1.

Ему всегда нравился кабацкий антураж. Любимое место для вечернего отдыха, он нашёл в пятистах метрах от своего дома, под неоновой вывеской ресторана - Киевская Русь. Вечерняя жизнь питейного заведения, была для него чем-то вроде отдушины. Он был резок в суждениях, относительно человеческих слабостей, и в повседневной жизни, иногда, сомневался в их правильности. Но с приближением ночи город и его обитатели качественно изменялись. Деловитость и сдержанность, уступали место распущенности и сластолюбию. Ритмичность и целеустремлённость, превращались в хаотичность и бесшабашность. И, даже, жажда наживы оборачивалась непомерным мотовством. Поэтому пытаться разобраться в людской природе, он приходил сюда - в один из дорогих городских ресторанов.

Галдёж и отупевшие от водки лица, безголосые певцы, добравшиеся до микрофона, пьяные разборки и молоденькие официантки с горящими от алчности глазками - всё это казалось ему, более настоящим, чем весь его бизнес и связанные с ним обстоятельства. По крайней мере, в этом обособленном мирке он видел людей, в том смысле, в каком привык о них думать. Высокоорганизованный скот - именно так, про себя, именовал он публику, которую наблюдал по вечерам, и с которой приходилось ему общаться в течение дня.

Не обременённые денежными проблемами, любящие мужья и отцы, не упускали здесь случая, залезть под первую попавшуюся юбку. Блюстители закона, с хитрыми улыбочками, исповедовались друг другу в том, как этот закон легче обойти. Уважаемые люди города, которых и уважать то следовало, лишь за то, что дожили до седин, устраивали шумные банкеты, в надежде поймать неосторожно вырвавшиеся слова, с пьяного языка приглашённых. Все эти маски, которые он видел днём, и общение с которыми, было для него необходимостью, частью, так сказать, бизнеса, здесь слетали, оголяя настоящие лица. А точнее говоря - рожи.

Обычно он приходил к восьми часам вечера, и занимал излюбленное место в конце стойки бара. Находясь в относительной тишине, он не рисковал попасть в центр внимания. Во всеобщем шуме - гаме, он чувствовал себя тут вполне комфортно, чтобы наблюдать за тем, что происходит вокруг. Изредка, правда, этот его комфорт, нарушался приглашением, какого-нибудь знакомого, распить вместе бутылку-другую. Но он непременно отказывался, оправдываясь ожиданием деловой встречи. А иногда выпившие девицы, страдающие от одиночества, предлагали потанцевать, или скоротать вместе часок - другой. В таких случаях он редко отказывал, позволяя себе расслабиться с новой знакомой. Непременным условием, конечно - же, была молодость и привлекательность его компаньонки...

...Сегодня он, как обычно, прошёл в конец зала. На нём был элегантный костюм тёмно - синего цвета, дорогие итальянские туфли и белоснежная рубашка. Верхняя её пуговица была расстёгнута, что придавало ему вид уставшего за день бизнесмена, коим он, в сущности, и являлся. Присев на не очень удобное, высокое кресло, он заказал бармену мартини с водкой и льдом, и в предвкушении интересных событий, с удовольствием затянулся первой за этот вечер сигаретой.

Ресторан на две трети был уже заполнен, и гудел как растревоженный улей. Конечно, пока это была только прелюдия. Солидные мужчины в костюмах и галстуках, дамы в вечерних платьях произносили высокопарные тосты, кривили на лицах жеманные улыбки, искоса, с завистью, поглядывая на одёжку и драгоценности соседей. Но, наблюдавший точно знал - через некоторое время, он станет свидетелем удивительных метаморфоз. Алкоголь, медленно, но верно, действовавший на мозги выпивох, всосётся в кровь, и начнёт свои чудесные превращения...

... И вот уже дряхлый дедок, очевидно, имеющий не только внуков, но и правнуков, как молодой барашек, стал перескакивать, от одного стола к другому, в поисках молодой ярки. В итоге осел, в обществе трёх овечек, преклонного возраста, скучавших за небогато сервированным столиком...

... А вот мадам с подружкой, общий вес, которых составлял не меньше двух центнеров, золотыми коронками вцепившаяся в кусок мяса, напомнила ему виденную, когда-то в деревне, обожравшуюся свинью, с раскрасневшимся рылом, и дико вращающимися в разные стороны, заплывшими глазками...

... Ну а этот типаж был и вовсе из ночного кошмара - худосочный интеллигент, в очках с запотевшими стёклами на раскрасневшемся носу, с оскаленным, беззубым ртом, как огромная летучая мышь, медленно бьющая ослабшими крыльями - ушами, безмолвно опускал своё тело - лицо, в тарелку с салатом.

Вся эта фауна с некоторых пор стала для него родной. Здесь он был дома, чувствуя себя натуралистом, и заряжаясь до следующего дня, необъяснимой энергией...

...Наступал апогей. Он обожал этот момент. Зал загрузился под завязку. Музыка грянула своё максимальное форте, и первые ласточки утреннего похмелья разного социального и возрастного калибра слились в едином танцевальном экстазе, под новоявленных Шмелей - Михалковых и Императриц - Аллегровых. Самцы раскошелились на бесполезные, дорогие и не свежие розы, и в нос ему ударил первый запах завтрашнего перегара.

Отпив немного мартини, он поднёс к губам зажигалку, чтобы прикурить очередную сигарету, в зале раздались первые аккорды медленного танца. Кто- то небрежно постучал его по плечу. Он обернулся и увидел перед собой женщину, или нет, скорее бабушку лет шестидесяти, опрятно, хотя и не по моде одетую, и судя по всему абсолютно трезвую.

- Молодой человек, я могла бы пригласить Вас на один танец? - Спросила она тихим мягким голосом.

- Вообще-то могли бы, но...- он хотел отказать в какой-нибудь шутливой форме, пытаясь разглядеть в полумраке её глаза. На его лице от комичности ситуации появилась улыбка, - с бабушками он давно не танцевал.

- Я Вам заплачу. - Сказала она, очевидно уловив в его интонации нерешительность и насмешку.

- И много? - Стараясь поддержать игривый тон, спросил он, вставая со своего кресла.

- Вам понравится. - Она уже взяла его под руку, и медленно повела. Какой-то певец, хриплым голосом затянул романс из кинофильма Земля Санникова.

- Разрешите поинтересоваться, как Вас зовут? - Он старался выглядеть достойным кавалером. От дамы вполне пристойно пахло, очевидно, духами, припрятанными специально для такого случая.

- Это к делу отношения не имеет. - Есть только миг между прошлым и будущим..., - певец вытягивал из голосовых связок, максимум возможного.

- Так, значит, у Вас дело, и Вы действительно будете расплачиваться? - Спросил он уже с явным сарказмом.

- После танца. - Ответила она. Он, наконец, рассмотрел её глаза. Они показались ему глазами побитой собаки. Даже как-то жалко её стало. Хотя..., к чёрту жалость. В этом месте жалеть особо некого. Сплошной разврат и чревоугодие. Сколько ж тебе лет, партнёрша? А туда же - на мальчиков потянуло...

2.

Ресторанный туалет, ничем особым среди тысяч других, подобных уборных по всей стране, не отличался. Он стоял возле зеркала и вертел в руках медный кусочек металла, очевидно когда-то, бывший в хождении, и именовавшийся, скорее всего, полушкой - меньше денежки и представить себе было нельзя. После того, как смолкли звуки музыки, в его кулаке, партнёрша по танцу зажала что-то маленькое и холодное, а сама быстро направилась к выходу. Чтобы рассмотреть свой танцевальный гонорар, он вышел из полумрака зала в уборную, и с интересом вертел старинную деньгу в руках. Да, не высоко тебя ценят дружище, подумал он, глядя в своё отражение, и машинально потёр пальцем лицевую сторону монетки...

...Отражение в зеркале поплыло перед глазами, быстро сужаясь в одну точку, от чего защемило в висках. Когда точка перестала быть уловимой глазом, он почувствовал такое напряжение, что не в силах стал соображать. И, вдруг всё моментально взорвалось. Огонь полоснул по глазам бешеным блеском, и он бессознательно опустился на пол перед умывальником.

- Данила, Данила! Ты что? - Услышал он голос у себя над ухом.

Он стоял, и не мог понять - где он, и как тут очутился. В воздухе пахло влагой и хвоей. Всё тело ныло так, как будто, его пропустили через мясорубку, голова нещадно болела и чесалась, во рту стоял нестерпимый вкус металла. Когда сознание сфокусировалось, он посмотрел на свои руки - кожа и кости. На ладонях давнишние мозоли, и свежие волдыри, под ногтями грязь, на тыльной стороне струпья. Одет он был в видавшую виды холщовую рубаху и дранные берестяные лапти. От созерцания собственного вида его отвлёк гнус, нещадно жалящий незащищённое тело и окрик со стороны:

- Данила..., Терентьич узрит, што торчишь без делу, осерчает. - Рядом с ним стоял тщедушный мужичок, в таком же обветшалом наряде. Их окружали вековые сосны, одну из которых они, очевидно, пытались рубить. Поодаль, такую же сосенку корчевали другие доходяги. Гнус и комары, досаждавшие сверх всякой меры, говорили о находившемся, где-то рядом болоте.

- Кто, это - Терентьич? - Его голос звучал, как несмазанная дверь, хотелось пить, подкатывающая тошнота не давала спокойно стоять на месте.

- Ты таво, Данила в своём уме, царского учителя Никиты Моисеича Зотова служка - вот кто такой Терентьич. - С нескрываемым пиететом, произнёс его напарник.

- Да слыхал ты, поговаривают, что и сам батюшка Пётр Лексеич, гдесь тут в наших краях находятся. Вот, хоть бы глазком глянуть, тоды и помирать можна.

- Чего это мы тут рубим с тобой, а? Да и зовут тебя как? - Не выдержал непонимания того, что с ним произошло? - Спросил новоявленный Данила.

- Кличут, то меня Кондратом, да вот ты Данила, ль? В самом деле, не ведаешь, что град стольный царь батюшка строит? Бери топор, Терентьич узрит, што без дела пузыришься - зашибёт до смерти.

Он не спешил поднять валявшийся около ног топор, всё его тело говорило о необходимости покоя и лечения, и где-то, в глубине сознания появилась мысль, о том, что в таком состоянии, его новая ипостась долго не протянет...

...Он никогда не был бит плетью, даже боль от ударов отцовского ремня, давно выветрилась из памяти, но такого удара он не испытывал никогда. Резкий рассекающий воздух свист, раздался позади него, и его дыхания не стало. По спине потекла тёплая жижа, а сзади раздался голос:

- По што, базланим окаянные? Аль, я смотрю, времени государева не жалуете. Я вам покажу, как добром казённым раскидываться.

Влажный воздух, попав в грудь, вырвал только слабый хрип. Кашель, тут же начавший душить горло, никак не мог прекратиться, и только выплюнув на ржавый ельник кровавую массу, он понял, что чахотка в этом теле уже давно не гость. Молча, подобрав топор окоченелыми пальцами, и еле ворочая суставами, он кое- как занёс над собой сие орудие труда, и изо всей силы рубанул по стоявшему рядом дереву...

...Как закончился день, и как с Кондратом добрели до ближайшего шинка, он не помнил. Они сели за огромный деревянный настил, очевидно именуемый здесь столом, и запросили у шинкаря сливовой настойки. Рабочий люд шумел во всю. С кувшином чего-то жидкого, к ним подошёл здоровый мужик в грязном фартуке, и произнёс:

- Чем платить будем, братцы?

- Дай до получки Иван. - Услышал он рядом Кондратов голос.

- Да почитай всю свою получку, вы уже просадили.

...Кашель опять застал его врасплох. Но, на этот раз, он раздирал все внутренности. Остановить его было не возможно, губы пересохли, жажда была нестерпимой. Он вспомнил, что в кармане должна быть медная полушка, потянулся за ней, кашель никак не отпускал. Он достал из кармана монетку, но это уже была не медная полушка, а серебряная копейка. Он потёр её, не поверив собственным глазам, и неожиданно мир превратился в маленькую точку. Взрыв и огонь, его почему-то совсем не удивили.

3.

- Прошка, Прошка - сукин ты сын, где тебя черти носят. - Кто-то орал не своим голосом. Он медленно перевёл взгляд с деревянного потолка на стенки стойла, окружавшие его. Он спал в конюшне. От этого легче не стало. Теперь его тело было ещё меньше. Мальчишеский испуг вдруг охватил всю его душу. А вдруг это его ищут? Да что ж такого он мог наделать? Он попытался взять себя в руки, ведь он уже давно не мальчик, но какое- то чувство, чего-то непоправимого никак не хотело покидать его сознание. Рядом валялась пустая берестяная фляжка. Он поднёс её к носу и сморщился. В этот момент, чья-то сильная рука схватила его за ухо и потянула к выходу из конюшни.

- Господи это ж надо, шестьдесят тыщ целковых коту под хвост, Степан, гадёныш в петлю полез, мать его так. - Бубнил себе под нос, и тащил его здоровенный бородатый детина.

- Куда вы тащите меня дяденька? - Слёзно запричитал Прошка тонким детским голосом.

- Кто за Сметанкой наглядать должен был, ты сукин сын, отвечай?

- Какой - такой, сметанкой? - не мог взять в толк бедный Прошка.

- А ну как, придуриваться вздумал, отродье сучье. - Заорал мужик и влепил малому такую затрещину, что тот выплюнул два зуба и перестал вовсе сопротивляться.

- Вот Иван Никифорыч, принимайте стервеца. - Пробасил детина, бросивши Прошку к ногам холёного усатого дядьки лет сорока, стоявшего с огромным деревянным посохом в руках, посреди двора.

- А скажи Прошенька, - начал ласково усатый господин - кто вчера Сметанку выгуливал, кто поил, кто ночью приглядывал.

На дворе были босые девки, одетые в сарафаны и косынки, и в один голос ревели, причитая: - что ж теперь будет, барин приедет всех забьёт до смерти, а-а-а...

Ничего не понимая, Прошка вертел глазами в разные стороны и ревел от страха и боли ещё пуще остальных.

- А ты знаешь Прошенька, - ласковей прежнего заговорил холёный, - сколько денежек выложил наш батюшка - граф Орлов Алексей Григорич, за сокровище наше - скакуна арабского Сметанку? Столько, что губерний, где таких как ты тыщи, несколько купить можно. И где теперь наш Сметанка, - бабы в один голос заревели ещё громче, - околел. А кого следить за ним ставили? Конюхом - Степана, это так. Но он уж третий час, как в петле болтается. А где ты, эту ночь был, стервец? - удар посохом был такой силы, что прошкина челюсть, и без того беззубая, сломалась в нескольких местах, от чего он уже не выл, а просто катался, как собачонка по пыльному двору и скулил.

- Да бражки он у Маруськи слямзил, ну и продрых всю ночь - услышал он откуда-то голос здорового мужика - вот и довод. Мужик протянул усатому, пустую берестяную фляжку.

- Хорошо ещё кобыл обрюхатить успел, а то б совсем нам худо было. - Сказал усатый, и пошёл прочь.

- А что с этим делать? - вдогонку ему пробасил бородатый.

- Да всыпьте ему пятьдесят палок.

- Так ведь и двадцати ж не выдержит.

- Ну и пёс с ним...

...Он лежал и не чувствовал своего тела вообще. Голова его покоилась на коленях молодой ещё женщины, слёзы её капали на Прошкину голову, и она зычно причитала:

- Прошенька, сынок, да кабы мы знали. Прости нас маленький, да если б не нужда, да разве ж на этакую работу... - и снова женский плач заглушил его сознание на минуту. Он вспомнил, что в кармане должна быть серебряная копейка, и чтобы хоть как-то помочь матери, непослушными пальцами, достал её. Да только теперь была там не копейка, а серебряный алтын.

Не раздумывая, он потёр денежку, и водоворот времени опять понёс его по своим просторам.

4.

Первое, что он почувствовал - это отсутствие какой бы то ни было боли. Даже наоборот. Сладкой истомой было наполнено всё его тело. Он, непроизвольно потянулся и зевнул, лёжа в шикарной кровати, в не менее великолепной комнате с огромными потолками и украшенной в каком-то старинном стиле.

- Телом леп, да силёнкой не вышел, - услышал он рядом с собой чей-то голос. В комнату вошла женщина лет сорока пяти с высоким лбом и одетая в какие-то богатые одежды старинного покроя.

- Что Лавруша, нет у твоего коня более прыти, - она села на край кровати, где он лежал, - и только тут он заметил, что одежды на нем нет никакой. Он попытался прикрыть срамное место валявшейся рядом простынёю, однако его собеседница не дала этого сделать, схватив мясистой пятернёй это самое место, и сжав, что есть силы. От неожиданности он из лежачего положения перешёл в сидячее, так что его голова оказалась рядом с головой женщины.

- Ты что ж, Лавруша Машку ухадил, а хозяйку кишка тонка. - Зашипела она ему на ухо. Пахнуло дешёвой косметикой и ещё какими-то непонятными запахами. - Што ж, десять лет разницы это да, но кто она, а кто я. Озолотила б мерзавца, а так...

- Машка..., Машка... - громко прокричала женщина, и откуда-то прибежала симпатичная барышня лет тридцати - тридцати пяти.

- Зови Митрофана, и пусть двух гвардейцев возьмёт, а ты одевайся, - и бросила ему какие-то вещи лежавшие на стуле...

...Пока он натягивал на себя незнакомую одежду, и разбирая, как же её всё-таки правильно надевать, в соседней комнате появились несколько мужчин, одному из которых хозяйка сказала, что-то полушёпотом, так, что одевавшийся ничего не смог расслышать.

- Не губите, Ваше Величество, - услышал он причитания девицы, которую госпожа назвала Машкой, - отдайте мне его матушка, я отслужу.

- Ты себе ещё этих Лавров, прорву заведёшь, а мне такой конфуз не по сердцу, другим не повадно будет. Забирайте...

...Они шли по незнакомым коридорам, коренастый мужик впереди него, и два здоровых молодца со старинными ружьями чуть сзади. Когда они пересекли площадь, то оказались, судя по всему, на конном дворе, и мужик, не проронивший до этого, ни единого слова, сказал:

- Нам на кузнецу.

Молча вошли в большое помещение, где было жарко, а возле огромного горна, трудились два мокрых от пота кузнеца в грязных фартуках.

- Идите на двор, потом кликнем, - обратился Митрофан к кузнецам.

- Шо ж ты Лавр Петрович, - такое с тобой с первым велено сделать, - не уж то и в самом деле, ни разу не смог, даже гнева царицыного не убоялся? - спросил у него Митрофан.

- Да я вообще ни черта не понимаю, что со мною происходит, - ответил тот, кого теперь называли Лавром, и увидев, как Митрофан выбирает, какие-то клещи, висящие на гвоздях вбитых в стену кузницы добавил, - отпустите меня а, христом - богом прошу, вот у меня деньги есть, - он достал из кармана серебряный алтын.

Но два здоровых солдата, взяв его за руки, уложили на деревянный настил, находившийся тут же, и крепко привязали к каким-то стойкам, имевшимся по бокам.

- Портки снимите, они ещё новые, ноги шире раздвиньте, и тоже привяжите, а в рот вот это, - скомандовал Митрофан, и бросил солдатам какую-то грязную тряпку, которая в скором времени оказалась у Лавра во рту.

Когда Митрофан выбрал самые острые клещи, он сказал одному из солдат:

- Видишь в печи прут, как только я отсеку, сразу прижигай, только не всей поверхностью, а концом, понял? - солдат кивнул в ответ.

И только тут до Лавра дошло, что сейчас с ним будут делать. Он заметался, как дикий зверь, но тугие верёвки, лишь ещё больше впивались в тело, а изо рта, в котором крепко держался митрофанов кляп, шло нечленораздельное мычание. И тут он заметил в своей руке, так и не взятый мучителями алтын, и изо всей силы стал тереть его ногтём. Но никакого эффекта не последовало. Он даже удивился, и тут его пронзила дикая боль где-то ниже пупа.

- Прижигай, - заорал Митрофан. А Лавр налитыми кровью глазами, смотрел, как алтын медленно, превращается в серебряный гривенник, и, теряя сознание, услышал звук чего-то мягкого, стукнувшегося о дно, стоявшего тут же мусорного ящика...

5.

...Первым делом, очнувшись, он схватился за свой детородный орган, и обнаружив его на месте, со вздохом облегчения, опустил голову на холодные нары одиночной камеры. Повертев головой по сторонам, попытался понять, где он. Сырость и затхлость помещения, которое его окружало, ещё можно было вынести. Но отсутствие света и посторонних звуков начало наводить на мысль о том, что находится он в каком - то склепе. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, он стал медленно изучать пространство вокруг. Но, не пройдя и двух шагов, за что-то зацепился, и сильно ушиб ногу, растянувшись на каменном полу.

Скрежет металла о металл отвлёк его от дурных мыслей. Перед ним блеснул свет, и в распахнувшуюся дверь вошли несколько человек, одетых в офицерскую форму старинного образца, такую он видел на каких-то портретах из школьных учебников, солдаты и священник. Один из вошедших, очевидно старший, положил перед ним белый халат и сказал:

- Оденете это. У Вас, Пётр Григорьевич, есть десять минут на исповедь. - И развернувшись, с остальными военными, вышел из комнаты.

Только теперь, при слабом тюремном освещении, он увидел, на своих ногах тяжёлые железные цепи. Рук, которые хотя и были свободны, он почти не ощущал. Силы в этом молодом, но абсолютно истерзанном теле были на исходе.

Перед ним стоял батюшка, облачённый в чёрные одеяния, державший в руках Библию и распятие.

- Есть ли тебе, в чём покаяться, сын мой. - Спросил священник зычным басом.

Неимоверными усилиями, взяв себя в руки, чтобы не разрыдаться, он спросил:

- В чём вина моя, отец? - и посмотрел на священника полными слёз глазами.

- Грешен ты. Душу человеческую загубил. И на жизнь престолонаследника покушался. Сознаёшь ли, пред тем как на глаза господу предстать, вину свою? Грешен ли ещё, в каких злодеяниях? - пробасил батюшка.

- Не знаю я вины никакой за собой, - ответил заключённый, и в бессилье опустил голову...

...В камеру вошли военные. Солдаты одели на него, белый халат. На шею повесили чёрную табличку с белой надписью: Каховский - Цареубийца, и повели по тюремным коридорам...

...Солнце ещё не появилось. Раннее летнее утро, щебетанье птиц и зелёная трава, в обилие растущая на кронверке Петропавловской крепости, были настолько красивы, что он на миг закрыл глаза. Вдохнув полной грудью, утренний питерский воздух, он почти забыл, что закован в цепи, и ждёт участи смертника. Из этого состояния его вывела, усиливающаяся где-то вдали, барабанная дробь. Кто-то бесцеремонно толкнул его в спину, и скомандовал: - Вперёд. Оглянувшись, он увидел ещё четверых заключённых в таких же белых халатах, таблички на их груди, гласили то, что он и ожидал увидеть: - Пестель, Рылеев, Бестужев, Муравьёв.

Под звуки маршевого барабана, и под солдатским конвоем они вышли к большому деревянному сооружению, с пятью, болтающимися на утреннем ветерке, удавками. Эшафот. Палачи в красных рубахах, и с белыми колпаками в руках, военный оркестр, высшие офицерские чины, судьи в расшитых золотом камзолах, священник, лекарь. Такое он видел только в кино. Нереальность происходящего нарушили звуки горна...

- Слуша-ай.

- Верховный уголовный суд, манифестом 11-го июня сего года ..., постановляет..., преступникам, кои по особому свойству и важности их злодеяния не входят в состав разрядов: полковнику Пестелю, подполковнику Муравьёву - Апостолу, поручику Бестужеву - Рюмину, отставному подпоручику Рылееву и поручику Каховскому положить смертную казнь четвертованием.

- Сообразуясь с высоким монаршим милосердием...приговорили вместо мучительной смерти... к повешению.

Один из стоявших в белых халатах и с табличкой Рылеев на груди, сказал:

- Господа, надо отдать последний долг. - Опустился на колени, и, глядя в небо, начал крестится. Остальные последовали его примеру. Затем он встал, подошёл к священнику, поцеловал крест и руку:

- Батюшка молитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь. - Вновь перекрестился и взошёл на эшафот...

...Последним шёл Каховский Пётр Григорьевич. Его била мелкая дрожь. У него еле хватало сил креститься. Он посмотрел в глаза священнику, и его прорвало. Слёзы полились сами собой. Он упал на грудь батюшке и стал повторять, что не виновен, не делал ничего, ничего не понимает... Солдаты силой отняли его, и возвели к остальным.

Два палача работали слаженно. Связали руки за спиной. Один надевал петлю, другой, поверх, белый колпак. Когда всё было готово, он ощутил в руках знакомый металлический предмет. Быстрее бы всё закончилось, подумал он. В этот момент, пол ушёл из-под ног, резко сдавило горло, и он повис, ощущая всю массу собственного тела. Но ничего не закончилось. Верёвка издала жалкий треск, и он кулем завалился на деревянный помост. Рядом раздался звук ещё двух падающих тел. Кто-то из смертников провалился внутрь эшафота.

- Какое несчастие. - Услышал он знакомый голос Рылеева.

Повторное повешение проходило при гробовом молчании, а он чувствовал, как монетка в его руках медленно приобретала новый денежный номинал...

6.

Большой чиновник сидел в своём кабинете за рабочим столом, и вертел в руках серебряный полтинник. Позолоченный календарь стоявший тут же, показывал дату - 15 июля 1904 г. Он медленно поднялся с кресла и подошёл к зеркалу.

Рыхлое тело, облачённое в старомодный цивильный сюртук, и обрюзгшее бульдожье лицо, с поседевшими усами, выдавали возраст их владельца, и только в тёмных глазах с холодным и несколько надменным взглядом читались уверенность, расчётливость и властность, свойственные людям, достигшим в жизни определённых высот.

В дверь постучали.

- Войдите, - услышал он свой грубоватый с хрипотцой голос.

В кабинет вошёл человек, лет тридцати с коротко стрижеными усами, в офицерской форме.

- Выезд заложен, Вячеслав Константинович, вот Ваш доклад, - офицер положил на стол красную папку с золотым вензелем на титуле.

- Сейчас буду... голубчик, - вспомнил он барское обращение начальника к подчинённому, из какого-то старого фильма.

Адъютант вышел, а хозяин кабинета открыл папку, и стал медленно просматривать документы находящиеся в ней.

Общий смысл прочитанного был таковым: в ближайшее время его - министра внутренних дел, - Вячеслава Константиновича Плеве, ждал с докладом о мерах по борьбе с терроризмом и революционным движением - Николай Александрович Романов, царь и самодержец всея... Руси.

В дверь снова постучали, он машинально посмотрел на золотой брегет, висевший на цепочке, торчавшей из кармана сюртука. Часы показывали начало десятого...

Карета, запряжённая вороными, ждала его во дворе полицейского управления. Молодой филер, вместо того, чтобы сесть на козлы, запрыгнул на подножку у левого заднего колеса и дёрнул поводья. За ними тронулась пролётка ещё с двумя агентами.

Летнее питерское утро было солнечным и душным, но в мчавшейся карете седок чувствовал себя прекрасно. Сыщик, пристроившийся рядом на подножке, называл мелькавшие мимо улицы и переулки старыми, дореволюционными названиями. Душа пела. Старинные дома и магазины, лавочки и государственные учреждения - всё было настолько эфемерно, что человеку, находившемуся в карете, мир вокруг казался нереальным и сказочным. Такое ощущение испытывает, наверное, турист, долго и безнадёжно мечтавший увидеть своими глазами мировую достопримечательность. И вот случайно, вопреки всему, оказавшись возле предмета своего обожания, под руководством опытного гида, стоит, застыв в немом почтении. Он отличался лишь тем, что ехал.

- Обводной канал, - объявил, стоявший на подножке филер.

Вячеслав Константинович всматривался в мелькавшие лица прохожих. Бабушки с авоськами, мужчины с тросточками, кое-где мелькавшие люди в военной форме, стоявшие по пути следования кортежа, и вытягивающиеся в струну при приближении кареты. Петербург.

- Измайловский проспект, - вновь объявил его добровольный гид.

В лучах солнца мелькнули, начищенные до блеска форменные пуговицы, идущего навстречу железнодорожного работника.

Он нёс под мышкой объёмистый свёрток. Полтинник серебром, находившийся в руках министра потеплел и налился какой-то необыкновенной тяжестью. Дальше всё произошло в считанные секунды.

Железнодорожник с небритым лицом быстро схватил свёрток в руку, и резко швырнул его в сторону проезжавшей мимо кареты. Огонь охватил всё вокруг. Звук взрыва, сидевший в карете уже не услышал. Последнее, что он почувствовал, это то, что металлический диск в его руке стал несколько больше в размерах...

7.

В бывшем особняке инженера и купца Ипатьева, а ныне Доме особого назначения в третьем часу ночи горел свет. В большой угловой комнате на втором этаже находились трое: мужчина, лет пятидесяти, женщина того же возраста и мальчик тринадцати лет. В проёме двери, стоял человек в кожаной куртке, подпоясанной ремнём, на котором болталась кобура, и твёрдым голосом, обращаясь к взрослому мужчине, говорил:

- Николай Александрович, в целях Вашей же безопасности, просьба, одеться, умыться и пройти в цокольный этаж. Вполне возможно, нападение анархистов, и пулями может задеть Вас и Вашу семью. Девочки уже одеваются, и тоже выйдут вместе с Вами.

- Яков Михайлович, - женщина первая ответила, - нам понадобится некоторое время. Пожалуйста, дайте нам его. Мы постараемся, как можно быстрее.

Когда закрылась дверь, она подошла к сидящему с задумчивым видом мужчине, погладила его высокий с залысинами лоб, и произнесла:

- Ты, Лёшеньке помоги, а то он ногу ушиб, - и нежно поцеловала его.

Николай Александрович поднялся с кресла и подошёл к зеркалу, чтобы внимательно разглядеть своё новое лицо. Усы, борода, острый нос. Ему показалось, что где-то он уже его видел. Вот только не мог вспомнить где.

Вниз пришлось опускаться осторожно. Нести на руках мальчика было не трудно, но недостаток освещения, и узость ступенек, заставляли быть аккуратным. Но в самом низу, он чуть было не оступился. При входе, на него красными страшными глазами смотрело чучело медведя, рядом стояли два таких же маленьких чучела медвежат. Мёртвый отец, мёртвые дети...

В маленькой, плохо освещённой комнате, собралось много людей. Кроме него, мальчика на его руках и целовавшей его женщины, были ещё четыре молодые девушки разного возраста, три взрослых мужчины, двое очевидно из прислуги, а третий дворянин, и женщина служанка. В дверях комнаты появился Яков Михайлович и с ним ещё несколько человек с оружием в руках.

- Николай Александрович, - обратился он к нему, - попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот в тяжёлую годину, для советской Республики... - Яков Михайлович, повысив голос, рубанул рукою воздух... - на нас возложена миссия, покончить с домом Романовых.

- Господи, что же это такое? - Непроизвольно вырвалось у него. Рядом раздались женские крики, в своих руках он ощутил узнаваемый металлический предмет, только теперь ещё больших размеров. Теперь рубль - серебром. Машинально взглянув на двуглавого орла, он перевернул монету. Знакомый профиль, недавно виденный им в зеркале...Он - Николай Александрович Романов...

- А вот, что..., - ответил ему Яков Михайлович, и достал из кобуры Маузер.

Стрелять начали, сразу из нескольких револьверов. Пули рвали грудь. Последним, что он видел, это кричащих от страха и катающихся по полу детей...

8.

Он очнулся на полу в уборной комнате. Чтобы прийти в себя понадобилось время. Во рту пересохло. Голова не хотела соображать, а рубашка от пота промокла насквозь. Он с трудом поднялся на ватные ноги, и посмотрел на себя в зеркало. Под глазами появились синие круги, лицо было бледным, а на голове прибавилось седых волос. В руке, онемевшими пальцами, он держал неизвестно откуда появившуюся банкноту, достоинством сто долларов США.

Опустив голову под струю холодной воды, попытался привести мысли в порядок, однако после такой нервной встряски, сделать это оказалось не так-то просто. Тем более, что объяснить себе произошедшее с ним, он ничем не мог. Ни что читанное или слышанное им ранее, не давало ответов на самые простые вопросы, которые он себе задавал. Поэтому, единственным и правильным решением, он посчитал необходимость быстрее всё забыть, и не придавать значения происшедшему.

Наспех отерши голову, он прошёл в зал. Заказал у бармена

стакан водки, и, не закусывая, опрокинул в себя. В желудке потеплело, а на душе стало как-то уютнее и спокойнее. Краем глаза он заметил в конце зала, около шикарной, искусственной пальмы столик, с небрежно покуривающими молодыми девушками. Он прекрасно знал, кем резервировался этот столик, и за какой надобностью эти дамы здесь находились. Сейчас был тот момент, когда ему было абсолютно наплевать, на то, что о нём подумают окружающие, и он молча направился в сторону обкуренного южного дерева.

9.

Два часа пролетели незаметно. Он лежал в полном изнеможении в своей кровати и курил. Рядом уткнувшись носом в его плечо, сопела девчонка восемнадцати лет. Молодое, не избалованное достатком, но уже, абсолютно испорченное существо. Что её ждёт в ближайшие пять- десять лет. Да, философия. Он встал, вышел в коридор, взял одежду гостьи, и небрежно швырнул к её ногам. Она обиженно посмотрела на него, и не найдя в его глазах сочувствия, стала молча натягивать дешёвые колготки. Достав из кармана, недавно полученную таким издевательским способом, сто долларовую бумажку, повертел в руках, и без всяких эмоций, бросил к вещам недовольной скорым уходом проститутки.

Контрастный душ и любимый чай с лимоном, привели к благостному расположению духа. Часы показывали начало первого ночи, а он был вполне бодр. Захотелось, даже почитать. Но книжка оказалась не очень интересной, и в скором времени, отложив её в сторону, и, погасив ночник, он сладко зевнул, и почти забыл прошедший день. Веки отяжелели, дыхание стало еле уловимым. Сон вступил в свои права, над его телом...
- Данила, Данила! Ты что? - услышал он голос у себя над ухом...

... А вот, что! - слова красного командира, и последовавший свист пуль, вбивались тяжёлыми, невидимыми гвоздями, в его не отдохнувший за ночь, мозг.

Он открыл глаза, и, не мигая, уставился в лепной потолок своей квартиры. Капелька пота скатилась по его виску. Тело била мелкая дрожь, кулаки он сжимал с такой силой, что ногти впились в ладони. Когда он поднял их, то на белоснежный пододеяльник упала зелёная банкнота, с Бенджамином Франклином на лицевой стороне.

10.

Знакомый врач - психиатр, с большими залысинами и старомодными очками, держал в руках сто долларовую купюру, и спокойным голосом говорил ему:

- Ну, нервишки у тебя, конечно, расшатаны. Отпуск надо

взять, хотя бы на пару недель. Сны, это, так сказать, область малоизученная и не реальная. Но деньги, по-моему, вполне настоящие. Понимаешь, если, то, что ты мне рассказал, всего-навсего твои фантазии, то можно обойтись переменой обстановки, и лёгкой помощью твоей нервной системе.

- Какие фантазии? Это тоже фантазии? - он вырвал из рук доктора банкноту, и с ненавистью, разорвал её на мелкие кусочки. - Ты понимаешь, завтра она будет целая и невредимая, только в голове у меня седых волос прибавится.

- Тогда, - врач посмотрел ему прямо в глаза, придётся обойтись стационарной переменой обстановки, и не совсем лёгкой помощью, твоей нервной системе. И после некоторой паузы добавил:

- Смысл тебе понятен?

- Да уж, спасибо. Может, хоть совет, какой дашь?

Доктор поднял очки на лысый лоб, и сказал:

- Как говорил герой старого фильма: - Закусывать надо.

Бармен Саша, который работал в тот злополучный день, был ему хорошо знаком. Он всегда имел приличные чаевые, и отлично знал, всех своих клиентов, а таких старых, как наш герой, угощал порой и бесплатно.

Сейчас они сидели друг напротив друга, и один из них говорил:

- Вспомни, она меня на медленный танец пригласила. На вид лет шестьдесят, хотя мне она показалась гораздо моложе. Я ещё, после неё стакан водки хлопнул.

- Ну, не знаю, похожа она на одну даму, я её лет пять не видел, хотя была она куколкой, что надо. Поговаривали, что заболела, чем-то, и вроде, как в столицу уехала. Только ей было тогда тридцать, не больше.

- А, чем в нашем городе занималась, помнишь?

- Чего ж не помнить. Богатая невеста была. Отец её, то ли трестом каким, то ли главком заведовал, приданое серьёзное было, дача, там, машина. Да вот, только слаба она на передок была. Замуж вышла, вроде бы тоже не за нищего, да не повезло мужу. Работа у него, больно не оседлая была, всё по командировкам. А наша мадам не промах. Папаша помер, бизнес кое-какой ей оставил, так что с деньгами проблем не было. Так вот, как только муж из дому тю-тю, она тут как тут. Даже столик, её стоял в том же углу, где и ты любишь отдыхать. Стольких мужиков через себя пропустила, что даже наши красавицы пальмовые, предъяву ей готовили. А потом случилось, с ней что-то, даже поговаривали, что это они её и отравили.

- Ты уверен, что это она?

- Честно говоря, не уверен. Но глаза её. Никогда б не вспомнил, - он нагнулся ближе к собеседнику, и добавил, - если б сам не пользовал.

- Узнать можешь, что с ней произошло? И совсем забыл спросить, звали, то её как?

- Эля, её звали. А вот, что с ней? ...Хотя была у неё подружка, Ира, кажется. Сейчас в универмаге, на площади трудится. Иногда у нас бывает. Спроси её. Я чем мог, тебе помог.

Кабинет замдиректора универмага Ирины Игоревны, представлял, из себя, нечто среднее, между офисом и кладовкой. Несмотря на дорогую технику и мебель, здесь находились коробки, со всевозможными товарами. Поэтому пробраться к столу хозяйки, было делом не простым. Однако сама Ирина Игоревна, столь безалаберной не выглядела. В свои тридцать пять, с небольшим, она совершенно не потеряла в привлекательности. Шикарная фигура, отличный цвет кожи, маникюр, причёска, всё говорило в этой женщине, о любви к себе.

Она с интересом смотрела на пришедшего молодого человека, и ждала от разговора лёгкого флирта и бизнес предложений. К тому, в какое русло, свернул разговор, после нескольких минут общения, она была не готова.

- Да, дура она, Элька. Весь город был у её ног, а она...

- С каким-то приезжим учёным познакомилась, то ли с историком, то ли с археологом. Влюбился он в неё до одури. А Элька, баба без комплексов была, затащила раз в постель, и выкинула за ненадобностью. Так этот учёный ходил за ней по пятам, проходу не давал. А у неё как раз муж из командировки вернуться должен, большой по тем временам в городе человек был. Так Эля не долго думая, наняла двух амбалов, те и отходили этого историка, так, что тот, как раз, из больницы вышел, когда её муженёк в новый вояж отчалил. А дальше вообще интересно. Разыскал, этот учёный, свою ненаглядную, и говорит: Хочу, простится с тобой. А в память о моих к тебе чувствах, хочу оставить подарок. - И положил ей в руку какую-то монетку. - Цены, - говорит - она не малой, только не все эту цену понять могут. Развернулся и ушёл. А у Эльки, с тех пор какие-то видения начались. То она любовницей Петра Первого представлялась, и тот ей голову при честном народе сам отрубил. То княжной какой-то, которую хан пленил, и своему войску потешаться отдал. А в конце видений, всегда была она царицей Александрой, женой Николая Второго. Расстреливали их. Всю семью. А самый прикол в том, что каждый раз денежка эта с ней была, и приобретала, по мере видений, больший номинал. Сна у неё напрочь не стало, зато каждое утро, просыпалась, со ста баксами в руках. Даже работать не надо было. Ходила она по разным врачам, бабкам, экстрасенсам, да только без толку. Никто феномен этот, объяснить ей не смог. А стареть, она на глазах стала. Вот и укатила в столицу, искать своего археолога, что б прощение у него вымолить. Больше, я её не видела.

- И что, Ирина Игоревна даже не поинтересовались, что с подругой стало?

- А чё мне, ею интересоваться, даже письма ни одного не прислала, не позвонила ни разу. Вот Вам она, например, зачем понадобилась?

- Видите ли, Ирина Игоревна. Болезнь у меня с ней схожая. Найти как её, не подскажете?

- Знала б точно, сказала. А так поговаривают, появилась она в городе недавно, с пол года. Никого из старых знакомых не навестила. Сама выглядит, лет на семьдесят, вот и сторонится прежних связей. Семечками, говорят, на автовокзале торгует. Хотя на кой чёрт ей это надо, когда сто баксов всегда есть? В общем, не знаю. Ищите её, где-нибудь там.

11.

Возле миски с семечками, на старой покосившейся табуретке сидела женщина. Наблюдать из машины, было не очень удобно, но он не мог подойти к ней просто так, не оценив, хотя бы визуально, что она из себя представляет. Остатки былой красоты, были видны даже на фоне, абсолютно невыразительной, старушечьей одежды. Тёплая вязаная кофта и длинная серая юбка, не могли скрыть достоинств ещё достаточно стройной фигуры. Поседевшие волосы, спрятанные под пуховый платок, как-то, по молодёжному, из под него выбивались, закручиваясь у самых кончиков. Маникюр был, и это он тоже отметил. Однако, на этом молодость заканчивалась. Цвет лица, рук и вообще кожи, здоровым назвать было трудно. Складки на шее, и морщины у глаз выдавали возраст. А главное движения. Медленные, не резкие, какие-то крючковатые, что ли. Ведьма,

Наина, вспомнилась ему пушкинская героиня.

Покупателей, и вообще прохожих, возле торгующей женщины, в этот час, почти не было, поэтому появление клиента, было воспринято с показным энтузиазмом, быстро улетучившимся, после того, как перед ней легла американская банкнота. Дуэль взглядов закончилась вничью, и разговор переместился в салон автомобиля.

- Постарел. - Ехидно ухмыльнулась женщина.

Он ещё раз посмотрел ей в глаза. На этот раз она их отвела.

- Вашими стараниями. - Спокойно произнёс он. И добавил:

- За что такая честь?

- Честь по заслугам. - Парировала она. - Три месяца наблюдала за тобой. Скольких девочек опаскудил. Хоть бы одной надежду дал.

- Это как же понимать?

- А так и понимай. Брать привык от жизни много, а давать хрен. Ты скольких девушек, за эти три месяца в постель затащил? Не помнишь? А я скажу тебе. Тринадцать. И, что, ни одна из них след в твоей душе, так и не оставила? Молчишь. Так вот. Не было у тебя души никогда. Теперь будет.

- Что- то я не пойму. Сама то ты монашкой не была. А меня уму разуму учишь.

- За свои грехи, я в полной мере рассчиталась. Знаешь, сколько мне лет? Тридцать четыре. А тебя учить не мне. Теперь есть кому. - И она с улыбкой глянула на сто долларовую купюру, лежащую рядом с пачкой Marlboro на торпеде автомобиля.

Он с ненавистью посмотрел на старуху. Первым желанием было взять её за худую шею, и придушить, что есть силы. Но он с трудом подавил его.

- Что ты на меня зыркаешь. Раньше снисходительно, по барски смотрел, сейчас убить готов, а через пару месяцев умолять будешь, что бы всё тебе объяснила. - И она, без спросу, взяла сигарету из лежащей пачки.

- Да я не гордая. Это мой, - она глубоко затянулась табачным дымом, - археолог хренов, держал меня в неведении четыре года. Как собачку на привязи. Готовила, убирала, стирала, всё просила отпустить меня, дать жить спокойно. И старела, старела. Год за семь жила, как сука настоящая. Вот и ты теперь кабель, жизнью собачей живёшь. - И она посмотрела на него с жалостью как тогда.

- Да только не имел он власти над этой денежкой. Знала б, вообще бы к нему не ездила. Монетка эта свою силу имеет, ограниченную. Пять лет, тысяча восемьсот двадцать пять дней, и каждый день со ста долларами. Безбедная собачья жизнь. А в реальности тридцать пять годков. Потом сотня снова в монетку превратится, только власть свою над тобой потеряет, когда кому-нибудь другому её отдашь. К тому же ты и без долларов останешься, так, что избавиться от неё захочешь в любом случае. Только не пытайся её мне вернуть. Обратного хода она не имеет, думаешь, я не пыталась?

- И за, что ж ты меня этой дрянью наградила, неужели за этих тринадцать обиженных баб?

- Во-первых, не баб, а женщин. Во-вторых, тринадцать, это только верхушка айсберга, сколько их всего было и могло бы быть, подумать страшно. А главное, это то что, сострадания в тебе ни капельки не было. Не только к женщинам. Думаешь, я не выбирала? Монетку ещё и не каждому отдать можно, превращается в какую-нибудь мелочь, вроде пуговицы или гайки, а сон остаётся, и просыпаешься с полушкой. Так что выбирали мы вместе с ней. Кандидат ты, правду говоря, был не единственный. Но нам, с монеткой, что-то в них не подходило. Потом поняла. Нравиться он должен был мне. Понимаешь? Был, до тебя, один донжуан. Подходил по всем параметрам. Высокий такой, смуглый, голубоглазый. Разведён кстати, а детей нет. Короче говоря, погибель для женщин. Я даже на миг подумала, что влюбилась в него, и денежка тепло излучала необыкновенное. Но пожалела я его. Узнала, что на скорой помощи работает. Людям помогает. А тут и ты, со своей циничной ухмылочкой подвернулся. Так, что поймёшь, ты за пять лет, много, чего до сих пор не понял. - Она открыла дверь машины, и по-старушечьи, неуклюже вылезла из неё.

- И что, трудно быть богом? - с сарказмом в голосе спросил он, напоследок.

- Богом, не богом, а такого оргазма, после того как монетку тебе отдала, никогда не испытывала. Насилу до дому добралась. Сказала она, и захихикала мелким, лающим смехом.

- Сука, выжившая из ума сука, - подумал он, и нажал педаль акселератора...

12.

...Тёплый, летний вечер был на редкость тихим. Большинство жителей, на выходные, покинули город, студенты разъехались на каникулы по домам, и лишь редкие прохожие нарушали своим присутствием, тишину старого парка. На свежевыкрашенной скамейке, сидел мужчина, или нет, скорее старик, лет шестидесяти, с копной, рано поседевших, волос на голове. Он думал о своей жизни. Ему казалось, что он так ничего в ней и не понял. В последнее время начало ухудшаться зрение, стала подводить память, зато, как ни странно, обострился слух. Но старости он не боялся, он к ней привык. Кое-какие денежные средства он сумел накопить. В течение, последних пяти лет, каждое утро, он менял в разных банках и обменных пунктах сто долларовую банкноту, и откладывал по пятьдесят - восемьдесят долларов, храня их между страницами покупаемых им книг. А книги он приобретал регулярно, особенно исторические. Если бы была такая необходимость, он запросто мог бы прочитать, без конспекта, лекцию о падении дома Романовых, или быть экспертом в области государственного устройства России, каких-нибудь шестнадцатых-семнадцатых веков. Но ничего этого, он делать не собирался. В последние несколько месяцев, он превратился в охотника. Одиночество и размеренная жизнь, к которым он так привык, были нарушены. Случилось то, чего он ждал несколько лет. Он проснулся и вместо обычных ста долларов, обнаружил в своей постели старую медную, ничего не стоящую монетку. Хотя нет, стоила теперь эта монетка, очень дорого, но уже не для него. И он понял, что можно будет

забыть, всё: постоянно ноющие спину и шею, выворачивающиеся на изнанку лёгкие, и эту тупую боль внизу живота.

Впервые, за последние годы, он вышел из подъезда собственного дома, и с наслаждением вдохнул утренний, прохладный воздух. Но, что-то изменилось. Никто не хотел замечать жалкого, бессильного старика. В тех местах, где он раньше бывал, его никто не узнавал. Да и сами рестораны, универмаги, автовокзалы поменяли свой облик. Вот только, в отличие от него, они помолодели. Не заметно, в его душу вкралась тоска, и он понял, что ненавидит этот, молодой, сверкающий, чужой мир. И он решил. Решил мстить, особенно тем, кто счастлив, хорош собой и плывёт по течению...

...Две молодые, чуть выпившие, девицы, прошли мимо скамейки, с сидящим на ней, профессорского вида, стариком.

- Ну и денёк, скукотища. - Сказала одна из них. Мать, с хахалем, на дачу свалили, а город вымер.

- А ты, Алка, вон того деда подцепи, он такой симпатичный. - Сказала, и разразилась идиотским смехом, её подруга.

- Спорим на сто баксов, я с ним ночь проведу. - Ответила Алла.

- Почему- то, опять сто долларов. - Мелькнуло в голове, у сидящего на лавке старика. Почему не пятьдесят, не двести. Монетка в кармане налилась какой-то необыкновенной тяжестью, давая понять, что ей этот выбор интересен.

- Извините, можно мне присесть? - и, не смущаясь большим количеством пустовавших вокруг скамеек, девушка, не дожидаясь ответа, опустилась на край уже занятой, и закрыла лицо ладонями.

Со стоическим терпением, дождавшись, когда фальшивые всхлипывания соседки прекратятся, он вежливо спросил:

- Могу ли я, чем-нибудь, Вам помочь? - и протянул ей свежий носовой платок.

- Вряд ли Вы мне поможете. - Она вновь, театрально потянула красивым носиком. - Хотя может быть, у Вас есть кто-нибудь знакомый, у кого можно переночевать? - и тут же добавила, - я студентка, общежитие летом закрыто, и я живу пока у подруги. Но сегодня, приедет её парень, и мне некуда идти. - Поток слёз усилился, и он еле сдержался, что бы, не начать, аплодировать актёрскому таланту девушки.

Новоявленной студентке, было, как минимум, двадцать пять лет. В ушах и на пальцах рук, блестели золотые украшения, а чуть выше чёлки красовались дорогие и модные очки. Избалованная вседозволенностью девочка, авантюристка, графиня де Бражелон. Что ж, пусть будет, как ты хочешь, лапочка. Сто долларов, так сто долларов. И он со скорбным лицом, пообещал обязательно ей помочь.

В его холостяцкой, давно не ремонтируемой квартире, было хоть и грязновато, но вполне уютно.

- Как много книг. - Услышал он голос, своей спутницы. - И, что, Вы их все прочитали?

- В общем да, хотя некоторые уже не помню.

Она достала с полки первую попавшуюся книгу, и начала её перелистывать. Из книжки выпала американская купюра. Девушка, не понимая двусмысленности, ехидно улыбнувшись, спросила:

- И это прочли?

- Это, просмотрел. - Он забрал из её рук, запылившийся том, и вложив обратно деньги, положил его на журнальный столик.

Гостья попросила принять душ, а он, дав ей полотенце, вышел на балкон и закурил. Сомнения мучили его душу. Стоит ли эта молодая и глупая особа, столь сурового наказания. Монетка, казалось, кричала: Зачем тебе эта боль. Избавься от неё, и ты будешь свободным. Впервые, за последние пять лет, ты сможешь выспаться по-человечески. Вдохнуть полной грудью. Стать тем, кем ты когда-то был.

Он выбросил окурок, и вошёл в душное пространство комнаты. Хотел пойти на кухню, и заварить чай, но услышал разговор, не предназначавшийся для его ушей. Его гостья, не постеснялась взять с собой, в ванную комнату, телефонную трубку, и теперь с гордостью хвасталась своей подруге:

- А старикан клёвый, при бабках. И квартирка у него ничего. Наверное, я его на себе женю. - Что-то ответила её собеседница, и она добавила, - да сколько ему там осталось, потерплю пару лет. Не век же с матерью, дурой, жить. Да у него, и не стоит, скорее всего, а я уж постараюсь, что бы он не долго, меня своим обществом радовал. В телефонной трубке раздался хохот, и его новая знакомая, хихикнув пару раз, отключила связь.

Первым его желанием, было, вручить этой соплячке, подарок, немедленно. Понаблюдать, как она осядет перед зеркалом, и как он когда-то, с выпученными глазами, будет выходить из шокового состояния. Попользовать её, и выкинуть вон. Но он сдержался. Что-то было не так. Что-то, чего он не понял с самого начала.

Он переживал, а монетка уже знала, что выбор сделан. Он сомневался, а она подсказывала. Он пытался быть объективным судьёй, а всё, что происходило, взывало не к разуму, а к сердцу.

Она вышла из ванной, еле прикрывая свою наготу. Розовощёкая, мокрая, распущенная, и такая желанная. Глаза её горели, как две начищенных серебряных монеты. И тут до него дошло...

...Ни хрена, ни он, ни Эля, ни кто-либо другой, не делал, за эту денежку выбор. Выбирала она сама. И пользовала всех только она, забирая силы, сон, здоровье. И где-то сейчас, уже ходит кто-то, кому она достанется по наследству. А через каких-нибудь пять лет, от этой молодой, красивой и глупой девчонки, останется одна труха.

Так не бывать же этому. Пусть монетка останется там, где была уже столько времени, а даст бог, разберусь, куда её можно будет пристроить, подальше от людских глаз.

Он взял одежду Аллы, и впервые с сожалением бросил её девушке.

- Одевайся и уходи. Можешь взять книжку, там есть, чем расплатиться за проигранный спор. И увидев сомнение в глазах гостьи, с силой подтолкнул её к выходу. Денежка, в его руке раскалилась так, что её не возможно стало держать, и он с отвращением швырнул её в раковину.

13.

В потоке машин, медленно двигалась карета скорой помощи. В салоне находились два врача, и один, с жаром говорил другому:

- Ты, что-нибудь понимаешь? Чё, в городе происходит? Помнишь, три года назад, мы ездили на освидетельствование. Бабка померла, лет семьдесят, на вид. А по паспорту ей было, всего тридцать восемь. А сегодня. Сколько б ты этому деду дал. Ну, шестьдесят, как минимум. А ему всего сорок два. Как это объяснить. Может документы, кто в городе фальшивые делает. Но тогда б возраст увеличивали бы. Субсидии там всякие, льготы. А у этих всё наоборот. Надо, наверное, в ментовку заявить, пусть разбираются.

Однако его собеседник, высокий, смуглый, с красивыми голубыми глазами терапевт, не сильно вслушивался в

рассуждения коллеги. Сегодня, при осмотре тела, из руки покойного выпала маленькая монетка. Когда он её поднял, она обдала его необыкновенным теплом. И, единственное о чём он сейчас думал, так это о том, как бы быстрее оказаться в одиночестве, что бы внимательнее её рассмотреть...