Они облюбовали шикарный, сто лет нестриженый куст шиповника. Куст тот был лохмат и густ невероятно и состоял из несметного количества побегов, собранных в толстый сноп у самой земли, но свободно расходящийся в широкий купол вверху. Этот шиповник вымахал во дворе, со стороны глухой стены соседского дома. Над ним нависла кривенькая, путанная вишня, а по сторонам пристроился почетный караул из двух аккуратных рябинок.
Федор вышел прочистить в пушистом, свежевыпавшем снегу тропинку вдоль погребицы. Вечер вчерашнего дня и ночь выдались вьюжными, все тропки замело-засыпало, сравняло по самые края так, что и следа не осталось. Фёдор с удовольствием махал лопатой, с которой резкий, настырный ветер срывал невесомый снег ещё до того, как тот успевал отлететь в сторону, и до цели долетали лишь редкие, слежавшиеся комки.
Фёдор работал, а сам украдкой наблюдал за жизнью протекающей внутри куста. Воробьи пушистыми комочки расселись по веткам в глубине его объема. Серые на сером фоне они почти не были видны. Птицы нахохлились, выпятили грудки и превратились в маленькие пушистые шарики. Если бы их грудки были окрашены в малиновый цвет, они превратились бы в красавцев снегирей. Но воробьи не пижоны снегири, им слава ни к чему, спрятаться бы, стать незаметными, чтобы пережить зиму, которой ещё два долгих трескучих месяца. А потом нужно пережить весну, а затем лето, осень и тут вот она - опять зима.
Понятно почему серые выбрали этот куст - ни на каких других они не были в такой безопасности. Густой частокол мелких, колючих веток создавал прекрасную защиту от кошек, а на высокой вишне воробьи устроили наблюдательный пункт. На нём всегда дежурили трое-четверо дозорных. Они зорко следили за обстановкой вокруг куста, во дворе и за забором на улице.
Время от времени маленькая эскадрилья срывалась с вишни и стремительно, с деловитым чириканьем, уносилась на поиски пропитания. Их место занимали другие наблюдатели. Спустя какое-то время разведчики возвращались, тихо попискивая пробирались вглубь куста и занимали своё место среди товарищей. Снега навалило много, все привычные места кормёжки засыпало, нужно терпеть и ждать, беречь силы и остерегаться подлых кошек.
Фёдор работал с удовольствием. После городской гиподинамии это было приятным развлечением, лёгкой забавой. Другое дело, если жить в деревне, где каждый день, помимо кучи разных других неотложных дел, ещё бы и эта забота валилась с неба. Он махал лопатой и вспомнил вчерашний разговор.
- Ма, а где Юрка Грох?
- В Москве... Они с ребятами сейчас вахтами работают. И Псанчик, и Сережа Рябых.
- А Людка тоже ещё там?
- Нет, вернулась.
- Чего? Она вроде неплохо устроилась.
- Ну, видать не так хорошо в прислуге-то быть - догождать богатым. Ага. Ну-ка попробовай.
- Сколько она там прожила? Где-то года три?
- Да нет, больше. Уж годов шесть как. И мужик её там был дворником у тех-то хозяив, а она у прислуге... А дети всё время тут, с бабкой.
- А Сашка как? Здесь или тоже в Москве?
- Вернулси. Давно уж. Устроился было на фабрику и бросил...
- Это на новую-то? Тоже москвичи построили?
- Ой, да что ты! Они тут столько понастроили, а работать некому. Плотют мало. Вон Таня с Беломестного пошла... Помнишь Таню-то? Тёти Марусину?
- Помню. А то! Когда они приезжали с Витькой их, я всегда на медовку лазил - тряс. У них яблок в Беломестном никогда не было.
- Да. Да. И уволилась... Понял... Шутка ли - десять часов у конвейера того-то и никуда не отойтить - ни в туалет, - никуда не отпустют....
- Ну, и что Сашка?
- Сашка? Как обманули его тада с ребятами у Москве той-то, охранником на бройлерную устроился, да тоже не схотел.
- Чего?
- Не понравилося. Не схотел своих докладать. Там же следить надо, да начальству докладать. Не схотел.
- И где он теперь?
- Дома сидит. Летом клубнику выращивал, а щас уж не знаю, чего он там. Вот такие вот у нас, Федь, дела.
"Да, уж, дела", - подумал про себя Федор, равномерно махая лопатой и вспоминая вчерашний разговор с матерью. Для кого бизнес, для кого дела. Так и выживают односельчане как воробьи. Куда-то улетают на заработки, возвращаются несолоно хлебавши. Потом кто-то где-то что-то снова разведывает, и опять собираются и уезжают на поиски крох. Капитализм, мать его - выживает подлейший.
С утра распогодилось. Мороз окреп и пощипывал Федору обмороженный в детстве кончик носа. Холодное, по-зимнему пустое Солнце прорисовало лиловые тени на сугробах, подчеркивая их рельеф. С чистого неба сыпались редкие сверкающие искры - осыпались ночные звёзды. Они искрились в пологих, косых лучах и летали по немыслимым траекториям: вверх, вниз, влево, вправо, навстречу друг другу и наискосок. Вспыхивающие крохотные проблески заполнили собой всё: и улицу, и сады, и поля, и всё-всё пространство под голубым небом. А те, что утомились кружить, ложились на покрывало снега, от этого сами покрывала начинали сверкать, оберегая сонный покой земли от солнечного света.
Следующая ночь будет звездная и стылая. Синяя бездна над головой высосет последние остатки тепла из всего, что не сможет укрыться. Все ли эти серые комочки в кусте шиповника доживут до утра? Или на рассвете первые лучи окрасят их окоченевшие грудки в малиновый цвет, превратив в настоящих снегирей, - бесконечно загадочных и невероятно красивых птиц, как души замерзших на рассвете воробьёв.