Лежу у забора. Жмурюсь. Осенью морозное солнце по утрам особенно яркое, чистое. И красивое-е... Безупречной чистоты и простоты: не безжалостное, как летом, не зашуганное, как зимой и не наглое, как весной, а простое и красивое. Жёлтенькое с хрустящей морозной корочкой по краям. Как я люблю это утреннее, осеннее солнце... Вам не понять.
Мне нравится следить за тихим падением листьев. Оно начинается сразу, как только хозяин уезжает на своей тарахтящей машинке на работу и утаскивает за собой в город мерзкий хвост бензинового выхлопа. Едва за поворотом скрывается его белый, растрёпанный дымок, в воздухе опять сгущается прозрачно-печальный запах. Это запах готовящейся к достойному уходу на покой природы. Как раз в это время тёплые лучи падают на дубы возле дома, березы в лесу за забором, и начинается медленное течение подмёрзших листьев вниз.
Они падают неторопливо, с постукиванием и шелестом. Некоторые прямо к моему чёрному носу. Когда я протяжно вздыхаю, тепло из влажных ноздрей заставляет их откликаться. И это, возможно, будет последнее тепло, которое они почувствуют в своей жизни. В знак признательности они делятся со мной густым ароматом, который сливается с запахом хрупкой травы и звучит тонкой мелодией во мне. Я закрываю глаза и сквозь закрытые веки любуюсь течением жёлтой реки.
Что-то тихо звякнуло возле бочки за углом дома. Я встаю, неторопливо ковыляю к эмалированному ведру с тёмной прозрачной водой. На поверхности, почти не касаясь её, лежит светящийся жёлтый лист. Он похож на собранную в горстку прозрачную ладошку с темными венками прожилок. Видимо, замерз и сжался. Просит милости? У кого?
Ненадёжный солнечный луч изредка падает в ладошку, и она то начинает светиться, то гаснет. Фигурные края, украшенные каймой изморози, вспыхивают голубыми искрами.
Отсвет листа озаряет мерцанием тёмную глубину, где живёт ещё одна рыжая собака. Я тыкаюсь мордой в своё твёрдое изображение, лижу ледяную корку. На горячем языке остаётся горьковатый вкус осени.
Возвращаюсь на своё место, со вздохом укладываю морду на передние лапы и опять закрываю глаза. В пространстве леса за домом и вокруг меня текут листья.
Звучит прозрачная музыка жёлтой реки.
А вот хозяин не слышит. Жалко. Жалко его. Он не слышит, как пахнет лес, - не различает стройной гармонии ароматов. Он не слышит, как опускающиеся листья раздвигают воздух перед собой. Он не слышит, как вокруг тонко звенят ломаясь иголочки инея, когда жёлтые кусочки встречается с мёрзлой травой. Не различает, какие запахи возникают и затихают в этих медленных актах падения. Запахи и звуки - это неразделимо. Только так.
Хозяин тоже слушает "музыку". Иногда по вечерам он разжигает камин, наливает в пузатый стакан дурно пахнущую спиртом и гнилым дубом жидкость, садится в кресло перед огнём и включает электрический ящик. Жалко... Он считает это музыкой. Если вытянутые из десятка кошек жилы до звона натянуть на заборе и начать водить по ним сучковатыми палками - это будет его музыка. Если со всей силы лупить в пустую железную бочку - это будет его музыка. Если заставить ветер изовсех сил дуть в пустые дупла деревьев - и это будет, по его понятиям, музыка. Ну что поделать, ему не дано...
- Что, Джек, не нравится? Эх, псина, ты, псина, - треплет он меня по загривку, - не дано тебе понимать красоту, не дано.
Я молчу. Мне ничего не удастся объяснить. И не нужно. В его руке мерцает и отблеск дурного огня - символ власти, и он продолжает:
- На то ты и есть собак. И смотри мне, если ещё раз убежишь в лес - посажу на цепь, смотри мне, доиграешься, бродяга.
Я не обижаюсь. Завтра я опять окунусь в жёлтую реку, и буду наслаждаться течением её прозрачных вод. Я не обижаюсь.
2.Ранняя осень
Сыро. Залётный, вечерний дождь отмыл кристалл луны до чистоты родниковой воды, заодно смахнул пыль со звёзд, и они игриво замерцали всёми прелестями откровенной наготы.
Я сижу возле крыльца, задрав влажный нос в чёрноту космоса. Ноздри обнюхивают каждую звезду на Млечном Пути. Все они пахнут одинаково - пожухлым, дубовым листом, приближающимся холодом и сыростью. Все, кроме одной. Нас разделяют тысячи парсеков пустоты, но я чую родной запах.
Моя звезда - Бета Лебедя. Для вас это просто звезда по имени Альберио, для меня - целый мир, родная звездная система. Бета Лебедя - это двойная звезда, главная золотисто-желтая и её голубая спутница - моя родина. Я - пёс с голубой звезды. Там мой дом, мои друзья, братья, сёстры - все, кого люблю. Бета Лебедя мерцает в моих глазах всеми цветами от золотого до глубокого синего. Это самая красивая звезда на небосводе.
Вы считаете нас, собак, дальтониками? А вы представьте себе стаю счастливых звёздных псов, несущихся в голубых всполохах по бескрайним световым полям. Представьте восходящую над ослепительным изумрудным горизонтом ещё более яркую и прекрасную Альфу. Постарайтесь увидеть, как та наливается расплавленным золотом, продираясь сквозь фейерверки вспышек. Вы можете хотя бы попытаться вообразить сумасшедшую игру цветов в хитросплетениях протуберанцев двух прекраснейших звёзд во Вселенной? Вы можете понять восторг полета сквозь их радужные чащи? Нет, люди, мы не дальтоники, мы просто не можем называть цветом грязные, тусклые отблески, которые на этой простой планете называются цветом.
Забавные, забавные, смешные человечки, упивающиеся своей важностью. Мне не дано знать, за что у людей отняли память о их звездной сущности. Вы даже не помните свою родину. Почему с вами так поступили, зачем? Не моё дело. Я знаю только то, что должен быть рядом с хозяином. Это я и исполняю, пусть даже разлука с родиной тяжела, пронзительно грустна, до вскрика в сердце. Когда я вернусь? Когда закончится серая жизнь на серой планете? Когда мои сотканные из световых лучей лапы снова полетят по бескрайней сверкающей равнине?
Безмерный купол неба не выдержал взгляда собаки, накренился, опрокинулся и рассыпался в тысячи своих подобий, застрявших в пушистых лапах елей и на кончиках листьев берёз.
Мириады загадочных сущностей, наполняющих нашу Вселенную, все эти пульсары, квазары, спиральные и шаровые галактики, туманности и водородные облака, бесчисленные звезды, с разноцветными планетами и их обитателями, чёрные дыры и ослепительные сверхновые - всё это немыслимое многообразие легко и просто уместилось и размножилось в крохотных, дрожащих полусферах, загадочно мерцающих в лунном полусвете. И ещё дважды отразился небосвод в глазах пса.
Меня охватила печаль, и из глотки уже был готов вырваться долгий щемящий звук, чтобы улететь в вышину к двойной Бета Лебедя, но я сдержался. Ведь я настоящий звёздный пёс, мы не волки, мы не воем на Луну.
На крыльцо вышел хозяин.
- Что, Джек, бездельничаешь? - он положил ладонь на мохнатый загривок, обвёл глазами небосвод и восхитился, как умел: - Ох, етить! Какая красота! А лунища-то, лунища-то, гляди, псина, как фонарь. Был бы ты, Джек, волком, небось, завыл сейчас на неё? Нет?
Хозяин провёл шершавой ладонью по моей голове, затем крякнул, выдав что-то вроде: "О-ох,хо-хо,хо-хо", и поплёлся к сараю за дровами. Я слышал, как он отворил дверь, стукнулся в темноте о притолоку и досадливо выругался. Качнулась ветка, сотни вселенных сорвались и обрушились на Землю.
Ранняя осень. Похолодало.
3.Расщепление
"Да, я разодрал его в клочья! До прутика. До веточки. Разодрал и не остановился на этом. Я пошёл дальше - вглубь материи. Острыми, как скальпель, зубами я расщепил и палочки, и веточки. Я исследовал их тонкую структуру. Своим природным, прецизионным анализатором вкуса я прочувствовал и извлек наружу каждый тип молекулы, каждый атом составляющей то, что утром называлось "веник". А что, мой бог, я должен был остановиться? Я должен был прервать бесконечный процесс познания? Да ни за что! Если я чувствую в себе призвание исследователя, как я могу изменить ему?! Это немыслимо, это противоречит всей моей сути и это, в конце концов, означало бы предать себя, пойти против своего естества!
Ничего, я понимаю, хозяину трудно взять всё это в толк. Слишком сложно для него, увы. Молча выслушиваю его непродуманные обвинения и легкомысленные упрёки:
"Джек, ты - балбес!"
"Какой же ты балбес, Джек!"
"Ну нахрена!? Нахрена ты это сделал?!"
Я отворачиваю морду. Что ответить этому человеку - моему богу и господину, хозяину моему? Спросить его, зачем он сам расщепил ядро? Зачем в бесконечном процессе познания добрался до бозонов Хигса? А что если его бог, его господин, так же восклицает в этот момент, потрясая разодранной в клочья материей:
"Человек, ты - балбес!"
"Какой же ты балбес, Человек!"
"Ну нахрена!? Нахрена ты это сделал?!"
Сижу, молчу. Хозяин остатками веника пытается подмести останки веника. Он сокрушается, качает головой и что-то бурчит себе под нос. Скучно смотреть. Я зеваю, озираюсь вокруг. Мой взгляд падает на стоящие в углу кроссовки. Пожалуй, я знаю, что буду изучать завтра.
Нет, человек, нет, бог, - бесконечный процесс познания не остановить."
4. Те кто живут за забором
Поздняя осень.
Не люблю спать в доме - у хозяина всегда сильно натоплено, душно. Воздух, замешанный на горьком запахе сгоревших поленьев, уплотняется и густеет. Мебель, стены, одежда - все обитатели дома, разделяющие кров с человеком, радуются теплу и кто во что горазд источают запахи. Я не выдерживаю и чтобы оказаться в прохладной чистоте с разбега двумя лапами, вышибаю входную дверь. Падают какие-то палки, швабры, коромысла, грохочут пустые ведра. Хорошо.
Сам виноват, не закрыл на замок, - ухмыляюсь я уже за домом. Чешу задней лапой за ухом и зеваю во всю пасть.
К молочному пятну расслабленной, вальяжной Луны тихо подкралось длинное тело облака-выдры. Оно бесцеремонно поглотило мутный диск, да так плавно, что, кажется, ночное светило и не заметило случившегося с ним несчастья. Однако, темнее не стало. Лишившись своего источника, лунный ореол ничуть не утратил яркости, а лишь стал шире, и, тихо улыбаясь, сам обернул противника со всех сторон мутной пеленой. Облако-выдра ещё немного поупиралось, но осознав тщетность усилий, с сожалением выпустило Луну и медленно уползло прочь, стараясь не растерять остатки достоинства.
За этой схваткой наблюдали многие - и я, и те, кто живут за забором, и звери, только люди попрятались в домах. Они гордые представители единственного вида на земле, который панически боится темноты и каждую ночь трусливо запирается в своих убежищах.
Я подбежал к сетке забора и внимательно всмотрелся вглубь леса.
Сегодня днём в чаще резвился ветер-холод. Этот поганец шутя посрывал последние клочки одежд с берёз. Доброе солнце потеряло возможность зажигать золотые облака прямо в лесу, чтобы купаться и сверкать в них так же вольготно, как на небе. Оно расстроилось и завернулось в промокшие одеяла облаков. Осень, как-то вдруг растратив игривое легкомыслие молодости, оборотилась философски-задумчивой, тоскливой особой, подверженной приступам расстройства чувств и меланхолии.
Вечером пролился тихий дождь. Он напитал собой воздух и разбудил тех, кто живёт за забором. В безветрии ночи, тихо, еле слышно даже для моих чутких ушей, они перешёптывались падающими в траву каплями. Влажный воздух далеко разносил постукивания, вздохи, шелест и невнятное бормотание.
Насторожив уши, я всматривался в лабиринт белеющих стволов, ловя каждый звук. Чёрный нос отслеживал еле уловимые запахи. Простых обитателей леса почти не было слышно, только в корнях куста орешника, за старой елью с дуплом, нервно попискивали и громко шуршали травой две мыши. Они что-то не поделили, ругались и мешали мне слушать ночь. Ну, погодите, склочницы, завтра, как только хозяин уедет на работу, я выберусь к вам и разберусь, что у вас там за дела.
Мне не очень интересны мыши, и белки, и сойки, и прочие люди. Они, конечно, занятные, но не настолько, чтобы тратить на них редкую по красоте ночь. Сегодня все ветры носятся где-то в других краях, скорее всего, поднялись высоко и гоняют тучи, а в их отсутствие появилась редкая возможность - слушать тишину.
Обычно в лесу толпятся беспокойные воздушные сущности. Они прочёсывают рощу из конца в конец. Хулиганистые ветры-обезьяны перебегают с кроны на крону, резво взбираются по стволам, носятся по веткам. Воздушные лисы тихо крадутся внизу у самой земли, почти неслышно, аккуратно раздвигают листья, то и дело останавливаются и принюхиваются. Ветры-лоси идут напролом так, что качаются кусты и молодые деревца. А иногда случается, что вдруг внезапно и мощно налетают неистовые, воздушные драконы. Они гнут, раскачивают высоченные стволы сосен и елей так легко, так запросто, как рука хозяина шерстинки на моей спине. Я не знаю, может, и вправду только ласкают своими драконьими лапами лес, да дразнят тех кто в нём живёт. Шептуны возмущенно скрипят, издавая гулкий стон, трущимися друг о друга стволами. Вниз сыплются кора, ветки, листья, со страшным треском и грохотом рушатся не устоявшие деревья.
Но в редкие часы, как сегодня, когда ветра покидают лес, можно почуять успокоившихся шептунов и других таинственных соседей. Сегодня такая ночь. Луна то появляется, то надолго пропадает в разрывах туч, она не мешает наблюдать.
И я растворился в пространстве - смотрю, слушаю, внюхиваюсь. Знаю, что лес наполнен сущностями, они разговаривают, общаются между собой. Им хорошо без нас. Так много жизни в этом сумеречном пространстве, что всё сливается в тихий-неслышный шёпот. И не различить отдельных голосов, как ни старайся, а читать их мысли я не могу. Это сердит меня, я нервно вздрагиваю, поскуливаю и переминаюсь с ноги на ногу. Уже готов облаять всех во тьме, да не поможет. Для них мы, теплокровные, неинтересны так же, как нам камни и жучки.
Я повёл ушами, ловя приближение. Люди, как и те, кто живёт за забором, становясь реальными, окутывают себя облаком звуков, запахов, мыслей. Я почувствовал облако-хозяина.
- Джек, Джек! Ты где? Иди сюда!
Он меня не видит, не слышит и не чует. Совсем не приспособлен к жизни на Земле. Даже не улавливает мои мысли. Зачем людей лишили возможности понимать друг друга без слов? Ведь могут же. Наверно, просто так удобнее, словами-то проще скрывать мысли.
- На, на! Ко мне! Пошли домой, Джек, холодно.
Придется выйти из тени. Хозяин хочет как лучше. Заботится, может, даже любит меня. Как и я его, может люблю. Я должен. Но только его. Остальные мне безынтересны. Люди настолько не подходят этой планете, что не хотят этого замечать. Они уверяют друг друга, что Земля создана для них, что Человек здесь - хозяин, и что на всё вокруг он имеет право обладания. Эта изначальная, наивная ложь приводит к цепочке обманов, выливающуюся в сплошное, тотальное враньё. Всё, к чему прикасается человек, теряет правду и изначальный смысл.
Другое дело те, кто живут за забором. В темноте начинается реальный мир. И там живут реальные существа. Люди шутя придумали им шутейные прозвища, называют их то лешими, то кикиморами, водяными и русалками. Называют, но не верят, смеются. Обитая в выдуманном мире, трудно понять, что есть нечто реальное, более сложное и интересное, чем гвоздиками вбитые детские головки сказочные представления.
- Да где же ты, паршивец!? Джек, я закрываю дверь и ложусь спать. Как хочешь.
Не кричи, хозяин, я тут, в двух шагах. Ну, пошли, пошли, горе моё луковое. Запрёмся в душном доме, и не будем слушать ночь. Зачем она нам, с её ленивой луной и теми, кто живёт за забором.
Я вот только думаю, а что если те, кто живёт за забором, и есть настоящие хозяева этой планеты?
5. Желание
Розовеет рваный горизонт. Остолбенелая дорога кисло улыбается провисшими проводами. Льдисто отблёскивают разбитые стёкла луж и топорщатся комки затвердевшей грязи. Темнота не намерена отползать на запад, она ещё присыпана звёздной крошкой, но это упрямство обречено - двадцать, тридцать собачьих лаев, и петухи проистерят пришествие солнца. Красный нарыв набухнет, созреет и прорвётся, брызнув из-за лесистой дали малиновым рассветом.
На него жалко смотреть, но я веду хозяина на прогулку. Упрямо натягиваю поводок, упираясь в простуженную землю всеми четырьмя лапами, с силой тащу в продуваемое темное поле.
Мне весело. Я включен в этот мир всем естеством, вмонтирован каждой клеткой организма. Любой волосок в моёй густой "шубе" это сверх чувствительная антенна, работающая по неведомым вам принципам. Всей шкурой я врос в этот холодный пейзаж. Мне хочется сорваться и мчаться в предрассветной льдистой полутьме, пересекая тропы ветров, резко останавливаться, внюхиваясь в их следы и нестись дальше, едва касаясь хрустящих трав. Я наслаждаюсь Землёй.
А он, голый, кутается в старую фуфайку, хмурый, невыспавшийся, телепается сзади. Хозяин, меня озноб продирает от твоей тоски. Ты ныл, что осень затянулась, что тебя придавило сырое небо, что голые деревья выглядят глупо, что... и так до бесконечности. Но когда пришли холода и сковало всё морозом, ты начал ныть, про стужу и сопли.
Брось, хозяин! Ведь ты знаешь, дело не в природе - дело в тебе. Ты забыл, что художник, забыл, что можешь всё изменить, перерисовать как пожелаешь.
Что, хозяин, остановился? Ты задумался? Закрыл глаза? Не может быть!... Ты услышал меня? Так, так, не открывай, не открывай, правильно, разведи руки в стороны и начинай вращаться по часовой стрелке - Север, Восток, Юг, Запад... Быстрее! Сев, Вос, Юг, Зап... Быстрей, быстрей! Ещё быстрее! Се, Во, Ю, За... А теперь... Стоп! Кричи чего ты хочешь, ори во всю глотку чего надо и открывай глаза.
Что ты кричал? Я не понял. Ртом ты вопил: "Снег!", а мысленно орал: "Жизнь!"?
А что такое снег? Сосед Рекс рассказывал мне, что это самый вкусный, самый чистый запах здесь, но я не знаю. Мне только полгода, я ещё не жил Земной зимой.
Хозяин, ты смеёшься, и пар идёт изо рта? Ты чувствуешь себя идиотом? Тебе стыдно... Думаешь, какой же ты дурак. Ну, да. Есть немного. Ты глупый - потому, что не веришь в чудеса... Ну, хоть согрелся.
...
А вечером я узнал, что такое снег. Он валил так густо, так торопливо и невпопад, что казалось, будто небо взахлеб оправдывается перед землей, и белые хлопья - это его слова, вихри из них - фразы, облака - мысли. Оно говорило и говорило и никак не могло выговориться, а земля не понимала и не принимала его слов. И отвергнутый снег застревал между ним и ею. Что ему было делать? Он ложился на деревья, мерзлую траву, крыши домов - на всё, что давало приют.
Я был свидетелем этого объяснения. Хозяин тоже видел, но ничего не понял, он улыбался своим мыслям. Я не стал проникать в них.
Луна сегодня обнаглела до последнего предела, до самой крайней крайности. Что сталось с тонкой, золотой монеткой? Над чёрным обрезом леса завис желтый таз. Не таз, а покрытый старческими пигментными пятнами, жадный тазище. Его призрачный свет взял в плен сгорбленные поля, безнадёжно промёрзшую под толстым снегом землю, лес за рекой, и высасывал лучами-щупальцами последние кванты тепла из всего на что падал.
Лунища-мерзавка устроила нешуточный мороз, сковав и обездвижив всё живое. Даже дым из деревенских труб застыл по стойке смирно и не смел шелохнуться, околдованный этим призрачным сиянием.
Я сидел на крыльце под дверью и прислушивался к вздохам, стонам, жалобным причитаниям деревьев за забором. Изредка кто-нибудь из них не выдерживал и в твёрдом прозрачном воздухе разносился сухой щелчок лопнувшей коры.
Сытая собака не мёрзнет. А мне было холодно, чтобы заглушить завывание в желудке, я размышлял о судьбах человечества. Например о том, что если бы люди видели направление солнечных и лунных лучей, то они бы знали, что первые направлены к земле, а вторые, наоборот, уходят вверх. Если солнце днем раздаёт нам тепло, то луна по ночам его высасывает.
"А чего, собственно, я мучаюсь?" - вдруг пришла в лохматую голову замечательная идея, и я затрусил через сад по протоптанной в глубоком снегу тропинке к соседскому забору.
Рекс уже уловил моё приближение, он проснулся, высунул из конуры остроухую чёрную морду и потянулся:
- Здорово, Джек.
- Привет, Рекс.
- Жрать хочешь? - улыбнулся приятель.
- Да, не плохо бы. Хозяин опять кашей кормил. Я, дурак, сразу не стал есть, а теперь она замёрзла - резцы сломаешь.
- Ясно дело, - согласился Рекс, хитро оскалившись, - вызвездило-то вон как. Я в конуре дуба даю, а ты зачем-то по двору мотаешься.
- Да, не, ничего, - тявкнул я, - жрать тока охота. Нет у тебя ничего такого...
- Есть, - в голосе Рекса сквозило сытое довольство.
Он исчез в чёрной дыре конуры и через минуту вылез с большой, почти не тронутой костью:
- Держи. Радуйся жизни, щенок, - кинул он её к забору, а потом пододвинул лапой поближе.
Я просунул морду между прутьев и ощутил блаженство, когда сжал клыками мясистую, твёрдую плоть.
Рекс не мешал мне наслаждаться. Он сидел рядом, как всегда рассеянно улыбался и смотрел в чашу тихо плывущей в лунном свете долины.
- Знаешь, а люди смеются, когда видят, как ты мне кости просовываешь за забор, - промычал я, смачно хрупая упругим хрящом.
- Да? Почему? - обернул на меня задумчивые умные глаза товарищ.
- Представь себе, они увидели в этом сходство с собой, и это их страшно забавляет. Твой ржал как конь, когда мой рассказывал.
- Странные они, эти люди, - задумчиво произнёс Рекс, - я их совсем не понимаю.
- Э, ничего странного! Я уже их раскусил, - повернул я голову к нему.
- Десять месяцев на планете и уже "раскусил", - ухмыльнулся Рекс, - зубы не сломай.
- И ломать нечего! - Я оставил кость. Тема разговора мне показалась вкуснее. - Ты знаешь, Человек - это мифическое животное. На самом деле его нет! - я заволновался, вскочил и гавкнул. Мне так хотелось поделиться сегодняшним открытием с другом.
- Вот оно что, - снисходительно вильнул хвостом Рэкс. - Ты, Джеки, чем человека, лучше кость грызи - полезнее будет. Я тут уже пять лет и мне дела до них нет. Они такая маленькая часть всего вокруг, такая мелочь... даром что кормят и поят. Если бы не это, - он звякнул цепью, - я их и не замечал бы вовсе, - кажется, он понял, что я вот-вот обижусь, и сказал, широко зевнув - ладно рассказывай.
Я и вправду немного обиделся, но упрекать его тем, что умею читать мысли людей, а он нет, говорить не стал. Я с Альфы Лебедя, он из созвездия Гончих Псов, это, мягко говоря, разные цивилизации. Вместо этого я переменил тему:
- А чего Лютого не видать?
- На охоту уехали. Мы с моим тоже собирались, да передумали чего-то. Ну, так чего там у тебя про мифических животных?
- Не животных, а людей, - всё же, мне очень хотелось рассказать. - Ты знаешь, где они живут?
Рекс засмеялся, оголяя клыки, не такие большие как у меня, но тоже внушительные:
- В домах. Не в конурах же.
- А вот и нет, - я сделал паузу, чтобы подразнить его. - Люди живут у себя в головах!
Приятель мотнул ухом и промолчал. Наверное решил, что я несу щенячью чушь.
- Мы с хозяином вчера ходили в лес, - начал рассказ я. - Поначалу я его вёл. Он был рядом, смотрел, видел. Постепенно начинал чувствовать мир вокруг, не так остро и глубоко, как надо, но для человека, вполне приемлемо. Мало-помалу становился частью природы, сливался с ней. Я уже было порадовался за него, но на минуту отвлёкся, понимаешь, попался интересный след, возвращаюсь к хозяину, а его уже нет. Ну, то есть тело идёт по лесу, ноги через поваленные стволы перешагивают, на плечи с ёлок снег струйками льётся, а его самого нет! Мыслями он где-то далеко и вовсе не в лесу! Представляешь? Так до дома и не вернулся. Зачем, спрашивается, было идти? Лежал бы на диване, в потолок плевал. И это у них у всех так. Люди редко бывают там, где они есть, всё больше - там где их нет. Они живут в своей голове, в придуманном мире. И представляешь, ведь у каждого он свой!
- И все их миры неправильные, потому что выдуманные? - Рекс хоть и делал вид что зевает, но меня не проведёшь. Он слушал с огромным интересом.
- Точно! Они поэтому и договориться не могут. И не понимают один другого, и все вместе всех вместе не понимают.
- У них нет прочного мира, всего вот этого вокруг. - Рэкс мотнул головой. - Я давно заметил, они не умеют растворяться.
- А знаешь почему? - я так раззадорился, что почти кричал, - у них нет шкуры! Им всё время приходится отделять себя от природы! Чтобы согреться они кутаются в одежды, залазят в искусственно разогретые дома, от дождя прячутся под крышей, от ветра прикрываются шляпой. Мы вот каждым волоском шкуры чувствуем малейшее движение жизни, малейшие её вибрации. Мы умеем растворяться, а у них и волос-то нет. Так, редкая поросль на голове, да ещё пара-тройка жалких клочков шерсти на теле.
Мы оба расхохотались. Несчастные люди! Но нам было смешно.
Проснулся хозяин, проскрипел дверью. В желтой полоске тёплого электрического света его жалкая фигурка в трусах, валенках на босу ногу и накинутой на плечи телогрейке, выглядела как комичная иллюстрация нашего разговора.
- Джек, паразит! - сердито закричало мифическое животное в непроглядную для него темноту. - Вы чего разгавкались?! Хватит брехать! Ну-ка быстро в дом спать!
Несчастные люди. Но нам было смешно.
7.Шельма
- Джек, смотри, подруга идет.
Да знаю я, хозяин, давно уши насторожил и слежу с крыльца, как она бежит вдоль забора. Остановилась и ни капли не смущаясь пролазит сквозь решётку ограды к нам во двор. Ах ты, наглая чёрная лисица. Глаза у неё карие, но такие тёмные, что сливаются с угольным цветом мордочки. Если бы не блестки отраженного в них мира, и не разглядел бы.
Дамочка смело, по-хозяйски ведет себя на моём дворе. Всё обнюхивает, забегает на крыльцо, без всякого стеснения пристаёт ко мне. Начинает кусать, пытается дотянуться до уха. По сравнению со мной она мелкая, там, где просунулась между прутьев, я когда-то тоже пролазил, когда был щенком, а однажды высунул голову на улицу и застрял. Хорошо, мимо проходил мой друг, дядя Вова, со своим Рексом - чуть разжал прутья, и я смог освободиться, иначе, не миновать конфуза.
Эльма, так зовут чёрную лису, никого не боится. А что ей, она недавно на кабана ходила. Меня с собой охотники не берут, Джек, говорят, большой, тяжелый, ему сразу секач брюхо вспорет, у него клыки, как клинки острые. А лайки они ловкие, верткие.
Да, уж, верткая, не даром её то Эльмой, то Шельмой кличут. Когда мы с ней начинаем дурачиться - кусты трещат, яблони качаются, клочья во все стороны летят. Красота! То я её прикушу за шею, то она меня как бы свалит, тогда переворачиваюсь на спину и подставлю её острым зубкам белое брюхо.
Мы дружим. Любовь? Нет. Сумасшедшая, всепоглощающая, сводящая с ума страсть может случиться. Но лишь тогда, когда от нас этого потребует природа. Не раньше и не позже. Когда она будет готова родить на свет и выкормить маленьких "лисят". У нас всё разумно устроено, как оно и должно быть, если по уму-то.
Любви у нас нет. Просто дружба. Эльма приходит, когда хочет поиграть, уходит, когда надоест. Я сижу за забором, иначе, и я бы к ней так ходил. А любовь... Разные мы. Она - шельма, я... это я.