Сейчас много пишут о той войне, но ещё больше Памяти уйдет в землю...
- Унучек, вставай, солнце уже высоко, - ласковый голос бабы Вари порушил что-то сонно-приятное. Димон вспомнил, где он, что он, и ему захотелось зарыться поглубже в одеяло.
- Дима! - голос бабки стал крикливее, она начинала сердиться. - Вставай! Приехал помогать - помогай. Дома будешь отсыпаться. А в деревне надо работать. Чё-ёж, нам некогда спать.
- Ага, дома, - глухо пробурчал из-под одеяла Димон, - там школа.
Подскочил отец и бодро сдернул одеяло со свернувшегося калачиком сына.
- Рота, подъем! - гаркнул папа-физик, уверенный, что это у него получилось весело и молодцевато.
- Чего орет? - про себя проворчал Димон, продолжая, впрочем, без особой надежды победить, тянуть одеяло на себя. - Сам в армии не служил, а "рота, рота".
Мысль об армии не добавила радостных красок в дурацкое утро в дурацкой деревне.
Димон не любил ездить сюда. Одно упоминание о деревне вгоняло его в тоску. Долго тащиться на поезде, электричке, автобусах, а зафига? Чтобы выслушивать ахи-охи бабушек? Да ещё пристают с едой. Ешь, да ешь! А сами посуду помыть не могут, как следует. У них даже горячей воды нет. После обеда вся собранная со стола посуда кое-как ополаскивается в тазике, а воду нагревают на газу. Что, по мнению потомственного, в первом колене горожанина, было недостаточно гигиенично. Сказать по правде, он просто брезговал (или, как говорила баба Варя, "гребовал") есть из их тарелок, но признаться вслух всё же стеснялся, да это бы и не помогло, здесь всю жизнь так делали. Друзьями тут он тоже не обзавелся. Приезжал редко, потому и не было друзей, а друзей не было потому, что редко приезжал. Если бы не отец, ноги бы его не было в этой деревне. Но папа-физик весело и глупо приказал: "На картошку! И нефик нафик". Пришлось, скрепя сердце, подчиниться.
Солнце жарило с одного бока, но стоило налететь ледяному порыву ветра, как приходилось запахивать полы одежды.
- И погода дурацкая, - неудовольствие "унука" все никак не проходило, даже наоборот.
Спина ныла, на ладонях появились водянки, стало больно сжимать лопату. Сажали уже целую вечность, а край огорода все не приближался. Лопата с железным шелестом на раз-два-три качка всего тела вползала в твердь на какие-то полштыка и, вывернув серую кучку земли, с которой ветер тут же сдувал в сторону пыльный дымок, оставляла маленькую воронку. Баба Варя, сгибаясь в поясном поклоне, бережно опускала в воронку картофелину с длинными, толстыми отростками, как она объяснила: "В этом годе рано подняли картохи, они и переросли".
- Гляди, директор ползе, - баба Варя обернулась в сторону сада, из которого, сгорбившись, совершенно пригнувшись к земле, опираясь сразу на две палки, выдвинулась бабушка Вера, папина мама. Димон мельком глянул на отца и заметил в его взгляде болезненную жалость. Димону тоже было нестерпимо жаль бабушку, с каждым годом она всё больше и больше пригибалась к земле, всё неувереннее держалась на ногах. Бабушки со смехом, каким-то странным смехом, рассказывали, как несколько раз бабушка Вера заваливалась набок, да так, что более молодая и энергичная сестра её Варя не могла поднять. Тогда на подмогу звали соседку.
- Вот чего она не разгибается, - досадовал внук, - делала бы зарядку каждый день и разогнула бы спину, а потом и ходить стала ровно. Сам-то он, надо заметить, пренебрегал такой ерундой как утренняя гимнастика.
Димон опять вогнал лопату в сухой чернозем и вывернул совершенно поржавевшую железяку, в которой, впрочем, угадывались былая симметрия и красота.
- Па, снаряд!
Отец только кинул взгляд и небрежно бросил:
- Не может быть, сто лет здесь картошку сажаем.
Димон поднял с земли тяжелую штуковину. Это действительно был небольшой, сантиметров десять в длину снаряд. На алюминиевой рубашке четко сохранились бороздки направляющих каналов ствола.
- Да здесь и боев-то не было, да, теть Варь? - обратился отец к бабе Варе.
- Как же не было, как же не было, - мгновенно распаляясь, горячо возразила та и нараспев добавила: - Бы-ы-ли. Када немец нас оккупировал, были. И када наши освобождали. Вера вон лучче помнит, ей четырнадцать было, - кивнула она на добравшуюся, наконец, бабушку. - Я маленькая ышшо была.
Папа-физик призадумался.
- А воздушные бои у вас были?
- Много, - уморившись, пытаясь отдышаться, коротко подтвердила бабушка. - Когда нас немцы занимали, все время сады бомбили, они думали, тут танки или солдаты. А наши их отгоняли. Истребители. Поднимешь голову, а там все в этих... - она на минуту остановилась, переводя дыхание. - В огоньках.
- В трассерах, - вставил умный папа.
- Да. И каждый день. Каждый день.
- Ну понятно - это авиационный снаряд, - безапелляционно заявил отец. - Какой же еще.
Димон побоялся, что бабушки отберут игрушку, под шумок сунул снаряд в карман. Разговор свернул на другую тему, про железку забыли.
- А ну как взорвется, - шевельнулась опасливая мысль, - да, нет, не должен. Старый уже. Вот бы отчистить до блеска или достать порох из него.
Пошли на обед. Бабушку с трудом усадили на диван. Поставили перед ней на застеленный газеткой табурет мисочку борща. Потом подвязали салфетку, размером с простыню. У бабушки уже давно, лет пять, тряслись руки, точнее, только правая. Левая же почти перестала работать, кое-как придерживала палку для равновесия и была слабосильной подмогой трясущейся правой руке. Пока ложка медленно проделывала длинный путь от миски до рта, большая часть содержимого выплескивалась по дороге, как бы мало не старалась зачерпнуть бабуля. Это сердило бабушку. Случалось, нервы не выдерживали, и она в бессильном гневе, со звоном бросала ложку на табурет, и у неё вырывался горький вздох досады.
Остальные сели за стол. Баба Варя с отцом пропустили по рюмочке "для аппетиту". Все принялись орудовать инструментами, постукивая по мискам и прихлебывая. Димон наскоро перекусил куском колбасы с ароматной горбушкой хлеба, смачно натертой зубчиком чеснока и, не взирая на протесты бабушек: "Да поешь ты! Поешь как человек! Гля-а-а, куды зря!", смылся в соседнюю комнату. Там он аккуратно разложил железку на листике из старой, школьной тетради, наверно еще отцовой с целью замерить все размеры, чтобы потом в Интернете нарыть тип орудия, а может даже и тип самолета, из которого был выпущен этот снарядик.
- Длина одиннадцать, калибр двадцать три миллиметра.
- Да, чё ты с ним носисси?! - раздался над головой рассерженный голос бабы Вари.
Димон так увлекся, что не заметил, как она неслышно подкралась.
- Закопать его надо, а он у хату притянул. Рази это игрушки. А ну как взорветси?
- Не взорвется, - раздраженно отмахнулся внук, - он старый.
- Не взорвется, - ворчливо передразнила бабка. - Вон два года тому, на "Теплого Алексея", Оля Садовникова взорвалась.
- Как? - заинтересовался Димон.
- Да как. Они костер палили, а он бабахнул, все пузо ей попорвал, в больницу возили. Серега, муж её, в траве лежал, а она с граблями стояла.
- А чё они, дураки, в костер снаряд сунули?
- Да в какой костер, они межу жгли, как у нас вон назаду, сливой поросла, видал? Вот они её выжигали, а он там схоронённый был.
- Ух ты, а я и не знал, - в дверях нарисовался, сытый, довольный отец. - Я Ольгу недавно видел, значит, несильно?
- Несильно, только на живот швы у больницы накладывали.
Баба Варя замолчала.
- В войну их много находили, - отозвалась из другой комнаты бабушка Вера.
Димка метнулся к ней, заскочил на диван, подогнув колени, приготовился слушать.
- Ребята разбирали, - продолжила бабушка, - порох доставали в больших. Он как свечки такой был, длинный. Петро, дедушка твой, наш с бабой Варей брат... Которого потом на фронте убили... Мы обедать сели, а они втроем с ребятами, на бугру, за телегой приладились снаряд разбирать. Петю за водой в ярок послали, он чуть отошёл, а тут как бабахнет. Его что-то по спине как стукнет, он поднялся, а это нога Федина, с ботинком его. Всех на кусочки поразметало. Наши обед побросали, прибегают туда, а там вся трава мокрая и кусочки мяса разбросаны.
Бабушка на минуту остановилась, потом продолжила.
- Петя жив тогда остался, а все равно после убили. На фронте. Нас как освободили, всех ребят его возраста собрали, и ничего - ни вооружения не дали, ни обучили - бросили на танки под Харьков. Так в своем, в чем из дома ушли, и погибли все.
- Кто-то же остался?
- Да, Улиты брат, что напротив бабы Нюши жила, вернулся. Рассказывал потом.
Бабушка опять замолчала.
- А все равно, потом разбирали. И я разбирала, - она взглянула на Димку как-то задорно, молодо.
- Снег, бывает, чистишь, чистишь, скучно, берешь лопату, обстучишь его со всех сторон, тогда головка легко откручивается. А там порох. Не как в больших, восковой, а разноцветный такой, как... - она затруднилась подобрать слово.
- Как конфетти? - предложил Димка.
- Да, как конфетти, мелкие трубочки такие.
- И что вы с ним, с порохом, делали?
- Поджигали.
Задорная искорка опять промелькнула в глазах бабушки.
- Петро наш весь в зеленке ходил. Порох как пыхнул ему в морду.
Она засмеялась, Димону было как-то не очень смешно.
- Ну, вы, ба, даёте!
- А из восковых бомбочки делали. Один раз я сидела, уроки делала, а Петя подкрался да как бабахнет, так у меня кровь из носа и потекла. Оглушило.
- Атас, - подумал про себя Димон, - ужастик какой-то.
Видя, как удивляется внук, бабушка раззадорилась рассказывать страшилки.
- А ещё, помнишь, дядю Витю Масленникова, который машины чинил?
Димон не помнил никакого дядю Витю, но, чтобы не сворачивать с генеральной линии, на всякий случай кивнул.
- Так вот, его мама, Рая, маленькая была, ползала ещё, а брат со старшей сестрой... Граната на подоконнике лежала, красивая такая, как яичко. Они ею сначала на печке игрались, а потом в плиту растопленную сунули. Братику все лицо снесло, один затылок остался. И сестра погибла. А Рая вот уцелела.
Димона аж передернуло, когда он представил картину.
- Граната-то откуда? Солдаты оставили?
- Солдаты. И у нас были. У дедушки в саду "Катюша" стояла и стреляла в сторону Велико-Михайловки, а немцы оттуда по нам били, чем ни попадя. Много попоранило. В деда Афонькиной хате лазарет определили, и туда всех раненых сносили. Лейтенантик, помню, молодой. Сильно его покалечило, в живот. Выжил - нет, не знаю. Да выжил, наверно, - сама себя успокоила бабушка. - Должен выжить, их потом в город всех перевезли. А на месте, где "Катюша" стояла, воронка потом была, глубокая, аж до воды.
Димон тихо слушал, и вдруг отчётливо представил сад прадеда, усыпанные яблоками деревья, "Катюшу" в саду и бравого лейтенанта, по взмаху руки которого в синее небо уходят ракеты с огненными хвостами. Потом, тут и там начинают рваться снаряды, падают, срезанные визжащими осколками ветки, листья, градом сыплются в траву яблоки. Неожиданно, на месте, где стоит "Катюша", вырастает и опадает гигантская чаша взрыва, с вплетенными в её земляные стены искореженными кусками железа, брёвнами, частями человеческих тел.
А ещё Димону привиделся, отброшенный в кусты, свернувшийся калачиком в красной траве, припорошенный комочками глины, листьями и ягодами малины молодой лейтенант.
А ведь всё это было. На этом самом месте. Только в другом времени.