ну, падите сюда, что замерли? Как ребенок, ей богу! - засмеялся он.
Екатерина, скромно, в испуге и какой-то детской, притягательной нерешимости прошла к его столу, сжав плечи и сомкнув руки. На голове ее колосились золотистые пряди, в руках она держала розовую, тканевую сумочку, обшитую узорами.
-Здравствуйте, - чуть слышно сказала она.
-Садитесь, садитесь. Не в том я виде, как вы уже заметили! А вы, вижу, получили мое письмо. Я уже сомневался, знаете ли; тайные свидания - это страшная вещь!
-Получила, - робко ответила Екатерина, подняв зеленые глаза на поэта, - а что в них страшного?
-Вы же сами знаете, - усмехнулся Олег Покровский, - знаете, да спрашиваете, потому что мой ответ услышать хотите, милое вы создание! Известно вам, что свиданием этим, вы пошли против общества, а это тягота страшная, вот я и проверил вас: способны вы, или не способны.
-Проверили?
-Видите же сами, что проверил! - рассмеялся Покровский, поправив пиджак, и продолжил, уже серьезно, - да и вторую проверку вы тоже пришли. Кто знать мог, что вы сюда придете? Когда в письме я пригласил вас в "Анжелику", твердо был уверен, что ставлю на вас точку, что вы сочтете меня сумасшедшим. А тут вон как вышло, не сочли. Знали бы вы, как я рад, что не сочли!
Екатерина дрожала, она смотрела в стол и торопливо теребила пальчиками лямку сумки, просто вслушиваясь в слова, как во что-то драгоценное. Прошло около минуты, общий гул взял прежний оборот и она, наконец, сказала:
-Я сразу поняла, что вы не обычный. Когда вы книгу мне вручили, я сразу за вами что-то увидела. И от странности такой, - она окинула взглядом кабак, - я удивилась совсем немного.
Признание ее, эти слова чудовищно растрогали поэта. Он внимательно взглянул в глаза Екатерины, словно пытаясь там что-то найти, но спустя минуту разочарованно отпустил их.
-Что вы пишите? - спросила она.
-Стихи.
-Вы поэт?
-Подавно, если я пишу стихи, то я поэт.
-Прочтите мне, - попросила она, в мучении от собственной скованности перед Покровским, голос ее волнительно дрожал, - я хочу послушать.
-Хотите, послушайте, - довольно подхватил Олег, будто с нетерпением дожидался этого.
Он и правда, этого ждал. Поэт встал, сдвинув лавку немного назад (со скрипом); несколько пар глаз с брагою во взгляде, бездумно уставились на него. Покровский взял правой рукою лист, с грацией присущей лишь поэтам, посмотрел на Екатерину, томно вздохнув и в полголоса начал, идя по крещендо.
Понимай, моя Катерина,
Твои взгляды мне не нужны.
До того мне приелась картина,
До того надоели мне сны!
Я сам для себя помощник,
Отгоняющий над ухом свист.
Самому становится тошно,
Что кровью я - авантюрист.
Тянется сплошной мне тоскою,
Из подо лба, твой насмешливый взгляд.
Почему про меня дурное,
Мещанские рты говорят?
Почему сплошные тернии,
Цепляют меня за узду?
Под светом бесцветных затмений,
Шлю я все, безвозвратно...
куда-нибудь.
(В момент чтения, люд замолк сразу, после первой строфы)
Толпа восторженно зарукоплескала; даже те, что с хмеля и слов не могли разобрать, немощно били в ладоши. В глазах некоторых был подлинный восторг, кто-то его неумело изображал. "Вот это поэт!" - раздался тяжелый бас с глубины зала, "про нас, право, про нас", вскрикнул другой. Неужели и тут, в полноте зловония и безличия - прекрасное находило свое место?
-Дерьмовый вы поэт, Олег Григорьевич! - вскрикнул рыжий пройдоха с соседнего стола. Он широко раскрыл глаза на Покровского и резко ухмыльнулся, смотря по сторонам; за столом он был один, пил пиво и что-то понемногу ел.
-Не Григорьевич, а Олегович, - поправил поэт, - Екатерина, ангел, не обращайте внимания! Пьянь!
-То, что я пьян, Олег... Олегович, - не унимался рыжий, - это не значит, что я безвкусен. Я многое читал, правда! (раздался толстый, плывущий хохот), но таким бы и ноги вытирать не стал, а вы-с такое даме читаете...
-А вы лучше напишите, как вас там...? - небрежно вымолвил Покровский. В глазах его пробежал, проскочил блеф, надежда на несостоятельность поединка.
-Напишу-с! - твердо сказал рыжий; окружение игриво переглянулось, - поэтический поединок; Олег Олегович и Николай Мардкович! Хотя, с одного поэта поэтических дуэлий не сварганить, а жаль, - вздохнул он и встал.
-Поединок, так поединок!
Покровский словно позабыл про Екатерину, замявшуюся в непонятности, как отреагировать, и встал ровно перед оппонентом. Накал был таков, что если бы глаза у поэтов были мушкетами, то они бы сиюминутно выстрелили друг в друга.
Со стороны раздалось хихиканье над рыжим; все ожидали, как он красиво облапошит самого себя, унизит, оскорбит и унесется в слезной влаге; жужжание мухи воротило воздух у потухшей свечи за столом. Желтокожий пьяница попробовал прибить ее ладошкой, промахнулся, забавно рассмеялся и ударил снова. Опять промахнулся и снова захохотал; тут же его грубо заткнули.
-Вы лист исписали уже? - спросил Мардкович, не обратившись к кому-то конкретно, - какое коварство, так испортить бесценную бумагу! У кого-нибудь, господа, есть бумага? Бумага? Пару листов, да, поищите, уважаемый, поищите. Какая милость, благодарю! Три не нужно, двух хватит, у моего оппонента не столь богат словарный запас; и одного, так сказать, много! Спасибо, святой вы человек, благодарю!
Николай положил перед Покровским на стол чистый лист и, вздернув над собою рукой, сказал:
-Пишите-с! Пять минут. Браните меня в своих стихах, как черту подобает. После, буду писать я. Делайте!
-Хорошо, - ответил Олег Олегович, - только отойдите.
-Отойду, - кивнул тот, и скрутив в трубку свой листок, ушел за дальний стол. Сотни глаз смотрели на склоненного над сочинительством поэта. Он что-то шептал, небрежно водил пером, капая чернилами на стол; уборщик в углу, сидящий на трехногом табурете, от этого жутко негодовал. Даже пять волосинок на его сухой головенке приподнялись, так он был зол!
Двое толстяка задорно зашушукались, но их тут же одернули, прошипев в палец. Покровского немного трясло, руки его потеряли в чувствительности, на лбу выступил пот. Нервы горели под кожей, как обогретые кислотой. Раздалось шептание; потом снова стихло.
-Все! - горячо ляпнул Олег Олегович, приподняв лист с тонкой аккуратностью, держа его ровно горизонтально.
-Хорошо-с, теперь я, - сказал Мардкович и сел за стол, встретившись с робеющей Екатериной взглядами, но не придав этому какого либо значения. Покровский сел за три стола от него, возле краснолицего солдата в пропитанном пивом офицерском кителе и покоящимся картузом у рюмки. Подтяжка брюк спала с плеча Мордковича; он закатал рукава рубашки по локти и скинул вторую лямку, которая маятником закачались у его коротких туфель. Лицо его стало серьезным, даже хмурым. Олег Олегович с победоносным видом, подмигивая окружающей пьяни и весело насмехаясь, принялся закручивать папироску, набив ее дорогим табаком.
-Угостите-с! - любезно попросил толстолицый в пиджаке.
-Попрошайка, тьфу, стыд! - сказал кто-то; Мардкович поднял серые глаза, вдумчиво посмотрел в пустоту и принялся писать.
Олег Олегович любезно, несколько лестно протянул просящему немного табака и бумаги; их стиснули опрометчивые взгляды. Рыжий писал неуверенно, не сдерживая страха, судорога пробежала по его вспотевшему лицу. Все это видели и все это запоминали.
До странности быстро поэт, Покровский, овладел предрасположенностью у завсегдаев трактира; не то, что он стал тут своим, но душою к народу притерся, стал ближе, получил их негласное одобрение; тонко и хитро.
Весело поглядывая на озорные пьяные глазки, Олег Олегович поднес свою папироску к свече, поддержал ее над огнем, дожидаясь, когда бумага почернеет, скривится и даст в воздух дыма. Дождавшись, он положил ее между губ и откинулся на спинку лавки, смотря в свое удовольствие на Николая Мордковича. Солдат зашептался с поэтом, видимо насмехаясь над выскочкой, веселились и некоторые, остальные, из подо лба поглядывая на волнительную физиономию рыжеволосого Коли. Тот в свое время не сдерживал дрожи в ослабленных кистях, немощных пальцах.
-И на кой черт ты вызвался? - прошептал кто-то, случайно громко.
-Тут то и оно! - ответил уже намеренно громко следующий; это только сбивало Николая Мордковича, сводила с мысли.
-Ну-с, не мешаем, - поднял показательно руку Покровский, подчеркивая свои чистые и благородные намерения. В его молодом лице витала девственная благородность, чистый ум, чем он и подкупал, по обыкновению, даже образованных людей.
-Закончил! - оторвал перо от листа Мардкович, лицо его словно обмякло, как тесто после скалки.
-Славно, читаем! - пыхнув дымом, сказал поэт.
-Ну-у, читаем, читаем, - необыкновенно быстро протараторил Николай.
Оппоненты встали друг на против друга, некоторые лавки расступились; даже хозяин распивочной, обернутый в дорогую шинель, смотрел на весь сброд (каковым он считал этих людей) с живым увлечением во взгляде.
Шумные уголки утихли, все обернулись и ждали дуэль.
-Кто первый? - спросил Мордкович?
-Ты первый, - холодно ответил Олег Олегович, - уступаю бездарю!
По залу пробежал кратковременный, туповатый смех.
-Ладно-с, я так я... - в полголоса протянул Николай и, вытянув лист перед собою, был уже готов начать.
Внезапно, Покровский обрел воодушевленный вид, словно в голову ему пришла на редкость замечательная идея!
-Минуту! - перебил он, вбросив кисть, - простите, а почему на этот поединок, так сказать, не поставить нам всем, тендер?
Народ раскололся на две части: одна одобрительно закивала, вторая отрицательно взболтнули головою и загудели.
-Чушь! - отрезал Мордкович.
-Трусите вы, Николай... - начал бы Покровский, оскалившись, как опомнился и начал организовывать ставки на поэтов, - господа хорошие, дайте котелки, спасибо! Верну, обязательно верну! Вот, на столе две шляпы. Справа, что около меня, сюда кладут те, кто ставит на меня, вторая шляпа, Николая... как вас по батюшке?
-Степанович.
-Николая Степановича! Ставим, ставим! - Покровский обладал поразительным даром убеждения, поскольку даже те, кто принял его задумку плохо, достали пару бумажных купюр из карманов и пошли делать ставки.
Все случилось так скоро, что сами поэты, пожалуй, с трудом могли уловить происходящее. Народ двинулся к шляпам; поэты расступились, Катерина прижалась к стене. Покровскому в тот момент, среди этого вопиющего гула и сумбура, все казалось не настоящим, чудилось миражом, и не отступало от этого. Словно пелена покрыла его глаза, обратив настоящее в сон.
Его сжали, двоя: низкий толстяк и горбатый с детским лицом и гусарскими усами; от всех жутко воняло спиртом и чем то жирным. Один истошно ржал, разводя руками, некоторые кипели в страстном обсуждении; этим, пожалуй, можно было занять весь день, а то и больше. Подумать только, какое счастье!
Шляпка Покровского наполнялась уверенно, даже слишком, пока Мордкович собрал около десяти рублей. Николай стоял у стены, скрестив на груди руки и отстраненным взглядом точил пол; вроде, он не замечал наплыва людей у стола, или просто делал вид этого. Мол, мне ничто не интересно и не нужно, я выше этого и выше вас - смех, песок в глаза!
Процесс закончился, деньги были собраны. Мельком, Николай резанул взглядом переполненный сальными купюрами котелок и досадно вздохнул. Исступление мучало его, или просто казалось так - не важно.
Люд разошелся, поэты вернулись на боевые места. В суматохе Катерина сумела прошмыгнуть в толпу и покинуть кабак; заметив это, Покровский лишь сдержанно улыбнулся, как делают победившие в шахматную партию.
-Читайте, - вежливо сказал он, отшагнув назад, как-бы разрешая "выстрелить" оппоненту. Мордкович кивнул; листок его пропитал тяжелый свет со стола. Как бы изумившись того, как он сам поменялся в поведении за последние десять минут, Николай выдержал краткую паузу и начал читать.