Так получилось, что, идя домой, она нашла череп. Вернее, сам под ноги выкатился. И, увидев его (а был он желтый, со сколотой лобовой костью) сразу поняла, что это означает: что на стадионе, давным-давно выстроенном на месте бывшего городского кладбища, опять что-то роют.
Перешагнув, пошла было дальше, но тут вспомнила, что брат ее собирает человеческие останки, пытаясь разгадать через них тайну сущности жизни, и вот многие части у него уже есть (и позвонки, нанизанные в виде бус, и фаланги пальцев, и челюсти, есть берцовая кость, коленная чашечка, несколько пожелтевших ребер), а вот черепа нет. Тогда, вернувшись, она брезгливо подняла череп за свалявшиеся длинные (наверняка уже в могиле отросшие) волосы, оставшиеся на лоскутьях высохшей кожи, кое-где еще облегающей кость, положила в сумочку и торопливо зашагала к балке, на дне которой, едва различимые в сумерках, отблескивая заплатами выщербленной кровли, ютилось несколько домов.
О, великие дома, запрятанные в балках да рвах, среди густых кустов, размытых склонов с провалившимися самодельными ступенями, у сточных вод или просто стекающих со всех сторон паводков! Так всякая нечисть к вам и лезет, так и норовит.
То плывуны съезжают, затягивая под землю, то голоса поселяются, то кошки бездомные начинают бродить, олицетворяя умерших. И так и видится продолжение сюжета, дескать, будет теперь к брату приходить мертвая женщина, вернее, неуспокоенный дух ее, и мучить, и терзать, требуя невосполненной в свое время любви, и зачахнет, и захиреет брат, глядя на череп, и наконец выбросит его, да поздно.
Но как же все на самом деле проще вышло. И проще, и иначе.
Вернулся брат с работы, назовем его для определенности Александром, и, конечно же, найденному на столе черепку обрадовался; затем, прежде чем приняться за его обработку, надел резиновые перчатки, ибо с детства был травмирован песнью о вещем Олеге, и приступил к обследованию, надеясь когда-нибудь в мертвых останках найти доказательства потусторонней жизни. Он установил, что череп, действительно, принадлежал женщине, но только старой, и сколотый край в лобовой части, скорей всего, свидетельствовал о том, что женщина была убита. Пинцетом он осторожно проник вглубь, но внутри была одна земля.
- Ах ты, старая карга, - ласково кивнул черепу, ставя его на стол. - Ничто не успокоит тебя.
Он очистил его от земли, соскоблил грязь и, промыв, бросил в кипящую воду.
И, пока череп отваривался, вышел во двор. Во дворе было небо, усыпанное звездами, и вода под ногами, ибо в балке никогда не просыхало. Верно, мертвецы под землей еще продолжают жить. Мы думаем, что они мертвы, а на самом деле это всего лишь куколки, внутри которых происходят преобразования. Они не двигаются, не ходят, а живут как бы изнутри, доказательством чего могло бы служить несовпадение возраста извлеченных костей и даты смерти. И первый должен оказаться намного больше. Вот, например, этот череп по всем признакам принадлежит старой бабке, а не исключено, что умерла она в юности и дозрела лишь потом, в земле.
Так думал Александр, в то время как ночь давила, мяла его и, наконец, затолкала обратно в дом, где сестра привычно накрывала на столе хитрый ужин. От варившегося бульона невыносимое зловоние распространилось по дому, и Александр прикрыл ладонью нос. А, прикрыв, заметил, что все вокруг покрылось каким-то странным туманом. Может быть, этот туман, вызванный излишками поднявшихся грунтовых вод, был всегда, но заметил он его только сейчас. Сестра в этом тумане двигалась как-то замедленно, странно, и он понял, что по сути она мертва. Она всегда была мертвой, - мать говорила, что родила ее без дыхания, синюю и дохлую, но потом разными примочками тело к жизни вернуть смогли, а дух, видимо, - нет.
- Когда череп выварится, - упершись кулаками о стол, произнес Александр, - отдам его Вовке из художественного, который неплохо лица восстанавливает, вот тогда и увидим, кто именно был убит. И, может статься, это окажется наша бабушка.
- Почему бабушка?
- Если ты помнишь, лет десять назад она пропала, глухо. Вышла из дому и не вернулась.
Смахнув огромного таракана, Александр присел на край стола и, двумя пальцами подхватив щепоть квашеной капусты, отправил себе в рот.
- Мы искали ее, а потом решили, что, очевидно, случился очередной склеротический припадок, и она просто забыла, куда ей возвращаться. Вообще все. Но ни в каких богадельнях и больницах, куда бы она могла в таком состоянии угодить, ее не оказалось, и отец выдвинул версию, что, возможно, ее кто-то сманил. Сорок лет без любви - это, мол, не шутки. Перед тем ей как раз сделали подтяжку вен, и она ожила, даже бегать начала. Вот и могла слюбиться.
- Не кощунствуй.
- Ты бабушку просто не знала, - возразил Александр, откусывая пирог с капустой. - Ты видела в ней только сгорбленную старушенцию, навеки уткнувшуюся в кастрюли, а она между тем была великой фантазеркой. Например, когда мать была еще маленькой, вдруг вообразила, будто у них хрустальный дом. Представь весь масштаб: во время повальной нищеты, голодухи, довоенных репрессий сочинить подобную сказку и не только сочинить, а открыто всюду хвастать. Длилось это, правда, недолго, потому что дом их ограбили и обман вскрыли, обнаружив, что никакого хрусталя и близко нигде нет, но все равно побили всего изрядно и даже единственную дешевую люстру уволокли, хотя на ней и висело-то всего три несчастных стеклянных подвеса.
Александр проследил, как сестра раскладывала по тарелкам кашу. Кастрюлю с черепом она пока отставила, ибо печка была двухконфорной, и зловоние постепенно улеглось.
- А перед самой войной, когда все по домам прятались да от прошлого отрекались, придумала, будто муж ее был царским офицером и даже побочным сыном царя, ибо были они однофамильцы. Во времена мировой войны, когда царь в здешних местах околачивался (ставка у него в Могилеве была), рождение ее будущего мужа и случилось. (Когда только он в царских офицерах при таком раскладе успел побывать?) Но это уже никого не смутило. И - опять же: с трезвоном на все Ивановские, пока выдумку ее сполна и не оценили. Приехал однажды под вечер воронок, вышли из него трое очень серьезных дядей и, ничего не спросив, увезли мужа в неизвестном направлении, а заодно имущество, что после кражи осталось, прихватили. Но, как выяснилось по истечении лет пятидесяти, долго не мучили, а ровно через месяц, за городом, ввиду особой серьезности обвинения навсегда и уложили. Только бабушка сплетне сей не поверила, потому что долго показывала всем лагерные письма, которые якобы получала от своего дражайшего и безвинно сгинувшего муженька. И никем более не обольщалась, ибо ждала. И только позже, когда я уже появился, призналась, что письма эти были с того света. Я их видел, но издалека, а потом всю связку с собой унесла, что тоже служит доказательством преднамеренности побега.
- Я помню, как меня бабушка палкой по спине била, - сказала сестра. - Я упала, а она за это меня по спине, до сдвига позвонков. Так до сих пор и мучусь.
- А еще она придумала, будто за ней охотятся трансцендентные силы. У нее в комнате стоял сундук, который она всегда держала на замке и открывать запрещала. Она говорила, что в нем живут умершие души дома, и если их выпустить, они могут много зла сотворить, ибо это их жилище. Почему же ты не выбросишь его? - спросил ее я. Да потому что я еще там не поселилась, - ответила бабушка. - Вот когда умру, тогда сундук и выбросите.
- А однажды мне поручили пол выкрасить. Вот я покрасила, а чтоб можно было проходить, положила вдоль комнаты дощечки, словно мостик. И вздумалось вдруг бабушке эти дощечки проверить, хорошо ли лежат. Стала она перепрыгивать с одной на другую, потеряла равновесие и упала прямо в краску. А потом поймала меня и исколотила.
- Возможно, ее таки убили, - гнул свое Александр, вытирая хлебом тарелку. - Убили и закопали на стадионе, недалеко отсюда. И все эти позвонки, ребра и суставы, которые мы находили - принадлежат ей. А убивать было за что. Она придумала, будто во время войны при немцах закопала в саду клад, скрыньку с царскими золотыми монетами, да забыла, где. И так этим кладом всех заморочила, что отец с матерью в самом деле однажды перекопали весь участок. Но нашли только старый башмак да несколько пустых консервных банок. А бабушка во время этой процедуры призналась соседям, что вовсе не забыла, а просто не желает сказать из-за плохого к ней отношения.
- Я помню, как однажды они с матерью дрались. Бабушка под кровать забралась, а мама палкой ее оттуда доставала. Визг стоял на всю улицу. Бабушка кричала, что мама палкой ей грудь пробила, а когда вылезла, оказалось, что грудь целая.
- А, может, ее кто-то из своих убил? - предположил Александр. - Что-то очень быстро был тогда сундук выброшен, хотя бабушка могла бы еще и вернуться.
- А однажды, когда мы в гости пошли, она из окна выброситься хотела. Свесилась до половины, а мама ее за ноги держала и кричала: Что ты меня позоришь, выдра?
Александр подошел к кастрюле и вынул из нее череп. От варки кости побелели, отмылись. Александр поставил его на стол и внимательно всмотрелся, пытаясь углядеть сходство с бабушкой, пока не понял, что бабушку уже не помнит. Тогда он открыл дверцу буфета, где на задней стенке была приклеена ее фотография (в свое время они так и не смогли ее отцарапать, краска же упорно не приставала к глянцу, и они просто прикрыли ее газетой). Осторожно он сорвал желтый, ломкий от времени лист и увидел, что это не бабушка, а совсем незнакомая женщина. Он кинулся в комнату за альбомами, но и там бабушки не оказалось.
- Она с собой свои снимки унесла, - сказала сестра, равнодушно следя за действиями Александра. - Впрочем, их совсем мало было. Бабушка была не фотогеничной, тем более сгорбленная.
- Но мы-то должны помнить, какой она была.
- Безумно вредной - это я помню хорошо.
- Стоп, - Александр закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. - Я жил в одной комнате с бабушкой, и над ее кроватью висел ковер с изображением какого-то старинного замка, который она выдавала за свое родовое поместье, потерянное в перипетиях жизни. Помнишь, она еще утверждала, что вытканных в озере лебедей сама в детстве кормила с рук, а один из них ее клюнул - шрам этот она всем демонстрировала как примету своего замочного происхождения. А самое интересное, что она ждала из сотканного замка гостя. Какого? Зачем? Неизвестно. Но, что еще более интересно, однажды дождалась. По ее словам, в нашем доме с некоторых пор поселился невидимый человек. Иногда он ходил по дому со свечкой, и тогда бывал немного виден, ибо лучи света преломлялись в его прозрачном теле. Она говорила, что он попал сюда случайно, и его не нужно бояться, ибо то зло, которое по его вине случается дома, непреднамеренное и обусловлено его особой, отличной от нашей, природой. На самом деле ему очень грустно и одиноко, и он бродит, пытаясь найти выход отсюда (может, не только из дома, но и вообще из нашего мира). Однажды я видел его. Он стоял у окна со свечой в руке, тело его колебалось словно в дымке, едва приметное, я даже толком не понял, какое оно. Мне показалось, что от его руки, а, может, от свечки обуглилась рама, и тогда в страхе я забрался к бабушке, а она сказала: Он добрый, просто - другой.
- Она и сама была другим существом, - вставила сестра, моя посуду. - И по ней дурдом давно плакал. Однажды она меня в ванне топила - я волосы краской измазала, а она сказала, что лучше мне тогда не жить.
- Лучше, - согласился Александр. - Если волосы в краске - какая это жизнь?
Сестра посмотрела на него и, подумав, спросила:
- Может, и в тебя вселился дух бабушки?
- Ты помнишь, как умерли родители? - перебил ее Александр.
- Нет.
- Они захлебнулись в крови. Вначале у отца вдруг открылось внутреннее кровотечение (язвенное), которое никак не смогли остановить, пока он не истек кровью. Изнутри. А потом, через полгода, у матери вдруг хлынула носом кровь, прямо фонтаном, и она захлебнулась. Скорая приехала и тут же другую скорую вызвала, потому что самому врачу плохо стало.
- И зачем только я этот череп домой притащила? - вздохнула сестра. - Жили себе, жили, и вдруг. Гляди: вон уже и снег пошел.
Александр выглянул в окно и увидел: рыжий-рыжий снег падал с неба, припорашивая скошенный, уходящий вниз двор, редкие деревья, крышу времянки тончайшим ажурным слоем.
- А еще бабушка клизмы любила ставить, - вспомнила сестра, - прямо спасу не было. Чуть что - сразу клизма.
Александр приподнял череп, повертел в руках, словно взвешивая.
- Нет, все-таки у бабушки волосы седые были, а тут - рыжие, - сделал он вывод и от досады причмокнул.
- A снег? - напомнила сестра. - Он ведь тоже белый, а тут вон как пожелтел. Отчего же и волосы не могли в земле цвет поменять?
- Могли, - согласился Александр. - В земле все может. А дырка, гляди, какая огромная, аккурат с кулак. И чем это ее треснуть могли?
В дверь постучали, вначале три раза подряд и через секунду - еще раз.
- Бетховен, - определила сестра. - Аппасионата.
- Не понял? - насторожился Александр, почему-то принюхиваясь.
- Баба Фрося, когда хлеб одалживает, всегда Бетховена исполняет. Такая привычка, - пояснила сестра, открывая дверь и пропуская мимо себя огромную туго одетую бабищу.
- Перед носом магазин закрыли, - с порога посетовала баба, по-свойски продвигаясь в комнаты. - Хоть кусочек одолжи, а я тебе как-нибудь целой буханкой отдам.
Сестра покорно вышла в кухню, а баба Фрося продвинулась вперед и, наткнувшись на череп, непроизвольно дико завизжала.
- Что у вас тут, маскарад? - возмутилась через секунду, с трудом переводя дыхание.
- Александр бабушку откопал, - сообщила сестра, нарезая хлеб.
- Как откопал? - не поняла баба Фрося.
- А вот так: лопатой.
- Так ведь она у вас пропала, - припомнила баба Фрося.
- Пропала. А теперь нашли.
- Страшная какая, - передернула плечами соседка. - Что с нами смерть делает. Помню, весной мы с ней раньше всегда фенхель вместе сажали. Его у вас почему-то никто не ел, но сажала она непременно. Мама ваша потом выпалывала, и частенько из-за этого они с бабушкой дрались.
- Бабушка сама его не ела, - сказала сестра. - Просто из вредности сажала.
- А еще мы варенье вместе с ней варили, так она считала, что каждую ягоду крыжовника непременно пять раз проколоть нужно, а если меньше, то это уже брак. А, когда никого из ваших не было, любила со стульчиком своим на крышу времянки залезть, ей дядя Гриша подсоблял, и там, подпершись, сидела на всеобщем обозрении, а если кто удивлялся, поясняла, что в этом доме другого места ей, окромя как на крыше сарая, нет.
- А клад? - напомнил Александр.
- Клад она на чужом участке закопала перед тем, как в камыши запрятаться, ибо немцы, отходя, свирепствовать начинали, а вот на чьем - забыла. Это точно было, я эти драгоценности у нее сама видела, царские еще. Ну, дочка, спасибо за хлеб. Потом как-нибудь все сразу отдам.
- Если все сразу - мучной завод с пекарней открывать придется, - проворчала сестра, прикрывая дверь.
Снег все падал отвратительно-желтыми грязными хлопьями. Александр, сидя за столом, уснул. Или притворился. И во сне вспомнил, как убивал бабушку. Было уже под вечер, когда он отправился на стадион. Там было всегда пусто, и можно было без помех поиграть в разные запрещенные игры. Старшие иногда приносили фотографии на интимные темы и за показ взимали плату. Если денег не было, можно было выполнить ряд других услуг: что-то достать, кого-то напугать, стащить. И тут бабушке стукнуло на ум искать его, точно он маленький, а ей больше всех надо. Она еле ползала, но в конце концов нашла компанию за балкой и подобралась так незаметно, что ее увидели уже в последний момент, когда ее горб был совсем рядом.
- Сволочь какая, - ответила бабушка, замахиваясь на него сморщенной ручкой. - Вот я расскажу.
- Чья шавка? - спросил Жорик, кривясь, и Александр сжался.
- Пошла, - сделал он еще одну попытку спровадить бабулю, но бабушка неожиданно плюнула в него и лишь затем, повернувшись, начала подниматься по склону, приговаривая:
- Расскажу, расскажу.
Но одолеть его не смогла, отступила назад, села и наконец крикнула:
- Помочь не можешь, дурак?
- Обезьяна, - выкрикнул в ответ Александр и, подняв камень, швырнул в ее сторону. Ему показалось, что камень пролетел совсем далеко от нее, но бабушка вдруг ойкнула, качнулась и обессилено завалилась на землю.
- Все, хана, - спокойно констатировал факт Жорик. - Отквакалась.
Александр тяжело застонал во сне, и сестра, подойдя, убрала из-под его локтя блюдечко. Затем прошла в комнату и, глядя на часы с кукушкой, вспомнила, что ровно столько времени они показывали в тот день, когда тут в совершенной неподвижности лежала бабушка, и родители сказали ей, что бабушка умерла и пусть, мол, пока полежит, а они сходят за справкой. Кукушка прокуковала девять раз, как только что, и они ушли.
А бабушка полежала, полежала - и встала.
Они думают, меня подушкой удушить можно, - проворчала, отбрасывая одеяло. - Безрукие. Ничего делать не привыкли. Сейчас вот схожу в отделение и синяк на шее покажу.
Сестра тогда еще помнила свое имя, и вот Нина (назовем ее так) присмотрелась и действительно увидела на бабушкиной шее расплывшиеся багровые пятна. Бабушка вышла на двор, и Нина следом за ней, потому что приставлена была приглядывать за бабушкой. Она всегда увязывалась следом, когда бабушку куда-нибудь заносило, хотя в такие минуты бабушка кидала в нее землей, чтоб отстала.
- Не уходи, - попросила Нина, потому что ей было страшно.
Она вспомнила детскую историю про кровавую руку, которая незримо витает всюду и душит, и хотела только, чтобы бабушка вернулась и легла, где ее положили. Но бабушка начала уходить все быстрее и быстрее, почти вприпрыжку, и вскоре побежала, а Нина за ней. У сарая она подхватила лопату, чтобы обороняться от того невидимого инородного существа, которое поселилось в их доме и способно обжечь, если окажется рядом, и которое, может быть, гонит сейчас бабушку. На улице бабушка споткнулась и упала и тут же принялась кричать, по всей видимости сломав руку, а, может быть, отбиваясь от кого-то. Нине стало так страшно, что она подбежала и ударила лопатой. И сразу все смолкло.
Потом она увидела стаю собак, которые всегда крутятся в балках, выискивая какую-нибудь еду. Она приманила их к бабушке, и, дав им почуять кровь, отошла, чтобы не присутствовать при процессе кормления, но все-таки (краем глаза) подглядела. Они ели ее с жадностью и съели полностью, даже кости растащили, так что в принципе можно было думать, будто бабушка действительно убежала.
Ку-ку, - прокуковали часы. И еще раз. Сестра выглянула в окно и в слабом свете луны, снега и окон увидела спешащую к себе бабу Фросю с даровым хлебом в руках. Она свернула к сараю и исчезла. Странно, что можно ночью в такой холод в сарае делать? - подумала сестра, но это было несущественно, и она, выключив свет, легла.
А баба Фрося, вытащив из сарая лом, принялась бить мерзлую землю с краю огорода, ибо помнила, что именно тут десять лет назад зарыла бедную старушку, рассорившись с ней как раз из-за того варенья. Бабушка спорила, что ее варево будет вкуснее и доказывала то, что заведомо было неверным: будто в варенье из крыжовника непременно надо класть соду. Но, главное, она тайком плюнула в бабино Фросино варенье, а баба Фрося заметила. И теперь она била землю и, обливаясь холодным потом, думала, а, может, это и не здесь, может, она тоже запамятовала место, огород-то большой, и кто-то вырыл или плывун снес бабушку в иное место, на поверхность, но все равно рыть надо, чтобы убедиться.
Падал замаранный небом снег. От содрогания воздуха, производимого редкими, пролетающими на посадку самолетами, позванивала в домах посуда, и слегка постукивал стоящий перед Александром на столе череп неизвестного имярека, найденный на заброшенном стадионе, с колотой (возможно, еще военных лет) раной в голове, и нанизанные на проволоку позвонки, подвешенные к книжной полке, качались и терлись друг о друга, издавая слабое протяжное звучание: а-а-а...
Днепропетровск-49101, пр. Пушкина 37 кв. 4а.
Символика черепа восходит к архетипу крестного пути, инициатической жертвы (Голгофа на древнеевр. означает череп Адама).