- Я должен, непременно должен, Константин Эдуардович, узнать, нужен ли я грядущим поколениям. Печатают меня часто, друзей у меня много, и все талантливы. Я учусь у них чему могу, с ними весело, они меня уважают, но понимаете... Пишу-то я для детей, а для детей писать - это же значит на сто лет в памяти остаться. Ведь иначе никак.
Молодой человек был крайне взволнован, очень суетился и до неприятного был почтителен к пожилому учёному. Циолковский смотрел на него и думал, как же поскорее избавиться от докучливого посетителя, а избавиться не получалось уже битых 2 часа. Кричал молодой человек громко, отдельные мысли записывал на больших листах бумаги, показывал их в упор и всё размахивал и размахивал руками. В такие минуты слабослышащий Циолковский мечтал стать глухим и слепым.
- Ведь иначе всё зря. Ведь хорошую детскую книгу потом дедушка внуку прочтёт, а тот запомнит и своему расскажет. А если этого не будет, ведь что тогда остаётся. Только смерть, только самая долгая ночь и долгое ожидание её. И всё пустое. Ах, как бы узнать, вспомнят ли обо мне потомки даже не через сто, хотя бы через семьдесят лет. Вот я в шестнадцать лет рассказ написал про самоубийство юноши одного, а строчки до сих пор у меня в памяти остались: "На небе была луна, словно с флюсом, и тени были чёрные и исчезли". Так вот, знаете ли, тени эти - они теперь всегда со мной. И луна, что всегда таит в себе...
И вот тут Циолковский не выдержал. Патетика молодого человека пробудила в нём самом крайне неприятное воспоминание, и он быстро, решительно заговорил:
- А знаете что... Потомки! Сдались Вам эти потомки! Я верю, я по-прежнему верю, что через многие века люди утратят телесность и станут питаться лучистой энергией. Но, к сожалению, юноша, это случится нескоро, очень нескоро. Когда меня самого волновали те самые мучительные вопросы, что в Вас сейчас живут, я задумался, как узнать грядущее, как проникнуть в него. И ответ был найден моментально. Атомы-духи!
Посетитель с надеждой посмотрел на светило науки.
- Атомы-духи, насколько мне известно, в совокупности своей бессмертны. Трактовать их нужно, конечно, в демокритовом ключе, но с учётом того, что некоторой физической основой мы с Вами всё-таки обладаем, рассчитать траекторию развития атомов-духов в силу наличия у них минимума чувствительности всё-таки можно. Конечно, здесь в большей степени речь идёт о движении всего человечества, но в целом, если личность довольно известная, расчёты оказываются весьма точны, - Константин Эдуардович неожиданно довольно улыбнулся. - Так вот, знаете ли Вы, что мне в итоге открылось?
- Подождите, так у Вас что, получилось? И что у Вас получилось-то? - проорал назойливый гость.
- Ну конечно, конечно же, получилось! Тут и получаться-то нечему. Достаточно взять большой рентгеновский аппарат, облучить им комнату приличных размеров, а дальше чистая математическая обработка данных. Ведь атомы-духи, что находятся здесь, они будут живы ещё лет восемьдесят, пусть некоторые из них, но будут. А значит, достоверную информацию о том, что будут думать обо мне и о вас в начале двадцать первого века, получить крайне просто, ведь духи же знают, всё знают. Главное - правильно всё просчитать. Заглянуть вперед на семьдесят лет очень, очень даже просто.
И вот тут Константин Эдуардович заметно загрустил.
- Поклянитесь, - быстро забормотал он, виновато глядя в глаза молодого писателя. - Поклянитесь, что никогда и никому не расскажете то, что сейчас услышите. Советское правительство верит в меня, оно надеется на скорый прорыв туда, понимаете, туда, в космос. А я шарлатан, старый шарлатан. Но, впрочем, не клянитесь, я заслужил своей судьбы. Если Вы вдруг донесёте на меня...
- Ах, что Вы, Константин Эдуардович, как я могу!
- Слушайте! - Циолковский быстро встал, достал из ящика комода грампластинку и стремительно понес её к патефону. - Я 5 раз задал вопрос духам, потом ещё раз облучил комнату, после этого зафиксировал изменения, и, наконец, как водится, вертикальный профиль звуковой дорожки был модулирован звуковой волной, в результате чего появилась пластинка эта. И у меня получилось! Атомы-духи дали ответ. Так вот, слушайте, слушайте же, кто такой Циолковский. Вот что знает про меня человек две тысячи первого года.
Циолковский сел на пол и зажал уши руками. Пластинка закрутилась, треща, как лес в осеннюю бурю, и зазвучал медленный-медленный загробный мужской голос:
"Цио лковс кий Цио лков ский пиво вар нрзб нрзб кЦио лковск ому спец ыально ез дил вме сте поме чтать Цио лков кий Цио лковск ий ска зал пиво вару нрзб Вам бать-бать-батенька нуж но мыс лить прог ре ссив но вбуд ущем ма тери алы стан ут проч ны ми ле гки ми нрзбч над олго сох ра нят вкус Ва ше го заме чате льно го пи ва Цио лковс кий пи во буду ще го Цио лковс кий Цио лковс кий пи во буду ще го".
Циолковский с омерзением ударил кулаком по столу.
- Вы что-нибудь поняли? Не совсем? А я видел, видел всё это. Видел в цвете, как мультфильм какой. Видел рожу этого пивовара. Видел, как я лакаю с ним пиво, а он спрашивает, как это пиво лучше сделать. А я ему советую использовать алюминиевую банку вместо бутылки, чтобы пиво туда разливать, и радуюсь, радуюсь при этом, как пьющий ребёнок, его замечательному пиву. Ну не позор ли?
- А что это всё-таки значит, Константин Эдуардович?
- Значит... Что это значит? А вот это было то, чем я запомнюсь человечеству. Все мои ракеты, космические лифты, ракетные поезда - это всё забудется. И останется в памяти людской один день, когда припрется ко мне пивовар один, а я ему пиво усовершенствую. Как я жду этого пивовара! Жду и ненавижу. Иногда кажется, он зайдет, и я убью его тут же, на месте. А иногда думаю, а в чём этот пивовар виноват? Это я сам умелец такой, что ничего, кроме банки пива, изобрести не в состоянии. Позор, какой позор!
- Но подождите. Ведь тот же Менделеев - он же тоже специалист по водочке.
- Нет! - резко возразил Циолковский. - Менделеев прежде всего создатель таблицы, а что уж он там с водочкой учудил - это дело второе. А я создатель пивасика. Отныне и навеки. Аминь, рассыпься! Я ведь даже не пью, разве что раз в год по праздникам. И знаете, как после всего этого стало трудно жить? Я что-то изобретаю, пишу, рассчитываю, но всё это время об одном думаю: а ведь раньше было лучше! Я теперь каждый день об этом пивоваре думаю, а он всё не идет и не идет. Он как специально тянет, чтобы я помучился подольше. Вместо него всё больше пионеры. Цветы возлагают. Как же раньше было лучше! И зачем я к духам этим обратился? - Тут Константин Эдуардович резко замолчал и с пугающей улыбкой посмотрел на литератора: - Ну что, хотите попробовать?
- Но как я могу, - уже нерешительно закричал литератор. - Тут же, наверно, учиться нужно чему-то, рассчитывать что-то.
- Да ничего, ничего не нужно, говорю я Вам! Я сейчас всё подготовлю и уйду. Вы ляжете в гроб...
- В гроб?!!!
- Ну да, он функционально удобен. Я в нем столько приборов под обивкой установил, так что Вам ничего не надо. Вам только лежать надо и ждать, пока я комнату рентгеном обработаю. А потом я крикну, и Вы к потомкам обратитесь. Как раз к мальчику, ну или там, допустим, к девочке 2001 года. Дальше моя аппаратура не работает. Атомы-духи только в совокупности бессмертны. Но семьдесят-восемьдесят лет вперед покажут безупречно точно. Вы, главное, сами визуализируйте, к кому обращаетесь, к мальчику, девочке или к молодой коммунистке две тысячи первого года. Можно по очереди. Но только помните, это будет мальчик собирательный, коллективный мальчик. Уж если он про Вас не знает, значит, всё. Вы на всякий случай им кусочки своих произведений ещё почитайте. Детям же на фамилию автора, к сожалению, плевать. Ну что, готовы рискнуть?
***
Через час литератор уже начал волноваться и думать, не пошутил ли над ним гениальный самоучка. Потом страх усилился. А потом писатель уснул. Разбудил его крик Циолковского "Поехали!" и какой-то толчок.
Перед писателем непостижимым образом в гробу стоял мальчик лет семи. Невысокий, щупленький, с шапкой золотых волос на голове.
- Ты звал ме ня - уже привычным мужским голосом произнес мальчик.
- Мальчик, ты книжки любишь?
- Я всё люблю. Я хороший. Мне семь лет, - голос мальчика изменился, приспособился, стал обычным мальчиковым.
- Мальчик, а знаешь это стихотворение?
Пять утра, пять утра,
Пионер, вставать пора!
- Нет, - удивленно сказал мальчик. - А почему не семь утра? Или хотя бы шесть? В пять утра пора папе вставать, в Москву на работу ехать. Нелепый стишок.
Писатель ненадолго замолчал. Подобная оценка, данная атомом-духом будущего расстроила его ужасно. Но была ещё некая надежда.
- Подожди, а вот это... Про кошачьего парикмахера.
И заплакал кот
Во весь кошачий рот.
- Дяденька, а Вы точно талантливы? Я бы с такими стихами к незнакомым мальчикам не приставал.
- Да ты ещё подожди. Вот тебе патриотическое, про детей, которые в конницу Будённого играют.
Скачет конница в лесу,
Держит пики на весу.
-Выходи сюда, Деникин,
Попадёшь ты к нам на пики.
Ну не могли же Вы всё забыть???
- Не могли, - произнес мальчик. - Я умный. Я даже про Буденного знаю. Но откуда у его конницы пики? Не понимаю.
Писатель не унимался:
- А вот это, про дорожное движение.
Кто играет на мостовой,
Тот поплатится головой.
Все, все, все
Перестаньте кататься на колбасе.
Не смей прыгать в трамвай на ходу!
Не смей прыгать из трамвая на ходу!
А иначе - штраф!
Или о землю трах.
Не зевай!
Мальчик констатировал:
- Это прискорбно.
А потом добавил:
- Умри, поэт! И больше не пиши. Дяденька, извините, но это дно и зашквар! Вам самому не стыдно? Вы лучше больше стихов не пишите. Вообще никаких не пишите.
Писатель неожиданно вспомнил:
- А я ещё пьесы пишу. Например, "Пустяки".
Мальчик констатировал:
- Поставлена в тысяча девятьсот тридцать втором году. Дальнейшей сценической истории пьеса не имела.
- "Ундервуд".
- Играли один сезон в Ленинградском ТЮЗе. Дальнейшей сценической истории пьеса не имела.
- "Клад".
- Несмотря на успех первых постановок, дальнейшей сценической истории пьеса не имела.
- "Представь себе".
- Никакой сценической истории пьеса не имела.
- "Три с полтиной".
- Цензурой охарактеризована как "неприемлемая". Сценической истории пьеса не имела.
Пьяный автор устало шёл в сторону гостиницы. Завтра поезд должен был увести его в Ленинград, домой, к жене и великим друзьям. Но писатель уже решился. На небе была луна, словно с флюсом, и тени были чёрные и исчезли.
Он пришел в гостиницу, попробовал продолжить писать детский рассказ про то, как буряты обрабатывают коровью шкуру, но заплакал, бросил всё и забормотал: "Раньше было лучше". Шварц точно знал, что, что бы он ни начал писать, отныне у него перед глазами всегда будет стоять этот мальчик. И лучше было раньше. Лучше уже не будет.
На небе была луна, словно с флюсом, и тени были чёрные и исчезли.
От автора
Реклама пива, в которой использовался образ Циолковского, была запрещена на первом заседании Экспертного совета по применению законодательства о рекламе при Федеральной антимонопольной службе (ФАС) в 2004 году как порочащая память и умаляющая образ великого ученого.
С глубокой любовью к творчеству великого драматурга Евгения Львовича Шварца написан этот рассказ.