Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Великие церкви малых городов

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Список очерков - в начале.


   Великие церкви малых городов
  
   Оглавление
  
  
   Свияжск
   Алатырь
   Верхотурье
   Сольвычегодск
   Муром
   Гороховец и Флорищева пустынь
   Вязники
   Новый Иерусалим (Истра)
   Звенигород
   Серпухов
   Вязьма
   Волоколамск
   Коломна
   Борисоглеб
   Ростов Великий
   Юрьев-Польский
   Юрьевец
   Балахна
   Лысково
   Плёс
   Шуя и окрестные монастыри
   Нерехта
   Романово-Борисоглебск (Тутаев)
   Мышкин
   Углич (опубликован отдельно)
   1. Свечи вечернего города
   2. По следам детей-мучеников
   3. Детство и Царство
   4. День Вани Чеполосова.
  
   Введение
  
   Кажется, через встречу с островом-градом Свияжском и его церквами впервые пришла ко мне любовь к древним провинциальным городкам - там, где века, фрески, иконы, кресты заблудились средь избушек, пустырей, закатов, туманов, лодок, шелеста волн...
   Великие города порой превращаются в посёлки, но карта Истории вечно хранит их на себе. И имена, пропечатанные в ней, не становятся мельче от того, что уменьшаются их масштабы, сравнительно с масштабами иных городов. Я не люблю штампованных фраз типа "мерзость запустения", часто бездумно повторяемых и церковными, и светскими людьми - потому что далеко не всякое запустение "мерзко". Дал бы Бог побольше такой "пустоты", какая в этих городах!
   В этой пустоте и тишине - слышнее голос Божий.
  
   Свияжск
  
   Да, Свияжск стал для меня волшебным ключом ко всем малым древним городам. Через него пришла любовь к этому ни с чем не сравнимому покою, хранящему тайны времён иных... а за временами - тайну Вечности, в которой времён уже нет. Прикоснулась к сердцу и отпечаталась в нём тайна бесчисленных церковных крестов, у каждого из которых первообраз Один - Голгофский. К нему всё мироздание привязано - даже "солнце" и "месец", как подписано на одной из свияжских икон, где светила небесные замерли от страха и недоумения, созерцая Распятие.
   Свияжск - град XVI века, - стал островом только после постройки водохранилища в веке ХХ. Но так он таинствен, так непохож на всё окружающее, что кажется, будто островом был всегда... чуть ли не раньше, чем появилась Волга - если бы такое было возможно. Вид у него - как у сказочного кита, выплывающего из моря-океана с "теремами и домами и высокими церквами" на спине. Живой остров! Будто дышит... Будто может, если захочет, опуститься или ещё больше подняться.
   Церквей здесь сохранилось шесть: пять монастырских и одна приходская. Ещё от нескольких, разрушенных в советское время, остались средь густой травы зубья камней и белесые курганы. Самих стен крепости 1551 года, срубленной в лесах под Угличем и сплавленной в разобранном виде, плотами, вниз по Волге на полторы тысячи вёрст... стен этих, конечно, уже нет и в помине. О твердыне времён Ивана Грозного напоминают лишь крутые, как топором обрубленные склоны Круглой горы, ставшей островом. Две с половиной версты составлял периметр великой деревянной крепости - такова и окружность нынешнего острова. Вскарабкавшись на склон и встав на его гребне, совсем нетрудно представить себя дозорным русского форпоста, зорко оглядывающим дорогу на ещё не покорённую, не взятую, грозную Казань.
   Осталась лишь деревянная Троицкая церковь - ровесница давно исчезнувших стен. Она - совсем маленькая. Тополь, под которым она стоит, вымахал намного выше её. Зелёный купол почти спрятался в зелёной листве. Пристроенные позже крылечки-веранды сделали церковь похожей на дачный домик. Но... мысленно очищаешь её от всего этого, как пасхальное яичко от скорлупы, и вот - древность из древностей, первая церковь Среднего Поволжья, "мать всех храмов" земли Казанской. Известна даже дата её освящения - 16 мая 1551 г., канун дня Св. Троицы.
   Когда-то, за два века до неё, такую же церковь собственноручно сложил преп. Сергий Радонежский - не здесь, конечно, не на свияжской Круглой горе, а на Маковце под Радонежем. Здесь в земной жизни он никогда не был. А вот в видениях не раз являлся местным жителям перед самым основанием крепости.
   Жители окрестных лесов, язычники-марийцы, не раз слышали на этом месте необыкновенное пение, звон невидимых колоколов и видели сияющего старца, обходившего гору с кадилом в руках или окроплявшего местность святой водой. Стрелы, пущенные в него, возвращались обратно. Позже, когда пришли русские войска, местные старейшины "опознали" старца по иконе преп. Сергия, взятой в поход из Троице-Сергиевой лавры. Рассказали и о прочих чудесах. Так Свияжск практически одновременно с основанием крепости стал считаться в народе святым местом.
   Он всегда воспринимался среди населения как город двух великих святых: преподобного Сергия и святителя Германа. "Остров Сергия и Германа" - неофициально называют его иногда даже сейчас, по аналогии с Валаамом.
   Преп. Сергию посвящена соседняя с Троицкой церковь - каменная, 1604 года. Внутри в ней, справа от входа, сохранилась древняя фреска: Пресвятая Троица - увеличенная копия со знаменитой рублёвской иконы, - а по бокам предстоят созерцатели Её тайны: Сергий Радонежский и Александр Свирский. В самой церкви пребывает мощами свт. Герман Казанский († 1568). Основатель Свияжского Успенского монастыря, сподвижник и преемник св. Гурия на казанской кафедре. Он же впоследствии - мужественный защитник митрополита Филиппа, священномученик, одна из жертв опричного террора(1). Мощи его, осквернённые и вывезенные в советское время в Казань, вернулись в Свияжск в 2000 г. (та их часть, которую удалось спасти). Раньше они почивали в раке в построенном ещё при его жизни Успенском храме, сейчас - в Сергиевском.
   Успенский собор... Он - в соседнем монастыре, в нескольких стах метрах отсюда. Думаешь о нём - и уже какой-то трепет охватывает.
   Он - самое сердце Свияжска, магнит, который притягивает за сотни километров. Он своим существованием наполняет здесь смыслом всё. Он хранит в своих недрах фрески XVI века, фрески "не от мира сего", свидетельство о Царстве.
   Доводилось мне водить в Свияжск экскурсии с детьми - и одну такую поездку я сейчас вспоминаю... Хотя, может, и не одну - просто из многих в памяти составилась-совместилась одна.
   * * *
   Старые, белённые сверху камни, похожие страшной неровностью своих углов на обгрызенные детьми кубики сахара, непонятно как - чудо какое-то! - сложились не просто в стены, а ещё с каким-то узором арочных ниш, языкастых кокошников над ними, белых змеек наличников - всего этого кружева теней на рельефной поверхности. Страшно древний собор - и в то же время молодой какой-то... сладкий, что ли: ну, как мелок - про который ребята тоже говорят "сладкий", грызя его. Большой-большой кусок мела, сам собой выросший среди выцветшей травяной зелени под солнцем: одновременно и куда древнее этой травы, и куда моложе... Словно - остаток моря, которое здесь когда-то было. Или - грифель, рисующий остриём своего купола что-то на огромной и пустой голубой доске неба.
   Купол массивно-тёмный, весь как монолит: словно специально в контраст с сияющим понизу меловым светом. Со стенами, впитавшими солнце. Тяжёлый по виду - как чугунный, - хоть и весь вытянутый в небо барочным кувшином, волшебной лампой Аладдина. Кажется - от такой своей "тяжести" купол даже чуть наклонился с барабана?.. Или это просто наклон грифеля, чтоб удобней чертить письмена на небе? 12 белых кокошников сторожат его внизу неровным хороводом, чтоб подхватить, если вдруг упадёт-кувырнётся. Крестики и восьмиугольники над ними - словно тоже какие-то руны, уже нарисованные на листе неба.
   И весь куда-то едет, летит, плывёт этот тяжёлый собор, как корабль - от пристроенной низкой трапезной с запада и округлого, как нос, алтаря на востоке. От неуловимого движения облачков над ним. На восток, конечно, плывёт, как и все храмы. С другой стороны провожает его в путь, как маяк у выхода из порта - высоченная колокольня, стоящая отдельно и горделиво. А на восток тянется зелёный пустырь до самой внешней стены монастыря. И носятся стрижи, как чайки... Будто мы ещё куда-то дальше поплывём на нём. Должны поплыть.
   - А... как он называется?
   - Успенский.
   - А почему так называется?
   - Успение - это смерть. Точнее, смерть, которой нет. Успение Божьей Матери - очень большой церковный праздник: "Богородичная Пасха" - его ещё называют в народе. Когда Богородица умерла, Её Сын - Иисус Христос - вознёс Её на Небо к Своему престолу. С тех пор Она и стала - Царица Небесная, вы, наверно, слышали, что Её так называют. Пасха - это победа над смертью, и Успение тоже - победа над смертью. Жизнь вечная.
   - Где, на небе - вечная жизнь?
   - Да, на небе... и небо там нарисовано внутри, на всех стенах. И сам сюжет Успения Богородицы, и много чего ещё. Нигде больше такого не увидите! Фресок шестнадцатого века - их ведь всего-то несколько на всю Россию... но зде-есь!.. самые-самые полные, самые сохранные, что ли... но даже не в этом дело!
   - А в чём?..
  
   И очутились мы внутри, и фрески - над нами. Ребята невольно задрали головы - как и берёзки, и жёлтенькие цветы-фейерверки в вазах тоже задирали головы посмотреть на своды. А воды плавно круглились парусами меж четырёх огромных столпов, и два столпа наполовину спрятались за прозрачным и праздничных иконостасом. Икон-то в иконостасе тогда ещё не было и он сквозил гигантской клетью. Или строительными лесами - только "лесами" в древних деревянных цветочках и листиках: почти как в Петропавловском соборе Казани. Все иконы в советское время свезли в Казань, в музей. Зато алтарь прекрасно видно - даже ещё лучше, чем в Пасху, когда Царские врата открыты! И вот там-то как раз, во всю стену - Успение Богородицы. Христос, нагнувшийся под Своей Матерью - тихо стоящий с её душой в руке, как крохотной куколкой. И пёстрые в тени фигуры учеников вокруг: тело они видят, а душу и Её Держателя - нет! Но тот, кто смотрел на фрески, конечно, видел всё - и видимое, и невидимое. Словно великое Кольцо храма надевалось на его зрение, и зрение приобретало новые свойства:
   И внял я неба содроганье,
   И горний ангелов полёт,
   И гад морских подводный ход,
   И дольней лозы прозябанье...
   Или это там у Пушкина сказано не про зрение, а про слух? Да какая разница! Это у нас, на Земле - "слух", "зрение"... А храм - это совсем не то. Не привычный нам мир, а Царство... которое "не от мира сего". В храме - детские рисунки этого царства. Если б дети побывали там, а потом вернулись сюда, они бы, наверно, примерно так и нарисовали всё увиденное. Цветными карандашами по белым листам стен. Поэтому я подумал, что Юле с Сашей будет в чём-то даже понятней, чем мне.
   Мы, словно каким-то магнитом притянутые, сразу подошли к правой стене. Там, как кинокадры одного сюжета, плавно разворачивалось всё оно же - Успение Пресвятой Богородицы.
   - Видите, Богородица за три дня до смерти, - показал я на первый. - Ей заранее был знак. Да так, наверно, и должно быть. Видите - рука, протянутая из-за облака. Этот тот самый архангел Гавриил, который сказал, что у Неё родится Христос. И теперь получилось почти так же, как тогда: опять, Её позвали - Она пришла. Она заранее приготовила гроб, простилась с апостолами, потом легла и тихо "уснула"... потому и - "Успение".
   Не знаю, но когда я рассказывал, мне почему-то хотелось чуть ли не плакать от радости - от этой вот... этой вот "детской картинки". Будто уже предчувствовал что-то... непередаваемое светлое!.. там - за этой картинкой, вне пространства, вне времени... И взгляд вновь сам поднялся к сводам собора... или - выше сводов?.. если это возможно - выше... Возможно, ведь сводов-то нет: это не своды, а одно Небо. И оно цветёт для нас. Оно - белое, а не голубое... и в нём здесь есть все, кто в нём есть.
   - Значит, смерти вообще нет, есть только одно успение?.. - сказал вдруг в тишине Санька, и я поразился неожиданной глубине мысли - нечаянно ли мелькнувшей или осознанной?
   - А там - там везде Небо нарисовано, да? - показала Юля выше - туда, куда я смотрел.
   - Небо, небо... земли здесь нет, - задумчиво проговорил я.
   Распускались большими цветами нимбы, смотрели на нас из сердцевин их Носители. Тремя красными и четырьмя синими треугольными лепестками осенял нас с самой большой высоты - с центрального купола, - нимб Бога Отца; крестоцветом светлел нимб сидящего у него на коленях Бога Сына, сиял в круге ласково-белым светом голубь Святого Духа - как в игрушечном шарике, который держал в руках Сын. Огнисто алели - тоже цветами! - шестикрылые серафимы. Что-то таинственное, поистине миродержавное спало в сплетении их крыльев. Будто Космос свернулся в цветы, спрятав в них все свои секреты. В живые огненные лилии этих полусложенных крыльев.
   Пёстрый по-детски рай, с цветочками и игрушечными деревцами, держал в себе Адама и Еву. Но... он не мог удержать их долго, они должны были его лишиться. Вот Змей уже вешает им лапшу на уши, противно и черно обвившись вокруг древа. Что-то тогда произошло! Что произошло - никто не знает, один Бог свидетель... но, конечно, не в яблоке дело. Люди стали - другими. Что-то изменилось в самой их природе, и они потеряли свой Единственный, Родной Рай... своё Небо. Надолго, но не навсегда?.. Надолго... надолго... страшно надолго!.. и кто из тех, кто это чувствует и "помнит", выдержит разлуку? Ведь роднее для тех, кто помнит - вообще ничего нет! Вот на другой стене ангел выводит их (нет, не их, не их, а нас!.. в том-то и дело!) в дверь, простую дверь, которая захлопнется за их спиной на века. Величайшая трагедия в истории человечества - в этих двух фигурках! Кто и когда расскажет о ней более подробно, чем на этой картинке? Крылья ангела закрывают уходящим дорогу обратно... Они, кажется, оглядываются, замедляют шаг - но что это может изменить после того, как всё в них самих изменилось? Потерянное, всеобщее детство... ему остались в этой жизни только памятники - только вот эти храмы. Забытая - но не до конца, - дорога... Ева плакала? Отсюда не разглядеть... Вдруг на миг мне почудилось... что это уходят Юлька с Санькой?.. только не такие как сейчас, а взрослые и потерянные... Я вздрогнул. Мне не хотелось... Но Юлька и Санька стояли рядом и так же, точно так же, как я, задирали головы. И спрашивали заинтригованно. А я рассказывал. И время в храме, под сенью этих нарисованных райских деревьев, летело стремительно.
   А всё-таки мы туда вернёмся!
  
   - Дядя Андрей, а если собор - это как рай, то подвал - это как ад, да? Так, что ли, строили? - пришло вдруг в голову Саньке, когда мы сошли со ступенек храма. Он, видимо, имел в виду: "А если собор символизирует рай, как вы там объяснили, то..." Вход в подвал чернел тут же, сбоку, под ступенчатым спуском.
   - Не знаю... - улыбнулся я. - Специально, конечно, с таким расчётом не строили, но... это ты интересно подумал!.. Рай и ад...
   - А давайте спустимся - посмотрим!..
   И мы спустились по ступенькам "во ад". После яркого солнца сначала всех буквально ослепила почти осязаемая чернота, так что даже на нижних ступеньках мы уже наощупь, осторожно вытягивали одну ногу, с лёгким замиранием гадая: там уже ровный пол, или всё ещё пустота? Наконец пустота вроде бы закончилась, и пол осторожно принял наши ноги. А всё-таки мы ещё боялись споткнуться или провалиться куда-нибудь - "ещё ниже". Словно сам пол, которого не видно, разевал под нами рот. Так всегда кажется в темноте. И в неизвестности.
   - Осторожно, тут яма... - сказал я: кажется, разглядел что-то. Чёрное, неизвестной глубины. Крошечная выемка-неровность? или тридцатиметровый колодец? Дети заглянули.
   Колодец-то - вряд ли... Нет, вот в глазах, привыкших к дефициту света, чуть проясняется - и видно, что это яма. Где-то всего в полметра глубиной или чуть-чуть больше. Пол-то в подвале земляной, сухой. Мы обходим эту яму справа. Чернеет-вырисовывается впереди столб... чуть не лбом об него!.. вернее - столбы: четыре огромных, квадратных. Как наверху, в самом соборе, такого же расположения. Только потолок здесь гораздо ниже, а своды словно бы давят - тяжёлые, кряжистые, усталые. План подземелья полностью повторяет план самого собора: тот же зал, те же столпы - точная проекция! Всё продолжается вниз. Ожидаемого "лабиринта" мы здесь не нашли. Но мне, помню, пришло тогда в голову (словами Саньки навеяно?): "А что, если ад и правда - проекция всего нашего мира на огромную непостижимую глубину. Пародия на него, на его структуру и особенности - только туда не проходят любовь, свет, надежда... и детей нет в помине. А так - мир как мир!.. погружённый в темноту и безотчётный, непрекращающийся ужас. Снотворно-кошмарное искажение земной реальности, но вывернутой наизнанку". Потом пришло в голову ещё кое-что...
   - Знаешь, Сань, здесь всё-таки не похоже на ад. Здесь - всё равно собор, хоть и нижний этаж. Здесь нет в помине того, кто есть в аду - начинки ада.
   Я не стал пояснять, какой начинки, чтобы Саша не узнал об этом... раньше времени. Я-то чувствовал, что у мировой темноты есть начинка, зерно, без которого она не была бы так страшна. А в соборном подвале и вправду - совсем не похоже на ад! Разве что символический.
   И к тому же - в форме Креста попадал сюда свет в маленькие окна-шахты, эти наклонные каменные стоки, только не для воды, а для дневных лучей. Одно на востоке, под алтарём, два - симметрично друг другу, на севере и юге... Все вместе - как перекладинки креста. Глаза наши начали различать их сразу, как только привыкли к темноте, а "темнота" вдруг оказалась относительной! И ни на секунду не пропадало ощущение, что мы ведь в соборе. Под собором - но всё-таки в соборе.
   - Пойдёмте, что ли, наверх. Вроде, всё посмотрели... - сказал я.
  
   Привал... Мы - за наружной стеной монастыря, устало сидим на траве на самом краю обрыва. Собор позади: верхушка купола только высовывается-чернеет за стеной, внутри каменного кольца. Впереди - огромная водная ширь и зелёные дали за ней: почти с птичьего полёта. Воздушный океан кружит голову. Хороши островные обрывы! Маленький козырёк меж монастырём и "пропастью" - аллейка и небольшие деревца, а за ними только воздух впереди да вода внизу.
   - А что это? дорога на воде!? - удивлённо показывает Юлька, щурясь от солнца.
   - Сама ты дорога! - спорит Санька: ему лишь бы спорить. Но объяснить, что это такое, он не может. А телеграфные столбы (или фонари?) вызывающе торчат из воды ровной линией - не то главный проспект Китежа, не то дорога для морских богатырей, то то невидимый мост на берег. Что-то такое же таинственное и неразгаданное, как "Шествие праведных в рай" на тех фресках: спокойной вереницей, шествие не ногами, а глазами.
   - Дорога, дорога!.. - подтвердил я. - Только - бывшая. Там ведь не Волга - водохранилище. До пятидесятых годов вообще была суша. И дороги, и бывшие поля ещё видно. Можно рис высаживать, как в Китае - его как раз в воде выращивают.
   - А вон там растёт чё-то золотистое! Ну, не рис, конечно. Так здоровско - прямо в воде. Как будто вода - не вода, а что-то... волшебное прямо. Дорога для невидимок.
   Да, "не вода", правильно она заметила! Будто остров опять перестал быть островом. Будто дорога-рука протянута к нему с дальнего берега. Будто... Христос сейчас возьмёт и придёт по ней, как ходил по Тивериадскому озеру. Будто монастырёк на высоком козырьке над обрывом - и этот собор, и маяк-колокольня... все они только Его и ждут из неведомых далей. Глядят туда стенами и крестами. И жёлтые цветы на мелководье, покрывшие половину водного зеркала матовым налётом, Ему выстлали дорогу, как при Входе Господнем в Иерусалим люди стлали свои одежды. Что-то вербное чудится в них, хоть это и не верба. Что-то пасхальное играет в знойном подрагивающем воздухе, хоть сегодня и не Пасха. Или нет времени и Пасха - всегда?.. Даже и в День Успения тоже будет Пасха?..
   Ко мне пришло - воспоминание о будущем. Это - когда скрещиваются перед человеком времена. Прошлое и будущее, как на Небе, исчезают и на миг становятся настоящим, а настоящее вдруг перестаёт быть Точкой. Вместо точки внезапно (как рельсы при взблеске молнии) открывается Линия: всё видно вперёд и назад, не надо ни оглядываться, ни вглядываться... жизнь вспыхивает, освещаясь сама и освещая тебя. Но - на миг! И снова - туман, сумерки, полусон суеты... До следующего такого же "воспоминания", которое придёт, может, через годы. Все тайны жизни мигнули и снова погрузились во тьму. Но вот что удивительно: невозможно потом это - ни полностью запомнить, ни полностью забыть... Знаешь, что ты в тот миг что-то узнал, а вот что именно - тут же забыл, и вспомнить не в твоих силах. А пародия на жизнь течёт и течёт дальше своим чередом... Не для того ли все наши паломничества и праздники, чтобы что-то вспомнить в них - какую-то главную тайну, забытую "после Адама и Евы"... вспомнить.
   И есть лишь миг, чтоб узнать,
   время плыть иль время ждать,
   время жечь мосты и взлетать -
   или время спать?..
  
   Примечания:
   (1). В его официальном житии, впервые составленном патриархом Гермогеном, говорится лишь об опале, о том, что он был выгнан царём "с бесчестием". Освидетельствование его мощей в 1889 г. показало, что он был обезглавлен - причём, особым, мучительным способом: верхняя часть головы была отделена по линии челюстей. Показательно, что смерть произошла 6 ноября 1568 г. - через два дня после его смелого выступления на суде в защиту митрополита Филиппа.
  
  
   Алатырь
  
   Младшим братом Свияжска - форпостом, также возведённым для покорения Казани, в 1552 г., - стал Алатырь.
   Русские войска шли на татарскую столицу двумя основными дорогами: часть переправилась через Оку в Муроме, часть - южнее, в Рязани. Пройдя сотни вёрст по лесостепным мордовским землям, они соединились, заложив на высоком берегу Суры этот городок. После взятия Казани он вошёл в важнейшую оборонительную засечную черту: Темников - Тетюши, для прикрытия новопокорённого края от возможных набегов с юга.
   Алатырь возник на землях, исторически заселённых мордвой, но с 1925 г. административно относится к Чувашии, находясь на самом юге этой республики. В отличие от Свияжска, в нём не осталось древностей, современных основанию крепости. И всё же городок этот, с двумя монастырями и 6 приходскими церквами (в основном XVIII - XIX веков), удивительно симпатичен.
   Стоит он на левом берегу Суры - одного из самых больших притоков Волги (840 км длиной). А одноимённая городу речка впадает в Суру чуть севернее - поблизости, но всё же не в самой черте застройки. До неё тянутся заливные луга.
   Алатырь я полюбил сразу, лишь только увидел, подъезжая, с железнодорожного моста, снежный пригорок, густо и беспорядочно усыпанный красноватыми от солнца деревянными домиками и увенчанный белыми церковками. Это и был центр города. В предзакатном мартовском солнце горели кресты. Чудесной кирпичной ёлкой вознеслась над всем пейзажем тоненькая, узорная и необычайно высокая колокольня Троицкого монастыря - с двумя ярусами "звонов" под шатром. Её возвели в древнейшей, но когда-то страшно разорённой обители буквально только что - ещё стропила не везде убрали. Я не любитель новодела, но это - тот относительно редкий случай, когда современной церковной архитектурой можно искренне восхищаться. Когда огромные размеры производят впечатление не гигантомании, а чего-то гармоничного, естественного - будто так всегда и было. Колокольня вознеслась в небо на 83 метра! Небольшой, всего-то 43-тысячный городок, обрёл новую высотную доминанту... Что-то в этом есть... парадоксально органичное, когда в маленьком провинциальном монастыре стоит роскошная звонница, превосходящая "Иван Великий" в Московском Кремле и всего лишь 5 метров уступающая колокольне Троице-Сергиевой лавры.
   С вокзала в гостиницу я ехал по весенним улицам-рекам с высокими берегами из почерневших сугробов.
   А потом... был закат, и, конечно - его вечные спутники во всех подобных городках, грачи и вороны.
   Казалось, деревья зашевелились и сняли шапки, провожая солнце. Шапки оказались живыми, летающими и крикливыми. Огромная, шумливая туча ворон на закате - привычное зрелище для старинного городка.
   Ветви гнулись от живых чёрных гроздьев.
   Я дошёл от гостиницы до ближайшей церкви, стоявшей в старом саду (как потом выяснилось, это было кладбище, обращённое в парк в советское время!). Сверкали двумя искорками над голубым храмом изящный куполок и маленький шпиль колокольни. Крестовоздвиженская церковь (1826 г.), тихая, намоленная, первой встретившая меня в уютном, дремотном городке - самое живое и тёплое воспоминание об Алатыре.
   Вокруг -- розовый, закатный, мартовский снег, а тут - ярко-голубая лампадка в окружении елей. Светло глазам, светло душе. Снаружи - закат, внутри - свечки.
   Церковь эта действовала даже в советское время: закрывали её на считанные годы - вновь открыли в конце Войны. Сохранилось старинное убранство - почти все настенные росписи и многие чтимые, намоленные иконы. Вот увешанный дарственными крестиками список "Казанской". Вот деревянное полускульптурное изображение Николы Чудотворца с мечом (тип иконы - "Никола Можайский"). Кстати, один из приделов - в честь св. Николая... второй - в честь иконы Божией Матери "Неопалимая Купина".
   Шла вечерняя служба в канун праздника Сорока мучеников Севастийских. Он отмечается в весеннее равноденствия, 22 марта: день окончательного прихода весны, день перелётных птиц, день, когда по всей Руси пекли "жаворонков" из теста.
   Когда-то Севастийские мученики относились к числу самых любимых в народе святых - а праздник их был одной из особых "вешек" Великого поста. Очень уж символично получается: четыредесятница святых мучеников - четыредесятница поста(1).
   В 4 веке в Севастии (в Армении) отряд из 40 римских воинов принял христианство. Языческие военачальники решили загнать их всех в ледяное горное озеро - чтоб стояли, пока не отрекутся или не замёрзнут насмерть. Все, кроме одного, выдержали мучение, продолжавшееся всю ночь. Одному из охранявших явилось видение ослепительного Света и дивных венцов, спускающихся с неба на головы страдальцев. Тогда с криком "И я христианин!" он кинулся в воду, вновь дополнив собой число мучеников до сорока...
   Редко где в Древней Руси нашёлся бы храм без их изображения - либо иконы, либо фрески на стене, либо каменного барельефа (как у Успенского собора во Владимире). Подвиг их стал сугубым символом Таинства Крещения... подобно тому, как "три отрока в пещи", - из времён пророка Даниила, - стали прообразом Причастия (человек, принимающий Св. Тайны, "приемлет огнь" и не опаляется), а "семь отроков Ефесских", замурованных в пещере при императоре Деции и оживших почти полтора века спустя - живым свидетельством о всеобщем воскресении из мёртвых.
   Так в этой почти сельской, уютной церкви довелось мне встретить один из светлейших праздников ранней весны. С тех пор даже в самом слове Алатырь слышится мне что-то весеннее, звонкое, как капель.
   Святии четыредесятичисленнии мученицы
   Севастийскии, молите Бога о нас!
   В большую прогулку - по всему центру Алатыря, - я отправился на следующий день. Солнце светило сквозь мартовский воздух, как сквозь увеличительное стекло, шёл какой-то парад весны! С крыш свергалась уже не капель, а целые водопады, которые слышно было за десятки метров. Водосточные трубы превратили весь небольшой городок в сплошной Петергоф.
   Я купил карту и... залюбовался.
   Названия улиц в таких городах - просто поэзия! Хотя советская эпоха, как и везде, много наляпала своих клякс на карту, всё же кое-что уцелело историческое. Вот в центре - Троицкая, Стрелецкая, Московская улицы, вот Киевский спуск (к Суре - от Киево-Никольского монастыря). Вот - новые районы города - тоже одно заглядение!
   Есть Родниковая, Зелёная, Цветочная, Ромашковая, Васильковая улицы. Есть Ягодная и Вишнёвая. Есть Звёздная, Солнечная, Ясная... Весенняя, Светлая, Весёлая. Много "древесных": Тополиная, Рябиновая, Кленовая, Каштановая и даже Листопадная. Есть "птичьи" улицы: Сокольничая, Орлиная и самая романтичная - Соловьиная. Есть просто Новенькая улица... вот Новенькая и всё!
   Множество переулков и спусков, Зелёный тупик, целых 4 Школьных тупика - с номерами, 3 Сурских косогора, 2 Садовых переулка и один - просто Узенький... Есть ещё переулки Горный, Лесной, Луговой, Озёрный (прямо - все виды ландшафта: не городок, а целая страна!).
   Будто с этого города писалась известная песня:
   Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную
   и на Тенистой улице я отдохну в тени...
   Весёлые, Зелёные, Вишнёвые, Прохладные -
   как будто в детство дальнее зовут меня они!
  
   У каждого старинного города - своя аура. Но что в них общее - так это радость просто бродить по улочкам, даже практически бесцельно, беззаботно! В любую погоду, в любое время года. В них весна ощущается ярче, осень - уютней, лето - живее, зима - волшебней. Запоминаются на всю жизнь даже кошки на деревьях, даже сосульки. В таких городках по-детски радуешься и грязи, и лужам. Вот и сейчас...
   Полноводные каналы улиц отражали старинные лавки и особняки - прянично-кирпичные и деревянные, огромные и едва проглядывающие над оплывшими сугробами. Местами, в несколько раз выше домов, вздымалась то разлапистая ель, то раскидистый, как салют, толстый тополь, то узловатый, гнутый вяз с узорными ветвями, словно кованными из чугуна. Гуляешь и не знаешь даже, чему больше радоваться - старым домам или старым деревьям: в больших городах варварски сносят и те, и другие. Здесь - ещё что-то осталось...
   В застройке иногда прячутся церкви. Подойдёшь поближе - видно. Вот Иверская, построенная при городской больнице ещё в 1846 году. И сейчас она сохранила своё назначение. Символично, что в тот день в ней как раз совершалось Таинство Соборования.
   О-очень необычно смотрится этот храм - с двумя большущими куполами над западным фасадом... почти как костёл, только у костёла таких русских луковок не бывает! Это, конечно, перестроенная церковь - в советское время её сильно разорили. Сейчас облик храма отличается от прежнего, более традиционного... зато, увидев раз, его уже не забудешь!
   Настоятель храма - иеромонах Василий, в миру Пьер Паскье: француз из католической семьи, приехавший в Россию и принявший Православие в 1994 г.(2) Он уже много лет был греко-католическим (униатским) монахом в Иерусалиме - у Гроба Господня, в Иоанно-Предтеченском монастыре, - и душа его давно тянулась к Православию. Встреча в 1993 г. с приезжавшим на Святую Землю архиепископом (ныне митрополитом) Чувашским Варнавой и близкое знакомство с подвизавшимся тогда же в Иерусалиме о. Иеронимом - ныне настоятелем Троицкого Алатырского монастыря, - окончательно изменили его жизнь. Оставив всё, он приехал в Россию. Интересно, как бывает чутка ищущая душа человека! Познакомившись с тогда ещё не лишённым сана обновленцем о. Георгием Кочетковым, о. Василий сразу почувствовал, что это "не то". Не то Православие, которого он ищет! А вот с известным московским архимандритом Тихоном (Шевкуновым) они стали друзьями. В Великий пост 1994 года в Свято-Даниловом монастыре совершился чин присоединения о. Василия к Православию. А вскоре митрополит Варнава позвал его на служение в новооткрывшийся Иверский приход в Алатыре.
  
   А вот почти потерялся во дворах отделённый от улицы линией "хрущёвок" знаменитый Киево-Никольский женский монастырь. Три красивых, но невысоких храма XVIII века - силуэт, который можно увидеть лишь вблизи. Два из них - хоть и барочные, но не однокупольные (как это характерно для барокко), а пятиглавые. У Покровского - волнистые фронтоны по бокам и одинаковые изящные закругления на востоке и западе - что алтарь, что притвор. А над всем этим - огромный центральный купол и совсем декоративные - боковые луковки. У соседнего Вознесенского храма - более традиционное пятиглавие и более привычные формы четверика. У северной, Никольской церкви - один византийский купол. Он единственный позолоченный в ансамбле, остальные десять куполов обители крыты пока серым листовым железом... но и это создаёт какую-то особую красоту - неяркую, неброскую, сокровенную.
   Тихая обитель в самом центре города - всего в какой-нибудь паре кварталов к югу от бывших Торговых рядов.
   История этого монастыря уникальна для нашего региона. Его основали в 1639 г. монахини, бежавшие от польских притеснений из Ладинской обители на Украине, близ г. Прилуки, примерно в 120 км от Киева. При подавлении одного из казачьих восстаний поляки казнили многих иноков соседнего Густынского монастыря, других насильно обратили в унию. 50 насельниц Ладинского монастыря, забрав литургические сосуды, книги и иконы, бежали в Путивль, а затем в Брянск. Но ни там, ни там разместиться они не смогли - промысел Божий привёл их в далёкий от Украины Алатырь. Там духовник обители игумен Мефодий испросил "место пустовое под городом, под стеною, вверх по Суре реке, подле острогу да орешнику".
   Около 100 лет монастырь стоял деревянный, в 1737 г. началось каменное строительство. В период, когда многие другие обители упразднялись, в Киево-Николаевской, напротив, начался расцвет. В 1767 г. её посетила императрица Екатерина II. На протяжении двух веков не иссякал поток пожертвований - и в Алатыре, и за его пределами особо почитались иконы Николая Чудотворца и Казанская, подаренные монастырю государем Михаилом Фёдоровичем, а также Спас Нерукотворный, вывезенный сёстрами из Ладинской обители. К концу XIX в. в монастыре было уже более 200 насельниц, действовали приют, богадельня, больница и крупная школа.
  
   Ещё пара кварталов от женского монастыря, и вот - сердце города: несколько самых красивых храмов на вершине холма, на месте бывшего деревянного кремля (или, скромнее сказать, острога). Правда, в сердце этом, к сожалению, засел осколок.
   В советское время завод "Электроприбор" варварски вклинился в ансамбль, растолкав бортами церкви, как корабль - шлюпки... Если б не его вторжение, цены бы этому древнему уголку не было! Густой венец куполов на макушке приречного бугра.
   Николо-Знаменская церковь оказалась у северной стены 4-этажного заводского корпуса, Иоанно-Предтеченская и Рождественская - у восточной. Наконец, огромную полуразрушенную Казанскую церковь (1779 г.) с обезглавленной высоченной колокольней (1890 г.) завод взял в плен и упрятал за своим забором. Даже в таком обезображенном, страшном виде она производит неизгладимое впечатление. А ведь когда-то это была "визитная карточка" Алатыря, его архитектурая доминанта - все главные улицы городка сходились к ней, а великолепная шатровая колокольня служила своеобразным маяком. Современная звонница Троицкого монастыря возведена, можно сказать, "по её мотивам" - не как копия, но как некий живой отклик, через век.
   Ещё две церкви, в самом центре ныне не существующей торговой площади, были также "проглочены" заводом и разрушены ещё сильнее Казанской. Так что, в общей сложности, на крошечном пятачке земли стояло 6 храмов!
   На месте самого завода тянулись арочными кружевами каменные торговые ряды, сравнимые по своему цельному и колоритному облику со знаменитыми костромскими. Площадь именовалась Старо-Базарной. Всё изменилось в 1958 г. - и кому тогда пришла в голову дикая идея построить завод именно здесь!?
   Вспомнив о. Василия (Пьера Паскье), я вдруг подумал: почему трудно себе представить, чтоб, например, парижанам пришла идея возвести какой-нибудь завод на острове Ситэ, а собор Парижской Богоматери обнести забором, превратив в одно из его вспомогательных помещений. А для нас это вполне реально - и даже когда сумасшедшая эпоха прошла, никто почему-то особо не возмущается.
   Между "Электроприбором" и Сурой - соборный комплекс, состоящий из храмов Рождества Богородицы и Усекновения Главы Иоанна Предтечи - совсем небольшой, но исторически главный в Алатыре. Пятиглавая Иоанно-Предтеченская церковь, несмотря на свои миниатюрные размеры, исстари именовалась собором. Как тут не вспомнишь Троицкую деревянную церковь Свияжска - тоже собор (хоть и размером с избу, а по старшинству - "мать всех казанских храмов"!). Вот и этот храм в Алатыре - самый древний из сохранившихся. Правда, по сравнению со свияжскими церквами, он моложе на полтора века - 1703 года. Архитектура его, хоть и относится к петровской эпохе, выдержана полностью в традициях Московской Руси XVII столетия.
   Рядом вытянулась лишь чуть-чуть большая по размерам церковь Рождества Богородицы 1747 г. Она построена в форме длинного креста. Над схождением перекладин его возвышается восьмерик с нежно-голубым куполом, по цвету и форме чуть похожим на живой, трогательный колокольчик в поле. Над нижней перекладиной - довольно высокая колокольня, тоже с голубой макушкой.
   Очень хорошо сочетаются два этих длинных храма, стоящих параллельно - "посадский" с барочным. Зелёное пятиглавие - с голубыми верхушками восьмерика и колокольни.
   За углом завода открывается ещё один храм - в том же стиле, что и Рождество-Богородицкий, но чуть больший по размерам. Парадокс - провинциальное барокко может быть вовсе не перегруженным и не "причудливым"(3): ничего лишнего! Всё цельно, как в древнерусской архитектуре - ничего ни прибавишь, ни убавишь. Николо-Знаменская церковь 1770 года(4) - красивая, но вполне скромная башенка "восьмерик на четверике", с умеренно нарядными, но совсем не броскими наличниками, с простым куполом - без потуг создать на его месте кувшин, вазу или иную посудину. Видимо, благодаря своей гармоничности, она была объявлена памятником архитектуры федерального значения - наравне с более древней Иоанно-Предтеченской церковью.
   Слава Богу, сейчас все эти церкви действующие - ещё с начала 90-х годов.
   Ещё каких-нибудь метров 300 к западу, и вот, главная святыня современного Алатыря, центр притяжения паломников к этому городу - Троицкий мужской монастырь.
   Свято-Троицкий Алатырский монастырь, наравне с Успенским Зилантовым в Казани и обителями Свияжска, является древнейшим во всём Среднем Поволжье. По преданию, он был основан одновременно с городом - в 1552 г.(5). Первыми насельниками, как и в Свияжске, стали, по-видимому, сопровождавшие русское войско в походе монахи Троице-Сергиевой лавры. К ней монастырь и был приписан вплоть до XVIII в. Настоятелей в этот период присылали из лавры. Особое место среди них занимает имя Симона Азарьина (в 30-х годах XVII в.) - знаменитого составителя жития Сергия Радонежского. Вообще великие лаврские писатели нередко настоятельствовали в наших краях (ещё более известный Авраамий Палицын, автор "Сказания о Смутном времени" - в Троице-Сергиевом Свияжском монастыре).
   В тот же период подвизался в Алатырском монастыре старец схимонах Вассиан. О жизни его почти ничего неизвестно, но столетие спустя, в 1748 г., мощи его были обретены нетленными. В историю монастыря вписано множество чудес и исцелений на его гробнице. Тем не менее, ходатайства в Синод о его канонизации - как в XVIII в., сразу после обретения, так и в 1910 г., - остались неудовлетворёнными: дело отлагалось "до лучших времён". Мощи были вновь преданы земле, но над погребением устроен пещерный храм. При реставрации в наше время в нём открылся святой источник. Судьба же самих мощей с 1930-х годов неизвестна (скорее всего, они были спрятаны от поругания - но никого, кто мог бы указать место, в живых не осталось).
   Отец Вассиан относится к числу тех русских подвижников - с нежданно обретёнными нетленными мощами, но несохранившимся житием, - которые так и не были прославлены официально, общецерковно(6), но глубоко почитаются в своих монастырях и городах: как преп. Иоасаф в Печерской обители Нижнего Новгорода или Иоаким (Ульянов) в Воскресенской обители Углича.
   Другая великая святыня обители - Казанская икона Божией Матери, чудесно явившаяся на источнике в приписной к монастырю Ключевской пустыни, километрах в 20 от Алатыря. В 1848 г. она была перенесена в сам монастырь по случаю свирепствовавшей тогда холеры - и сразу же после крестного хода с иконой эпидемия в Алатыре прекратилась. В советское время верные люди спрятали-сохранили чудотворный образ, и ныне он вернулся в возрождённую обитель. Другая чтимая икона монастыря - Спас Нерукотворный (символично то совпадение, что эти святыни одноимённы самым почитаемым иконам соседней женской обители, а ещё один список "Казанской" прославился в Крестовоздвиженской церкви, о которой я уже говорил).
   Обитель, как и современные ей монастыри Свияжска, имела большое духовно-просветительское значение. В XVIII в. в ней размещалось отделение знаменитой Новокрещенской конторы - главного миссионерского учреждения огромной Казанской епархии, к которой Алатырь в то время относился. К монастырю была приписана ещё одна пустынь - пригородная Свято-Духова, в Дубовой роще к югу от Алатыря (сейчас начинается её возрождение из руин). Насельники Свято-Троицкого и Свято-Духова монастырей сыграли огромную роль в обращении ко Христу мордвы-эрзи. Возможно, именно понимание правительством миссионерского значения Алатырского монастыря сохранило его от упразднения при екатерининской реформе 1764 г.: обитель сохранили (причём, она получила самостоятельность от Лавры) и причислили к III классу.
   К сожалению, монастырь страшно пострадал в советское время. В 30-е годы здесь и на загородном подворье была расстрельная зона НКВД, позже - баянная, лыжная и махорочная фабрики (упразднённым церквам Алатыря вообще "везло" на фабрики: в соседней Николо-Знаменской был винный завод). От величественного ансамбля XIX века мало что осталось.
   Возродилась обитель в начале 90-х годов. Сейчас в ней подвизается более ста человек - огромный показатель для современного мужского монастыря! Есть здесь и схимники.
   В 1997 г. в стены возрождённой обители вернулся её бывший насельник, 95-летний иеромонах Серафим (Степанов), которого Господь сохранил и в страшном заключении на Соловках, и в Великую Отечественную войну, которую он прошёл.
   По современному состоянию духовной жизни (хотя, конечно, не нам её оценивать!), монастырь этот ставят в один ряд с Санаксарами. Службы идут по афонскому уставу и в двунадесятые праздники продолжаются всю ночь. Паломники приезжают сюда за духовным советом. Наместник обители (с 1995 г.) архимандрит Иероним (Шурыгин) долгое время подвизался в обителях Иерусалима, Афона и во Псково-Печерском монастыре. Имена его и духовника обители архимандрита Адама известны далеко за пределами Чебоксарской епархии.
   В архитектурном отношении, если Киево-Никольский монастырь представляет собой ансамбль в стиле барокко XVIII в., то Троицкий до революции являлся цельным комплексом в стиле классицизма. К сожалению, собор и колокольню в 30-е годы снесли, уцелел лишь длинный трапезный Сергиевский храм 1801 г. с приделами и некоторые жилые постройки.
   Поэтому в наше время Троицкий собор и надвратная колокольня построены заново, но совсем не в прежнем виде. Грузный, ярко-красный "русско-византийский" собор, к сожалению, едва ли назовёшь удачным примером новодела. Зато абсолютный шедевр колокольни (огромной "Ярославской свечи", перенесённой на алатырскую землю!) сразу всё исправил, внеся в ансамбль уже настоящий древнерусский дух. Между прочим, на двух её площадках, под курантами, поместилось 19 современных колоколов. На нижней висят 18- и 9-тонный, на верхней -- 17 остальных, среди которых господствует 5-тонник. Праздничные алатырские перезвоны -- незабываемы!
   Самый красивый вид на монастырь открывается с юго-запада, с "Прудка", где его ничто не заслоняет. Отсюда он смотрится как контрастный бело-красный цветник, величественный и праздничный. Единый силуэт белых стен, округлых тёмных куполов, собора цвета астры и роскошной колокольни с курантами господствует над городом.
   Отстояв в монастыре долгую службу, я возвращался поздно вечером - и оглядываясь, подолгу останавливаясь, любовался на прощание величественным видом. Белые снопы прожекторов били со всех сторон и скрещивались на красном соборе, на колокольне. Обитель выступала видением в ночи: "И свет во тьме светит..."
   Таинственное зрелище. Яркие мазки света на чёрном полотне ночи. Колокольня, как новогодняя ёлка, светилась по всей высоте праздничными бело-розовыми пятнами-игрушками. У подножия алым костром полыхал собор.
   Город чего-то ждал в темноте.
   Звучно пробили куранты на колокольне...
   До Пасхи остался ровно месяц.
   P.S. Не раз упомянутый в моём очерке архимандрит Иероним (Шурыгин) скончался в возрасте 62 лет 28 августа 2013 г., в праздник Успения Божией Матери. Только сейчас становится по-настоящему ясна его всероссийская духовная роль в окормлении, без преувеличения, тысяч людей. Остались его поучения -- своеобразное духовное завещание:
   "Жизнь -- это одно мгновенье, это как пар над водой или пар, расстилающийся над землёй. Солнышко встало, пара не стало. Так и здесь -- пришла смерть с косой, и нас не стало. Одни войдут в Царствие Небесное, а другие -- в преисподнюю. Кто виноват в этом будет? Мы сами. Наше нерадение, беспечность и холодность к своему спасению. А в этом нет любви ни к Богу, ни к самому себе. Тот любит себя, кто не нежит, кто не почивает на лаврах, а тот, кто идёт узким тернистым путём с борьбой за ту свою драгоценную душу, которой нет цены. Это тот драгоценный бисер, о котором мы слышим всегда в Священном Евангелии, который необходим в нашей жизни и в спасении там -- за гробом этой жизни. (...)
   Самое главное -- не унывайте! Не теряйте веру и молитву, чтобы с вами не случилось. Когда Господь в сердце, то ничего не страшно. Церковь возлагает на вас упование, надежду, как на последователей, продолжателей её традиций. Дорожите временем. И здесь, в этой святой обители напитывайтесь истиной Христовой, чтобы вам выстоять. И победа будет за вами. Христос воскресе!"
  
  
   Примечания:
   (1). В древности пост перед Пасхой продолжался 40 дней, сейчас - 7 недель. Но в богослужебной традиции Православной Церкви, Страстная неделя выделяется особо. За вычетом её, а также праздников Благовещения и Вербного Воскресения, Великий пост и ныне представляет собой "Святую Четыредесятницу".
   (2). В 2009 г. о. Василий (Паскье) был переведён из Иверского прихода Алатыря и в сане архимандрита поставлен настоятелем Троицкого Чебоксарского монастыря.
   (3). Само слово "барокко" переводится с итальянского как "странный, причудливый, вычурный".
   (4). Это -- народное название. Церковь Знамения Божией Матери с приделами в честь свт. Николая Чудотворца и свв. апостолов Петра и Павла.
   (5). Более скептически настроенные историки склонны считать, что монастырь, как и сам город, был основан позже - в 1580-х годах.
   (6). Вообще в Алатыре (как и на всей территории современной Чувашии) не было своих канонизированных святых до революции. В наше время прославлены свв. новомученики, самый известный из которых - архиепископ Герман Алатырский, мужественно противостоявший богоборческой власти и обновленческому расколу, несколько раз подвергавшийся арестам, наконец, расстрелянный в лагере в 1937 г. (память - 2 ноября, по н. ст.)
  
  
  
   Верхотурье
  
   Есть на Урале затерянный в глубинке 9-тысячный городок, который известен каждому православному паломнику. В 300 километрах к северу от молодого Екатеринбурга находится куда более старое местечко, где в 1598 г. был основан острог, в 1604 -- Николаевский монастырь, а ровно век спустя, в 1704 -- упокоились мощи одного из величайших святых Русской Церкви.
   Бывает в жизни, мы рвёмся куда-то, а бывает -- к кому-то. Про поездку в Верхотурье обычно говорят просто: "к Симеону Верхотурскому". Едут не к достопримечательностям, едут -- к живому святому.
   Однажды и я к нему отправился... соскучился за много лет.
  
   Июнь 2015-го. Редкая по здешним меркам 35-градусная жара и -- почти белые ночи. Круглые сутки сияют купола Троицкого собора: днём плавятся на солнце, а в перетекающих вечерне-утренних сумерках бледно мерцают под пепельным небом, словно улавливая там, в высоте, фотоны разрежённого света. Последними провожают закат, первыми встречают рассвет. Собор этот -- архитектурный светоч Уральского региона, "отец" всех каменных храмов огромной епархии.
   Для каждого места -- своё понимание древности. Для Великого Новгорода древность -- это XI-XII века. Для Казани -- XVI век. Для зауральского городка-острога, построенного в дереве в конце XVI века, исключительной древностью в каменной архитектуре является рубеж XVII-XVIII веков.
   Троицкий собор 1703-1709 годов -- один из старейших во всём Зауралье. Разве что Софийский в далёком Тобольске -- постарше его на 23 года. Но ведь Верхотурье, в отличие от Тобольска, никогда не было епархиальным центром. Здесь размещалась лишь воеводская резиденция, которая в 1699-1712 гг. сделалась последним в России каменным кремлём. И -- одним из двух кремлей Сибири (наряду опять-таки с Тобольским). Как обычно в древнерусских городах, кремль и собор составили единое целое. Увенчали белой короной 25-метровый Троицкий камень на левом берегу Туры. Почему "камень"? Ну, так называют на Урале и в Сибири обрывистые, скалистые холмы, а порой даже целые горы.
   О том, что кремль имел декоративный характер, говорит то, что Троицкий собор встроен в его восточную стену. Он выступает наружу не только алтарём, но и почти всем нарядным основным объёмом. Ещё и обрамлён с обеих сторон пышными воротами-порталами, явно малопригодными для обороны. Да и от кого же здесь было в XVIII веке обороняться? Разве что воеводе отсидеться от какого-нибудь народного волнения. Крепость -- это всё-таки знак престижа Власти как таковой. Власти с большой буквы -- чего-то в меру грозного и сакрального, в меру своего, патриархального (у нас и "царь-батюшка", и "воевода-батюшка"). И точно, как у строгого домостроевского отца на всякий случай, напоказ жене и детям, висел в избе ремень, так и в воеводском городе должна быть крепость. На всякий случай...
   А поскольку время было уже петровское, то знаком новых веяний стало невероятно пышное барочное оформление кремлёвского собора. Небольшой, хотя и высокий, он просто перегружен всевозможными узорами на всех уровнях. Весь пятиглавый верх - сплошная изумрудно-изразцовая корона (редчайшее решение для восьмерикового храма!). Ниже -- кирпичные филенки, самые разнообразные наличники, геометрический орнамент, 8-угольные окошки с брызнувшими от них изразцовыми лучами... Всё, что можно было совместить в облике не такого уж крупного храма, совместили неизвестные по именам мастера из Соликамска. Можно по праву считать этот собор первой ласточкой "сибирского барокко". За свою историческую и художественную ценность он включён в список всемирного наследия ЮНЕСКО.
   Площадь Верхотурского кремля -- всего 100 на 200 метров: он вытянут неправильным четырёхугольником с востока на запад. Иногда его называют самым маленьким кремлём России, но это "звание" он, пожалуй, может поделить с Зарайским кремлём в Подмосковье, площадь которого 130 на 187 метров.
   Ещё один секрет: от настоящего древнего кремля здесь уцелела лишь малая часть восточной стены с воротами, примыкающая к Троицкому собору. Весь остальной периметр восстановлен в наше время! Это единственный такой "ново-древний" кремль в России. Его успешную профессиональную реконструкцию можно поставить в пример Серпухову и некоторым другим историческим городам, потерявшим свои кремли. То, что оказалось возможным на Урале, возможно и в центре России. Конечно, при наличии воли и средств.
   Лучший вид на кремль открывается с запада, со стороны Туры. От центральной площади туда сползает крытая дорожка -- и сразу же переходит в удивительный деревянный навесной мост. Словно поясок, живописно провисая, перекинут через речку. А уж как он покачивается! Путешествие по нему -- целый аттракцион.
   Мост держится на могучих быках -- бревенчатых срубах, набитых внутри камнем. Причём, срубы эти -- пятиугольные, обращённые носом против течения реки. Как корабли, только не сдвигаясь с места, они рассекают быстрые струи Туры: зрелище завораживающее. Вообще, необыкновенная природная мощь чувствуется в этом простеньком, казалось бы, сооружении.
   Мост по великолепной архаичности кажется древним, как сама человеческая цивилизация. Но на самом деле, возвели его в 1940-е годы. Он стал настоящей "визитной карточкой" Верхотурья. Правда, обветшал за десятки лет. Люди уже боялись по нему ходить. Таких случаев, чтоб совсем проваливались в речку, кажется, не было, но вот ноги в дырах ломали. В 2011 году чудо деревянной инженерии наконец полностью отреставрировали. Так что сейчас по нему не то что пешком ходят -- на велосипедах проносятся с ветерком. Кое-кто и на мотоциклах.
   Потрясающая панорама открывается, когда идёшь по мосту. Но всё же самая красивая точка обзора во всём Верхотурье ждёт впереди. Ступаешь на левый берег, сворачиваешь вверх по течению, и -- замираешь напротив кремля. Этот вид, без преувеличений -- эпицентр красоты Уральского региона, оживший сказ! Наиболее одухотворённо, словно весь звеня от переполняющей благодати, он смотрится тихим золотым вечером. Вода, рассыпчатая каша цветов, отражённые скалы и продолжающая их белоснежно-зубчатая стена, угловые острые башни над обрывами, а вдали -- соборные купола, как филиалы солнца... -- всё это врезается в память навсегда. Видение -- высокое, ясное, белое и золотое, с краями риз, отброшенных на грешную землю отражением... -- оно горит и не сгорает, возносится в недра неба и не летит. Я почему-то подумал: "Не удивительно, что в Сибири, где такие высокие и узкие ели... такие высокие и узкие башни. Какой-то очень сибирский кремль!"
   А то, что напротив кремля стоит самая настоящая деревня, только усиливает впечатление. Место это чем-то отдалённо напоминает псковский Кром, только почти игрушечно уменьшенный. Впрочем, и город вокруг лишь условно можно назвать городом: большинство домов -- деревянные, одноэтажные.
   Какой разительный контраст между километрами деревенской застройки и -- белоснежным кремлём на скале. Между улочками, на которых даже нет фонарей, и одним из самых больших монастырей России, Свято-Николаевским (который тоже, правда, ещё не так богат, чтоб восстановить из руин всю свою огромную территорию). Обрывы цвета ржаного сухаря ребристо громоздятся под белыми стенами кремля.
   И то, что каменный кремль стоит на кремнистой скале -- гармонично. И то, что он над каменистой рекой -- гармонично вдвойне.
   Вот каким-то таким, по ассоциации, и должно быть Верхотурье: слышится в его имени "верх" -- и "тура", то есть ограда, стена, крепость... Кстати, в России -- далеко не одна речка с именем Тура. Просто здешняя -- самая большая.
   Когда-то уже с этого места Тура была судоходной. Именно здесь знаменитая Государева дорога в Сибирь (известная ещё как Бабиновская) переходила в водный путь до Тюмени и Тобольска. Этим и объяснялось особое, исключительное положение Верхотурья как "ворот в Сибирь". Причём, провоз товаров через Урал любым другим путём был строжайше запрещён государевым указом. Именно здесь все должны были проходить обязательную внутреннюю таможню и платить пошлину. Лишь в XVIII веке старую дорогу закрыли: Верхотурье утратило своё монопольное положение -- а с ним закончился и экономический расцвет. Зато из центра административного город превратился в центр паломнический. Славу ему принесли вовсе не воеводы из самых именитых родов России -- Годуновы, Милославские, Лопухины, Нарышкины, управлявшие здесь в разное время, -- а никому не известный по происхождению праведник Симеон.
  
   В один вечер я любовался кремлём и левобережьем из-за реки. В другой -- наоборот, Заречьем с высоты обрывистого Троицкого камня, пробравшись меж чуть недостроенной кремлёвской стеной и пропастью с живописно нависающими, как у больших гор, торосами-козырьками.
   Тура -- типичная уральская река, широкая, но каменистая. Там и сям видны "клинышки" от расходящихся быстрых струй -- там, где из русла торчат глыбы. У Троицкого Камня она делает плавный изгиб с востока на юг, и с козырьков этого обрывистого холма открывается широчайшая панорама: река кажется гораздо огромней, чем есть на самом деле. Словно воздух долины делает её полноводней.
   Невысокий берег Заречья -- сверху весь как на ладони. Совсем отвесно внизу -- камышовый островок, блинчиком раскинувшийся точно на изгибе реки. Левее знаменитый мостик висит над отражённым небом. Тура сливается с вечерней зарёй. Выше по течению светящейся реки -- какой-то пояс астероидов!
   Камни посреди русла, камни на берегах... На одном из таких камней -- только не здесь, а верстах в 50, в Меркушино, -- рыбачил и праведный Симеон. До сих пор тот камень сохранился.
   Вот сидит человек на камне, удит рыбу -- и кто знает, что он праведник? Только Христос. Только Тот, Кто однажды позвал за собой других рыбаков -- с Галилейского озера. Пообещал сделать их "ловцами человеков".
   "Ловцом человеков" св. Симеон стал только в вечной жизни: его посмертные чудеса вели и ведут к вере множество прежде индифферентных людей.
   Родом будущий сибирский подвижник был из Европейской России (точнее ничего не известно). Возможно, учитывая эпоху, он переселился за Урал от бедствий Смутного времени -- но, может быть, и по совсем другим причинам. Ясно одно: "Где родился, там не сгодился". Множество великих праведников находили себя вдали от родных мест. Прокопий Устюжский, например, пришёл на русский Север аж из Германии -- через Великий Новгород. Трифон Вятский в XVI веке или Гавриил Седмиозерный в XIX-м поменяли за свою жизнь множество мест подвижничества. А один тамбовский крестьянин -- кстати, тоже Симеон, -- стал известным всему христианскому миру как великий Преподобный Силуан на Афоне.
   "Афоном" для праведного Симеона XVII века стало зауральское село Меркушино на Туре.
   Примечательно, что в подвижничестве св. Симеона совсем не было юродства. Вместо куда более привычного для масс странника-юродивого, перед нами -- просто странник Христа ради. Может, поэтому людям и не запомнилось почти ничего из его жития: не было экстравагантных поступков, обращавших на себя внимания! Похоже, Симеон вообще мало общался с людьми, проводя большую часть времени на природе, в молитвенном созерцании. В сущности, вся его жизнь очень близка к жизни отшельника... хотя и не полного: на зиму он нанимался шить шубы и жил в домах заказчиков. Но при такой погружённости во внутреннюю молитву, он и в чужих домах оставался всё тем же отшельником. А деньги за пошитые вещи не брал: всегда уходил перед самым получением платы. Эта единственная подмеченная современниками "странность" для Божьего человека странностью вовсе не является.
   Скончался подвижник в 1642 г. В какой-то современной книге о нём говорится: "в возрасте около 35 лет", -- но непонятно, на чём основана такая точность. В старых вариантах его жития указывается более неопределённо: "не дожил до старости". То есть, он мог родиться и в начале XVII века, и в самом конце XVI-го. Похоронили его при Михаило-Архангельском храме села Меркушино.
   Ровно 50 лет спустя гроб начал выходить на поверхность. Сквозь треснувшее дерево стали видны нетленные мощи. Почти сразу на могиле новоявленного праведника (имя которого никто не помнил) начали происходить исцеления -- особенно от глазных болезней. Открылся святой источник. За пару лет о новом безымянном чудотворце стало известно от Верхотурья до Тобольска.
   Тобольский митрополит Игнатий провёл первое освидетельствование мощей в 1694 году. При этом Господь очень своеобразно открыл имя праведника: трём людям одновременно (в том числе самому митрополиту) было сказано во сне, что его зовут Симеон. Тогда же, по благословению владыки Игнатия -- который и сам получил исцеление от неожиланной болезни глаза, -- начали вести подробную запись со слов очевидцев о чудесах нового угодника Божьего.
   Окончательное прославление св. Симеона и перенесение его мощей в Верхотурье состоялось в 1704 г., при следующем митрополите -- св. Филофее Лещинском (первом величайшем сибирском миссионере, одном из самых просвещённых людей своего времени). Крестный ход с 9 по 12 сентября собрал множество народа. Праведник упокоился в Николаевском Верхотурском монастыре, и с тех пор 12 (25) сентября отмечается как главный праздник в его честь.
   Кстати, с этим крестным ходом связано имя ещё одного местного святого, Космы Юродивого. По преданию, на всём протяжении крестного хода он полз за гробом св. Симеона на коленях. По другой версии, он с детства был "болен ногами" и шёл на костылях. А когда изнемогал, то просил св. Симеона сделать остановку, и в это время никто не мог сдвинуть раку с места. Такое удивительное общение двух святых осталось в памяти людской на века. Сейчас мощи местночтимого праведника блаженного Космы -- в соседнем Покровском женском монастыре Верхотурья.
   Итак, с 1704 г. Николаевский Верхотурский монастырь стал главным центром паломничества всего Урала и Западной Сибири. На XIX - начало ХХ века пришёлся особенный расцвет, когда были построены все его ныне стоящие корпуса и все 4 храма. Тогда же обитель пережила и духовный расцвет. Он связан с прибытием в конце XIX века валаамских монахов Иова, Арефы и Илии (ныне они прославлены в лике преподобных), с принятием общежительного устава по образцу Валаамского монастыря. Сейчас мощи преп. Илии находятся в Никольской церкви, преп. Арефы -- в Преображенской. В советское время великая обитель была традиционно обращена в детскую колонию и доведена до руин, но уже в 1990 г. возродилась. Храмовый комплекс воскрес целиком; а вот жилые и хозяйственные корпуса пока отреставрированы частично.
   Ансамбль обители, обнесённый, как кремль, зубчатыми стенами, смотрится пёстрым и живписно-многолавым, хотя семь из десяти глав приходятся на долю могучего Крестовоздвиженского собора 1913 года. Три других храма XIX века -- все однокупольные, -- обрамляют главный монастырский двор. Высокий Преображенский храм в стиле классицизма, с колокольней-свечой; крохотный Никольский, -- "у подножия" Крестовоздвиженского, -- и чудесно-резной, фигурно-кирпичный Симеоно-Аннинский над вратами. В одном монастыре церквей больше, чем уцелело во всём остальном городе!
   Итак, надвратная церковь посвящена святым Симеону и Анне -- свидетелям Сретения Господня. Название это довольно редкое. Но Симеон Богоприимец был небесным покровителем Симеона Верхотурского, и посвящение надвратного храма подчёркивает духовную преемственность.
   Это самый маленький и самый красивый храм огромного монастыря.
   Арочный портал оформлен многочисленными изящными катушками в лучших традициях XVII века(1). Чувствуешь, что входишь именно в древнюю обитель. "Бегунок" из фигурного кирпича вьётся змейками по фасадам, загибается кокошниками, давая место мозаичным иконам: Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя. Маленькая кирпичная церковка стоит, как резной деревянный киот -- настолько она миниатюрная, декоративная, радостно-расписная. Именно она своими иконами встречает и благословляет всех входящих в монастырь. И хотя рядом есть большие въездные ворота в стене, хочется вступить в святыню через эту малую тенистую арку, осенённую образами.
   Абсолютная архитектурная доминанта не только монастыря, но и всего Верхотурья -- Крестовоздвиженский собор, в котором и почивают мощи св. Симеона. Правда, он всё же не так грандиозен по размерам, как можно составить впечатление по путеводителям, написанным местными краеведами. Он, конечно, далеко не "третий по величине в России", как иногда утверждают (и даже, возможно, не десятый)(2), но какое это имеет значение, если он велик той святыней, для которой нет меры. Не огромный, а просто большой, просторный, светлый, он хранит мощи человека, отдавшегося Богу так беззаветно, что только и вспоминаются слова апостола Павла: "уже не я живу, но Христос во мне".
   Воздвижение Животворящего Креста Господня (14/27 сентября) -- ближайший двунадесятый праздник, почти совпадающий с днём прославления св. Симеона (12/25 сентября). Так что день памяти святого плавно перетекал в престольный праздник собора, сливаясь в трёхдневное торжество. Оно привлекало в монастырь тысячи богомольцев. Сам собор был рассчитан на 4000 человек.
   Возводил этот собор известный пермский архитектор Турчевич (помню, какое впечатление в своё время произвёл на меня изящный Иоанно-Предтеченский храм в Кунгуре его же работы!). За образец был взят знаменитый Князь-Владимирский собор в Киеве, заложенный ещё в 1862 г., к 1000-летию Русского государства, но достроенный лишь в 1896 г. Проект был творчески переработан Турчевичем. Здешний собор получился несколько других пропорций -- обширней, но пониже, чем в Киеве (там высота 49 м, а площадь -- 55 на 30 м); все угловатости сглажены, восьмигранные барабаны и купола стали круглыми, что выглядит куда гармоничней и больше соответствует византийскому зодчеству. Прибавилось число огромных окон: здесь их -- аж 137.
   То, что в Киеве строилось 34 года, в маленьком зауральском городке возвели за 10 лет. Как и планировалось, собор был освящён в 1913 г., к 300-летию династии Романовых.
   Близки к киевскому образцу (к творениям Васнецова, Врубеля и Нестерова) были и здешние росписи. К сожалению, сейчас они сохранились фрагментами лишь на алтарном своде -- а в большей части соборного интерьера полностью утрачены.
   Если храм обойти, то со стороны алтаря он напоминает уже не столько Киев, сколько Кунгур. Центральная апсида -- такая же могучая, такая же двухступенчатая полуротонда, как в упомянутом Иоанно-Предтеченском храме того же зодчего Турчевича.
   Длинный собор увенчан семью главами, что встречается нечасто. Серовато-светлые купола в форме пасхальных яиц празднично возносятся над монастырём. Будто это и вправду -- стол для благословенной трапезы. При том лишь один большой купол врезан в интерьер храма световым барабаном. Остальные -- пустые ротонды на колоннах, словно беседки, вознесённые на кровлю. Две из них служат колокольнями. Остальные просто придают храму ажурность и лёгкость. Да уж, чем-чем, а тяжеловесной громадой он точно не кажется! Весь арочно-невесомый, воздушный.
   А светло-золотистый цвет стен напоминает храмы Греции и Святой Земли. Брусчатка на площади перед собором тоже ассоциируется с обителями православного Востока.
   Кажется, изобилие позолоты в интерьере такого храма отвлекало бы от общения с великим по своей простоте святым. К счастью, здесь нет никаких украшений, кроме типичных для Урала фаянсовых иконостасов: всё бело, светло, замечательно по своей акустике... а сами размеры собора создают иллюзию, будто в нём почти никого нет. Даже несколько десятков человек в храме, рассчитанном на несколько тысяч, не смотрятся толпой. Здесь ты -- почти всегда наедине со святым Симеоном. Здесь можно побеседовать с ним в молитве ровно столько, сколько душа просит. Мир ждёт... столько, сколько надо. Туда, где царит Вечность, время не врывается.
   Именно этой Вечностью у раки святого запомнилось мне Верхотурье. Город, который умеет смиренно остаться по ту сторону порога...
   Когда-то над мощами стояла роскошная сень -- дар Николая II и его семьи великому чудотворцу. Незадолго до первой мировой войны, 25 мая 1914 г., последний государь пожертвовал медную сень весом 500 пудов и высотой почти 12 метров. Она походила на древнерусскую часовню: изящная беседка, после ряда кокошников переходящая в тончайший шатёр. Сень подобной формы вознеслась в те же годы над мощами преп. Серафима в Сарове.
   Вообще Царственные Страстотерпцы очень почитали праведного Симеона. Их убийцы, разбирая личные вещи расстрелянных, обнаружили сразу два образа Верхотурского Чудотворца.
  
   Когда мало что известно о земном пути великого святого, а описание посмертных чудес занимает почти всё его житие, народная фантазия сама старается компенсировать сокрытое Богом совсем уж экзотическими версиями. Кому-то хочется даже... совместить разных святых в одного!
   Однажды я с огромным удивлением узнал байку, что мой любимый святой царевич Димитрий Угличский -- это, оказывается, и есть Симеон Верхотурский. Писательница Ольга Иженякова привела её -- но, конечно, не от себя, а со ссылкой на местное народное мифотворчество. Царевич будто бы остался жив, но не искал власти, как исторические Самозванцы, а стал вольным странником Христа ради.
   Апокриф ни на чём не основан, но интересен для понимания смысла жизни теми людьми, в душах которых он сочинился. Зачем вообще живёт человек... если уж он живёт? Если его пока оставили на Земле, не взяли в детстве? Наверное, для взросления -- в смысле, возрастания не в годах, а в любви. Что же может оправдать продолжение жизни -- безотрадный сам по себе выход из безгрешного детского состояния? Уж конечно, не те "подвиги", которыми отличились всевозможные Лжедмитрии. Нужен подвиг настоящий -- подвиг всей жизни, которая дана человеку взаймы.
   В этом смысле, новый апокриф духовно сродни куда более древнему сказанию -- что младенец, на "главенство" которого указал апостолам Христос (поставил его в центре и обнял), стал великим святым Игнатием Богоносцем... Да, человек во всём ищёт смысл и продолжение.
   Так же, как про жизнь Симеона через полвека очень трудно было вспомнить что-либо, кроме того, что это был очень добрый человек, так и долгие века его "жизни после смерти" -- воплощённая доброта ко всем: "верным и неверным", как поётся в тропаре.
   Есть святые, субъективно воспринимаемые нами почему-то как очень "строгие". А Симеон в народе воспринимается ровно наоборот -- как безотказный: "Симеонушка". Одно слово!
   Как бы: сшей опять шубу и ничего с нас не возьми. Нас самих только потом в Царство Небесное возьми.
   Есть такие особо "народные" святые, которые своим присутствием влияют на повседневную жизнь даже очень далёких от Церкви людей! Именно повседневную: меняются ли их души от чудес, нам знать не дано, потому что чужое сердце -- тайна.
   Одна местная женщина, которую никак не назовёшь воцерковлённой, рассказала, как праведный Симеон помог ей... набрать грибов. Было это в его праздник, 25 сентября. Поехали с подругами по последней тёплой погоде в лес. Очень хотелось набрать грибов, но сколько ни ходила, за несколько часов покрыла лишь самое донышко ведёрка. И вот от обиды взмолилась совершенно по-детски, чуть не плача: "Ну, Симеонушка, ну, пожалуйста! ну, что я зря столько хожу! ну, помоги!" Тут же набрела на какой-то крохотный борок посреди поля: "вот как три таких фойе, наверное", -- показала рассказчица на примере гостиницы. А там огромных рыжиков -- "просто хоть косой коси"! Вся земля покрыта. Никогда в жизни не видела в одном месте столько грибов! Набрала, потом ещё вернулась - три с половиной ведра рыжиков за полчаса. "Спасибо тебе, Симеонушка!" "Вот недаром говорится: по вере вашей дано будет вам!" -- философски заключила рассказчица.
   Я думаю, главная цель всякого паломничества -- приобщиться хотя бы на уровне слепого, чувствующего солнечное тепло, к той любви, о которой свидетельствуют нам святые. Симеон -- один из самых светлых по своей внешней простоте угодников. У него просят, действительно, всё... и практически всё, что во благо, он исполняет. Слишком много об этом древних и новых свидетельств, чтобы считать их все простыми совпадениями. Но ведь главное-то его посмертное свидетельство (как раз этими чудесами!) -- сила любви. Главный дар -- его любовь к нам, которая не преходит и в вечной жизни.
   Значит, во всех святых местах нам стоит обивать порог, выпрашивая этого, этого и только этого дара. Все святые места -- пункты раздачи гуманитарной помощи от Царства Небесного под названием "любовь к Богу и ближнему". У кого её нет -- "просите и дастся вам". Это единственный путь к счастью в жизни -- полюбить. Умолить Бога о самой такой способности для себя.
   Ещё в житии Симеона особенно отрадно то, что Бог Сам его прославил, как только настало время. "Маленький человек" на земле стал великим в Царстве Небесном. И эту историю написал не какой-нибудь классик XIX века, а Тот, Кто "прежде всех век".
   И ещё удивительно: мирянин стал навеки небесным покровителем монастыря, образцом духовной жизни. В величании преподобных поётся: "Наставниче монахов и собеседник Ангелов". Симеон Верхотурский -- не преподобный, но эти слова абсолютно исполнились на нём.
   Есть и ещё одно -- самое великое -- дело, которое творят все праведники-чудотворцы. Когда ты убеждаешься на практике, что какой-то человек -- святой, само бытие Бога доказывается этим автоматически. Если ты искренне принял, что хоть кто-то -- святой... то жить, как жил прежде, уже не получится. По крайней мере, в согласии со своей совестью.
   Когда преп. Силуан Афонский услышал в юности рассказы очевидцев о посмертных чудесах Иоанна Затворника, то сделал один очень простой, но логически безупречный вывод: "Если он -- святой, значит, Бог с нами, и незачем мне по всей земле искать Его". Такова роль святых в духовной жизни. Они, если угодно -- зеркало Бога.
  
   Второй монастырь Верхотурья -- Покровский женский. Он был основан в ... и возрождён в 1992 г. Правда, сейчас в нём действует лишь один храм из трёх. Если смотреть из-за реки, ярче всего сияет на закате полуразорённая Старо-Покровская церковь середины XVIII века. Восьмигранная, как фонарик, она нежно светится в листве и золотой дорожкой отражается в Туре. Кое-как уцелели стены, но внутри пустота. И хотя сейчас монастырь возрождён, но действует в нём лишь Ново-Покровская церковь 1911 года -- Старая до сих пор остаётся в развалинах, напоминая о том, как много Верхотурье потеряло в советское время. В том же монастыре была вовсе снесена замечательная барочная церковь Иоанна Предтечи с великолепной колокольней. Близ кремля прячутся во дворах ужасающие руины Воскресенского храма. В советское время не только на весь город, но и на всю округу (в радиусе около 100 километров) действовала лишь крохотная Успенская кладбищенская церковь 1815 года.
   Сейчас Покровская обитель окружена деревенскими домишками и буквально утонула в зелени палисадников. Она являет разительный контраст с огромным мужским монастырём. Здесь -- укромная и малопосещаемая часть города, хотя до кремля -- полкилометра. Сельский покой, тишина, свежее дыхание реки, текущей прямо вдоль забора. Место, в котором обязательно стоит побывать.
   Монастырь по внешнему виду очень напоминает уютный деревенский приход. Светлый, маленький храм и дворик при нём -- всё, что осталось сейчас от обители, насчитывавшей когда-то три церкви с относительно обширной территорией. В советское время в уцелевшей Ново-Покровской церкви была баня. На остальной территории -- детский дом.
   Святыни Покровского монастыря -- мощи св. блаженного Космы (участника крестного хода с гробом св. Симеона) и чудотворная икона Божией Матери "Умиление" -- список с Дивеевской. В начале ХХ века матушка Ангелина из Верхотурья специально отправилась в Дивеево написать копию любимой иконы Серафима Саровского. К тому времени в России уже распространилось и прославилось своей неповторимой "школой" женское иконописание. Иконы этой "школы" -- поразительно живые. При взгляде издали на верхотурский список "Умиления" кажется, что глаза у молящейся Божьей Матери закрыты. Когда же прикладываешься к иконе, видишь, что они полуоткрыты. На многих паломников уже одно это производит неизгладимое впечатление. Многие иконы начиная с XVIII века писались "с секретом" -- так, что в засисимости от точки обзора и освещения лик чуть меняется. Мне сразу вспомнилась трёхвековая Черниговская икона в кремлёвском соборе Углича: с одной стороны Божия Матерь печальна и строга, с другой -- светлая полуулыбка озаряет и утешает молящегося.
   Здешний образ увешан крестиками -- дарами людей за полученную помощь.
  
   Вся духовная история Урала -- это история очень поздно созревшего, но изумительного плода. Лишь через 16 веков после Рождества Христова явился здесь первый великий подвижник... если угодно, новый Симеон Богоприимец (в смысле, принявший Бога всей жизнью, без остатка, без компромиссов).
   Через 19 веков после Рождества прославили эту землю мученичеством святые Царственные Страстотерпцы...
   И вот эта молодая епархия, которая образовалась в 1885 г., которой при Симеоне не было и в помине, стала сейчас одной из самых могучих в России (более 500 приходов и 16 монастырей на 2011 год, колыбель "Всероссийского родительского собрания", телеканала "Союз"...) Здесь любят говорить о своём регионе как новом духовном центре России. Если внести для смирения поправку: "одном из", то с этим просто невозможно не согласиться.
  
  
   (1). Церковь считается возведённой в 1856 г. Но я предполагаю, что это лишь дата её капитальной перестройки -- с сохранением или копированием, как минимум, отделных деталей старого убранства. В архитектуре середины XIX века нигде ничего подобного не наблюдается! Слишком уж явный "почерк" соликамских мастеров рубежа XVII-XVIII вв. заставляет усомниться в официальной датировке этого загадочного храма.
   (2). Размеры его: 66 м -- длина, 53 -- наибольшая ширина (средняя -- около 40 м), 43 м высота. Так что верхотурский собор уступает далеко не только Храму Христа Спасителя в Москве и петербургскому Исаакию. Для сравнения: построенный к тому же юбилейному 1913 году Никольский Морской собор в Кронштадте имеет 83 м длины, 64 м ширины и более 70 м высоты. Александро-Невский собор в Нижнем Новгороде также значительно больше верхотурского. Так что по принципу смирения лучше никогда и ни про что не говорить "самый-самый" или даже "самый после..."
  
  
  
   Сольвычегодск
  
   Есть изумительный микроскопический городок в такой глуши, что даже попасть в него можно только на пароме, как в старину. 3-х или 4-тысячный Сольвычегодск на юге Архангельской области находится хоть и не на острове, как Свияжск, но автодорожная ветка из Котласа обрывается напротив него, на другом берегу Вычегды. Причём, последний её участок незаасфальтирован: "грунтовка" такая, будто ведёт она не в город, а в самую захолустную из деревень. Помню, какой-то мелкий зверёк -- кажется, горностай, или хорёк, - перебежал дорогу перед самым автобусом. Да, есть в России такие уголки! То ли романтика, то ли нищета; то ли "экологическая чистота", то ли разруха... Вернее -- всё вместе.
   Автобус остановился перед самым паромом. Открылась широчайшая панорама. Раздвинулся занавес сосен, и будто ожила, налилась красками и стала трёхмерной старинная открытка! Заповедный, патриархальный городок за широкой, могучей, лесной рекой... и всё-то городское, что есть в его облике -- это силуэт высокого белоснежного собора на берегу. Вокруг деревянные домишки.
   Есть что-то символичное в паромной переправе: будто переезжаешь в другой мир. Паром здесь -- машина времени.
   Это по нашим меркам Сольвычегодск -- почти посёлок. По средневековым же, именно так и должен выглядеть город! Много-много одноэтажных домиков, а над ними -- собор, как Царь. И стоит он тут -- четыре с половиной века, с 1560 года. Это самый древний сохранившийся храм во всём бассейне Северной Двины!
   Он -- ровесник и "тёзка" казанского Благовещенского собора. Кажется, на тот момент только в новопокорённой Казани да в далёком Сольвычегодске главные храмы были посвящены Благовещению Пресвятой Богородицы. В других городах и крупных монастырях преобладали Успенские, Троицкие, иногда Софийские соборы. Даже странно: Благовещение -- один из величайших и самых любимых в народе праздников, а вот главные храмы ему прежде почти никогда не посвящались. Почему такие разные люди, как свт. Гурий в Казани и Аника Строганов в своей вотчине решили поставить храмы с относительно редким тогда названием -- остаётся исторической и духовной загадкой.
   Вспоминаю, как накануне одна женщина делилась со мной впечатлениями: "Я была в Иерусалиме, но почему-то, когда первый раз вошла в Благовещенский собор Сольвычегодска, сказала себе: вот ЭТО -- ИЕРУСАЛИМ! Вот это -- Святая Земля!.. Больше я нигде такого не чувствовала".
   О таких святых местах и услышать-то -- уже благодать, вне зависимости от таланта рассказчика. А каково же там побывать!
   Паром двигался медленно, и "Святая Земля" приближалась плавно, неторопливо. Всё -- сине-хрустальное, прозрачное, светлое-светлое, и отражение собора -- как парус. Вот уж поистине "белеет парус одинокий"! Уголок Божьего Царства всегда одинок в нашем мире. Но от него всё вокруг исполнено светом и нежностью. Живая икона Преображения -- с белоснежным фаворским светом Христовых одежд в центре. Стой и молись про себя -- Он видит и слышит. "Хорошо нам здесь быть, Господи".
   Здесь будто даже и не ты, а Кто-то за тебя молится. За тебя и за всех.
   И впрямь, чем не Святая Земля!
   Собор -- возле самой пристани. Это очень редкий тип башнеобразного храма, большего в ширину и высоту, чем в длину. Из-за узкого бокового фасада, обращённого к реке, он смотрится особенно высоким и тонким. На южном, "водном" фасаде видны только две закомары. А над западным и восточным -- по три.
   Настоящая прямоугольная башня, белым обелиском возносящаяся в небо. Над плоской, будто раскатанной равниной, над широкой рекой -- контраст потрясающий! На это, видимо, и было рассчитано всё зодчество храма. Аника Строганов на века обозначил доминанту не только города, но и всех окрестностей.
   Простые орнаменты из бегунков и поребриков, характерные для русского Севера, украшали верх фасадов: новгородская традиция преломилась в белозерско-вологодском краю в сторону расширения этих поясов (мне вспомнились "просфорные" узоры Кирилло-Белозерского монастыря). Всё это видно лишь вблизи: издали храм кажется вовсе не таким уж и древним. Позднейшие восьмигранные купола вместо прежних "шеломов" и особенно, колокольня со шпилем начала XIX века изменили его ансамбль -- зрительно заметно омолодили.
   Но как только я вступил в портал, так замер.
   Да, во многих красивейших и древнейших храмах России побывал -- но едва-едва найдётся несколько интерьеров, сопоставимых по силе впечатления: какого-то прямого воздействия на душу через исключительную благодать. Она здесь разлита повсюду. В её невидимый столп вступаешь, когда на двух каменных столпах возносятся прямо над тобой необъятно высокие своды, давая место колонне воздушной, что идёт из-под самого купола. Она зримо окружает тебя целым миром четырёхвековых фресок -- как всегда, таинственных, как всегда, родных душе.
   Собор уникален этими фресками 1600 года -- редчайшим ансамблем стенной живописи эпохи Бориса Годунова! Выполнили их московские мастера Фёдор Савин и Стефан Арефьев "со товарищи". К сожалению, фрески местами искажены позднейшими "поновлениями", но всё же остались участки отреставрированного древнего письма. Да и сюжетный строй живописи не изменился. Очень подробно выписан "Страшный суд" -- сцены, действительно, жутковатые в своём натурализме. Различным адским мукам для разных типов грешников отведены особые ячейки, напоминающие пчелиные соты. Роятся падающие вниз головой бесы в нише крайнего северо-западного окна: это тоже уже классика древнерусской живописи -- символическая роль окна как источника Света, от которого разбегается и падает всякая нечисть. И общее настроение, выраженное во всём ансамбле стенописи -- конечно, свет! Даже отдельные мрачные "кадры" своим контрастом лишь подчёркивают его.
   Поразительны умиротворённые лики праведных в раю, окаймлённых красными, как розы, кольцами облаков. Что-то пасхальное в этих малиновых завитках неба!
   Всероссийскую славу у искусствоведов получил иконостас XVI века с иконами работы лучших мастеров Оружейной палаты -- Прокопия Чирина, Истомы Савина и Назария Истомина. Особое ощущение устремлённости всего интерьера вверх подчёркивается очень высокими и узкими (почти готической формы!) образами верхних ярусов. А внизу необыкновенное впечатление оставляют изумительные Царские врата.
   Когда видишь такую ошеломляющую узорную красоту, поначалу даже не понимаешь, из чего и как она сделана!.. Оказывается, этот тончайший, как бы "морозный" орнамент створок -- прорезный рисунок по олову, а под него подложена слюда, сквозь которую просвечивают цветные краски нижнего слоя.
   Много и другого удивительного, непривычного, давно вышедшего из обихода можно увидеть в этом заповедном храме! Например, гигантские лампады -- "светилы", -- поразительные по красоте и массивности: медно-золочёные шишки, грозди из слитных узорных шаров висят перед образами. Или створы на иконе Богородицы -- её можно закрывать и открывать, словно это окно. Стало быть, иконостас -- дом Божий? Как положено во всяком доме -- с наличниками и калитками.
   При соборе -- несколько приделов и большой подклет. Сейчас всё это занимает образованный ещё в 1919 г. историко-художественный музей. Когда видишь снаружи будто бы небольшой по площади храм, ни за что не подумаешь, что он вмещает уникальную даже в масштабах России сокровищницу. Здесь расположен один из, пожалуй, нескольких богатейших музеев древнерусского искусства. "Строгановская школа" иконописи и лицевого шитья XVI-XVII веков -- одна из самых знаменитых в отечественной культуре. И, конечно, здесь, в древнейшей "вотчине" Строгановых, подобралась уникальная коллекция. Так в самой глухой провинции можно порой увидеть то, чему позавидовала бы и столица. Всем, кто любит древнерусскую культуру, обязательно надо хотя бы раз в жизни заехать в Сольвычегодск! Огромные иконы "в рост", а рядом -- изумительные пелены (в сущности, те же иконы, только вышитые!): Константина, Михаила и Феодора Муромских; Петра и Февронии; царевича Димитрия Угличского -- едва ли не лучшее его изображение, какое я вообще когда-либо встречал! Есть и отдельная пелена "Убиение царевича Димитрия": подлетевший Ангел забирает крохотную душу ребёнка, а убийца с ножом изображён усатым молодцем, очень похожим на венгра или поляка (видимо, живая память о Смутном времени внесла коррективы в традиционное житие!)
   Сейчас кажется географическим парадоксом, что шедевры, которыми могла бы гордиться Москва, заброшены в такую глушь. Но конфигурация торговых путей и основных промышленных районов меняется за века до неузнаваемости. Сольвычегодск когда-то был центром русской колонизации огромного региона.
   Вот что писал замечательный историк и искусствовед С. С. Подъяпольский: "В начале XVI века на местной арене появляется новое лицо, которому суждено было стать основателем единственного в своем роде торгово-промышленного дома, подчинившего своему влиянию хозяйственную жизнь всей северо-восточной окраины Русского государства.
   В 1515 году недалеко от двух небольших городков -- Чернигова и Выбора, на впадающей в Вычегду речке Усолке, у озера Солонихи, ставит первую соляную варницу молодой, мало кому известный промышленник Аника Строганов. А в 1570 году, когда умирает монах Иосиф, в миру Иоанникий Федорович Строганов, при впадении Усолки в Вычегду уже стоит богатый город Сольвычегодск, грозный конкурент торгового Устюга, один из крупнейших центров русского севера. Сыновья Аники -- Яков, Григорий и Семен -- полновластные владельцы не только Сольвычегодска, но и огромной территории, простирающейся по бескрайним просторам Вычегды, Камы и Чусовой. Нет счета их солеварням, пахотным землям, ремесленным мастерским. Они вершат суд от имени московского царя, им доверяется наблюдение за предпринимательской деятельностью "англинских немцев", закупка иноземных товаров и пушнины для царских нужд. Они строят корабли, посылают их в Антверпен, принимают на работу европейских мастеров и моряков. Они на свой страх и риск снаряжают отряд бежавших с Волги казаков и посылают его во главе с атаманом Ермаком Тимофеевичем за Урал покорять Сибирское ханство.
   Что ж, Аника мог быть доволен плодами своих трудов. Бешеная энергия, трезвый расчет, железная хватка сделали свое. Такая головокружительная карьера в феодальной России XVI века кажется почти невероятной. Нельзя, конечно, забывать об исключительно благоприятных условиях, в которых развивалась деятельность Строгановых, о безжалостной эксплуатации ими местного "инородческого" населения. Но все это нисколько не отнимает у Аники Строганова его исключительной незаурядности. Суровый, скупой делец, до старости носивший кафтаны, доставшиеся от отца и деда, и тративший целые состояния на строительство обставленных с царственной роскошью храмов; хитрый политик, умеющий ладить и с пермским владыкой, и с самим Грозным царем; страстный собиратель книг, оставивший после себя огромную библиотеку; основатель целого ряда художественных промыслов, сделавших на какое-то время Сольвычегодск одним из главных центров русского искусства, -- все эти качества сочетались в нем, и они стали своего рода семейной традицией рода Строгановых, давшего России целую плеяду промышленников, политиков и меценатов".
  
   И вот этот величайший предприниматель, создав свою "империю", оставляет её детям и так просто, естественно, будто иначе и быть не может, принимает постриг в основанном им же Пыскорском монастыре на Каме. Поистине широк русский человек, как сказал Достоевский!
   Шли века, и собор, отражающий историю "строгановской империи", менялся. Изначально при нём стояли деревянные хоромы Строгановых -- как минимум, до конца XVIII века. Они изображены даже на рисунке 1793 года. То есть, возведя великолепный собор в камне, сами "правители соляной империи" жили в красивом, но всё же деревянном тереме. Жаль, что этот уникальный памятник до наших дней не сохранился!
   Не сохранился и беспримерный пятишатровый южный придел собора -- видимо, XVII века. Облик его хорошо известен по тому же рисунку 1793 года. Вообще от русского зодчества XVI-XVII веков, к сожалению, не дошло до нас ни одного пятишатрового храма!
   Самое молодое, что сейчас есть в соборном ансамбле -- колокольня XIX века. Благодаря шпилю, она в полтора раза выше самого храма. И хотя после увиденных в соборе древностей она как-то уж очень выбивается из общей картины, зато готовит приезжему свой подарок -- возможность подняться на смотровую площадку и окинуть взглядом сразу весь Сольвычегодск.
   Всего несколько месяцев назад я был в Мышкине... и сейчас поразился, насколько с высоты колокольни чуть ли не один к одному похожи эти, казалось бы, совсем разные города! Мышкин -- стремительно развивающийся (с нуля! из такого же захолустья) туристический центр на Волге, а здесь -- глушь и прозябание на давно уже не судоходной Вычегде. Здесь больше древностей, там больше заботы. Но в остальном... и вид улочек, и сама топография схожи. И там, и тут к югу от соборной колокольни привольно искрится изогнутая саблей река. Они -- почти одной ширины: Волга в верховьях и Вычегда в низовьях. Только кажется, что в здешнем пейзаже кто-то нарочно замазал все теплоходы. И там, и тут на противоположном берегу густо раскинулись леса. Чувствуется: город -- островок, а лес -- море. И там, и тут не увидишь современной высотной застройки: кто-то остановил время на отметке "XIX век". Очень много зелени палисадников, в которых тонет весь город.
   Особенность уже чисто сольвычегодская: к северу от колокольни видно вдали, как чуть раздвинуло дома и палисадники маленькое Солёное озеро. Отсюда оно кажется идеально круглым, как иллюминатор. Или это глаз, который, не моргая, смотрит в небо с лика земли. Рядом с озерцом вздымаются над низенькой застройкой пять зелёных куполов Введенского собора. Это второй великий храм Сольвычегодска -- тоже строгановский, только уже XVII века. Туда-то я и отправился, как только спустился с колокольни.
   Не доходя до второго собора, вдруг с удивлением и любопытством замираешь, увидев на берегу озера могучую деревянную башню, похожую на крепостную. Но она не крепостная, а рассолоподъёмная. С таких башен начинался в старину весь процесс производства выварочной соли. Солёные подземные воды, как в гигантской колонке, поднимались сначала на верхний ярус, потом самотёком по желобам поступали в "ларь". А уже из этого искусственного источника их брали в варницы, где примерно за сутки кипения образовывались кристаллы соли -- очередная партия. Говорят, в современной России всю цепочку этого производства можно увидеть только в уникальном музее в Соликамске. Здесь варница не сохранилась -- стоит лишь величественная башня и журчит искусственный солёный источник.
   Само озерцо было похоже на типичный деревенский прудик-лужицу. Только трава по его берегам росла большими странными кочками -- может, из-за того, что земля была слишком влажная и солёная. Ведь это то самое Солёное озеро, которое и привлекло в своё время Строгановых, и от которого, как говорят, произошло первое название города: "Соль на Вычегде".
   К востоку от озера высится багряный, узорный, праздничного типа Введенский собор (1693 г.) -- когда-то монастырский, сейчас приходской. Этот роскошный храм являет разительный контраст с лаконичным и аскетичным Благовещенским. Если тот -- шедевр древнерусского зодчества, то этот -- раннего барокко. Они обозначили собой две эпохи: Ивана Грозного и Петра I. "Между ними" уместился весь полуторавековой период небывалого расцвета Сольвычегодска! В XVIII в. производство соли здесь стало нерентабельным, и процветанию бывшей "строгановской столицы" пришёл конец. Введенский собор в историческом и архитектурном смысле -- это, если угодно, памятник блистательного заката. Роскошь вечерней зари, отражённой в краске стен. Разумеется, это только исторический закат: в духовном смысле никакого вечера у Церкви не бывает -- во всяком соборе сияет "свет невечерний". И слава Богу, в отличие от Благовещенского, здешний храм -- действующий.
   Как и другие памятники раннего русского баррокко, Введенский собор построен из красного кирпича, а все его резные узоры -- изящные белокаменные вставки. Снежное кружево на красноватом фоне смотрится очень парадно. Лучшим произведением "строгановского барокко" по праву признаётся Рождественская церковь в Нижнем Новгороде (1717 г.) -- она появилась значительно позже здешнего собора, когда данный стиль был уже отточен до полного совершенства. Сольвычегодский собор имеет куда более грузную форму -- да он и по размерам значительно превосходит нижегородскую церковь (а также все прочие строгановские постройки, сохранившиеся, например, в Устюжне и Усолье-на-Каме). 40 м -- его высота, почти 30 м -- ширина с галереями, и 47 м -- длина всего комплекса по центральной оси от крыльца до алтаря. Отдельно стоявшая ступенчатая колокольня в том же "строгановском" стиле, к сожалению, не сохранилась. Разрушены были в советское время и прочие строения когда-то многолюдного и богатого Введенского мужского монастыря.
   Если Благовещенский собор возвёл на свои средства Аника Строганов, ярчайший деятель эпохи Грозного царя, то Введенский -- его дальний потомок Григорий Дмитриевич, сподвижник молодого Петра I. В годы петровских войн и преобразований он на свои средства построил и оснастил два фрегата в Воронеже и два -- в Архангельске. По своим симпатиям и интересам считался одним из первых "западников", горячим поклонником европейской культуры (что сказалось и на облике собора). В Сольвычегодске он бывал лишь наездами: постоянно жил сначала в Нижнем Новгороде, потом в Москве. И всё же дань почтения своему родовому гнезду отдал: собор по роскоши превзошёл всё, что когда-либо строилось не только в Сольвычегодске, а пожалуй, на всём русском Севере!
   Наличники и порталы буквально пенились белыми узорами. Завивались прихотливые лозы, слоились, змеились, сцеплялись друг с другом, будто траектории какого-то застывшего движения.
   Вообще, рубеж XVII - XVIII веков -- любопытнейшая эпоха в развитии церковного декора. Фасады храмов по приёмам резьбы стали напоминать многоярусные иконостасы -- так что внешний и внутренний вид церквей дополняли друг друга, сливаясь в симфонию. Что каменная, что деревянная резьба. Что пышно воскипающие узорами рамки икон, что наличники окон -- в несколько ярусов по высокому фасаду.
   Кстати, и иконостас здесь восхищает не меньше, чем наружное убранство! Он один из самых больших и роскошных на всём русском Севере. Знаменитые иконостасы Гледенского и Михаило-Архангельского монастырей соседнего Великого Устюга имеют ничуть не менее изысканную резьбу, зато заметно уступают ему по размерам. Да и по времени это одна из "первых ласточек" барокко в России. Семиярусный шедевр выполнила бригада резчиков во главе с московским мастером Григорием Ивановым. Иконы написал в 1693 г. дворовый человек Строгановых Степан Нарыков, которого незадолго до этого специально посылали за границу учиться живописи.
   Но не только архитектурой и живописью славен этот собор. У его стен, с северо-западной стороны -- шесть крестов. Один -- памяти св. мученика Леонида (Молчанова), последнего настоятеля монастыря, убитого в 1918 г. Пять других -- условные могилы местночтимых святых юродивых: Фомы, Иродиона, Михаила, Иоанна и Василия. Все они подвизались при монастыре в XVII веке. Общая память их -- 3/16 июля.
   Таким образом, пять блаженных и один мученик освятили своей жизнью и смертью это уникальное место -- к сожалению, пока малоизвестное в масштабах России.
  
   На обратном пути, когда осталось всего полчаса до парома, я не удержался и напоследок зашёл ещё раз в древнейший Благовещенский собор -- попрощаться. Храм высок, как столп. Пока ты в нём -- высок и ты. Просто Бог здесь взял тебя за плечи, как отец ребёнка и ласково приподнял. Тебе уже никогда в жизни не забыть этой ласки... и чем мрачней разлука, тем ярче воспоминание. Но это воспоминание, верится -- не только о прошлом. Оно -- и о будущем... а точнее, о вечном.
   Я понял, почему я так много езжу. Я пытаюсь найти себя в этих храмах... собрать по кусочкам: восстановить то единство, без которого меня нет. Но оно же было! Я же помню его! Помню -- но потерял. Как страшно, потеряв Отца, потерять себя... Да, я-то Отца забыл, но Он-то меня -- нет. В этом -- вся надежда.
   Возьми с собой, прими меня как сына...
   Не покидай!.. Иначе всё продрогнет.
   (В. Мустафин)
   Вдруг в определённый момент как-то по-особому ощущаешь свою земную смертность, и от этого становится... хорошо. "Вот, я стою в этом соборе второй и, скорее всего, последний раз в жизни. Моя здешняя жизнь когда-то кончится так же, как этот заезд -- зачем-то? -- в далёкий, северный Сольвычегодск. Минуты или годы отделяют от обратного парома -- не имеет никакого значения. Главное, Ты ждёшь, Господи, и я жду... и скучаю".
  
  
  
   Муром
  
   Много раз ночью, проезжая на поезде "Москва - Казань", я различал в полусне крошечный вокзал этого городка. Сам Муром оставался при этом невидимкой. Давно я мечтал в нём побывать, да всё как-то откладывалось. Из древнейших, "былинных" городов Руси он - самый близкий к Казани. А возраст его таков, что даже Суздаль, Ярославль, Переславль, не говоря уж о Москве - "молоденькие" по сравнению с ним. В летописях он впервые упоминается под 862 годом. В России всего 4 таких же древних города: Новгород, Смоленск, Ростов и Белозерск.
   Относится Муром к Владимирской области - при этом старше самого Владимира на 2 с половиной века.
   Как-то так случилось, что сейчас Муром полузабыт, и многие даже весьма смутно представляют себе, где он находится.
   Находится он на Оке, там где она, устремляясь к Волге уже совсем близко к своему устью, течёт не с запада на восток, как прежде, а с юга на север.
   "Поясом Богоматери" когда-то называли на Руси Оку.
   "Пояс" защищал от половцев, от булгар, потом - от Орды, потом - от Казанского ханства. На опасном рубеже находился Муром. В одном только XIII веке монголо-татары разоряли его несколько раз. После нападения 1293 года Муром вообще исчез как город и возрождён был лишь через несколько десятков лет... И только в XVI - XVII веках оброс теми каменными храмами, которые действуют и поныне. Они-то и зовут к себе... и однажды я принял их зов.
   Я поехал в Муром к Сретению Господню 2007 года. Зима тогда как раз только-только установилась в феврале.
   Поезд мчался сквозь млечную вьюгу и было в этом что-то особенное... что бывает лишь в определённые краткие моменты жизни... когда мчится всё, наперегонки.
   И мира не видать за вьюгой и скоростью. И вспоминалась всю дорогу песня Шевчука: "За окном стеной метель: жизнь по горло занесло!" - и сама пелась в уме, перекрывая шум поезда... и мысли, и мечты бежали куда-то вперёд. Перед суетой, обгоняя её - впервые за несколько месяцев... и что-то неизъяснимое вставало впереди: сретение чего-то... Весны? Надежды?.. Слова ничего не выражают. Только голос метели, погребающей снегом что-то старое, несущей в вихрях что-то Новое, ещё не определённое... - только её бессловесная речь что-то старалась передать.
   Я проснулся в гостинице праздничным сретенским утром. И решил поехать на службу в Троицкий монастырь - к самой знаменитой муромской святыне, мощам Петра и Февронии. Но когда расспрашивал на остановке, как доехать, бабушки расслышали слово "монастырь", но не поняли, о каком речь (в маленьком Муроме - четыре действующих обители!). Они подсказали дорогу к монастырю... только, как я позже узнал - к Спасо-Преображенскому. Что ж, видно, такова была воля Божья, чтоб знакомство с муромскими святынями началось именно с него.
   Погода стояла тёплая и вьюжная. В тот день действительно встретились зима и весна: метель и капель играли свою увертюру одновременно, вовсю лепил хлопьями снег - и тут же таял. Крыши, стены, купола, деревья были - словно сметаной обмазаны. Город накрылся туманным киселём, состоящим из пикирующих белых мух... маленьких камикадзе, устремляющихся тебе в лицо и тут же, при таране, превращающихся в капли.
   Казалось бы, не самая подходящая погода для первого знакомства с городом, но что-то в ней такое... парадоксально уютное, будто бы покров этот что-то многозначительно обещает, в чём-то светлом и добром даёт несомненные заверения. И я иду и этим заверениям верю.
   Сретение - оно и есть Сретение.
   Посреди белой вьюги, посреди выцветшего мира Спасский монастырь стоял празднично-многоцветный, словно его одного не коснулась вся эта зимняя кутерьма. Одна его башенка-часовня - светло-зелёная, другая - ярко-вишнёвая, но издали выглядит почти как розовая. Меж ними - белая надвратная церковь с огромной иконой Преображения на стене и красно-сине-зелёным фонарём вместо лампадки, мерцающим как светлячок. Очень приветлио манит и греет душу этот фонарик. Искра вечного небесного Лета.
   Прохожу, поклонившись ей, к причудливым решётчатым воротам. Сквозь чёрный узор витых металлических стеблей проглядывает сказочная панорама, словно нарисованная на бело-метельном холсте. Купола, шатры и разноцветные корпуса, похожие на теремки. Все луковки с наветренной стороны облеплены снегом, как творогом.
   Я вошёл через боковой вход.
   С карнизов и крыш то и дело с шумом срывались маленькие лавины, исправно добавляя свою тяжесть в осевшие от сырости сугробы. Из сугробов росло всё - башни, дома, собор... Наполовину спряталась за снежным валом часовня Георгия Победоносца справа от входа.
   Высокая шатровая колокольня спрятаться не могла - размеры не те. Но в метельной мути она казалась каким-то видением: наслоением мира и века иного на нашу реальность. Словно что-то сместилось, и от этого проявился её силуэт - серо-белый и невесомый. Главный колокол смотрел сверху из проёма, и белые пунктирные линии стремительно прочерчивали воздух под его чернеющим ртом. Казалось, он что-то сейчас скажет.
   Справа от колокольни - белый, о пяти чёрных шлемах, Спасо-Преображенский собор. Чёрные купола - редкость, но среди метели они выглядят как-то особенно красиво. Глядя на идеально отреставрированный храм, как-то даже не сразу осознаёшь, что он - старейший в Муроме и относится к эпохе Ивана Грозного.
   Вообще, видя аккуратно отремонтированную тихую обитель с изысканными фонарями и решётками, трудно сразу ощутить, в каком древнем месте находишься. Монастырю - 910 лет: он известен с 1096 года! Во всей России с ним может поспорить по древности разве что Валаам... точная дата основания которого, правда, неизвестна. Ну, суздальский Васильевский монастырь, ростовский Авраамиев и ещё 2-3 обители... Киево-Печерская лавра старше муромского монастыря всего на 40 с лишним лет. Если же считать время, когда тут возник самый первый храм - не монастырский, а дворцовый, - то получается, что место освящено тысячу лет назад. В 1015 году св. князь Глеб построил здесь, тогда ещё за городом, свою резиденцию и первую на муромской земле церковь (сам же град Муром ещё почти век оставался сплошь языческим).
   Да, место намоленное...
   Кто не слышал о мучениках Борисе и Глебе!
   Первый известный нам муромский князь - именно св. Глеб. Первый муромский князь - первый канонизированный русский святой. Мощи Бориса и Глеба несколько веков почивали в Вышгороде под Киевом и были одной из величайших святынь всея Руси. Они навсегда утеряны после разорения Вышгорода монголо-татарами.
   Да, мощей князя Глеба нет, зато есть на Земле город князя Глеба - Муром. Город князя Бориса - Ростов.
   Напоминание ещё об одном святом тех древнейших времён можно увидеть внутри Спасо-Преображенского собора.
   Я отстоял в нём праздничную литургию. Когда служба кончилась, прошёл вперёд и с удивлением увидел гробницу с деревянным скульптурным изображением могучего усопшего воина, лежащего с мечом в руках. Илья Муромец! Конечно, гробница была символической: сами мощи его - в Киево-Печерской лавре. По мощам воссоздали облик чернеца-богатыря на момент кончины - среднего роста (метр семьдесят шесть), но кряжистый и широкоплечий. Уроженец земли Муромской, ушедший на службу княжескую в Киев, после - оставивший её и постригшийся в схиму, погибший при нападении на лавру разбойников (на мощах его отчётливо видны раны, от которых он, очевидно, и скончался). Было всё это в XI веке. Позже бесчисленные народные песни и сказания о чудесной силе и подвигах превратили его в былинного героя. И, пожалуй, мало кому в наше время приходит в голову, что у легендарного Ильи был реальный прототип. Причём, ещё издревле прославленный в лике святых - преподобный Киево-Печерский, в Ближних пещерах почивающий. Мощи его нетленны: будто совсем недавно умер. Память св. Илии приходится на 1 января, по новому стилю, так что именно этот полузабытый святой открывает для нас гражданский Новый год... Впрочем, здесь-то, на родине, Илью никогда и не забывали. Потому-то и почивает в символической гробнице частичка его мощей.
  
   Только выйдя из обители и спустившись к Оке, видишь, как велика гора, на которой воздвигся монастырь - как высоко он забрался! Козырёк стены тянется над заснеженным склоном, почти сливаясь с ним по цвету. Высокая лестница поднимается от окской набережной и упирается в ещё одну монастырскую надвратную церковь: её не видно было за метелью с той стороны. Летом здесь, наверное, очень живописные места - да и сейчас они хороши.
   Дальний берег Оки проступает призрачной полосой, временами полоса вообще исчезает в мокрой вьюге - словно метёт не снегом, а каким-то растворителем, стирающим с холста весь нарисованный на нём мир.
   Стоит град-богатырь много веков, и метели его никуда не унесли. Снежная лепнина муромских церквей - словно памятник этим тысячелетним метелям.
   Здесь всё, что видишь, пропорционально размерам города. Муром как-то соответствует себе, хранит себе верность. Здесь нет ни высокой колокольни, как в Шуе или Кинешме, ни огромного собора столичного облика, как в Арзамасе, Рыбинске или нашей Елабуге.
   Его храмы не велики и не малы - они созданы не поражать, а давать мир душе. Его колокольни - ровно такие, чтоб только чуть-чуть возвышаться над небольшими домами.
   Склон над рекой тоже - не необъятный, но... хороший склон! Интересно, что Ока тут демонстративно нарушает правило "высокого правого и низкого левого берега": Муром стоит на возвышенном левом берегу и с его козырька привычно, много веков, озирает низменные луга и перелески бескрайнего правобережья. Будто Ока - "Пояс Богородицы", - специально так проложена для обороны Руси с востока и юга.
   Приокские склоны напомнили мне детство - любимые обрывы над Казанкой. Особенно - деревянные лесенки и малые тропинки: змейки.
   На секунду и в самом облике набережной почудился забытый уголок Казани.
   В гигантской полынье-фарватере маневрировал корабль, его осыпал и осыпал мокрый снег. Зачем маневрировал? Куда прокладывал дорогу из тупика - среди льда и тумана? Таинственная жизнь зимней реки, почему-то именно в этом крошечном отрезке, под Спасским монастырём, не пожелавшей уснуть.
   Разносились и тонули в тумане гудки - как из другого мира, - доносились обрывки радиопереговоров. Полынья темнела - коричневая-лаковая, как старый паркет, а под этим обманным "паркетом" таилась, наверное, немалая глубина... Почему-то казалось, что оттуда сейчас вдруг вынырнет какая-нибудь подводная лодка... вспомнилась одна из любимых книг моего детства, забытая на много лет, утонувшая в полынье памяти - "Тайна двух океанов". Метель и её воскресила.
   Всё - мёрзлое и всё - мокрое. Вода и Зима воюют друг с другом, пока что Зима побеждает, но уже скоро (к исходу Поста), победит Вода, и река встретит Пасху... Вместе с Муромом, вместе со всей вселенной. А пока...
   ...у вмёрзшей в лёд ладьи
   ждёт озябшая душа(1).
   Ну, не очень-то, конечно, душа озябла. Здесь, в древнем Муроме, ей тепло. Хорошо, что он есть.
   Хорошо, что Он есть!
  
   Возникла будто из ниоткуда, из самой метели, округлая церковь без купола - того же цвета, что и снег. Она стояла на уступе молочного склона, над снежной равниной Оки, как крепостная башня - в тумане можно было вообразить, что где-то за ней прячется муромский кремль. Он не сохранился - но как будто бы сохранился. Метель ведь творит чудеса!
   Опушённая снегом, церковь-башенка напоминала какую-то древнюю шапку. Не то царскую, не то богатырскую. А ещё - круглый походный шатёр. Да, шатёр Ивана Грозного...
   Наравне с собором Спасо-Преображенского монастыря, это - самая древняя сохранившаяся в Муроме церковь, в честь святых Косьмы и Дамиана. Деревянный пограничный город много раз сгорал дотла во время войн с Казанским ханством, а начало масштабного каменного строительства тесно связано с историей взятия Казани. Говорят, на месте будущей церкви стоял шатёр Ивана Грозного в 1552 г. - всё время, пока 150-тысячная русская армия несколько дней переправлялась через Оку. Отсюда, с пригорка, 22-летний царь (которого, по правде сказать, Грозным прозвали гораздо позже) с волнением наблюдал за бесконечной переправой. И строил планы на будущее. Молясь у мощей Муромских Чудотворцев и прося их помощи в походе, он дал обет в случае победы над Казанью отстроить муромские храмы в камне. Прежде такое строительство, ввиду частых вражеских набегов, не имело смысла.
   Казань взяли - и царь исполнил обет. Несколько каменных церквей за считанные годы украсили тогда Муром. Одна из них - Благовещенская монастырская, - была полностью перестроена в XVII веке (о ней мы ещё скажем), собор снесён в советское время, а две сохранились до наших дней.
   Здешний Козьмодемьянский храм - такой же "памятник взятия Казани", как московский Покровский собор и казанский Благовещенский. Предполагают, что и выстроил его тот же самый зодчий - знаменитый Постник Яковлев.
   Церковь когда-то была вдвое выше, чем сейчас. Одна из первых шатровых на Руси. Но шатёр её рухнул в XIX веке. Реставрировать её не стали - в те будто бы "благочестивые" времена церковную старину никто не ценил. И чем древнее храм, тем меньше он представлял интереса - потому как "тесен и неудобен". И "света" в нём, видите ли, мало...
   Чиновник - он и в рясе чиновник. Во все времена.
   Так ещё задолго до революции церковь оказалась заброшенной...(2)
   Выше её по склону в 1804 году построили Смоленскую церковь - или, как её называли в народе, "Козьмы и Демьяна новую". Будто молодой побег вырос рядом с окаменевшим от старости пнём - но оба из одного корня.
   От Смоленской церкви виднелся во мгле один призрачный силуэт. Глаза приходилось напрягать, чтоб как-то выделить её из мутного неба. Обрисовать чем-то, что ли? Ножницами вырезать из листа? Тонкой чёрточкой еле-еле виднелся шпиль колокольни - пожалуй, самой высокой в Муроме.
   Чуть не утонув в сыром снегу, я поднялся сначала до старой Козьмодемьянской церкви, потом от неё по деревянной лесенке - к новой.
   Невесомый, весь устремлённый в небо храм парил над обрывом. Над бесчисленными корявыми щупальцами американских клёнов, над их побелевшей чащей, которая, как живая, копошилась внизу в сугробах.
   Вообще, в Муроме много таких живописных обрывчиков и оврагов с чащобами на дне. Дальше на пути, через пару переулков от Смоленского храма, попался чудесный мостик над таинственным оврагом, "где как чудища коряги...". Упавшие разлапистые деревья валялись, как многоглавые драконы, пытающиеся зарыться в снег.
   Бывают драконы морские, а здесь - снежные.
   Казалось, тут - дремучие лесные дебри, а не город. Коряги, налезшие друг на друга, пересыпаны густым снегом. Вот они сейчас поползут, зашевелятся... там, далеко-далеко внизу. Но нас всё равно не достанут. И мостик специально перекинут так высоко, чтоб они не достали!
   Проходя, я ощутил какой-то почти ребячий восторг, который, наверное, трудно понять тому, у кого не связано с оврагами глубоких детских воспоминаний. Этот мостик один к одному напомнил мне тот, что у нас в Казани перекинулся от парка Горького к санаторию: узенькая дорожка над лесной пропастью "Русской Швейцарии".
   Этими трущобами, снежным городским лесом, я вышел к историческому центру Мурома - к тесно прильнувшим стена к стене Троицкой и Благовещенской обителям. Издали их можно было принять за одну.
   Какой роскошный сад куполов! Изящное чёрное пятиглавие Троицкого собора, за ним - будто отражённое в зеркале, только синее - пятиглавие Благовещенское... И ещё много башенок и мелких главок вокруг. Молочно белеют стены, невысоко и невесомо вздымаются шатровые колокольни... Оба монастыря в сущности совсем крошечные, но издали и вместе кажутся целой лаврой!
   Я почувствовал себя сполна в сердце города, когда оказался на узенькой улочке, втиснувшейся меж стен двух монастырей. Две одинаковых стены, сугробы меж ними, колеи в снегу... Синие купола, чёрные купола - по разные стороны. Высовываются заострёнными верхушками две очень похожих шатровых колокольни. Смотрят на улицу с двух сторон безобидные декоративные бойницы.
   Меж Благовещением и Троицей... Меж двумя монастырями. Меж двумя Праздниками.
   А ведь между ними в календаре - Пасха.
   Пасхальная улочка - стоило бы её назвать.
  
   Впрочем, на эту удивительную улочку я вышел позже. А пока... Вход в Троицкий монастырь был с другой стороны.
   Я подошёл к Казанской надвратной церкви, под которой чернел маленький проходик. Над ним вздымались два кружевных шатра - собственно храмовый и колокольный. К обоим прилепились живые комочки голубей, словно их метель приклеила.
   Арка ворот - крохотная и тенистая. За ней, в маленьком монастырском дворике, всё белым-бело - и стены, и снег. Только зеленеет декоративная можжевелка, как в лесу, да чернеет трёхсотлетними деревянными стенами храм Сергия Радонежского. Шатровые кровли его чем-то напоминают верхушки разлапистых елей. Храм этот - сельский, а перенесён был в центр Мурома в советское время - "экспонат" русского деревянного зодчества, муромские Кижи. Рядом с белым Троицким собором он смотрится - как старец-схимник рядом с протоиереем, облачённым в рождественские праздничные ризы.
   Троицкий собор XVII века - чудо... Даже если б во всём Муроме не было больше ничего, только ради этого храма и его святынь стоило бы приехать за тридевять земель. Он весь - как одна большая нарядная сень над мощами Петра и Февронии.
   Храм, построенный в 1643 г. купцом Тарасием Цветновым - весь цветной. Изразцами он буквально усыпан. Его стены, как бумажные, так густо оклеены маленькими разноцветными квадратами и ромбиками, что получилась целая аппликация. Вообще здесь всё какое-то... не строгое, не величественное, а детски-праздничное!
   Да простят мне такое сравнение: иногда кажется, это бесчисленные цветные марки наклеены - каким-то очень весёлым и явно не взрослым коллекционером. А иногда - что на стены кто-то нашил множество красивых и очень разных пуговиц. Или запонок. Малахитово-зелёных, жёлто-кремовых, светло-коричневых, красноватых, вишнёвых, свекольных, лиловых.
   На них - птички, простенькие цветы о восьми лепестках и даже двуглавые орлы: каждый изразец с ними похож на приложенную к древней грамоте сургучную печать. Каждая "печать" - одного цвета, а не пяти, как знаменитые ярославские изразцы той же эпохи(3). И - маленькие они здесь, словно тоже под стать размерам Мурома. Зато вместе составляют удивительные многоцветные гирлянды... превращающие зиму в лето.
   Как они улыбаются! Даже сквозь метель... Метель им нипочём. Они - как самоцветы Небесного Иерусалима. И одновременно - как что-то самое лучшее из земного, что было... но когда? в детстве? в Пасху? в Новый год?.. И что это было! Цветы? игрушки? стёклышки?.. сверкающие на солнце мыльные пузыри? Кто же упомнит! Помнишь только радость... Ничего, кроме радости.
   Стоят, как пасхи, пирамиды крылечек. Прилепилась к храму ещё одна колокольня, хотя в двадцати метрах от неё стоит другая - надвратная. Зачем им две? Ни за чем, так надо... Так лучше.
   Захожу внутрь.
   Храм, вроде, самый простой, нерасписанный - но в нём можно пребывать часами, утратив связь с временем. По этой необыкновенной духовной теплоте я могу сравнить его разве что с Троицким собором Троице-Сергиевой лавры... хотя похож не интерьер, а сам дух святых, который его заполняет... даже переполняет.
   Мне кажется, именно у мощей Петра и Февронии - духовное сердце Мурома. Любовь Христова пульсирует здесь, как кровь в сердце. Тепло её как будто сгущается по мере приближения к их раке. Любовь Христова выражается: "Да будут все едино, как Мы с Отцом едино" - вот и почивают они в раке как одно существо. Они преодолели "ненавистную раздельность мира сего"... и у кого, как не у них, просить, чтоб Господь и нам даровал того же.
   Многие паломники специально приезжают в Муром только ради мощей Петра и Февронии(4). Я их понимаю...
  
   Соседний Благовещенский монастырь похож на Троицкий, только у собора не тёмные главки, а небесно-синие, усыпанные звёздочками. Изразцов нет. Вместо них - белое кружево лепных наличников.
   Соборы двух обителей были построены почти одновременно, хотя сам Благовещенский монастырь - древнее Троицкого. Первый храм на этом месте воздвиг ещё креститель Мурома св. князь Константин в 1097 году. Здесь же стоял и его дворец. Здесь упокоился его сын - св. мученик Михаил, убитый муромскими язычниками при попытке завести с ними переговоры. Здесь после 32 лет княжения, в 1129 г., был похоронен и сам св. Константин. Позже - другой его сын Феодор, тоже прославленный в лике местночтимых святых. Сейчас все трое - свв. Константин, Михаил и Феодор, - почивают в одной раке, в соборе.
   Это - не просто монастырь, а кремль-монастырь. Бывшее Старое городище.
   Благовещенский собор был единственным храмом Мурома, который действовал даже в советское время. В нём собрались все святыни здешней земли, какие удалось спасти. Среди священников, которые служили в храме в 1940-е годы, был и будущий Патриарх Пимен.
   Заходишь через нарядное крыльцо в притвор, как в драгоценную расписную палату. Роскошный, кружевной и разноцветный портал ведёт в основное помещение. Но сейчас главный вход закрыт. Пройти можно в обход, через боковой придел.
   Как ни торопишься в сам храм, трудно не остановиться в притворе хотя б на несколько секунд. Он весь расписан фресками. Вот исход евреев из Египта. Фараон похож на древние изображения из пирамид. Вот явление Неопалимой Купины: в сердце горящего и несгорающего куста заслонена огненными языками, как ветками, фигура Богородицы. Очень редкие сюжеты, которые так обычно не изображаются.
   Похоже, это современные фрески - но таких необычных я не встречал ещё никогда!
   Придел - низенький, с одним столпом посередине. Справа от его иконостаса - рака святых князей в арке, а по ту сторону раки и арки - сам главный храм, во много раз выше придела. Я никогда ещё не видел такого, чтоб в храм нужно было входить мимо главной святыни. Прикладываешься к раке и входишь.
   Открывается высь сводов. Таких же, как в Троицком соборе, только расписанных, потемневших от времени. Пышный, искрящийся, бело-золотой барочный иконостас XVIII века очень напоминает современный ему иконостас Успенского собора во Владимире - только в миниатюре. Такие же вертикальные волны разбегаются по бокам от Царских врат, такие же вьющиеся венки-картуши вокруг икон. Та же дворцовая пышность "просвещённой" эпохи, пришедшая в храм иного времени, попытавшаяся превратить и его в подобие дворца. Здесь, действительно, много парадного - не как в Троицком соборе. Хотя и здесь на каждом шагу - великие святыни. Знаменская чудотворная икона Божьей Матери. Иверская - почитаемая копия всероссийской святыни, которая в 1812 году была на время эвакуирована из Москвы, из Иверской часовни, именно сюда... Ещё несколько древних, почитаемых образов. Про историю каждого из них, пожалуй, можно было бы написать целую книжку.
  
   * * *
  
   Четвёртый монастырь Мурома, Воскресенский, мне довелось увидеть на следующий день. Тогда же я побывал и в знаменитой церкви Николы Набережного, где находятся мощи св. праведной Иулиании Лазаревской (†1604 г.).
   Погода за ночь сменилась радикально. Впервые я увидел Муром в ослепительном солнце, в лёгком голубоватом морозце. Над древними куполами, над белой Окой во всю ширь распустилась февральская лазурь. Морозно хрустел снег, а пахло - весной... Настоящая масленица.
   Ока мерцала огромным катком. А на склоне над ней, будто собираясь съехать на невидимых санках, светила праздничными куполами и стенами Николо-Набережная церковь.
   Опять - встреча Зимы и Лета!
   Храм - словно яркий живой цветок, как-то непостижимо выросший на скате гигантского сугроба. Единственное красочное пятнышко на чёрно-белом полотне Зимы. Уголок вечного тепла. Церковь очень похожа на угличскую Димитрия на Крови - да и построена почти в те же годы(5). Только она не красная, а золотисто-оранжевая, вся будто светящаяся. Тесно-близко, пучком, составлены четыре синих купола и один золотой.
   Как удивительно хорошо в тёплом храме, когда только-только зашёл с мороза, и тебя встречают лики святых! Земное тепло греет тело, а небесное - озябшую душу. Иулиания Лазаревская встречает ещё в приделе.
   Часто люди, "ищущие Бога" и стоящие пока "около церковных стен", говорят: у вас что ни святой - епископ, монах или священник, а других Церковь святыми не признаёт. На это им возражают, что, совсем напротив, Церковь чтит в лике святых множество праведных мирян. Чаще всего при этом называют самые знаменитые имена: Симеон Верхотурский, Ксения Петербуржская, Матрона Московская, Иулиания Лазаревская... Причём, св. Иулиания не брала на себя ни подвиг юродства, как блаженная Ксения, ни подвиг безбрачия, как Симеон Верхотурский. Она была матерью тринадцати детей и владела богатым имением в селе Лазаревское, в трёх верстах от Мурома.
   Только в имении этом питались сотни нищих и голодных. Сама же она была подлинной нищей духом. Как Лазарь из притчи (даёт же Господь такие пересечения названий и имён!.. не сразу и разгадаешь Его новые притчи!). Ничто из имения не было её богатством.
   Единственным богатством был Бог: Тот, от Кого произошло слово "Богатство"...
   День её памяти - 15 января (н. ст.), - совпадает с днём преп. Серафима Саровского... и это, наверное, тоже неслучайно, ибо между святыми всегда есть непостижимая духовная связь.
   Ещё одна святыня - не в самой церкви, а снаружи. Прямо под алтарём, на несколько метров ниже, бьёт из склона святой ключ. Сверху видно маленькую свежесрубленную избушку-часовню и деревянный крест. Крутым виражом сбегает туда тропинка в глубоком снегу. Спускаешься - и знакомый храм вдруг предстаёт совсем другим: возносится над тобой величественно, как венец.
   Он - золотой, а из-под него льётся серебряная вода. Толстая серебряная верёвка над хрустальным блюдцем льда. Сколько ж таких источников в наших древних городах! Будто земля хочет накормить нас водой живой. Из подземных скважин наполнить нас небесным.
   Здесь - одно из самых запоминающихся мест Мурома.
  
   Минут десять идти - от Никольского храма до Воскресенской обители(5).
   Ещё издали видишь серебряный блеск куполов над белыми крышами. Словно там поставили праздничный пятисвечник. "Серебро Господа моего..." Монастырь забрался высоко на гору и потому его собор издали казался самым большим из всех, что я видел в Муроме. Очень радостно он сиял!
   Волнистый блеск вербных пушинок вспомнился от вида этих куполов. Через шесть недель - Вербное Воскресение. Но до него ещё идти и идти - через весь Пост. Скоро склон горы окончательно выступил из-за домов. Тропинка поползла по глубокому снегу вверх. Из-за большого собора только сейчас показалась маленькая Покровская церквушка с одним куполом. Купол весь сверкал поливной зелёной черепицей, как мелкими изумрудами. Чуть приглушённым, мерцающим, матовым блеском. Он больше походил на расшелушённую древесную шишку, чем на луковку. Толстенький и какой-то очень новогодний. От него веяло таким же древним радостным теплом, как от изразцов Троицкого монастыря.
   Так и осталась у меня в глазах эта картина: ослепительный снег, синие-синие тени на нём, и из грядок собственных теней вырастают два чистых, стройных храма. И тянется к ним по снегу узенькая дорожка, путеводная змейка. Искры на снегу прыгают миллионами кузнечиков. И белый дым бесконечно поднимается к небу из какой-то ближайшей трубы. И эти кузнечики и дым - единственное, что шевелится в величественно замершем пейзаже. Хочется даже сказать не замершем, а замёрзшем. Скоро, по весне, он оттает. Скоро, уже через семь недель поста, будет Пасха. Воскресенский монастырь отметит Воскресение Христово...
   Но пока что до этого - как от нас, с заледеневшей земли, до Неба. Едва верится, что будет Воскресение.
   Живя всю жизнь в Зиме, очень трудно поверить в Весну.
  
   Примечания:
   (1). Ю. Шевчук "Метель"
   (2). Очень редкой формы, ребристый шатёр был наконец восстановлен в 2010 г., в чём автор убедился, посетив Муром почти через 4 года после первой поездки.
   (3). Храмовая архитектура Мурома - одновременно и похожа, и непохожа на другие города, переживавшие расцвет в ту же эпоху. Исследователи иногда выделяют особую муромскую школу зодчества XVII века, отличную и от московской, и от ярославской. Собор Троицкого монастыря - пожалуй, самая яркая её жемчужина. Кстати, это один из первых на Руси пятиглавых бесстолпных храмов, увенчанных пирамидой кокошников. Считается, что этот новый на Руси тип храма возник в Москве: первообразом обычно называют церковь Троицы в Никитниках (1628-51 гг.). Но, как видим по датам, начали-то её строить раньше, а вот достроили значительно позже муромского Троицкого собора. Стало быть, это это вполне самостоятельные друг от друга шедевры нового для Руси стиля! Он возник из поиска и совершенствования форм почти одновременно в разных городах.
   (4). Другой святыней обители является древний, овеянный легендами Виленский крест с многочисленными частицами мощей. Он был вывезен из Вильно при взятии его русскими войсками в 1655 г.
   (5). 1700-1714 гг., тогда как Димитрия на Крови - в 1690-92 гг.
   (6). Женская, впервые упомянутая в "Писцовой книге" 1566 г. Архитектурный ансамбль её относится к XVII веку. По реформе Екатерины II (1764 г.) обитель была упразднена, её храмы обращены в приходские. В советское время здесь размещалось общежитие, затем - спортшкола... по боксу. В 1998 г. обитель передана Церкви. Сейчас это - самый бедствующий, неотреставрированный и наиболее нуждающийся в помощи монастырь Мурома.
  
  
   Гороховец и Флорищева пустынь
  
   В тех же дремучих, лесистых краях, что и Муром, в низовьях Оки, на границе Владимирской и Нижегородской областей, приютился крошечный городок-сказка - Гороховец. Правда, стоит он не на самой Оке, а в её широкой долине - на Клязьме, что в неё впадает. Основанный владимирскими князьями как крепость ещё в XII веке (1), он впервые упоминается в летописях в связи с Батыевым разорением: "В лето на зиму [1239] года взяша татарове мордовские земли и Муром пожгоша, и по Клязьме воеваша, и град Святой Богородицы Гороховец пожгоша, а сами идоша в станы своя..." (имеется в виду второй, "дополнительный" поход на Северо-Восточную Русь, а не основное нашествие зимы 1237-38 гг., когда были взяты Рязань, Владимир и большинство других городов Волго-Окского междуречья). Золотой же век "града Святой Богородицы" пришёлся на куда более позднее время - XVII столетие. Но для нас и это - седая древность.
   Мы говорим довольно часто: "Русь домонгольская", "допетровская", "дореволюционная"... Слишком много "до" - слишком много водопадов на нашей исторической реке!
   Слова с приставкой "до", если вдуматься, звучат трагически: подразумевается гибель того, что было, и мучительное рождение чего-то совсем другого. Русь умирала несколько раз? "Домонгольская" - это вообще какой-то град Китеж: именно такое ощущение оставило во мне посещение Владимира несколько лет назад (2). В этот раз я отправился на машине времени не так далеко - не доехав до Владимира, остановился в Гороховце. Это - Россия допетровская: XVII столетие - золотой век русских городов. Можно ничего не читать по истории, а просто проехать по старинным городам - и почувствовать, что это была за эпоха, в культурном смысле (да и в экономическом - нетрудно догадаться, если сто-олько строили!). Лучшая архитектура "Золотого Кольца" наполовину, если не больше - это архитектура именно XVII века. Почти весь церковный Ярославль, Ростов, Борисоглеб, весь монастырский Муром, лучшая половина церквей Углича, Тутаева, Костромы... а в целом по России такие города можно перечислять бесконечно!.. Всё - XVII век: "лебединая песнь" допетровской Руси. Вот и Гороховец - весь оттуда. И главное, что всё в этот период строили - либо купцы, либо прихожане вскладчину. Потому и называется - посадская архитектура. Разительное отличие от прежних княжеских и царских соборов!
   Россия впервые так массово украшалась "снизу" - впервые расцветала без заказа и приказа "сверху"! Во всяком случае, впервые после долгого перерыва... после Новгородской и Псковской республик.
   И вдруг, вне зависимости от славянофильских схем, закрадывается невольная мысль: а может, петровские реформы самим своим насилием и искусственностью, подобно допингу в спорте, обеспечили на время внешний блеск империи и внешние победы, но капитально и непоправимо надломили что-то в живом, саморазвивающемся организме страны?..
  
   Гороховец - один из самых малоизвестных "заповедников" Древней Руси. Отчего малоизвестных?.. ведь, казалось бы, по сохранности он просто уникален! Может, оттого, что особо важные исторические события как-то старательно обошли его стороной? Что ни один всероссийски значимый князь, полководец или хоть... революционер, что ли... здесь не родился и не умер(3). Пейзажи, которые так и дышат духом Саврасова и Левитана - казалось, сошли с их картин (вот бы сами эти художники, наверное, удивились такому сходству) - тем не менее, не принесли Гороховцу славу Плёса.
   Здесь и в наше время не придумали для пиара никакой резиденции царя Гороха: наподобие Мышкиных палат в Мышкине, дворца Деда Мороза под Устюгом или Дома Берендея в Переславле-Залесском...
   Зато в этом 13-тысячном городке-посёлке - 3 действующих монастыря, несколько древних церквей, несколько купеческих домов XVII (!) века и целое деревянное царство сказочных по красоте городских усадеб.
   В архитектурном смысле, процветавшему когда-то купеческому Гороховцу необычайно повезло, что с XVIII века он превратился в захолустье. Кичливый, далёкий от церковных традиций классицизм обошёл его стороной - обошёл совсем, не оставив ни одного памятника! - не говоря уж о всяких "чудесах" зодчества эпохи соцреализма. Древние храмы не перестраивались варварским образом в XVIII-XIX веках, а в ХХ-м почти не сносились... так, единицы не вынесли "безбожных пятилеток", а большинство успешно выжили в глухой провинции.
   Когда в забытом городке находишь великие памятники зодчества, это поражает особенно. К Ростову или Суздалю мы "привыкли", а вот то, что в необлюбованной туристами провинции тоже что-то есть - это мы, по теории вероятности, знаем... но теоретически знать - одно, увидеть - совсем другое!
   Грабарь, посетивший Гороховец в 1919 г., писал: "Казалось, что это не город, а просто два-три десятка церквей, разбросанных по горе в каком-то игрушечном стиле..."
   Поразительно, как действует на нас вид церквей в древних городах! Кажется, будто и вправду ничего остального в них просто не существует... точнее, не существует как самостоятельного. Всё - только связка, звенья, "архитектурное плацебо", как выразилась одна женщина-врач... рассказывая, правда, о Риме, не о Гороховце. Вдобавок, подсознание наше умножает эти церкви. Их много... а вот сколько именно "много" - оно додумывает само. Появляются "два-три десятка церквей"... столько их в маленьком Гороховце не было никогда! Но Грабарь не обманывает и не обманывается: это - как чудо умножения пяти хлебов в Евангелии...
   Гороховец - ненаписанная картина великого художника. Как есть нерукотворные иконы, так и есть ненарисованные, но готовые картины... Впрочем, фрагменты этого полотна я подглядел ещё в детстве и сейчас без труда опознавал: вот "Грачи прилетели" Саврасова, вот "Февральская лазурь" Грабаря, вот "Тихая обитель" и "Вечерний звон" Левитана. В этой картине всё есть. Вся таинственная радость моего детства - тех времён, когда я путешествовал по миру только по книжкам и репродукциям. Но эти путешествия были гораздо более захватывающими, чем любые экспедиции взрослого человека!
   Впрочем... может, детство ещё не совсем от меня отошло - судя по тем смешным глупостям, которые иногда ещё помещаются в голове?
   Вспоминаю первое своё мимолётное знакомство с этим городком, несколько лет назад - довольно забавное. Я ездил тогда во Владимир, и автобус минут на 5 остановился в Гороховце. А у меня всё вертелась в голове какая-то нелепая ассоциация: "Гороховец" и "оса" (подсознание - штука странная: то назойливо "проигрывает" обрывки глупейших песен, которые мы уж никак не собирались запоминать, то хранит какую-нибудь дурацкую фразу, единожды услышанную... да и услышанную ли вообще?) Ну, причём здесь оса? Откуда она взялась? "Оса в горохе"? Или преломлённое хитрым подсознанием, по созвучию, название другого города - "Осовец"? Не знаю... Точнее - не знал. А тут вдруг - взял и узнал! В Гороховце меня, действительно, успела укусить оса: единственное событие тех нескольких минут, что мы стояли. Интуиция, однако...
   В следующий, осознанный приезд в Гороховец оса меня уж никак не могла укусить - дело было зимой.
   Если серьёзно, оса тут, конечно, совершенно ни при чём, так же как... ни при чём и горох! В настоящее время вполне достоверно установлено, что название города произошло от приклязьменских гор ("горок", "горушек"), на которых он стоит. Иногда говорят: "Гороховец - горам конец", - действительно, тут, близ устья Клязьмы, цепь возвышенностей обрывается: дальше - приокская низменность. Эта граница прошла по самому городу: его кремль-детинец стоял на Пужаловой горе - там, где сейчас Троице-Никольский монастырь, а весь посад - к востоку, у подножия.
   По ландшафту (но только по нему - зодчество здесь очень самобытно!) Гороховец чем-то напоминает Звенигород и Плёс: во всех трёх - крутые прибрежные горы густо поросли лесом и спрятали в своих чащах древние земляные кремли, а сами города живописно раскинулись у подножия.
   Лесистая, дремучая Пужалова гора, как я увидел её поутру, из окна гостиницы, походила на огромного спящего зверя, голова которого, уткнувшаяся в Клязьму, была увенчана белой короной Троице-Никольского монастыря. Седая от снега, косматая, вся в соснах - Урал в миниатюре! Где-то было написано, что самая высокая её точка - чуть ли не 150 метров над уровнем реки?
   О происхождении названия горы имеется красивая легенда. В 1539 г. войско казанского хана Сафа-Гирея подступило к Гороховцу (это было во время печально знаменитой серии его набегов 1536-40 гг., после которой русские летописцы сокрушались: "Батый протёк молниею Русскую землю, казанцы же не выходили из её пределов и лили кровь христиан, как воду..."). По символичному совпадению, исполнилось ровно 300 лет разорению Гороховца Батыем.
   Татары готовились на следующий день штурмовать город, как вдруг на закате им явилось видение огромного богатыря с мечом, медленно и грозно спускавшегося в горы на их лагерь. Казанцы сочли это дурным предзнаменованием и ночью бежали от города. Так гора в честь видения, "испужавшего" татар, стала именоваться Пужаловой. Может, таким образом чудесно явился врагам преп. Илия Муромец - здешних, приокских мест уроженец и хранитель?.. предание об этом умалчивает. Так и осталось неведомым имя небесного спасителя Гороховца.
  
   Ещё из окна гостиницы, поверх всего одноэтажного деревянного городка, виднелись за километр величественные пятиглавые соборы: Благовещенский, Сретенский, Воскресенский... Снег стен - над снегом улиц!
   Я давно заметил: бывают древние храмовые комплексы совершенно многоцветные - как Углич, Коломна, Тутаев, Переславль... - где разнообразные церквушки горят, как гирлянды на праздник. А бывают - почти целиком белокаменные, какие-то чистые-снежные: Ростов Великий, Муром, Гороховец... Их храмы - как продолжение бескрайнего пейзажа зимней Руси, воплощение рождественской сказки... Вот в эту-то сказку я и попал.
   Здесь я, кажется, впервые осознал, что люблю зиму чуть ли не больше, чем лето (это открытие стало удивительным для меня самого!) Всё неслучайно. Недаром Христос почему-то родился зимой. Вся Зима стала белым нимбом Рождества - раскинувшимся в четверть календаря.
   Я вышел на главную площадь города, над которой большой "гороховецкой свечой" возвышалась надвратная колокольня действующего женского монастыря. Он именуется Сретенским - но не в честь великого двунадесятого праздника Церкви, отмечаемого 2(15) февраля, а в честь Владимирской иконы Божьей Матери - её торжественной встречи (Сретения) в Москве в 1395 г., во время нашествия Тамерлана.
   Женский монастырь в Гороховце был учреждён в середине XVII в., почти одновременно с мужским. Вскоре после основания в обители числилось уже "50 стариц" (старцами и старицами называли в то время практически всех монашествующих, вне зависимости от возраста). Для сравнения, в мужском Троице-Никольском монастыре было тогда только 5 человек. Вскоре в обители началось каменное строительство.
   Купец с полусказочной фамилией Ершов (вспоминается "Конёк-Горбунок") был главным благотворителем гороховецких церквей. Собор Сретенской обители (1689 г.) - как и храмы двух других монастырей, - он выстроил целиком на свои средства.
   Храм этот сразу очаровал меня тихой радостью, подобной той, что я испытал в Троицкой обители Мурома. Здесь не было изразцов, но празднично переливались под снегом изумительные купола из разноцветной поливной черепицы - густые шишки с зелёными, синими, жёлтыми и оранжевыми чешуйками. Слабо проглянуло сквозь пелену зимнее солнышко, и они искристо замерцали.
   А ажурные золочёные кресты были - самые красивые, самые праздничные в Гороховце! Вообще, этот "девичий" храм по праву считается самым нарядным в городе. Скромные, но изящные наличники разных форм создают под солнцем удивительно тёплый и живой рисунок теней. Всё белое, но всё - "играющее". Переливчато-плавный узор со всех сторон, везде немножко разный - совсем чуть-чуть, еле заметно, но отличающийся. Вот ведь не любили в древнем зодчестве полную симметрию - скорее, иллюзию симметрии, как в живой природе!
   Самая запоминающаяся деталь - поясок с объёмным орнаментом. Если в новгородско-псковском зодчестве из врезанных треугольничков и поставленных углом кирпичей получается "поребрик-бегунок-поребрик", то у зодчества гороховецкого - оказывается, своя "визитная карточка". Здесь из треугольничков и ромбиков - не правильных, а чуть-чуть скруглённых, - складываются в пояс бесконечные буквы "Ж".
   Может, это просто декоративный элемент, а может, символическое - даже буквенное! - обозначение Древа Жизни? Во всяком случае, у более древних церквей пояски того или иного сплошного орнамента символизировали именно всеобъемлющее, райское, Христово Древо.
   Входные порталы церкви Сретения - тоже знамениты, в своём роде. Они оказались настолько "хрестоматийными", что два века спустя архитектор Шервуд взял их за образец, когда проектировалось здание Исторического музея в Москве.
   Вторая церковь - очень скромная, трапезная, во имя преп. Сергия Радонежского. В то время многие каменные постройки полностью повторяли по форме деревянные. Невысокий, одноглавый, с двускатной крышей, Сергиевский храм напоминает длинную избу - только сложенную не из брёвен, а из кирпичей. Крыльцо его смотрит на алтарь Сретенского храма: обе церкви и колокольня вытянулись по одной оси. С трёх сторон их окружают слитные стены жилых и хозяйственных построек: вся монастырская территория - необыкновенно уютный замкнутый дворик... дворик, практически не изменившийся за триста с лишним лет!
   Живописна и таинственна маленькая арочка ворот под высокой звонницей. Шатровые колокольни обычно почему-то редко бывают надвратными - по всей России сохранилось таких очень немного.
   Удивительно, что Гороховец сохранил не только древнюю планировку, но и само назначение тех или иных улиц и площадей. На главной торговой площади, что у стен Сретенского монастыря, и поныне - стихийный базарчик. За века почти ничего не изменилось, только вместо телег - машины.
  
   На противоположном от монастыря конце длинной, сужающейся площади стоит главный городской Благовещенский собор.
   Гороховец - один из немногих древних городов России (наряду, например, с нашей Казанью и совсем уж далёким Сольвычегодском), где главный храм посвятили не Успению, а Благовещению Пресвятой Богородицы. "Успенская традиция" шла от Киево-Печерской лавры, позже - от Владимира, десятки кафедральных соборов русских епархий стали Успенскими, а вот вся, казалось бы, огромная любовь народа к празднику Благовещения, почему-то - даже странно! - не получила особо широкого храмового воплощения в больших городах.
   Здешний собор был возведён под закат XVII века и освящён в 1700 г. Строили его на средства гороховецкого купечества "во главе" со всё тем же Семёном Никифоровичем Ершовым. Но по стилю и пропорциям он напоминает, скорее, могучие пятиглавые соборы XVI века... а то и более древней эпохи.
   Когда видишь этот приземистый синекупольный собор и его колокольню издали, возникает полное ощущение, что смотришь на центральный ансамбль суздальского кремля - с древним собором Рождества Богородицы. Вблизи, конечно, заметны существенные стилевые различия: тут уж вспоминается, скорее, Левитан - "Тихая обитель".
   Помню, как я вышел к собору со стороны алтаря... и именно в этот момент всё засияло. Небо окончательно расчистилось, и солнцу теперь уже ничто не мешало. Помню - почему-то именно в связи с этим светоносным храмовым силуэтом, чувство радости, что никуда не надо торопиться: впереди ещё целых четыре дня в Гороховце, и сегодня только утро первого дня... Утро, солнце - и собор!
   Сверкало всё - от крестов до сосулек, светились в солнце древние стены с тем же самым таинственным "жужжащим" пояском, что и в Сретенском монастыре, и разбегались волны искристых сугробов от алтаря.
   Да ведь и вправду некуда торопиться. Разве в святых местах торопятся!
   Солнце, искры на снегу, иней на деревьях, глубокие голубые тени... Да, бездонное васильковое небо, васильковые соборные купола и васильковые тени. Такой неземной яркости летом не бывает! Зима цветёт. "Я созерцал... как вся земля тихо молилась Тебе, облечённая в белую ризу, сияя алмазами снега"(4).
   Почему-то от ослепительного зимнего солнца кажется, что все храмы сияют, как серебро или слюда - не купола, а сами стены храмов! Купола же вверху - одного цвета с небом. И тени внизу - одного цвета с небом: лазурные озёра на ослепительно-жемчужной пустыне бескрайней зимы.
   И казалось, в этом Благовещенском храме воплотилась вся Весна. В его куполах - небо апреля... ворвавшееся в небо февраля. Парадокс: одна из радостей Зимы - то, что ты знаешь, что за ней наступит Весна. На центральный купол будто надето обручальное кольцо. Учитывая посвящение собора, вспоминается молитвенное обращение к Богородице: "Невеста Неневестная".
   В закомарах наружными фресками когда-то были выписаны Двунадесятые Праздники, но в советское время штукатурку на них сбили до кирпичей - и сейчас только тени-силуэты выступают фрагментами.
  
   Сам собор был закрыт на реставрацию. Я зашёл в часовенку Александра Невского возле его юго-восточного угла. Дошагал по узенькой тропинке в снегу до отдельно стоящей шатровой колокольни. Свернул вправо, к крылечку входящей в соборный комплекс зимней церковки Иоанна Предтечи - с одним покосившимся куполком над двускатной крышей.
   Если большие церкви Гороховца возводил на свои средства купец Семён Ершов, то маленькие возле них, чуть попозже - Иван Ширяев. Этот храм был воздвигнут в честь его небесного покровителя в начале XVIII в.
   Больше всего в этой церкви-музее мне запомнились роскошные, узорные трёхвековые врата из Благовещенского собора. Парадные двери великих храмов Руси часто представляли собой произведения искусства. Некоторые из них даже становились легендарными - как, например, суздальские, из собора Рождества Богородицы или Сигтунские, Корсунские, Васильевские - из Софии Новгородской (последние вывез Иван Грозный в Александровскую слободу). У гороховецких ворот - не столь легендарная история, но по красоте и технике исполнения они - самый чудный памятник своей эпохи. Железо, береста и слюда - наверное, только на Руси могли придумать такое сочетание!
   Затейливые кованые кружева были оживлены блестящими вставками: можно себе представить, как слюда огнисто сверкала в закатном солнце, придавая западным вратам храма сказочный вид.
   А всего в какой-нибудь полусотне метров от собора - набережная Клязьмы с массивными каменными домами XVII века: купцов Канонниковых и Опариных. Окружённые современными огородами, они кажутся сундуками с сокровищами, которые какой-то волшебник принёс и поставил туда, где этого меньше всего ждали.
   Гороховец, в этом смысле, вообще уникален. Специалисты говорят, что по всей России осталось что-то около 20 гражданских построек XVII века... 7 из них находятся в маленьком Гороховце!
  
   От собора на запад сначала еле заметно, потом всё круче и круче начинается подъём улочек - они осторожно подползают к скатам Пужаловой горы. Две дороги на поверку оказались "ложными" - сначала, вроде, уверенно звали на штурм, но потом заводили в заснеженные тупики, упирались в дощатые заборы огородов (гороховчане умудряются жить даже на крутых склонах своей знаменитой горы!). Наконец, отыскалась улица (современное название - Советская), которая по врезанному в склон оврагу устремилась к лесистой вершине. У самого подножия стояла нарядная Воскресенская церковь 1690 года - сама по себе, если считать без пристроек, высокая и изящная, но с огромной трапезной и невероятно массивным восходом.
   В советское время была снесена "уравновешивающая" колокольня над крыльцом, отчего весь облик храма утратил гармонию, и само крыльцо стало смотреться непропорционально-тяжеловесным, даже каким-то непонятным. Разрушен был и крошечный зимний храм того же прихода. Купола из золотых стали чёрными.
   Зато уцелели все наличники - всё кирпичное "узорочье", одно из красивейших в Гороховце. Тут какое-то почти "ярмарочное" разнообразие окон.
   Некоторые из них увенчаны как бы коронами из трёх лучей. Такие наличники, как и любая деталь в архитектуре, тоже, оказывается, имеют своё мудрёное профессиональное название: "звёздчатый сандрик". Впервые я встретил такие в Улейме под Угличем - а больше практически нигде не видел: это редкая, "реликтовая" форма. Очень изящная, надо сказать! Будто снаружи от окна брызгает свет, и чудится неслышный звон хрупких лучей.
   На южной стене храма все наличники так и сияют от солнца, а на севере таинственно спрятались в тени массивные столпы и арки, держащие "на вису"галерею второго этажа. Воскресенская церковь с разных сторон смотрится совершенно по-разному - второго такого храма, настолько "непохожего на себя", пожалуй, не сыскать!
   А дорога призывно манит вверх, и на вершине ждёт главная святыня, главное чудо Гороховца - Троице-Никольский монастырь.
   Он невесомо парит, летит, светится и благословляет весь город. В центре Гороховца его видно почти повсюду - маленький, как скворешник или фонарик, он будто стоит на крыше то одного, то другого дома. Играет искорками куполов в солнечной дымке.
   Никаких превосходных степеней не хватит описать ощущения от этой "ласточкиной" обители! Это - святыня: не в смысле нахождения там мощей или чудотворных икон, а просто святыня - и всё.
   Такого маленького, но такого высокого монастыря я ещё нигде не видел! Сердце забилось сильнее по мере восхождения к этому гороховецкому Фавору.
   Когда зашёл в тень горы, сполна почувствовал контраст: сумрак был синий-синий, как море, а сзади весь город до нестерпимой ломоты в глазах сиял в солнце. Там - другой мир, "окно" в Царство... Вот надвинулись с боков лесисто-снежные стены, сфокусировав панораму внизу на Сретенскую колокольню. Теперь в нижнем конце улицы она светилась, как ослепительный фонарь. Сама восходящая дорога была - как река... как нарисованная река, на иконах.
   Вот мелькнул справа деревянный навес над родником, заснеженная чаща почти сомкнулась кружевными сводами. Таких зимних красот, как здесь, я не видел больше нигде! Казалось, идёшь по цветущему майскому саду. Морозец - а глазам тепло... Снежные фейерверки... белые галактики... Из тенистого ущелья смотришь вверх, как они распускаются в бездонной лазури.
   Миллионы голубоватых веточек-свечек тянутся к небу. Верхушки их, высовываясь из моря тени, вспыхивают, как язычки. То ли небывалое по цвету пламя, то ли пух, то ли затвердевшие от мороза лучи?.. Всё соткано из пуха и света.
   Вот и дорога, словно забыв себя от красоты, опьянев от неба, в которое восходила... вдруг "свернула сама с себя" вправо. Над огромным снежным валом наконец вспыхнули-взошли пятью солнцами золотые купола монастырского собора... Кажется, дошёл!
   Бровка вала справа сохранилась от древней крепости, предшествовавшей монастырю.
   Здесь родился Гороховец...
   Крепость была совсем небольшая: 242 сажени по периметру - чуть больше полукилометра. Торгово-ремесленный посад, раскинувшийся внизу, куда как превосходил её размерами: его опоясывала деревянная стена длиной более двух километров. Таковы были размеры Гороховца в XVII веке - в пору наивысшего расцвета, когда он уже утратил свою военную роль, а стал крупным торговым центром, тесно связанным с географически близкой Макарьевской ярмаркой. Вот и колыбель-цитадель на Пужаловой горе, простоявшая пять столетий, именно в середине XVII века перестала существовать, заменившись мужским монастырём. По многочисленным челобитным жителей Гороховца, давно мечтавших иметь у себя в городе обитель, государь Михаил Фёдорович в 1643 г. распорядился основать монастырь во имя Святой Троицы и Николы Чудотворца. Меньше полувека обитель оставалась деревянной. Уже в 1681-85 гг. на средства всё того же Семёна Ершова был возведён каменный Троицкий храм с нижним приделом Николая Угодника. В начале XVIII века Иван Ширяев (тоже уже известный нам по другим гороховецким храмам) воздвиг трапезную церковь преп. Иоанна Лествичника. Третья, надвратная, церковь - в честь Покрова Пресвятой Богородицы, - к сожалению, была снесена в советское время.
   Троицкая обитель действительно, вершина гороховецкой архитектуры, во всех смыслах: физическом (почти на высоте птичьего полёта) и художественном. Неизвестные зодчие создали маленький, но совершенный - если угодно, гениальный, по своей планировке и вписанности в природу, - ансамбль. Можно объездить множество городов и монастырей - и ничего подобного не увидеть.
   Троицкий собор высок и весь устремлён к небу - таким и должно быть храму-маяку, поставленному на вершине горы. Примыкающая к нему шатровая колокольня размещена самым идеальным образом - у северо-западного угла, так что при взгляде снизу, от реки, ни она не закрывает собор, ни собор её.
   Стоящий севернее длинный трапезный храм - по высоте вдвое меньше Троицкого, с его стремительно возносящимся силуэтом... из-за чего при взгляде от центра города кажется, что церкви сходят ступеньками по крутому склону, образовав небесную "лествицу". При этом, на самом деле их основания - почти на одном уровне. Со стороны Клязьмы два храма, наоборот, кажутся слитыми в одну линию - наподобие, скажем, Угличского Воскресенского монастыря. Если смотреть вдоль этой линии, то она - восходящая слева направо, как перекладина православного креста. Купол Иоанновской церкви, пятиглавие Троицкого собора, а правее и выше всех - "стремительная" шатровая колокольня.
   Когда я взглянул на старинное фото Гороховца, то поразился: куполок несохранившейся Покровской церкви стоял ещё левее и ещё ниже, но строго на всё той же оптически-иллюзорной линии... Да, по идеальной цельности планировки и соразмерности всех частей, этот ансамбль - поистине какой-то гороховецкий Акрополь!
   Интересно, что у двухэтажного Троице-Никольского собора алтари "сбегают ступеньками" - как и сам ансамбль монастыря. Невысокий алтарик нижнего придела выдвинут на восток вдвое дальше верхнего. Его венчает крошечный куполок. Три слитных апсиды верхнего храма - это уже вторая "ступенька". Её венчает купол намного больше нижнего, но поменьше куполов основного пятиглавия. Алтарную луковку видно даже от подошвы горы, от берега Клязьмы - вторая церковь монастыря её не заслоняет. Наконец, третья "ступень" - сам основной объём собора. С противоположной стороны - изящная снежная горка крытого восхода в верхний храм, красивейшее крылечко-беседка. Крыльцо верхнего храма обращено на юг, к главным вратам монастыря, а скромная дверь нижнего храма - на запад.
   Ступенчато-симметричные очертания можно проследить и в расположении трёх ярусов окон. Причём, окна "растут" по мере восхождения. В нижнем ярусе - самые маленькие, как бы полуподвальные, в верхнем - самые масштабные, намного больше человеческого роста. Такие большие окна распространились в церковной архитектуре как раз в XVII веке, ближе к его концу - взамен прежних, почти щелевидных, оставлявших любой древнерусский храм в таинственном полусумраке.
   Да, монастырский собор на вершине горы венчает собой город - и венчает целую эпоху в развитии зодчества.
   Трапезная церковь Иоанна Лествичника - длинная, как корабль, одноглавая и очень нарядная, с роскошными наличниками - "петушиными гребешками". Но больше всего в её облике запоминается огромное крыльцо на четырёх широченных, пузатых столбах-кувшинах. Или даже не кувшинах, а "дынях" - замечательных именно своей грандиозностью, архаичностью - такой контрастной по сравнению с самим храмом. Будто это крыльцо, ведущее в Древнюю Русь - нимного-нимало!
   Нам самом храме - уже коринфские капители наличников (новшество, незаметно и ненавязчиво пришедшее с Запада), а крыльцо - будто само по себе. Будто его построили нарочито как уголок уходящей эпохи. Если б я был режиссёром и гостил в Гороховце в те годы, когда монастырь не действовал, то пожалуй, более стильной декорации для какого-нибудь исторического фильма нарочно бы не придумал. Таких крылец не увидишь даже в Ростове и Суздале - городах, наиболее излюбленных кинематографистами!
   Я вошёл в нижний, Никольский придел собора (службы идут именно в нём). Храм переполнял свет, всё в нём было какое-то весеннее, воскресенское... казалось, стоит на дворе Святая недел!. Невысокие своды, современный, но в старинном стиле иконостас - всё скромное, небольшое, но совершенно праздничное.
   В этом маленьком храме сосредоточены, пожалуй, главные святыни современного Гороховца! Вот частица Животворящего Древа Креста Господня - в подножии Голгофского креста. Вот чудотворные иконы свт. Николая (с мощами) и Иоанна Лествичника. Вот икона Божией Матери "Скоропослушница" - копия с чудотворной иконы из муромского Спасо-Преображенского монастыря (в здешний список вложены нити от Пояса Пресвятой Богородицы и Её плата). Вот крест-мощевик, подобный муромскому Виленскому...
   У правой стены трапезной - могила первого настоятеля монастыря после возрождения: игумена Петра, в схиме Алексия (Радзина). В 1993 г. он приехал сюда из муромского Благовещенского монастыря с тремя насельниками - восстанавливать древнюю обитель из крайнего запустения (в советское время здесь был и детский дом, и склады, и жилые помещения; в соборе одно время работал кинотеатр). 8 лет он был наместником, пока в 2001 г. не слёг окончательно от онкологической болезни, от которой уже не оправился. Прожил в сем мире всего 47 лет (1956 - 2003 гг.). "Я недолго был с вами, но успел вас полюбить", - написано на его могиле.
  
   С трёх сторон Троицкую обитель окружают невероятной высоты обрывы. Выходишь на "козырёк" - и дух захватывает от открывающейся панорамы. Это самое красивое, самое незабываемое место в Гороховце - отсюда весь город, как на ладони.
   От вида такой ослепительной, благодатной красоты ум отдыхает. Восхищение выключает рацио. Мы дышим красотой через глаза. От этого "правильного дыхания" душа на время обретает покой.
   Весёло-ярмарочное разноцветие бесчисленных домиков упаковано вездесущим снегом, и вся огромная панорама сияет-переливается, радуясь Зиме. Над пёстрыми клумбами городских кварталов - целый парад куполов! Лазурные главы Благовещенского собора - которые ещё сказочней, ещё небесней смотрятся, когда глядишь на них с высоты; чёрные луковки - Воскресенского храма; разноцветно-черепичные - Сретенского монастыря... Но над всем этим - оглянешься, - царствуют в небе золотые главы Троице-Никольской обители.
   Широкой "санной дорогой" изгибается Клязьма. На том её берегу белым нимбом расступаются заросли вокруг маленького Знаменского монастыря, одноглавый храм которого похож на светлую точку. Он как-то один зашёл на левый берег, а кругом него - всё леса, леса, леса...
   Если по кромке "пужаловского" обрыва переместиться влево, то города уже не видать совсем. Встают-клубятся густые заросли на склоне горы - белое кружево узорных ветвей, а дальше - бесконечные просторы. Почему-то запомнился этот контраст: безбрежные заклязьменские леса переливались серым, коричневым, красным (рубиновая верба, тальник...), и на них будто бы совсем не было ни снега, ни инея - казалось, их щёточкой обмахнули, до самого горизонта... а вот на переднем плане, на склонах Пужаловой горы, так и клубилась заснеженная чаща! Даже отдельные ближние веточки сверкали на фоне коричневого дальнего пейзажа, как белые молнии. Необыкновенно красиво и сказочно! Сколько новогодних и рождественских открыток может сделать здесь любой фотограф, не сходя с места, только поворачиваясь...
   Под монастырём, где-то на середине склона, обращённого к Клязьме, в 2007 г. архиепископом Евлогием был освящён источник во имя Св. Троицы. К нему можно спуститься по крутой деревянной лесенке от северных ворот обители или подняться по такой же лесенке от набережной. Две свежесрубленных избушки притулились под высокой ёлкой - сам источник и купальня. Вхожу в ту, где набирают воду.
   Внутри деревянной избушки - ледяное царство. Как в песенке про Зиму-старушку: "Как зайдёшь за порог - всюду иней..." Дверь изнутри густо заросла белым "мхом". Белеют проседью брёвна. Все стены - будто в кристаллах кварца. Икона Троицы - хрустальная от инея. Кажется - Лики пытаются заглянуть к нам, на землю, сквозь замёрзшее стекло. Всё в сосульках-натёках - подножие креста, из перекладины которого бьют струи. Другой крест - маленький, на полочке в "красном углу", - весь словно вышит из инея.
   Вот такая вот - сокровищница крещенской Чистоты!
  
   Всего в двух-трёх сотнях метров от монастыря, за рощицей, на той же Пужаловой горе стоит Всехсвятская церковь. Это самый молодой храм в Гороховце - построенный на городском кладбище на средства купца Сапожникова в 1912 г.
   Я вышел к нему из городского "леса". Посреди белого кружева стоял красный храм, напоминающий фонарик. Ослепительно стреляли лучами под солнцем многочисленные окна, и бархатно-багряным казалось густое кирпичное узорочье Небо заглядывало в арки величественного "древнерусского" крыльца на западе.
   Красивейшими были каменные ворота кладбища, расписанные в стиле древних фресок, со Спасом на наружной стороне и Богоматерью - на внутренней. Узорочно-цветные, изображающие райский сад, они переливались, как радуга, посреди зимнего пейзажа. И белым цветником казалось само кладбище, с занесёнными снегом надгробиями. Ослепительная лазурь стояла над церковью, над кладбищем, над лесом... и казалось, все мы становимся ближе к небу, поднявшись на эту священную гору.
  
   В ещё одном старинном храме мне довелось побывать на следующий день - в церкви Казанской иконы Божией Матери в Красном Селе (село это ещё в XIX веке вошло в состав города). Сейчас эта церковь - "лицо" Гороховца для всех проезжающих по шоссе Москва-Казань. Примечательна она тем, что не закрывалась даже в советское время и, единственная в Гороховце, сохранила древние намоленные иконы и весь старинный интерьер. Недавно она отметила 300-летие. Правда, храм 1708 года сохранился не в первозданном виде, а с переделками: весь верх с пятиглавием был надстроен в XIX в., так что округлые кокошники, венчавшие когда-то приземистый сельский храмик, превратились в "пояс" - на середине его высоты. В церкви этой, может, и не самой примечательной для туристов, обязательно стоит побывать паломнику - жаль, открыта она не каждый день, а лишь по праздникам и воскресеньям.
   Напротив церкви, через улицу-шоссе, находится главное чудо деревянного гороховецкого зодчества - дом купца Шорина, рубежа XIX-XX вв. Деревянные дома Гороховца - вообще шедевр на шедевре, но даже на их фоне, усадьба Шорина - это что-то почти неправдоподобное, "васнецовское", похожее на декорацию к сказке.
   Кажется, эта игрушка - не из дерева, а из папье-маше. Как маленький замок, её обрамляли две башенки по углам - круглая и квадратная... только не крепостные, а совершенно "пряничные", с богатейшим узором и самыми немыслимыми чешуйчатыми кровлями. Огромны были окна в башнях - но уж совершенно фантастическим казалось гигантское окно в центре фасада с фигурной рамой таких очертаний, словно квадрат "поплыл", пытаясь переделаться в круг, но одумался и остановился. Ничего не поделаешь - модерн... хотя и деревянный! Все фигурные рамы, и узоры, и густая бахрома под кровлями были жёлтые - на ярко-зелёном фоне стен. Дом - светился, ворвавшись в зимний пейзаж.
   В тот же день мне довелось побывать в куда более древнем доме - купца, на чьи средства воздвиглись все основные здешние церкви. В масштабах города можно говорить даже об "эпохе Ершова". "Торговый человек первой статьи", в 1690 г. он был зачислен в "гостиную сотню" - вошёл в число самых богатых и привилегированных купцов Руси. Процветание рода Ершовых оказалось очень недолгим - уже в 20-х годах XVIII века потомки Семёна Никифоровича разорились и навсегда покинули Гороховец. Даже дом его - самый выдающийся памятник жилой архитектуры XVII века, - в краеведческой литературе известен как дом Сапожникова, по имени последнего владельца перед революцией (тоже известного благотворителя: о Всехсвятской церкви уже говорилось). Сейчас в этом доме - Гороховецкий историко-архитектурный музей.
   Вот трёхэтажный толстостенный каменный ларец - с высокой крышей на четыре ската. Так и веет от него патриархальной древностью. Даже створы окон полуприкрыты - так романтичней всего! И стоит этот добротный каменный сундучок у самого подножия лесной горы - белеет на фоне вздыбившейся зимней чащи. Один только подход к нему - по крошечной улочке Нагорной (улочка-то улочка, но обычно даже переулки бывают пошире!). В заповедном Гороховце это - какое-то особо заповедное место.
   Дом этот - конечно же, легендарный, таинственный: как и всё древнее. Старожилы рассказывают про подземный ход, в который они, вроде, даже сами лазили в детстве. Да и в каком старинном городе нет "домов с подземными ходами". Без рассказов о них было бы неинтересно жить!
   Кстати, всё может быть... Дом сохранился уникально. Даже внешние ворота усадьбы стоят на своём месте, - на могучих столбах из толстенных брёвен... Ну, где ещё полюбуешься калиткой, которой почти три с половиной века!
   Основные палаты (и основное помещение музея) - на втором этаже. Именно туда ведёт наружная лестница-галерея. Внутри - сени, трапезная, кабинет, "женская половина". На третьем этаже - опочивальня; на первом, как и во всех подобных домах - подклет для хранения товаров (сейчас там замечательная выставка самоваров).
   Все помещения - сводчатые, с красивыми фигурными балясинами. Самое сильное впечатление производит трапезная - длинная, многооконная зала в 50 квадратных метров, с роскошным "будто бы накрытым" столом. Тут же - и что-то вроде домашней часовни: в трапезной вкушали пищу, в ней же и молились. Говорят, до конца XIX века сохранялись росписи сводов в виде звёздного неба... Но даже и без них, чувствуешь себя в другом времени, будто в другом мире.
   После "паломничества" в дом Ершова я иду на заснеженную Клязьму - чувствую, что самая роскошная панорама открывается именно оттуда. Зима удобна тем, что можно фотографировать город с реки, не пользуясь водным транспортом.
   Заснеженная зимняя река - Божья дорога. Ты только-только делаешь на неё шаг с обочины - и тебя невидимо, неосязаемо уносит... в неземные дели. Только церкви-церкви на берегах, только мир, которому нет обозначения на человеческом языке. "Слава Тебе, излившему миру великий покой". Ты вливаешься в струю, в которой "тысяча лет как один день и один день - как тысяча лет". Здесь суета не просто отсутствует - здесь не знают, что это такое. "Дорога вечного ветра..."
   Окунаешься в тишину, как в мир иной. Разговоры людей где-то на берегу, за сотни метров отсюда, слышны отчётливо... но тишина от этого - ещё таинственней. Может, примерно так слышит всё душа, вышедшая из тела? Всё - но только это самое "всё" уже неактуально.
   Простор над рекой тоже - неизмерим географически. Это простор вообще... не в метрах или вёрстах. Что замёрзшее озеро Неро в Ростове, что Раифское озеро у нас... пространство не земное, не "людское"! Выйди на лёд - и увидишь. Само то, что ты тихо гуляешь там, где уж никак не смог бы пройти летом, наполняет душу наивным чувством какого-то чуда. Это, конечно, смешно, как переделанная песня "Прогулки по воде" "Наутилуса" ("Зима на дворе, идиот!.."), но это - маленькое чудо. Всё чудо на Земле!
   Гороховец расположен так, будто стоит на берегу большой реки. Что Клязьма - что Волга: для "коллективного зодчего", строившего город веками, разницы нет! Всё самое красивое всегда обращено к воде. Церкви с берега её благословляют.
   Купола как-то всплывают один над другим - и всё... тебя больше нет!.. есть только они... Вернее, Он...
   Сам не замечаешь момента выпадения из мира.
   Чистый белый мир - неба и снега, - бережно взял двумя ладонями маленький город.
   Снова и снова я озирал его с расстояния - то ли объёмный макет на белой столешнице, то ли... что-то иконописное. Пасмурное небо вдруг просквозила расплывчатая белая точка. Словно для детского рождественского представления так изобразили Вифлеемскую звезду. Дневную Вифлеемскую звезду.
   Серебристо-матовый шарик солнца медленно плыл в небе над церквами, по мере моего продвижения - ожвиляя пейзаж. Словно огромный светлячок тихо перелетал над широким цветочным кустом куполов и крыш. Он прибавлял не свет, а какое-то волшебство.
   Пужалова гора вставала плавной, но внушительной волной. Как снежная крепость, белел в чаще на вершине Троице-Никольский монастырь. Ветерок сдувал с деревьев белую пудру. Съехал с волны и застыл у подножия Благовещенский собор, отделённый от реки древними купеческими домами и метёлками зимних деревьев. Голубые купола словно освещали пасмурное небо. Левей - где домики над речкой совсем низкие и почти ничего не заслоняют, - под шапками снега белело маленькое пятиглавие и высокий шатёр Сретенского монастыря.
   А расчищенная снегоходом дорога ведёт по льду в левобережный, Знаменский монастырь. Он самый старый из трёх гороховецких - и по основанию (XVI век), и по времени возведения каменной церкви (1670 г. - первая из череды "ершовских" построек, древнейший памятник Гороховца). Правда, находясь на Красной Гривке - в подтопляемом каждую весну низком месте, - монастырь всегда был маленьким и бедным. Периодически его приписывали к другим монастырям (в 1990-е годы - Троице-Никольскому, а в давние времена - к Флорищевой пустыни). Изначально мужской, в 2000-е годы он был возрождён как женский.
   Я дошёл до этой скромной, полузанесённой снегом обители. Храмик был маленький, одноглавый, колокольня при нём - традиционно шатровая, но самая крошечная в Гороховце. Вокруг - широкая поляна с беспорядочно разбросанными низенькими хозяйственными постройками. Никакой стены или ограды! Вот такая вот затерянная в глуши обитель. Когда-то она славилась своими древностями. "К достопримечательностям Красногривского монастыря можно отнести оригинальные клиросы в церкви, украшенные силлабическими стихами из "Лествицы", с соответствующими изображениями. Из памятников церковной старины останавливают на себе внимание: Царские врата XVII века, 2 малых деревянных подсвечника и слюдяные оконницы в окнах", - написано в путеводителе по русским обителям 1910 г.
   Удивительное дело! В начале ХХ века в храме ещё сохранялись слюдяные окна - настолько, видимо, в нём ничего не меняли. Вот уж поистине - заповедный Гороховец!
   * * *
   Конечно, было бы обидно приехать в Гороховец и не посетить Флорищеву пустынь в 25 км к северу - одну из самых знаменитых обителей эпохи патриарха Никона, "сестру" Нового Иерусалима и Иверского Валдайского монастыря. Правда, если нет своей машины, добираться туда придётся с двумя пересадками, но дело того стоит. Флорищева пустынь до революции, как и сам Гороховец, относилась к Владимирской губернии и епархии, но в ХХ веке "отошла" к Нижегородской - а в России с межобластным сообщением вообще большие проблемы! Это я уж давно заметил в своих поездках: даже очень близкие населённые пункты у нас могут быть не связаны никаким прямым транспортом, если относятся к разным областям.
   Единственная удобная "схема", которую мне подсказали знающие люди: доехать сначала до железнодорожной станции Гороховец (она одноимённа городу, но находится от него в 12 км), потом на электричке в сторону Нижнего Новгорода добраться до Ильино, а уж от Ильино несколько раз в день ходит автобус во Фролищи (Фрол - как известно, народная переделка от имени Флор, так что пустынь-то - Флорищева, а вот село, где она находится - Фролищи). Так я и поступил - и примерно три часа, до последнего обратного автобуса, пребывал в этой древней обители - которую Нижегородский архиепископ Георгий по значению для епархии однажды даже сравнил с Серафимо-Дивеевским и Макарьевским монастырями.
   Когда я приехал, короткий зимний день уже клонился к концу. Отсвет облачного заката подкрашивал белоснежный собор и колокольню золотисто-медовым цветом. С одной стороны они мягко светились, будто изнутри, с другой - сливались по оттенку с тенистыми сугробами у подножия.
   Мерцающая чистотой зимняя обитель. Так к месту здесь - были и яркие звёздочки-светлячки на синих соборных куполах, и светлые, как солнышко, куранты на колокольне! А ярус звона её и грани шатра весело усыпали крапинки изразцов, издали напоминающие "веснушки". Над алтарями храмов пестрели густыми чёрными звёздочками пояски того же орнамента, что в Гороховце - бесконечные буквы "Ж".
   Закат не полыхал пожаром, а нежно сеялся масляной желтизной, бережно касался невидимой кистью снега, стен, крестов, куполов, изразцов... Вскоре он перешёл в полусвет - тихое дыхание вечернего неба.... а стены всё мерцали.
   Откуда взялась эта святыня в дремучем лесном углу? В XVII будущий великий монастырь пережил как бы несколько оснований - несколько этапов своего становления. Сначала в глухое лесное урочище Флорищи (по имени легендарного - неизвестно, жившего ли когда-то в реальности бортника Флора) пришёл искавший уединения схимонах Мефодий; спустя какое-то время к нему присоединились иноки Варлаам и Макарий - отец и сын, - из Спасо-Пуриховского монастыря. Образовалась маленькая община, в которую в 1653 г. пришёл преп. Иларион, будущий святитель Суздальский, - именно с него начинается, собственно, история Флорищ как официально существующего монастыря. Уже на следующий год страшная чума выкосила всю братию; промыслом Божьим, остался в живых один Иларион. Всё становление обители прошло заново. 27 лет настоятельствовал преп. Иларион. При нём монастырь из крошечной пустыньки в лесу стал одним из самых известных и процветающих в России. Главным благотворителем обители стал сам царь Фёдор Алексеевич, глубоко почитавший Илариона (с первой же их встречи в 1678 г. флорищевский игумен стал его духовником!) На государевы пожертвования был воздвигнут величественный Успенский соборный храм, а мастера из Оружейной палаты во главе со знаменитым Симоном Ушаковым написали для него иконостас. Последние 25 лет жизни (1682 - 1707 гг.) Иларион был митрополитом Суздальским, но и покинув родную обитель, не переставал заботиться о ней. Мощи святителя Илариона почивают доныне в суздальском соборе Рождества Богородицы. Как написано в книге о нём: "Почитание святителя началось ещё при жизни, и вскоре после его кончины было написано житие этого подвижника, дополненное позже чудесами, происходившими на его могиле в течение XVIII столетия". За несколько веков истории Гороховца и окрестностей, это единственный официально прославленный местный святой.
   При патриархе Никоне Флорищева пустынь и её игумен были втянуты в самый эпицентр споров о церковной реформе. Раскольники одно время пытались найти в Иларионе свою опору, но просчитались. Дело в том, что один из главных расколоучителей (наряду с Аввакумом и Иваном Нероновым) епископ Павел Коломенский приходился шурином (братом жены) будущему флорищевскому игумену: в монашество тот ушёл по вдовству, прожив с любимой женой всего полтора года. Как написано в книге о монастыре:
   "Главной же скорбью преподобного Илариона в то время была церковная реформа, ибо он "зело усумляшеся" в её проведении. И здесь ему помогли молитвы, в которых он со слезами просил Господа рассеять его сомнения и вразумить. Однажды во время служения литургии по новому, исправленному, служебнику случилось чудо, о котором в житии преподобного повествуется так: "И егда отслужил святую литургию и потир губкою отер досуха, зрит паки в потире кровь быти, выступила же та кровь и на внешнюю сторону потира. Преподобный, мнев, яко губу повредил есть, начат опасно отиратися, обаче ничтоже на своей губе обрете. И абие бысть глас к нему глаголяй: елико обретеся крови внутрь чаши, толико и на внешней стороне чаши; тако разумей и о исправлении книжном и о прочем; обаче новоисправленная служба ни чим меньше первая".
   С тех пор сам Иларион спокойно служил по новым книгам, а отношение к единоверцам, придерживающимся старых богослужебных обрядов и книг, было также спокойным и ровным: он уже знал, что благодать Божия изливается одинаково и на тех, и на других".
   С завершением "эпохи св. Илариона", процветание основанного им монастыря не прекратилось. В XVIII в. здесь подвизалось около 150 насельников. По реформе 1764 г., монастырь был отнесён к высшему, первому классу: таковых по всей России было на тот момент всего 20. В XIX веке в обители наладили собственное производство колоколов - редкий случай! Во все времена славилась флорищевская монастырская библиотека: более полутора тысяч книг, в том числе 144 древних рукописи.
   В 1923 г. монастырь был закрыт; его древние иконы, утварь и книги в основном попали во Владимиро-Суздальский историко-архитектурный музей, благодаря чему и сохранились. Почти всё советское время Флорищи занимала воинская часть.
   Возрождение монастыря началось очень поздно, по сравнению с другими знаменитыми обителями Руси - официально лишь в 2005 г. Поэтому почти все корпуса, кроме восточного, до сих пор стоят в руинах. Зато вся уникальная храмово-колокольная троица - три величественных каменных цветка посреди двора, - восстановлена замечательно.
   В архитектурном смысле, Флорищева пустынь - удивительно цельный ансамбль XVII века. Он современен городским гороховецким монастырям, но больше их в несколько раз. Это почти правильный четырёхугольник со сторонами 160-170 метров - "каре" 2-3 этажных корпусов. Два главных храма и колокольня находятся в западной части обширного и пустынного внутреннего двора; ещё два маленьких храма вписаны в само "каре" - надвратный и больничный. Успенский собор был построен в 1681 г. (на освящение приезжал сам государь Фёдор Алексеевич); Троицкая трапезная церковь - в 1684 г.; надвратная, преп. Ефрема Сирина - в 1694 г. (после пожара 1770 г., заново её освятили в честь свв. апостолов Петра и Павла). Четвёртый храм, больничный, в честь преп. Зосимы и Савватия Соловецких, к сожалению, был варварски разрушен в советское время.
   Нарядная Флорищевская колокольня считается самой высокой на Руси из всех шатровых XVII века - 49,5 м (для сравнения, знаменитая "Ярославская свеча" - 37 м: шатровые звонницы, в отличие от ступенчатых, особо большими обычно не бывали). Успенский собор имеет вместе с крестами почти такую же высоту - что тоже уникально для провинциального монастырского храма того времени.
   Собор этот очень напоминает одновременно и Успенский в Троице-Сергиевой лавре, и Благовещенский в Гороховце, он словно - какой-то "мостик" меж ними, построенными в разные эпохи и в таких разных, несопоставимых по степени известности местах.
   К сожалению, "внутренние потери" собора, где в 20-е годы хранили зерно, оказались очень велики - и реставрация его интерьера ещё далека от завершения. Все службы идут сейчас в Троицкой трапезной церкви, замечательно расписанной современными фресками, но в древнем стиле.
   Главными святынями монастыря до революции были чудотворные иконы Божией Матери - Владимирская (список 1464 г., изографа Ивана Чирова - одна из древнейших в России сохранившихся копий Владимирского образа!) и "Успение" (XVII в., список с самого почитаемого образа Киево-Печерской лавры - дар боярина Бориса Хитрово). В 1771 г. крестный ход с ними спас Гороховецкий уезд от эпидемии чумы - с тех пор подобные ходы из обители совершались ежегодно, до самого закрытия монастыря в 1923 г. Сейчас в Троицком храме можно поклониться, конечно, лишь современным спискам этих древних святынь.
  
   Примечания:
   (1). Краеведы установили, что в 1158 г. Андрей Боголюбский отписал этот город во владения ("в кормление") только что построенному владимирскому собору Успения Пресвятой Богородицы. Отсюда и название - "град Святой Богородицы".
   (2). См. книгу "Путешествие в Китеж (Владимир-Боголюбово-Суздаль)".
   (3). Впрочем, с Гороховцом всё же связано несколько имён - ярких, но малоизвестных широкому кругу личностей: например, выдающегося астронома Ивана Михайловича Симонова (работал в XIX в. в Казанском университете) и политика Василия Витальевича Шульгина. В Гороховце родился и академик Фёдор Петрович Саваренский - известный советский океанолог.
   (4). Из акафиста "Слава Богу за всё".
  
   Вязники
  
   Километрах в 30 от Гороховца, выше по течению Клязьмы, стоит городок Вязники. Эту бывшую слободу XVII века не назовёшь таким уж заповедником древности, но посетить её, безусловно, стоит -- ради знаменитого когда-то на всю Россию Вязниковского списка Казанской иконы, замечательного по архитектуре Благовещенского монастыря... да и просто тех неописуемых красот, что открываются с горы Венец, ничуть не менее высокой и живописной, чем Пужалова.
   Когда-то в этих краях стоял город Ярополч (XII века) - как раз между будущими Вязниками и Гороховцом. Его разрушили монголо-татары в 1238 или, скорее, в 1239 г. На прежнем месте крепость уже не восстанавливалась, но одноимённый город был построен по указу государя Алексея Михайловича в 1661 г. на Мининой горе, в центре современных Вязников (километрах в 7 от древнего городища). Некоторое время так и сосуществовали Ярополч на горе и Вязниковская ремесленная слобода у подножия. Деревянная крепость сгорела дотла в 1703 г. С тех пор центром округи стала Вязниковская слобода. В 1778 г. она получила статус уездного города. Территория Мининой горы обросла теперь уже вполне мирной застройкой. А город, в основном, растягивался в длину, перекидывался уже на восток от неё -- и так всё "прыгал" с холма на холм, переливался живописными волнами. В XIX веке он стал центром полотняно-ткацкого производства: на трёх фабриках (Демидова, Елизарова и Сенькова) работало до 3 тысяч человек. Купцы и фабриканты строили великолепные дома, особняки и даже... готические замки.
   Сейчас районный городок с 40-тысячным населением настолько вытянут вдоль Клязьмы, что если не учитывать его ширину, он кажется чуть ли не таким же большим, как некоторые областные центры. Главная его магистраль -- улица Советская, - тянется на несколько километров. Из-за разбросанности разновременных церквей по большой территории кажется, будто их гораздо меньше, чем в Гороховце. Здесь нет той завораживающей компактности настоящего древнерусского града. Слобода -- она и есть слобода. Так уж сложилось исторически.
   Знакомство с Вязниками июньским утром 2012 года началось для меня с Благовещенского монастыря -- самого западного в цепочке здешних храмов и самого древнего: единственного в городе сохранившегося памятника XVII века.
   Если смотреть издали, монастырь чем-то похож на Троице-Никольский в Гороховце. Знакомы и пропорции собора с колокольней (возможно, в обоих городах их возводила одна артель), и расположение на холме (только здесь склон гораздо ниже и положе). Зато узорочья на вязниковском храме заметно больше!
   Монастырь был основан государевым указом в 1641 г., а его нынешний собор построен в 1683-89 гг. Так что даже история у них с гороховецким очень похожа: все даты разнятся лишь на несколько лет.
   Почти три века Благовещенский Вязниковский монастырь был мужским и лишь перед самой революцией (в 1916 г.) преобразован в женский. После советского разорения он вновь возродился в 1999 г. как женский.
   Давно заметил в своих поездках, что монастырь -- это обычно самая благоустроенная часть любого города. Каким бы бедным и захолустным ни был тот или иной населённый пункт, монастырь его, если он насчитывает хотя бы несколько лет со своего возрождения - как правило, и ухожен, и необыкновенно чист, и радует глаз цветами, с молитвой высаженными, под благодатной сенью проросшими. Что Вязьма (Предтеченская обитель), что Вязники (Благовещенская)... где островок молитвы, там и островок уюта.
   Со стороны главной улицы соборные купола видны поверх современного зелёного забора -- древняя ограда не сохранилась. Чтоб попасть на территорию, надо обойти комплекс с севера, со стороны тихого Музейного проезда.
   Напротив величественного трёхэтажного краеведческого музея (дома Елизарова, XIX века), стоит Всехсвятская надвратная церковь монастыря 1794 г. Маленькая и до сих пор не восстановленная внутри, она вырастает жёлтой башенкой поверх буйных трав, вымахавших чуть ли не в человеческий рост. За церковкой -- уютный двор со старыми липами, а единственная асфальтовая дорожка подводит к колокольне и главному порталу Благовещенского собора. Заповедный уголок Руси XVII века -- посреди обычных низеньких жилых домов.
   По меркам такого исконно русского края как Владимирщина, XVII век -- не такая уж и древность. Тем не менее, большинство местных монастырей -- и муромских, и гороховецких, и даже некоторых суздальских, - в архитектурном отношении сформировались в ту же эпоху, что вязниковский Благовещенский. Их братски похожие друг на друга силуэты -- тонкие пятиглавия и шатровые колокольни, - щедро расцветили здешние леса и болота. Вот бы удивились владимирские зодчие XII века, увидав повсюду на этой земле церквушки, столь контрастные с тем, что возводили когда-то они. Вместо могуче-одноглавых белокаменных "царей" - пятисвечники малых луковок-огоньков. Вместо великокняжеской эстетики -- нарочито народная. Вместо византийского наследия -- такие кирпичные "храмины", которые могли бы родиться только в деревянной стране... где даже камень пытается хоть в чём-нибудь походить на дерево.
   Благовещенский собор вместе с односторонней галереей и венчающей её северный отросток колокольней представляет собой единый комплекс -- как во многих русских обителях. В некоторых монастырях эту живописно-ломаную линию по другую сторону звонницы замыкал ещё второй храм, но здесь такого нет. Просто -- асимметричный соборно-колокольный силуэт.
   В то утро так сияли его стены и сверкали кресты, что он показался мне почти серебряным. Или хрустальным. Нежный, лёгкий и высокий, храм возносился среди зелени в родное небо. Каскад кровель и бахромы со стороны алтаря был неподражаем. Здешний храм так же возбегал в лазурь ступеньками, как и Троице-Никольский в Гороховце, только ступеньки лучились лёгким орнаментом -- изысканней, тоньше и воздушней. Если будете в Вязниках, обязательно обойдите его и полюбуйтесь именно с востока: увидеть его только со стороны входа -- значит, не увидеть! Не проглядите чудо...
   А с запада белоснежный ансамбль умеренно расцвечен изразцами -- но не сам собор, а его галерея и колокольня.
   Это распространённый в XVII - XVIII веках тип галереи на 8-гранных столбах (либо имитирующих 8-гранники с внешней стороны). Кирпичные колонки напоминают отёсанные точными ударами топора деревянные чурбачки. И просто, и нарядно! А главное, роднит каменное зодчество с деревянным, которое первично и которое всегда так любили на Руси.
   Полюбовавшись пышными розами и ирисами, я вошёл в собор.
   Да, единственный сохранившийся в Вязниках храм XVII века ни по внешнему, ни по внутреннему виду не уступит лучшим архитектурным памятникам России того времени! Поскольку в советское время в нём размещался краеведческий музей, кое-что от интерьера сохранилось. Нет, сплошного ковра фресок здесь не увидишь! Стены белы, а иконостас -- современный. Но на сводах всё же уцелели масляные росписи с видами горнего мира (судя по стилю, XIX века). В высоком бесстолпном храме даже этот "островок неба" производит сильное впечатление.
   Но особенно запомнился мне западный портал -- из галереи в основной четверик. Это самая яркая деталь, оставшаяся в интерьере от XVII века! Любимый приём русских зодчих: пять вдетых друг в друга уменьшающихся арок, от разноцветной раскраски напоминающих радугу (в некоторых храмах их число доходило до семи). Только радугу расцветили по бокам ещё "дыньки" и "катушки". Три её дуги -- обычные изогнутые валики, а две другие -- гирлянды из красных и синих бусин и "таблеток". Всё очень затейливо и пёстро!
   В парусе сводов, над самым порталом, видно погрудное изображение Христа с воздетыми руками -- масляное, но, судя по стилю, воссозданное по контурам древней фрески, возможно, современной самому собору.
   Из святынь, бывших в монастыре до революции, чудом вернулась в наши дни Смоленская-Шуйская икона Божией Матери. Сейчас ей можно поклониться у северной стены соборного интерьера...
   А вот древний Животворящий Крест исчез, видимо, безвозвратно. Вот что пишет о нём краевед Лев Горячев:
   "В 1860-х годах появляются сведения о Животворящем Кресте, который находился в Благовещенском монастыре. Точное время его обретения неизвестно: по преданию, он приплыл по реке Клязьма, был выловлен в Двориках, где его установили в часовне. Каким образом чудотворный крест оказался в монастыре, неизвестно.
   Высота креста была три аршина одиннадцать вершков, на нём оклад медный, посеребрённый. На главе Спасителя -- серебряный венец с сиянием, цата и опоясание серебряные и вызолоченные.
   Животворящий Крест был почитаем жителями, благодаря благодатной помощи, исходящей от него.
   В 1863 г. по просьбе прихожан власти разрешили проводить крестные ходы, которые совершались на расстояния до двадцати верст. В эти годы в деревнях Сельцово, Митино, Ступино-Деревеньки была страшная засуха. Был совершён крестный ход по полям с Крестом и засуха прекратилась, пошёл дождь. Совершение Крестного хода отмечается в упомянутых деревнях престольным праздником "Мольба", который проводится через две недели после Троицы.
   После закрытия монастыря дальнейшая судьба Креста неизвестна".
   Тот же Горячев описывает вкратце трагическую судьбу обители после революции:
   "В начале 30-х годов на территории монастыря строится льнотехникум вдоль восточной стены, к тому времени стену разбирают. Напротив здания техникума возводится общежитие для студентов. На церковном погосте устраивается футбольное поле. Церковь закрывается, келейный корпус передаётся в жилой фонд, монастырские постройки разрушают. Богатейшая библиотека старых книг, старинные грамоты, письма, всё, что можно видеть в описи 1906 г., бесследно исчезло.
   Огромное количество икон Благовещенского монастыря повторили судьбу церковных святынь бесчисленно разрушенных церквей России.
   Рассказывают, что видели в частном доме икону, укреплённую как дверь".
   Как грозное напоминание о минувшей эпохе, стоит на территории монастыря небольшой памятник репрессированным.
   Не знаю, как уж сейчас влияет наличие монастыря на местное население, но само это население из ближайших домов спешит по своим делам прямо через его двор, ведь чётко огороженных границ не существует. Мне запомнился обрывок разговора двух проходивших парней с прикидом и лексикой "реальных пацанов". Один другому говорил что-то примерно:
   - ...А вот тебе страшно станет -- ты чё в первую очередь скажешь? "Господи"!.. Типа как "Мама!" в детстве.
   Этот краем уха услышанный диалог вдруг живо напомнил мне философско-религиозные размышления бандитов у Пелевина, в незабвенном романе всех времён и народов "Чапаев и Пустота".
  
   Я прошёл несколько кварталов на восток, и тихая улочка (Музейный проезд) вывела наконец на Соборную площадь. Когда-то, благодаря находившейся здесь святыне, Вязники имели широкую известность и были крупным центром паломничества.
   В 1622 г. преп. Иоаким (из Шартомского монастыря под Шуей) написал Казанскую икону Божией Матери -- копию того первообраза, с которым 10 лет назад была освобождена Москва. Вязниковский список Казанской иконы настолько прославился чудесами, что уже в 1640 г. к нему на поклонение приехал сам государь Михаил Фёдорович. По России начали расходиться уже списки со списка -- и тоже становились чудотворными. Например, калужский образ "Казанской" (XVII в.) - копия с вязниковского.
   Шла по стране наша святыня -- становилась всё более и более известной. Но именно Вязники (наряду с Москвой, Ярославлем) - один из первых важнейших "шагов" на пути всероссийского прославления Казанской иконы.
   В 1670 году для великой святыни был построен каменный пятиглавый собор. Позже здесь сформировался целый ансамбль, напоминающий большой монастырь: воздвиглась шатровая колокольня с курантами, а также роскошный многоглавый зимний храм во имя свт. Николая... Более двух с половиной веков Казанский соборный комплекс был главной святыней и самым узнаваемым символом Вязников. Но сейчас всем этим великолепием можно полюбоваться лишь на старых фотографиях. В советское время всё разрушили подчистую, оставив лишь маленькую часовню на углу ограды и превратив её в киоск. На месте храмов разместился рынок, и площадь вместо Соборной стала Базарной.
   Сейчас угловая часовня действует вновь. А на огромную и зрительно очень пустую площадь (сердце подсказывает, что чего-то тут явно не хватает!) будто бы с неба упал небольшой камень с надписью: "Здесь будет стоять Казанский собор, разрушенный в 1929 году". Ну, будет так будет... дай-то Бог!
   К юго-востоку от площади зелёной тучей взбугрилась над крышами невысоких домиков исполинская гора. По центру она увенчана шатровой колокольней. Издали та смотрится как дозорная башня -- наблюдательный пост древней крепости. Гору эту называют то Ярополчьей, то Мининой, то просто Барской. Ярополчьей -- потому что одноимённая крепость в XVII веке стояла именно здесь. Мининой -- по местной легенде, что тут останавливалось ополчение Минина и Пожарского (в действительности, видимо, один из отрядов -- так как основное войско шло с Нижнего совсем другой дорогой: вдоль Волги на Ярославль и оттуда на Москву). Барской же её прозвали в простонародье, потому что на возвышенности строили свои особняки богатейшие люди города.
   Всё-таки, наиболее историческое имя -- пожалуй, Ярополчья. Средневековым городам России не повезло: ни один деревянный кремль в нашей стране не сохранился (по крайней мере, целиком -- отдельные башни Якутского, Илимского и др. острогов ещё украшают Сибирь). Деревянный Ярополч XVII века был первоклассной крепостью: 2 с половиной километра стен по линии обрывистых склонов, 14 башен и четверо ворот. Как отмечает краевед Л. Горячев: "До сих пор можно видеть по склонам Ярополья остатки подъездных дорог к ныне не существующим башням". Видимо, он имеет в виду покатые улочки с отдельными затопленными травой камушками от старых мостовых.
   Северо-западные ворота, выводящие к слободе (именно с этой стороны я поднялся) назывались Введенскими -- по стоящему на склоне монастырю. Субботинские выходили на север, на реку Клязьму, Спасские -- на восток, на гороховецкую дорогу, Муромские -- соответственно, на Муром. У каждой воротной башни, кроме трёх ярусов бойниц, была и небесная защита: иконы Введения Богородицы и Николая Чудотворца хранили Введенские врата; Богородица "Казанская" и Архистратиг Михаил -- Субботинские; Спас Нерукотворный и "Явление Божией Матери преп. Сергию Радонежскому" - Спасские; ещё по одному образу Михаила Архангела и Николы Чудотворца -- Муромские.
   Построенная государевым указом, под руководством муромского дворянина Субботы Семёновича Чаадаева в 1661 году, крепость простояла менее полувека. "1 июня 1703 года оный град Ярополч с Вязниковской слободой погорели без остатку", как писал в своей грамоте епископ Владимирский Платон. Увы, обычная судьба деревянных русских городов!
  
   Населённые пункты с большими перепадами высот имеют несомненное преимущество по красоте над равнинными. Даже простенькие улочки и кварталы смотрятся удивительно романтично, когда сбегают по склонам или тянутся поверху, как карниз. Вязники, в этом смысле -- один из красивейших городов! А то, что крепость на холмах не сохранилась, лишь придаёт дополнительный стимул воображению.
   Первая церковь, встретившая меня на склоне исторической горы, была Введенская -- единственная уцелевшая от упомянутого одноимённого монастыря. Основание этой обители (даже чуть более старой, чем Благовещенская) связано с именами родственников князя Мстиславского. Фёдор Мстиславский, глава сотрудничавшей с поляками "Семибоярщины" в 1610-12 гг., вовсе не считался в России изменником или преступником. После освобождения Москвы и воцарения Михаила Романова он не только не был судим, но сохранил и приумножил свои огромные земельные владения, в числе которых оказалось и село Вязники (после его смерти в 1622 г. оно вновь отошло в разряд "дворцовых сёл").
   Около 1629 г. Введенскую обитель основала вдова князя Мстиславского Домникия (в постриге -- Ирина) и его сестра Александра. Что интересно, Благовещенский монастырь был мужским, а стал женским. Введенский же наоборот -- был женский, а сейчас возрождается как мужской.
   История его -- довольно обычная для маленьких провинциальных монастырей. Первые десятилетия он стоял деревянным. В 1681 -- 1703 гг. возвели первую каменную церковь, которая потом не раз существенно перестраивалась. В 1764 г., по реформе Екатерины II, обитель (в числе сотен других по всей стране) упразднили и обратили в городской приход.
   Ныне стоящий однокупольный храм в неорусском стиле построили на месте прежней монастырской церкви в 1903 г. В советское время здесь размещалась спортивная школа по гимнастике. Несколько лет назад началось возрождение обители -- так что в маленьких Вязниках действуют сейчас два монастыря: мужской и женский. А небольшая загородная Серапионова пустынь (в глухом лесу стоит высокая живописная церковь XVIII века) приписана к Введенскому монастырю и является его подворьем. Подворье-то подворье -- но почти вся братия летом живёт там, так что во Введенской городской церкви можно встретить одного-двух человек.
   Я встретил трудника, который приезжает каждое лето из Владимира, а когда-то, в детстве, жил в соседнем доме и занимался в той самой спортивной школе (он даже показал с гордостью фотографию). Вот ведь удивительный промысел Божий! Человек восстанавливает практически из руин монастырь на месте, где когда-то занимался спортом.
  
   Ещё несколько сот шагов на восток по улочке, напоминающей деревенскую, и вот -- большой Троицкий храм на самой высокой точке Ярополчьей горы. Это его шатровая колокольня ("дозорная башня") так таинственно и торжественно царила над местностью, когда я смотрел снизу, с Соборной площади.
   Поскольку исторически Вязники представляют собой "два города в одном", то и соборов в них когда-то было два: вязниковско-слободской Казанский внизу, и ярополчий Троицкий на вершине.
   Пока существовала деревянная крепость, стояла в ней и деревянная церковь. В 1756-61 гг., когда населённые пункты "на двух этажах" уже слились в один, на её месте была построена каменная -- очень уж нарочито напоминающая по всем пропорциям Казанский собор. И сам пятиглавый храм, суровый, архаичный (будто XVII века!), и отдельно стоящая высокая колокольня, и необычайно обширная ограждённая территория вокруг -- всё совершенно не приходское по виду. Ясно, что богатые жители "Барской" горы, помня былую славу Ярополча, всегда сверху взиравшего на Вязниковскую слободу, решили построить церковь, хотя бы по виду достойную именоваться собором -- соперничавшую с собором "нижней" части.
   Очень удачно господствует над горой её вздымающаяся, как обелиск, колокольня. В отличие от большинства других шатровых звонниц России, при виде этой возникает ощущение, что зодчие, строя ярус за ярусом, всё откладывали возведение шатра. Мол, давайте, подождём-посмотрим, как будет выглядеть, если подножие ещё поднять... и ещё... и ещё давайте вот этот этажик напоследок добавим -- а там... опять поглядим. Вот и вытянулась колокольня -- высотой раз в шесть больше ширины! Причём, шатёр занимает меньше трети общего "роста". Видимо, и вправду, старались, чтоб ярус звона был как можно выше: служил "обзорной площадкой", откуда как на ладони весь город!
   Сам храм, действующий с 1990-х годов (раньше была машинно-тракторная станция) в тот день "отдыхал от служб", но трёхарочные врата внешней ограды были открыты, и я зашёл в церковный двор, больше напоминающий зелёный луг с высокой травой и купами деревьев по краям.
   Из всего, что сейчас сохранилось в Вязниках, этот уголок -- пожалуй, самый незабываемый "остров старины" после Благовещенского монастыря!
   Большая церковь, широкая лужайка -- и необыкновенная тишина вокруг... тишина знойного полудня. Высокая островерхая колокольня -- как гигантские солнечные часы. А солнечные часы хороши тем, что не нарушают тишину даже тиканьем!
   Где я? Где всё это? То ли в центре города, то ли за городом... То ли в Суздале, то ли в Гороховце, то ли... в чистом поле. То ли в XXI веке, то ли в XVII-м. Да и какая разница? В древних маленьких городках иногда можно потеряться во времени. И в этом их особая прелесть.
   За деревьями, напротив алтаря церкви, виднеется... замок. Готическая башенка возносится из зелёной июньской кипени. Это уж совсем удивительное соседство! Но опять-таки -- ни души! Ни перед храмом, ни перед замком... Точно -- заколдованное царство! Всё уснуло вековым сном, замерло. Не ходят люди, не дует ветер. Только -- солнце и тени. Кто-то остановил часы.
   "Замок" оказался домом Сенькова -- ярчайшим произведением гражданской архитектуры Вязников, памятником, которому в этом году (2012) исполнился ровно век. Сергей Иванович Сеньков (1848 -- 1934) был крупным льнопромышленником, меценатом, собирателем живописи. Слыл большим либералом -- основал на своей фабрике первый в регионе профсоюз рабочих. После революции эмигрировал в Италию, где и умер в Раппалло.
   Первоначально здесь был дом купца Водовозова (тоже крупного мецената, строителя церквей на рубеже XVIII-XIX веков), а очередной владелец Сеньков капитально перестроил его в модном тогда неоготическом стиле. Кто-то из местных жителей, наконец-то встреченных на улице, охотно поделился со мной познаниями (видимо, дошедшими, как в игре "Испорченный телефон"), что это "дом любовницы Сенькова". На самом деле, всё не совсем так. Или, верней, совсем не так! Дом, действительно, связан с историей любви, но трогательной и чистой. Сеньков жил здесь не с "любовницей", а со своей второй женой Балясовой, от которой родилось 6 детей (при рождении последнего она скончалась в возрасте 26 лет). Лишь из упрямства и мстительности прежней жены, назло не дававшей развода, брак этот по тогдашним правилам считался "незаконным". Это не помешало отцу официально усыновить всех "незаконнорожденных" детей. Вот эта-то семья, связанная горячей любовью, и жила несколько счастливых лет на даче-замке в самом центре древнего Ярополча... пока не рухнуло всё и в личной жизни, и в жизни страны.
   Замечательный шедевр архитектуры до 2003 года служил районной больницей (а в соседнем великолепном особняке, метрах в ста к западу, до сих пор расположен туберкулёзный диспансер). В 2004 г. пожар превратил оставшееся бесхозным здание в руины, а позже его долго растаскивали местные жители... Так что сейчас "замок" предстаёт в таком виде, будто ему не 100 лет, а несколько веков. В полном соответствии с легендами о спящих, заколдованных принцессах, он зарос целой чащей травы, кустов, плюща... "И ни пройти, ни проехать в замок ни конному, ни пешему, и несметные чудовища в непролазном лесу хранят его..."
   Будем надеяться, что когда-нибудь это "заколдованное царство" оживёт!
  
   Вообще, во всём облике города виделся какой-то -- пусть не обидятся жители Вязников! - чуть разорённый вариант Гороховца: без собора, с заброшенными или полузаброшенными купеческими домами... Этот бы городок да отреставрировать, сделать туристическим центром -- цены бы ему не было! Ландшафтный, пейзажный, с живописными перепадами высот и такими же резкими перепадами архитектурных стилей: от древнерусского до псевдоготики. Говорят, непередаваемые красоты царят здесь в мае, когда облаками цветут на всех склонах яблони и знаменитые "вязниковские" вишни -- сорт, выведенный ещё в XVII веке.
   Да и летом на каждом шагу -- дремлющие красоты! От "замка" дорога плавно сползает с Мининой горы на восток, и вот открывается вид на красно-белую нарядную церковь. Это Крестовоздвиженский кладбищенский храм -- 1794 года, в стиле позднего барокко, почти переходящего в классицизм. Построен он был на средства купца Водовозова (кстати, на его же деньги в 1806 г. возведён Покровский храм на другом кладбище). Примыкающая к трапезной невысокая колокольня появилась без малого век спустя -- в 1863 г. В целом, облик получился довольно традиционный: длинный храм, строенный "кораблём", где восьмерик с одним куполом уравновешен на другом конце близкой по высоте колокольней.
   Эта скромная кладбищенская церковь -- единственная действовавшая в Вязниках в советское время. Потому-то и главная местная святыня -- Казанская чудотворная икона 1622 года из разрушенного собора, - находится именно здесь!
   Церковь в тот будний день была закрыта, но когда я сказал, что приехал из Казани, мне открыли её на пару минут -- приложиться к иконе. Так я побывал у одного из древнейших сохранившихся в России списков Казанского образа...
  
   Здесь, у Крестовоздвиженской церкви, старая часть Вязников заканчивается. Гораздо дальше к востоку (несколько остановок на автобусе), находится одно из самых живописных мест, какие я когда-либо видел -- смотровая площадка горы Венец. Честно скажу, не жаль проехать сотни километров, чтоб встретиться с таким чудом!
   Многоочитая от озёр Земля смотрит здесь на тебя -- маленькую букашку, заползшую на край необъятного склона. И царственно-роскошным поясом пересекает весь пейзаж Клязьма, разбрызгав повсюду бисерные нити старых русел.
   Можно любоваться бесконечно, как, убегая к окоёму, за десятки километров, зелень лугов неуловимо переходит в синеву (сухопутное море или зелёное небо?). А синева -- в прозрачную белизну дымки. Ту млечную белизну, которая, скорее, угадывается, чем видна. Как пасутся многомиллионные стада кустов и деревьев на пышных болотистых пажитях, чудом находя себе места среди гнутых клинков бесчисленных мерцающих озёр-стариц. Пейзаж кружит голову и, кажется, можно дирижировать сверху всем, что видишь -- беззвучным оркестром. Или рисовать прямо на холсте земли. Конечно, на нём всё уже до тебя нарисовано, но кисточка взгляда продолжает скользить и скользить по завершённому пейзажу. А может, это -- художественная объёмная карта гигантской страны? целого полушария? И сияют на ней не озёра-старицы, а моря. Десятки морей. И Клязьма -- мировой океан. Ведь только сейчас мы знаем, что океан занимает 70 процентов поверхности планеты. А до Великих географических открытий люди считали наоборот: суша -- это пять шестых, а вода -- лишь одна шестая. Пожалуй, примерно такое соотношение и "отмечено" на здешней живой карте.
   Роскошные кошки бродят на фоне гигантской панорамы, попрошайничают. Интересно, почему про Землю разные народы сочиняли, что она стоит на черепахе, на слонах, на ките... а вот на коте -- не придумали! Посмотрите на здешних кошек -- они вполне подходят на роль держателей мира... например, на этих невероятно пышных, воздетых, как флаги, хвостах.
   Ну, а сам Венец -- это что-то вроде пупа Земли.
  
  
  
  
   Новый Иерусалим (Истра)
  
   А три месяца спустя я оказался в другом Воскресенском монастыре.
   В Иерусалиме...
   Нет, не в том, который в Израиле. В Новом, сотворённом Богом под Москвой через посредство патриарха Никона.
   На речке Истре, которая стала Иорданом.
   Художники, создающие творения не от мира сего, бывают разные. Языком литературы и музыки, архитектуры и живописи, они воспевают Бога... Молитва - тоже творчество. Глубочайшее из всех. И молитва в камне - тоже молитва.
   Новый Иерусалим. Плод удивительного замысла патриарха Никона. Пожалуй, самое яркое духовное произведение XVII века. Если взять все виды человеческого творчества и сравнить несравнимое, то Новый Иерусалим - действительно творение из творений. Как могло озарить-осенить человека такой мыслью! Переделать географию - перенести с места на место главную вселенскую святыню. Но Бог смиренно послушался человеков - и перенёс... их же руками: "Да будет вам по вере вашей".
   И стало с тех пор на Земле - два Иерусалима.
   Чертёж и обмеры иерусалимского храма Гроба Господня снимал, по благословению патриарха, Арсений Суханов. Но вовсе не в чертежах тут дело - в самой идее, простой до гениальности!
   Тысячу с лишним лет существовал до Андрея Рублёва догмат о Троице - но только Рублёв написал "Троицу". Много веков русские люди ходили в паломничество в "старый" Иерусалим и, конечно, давно имели возможность всё начертить и зарисовать... но никому до Никона не приходила в голову столь "странная" идея: взять и построить всё это у себя. И Голгофу, и Кувуклию, и Камень Миропомазания, и пещеру Обретения Креста...
   Когда я увижу всё это в настоящем Иерусалиме? Может, никогда... А вот в Новом - всё повидал. И сподобился этого в день Вознесения Господня.
   Дорога в русский Иерусалим поразительно проста. Из Москвы - час езды на электричке с Рижского вокзала. Есть станция "Истра", но удобнее выйти на следующей, которая так и называется - "Новоиерусалимская". Странно! Вроде, современная железная дорога, привычная подмосковная дачная суета - и такое название!.. Будто Христос - посреди нас... Впрочем, почему "будто"?
   Не меньше сотни монастырей повидал я в жизни - но такого не встречал. Все монастыри хоть чем-то похожи друг на друга - и лишь Новый Иерусалим не похож ни на что!
   Я заранее знал, что его должно быть видно издалека. Он стоит на холме, да и собор очень высок (86 метров, а с крестом - 94). Но почему-то он не показывался довольно долго, и я шёл и волновался... словно некая часть меня сомневалась в том, что он существует.
   Но вот наконец улица потекла под уклон, в широкую долину, дома расступились, и из цветущих яблоневых садов высунулся светло-серый, мерцающий искрами, златоверхий шатёр. Даже на таком расстоянии можно было осязать взглядом, насколько он велик. Целая роща у его подножия казалась небольшой круглой клумбочкой.
   Да, помню это как сейчас: шёл мимо цветущих яблонь - и прямо из яблоневого цвета вырос цветок иной. Сказать "каменный", язык не поворачивается! Не каменный, а истинно-живой...
   В той же стороне воздвигся высокий подвесной мост через Иордан - надо перейти священную реку, чтоб попасть в обитель Воскресения. Заросли стекали по склону, а над самой водой беловато дымились клубы цветущей черёмухи. Бойкая речка, играя солнцем и тенью, путая просвечивающие мели с отражениями облаков, бежала навстречу так же быстро и легко, как волна черёмухового запаха. Казалось, этот душистый майский ветерок как-то связан со скоростью струй. И переменная облачность в небе регулируется шустрыми косяками рыбёшек, отчётливо видных под прозрачно-зеленоватым стеклом.
   Дальше - Небесный Маляр раскрасил солнечно-жёлтым все окрестные луга. Травы не видать - одни одуванчики во всю ширь, сколько способен охватить взгляд. И вправду будто кисть ходила - гигантские золотые мазки на сотни метров.
   Новый Иерусалим - остров над этим Жёлтым морем. Венок деревьев на холме так густо облепил огромный монастырь, что издали кажется, будто стен у него нет - будто златоглавый шатёр-ротонда вырастает из верхушки большого лесистого холма. И огромный купол, чуть правее её, тоже восходит над лесом, а не над стенами.
   Это - воплощённый праздник. Что сотворено Богом, а что людьми - всё слилось, не разорвать!
   Золотисто-одуванчиковый свет сверкал-искрился по земле, а высоко, под куполом ему вторило сияние - горели наличники бесчисленных окон, тремя ярусами маленьких солнышек усыпавших необъятный шатёр.
   Долго ещё предстояло шагать по одуванчиковой равнине к этому видению. Дошёл до густой старой рощи, опушившей склоны холма. Долго огибал заросшую белую крепость с островерхими башнями-маяками - и вот наконец вышел к восточным воротам.
   Над ними - многоступенчатая, высокая церковь Входа Господня в Иерусалим. Да и какое ещё носить имя надвратной церкви Иерусалима!
   Только входишь под арку - и Святыня сразу принимает тебя, и всё, что за её пределами, вдруг в секунду перестаёт существовать: есть только Собор, есть только Воскресение Христово, - а больше нет ничего на свете.
   Лестница куполов - первое, что заполняет собой весь обзор из арки. "Фейерверк куполов": золотые, зелёные и тёмно-коричневые, они причудливым каскадом ниспадают-осыпаются с запада на восток - от похожей на гору ротонды до вросшего в землю пещерного храма Обретения Креста. Или, наоборот, растут с востока на запад, волнами вздымаясь на ротонду. Её широкий купол венчает всё, как корона: под ним - воскрес Христос.
   Ощущение - и очень похоже на Троице-Сергиеву лавру, и в то же время - всё другое!
   С самого раннего детства за высший образец красоты на Земле я почитал Покровский собор на Красной площади. Но то, что здесь... нет, сравнивать их невозможно, как первую любовь и любовь зрелых лет - но одно можно уверенно сказать: что новая любовь не слабее! Покровский собор не то что померк (этого не случится, наверное, никогда!), но уступил рядом с собой место чуду не меньшему... если не большему.
   Есть земля - и есть воздух. Земные обмеры и чертёж, сделанные с храма "старого" Иерусалима, ещё не означали, что и в воздухе вырастет то же самое. Вот и вырос над скопированными Голгофой и Гробом - отнюдь не суровый храм крестоносцев, а разноцветная русская сказка. И получился этот "иерусалимский", по имени, собор - едва ли не самым русским из всех русских храмов.
   Может, потому что "Святая Русь" и "Небесный Иерусалим" - синонимы? Люди слабо понимают смысл слов, которые произносят. Уж не придумали ли разные люди разные слова для обозначения одного и того же... сами при этом не догадываясь, что они - одно и то же.
   Душа трепещет. Нет Времени и Пространства.
   Потому нет "Старого" и "Нового" Иерусалима - есть Один Единственный, в котором здесь и сейчас Христос распят, здесь и сейчас Христос воскрес... Вот на этих самых камнях...
   Всё это не - было, всё это - есть.
   Всё это было когда-то...
   Только не помню, когда.
   (А.К.Толстой)
   От бесчисленных изразцов стены кажутся фарфоровыми. Купола вырастают из широких ваз, покрытых глазурью. Белые поверхности стен сменяются коврами роскошных узоров, малахитово-сапфирных тонов. Изразцов здесь так много, что местами сам собор выглядит керамическим. Знаменитый орнамент "павлиний глаз" был применён здесь, как считается, впервые в древнерусском зодчестве. Но и кроме него на всех уровнях необъятного собора - множество "райских" узоров.
   Даже в моём любимом Ярославле храмы не до такой степени "изразцовые"! Говорят, этим праздничным многоцветьем, патриарх Никон хотел напомнить паломникам о Небесном Иерусалиме. Земной - хорош, но небесный - лучше...
   Райские сады и стены из самоцветов, о которых так символически и таинственно писал Иоанн Богослов. Здесь то же самое написано не буквами, а этими бесчисленными цветными плиточками.
   Семь изразцовых иконостасов сохранилось в соборе, в разных приделах. Один придел с обвалившейся стеной стоит, как разрушенный зуб с драгоценной коронкой такого иконостаса. Узор - не золотой, не деревянный, даже не каменный, а керамический, в малахитово-сапфирной глазури, в глиняных цветах и лозах.
   Давно я не видел в жизни ничего более красивого, более причудливого и необыкновенного!
   Во всей Руси нет больше таких иконостасов.
   Здесь всё - необыкновенно, как необыкновенно само название. Если подобрать одно ключевое слово, которое выражает облик и суть этого места, то такое слово - именно необыкновенный.
   Дверей в храме много, но я стараюсь отыскать ту, которая была бы открыта и привела бы меня к Голгофе. И ко всему остальному - воскресенскому.
   Вот, северный вход не заперт, и я попадаю в маленький придел Успения Пресвятой Богородицы. Главный храм отделён огромными воротами, напоминающими штакетник - за его узкими рейками виднеются в полумраке и таинственной пустоте недра величайшего собора из всех, что есть на Земле.
   Но пока ворота закрыты, я жду в приделе. Он весь - ярко-синий внутри: поистине - Богородичный. Свечи мерцают на фоне лазоревых стен, как звёздочки.
   К сожалению, вторжение "просвещённого" XVIII века в этот вековечный, вневременной Храм Храмов немного мешает... в других частях собора оно не так чувствуется, как в этом приделе: те не так хорошо отреставрированы, в них земное стёрлось, и осталось больше Христа, чем Растрелли.
   Всегда грустно говорить о том, что тебе мешает - но из песни слова не выкинешь. Какой всё-таки дурной вкус был в XVIII веке! Дурной, напыщенный, земной...
   Пухлощёкие купидончики вместо Ангелов, роскошные и кичливые дворцовые узоры вокруг них - так не к месту, так некстати, так излишне и так мелочно по сравнению со всем, что осталось от эпохи патриарха Никона(1). Как будто всё это "не по правде". Память сама вычёркивает это ненастоящее - и остаётся только то, чему должно остаться.
   Вот - мощи великомученицы Татианы в небольшой раке у правой стены, а вот, рядом - зарешёченная дверь... Поражает контраст между роскошью самого Успенского придела и какой-то глубокой подлинностью крохотной темницы Христовой за этой дверью. Вот в ней - простая и великая истинность: человеческая и Божия.
   Вообще Страсти Христовы ощущаются в Новом Иерусалиме совершенно особо. Здесь - всегда Пятница ("и оплюют Его, и убьют Его..."(2)), и всегда Суббота ("во гробе субботствуешь..."(3)), и всегда Воскресение. И это всё - одновременно.
   За решёткой виднеется тёмный закуток - где-то метр на метр, наверно, - с двумя отверстиями в каменной скамье. Осуждённые, ожидающие казни, садились и просовывали ноги в отверстия, после чего ноги сковывались кандалами: приём, исключающий даже призрачную возможность побега. В такой темнице ожидал распятия Сын Человеческий.
   Мне вспоминается увиденная в Ярославле потрясающая фреска "Суд над Сыном Человеческим". Люди судят Бога. Мы все Его судим, предъявляя на свитках свои свидетельства.
   Это - страшный суд. "Страшный" - с маленькой буквы. Каждый из нас хорошо знает, что Ему от себя предъявить, и только Он молчит. Не оправдывается. Ведь он всё взял на себя. Мы хотим, чтобы Он был во всём виноват - а Он и так без слов согласился, что Он во всём виноват.
   Он виноват, а мы - оправданы.
   "Совершилось?.."
   Само Распятие - в нескольких десятках метров отсюда, в противоположном храмовом приделе.
   Больше всего хотелось побывать там... и, конечно, в Кувуклии... Сквозь деревянную загородку, виднелись со стороны "Успения" необозримые недра основного храма. Он неотреставрирован, и открывают его только по большим праздникам. Сегодня - Вознесение Христово, но пока я целое утро добирался до Истры, литургия уже кончилась, и теперь храм опять закрыт. Слава Богу, когда я попросил, мне его открыли и даже выделили послушника-провожатого. Так я и побывал на местах Страстей Христовых. Никогда ещё у меня в жизни не было такого Вознесения.
   Так получилось, что со стороны Успенского придела мы проходили путь, ровно обратный последовательности евангельских событий: сначала я увидел место Воскресения, потом - миропомазания, потом - Распятия...
   Храм Воскресения Христова - это ещё и храм воскресения в нашей душе памяти о всём, что было не с нами. Не с нами, а с Ним. И память эта просыпается вне зависимости от последовательности посещения Его мест. Здесь всё - Его. Здесь местность нашего Спасения. Его обитель. Его география. Здесь - читаешь Евангелие, не читая его: вместо букв - сами события.
   Кувуклия, крошечная при взгляде издали, лежит на дне огромной Ротонды. Кувуклия - это квадратная часовня, по-гречески - "усыпальница" или даже, лучше перевести, "опочивальня". Это место гробового "сна" убитого Спасителя. Сам Гроб - каменное ложе внутри. Так получилось: Гроб оказался внутри того, что внутри. Окутан двойными стенами - самого собора и Кувуклии. Он расположен ровно под тем высочайшим куполом, который я видел ещё с дальних подходов к монастырю. И может, оттого купол казался таким Живым, хранящим Тайну. Сейчас снизу видны бесчисленные стропила и контрфорсы возносящегося головокружительно-высоко шатра: паутинка с ячейками из десятков окон... Воскресением Христовым смерть сдуло, как паутинку.
   Снаружи шумит-постукивает по Ротонде майский дождь, внутри теплится единственная розовая лампадка над входом в Кувуклию. Как тюльпан.
   Надо войти.
   Есть слишком сокровенные вещи, которые невозможно, да и не нужно описывать...
   Выходим из Ротонды, отправляемся к Голгофе.
   Перед восходом на лестницу Голгофского придела - Камень Миропомазания. Иосиф Аримафейский и Никодим, сняв с креста Тело усопшего Спасителя, перед погребением помазали Его миром и обвили плащаницей, как того требовала иудейская традиция.
   На Голгофу ведут 17 ступенек. Кто-то из Святых Отцов заметил, что "нет выше той горы ни на земле, ни на небе..."
   Поразительно, какая тишина! Никого нет, кроме нас с послушником. Необъятный храм хранит свои тайны, и даже Голгофа - безлюдна, как пустыня... хотя в тот день, в ту Страстную Пятницу, перед ней стояла большая толпа тех, кои "не ведают, что творят".
   Но даже и с толпой - пустыня.
   В ней судьба открыта взору.
   За версту
   в ней легко признаешь гору
   по кресту.
   (И. Бродский, "Колыбельная")
   И эта гора, и эта пустыня, и этот крест... вот они. Здесь.
   Здесь прозвучало: "Отче, зачем Ты меня оставил!" - и здесь же, из этих же Уст, прозвучало: "Свершилось".
   И как памятник этому "Свершилось" - глубокая извилистая трещина на земле:
   "...И вот, завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись..." (Мф. 27, 51-52)
   Земля отверзлась, как гроб - так и пишут на иконах Сошествие Спасителя во ад.
   "...И многие тела усопших святых воскресли, и, вышедши из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим.
   Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса, видя землетрясение и всё бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий". (Мф. 27, 52-54)
   И они ошиблись только в одном слове: был...
  
   Ливень. Майский ливень - да в благодатном месте. Сколько раз такое бывало! Сколько раз доводилось укрываться от стены дождя в самых удивительных храмах. Словно водная благодать с неба - их непременный атрибут, и иначе быть не может. Приезжаешь в них - и вот, через некоторое время, как бы ярко ни светило солнце, таинство дождя привычно совершается. Снаружи шумит, грохочет - а ты под сенью сводов, и своды хранят тебя.
   Где ещё меня так застигал ливень и приходилось его пережидать? В Иоанно-Предтеченском храме Ярославля, под его удивительными фресками - и в Троицком соборе Лавры у мощей Сергия Радонежского; в Воскресенском соборе Тутаева - и в крошечной деревянной часовенке при Ближнем источнике Седимозерной пустыни; в Раифе, что под Казанью - и в древней-древней скальной церкви Эски-Кермена в Крыму чуть ли не VI века, если не старше...
   И вот теперь - дождь в Новом Иерусалиме. А, говорят, в "Старом" их почти не бывает - климат не тот.
   Разверзлись хляби. Вознесенское небо радостно захлёбывалось от ливня. Чем больше оно хлестало и смеялось, тем радостней становилось и мне.
   Выхожу на порог Успенского придела, стою перед самим белым занавесом, иногда дотрагиваюсь до него.
   Как будто сама погода хочет, чтоб я ещё подольше побыл в святом месте.
   Потому что спешить нельзя. Как мы не понимаем в жизни, что спешить никогда нельзя. Чем больше спешишь, тем больше ты в рабстве у Времени - у князя мира сего, который только "временем" и существует.
   Обошёл не спеша другие приделы... Когда-то, до революции, в этом соборе было более 30 престолов.
   Приделы, эти храмы в Храме, рассыпались живым скоплением: одни сошли под землю, другие вознеслись... одни - корни Храма, другие - ветки и листья, боковые побеги. Необъятен и одновременно тесен Собор, как и само наше мироздание. Сколько дверей, сколько окон! Войдёшь в одну - попадёшь в подземелье (но раз Сам Воскресший сошёл во ад, то и в подземелье Он тоже есть), в другую - за ней лестница наверх... но верх - это Голгофа...
   Вот приютился придел под Голгофой, и в нём - могила патриарха Никона. В историческом Иерусалиме здесь расположен придел Адама (Христос Своей жертвой на Кресте искупил Адама, омыл его Кровью). Патриарх избрал для своего погребения место той "Адамовой головы", что неизменно изображается под каждым православным Распятием, изображена даже на нательном кресте. Он, как и мы - грешный Адам, ждущий освобождения от Того Единственного, Кто волен освобождение дать.
   Да, земной основатель Нового Иерусалима вечно просит под Голгофой прощения у Владыки Иерусалима Небесного. И нам всем того же желает... Потому-то, наверное, так легко молиться именно в этом месте, именно у этого гроба. От него не хочется уходить, как в Лавре не хочется уходить от мощей Сергия Радонежского, в Муроме - от раки Петра и Февронии, в Угличе - от носилок маленького Царевича...
   Да, конечно, владыка Никон не причислен к лику святых, и на беду всем нам, страшный раскол потряс Церковь именно в его патриаршество... но здесь, в могиле, он поистине свят в своём конечном смирении.
   Я уже упоминал про похожее ощущение в Суздале - про великую княгиню Соломонию Сабурову, в монашестве Софию. Про то, что есть две Истории. Одна - внешняя, где цари, князья и патриархи предстают со всем тяжким скарбом своего земного величия, своих грандиозных (или не очень) дел мира сего, своих грехов и ошибок. Другая - духовная, где вдруг оказывается, что все мы - один Адам, и все внешние события - просто ступеньки на лестнице, проложенной к смирению. Тяжко запинаемся мы за эти ступеньки... спускаемся, спускаемся, а иногда, получив хороший толчок, уже без всякого своего желания скатываемся по лестнице вниз и вниз, больно стукаясь. И только когда лестница круто нисходит до самого "придела Адама" под Голгофой, то есть до преисподней, где Адам пребывал, ожидая Спасителя... открывается, к изумлению, что вела она не вниз, а вверх: просто это наше восприятие было перевёрнутым.
  
   В Иерусалиме, кроме храма Воскресения, есть и Гефсиманский сад. Всё как положено.
   Оливок здесь не встретишь, но от черёмухи всё бело, и ветерок волнами носит дурманящий запах. В цветущем белом кольце - полянка со святым ключом, что тихо лепечет под самым склоном монастырской горы. Сверху над ним - крепость, воздевшая обелиск угловой башни, а внизу, в ложбинке, за кустами - поток Кедрон. Стоят скамеечки... Парк как парк - только ему, как и монастырю, три с половиной века. Когда спускаешься от западных врат монастыря по высокой лестнице, то как на ладони, видна планировка старинных аллей, расходящихся от лестницы веером. Вправо - это дорожка к скиту патриарха Никона, что встал одинокой башенкой за мостом через Кедрон.
   Скит свой Никон обустроил в нескольких сотнях метров от монастыря. По сравнению с огромными размерами Собора и стерегущей его покой белой Крепости, башенка Никона кажется самой маленькой, "горошечной" матрёшкой, поставленной рядом с самой большой "кувшинной" матрёшкой того же набора. Сочетание одного стиля и несопоставимых размеров само наводит на мысль, будто скит - одно целое с собором, - просто вынули из него и поставили рядом. И прикрыли зарослями - нарочно: мол, попробуйте, найдите.
   Больше всего этот домик с башенкой напоминает маленькую обсерваторию... хотя к астрономии он не имеет ни малейшего отношения. Да и башенка его увенчана не смотровой площадкой, а шлемовидным куполом.
   Реставраторы одели её лесами, но даже сквозь эту клетку виднеются, как цветные пёрышки, изразцовые пояса - как у Воскресенского собора. Здесь, кроме жилых келий патриарха, поместилась и церковь: Святейший сам благоговейно служил в ней наедине. Наверное, это было удивительное зрелище! Патриарх, огромного роста, богатырского телосложения едва помещался в алтаре, да и перед алтарём было ненамного больше места. А ведь этот богатырь под роскошным облачением носил огромные вериги и при внешне абсолютно "царской" жизни был аскетом из аскетов...
   За скитом снова белой стеной встаёт черёмуха, а в просвете её открывается Иордан. Майские деревья прозрачными клубами зелёного пара отражаются в воде. Чёрточка берега нанизала их на себя, как нитка. Лужайка, мостки, парочка рыбаков...
   Интересно, а пошли бы эти рыбаки, бросив улов и снасти, за Сыном Человеческим, если б Он вдруг подошёл и их позвал?
   Ведь, в сущности, ничего не изменилось за две тысячи лет... И расстояния не играют никакой роли.
   Кажется, патриарх Никон был из тех, кто - пошёл. Нам за себя решать самим.
   Но если на Земле - так красиво, то как же там, у Него!..
  
   Примечания:
   (1).Собор был заложен самим патриархом Никоном в середине XVII в., но строился очень долго (к техническим сложностям, как обычно, прибавились политические - низложение Никона) и полностью возведён был лишь к 1685 г. Однако из-за отсутствия должного внимания быстро обветшал (даже шатёр над Ротондой рухнул в 1723 г.) и капитально реставрировался в 50-60-х годах XVIII века. Знаменитый архитектор Растрелли сильно переделал интерьеры в духе эпохи.
   (2). Мк. 10, 34
   (3). Из песнопений Страстной седмицы.
  
  
   Звенигород
  
   Звенигород... Одно из тех имён, от звука которых уже разливается благодать. Глас Божий, запечатлённый в гулком ударе колокола - и удар колокола, запечатлённый в имени города(1). Что-то зовёт и манит за тысячи километров к его древним церквам, обещает, благовествует, ждёт... и дождётся тебя хоть раз в твоей жизни, если ты ещё не утратил слух. Древняя легенда связывает название града со звоном западных застав, предупреждавших москвичей о приближении врага. А позже ликующим звоном великих колоколов встречал паломников Саввино-Сторожевский монастырь - пожалуй, второй по значимости в Подмосковье после Лавры. Набат сменился благовестом.
   Меня звон Звенигорода встретил впервые не в древнем Успенском соборе Городка и не в Сторожевской обители, а в храме Вознесения Христова, освящённом... в 2007 г. Пятиглавый и могучий, он воздвигся в самом центре города на месте разрушенной в советское время Вознесенской церквушки XVIII века - куда меньшей по размерам и куда более скормной.
   Я стоял на вечерней службе в этом почти византийском по облику "соборе" с глубоким подкупольным простором, с огромной кольцевой люстрой-хоросом, похожей на очерченную орбиту спутника вокруг большой серебристой планеты. И вдруг где-то там, над сводами, родился и заполнил весь воздух упругий звон - так, что весь собор загудел, как один большой колокол, благодатным и благословляющим гулом. Вспомнилось: "Глас Господень, подобный голосу вод многих..."
   Вот тогда-то Звенигород впервые поведал мне своё имя.
   Город этот - дивный колокол в звенящем ожерелье Москвы, но появился он одновременно с Москвой и независимо от неё. Основал его, по-видимому, Юрий Долгорукий (хотя впервые город упоминается в духовной грамоте Ивана Калиты в 1339 г.). Ну, а слава и величие пришли к нему при другом князе Юрии - сыне Дмитрия Донского, могущественном правителе здешнего удела в 1389 - 1434 гг.
   При виде построек князя Юрия, при виде самих ландшафтов, в которые эти постройки вписаны, поражает ощущение, что где-то ты что-то подобное уже видел. И вдруг улавливаешь в духе крошечного городка поразительное родство... с Владимиром. Нет, не внешнее сходство, а именно - духовное родство. Словно это - икона стольного града Владимира. Как Владимир, в свою очередь, был иконой Киева, а Киев - иконой Царьграда.
   Так вот что строил князь Юрий на этих холмах! Тот же образ Священного Града, хранимого Пречистой, что писал на левкасе Земли Андрей Боголюбский(2). На холмах вдоль северного берега Клязьмы (и таких похожих холмах вдоль северного берега Москвы-реки) воздвиглись: в центре - собор, посвящённый Успению Божией Матери, а на краю гористой гряды - монастырь, посвящённый Её Рождеству. Родство городов увековечилось посвящением храмов.
   Град-икона "Житие Пресвятой Богородицы": от Рождества до Успения... А ведь Лето Господне - весь годовой цикл двунадесятых церковных торжеств, - открывается и закрывается именно этими Праздниками. Церковный год начинается 1 сентября, Богородица родилась 8-го... а 15 августа, к концу года, Она "преставилася еси к животу, Мати сущи Живота" и стала Царицей Небесной.
   Только побывав в городе-иконе, можно так въяве почувствовать, что даже Время, пока оно существует, можно превратить в икону... когда же оно престанет существовать, отпадёт надобность и в иконах.
   Конечно, князь Юрий прекрасно понимал, что Звенигород - не Владимир и даже не преемник стольного Владимира, ибо преемницей его уже прочно и бесповоротно стала Москва. Юрий Звенигородский боролся за московский престол... но и свою временную удельную столицу сделал маленьким Владимиром. Ибо Владимир для Руси - почти то же, что Иерусалим для Израиля. Столица не столько земная, сколько небесная. К небесам, как источнику власти взывал князь Юрий в борьбе за власть - и под Покровом Пречистой желал видеть и свой удел, и всю Русь.
   Но мольба о власти земной - фальшивая нота в молитвенном песнопении Богу. Бог исполнил и эту просьбу - но не в радость просившему: князь Юрий, победив племянника, Василия II, занял великокняжеский престол - и умер на нём на третий месяц после своей "победы" (1434 г.). Юрий Звенигородский перестал быть Звенигородским - и это была для него смерть. Сыновья его (особенно самый фанатичный искатель власти Дмитрий Шемяка) затянули междоусобную войну ещё почти на 20 лет...
   Даже великие гибнут, променяв благодать на гордыню, Небесный Иерусалим - на Третий Рим, за который всегда надо в кровь биться с братьями.
   Но Звенигород сохранил память о великом Юрии... тогда ещё Звенигородском. И златоглавые соборы - как молитва в камне о прощении его грехов.
  
   * * *
   Я не знал, что пансионат с непривычным для Древней Руси именем "Изобретатель" находится так близко к земляному кремлю. Всего-то через овраг перейти - с одного холма на другой. Но до чего огромным и живописным был этот овраг! Недаром Звенигород именуют "русской Швейцарией".
   Разве это город?.. Это же лес! Огромные разветвляющиеся овраги, поросшие сосняком и липами. Обрывистые склоны в два-три уступа, по которым серпантином вьётся дорожка в снегу. Вот начались сумерки, сиреневым стало пасмурное небо, задумчиво чернеют на нём старые деревья, матово светится снег... Вспоминаются детские походы на лыжах, озеро Лебяжье, озеро Глубокое, такие же обрывы и такие же сосны... Тайна дремлющего в какой-то почти космической красоте зимнего леса, когда возвращаешься по нему уже вечером, по сумеречному снегу... И здесь тоже видны лыжни, значит, и здесь катаются люди.
   Только здесь лес укрыл в себе кремль. Кремль в лесу! Такого не увидишь ни во Владимире, ни в любом другом городе Золотого Кольца.
   Говорят, сосны на склонах Городка были специально высажены сто лет назад. И вот прижились, вымахали свечами. Кое-где даже - пучками свечей, потому что у некоторых сосен по нескольку стволов. Стоят дикирии, трикирии... Лес сам совершает невидимую службу на святом месте. Сосны, как хоругви, обрамляют Городок: крестный ход при остановившемся Времени.
   Городок вполне соответствует своему названию. Это крепость, то есть, в древнем понимании "город" - но уж очень маленький. Чуть меньше 200 метров в длину и чуть больше 100 в ширину. Когда пересекаешь заснеженный пустырь к северу от собора, кажется, что ты - на гигантском подносе с загнутыми краешками валов. Валы - до восьми метров высотой. Сейчас они уже не столь обрывисты, как раньше, и не несут поверху деревянного тына, зато "укреплены" частоколом сосен. Без сосен этих и не представить себе облик Звенигорода! В сущности, они стали почти таким же символом города, как знаменитый колокол на гербе.
   К северу от Успенского собора - пустырь, а к югу - что-то похожее на крохотную деревеньку в одну улочку.
   Деревенские домишки, а за ними многовековой каменный собор... кажется, где-то и когда-то я уже встречал такое парадоксальное сочетание? Да, в далёком-далёком детстве. Вспоминаю, как сквозь сон, украинский городок Овруч. Я там был единственный раз в жизни - чуть ли не 30 лет назад. И там тоже, помню, был древний собор. Тоже на пустыре. И мелкие домишки вокруг... подробностей не помню, помню только, что был собор. И мне про него говорили: ему сколько-то там сотен лет... очень много, чуть ли не тысяча!
   Чем Звенигород похож на Овруч - не знаю. Глазами смотрящего? Вроде, думал, что вырос... а тут поглядел - нет, нисколько не вырос: по сравнению с Собором, с невыразимой словами Тайной - нисколько не вырос. Я тот же и Собор тот же: а время и степень внешнего сходства не имеют никакого значения!
   На месте Овруча мог быть другой городок, это не важно, а вот на месте Бога никого другого нет, поэтому Тайна всегда и везде одна.
   Суть Звенигорода можно выразить в словах: маленькая столица. Маленький кремль, маленький собор, маленькая лавра... Здесь всего две-три точки связи времён. Да и те наполовину спрятались в лесу (и хорошо сделали, что спрятались!). А всё же, стольного в его духе чувствуется больше, чем, например, в Суздале - казалось бы, куда более древнем и куда более преисполненном церквами и монастырями. Впрочем, кому как - я передаю лишь свои ощущения. Утонувший в лесу стольный град поразил меня своим неказистым величием и немногословным "откровением глубин".
   Наследие домонгольской Руси воскресло вдруг в Руси послекуликовской. Воочию видишь до боли знакомые черты... стоишь здесь, как у гробницы Лазаря Четверодневного. Это же Покров на Нерли!.. От Андрея Боголюбского до Юрия Звенигородского прошла целая эпоха... но что такое эпоха! разве это много!
   Собор Успения на Городке 1399 года, как и построенный на 6 лет позже собор Саввино-Сторожевского монастыря - похожие друг на друга, одноглавые, четырёхстолпные, вытянутые вверх, - являются древнейшими сохранившимися храмами Подмосковья. Они - образцы того стиля, который искусствоведы назвали раннемосковским зодчеством, унаследовавшим черты от зодчества владимиро-суздальского.
   Четыре собора осталось по всей России от раннемосковского зодчества, и два из них, причём наиболее древних, находятся именно в Звенигороде. Два других - Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры (1422 г.) и собор Спасо-Андроникова монастыря в Москве (1422-27 гг.).
   Собор Успения на Городке - один из ярчайших примеров того, как нельзя "доверять" фотографиям. Вживую он производит впечатление несравненно сильнейшее, чем на самых лучших снимках. Они растиражированы повсюду - едва ли найдёшь альбом по русскому искусству, где не присутствует этот Собор... но никто не знает Его по-настоящему, если Он сам не дозволит подойти к Нему и узреть.
   Он бел и сед. Он строг, лаконичен и вытянут в небо. Кажется, будто он затянут узорными пряжками - прихотливым поясом.
   Камень под древним резцом превратился в белую траву. Он - живой. У него - листья и побеги, древесная кора, нежные прожилки, в которых, казалось, пульсируют питательные соки. Где-то узоры потемнели от времени и оттого стали ещё живее. В раю всё - живое, а храм - икона рая. И узор на нём - вечное Древо Жизни.
   Взгляд бежит по резной тройной ленточке - она тянет за собой, чтоб ты обошёл собор. Троицкий-то в Лавре так не обойдёшь - к нему примыкают корпуса. А здесь - раздолье! Полкруга идёшь по гладко утоптанной дорожке, полкруга хрустишь по неглубокому снежку... Вот и замкнулось священное кольцо. Посреди зимы вспоминаешь Пасху: это твой собственный крестный ход, без спутников, без хоругвей - с одной иконой Радости Радостей в душе.
   С запада над крылечком - крошечная колоколенка XIX века. Красная лампадка пред надвратным образом Спаса выхватывает Лик из сумерек, притягивает наш взгляд к Нему, чтоб мы не блуждали во тьме.
   Сумерки уже совсем сгустились, и только эта искра - светлый зрачок полудремлющего Собора, утонувшего в синеве Городка...
   К югу от собора, через несколько домиков - головокружительный обрыв над Москвой-рекой. Сбегает лесенка. Шоссе чернеет змейкой у подножия - вытянулось вдоль реки. По фотографиям я тоже никак не мог предположить, что Городок - это такая громадная гора!
   Ниже по лестнице - выход из утробы горы на свет Божий древнего родника. Струйки выныривают из черноты труб и ныряют опять в черноту, под заледеневшие решётки.
   Такое ощущение, что здесь и должно быть роднику! Где древность, где святость, где высокая гора - там и родник. "Млеко", истекающее из Земли.
   На западе над грядой холмов вдруг взошла золотистая, странно квадратная луна, и я понял, что это Саввино-Сторожевский монастырь, подсвеченный прожекторами - больше в той стороне быть нечему. Так вот он как рядом! Темнота, конечно, всегда приближает освещённые предметы - но всё равно он куда ближе, чем я ожидал.
   Душа почувствовала себя в объятиях святынь: вот - Городок, а там - св. Савва... Мирно-то как! Ехал-ехал-ехал-ехал... добирался до Москвы, потом - по суетной Москве, потом - из Москвы сюда... и вот - наконец-то на месте. Никуда не надо больше спешить, тут счёт уже не на минуты и часы, а на века. Тут дышится по-другому. Думается по-другому. Усталость куда-то исчезает, будто она приснилась по дороге.
   Видишь храмы, сосны. Снег - другой... Ничего больше не надо! Зима освободилась от печати суеты... Вот она, оказывается, какая бывает! Январь - а пахнет весной. И дорожки ночных фонарей, похожих на ряды свечек, уходят в Пасху.
   * * *
   Наутро я отправился в Саввино-Сторожевский монастырь через всё тот же Городок.
   На этот раз Успенский собор был открыт, и я с трепетом ступил под его своды - навстречу фрескам Андрея Рублёва.
   Внутри храм больше похож на куда более древнюю церковь Покрова на Нерли, чем на почти современный ему Троицкий собор Лавры. Столпы его тонки, а своды и барабан воспаряют так, словно Господь сотворил чудо и уместил в нём гораздо больше высоты, чем видно снаружи. Весь его интерьер колодцем уходит в небо. Святым кладезем, из которого почерпают благодать. Над западной частью - хоры, где молился князь со своей семьёй. Да, это скорее владимирский, чем "раннемосковский" храм!
   Но до чего же его "благочестиво" попортили в Новое время...
   Какое затмение нашло на вроде бы верующих людей XVIII - XIX веков, что они это делали!
   Снаружи поздняя четырёхскатная кровля похоронила под собой пирамиду кокошников - "визитную карточку" раннемосковского зодчества. Лишённые духовной связи с Древней Русью, поколения послепетровской эпохи топорно искажали образ храма - слава Богу, что не загубили его вовсе. Зачем-то, например, понадобилось им прорубить широкие окна взамен прежних щелевидных: всё-то за "светом" дневным гонялись, бедные просветители! Сотни, если не тысячи храмов Руси они так погубили... многие стены не выдерживали подобных операций и обрушивались (так погибла, например, Ризположенская церковь дворца Андрея Боголюбского XII века... да разве она одна!).
   Война с древними стенами за этот самый земной "свет" приняла характер какой-то массовой духовной эпидемии XVIII - XIX веков. Во всех бумагах того времени, хорош или плох храм, оценивалось по тому, как он освещён (и ещё по тому, как расписан: если "италианским" письмом - замечательно, если "византийским", то варварство!). Что за этим стояло? Слепое следование моде?.. именно абсолютно слепое, когда на дневном свету уже в упор не видели то, что в древности было видно и в полумраке... Или совсем уж меркантильное желание чиновников от Церкви сэкономить на свечах?
   Приходит ассоциация: "свет" - "светскость". Да, бывает Свет Божий, а бывает "свет", который - помрачение. Люцифер ведь тоже переводится: "Светоносный". Неясно, зачем всё это делали, но ясно, что делали Грех... страшный грех... которого не видели, но от которого погибла та Россия. "Светскость", в конечном счёте, губит не только церковь, но и саму мирскую культуру.
   Когда Патриарха подменяют обер-прокурором, а Рублёва Рубенсом, то ясно, что такому "православному царству" долго не прожить!
  
   Пасхально-красный иконостас в наши дни как бы разрезан на три части. Меж ними выступают два столпа с фресками Андрея Рублёва - единственное место в соборе, где эти фрески сохранились и были открыты реставраторами после революции. Храм изначально был расписан целиком, но те же самые ревнители "благолепия", что пробили в нём новые широкие окна, погубили и почти всё рублёвское творение. В начале XIX в. вся древняя штукатурка с росписями была сбита, и храм расписали заново. Иконостас, заслонявший оба восточных столпа, спас хотя бы то, что было изображено на них.
   Вверху столпов - свв. мученики Флор и Лавр. В день их памяти, 18 августа, преп. Сергий благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву. Именно Юрий Звенигородский оказался тем самым выдающимся из сыновей, которому мы обязаны историческим культом его отца... Он - тот, кто впервые провозгласил борьбу за освобождение от Орды главной задачей правителя Руси. Он, если угодно - "творец посткуликовской идеологии". Потому предполагается, что и изображение Флора и Лавра в вершине столпов неслучайно. Насколько известно, князья-заказчики соборов обычно определяли сюжеты росписей - во всяком случае, в основных чертах.
   Впрочем, возможно и другое объяснение: свв. Флор и Лавр - братья-зодчие, строители великого храма, а значит - и покровители всех строителей всех будущих церквей.
   На средине высоты обоих столпов - шестиконечные Голгофские кресты. Под ними на левом столпе - явление Ангела преп. Пахомию (беседа о великой схиме и дарование Свыше монашеского устава), на правом - беседа преп. Варлаама со св. царевичем Иоасафом. Считается, что эти изображения могли иносказательно указывать на отношения Князя и Преподобного: светской власти и монашеской святости вообще, князя Юрия и преп. Саввы - в частности. Пахомий Великий († 348) - отец общежительного монашества (как Антоний Великий - отец уединённого, иноческого жития). Сам Ангел дал ему устав общежительных монастырей. К моменту постройки Успенского городского собора в конце XIV в., уже была устроена Сторожевская обитель. И преп. Сергий Радонежский, и его духовное чадо преп. Савва Сторожевский - истинные духовные наследники Пахомия Великого в создании общежительных монастырей...
   Такова роспись восточных столпов. На западных установлены в небольших киотах старинные (но, конечно, не столь древние, как фрески!) иконы.
   На левом столпе, увешанная гирляндами крестиков - чудотворная Киево-Братская икона, ныне - главная святыня прихода.
   Несравненно более известные - на весь мир, - иконы Звенигородского чина Андрея Рублёва, из этого же прихода, находятся в Третьяковской галерее(3).
   * * *
   Вновь, как и вчера, спускаюсь по крутой лестнице мимо родника. Саввинская улица ведёт к преподобному Савве. По одну её сторону белеет долина Москвы-реки, по другую темнеют и нависают лесистые кручи - приземлившиеся тучи. Ответвляются вверх дорожки к многочисленным домам отдыха и пансионатам. Оглядываешься - сзади высоко на горе белеет-провожает собор Успения... приятно на него оглядываться!
   И вдруг - не успеваешь ещё устать, - впереди, на очередной горе, открывается белоснежная крепость. Сторожевская обитель! Словно парит в вышине.
   Я вышел к восточной стене, обращённой на тихую улочку. Улочка, вильнув от шоссе вправо, медленно восходила по оврагу - склон, чем дальше по ней, становился всё ниже.
   Даже изгиб стены, соответствующий изгибу склона, повторял очертания ограды Рождество-Богородицкого монастыря во Владимире. "Повторял" - говорю условно, потому что здешние стены вообще-то на полвека древнее владимирских. Они и помощнее, и повыше. Но дух всё равно - один.
   Саввино-Сторожевский монастырь издревле почитается одной из главных святынь Подмосковья - наряду с Троице-Сергиевой лаврой и Новым Иерусалимом. Сейчас он носит статус ставропигиального, то есть патриаршего.
   Монастырь стоит на духовной страже и Звенигорода, и Москвы. Его белая златоглавая крепость - образ того Града, в котором уже ничего не страшно.
   Белокаменный монастырь на белой, заснеженной горе. Чуть выглядывает над стеной золотой купол собора и куст шатров невысокой звонницы. Нет ни одной головокружительной вертикали, как в Троице-Сергиевой лавре с её высочайшей колокольней и горкой могучих куполов. Но есть что-то особенное, выделяющее этот монастырь подобно Лавре, из череды всех остальных...
   Ещё в XVII веке грек Павел Алеппский с восхищением писал: "Монастырь святого Саввы меньше Троицкого, но построен по его образцу. Как тот я назвал бы женихом, так этот - невестой, и поистине это так, как мы видели своими глазами".
   Духовное родство двух святынь, несомненно, чувствуется и сейчас.
   Преп. Савва был одним из учеников преп. Сергия Радонежского. После кончины аввы Сергия он стал его преемником - игуменом Троицкого монастыря. От тех лет возле стен Лавры сохранился забивший по его молитве святой источник, хорошо известный паломникам. В 1398 г. князь Юрий Дмитриевич Звенигородский пригласил уже глубоко чтимого всеми старца основать монастырь на горе Стороже под Звенигородом. Преподобный основал обитель во имя Рождества Пресвятой Богородицы и стал её первым настоятелем - до своей кончины в 1407 г.
   Стараниями звенигородского князя и других жертвователей монастырь стал одним из богатейших на Руси. Каменный собор в нём был возведён почти на 20 лет раньше, чем в Троице-Сергиевой обители (кстати, и там собор построен тоже на средства князя Юрия). Стоит он более шести веков, храня в своих намоленных недрах раку с мощами преп. Саввы.
   Говорят, ежегодно монастырь принимает до полумиллиона паломников и туристов. Но в будние дни, да ещё зимой здесь совсем немноголюдно, в чём я и убедился. Тихой обителью предстала "лавра" преподобного Саввы. Поднявшись, я долго любовался с горы её окрестностями, и почти никого рядом не было.
   На километры раскинулось во все стороны белое одеяло - в тёмных шерстинках лесополос и в лоскутках широко разбросавшейся Саввинской слободы, знакомой всем любителям русской живописи по полотнам Левитана. Глядишь с высоты птичьего полёта - и кажется, можешь и сам пройти над этим пейзажем по какой-то совершенно прозрачной плоскости. По сгустившемуся в стекло воздуху...
   Пасмурный зимний покой...
   Судя по схеме, в километре отсюда, к северу, стоит скит преп. Саввы - место, где великий подвижник уединялся для молитвы в маленькой пещерке. Но я пошёл не в скит, а прежде всего - на соборную площадь монастыря.
   На этой площади особенно зрима встреча двух эпох - Юрия Звенигородского и Алексея Михайловича: строгий одноглавый собор обнимают "узорочные", постройки.
   Почти всё здесь, кроме собора 1405 года, относится к XVII веку. Золотой век обители пришёлся на царствование Алексея Михайловича (1645-76 гг.), возлюбившего её паче всех других монастырей. По преданию, неподалёку отсюда он был чудесно спасён от смерти на охоте. Свита государя рассыпалась по лесу, разыскивая логово медведя, и он остался один. Тут-то огромный медведь и выскочил - словно нарочно ждал. Царь мысленно уже попрощался с жизнью. Вдруг откуда-то явился старец-монах и спугнул косолапого. Государь, отдышавшись, спросил своего спасителя, как его зовут: "Я Савва, инок Сторожевской обители". Но тут царская свита, наконец, подоспела, а монах быстро ушёл в сторону обители.
   Приехав в монастырь, царь спросил архимандрита об иноке Савве, думая, что это какой-нибудь ещё неизвестный ему старец, недавно здесь поселившийся. Оказалось, никого из братии с таким именем в монастыре нет. Вдруг взгляд царя упал на образ преп. Саввы - и уразумел он, какой Савва его спас! Государь велел отслужить молебен, а гроб Преподобного приготовить для торжественного открытия мощей.
   Так 19 января 1652 г. были обретены нетленные мощи св. Саввы, пролежавшие в земле 245 лет.
   Вырос на государевы пожертвования новый "град камен" - единая дивная сень над ракой великого угодника. Встали семь башен с могучими стенами, узорочная надвратная церковь, раскидистая многошатровая звонница... А два дворца - царёв и царицын, - обрамили с двух сторон собор Рождества Богородицы, где почивали св. мощи.
   В связи с царскими богомольями, на звенигородцев даже была возложена особая повинность: накануне государева приезда они должны были являться в монастырь для приготовления угощения со своими котлами, бочками, решетами и прочей утварью, а также с полотенцами и дровами. Эта любопытная повинность называлась "к пивному варению и к браге и к кислым штям на работу".
   Алексей Михайлович жил здесь подолгу, приезжая на лето. А всего в 20 км отсюда, в Новом Иерусалиме, жил патриарх Никон. "Великие государи" - царь и патриарх, - негласно соревновались друг с другом, возводя две своих монастырских столицы.
   Больших, цельных архитектурных ансамблей XVII века, где всё или почти всё выстроено по одному замыслу, не так уж и много. Саввино-Сторожевский монастырь, наряду с Новым Иерусалимом, сполна иллюстрирует собой эпоху Алексея Михайловича. Целые "костры" шатров и пышные ковры "узорочья" соединились здесь во что-то неслиянно-нераздельное. Каменный цветник, казалось бы, небольшой по размерам (площадью - примерно 2,5 гектара), включил в себя сразу столько бутонов! Ансамбль составили 15 зданий, считая стенные башни.
   Самой грандиозной постройкой стала заполнившая всю северную половину обители великолепная звонница со встроенной братской трапезной, ризницей и большим храмом(4). Уникальный ансамбль звонов состоял из 19 колоколов, замечательно "спевшихся" друг с другом. Главным из них (да и одним из величайших в России) был Большой Благовестный, мастера Александра Григорьева (1668 г.). Он весил 35 тонн, больше знаменитого ростовского "Сысоя". В 1941 г. его пытались снять для эвакуации, но неудачно - колокол-богатырь сорвался и разбился. Сейчас на его месте висит новый, 37-тонный, воронежского литья.
   Колокол заполняет своим силуэтом почти весь центральный проём звонницы: медный его бок смотрится как могучий выпуклый щит в гигантской бойнице.
   От древних колоколов сохранился один Часовой - 1636 г.
   Колокольня тянется к небу множеством белых сужающихся граней. Огромный каменный фасад кажется невесомым, как ангельское крыло.
   Можно долго любоваться, не отрывая глаз... Арки, арки - большие, маленькие, на разных уровнях... треугольные кокошники вокруг шатров... дивные круглые окошки, рядом - окна привычной формы, но с роскошными наличниками белого кружева... Колокольня-терем, колокольня-дворец. И колокольня-собор - ведь в ней расположен огромный храм во весь второй этаж - Преображенский. Его выступающий четверик с алтарём распространил звонницу в ширину, а чёрная луковка добавилась наверху к лесу шатров.
   Обычно собор бывает многоглавым, а колокольня - одноглавой. Здесь - ровно наоборот. Древнейший собор Рождества Богородицы имеет один купол. Зато целый куст лёгких наверший венчает звонницу, придавая ей вид многобашенности, почти как у Покровского собора в Москве. Первоначально, в 1652 г., звонница была симметрично-трёхшатровой. Но уже через пару лет Алексей Михайлович, в благодарность Богу и его Угоднику за первые победы в русско-польской войне, перевёз в монастырь "часы с боем" из только что взятого Смоленска. Для них устроили четвёртый шатёр: меж центральным и северным-боковым - чуть выдвинув его вперёд из линейного строя. Причём, старые шатры были восьмигранными, а новый - четырёхгранным. Под ним закруглилось чёрно-золотое колечко циферблата - как то кольцевое паникадило, виденное мной в Вознесенской церкви - только не горизонтальное, а вертикальное.
   Получился замечательный многоглавый "беспорядок", который несравненно красивей любой симметрии! Древнерусское зодчество вообще с удовольствием ломает всё "правильное", линейное, мёртво-упорядоченное... воистину свидетельствуя, что в Боге - не рациональность, а свобода. Не ветхий закон, а благодать. "Закон дан через Моисея, благодать же и спасение через Иисуса Христа".
   Сторожевская звонница, даже в сравнении с другими древнерусскими колокольнями, уникальна. Я видел и трёхшатровую звонницу Александро-Свирского монастыря, и четырёхпролётную в Ростове, и трёхсоставную Успенскую в Московском Кремле... Но здешняя не похожа ни на одну из них.
   Я всё смотрел, задирая голову почти до головокружения. Шатры и шатёрчики... расписная масленичная горка!.. Камень лёгкий, как снег. А снег - наоборот, тяжёлый (сегодня оттепель)... вот он и бухается-бухается вниз, нарушая тишину... Колокола молчат, а снег молчать не хочет - и скатываются с шумом его лавины по всем склонам "горки", раз уж люди по этой "горке" не катаются. И чудятся грозные Ангелы, которые его сметают взмахом крыл. Снежная сказка про низвержение падших ангелов... Нестрашная сказка - как нестрашны масленичные представления в цветастых балаганчиках, трепещущих на ветру в преддверии Поста.
   Внезапно скрежещет что-то. Звук идёт по нарастающей, край кровли вздрагивает... и - вот снежные шатры внизу разом вырастают наполовину, словно пытаются соперничать с шатрами самой звонницы... Помню, одна могучая подушка с многопудовым шумом бабахнулась метрах в полутора от меня. Разлетелись белые брызги, как от взрыва. К счастью, к стенам я старался близко не подходить.
   И опять "Бу-бум!", и опять - тяжкий удар не колокола, а снега... Что за удивительная колокольня!
   Здесь не только звонница - шатровая и узорная. Здесь везде перескакивают со стены на стену весёлые, ажурные наличники - одинаковые что на дворце, что на Троицком храме, что на колокольне - породнившие их друг другу, соединившие всё.
   Узоры перетекают со звонницы на Троицкую церковь, с Троицкой церкви на царицын дворец - плавно меняя свой цвет от снежно-белого к огненному-заревому. Впрочем, судя по фотографиям, совсем недавно звонница тоже была ярко-красной - так и полыхала костром. Но "убелившись, яко снег", породнилась с Рождество-Богородицким собором.
   Троицкая же церковь выглядела так, словно один из шатров со звонницы сняли и отдельно поставили у подножия. Расписали его по всем граням красными, голубыми и оранжевыми прожилками, а в кокошниках нарисовали что-то подобное распущенным хвостам жар-птиц. И впрямь, было в этой церкви что-то от птички, радостно вытянувшей к небу шейку шатра и распустившей цветные пёрышки. Церковь эта - самая нарядная в обители, самая ликующая. Лишь подойдя к ней близко, можно разглядеть, что она - надвратная, что крыльцо, украшающее внутренний фасад, ведёт не в неё саму, а в глубокую лестничную арку - длинный, коленчатый проход. Помню, как я спустился в её таинственный "подвал" - а тот оказался вовсе не подвалом, а крохотным двориком: меж алтарём церкви и высокой запертой Красной башней(5).
   Когда-то монастырскую гору здесь делил овраг, но его при Алексее Михайловиче сгладили, замкнули понизу плотиной Красных врат, заполнили-зарастили каменным цветком Троицкой церкви - высокой и многоступенчатой снаружи - и маленькой, игрушечной, если смотреть изнутри монастыря. Будто вазы и витые "рога изобилия" обрамляли собой края входной арки, а Ангелы держали под этой белокаменной радугой образ "Спаса на Убрусе"... Тут, под радугой, под Спасовым благословением, начинался восход в потерянный, но вновь обретённый рай. Здешняя лестница была по смыслу "якоже лествица Иакова".
   Здесь в своё время подымался по гулким ступеням государь со свитой. Арка была устроена так, что сначала в ней возникал одним куполом, потом всё вырастал и вырастал по мере подъёма и наконец, заполнял её всю Рождество-Богородицкий собор. "Царь" белокаменный встречал царя плотяного. И было это видение в арке - как светлая икона в полукружной рамке. Рукотворный образ на нерукотворном фоне небес.
   С волнением поднялся я вновь - и вот, передо мной тоже явился Собор, образ Царя Небесного. Белый на белом снегу. Хотя я видел его только что - прежде чем спустился и поднялся, - сейчас он предстал в новом свете.
   Монастырь и сам-то стоит на холме, но собор - ещё и на холме особом. Кокошники, как скорлупа гигантской шишки, сходятся к куполу.
   Очень похоже на Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры. Там почивает преп. Сергий, здесь - преп. Савва. Только этот храм старше лаврского на 17 лет.
   Золочёный ажурный крест сохранился до наших дней со времён Алексея Михайловича - цветущий, коронованный, с солнышками и звёздочками, с "полумесяцем"... Янтарным отблеском Царственно-Небесных глубин отливал купол - знамение Неба вечно ясного в пасмурном зимнем небе. И те же узоры Древа Жизни, что и на Городке, претворяли белый камень стен во что-то живое и животворящее.
   Вся культура XVII века - одни сплошные радостные узоры! Узор - это её язык, новая "кириллица". Узор - её философия, самая сокровенная её суть: Бог открывается не в громе и молнии, не в сотрясении земли - а в тишине цветущего луга, в переплетении колокольчиков, в серафимовских крыльях раскрывшихся бутонов... Он - виноградная Лоза: Он ведь Сам так сказал о Себе в Евангелии, вот и мы так изобразили.
   "Дивен Бог" - и дивны сотворённые Им орнаменты миров. Орнаменты храмов и теремов - лишь их отражения... выполненные во славу, и в похвалу Ему.
   Фрески и расписные "тощие свечи", изразцы и иконостасы, кокошники, крылечки и шатры, кованые кресты над куполами - всё Узор, всё Тайна, всё Праздников Праздник! Адам вернулся в рай...
   Трудно придумать что-нибудь ещё столь противоположное западной готике - и по эстетике, и по философии.
   Захожу в собор. По бокам многоарочного портала здесь изображены не Ангелы, как почти во всех древнерусских храмах, а свв. великомученики Георгий и Пантелеимон. Очень символично получилось. Св. Георгий - небесный покровитель ктитора монастыря князя Юрия. А Целитель Пантелеимон словно приглашает каждого в святой храм исцелиться от недугов телесных и душевных. Маленькая расписная галерея, крошечный придел... Люблю такие древние "комнатки" в соборах - словно в игрушечном теремке. Почему-то вспоминается: "В доме Отца Моего обителей много"... И собор, в котором есть ещё "комнатки" приделов, кажется бесконечным, как Дом Отца - даже если "комнатки" едва способны вместить несколько человек.
   Если выйти из собора в правую дверь, окажешься в южной галерее, упирающейся в придел св. Саввы, а южная галерея соединяется с западной, а из западной - опять вход в сам собор... Кажется, я медленно прошёл этим кольцом трижды или четырежды, словно ожидая, что каждый раз будет что-то новое. Или "повторял урок", чтоб не забыть. Или - хотел заблудиться и не найти выход наружу?..
   Ходите много раз по одному и тому же месту, не уходите из соборов.
   Если бы Адам мог никогда не уходить из рая!
   Собор великого монастыря Руси - совсем не велик по размерам. Кажется, только шаг шагни - и ты уже не у порога, а у святой раки. Великая сила - в этих маленьких древних храмах! Помню, из всех церквей Московского Кремля самое неизгладимое впечатление оставила во мне крошечная Ризположенская. Здесь было очень похожее ощущение. Даже "тощие свечи" - те же! Так почему-то называли в Древней Руси подсвечники в форме огромных свечей - вовсе не "тощих". Разноцветные узоры роднили их с фресками на стенах - словно фрески свернулись в бутон.
   В 1649 г. 29 государевых мастеров расписали собор фресками. Тогда же был создан и пятиярусный тябловый иконостас, замечательно сохранившийся до наших дней.
   В написании икон участвовали Карп Тимофеев, Степан Рязанец, Яков Рудаков-Казанец.
   Росписи были "обновлены" палехской артелью в конце XIX века, но реставраторы открыли все сюжеты, какие можно было открыть, так что сейчас интерьер собора плавно переливается слоями разных столетий. От этого он кажется ещё таинственней. Палехские мастера "влили" мерцающий золочёный фон, породнивший здешний собор с Успенским в Московском Кремле (в росписях которого тоже "легли друг на друга столетия").
   В полумраке кажется, что стены светятся каким-то царственным светом. Этот золотистый палехский отсвет не спутаешь ни с чем, от него и сам полумрак начинает светиться. От фресок словно исходит дыхание Неба. Кажется, краски уходят глубоко-глубоко, в самую стену - и откуда-то оттуда изливают неземной свет.
   Вторит ему серебро тончайших, как фольга, риз иконостаса: словно лёгкий морозный узор - и из зимних окошек, растопив лёд, выглядывают святые. Нет глубокой объёмной резьбы - тихий мерцающий отсвет: Сияние Царства Небесного "как через тусклое стекло"!
   Но главная святыня собора - конечно, мощи преп. Саввы. Они вернулись в обитель в 1998 г.после второго обретения (в советское время их спас и закопал на своём участке Михаил Успенский - родственник известного писателя Глеба Успенского).
   На секунду мне показалось, что я стою у мощей преп. Сергия в его лавре. Та же рака, на том же месте - только очереди нет...
   Бесчисленными чудесами прославились святые мощи за многие века: Жизнь не прекращается с земной кончиной. Преп. Савва являлся "яко во плоти" не только государю Алексею Михайловичу. В 1812 г. произошло одно из самых знаменитых чудес в истории Сторожевского монастыря. Известным оно стало лишь 27 лет спустя:
   "В 1839 г. на торжествах, посвященных победе русского оружия в Отечественной войне, кроме представителей российского императорского дома, были и гости из-за рубежа. Среди самых почетных - Максимилиан Богарне, герцог Лейхтенбергский, младший сын виднейшего военачальника наполеоновской армии, вице-короля Италии Евгения Богарне. Когда прошел военный парад на Бородинском поле, закончились прочие торжества и были соблюдены все официальные формальности, Максимилиан, к немалому изумлению российской стороны, настоятельно просил отвезти его в подмосковный Звенигород, в монастырь преподобного Саввы Сторожевского. "Откуда иностранцу знакомо это имя, и откуда такое настойчивое желание поехать именно в этот монастырь?" - недоумевали хозяева. Тем не менее, просьба герцога была исполнена, Максимилиан Богарне прибыл в Звенигород и долго молился у мощей преподобного Саввы.
   Лишь после своего паломничества герцог назвал причину: он выполнил завещание своего отца, Евгения Богарне, поклониться русскому святому. Однако от этого изумление лишь увеличилось: как это бывший враг мог завещать подобное? Ведь за наполеоновской армией никак не было замечено почтения к христианским святыням! Если даже Наполеон презрительно называл наши храмы "мечетями", то чего можно было ожидать от солдатни, собранной в его армии со всей "просвещенной" Европы? Шло разграбление и уничтожение христианских святынь во всех местах, которые захватывали французы. Правда, одна осталась почему-то нетронутой: монастырь преподобного Саввы Сторожевского... Почему?
   В 1812 году Наполеон вызвал своего пасынка Евгения Богарне из Италии и приказал ему принять командование 4-м корпусом Великой армии. Во время войны с Россией Богарне показал себя как блестящий полководец: французские войска под его руководством одерживали победы и брали город за городом. Корпусом Богарне был занят и Звенигород. Жители могли не без оснований опасаться, что Саввино-Сторожевский монастырь постигнет печальная участь других святынь: часть корпуса разместилась именно там. Солдаты уже рассчитывали на поживу. Сам вице-король Италии расположился в одной из келий монастыря. Усталый Богарне задремал. И вдруг он видит, что дверь в его тщательно охраняемую комнату открывается, а в келью входит странный русский монах, который, похоже, ничуть его не боится, а ведет себя, как хозяин в своем доме. Явление старца было настолько ясным, что вице-король прекрасно запомнил черты лица и грозный взгляд монаха, сказавшего ему следующее: "Не вели расхищать монастырь или уносить что-либо из храмов. Если послушаешь моих слов, Господь возвратит тебя в отечество твое и умрешь ты в мире". Изумленный Богарне немедленно приказал своим солдатам очистить обитель, а сам пошел в собор, где по иконе святого Саввы Сторожевского узнал того самого старца, который только что явился ему. Он с благоговением поклонился преподобному, записал этот случай в свой дневник, а к дверям собора приставил стражу с тем, чтобы не допустить вандализма. Богарне последовал словам святого Саввы, и обещание преподобного сбылось: он один из немногих военачальников Великой армии, принимавших участие в войне против России, который не только благополучно вернулся на родину, но и закончил свой земной путь мирно. Для сравнения: маршалы Ней и Мюрат были расстреляны, маршал Понятовский утонул, будучи раненым, маршал Ожеро умер от мучительной болезни легких, судьба многих других также оказалась незавидной...
   Наверное, эта удивительная история повлияла на то, что жизнь рода Богарне с тех пор крепко связалась с Россией и Православием: Максимилиан Богарне, поведавший эту историю, в том же 1839 году женился на дочери императора Николая I - великой княжне Марии Николаевне и с этого времени жил в России. Он стал президентом Академии художеств, заведующим Горным институтом, проводил научные изыскания в области гальванопластики, учредил в Санкт-Петербурге гальванопластический завод, больницу, завел в Тамбовской губернии образцовое хозяйство. Большое участие он принимал и в постройке первых в России железных дорог.
   Как говорит матушка Елизавета, монахиня православного монастыря в Бюсси-ан-От во Франции, прямой потомок Богарне: "В своем явлении Евгению Богарне преподобный Савва говорил, что его потомки будут православными, и я счастлива, что вижу своими глазами исполнение этого пророчества".
   "Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи", - говорил преподобный Серафим Саровский. На примере святого Саввы мы можем еще раз убедиться в этом: ведя жизнь во Христе, человек спасает многих и помогает всем приблизиться к Небу.
   А о смысле испытаний, выпавших на долю Отечества, хорошо сказал император Александр I: "Пожар Москвы осветил мою душу. И суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до сих пор не ощущал. Тогда я познал Бога". Думается, эти слова можно отнести не только к императору, но и ко всему русскому обществу".
  
   Поистине святые, уподобившись Самому Господу, любят и хранят всех - соотечественников и врагов, верующих и неверующих...
   Преподобне отче наш Савво, моли Бога о нас!
  
  
   Приложение
  
   Дни памяти преп. Саввы Сторожевского:
  
   3/16 декабря - день преставления (1407 г.)
   19 января /1 февраля - обретение мощей (1652 г.)
   23 августа (н. ст.) - второе обретение мощей, возвращение их в Сторожевскую обитель (1998 г.)
  
   Примечания:
   (1). В настоящее время считается доказанным, что название перешло вместе с переселенцами от одного из городов Южной Руси. В сущности, это ничего не меняет - у имени как южного, так и северного города всё равно колокольный первоисточник.
   (2). Символично, что св. князь Андрей Боголюбский, великий строитель Владимира как стольного града, принял мученическую смерть ровно за 2 века до рождения князя Юрия Звенигородского (1174 и 1374 гг. соответственно). В чём-то похожа и их конечная судьба. Св. Андрей стал жертвой боярского заговора. Князь Юрий после упорной борьбы добился великокняжеского престола - и тут же скоропостижно скончался на нём: многие историки считают, что был отравлен московскими боярами.
   (3). Краеведы, со ссылкой на звенигородских старожилов, опровергают устоявшуюся "советскую легенду", будто художник-реставратор Чириков в 1918 г. нашёл эти иконы на церковном дровяном складе и они там служили чуть ли не ступеньками для входа. Небрежение к древним иконам в России XVIII - XIX вв., конечно, было - но всё же не до такой степени! В действительности, настоятель собора, прятавший эти иконы, сам отдал их Чирикову, чтоб хотя бы ценой передачи в музей спасти их от вандализма безбожников.
   (4). Изначально это был четырёхэтажный (!) комплекс.
   (5). Красные ворота (главный, царский, парадный вход в обитель) открываются сейчас лишь по большим праздникам.
  
  
   Серпухов
  
   Ещё одна приокская жемчужина - Серпухов, известный историкам как город Владимира Андреевича Храброго, а паломникам - как город "Неупиваемой Чаши".
   Какая-то музыка созвучий: речка Серпенка - давшая название городу, - Высоцкий и Владычный монастыри... Ещё и не был в городе, а только послушаешь эти имена - будто бы был! Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, святитель Алексий, Куликовская битва... Русь Московская, с детства знакомая по книгам. И сам древний город - как развёрнутая книга, а разделившая его пополам речка Нара - как закладка. Церкви - расписные титла живой летописи, заглавные буквы...
   Белая книга зимы позволяет даже глубже сосредоточиться на чтении, чем весёлая зелёная летняя повесть.
   Я был в Серпухове три дня в январе 2010 года. Древняя часть города открылась морозным солнечным утром. Первой по выходе моём из новостроек вынырнула самая большая из серпуховских церквей - Николы Белого, XIX века, ныне - главный городской собор. Она и была - белая, с колоннадами, широченной ротондой и очень высокой колокольней - доминанта всей долины Нары. Левее этого действующего, прекрасно отреставрированного собора грустно проглядывали из трущоб убогие полуруины бывшего Распятского монастыря.
   От Николы Белого к древнему кремлю надо сначала спуститься на запад, потом подняться - на север. Кремль тоже виден издалека, но не благодаря размерам построек, а благодаря высокой круче обрывистых склонов. По их какой-то особой, рукотворной отвесности сразу видно: это - крепость, а не просто холм.
   Это колыбель древнего града (известного с 1339 г.) - место, где в XIV веке, при Владимире Андреевиче Храбром, был построен деревянный, а в XVI, при Иване Грозном - каменный кремль.
   Владимир Андреевич, удельный князь Серпуховской - одна из ярчайших фигур средневековой русской истории. Имена его и Дмитрия Донского связаны практически неразрывно. Двоюродные братья дружили с детства, и первый свой совместный поход (руководя войском, конечно, ещё лишь номинально) предприняли, когда Дмитрию было 12 лет, а Владимиру 10. Весь их дальнейший путь прошёл - бок о бок. Владимир, впрочем, пережил брата на 21 год и служил ещё его сыну Василию I.
   Карамзин замечательно написал о Владимире Андреевиче: "Он первый отказался от древних прав семейственного старейшинства и был из князей российских первым дядей, служившим племяннику. Кратковременные ссоры его с Донским и Василием происходили не от желания присвоить себе великокняжеский сан, а только от смут боярских. Сия великодушная жертва возвысила в Владимире пред судилищем потомства достоинство героя, который счастливым ударом решил судьбу битвы Куликовской, а может быть, и России"...
   Этот "счастливый удар" Засадного полка, которым он командовал на Куликовом поле, действительно, прославил его в истории навеки. Менее памятными остались другие его воинские подвиги: победа под Волоком Ламским в 1382 г. и оборона Москвы в 1408 г. Когда Тохтамыш всего через 2 года после Куликовской битвы разорил Москву и большинство городов Центра Руси, единственной символической "ложкой мёда в бочке дёгтя" стало уничтожение крупного ордынского отряда под Волоком: Владимиру Андреевичу явно везло на засады и внезапные удары - тактика, очень удачно перенятая от самих татар.
   Не менее страшным для Руси стало нашествие победителя Тохтамыша, искуснейшего полководца Едигея в 1408 г. Великий князь Василий I, покинув Москву, оставил её на попечение дяди. Остановив панику, Владимир Андреевич организовал оборону и не дал повториться печальному опыту падения столицы в 1382 г. Едигей ушёл, простояв под стенами три недели (30 ноября - 21 декабря). Это была первая в истории Москвы относительно долгая оборона: все прежние осады затягивались не более чем на несколько дней.
   Отстояв столицу, "сей знаменитый внук Калитин жил недолго и преставился с доброю славою князя мужественного, любившего пользу Отечества более власти". (Н. М. Карамзин).
   Сам Серпухов, находясь на важнейшем для Руси окском рубеже, тоже пережил в своей истории немало осад (рядом был известный Сенькин перевоз, где татары часто "лезли Оку": последний раз - в 1633 г.). К сожалению, его треугольный 8-башенный кремль был разобран в 1930-е годы почти полностью - камень пытались использовать при строительстве Московского метро для облицовки стен, но он оказался пористым и для этой цели совершенно непригодным. От могучей твердыни остался лишь маленький участочек восточной стены - метров пятнадцать длиной. Я как раз поднимался на гору - мимо него.
   Если бы эти стены 1556 года сохранились в целости (или хотя бы крупными участками, как в соседней Коломне), Серпуховской кремль по праву считался бы уникальным примером каменной крепости в Центре России. Остальные сохранившиеся кремли XVI века (Нижегородский, Коломенский, Зарайский, Тульский, Смоленский) - кирпичные, и только здесь, как на Северо-Западе Руси, стены полностью сложены из серого камня: слишком много было этого "подножного материала". Так называемые "захабы" - параллельно идущие за воротами стены, позволявшие перекрёстно расстреливать ворвавшихся врагов, - тоже характерны для Пскова, Изборска, но вовсе не для Подмосковья. Здешний, "приокский Псков" был, конечно, несравненно меньше подлинного, прибалтийского: 933 м - протяжённость всех стен, от 6 до 8 м - их высота, 3,5 м - толщина. Тем не менее, и он в годы испытаний оказывался не по зубам для врагов: в 1609 г. пан Млоцкий, а в 1618 г. гетман Сагайдачный сжигали сам Серпухов, но взять каменную цитадель на почти отвесной горе, "отрубленной" от соседних круч искусственным перекопом, не могли.
   Действительно, даже сейчас взглянешь: уступчатая шееломная круча - бело-неприступная... костей не соберёшь.
   Склон как-то сразу, под углом вырастая из равнины, загибается, как ледяной торос. А над ним вырисовывается уже знакомая по многим древним городам картина: высовывается из верхушки кручи белая верхушка церкви, а сама она наполовину спряталась под землёй - не выросла ещё. Тебе надо подняться, чтоб помочь ей вырасти.
   Относительно небольшая церковка 1695 г. - на месте прежнего храма времён Владимира Андреевича, - из почтения к её древности и к значимости места именуется Троицким собором. Против солнца её силуэт кажется почти хрустальным: небольшой восьмерик на четверике, рядом - шатровая колокольня. Редчайший вид шатра - с пятью ярусами отверстий-слухов (даже у знаменитой "Ярославской свечи" их всего три). Чередуются круглые "ласточкины норки" и вытянутые "бойницы". Учитывая, что в нижнем ярусе они сдвоенные, всего на тончайшем шатре - 48 слуховых отверстий!
   Одного цвета со снегом, церковка светится вместе с ним на лазурном небе, на кромке западного обрыва. И теплится в душе предощущение весны - от этого света, головокружительного надгорного простора, нежных переливов белого и голубого в пейзаже.
   Многовековая городская деревня расстилается по земле ветхими кровлями, но тянется к небу всеми церквами. И Весна сходит на землю из горних кладовых от этого молитвенного призыва.
   "Темя" кремлёвского холма заросло вокруг собора деревенскими домиками. Великое и прозаическое, историческое и бытовое слилось в центре Серпухова нераздельно.
   И по высоте укреплений, и по форме и возрасту церковки, увенчавшей вершину, место очень напоминает Соборную гору Плёса. Только склоны и козырёк здесь не лесистые, а открытые. И город, расстилающийся внизу - намного больше, чем Плёс. Жалко, что Серпухов как-то остался вне полотен великих художников(1). У Плёса был Левитан, у Романово-Борисоглебска и Кинешмы - Кустодиев, у Ярославля - Саврасов... Панорама обрывистого и низинного, убогого и роскошного, утонувшего в трущобах и усыпанного церквами Серпухова пока зарисована лишь Господом Богом - и хранится эта картина в какой-то ещё неведомой нам, небесной галерее.
   Я лишь подглядел уголок этой неземной картины, когда обошёл поверху весь кремлёвский холм и с кромки северного обрыва увидел внизу... то, от чего закружилась голова! Густо-синяя тень огромного склона показалась озером-провалом, расплеснувшимся до самого подножия светящихся храмовых стен - цепочки трёх ярчайших церквей, восставших пламенными рифами. Они панорамно раскинулись внизу, они приглашали к ним скатиться!
   Такие густые ожерелья храмов, почти упирающихся друг в друга, будто невидимо связанных, можно встретить лишь в некоторых, исключительных по своему наследию, древних городах...
   Это самый красивый уголок Серпухова, место, ради которого стоит проехать сотни километров, чтобы его увидеть!
   Смотришь с вершины, а церкви - корабли кораблями! - уплывают кильватерным строем на восток по белому разливу.
   Чудесная троица церквей. Ярко-разноцветные купольные башни-терема над бело-синим снегом. Под солнцем - как фонари. Словно целая поросль из одного корня - на одном подземном основании.
   Словно городские заросли-трущобы произрастили из себя за века чудный цветочный куст - высокий, густой и нежный. На обочине кремлёвского склона, как у старой заброшенной колеи, поднялся он. Эта корона церквей была бы ещё прекрасней, если б стоящий через улочку, на заднем плане, четвёртый храм - Крестовоздвиженский (1745-55 гг.) - не был бы обезглавлен и ободран.
   Вытянулись цепочкой с запада на восток: красно-белая Успенская церковь (1744 г.) - в стиле переходном от посадского к барокко, чем-то напоминающая надвратные храмы Троице-Сергиевой лавры и Новодевичьего монастыря; вся вытянутая к небу солнечно-жёлтая Ильинская (1748 г.) - уже в стиле "высокого" барокко середины XVIII века, и самая древняя, чисто "посадская" по стилю, разноцветная зеленоглавая Троицкая (1670 г.). Спору нет, изящны все, но самое глубокое впечатление оставляет, пожалуй, последняя.
   Она стоит в конце цепочки чуть особняком и чем-то напоминает знаменитый московский храм Николы в Хамовниках: пятиглавая церковь с шатровой колокольней, тонкогранная, узорочная, построенная в лучших традициях XVII века. Это древнейший сохранившийся цветок серпуховского посада.
   Узорные коронованные кресты над вечнозелёными куполами - чудо "просечной" ковки. Ничего уже в них нет смертного, голгофского - только пасхальное, торжествующее, цветочное. Стоят-золотятся над листиками куполов - как Праздники над месяцем маем.
   К сожалению, из всех этих церквей регулярно службы идут лишь в Ильинской. Она - единственная в городе, которая не закрывалась даже в советское время. Роскошный золочёный иконостас, старинная масляная живопись, уходящая в неоглядную высь почти бездонного восьмерика-колодца... самый красивый и самый намоленный храмовый интерьер Серпухова! Особо почитается прихожанами местная святыня - чудотворная икона Божией Матери "Взыскание погибших".
   Соседний Успенский храм, хотя формально и возвращён Церкви, почти всегда закрыт: службы в нём бывают очень редко. Гордость же Серпухова Троицкая посадская церковь и вовсе по бумагам "находится на балансе музея", но фактически на десятки лет заперта на замок и тихо ветшает в безлюдье и бесхозности. Это особенно обидно, учитывая, что действовала она большую часть советского времени и была закрыта лишь в 1960 г.
   Вообще, действующих храмов в Серпухове - куда меньше, чем можно было бы ожидать, а вот руин - куда больше. Наличие множества таких городов опровергает популярнейший интеллигентский миф о каком-то "особо привилегированном положении", в котором будто бы находится сейчас Церковь, о том, что она "правдами и неправдами" вернула себе чуть ли не всё, что ей когда-то принадлежало. Это одна из самых странных сказок нашего диковатого времени, поверить в которую можно... только если всю Россию представлять себе по Храму Христа Спасителя.
  
   Таинственно и волшебно выглядит центр Серпухова вечером, когда включается подсветка многочисленных церквей. Золотистойм короной зажигается ротонда Никольского храма, колокольня же его наливается бело-лунным светом. Тонким белесым видением повисает в темноте - словно без всякой опоры, - Троицкий собор над кручей. Дальше мерцают тихой подсветкой Ильинская и Успенская церкви-башни. Если поглядеть далеко на юг, можно заметить туманно-белесоватое пятнышко - колокольню Высоцкого монастыря.
   Светлые видения будто безмолвно перекликаются друг с другом... подают друг другу странные сигналы в море городской ночи. И искрятся огни фонарей во всю ширь долины Нары.
   * * *
   Всё же главная достопримечательность Серпухова - не кремль и не приходские церкви в центре, а величайшие монастыри на южной окраине, близ впадения Нары в Оку. На востоке нарской поймы - Высоцкая обитель, на западе - Владычная. Одну основал преп. Сергий Радонежский, другую - святитель Алексий, обе благоустраивал и украшал князь Владимир Андреевич - "собеседник святых". Городской княжеский детинец не уцелел - уцелели два истинных, священных, вечных кремля.
   Совершенно деревенская улочка Калужская, с роскошными кошками и греющимися собаками на обочинах, вся в разноцветных наличниках, ведёт от центра города на юг и медленно, полого, живописно восходит на "Высокое", где ещё в 1373 г. св. Сергием по просьбе князя был основан один из величайших монастырей Руси.
   На Высоцком конце улицы уже не чувствуется совсем ничего городского - купола монастыря, приближаясь, восходят над заборами и огородами. Город - внизу, за спиной - как прошедшая жизнь. Здесь - обитель Царства Небесного, обитель Богородицы.
   Обогнув Высоцкий монастырь с запада, я вышел к его белокаменной южной стене. У подножия её там и сям живописными скоплениями серых комочков - издали как будто вербных, - грелись стайки собак - словно сама обитель излучала тепло.
   Здешние крепостные прясла и башни были возведены значительно позже основания монастыря - уже в царствование Алексея Михайловича (как и большинство всех сохранившихся монастырских кремлей Руси). До белозерских или борисоглебских им по масштабам, конечно, далеко, а вот Саввино-Сторожевский монастырь в соседнем Звенигороде они очень и очень напоминали. Как и там, верхушки башен когда-то венчались "эоловыми арфами", ныне - простыми конусами, более соответствующими духу древней крепости.
   Почти все монастыри-кремли имеют Святые врата с "напольной" стороны - противоположной от обрыва (от реки, если монастырь стоит на реке). Оно и понятно - так удобнее. Высоцкая обитель - исключение! Её врата демонстративно и символично обращены на запад - на высокий склон над речкой Нарой. Город Серпухов - сам по себе, по другую сторону, а Священный Град, образ Небесного Иерусалима - сам по себе. Входящий во врата обращён лицом на восток - навстречу восходящему Солнцу-Христу.
   При Святых вратах в 1840 г. выстроили могучую звонницу на широком основании, с храмом Трёх Святителей внизу и башенкой с курантами - над храмом. Сейчас на ней 9 колоколов, самый большой весит 7,5 т. По форме и цвету она напомнила мне надвратную колокольню Варлаамо-Хутынского монастыря под Новгородом.
   Вхожу на монастырский двор, под сень куполов. Здесь не увидишь роскошного многоцветья Троице-Сергиевой лавры, Саввино-Сторожевского монастыря или Нового Иерусалима. Здесь всё - снежно-небесное: воздух и свет. Стены под цвет сугробов и купола под цвет той бездонной выси, что над ними. Даже позднейшая колокольня - хоть и не белая, но солнечная... тоже не выбивается из палитры. Все цвета и очертания - какие-то одухотворённые, очищенные свыше.
   "Город на верху горы", который, по притче Христа, "не может укрыться".
   Небесно-земная гармония, в которой нет ни единой лишней линии, ни малейшего броско-неуместного оттенка. Просто некий вышний, горний эталон тех же красок, что и вокруг, воплотился в силуэте и главах святой обители. Краски безгрешны, очищенные Самим Господом, проявились млечно-лазурным светом на бело-голубом пейзаже. Пятнышко мира, более светлое, чем остальной мир - хотя и плоть от плоти его... как Сын Божий после Воплощения - плоть от плоти рода человеческого.
   Высокий пятиглавый собор - центр светлой обители. Посвящён он Зачатию Пресвятой Богородицы и в нынешнем виде возведён в конце XVI в. на месте храма времён Владимира Андреевича. В подклете его, по преданию, погребены все воины-серпуховчане, павшие на Куликовом поле.
   Идеальные очертания собора - равного в длину и ширину, строго симметричного, без сдвига куполов на восток, - подчёркивают его устремлённость ввысь. Весь он цельный, тонко-воздушный, и цвета его - воздушные. Сейчас, под ярким солнцем, даже тени на нём - почти такие же голубые, как его купол. А купола - почти такие же, как небо... только гуще.
   В этом древнем соборе на протяжении нескольких веков Деисусный чин иконостаса составляли семь знаменитых поясных образов, присланных из Византии преп. Афанасием Старшим в 1395 г. (Спас Вседержитель, Богоматерь, Иоанн Креститель, Архангелы, Апостолы). В среде искусствоведов иконы эти широко известны как "Высоцкий чин" (ныне 6 из них находятся в Третьяковской галерее, одна - в Русском музее). Автор икон, замечательный византийский мастер, неизвестен - но считается, что они оказали влияние на всё современное им русское искусство, в том числе на Андрея Рублёва, на его знаменитый "Звенигородский чин". Относительно маленький удельный город Владимира Андреевича стал одним из центров русской культуры той эпохи.
   К сожалению, сам собор был страшно разорён в советское время. И хотя сейчас он замечательно отреставрирован (освящён в 2001 г.), в интерьере его не сохранилось ничего старинного. Всё новое - и настенные росписи, и иконостас.
   В зимнее время большой собор закрыт. Все службы проходят во втором по величине и значению храме - Покровском. Перестроенный в XIX в., он не производит впечатления древнего, хотя фрагменты его относятся и к XVI, и к XVII векам, а белокаменный подклет под восточной частью и вовсе дошёл от самой первой церкви, возведённой ещё Владимиром Андреевичем в 1381 г.!
   На протяжении веков это был трапезный храм обители, и до сих пор основную площадь его занимает обширный трапезный зал с двумя столпами. Помещение это впереди раздваивается: справа - сам Покровский храм, слева - придел Похвалы Пресвятой Богородицы. Перед столпом-простенком, разделяющим их - красивейший резной деревянный киот, осенённый деревянными же "кисточками бахромы". В нём - главная святыня Серпухова, икона Божией Матери "Неупиваемая Чаша" (история первообраза этой иконы начинается в XIX веке в соседнем Владычном монастыре - я ещё приведу её, когда буду рассказывать о нём).
   Правее, за столпом, в основном помещении храма - рака с мощами преп. Афанасия Младшего. Обретение их, ранее находившихся под спудом, состоялось в 1994 г. - тогда же, когда был освящён после трёхлетней реставрации Покровский храм.
   Всякое паломничество - не только молитвы, но и... знания.
   Посещая такие места, каждый раз невольно открываешь для себя что-то новое - имена и события Истории... самое важное, что речь идёт о духовной истории.
   Немало я читал о Сергии Радонежском и его эпохе - и конечно, не раз слышал имя его знаменитого ученика преп. Афанасия Высоцкого, но... к стыду своему, прежде не подозревал, что, оказывается, было два святых Афанасия Высоцких: Старший и Младший. Старший, по благословению преп. Сергия, стал первым настоятелем монастыря - но почти двадцать лет спустя уехал в Константинополь и навсегда остался там затворником в одном из монастырей. Тот же, чьи мощи почивают в Высоцкой обители и, наряду с "Неупиваемой Чашей", являются её главной святыней - преп. Афанасий Младший, воспитанник и преемник Старшего. В 12 лет, тайно покинув родительский дом, он пешком пришёл из Ярославля к Афанасию Старшему и упросил принять его в число братии, в 24 года стал настоятелем, а уже в 33 - ушёл в мир иной († 1395). Едва ли не самый молодой из великих преподобных отцов Руси! Даже преп. Феодосий Киево-Печерский, тоже рано взятый Господом, всё же прожил на Земле около 40 лет.
   С Высоцким монастырём также тесно связаны имена прпп. Никона и Никиты, духовных чад преп. Сергия Радонежского. Св. Никон традиционно поминается вторым после Сергия в Соборе Радонежских святых. Он - великий небесный покровитель Троице-Сергиевой лавры, которой управлял почти треть века: именно при нём были обретены мощи св. Сергия, написана рублёвская "Троица" и построен каменный Троицкий собор. Мало кто знает, что в молодости он подвизался под духовным руководством св. Афанасия Старшего.
   При первом приходе его в обитель Св. Троицы, преп. Сергий сказал: "Иди, чадо, во град Серпухов, в монастырь на Высокое, к настоятелю, ученику моему, преуспевшему в добродетелях, Афанасию, он тебя сподобит ангельского образа и научит благой жизни". Лишь много лет спустя св. Сергий принял ученика своего ученика - а пред кончиной благословил его быть своим преемником.
   Другой святой преп. Никита считается не только учеником, но и "сродником преп. Сергия". После смерти и своего аввы (1392 г.), и преп. Афанасия Младшего (1395), он стал третьим настоятелем Высоцкого монастыря (в 1395 - 1414 гг.). Позже он перешёл в Высоко-Петровский Боровский монастырь (именно в этот период под его руководством подвизался св. Пафнутий Боровский), а ещё позже - в Богоявленский Анастасиин в Костроме, где и почивают сейчас его мощи.
   Среди подвижников монастыря XVIII - XIX веков известны: иеродьякон Иоиль - прадед преподобных Моисея и Антония Оптинских; архимандрит Мелхиседек, предсказавший в 1812 г., что французы не войдут в Серпухов и даже не появятся в его окрестностях (сам в то тревожное время каждую ночь обходивший с молитвой город и много раз осенявший его крестом); архимандрит Сергий из Сарова, собеседник преп. Серафима, записавший многие его наставления; последний архимандрит Пантелеимон, принявший мученическую кончину в 1937 г.
   Высоты духа явило Серпухову и всей России Высокое место!
  
   Выйдя из монастыря, вновь обозреваю окрестности. Склоны здесь несравненно более пологи, чем у кремля, но место, действительно - высокое.
   Какой-то очень подмосковный, простой и привольный пейзаж. Клубятся невысокие деревья, курчавится ивами долина Нары. Вверх по течению широко раскинулся весь старый город - россыпь деревянных домишек, подпёртых справа новостройками. Дальним маяком виднеется колокольня Николы Белого и его огромный круглый купол. Кажется, все низкорослые постройки собрались вокруг него, как многочисленная паства - послушать Святителя. Другие церкви - скорее, угадываются, чем отчётливо видны. Всё это - если смотреть с горы вправо.
   А прямо - в солнце, за речкой и пустырём, панорама Владычного монастыря - зубчатого от шатров, напоминающего белый терем. Два, пожалуй, самых знаменитых и самых почитаемых монастыря на всей Оке (ну, может, наравне ещё с Троицкой "обителью Петра и Февронии" в Муроме...) седьмой век стоят друг напротив друга - хотя и не связаны никаким мостом, разве что невидимым, священным. Ленточка быстрой, незамерзающей Нары вьётся меж ними, а на юге угадывается долина Оки - "Пояс Пресвятой Богородицы". Обе обители Богородичные: Высоцкая - в честь Зачатия Её св. праведной Анной, Владычная - в честь Введения во Храм.
   Тишина над простором. Только шумит однотонно маленькая "Ниагара" - искусственный перекат-плотина на Наре, - да раз в пятнадцать минут нежный перезвон курантов на высоцкой колокольне всё пытается сообщить людям от Бога какую-то тайну. Голос Вечности врывается во Время.
   Монастырь с курантами всегда ощущается как какой-то особый монастырь. Кремль Божий...
   Я прогулялся вдоль Нары - от переката вниз по её течению. Может, от этой незамерзающей речки, похожей на сплошную весёлую полынью - такое ощущение весны! Переливаются солнечные зайчики в быстрых струях, волнисто отражается светящийся снег. Бежит-бежит вода, торопится, весну несёт! Безбрежный снег - а она его, как нитка с иголкой, прострочила. И когда смотришь на неё - кажется, и нет никакого мороза. Вода ворвалась в пейзаж, как Апрель - в год. Ещё немного - и капель услышишь... Но нет - только шелест струй мимо льда.
   Я оглядываюсь издали на Высоцкий монастырь. Маленький и безграничный - на гребне снежной волны.
   Тонким видением вырисовывается на незабудочно-бездонном фоне. Не только небо, но и снег вдруг стал - пронзительно-лазурным. Потому что солнце припряталось за облачко, и только монастырь как-то собрал-уловил его незамутнённые лучи, на считанные минуты заменил собой светило. Золотистый свет от колокольни и молочно-серебристый - от собора - издалека озарили равнину.
   Пора прощаться с "Высоким местом" и идти - во Владычное.
   По поваленному дереву я перебрался через Нару и нашёл слабое подобие тропки. Одинокие следы в снежном поле кое-как вывели к Владычному монастырю. Настоящий мост есть только в центре города - а ехать с пересадкой (или, тем более, идти) несколько километров "крюком" не хотелось.
   Владычная слобода, с белоснежной обителью в центре, раскинулась на пологом, условном холмике, куда более скромном, чем "Высокое место". Да и сам монастырь выглядел - скромнее, меньше, тише... Тут тоже стояла парочка автобусов с паломниками - но количество людей и машин всё же не шло ни в какое сравнение с Высоцким.
   Дух у этих обителей очень разный. Если Высокая кажется кусочком Троице-Сергиевой лавры, чудесно залетевшим в здешние края, то Владычная неуловимо напоминает, скорее, муромские монастыри - тоже небольшие, но уютные и чарующе-изысканные по своему древнему неискажённому зодчеству. Кстати, здесь, как и в Спасо-Преображенском монастыре Мурома, выращивают павлинов (зимой я их, конечно, не видел, но сёстры на экскурсии рассказывали). Экзотично, но... сам серпуховской герб - обязывает(2). Впрочем, конечно, не в павлинах дело, а в благодатном покрове Владычицы, невидимо преображающем всё.
   Владычный монастырь - не менее знаменитый в духовной истории региона, не менее древний (строго говоря, он даже старше Высоцкого... на 13 лет). Ровно шесть с половиной веков назад, в 1360 г., свт . Алексий, митрополит Московский, во время молитвы пред иконой Богородицы сподобился услышать глас Пречистой: "Алексей, Алексей, поставь обитель во имя Мое". Голос повторился дважды. Богородица повелела, чтоб обитель была основана "в пределах града Серпухова на спасение многим душам человеческим".
   Преп. Варлаам, келейник митрополита Алексия, был поставлен первым настоятелем нового монастыря. Ещё прежде основания обители ему было дивное видение, но поведал он о нём много лет спустя, перед самой кончиной: "Ангелы в Небесах держат монастырь, родители Богородицы Иоаким и Анна вводят Её во храм, а первосвященник Захария ведёт Отроковицу во Святая Святых..." Видимо, не было ни времени, ни пространства в этом явлении, ибо всё было вместе. Здесь совершилось Введение во Храм Пресвятой Богородицы! Кто не понимает, что в святом мире всегда всё здесь и сейчас, тому трудно поверить и в ежедневное Таинство Евхаристии - подлинной Жертвы Христовой в алтаре каждого храма.
   Монастырь посвятили Введению и прозвали Владычным (или Владычним, как часто пишется его название на старинный манер). Двойной смысл воплотился в названии: владыка митрополит Алексий был земным основателем монастыря, Пресвятая Владычица Богородица - небесной.
   Прохожу псевдоготическими вратами внешней ограды (XIX в.) к арке внутреннего, древнего монастырского кремля.
   Первой встречает крошечная надвратная церковь мученика Феодота Анкирского, живописно увенчанная кедровой шишкой уменьшающихся кокошников.
   Как только проходишь внутрь, слева над тобою сразу же возносится уникальный шатровый храм, над боковым приделом которого возвышаются ещё два четырёхгранных, совсем маленьких шатра. Это древняя трапезная церковь св. Георгия. Силуэт незабываемый, нигде больше не встречающийся. Хотя из-за очень тесного пространства внутри монастыря, по-настоящему оценить его можно лишь извне, издали. Пожалуй, по степени уникальности, по отсутствию близких аналогов в русском зодчестве, это главный архитектурный шедевр Серпухова.
   Соборный, Введенский храм (тоже совсем небольшой) - более традиционной, пятиглавой формы. Стены его гладкие, без украшений, купола строгие, шлемовидные. Необычна только чуть возвышенная над кровлей центральная часть со своим рядом закомар - словно один храм, окутанный другим. Похоже на древний Успенский собор во Владимире - только тот больше во много раз.
   Ансамбль монастыря в нынешнем виде сложился в конце XVI века.
   Постройка этих храмов тесно связана с одним из многочисленных военных событий, которыми так богата история Серпухова. Пред венчанием на царство в 1598 г. Борис Годунов предпринял грандиозную военную демонстрацию, выдвинув на Оку "полумиллионную" (по преувеличенным данным летописей) рать - против крымского хана Казы-Гирея... который вообще-то находился в это время за многие сотни вёрст от Оки. Шесть недель царская ставка размещалась в Серпухове, где шли непрерывные пиры. Прибывшие наконец послы Казы-Гирея, потрясённые грандиозностью военных приготовлений русского царя, передали от хана заверения в дружбе и верности и подписали "вечный мир". На этом войско разошлось, а вернувшийся в Москву с ореолом бескровного победителя Борис венчался на царство. На щедрые пожертвования нового государя воздвиглись каменные храмы Владычного монастыря.
   Редки на Руси памятники, сохранившиеся от короткой "эпохи" Бориса Годунова - от самого преддверья Большой Беды! Здешние уникальные храмы - одно из немногих исключений.
   И всё же Владычный монастырь никогда в своей истории не был ни особо богатым (скорее - средним по достатку), ни особо большим по числу братии (издревле - около 30 человек). После екатерининской реформы он пришёл в нищету и почти полное запустение. От упразднения в начале XIX в. его спасло... преобразование в женский монастырь (в 1806 г.). Тогда и начался расцвет этой новой-старой обители: число сестёр уже через полвека достигло 400 человек, а сама территория монастыря существенно расширилась - к небольшому древнему "кремлю" с запада пристроили новую оргаду, новый обширный двор.
   Именно в этот период прославилась на всю серпуховскую округу, а потом и на всю Россию икона Божией Матери "Неупиваемая Чаша". Почитание её началось так.
   "Случившееся произошло в первый год игуменства матушки Марии (1878 г.). Один крестьянин Тульской губернии Евфремовского уезда, отставной николаевский солдат, с пенсией, имел слабость к вину. Он пропивал все в доме и всю пенсию и дошел до нищенского состояния. В довершение бедственности у него отнялись ноги. Но и при этом он не переставал пить. Находясь в таком разладе душевном, телесном и материальном, видит он однажды сон: приходит к нему старичок благообразного вида и говорит: "Иди в Серпухов, во Владычний монастырь, там в Георгиевском храме есть икона Божией Матери "Неупиваемая Чаша", отслужи перед ней молебен и будишь здоров и душою, и телом". Но крестьянин, несмотря на то, что сон, видимо, был необыкновенный, не пошел в Серпухов, потому что не знал, как добраться туда без ног и без гроша денег. Тогда тот же старец явился ему во второй и в третий раз и уже настолько грозно потребовал исполнить его приказание, что крестьянин решился немедленно отправиться в путь. Двигался он на четвереньках. По лежащим на пути селениям останавливался для отдыха и подкрепления пищей. На одной из таких остановок старушка-крестьянка приняла его на ночлег, напоила и, в облегчение болезненности ног, растерла их и уложила больного и усталого путника на печь. И вот что тогда случилось: ночью, проснувшись, путник почувствовал приятное ощущение в ногах и тут же с большой осторожностью, спуская их с печи, попытался встать на ноги. Хотя и очень слабо, но он смог стоять на ногах! С нетерпением ждал утра, чтобы отправиться в дальнейший путь: теперь уже, может быть, не на четвереньках, а на ногах, хотя и с помощью палок! Но добрая старушка удержала его еще на сутки и опять на ночь растерла ему ноги. Видимо, больному стало лучше. И он действительно теперь уже шёл - правда, сначала с двумя палками, а потом уже и с одной. Так дошел он до Серпухова и до Владычнего монастыря. Обут был в теплые валеные сапоги, несмотря на июль месяц.
   Во Владычнем монастыре он поведал о своих дивных сновидениях послушнице Захарии (впоследствии монахине Елисавете), церковнице при храме великомученника Георгия, и настойчиво просил, чтобы отслужен был молебен Матери Божией перед ее иконой "Неупиваемая Чаша". Последним он вводил всех в большое затруднение: в монастыре никто не знал иконы Божией Матери с таким наименованием. Тогда явилась мысль: уж не та ли это икона, которая висит в проходе из Георгиевского храма на колокольню или в ризницу. На ней есть изображение чаши. И каково же было удивление всех, когда на обратной стороне этой иконы действительно усмотрели надпись: "Неупиваемая Чаша". Знаменательно было и то, что когда путника подвели к раке преподобного строителя Варлаама, то в его святом лике он сразу же признал того благолепного старца, который явился ему во сне и повелел идти в Серпухов во Владычний монастырь к Матери Божией "Неупиваемая Чаша""(3).
   Исцелённый крестьянин бросил пить. "Неупиваемая Чаша" - жертвенная, причастная, Христова, - явила силу отвращать от чаши иной... С тех пор многим людям она подавала исцеления от "страсти пианственной".
   В советское время подлинник чудотворной иконы был утерян. Поскольку первым из монастырей Серпухова возродился в 1991 г. Высоцкий (Владычный - 4 года спустя), именно в Высоцком и был выполнен по памяти, по устным описаниям, список, унаследовавший благодать первообраза. Ещё в 90-х годах он прославился чудесами на всю Россию и стал главной святыней Серпухова.
   В 1995 г. был выполнен список и во Владычном монастыре - на "родине" первообраза. С трудом удалось найти старую газетную фотографию с изображением прежней иконы. Поэтому Владычный её список - более точный, чем Высоцкий. Действительно, если приглядеться, в деталях они различаются: поясным и погрудным изображением Богомладенца в Чаше; правильной и обратной перспективой Престола, на котором Чаша стоит... Но, конечно, не это важно. Благодатная помощь страждущим от пьянства, наркомании, игромании и других страстей подаётся от обоих списков... и от списков со списков, разошедшихся уже по разным приходам огромной страны.
   Кроме "Неупиваемой Чаши", в обители глубоко чтятся иконы: Введения Богородицы во Храм (список с древнейшей в монастыре - выполненной в 1377 г., по благословению свт. Алексия, сразу после рассказа св. Варлаама о чудесном видении). Божией Матери "Всецарицы" - Целительницы от раковых болезней; св. великомученика Георгия (список с той, что в древности подавала помощь при нападениях татар на Серпухов: перед нашествиями пред ней сама возгоралась лампада... осаждённые же однажды въяве видели чудесного юношу на белом коне, напавшего на врагов); св. Иоанна Воина (тоже явившая чудо при одном из нападений врагов); мироточивый Голгофский Крест и мироточивая икона св. царевича Димитрия Угличского. Последняя является списком с одной из самых первых на Руси икон этого святого - 1607 года (причём, список в наше время прославился уже несколькими мироточениями). Интересна история появления в монастыре подлинника(4). Образ св. Димитрия пожертвовал сам царь Василий Шуйский.
   3-5 июня 1607 г. на полпути меж Серпуховом и Каширой, в грандиозной трёхдневной битве на р. Восьме войска Шуйского разбили болотниковцев, которых было, как говорят, до 30 тысяч. Это свершилось ровно в первую годовщину перенесения мощей св. царевича Димитрия из Углича в Москву. В серпуховских монастырях, как и во всех обителях Руси, по грамоте патриарха Гермогена, молились о даровании победы над "ворами". После Восьминской битвы царь Василий Шуйский, лично больше месяца находившийся с войском в Серпухове, в благодарение Богу подарил Владычному монастырю икону св. Димитрия.
  
   Я приехал в Серпухов из Углича - и увидел угличского святого. Будто кто-то родной встретил!
   Святые - они везде: слава Богу, для них не существует рубежей и расстояний. И Углич, и Серпухов... над всеми - св. царевич, потому что над всеми - Царство Небесное.
   Молитвами всех угодников Твоих, Господи, введи и нас в него, в час, который Ты знаешь... Аминь.
  
  
  
  
   Примечания:
   (1). Правда, Аполлинарий Васнецов (брат более известного Виктора), мастер исторических ретроспектив, изобразил серпуховской кремль в древности.
   (2). Когда при Екатерине II отовсюду затребовали сведения, что в каком городе есть оригинального, дабы учесть при составлении герба, из Серпухова написали: "В одном монастыре родятся павлины", - и в Петербурге недолго думая утвердили герб Серпухова с изображением павлина.
   (3). "Сказание о явлении чудотворной иконы Божией Матери "Неупиваемая Чаша""
   (4). В настоящее время подлинники иконы св. Димитрия (1607 г.), и главной монастырской иконы Введения (1377 г.) находятся в Серпуховском историко-художественном музее.
  
   Вязьма
  
   Неудивительно, что хоть какие-то шедевры древнего зодчества худо-бедно сохранились в тех городах, до которых не докатилась Война. Неудивительно и то, что разорённые большие города, первостепенные для русской культуры (Киев, Новгород, Псков, Смоленск), удалось за долгие годы восстановить силами лучших реставраторов страны. А вот то, как смогла воскреснуть из пепла, со знаменитым монастырём и несколькими церквами, маленькая Вязьма, прошедшая через эпицентр страшных боёв -- это уж поистине загадка. Не входя ни в один из знаменитых туристических маршрутов, находясь в 220 км от Москвы и в 150 км от своего областного центра Смоленска, вдали от судоходных рек, она стала тем "светильником под спудом", который поистине "горит, но не сгорает".
   Вязьма -- один из древнейших русских городов. Возможно, ровесник Смоленска. Предположительно, она существовала в IX-X вв. и уж точно существовала в начале XI, когда в ней подвизался преп. Аркадий. Русская "либеральная", а тем более, советская историография никогда не считала жития святых надёжным источником. Поэтому "первое упоминание о Вязьме" отнесли лишь к 1239 г. - и эта летописная дата считается официальной (в 2009 г. город отпраздновал 770-летие).
   В XIII-XIV веках Вязьма была уделом в составе Смоленского княжества. С 1403 г. ровно 90 лет принадлежала Литве, а с 1493 г. - единой Русской державе, образованной Иваном III. Заменяла Смоленск в качестве главного западного оплота России, пока тот находился в руках поляков (1611 -- 1654 гг.). Вообще в XVII веке играла очень заметную роль: и в Смутное время (в 1619 г. здесь был освобождён из плена отец государя, наречённый патриарх Филарет), и при церковной реформе (вязьмичи так горячо полюбили патриарха Никона после его визита 1654-55 гг., что этого города практически не коснулся раскол). Во все времена была крупным церковным центром. С ней связаны имена уже упомянутого преп. Аркадия († 1077), князей-мучеников Симеона и Иулиании († 1406), преп. Герасима Болдинского († 1554), свт. Питирима Тамбовского († 1698), преп. Макария Алтайского, великого миссионера Сибири († 1847), блаженной старицы Анастасии, Христа ради юродивой († 1959).
   Вязьма даже была центром самостоятельной епархии (правда, всего 2 года - в 1679-81 гг.); а всё последующее время -- викариатством в составе Смоленской епархии. К 1917 г. здесь насчитывалось более 20 церквей и 2 монастыря, сейчас -- 6 действующих церквей и 1 монастырь.
  
   Из Смоленска на обратном пути я заехал в Вязьму на три дня, в июле 2011 г. Первой из всех здешних церквей увидел Введенскую... которую про себя почему-то упорно называл Покровской (и сейчас ещё, иногда путаясь, продолжаю называть). Она стояла ближе всего к гостинице и не заметить её изящную макушку поверх крыш и гаражей было невозможно. Был канун Петрова дня, девятый час вечера. Церковь, конечно, давно закрылась, но я всё же подошёл полюбоваться храмом в предзакатный час... радуясь, что завтра утром так близко идти на службу!
   Возвели Введенскую церковь в самом благоприятном для Вязьмы XVIII веке -- когда множество богатых купцов, словно соревнуясь, украшали город. На колокольне выбита дата "1762", на северном приделе - "1862", сама же церковь была возведена в 1748-49 гг. Пожалуй, это лучший памятник барокко в Вязьме из всех уцелевших. На старых фотографиях меня особенно восхитили Благовещенский и Воскресенский храмы: один с пятью главами на ступенчатых барабанах, другой -- с тремя. Пожалуй, они не уступали знаменитым тотемским барочным храмам подобной же ступенчатой конструкции, - но ни тот, ни другой не сохранился.
   Вообще, только за XVIII век на средства богатых купцов в городе было построено 13 каменных церквей... и лишь одна деревянная. Подсчитано, что 21 купец тогда "принял персональное участие в храмовом строительстве". За счёт богатейших пожертвований, церкви Вязьмы были необычайно для уездного города и богаты утварью. Только в 1922 г. из здешних храмов изъяли 75 пудов серебра.
   Сейчас всё это процветание -- давно в прошлом. Церкви возрождаются из бывших складов, фабрик, даже школ (как здешняя, Введенская). Интерьеры в прежнем виде не сохранились нигде. Зато внешняя реставрация тех нескольких церквей, что уцелели, прошла замечательно.
   И вот передо мной -- один из самых изящных храмов XVIII века средь всех, какие довелось увидеть на Смоленщине. Церковь и колокольня примерно одной высоты -- устремлённый к небу парный силуэт: бело-кружевной, с нежно-голубыми макушками. Восьмерик -- а над ним ещё восьмерик. Пять ярусов окон с затейливыми наличниками подчёркивали и словно бы "увеличивали" высоту церкви.
   Закат наполнил её восьмигранные фонари мерцающим светом. Кружащийся венок стрижей оживлял высокую башню. А венок из вихристых облаков над куполом делал её какой-то уж совсем "нездешней"!
   Расступился пушистый светящийся водоворот в небе. Когда я зашёл со стороны алтаря и увидел ступенчатый силуэт против заката, возникло ощущение полного дежавю: ровно сутки назад в Смоленске, в точно такой же облачно-перисто-сияющий вечер, я стоял у похожей церкви Авраамиева монастыря, и её мерцающую башню так же обрамлял в небе ослепительно-жемчужный пух.
  
   Праздник на следующее утро я встретил именно здесь.
   Внутри мне больше всего запомнилась маленькая статуэтка преп. Нила Столобенского. Прямого отношения к Вязьме этот великий подвижник XVI века не имеет. Но почему-то именно его скульптуры (чаще всего небольшие -- в локоть или даже в ладонь высотой) я встречал уже в нескольких храмах самых разных епархий. Пожалуй, после "Христа в терновом венце", "Николы Ратного" и Георгия Победоносца, молящийся на своих крюках-стасидиях Нил Столобенский -- один из самых излюбленных сюжетов русской церковной скульптуры.
   Ещё я узнал, что приход этой когда-то окраинной церкви Вязьмы прославился рождением в 1792 г. будущего "апостола Алтая" преп. Макария, в миру Михаила Глухарёва. Отцом его был священник Введенской церкви Иаков Глухарёв. До сих пор сохранился дом, где они жили. Уже в семилетнем возрасте мальчик переводил небольшие тексты с русского на латинский. Поэтому был принят сразу в третий класс Вяземского духовного училища, а через несколько лет переведён в Смоленскую семинарию, которую закончил в 1813 г. Через год поступил в Петербургскую Духовную Академию, где на него обратил внимание ректор, будущий митрополит Московский свт. Филарет (Дроздов). Великолепная способность к усвоению языков пригодилась ему в дальнейшем -- в миссионерской деятельности, которой он занимался последние 18 лет своей короткой подвижнической жизни (скончался в 1847 г. в возрасте 55 лет, последними словами его были: "Свет Христов просвещает всех"). В 1983 г. был прославлен в Соборе Сибирских святых.
  
   Всего несколько минут ходьбы -- и из Введенской церкви я попал в Преображенскую.
   Из всех приходских церквей Вязьмы она -- самый типичный по виду посадский храм XVII века, хотя и была построена в 1736 г. (1) Это пятиглавый храм с длинной трапезной. Купола, прежде зелёные, переделали сейчас в звёздно-голубые, а центральный позолотили. Такое "лаврское" сочетание -- синий с золотом, - стало модным веянием нового времени.
   Колоколообразно приподнятая, словно вспученная кровля, возможно, скрывает пирамиду кокошников -- самый характерный элемент русского зодчества XVII -- начала XVIII вв. Но её реставрация пока не коснулась.
   На церковном дворике -- маленький памятник: к 400-летию создания казачьей общины в Вязьме (1605 г.) Тут надо пояснить, что в Смутное время отряды "казаков" - "вольных людей", - стихийно возникали практически повсеместно, чуть ли не до крайнего Севера. Бывшие холопы и крепостные дружно уходили в "казаки". Немало они наделали бед во времена Болотникова и Лжедмитрия II, но в 1612 г. приняли участие в освобождении Москвы (удивительным образом, Вязьма тоже сумела послать ополчение к Минину и Пожарскому, хотя именно с её стороны шли поляки и, теоретически, она находилась у них в тылу).
   Я зашёл в церковь, поставил свечки. Служба уже кончилась -- в бесстолпном храме полусумрачно и тихо. На сводах и верхней части стен темнеют росписи... их ещё не отреставрировали. Храм действует уже много лет, но приход, очевидно, небогатый. Вот и в новейшем путеводителе про него говорится: "В церкви постоянно ведутся реставрационные работы..." (а передана она была верующим "из-под склада" ещё в 1992 г.).
   От Преображенской церкви я спустился по пологой улочке один квартал на запад, потом прошёл ещё немножко на север, в сторону речки Вязьмы... Вроде, стандартный райцентр, который от обилия послевоенной застройки вовсе не кажется древним. Но всё восприятие города сразу меняется, как только упираешься в почти 400-летнюю Спасскую башню, уцелевшую от кремля XVII века.
   Невероятно широкая, приземистая, белая, она теряется в застройке и издали совсем не видна, зато если уж ты к ней ненароком вышел - ощущение, будто сразу перенёсся в другую эпоху. В 1611 г. был взят поляками Смоленск, в 1618-м после долгой войны заключено Деулинское перемирие, по которому Вязьма осталась за Россией, но превратилась в пограничную крепость. В 1630-33 гг. здесь был построен новый кремль -- деревянный, зато с шестью каменными стрельницами (сохранилась только одна). Конечно, это не чета смоленской 38-башенной твердыне, но... максимум того, что могла позволить себе в те годы Россия, разорённая Смутой и вынужденная в 1632 г. вступить в новую, неудачную войну за возвращение Смоленска.
   Башня стоит на склоне, словно укрепив его собой, и озирает из-под козырька зелёно-голубые заречные дали. И ты их озираешь, и у тебя от широкой панорамы начинает кружиться голова. Есть такие древние города, которые росли только в одну сторону, так что их исторический центр очутился на окраине. Видно, топкие приречные низины были неудобны для строительства. В этом смысле, очень похож на Вязьму Арзамас -- его Соборная гора высится на берегу такой же узенькой и извилистой речки Тёши, над простором многокилометровых полей. В Вязьме к северу от Соборного холма (где и стоит Спасская башня) раскинулась заросшая осокой и ивняком речная низина. От "вязкого" места, по-видимому, произошло и название города. Речка Вязьма из таких, про которые говорят "курице по щиколотку", но очень живописная, с нависшими над руслом несчётными густыми ивами.
   Шаг... и ты, вроде бы, в городе - но уже за городом! Склон с крепостной башней, а под ним -- речка с кувшинками, трава в человеческий рост, плакучие ивы, иван-чай, лопухи, кузнечики... Беззаботный уголок знойного июля! Кажется, здешний пологий холмик -- это и есть "макушка лета". Вот она -- зримая! Смотрят на тебя сверху собор, колокольня... и от золота их куполов погода кажется ещё жарче. Только в таких крошечных городках и можно из центра сразу окунуться в "загородье". В этом их особое обаяние!
   Недалеко от башни стоит Спасо-Преображенский храм Аркадиевского монастыря -- простенький, жёлтый, в стиле провинциального классицизма и увы, недействующий (уже много лет его занимает городская библиотека).
   Монастырь был основан в XVII в., но сам преп. Аркадий подвизался здесь гораздо раньше -- в XI в. Он -- один из древнейших русских святых и первый в нашей истории юродивый Христа ради. К сожалению, он малоизвестен за пределами Вязьмы и Торжка -- двух городов, в которых прошла вся его жизнь. Поэтому многие считают основоположником подвига юродства на Руси св. Прокопия Устюжского, пришедшего в XIII веке из Германии. Но явление это (мнимое безумие ради подлинной мудрости во Христе) - не "привнесённое" на Русь, а местное и почти современное владимировому Крещению. В юности св. Аркадий питался подаянием, спал на церковной паперти (именно в связи с этим в 1015 г. впервые упоминается храм, стоявший на месте нынешнего Троицкого собора), а ночами тайно молился на камне -- там и стоит сейчас монастырь. Духовным отцом юного подвижника был преп. Ефрем Новоторжский, основатель Борисоглебского монастыря в Торжке -- и вскоре св. Аркадий переселился к нему, принял постриг и подвизался десятки лет "в молитве, посте и молчании" до самой своей кончины в 1077 г. Погребён был рядом со своим аввой. И в святцах более известен как преп. Аркадий Новоторжский.
   В 1525 г. св. Аркадий явился во сне благочестивому вязьмичу Авдию и повелел огородить камень, на котором он молился. По преданию, в Вязьме и окрестностях было тогда много змей. Св. Аркадий, явившись с зелёной ветвью в руке, объявил, что дана ему от Бога власть -- отгонять от града сего "всех гадов ползучих и супостатов". Горожане не только оградили камень, но и построили на этом месте деревянную церковь Спаса с приделом в честь угодника. В Смутное время церковь была сожжена. В 1661 г. преп. Аркадий вновь явился -- на сей раз пастуху Сергию, - с повелением восстановить церковь. Вязьмичи не только всем миром восстановили храм, но и "монастырь возградиша и братию собраша".
   Монастырь вновь сгорел в 1812 г. В 1832 г. он был восстановлен как женский. Большой приток пожертвований начался с 1833 г., когда настоятельницей стала игуменья Августа из знатнейшего рода Ширинских-Шихматовых.
   В 1930-е годы монастырь был закрыт. С 2009 г. ведутся переговоры о возвращении его зданий верующим.
  
   Дальше Аркадиевской обители, высится на холме, словно продолжая его в небо своей белой горкой, Троицкий собор -- живописная пирамида кокошников, увенчанная золотым куполом. По бокам горят меньшие купола боковых приделов: свв. Сергия Радонежского и Николая Угодника. К западу встала не очень гармоничная, тяжеловесная колокольня -- совсем другой эпохи и стиля (более древняя была разбита молнией в 1833 г.)
   Троицкий собор -- главный и самый древний в Вязьме, после Иоанно-Предтеченского монастыря. Его возвели в 1674-76 гг. на средства государя Алексея Михайловича, лично не раз посещавшего город. Символично, что собор был освящён в год его смерти -- будто своеобразное "завещание в камне": последний прижизненный дар Церкви из всего великого множества храмов, возведённых за треть века этого знаменитого царствования.
   К сожалению, красивейший собор был сильно разорён в 1812 г., а перестройки XIX века -- массивный Иверский придел и колокольня, - нарушили его гармонию и целостность. Если б не эти утраты-замены, он производил бы, возможно, не менее сильное впечатление, чем всероссийски знаменитая Одигитриевская церковь Иоанно-Предтеченского монастыря. Однокупольный храм с кокошниками смотрится древнее своей эпохи -- он напоминает "раннемосковское" зодчество конца XIV - XV веков.
   Обойдя храм понизу и полюбовавшись речной долиной, я поднялся западнее, от моста через Вязьму и, конечно же, зашёл в собор. У подножия лестницы стояла современная часовня в честь преп. Аркадия -- на месте, где он жил при храме. Под самим собором (но точное место не известно) упокоился другой святой -- благоверный князь-страстотерпец Симеон († 1406), последний здешний удельный правитель. При захвате Смоленска и Вязьмы литовцами, смоленский князь Юрий и его верный вассал вяземский князь Симеон бежали в Новгород, затем были приняты московским государем Василием I и назначены наместниками в Торжок (оба сразу, очевидно, как "старший" и "младший" наместники).
   Жена Юрия была в плену. Он прельстился красотой св. Иулиании, супруги Симеона. "Блудная страсть ослепила ум и совесть несчастного князя Юрия", - описывается в житии. На пиру он убил своего вассала и пытался завладеть его женой. Иулиания сопротивлялась, ранила насильника в руку, вырвалась и выбежала во двор. Но Юрий в ярости нагнал её, изрубил мечом и тело приказал бросить в Тверцу. Случилось это 21 декабря 1406 г.
   От гнева великого князя Московского Юрий бежал в Орду. "Но и там не мог он найти себе покоя, - отмечает житие. - Он возвратился в Русскую землю и искал пустыню, чтоб поселиться в ней и оплакивать свой страшный грех. Скоро он нашёл такой монастырь -- Николаевский на реке Осетре и был принят его игуменом, добрым старцем Петром. Но грешный князь пробыл здесь только несколько дней. Впал в болезнь и, принесши Богу искреннее покаяние, скончался 14 сентября 1408 г."
   Тело княгини-мученицы было обретено на следующую весну. Чудесным образом, оно плыло против течения, и первым увидевший это тяжело больной крестьянин получил исцеление. Св. Иулиания была с честью погребена в Спасо-Преображенском соборе Торжка. Тело св. Симеона было перенесено и захоронено в Вязьме, а вот мощи его супруги, от которых проистекало множество чудес, жители Торжка так и не "отпустили" из своего города. Так Промысел Божий дважды соединил священными мостами два древних русских города: чрез преп. Аркадия и чрез мучеников Симеона и Иулианию. В Вязьме есть барельеф-памятник им -- на стене Иоанно-Предтеченского монастыря. Чем-то он напоминает по духу памятник св. Петру и Февронии у входа в муромский Спасский монастырь. Свв. благоверные князья Вяземские также почитаются покровителями супружества, явившими "верность даже до смерти".
   В XVII в. Троицкий собор после разорений Смутного времени строили на искусственной насыпи, так что фундамент прежнего храма вместе с могилой князя Симеона, к сожалению, остался где-то глубоко "под спудом".
   Главная святыня собора и всей Вязьмы -- Иверская чудотворная икона Божией Матери (здесь она поистине -- как Казанская для Казани или Смоленская для Смоленска). Впервые список этой иконы был прислан на Русь с Афона в 1648 г. и сразу же приобрёл всенародное почитание. В Вязьму он прибыл в 1654 г., когда Россия вступила в войну с Польшей и сосредоточила здесь огромную армию для похода на Смоленск (кстати, именно по этому случаю посетил Вязьму и царь Алексей Михайлович, и патриарх Никон). Помощи этой иконы были приписаны и первые победы в войне, и избавление Вязьмы от чумы. Но московский список "Иверской" вскоре вернулся в Москву. Ныне хранящийся в соборе вяземский список относится уже к XVIII в., и история его такова:
   "Вязьмичи, наслышанные о чудесах Богоматери "Иверской", всем миром приняли решение приобрести список с этой иконы. В 1765 г. горожане выбрали двух братьев Калашниковых, потомственных вяземских купцов, дед которых ещё в начале века был известен в Вязьме своим калачным промыслом. Калашниковы должны были отправиться в Москву за иконой. Деятельное участие в этом деле приняли и богатые и "знатнейшие" купцы-первогильдейцы Фатов и Гайдуков, за советом и помощью к которым обратились братья Калашниковы. После этого, помолясь в соборе и получив благословение, они пешком отправились в Москву. 25 июля 1765 г., когда список был готов, Калашниковы пригласили митрополита освятить его.
   Святыню принесли в Вязьму, и вяземское духовенство с гражданами встретили её за 10 вёрст от города, с торжеством доставив в Свято-Троицкий собор. На иконе имеется надпись "Ипортантисса", то есть Привратница. С давних пор она почитается, как покровительница города. Одним из первых замеченных всеми чудес, было избавление города от эпидемии чумы, распространившейся по российским городам из Москвы и приведшей к трагическим событиям Чумного бунта в сентябре 1771 г. в столице. В благодарность за избавление от бедствия, вязьмичи решили устроить при соборе Иверский придел. Основные средства на его строительство внёс купец А. К. Фатов. Возведение этой части храма было закончено в 1773 г., тогда же придёл был освящён. В ходе восстановления храма после разрушений 1812 г., в 1847-49 гг. Иверский придел был перестроен на средства купца П. Г. Сабельникова. Впоследствии, на протяжении более двух столетий, Вязьма не раз оказывалась в смертельной опасности, но чудесным образом получала спасение от Бога при заступничестве Божией Матери". (Из книги "Вяземские святыни").
   Самому же Троицкому собору удивительно повезло в советское время. Как и кафедральный Успенский собор Смоленска, он был закрыт лишь в 1933-41 гг. и открылся почти сразу после занятия города немцами. С тех пор службы в нём уже не прерывались. В ремонте он, конечно, нуждался и за эти десятилетия в несколько приёмов реставрировался, но... слава Богу, сохранил и главную святыню, и ещё немало старинных икон. Стоит в Иверском приделе и величественная деревянная скульптура Николая Угодника: тип "Никола Можайский" - с мечом в одной руке и храмом в другой.
   Здесь довелось мне отстоять службу вечером Петрова дня. День был будний, и людей собралось всего несколько человек, но сама служба прошла очень благодатно. Большой белый храм гулко отзывался на голоса певчих. Взирала на всех из своей "беседки" Иверская икона Божией Матери: специально для неё сделана скромная, но удивительно красивая сень перед киотом. Висели по обе стороны ряды пунцовых лампад. Стояли букеты лилий. Что-то неуловимо напомнило сень над мощами Серафима Саровского в Дивеево... не внешним сходством, а по духу.
  
   К югу от собора -- главная площадь Вязьмы, бывшая Торговая (это уж традиционно для древнерусского города: Торг рядом с собором и кремлём). На другой стороне широченной площади -- церковь Рождества Богородицы 1727 г., перестроенная в XIX в.
   Снаружи она отреставрирована просто великолепно. Золотится в вышине изящный, волнисто-гранёный купол, ярко белеют друг над другом два восьмерика, издали выделяются чёрточками-тенями колонны и полуколонны (позднейший классицизм, "наслоившийся" на первоначальное барокко). Но самый красивый вид на церковь открывается с противоположной стороны -- с моста через Вязьму, на берегу которой она воздвиглась.
   Хрупкая церквушка на извилистой луговой речке... есть в этом силуэте что-то суздальское. Только в Суздале возле церквей не стоят, как здесь, величественные обелиски с орлами в честь двух Отечественных войн. У самого входа в Богородицкий храм -- поставленный ещё до революции памятник Перновскому полку, отличившемуся в сражении под Вязьмой 22 октября 1812 г. А ближе к центру площади, метрах в 20-ти -- высокая мемориальная колонна (2009 г.) в память о всех воинских заслугах Вязьмы, в честь присвоения ей звания "Город воинской славы"(2).
   К сожалению, церковь эта -- недействующая, в ней размещён краеведческий музей, хотя раз в год, на Рождество Богородицы, службы всё-таки совершаются. Музей я тоже посетил, ненароком узнав о Вязьме много нового. Например, что здесь родились артисты Папанов и Плотников, что в окрестностях Вязьмы, в Хмелите, родился Грибоедов, а в соседнем с ним имении -- Нахимов (вообще, интересно, насколько далеко от моря появлялись на свет будущие русские флотоводцы: Ушаков, например -- в Ярославской губернии, под Романовом). Из экспонатов особенно умилили крошечные металлические чайнички, рюмки и солонки, отлично сохранившиеся с XVII века, а также замечательные церковные изразцы: один -- с изображением Александра Македонского... весьма популярного в средневековой Руси героя...
   * * *
   На следующий день после знакомства с центром города, я отправился в заречье -- в знаменитый Иоанно-Предтеченский монастырь... или, как его называют в Вязьме -- Иоанно-Предтечев.
   Пожалуй, наравне с Герасимо-Болдинской, это величайшая обитель Смоленской земли -- и по архитектуре, и по духовному значению. В самом Смоленске сохранились лишь три крошечных монастыря, по внешнему виду ничем не отличающихся от приходских церквей. Болдин монастырь под Дорогобужем ("брат" Вяземского, основанный тем же преп. Герасимом) был страшно разрушен во время Войны и в наше время практически построен заново. А здесь великолепно сохранился один из самых красивых русских монастырских ансамблей XVII века: трёхшатровая церковь Одигитрии 1635-38 гг. и надвратная Вознесенская 1656 г.
   Наряду с храмами XII века в самом Смоленске, Одигитриевская церковь (хоть и младше их на полтысячелетия) по праву считается главной архитектурной жемчужиной всей здешней земли -- ради неё одной уже стоило бы приехать в Вязьму. Это шедевр зодчества, уникальный в масштабах мировой культуры. Есть предположение, что возвёл его тот же зодчий Антон Константинов, который руководил строительством вяземской крепости, а также оставил немалый след в архитектуре Нижнего Новгорода.
   Трёхшатровых церквей по всей России сохранилось четыре -- но ни одна из них не похожа на остальные, каждая носит исключительные, самобытные черты. Менее всего известны церковь Рождества Богородицы в Путинках в Москве и Владимирской Богоматери на Божедомке в Ярославле. Дивная церковь Алексеевского монастыря в Угличе (1628 г.) - старшая из всей плеяды. По цельности облика, почти лишённого декора, по духовному совершенству, её можно сравнить с "Троицей" Рублёва. Как говорил Борис Раушенбах: "Если в каком-то явлении достигнут абсолютный идеал, все дальнейшие попытки усовершенствования приводят не к улучшению, а к снижению результата". Вяземский шедевр так же отличается от угличского богатством декора... как барочные иконы рубежа XVII-XVIII вв. - от икон эпохи Рублёва. Совсем другие пропорции, другое расположение шатров (строго в ряд) и их меньшие размеры. Совсем другое ощущение, но... тоже удивительное. Трудно их сравнивать.
   Углич мне вспомнился вживую, когда три тоненьких ярких свечки на фоне туч выросли вдали прямо над огородами. Точь-в-точь именно так тихо идёшь себе по городскому "посёлку" к Алексеевской обители в Угличе: ещё издали тебя манят и благословляют шатры, высокие и инородные всему окружающему. Только там монастырь -- в самом центре города, а здесь довольно далеко, почти на окраине. Сходство ещё и в том, что оба ансамбля строились в одно время, что в обоих из трёх церквей уцелели две, что оба монастыря -- до революции мужские, - сейчас стали женскими. И в том, что здешняя обитель -- Иоанно-Предтеченская, а второй храм Алексеевской в Угличе -- Иоанно-Предтеченский.
   Здесь второй храм -- Вознесенский, надвратный (поразительно, что в "Предтечевой" обители нет отдельной церкви во славу Предтечи). Его тоже видно издали -- он оранжево-розовый, высокий, тонких очертаний: идеально сочетается со стоящим рядом белым трикирием.
   Вот заросшая высокими деревьями улочка подводит к самым воротам... Я -- у стен древнейшей обители Вязьмы!
   Основал её преподобный Герасим (1490 -- 1555), уроженец Переславля-Залесского, духовное чадо св. Даниила Переславского. Поступив в знаменитый Горицкий монастырь в 13-летнем возрасте, он подвизался под руководством старца Дионисия 25 лет, после чего получил благословение от своего аввы на уединенное житие. Поселился в глухом лесу на Болдиной горе, под Дорогобужем. Через несколько месяцев обустроил там монастырь (1528 г.). А 8 лет спустя под его руководством совершилось основание монастыря в Вязьме (1536 г.) Святой специально переселился сюда на несколько лет, в пригородный лес на речке Бебре, ради искоренения разбоя и грабежей. "Лихие люди" совсем "одолели" жителей Вязьмы -- а управы искать было не у кого: боярское правление в малолетство Ивана IV ознаменовалось по всей стране бесчинствами и злоупотреблениями.
   Святой поселился в самом логове бродяг и разбойников. Его подвижничество было живым укором их разгульной жизни. Его всячески поносили, избивали, поджигали келью -- он всё терпел и молился. И понемногу стал увещевать тех, кто готов был хотя бы слушать, начать новую жизнь. Нескоро, не сразу, но... распалась шайка. Одни покаялись и обратились к честному труду, другие разбрелись кто куда. С облегчением вздохнули жители Вязьмы. В 1542 г. построили здесь первый деревянный храм -- во имя Иоанна Предтечи. К тому времени на Бебре жило уже около 40 иночествующих, привлечённых примером св. Герасима. Поставив игуменом своего ученика Симеона и благословив жителей Вязьмы, Преподобный вернулся в Болдинскую пустынь.
   Вяземская обитель не раз разорялась. После Смутного времени началось в ней каменное строительство. В те же годы монастырь обрёл нового великого подвижника.
   Святитель Питирим Тамбовский из 53 лет своей жизни (1645 -- 1698) 40 провёл в Вязьме. Здесь он родился, в 21 год принял постриг в Иоанно-Предтеченском монастыре: подвизался в нём иноком, монахом, иеромонахом, стал игуменом. Именно отсюда был вызван в Москву, где в 1685 г. поставлен епископом новооткрывшейся Тамбовской епархии. С детства занимался церковным пением, писал иконы. В Тамбов приехал со списком Смоленской иконы Божией Матери и многих почитаемых икон Вязьмы, выполненных им самим. Символично, что и кончина его произошла в день Смоленского образа (28 июля/10 августа). И прославлен он был 2 с лишним века спустя в тот же праздник -- 28 июля 1914 г., в первые дни Первой мировой войны.
   Сейчас образа и ковчежцы с мощами двух величайших подвижников вяземской обители стоят рядом: преп. Герасим Болдинский и свт. Питирим Тамбовский вместе благословляют всех входящих в Вознесенский храм. Службы пока идут только здесь -- Одигитриевский на реставрации.
   В XVIII веке монастырь стал центром просвещения -- здесь располагалось крупное духовное училище. В 1812 г. был разорён (архимандрит Аполлоний принял мученическую смерть), но вскоре восстановлен на щедрые пожертвования. Куда более тяжкие испытания выпали на его долю в ХХ веке. Что только здесь в разное время ни находилось: спичечная фабрика, пивоваренный завод, склады горторга, производственные помещения Общества слепых. Впрочем, саму церковь Одигитрии как уникальный памятник отреставрировали в 1962 г. под руководством П. Д. Барановского. В 1990 г. полуразорённую территорию монастыря вернули Церкви.
   Первые годы его пытались возродить как мужской (но собралось всего 5 человек братии). В 1995 г. он был преобразован в женский, каковым является и поныне.
   Исключительно уютный и благоустроенный дворик раскинулся меж Вознесенской и Одигитриевской церквами, как одна огромная клумба. Посреди него -- беседка со святым кладезем. Края круглого колодца обложены красивейшими изразцами в форме арок, заполненных узорами.
   Но главное узорочное чудо -- сама Одигитриевская церковь. Горка кокошников проросла вверх шатрами, как сталагмитами. Если издали восхищаешься самим силуэтом, то вблизи не можешь оторвать глаз от множества волнистых, переливающихся, струящихся деталей. Кажется, это первая на Руси церковь с таким количеством кокошников! Их -- три ряда над основным объёмом, а четвёртый обнимает по отдельности основание каждого шатра. Как россыпь несчётных ракушек в водоёме неба, они белеют и, кажется, отливают жемчужным светом. Ещё похоже на волны-рябь. Ещё -- на язычки пламени. Недаром такой стиль называют "пламенеющим". Я-то был в пасмурный день, когда всё мерцало приглушённым светом -- но в церковной лавке продавались десятки фотографий огненного силуэта всей гаммы оттенков: от светло-золотистого до совершенно пурпурного, почти неправдоподобного. Такие храмы-костры дивным образом меняют облик от освещения. Малейший оттенок, малейшее облачко заставляют их всеми гранями играть и цвести. Туча над снежно-белым храмом смотрелась сейчас так, будто над ослепительным зимним пейзажем решила вдруг разразиться летняя гроза. А неотрывно глядя на шатры, всё время созерцаешь их "полёт"... и сам будто летишь немного. Кажется, они ни секунды не стоят на месте, а плывут, плывут, скользят... невесомые, воздушные, из облаков рождённые.
   Шатры -- самая неземная из всех архитектурных форм!
   А соседняя Вознесенская церковь...
   Кто-то заметил про угличский Алексеевский монастырь, что второй его храм считался бы шедевром XVII века, если б рядом не стояла, затмевая его, Дивная церковь. То же самое, с ещё большей справедливостью, можно сказать о Вознесенском храме вяземской обители. Несомненно, это -- жемчужина "узорочного" стиля середины XVII века. Однокупольный, с фигурной колокольней, с мастерски вписанными в объём проходными арками, он кажется одновременно и теремом, и кораблём, и длинным ларцом. Яркий керамический цвет идеально сочетается с его формой. С внешней стороны монастыря он -- приветственно-торжественный, как и подобает надвратному храму. Со двора выглядит -- сказочным обрамлением для главного сокровища -- Одигитриевской церкви. Треугольники наличников сочетаются с пирамидой крыльца и подчёркивают высоту небольшого храма.
   О третьей церкви монастыря -- Знаменской, возведённой в 1750 и разрушенной в 1946 году, - напоминает сейчас лишь мемориальный камень среди цветников.
   У стен монастыря -- два крошечных озерка. Одно видно сразу, справа от Святых врат. На другое я набрёл случайно. По размерам -- просто лужица, метров 10-15, но она вся усеяна белыми кувшинками! "Никто их не сажал, сами выросли!" - сказал один местный житель, тоже любуясь. Рядом -- обшарпанные деревенские заборы, сараи... а тут сокровищница! Жёлтых-то кувшинок много повсюду, вот и речка Вязьма вся ими усыпана, а тут... Белые -- во славу Божией Матери.
  
   Чуть дальше Иоанно-Предтеченского монастыря, в пределах видимости -- городское кладбище с заброшенной Екатерининской церковью 1770-76 гг. Высокая, пятиглавая, многоугольная, с 36 колоннами, сглаживающими уступы, она является единственной в Вязьме церковью, близкой к стилю "петербургского" барокко. Сейчас это краснокирпичные, пустоглазые руины -- но даже в таком виде большой, совершенно не "кладбищенский" по своему величию храм производит сильное впечатление... В широкие зарешеченные окна и проёмы видны обширные, залитые светом недра... так и хочется сказать, собора, а не просто храма. Они кажутся ещё больше и выше из-за пустоты. Удивительный город Вязьма: главный собор на центральной площади действовал даже в советское время -- а кладбищенская церковь на окраине (обычно их-то, в первую очередь, и оставляли верующим, как подачку) закрыта, поросла травой и, если срочно не отремонтировать, не дай Бог, скоро развалится.
   Храм разорён -- но богомольцы сюда ходят. Ходят к могиле блаженной Анастасии Вяземской, что погребена у самого входа в храм. Очень хорошо, кратко и просто написал о ней игумен Аркадий (Недосеков):
   "Как повествует предание, блаженная старица Настенька, так ласково звали в народе её, прожила далеко за сто лет. Ссылаясь на свидетельство о смерти, она -- Филиппова Анастасия Филипповна, умерла 27 мая 1959 года в возрасте 117 лет. Причина смерти -- хронический бронхит лёгких. Место смерти -- д. Старая деревня, Вяземского района Смоленской области.
   Местом рождения блаженной Анастасии Вяземской одни считают деревню Минино, Великопольской волости Вяземского уезда Смоленской губернии. Другие говорят, что Настенька родилась в деревне Сизово Волоста-Пятницкого прихода. Сейчас деревня Минино ещё существует, а деревни Сизово уже нет.
   Блаженную Настеньку помнят в Касне, Минино и в округе, по которой она ходила побираться с матерью.
   В 1898 г. отцом Павлом Троицким (с 1930 г. это архиепископ Вяземский Павел, расстрелянный 3 декабря 1937 г.) на пожертвованных десятинах земли в километре от деревни Минино в берёзовом лесу был основан женский Ново-Троицкий монастырь. Этот монастырь часто посещала блаженная Настенька, она очень почитала отца Павла.
   Рассказывали, что до войны Настя работала на "лучинно-спичечной фабрике, которая была в Вяземском Иоанно-Предтечевом мужском монастыре после его закрытия".
   Настенька всех, кого любила, обязательно переименовывала. Она разговаривала с иконой, которую носила на груди, и обращалась к ней: "Мать". Часто беседовала Настя и с другими иконами, испрашивала у них, как у живых, совета, когда её саму о чём-либо спрашивали.
   Года за три до революции 1917 года Настенька сняла икону с себя, пошла в магазин и купила четыре аршина красного кумача. Обмоталась кумачом, взяла собаку и так ходила по городу.
   Сохранились многочисленные воспоминания очевидцев, знакомых с Настенькой или слышавших о ней. (...)
   Со слов Маликовой З. В.:
   "В 1942 г. немцы забирали Настеньку в город, в комендатуру, допрашивали, но ничего вразумительного от неё не добились: сочли за юродивую. Она на прощанье сказала им: "Красного петуха белый с крестами не победит". (...)
   "Во время Сталинградской битвы многие люди были в страхе: вдруг немцы за Волгу перейдут? Собрались тогда к Насте: "Мать Настя, что же будет?" Она говорит: "Просы, накрывайте на стол! Гостей больших угощать будем". Затем снимает со стен фотографии, рассаживает их вокруг стола, называя по именам: Сталин, Рузвельт, Черчилль, Гитлер. Потом говорит: "Самовар ставьте, угощать станем гостей. Оброчница, товарищу Сталину подайте чаю, мёду с вареньем, сахару -- заслужил... Товарищу Рузвельту подайте чаю с медком, заслужил... Товарищу Черчиллю подайте чаю с сахаром... Гитлеру подайте чаю..." Да тут взяла Настенька и перевернула чашку, приговаривая: "Он напился -- нет ему больше чаю!"
  
   Вообще здешние места, освящённые когда-то подвигом первого русского юродивого преп. Аркадия, не оскудевали подвижниками и в ХХ веке. В соседнем райцентре Тёмкино прославилась блаженная схимонахиня Макария († 1993) - и после кончины не прекратилось, а напротив, всё растёт её народное почитание.
   Земля Вяземская прославилась и новомучениками: в лихую годину был расстрелян викарный епископ Макарий (Гневушев), мужественно противостоявший обновленцам, и его преемник архиепископ Павел (Троицкий), духовным чадом которого была блаженная Анастасия.
  
   Примечания:
   (1). Впрочем, в одном из источников называется 1691 г. - возможно, 45 лет спустя её просто перестроили в прежних формах... а до сего здесь был Спасский монастырь.
   (2). По правде говоря, у Вязьмы страшная слава! Гиблое это место -- чудовищный "вяземский котёл", в котором в октябре 41-го оказался почти весь Западный фронт. Судьбы России и мира тогда, как никогда, висели на волоске: дорога на Москву была открыта. По немецким данным, только пленными Красная Армия потеряла здесь 660 тысяч человек. Хочется верить, что данные эти преувеличены... но даже и с поправкой на это, большей военной катастрофы ещё не знала мировая история!
   Кровопролитнейшие бои разворачивались здесь и в 42-м, и в 43-м. Моя бабушка, прошедшая всю Войну в госпитале на передовой, вспоминала, что "самое страшное творилось под Вязьмой". Подробности вспоминать ей было слишком тяжело, но даже по обрывочным рассказам, встаёт какая-то апокалиптическая картина белых (не от снега) полей, которые шевелились от опарышей из-за обилия трупов.
  
  
   Волоколамск
  
   Один из самых интересных городов к западу от Москвы -- Волоколамск: как считается, древнейший в Московской области. Его "архитектурная летопись" богаче, чем у многих соседей. Говоря о его зодчестве, можно отметить не только привычный для Центра России XVII век, но и XVI, и даже XV. Богат он и политическими событиями (был когда-то столицей удельного княжества), и ратными (город воинской славы России). Не хватает ему только хорошего "десанта" профессиональных реставраторов. Такому бы городу цвести в полную силу!
   В центре его царит типичный для Подмосковья кремлёвский холм -- без стен, зато с мощными земляными валами. И, конечно, с соборным комплексом, видным за километр, а где и за два. Холм высится над Волоколамском, как большая зелёная шапка, увенчанная чем-то ювелирным, мерцающим. Конечно, не шапка Мономаха -- но всё равно что-то царственно-величавое, словно придающее городу какое-то иное измерение. Когда подходишь ближе, соборный комплекс оказывается вовсе не таким большим, как виделся на расстоянии -- но его сакральное значение от этого, конечно, нисколько не уменьшается. Белый и красный соборы, разделённые высокой колокольней, образуют простой, но запоминающийся силуэт: какой-то немонастырский "монастырь" над главной городской площадью. Третий храм стоит у самого подножия холма. Конечно, древнерусские города не знали высоких колоколен. Так что вознёсшийся над Воскресенским собором чуть ли не вдвое пятиярусный столп с курантами явно моложе самого храма века на четыре.
   Весь этот интереснейший ансамбль в цитадели города сформировался с XV по XIX век. Он включил в себя Воскресенский (ок. 1479-80 гг.) и Никольский (1850-60-е гг.) соборы с похожими одноглавыми силуэтами: таких разных эпох, но словно бы подогнанные друг к другу по размерам и форме! Колокольня XIX века пристроена с запада к Воскресенскому храму, но стоит на одинаковом расстоянии и от Никольского: все три сооружения выстроились в одну линию. Завершила формирование этого ансамбля в 1880-х годах краснокирпичная соборная ограда. Она как бы имитировала маленькую прямоугольную крепость. Четыре великолепных декоративных башенки со шпилями -- соединение неорусского стиля с псевдоготикой, -- встали по углам. Увенчали их резные флюгера, почему-то напоминающие огромные ключи. Очень символичная получилась картина на фоне облаков: куда ни глянь -- ключ в небо! А над столбиками самой ограды топорщились шипастые шарики, тоже характерные для псевдоготики -- объёмные "звёзды". Они взошли десятками, и весь пейзаж от них стал звёздчатым. Возможно, на необычный стиль этой ограды повлиял своим примером соседний Можайск: там-то весь соборный комплекс стал воплощением бурной готической фантазии XIX века.
   К сожалению, окружало эту "сказочную" крепость внутри настоящей привычное для старорусских городов запустение -- почти закон жанра! Борщевик в полтора-два человеческих роста, золотые заросли сурепки... -- всё это накладывалось будто на какие-то "потёртые" башни и храмы -- в том смысле, как потёртой и присыпанной нафталином бывает одежда в старом шкафу. История в тенётах, неприбранный музей под открытым небом. Такое ощущение, что страна, какой мы привыкли её видеть, нарочно всеми силами старается не выходить из образа: "А по-другому мне не идёт!". "Да идёт-идёт! -- начинаешь ты про себя горячо возражать. -- Вон в Йошкар-Оле, в Чебоксарах, вон у нас в Казани..." "Ну, так это у вас, что тут говорить!" -- отмахивается глухая провинция... в 100 с небольшим километрах от Москвы.
   Даже огромная, торжественная надпись на откосе вала: "Волоколамск -- 1135 год". заросла травой настолько, что не очень-то разглядишь цифры. Словно старый город нарочно так неразборчиво указал свой возраст на этой зелёной визитной карточке.
   Ну что ж, сделаем ряд пояснений. Город впервые упоминается в Лаврентьевской летописи под 1135 г. просто как "Волок" -- в связи с походом новгородского князя Всеволода (позже прославленного во святых) на суздальцев. Под 1178 г. впервые встречается более развёрнутое название "Ламский Волок". Он был основан новгородцами в важном стратегическом пункте -- на месте, где суда "переволакивали" по суше, сокращая тем самым водный путь из верховьев Волги к верховьям Москвы-реки -- за счёт целой системы притоков той и другой. Ближайшей относительно судоходной рекой была Лама. Небольшая, но значимая во всех отношениях крепость на волоке не раз в ходе усобиц переходила от Новгорода к Владимиру и обратно. В начале XIV века, при Иване Калите, Москва окончательно отобрала её у новгородцев. Волоколамск надолго стал самой западной крепостью Московского княжества -- незаменимым "щитом" государства. В этом качестве и прославился в истории.
   Неудивительно, что такая важная крепость связалась с целым рядом ратных событий самых разных эпох. 26-29 ноября 1370 г. Волок успешно выдержал осаду литовского войска Ольгерда Великого во время его второго похода на Москву. Обороной руководил князь Василий Иванович Березуйский. Он решил по-рыцарски встретить Ольгерда в открытом бою на мосту -- перед главными воротами. Скрытно пробравшийся под мостом литовский воин убил его. Несмотря на гибель воеводы, защитники сумели отразить все приступы и заставили литовцев отступить.
   Бывали в этих местах и татары. Считается, что где-то здесь в 1382 г. князь Владимир Андреевич Храбрый одержал победу над одним из отрядов Тохтамыша, рассыпавшихся после взятия Москвы грабить другие города. В летописях об этом говорится кратко и смутно, численность разбитого татарского отряда не называется (возможно, он был невелик), но, поскольку других русских побед при этом нашествии не было, большинство историков в виде хоть какого-то психологического утешения стараются упомянуть о "битве под Волоком-Ламским". Есть, впрочем, и немногие скептики, считающие, что это "утешение" было просто придумано и специально вставлено в летопись. По крайней мере, вера русских людей в способность побеждать татар хотя бы в отдельных сражениях была после Куликовской битвы незыблемой. "Эхом Непрядвы" иногда называют этот таинственный, совершенно неизвестный в подробностях Волоколамский бой, состоявшийся ровно через 2 года после Мамаева побоища.
   Шли века. Самая знаменитая в истории Волколамска оборона (не считая, конечно, грандиозных боёв второй мировой войны!) пришлась на зиму 1612-13 гг. Ополчение Минина и Пожарского только что освободило Москву. Но, выступая из Смоленска в октябре, польский король Сигизмунд III об этом пока не знал -- он шёл на выручку своему уже не существующему гарнизону в Московском кремле. По дороге соединился с остатками разбитого ещё в августе войска Ходкевича. В конце ноября они остановились под Волоколамском и угрожали Москве, посылая громовые ультиматумы. Но поскольку, несмотря на все приступы, им не удавалось овладеть даже маленьким Волоколамском, цена этих угроз всё падала, и под конец они вызывали уже одни насмешки.
   В "Новом летописце" оборона города описана так: "Бой же вели атаманы Нелюб Марков да Иван Епанчин, бились на приступах, едва за руки не берясь, и на трёх приступах перебили великое множество литовских и немецких людей".
   Силы и так немногочисленных (около 5 тысяч) поляков быстро таяли. Зимняя осада обернулась для них бедствием. Король принял единственно верное решение -- отступить. "Если такая ничтожная крепость не была взята нами и одержала над нами победу, то как мы пойдём в другие сильные и известные крепости?" -- примерно так рассуждали поляки, если верить передающим их слова русским летописцам.
   Отступление Сигизмунда III от Волоколамска стало не менее важным и радостным для России событием, чем за несколько месяцев до того отступление Ходкевича от Москвы под ударами Минина и Пожарского. Два раза столица была спасена! Причём, во второй раз враг был "развёрнут" ещё в 130 километрах от неё.
   Этот ратный подвиг даже спустя почти 2 века был отражён на гербе Волоколамска 1781 года: "В верхней части щита -- герб Московский. В нижней -- древние зелёные шанцы в серебряном поле: в знак того, что сей город дал храбрый отпор осаждавшему оный Польскому Королю Сигизмунду" (из Геральдического описания). "Шанцы" имеют на гербе форму треугольника о трёх бастионах... хотя в реальности волоколамская земляная крепость была похожа на неровный овал. Видимо, геральдическая комиссия XVIII века ретроспективно перенесла в прошлую эпоху крепость, типичную для своего времени, но совершенно неизвестную России эпохи Смуты.
   С событиями той же осады связана любопытнейшая версия, которой придерживался, например, Н. И. Костомаров и ряд других историков -- о том, что знаменитый Иван Сусанин совершил свой подвиг не под Костромой, а... под Волоком-Ламским.
   "В одной из грамот царя Михаила Федоровича 1619 года говорится о крестьянине Иване Сусанине, которого польские и литовские люди, пришедши в Костромской уезд около этого времени, пытали немерными муками и допрашивали: где находился тогда Михаил; но Сусанин, зная, где он находился, не сказал им, и они его замучили до смерти. В статье "Иван Сусанин", напечатанной в первом томе "Исторических монографий и исследований", показана несостоятельность позднейших подробностей об этой личности, и именно несообразность с обстоятельствами известия о приходе польских и литовских людей в Костромской уезд, а равно и невозможность, если бы они в самом деле туда приходили, ограничиться спросом и пытками одного только лица. Правдоподобно будет допустить, что такое происшествие могло случиться не в Костромском уезде, а где-нибудь поближе к Волоку, где стояли тогда польские и литовские люди. Последние должны были знать о желании русского народа избрать Романова, и очень естественно было дать какому-нибудь разъезду, который отправлялся за продовольствием, поручение разведать, где находился Михаил Романов. Отправленные в разъезд могли схватить крестьянина из вотчины Михаила и допрашивать его, а других русских, которые могли быть при этом, не трогать, если те были из других местностей, не принадлежали Романовым и, следовательно, не возбуждали подозрения, что они знают о местопребывании Михаила. Эти последние и могли принести об этом событии весть в Кострому. Зять Сусанина, просивший через семь лет себе вознаграждения за смерть тестя, мог не знать в точности, где убийство совершилось, а подьячие, не всегда наблюдая точность выражений в грамотах, могли поставить известие о приходе польских и литовских людей в Костромской уезд в том смысле, что они шли, направляясь в Костромской уезд" (Н. И. Костомаров, "Смутное время московского государства").
   В советское время древние, полулегендарные подвиги, конечно, померкли перед ожесточёнными боями осени-зимы 1941 г., когда оборону на волоколамском направлении держала 16-я армия под командованием К. К. Рокоссовского. Здесь решалась судьба Москвы... и пожалуй, мира. Здесь погиб командующий 316-й стрелковой дивизии ген. И. В. Панфилов, а бойцы его дивизии навеки вошли в историю как "панфиловцы". 27 октября Волоколамск был взят немцами, но уже 19 декабря, в день св. Николая Чудотворца -- освобождён. Самый известный подвиг в ходе этих двухмесячных боёв совершили 16 ноября солдаты-панфиловцы у разъезда Дубосеково в 9 км к востоку от Волоколамска. Сам Волоколамск в 2010 г. удостоился официального звания "Город воинской славы России".
   Но вернёмся от ратных подвигов к древней архитектуре.
   Кремлёвский Воскресенский собор был возведён на средства волоцкого князя Бориса Васильевича в 1479 или 1480 г.(1) (обычное расхождение при переводе дат с древнерусского календаря). Таким образом, он является ровесником главного храма Москвы и всея Руси -- Успенского собора, построенного Аристотелем Фиораванти в том же 1479 г.
   Да, "золотой век" Волоколамска связан с княжением Бориса Васильевича -- младшего брата Государя всея Руси Ивана III. Воскресенский собор кремля (как и Иосифо-Волоколамский монастырь в 25 км от города) -- памятники его щедрой благотворительности по отношению к Церкви. Он управлял Волоколамским удельным княжеством в 1462 -- 1494 гг. Это был один из последних уделов на Руси... обречённый на упразднение в ту бурную и жёсткую эпоху централизации. Вопрос был лишь во времени. И в форме, которую это упразднение примет. Например, судьба старшего брата Бориса Васильевича князя Андрея Угличского сложилась трагически. В 1491 г. он был арестован венценосным братом и умер в тюрьме (см. очерк "Углич"). Борис Васильевич избежал такой участи. После отдалённого и всеми силами заглаженного конфликта 1480 года он вёл себя тише воды, ниже травы. Умер в 1494 г., насколько можно судить, своей смертью, хотя и в слишком молодом возрасте (но для средневековья это-то как раз и не было удивительно). Передал удел по наследству своему сыну Фёдору Борисовичу. И только после смерти последнего в 1513 г. самостоятельное княжество окончательно было упразднено.
   Да, сохранившийся храм уникален. И как ровесник соборов Московского Кремля, и как памятник одного из последних уделов Руси. Он поразительно напоминает Успенский в соседнем Звенигороде, хотя младше его ровно на 80 лет. Очевидно, "молодость" помешала ему стать таким же знаменитым, таким же хрестоматийным в искусствоведческой литературе. Если о звенигородском знает вся образованная Россия, то о волоколамском... в основном, сами волоколамцы. А ведь сохранившиеся храмы XV века тоже исключительно редки -- по крайней мере, в Подмосковье.
   Высокий, идеальных пропорций одноглавый собор, как и в Звенигороде, опоясан по фасадам изящным узорным поясом. В нём отчётливо различимо стилизованное Древо Жизни -- со всеми своими симметрично повторяющимися извивами. Простенькие шестилепестковые цветы в кольцах лоз, а под ними -- пышные петли стеблей с листиками. Поверх этого растительного орнамента вытянулся пояс изящных "катушек", а ниже -- "поребриков". Сейчас, когда солнце и тень поделили храм пополам, тонкий объёмный узор жил и играл: его восприятие ориентированно именно на ясную погоду.
   Кроме этого резного пояса, внешних украшений у собора почти нет. Разве что обращает на себя внимание контраст строгой, тёмной, шлемовидной главы и роскошного узорного креста. Необыкновенно массивен пузатый шар над куполом -- как золотая царская держава. Из него проклюнулся в небо какой-то "лиственный", совершенно растительный по форме крест, увенчанный очень изящно выполненной короной. Ещё одна особенность собора -- необычайно высокий подклет, который как бы приподнял его на несколько метров. Подклет был так велик, что до революции в нём помещались сразу 3 придела: Сретения Господня, Николая Чудотворца и Иосифа Волоцкого.
   Что интересно, главная храмовая святыня располагалась не внутри, а снаружи: резной полускульптурный образ Николая Чудотворца ("Николы Можайского") стоял в нише южной стены -- той, что обращена на главную городскую площадь. В советское время святыня была перенесена в храм села Спирово.
   Воскресенский собор некоторое время был даже кафедральным -- в короткий период существования Волоколамской епархии как викариатства. В 1919-21 гг. местным епископом был священномученик Герман (Ряшенцев), переживший в дальнейшем 6 арестов и расстрелянный в 1937 г. Между прочим, биография его теснейшим образом связана и с Казанской епархией: он был выпускником Казанской духовной академии и духовным чадом преп. Гавриила Седмиозерного. До нас дошли письма свт. Германа из "волоколамского периода" его жизни. Вот как он свидетельствовал о своей пастве: "На Крещение в городском соборе была такая масса народа, что не запомнят [когда ещё столько было]. Думали, что служу я. А я служил в одном селе, где так тепло встречали и провожали, что я плакал оттого, что ясно сознавал, как жаждет народ Бога и Его правды и как мало мы её имеем и ещё меньше умеем дать её почувствовать другим".
   Новомучеником стал и последний священник закрытого в 1930 г. собора -- о. Николай Цветков. Жалко, что великий храм, где служили такие исполины духа (и сколько их было за века!), до сих пор, хотя формально и возвращён Церкви, фактически бездействует -- за исключением нескольких дней в году.
   Никольский собор "на пару" к Воскресенскому был построен лишь после Крымской войны как памятник ополченцам Волоколамского уезда, участвовавшим в обороне Севастополя. Формы его типичны для русско-византийского стиля XIX века. Сейчас здесь размещён музей. Он довольно богат, по меркам маленького городка. Здесь можно встретить оружие XII-XVII веков, в том числе знаменитый княжеский топор-чекан XIV века; известный клад XVI века из 230 серебряных монет; находки с волокового пути -- в том числе XI (!) века.
   Кроме того, музею принадлежит и колокольня. За 200 рублей можно подняться на обзорную площадку. Недёшево -- но великолепная панорама того стоит!
   Два купола с двух сторон заглядывают прямо под колоколами в арки -- два собора, разделённых по времени постройки четырьмя веками. А дальше... море-море-море зелени и утонувший в нём по самые крыши и купола древний городок!
   Всюду -- окоём лесов и лугов: Волоколамск настолько мал, что со всех сторон видны околицы, как у села. Природа здесь не менее красива, чем зодчество, тем более, что город от обилия палисадников сам похож на берёзово-тополиную рощу. Он будто нарочно укрылся зелёной дымовой завесой. Только мегаполисы у нас амбициозно выделяются из природы -- маленькие же городки, напротив, всеми силами стараются с нею слиться.
   Кое-где поляны кажутся сиреневыми, почти как чернильные кляксы. Лето любит зелень, но не хочет, чтоб его так же обвинили в однообразии, как зиму. Для крепости оно добавляет в пейзаж иван-чай. Как чай бодрит человека, так иван-чай придаёт бодрой зрелости лету -- помогает ему на одном дыхании взбежать на горку июля. Рядом белеет борщевик. Многотысячными стадами пасутся в полях кусты, перетекая в леса. Озёра, острова, проливы, океаны -- сложнейшая карта начерчена лугами и лесами, тенями облаков и солнечными зайчиками. Кругом царит зелень, пышно распадающаяся на клубы, как туча в переменчиво-облачный день. От желтовато-медового отсвета лугов до ультрамариново-голубых оттенков тех мест, где сгущаются боры.
   Среди зелёной пучины особенно выделяются неподражаемыми рифами белые церкви -- чаще всего с голубыми куполами. Словно в подражание древнейшему Воскресенскому, большинство храмов Волоколамска -- одноглавые. Но очень изящных, возвышенных очертаний. Город живёт этими островками белизны -- питается чем-то невидимым, что от них исходит. Если бы не они, Волоколамск не был бы Волоколамском... как и десятки других древних городов России не были бы сами собой. Не к чему было бы в них приезжать! Тогда уж окончательно можно было бы произнести евангельский приговор: "Се оставляется вам дом ваш пуст!"
   Речка Городня, как ей и положено по названию, петляет по городу. Разглядеть её непросто: метровый ручей прячется в извилистых низинах. Впервые я вижу такой древний и знаменитый город на такой крошечной речке... да и не речке -- ручье! Даже Каменка в Суздале, даже Трубеж в Переславле-Залесском, даже Нара в Серпухове -- гораздо шире.
   Впрочем, название города говорит само за себя. Смысл -- не в том, что он на судоходной реке, а что -- на волоке меж судоходными реками. А вот холмы над ним до того внушительные и живописные, что позавидовали бы и многие большие прибрежные города. Перепады высот создают много точек обзора, которые только и ждут художников... да вот художники, как ни странно, что-то пока не торопятся.
   Спустившись с колокольни и попрощавшись с соборами-музеями, я зашёл в храм Рождества Христова у подножия холма. Из всего кремлёвского комплекса действует на настоящий момент (2017 г.) только он. Как я уже говорил, древнейший Воскресенский собор формально передан Церкви, но службы в нём бывают очень редко. Своего штата у него пока нет, и служат по особым случаям священники того же Рождественского храма. Соборный интерьер, к сожалению, практически пуст: ничего, кроме нескольких современных икон.
   Рождественская церковь, как это сразу видно по её облику, относится к эпохе екатерининского барокко. Она была возведена как раз тогда, когда Волоколамск официально стал уездным центром в составе Московской губернии. Велик ли был город? 240 домов, 35 лавок, около полутора тысяч жителей... Нескольких небольших церквей на такой городок вполне хватало. Причём, по меркам Волоколамска этот храм 1776 года можно считать очень молодым! Почти все остальные, кроме Никольского, гораздо старше его. Правда, храм этот был построен на месте деревянной церкви преп. Сергия Радонежского XVI века. Особое почитание св. Сергия в Волоколамске выражалось в том, что в день его памяти вплоть до революции совершался крестный ход от Воскресенского собора к Рождественскому храму (в нём сохранился Сергиевский придел).
  
   На следующее утро я продолжил знакомство с Волоколамском со стороны древнего местечка Возмища. До сих пор, как и века назад, оно служило восточной границей города и, кстати, находилось ближе всего к моей гостинице. Я немного прошёл по шоссе и полюбовался живописными полями, по которым еле заметно вилась в зарослях борщевика узенькая Городня. Я решил нырнуть в древний город с той же стороны, с какой втекает в него эта речка, навеки ставшая с ним единым целым. Ещё где-то за километр завидел на берегу древнюю церковь Рождества Богородицы -- настолько изумительную в этом и без того красивом пейзаже, что первые минуты показалось: я попал в сказку... или в житие какого-нибудь святого. Во многих городах я побывал, но всего несколько храмов произвели на меня ТАКОЕ впечатление!
   С этой стороны церквушка смотрится почти так же непередаваемо величественно, как знаменитый храм Покрова на Нерли посреди своего заповедного луга. Она чуть возвышается на береговом троне, и вся природа бескорыстно и радостно служит ей. Тысячи белых цветов на зелени -- как брызги света от её стен.
   Одноглавая церковь обладает тем потрясающим (хоть и, на первый взгляд, грубоватым) изяществом, которое может происходить только от антропоморфных корней: от идеи Храма как подобия Тела. Широкая шлемовидная глава; раздвинутый, как богатырские плечи, белый фасад -- особенно это видно издали. "Видно", конечно, только по ассоциации, а не в смысле портрета или бюста. Тем не менее, Богочеловечность нашей веры сполна выразилась в зодчестве.
   Здесь Городня перегорожена плотиной и разлилась как приличная среднерусская речка -- пожалуй, почти как Москва-река по ширине. На противоположном берегу, на обрывистом холме высился щетинистый парк, напоминающий небольшой живописный бор. Город, не избалованный крупными водоёмами, имеет здесь единственный пляж (правда, совершенно пустынный в то непривычно прохладное лето). Далеко разносился мерный, манящий шум искусственного водопадика. Замечательный уголок природы! Обычно говорят "околица села", но здесь так и хочется сказать: "околица города".
   Только до чего же здесь неудобно ходить в высокой траве после дождя! И какие колоссальные заросли борщевика заступают путь! Погода стояла переменчивая, по десять раз на дню налетали короткие дожди и, казалось, сама земля распустила зонтики, как толпа на площади.
   Наконец я всё-таки добрался до Возмищенского храма. Красивейшая (и древнейшая после собора!) церковь Волоколамска была построена, согласно некоторым справочникам, в 1535 г. А согласно надписи на закладной доске -- в 1537-м. Ну, разница небольшая. Много ли вы найдёте навскидку в любом городе России "обычных", то есть приходских церквей I половины XVI века!? Соборы есть и более древние, но вот чтобы простой городской приход... да ещё и никогда не закрывавшийся!
   Секрет такой уникальной старины -- в том, что это бывшая монастырская церковь. Волоколамск вообще богат древними приходскими церквями, преобразованными из ещё более древних монастырей. Когда-то вся долина крошечной Городни, подобно великим рекам Руси, была обрамлена цепочкой таких монастырей.
   До XVIII века здесь находился древний Возмищенский монастырь -- сначала в честь свт. Николая, потом -- в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Первое упоминание о нём (причём, не в летописи, а в частной записи на полях Евангелия) относится к 1452 г., но само основание, видимо, произошло гораздо раньше. В XV веке это был уже богатый "княжеский" монастырь -- находившийся под особым покровительством Волоколамских князей. Его настоятели носили редкий тогда сан архимандрита. Именно здесь была погребена княгиня Иулиания Волоцкая -- жена Бориса Васильевича. Связана история обители и с жизнью святых. С 12 до 20 лет здесь воспитывался и проходил послушания преп. Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин) -- будущий великий реформатор монашества, глава "осфилян", основавший в 1479 г. собственную обитель в 25 км отсюда. В 1517-22 гг. настоятелем Возмищенского монастыря был брат преп. Иосифа Акакий (ставший в 1522 г. епископом Тверским и тоже прославленный во святых), а около 1553-54 годов -- Герман (Садырев-Полев) -- будущий великий святитель Герман Казанский(2). Судя по каменным постройкам и роскошным фрескам XVI века -- и сохранившимся (церковь Рождества Богородицы), и несохранившимся, но известным по описаниям, -- расцвет обители продолжился и после упразднения самостоятельного Волоцкого удела. К монастырю были приписаны большие земли -- в XVIII веке в них числилось более 500 крестьянских душ. Тем не менее, в 1764 г., в рамках радикальной реформы Екатерины II, монастырь был упразднён и обращён в обычный городской приход.
   Даже возведённая в XIX столетии колокольня не смогла исказить шедевр XVI века. Я обошёл храм со всех сторон. Даже под слоями позднейшей штукатурки виднелся фрагмент вполне новгородского по стилю "бегунка" на фасаде. Отсутствие других украшений только подчёркивало строгое, монолитное изящество древней церкви. В позднейшие стены трапезной были вмурованы найденные на территории древние надгробные плиты, а также закладной камень от несохранившейся церкви Кирилла Чудотворца 1541 г., которая была надвратной в Возмищенском монастыре -- возведена "повелением архимандрита Ионы Возмищенского, а мастер Повелик Тверитин". Считается, что этот же мастер (в другом источнике Пётр Тверитин) воздвиг и церковь Рождества Богородицы. Да, богатый, судя по масштабам строительства, был монастырь!
   Напоминания о древней и новой истории, как всегда, соседствуют. В дверях стенд -- "Новомученики Волоколамские": краткие жития священников Павла Андреева, Александра Зверева и Димитрия Розанова (все были расстреляны в 1937 г.).
   Переступаешь порог и забываешь всё на свете. Кажется, что такого просто не может быть! Как будто шёл-шёл по деревне -- и вдруг попал в один из соборов Московского Кремля.
   Древний четырёхстолпный интерьер оживляют потрясающие по торжественности фрески. Кажется, толща стен изнутри будто светится-горит глубинными красками. Тёмно-голубой -- как бы объёмный и бездонный, -- фон вызывает ассоциации со знаменитыми фресками Дионисия в Ферапонтовом Белозерском монастыре. Многие исследователи говорят о "школе Дионисия" применительно к возмищенским росписям. Если церковь расписывалась сразу после своей постройки (как оно, вероятнее всего, и было), то эти фрески появились всего через треть века после белозерских и их вполне могли написать ученики "пречудного и преславного" мастера.
   Хотя в России от всего XVI века полные ансамбли фресок сохранились только в Ферапонтовом монастыре (1502 г.), Ярославле и Свияжске (последние два -- 1560-е гг.), однако фрагменты росписей этой интереснейшей эпохи можно увидеть ещё в нескольких храмах разных городов. Церковь Рождества Богородицы -- из их числа. Правда, большая часть её бесценных сокровищ сохранилась в алтаре и недоступна для взгляда простых молящихся, но и в основном объёме на левом столпе можно увидеть отмытые, но пока не отреставрированые профессионально изображения двух мучеников (один -- предположительно св. Никита). Да и весь ансамбль масляных росписей XIX века выполнен, несомненно, как это видно по стилю, по кальке XVI века -- так что строй сюжетов и расположение фигур не изменились. Стало быть, входя сейчас, мы видим храм почти таким же, каким созерцали его молящиеся полтысячи лет назад. Не знаю, кого как, но меня подобное ощущение всегда потрясает!
   Особой святыней когда-то был большой запрестольный крест 1544 года с многочисленными частицами мощей -- сейчас он находится в Сергиевопосадском музее. Алтарь храма лишился его -- зато фрески в ХХ веке, наоборот, были максимально раскрыты. Почти полные их ансамбли сохранились в двух боковых апсидах: в жертвеннике -- "Иоанн Предтеча, ангел пустыни" (распрстранённое в те века символическое изображение его с крыльями), в диаконнике -- "Святитель Алексий Московский" (в обоих случаях по бокам от большого изображения святого -- несколько важнейших моментов жития, выписанных с большим мастерством, в лучших традициях "дионисиевой школы"). В центральной апсиде из-под позднейших записей удалось расчистить далеко не всё, но в 1943 г. была открыта половина фигуры свт. Григория Богослова.
  
   Отстояв в древней церкви праздничную службу (было Рождество Иоанна Предтечи), я пошёл в сторону городского центра. Улица Возмище как-то плавно перетекала в Советскую. Метрах в двухстах показался новый храм -- правда, в полуразрушенном, обезглавленном состоянии. К счастью, шла его реставрация. Это была Петропавловская церковь (1694 г.) бывшего Власьевского монастыря, упразднённого одновременно с Возмищенским при Екатерине II. Монастырь этот известен как место пострига и погребения матери преп. Иосифа Волоцкого -- Марины (в иночестве Марии). Говорят, сама церковь была построена над могилой. Судя по составленному макету, это был типичный для конца XVII века одноглавый храм с шатровой колокольней -- и с широкими боковыми приделами, но уже XIX века. Думаю, когда его восстановят, место станет одним из красивейших: рядом с алтарём бойко журчит Городня, а вокруг растут роскошные ивы.
   Неподалёку отсюда, также на берегу Городни, стоял когда-то Крестовоздвиженский монастырь -- но от него осталось и того меньше, чем от Власьевского: почти ничего, что напоминало бы церковное зодчество. А ведь и он связан с жизнью преп. Иосифа -- с 7 до 12 лет будущий подвижник учился при нём грамоте у инока Арсения.
   Нетрудно заметить, что сохранившиеся храмы Волоколамска расположены почти ровной цепочкой, на юго-восточном конце которой -- Возмище, а на северо-западном -- Покровская церковь.
   Покровская церковь, как и все вышеописанные, тоже когда-то относилась к монастырю. Причём, исключительному по древности: по преданию, его основал ещё Андрей Боголюбский в XII веке. Достоверно известно, что именно в Волоке св. князь справлял свадьбу своей дочери со Святославом Владимировичем, племянником Великого князя Киевского Изяслава. Впрочем, первое письменное упоминание о Покровско монастыре относится к 1296 г. Позже его назвали Варваринским: краеведы связывают это с Иулианией Волоцкой, женой князя Бориса Васильевича, поскольку память св. Иулиании праздновалась в один день с памятью св. вмц. Варвары(3). Нынешнюю каменную церковь на месте деревянной возвели в 1695 г. на средства царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной -- матери Петра I. Спустя 70 лет после этого монастырь был упразднён, и церковь стала приходской. Нарышкинская по своей постройке, она, тем не менее, как ни странно, очень далека по стилю от пышного "нарышкинского барокко". Это не восьмерик на четверике, а обычный для XVII века четверик, увенчанный одним куполом, причём, почти лишённый украшений, лишь со слабо выраженными фигурными наличниками. Зато положение этой церкви на горе само сделало её достаточно живописной и заметной. Это доминанта северо-западной части города.
   Зайдя в храм, я в очередной раз подивился уникальной сохранности интерьера -- хотя и совсем другого, чем на Возмище. Оказывается, эта церковь тоже не разорялась: в маленьком Волоколамске в советское время действовали сразу два храма, и оба Богородичные -- в честь Её Рождества и Покрова. С двух сторон благословляли город именем Пречистой.
   Интерьер здесь высокий, бесстолпный, расписан в академическом стиле; четырёхъярусный золочёный иконостас торжественно уходит под самые своды. Правда, он не современен самой церкви, а установлен в 1870-е годы. Тогда же появились при трапезной и два малых иконостаса боковых приделов -- св. вмц. Варвары и св. мч. Уара. В замечательных резных киотах -- множество местночтимых святынь. Старинные Богородичные иконы: Покров, "Троеручица", "Достойно есть"; иконы святых из приделов -- св. Варвары и св. Уара. Ни один волоколамский храм не представишь себе без резной деревянной скульптуры Николая Чудотворца: это уж влияние соседнего Можайска, где "Никола Ратный" впервые явился и откуда его скульптуру не раз приносили сюда с крестными ходами. Покровский храм -- не исключение: на самом видном месте, у левой стены, стоит фигура Святителя в натуральный человеческий рост. Происходит она из с. Черленково Волоколамского района.
   Выйдя из церкви и медленно спускаясь с горы, я ещё долго оглядывался на её замечательный белый силуэт, как бы парящий над зеленью. А на соседнем холме далеко вырисовывался над крышами царственно торжественный кремлёвский ансамбль.
   В таких городках как-то особенно чувствуешь правоту может быть, и радикальной, но точной оценки Грабаря: "Подводя итоги всему, что сделано в России в области искусства, приходишь в выводу, что это по преимуществу страна зодчих".
   Путешествуя по малым городам, узнаёшь, казалось бы, лишь отдельные детали российской истории... но насколько же сама история оживает от этих деталей! Одно дело -- книги, другое -- города. Там только читаешь, а здесь -- видишь.
   Я частенько задумываюсь над тайной этих маленьких древних городов, в которые приезжаешь как в иной мир. К чему-то неизбывному в них прикасаешься. Вроде, и церквей после всех советских безобразий осталось немного -- а кажется, что много! Их можно пересчитать по пальцам -- но настроение такое, как будто повстречал разом все знаменитые "сорок сороков" старой, шмелёвской Москвы. Той Москвы уже нет -- канула, как Китеж! -- а тот Волоколамск или Можайск есть. Тот самый!.. "узнаваемый", несмотря на то, что приехал в него в первый раз.
   Да, полдела, если мы узнаём историю. Главное -- если за историей, выше неё, понемногу открываем для себя Вечность.
  
  
   (1). Последняя дата маловероятна, т. к. в 1480 г. князья-братья Андрей Угличский и Борис Волоцкий подняли своеобразный "пассивный" мятеж против Ивана III, заключавшийся в имитации их бегства в Литву. Двигались они с войском так медленно и таким странным маршрутом (оказались в итоге не в Литве, а во Пскове), что их нежелание куда-либо бежать совершенно очевидно. При первых же уступках Ивана III братья с ним немедленно помирились и привели свои полки к знаменитому "стоянию на Угре". Тем не менее, князю Борису было тогда, скорее всего, не до строительства соборов!
   (2). Вообще Волоколамск славен святыми именами: здесь родился, например, преп. Ферапонт Белозерский -- мощи которого вот уже почти 6 веков почивают в соседнем Можайске, в Лужецком монастыре.
   (3). Ещё одно объяснение: в 1533 г. именно в день великомученицы Варвары скончался государь Василий III -- с юности горячий почитатель преп. Иосифа Волоцкого, главный ктитор Иосифо-Волоколамского монастыря и благотворитель других местных храмов и обителей. Именно в этом городе началась его неожиданная и мучительная предсмертная болезнь, когда он приехал сюда "тешиться охотою". (Странно сказать: Государь всея Руси умер всего-то от неудачно вскрытого фурункула... Что поделаешь -- средневековье!)
  
  
  
   Коломна
  
   Коломна - город башен. Ещё издали, подъезжая к ней, видишь многочисленные колокольни и верхушки крепостных стрельниц - целую группу вертикалей, отвесно возносящихся в небо над низкорослой застройкой. Недаром и герб Коломны - "на лазуревом поле столб белый", и в названии её слышится колонна, и самая первая ассоциация с городом - знаменитое выражение "коломенская верста": опять-таки столб, придорожный.
   Как высокий столп-обелиск, древний город обозначил собой важнейший стратегический пункт: выход из Москвы-реки в Оку, водные врата Московского государства. Бились русские князья за эти врата, переходили они из рук в руки. Коломна принадлежала когда-то Рязани, в 1301 г. отошла к Москве, но и после этого рязанцы иногда овладевали ею. Вообще же город известен по летописям с 1177 г. Связано с ним немало ратных событий. В 1238 г. он прославился крупной битвой: первым из городов Владимирского княжества принял удар войск Батыя. Ключевыми событиями отечественной истории, связанными с Коломной, стали Куликовская битва и взятие Казани: оба раза сбор всех русских войск перед решающим походом проводился именно здесь. В 1525 - 1531 гг. у слияния Коломенки и Москвы-реки вырос могучий каменный кремль - одно из величайших произведений русского оборонительного зодчества.
   Впрочем, Коломна стала не только великой крепостью, но и знаменитым монастырским центром. Старо-Голутвин, Ново-Голутвин, Брусенский и Бобренёв монастыри прославили её в истории Русской Церкви. Более 4х веков Коломна была центром большой епархии, лишь в 1799 г. архиерейскую резиденцию перенесли из неё в Тулу.
   Самый древний и знаменитый из здешних монастырей, Старо-Голутвин (основанный в 1374 г. преп. Сергием Радонежским) я видел из окна поезда ещё за год до того, как посетил сам город. Я возвращался в Москву из Рязани и у станции "Голутвин", по правую сторону, неожиданно увидел посреди пригородного посёлка лес высоких шпилей. Корона тончайших готических башен обрамляла большой монастырь, создав непривычный для русской обители силуэт. Золотые купола, а по соседству с ними - красно-белые, пронзающие небо шпили.
   Что это, Барселона - Гауди?.. Нет, Матвей Казаков, конец XVIII века. По зданию Сената и Голицынской больнице, он известен как один из основоположников классицизма в России, а по многочисленным коломенским сооружениям - как ярчайший поклонник псевдоготики.
   Не могу сказать, что мне так уж близок этот стиль, но, во всяком случае, Голутвин монастырь представляет собой роскошное зрелище(1).
   Прошёл год, и я уже целенаправленно посетил в Коломну - город, в котором давно мечтал побывать.
   Первое, что видишь, ещё подъезжая к Коломне со стороны Москвы - это целый частокол башен, возвышающихся вдали, за окрестными лугами и серебристой гладью Москвы-реки. Высокие ротонды барочных и классических храмов XVIII - XIX вв., изящные пятиглавия церквушек XVII века - всё кажется игрушечным и удивительно уютным. Тонкие жёлтые колокольни полупрозрачными - в солнечной дымке, - силуэтами тянутся к небу. Веер лучей из-за облачка упирается в их верхушки. Словно струнами на них играет. Одни башни толще, другие тоньше, одни больше причастны Земле, другие Небесам - как евангельские сёстры Марфа и Мария, - но все вместе составили единый священный Град. Благодаря им, небо здесь будто соприкоснулось с землёй. За несколько километров светит лампадой своего центрального купола высокий Успенский собор - манит к себе. Сердце Коломны - знаменитый кремль, а сердце кремля - этот собор конца XVII в., возведённый на месте храма времён Дмитрия Донского. К нему я и направился от железнодорожной станции - по тихой, уютной улочке Пушкина.
   Ближе всего к станции - голубая, с тоненькими золотыми главками-свечками церковь Богоявления в Гончарах 1680-89 гг. Она единственная в городе, которая не закрывалась даже в советское время. С этим древним приходом связана жизнь нескольких поколений предков свт. Филарета Московского († 1867), потомственных священников Дроздовых. Великий святитель Нового времени родился в Коломне в 1782 г., провёл здесь всё детство и юность, окончил семинарию (кстати, Коломенская духовная семинария возрождена в 1996 г. в стенах Старо-Голутвина монастыря: этот город едва ли не единственный, кроме Сергиева Посада, не являющийся областным центром, но имеющий свою семинарию).
   Я шёл дальше, в направлении пока ещё невидимых Пятницких ворот кремля. Из одной узкой перекрёстной улочки выглянула церковь Николы Посадского конца XVII века - в архитектурном смысле, пожалуй, самая знаменитая в Коломне, хотя и... уж слишком своеобразная! Её четверик венчает пирамида из 105 кокошников, поставленных в 5 (!) ярусов - но именно из-за этого чрезвычайного украшательства, пятиглавие над вершинкой пирамиды получилось непропорционально маленьким. Будто храм - сам по себе, а оно, такое крошечное - само по себе. Во всяком случае, других примеров такого сверх-увлечения кокошниками в русской архитектуре больше не было - в основном соблюдалась мера: один-два яруса. Николо-Посадская церковь в Коломне стала примечательной в истории зодчества именно как своеобразное - и довольно спорное по своей эстетической ценности, - исключение.
   Сейчас церковь эта принадлежит старообрядческой общине.
   Впереди наконец показались Пятницкие врата - краснокирпичная, но поседевшая от времени трёхступенчатая башня: с тремя рядами парапетов для стрельбы. Будто Боровицкую башню Московского кремля подкоротили, оставив лишь нижние ярусы... из-за чего она стала выглядеть более кряжистой, суровой и древней. Самих прясел стен в этой части крепости не сохранилось. Торговые и жилые постройки XIX века так тесно прильнули к древней башне с двух сторон, что образовали пред вратами своеобразные пропилеи. Тем таинственней показался сам этот переход - через века... Ворота - священные, как и во всех подобных крепостях. Они имели такое же значение для Коломны как Золотые врата для Киева или Владимира. Издревле всяк входящий останавливался перед ними и крестился на икону Спаса. Сейчас об этом напоминает надпись под иконой: "Спаси, Христе Боже, град сей и люди Твоя и благослови вход во врата сия".
   Это - торжественный вход в град освящённый... и сам шаг в эти сакральные врата стал едва ли не самым сильным впечатлением всей моей поездки в Коломну.
   На внутренней стороне башни - икона Богоматери "Донская", в окружении фрескового изображения коломенских святых. Донская - главная святыня здешних мест: икона, чья история неразрывно связана с Куликовской битвой. Легендарный поход на Куликово поле начинался именно отсюда...
   Вот я - в кремле. Смотрит алтарём на врата классическая Крестовоздвиженская церковь XIX века (на месте одноимённой - XIV в.), а за ней виднеется вдали торжественный силуэт Успенского собора в обрамлении двух колоколен. Тихая улочка с одноэтажными домиками ведёт прямо к нему, к широкому трёхапсидному алтарю. По левую сторону виднеются древние башни-стрельницы.
   Грандиозность крепости в таком маленьком, по нынешним меркам, городке поражает. Если судить по её размерам, то Коломна - это прямо-таки вторая Москва!
   Как камни полурассыпавшегося ожерелья, стоят башни юго-восточной стены былого кремля... уже разомкнутого за века, потерявшего всю северную свою сторону, да и здесь, на юге, сквозящего проёмами. Но и от этого сохранившегося пунктира веет древностью и мощью. Это была сильнейшая крепость на Оке - не уступавшая построенной чуть раньше Нижегородской. Два километра необычайно высоких стен и 16 башен: самое грандиозное строительство всей эпохи Василия III.
   Необычные, - не квадратные, а прямоугольные в плане башни - вытянулись параллельно движению противника, чтоб ему приходилось протискиваться меж ними. Будто не башни, а целые небольшие замки! И всё это утонуло в мирной деревянной застройке провинциального городка XIX века. Просты и, одновременно, поэтичны названия башен: Погорелая, Спасская, Семёновская, Вознесенская, Ямская...
   Ощущение, будто кремль теперь хранят какие-то незримые стены, и всё здесь под особой, Божьей защитой.
   Даже не знаю, с чем сравнить коломенский кремль! Весь его облик - это какое-то беспримерное сочетание величавости и уюта. Шедевры каменного зодчества, "во главе" с огромным Успенским собором - а рядом разноцветные деревянные домики с чудной резьбой: кремль густо застроен ими точно так же, как и посад. Соборная площадь - совершенно столичная, царственная, торжественная до мурашек. Не столько по внешнему сходству, сколько по духу, она напоминает Соборную площадь Московского Кремля: видимо, они - сёстры. Но в стенах Московского кремля сейчас как-то трудно представить себе одноэтажные деревянные домики типичного уездного городка! А в Коломне всё удивительно сочетается - и этими "пряничными" наличниками, резными палисадами, расписными калитками любуешься на каждом шагу ничуть не меньше, чем церквами и высокими колокольнями. Коломну, безусловно, стоит посетить всякому любителю городского деревянного зодчества - она заслуживает этого ничуть не меньше, чем Вологда, Городец или Мышкин.
   До собора, по правой стороне улицы, встречается ещё одна церковь - Николы Гостинного (или Николо-Гостунская): 1501 года, но перестроенная до неузнаваемости в XIX веке. А дальше - уже сам соборный ансамбль, перед которым замираешь в благоговении. Церквушки и домики раздаются в стороны, дав место пятиглавому белокаменному богатырю. Он и широк, и необычайно высок. Купола его - даже не луковичные, а каплевидные: четыре огромных зелёных капли и одна золотая. Как же далеко они видны - небесные над распластанным по земле маленьким городком! Собор царствует в окружении почётной стражи башен. Чем дальше от него отстоишь, тем больше башен видишь. Вблизи - две колокольни-телохранительницы по бокам. К юго-западу - тонкая, но высокая классическая колокольня Ново-Голутвина монастыря, бывшей архиерейской резиденции. К северо-западу - широченный, на могучем основании шатёр собственно храмовой звонницы, построенной почти одновременно с собором, в 1680-х годах(2).
   В русском зодчестве сформировались к XVII веку разные типы шатров: от тончайшей "ярославской свечи" до здешней раскидисто-широкой башни. Колокольни, аналогичные коломенской по пропорциям, можно увидеть в Макарьевском Желтоводском монастыре, у Введенского собора Чебоксар... но в целом такие башни не очень прижились в архитектуре. Зодчие и заказчики из купцов и посадских людей, стремились ко всё более лёгким и изящным формам, вплоть до преобразования шатра в XVIII веке в "суздальскую дудку". Но царственной мощи Успенского собора вполне соответствует именно такая раздавшаяся вширь колокольня - вместе они смотрятся очень гармонично.
   Чудно перекликается с колокольней маленький шатёр построенной пару веков спустя (в 1861 г.) Тихвинской церкви: празднично-розовой, с нежно-голубыми куполами - веночком из четырёх незабудок вокруг шатра. Раза в два ниже, она раскинулась у самого подножия звонницы, расцвела почти впритык к ней. Контрастная по цвету и схожая по формам.
   К югу от собора высится ещё барочная Воскресенская церковь конца XVIII в... но построенная на белокаменном подклете XIV в.! Она не только напоминает об эпохе Дмитрия Донского (вся Коломна - один живой памятник этому великому князю), но и напрямую связана с событиями его жизни. В 1366 г. именно в Воскресенской коломенской церкви 16-летний Дмитрий Иванович обвенчался с княгиней Евдокией. От брака этого родилось 12 детей, а сама Евдокия (в постриге, после смерти мужа - Евфросиния, основательница Воскресенского женского монастыря в Москве) прославлена Церковью в лике преподобных. Вплоть до ХХ века в Воскресенской церкви сохранялся ковш для вина, по преданию, использовавшийся при этом венчании.
   Когда обходишь собор, попадаешь на обширную и древнюю мощёную площадь перед его западным фасадом. Это - "краеугольный камень" Коломны. Место, где первый каменный Успенский собор, по образцу московского, был заложен ещё Дмитрием Донским. Незадолго до похода Мамая на Русь храм, уже почти достроенный, обрушился с великим грохотом, что было расценено современниками как грозное предзнаменование. Собор всё же достроили - к 1380 году. Но ныне стоящий храм - на три века моложе. Он - памятник поздней Московской Руси и "золотого века" русских городов: современник Ростовского кремля и величайших ярославских храмов XVII в. В 1672-82 гг. его возвёл зодчий Мелетий Алексеев.
   Место это - историческое. Главная соборная святыня - Донская икона Божией Матери: список с великой чудотворной иконы Феофана Грека, созданной вскоре после Куликовской битвы. Здесь погребены почти все коломенские архиереи. Здесь (в прежнем соборе, возведённом Дмитрием Донским) в 1581-86 гг. служил будущий первый русский патриарх свт. Иов († 1607), в то время епископ Коломенский. В начале XIX в. настоятелем собора был протоиерей Михаил Дроздов - отец свт. Филарета. В 1929 г. главный коломенский храм был закрыт и разграблен. Его последний староста Дмитрий Вдовин ныне прославлен в Соборе новомучеников и исповедников Российских. В 1989 г. собор был возвращён верующим, в 1999 г. после долгой реставрации освящён патриархом Алексием II.
   Внутри собора - могучий многоярусный иконостас, переходный от барокко к классицизму. Пред ним - огромное, заполненное светом пространство, отвесно пересечённое, как якорными цепями, лишь четырьмя неширокими столпами. Стены пестреют академическими росписями 1804 г.(3), но если не слишком обращать внимания на эту подражательную лубочную "европейщину" - страшно контрастную с древнерусским духом! - собор выглядит дивно величественным, как истинный Дом Молитвы.
   Выхожу вновь на Соборную площадь. Хорошо, что я приехал в Коломну летом, а не зимой! Такого роскошно-изысканного ковра цветов не припомню ни в одном другом древнем городе. Пламенная многолучевая звезда в центре площади - и четыре барочных венка-картуша, словно бы нарисованных (цветами и белыми камушками) на огромных зелёных щитах газонов. Всё это великолепие было устроено, видимо, в последние годы: на относительно недавних снимках Соборной площади (а место это "хрестоматийное", излюбленное фотографами и художниками) я ничего подобного не видел.
   Древняя Коломна процвела! Цветёт, казалось бы, давно уснувшая земля отцов, дедов, прадедов... Цветёт как жезл Ааронов, как знак обновления. Проповедует своим цветением Воскресение, "лето Господне благоприятное" (Лк. 4, 19).
   На северном краю площади стоит памятник свв. равноапостольным Кириллу и Мефодию, просветителям славянским, а за ним начинается пологая травяная лужайка до самой Москвы-реки.
   Далеко-далеко за рекой - светлая корона островерхих башенок и церквушек Бобренёва монастыря. Бобренёв - почти современник Старо-Голутвина: основал его, по преданию, Дмитрий Боброк - герой Куликовской битвы. Монастырь поминальный, по всем павшим за Доном русским воинам. Грек Павел Алеппский в XVII в. восхищался этой обителью: "По ту сторону реки, насупротив града, стоит великолепный монастырь, весь выбеленный, с высокими куполами, во имя Рождества Богородицы, а трапезная церковь - в честь Входа в Иерусалим". Обитель и сейчас - очень живописная, хотя почти вся её архитектура относится к XVIII - XIX векам.
   В 1991 г. Бобренёв возродился и вновь является действующим мужским монастырём.
   Спускаюсь к Москве-реке. Здесь, под склоном кремлёвского холма, она образует необычайно крутую излучину: течёт на юго-запад и резко, под немыслимым углом, поворачивает на восток.
   Набережная - наверху, в нескольких десятках метров от воды, а у самой реки - живописно-беспорядочные купы деревьев и заросли борщевика. Если спуститься, над склоном будут едва-едва возвышаться только верхушки куполов и колокольни, но с самой набережной вид на соборный комплекс непередаваемо хорош.
   Вместе Собор, колокольня, Ново-Голутвин монастырь, Николо-Гостунская, Тихвинская и Воскресенская церкви образуют сказочно живописный разноцветный куст куполов и башен... который даже не знаешь, с чем и сравнить! По-моему, это одно из красивейших мест на всей территории бывшего Московского княжества: его "визитная карточка", наряду с Московским кремлём или Троице-Сергиевой лаврой.
   Храмы и колокольни составлены так густо, что с некоторых точек смотрятся как цельный каменный терем, осенённый куполами. Здесь - эпицентр молитвенной жизни древней Коломенской епархии. Здесь за века молитва воплотилась в камне, и целый хор куполов и башен безмолвно славословит Бога. Душа слышит этот хор и распахивается навстречу Ему. В таких особенных местах всегда чувствуешь Его рядом. На Соборной площади Он тихо берёт тебя за руку, как ребёнка... чтоб не потерялся в жизни.
   К югу от собора - бывшая епископская резиденция.
   Роскошный ансамбль архиерейского двора сформировался рядом с Соборной площадью - как в Ростове, Вологде, многих других епархиальных центрах. Он и сейчас, особенно при взгляде с юга, сливается с собором и его колокольней в единый лес церквей и башен. Только теперь это не архиерейский дом, а Ново-Голутвин монастырь. В 1799 г. епархиальную резиденцию переместили в Тулу, а в здания её перевели братию древнего Голутвина монастыря, что на окраине Коломны. С тех пор и повелось их называть, для различия: Старо-Голутвин и Ново-Голутвин.
   В ту тяжёлую для русского монашества эпоху многие обители упразднялись и преобразовывались в архиерейские дома, а вот Ново-Голутвин - пожалуй, единственный обратный пример!
   Обители - два века, но здания её - гораздо древнее. Только высоченная надвратная колокольня относится к собственно монастырскому периоду - к 1825 г., - почти всё остальное осталось от архиерейского дома.
   Главный, Троицкий храм - 1680-х годов. Покровская церковь - той же эпохи, но её перестроили до неузнаваемости в готическом стиле в конце XVIII в. Корпуса бывшего архиерейского дома - XVII в. (хотя тоже не раз перестраивались), а одна из палат в них сохранилась даже от XVI века. Каменную ограду с башнями, взамен сгоревшей деревянной, выстроил М. Ф. Казаков - в 1778 г. Кстати, все четыре ныне действующих коломенских монастыря обнесены готическими башнями его постройки.
   До революции монастырь был мужским. В 1989 г. - одним из первых в России, - возрождён как женский.
   Сейчас это как бы - кремль в кремле. Главная, наряду с Успенским собором, святыня центра Коломны, сакральный центр древнего града.
   Ещё не переступив ворот, видишь в их арке, как в рамке картины, райский уголок - густой цветник, в центре которого тонет небольшой, одноглавый, но весь расписной Троицкий терем-храм. Белый, с жёлто-зелёно-красными наличниками и балясинами, со сказочным, разветвляющимся восходом на второй этаж. В нынешнем виде это, пожалуй, самый праздничный и нарядный храм Коломны!
   Святыню храма и обители составляет современный ковчежец с частицами мощей святых: апостола и евангелиста Луки, Лазаря Воскрешённого, первомученика Стефана, мученицы Ирины, священномученика Власия, преподобномученика Евфимия, Василия Блаженного, благоверных князей Александра Невского и Владимира Новгородского (строителя Софийского собора в 1045-50 гг.), воина, исповедника Иоанна Русского, преп. Нила Столобенского, преп. Амвросия Оптинского, свят. Феофана Затворника; частичка шубы св. прав. Иоанна Кронштадтского.
   Много видел разных благоустроенных святых источников, но Ново-Голутвинский - это что-то беспримерное.
   Мерцают керамические, бело-синие, в стиле гжели, лампады - целый висячий цветник. Сверкает большой крест, из перекладины которого в чашу льётся освящённая вода. От тишины, от иконок, от запаха дерева что-то неизъяснимое сходит в душу. Будто до самого сердца вдруг дошла вода живая. Тело утолило жажду и душа тоже... на краткие мгновения. Образ воды живой, в этом райском саду, посреди ограждённой цитадели - истинного Града, - вряд ли уже когда-нибудь забудется.
   Второй монастырь на территории кремля - Брусенский, основанный в XVI веке. Его роскошный красно-белый Воздвиженский собор XIX века о пяти шатрах виден издалека. Надо подойти поближе, чтобы увидеть маленькую, но куда более древнюю Успенскую монастырскую церковь - заложенную в 1552 г. в благодарение Богу за взятие Казани. Храм этот - совсем простенький и малозаметный, - является одним из древнейших сохранившихся в России шатровых памятников (всего на 20 лет моложе знаменитой московской церкви Вознесения в Коломенском)(4). Как Бобренёв монастырь - своеобразный памятник победы на Куликовом поле, так Брусенский - покорению Казани. Кстати, главную святыню этого монастыря многие века составлял один из древнейших списков Казанской иконы Божией Матери.
   За Брусенским монастырём - самый грандиозный сохранившийся участок крепостной стены: длинное западное прясло меж Маринкиной и Грановитой башнями. 19-угольная 35-метровая Маринкина башня - один из главных символов Коломны. Она смотрится высоким гранёным монолитом - с беспорядочно разбросанными маленькими дырочками бойниц, будто и не сквозными, а так... Место это овеяно преданиями. В башне будто бы была заточена Марина Мнишек: по одной легенде, она умерла здесь от тоски, по другой - обернулась сорокой и вылетела через крохотное оконце (в многочисленных народных преданиях, супруга двух Лжедмитриев неизменно предстаёт исключительной силы ведьмой). Символично, что самая восточная из сохранившихся кремлёвских башен - священная Пятницкая, а самая западная - "колдовская" Маринкина.
   Прясло это смотрится как могучий мост меж невидимыми берегами. Без соседних, несохранившихся, участков, оно выглядит так же таинственно, как выглядела бы, например, одинокая дверь посреди поля - дверь без дома.
   Но понятие о необыкновенной мощи былой крепости оно даёт сполна!
   Покатость наружной части стен у Коломенского кремля как-то особенно бросается в глаза, по сравнению с многими другими древнерусскими твердынями. Это крепость нового типа - возведённая в эпоху уже относительно развитой артиллерии. Отлогие стены имеют толщину от 3 до 4,5 метров. Внутри их - "начинка" из бутового камня и лишь снаружи они облицованы кирпичом.
   Ложбина перед стеной (раскопанная, очевидно, археологами, счищавшими культурный слой) напоминает древний ров. В одном месте через него перекинут живописнейший мостик - к маленьким и не очень заметным издали, в толще стен, воротцам. Это примерно посередине расстояния между башнями.
   Решетчатые створки ворот увешаны целыми гроздьями замков - повсеместная странная традиция "скреплять любовь замками" на мостах, здесь чуть преломилась и нашла себе в качестве места приложения ворота.
   Возле самых кремлёвских стен, через улицу - Торговые ряды, как и во многих других древних городах. У них есть свой "маяк" - пятиярусная 67-метровая звонница со шпилем. В 1846 г. её пристроили к купеческой ярмарочной церкви Иоанна Богослова XVIII в.
   Она ещё выше колокольни Ново-Голутвина монастыря, хотя по архитектуре очень похожа. Главная вертикальная доминанта города, истинный коломенский столп! Символично, что к тому вполне секулярному времени, когда от Святой Руси остались одни декорации да внешнее благочестие, величайшая городская колокольня воздвиглась не при соборе или монастыре, а именно при Торговых рядах. Маяки всегда обозначают главный фарватер... в гавани и в жизни.
   Из тихого кремля выходишь - как из заповедника. Здесь, на торговой площади, на главной улице - уже много обычной суеты. Отдохнул, окунулся немного в Историю (или даже в Вечность?) - и хватит. Как ни приятно купаться в прохладной воде в жаркий день, но выход на берег неизбежен. Тем дороже Источник! Как бы далеко от него, под какой бы испепеляющей жарой ты ни находился, но раз побывав в нём, уже запоминаешь на всю жизнь, что он - есть.
  
   Примечания:
   (1). Первым настоятелем монастыря стал ученик преп. Сергия преп. Григорий Голутвинский (прославленный в Соборе Радонежских святых, память 25 января/7 февраля, а также в день Радонежских святых - 6/19 июля). Главной святыней обители на протяжении веков почитался чудотворный образ преп. Сергия и его посох.
   (2). В 1990 г. на колокольне, молчавшей почти весь советский период, было установлено 8 новых колоколов. Самый большой из них (2 т) был назван "Пимен" - в память скончавшегося в том году патриарха Пимена (1970 - 1990 гг.).
   (3). Прежний собор, эпохи Дмитрия Донского, был расписан в 1392 г. Феофаном Греком. К сожалению, он был разобран за ветхостью в 1672 г. Древние феофановские фрески, разумеется, не уцелели.
   (4). Храм этот уникален (почти не имеет аналогов в архитектуре) тем, что у него между шатром и кубом основания отсутствует промежуточный восьмерик.
  
  
   Борисоглеб
  
   Ещё один малый городок из тех, что мне полюбились, обязан своим возникновением великому монастырю эпохи Сергия Радонежского. Могучая крепость Борисоглебской обители, по размерам почти не уступающая Кирилло-Белозерской, воздвиглась в 18 километрах от Ростова, по Угличской дороге, а вокруг за века выросла большая слобода. Сейчас Борисоглеб считается посёлком(1), хотя в нём 6 с половиной тысяч жителей. До революции он носил статус города. Преподобный Сергий Радонежский предсказал: "Место сие весьма обустроится и в будущие времена превозносимо будет наряду с великими лаврами". Два ученика преп. Сергия, святые Феодор и Павел, по его благословению, поселились в пустынном месте на речке Устье - и пустынное место превратилось в монастырь, самый большой в Ростово-Ярославской земле.
   И стоит до сих пор кремль о четырнадцати башнях - и Ростовский кремль кажется по сравнению с ним великолепной, но хрупкой игрушкой.
   В Борисоглеб я впервые приехал из Углича, потому здешняя седая старина встретила меня раньше, чем сам Ростов.
   Единодушно признаётся, что митрополит Иона, когда возводил в виде кремля свою резиденцию на озере Неро, взял всё лучшее от зодчества Борисоглебского монастыря. Почти все здешние творения - I половины XVI века, и воздвиг их самый знаменитый русский зодчий той эпохи - Григорий Борисов. Кстати, он же руководил строительством и в Кирилло-Белозерском монастыре, так что суровый "северный" дух как будто занесён из тех мест. Будто глыбу-монолит притащило ледником с севера и здесь оставило.
   Впрочем, вездесущая трава пробивает даже камень. Оживлённая торгово-ремесленная слобода так тесно прильнула к монастырю, что лавки ещё со стародавних времён выстроились вдоль северной стены и закрыли её почти всю. Наросли, как чага на берёзе. Честно говоря, нигде больше не встречал таких торговых рядов. Крепостные стены вырастают прямо из их крыш, и под древними башнями - надписи вроде "Электрика, посуда, хозтовары"...
   Иду с автостоянки мимо столь странной торговой галереи к северным вратам монастыря. Над ними - высокая пятиглавая Сретенская церковь, а по бокам, как стража - две круглые башни.
   Перед аркой, во всю ширину церкви, терраса. Она увешана таким количеством изысканных фигурных гирек, что те похожи на сталактиты, а терраса - на таинственную пещеру.
   Из кладки кой-где торчат пучки кустарника, а узорный козырёк от старости скренился "набекрень": слишком тяжко давит на него сверху стена церкви. Но всё равно... ни в одном монастыре, ни в одном кремле не видел я таких вековечных ворот! Это - узорный Божий терем, это - вертеп Вифлеема, это - каменный Эдем... это всё, что угодно: из времён незапамятных или вовсе небывалых...
   Выше террасы - ещё одна узорная галерея: она мостом перекинулась от башни к башне. Цветными пуговками украшают её понизу изразцы.
   Никак не могу понять, как такая суровость в Борисоглебе на каждом шагу сочетается с таким обилием узоров! Как Великий пост - с Пасхой...
   Прохожу под сводами, под всеми "сталактитами", и вот по ту сторону в солнце вспыхивает ожившая картина Поленова "Московский дворик". Совсем не похоже на внутренность монастырской твердыни! Травой уютно порос пустырь, протоптаны в ней диагональные тропинки... Как будто - самый обычный жилой двор, разве вот только купола венчают дальний его конец. Древний, суровый Борисоглебский собор стоит слева, Благовещенская трапезная церковь - справа. Здесь нет ничего от парадной "музейности" Кирилло-Белозерского монастыря, хотя архитектура у них и впрямь похожа. Собор Бориса и Глеба - прямо-таки родной брат кирилловского собора Успения Богородицы.
   Но Боже, сколько здесь зелени!
   Стена деревьев встаёт сразу же за собором. Почти совсем утонула в чаще невысокая звонница, похожая на ростовскую. Она напоминает белую беседку, укрытую в тени. Изразцы на крыльце - малые цветочные вкрапления. Выше их - колокола, а выше колоколов - три купола в ряд, и шелестят рядом с куполами листики, как сорвавшиеся с их луковок чешуйки.
   Единственный купол собора - такой же зелёный, но вздымается гораздо мощнее и господствует над всем сонным лесом. Его барабан и толст, и высок, словно над крышей церкви вздумали построить ещё отдельную круглую башню. Сейчас это единственный действующий храм мужского монастыря, возрождённого несколько лет назад. Остальные храмы - пока в слишком больном, недолеченном состоянии.
   Служба уже кончилась, но в полумраке повсюду потрескивают свечи. Знакомая картина - почти чёрные от времени стены со слабыми взблесками-обрывками орнаментов стоят и беззвучно кряхтят от тяжести над созвездиями, что зажгли внизу люди. Часть собора занимают леса - кажется, росписи потихоньку реставрируют. Впрочем, росписи в пятивековом храме сохранились не изначальные, а всего-то столетней давности - в васнецовском стиле.
   В углу - рака с мощами основателей монастыря свв. Феодора и Павла. В светлом, более позднем притворе - мощи знаменитого Иринарха Затворника, подвизавшегося здесь два века спустя.
   Преподобный Иринарх отличался аскетизмом, исключительным даже по меркам своего времени. Всегда, даже в морозы, он ходил босиком и носил пудовые вериги, на которые со временем вешал всё новые и новые медные кресты, так что после его кончины в 1616 году осталось 142 таких креста. Получив откровение во время молитвы: "Иди в келлию свою и будь затворник, и не исходи, и так спасёшься" - он последние 25 лет жизни провёл в келье, приковав там себя к дубовой колоде...
   Современным людям, вообще не ведающим борьбы со страстями, совершенно непонятно, зачем всё это!.. Тот же, кто хоть догадывается, как начинают буйствовать страсти, если им не потакаешь... для того и вопроса-то не существует: и так ясно, как день, что всех цепей мира сего иногда едва-едва хватит на то, чтоб их усмирить. Мы не привыкли держать в клетке то, что дОлжно в ней держать, потому-то "сумасшедшими" кажутся те редчайшие среди нас люди, которые главную часть жизни посвятили построению и укреплению этой клетки.
   Борьбой с грехом стяжал св. Иринарх дух прозорливости. Его непрестанная молитва обнимала уже всю Россию. А было Смутное время, люди "без клеток" вконец одичали - и только такие вот подвижники по кельям да пустыням вымаливали всеобщее спасение. Дано им было заранее видеть, что будет. Польскому полководцу Сапеге затворник Иринарх предсказал, что если он не вернётся из России домой сейчас, то не вернётся уже никогда (и хоть сказал тогда грубовато-откровенный Сапега: "Я такого батьки нигде не нашёл: ни здесь, ни в других землях" - разумеется, не послушался и... вправду, не вернулся, обрёл себе могилу).
   Пожарского же в 1612 году Затворник благословил в поход на Москву, дал ему и Минину кресты от своих вериг, предсказал: "Увидите над собой славу Божию". Победа видимо ковалась в боях, а невидимо - в молитвах. Слава Божия, а не земная, всё соединила...
   Сейчас всё в Борисоглебе и окрестностях пронизано живой памятью о преподобном Иринархе. Иринарховские Чтения и Иринарховский крестный ход год от года всё больше известны по всей России. Из самых дальних городов приезжают на них люди. Крестный ход продолжается 4 дня и собирает сотни, а то и тысячи людей всех возрастов. Идут от Борисоглебского монастыря к святому источнику у села Кондаково - на родину преподобного Иринарха. Несут на себе по очереди, сменяя друг друга, его вериги - конечно, по благословению, не самочинно. Всё это - и акт веры, и акт покаяния.
   "Крестный ход нужен, чтобы пострадать, потерпеть неудобства во блага своей душе.
   Не имеющий здоровья - просит себе здоровья.
   Не имеющий семейного очага - просит себе суженую.
   Сознающий свою греховность - просит оставления грехов {...}
   Каждый крестный ход представляет собой непостижимое единство церковного торжества и народного покаяния. С одной стороны, это ход Воинства Небесного с хоругвями, иконами и сильнейшим из оружий - Крестом Христовым. А с другой - шествие кающихся грешников {...}
   У русских крестный ход всегда воспринимался средством искупления общественно значимых, так называемых народных грехов...
   Мотив уврачевания народной молитвой ран, нанесённых грехом, был важнейшим во все времена. И во все времена было живо народное убеждение, что минута всенародного покаяния для Бога равна многолетней трудной молитве отшельника.
   Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них (Мф. 18, 20) {...}
   Будьте внимательны друг к другу.
   Не проявляйте самочиния, считайтесь с тем, что говорят священники.
   Что получили на ужин и обед - тем и будьте довольны.
   Не будет смирения - не будет и сытости.
   Куда вас благословили - на том месте отдыхайте, тогда и отдохнёте.
   Лучшие места уступайте детям, пожилым, слабым и больным людям. Считайте себя хуже всех - и будете лучше всех". (Из "Памятки участнику Крестного хода").
   И снова я - в лесу, затопившем монастырь.
   Тянутся от собора полузаглохшие аллеи лип. Дремучие ёлки метут землю разлапистыми нижними ветками, целыми лохматыми занавесями. Заблудилось в них солнце, рассыпалось в хвое, никак не может собрать себя в целости. В концах аллей и тропинок слабо проглядывают великие башни и стены. Издали - как беседки. Не парк, а именно лес внутри крепостного прямоугольника. Вон, в самом конце аллеи, стоит под большой башней крошечная келья преподобного Иринарха, превращённая в часовню с деревянным куполком. Другая аллея ведёт на монастырский огород. В самом густом месте чащи виднеется под деревьями целый "посёлок" ульев, висит надпись: "Осторожно, пчёлы!"
   Главная дорога пересекает монастырский прямоугольник с севера на юг - от Сретенской церкви до Сергиевской. Сергиевские, южные, ворота ещё более ажурные, чем северные. В их арках сохранились полуистёртые древние фрески, огненных оттенков, чуть притушённых веками. Когда выходишь наружу, видишь узорную галерею с пятью проёмами (у Сретенской их - два), и с каждого свисают гирьки. Этот длинный ряд фигурных столпов и гирек, ослепительных от полуденного солнца, напоминает какой-то нездешний плодоносный сад... А за ними - опять сад обычный: ещё одна стена деревьев, словно осадивших монастырь.
   Хочется обойти древние стены снаружи. Их периметр - больше километра, а высота - 13 с половиной метров: даже выше, чем у Троице-Сергиевой лавры. Вся крепость дышит необыкновенным сочетанием суровости и нарядности. Толстые башни в форме гигантских куличей соседствуют с островерхими, рвущимися в небо. Побелка там и сям осыпалась, и красноватыми узорами старости выступают облупленные кирпичи. Дохожу до угловой юго-западной стрельницы. Башня треснула, как старая кружка. Треснула рядом и стена. Без всякой осады крепость там и сям получает "боевые" повреждения, но пока ещё держится, стоит старым раненым великаном посреди тихого мещанского посёлка. Напоминает о "крепости" другой... той, какая была в душе у страстотерпцев Бориса и Глеба, у сергиевых чад Феодора и Павла, у преподобного Иринарха...
   Дорога вдоль западной стены ведёт мимо малого глухого озерца, совсем зелёного от ряски. Могучие башни стоят над ним и - не отражаются: не в чем им отражаться... Может, и наши души такие же, как это поселковое озерцо? Святые Башни рядом - но не в нас?..
  
   Уже уезжая, я вновь случайно встретился с преподобным Иринархом. Его памятник стоит у самой автостанции, и он благословляет с высоты приезжающий и уезжающий народ. А я даже умудрился не заметить его, когда прибыл сюда!.. И только в последний миг перед отъездом - заметил (к вопросу о душе, которая ничего не замечает, "не разумеет", не отражает. Как то мутное тинное озеро, обречённое вечно быть около монастырских стен. Около... Всё время - около). Меня благословляют, и я уезжаю, словно и не было меня здесь.
   А может, и правда - не было?
   Вот маленький ребёнок играет около памятника - крошечный, рядом с большим и надёжным святым Иринархом. Он - есть.
   А я... есть ли я?
   Господи, приобщи нас к Своему бытию, настоящему!
   Чтобы нам - быть.
  
   Примечания:
   (1). Пос. Борисоглебский (Борисоглеб) - райцентр Ярославской области.
  
  
  
   Ростов Великий
  
   1. Ростов летний
  
   Ростов впервые упоминается в летописях под 862 годом. Это самый древний город Волго-Окского междуречья. Роль его в ранний период жизни Русской Церкви невозможно переоценить. По сути это был один из трёх центров Крещения Руси. События 988 года в Киеве - это лишь крещение стольного града. Крещение Новгорода - это просвещение русского Северо-Запада. А вот крещение тогдашней Северо-Восточной Руси, огромного региона Залесья, начиналось с Ростова. Так получилось, что позже именно эта земля, меж Волгой и Окой, стала колыбелью нового государства - уже не Киевской Руси, а собственно России. Но раньше Москвы, раньше Владимира и даже раньше Суздаля уже стоял на ней Ростов. Вечный город... Как Рим... Здесь воссиял языческому миру в XI веке преподобный Авраамий - апостол Залесской земли, сокрушитель идола Велеса. В видении явился ему сам Иоанн Богослов и вручил нерукотворный шестиконечный крест (так называемый "патриарший" -без нижней косой перекладины). Авраамий отправился к идолу - и от одного прикосновения Животворящего Креста мёртвый идол рассыпался в прах. На том месте, где это произошло, был основан Авраамиев Богоявленский монастырь: километрах в двух к востоку от кремля, на берегу Неро.
   Один сменяя другого, святители ростовские с большим трудом боролись с прочно засевшим в этих краях дремучим и озлобленным язычеством. Тяжки были искушения - потому и беспримерно количество ростовских епископов, прославленных в лике святых. Первый из них Феодор († 1024 г.), изгнанный из Ростова язычниками, переселился в Суздаль - там сейчас и его мощи(1). Изгнали и его преемника. Третий епископ Леонтий и вовсе был убит за свою проповедь († 1073 г.). Но с ним связано сказание о сокрушении ещё одного идола - дело, в котором помог святителю обращённый им ко Христу мальчик Круглец... сын самого главного волхва Кича.
   Лишь четвёртый епископ - св. Исайя († 1090 г.) - оказался первым, кого не изгнали и не убили. С XII по XIV век на Ростовской кафедре прославились во святых: Симон, Лука, Кирилл, Игнатий, Прохор, Антоний, Кирилл II, и - особо почитаемые Иаков († 1391 г., основатель самого знаменитого монастыря) и Феодор († 1394 г., племянник Сергия Радонежского). Кстати, сам Сергий Радонежский родился не в Радонеже, как почему-то думают многие, а в ростовской Варницкой слободе. Так что именно этот город явил миру преподобного Сергия.
   В последующем ещё несколько святителей здешней древнейшей кафедры были прославлены как угодники Божии. Но самым почитаемым из них стал, конечно, свт. Димитрий Ростовский († 1709 г.) - составитель 12 томов "Житий", один из "догматических столпов" Русской Православной Церкви. "Российский Златоуст", как именуют его в проповедях. Был он не только богословом, но и великим молитвенником и даже кончины сподобился на молитве в коленопреклонённом положении, точно так, как чуть позже - преп. Серафим Саровский... День его памяти почти совпал с днём преп. Авраамия Ростовского - тот чествуется 11 ноября, а св. Димитрий - 10-го (по нов. ст.).
   Наконец, в наше время, на знаменитом юбилейном Архиерейском соборе 2000 года, к лику священномучеников был причислен митрополит Арсений Мациевич († 1772 г.) - мученик эпохи Екатерины Второй, что само по себе звучит поразительно... да и пожалуй, поучительно - чтоб современные поборники "святого Самодержавия" не представляли себе историю русской монархии и вообще дореволюционной России в лубочно-сусальном виде.
   Владыка Арсений посмел открыто осуждать конфискацию церковных земель в 1764 г. Из этого было раздуто политическое дело, в результате которого он оказался сначала в ссылке в одном из дальних архангельских монастырей, затем - в пожизненном заточении в Ревельском каземате. "Просвещённая" императрица лично писала отвечавшим за надзор: "У вас в крепкой клетке есть важная птичка, береги, чтоб не улетела...", "...чтобы не стали слабее за сим зверьком смотреть, а нам от того не выливались лишние хлопоты". Надзиратели были рады стараться. Вход в каземат замуровали, оставив только окошечко для пищи. Но и в пище вскоре стали отказывать больному старцу, фактически заморив его голодом, как интервенты в своё время замучили св. Гермогена. Народ (по словам самой Екатерины) Арсения "очень почитал исстари и привык его считать святым". Из уст в уста, полушёпотом, передавались сказания о новом праведнике и страстотерпце: когда его уже под конвоем тайно везли через Ростов, вдруг сами собой зазвонили колокола церквей... новоторжский архимандрит Феофилакт рассказывал, как знакомому дьякону явился в "тонком сне" только что прославленный св. Димитрий Ростовский, и сказал: "Знаешь ли ты, что у нас есть угодник несравненно больший, чем я, и в живых, на земле - это преосвященный митрополит Арсений".
   Так мученичество у нас не прерывалось веками!
  
   История историей, а сам я, признаться, видел вековечный Ростов мельком, один вечер - и то в дождике и тумане, и его кремль совсем ненадолго вынырнул передо мной, как видение.
   Могучий Успенский собор, весь устремлённый громадными куполами аж на полсотни метров ввысь, вёл за собой целую рать церквей под многими и многими "шеломами".
   Представьте себе десятки зелёных, золотых и серебристых луковок с крестами собранные на пространстве одного квартала(2). Все башни тоже увенчаны большими маковками. И маковки - "чешуёй, как жар горят", хоть и деревянные! Здесь даже дерево прелагается в золото. Даже дымовые трубы украшены кровельками и флюгерками, отчего тоже превратились в башенки-мизинчики. Ощущение какой-то сконцентрированной древнерусской сказки не покидает, пока видишь всё это. Кажется, будто здешнее чудо можно только придумать, увидеть во сне или нарисовать - но не построить! По таким луковкам мог стрелять из лука былинный Илья Муромец... такие маковки могли венчать град царя Салтана или царя Гвидона. Но в реальности такого - не бывает! Наш мозг "лучше знает", что бывает, а что - нет - и когда глаза с ним спорят, он говорит: "это вам приснилось... то есть это нам с вами приснилось".
   Мне не приснилось. Я взаправду видел ростовский кремль! В этой яви, в этой правде в тот вечер шёл тихий дождик... а дождей во сне не бывает?..
   В дождике невесомо парили купола, и я смотрел на них так, будто они с каплями спустились с неба. Они отражались в лужах и от этого даже лужи преобразились. Купола наплывали, наслаивались друг на друга, когда я переходил с места на место. Пятиглавья одних церквей подлетали к соседним и сливались в десятиглавья... в пятнадцатиглавья. И с каждой стороны кремля их виделось разное количество - то больше, то меньше... По закону сна!.. В каком сне всё это явилось Ионе Сысоевичу? Кто надоумил его? И может ли оправдаться пред Богом человек делами своей фантазии, если фантазия его - такая! Я, кажется, уже задавался таким же точно вопросом - в Новом Иерусалиме...
   Иона Сысоевич возводил не просто митрополичью резиденцию - так же как патриарх Никон возводил на Истре не просто монастырь. Произведения обоих имели измерение небесное. Стремясь приблизить небо к земле, они оба создали образы Града Божия: один - отталкиваясь от уже существующего Иерусалима, другой - от Откровения Иоанна Богослова: "Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта" (Отк. 21,16). Недаром один надвратный храм Ростовского Кремля посвящён Иоанну Богослову, созерцателю Тайны, другой - Самому Воскресшему ("И Он положил на меня десницу Свою и сказал мне: не бойся; Я есмь первый и последний; и живый, и был мёртв, и се, жив во веки веков, аминь, и имею ключи ада и смерти" - Отк. 1, 17-18).
   В центре кремлёвского прямоугольника, вопреки всем многовековым традициям, никакого храма вовсе нет - одна пустая площадка ("Храма же я не увидел в нём, ибо Господь Бог Вседержитель - храм его, и Агнец" - Отк. 21, 22). Потому-то, вроде, всё на всё похоже - а вот Новый Иерусалим и Ростовский Кремль точно не похожи ни на что другое(3).
   Не поворачивается язык назвать их шедеврами, ибо шедевр - слишком земное слово.
   Чудо, что этот кремль, со всеми церквами, сохранился в полной неприкосновенности в советское время. Мало того, он выглядит сейчас даже лучше, чем, к примеру, в XIX веке: "Опустение сих величественных зданий, которые ещё не успели совершенно развалиться, производило на меня грустное впечатление", - вспоминал в 1840-е годы А. Н. Муравьёв в своём знаменитом "Путешествии по святым местам Русским". С тех пор, как епархиальную резиденцию в 1788 г. перенесли в Ярославль (в Спасо-Преображенский монастырь), здешние церкви и "величественные здания" опустели, закрылись и обветшали. В советское время их долго и тщательно реставрировали. И стал Ростовский Кремль самой запоминающейся жемчужиной Золотого Кольца, его "визитной карточкой". И для иностранцев, и для нас самих.
   Впрочем, контраст между Кремлём и окружающими кварталами бедного города поразителен! Тоже, пожалуй, как ни в одном другом месте Золотого Кольца. Такое впечатление, будто кремль кто-то осаждал (на самом деле этого не было ни разу за 330 лет его истории!) - и защитники, укрываясь в твердыне, отчаянно отстреливаясь, "разбомбили" всё вокруг. Как после настоящей войны, от многих старых домов остались руины. Торчали больными зубами одни наружные стены, в их брешах уже выросли целые деревья, а в проёмах окон заблудилось небо.
   Чем-то эти развалины даже живописны, тем более что среди них затесался маленький действующий монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, основанный ещё свт. Феодором, племянником преп. Сергия.
   Мимо них, мимо заросших крепостных валов петровской эпохи, я спускаюсь к бескрайней равнине Неро.
   Мелкое, спокойное озеро расплеснулось на 12 километров в длину и на 8 - в ширину. В ясную погоду, конечно, видно всё кольцо берегов, но... в тот туманный день я оказался на краю белого моря. Совершенно безбрежного! Вода, казалось, уходила бесконечно далеко за горизонт - потому что сам горизонт терялся в молоке. Океан... Да, Ростов - порт великого океана.
   Туман был совсем не густ, он "набирал силу" и сливался с небом где-то далеко-далеко - но оттого-то море-озеро выглядело ещё таинственней. Если бы виднелась только малая полоска воды вдоль берега, можно было бы подумать, что оно не так уж велико. Но какой-то дальний плоский островок, выплывающий, как плотик, из-за горизонта, был зацепкой для взора, чтоб оценить необъятность водной равнины меж Ростовом и им... и дальше... Но дальше - уже лишь фантазия предполагала. Взгляд, как зонд, носился над таинственными просторами, и не доставал до их границ... и, казалось, душа летала вместе с ним и ей там было хорошо, над водным зеркалом.
   Ростов и Неро - одно целое!
   Справа, километрах в двух, на выступе городского берега, напоминающем мыс, виднелся цветущий куст куполов - Спасо-Яковлевский монастырь. Владыку Ярославского во всех церквах епархии поминают на службах не только как архиепископа, но и как "Спасо-Яковлевской Димитриевой обители священноархимандрита". Так что можно сказать, это главный мужской монастырь Ярославской епархии (главный женский - Толгский).
   Времени до заката ещё много, дождь такой тихий, что почти не ощущается, и я отправляюсь по берегу в сторону монастыря. Овальные лужи, как маленькие филиалы озера, рассыпались вдоль всей дороги.
   Совершенно пустынный, на первый взгляд, берег ощетинился удочками: кажется, каждый куст спрятал в себе по рыбаку. Удочки словно пытаются найти и поймать временно исчезнувший противоположный берег. Вот-вот зацепятся за него и выудят из тумана... Но нет, он видимо, всё время срывался с крючка.
   Розовые свечки иван-чая торчали по самому краю безбрежной серой бездны - словно их специально зажгли, подавая кому-то сигнал. Пучки камышей, забираясь в воду, всё время пытались сломать иллюзию, что это океан (да, хорош был бы океан с камышами и осокой!). Приземлённые они, видать, как некоторые люди... потому и норовили "приземлить" пейзаж. Под стать себе. Какой там океан! Не бывает на свете океанов! Какое там Царство Небесное - это сказка... Не бывает его - а есть только мы, камыши и осока...
   Я всё шёл и любовался.
   Очертания луж напоминали очертания многочисленных кучевых облаков в небе, словно стали их земной проекцией. Но чаще казалось, что дорогу проштамповали гигантским дыроколом. Лужи отражали светло-серое небо и - сами стали небом, только просвечивающим снизу сквозь отверстия. Земная твердь - тоненькая, как лист, да ещё и дырявая, - висела меж бездной и бездной, зияя прорехами.
   Впрочем, даже такая дырявая дорога, проложенная по самому краю мироздания, привела-таки к монастырю. И вот - ячейки луж перестали быть пустыми: их заполнили стройные силуэты церквей и стреловидных башен.
   Если б не эти башенки в стиле псевдоготики, монастырь с высокими щербатыми стенами можно было бы принять за ещё один кремль. Особо выделялся в нём собор Зачатия святой Анны XVII века - самый древний и самый красивый. Купола остальных церквей и башен были зелёные, один к одному, а у него - четыре сине-звёздных и один золотой. Низко пролетающие лохмы облаков - как вата, густо пересыпанная сажей, - казалось, вот-вот зацепятся за эти луковки, вытянутые в форме капель. Тень с неба мешала сверкать золотому куполу - тот был словно слегка закопчён отраженьями туч. Копоть сходила и снова наползала. Гигантские чёрно-серые стада пробегали и пробегали над монастырём в сторону озера, как гадаринские свиньи, "бросившиеся с крутизны в воду". Панорама неба и земли всё время меняла цвета. Но что-то неуловимое говорило: солнце напоследок, перед закатом, ещё явит себя.
   Со стороны озера в монастырь не попасть - стена здесь глухая и ворота заложены. Башни, как дозорные, смотрят на заросли камыша и осоки, на эти бесчисленные причудливые кочки, выбегающие из дождевой мглы. Здесь обмелевшее озеро уже совсем не похоже на море: заболоченная отмель тянется на сотни метров... тем разительней контраст между плоским луговым "сырым" пейзажем - и вознёсшейся скалисто-островерхой твердыней. Словно каменный монастырь сам вырос из недр земли, прорвав снизу мягкий дерновой покров.
   Упёршись в глухую ограду со стороны озера, я прошёл вдоль восточной стены, мимо высокой классической колокольни со шпилем и оказался у единственного открытого входа - у северных ворот. Отсюда чётко вырисовывался на фоне светлеющего неба тёмный пятиглавый силуэт церкви Спаса на Песках. Она была издавна приписана к монастырю, но стояла вне его стен - живым напоминанием о когда-то бывшей здесь же ещё одной обители - Спасской.
   Собственно Зачатьевский монастырь, основанный св. Иаковом в конце XIV века, стали именовать Спасо-Яковлевским только после слияния с этой обителью, прекратившей самостоятельное существование в XVIII веке.
   Внутри Спасо-Яковлевский монастырь - несомненно, самый цветущий уголок Ростова! В прямом и в переносном смысле. Густой сад во дворе обители - это какой-то взрыв красок. Всё клубится тысячами бутонов, соцветий и разлапистых кустов. Кострами полыхают пучки оранжевых лилий. Розовый от лепестков шиповник затопил лохматыми волнами пространство меж аллей. В зелёном море тонет увитая плющом деревянная часовня над источником св. Иакова. Зелёные купола Дмитриевского и Яковлевского храмов кажутся продолжением зелени сада - только зелени, уже вознесённой от земли на высоту птичьего полёта. Золотым садом крестов вышито небо. И стало оно ближе. И даже дождь кончился...
   Служба идёт в Яковлевском соборе: самом маленьком из трёх монастырских. Он появился лишь в XIX веке и был плотно пристроен к древнему Зачатьевскому. Фасад у них один, только двери разные.
   Внутри собор кажется даже меньше, чем снаружи, но именно в нём сейчас пребывают все святыни возрождённого монастыря. Здесь - раки трёх великих угодников Божиих. Слева, у иконостаса - преподобный Авраамий, первый просветитель Ростовский. Справа, под сенью - свт. Димитрий. Перед ним, возле сени - свт. Иаков.
   По своим святыням, этот монастырь - настоящая лавра Ростово-Ярославской земли.
   После службы я возвращался к вокзалу. Час был уже поздний. Чтоб сократить пеший путь, доехал на первом же автобусе до кремля. Недолго постоял перед Успенским собором, обозрел всё на прощание.
   Мягко светились игрушечные, как матрёшки, башенные кровли. Дожди и солнце за годы отполировали их дерево до тёмного золота. Стены были уже не белые, а розово-кремовые, как лепестки цветущих яблонь. Всё было промыто дождём, обновлено! Красный кирпич румянцем просвечивал сквозь тонкую и намокшую от дождя штукатурку, а выглянувшее вечернее солнце нежно окрашивало кремль в свои светоносные тона. "Вечерний звон" Левитана - вот он!
   Мне не довелось услышать настоящих ростовских звонов в те краткие вечерние часы... но сейчас я будто услышал их глазами. Явлена была вековечная ростовская ипостась - благовест. Благовест в звоне, благовест в красках...
   Благовест о Боге. Чтоб все знали и воочию видели, что Он есть.
  
   Примечания:
   (1). См. главу "Суздаль"
   (2). Всё, кроме Успенского собора XVI века, выстроено в 1670-х - 80-х годах по заказу и под личным присмотром митрополита Ионы Сысоевича, занимавшего ростовскую кафедру 40 лет (1651 - 1691 гг.).
   За это время он возвёл не только то, что мы именуем Ростовским Кремлём (свою резиденцию), но и освятил большинство самых знаменитых ныне храмов Ярославля, Углича, Романово-Борисоглебска (Тутаева) да и всей епархии, которая ни до, ни после не переживала такого "золотого века", как при нём.
   (3). Когда в предыдущей главе упоминалось о заимствовании отдельных форм от Борисоглебского монастыря, речь шла лишь о земных деталях, а не о целом.
  
   2. Ростов зимний
  
   Через полгода я вновь приехал в Ростов. Был конец святок, но погода выдалась - не святочная, а скорее масленичная. При безоблачном небе, при ярком солнце - подтаивал снег!.. Будто не январь, а начало марта. Похрустывали хрустальной корочкой крошечные лужицы. Бесчисленные кремлёвские купола купались в бездонном небесном озере - будто зима специально расщедрилась на ту самую лазурь, на которую поскупилось тогда лето.
   В канун Богоявления мне довелось увидеть Богоявленский Авраамиев монастырь... по сравнению с вековечностью которого слишком юной кажется даже Спасо-Яковлевская обитель.
   И вышел-то я в путь к Авраамиеву монастырю таким необыкновенным вечером, который сам по себе сделал встречу с местом сокрушения идола чудесной и ни на что не похожей.
   К Авраамиеву можно идти по берегу Неро, как к Спасо-Яковлевскому - только в противоположную сторону. Можно и по улице - но мне это показалось скучным. От Мытного двора и каланчи я вдруг интуитивно повернул вправо. Как моряка манит открытое море, так и меня потянула своей таинственностью пустота вечерней ледяной равнины, где, как в вакууме, висело малиновое солнце... а больше ничего не было!
   Мимо вмёрзших в лёд лодок, мимо сетки склонённых ветвей я вышел навстречу красному шарику и - замер, ошеломлённый, почувствовав себя даже не букашкой, а пылинкой. Но пылинкой - на ладошке Бога.. потому-то было не страшно, а восторженно от бесконечности. Казалось, надо бежать-бежать до горизонта и радоваться! И ещё кружиться, как в детстве, чтобы солнце летало каруселью - и каждый оборот был бы сутками и время бы исчезло навсегда и больше не возвращалось...
   Человек, у которого агорафобия, наверное, упал бы в обморок, увидев эту совершенно неземную пустыню:
   Не людские, знать, в ней тропы!
   Велика
   и безлюдна она, чтобы
   шли века.
  
   Привыкай к пустыне, милый,
   и к звезде,
   льющей свет с такою силой
   в ней везде,
  
   будто лампу жжёт, о сыне
   в поздний час
   вспомнив, тот, кто сам в пустыне
   дольше нас
   (И. Бродский, "Колыбельная")
   Лампада горит над хрусталём озера, медленно опускаясь на невидимой цепочке. И всё в этот час - розовое или голубое.
   Солнце - такое хрупкое и крошечное по сравнению с безбрежной ледяной равниной... но в нём, даже покрасневшем, столько света, что сполна хватает на всю эту равнину. И ещё - на равнину неба. И - на равнину души, в которой также разливается необъяснимая радость, затопив все уголки. И непостижимо, откуда в этой маленькой тускло-красной лампочке столько некрасного света... и ещё непостижимей - откуда столько детского, всепобеждающего счастья от простой, казалось бы, картины заката. Все-все проблемы смыло невечерним светом. Они не "решились", нет, они - перестали существовать.
   Вспомнилось всё-всё, на что широко раскрытыми глазами смотрела моя душа, когда только соизволяла раскрывать глаза и просыпаться... жаль, что это было ненадолго и нечасто.
   Но как же много Бог даёт света! И сам-то Свет не исчезает и не тускнеет никогда. Не Его вина, что мы либо спим, либо смотрим в другую сторону.
   Ах, равнина-равнина... Неро-Неро! Здесь уже просто некуда глядеть, кроме как на Него.
   Зрение, конечно, старалось по привычке зацепиться за хоть какие-нибудь земные якоря. Вот знакомый Спасо-Яковлевский монастырь крошечной щеточкой башенок робко царапает горизонт. Вот в противоположной стороне выступили зелёные и синие капельки Авраамиевских куполов... Казалось, сам воздух здесь хватается за такие поручни, чтоб не поскользнуться на безбрежном льду и вместе с солнцем не улететь за горизонт. Слишком велик этот вселенский каток, на котором невидимые коньки солнца оставили уходящую в космос дорожку.
   И размеры, и цвета кажутся какими-то невероятными, а красота - неправдоподобной...
   Опомнившись, я вернулся к берегу и пошёл вдоль него. Мимо сугробов, поваленных деревьев и бурьяна я пробирался неверной тропинкой к монастырю, переходя то на шаг, то на бег, чтоб успеть увидеть его до темноты. Я уже чувствовал, что откроется картина какая-то необыкновенная, незнакомая доныне - и больше всего боялся опоздать: ведь считанные минуты - и темнота сотрёт её... и это уже больше не повторится, потому что каждая минута в жизни неповторима. В детстве мне казалось, что после заката наступает чужая жизнь, когда всё другое. Что для человеческой жизни дан - только день как время суток, а ночь - это уже не совсем жизнь. Как будто пока я сплю, мира не существует... или он - иной и не для людей.
   И вот сейчас, хоть и совсем другие мотивы подгоняли меня "успеть до заката", я всё же вспомнил то своё детское ощущение и улыбнулся. Я был рад, что спешу. Рад, что бегу наперегонки со временем и тем самым обманываю его. Знал, что сегодня я одержу над ним победу.
   Длинный забор слева скрывал монастырь, но я чувствовал его приближение и знал, что вот-вот, через считанные минуты, он появится. Или, точнее, проявится.
   И действительно, ограда вдруг оборвалась, как обрубленная - и многокупольный силуэт открылся разом, преобразив весь зимний пейзаж.
   Первая мысль была: "Дошёл!.. успел..."
   Солнце село - но небо серебристо светилось. Красота приняла меня в гости - прежде полной темноты.
   Знаете, какой бывает на закате восточная сторона неба... Она полна светом, но нежным, как колокольчик. В нём сиреневый сходится с розовым так, что уже и не назовёшь этот удивительный слитный цвет ни сиреневым, ни розовым... Шиповниковый оттенок переходит в незабудочный. И всё словно смягчено каким-то светящимся молоком. И вот на этом фоне - купола! Ярко-зелёные, а один, с краю - ярко-синий. Колокольня, собор, церковь... Их словно написали гуашью на акварелевом фоне.
   Я вхожу в этот пейзаж - краски, чем сильнее сумерки, тем всё гуще. Силуэт всё контрастней. И уже снег - синий. Только купола всё те же - вечнозелёные. Они небу принадлежат, и у них там нет ни зимы, ни ночи.
   Особенно поразительно смотрелась эта зелень зимой. Может, от неё я почувствовал в Авраамиевом монастыре какой-то неуловимый дух весны. Что-то было в нём, скорее, не от Богоявления, а от Благовещения, от Вербного Воскресения...
   Стен у монастыря не сохранилось, и все три его церкви, ничем не заслонённые, привольно раскинулись на широком заснеженном пустыре.
   Развалины последовательно "сгущались" к востоку. Надвратная колокольня с Никольской церковью была восстановлена замечательно, Богоявленский собор реставрировался, Введенская же церковь представляла собой просто руины - красный каркас с пустыми глазницами, совершенно таинственный в сумерках и при луне. Мерцал над ним лишь недавно восстановленный ярко-синий купол.
   Я прошёл к собору - он притянул меня к себе.
   Бывает красота, от которой забываешься, долго не можешь вспомнить себя.
   Богоявленский собор чем-то так живо напомнил мою любимую ярославскую церковь Ильи Пророка, что я чуть на колени в снег не встал, его увидев. Собор старше этой церкви на целый век(1), но в его облике это совершенно не чувствуется. Здесь - будто уголок Ярославля, а не Ростова. Ярославских густо-густо зелёных куполов и шатровых приделов. Зелень эта вбирает тебя, как благодать: сердце твоё вводит в самый центр своих куполов-сердечек. Потому никакому золоту не сравниться с ней в красоте!
   Чуть обсеченная луна скользит средь крестов, как знак вопроса. Изумлённое язычество перед откуда-то взявшимся Христианством. Временами она шлёпается в лужицы на талом снегу, словно уступает небо крестам и куполам.
   За алтарём собора - маленькое монастырское кладбище с рядами полуразрушенных каменных надгробий, а дальше - косматая цепочка сосен, как таинственная граница освящённого пространства. Когда доходишь до границы, смотришь от сосен на луну, на силуэты храмов в розовом западном небосклоне, на их голубеющие в сумерках алтари, на отражения неба в водянисто-ледяной, подмерзающей "мартовской" дороге... кажется, будто попал в древнюю-древнюю легенду, где смешались времена года и времена суток.
   Как бы даже боишься видеть всё это... боишься подглядеть какую-то тайну, превышающую твоё разумение.
   Сумерки словно выползают из развалин Покровской церкви, изливаются из них, собор же продолжает излучать чуть заметный матовый полусвет, освещающий, скорее, душу, чем глаза. Хочется никогда никуда не уходить от этого мягкого мерцания. От этой тайны ни дня, ни ночи - чего-то вечного, надвременного.
   Жёлтенький свет уютно проклёвывается из окон Никольской церкви под колокольней. Там сейчас начнётся вечерняя служба. Эта церковь - пока единственная в монастыре, где идут богослужения. Там - икона с частицей мощей преп. Авраамия. Сами мощи - в Спасо-Яковлевском монастыре, за четыре километра отсюда(2). Величайшая же святыня - жезл с крестом, - бесследно пропала в советское время.
   "В его время в Ростове не все еще приняли Святое Крещение и многие оставались язычниками: Чудский конец города поклонялся каменному идолу Велесу. Обитавший в идоле нечистый дух наводил страх на всех, и христиане боялись проходить вблизи идола. Преподобный Аврамий пылал ревностью искоренить в Ростове остатки язычества. Он молил Господа Бога о даровании ему силы и благодати Святого Духа сокрушить идола, но молитва его долго не была услышана. Однажды преподобный Аврамий, в скорби и недоумении, сидел вблизи идола. И вот он видит идущего к нему благолепного старца. Аврамий встает и спешит к нему навстречу. После взаимного приветствия и благословения преподобный спрашивает: "Откуда идешь, отче, из какой ты страны?" "Я из Царьграда, отче, родом; в земле вашей пришлец и странник. Скажи мне, отче, почему ты сидишь в печали близ этого идола Велеса?" "Я молю Господа Бога о том, чтобы мне дана была сила сокрушить идола, - отвечал Аврамий, - но Господь презрел мои молитвы, и вот я сижу в печали". "Если хочешь, отче, получить желаемое, - сказал Аврамию старец, - то иди в Царьград, разыщи дом Иоанна Богослова, войди в него, помолись образу святого Иоанна Богослова, - и не выйдешь тщетно, но получишь желаемое". Преподобный Аврамий опечалился по причине далекого пути, но старец сказал: "Господь Бог сократит твой путь!" Блаженный Аврамий, исполнившись Святого Духа, взял благословение у старца и отправился в путь, забыв о его дальности. Когда преподобный Аврамий, вышедши за город, перешел реку Ишну, ему встретился неизвестный человек, видом своим внушавший страх; почти совсем без волос на голове, он был с большою круглою бородой, на лице его выражалось благоговение; он был прекрасен. В руке у него была трость. Блаженный Аврамий поклонился ему. Неизвестный сказал: "Куда идешь, старец?" "Иду отыскивать дом Иоанна Богослова", - отвечал Аврамий. Неизвестный сказал: "Подойди, старец, возьми сию трость мою и возвратись назад, приступи к идолу Велесу, ударь его тростью во имя Иоанна Богослова - и окаянный обратится в прах". И с этими словами неизвестный стал невидим. Блаженный Аврамий понял, что это был сам Иоанн Богослов. Объятый страхом и радостью, Аврамий воротился назад, беспрепятственно подошел к идолу, ударил его тростью во имя Иоанна Богослова, - и идол тотчас превратился в прах"(3).
   Авраамий Ростовский внешностью очень похож на Сергия Радонежского - на иконах их легко спутать.
   Величие преподобного Авраамия ввергает в какой-то трепет. В истории Ростова он - как Авраам в истории Земли. Он первый поклонился Единому Богу после огромного, как Неро, безбрежного языческого перерыва... Идол, конечно, не мог выдержать его молитв. Он поистине равноапостольный - и встреча его с Иоанном Богословом, при всей поразительности, кажется настолько естественной... насколько обычными были встречи друг с другом галилейских рыбаков. Словно Неро - это Галилейское море, а Ростов - какой-нибудь Капернаум или Тивериада.
   В наш век разгула неоязычества как нужен был бы этот утерянный крест-жезл! "Нет общего у света с тьмою". В иконах-клеймах жития св. Авраамия сокрушённый им идол всегда изображался как настоящий бес на троне-пьедестале. И страшно, и велико дело, сотворённое Авраамием... Это же надо - так в открытую попрать князя мира сего! Сокрушить его трон в центре языческого края. "Впрочем, не тому радуйтесь, что духи вам повинуются, а тому, что имена ваши написаны на небесах".
   "Отправился в путь, забыв о его дальности..." В этом чуде - особое откровение об истинной географии мира. "Господь Бог сократит твой путь!" Для Бога всё земное условно. Получив откровение идти в Царьград, Авраамий дошёл до Ишны, что за южной окраиной Ростова - и там исполнилось всё, чему должно было исполниться в Царьграде. Здесь состоялось то же таинство перенесения места, что и в Новом Иерусалиме, только более прикровенное... Господь волен "сокращать пути", делать условным время и пространство... даже в этом падшем мире. Ведь и в нашей жизни благие желания исполняются порой быстрее, чем мы ожидали.
   Когда прикасаешься к такому чуду, как здесь, веришь, что и твоя жизнь может обернуться по закону чуда: "По вере вашей да будет вам".
   * * *
   На следующий день был Сочельник. В церкви Исидора Блаженного, как и везде, совершалась литургия и водосвятие... Удивительна эта церковь - скорее, северная, псковско-новгородская по духу, чем ростовская. Неприметная издали, скромная, маленькая... а меж тем - самая древняя из всех посадских в Ростове. В 1566 г. её возвели в благодарение Богу за крупную победу русского оружия - взятие Полоцка (1563 г.) Вознесенская - это её официальное название, Исидора Блаженного - народное. Великий святой жил и подвизался здесь. Великий - но настолько же малоизвестный за пределами Ростова, насколько малозаметна издали сама церковь. Светильник под спудом.
   Судьба Исидора Блаженного похожа на судьбу Прокопия Устюжского. Он так же родился в Германии, в католической семье, так же не мог удовлетвориться "папской" верой и так же горячо искал всей душой веру истинную. С посохом и сумой, оставив всё имущество, побрёл он в этих поисках из града в град, пока не приведён был Богом в Ростов - "тут изволил остановиться, привлекаемый благоуханием святыни", как пишет житие. Здесь он нашёл что искал - принял Православие. Здесь поселился в хворостяной хижине и много лет прожил как юродивый - до самой кончины 14 мая 1474 г. (27 мая по н.ст. - день его памяти). Так как его погребение пришлось на канун Вознесения, то и деревянную церквушку, которую возвели на месте его хижины, назвали Вознесенской. Почти век спустя она стала каменной. А мощи святого и поныне там... Величают его издревле - Исидор Твердислов: за то, что все предсказания его сбывались.
   Церковь наполовину спряталась за изгибом городского оборонительного вала. Издали казалось, что она буквально вырастает из-под земли - точнее, из-под снега: из огромного сугроба. Высовывался лишь шлемовидный купол и пристроенная в XIX веке островерхая колокольня.
   Я сначала взобрался на вал, потом сбежал с него к дверям церкви.
   Стоит она - совсем маленькая, как коробочка, защипанная поверху с четырёх сторон: так строили в XVI веке. Стоит себе и стоит. Но этот древний каменный "коробец" таинственно влечёт к себе, душа чувствует в нём присутствие сокровища. Он словно специально спрятался за валом, чтоб все, кому не интересно, прошли мимо, своей дорогой. В нём чувствуется желание остаться сокровенным... а это-то и есть - величайшая красота. Ещё он очень напомнил мне дарохранительницу на престоле. Впервые я увидел эту церковь вчера - наверное, где-то за час до того заката, который так таинственно подмигнул мне светофором Солнца над равниной Неро...
   Мне вспомнились тогда фотографии и картины заснеженных вечерних гор - каких-то Альп или Гималаев? - контраст меж яркими кострами их вершин и синим, океанским цветом склонов и ущелий. Здесь так же огнисто золотился барабан, килевидные кокошники - и наплывала снизу всемогущая тень, как дыхание самой земли. Тёмный шлемовидный куполок оставался тёмным даже под покровом закатного пламени. Зато сверкал вокруг заледеневший вал, окруживший храм с трёх сторон подковой. Раскатанные детьми дорожки-горки отражали солнце, как кривые зеркала. Закат играл на рёбрах вала, как на гранях гигантского самоцвета. Солнышко пряталось за маленькую острую колоколенку - и садилось прямо на чёрные силуэты бесчисленных луковок кремля: он хорошо виден отсюда сквозь голые зимние деревья, напоминающие издали сухую траву в степи.
   Храм тогда был закрыт.
   Прошла ночь - и я переступил порог его отворившихся к празднику дверей.
   Высоко к крестовому своду вздымались один над другим многоцветно-причудливые ярусы фресок. Храм, строгий и однотонный снаружи, так неожиданно ярко расцвёл внутри. Здешние фрески, что почитаются в числе лучших в Ростове, появились через полтора столетия после постройки храма. Их написали ярославские изографы братья Иконниковы. В советское время фрески подверглись садистскому надругательству: смотришь - у одних святых выбиты глаза, у других отбит весь лик. К счастью, это лишь в нижнем ярусе, выше не дотянулись.
   Даже в самой изуродованности фресок есть что-то... как в ранах Христа. "Язвою Его мы исцелихомся..." Словно святые ещё раз принесли себя в жертву... впрочем, сказать "ещё раз" - неправильно, потому что всё происходит в вечности: и жертва, и радость... А радостно здесь - от всего.
   Какое чудо - каменный иконостас! Фресковый. Таких не увидишь нигде, кроме Ростова. Это придумал митрополит Иона Сысоевич. Чудо в том, что иконостаса вроде нет - а он есть. Изображения на стене растворили стену: алтарь, как Царство Небесное, вроде, и отделён наглухо, но вглядись - и преграда исчезает... Как в житиях святых: во время их молитвы вдруг "раздвигалась", не раздвигаясь, кровля... и сходил Свет неземной, и во Свете - Сам Господь.
   Тихо-тихо здесь. На службе - всего несколько старушек... Холодно без отопления - но душе тепло. И даже само водосвятие прошло как-то уютно, по-домашнему: с тазиками и вёдрами, стоящими на стульях и скамейке. И пели старушки. И древние фрески взирали со всех сторон.
   Как преп. Авраамию, так и Исидору Блаженному молятся об обращении неверующих, о спасении заблудших, о крещении некрещёных... Они - знают! Они - точно услышат.
   Я рад, что побывал на месте какой-то непреходящей победы - над которой не властны века. Здесь, в этом удивительном месте истинного Богоявления, хочется молиться за всех, кто пока не со Христом - чтобы внутренние идолы в их душах так же рассыпались в прах от одного прикосновения Креста.
   Да свершится Богоявление во всех нас и да помогут нам Иоанн Богослов, Авраамий Ростовский, Исидор Блаженный и все святые Земли Русской... и просто Земли.
  
   Примечания:
   (1). Он построен в камне в 1553 г. в благодарение Богу за взятие Казани, ибо Иван Грозный брал в поход на Казань посох св. Авраамия. Через век собор претерпел некоторые изменения, которые, видимо, и придали ему облик типичного ярославского храма XVII века.
   (2). До революции они почивали в открытой раке, в северном Авраамиевом приделе собора Богоявленского монастыря. В 1930 г. изъяты и помещены в Ростовский музей. В 1991 г. переданы в только что возрождённый Спасо-Яковлевский монастырь. Авраамиева обитель была возрождена гораздо позже (с 1994 г. - патриаршее подворье, с 2004 г. - женский монастырь.
   (3). Из Жития св. Авраамия
  
   Юрьев-Польский
  
   Этот городок - один из самых красивых, какие мне когда-либо доводилось видеть... и самых захолустных. Крошечный, он как-то непостижимо совместил в своём облике всё наиболее характерное от Золотого Кольца - отразил его, как малая росинка отражает мир. И остался всё той же росинкой, спрятавшейся под листком.
   Что про него сказать. Лучшие шедевры зодчества от предмонгольских до предреволюционных лет, и при этом - глушь, глушь, глушь... Залесская, дремотная, "куличиковая"! Вроде, не тридевять земель от столицы (можно даже сказать: дальнее подмосковье) и - ни одного автобуса в Москву "после обеда": только в первой половине дня. То же - и в Александров, ближайшую крупную узловую станцию.
   Вот так - приехать-то приедешь, а обратно: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев..."
   Да нет, это уж я так ворчу: ворчат обычно на любимых.
   Однажды августовским днём, после двух часов езды из Александрова, я увидел странно пустынную центральную площадь Юрьева, по краю её - зелёную волну древнего вала, а за ней - серо-бело-красную волну церквей... издали казалось, что слившихся. Сколько эпох нераздельно сплелось в этот единый силуэт! Знаменитый Георгиевский собор начала XIII века, рядом - Троицкий начала ХХ, в одну линию с ними - стены, башни и купола Михаило-Архангельской обители: белый кремль её создавался в течение нескольких веков.
   Город был основан ещё Юрием Долгоруким почти одновременно с Москвой, но по-настоящему обустроил его внук Юрия, удельный князь Святослав († 1252). Именно при нём был возведён роскошный Георгиевский собор на месте обветшавшей простенькой постройки Юрия Долгорукого - и основан Михаило-Архангельский монастырь. Благоверный князь Святослав - местночтимый юрьевский святой. Мощи его много веков покоились под спудом в построенном им соборе. Сейчас они - в Покровской приходской церкви.
   Св. Святослав, в крещении Гавриил (1196 - 1252) был предпоследним сыном самого могущественного русского князя той эпохи Всеволода Большое Гнездо. После смерти отца в 1212 г., при разделе наследства 16-летний юноша получил в удел Юрьев-Польский - маленький городок, не представлявший интереса для его амбициозных старших братьев. И владел он им сорок лет.
   Самое большое событие политической истории России, хоть как-то связанное с Юрьевом, произошло в 1216 г. - грандиозная Липицкая битва в окрестностях города. Воевали друг с другом старшие братья Святослава - Константин Всеволодович против Георгия и Ярослава Всеволодовичей. Война за власть во Владимиро-Суздальском княжестве сплелась с очередной новгородско-суздальской войной: новгородцы во главе с, пожалуй, самым любимым своим князем за всю историю Мстиславом Удалым заключили союз с Константином. Молодой Святослав Юрьевский был тогда, наоборот, на стороне Георгия и Ярослава... но говорят, потом до конца жизни с ужасом и отвращением вспоминал об этой кровавой усобице. Если верить летописям (в отношении Липицкой битвы они как-то беспримерно пунктуальны в цифрах), 9233 суздальца полегли сном вечным. Новгородцы - которых Георгий и Ярослав накануне обещали "сёдлами закидать", - одержали полную победу. К счастью, пришедший к власти Константин не стал никому мстить, а примирился с братьями.
   Эта река бессмысленно пролитой крови, увиденная в молодости, "так сильно потрясла душу Святослава, что всю дальнейшую жизнь он старался избегать любых междоусобных конфликтов, призывая к тому же и других князей и пытаясь кротостью своей умирить братьев" - особо отмечается в его житии.
   После смерти своего брата Ярослава Всеволодовича в 1246 г. Святослав наконец стал великим князем Владимирским, но уже в 1248 г. был свергнут своим племянником (пятым сыном Ярослава) Михаилом Хоробритом. В том же году Михаил погиб в походе на литовцев, но великокняжеский стол Святослав себе так и не вернул: в Орде и Каракоруме, куда ездили князья за ярлыками, решили отдать княжение Владимирское брату Михаила Хоробрита (и Александра Невского) Андрею.
   Так и окончил дни Святослав удельным князем Юрьевским, вынужденно "пропустив вперёд" (вопреки всем вековым традициям наследования) своих племянников Ярославичей, быстро забылся во всероссийской истории... зато в самом Юрьеве навеки оставил по себе добрую память.
   Построенный им Георгиевский собор 1234 г. - один из самых знаменитых шедевров Древней Руси, "лебединая песнь" всего домонгольского Владимиро-Суздальского зодчества. Действительно - последний великий храм, возведённый перед самым Нашествием. Воскипевший самым дивным каменным орнаментом, какой когда-либо появлялся на Руси, собор навек прославил Юрьев в истории русской культуры, возвёл его имя если и не вровень, то в один ряд, в одну семью, со стольным Владимиром.
   "Каждый человек должен построить дом, посадить дерево, вырастить сына". Перефразируя это, можно сказать, что каждый подлинный князь должен построить крепость, возвести собор, основать монастырь. Разное время, разные масштабы, разные обстоятельства, но всё же: Андрей Боголюбский - во Владимире, Юрий Дмитриевич - в Звенигороде, Андрей Большой - в Угличе, Святослав - в Юрьеве...
   Они "выдумывали" и строили свои столицы, как... как дети строят что-нибудь из кубиков. Они строили и преподносили их Богу, как дети показывают маме с папой: "Посмотрите, что я сделал!"
   "Вот здесь будет главный собор, вот здесь - главный монастырь. А где-нибудь рядышком буду жить я. Поживу-поживу и здесь же упокоюсь".
   Веры у них было много, потому и благоверные(1).
   В зодчестве церквей проявлялась лучшая сторона души этих князей. Это проявление особенно понятно любому творческому человеку. Все мы по шею увязли в суете и грехах, но... к счастью, именно - по шею: лицо-то обращено к Богу! Каждый чувствует: "Есть какая-то чистая часть меня - "Я" настоящий, Божий, неискажённый". Эту-то до слёз чистую частицу нас (Бога в нас) мы и пытаемся отразить каждый в своём творчестве.
   Творчество благоверных князей - истинная книга их жизни: их священные города, монастыри, храмы... Кровь красна, грязь черна, а храмы - белы. Из всего состоит жизнь! Но кроме жизни есть Жизнь. "Я есть Путь и Истина и Жизнь". Белая чистота храмов - это предощущение великого убеления нас в Его Крови. И одновременно - молитва об этом убелении.
  
   Георгиевскому собору не так повезло, как Дмитриевскому во Владимире или церкви Покрова на Нерли. В XV веке он обрушился, а заново его собирали, как из кубиков, из прежних узорных камней - и из новых, вставленных на место утерянных.
   Шёл 1471 год - до появления понятия "научная реставрация" оставалось без малого полтысячелетия. Московский зодчий Ермолин, не имея ни чертежей, ни зарисовок прежнего храма, составил камни, как сумел, по своему разумению. Вот и получилось... то, что получилось.
   "После стройной декоративной системы Дмитриевского собора нас поразит причудливый хаос скульптур. Стены как бы вымощены ими. Звери и чудища, святые и ангелы, обрывки фантастических каменных гирлянд, схваченных пастями львиных масок, и обломки тончайших узоров образуют загадочную мозаику. Она кажется гигантским каменным ребусом, напряжённой тайной, властно приковывающей нашу мысль. Таковы первые впечатления, которые испытывает каждый, кто видит впервые Георгиевский собор"(2).
   Как нарост на подпиленном дереве, расплылся вширь купол, "приземлив" всё сооружение. Но несомненно, пропорции храма в XIII в. были совсем другими. Тогда он мало чем отличался от Дмитриевского собора во Владимире: и в небо устремлён, и глава - как шлем.
   Почему-то этот храм, вид которого есть во всех альбомах по русскому искусству, очень редко фотографируют со стороны алтаря. А жаль! Это единственное место, откуда собор выглядит не грузным и тяжеловесным, а изящным, почти как в древности. Именно оттуда особенно гармонично смотрится над чёрным куполом кованый золочёный крест. Необычайно красивы его узоры: видны бесчисленные брызги звёзд, витые лозы, "пальмовые" листья, два Ангела под Короной...
   Но конечно, главная достопримечательность Георгиевского собора - не кованые узоры креста, а каменные узоры стен.
   Так получилось, что приехал я в Юрьев из "опричной столицы Ивана Грозного", где только что, перед самым отъездом, видел его трон - весь в искуснейшей резьбе по слоновой кости(3). Может, поэтому тончайший каменный узор Георгиевского собора вдруг напомнил мне изысканную костяную резьбу. Словно каждый его портал - тоже трон.
   Здесь, в отличие от других уцелевших храмов владимиро-суздальского зодчества, резьбой покрыты даже полуколонны входных арок. Белые стволы, увитые белым плющом... Да нет, это не плющ, это Древо Жизни со своими бесчисленными сплетающимися побегами. Древо на всём храме. Собственно, весь храм (мироздание) - это Оно и есть. Теснейшее сплетение-слияние-перетекание ветвей символизирует единство в Боге: "И вы во Мне, и Я в вас" (Ин. 14, 20).
   В этом смысле, катастрофа обрушения храма и его перекладки, породившей нынешний хаос, оказалась ещё более символична - только уже помимо замыслов строителей. Грехопадение нарушило единство с Богом... и мир в глазах отпадших стал выглядеть вот так же хаотично: не видно нам Бога, не видно цельного Древа Жизни, включающего в Себя всё. Лишь смутно, как во сне, припоминая изначальное Единство, человек ещё пытается, как умеет, "восстановить единство" сам - складывает эти камни: будто бы даже, как ему кажется, "правильно" - а получается вот этот вот нелепо-беспомощный, уже ничего не означающий узор. Псевдожизнь вместо Жизни.
   Да, о многом можно задуматься, рассматривая навеки (на земной век...) перепутанный "шифр" Георгиевского собора. Портрет нашего мира.
   Осколки мироздания... обрывки богословия... кусочки памяти... фрагменты истины... Нам бы увидеть всё - да только видеть-то пока не умеем! Что-то чудится: кентавры, сирины, человеко-птицы... красоты неимоверной. "Тебя там встретит огнегривый лев, и синий вол, исполненный очей. С ними - золотой орёл небесный..." Красоты неимоверной, но - преломлённой. Как во сне. Вроде, "живём", вроде, "видим" и - спим.
   Отдельные обломки, не использованные Ермолиным и найденные после него, собраны сейчас внутри собора. Такое впечатление, что это рассеянные кости храма.
   Входишь под его прохладные полусумрачные своды - и среди камней музейной экспозиции снова как бы касаешься на мгновение Истины... и вновь она ускользает, загадочно улыбнувшись на прощание масками львов. Взирают со сводов и стен совсем не загадочные, академические росписи 1823 года - такие же линейные и стройно-понятные, так же аккуратно украшенные завитушечками, как и академическое богословие. А Собор дышит чем-то иным... хотя и пустил их снисходительно на поверхность своего интерьера.
   А Лики, выточенные на камнях - особенно таинственно-бесстрастны оттого, что под резцом времени уже не разглядеть их выражения. И земных красок в них нет!
   Львиные и человеческие головы чередуются на огромной каменной "гирлянде" - опять-таки одинаково отрешённые от всего видимого, мудро-непоколебимые. Взирающие не куда-то, а просто взирающие, и всё! Музейная табличка под ними гласит, что это сочетание - "символ воинской доблести"... ну, пусть будет так. Святые ратники с "кубиков" другого барельефа, - держат щиты. Все они похожи на св. Георгия, так же держащего щит над входом в храм.
   Ангелы - просты и неказисты, как на детской бумажной аппликации. Скорей, это даже символы Ангелов - намеченные контуры... и хватит с нас! Где же нам взирать на самих Ангелов!
   В современном киоте со специально приоткрытым внизу стеклом (чтоб можно было приложиться) - главная святыня храма: великое каменное Распятие с Предстоящими. Вроде, музей - а перед ним одним теплятся свечки.
   Прикладываюсь к стопам Спасителя, рядом с чуть мерцающей цепочкой современных крестиков-даров. По преданию, этот крест князь Святослав сам высек из камня - в благодарение за чудесное спасение от потопления на Волге, в 1224 г. Вообще удивительные слова об устроении Георгиевской церкви есть в летописи: князь Святослав "вельми украси ю [её] резным камнем от подошвы и до верху, святыми лики и праздники, а сам бе мастер". Как хочешь, так и понимай это лаконично-красноречивое: "а сам бе [был] мастер".
   Рядом с белым Георгиевским стоит красный, массивный, но до сих пор безглавый Троицкий собор. Его возвели в 1913 г. к трёхсотлетию Дома Романовых, так что действующим он был очень недолго. Печальное совпадение: от постройки этого храма до революции прошло четыре года - ровно столько же, сколько от возведения Георгиевского собора до Батыева нашествия.
   За Троицким собором начинается живописная западная стена Михаило-Архангельского монастыря - с надвратной церковью, тремя крепостными башнями и одной декоративной псевдоготической башенкой-беседкой, как у Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря. Западная надвратная церковь 1670 г. здесь так же посвящена Иоанну Богослову, как и современная ей западная надвратная церковь Ростовского Кремля. Обе невелики, обе вытянуты в небо, только у здешней - не луковки, а "репки" над высокими барабанами.
   Репчатые главки особенно похожи на свечи, даже при том, что они совсем не золотые. Монастырь тихо теплится под небом: огня не видать - а душе тепло.
   Много таких церквушек на Руси, особенно на Владимирщине - и в Суздале, и в Муроме...
   Собственно, по своему архитектурно-богословскому значению надвратная церковь Апостола и Евангелиста Иоанна - это церковь всех Четырёх Евангелистов, открывающих нам двери Истины (как изображаются они на Царских вратах всех иконостасов). Но по древней традиции Православной Церкви, по негласной, нигде официально не зафиксированной (но, тем не менее, почти всеми ощущаемой) "иерархии", именно Иоанн, любимый ученик Христа, глубже всех проникший в тайну Любви и единственный удостоившийся имени Богослова - как бы "старший" из Евангелистов. Именно его, четвёртое по счёту Евангелие - венец и полнота Откровения, величайшая из всех книг, когда-либо писанных на Земле от Сотворения мира до Последних времён.
   Поэтому духовно церковь Иоанна Богослова и церковь Четырёх Евангелистов - это одно и то же. "В начале было Слово..." (Ин. 1,1). Вот это и есть - Врата.
   Перед воротами - галерея с навесом на широких гранёных столбах.
   В центре монастыря - Михаило-Архангельский храм рубежа XVIII - XIX вв., но очень удачно стилизованный под пару к Иоанно-Богословской церкви XVII в. Можно сказать, её преломлённое отражение. Те же пропорции, те же репчатые главки... Как в Ростовском Кремле разные храмы искусно подбирались друг к другу, так и здесь... Только Ростовский-то Кремль вырос единовременно, за 13 лет, а тут "букет" собирали два века.
   Монахи живут сейчас в башнях - удивительное расположение! Службы идут в Михаило-Архангельском храме, всё остальное принадлежит музею. Впрочем, колокольня - двойного назначения: и музейная, и действующая. Такое обычное для обителей Золотого Кольца соседство.
   Стены колокольни - как вафельное полотенце: испещрены квадратиками. Выше - шатёр с тремя ярусами крошечных "слухов". Я поднимаюсь и смотрю на обитель с высоты изящного восьмигранного скворечника.
   Идеально ровным клетчатым ковриком на зелёном полу двора раскинулся маленький цветник - видимо, на месте монастырского кладбища. Деревянная церковка с высокой кровлей кажется спичечным домиком. Что-то особенное чудится в ней - в том, что она стоит ("растёт"!..) на огороженном лугу, за каменной стеной. Перевезли её в советское время откуда-то из сельской местности, как и деревянные храмы в других подобных музеях.
   Стены и башни внизу - как поезд, едущий куда-то. И едет, и стоит, и всё равно - едет. Похоже на наш казанский кремль - только неправдоподобно маленький!
   А смотрю на него из-под колоколов. Не постигаю - почему купола и колокола всегда так сочетаются друг с другом! Да ведь и слова-то созвучны: "колокола" - "купола". Небесная мозаика колоколов и куполов... И конечно же, светлый луч из облака, как на фресках - как же без него. Тучи пенно клубятся. Как обычно, ёлки дополняют шатровую архитектуру - тёмные шпили на белом. И ещё чего-то не хватает?.. ах да, дождя!
   Невысокая колокольня, воспарив над остальными невысокими постройками, казалось, приближала всех нас вместе - и меня, и всё-всё, что я видел, - к высотам иным. Небо приняло и обняло колокола... И вдруг в нём, давно набухавшем, что-то мигнуло, сместилось - и оно целиком обрушилось на землю в виде "вод многих".
  
   Пью горячий чай с яблоком в старинной церкви у окна, за которым дождь. Добрая старушка из церковной лавки меня угостила. Никого нет - ни одного посетителя. Храм словно молится сам в себе, молча, под шум дождя.
   Древнее деревянное Распятие, древняя деревянная скульптура св. Георгия...
   Чай, яблоко, ливень, август, иконы... что может быть лучше!
   Постепенно ливень выдохся. Небо вместе с дождём сошло, и всё матово засветилось: восковые стены, мокрые купола, тротуары-зеркала с полосами-подтёками стен и башен, трава - миллионы слившихся зелёных лучей... многокупольные лужи. Светилась и деревянная церковь. Её кровли - цвета свежей стружки. Влажно зазолотились декоративные подсолнухи. Фейерверком заискрились остальные цветы, приветствуя церкви и Солнце.
   А купола... На мгновение показалось, что стали они сиреневые, как колокольчики. Серые - отразили синее небо, всё в вековечных фресках туч. Даже облезлые пятна на куполах - будто с неба кистью нарисованные. Ею начерчены на этих бутонах лепестки. И красные кирпичи на белой сырой штукатурке - как роскошные росписи. Издали чудятся иконы Феофана Грека (красным по белому).
   Как радостно, что я всего этого дождался!.. не уехал, торопясь на обратный автобус. Дождался того, чего и не ждал... потому что я же не знал, что будет ливень и будет так красиво! До этого созерцал почти запредельную красоту и наивно думал: красивее быть просто не может!.. оказалось - может.
   Пожалуй, два выпало в жизни таких дождевых озарения: Ростовский Кремль после дождя и юрьевский Архангельский монастырь.
   Иду дальше, обхожу монастырь, словно в поисках чего-то... Поднимаешься - а монастырь словно плавно соскальзывает с пологой волны. Кажется, вал, как волна, нахлынул на плотину стены. И небольшая стена его остановила. И он застыл навеки. И ты идёшь по нему, а монастырский двор - под тобой, как на дне подноса или блюдца. Кремль - но не вверху, а внизу. Вырастают оттуда и тянутся к тучам церкви, колокольня. Тучи - иссиня-чёрные, а под ними - полоска чистого неба, настолько светлого, что силуэты белых церквей на ней кажутся тёмной аппликацией. Но вот ты проходишь несколько шагов, солнце вновь "стреляет", и цвет меняется. Всё вдруг вспыхивает: светло-кремовое, восковое над зелёным. Всё сочится светом - преизливается им... а тучи - только фон, чтоб ярче светилось! Я постарался вспомнить, где же я это уже видел?.. Наконец вспомнил - на картинах Куинджи.
   Я не Куинджи, у меня есть лишь фотоаппарат. Не так часто попадаешь в места, где можно непрерывно щёлкать почти не глядя: что ни шаг - обновление сказочного пейзажа. Что ни взгляд, чудеса выстраиваются в новую конфигурацию. Не определишь, какая картина красивее: где вон та башня зашла за эту церковь, или наоборот - церковь за башню. Постройки - как живые! И чувство масштаба теряется: маленькие - а будто бы огромные. Грандиозный столичный кремль! Башенки норовят стать башнями. Великое умаляется, малое вырастает вровень с великим. Ничего никогда красивее не видал! Чем меньше "великий город", тем больше чувство Сказки!
   По другую сторону вала пестреют коврики огородов, малахитовыми россыпями мерцает капуста, крыши деревянных домов мелькают на уровне твоих ног. Для городка-посёлка, живущего своей жизнью, древний вал - это примерно как речка: на нём самом ничего не построишь, не посадишь, а по берегам - пожалуйста, сколько угодно!
   Похоже на столь же "обжитой" вал Переславля-Залесского, тоже основанного Юрием Долгоруким. Только здесь земляное колечко - гораздо меньше. И сам городок поменьше раза в два: 22 тысячи жителей. И широких водных просторов нет - только маленькая Колокша. Зато до чего пейзажная, "акварельная" речка!
   Она подступает к валу с юга. Ивовый коридор, мостки, камыши... обычная среднерусская речка с тихим течением. Глядишь на неё, как на вертикаль: голубенькой башней ровно возносится она на запад к небу и там вдруг переходит в белую колокольню.
   Там воздвиглась над ней будто прямо на воде выстроенная церковь: алтарь, пять репчатых главок, а шестая - над колокольней.
   Река словно нарочно расположилась так, чтоб вмещать отражение высокой колокольни. Чтоб отражение легло продольно, а не поперечно: белой дорожкой меж двух берегов.
   Колокша... звучат в самом названии колокола, и чему же в ней ещё отражаться! Один голубой купол - перевёрнутый, - упирается в мост, а другой - в небо. Священная дорожка соединила два мира. Удвоенная речкой башня видна издали. Она так высока, что кажется: там должен быть, как минимум, главный городской собор. На самом деле, это обычная приходская церковь - колокольня выше её ровно в два раза.
   За ней открывается ещё одна церковь, поменьше: живописная красно-белая ротонда - круглый "фонарик". Традиционная пара храмов: летний и зимний - Покровский 1769 г. и Борисоглебский 1796 г. Этот храмовый комплекс - одна из архитектурных доминант города, - сложился в пору относительного расцвета Юрьева в XVIII в., когда через него проходила важная торговая дорога Стромынка: путь "коробейников". Древний Суздаль, город с очень похожей судьбой, тоже украшают в основном церковки XVIII века: он находится дальше по той же Стромынке и тоже переживал в ту пору недолгий торгово-ремесленный расцвет.
   Действующая Покровская церковь приютила под своими сводами раку с мощами св. князя Святослава Юрьевского. Мне вспомнилось вдруг паломничество в Муром: такие же изящные голубые куполки-репки на таких же тонких барабанах, над белоснежными стенами... и конечно, чудное дыхание, невидимый ореол Любви, в который вдруг попадаешь, подходя к мощам Петра и Февронии. Потом только я прочитал, что, оказывается, Святослав Юрьевский был их зятем! Он женился на их дочери Евдокии(4), причём, родившийся от этого брака сын Димитрий († 1269) также стал местночтимым юрьевским святым...
   Какое удивительное древо святости! Св. Святослав был сыном св. Всеволода Большое Гнездо, отцом св. Димитрия, племянником св. Андрея Боголюбского, зятем свв. Петра и Февронии, братом св. Георгия Всеволодовича, обезглавленного татарами в битве на Сити, дядей св. Александра Невского...
   Вот так тронешь случайно одно колечко, а оно - часть бесконечной сияющей цепочки!
   * * *
   Предвечерний час. Пора уже на автостанцию. Хоть за три часа, с пересадкой в Кольчугино, а, надеюсь, доберусь до Александрова.
   Я оглядываюсь напоследок на древнерусский городок. Что-то в нём есть от суздальских пейзажей - с речкой Каменкой и крутыми валами, с восходящими над листвой репчатыми главками. Что-то - от Ростова с его маленьким, но сказочно многокупольным кремлём. Что-то - от Владимира с чудным Дмитриевским собором, бело-пенным от узоров, от вьющегося Древа Жизни, от львов, кентавров и невиданных зверей...
   Юрьев - сказка о Сказке, былина о Былине. Но как бы и что бы он ни напоминал, он - самобытен и неповторим, как неповторимы иконы Андрея Рублёва... при многих тысячах снятых с них копий.
   Прибавляю шаг, и домики городской деревни быстро скрывают многовековой чудный город, маскируя под обычный посёлок, каких тысячи на наших просторах. Художник Вечный никогда не спешит выставлять самые глубокие и таинственные из Своих пейзажей - лишь в нужный, ведомый Ему момент тихо-тихо приоткрывает каждому из нас завесу... чтоб не в глазах, а в душе увидевшего навеки отпечаталась Картина... не Юрьева, не Ростова, не Углича, а просто - Картина. Мы потом поймём - чего.
  
  
   Примечания:
   (1). Из всех названных лишь Юрий Звенигородский не причислен к лику ни всероссийских, ни местночтимых святых.
   (2). Из антологии "Храмы России" - М., 2008.
   (3). Вернее, это точная копия трона Ивана Грозного. Подлинник - в Москве, в Оружейной палате.
   (4). В знаменитой "Повести о Петре и Февронии" (XVI в.) нет ни слова об их детях. Видимо, из-за этого некоторые думают даже, что детей у них не было вовсе и свв. супруги "жили как брат и сестра". Как видим, это наивное представление родилось только из-за нехватки информации. У великих Муромских Чудотворцев, покровителей супружества, была именно полноценная христианская семья.
  
  
   Юрьевец
  
   Вот Юрьевец, Юрьевец -
   город какой -
   посмотришь в бинокль на него
   с высоты -
   у самой воды,
   под самой горой
   в две улицы тянется
   на три версты.
   Арсений Тарковский
  
   Если бы существовала какая-нибудь
   шкала лирической силы городов,
   показатель эстетического воздействия
   на душу человека, то Юрьевец
   получил бы один из самых высоких
   баллов.
   Андрей Борисов
  
   1. Первое знакомство
  
   Юрьев-Польский и Юрьевец-Повольский...
   Два городка с похожим названием, посвящённые одному святому, но основанные двумя разными князьями Юриями: Долгоруким и его внуком Георгием Всеволодовичем (Георгий и Юрий, как известно -- одно имя). Первый воздвигся в 1152 г. в Ополье, на крошечной речке Колокше, второй -- в 1225 г. на могучей Волге. Поэтому один -- Польский, а вернее, Польской, другой -- Повольский.
  
   Есть намоленные церкви - а есть намоленные города. Есть монастыри, основанные по прямому указанию Божьему, есть и крепости на местах, отмеченных видениями. В этом смысле, Юрьевец очень похож на Толгский монастырь -- история их рождения разнится разве что по времени: Юрьевец старше почти на век. Там епископ объезжал по Волге свою епархию, здесь князь своё княжество. И там, и тут во время ночлега явилось неземное сияние на противоположном берегу. И там, и тут, когда переправились, увидели, что источник сияния -- икона, неведомо как оказавшаяся на древе. Только на Толге явился образ Пречистой Богородицы, здесь -- великомученика Георгия, небесного покровителя великого князя.
   Для новоявленной иконы построили деревянную церковь, а вслед за ней крепость: благо, место тут исключительно удобное для обороны. Иногда город называли Георгиевском, чаще -- Юрьевом или Юрьевцем. С XII по XVI век, несмотря на все нашествия, набеги и разорения, чудотворная явленная икона сохранялась здесь и составляла одно целое с хранимым ею градом. В XVI веке по приказу Ивана Грозного она была перенесена в Успенский собор Московского кремля, где, вероятно, находится и поныне. Во всяком случае, можно предполагать, хотя бы на уровне гипотезы, что та древнейшая икона, которая там выставлена в экспозиции -- и есть чудотворная юрьевецкая. Это одна из самых известных, самых "хрестоматийных" икон: репродукции её можно встретить почти во всех альбомах по древнерусскому искусству. Великомученик изображён погрудно, с копьём, без змея.
   Я с детства знал её, но никогда не задумывался о происхождении. Давно заметил, что поездка в любой, даже самый маленький город, всегда зримо расширяет наше представление об истории, культуре... о том неохватном и неуловимом, что мы привыкли называть Святой Русью -- часто бездумно, машинально, как старый штамп. А ведь всё это -- правда. Правда: есть те ниточки, что связывают невидимое с видимым, безбрежное и вневременное Царство Небесное с маленьким, конкретным местечком на Земле. Причём, на нашей земле, совсем-совсем близко к нам... вот это-то особенно поражает!
   Сам св. князь Георгий Всеволодович сложил голову в сражении с татарами через 13 лет после основания Юрьевца. Он стал мучеником. Теперь уже два святых Георгия сделались небесными покровителями городка!(1)
  
   Вот и появился накануне монголо-татарского нашествия ещё один русский город на Волге. Впрочем, есть сведения (их приводит в XVIII веке Татищев, а вслед за ним и некоторые другие историки), что Юрьевец был основан... в 1150 г. Юрием Долгоруким -- но только на противоположном, левом берегу Волги, при впадении в неё Унжи. Именно в том городке и остановился на ночлег Георгий Всеволодович в 1225 г. - перед тем, как ему явилась икона. Георгий Всеволодович лишь перенёс крепость на более удобный для обороны правый берег.
   Юрьевец стал важной великокняжеской крепостью для контроля над Волжским торговым путём. Судоходная в то время река Унжа ещё повышала его значение, образуя в этом месте "перекрёсток". Важная столбовая дорога через городок Унжу на Северную Двину и на Урал также проходила именно здесь.
   Маленьким, тихим, заповедным, каким мы знаем его сейчас, Юрьевец стал лишь в XIX веке. Тогда железную дорогу, которая, по первоначальному плану, должна была пройти через него, проложили, в итоге, через соседнюю Кинешму. Оказавшись в стороне от новых торговых путей, Юрьевец стал приходить в упадок. Окончательный удар по нему нанесла советская эпоха, особенно, строительство водохранилища. Юрьевец превратился в "тупик" - полуостров, упирающийся в рукотворное море... и сам чудом спасся от затопления (об этой истории мы ещё скажем). Промышленность обошла его стороной, если не считать небольшого пивзавода. Хорошо это или плохо? Если смотреть на уровень жизни юрьевчан -- печально. Но если рассматривать город как уникальный заповедник старины, Юрьевцу необычайно повезло. Только отсутствие удобной пристани, способной принимать большие туристические теплоходы, пока не позволило ему стать "вторым Плёсом" или даже "вторым Угличем"... Хочется верить, что на него всё-таки обратят внимание, и это лишь дело времени.
  
   Я приехал в Юрьевец в праздник Рождества Пресвятой Богородицы -- 21 сентября 2011 г., - и провёл в нём четыре незабываемых дня золотой осени. Уже само то, как появляется этот городок перед глазами -- сказка наяву! Автобус съезжает с высокого холма. Расступаются заросли на склонах, и как сцена, раскрывается неоглядная гладь рукотворного моря, километров 15 шириной. А меж водой и горой -- в зелёной долине, куда автобус стремительно и неожиданно спускает тебя (на секунду кажется, что ты в фуникулёре), возникает сразу весь, как на ладони, городок-заповедник. Деревянный, с небольшими каменными вкраплениями. Со дна долины, навстречу возносится, приближаясь и нарастая, изумительная 5-ярусная белая колокольня. Основание её -- там, глубоко внизу, а шпиль -- выше самой высокой из здешних гор. Вот оно, воплощение Юрьевца - возносящаяся душа одноэтажного городка!.. И конечно же кругом -- все церкви, церкви: в долине и на склонах.
   Вечер, закат... Вверху ещё светло, под холмами -- уже тень. Розовый дым осенних облаков теплится над пятью главами древнейшей Богоявленской церкви. Уют и тишина почти не изменившейся с XIX века торговой площади, длинной улочки, упирающейся в колокольню... Зажигаются в сумерках белые прожектора подсветки главного городского маяка. Вот и замерцала вся свеча... Таким предстал мне Юрьевец в час прибытия.
  
   Накануне шёл нескончаемый дождь, но когда на следующее утро я проснулся в маленькой деревянной гостиничке (бывшем купеческом доме), комнату затопляли отсветы солнца, хотя сторона была северная. В небе -- ни облачка! Деревья сияли на фоне лазури, озаряли улицы и отражались в окаймлённых барочными картушами листвы водяных зеркалах. Ослепительная листва, как сгустившийся солнечный свет, разливалась по палисадникам, клубилась над домами, зонтами осеняла улицы, осыпала лужи и тротуары. Света было так много, что ломило глаза. Конечно, я сразу же отправился на прогулку -- усидеть было просто невозможно! Утро открывало ворота в Красоту. Белая колокольня сама указывала путь к древнейшей части города, к многочисленным церквам.
   Накануне революции в 5-тысячном Юрьевце их было 14. До наших дней в городке (где сейчас около 17 тысяч жителей) сохранилось в узнаваемом виде 6 каменных храмов(2). Три их них -- действующие, три других, хотя официально и возвращены Церкви, нуждаются в капитальном ремонте. Кроме того, седьмой храм, деревянный, был перевезён в Юрьевец в советское время из сельской местности... он сгорел в 1994 г., но сейчас строится заново по старому образцу, и на вершине лесистой горы уже возвышается его живописная шатровая звонница.
   В отличие от соседней Балахны, где действующих церквей семь, но и разбросаны они по гораздо большей территории, в Юрьевце все храмы буквально прильнули друг к дружке, так что центр города кажется одной огромной обителью -- пожалуй, беспримерной на берегах Волги! Всех их объединила, притянула к себе высочайшая колокольня -- и свеча, и магнит, и маяк маленького городка. Вытянут он сам, вытянута и цепочка церквей: длинная горизонталь, которую чёрточкой пересекла белая вертикаль.
   Пожалуй, если чем и хорош XIX век в храмовой архитектуре, так это тем, что он дал России множество высотных колоколен! В древности звонницы обычно не превышали храмы, при которых их возводили. Пожалуй, лишь в XVI веке был впервые перейдён символический рубеж в 50 метров. К концу столетия надстроенный Иван Великий в Москве вознёсся на 81 метр и стал самой высокой звонницей допетровской Руси. В XVIII столетии высокие колокольни воздвигались лишь в Петербурге, монастырях-лаврах да ещё в тех немногих местах провинции, где чудом находились свои, народные умельцы (например, в Поречье-Рыбном под Ростовом). А вот в XIX веке колокольнями по несколько десятков метров обросли почти все губернские и наиболее богатые уездные города. Другое дело, что в большинстве из них "лес колоколен" был повырублен в советское время. Юрьевец составил приятное исключение.
   Его колокольня -- одна из пяти самых высоких на Волге. 64 метра её высота без шпиля, 70 -- со шпилем. Звонницы высотой 70 метров и более сохранились ещё в Калязине, Рыбинске, Кинешме и Астрахани.
   Кстати, здешняя колокольня почти один к одному повторяет Калязинскую. Только та одиноко высится над водным зеркалом. Собор её снесён, а здешний сохранился. В остальном -- поразительная схожесть форм и даже отдельных деталей оформления! Возраст двух знаменитых колоколен различается на 40 лет: калязинская -- 1800 г., юрьевецкая -- 1840 г. Архитекторы у них разные. Первую возвели местные, калязинские мастера (говорят, даже крепостные), вторую -- костромской зодчий П. И. Фурсов, известный как автор красивейшей костромской каланчи, Мелочных рядов, Московской заставы... Юрьевец как раз относился тогда к Костромской губернии и епархии (сейчас -- к Ивановской).
   Колокольня -- символ удивительной приветливости маленького городка. Она -- словно слово "здравствуй".
   Слово "здравствуй" - слово простое
   и раздольное, как окоём -
   что-то очень русское в нём,
   родниковое и родное(3).
   Что-то в ней очень праздничное и святое. Рука сама поднимается перекреститься, когда её видишь. А видно её почти отовсюду.
   Вот выходишь на центральную площадь. Сразу за колокольней встаёт пятиглавый собор в лучших традициях Древней Руси. Он выглядит мощным, но неудержимо устремлённым в небо: вытянуты и подкупольные барабаны, и серебристые луковки. Воздвигся высоко -- примерно вполовину построенной на век позже гигантской колокольни. Так что до её появления господствовал над всем городком. И с Волги его видно за несколько километров.
   Это Входоиерусалимский собор. Он построен в 1733 г., но отразил в своём облике минувший XVII век. Посвящение главного городского собора Входу Господню в Иерусалим (на Руси его повелось называть Вербным воскресением) - пожалуй, уникально. Можно лишь гадать о причинах такого редкого для большого храма посвящения. С начала XVIII в. главной святыней Юрьевца становится Иерусалимская чудотворная икона Божией Матери. Может, по созвучию - по самой ассоциации со святым градом, - и решили назвать построенный в те же годы собор?
   Есть версия, что первоначальные фрески его создал тот же изограф Кирилл Уланов, который написал в 1709 г. Иерусалимскую икону. Теперь трудно подтвердить это или опровергнуть, так как собор капитально ремонтировался после пожара в начале XIX в. Новые его росписи относятся тоже к XIX столетию. Внутрь полуразорённого, с выбитыми стёклами, запертого на амбарный замок собора мне довелось попасть лишь в последний день своего пребывания в Юрьевце... Пока я любовался им снаружи. Даже в полузаброшенном виде, он производил сильное впечатление! Изящество -- не побоюсь даже сказать, совершенство всей конструкции, загадочность, задумчивость высокого пятиглавого силуэта, скромная роскошь кирпичного кружева: бровки и фриз под кровлей, с нависающими друг над другом козырьками-торосами... всё это составило бы предмет гордости для любого большого города! Самое яркое в облике храма -- его серебрящиеся высоко в небе, чешуйчатые "пучинистые" главы. Впоследствии я узнал, что их восстановили всего несколько лет назад. Стало быть, косметическая реставрация всё же идёт -- но уж слишком медленно! Юрьевец -- городок очень бедный, а крупные благотворители извне до сих пор сюда не пришли, несмотря на огромный "рекреационный" потенциал этих уникальных мест.
   Сразу за Входоиерусалимским стоит собор Успенский - "зимний" при "летнем". Это уж чистый классицизм -- 1833 года: с портиками колонн со всех сторон, с четырёхгранной кровлей-куполом (изменённым аналогом традиционной византийской полусферы). Храм разорён ещё сильней Входоиерусалимского и представляет собой краснокирпичные, полузаросшие зеленью руины с пока чудом не обвалившимися сводами.
   Ряд продолжает третий храм: Рождества Христова (1815 г.). Его возвели на месте упразднённого при Екатерине II Борисоглебского монастыря в память об ополченцах-юрьевчанах, павших в войне 1812 г. Рождественский храм - действующий. Это изящная башенка с "новогодней" луковкой. По бокам, как крылья -- широкие боковые приделы.
   Не мной первым замечено, что архитектура провинции -- консервативна: в малых городах традиции сохраняются гораздо дольше, чем в столице. Наступление новых веяний, скажем, в храмовом строительстве запаздывает... что искренне радует, поскольку сама Церковь, по сакральной природе своей консервативна, а смысл её зодчества -- богословие в камне.
   В Юрьевце эта заповедность особенно заметна. Постройки выглядят древнее, чем они есть! Входоиерусалимский собор 1733 г. - типичный для XVII века, а Рождественская церковь 1815 г. - памятник, скорее, провинциального барокко, чем классицизма. Вот её-то по виду как раз легко отнести к XVIII столетию.
   Действует храм Рождества Христова с 1998 г. Именно тогда весь комплекс из трёх вышеназванных храмов и колокольню (а также место сгоревшего к тому времени деревянного храма на горе), передали Николо-Шартомскому монастырю, что под Шуей, для организации подворья. Монастырь этот совершенно уникален! По Ивановской епархии он имеет около 20 подворий с общим числом братии примерно 180 человек. Причём, подворья эти -- в основном, главные храмы многих городов и сёл(4).
   Конечно, в каждой епархии есть один самый почитаемый монастырь. Но чтобы столько подворий, являющихся одновременно городскими приходами!.. такого я ещё нигде не встречал. Может, в Ивановской области (беднейшей в Центральной России), столь своеобразная централизация помогает восстанавливать храмы и стимулирует активность приходской жизни?
  
   2. Русская Атлантида
  
   В стороне от соборного комплекса, к северу, белеет на самом берегу Волги Сретенская церковь 1757 г. - тоже на месте упразднённого в XVIII в. монастыря. К ней я и направился. По дороге залюбовался деревянным чудом -- домом Черкасского (1911-12 гг.) на одном из перекрёстков. Весь дом обтянут сплошным поясом резьбы, близким по стилю к городецкой. Хотя, как я позже узнал, резчиком был не городчанин, а костромич Зиринов. Не подивиться этой деревянной иллюстрации к бурной и явно сюжетной фантазии мастера просто невозможно! Как иронично прокомментировал автор одного путеводителя изображение то ли русалки, то ли сирены (ещё и с надписью, как в комиксах, только на древнерусском): "Некое существо заявляет: я жена фараона!" Кстати, неудивительно: в мифологии христианских народов, русалки произошли от затонувшего в водах Чермного моря воинства фараона.
   Свернув направо, я вышел на набережную как раз возле Сретенской церкви. Издали она ослепительно белела стенами, золотилась единственным куполом и производила впечатление отлично отреставрированной. Вблизи стало видно, что пока это лишь "макет" церкви: чудом сохранившиеся внешние стены четверика и крыша. Алтаря нет -- за его строительство только-только взялись, поставив пока деревянную конструкцию... В общем, работ по восстановлению ещё непочатый край. Рядом -- тёмно-красная труба и корпус пивзавода...
   Я пошёл по набережной обратно, вниз по течению, чтоб вернуться на центральную площадь: ещё не успел побывать в древнейшнем Богоявленском храме (на склоне чуть выше площади), в музеях...
   С берега город был особенно красив, а осенняя листва вдоль набережной полыхала ещё более яркими и многообразными красками, чем "внутри"! Будто сторожевые огни горели вдоль Волги. Пламя кустов и деревьев иногда расступалось, открывая очередной просвет городской панорамы - в разных ракурсах.
   Вот в пышном разноцветном обрамлении предстали все четыре главных храма и колокольня. Вместе они смотрелись как священный ковчег, корабль с белой мачтой. А листва вокруг составляла то ли картинную рамку, то ли один из тех венков, какими на праздники украшают иконы. Контраст пламенеющего обрамления с тонким белым силуэтом был непередаваемо красив, почти нереален! Я подумал, что всякий древнерусский город -- это и есть Икона. Вот церквушки, посвящённые праздникам, составили настоящий четырёхчастный образ: Вход Господень в Иерусалим, Успение Богоматери, Рождество Христово и Богоявление... Если Георгию Всеволодовичу на этом месте явилась маленькая икона, то основанный им город стал иконой увеличенной.
   Несчётные искры-лампады от солнца играли в бескрайней разлившейся Волге. Тянулась узкая цепь Асафовых островов -- когда-то небольших гор противоположного берега. Говорят, летом это любимое место отдыха юрьевчан. На маленьких островках есть даже озёра.
   Чуть в стороне от них, если хорошенько приглядеться, можно разглядеть над водой крошечный крестик, таинственный и одинокий. Ну, крошечный-то он только издали: высота его 12 метров. Его установлии в 2000 г. в память о разрушенном и затопленном Кривоезерском монастыре -- когда-то главной святыне Юрьевца и окрестностей. Стоял он напротив города, на левом берегу, в окружении трёх пойменных озёр, через которые были перекинуты узенькие мостки-лавы. Пожалуй, каждый житель России их видел... на картине Левитана.
   Долгое время я как человек, влюблённый в творчество Левитана, ездил и гадал, какая же именно тихая обитель Руси стала "Тихой обителью" - и откуда донёсся "Вечерний звон". На просторах России очень много похожих мест... но похожих отчасти, больше духовно, чем внешне. Объяснение плёсских краеведов, будто это художественно преломлённый образ их Соборной горы, меня лично не очень убедило: сделать из горы озёрную низину?.. нет, не то чтобы нельзя -- в творчестве всё можно, - просто эстетика ландшафта уж слишком другая! Вот Флорищева пустынь и монастыри Гороховца -- это, ближе, "теплее"... но ещё не "горячо". Тем более, в Гороховце Левитан -- во всяком случае, надолго, - не останавливался. А вот в Юрьевце он работал в 1888 и 1890 гг. И старые фотографии, гравюры Кривоезерской пустыни не оставляют ни малейших сомнений: вот она, "Тихая обитель" и "Вечерний звон". Даже мостки -- те же самые! Как вспоминал сам Исаак Львович: "Мне нравилось приезжать сюда на лодке, неведомая сила меня тянула, а приезжая, я любил бродить вокруг монастыря и, конечно, ходить по лавам, что перекинуты через озеро. Всё здесь переплетено: и красота, и таинство".
   Краткий юрьевецкий период творчества Левитана подарил русской живописи не меньше "красоты и таинства", чем знаменитый плёсский(5). Кстати, здесь же были написаны "Волга в пасмурный день" и, возможно, "Омут" (один маленький пруд под крепостным валом Белого города, по словам Левитана, словно вышел из какой-то сказки).
   Так что же представлял из себя сгинувший в ХХ веке Кривоезерский монастырь? Основан он был в 1634 г., в соответствии с предсказанием св. Симона Юрьевецкого, что лет через сорок после его кончины там будет обитель "на спасение инокам".
   В начале XVIII в. главной святыней обители и окрестностей стала Иерусалимская икона Божией Матери, о которой я уже упоминал. Мало кто знает, что всероссийское прославление этой знаменитой иконы связано именно с Юрьевцем. Правда, на Руси данный иконографический тип был известен с самого Крещения -- только под названием Корсунского, а не Иерусалимского. Главный список Х века из Византии св. князем Владимиром был отправлен в Новгород, а пять столетий спустя, при Иване III, перевезён из Новгорода в Москву. Там он и находился в Успенском соборе. Естественно, при тогдашнем неумении реставрировать иконы, их могли только поновлять -- то есть писать по старой кальке заново. Успенскую Корсунскую икону (с 1701 г. в источниках её называют Иерусалимской) поновлял известный изограф Оружейной палаты, ученик Симона Ушакова Кирилл Уланов. В 1709 г. он покидает столицу, принимает постриг в юрьевецком Кривоезерском монастыре с именем Корнилий и сразу же приступает к написанию первого списка с этой иконы -- для своей обители. 44 дня он с молитвой писал её, не выходя из кельи, и закончил ко второму воскресению Великого Поста. В 1711 г. икона была освящена. Кирилл Уланов за долгую жизнь написал ещё немало списков этой иконы -- видимо, своей любимой. Впоследствии уже с них снимались списки и расходились по обителям. В 1825 г. был создан особо прославившийся чудесами список для Нило-Сорской пустыни, в 1850 г. - для Афона. Да, икона, византийская по происхождению, столько веков спустя совершила путешествие в обратном направлении -- на Афон!
   В самой Кривоезерской пустыни было несколько Иерусалимских икон, принадлежащих кисти Кирилла Уланова. При закрытии монастыря, безбожники разожгли чудовищный костёр, в котором сгорело 500 икон! 22 из них были Иерусалимскими, 5 -- написанными Кириллом Улановым... Да, было время, когда иконы сжигали на кострах, как еретиков (ересь против новой, беспримерно фанатичной религии -- воинствующего атеизма). Кое-что уцелело. Говорят, в Богоявленском храме Юрьевца находится ещё один "улановский" список Иерусалимской -- но грубо записанный-поновлённый в 40-х гг. ХХ в.
   А сам Троицкий Кривоезерский монастырь был стёрт с лица земли, мало того -- при постройке Горьковского водохранилища в 1952 г. затоплен. Сгинул великолепный ансамбль из четырёх церквей: Троицкой соборной, Александро-Невской, Иерусалимской и Антипьевской (икона священномученика Антипы была второй по значимости святыней обители). Русь лишилась одного из великих поволжских монастырей -- как лишилась Макарьевского Калязинского, Паисиева Угличского, Кассианова Учемского, Мологского Афанасьевского... Всё это стало "Русской Атлантидой"... или "Китежем" - уж кому как проще называть.
   Чудом спасли от затопления сам Юрьевец, тоже уже приговорённый! Вся подгорная (то есть как раз историческая) часть города должна была уйти под воду. Нашлись неравнодушные, которые забили в набат. Мало того -- отважились написать письмо самому Сталину.
   В своё время известный журналист Андрей Борисов (ныне уже покойный) успел взять интервью у одного из последних доживших до конца ХХ в. "подписантов" - Фёдора Ивановича Городничина. На вопрос "Почему написали?" он ответил:
   "- Да как же почему! Представьте себе: живёте вы всю жизнь в своём городе, ходите по одним и тем же улицам, памятниками и пейзажами волжскими любуетесь, а однажды узнаёте, что ничего этого скоро не будет. Подумалось: что же потомки о нас скажут, которые красоты этой уже не увидят! И ещё одно соображение было. Взяли мы карту и увидели: после затопления Горьковского моря ни одного исторического города на Волге от Костромы до Горького не останется. Решили -- надо бороться.
   - А не страшно было письмо-то писать самому Сталину? - спросил я. (Тут надо открыть один секрет. Письмо было написано группой старожилов города по собственной инициативе, "через голову" начальства).
   - Нет, страха не было. Правда, сначала собирались его подписать двадцать шесть человек. Я потом никогда не жалел об этом письме, хотя неприятности и были. Жалею о другом: не смогли мы ещё три городские церкви отстоять. Стояли они совсем недалеко от Волги и попали в зону затопления. А спасти их было просто -- на полкилометра удлинить дугу дамбы. Снова писали, просили, московские искусствоведы нас поддержали, архитекторы. Но тут уже нас не поняли. Пришло распоряжение: строить дамбу так и так".
   С набережной (это и есть та самая дамба) я снова вышел на центральную площадь. В юго-западном её углу -- нарядный, краснокирпичный, увенчанный шатром дом купца Флягина 1903 года. Сейчас здесь историко-художественный музей. Больше всего мне запомнился зал церковного искусства. Одно из древнейших его сокровищ -- Плащаница "Положение во гроб" из знаменитого Макарьево-Унженского монастыря (XVII века). Но почему-то на меня самое неизгладимое впечатление произвели полуразбитые деревянные скульптуры: Христос в терновом венце -- без ступней, и Христос Распятый -- без рук. Очень символично и даже страшно: будто теперь уже само изображение Спасителя в его Страстях претерпело ещё одно мученичество!
  
   3. Симон Юрьевецкий и "благочестивые" нравы
  
   И жизнь Юрьевца за всю его историю под стать великой реке... То тихая это жизнь, как речная заводь или, скорее, омут. А то взовьётся вдруг всеми своими рогатыми -- поди её успокой! Но в час и день, лишь Богу ведомый, коснётся города Ангел-Хранитель, осенит крылом -- и затихнет он, как младенец, просветлеет, зачарованный волжской красой и малиновым звоном. А Ангел-Хранитель у него не один, а трое. И все они родом не здешние, но привёл их Господь хранить этот край, каждого в своё время.
   Из предисловия к житию
   св. Симона Юрьевецкого.
  
   За историческим музеем, на следующем перекрёстке -- деревянный, одноэтажный дом-музей Андрея Тарковского.
   Будущий великий режиссёр родился в 1932 г. в с. Завражье Юрьевецкого уезда. Жил после развода родителей с матерью и сестрёнкой в основном в Москве. В Юрьевец они иногда приезжали на лето к бабушке. Сюда же эвакуировались на 2 года во время Войны (1941-43). То есть дом этот -- памятник "военного детства" Андрея. Ютились в одной комнате коммуналки: сестрёнка Марина спала на кровати, Андрей -- на полу, мать -- на столе, бабушка -- на диване. Но детство есть детство и письма Андрея на фронт отцу -- совершенно безоблачные:
   "Я умею лазать на крышу, на мама не позволяет лазать, потому что соседи ругаются".
   "Я сейчас в Заволжье. Здесь хорошо купаться... Ребята мешают писать".
   Мой Тарковский -- это в первую очередь "Андрей Рублёв". "Страсти по Андрею" (авторский вариант названия) - пожалуй, единственная за всю советскую эпоху попытка снять фильм о святом. И больше, до лунгинского "Острова", кажется, никто к этой теме и не подступал... слишком сложно! Дело даже не в советской цензуре, а в неподъёмности темы. Тарковский, на мистическом рубеже своей жизни в 33 года, взялся и... Бог знает, получилось или не получилось: кто из нас может судить!
   Но когда я побывал в Юрьевце, увидел этот деревянный домик на склоне под Богоявленской церковью (в которой, кстати, почивает самый настоящий святой...), то кое-что "узнал". Церковный город детства -- в 40-е годы разорённый, с многочисленными, но разгромленными храмами, - несомненно, оказал какое-то влияние на будущего автора "Страстей по Андрею". Старожилы вспоминают, как вместе с другими мальчишками Андрюшка Тарковский часто лазил в заброшенные церкви. Помните знаменитую фразу из фильма: "Нет ничего страшней -- когда в храме Божьем снег идёт!.."
  
   Почему-то не столь торжественно увековечена в Юрьевце память другого знаменитого режиссёра -- сказочника Александра Роу, чьё детство тоже прошло здесь. И не раз он это детство вспоминал, потому что именно тут напитался на всю жизнь чувством волшебного. Город-то - словно целиком из русской сказки! Роу показывал потом даже овраг, из которого, в его фантазии, однажды выполз Змей Горыныч... Все мы из Детства, и всё наше творчество -- оттуда.
   Рядом с домом Тарковского ещё один дом-музей -- архитекторов братьев Весниных, основоположников советского конструктивизма.
   Какие ещё знаменитые имена связаны с этим городом?
   Местные краеведы считают, что именно в Юрьевце родился Ермак. И хотя ещё несколько городов претендуют на роль родины почти легендарного богатыря, покорителя Сибири, юрьевскую версию можно считать, пожалуй, самой основательной.
   А однажды, гуляя по городу, я заметил табличку -- на одном доме, потом на другом: "Улица Аввакума Петрова". Да, как ни удивительно, её назвали в честь того самого Аввакума, основателя раскола! Правда, юрьевецким протопопом (в 1652 г. ещё до разрыва с Никоном) он прослужил всего 8 недель. "Ревность не по разуму", характерная для всех расколоучителей, быстро настроила против борца за чистоту нравов и духовенство, и народ. А нравы тогда были такие, что непрошенного обличителя "попы и жёнки" едва не убили "батожьём".Спасённый только вмешательством воеводы, ночью Аввакум бежал от своей паствы и с тех пор уже никогда больше в Юрьевце не появлялся.
  
   От дома Тарковского ведёт в гору улочка. На середине склона "повис" Богоявленский храм -- древнейший из сохранившихся в городе. Это видно и по его облику. Впервые его возвели в камне сразу же после Смутного времени, в 1619-20 гг. Ровно столетие спустя небольшая церковь подверглась перестройке, на сохранила все типичные черты посадского храма XVII века: традиционное пятиглавие, закомары, фигурные наличники.
   До петровского времени это был Богоявленский мужской монастырь(6). С 1719 г., когда монастырь за бедностью упразднили, его единственная церковь стала приходской. В советское время здесь находился музей, и разрушения не коснулись самого храма -- только колокольни. С 1991 г. Богоявленский приход вновь действует.
   Со стороны улицы храм особенно наряден. Почти обомлев, я надолго залюбовался его роскошным порталом и наличниками, таинственной, вросшей в землю часовенкой с фигурной главкой -- словно древний храм выпустил от фундамента корень. Пожалуй, это самый сказочный, самый красивый в архитектурном отношении уголок Юрьевца! Мал золотник, да дорог...
   Улочка, переходя в тропинку, упирается в ажурную белую палату -- нижний этаж несохранившейся колокольни, пристроенной к храму с юго-запада. Именно сквозь неё -- вход, обрамлённый многослойными дугами узоров, составленными из несчётных "таблеток", "дынек", кувшинчиков, катушек... Он коронован тремя наличниками второго этажа, ещё более роскошными! Три слитных "оконницы" - и каждую венчают три лепестка-розетки.Уходят вглубь, в толщу стены, вдетые друг в друга рамки -- каждый наличник от них примерно втрое шире самого окна.
   Но главный шедевр -- изразцовый щит "павлиньего" цвета на одном из окон самой церкви. В России есть места, особо славные изразцовыми шедеврами: Ярославль, Новый Иерусалим, Иосифо-Волоколамский монастырь... Даже на их фоне, юрьевецкий наличник по-своему уникален: если и уступает им, то разве что размерами, но не красотой. "Гребешок" над окном изображает борьбу льва и единорога, а осеняет их фигуры изысканнейший растительный орнамент. И всё окно -- в узорной изумрудно-сапфирно-золотистой объёмной рамке...
   Изразцовый наличник смотрится здесь настолько "родным", что если не ведаешь его тайну, сам ни за что не догадаешься: он перенесён сюда с другой юрьевецкой церкви, уничтоженной в советское время, при постройке водохранилища -- Благовещенской (1702 г.). Она стояла на самом берегу и по праву считалась главным шедевром юрьевецкого зодчества, одним из красивейших храмов на Верхней Волге. Для сохранения этой церкви достаточно было лишь незначительно удлиннить защитную дамбу -- но власти, спешившие поскорее запустить ГЭС, на это не пошли. Церковь была снесена, и лишь сокровища её внешнего и внутреннего убранства разошлись по разным храмам и музеям страны. Фрагменты снятых и вновь скреплённых фресок перевезли в музей древнерусской живописи им. Андрея Рублёва в Москве. В Москву же, но только в Донской монастырь, попала и часть изразцового убранства. Другую часть "узорочья" вобрала в себя юрьевецкая Богоявленская церковь -- наиболее близкая и по географии, и по времени возведения, и по размерам.
   Но, как ни роскошно перенесённое благовещенское убранство снаружи храма, самый большой и изысканный его элемент открывается внутри. Вот переступаешь порог... Вдоль всей галереи притвора тянется изумительной красоты изразцовый фриз с переходящим орнаментом: пышная растительная гирлянда. Из горшочков вырываются извилистые побеги, которые оканчиваются не бутонами... а странными мордочками фантастических зверей. Такая вот 300-летняя "абстракция"... вообще, характерная для Руси XVII века!
   Сокровище это открывается здесь неожиданно -- в полумраке, рядом со сложенными на зиму дровами! Это ведь не всемирно известная церковь Ильи Пророка в Ярославле - роскошная, музейная, украшающая главную площадь великого города. Это маленький, скромный храмик на склоне, о существовании которого могут не подозревать даже жители соседних городов -- если они ни разу не были в Юрьевце.
   При церкви издревле имелся придел св. Макария Унженского. Символично, что в советское время сюда-то и перевезли его мощи из закрытого Макарьевского монастыря. В Богоявленской церкви был тогда музей -- и в музее, как "экспонат", хранились останки великого подвижника нижегородской и костромской земли († 1444). После возрождения Унженского монастыря св. угодник вернулся в основанную им обитель.
   Но главное духовное сокровище Богоявленской церкви осталось: мощи св. блаженного Симона Юрьевецкого († 1586). Мне довелось побывать в таинственной крипте-пещерке, - под церковью, где он под спудом почивает.
   XVI столетие - "золотой век" русских юродивых. Василий Блаженный и его преемник Иоанн в Москве, Лаврентий в Калуге, Иоанн Милостивый Власатый в Ростове, Николай Саллос во Пскове... Вот и здесь, на берегах Волги, воссиял великий блаженный!
   Святые Георгий Победоносец и Георгий Всеволодович стали первыми небесными покровителями Юрьевца. Но прошли века "и дал ему Господь третьего Ангела".
   Родом блаженный Симон был из-под Плёса -- из села Оделёво, что верстах в 20 от этого городка. Отца его звали Родионом, мать Марией, были они "простые земледельцы" - и это всё, что мы знаем. Больше ничего о жизни св. Симона в семье не известно! Мир обнаружил его много позже, в лесу близ села Ёлнать -- в 20 верстах... только уже не от Плёса, а от Юрьевца.
   "Несколько крестьян из этого села, занимающихся деревянными изделиями, пошли в лес, чтобы нарубить там деревьев. Ходя по лесу, они нашли там этого человека Божия и увидели, что он юродивый и блуждал в лесу в одной изодранной рубашке, доходящей только до колен. Симон, увидев людей, испугался и начал от них укрываться, но они не дали ему уйти и, подойдя к нему, спрашивали, как его зовут и откуда он пришёл в этот лес? Он ничего им не отвечал, как бы в самом деле был безумный, только часто называл своё имя: Симон, Симон, как обыкновенно то делают сумасшедшие.
   Нашедшие его крестьяне были люди богобоязливые, они знали, что Господь велел делать добро другим, сжалились над этим несчастным человеком и, опасаясь, чтобы он не погиб в лесу, взяли его с собой и привели в село. Но так как они не знали, что делать с безумным человеком, то отдали его священнику Николаевской церкви, что при реке Елнати, чтобы он постарался его привести в разум и молился за него. Отец Иосиф взял к себе юродивого и видя, что он во всём послушен и ни в чём не прекословит, стал заставлять его работать и отправлять разные домашние служения. Юродивый со всяким усердием исполнял все дела, какие только ему указывали. Так он беспрекословно молол хлеб в ручных жерновах, рубил дрова в лесу и носил их на себе, каждый день много воды носил с реки на своих плечах, делал и всякие другие дела работнические. И не только работал он в доме священника, но сам ходил к другим жителям села Елнати, услуживая каждому.
   Он никогда не хотел оставаться без работы, или быть праздным и отдохнуть. Все тяжёлые работы у крестьян исправлял он как бы по найму и всегда являлся за получением платы, но платы никогда не брал, как неразумный. Безмездно служа ближним, он хотел заслужить награду пред всевышним Господом".
   В Ёлнати блаженный прожил 15 лет, потом перешёл в сам Юрьевец.
   "Всего, что постоянно терпел блаженный, трудно и описать: слякоть, дождь, снег, мороз, зной, солнечный жар и непрестанный пост, - всё он переносил ради Господа. Не было у него никакого крова, где бы ему можно было провести ночь, - не имел он, где голову свою преклонить. Многие, видя его в жестокую стужу в одной рубашке и босым, сжаливались над ним и подавали ему, кому что Бог послал, - кто новую одежду, кто сапоги, кто онучи, кто нарукавницы, и вот, одевали и обували его. Но уходя от своих благодетелей, он снимал с себя тёплые одежды и обувь и оставлял на городских улицах, чтобы нищие подобрали всё это себе. Иногда же, хорошо одетый, приходил он в корчму, чтобы там пробыть долгую зимнюю ночь, но приходил туда не для того, чтобы уснуть, но чтобы там потерпеть брань, пинки, насмешки. Находящиеся там пьяницы, беспокоимые им, - он не давал им спать, - снимали с него одежду и обувь, какая только была на нём, и оставляли на нём его худое, льняное, чёрное и всё в швах рубище, или же одевали его в своё худое, негодное одеяние, и выгоняли его босого вон. Блаженный благодарил Бога и терпел".
   Чаще всего блаженный молился на паперти храма Богоявленского монастыря (ровно там, где впоследствии упокоился). Именно здесь его нашли после знаменитого предсказания о крупном пожаре города:
   "Немного времени спустя после этого предсказания, по попущению Божию, в полдень загорелся Юрьевец при сильном и страшном шуме. Вовеода Третьяк, увидя таковое наказание Божие, вспомнил пророчество праведника и послал по всему городу искать его и привести к себе. Посланные нашли его в Богоявленском монастыре в паперти, где он молился перед образом Богоматери за город, и привели к воеводе. (...) Он вдруг так сильно ударил воеводу по щеке в наказание за его неверие, что звук удара слышали многие близ стоящие. Затем протянул руку и указал воеводе на огненный пламень от горевших домов -- их уже много сгорело. И лишь только указал на горевшие дома, огонь начал гаснуть и пожар прекратился. Народ благодарил Царя Небесного за то, что по молитвам праведника избавился от большой напасти".
   Другое чудо св. Симона: хождение по Волге, как посуху, на противоположный берег, где он любил молиться в уединении. Хотя делал он это по ночам, дважды мнимого сумасшедшего видели на водах. Именно тогда он сделал предсказание об основании Кривоезерского монастыря. Другой раз спасённый утопающий, Иосиф Зубарев, услышал от него: "До самой моей смерти никому не сказывай, что я в полном своём разуме, как ты теперь узнал".
   Можно было бы ничего и не говорить о чудесах этого человека, а просто привести два примера, которые наиболее полно его характеризуют. Когда над ним издевались, кидали камнями, грязью, били (а любящие делать это никогда не переводились!), он с тихой улыбкой говорил: "Спаси вас, Господи!" Похоже, в этих словах заключалось кредо всей его жизни -- как знаменитое "Христос воскресе" преп. Серафима.
   Другой пример -- как он трогательно заботился об одном непутёвом, хулиганистом мальчике:
   "Мать, желая исправить сына, наказывала его и часто до крови секла. Нередко посещал эту бедную вдову блаженный Симон, знал он и сына её и очень жалел его. Если где в городе находил его блаженный и видел, что он играет со своими сверстниками или делает что-либо беспутное, то подзывал его к себе и уговаривал перестать это делать, да говорил ему и о том, чтобы в этот день он не ходил домой к матери, потому что она сильно сердится на него и хочет жестоко наказать его. "А если ты сегодня не явишься на глаза своей матери, говорил ему Симон, то избавишься от наказания". Так и делал мальчик. Часто бывало и так, что не ходя домой, он старался найти где-нибудь блаженного и сделать так, как он ему скажет. Когда Симон приказывал ему идти домой, он шёл, и мать действительно не била его, но иногда даже с радостью встречала его".
   Вот уж "политика", совсем противоположная Домострою! Отрока явно "за дело" наказывают, обычным, "благочестивым" способом -- а он его покрывает, даже прозорливо предсказывает, когда ему лучше переждать... И при этом, что любопытно, даже не считает нужным притворяться сумасшедшим: а и впрямь, перед мальчиком-то зачем? Перед взрослыми -- совсем другое дело... Почитать бы его житие современным защитникам "домостроевских" методов воспитания!
   А по-моему, всё очень просто: истина -- всегда одна! Есть люди Божии -- и люди князя мира сего. Каждый делает своё дело. А как не жалеть битого тому, кто сам столько раз в жизни был бит... и впоследствии скончался мученической смертью именно от побоев. Такая уж была эпоха: все всех били -- и по-другому не умели (похоже, для некоторых современных "благочестивых" оригиналов в этом и состоит "идеал Святой Руси"... ну, лишь бы только били не их!).
   А кончина всежалеющего, всесочувствующего праведника Божия была такова. Однажды он вёл себя обычным образом в доме нового воеводы Фёдора Петелина -- а тот к такому ещё не привык! Когда кому-то что-то не нравилось, решение в те "благочестивые" времена находилось всегда одно. Воевода приказал слугам избить блаженного. Те были рады стараться -- дело привычное и приятное! Расстарались так, что через несколько дней давняя мечта св. Симона исполнилась: успев причаститься, он отдал душу Богу. В церковной службе он сравнивается с Лазарем из евангельской притчи, который по кончине "преселился на лоно Авраамово".
   Правда, в отличие от нераскаявшегося евангельского богача, "воевода, услышав, что блаженный скончался, сознался, что он виновник смерти его, поспешил к телу его и, увидя умиление на лице и раны на теле, напоминающие ему, как немилосердно и безумно поступил он с Симоном, увидя, что тело лежит на разодранной рогоже и не покрытое, припал к нему и безутешно плакал. При этом он бил себя по лицу, раскаивался в том, что сам он жил широко, ел сладко, а бедному не дал ни тёплого угла, ни куска серого хлеба. Всякому он рассказывал он о своём грехе против блаженного, не хотел утешиться, не хотел и расстаться с телом его, так он сожалел о своём грехе и своим сердечным раскаянием хотел загладить свою вину. Для тела блаженного Симона он приготовил приличный гроб и своими руками положил его в этот гроб. (...) Когда воевода пошёл на погребение праведника, то без счёту взял с собою в мешочек много серебра, чтобы раздать его нищим и убогим. Когда после этого он сосчитал свои деньги,то удивился, - все деньги его были целы, не убыло ни одной копейки и после того, как он очень много роздал бедным. (...) Несомненно, из этого чуда узнал воевода, что грех его прощён. Знал он о незлобии блаженного и уверился, что он, когда ещё больной лежал в постели, молился о его грехе Богу и умилостивил Его простить ему этот грех".
   В Юрьевце мне вдруг как-то по-новому вспомнился фильм "Остров": он ведь -- даже не столько об одном праведнике, сколько о нас, его окружающих! Чудные типажи безумных людей на фоне одного нормального (точнее, выздоравливающего от давней болезни). Иерархия ценностей в нашей абсурдно-логичной жизни поразительна! Вот женщина приехала просить благословения... на аборт. Вот на глазах другой исцелился сын, и ей говорят, что надо его завтра причастить -- а она: "Не могу! работа!" Вот третья уж так-то "любит" пропавшего на Войне мужа! Ей говорят: "Не умер он, а жив, во Франции" - и она причитает в ужасе, что надо ехать к нему, продав всё, "даже хряка"!
   Вот и в житии св. Симона, в описании его посмертных чудес, замечательно виден срез общества -- лучше и не покажешь... Есть там пример человека (в XVIII веке, но разве время важно?), который четырежды чудом исцелялся от мучительной болезни -- и четырежды не исполнял даваемого и повторяемого обета сходить в Юрьевец помолиться св. Симону, после чего каждый раз опять заболевал и каждый раз опять обещал. Вот одна женщина, тяжело болея, обещала сходить аж к Соловецким Чудотворцам (!), если выздоровеет, но Блаженный Симон явился и исцелил её, сказав просто и рассудительно: "Далеко собираешься, хоть бы сходила в Юрьевец к Симону!" После этого исцелённая, только что думавшая про далёкие Соловки, "в суете житейской забыла" даже про куда более близкий Юрьевец.
   Да и вправду, как же не "забыть"! Когда ничего не болит, мы ничего и не помним. Да, уж шибко "благочестивые" были времена... только люди -- всегда одни и те же!
   Кстати, подвиг блаженного Симона был повторён в ХХ в. жителем села Елнать блаженным Алексием, святым новомучеником Ивановской епархии († 1937). Он избрал подвиг юродства во времена наиболее жестоких гонений на Церковь. Новые "фёдоры петелины", только, видимо, уже не способные покаяться, замучили его насмерть в тюрьме.
   Сейчас мощи блаженного Алексия почивают в Свято-Введенском монастыре г. Иваново.
   4. "Второй этаж"
  
   Гор в Юрьевце много, и с каждой открывается своя панорама. Одна местная жительница очень метко назвала всю верхнюю часть города: "второй этаж". Действительно, ландшафт Юрьевца - "двухэтажный"! Рядом с моей крошечной гостиницей, над акваторией микроскопического речного порта воздвиглась лесная круча -- Вознесенская гора. Она знаменита тем, что в 1660-е годы, при Алексее Михайловиче, здесь была воздвигнута крепость, превзошедшая все прежде сменявшие друг друга юрьевецкие остроги. Назвали её -- Белый город. Периметр её составлял 2 с половиной километра -- чуть больше московского кремля! Правда, простояла она совсем недолго и за ненадобностью была разобрана уже в XVIII веке. В краеведческой литературе часто можно встретить утверждение, что Белый город являлся каменным кремлём. Это верно лишь отчасти. В камне возвели 8 башен и участок стен над рекой. Остальную часть периметра занимали деревянно-земляные укрепления. Камни от разобранных башен в XVIII в. пошли на строительство юрьевецких церквей и общественных зданий. До наших дней сохранились лишь могучие валы и остатки оплывшего рва с напольной стороны. Очень похоже на городецкий вал! Во всём Поволжье уцелело (причём, частично) лишь несколько земляных кремлей. Юрьевецкий -- один из них.
   А вот башнями можно полюбоваться сейчас... разве что на гербе города. Во всяком случае, одной -- Вознесенской. Если прежним символом города был, конечно, Георгий Победоносец, то при Екатерине II официальным гербом стало изображение башни. Св. Георгий уже украсил герб Богохранимого града Москвы -- а одинаковых геральдических символов быть не должно!
   Особое значение Юрьевца было отмечено даже при этой замене. Будучи уездным городом, он, тем не менее, получил самостоятельный герб: без того, чтобы половина щита отводилась под герб губернский. Это крайне редкое явление! Лишь немногие уездные города, в знак признания их древних заслуг, получали самостоятельные гербы, что геральдически как бы "уравнивало" их с губернскими центрами. Такие города можно буквально пересчитать по пальцам: Ростов Великий, Углич, Коломна, Малоярославец, Юрьевец...
   К северу, на соседних горах, расположено старинное кладбище с церковью Сошествия Св. Духа XIX века, в стиле классицизма. Это -- один из трёх действующих храмов Юрьевца, наряду с Рождественским и Богоявленским. Причём, действовал он почти всегда, закрывшись лишь ненадолго в 30-е годы и открывшись сразу после Войны. Правда, старинный интерьер его всё равно почему-то не сохранился. Зато новый иконостас мастерски выполнен в традициях уже не XIX века, а в настоящем древнерусском стиле, что делает честь местным художникам. Вообще, я заметил, что маленький городок совсем не беден современными иконописцами. Некоторые иконы выполняли сами юрьевчане, некоторые -- ивановские и шуйские мастера. Ивановская земля -- край Кирилла Уланова и знаменитых палехских живописцев, - вновь приносит Церкви свои плоды.
   В последующие дни я чаще всего бывал в храме Рождества Христова. Как я уже говорил, ныне это подворье Николо-Шартомского монастыря. Мне довелось познакомиться с настоятелем подворья иеромонахом Неофитом и иеродьяконом Симоном. Тут уж мне многое показали: провели в запертый обычно Входоиерусалимский собор, на обе колокольни -- огромную каменную и маленькую деревянную, что на горе; рассказали о святынях самого Рождественского храма... Впечатление было сильнейшее! Такое ощущение, что я попал в какой-то великий монастырь... только видимой братии в нём -- всего два человека, а по размерам соборов и по благодати -- это как наша Раифа.
   В высоком бесстолпном Рождественском храме "шапкой" сохранились росписи в технике гризайль: с иллюзорно-объёмными узорами. Жаль, полноценно отреставрировать их у прихода нет средств! Святыней храма является современная, но писанная в древнерусском стиле икона основателя Юрьевца св. князя Георгия Всеволодовича, с многочисленными клеймами его жития по краям и -- частицей мощей.
   Иерусалимская икона представлена здесь тоже современным - огромным, почти в рост человека, списком.
   Особенность расположения Богородичных икон в этом храме пояснил мне о. Неофит. Издревле Владимирская икона считалась покровительницей центра России, Смоленская -- запада, Казанская -- востока, Тихвинская -- севера, Донская (вариант -- Иверская) - юга. Вот и здесь: огромная Владимирская икона покоится в центре храма на аналое, Казанская висит в алтаре, Смоленская -- в западном притворе, Тихвинская -- в северном приделе (он освящён в честь Бориса и Глеба, в память о бывшем здесь Борисоглебском монастыре), Донская -- в южном (освящённом в честь Рождества Богородицы). Пять дней в неделю по вечерам читаются акафисты этим иконам. В понедельник -- Владимирской. Далее порядок о. Неофит объяснил по аналогии с крестным знамением: "Если лечь ногами на восток (как при упокоении), и осенить себя крестом, то сначала пальцы коснутся лба-запада, потом - живота-востока, потом -- правого-южного, потом -- левого-северного плеча. Значит, во вторник служим Смоленской, в среду -- Казанской, в четверг -- Донской, в пятницу -- Тихвинской".
   Оригинальная традициия! Нигде ещё такой не встречал. Самому мне довелось застать акафисты лишь в четверг и пятницу.
  
   Сильное впечатление оставил интерьер большого Входоиерусалимского собора. Светло и высоко! Огромные окна, изящные паруса сводов... Внизу -- полный погром: хронический ремонт, груды каких-то материалов. Вверху -- бесстрастные, величественные лики огромных настенных икон, выполненных "а фреско": по сырой штукатурке. И пусть это не золотой для русского изографного искусства XVII и даже не XVIII век, пусть они местами потресканы, потёрты и совсем не отреставрированы, всё равно охватывает какой-то священный трепет.
   Я вспоминаю, что примерно так же выглядел до реставрации древний Благовещенский собор в нашем казанском кремле... Какая была бы красота здесь, если б всё это столь же профессионально восстановить!
  
   Восхождение на колокольню составило целую эпопею. Лесенка колебалась-подрагивала под ногами, но с моим небольшим весом, бояться было особо нечего! Просто... своеобразное острое ощущение. Голуби за долгие годы почти побелили и лестницы, и площадки. Но это пустяк -- панорама, которая откроется сверху, вознаградит за всё!
   Всё же, помня предупреждение о ветхости лестниц, я долез лишь до третьей площадки, дальше решил не рисковать. Даже отсюда картина открывалась грандиозная! Несколько минут я находился как бы в счастливом сне, веря и не веря своим глазам... и не желая просыпаться. Минуты эти -- незабываемы!
   И более крупный город был бы виден отсюда, как на ладони, а уж Юрьевец...
   Перегнёшься через парапет. Главная улочка тянется идеальным проспектом... словно горизонтальная проекция вертикальной колокольни. Только далеко-то ей тянуться некуда: весь город -- как балкончик меж "морем" и горами! Крыши его -- удивительно разноцветны, как мозаика. На севере ворвались в пейзаж соборные луковки, создав непередаваемо красивый контраст: они казались нереально огромными на фоне спичечных домиков и пёстрых древесных ворсинок. Чудо, когда стоишь на одном уровне с куполами и сквозь их куст созерцаешь город! В светлой арке проёма, как на гигантском холсте живописца -- пять маковок летнего собора, за ними - "пасха" и "фонарик" зимнего, дальше -- фигурная башенка Рождества Христова: и всё это строго в ряд! И всё матово поблескивает на солнце. Взгляд весело перепрыгивает с купола на купол. И воздух словно струится меж ними, как ручей меж камней. Серебряные купола золотой осени! Их будто кто-то несёт над городом, а колокольня, на которой ты стоишь -- главная хоругвь впереди этого крестного хода...
   Золотая осень -- и белые церкви. Что-то есть в этом... настолько русское, но настолько нездешнее, что уже не понимаешь: в России ты или на небе? Может, и то, и другое?.. Художник Л. Кузнецов написал когда-то картину "Золотая Русь": наиболее знаменитые храмы России вместе, единым градом -- на фоне безбрежной золотой листвы. Но при этом в полях видны густые россыпи июльских цветов, и одеты люди по-летнему.
   С большим трудом я стал слезать вниз -- спускаться оказалось сложней, чем подниматься. Успел ещё "на вису" сделать пару снимков нижестоящей площадки. Она раскинулась, как равноконечный крест -- с четырьмя перекладинами-проёмами, в которых иногда проползали букашки человечков.
   Я-то спустился -- но сумка со мной почему-то не спустилась. Ощутив, что чего-то не хватает, я через некоторое время заметил её отсутствие. Причём, сообразить, в соборе она осталась или на колокольне, было невероятно сложно. Вещи, в этом смысле, очень коварны: они никогда не сообщают вслух, где именно им вздумалось вдруг отделиться от нас. Приходится потом искать их везде, где ни попадя. За свою жизнь я растерял в разных городах уж и не припомню сколько кепок, шапок, перчаток, зонтов и т. п. (Был даже случай, что моя кофта съездила без меня на экскурсионном автобусе в Тольятти -- потом другая экскурсионная группа из Тольятти в Казань привезла её обратно).
   Пришлось извиняться и просить снова открыть собор (там беглянки не оказалось...), потом -- колокольню. Предположение, что сумка осталась на первом этаже колокольни, почему-то не подтвердилось. Пришлось, уже без особой надежды, подниматься на колокольню второй раз. К моему удивлению, сумка валялась именно там -- на высоте птичьего полёта. Вот ведь как бывает! Благодаря сумке, я восходил на юрьевецкую колокольню дважды.
   Деревянная колокольня Шартомского подворья гораздо ниже соборной -- всего 25 метров. Зато она стоит на такой горе, что площадка её звона находится на одном уровне с крестом великой колокольни -- то есть в 70 метрах над Нижним городом. Это самая высокая точка обзора в Юрьевце! И восхождение на неё стало "высшим аккордом" всего моего путешествия -- всех впечатлений, эмоций и откровений от великого-малого городка...
   Сначала предстояло по узкой, потайной овражной тропинке подняться на самоцветную от осенней листвы гору. На её макушке, как маленькая крепость, разместилась опоясанная забором территория подворья. Мне открыли калитку, придержали огромную сторожевую собаку. На колокольню я поднялся один. Поднялся и... потом едва заставил себя спуститься, до того было красиво!
   Панорама Юрьевца разбросалась внизу со всеми своими фантастическими, манящими перепадами высот. Отсюда не видать было ни разбитых окон, ни трещин на стенах -- всё стояло идеальное, как макет. Холмы до того пушистые, что кажется -- провалиться в них можно до основания. Разноцветные кровли на них -- как осенние листики на поверхности. Высота волшебно превратила всё большое в крошечное. Вот красно-зелёная земляника повисла на кустиках холмов -- круглые полыхающие деревья, зернистые от листьев. Вот китайские фонарики вспыхнули там и сям.
   Деревья -- отражение облаков, только в другой цветовой гамме: вверху -- чёрно-белое изображение, внизу -- цветное. Отдельные пожелтевшие великаны вставали посреди зелени золотыми сталагмитами. То занимался вдруг апельсиновый свет.
   А ниже всего лежал почти сплошной золотой ковёр на пороге синей реки-залы. Видимо, дыхание Волги быстрее всего позолотило прибрежную листву. На склонах же золотые фонтаны работали среди зелени выборочно: всё-таки ещё только сентябрь, а не октябрь.
   Овражки, как в пригоршнях, держали разноцветные крыши домишек. Но листва, вскипающая вокруг -- ещё многоцветней. Особое ощущение, когда огромные осенние костры полыхают внизу. И фейерверки горных круч -- ниже тебя! И маленькие церковки тонут в искристо-бархатистом разливе. Горы -- как волны, деревья -- как пена. Но всё это -- не вода, а какая-то ярчайшая лава, переливающаяся всеми оттенками, плавно сбегающая по уступам всё ниже-ниже... стекающая с вершин в Волгу. А Волга -- контрастно-синяя, огромная, с белым сиянием облачных отражений. Острая чёрточка колокольни пересекает её, касаясь шпилем горизонта. Вот прямо под колокольней, как под мостом, бесшумно скользит баржа. Кажется она маленькой, как швейный челнок, и тянется за ней короткая серебристая нитка.
   Так бы и полетел в эти необъятные дали -- над горами, над водами... над неподвижными корабликами церквей и едва ползущими корабликами настоящими.
   Ах, Юрьевец, Юрьевец -
   город какой...
  
  
   Примечания:
  
   (1). Во время Батыева нашествия, в неравной битве на Сити 4 марта 1238 г. погибла практически вся дружина князя. Тело его самого было найдено на поле боя без головы. Голову обрели на несколько дней позже. Когда её приложили к телу, свершилось чудо -- она приросла... Так и почивали мощи князя несколько веков в Успенском соборе Владимира, пока в советское время не решили их исследовать в медицинской академии. "Наивная легенда" оказалась правдой: вопреки всем законам медицины, был обнаружен след неровно сросшихся разрубленных шейных позвонков. Травма, несовместимая с жизнью -- но, тем не менее, на мёртвом теле срослись кости! Сейчас мощи Георгия Всеволодовича вновь находятся в кафедральном соборе Владимира -- как одна из главных его святынь и памятник того беспримерного чуда, которое из предмета веры превратилось в научный факт.
   (2). Не считая перестроенной под хлебозавод Иоанно-Предтеченской церкви и Фёдоровской домовой при бывшей женской гимназии.
   (3). Владимир Рощектаев
   (4). Например, в самой Шуе ему принадлежит огромный комплекс Воскресенского собора с самой высокой в провинциальной России колокольней (106 м). В Иваново - сразу несколько церквей. В знаменитом Палехе -- Крестовоздвиженский храм, с чудесно сохранившимися фресками местной, всемирно известной живописной школы. Ну, а в Юрьевце -- весь главный храмовый комплекс. Правда, отреставрировать из него удалось лишь одну церковь: Юрьевец -- куда беднее Иваново и Шуи!
   (5). Юрьевец вообще -- один из самых значимых в истории русской пейзажной живописи городков. Впервые его "открыли" в 1838 г. братья Н. и Г. Чернецовы. А. К. Саврасов в 1870 г. написал здесь "Вид Волги под Юрьевцем". Бывали в городе Б. Кустодиев, А. Бенуа, Е. Лансере. В советское время "воспел" Юрьевец более чем в сорока своих полотнах Г. М. Шегаль.
   (6). Вообще к XVIII веку в Юрьевце было 6 монастырей. 5 из них упразднены при Петре I и Екатерине II. Лишь один, Кривоезерский, дожил до революции.
  
  
  
   Балахна
  
   В отличие от Юрьевца, Балахна, которую я посетил в той же поездке, той же золотой осенью -- сугубо равнинный городок. Хоть и стоит он на правом берегу Волги, в нём не встретишь сколько-нибудь значительных возвышенностей. Его многочисленные, но в основном, небольшие церквушки издали и не разглядишь в застройке: нет точки обзора. Зато не видать с узких улочек и гигантских труб ГРЭС, которые так портят вид города с Волги. Приехав сюда, я был приятно удивлён, что сохранились большие площади старинной застройки: с палубы теплохода казалось, будто промышленность совершенно изуродовала этот чудный древнерусский городок. К счастью, остались вполне заповедные кварталы вдоль Волги... за ними ещё -- районы "смешанные", где есть пятиэтажки, но среди них стоят красивейшие древние церкви и деревянные домики... и только за ними -- промышленный блок.
   Своей приятной тишиной и дремотностью городок этот являет разительный контраст с полуторамиллионным Нижним... хоть и стоит к нему так близко, что, вероятно, в исторической перспективе они сольются -- и древняя Балахна станет самым дальним пригородом ещё более древнего Нижнего.
   Известна Балахна с начала XV века: для поволжского городка возраст -- средний. Но... древность древности рознь! Есть города куда старше по времени основания, но с гораздо более молодой архитектурой: взять хоть соседний Городец. А здесь есть одна церковь XVI века и несколько церквей XVII. По красоте и самобытности, их можно отнести к золотому фонду русского зодчества, поставив в один ряд с ярославскими, костромскими, угличскими храмами-ровесниками. К сожалению, в отличие от названных городов, в Балахне нет хорошо оборудованной пристани, и для проходящих больших теплоходов она -- всего лишь своеобразная движущаяся вдоль курса декорация. Наверное, когда-нибудь это будет исправлено, и жемчужина на Волге сможет принимать массу туристов. А пока добираться до неё приходится сухим путём -- через Нижний.
   Говорят, название "Балахна" произошло от балахонов, которые носили добытчики и варщики соли(1). Соль в Древней Руси играла ту же экономическую роль, что современная нефть: на её разработке строились крупнейшие состояния. При открытии варниц возникали новые и бурно расцветали старые города. Подумать только, сколько следов той эпохи осталось на карте: Солигалич, Сольвычегодск, Соликамск, Усолье... (а поэтично-то как! будто нарочитое напоминание про евангельскую "соль земли").
   Вот и Балахна изначально называлась Соль-на-Городце. По местному известию, основали её в 1394 г. Иван Ястребов и братья Фёдор и Нефед Ляпины -- купцы, открывшие здесь первые варницы. Первое письменное упоминание об этом поселении присутствует в грамоте удельного князя Владимира Андреевича Серпуховского 1401/2 гг. А вот новое название "Балахна" зафиксировано лишь в 1536 г. Тогда после разорения города от казанцев, была заложена крепость: деревянно-земляная, почти прямоугольная в плане, с 9 башнями, с периметром стены 1102 метра. К сожалению, от крепости ничего не осталось -- она простояла два века и сгорела в пожаре 1730 г. Как раз на эти два века и пришлось процветание Балахны как соляного центра. В XVII веке здесь имелось 33 "трубы" (колодца-скважины) и 86 варниц. Большинство церквей Балахны построено на средства солепромышленников -- как и в тех знаменитых городах русского Севера, которые я перечислял. Вообще, "соляные" города сполна иллюстрируют собой русское церковное зодчество XVI - XVII вв.: будто в них специально Кто-то старательно подбирал шедевр к шедевру, а потом сугубо их хранил!
  
   В переменчиво-облачный, хрустально-золотистый денёк 20 сентября, в канун Рождества Богородицы, я приехал в Балахну.
   От автостанции сразу пошёл на берег Волги и вскоре разглядел вверх по течению средь деревянной одноэтажной застройки красивейшую Спасскую церковь, памятную ещё по теплоходным круизам. Когда-то я восхищённо созерцал это белое видение с палубы. Сама пятиглавая церковь 1668 г. и шатровая колокольня 1702 г. составляют совершенно целостный силуэт -- и не подумаешь, что разделяет их треть века. Будто одним зодчим по единому замыслу построены. Самое запоминающееся в облике храма -- многочисленные кокошники под куполами. Каскад их будто продолжает собой игривый перелив чешуек на изящных луковках. В лучших традициях северного зодчества, словно ледником занесённых в Поволжье, покрытие куполов -- деревянное, лемеховое. Так и искрятся луковки серебристой рябью, будто Вода Живая неуловимо стекает по ним с небес. А дальше на пути её к земле начинаются живописные уступы кокошников. Ещё ниже розетками и несчётными, вдетыми друг в друга рамками оживляют толщу стен изящные наличники. Окна маленькие, а наличники -- огромные, многослойно углубляющиеся в храмовый "монолит". И говорят, ни один наличник не повторяет полностью другой!.. хотя, на первый взгляд, некоторые похожи.
   Самый лучший вид на этот главный шедевр балахнинского зодчества открывается с Волги -- с теплохода или из лодки. Вблизи, из-за примыкающих вплотную заборов, частных домов, трудно "ухватить" храм целиком, в полноте. Зато можно долго любоваться неповторимыми деталями великолепного убранства! Тут и кирпичные узоры наличников, и целый "птичник" цветных изразцов на колокольне -- до того весёлых, будто живых, поющих!.. Кажется, это изображены клесты -- только стилизованные, разноцветные. Ловко уцепившись лапками за лозы, сощипывают крючочками клювов ягодки винограда. На других изразцах -- пышные объёмные вазы и цветы. Птички и цветы были самыми излюбленными мотивами изразцовых "райских садов" Руси XVII века. Здесь они необычайно разнообразны и красочны. И пёрышки, и лепестки так и играют, переливаются под солнцем! Едва успеваешь переводить взгляд: и тут, и там -- неслышно поют, неощутимо благоухают... Наиболее выразительны изразцовые натюрморты внизу, по бокам от входа: картины, составленные из четырёх больших плиток каждая. Тут и тыква, и подсолнечник, и ягоды, и - "замаскировавшаяся" птичка. А над входом -- икона Спаса, в изразцовом киоте, как в нарядном наличнике. Ещё выше, где ярус звона -- целый пояс изразцов, обтянувший колокольню. Трудно оторваться от этого храма, где всё так цельно и, одновременно, так многообразно. Будто общий мотив в опере.
   И огромный живой кот у входа будто охраняет керамических птичек...
   Рядом стоит деревянный домик с такими изумительными бело-узорными, будто морозными наличниками, что... как ни красива церковь, а хоть на минуту да отвлекаешься на него! Он тоже принадлежит приходу. Два главных украшения у тихой одноэтажной улочки: белый шатёр колокольни, в которую она живописно упирается (как Невский проспект в "Адмиралтейскую иглу", только в деревенском варианте) и нарядный синий домик, ещё и с цветником под окном.
   От Спасской церкви я вернулся на главную улицу Балахны -- бывший Костромской тракт. Она тянется через весь город параллельно Волге, метрах в 150 от реки. Сейчас вдоль неё выстроились "хрущёвки" и... древние церкви. Запомнилась пара обезглавленных храмов середины XVIII в.: Косьмодемьянский и Знаменский. Под хорошо сохранившимися закомарами -- вывеска какого-то очередного суши-бара, при боковой двери надпись: "Памятники"... Всё же Церковь далеко не так всесильна в нашем обществе и государстве, как пытаются изобразить её противники! Иначе подобными позорными уголками не изобиловали бы по-прежнему многие наши города.
   Напротив, на другой стороне улицы -- памятник-обелиск Минину (в городе есть и второй, скульптурный его памятник). Мало кто знает, что нижегородский купец Кузьма Минин -- уроженец Балахны. Причём, Минин -- это его отчество: сын Мины. Забытая историей фамилия -- Анкудинов. Родители и деды его были балахнинскими солепромышленниками, а сам он переехал в Нижний и занялся мясной торговлей. Троекратное явление во сне Сергия Радонежского, как засвидетельствовал сам Кузьма Минин сын Анкудинов, подвигло его на совершенно непривычное воинское поприще. С тех пор в нашей истории он навеки - "гражданин Минин", спаситель Отечества.
   Если идти по той же улице "вниз по течению" - мимо автостанции, мимо парка (бывшей крепости), довольно скоро откроется квартал с двумя небольшими, но самыми древними в Балахне церквушками. Помню: веер лучей от полуприкрытого кисеей сентябрьского солнца падал на них, как нарочито изображённое сияние на иконе. Это Покровский мужской монастырь (основанный не позже 1544 г. - дата на одном из найденных камней). Пятиглавая его церковь -- Покровская XVII века, а шатровая -- Никольская XVI-го. Вторая издали смотрится как колокольня (на самом деле, маленькая колоколенка при ней была разрушена в советское время). Подойдёшь поближе -- монолитный на вид, почти без окон, храм-башня. Невысокий шатёр весь покрыт ярко-зелёной черепицей. Кажется, что так было изначально, а между тем, изразцы и поливная черепица широко вошли в русское зодчество не в XVI, а лишь в XVII веке. Никольский храм был украшен керамикой при ремонте 1719-22 гг. Кстати, в Балахне было своё производство цветной черепицы и изразцов.
   Это самая древняя церковь Нижегородской земли. На территории огромной области сохранилось множество изумительных по красоте храмов XVII века: в самом Нижнем, Арзамасе, Пурехе, Макарьевском монастыре и Флорищевой пустыни... да и в Балахне они преобладают. А вот от XVI столетия уцелел, к сожалению, лишь один этот храм. Да и он нуждается в капитальной реставрации.
   Сам шатёр очень приземистый -- с шириной, почти равной высоте. Здесь наглядно видно, почему такую форму в зодчестве назвали шатром! Это в Коломенском, в Угличе, в Вязьме - свечи! А здесь -- именно круглая палатка, почти что походная, суровая.
   Никольская церковь, по выбитой на камне записи, датируется 1552 годом(2) Правда, при переводе с древнего календаря "от сотворения мира" на нынешний возможна ошибка в один год. Обычно про неё пишут, что она построена в честь взятия Казани. Но Казань была взята 2 октября 1552 г. Да ещё надо учесть, сколько дней эта весть шла в Балахну... А подготовка к строительству? Каменные храмы не возводятся за месяц-другой!
   Стало быть, либо стройка просто совпала с одной из важнейших дат русской истории, но прямого отношения к ней не имела, либо церковь возведена в честь взятия Казани, но на следующий год -- в 1553-м. Возможен, конечно, и третий вариант: балахнинский храм -- это дар Богу заранее. Своеобразная "молитвенная свеча", поставленная с просьбой о ниспослании победы, а не в благодарение за неё.
   Поразительное сходство нижней части храма с муромской Косьмодемьянской церковью, которая точно построена в честь Казанской победы, позволяет многим исследователям полагать, что их проектировал один зодчий. Стало быть, связь с историческим событием всё же вероятна.
   Никольский храм стал важной вехой в развитии местного зодчества. Я полагаю, именно эта церковь была взята за образец Михаило-Архангельского собора в Нижегородском кремле, возведённого в память ополчения Минина и Пожарского в 1631 г. (тем более, родом Минин был отсюда, как мы только что говорили). Получается, древнейшая церковь Балахны старше древнейшего сохранившегося нижегородского храма почти на 80 лет!
   Другая церковь монастыря -- Покровская 1648 года: вторая по древности в Балахне после стоящей рядом Никольской. Это типичный небольшой храм XVII века с длинной трапезной. Только пятиглавие его было явно переделано позже: здесь не только купола, но и барабаны -- железные. Впрочем, сама форма луковок осталась традиционной, так что вид храма вполне соответствует его древности.
   По всем путеводителям и справочникам, даже совсем "свежим", бывшая Покровская церковь -- это историко-краеведческий музей. Я и шёл в неё как в музей. Каково же было радостное удивление, когда оказалось, что храм -- вновь действующий. Причём, не только храм: начинается возрождение иноческой жизни самого Покровского монастыря. У древнего города вновь есть своя обитель -- после перерыва в 2 с половиной столетия! Монастырь этот упразднили за бедностью ещё в XVIII веке, обратив церкви в приходские. Но народ никогда не забывал о своей древнейшей святыне. В XIX в. особо распространилось местное почитание основателя монастыря преп. Пафнутия Балахнинского (XVI в.). Никогда не было его официальной, всероссийской канонизации, не существует жития и вообще мало что известно об этом древнем подвижнике. Но в подклете Никольской церкви, где он погребён, когда-то постоянно совершались по нём панихиды -- и люди, заказывавшие их, получали помощь. Прославился исцелениями источник близ посёлка Большое Козино -- где, по преданию, угодник любил уединяться в лесу на молитву.
   При начале реставрации Никольского храма, в 1999 г., были обретены мощи преп. Пафнутия. До полноценного восстановления монастыря они временно перенесены в Рождественский собор Балахны. Почитание преп. Пафнутия схоже с почитанием преп. Иоасафа Печерского в соседнем Нижнем Новгороде: оба святых - примерно одного времени прославлены лишь местно, оба неизвестны (или почти неизвестны) за пределами своих городов, нет их житий -- но сохранились мощи и свв. источники их имени.
   А монастырь, действительно, понемногу начинает воскресать. Трактор уже почистил всю захламлённую небольшую территорию между церквами. Она стала напоминать огород... на котором два этих маленьких храма выросли.
   Пейзаж неяркий, неброский -- земля да камень. Только пышным рубиновым ожерельем горит плющ на одном из соседних домов.
   Ещё запомнилась одна маленькая деталь. Вся "звонница" монастыря -- это один колокольчик, висящий рядом с водосточной трубой, под карнизом Покровской церкви. Верёвка от него протянута в форточку ближайшего окна -- можно звонить из подсобного помещения храма. Очень умилительно... Вот такой вот у нас всемогущий и сверхбогатый "монстр РПЦ", выражаясь словами правдорубов-антиклерикалов!
  
   Я гулял по Балахне несколько часов. Порхали всюду жёлтые бабочки -- шёл какой-то мотыльковый дождь. Удивительно уютное, памятное с детства, шуршанье листьев под ногами. Умиротворяющее, не хуже морского прибоя. Неровные "натёки" листвы издали похожи на золотые лужи -- хотя всё сухо, дождя не было давно.
   Вполне "пейзажный" городок, с тихими, присыпанными листвой улочками, со старыми домами и старыми деревьями. Запомнился тополь, настолько огромный, что двухэтажный деревянный домик, почти прильнувший к необъятному стволу, казался по сравнению с ним каким-то скворечником.
   В приречной части города преобладает частная деревянная застройка, мало изменившаяся за век. Есть грубоватые кирпичные здания, вроде трактира "Сказка" - но и в них своё очарование.
   Если от парка, что возле Покровского монастыря, идти в противоположную от Волги сторону, то вскоре покажется монументальная церковь Рождества Христова 1675 г. Когда-то она была монастырской(3), сейчас -- соборная: главный храм не только города, а всего Балахнинского благочиния Нижегородской епархии. Пропорции и размеры её -- действительно, соборные. Очень высокий, могучий храм с пятью широкими главами -- не как у Спасской и Покровской церквей, а шлемовидными, в стиле XV-XVI веков.
   К сожалению, не сохранилось прежнее изумительное покрытие куполов из искрящейся зелёной черепицы. В советское время они до предела обветшали и при недавней реставрации были заменены металлическими главами той же формы. Средний "шлем" выкрашен зелёным -- как бы в память о прежнем черепичном покрытии, четыре боковых -- просто чёрные. К несчастью, подобные потери вообще характерны для реставраций нашего времени. Из-за нехватки средств, они проводятся "на скорую руку" по принципу: лишь бы держалось, лишь бы не протекало.
   При церкви -- широкий, очень красивый двор-садик. Рыжее пламя "ноготков" привольно растеклось вдоль длинной церковной ограды. Вторят цветам вихри декоративных кустов -- с язычками огня, недавно вспыхнувшего на макушках.
   Стоят две звонницы, обе временные. Одна -- просто беседка с колоколами. Другая... такой я ещё нигде не видел! Высокий столб-вышка с одной реей-перекладиной наверху. На рее "сушатся" колокола. Ведёт туда почти отвесная железная лестница в два пролёта.
   Крыльцо -- явно более позднее, чем храм, но роскошное: крашеное деревянное, с византийским куполом, со стёклами "в клеточку", с дощатыми узорами-балясинами.
   Зная по фотографиям, в каком полузаброшенном виде стояла эта церковь ещё совсем недавно, я ничего особенного не ждал от её интерьера. Предполагал встретить либо гулкую пустоту, либо новодел. И тем сильнее был поражён, когда в могучем четырёхстолпном соборе, напоминающем храмы величайших монастырей Руси, увидел уходящий к сводам изумительный 5-ярусный иконостас XVIII века, чуть потускневший от времени... и оттого ещё более благодатный.
   Говорят, это самый большой из всех старинных иконостасов, сохранившихся в Нижегородской епархии. Не очень пышный, но головокружительно высокий и неповторимо торжественный. С зелёными рамами, с витыми колоннами, с огромными иконами (некоторые из которых датируют XVII веком), сгруппированными порой по четыре в одном "окне"!
   Интерьер этот вдруг поразительно напомнил мне по духу такой же устремлённый вверх, с таким же высоким иконостасом, Благовещенский собор Сольвычегодска. И там, и тут будто вступаешь в столп непередаваемой благодати, сходящий с высот. Каменные стены и столпы, очертив, сделали его видимым. Только здесь, к сожалению, не сохранилось настенных фресок.
   Если основной объём храма на миг унёс меня в далёкий Сольвычегодск, то огромнейшая галерея, обнявшая церковь с трёх сторон, упирающаяся обеими концами в боковые приделы, напомнили самые крупные храмы Ярославля и Костромы.
   Левый придел -- священномученика Антипы. В нём сохранился ещё один замечательный старинный иконостас и немало древних икон. Особенно запомнилось большое Распятие с резной скульптурой Христа -- почти чёрной от времени. Правый -- Владимирской иконы Божией Матери, с иконостасом современным, но выполненным в стиле XIX века. Именно во Владимирском приделе временно пребывают сейчас мощи преп. Пафнутия Балахнинского, о котором мы уже говорили.
   Самая удалённая от Волги балахнинская церковь, Троицкая (1784 г.), стоит у въезда в город со стороны Нижнего. Надо пройти буквально метров 200 на запад от Рождественской, и увидишь на той же стороне улицы зелёный массив старинного кладбища. Его большие белые ворота -- как часовня: ступенчатая, с изящным куполом, с пучками барочных колонн на углах. Справа от ворот стоит высокий современный Голгофский Крест "в память балахнинцев защитников Отечества и жертв политических репрессий".
   Кладбище небольшое, и церковь видна за воротами почти сразу. Правда, сначала открывается её алтарь, и лишь потом из-под полога листвы медленно сходит ярус за ярусом вся высота!.. И вот наконец появляется над тремя хороводами наличников зелёный купол. Да... в России -- множество церквей XVIII века в форме "восьмерик на четверике", но такое соотношение ширины и высоты просто поразительно: будто это и не храм, а башня-колокольня!
   Обычно для барокко характерен один восьмерик на четверике, либо восьмерики уменьшаются кверху лесенкой, ёлочкой, пирамидкой. А здесь -- три яруса равной ширины. Редко встретишь такую башню - да ещё и на кладбище! В провинциальной архитектуре на каждом шагу встречаются более оригинальные и парадоксальные решения, чем в столичной... этим она и ценна!
   Колокольня над западным входом, примерно такой же высоты как церковь, была снесена в советское время, что вдвое обеднило уникальный ансамбль.
   Сейчас Троицкая церковь -- вновь действующая, как и большинство балахнинских храмов. С запада её окаймляют роскошные осенние цветы, от которых само кладбище кажется дивным садом.
  
   Ещё одна церковь -- действовавшая даже в советское время, - находится на противоположном конце Балахны, в селе Кубенцево, которое в ХХ веке вошло в состав города. В своё время ещё с теплохода я видел этот храм -- не на самом берегу, но вблизи Волги. Речь о Сретенской церкви 1807 г. - старинной, но, по меркам Балахны, очень молодой. Она пятиглавая, с крестовым расположением широких, будто растёкшихся, мерцающе-синих куполов. Чем-то похоже на близкую по времени Старо-Печерскую Преображенскую церковь в соседнем Нижнем (1795 г.), тоже, кстати, действовавшую даже в советские годы и тоже очень хорошо видную с Волги.
  
   Уезжая из Балахны, я увозил с собой много впечатлений, но одна мысль, пожалуй, преобладала: долго ли ещё такой архитектурно богатый, исторически знаменитый город -- по соседству с третьим по величине мегаполисом России, - может оставаться в забвении?
  
   Примечания:
   (1). Есть, правда, версия из разряда новомодных и "сенсационных", что это от татарского "Бала-ханэ" - "Высокая постройка". На месте будущего русского города, мол, стояла булгарская крепость. Но даже сторонники булгарской версии откровенно пишут, что "у нас нет ни одного серьёзного доказательства" существования такой крепости.
   (2). Любопытства ради, я решил посчитать: а сколько же городов во всём Поволжье могут похвастаться сохранившимися храмами XVI века? Получилось 6: Старица, Тверь, Ярославль, Кострома, Балахна, Казань (плюс посёлки Красное-на -Волге и Свияжск). Все -- почему-то кроме Балахны! - являются крупными туристическими центрами.
   (3). Рождественский женский монастырь был основан в XVI в. и упразднён в 1764 г.
  
  
  
   Лысково
  
   Если Балахна расположена от Нижнего вверх по Волге, то её примерный ровесник, такой же крошечный городок Лысково -- в прямо противоположной стороне. Километров 90 отделяют его от областного центра. Здесь вытянулись живописной цепочкой такие же высокие приволжские горы, как в самом Нижнем. От одной из них, Лысой, и произошло название села -- известного с 1410 года, но официально преобразованного в город почему-то лишь 5 веков спустя, в 1925 году. Сейчас здесь 22 тысячи жителей.
   Лысково не входит в популярные туристические маршруты, но тем, кто в нём всё-таки побывал, пожалуй, надолго запомнится и своими горами, и своими церквами... и конечно же, знаменитым Макарьевским монастырём. Правда, последний расположен за Волгой -- но лучший вид на него открывается именно отсюда, с высочайшего правобережья.
   Городок расположен в седловине. Замыкающая долину с востока Лысая гора дала ему название, а круто возвышающаяся на западе Оленья или Оленина -- собственно, рождение. На её вершине возвели деревянно-земляную крепость для прикрытия Нижнего от татарских набегов.
   Есть версия, что уже в XII веке здесь стояла булгарская крепость Сундовик (о подобной же версии происхождения Балахны мы уже упоминали). Хотя ещё в ходе масштабных археологических раскопок 1950-х годов было установлено, что в XII-XIIIвеках здесь располагалось вовсе не булгарское, а русско-мордовское селение. В любом случае ясно, что место -- издревле обжитое и удобное для обороны. В летописях Сундовик упоминается в 1367 году как разорённый ханом Булат-Тимуром.
   Первое же упоминание собственно названия Лысково относится к 1410 году и связано с княжеской усобицей в Нижегородской земле, с новым разорением. В дальнейшем отстроенная крепость уже успешно отражала татарские набеги -- например, в 1536 году.
   Подобно Вязникам, Гороховцу и многим подобным местечкам, населённый пункт за века постепенно сполз с горы в долину. Крепость утратила значение, потом и вовсе исчезла, зато торгово-ремесленная слобода привольно раскинулась у подножия подзабытой цитадели. Её уже не стесняли никакие стены. Близость Макарьевской ярмарки (прямо напротив, через Волгу!) способствовала бурному расцвету Лысково с середины XVII века.
   Но даже после переноса ярмарки в Нижний в начале XIX в. село продолжало успешно развиваться. Оно оставалось важнейшим центром хлебной торговли. В его окрестностях действовало 28 водяных и 166 ветряных мельниц. А во второй половине XIX века в Лысково насчитывалось уже более 5000 жителей, 1000 домов, 9 церквей (к сожалению, сохранилось из них всего 4, считая маленький Георгиевский храм при Вознесенском соборе). "Село" оказалось значительно больше многих уездных городов того времени.
   Ещё одна интересная особенность: в 1686 году Лысково было подарено имеретинскому царю Арчилу Вахтанговичу, перешедшему на русскую службу. Начался уникальный полуторавековой "грузинский период" в истории, казалось бы, самого типичного местечка средней полосы России. Старейшие архитектурные памятники Лысково относятся именно к той эпохе.
  
   Я приехал в Лысково на Пасхальной неделе 2014 года, в самом конце апреля. Стояла та пора года, когда деревья издали похожи на зелёные и фисташковые воздушные шарики, не улетающие в небо, держащиеся на земле лишь на тонких ниточках стволов. Пора абсолютной прозрачности и чистоты. Ещё не листья -- но разреженно-зелёный свет, возвещающий о будущих листьях, как о грядущем Царствии Божием.
   Тополя в городке уже окутались фейерверком больших рубиновых серёжек, невероятно красочно искрясь в переменчиво-облачном небе. Весна даже захолустье превратила в дивный сад. Посреди него, на Красной горке, возвышался старейший в Лысково Спасо-Преображенский собор.
   Он был возведён Арчилом Вахтанговичем в 1711 году на месте обветшавшей деревянной церкви 1651 года. Кафедральный собор в самом Нижнем Новгороде также был Спасо-Преображенским. Вероятно, посвящение первого каменного лысковского храма тому же празднику неслучайно: епархия-то одна. В облике собора нет ничего от грузинской архитектуры -- типичное московское зодчество предыдущего XVII века.
   Тонкие, тесно поставленные барабаны делают пятиглавую церковь высокой и изящной. Она будто вырастает из пригорка, продолжает его ввысь своими очертаниями. Замечательно вписана в ландшафт, ничего не скажешь! Пожалуй, это один из нескольких самых нарядных каменных храмов посадского стиля на Нижегородской земле. Тем более грустно видеть его полузаброшенным. Формально здесь -- подворье Макарьевского монастыря, но открывается храм лишь раз в году -- на престольный праздник Преображения Господня.
   Окна увенчаны изящными двойными "калачами". Можно разглядеть и "петушиные гребешки", и другие детали традиционного узорочья Московской Руси. Четыре нависающих друг над другом козырька разлиновали всю верхнюю часть четверика. Поделили её на ярусы-ленты. Это уже не пирамида кокошников, как в древнерусском зодчестве, а напластование разных уровней узоров на одной стене. И кровля над верхними закомарами будто "заземляет" их: заметное отличие от прежнего XVII века, когда кокошники свободно, как языки пламени, устремлялись в небо (Сравните с одноимённой церковью в соседней Балахне, которая как раз описана в предыдущем очерке). В остальном же, от церквей XVII века здешний храм не отличишь.
   В церкви находится могила князя Георгия Александровича Грузинского -- последнего потомка имеретинских царей. Он владел селом Лысково почти две трети века -- с 1790 по 1852 год. Вообще прожил долгую жизнь и умер в 90-летнем возрасте. Здесь же похоронена внучка знаменитого Александра Даниловича Меншикова и несколько представителей рода Трубецких: князья Грузинские успели породниться с этими знатнейшими фамилиями России.
   Трудно поверить, но в этом никому не известном селе 60 лет (с 1749 по 1808 год) находилась величайшая святыня Грузии -- крест св. Нины. Местом пребывания Креста был именно Спасо-Преображенский собор. Сплетённое из виноградных лоз Распятие считалось родовой святыней имеретинских царей и их потомков, потому и оказалось на время вместе с ними в здешней глубинке. Тут же, как уверяют краеведы, находились и другие величайшие духовные сокровища всего православного мира: гвоздь Христов и посох Иоанна Крестителя. Со вхождением Грузии в Российскую империю в 1808 г. крест св. Нины и другие реликвии вернулись во Мцхету.
   Вот уж диво: как умудрилась история далёких царств и великих христианских святынь переплестись с историей полузабытой провинции!? Ведь это была просто какая-то Мцхета на берегах Волги!.. Парадокс истории или промысел Божий.
   Кстати, как я слышал, в ближайшее время предполагается установить памятник св. Равноапостольной Нине в самом центре Лысково, у стен Вознесенского собора. Что ж, благослови Бог это начинание! Не всё же только Ленину и прочим разрушителям стоять в центре наших городов -- как раз на месте поверженных ими храмов...
  
   От Спасо-Преображенской церкви дорога сбегает с Красной горки в широкую долину. На той её стороне, примерно в километре, виднеется крутобокая и безлесная Оленина гора. Лысково со своими деревенскими околицами вытянулось по долине. В ней же, южнее Спасо-Преображенской, белеет ещё одна, немногим более молодая церковь -- Казанская 1753 года. Пропорциями она почти такая же, только одноглавая. В отличие от Спасо-Преображенской, службы в ней идут регулярно.
   Минут за пятнадцать я дошёл до Олениной горы. Сразу видно -- гора-крепость: с неестественно плоской верхушкой и ровными, словно бы нарочито стёсанными откосами. Кажется, будто это и не творение природы, а архитектурное сооружение -- гигантское подобие бастиона. А узенькая речка Сундовик у подножия -- дополнительное укрепление. Крепость строилась от набегов с востока, и именно с востока перед ней -- открытая равнина.
   На одном дыхании я вскарабкался на гору. Вытоптанные моими предшественниками щербинки на склоне -- подобия ступенек, - помогли это сделать, хотя уровень наклона был очень велик, как и подобает крепости. С вершины открылся замечательный вид. Не столько на Волгу, основное русло которой было, пожалуй, в нескольких километрах, сколько на рассыпчатый, холмистый, искристый городок. Окна и крыши мерцали под мигающим солнцем и быстрыми облачными тенями, как гравий и слюда. Высоко и торжественно вставали над всей этой россыпью старые церкви. Самая близкая -- Спасо-Преображенская, правее и южнее -- Казанская, а дальше всего отсюда, над центром города -- Вознесенская.
   Все три церкви -- не слишком велики, но посреди мелкой застройки видны издалека. Каждая является доминантой своего района, и эта троица храмов царит в пейзаже. Сразу видно, что ты -- в глубоко старинном городке. Именно -- не древнем, как Ростов или Углич, но старинном, исконном, среднерусском... Что-то в нём очень волжское, пейзажное.
   На переднем плане, по краям горного плато, виднеются остатки валов -- большое блюдце древней цитадели. Местные краеведы пишут, что периметр всех укреплений Олениной горы составлял 2044 м -- то есть был равен Нижегородскому кремлю. Но почему-то зрительно здешняя крепость кажется всё же заметно меньше.
   По писцовой книге 1665 года, у деревянного града было 10 башен, в том числе две проездных -- на западе и востоке. Большая дорога из Нижнего в Казань проходила прямиком сквозь крепость, взбегая на гору и круто сбегая с неё. На месте её выхода в сторону Казани до сих пор сохранился искусственный овраг, прорубленный в склоне -- очень живописный.
   Кстати, в XV-XVI веках Лысково несколько раз упоминается в русских летописях именно в связи с московско-казанскими войнами.
   К XVII веку крепость на горе за ненадобностью запустела настолько, что кое-где по соседству с полуобвалившимися башнями вырос лес, а жилых дворов на всей её территории осталось 9. Зато внизу, в самом Лысково, числилось к тому времени аж 444 двора (вдвое больше, чем в Балахне).
   Вновь я перевёл взгляд вниз. Далеко подо мной синела на зелени маленькая, как запонка, шестигранная беседка -- над древним родником, очень почитаемым местными жителями. Позже я узнал, что в окрестностях горы есть ещё три источника. Подобные родники чаще всего встречаются у подножия больших холмов. Нижегородская земля исключительно богата ими. Несколько мощных ключей издревле бьют в черте самого Нижнего. Знамениты на всю Россию святые источники в Дивеево и окрестностях, на Светлояре, Николин ключ близ Городца... Родники в Лысково, конечно, не столь известны, но и они -- неотъемлемая примета здешней благословенной земли.
   Пока я стоял, погода опять начала резко портиться. Если кто помнит, это была та самая Пасхальная неделя, когда после преждевременной апрельской жары вдруг начались короткие аномальные холода и снегопады, бурные вихри, налетавшие на несколько минут и резко убегавшие после своего хулиганства, вновь открывая усталое солнце.
   Вот и сейчас чудище разметалось в полнеба -- чёрный, сажистый джинн во много раз больше Лысой горы, из которой он, казалось, вырвался, как из лампы. Грандиозное, даже чуть жутковатое зрелище! Чёрные бороды туч вдруг поседели, превратились в белую муть стремительно приближающегося снегопада. Целиком скрывались под ним дальние береговые холмы. Порывистый ураган со скоростью авианалёта сёк землю ледяной крупой, задымлял панораму кипучими вихрями. Волга первой из всего пейзажа канула под это нашествие. Потом метущий фронт на глазах докатился до городской застройки, и Лысково побледнело. Наконец, ещё через секунды, удар ветра достиг Олениной горы. Он буквально сбивал с ног, выдувал меня с территории древней крепости, и под этот грозный вой и ледяные порывы я поспешил спуститься... А уже минут через десять вновь сверкало предзакатное солнце.
  
   Следующий день был совершенно ясный, хотя и ветренный. Прошла завершающая Светлую седмицу субботняя служба в Георгиевском храме. Собственно храм этот является лишь малой частью соборного Вознесенского ансамбля XIX века и стоит на его углу. Просто главный собор пока не действует -- его отреставрировали лишь снаружи. Единство замысла Вознесенского ансамбля напоминает что-то столичное, петербургское. Главный храм чрезвычайно велик для "села". Как пишут искусствоведы, "редкий по целостности и монументальности комплекс демонстрирует единство замысла и последовательное его воплощение". А ведь воплощение это заняло почти четверть века: с 1814 по 1838 год. Перед нами памятник эпохи мощного национального подъёма в России после победы над Наполеоном. Сотни храмов воздвиглись тогда во многих городах и сёлах. Строительство здешнего оплатил уже упомянутый князь Г. А. Грузинский.
   Это типичный храм в стиле классицизма, причём, центральный барабан его опоясан именно колоннами, а не полуколоннами. Провинция обычно стремится к упрощению форм, здесь же, напротив -- нарочитая изысканность. Даже грандиозный Воскресенский собор в соседнем Арзамасе, в несколько раз больший по площади, имеет лишь едва обозначенные полуколонны под куполами -- весь его "каменный лес" выстроился внизу, на четверике. У Лысковского же собора колонны на двух уровнях: внизу -- простые, дорические, вверху -- пышные, коринфские.
   Комплекс построек, окружающих Вознесенский храм -- самый большой и самый впечатляющий архитектурный ансамбль Лысково. Это, действительно, ансамбль центральной городской площади (язык не поворачивается сказать "сельской"), где, как обычно, тесно соседствовали и собор, и торговые ряды. Соборную ограду как бы скрепили по углам четыре мощных Г-образных корпуса с башенками-куполами, по силуэтам похожих друг на друга, но в деталях -- разных. Это небольшая колокольня (ныне пока в руинах), колоритнейший торгово-складской корпус, духовное училище и, наконец, небольшой одноглавый зимний храм в честь св. великомученика Георгия, небесного покровителя князя Г. А. Грузинского, да и всей Грузии.
   Это единственный храм, какой я где-либо встречал, построенный в виде буквы Г. "Угол", замкнувший ансамбль с юго-востока. Одна его перекладина -- основной храм, другая -- придел в честь Алексия Человека Божия.
   Именно здесь сейчас проходят все службы. В Пасхальную Субботу этот небольшой, но довольно длинный храм был заполнен молящимися до отказа. Впереди виднелся необычный алтарь в виде восьмиколонной беседки-ротонды. В основном, как обычно, стояли пожилые люди, но попадалась и молодёжь. Помню, зашла девушка в мотоциклетном шлеме -- немножко опоздала на службу, но стояла до конца. Потом все вышли на пасхальный крестный ход... жаль, колокола не звонили, за отсутствием таковых! Я робко ожидал, что может быть, ход обойдёт весь огромный соборный комплекс, но нет, он скромно опоясал лишь одну Георгиевскую церковь, будто она -- нечто отдельное от большого Вознесенского храма. Что ж, надеюсь, когда-нибудь весь соборный комплекс, как в Арзамасе, станет действующим. Тем более, что недавно древнее Лысково стало центром новообразованной Лысковско-Лукояновской епархии в составе Нижегородской митрополии.
   После службы и крестного хода я с радостным предвкушением отправился на вторую знаменитую гору здешних мест -- Лысую. Краеведы совершенно по праву называют её "одним из самых красивых мест Нижегородской области". Она ещё выше Олениной. Вид, открывающийся с неё, потрясает.
   Золотые от сухой травы весенние луга, мягко мерцающие облака вербных пушинок, полупрозрачный дым веток с набухшими почками, ярко-синие протоки, разбежавшиеся весёлыми змейками, разукрасившие пейзаж -- всё это живой картой раскинулось под горой. Прекрасны виды с обрывов в Плёсе, Вязниках, Юрьевце, Гороховце... но здешний многокилометровый лабиринт воды и суши неподражаем! Даже Стрелка в Нижнем со стометровой высоты кремлёвской горы, даже излучина Оки в Павлово, даже долина Клязьмы с соборной площадки Владимира не завораживают такой фантастической пестротой ландшафта, такой почти детской игрой природы. Множество островов и проток в дельте Сундовика составили целый архипелаг.
   Где-то в этом лабиринте разбросаны разноцветные пристани, как детальки конструктора, одинокие домики... всё огромно-крошечное, манящее, головокружительное, живое. И ты причастен к этой далёкой-близкой, бесконечной жизни, созерцая её с горы.
   Узор из синих и золотисто-бурых лоскутков разметался необозримо, головокружительно, волшебно-контрастно. Блаженная чистота апрельского пейзажа, где только вода да синь неба, да пух тростника -- в хрустальном воздухе.
   Может, это Пасха так очищает и освящает пейзаж? Или уж просто все окрестности здесь озарены именем великого святого -- Преподобного Макария. Вот белеет, как плывущий вдали корабль, Макарьевский монастырь на левобережье. Волга пред ним продольно разрезана несколькими длинными косами-островами: полосатая сине-золотая лента невероятной яркости и густоты... какого-то непередаваемо праздничного оттенка. Белоснежная обитель над лазурью -- чиста и архангельски светла.
   Так смотрится Ипатьевский монастырь Костромы из Заволжья, так выглядит Белопесоцкий монастырь на Оке с высокого берега раскинувшейся напротив Каширы... Маленький, как гнёздышко, белый кремль на низком берегу -- а ты смотришь на него с козырька и мысленно будто несёшься к нему над водой. К чудному видению, к дальней, сокровенной, заречной святыне. Она -- по ту сторону реки... как Небесный Иерусалим прикровенно светится "по ту сторону" Апокалипсиса.
   Свято-Троицкая Макарьевская обитель -- одна из величайших духовных сокровищниц Русской Православной Церкви. Основал её в 1435 г. преп. Макарий Желтоводский -- пожалуй, самый знаменитый святой, когда-либо подвизавшийся на берегах Волги. Уже в 1439 г. монастырь был разорён татарами, преп. Макария с частью братии угнали в плен. Казанский хан, увидев благочестивого 90-летнего старца, согласился отпустить его и других полонянников -- с единственным условием никогда больше не селиться на этих землях, которые он считал своими. Подвижник, проделав долгий путь от Казани, основал новый монастырь в Костромской земле, на Унже, где ему и суждено было упокоиться в 1444 г. А вот Макарьевский Желтоводский монастырь потомкам удалось восстановить лишь 2 века спустя. Весь его нынешний ансамбль, грандиозный и уникальный по своей цельности, был возведён в XVII столетии. Воздвигся один из самых больших в допетровской Руси соборов -- по образцу московского Успенского. Только здесь он посвящён Троице. Вырос четырёхугольник могучих стен и башен: единственный на берегах Волги кремль, стоящий за пределами какого-либо города. В монастыре сохранилось 5 церквей -- больше, чем в самом Лысково!
   Кстати, возрождение Макарьевского монастыря в 1882 г. как женского (а как мужской он был упразднён за бедностью в 1859 г.) связано с общиной при Лысковской богадельне: именно её сёстры, переехав за реку, стали там первыми насельницами. Так город, в котором не было своего монастыря, с Божьей помощью, сумел вдохнуть новую жизнь в древнейшую обитель за Волгой.
   Подробнее о Макарьевской Желтоводской обители можно прочитать в моём авторском цикле "Знаменитые монастыри Руси".
  
  
   Плёс
  
   1. Художник
  
   Если уж говорить о таинственных древних городках, которые словно специально созданы, чтоб их рисовать и снимать, бесконечно черпать пейзажи, как воду из родника, то мало найдётся равных Плёсу.
   Как-то я созерцал его с палубы, замечательным июньским вечером 2006-го. Теплоход проходил отрезок меж Костромой и Кинешмой, и я заранее примерно вычислил час, когда можно будет выйти поздороваться с любимым местом.
   Наступал закат.
   Надвинулась панорама.
   Горы были зелёными, а домики - розовыми от солнца. Казалось, весь Плёс - это расцветшие по весне огромные кусты шиповника. Церкви светили из тени большими розовыми фонарями. Их фигурные отражения чуть гнулись в зеркале воды. Отражения-дорожки опрокинутых колоколен почти дотягивались до теплохода, приглашали к себе... но мы - мы проплывали мимо. Вечерний синеватый дымок от летних костров в садах добавлял какой-то новый оттенок в густо-сумеречную зелень береговых холмов. Куда-то вверх, казалось, готова была воспарить гора Левитана.
   Розовое, голубое и зелёное, отражаясь, превратили Волгу в волнистый перебор цветных стёкол. Плыло и плыло по правому борту это скромное, неброское ожерелье: скруглялись бусами отражённые, скопированные рекой холмы, разделялись они тонкими перемычками - плавными понижениями берега. Настоящая праздничная гирлянда из холмов и светящихся в их листве церквушек.
   Долго ещё я оглядывался на уплывающие отражения. Мир казался прозрачным и счастливым - как сквозь детские цветные стёклышки.
   Само обилие церквей выдаёт древнюю тайну: это не село, а город(1). Очень похоже на село, но... церкви - маяки иных времён. "Селу" - шестьсот лет!
   На закате церкви манят нездешним покоем и словно повествуют о чём-то без слов. Колокольного благовеста нет, но кажется, будто сейчас ударит в колокол сам закат, как в "Вечернем звоне" Левитана.
   Здесь уцелело почти столько же старинных приходских храмов, сколько в соседней Костроме (если не считать её знаменитых монастырей) - хотя сама Кострома больше в несколько десятков раз.
   Вот скруглился под обрывом византийским куполом белый Преображенский храм. Ниже по течению, в самом центре города, Воскресенская церковь старалась дотянуться пятью куполами до груди стоящей над ней Соборной горы. Ещё ниже по Волге, когда уже совсем прощаешься с Плёсом, долго провожали с берега, всё удаляясь, но не спеша исчезнуть, зелёные купола Варваринской церкви - очень похожей на Воскресенскую.
   Ещё несколько храмов спрятались дальше от берега, но я помнил их по предыдущим приездам: Троицкий, Петропавловский, Успенский, Воскресенский деревянный... Горы и купола, горы и купола...
   Плёс практически не изменился с XIX столетия. В ХХ веке здесь не было построено ничего (частные домики, разумеется, не в счёт: избушка - она всегда избушка).
   Каким видел город Левитан в 1888-90 годах, таков он и сейчас. Купеческие дома вдоль набережной; церквушки с репчатыми куполами; увенчанная берёзовой рощицей, как короной, Соборная гора над узенькой ленточкой приволжского посада. Пытались её в советское время переименовать в гору Свободы, но название не прижилось: Соборная для всех так и осталась Соборной. А вот когда соседнюю гору назвали горой Левитана, имя сразу стало родным - и вероятно, таковым останется уже на века. Левитан - есть Левитан. Там и беседка его стоит... вернее, его имени, потому что построена после него. И когда она постареет, на её месте, наверно, поставят новую и тоже будут называть её беседкой Левитана.
   Думаю, в книге, посвящённой святым местам, самый раз поговорить о Левитане... потому как святые места лучше его, по-моему, никто никогда не изображал. Хотя слово "изображал" - не то: скорее - отражал. Отражал, как Плёс отражается в Волге. И если это не Божие чудо, достойное паломничества, тогда я не знаю, что такое чудо.
   Описывать Плёс и не говорить о Левитане - это как описывать соборы Владимира или Звенигорода и ничего не сказать о Рублёве.
   Конечно, невозможно сравнить несравнимое: иконы, непосредственное прикосновение к Царству Небесному - и светскую живопись, лишь в редчайших случаях поднимающуюся до опосредованного к Нему приближения. Но тем дороже эти редчайшие случаи, эти исключения из правил. А творчество Левитана поразительно именно как исключение.
   Такое прикосновение невозможно для человека, не принадлежащего Церкви... но Бог невозможное сделал возможным.
   Да помилует Господь раба своего Исаака, по молитвам св. мученика Уара(2).
   "Дух дышит, где хочет..." Как, не будучи православным по крещению, быть православным по духу? Непостижимо! Но тайны Творчества вообще непостижимы. Всякий ли Христов соработник сознаёт, что он - Христов? На это мы никогда не ответим. Это - тайна общения Бога с человеком. Бог больше человека, и потому творчество всегда больше человека.
   О Левитане как православном художнике, к сожалению, практически ничего не написано. Для меня он в живописи - как Иван Шмелёв в литературе. "Лето Господне" Левитана - это "Вечерний звон" и "Тихая обитель", "Озеро" и совершенно непонятая современниками "Владимирка", а вершина вершин, конечно - "Над вечным покоем". В "Лете Господнем" Шмелёва сменяются времена года, но всё посвящено Богу, в котором нет времён, а радость совершенна (Ин. 15). То же можно сказать и о картинах Левитана. Вот "Март", вот "Золотая осень", вот летние пейзажи, но везде "за кадром" Господь. И малый отблеск этой радости совершенной достигает земли: "Да радость Моя в вас пребудет".
   Что явилось Левитану, то явил ему Бог... а сознавал он это сам или нет - вопрос, не имеющий смысла.
   Левитан как художник - пожалуй, более русский и более православный, чем все мы. "И не думайте говорить в себе: "отец у нас Авраам"; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму" (Мф. 3, 9).
   Когда говорят: "православная русская живопись" (конечно, светская), мы обычно вспоминаем Нестерова, Корина, Юона... ну, Нестерова - пожалуй, чаще всех: копии его "Видения отрока Варфоломея" даже написаны на стенах многих церквей. Но сам Нестеров вспоминал: "Левитан показал нам то скромное и сокровенное, что таится в каждом русском пейзаже - его душу..."
   Нестерову требовалось красками изображать "видения", чтоб показать сокровенное. Левитан был выше своих учеников: невидимое он оставлял на полотне невидимым, но так, что ощущаешь Присутствие. Как музыка - выше слов, так и пейзаж, где Бог остаётся невидим, но присутствует - выше той картины, где Его приходится рисовать, чтоб хоть как-то обозначить, что Он есть. Как в истинной молитве: Господь невидим, но ты - пред Ним. И это - большая реальность, чем весь видимый мир.
   Впрочем, церковь или часовня в пейзаже Левитана - всегда намёк на Его Присутствие. Так на древних фресках в верхнем уголке, над земным пейзажем, изображалось "окно" в облаках, из которого Бог смотрит и благословляет мир.
   Маленькая церковь в пейзаже - точка... но точка, всё меняющая в системе координат. В ней линия Божия пересекается с линией человеческой. Точка, в присутствии которой уже нельзя сказать, что мы - только земные. Что мир предоставлен самому себе.
   Первый раз в жизни, ещё в детстве, я купил репродукции левитановских картин именно в Плёсе. Я смотрю на них сейчас, да простит Господь за сравнение - как на некий чин светских икон, другого слова не подбирается. Плёсский чин. Есть Звенигородский рублёвский чин. А здесь...
   Плёс будто специально создан для того, чтоб писать дороги в Царство Небесное. На каждом "этаже" своих высоких холмов он открывает тайны. Каждый рассвет, закат, дождь, знойный полдень, листопад или цветение яблонь - целое событие. Картина мироздания сменяется, как в диапозитивах. Плывут облака, как очищенные отражения холмов в голубом зеркале неба, и каждое их движение - тоже событие.
   Поднимешься на Соборную гору, к Успенской церкви, белой, как окружающие её берёзы. Голубые глаза Волги смотрят снизу сквозь рощу. Отражают бесконечное, безбрежное левитановское небо. Оно стало главным героем его картин. То небо, под которым не то что веришь, а знаешь, что Бог есть.
   Чем выше поднимешься, тем больше неба в пейзаже, который видишь...
  
   * * *
  
   Пересечённая тропинкой дорога лежит крестом. Уходит в небо. Открываются бесконечные дали, белеет крошечным пятнышком и освящает горизонт церквушка. На перекрёстке дорог - часовня-голубец, и стоит с котомкой странница в чёрном. Больше - никого...
   Это - знаменитая "Владимирка", и каким же надо обладать "повёрнутым" умом, чтоб даже в этом пути в Небо углядеть какой-то "социальный протест", как углядели его современники: мол, Левитан изобразил дорогу, по которой гнали каторжан в Сибирь.
   Да, он изобразил дорогу-крест. Несущие крест восходят на Голгофу, а с неё - на Небо.
   "Над вечным покоем" - ещё яснее выраженное Откровение. Это - подобие рублёвской фрески "Шествие праведных в рай". От погоста и церквушки, прилепившейся к крошечной земле - в отверстое окно в огромном небе. Через церковь земную - в Церковь Небесную. Души, сбросив с себя тела, оставив их в земле под крестами, делают только шаг со ступеньки обрыва, что за алтарём, на ступеньки облаков.
   Во всей светской живописи нет более яркого выражения пасхальной веры! Эта картина, которую некоторые умудряются назвать даже "грустной", беспечальна, как святой образ Воскресения на аналое.
   Христос воскресе из мертвых,
   смертию смерть поправ
   и сущим во гробех
   живот даровав.
   Мы - "сущие во гробех". И наша Дорога заранее изображена на этой картине... чтоб мы ненароком не сбились.
  
   Примечания:
   (1). Официальная дата основания Плёса Василием I - 1410 год. Но, по археологическим данным, ещё за три века до этого здесь была крепость, разрушенная при Батыевом нашествии ("Плесо" упоминается в "Повести о разорении Рязани Батыем").
   (2). Святому Уару, по традициям Церкви, молятся о людях некрещёных, иноверных или атеистах.
  
  
   2. Церкви
  
   Два года спустя я снова посетил Плёс.
   Несомненно, Плёс -- один из самых пейзажных городов России, но господствуют в этом пейзаже именно церкви. По традиции провинциальных городков они разбросаны здесь так живописно-беспорядочно, на разных высотах, будто кто-то наряжал ими пушистые зелёные холмы -- примерно как мы наряжаем ёлку. По количеству церквей и времени их постройки всегда можно судить о расцветах и упадках в истории того или иного города. I половина XIX столетия -- несомненно, золотой век Плёса как богатого купеческого городка. Здесь было кому жертвовать на церковное "благоукрашение". Работали три полотняных фабрики (это главная специализация города, да и всего региона), два солодовенных завода, множество мельниц. Лишь с постройкой железной дороги из Иваново в Кинешму (1871 г.) промышленный центр окончательно и бесповоротно переместился в последнюю. Почти все предприниматели переехали туда. А экономически запустевший Плёс стал дачным местом. И одним из первых в средней полосе России курортов(1).
   Весь город стоит на холмах. Плёс играет со всяким новоприбывшим -- притворяется городком из "конструктора", из детских фантазий: ожившим и выросшим вместе с тобой. Он приглашает подняться, как по лесенке, к небу, на зелёные пирамидки и куличики холмов, взглянуть сверху на мир, где ты был только что... был, но не ведал, что он так мал: не мир, а мирок. Уютный и немножко наивный. Небрежно наброшенная на город майская зелень скрывает почти всё, кроме церквей. Скромные постройки от красоты окружающей их природы вдруг становятся шедеврами -- и ты в какой-то миг ощущаешь, что не променял бы этот пейзаж ни на какой Париж!
   Ближе всего к пристани, у подножия Соборной горы -- Торговая площадь с Воскресенской церковью. Торговые ряды здесь, конечно, куда меньше прославленных костромских, но тоже достаточно колоритные. Что ж, свои масштабы -- у губернского города, свои -- у заштатного (Плёс в 1778-96 гг. был уездным центром Костромского наместничества, но в 1796 г. "выведен за штат", оставшись в составе Костромской губернии). Пятиглавая, "строенная кораблём" Воскресенская церковь (1817 г.) великолепно смотрится с Волги, - и при этом гармонично вписана в ансамбль старинного Торга. Без присутствия таких храмов не обходился в то время ни один рынок в городах и сёлах России. Кроме того, это была главная приходская церковь Набережной слободы.
   Не знаю, как сейчас, но тогда, в 2008 году, потемневшие, давно не реставрированные купола придавали этой церкви особенно древний вид. Как из дремучих былинных краёв явилась она, выплыла из пучины зелени на берег Волги.
   Рядом -- необыкновенно красивая деревянная часовенка с лемеховым куполом, с каскадом из двух двускатных крыш -- тоже потемневшая от времени.
   С Торговой площади лучше всего сразу подняться на Соборную гору, чтоб полюбоваться городом и Волгой с высоты птичьего полёта -- с козырьков, оставшихся от древней крепости. Вообще здешние горы -- одни из самых высоких на Верхней Волге. Ни один город выше по течению не может похвастаться такими холмами! Причём, все здешние кручи коронованы зелёными рощами. Кажется, будто над городом распростёрт какой-то атмосферный полог, выше которого, как облака, начинаются леса. Эта черта пейзажа придаёт Плёсу неповторимый колорит.
   От Торговой площади дорога идёт вверх по дну оврага.
   В тот майский день, когда я последний раз приезжал сюда на теплоходе, всё матово светилось после дождя, и мокрый асфальт напоминал стекающую с горы речку. Её берега заросли колокольчиком, незабудками. И когда я оглядывался вниз, казалось что пёстрые крыши городка -- это тоже цветочная поляна.
   Виражом взбегала дорога в горную чащу, но как раз чаща стала историческим центром города. Это одна из тех крепостей, которые сотворила сама природа, а люди только немножко "отшлифовали". Неприступная гора имеет крутые отвесы с трёх сторон, и лишь с юга пришлось прокопать ров, размерами больше напоминающий овраг, чтоб окончательно отсечь её от "материка".
   Дорога извивом обогнула гору с запада и подвела к белеющим соборным воротам на юге. Они состоят из пары крохотных двускатных часовен, являющихся одновременно и створами главного проезда, и "домиками" для двух совсем уж щелевидных боковых проходиков. Совсем не похоже на округлые ворота левитановской "Тихой обители" (2).
   Сбоку от ворот залёг вдоль опушки рощи древний вал -- сейчас совсем безобидный и уютный от майской травы и незабудок. Шесть веков назад вал и ров отчеркнули собой площадку крепости от холмистого плато на юге. Цитадель 1410 года была деревянно-земляной. Сохранились её описания: "Башни рублены все клетками, бои вводные за город о двух мостах, а меж башен тын-острог ставлен без тарасов в борозду [т. е. выступающие вперёд стрельницы - только при мостах, а остальная стена -- без дополнительных опор, в виде простого частокола]".
   Сейчас на территории древней крепости (стены которой были разобраны ещё три века назад) стоят: Успенский собор, небольшой приземистый домик краеведческого музея и -- памятник-бюст основателю города Василию I, возведённый в 1910 г., к 500-летию Плёса. Вот уж редкий для нашей страны пример, когда сохранился дореволюционный памятник какому-либо князю или царю! Василий I вообще не избалован вниманием историков (хотя княжение его длилось 36 лет). Тихий князь, сын Дмитрия Донского, явно не унаследовал полководческого таланта отца. В 1408 г. он бежал от нашествия Едигея в Кострому и, вероятно, именно это навело его на мысль, что сама-то Кострома тоже нуждается в защите, в прикрытии дальних подступов.
   И действительно, Плёсу довелось сыграть роль настоящего боевого форпоста -- он не раз отражал отдельные татарские набеги вплоть до взятия Казани.
   Крепости на горе давным-давно нет, а вот храм остался. Успенский собор стоит посреди рощи: вокруг него образовалась поляна. По размерам он ничуть не отличается от других плёсских церквей, но по древности и местонахождению в самом сердце города это именно собор. Когда-то здесь стоял ещё Казанский храм 1828 г. и часовня 1824 г. Они были снесены после революции, так что от триединого ансамбля остался лишь древнейший собор -- 1699 года. Он представляет собой белоснежный сдвоенный силуэт: шатровый восьмерик колокольни вознёсся рядом с приземистым восьмериком основного объёма. Тёмная кровля собора по форме напоминает колокол, а рядом -- настоящая колокольня о трёх ярусах "слухов".
   Каким ветром сюда занесло эту новь -- и как она здесь прижилась, распустилась? ведь тогда в глубинке было ещё совсем мало храмов типа "восьмерик на четверике". Это настолько раннее барокко... что оно ещё на барокко-то не очень похоже!
  
   Лес заменил собой цитадель. Дорожка тянулась по краю обрыва, как длинный балкон или, скорее, крепостной парапет.
   Из леса, который на горе, смотришь на малый городок, который внизу. Он разбросался там лоскутным одеялом. Весь Плёс -- это слободы, отделённые друг от друга холмами и оврагами. Исторически сложились Горная (Троицкая), Набережная, Рыбная слободы, а за Волгой -- Серковская. Но при таком изобилии районов, до революции в Плёсе было всего около 1,5 тысяч жителей, а сейчас -- 4 тысячи.
   Главный "водный перекрёсток" города -- место впадения в Волгу Шохонки. Речка-то маленькая, а долину образовала широкую. Обрамляют её Соборная гора на западе и Петропавловская (Левитана) на востоке.
   Шохонка -- вся в лодках, и сверху смотрится, как уменьшенный в сотни раз севастопольский рейд. Здесь лодки исполняют обязанности крейсеров и субмарин. Особенно умилителен сверху крохотный мостик через "рейд". Весь Город стал как бы единым Ребёнком, увлечённым какой-то игрой.
   А майские деревца гладили его сверху своими едва народившимися листиками. Тысячи зелёных сердечек над множеством тонущих в зелени же разноцветных крыш. Зелень в небе и на земле. Контраст толстых черноствольных лип и тонких белых берёз. И всё густо-бархатно от подлеска. В каждом просвете горной рощи -- синевато-дымчатые дали. Весь передний план как бы плавает в них. Апофеоз мая. Почему-то именно берёзы над обрывами смотрятся особенно живописно... и немножко парадоксально. Вроде, берёза -- самое равнинное дерево, а тут -- висячие сады!
   С горы особенно видно, насколько в Плёсе всё соразмерно и гармонично -- природа и архитектура. Щёточка лесов на холмах -- и церковные колоколенки ровно в высоту деревьев. Кажется, например, что Варваринская церковь далеко внизу просто отделилась от опушки. Вышла из зелёного строя на берег реки. И чудится, что клин леса вот-вот последует за ней, спускаясь с горы.
   Здесь леса впадают в Волгу, а маяками и молами у каждого их устья служат церквушки.
  
   Совсем близко к Соборной горе стоят храмы Троицкого прихода. Летняя Троицкая церковь была возведена в 1808 г. Она открыла собой новую эпоху в истории города, став первой из его многочисленных церквей XIX века (XVIII век в Плёсском зодчестве не представлен вообще!). Ровно 20 лет спустя в нескольких метрах от неё встала маленькая зимняя церковь.
   Жёлтенькая летняя с пятью высокими "репчатыми" куполами, как бы воспарившими на раструбах -- пожалуй, самая выразительная в Плёсе по своему идеально устремлённому ввысь силуэту. Самая далёкая от Волги она, тем не менее, очень хорошо видна с реки. Силуэт -- вполне древнерусский, но фасады, когда подходишь ближе -- в стиле позднего барокко, даже переходного к классицизму. То, что на расстоянии казалось типичными тройными закомарами под кровлей, вблизи оказывается фигурными рамками-картушами, белыми на жёлтом.
   А вот зимняя церковка, прилепившаяся к подножию высокой летней -- полный контраст с ней: маленькая, приземистая, с каким-то уж очень упрощённым однокупольным силуэтом.
   Если к югу от Соборной горы -- Троицкий приход на холме, то к востоку -- глубокая долина Шохонки. Спуск в неё -- искусственный овражек с вьющейся, как речка, старой мостовой на дне. (Кстати, многие улочки Плёса -- это именно мостовые). Спускаешься -- и тебя окружает со всех сторон "деревенская" часть города. Одноэтажные деревянные домики -- настоящие шедевры. Некоторые ловко прилепились на самых откосах. Палисадники при них -- огромные, густые, цветущие.
   Перейдя по мостику застывшее зеркало Шохонки, я направился к горе Левитана, что когда-то именовалась Петропавловской.
   Церковь Петра и Павла (1845 г.), давшая ей название, в советское время была переделана до полной неузнаваемости и превращена в электроподстанцию. К счастью, кроме этого храма, а также Казанского на Соборной горе, Плёс ничего не потерял из церковной архитектуры -- в этом смысле ему невероятно повезло. Правда, все храмы были разграблены, их старинные интерьеры утрачены -- но сейчас почти все, кроме Петропавловского, возрождены и действуют. Жаль только, в будние дни служб ни в одном из них не бывает.
   В роще на вершине Петропавловской горы наполовину спряталась деревянная Воскресенская церковь -- главное архитектурное чудо Плёса. Это место сразу же и бесповоротно очаровало Левитана. Именно эту любимую церквушку он так бесподобно "встроил" в свой самый знаменитый пейзаж -- "Над вечным покоем". Сама панорама писалась на озере Удомля в Тверской губернии, однако тамошний каменный храм художник заменил на здешний, куда более дорогой сердцу.
   К сожалению, церковь, которая так вдохновляла Левитана, сгорела в 1903 г. Ныне стоящая на её месте, во всём однотипная (и тоже XVII века) была перевезена из с. Билюково Ивановской области. Таким образом, в Плёсе, где преобладает архитектура XIX века, всё-таки есть две церкви XVII: каменная Успенская и деревянная Воскресенская. Если считать пригородное село Спас-Березники (в 2 км) -- то даже три. Там от бывшего когда-то монастыря сохранилась очень выразительная пятиглавая Спасская церковь 1682 года.
   Самый великолепный вид с горы Левитана открывается на Варваринскую церковь (1821 г.), будто привставшую снизу. С такой высоты кажется, что её купола плывут по Волге. Когда-то они были зелёными. В год, когда я приезжал последний раз, четыре боковых удивляли густой лазурью, а центральный -- свежей позолотой (прямо уменьшенный вариант Троице-Сергиевой лавры!). На более поздних фотографиях я видел уже все купола золотыми... И во всех вариантах эта церковь почему-то -- исключительно празднична! Облик скромный, казалось бы, даже стандартный, но видно, само место делает её торжественной и неповторимой.
   Интересно, что плёсские храмы XIX столетия по своей пятиглавой структуре куда больше напоминают XVII век, чем реально сохранившийя с XVII века Успенский собор.
   Всего пара-сотня метров от Варваринской церкви и вот он -- дом-музей Левитана на набережной. Точнее, дом купца Солодовникова, в котором Исаак Львович три лета подряд снимал комнату и в котором в 1972 году был основан музей -- ныне уже всемирно известный.
   На самой набережной красивые двухэтажные дома вытянулись "по красной линии сплошною фасадою" (как указывалось в регламенте регулярного плана). Но дом Солодовникова отделён от этой линии устьем Шохонки и стоит как бы немного на отшибе. Это, наверное, и привлекло художника, не любившего всё парадное, правильное, "регулярное". Левитан -- вероятно, сам к тому не стремясь и не задумываясь, -- стал настоящим революционером в развитии изобразительного искусства, как и его современники, французские импрессионисты. В истории человеческой культуры бывали поразительные примеры синхронизации событий. "Плёсский период" в творчестве Левитана год в год совпал с "арльским периодом" в творчестве Ван Гога.
   Арль прославил Ван Гога, а Ван Гог прославил Арль. То же самое можно сказать о Левитане и Плёсе.
   При всей колоссальной разнице в манере и технике, оба художника делали упор не на "фотографическое" копирование пейзажей, а на передачу чувств, настроения. В этом смысле, "импрессионистами" с долей условности можно назвать обоих. И Плёс ничуть не менее значим для мировой художественной культуры, чем Арль!
   Когда покидаешь этот город и оглядываешься на его панораму, создаётся такое впечатление, что сам по себе Плёс -- это уже готовая картина. Она была всегда. Левитан только дал ей проявиться.
  
   (1). Плёс относится к числу семи самых экологически чистых городов России, наряду с такими южными курортами как Анапа, Геленджик, Ессентуки, Кисловодск, Железноводск и Теберда. В средней полосе России он -- самый чистый.
   (2). В очерке "Юрьевец" я уже приводил доказательства, что на полотнах "Вечерний звон" и "Тихая обитель" изображён несохранившийся Юрьевецкий Кривоезерский монастырь. В Плёсе Левитан написал немало других замечательных картин, но к этим двум полотнам Соборная гора Плёса, вопреки утверждениям местных краеведов, не имеет отношения.
  
  
  
   Шуя и окрестные монастыри
  
   1. Город
  
   Шуя -- древний город в Ивановской области, обладающий какой-то загадочной притягательной силой. Кто хоть раз бывал в этих краях (казалось бы, на периферии Золотого Кольца), вряд ли забудет знаменитую колокольню -- "царицу" всех русских колоколен! -- великолепный Воскресенский собор, а также многочисленные обители, разбросанные по окрестностям. В духовном смысле можно говорить про "Большую Шую" (как говорят про мегаполисы вместе с пригородами): это не просто город, а нераздельный ареал святынь в радиусе 15-20 километров. Здесь действуют 6 монастырей!
   Далеко не при всяком, даже более крупном и древнем городе, сложилось такое ожерелье! Почему Бог так отметил именно окрестности Шуи -- загадка. Мы можем лишь констатировать факт, но не в силах объяснить промысел Божий.
   Первое письменное упоминание о Шуе относится к 1539 г. -- в связи с разорением её войсками казанского хана Сафа-Гирея. Но под названием Борисоглебская слобода она существовала уже в XIV веке, когда принадлежала суздальско-нижегородским князьям. Именно из них вышел знаменитый род Шуйских -- сама фамилия которых произошла от этого города (он стоит на "шуем", то есть левом берегу речки Тезы).
   Без участия Шуйских не представишь себе средневековую историю России. Это боковая ветвь Рюриковичей, знатнейший княжеский род, из которого вышел даже один царь Василий, но династии, в силу обстоятельств Смуты, всё же не получилось. В XVI-XVII веках прославились многие Шуйские. С ними связаны как мрачные страницы истории (например, грабительское боярское правление в малолетство Ивана Грозного), так и настоящие подвиги отдельных лиц. Александр Горбатый-Шуйский был фактическим командующим русской армией при взятии Казани (1552 г.). Иван Шуйский руководил 5-месячной героической обороной Пскова (1581-82 гг.). Михаил Скопин-Шуйский, прожив всего 24 года, стал одним из лучших полководцев в средневековой истории России, сыграл решающую роль в разгроме Болотникова (1606-7 гг.) и Лжедмитрия II (1609-10 гг.).
   Правда, мало что в облике современной Шуи напоминает те боярские времена (разве что земляной вал и ров), но город, вне всяких сомнений -- исторический.
   Как князьям Шуйским, несмотря на всю знатность их рода, не удалось стать царской династией, так и Шуя не стала крупным городом. Правда, и слишком мелкой её тоже не назовёшь. Чуть больше тысячи жителей в XVII веке, почти 20 тысяч -- в XIX, около 60 тысяч -- сейчас. Не войдя в число первостепенных, определяющих городов русской истории, Шуя сохранила просто колорит старинного уездного центра. И в этом качестве она очаровательна и незабываема.
   Новый расцвет древнего города связан с XVIII-XIX веками, когда, наряду с соседним Иваново, он стал главным текстильным центром России. В XIX веке Иваново сравнивали с Манчестером, а Шую с Ливерпулем.
   Земли эти всегда были неурожайными, и крестьяне издавна занимались различными промыслами. Из народных промыслов и развилась будущая промышленность, прославившая ивановский край. На деньги шуйских купцов было построено немало церквей, из которых до наших дней в черте города сохранилось 8. А "визитной карточкой" стала грандиозная соборная колокольня начала XIX в.
  
   Больше всего я люблю ездить по России в июле, когда лето в зените, трава в человеческий рост, и древние города расцветают на маршруте, как метёлки иван-чая на лугах. Вдруг среди этих розовых цветочных башенок далеко-далеко, за много километров, видишь бело-златоверхую шуйскую колокольню, которая появляется в поле зрения гораздо раньше, чем сам город.
   Это своеобразная Останкинская вышка своего времени. Если б было выражение "столица всех колоколен", относительно шуйской башни его смело можно было бы употребить!
   Уездные города XVIII-XIX веков представляли уменьшенную и упрощённую копию губернских. В Шуе эпитет "уменьшенный" можно применить к чему угодно, только не к колокольне. Здесь маленькие двухэтажные дома, маленькие торговые ряды, "маленький Арбат" -- центральная пешеходная улочка, -- но над всем этим господствует устремлённый в небо более чем на 100 метров золотой шпиль. Как отдалённое напоминание о всевидящем оке Господнем. Такие города поистине "под Богом живут".
   Трудно представить себе более головокружительный контраст, чем эта колокольня, возносящаяся, как ракета, над городком с низенькой застройкой. Когда я созерцал её из окна гостиницы, километра за полтора, то все три дня поражался её величавым изяществом -- и полным одиночеством. Она меняла свой цвет, в зависимости от времени суток, жила своей жизнью, а город был -- сам по себе. Домишки раскинулись под ней, как россыпь гравия под обелиском.
   Как огромный сухопутный маяк, колокольня мерцала своей макушкой над морем зелени, и за много километров указывала дорогу к главной святыне -- собору Воскресения Христова. В первый же вечер пребывания в Шуе я отправился к нему. Вышел на красивую пешеходную улицу Белова (бывшую Торговую), и тут только понял, что, как ни быстро я шагаю, вон та "туча с бородой" меня опередит. Гроза приближалась стремительно. Колокольня вдруг пронзительно-контрастно забелела на фоне дымящихся высей. Старинные башни всегда как-то таинственно связаны с небом, со всеми переменами в нём -- будто регулируют саму погоду.
   Работал на перекрёстке небольшой фонтанчик, а наползающая туча нависла так низко, что казалось, сейчас зацепится за его верхние капли. От этой ли символичной встречи воды с водой или от чего другого вдруг хлынул стремительный и сильнейший ливень. Я едва успел спрятаться под ближайшим навесом. К счастью, струи были совершенно вертикально, никуда не захлёстываясь, и можно было просто радостно смотреть и слушать один из красивейших светомузыкальных концертов природы. Праздник, который, кажется, должен продолжаться вечно.
   Пусть бегут неуклюже
   пешеходы по лужам,
   а вода по асфальту рекой...
   Пешеходы, действительно, весело бежали под укрытия, шустро ныряли под козырьки и в подворотни. Стремительно рассёк пространство какой-то лихач-велосипедист. От блестящей брусчатки улицы вмиг стали похожи на каналы Венеции... правда, такой высокой колокольни нет даже там!
   А вскоре буквально выстрелило солнце, и дождь стал грибным. Понизу туча казалась светло-жёлтой: липовый мёд на фоне чернил. Уже через несколько минут всё кончилось. Радуга застыла, как лук, на который положили стрелу колокольни. Пожалуй, уже лет десять я не видел такой яркой! Это было просто разноцветное пламя, упорядоченный пожар! Он полыхал даже в лужах. "Шуйский Арбат" уходил прямо в радугу.
   Лужи всё удваивали. Какой-то калейдоскоп отражений от разноцветных домов преломлялся в каждом метре мокрого тротуара. Летали на фоне радуги голуби. Здешняя улица по соседству с Торговыми рядами всегда была не только людской, но и голубиной магистралью.
   Я зашагал дальше и вскоре застыл под сенью ошеломляющей колокольни-колосса. Вознеслась она на 106 метров (правда, треть её роста, 35 м, пришлась на шпиль). На целых 25 метров превысила звонницу "Иван Великий" в Московском Кремле, которая до XVIII в. оставалась непревзойдённой. И по всей России заняла второе место после колокольни петербуржского Петропавловского собора (122, 5 м), а из отдельно стоящих -- первое. Местные краеведы даже уверяют, что это самая высокая из всех отдельно стоящих колоколен в мире. Последнее утверждение спорно, но свой резон в нём есть. Дело в том, что в архитектуре западных, готических храмов колокольни, как правило, слиты с собором, венчая его западный фасад. В том же XIX веке до 157 метров были надстроены шпили знаменитого Кёльнского собора -- но они составили неразрывное целое с самим храмом. Отдельно стоящие колокольни в католической и протестантской архитектуре вообще довольно редки (Пизанская -- одно из исключений, но здешней она уступает в два раза). Так что, возможно, шуйская башня, действительно, уникальна даже в мировом масштабе. Если кому не лень, можно провести сравнительное исследование -- чтоб уж окончательно подтвердить или отвергнуть "вселенские претензии" шуйской колокольни.
   Строили этот шедевр архитектуры на средства местного купечества целых 22 года: с 1810 по 1832-й. Изначально проект составил итальянский архитектор Маричелли. Газеты того времени писали, что это один из самых гениальных замыслов. Однако "гениальный замысел" не воплотился: в 1819 г. возведённая до 3-го яруса колокольня обрушилась. Убытки составили более 100 тысяч рублей. Тогда губернский архитектор Евграф Яковлевич Петров переработал проект (причём, не только не уменьшил, а даже амбициозно увеличил его!). Строительство возобновилось -- и на этот раз результат оказался блестящим.
   Часто в литературе, особенно советской, можно встретить имя крестьянина Михаила Савватеева как "народного умельца, сотворившего это чудо зодчества". Но Савватеев был подрядчиком, выполявшим во главе артели конкретные строительные работы; проект же, как видим, составили всё-таки профессиональные архитекторы. Как ни велик соблазн сказать, что простой русский мужик посрамил дипломированного иностранного специалиста, всё же это не совсем так. Творение это безусловно русское и безусловно уникальное -- но без "дипломированных" архитекторов (хотя бы и своих!) всё-таки не обошлось. С этим маленьким уточнением, можно сказать, что колокольня -- несомненный и заслуженный предмет гордости не только Шуи, но и всей России.
   Обилие высоких арок придаёт башне лёгкость, воздушность, необыкновенное изящество. При грандиозных размерах, при колоссальном диаметре основания, она ни в одном ракурсе не смотрится тяжеловесной, подавляющей. Это признак подлинного произведения искусства: гармония пропорций всё гигантское превращает в соразмерное.
   Четыре огромных арочных ротонды венчают друг друга, причём, нижняя, прорезанная воротами, служит как бы триумфальной аркой. Безусловно, в этих поясах изящных арок на нескольких уровнях есть что-то от итальянской архитектуры -- но только преломившейся под стать русским пейзажам и русским церквям.
   Много ассоциаций навевает своим обликом эта колокольня. Круглая многоярусная звонница за несколько десятков лет до неё появилась в Киево-Печерской лавре -- но у той куда сильнее чувствуется влияние барокко. Что-то созвучное, пожалуй, легко найти и в колокольне рязанского кремля. Можно долго рассуждать об отдалённых аналогах и влияниях, но ясно одно, что в любом случае здесь возведён безусловный шедевр. И что, при всём контрасте размеров, он поразительно вписался в городской пейзаж. Почти двести лет живёт Шуя под сенью этого чуда. И даже в советское время такую "наглядную религиозную агитацию" не посмели уничтожить. Скорее всего, как раз из-за её размеров: обрушить такую колокольню безопасно для окружающих домов практически невозможно.
   Шуйская колокольня стоит особняком в ряду великих. Обычно почти всякое грандиозное строительство имело колоссальное политическое или духовное значение. "Иван Великий" подчёркивал роль Москвы как столицы, а колокольня Петропавловского собора -- Петербурга. Огромные звонницы возводились в главных монастырях России, чтоб символически обозначить их духовную высоту. Здешняя колокольня просто не могла подчёркивать политического величия Шуи (которого не бывало никогда!). Не утверждала она и такого духовного значения, которое превосходило бы, например, Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры (их колокольни по высоте уступают шуйской). Она просто стала памятником новой эпохи, когда в глубинке России у купцов-меценатов скопились наконец капиталы, достаточные для создания "чудес". Если она и символ чего-то, то символ расцвета всей отечественной провинции как таковой.
   Ансамбль из 12 колоколов соответствовал величию звонницы, на которой они висели. Самый большой был отлит в 1890 г. на средства крупного фабриканта М. А. Павлова в честь спасения Александра III и его семьи при крушении поезда в 1888 г. Весил этот гигант 1270 пудов (более 20 т) и даже провалился в реку Тезу при наивной попытке перевезти его по льду. Самоотверженные шуйские ныряльщики сумели под водой продеть канаты и "спасти" его. После долгих приключений, 19 мая 1891 г., колокол был поднят вручную с помощью нескольких канатов на третий ярус звонницы.
   Местные краеведы утверждают даже, что он был седьмым по величине в России. Правда, сопоставляя его вес с достоверными данными о других колоколах (Москвы, Ростова Великого, Звенигорода, Новгорода, Вологды, Казани и др.) можно сделать вывод, что он всё же не входил даже в первую десятку. Но, безусловно, был одним из великих!
   Прожил этот колокол-великан всего 43 года. В 1933 г. его безжалостно сбросили -- вместе с остальными одиннадцатью. Старожилы долго ещё со страхом вспоминали, как осколки, словно от взрывов, разлетались на огромное расстояние, выбивали окна домов. Жертв не было лишь чудом.
  
   Как ни прекрасна колокольня, всё же не стоит забывать главное -- собор, при котором она возведена. Воскресенский храм 1792-98 гг. -- один из самых величественных и красивых не только в Шуе, а во всей Ивановской епархии. Сам по себе он очень большой, но, будучи втрое ниже колокольни, буквально спрятался за ней. Надо обойти грандиозное сооружение, чтобы к северу от неё наконец увидеть этот изящный собор, построенный на месте и отчасти по образцу более древнего, XVII века, сгоревшего в 1792 г. Изначально пятиглавый (в традициях храмов Московской Руси), он получил вместе с западной пристройкой 1912-15 гг. ещё три луковки-свечи, которые вознеслись трикирием над входом.
   В тот вечер собор ослепительно мерцал многочисленными куполами и окнами, словно весь состоял из искр и звёзд. Что ни шаг, тускнели одни и тут же вспыхивали другие. Этот предзакатный крестово-купольный фейерверк составлял в небе достойную пару радуге. Целая мозаика окон и куполов играла в вечернем небе, рисуя отражённым светом один из самых красивых силуэтов, какие только можно увидеть в Золотом Кольце! Сейчас всё было вдвойне золотым от зари. Гроздь из восьми луковок обеспечивала лишь часть зарева: ниже полыхали зеркалами многочисленные стёкла, которыми так богат этот светлый храм. А из-за большого собора выглядывала ещё "сопутствующая" придельная церковка Николая Чудотворца с одним куполом. Она более древняя: по одним данным 1756 года, по другим -- не моложе начала XVIII века.
   Вечерняя служба близилась к концу, но собор был ещё открыт, и я вступил под его огромные своды. Гигантской галереей он уходил далеко на восток: сначала обширная и высокая трапезная, дальше -- основной объём с двумя стлпами, за которыми ярко золотился большой, изысканный иконостас. А по бокам пространство раздвинули два просторных придела. Да, это был по-настоящему могучий собор, и я помню, как долго-долго обходил его с кадилом священник, казавшийся совсем маленьким. Впечатление было сильнейшим! Воскресенский собор -- очень русский и истинно кафедральный по своему величественному и совсем не моложавому облику. От древнерусских интерьеров он отличается разве что обилием больших окон на четырёх уровнях и праздничными потоками света из них. Но эти потоки омывали тёмные от старых росписей стены и типичные для XVI-XVII веков столпы: такие редко встретишь в храмах поздней екатерининской эпохи! По духу этот собор очень напомнил мне наш Благовещенский в Казани (1562 г.).
   Это один из тех храмов, в которых можно забыть о времени -- из которых никак, ни при каких обстоятельствах не хочется уходить. Вдобавок, здесь великолепная акустика, а хор оказался одним из лучших, какие мне доводилось слышать!
   Собор богат и своими местночтимыми святынями. Особенно поразила меня большая икона праведного отрока Артемия Веркольского с частичкой его мощей -- самое замечательное из всех изображений этого святого, какие я где-либо видел! Кстати, забыл расспросить про эту частичку: дело в том, что сами мощи св. Артемия в Веркольском монастыре в советское время были утрачены. Как и когда попала в далёкую Шую эта редчайшая святыня?
   При переходе из трапезной в основной объём устроены два больших киота со ступеньками. Справа стоит икона Новомучеников Шуйских (о них расскажем чуть позже), слева -- почитаемый список Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери (подлинник, к сожалению, был утрачен в советское время). Этот образ заслуживает отдельного рассказа.
   В каждом древнем городе своя главная святыня. Рано или поздно почти каждый из них вписывал своё имя в историю какой-то важнейшей, знаковой чудотворной иконой -- или своими святыми. Шуя прославилась в XVII веке как град Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери. В сущности, специально для этой иконы и был построен на народные пожертвования Воскресенский собор.
   Часто святыни являлись при трагических обстоятельствах -- нашествиях врагов, болезнях, пожарах и т. п. Шуйскую икону написали как обетную -- в знак моления всех горожан во время страшной эпидемии чумы 1654 года. Кстати, во время той же эпидемии прославилось немало святынь и в других городах России. Особенно похожа история двух чудотворных Смоленских образов -- Шуйского в Шуе и Седмиозерного в Казани. Факт, что люди разных городов в той беде особенные надежды возлагали почему-то на Смоленскую икону, отчасти объясняется тем, что русская армия во главе с самим царём как раз в то время упорно осаждала Смоленск. Во всех храмах ежедневно молились и об избавлении от чумы, и о даровании победы: возвращение древнего русского города было главной задачей уже почти полвека -- с тех пор, как поляки его захватили.
   Смертность от великой "язвы" 1654 года была колоссальной. Из 1170 жителей Шуи умерло 560. Собравшись вместе, прихожане Воскресенской церкви (стоявшей на месте нынешнего собора), попросили Герасима Иконникова написать копию Смоленской иконы Божией Матери "со всяким благоговением и поспешностию". Он работал неделю. Всё это время прихожане "бодрствовали, постились и молились". В процессе написания случилось чудо: только что нанесённая прорись будущей иконы сама изменилась. Правая нога Богомладенца, согнувшись в колене, поднялась до локтя Его поднятой правой руки -- получилось, что Он как бы опирается локтем на колено. Это заметно отличается от традиционного написания Смоленского образа. (Отметим в скобках: не повлияло ли Сказание о Шуйской-Смоленской иконе на то, что говорят в народе о Седмиозерной иконе? В письменном сказании о последней нет ни слова об изменении её облика, однако в Казанской епархии бытует устное предание, что рука Богомладенца сама повернулась. Очень уж похожи судьбы двух образов!)
   Когда новосозданная икона была принесена, церковь вдруг озарилась неизреченным светом. Горожане, видя это чудо, стали молиться ещё усерднее. Не сразу, не быстро, но избавление всё же пришло -- "язва" миновала. Однако сам Герасим Иконников, словно некий мученик "за други своя", стал одной из её последних жертв. Как указывается в "Сказании": "Иконописцу же Матерь Божия даровала великую милость: Она взяла его к себе в небесные обители, с родителями его и братьями, в числе пяти человек. Все они после исповеди и причащения Святых Таин, постриглись, приняли схиму и потом отошли в вечность".
   Уже вскоре после эпидемии списки Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери были доставлены в Ярославль (в церковь св. Димитрия Солунского) и некоторые другие города России. Списки, в свою очередь, тоже прославились многочисленными чудесами и стали местночтимыми святынями этих городов. В 1667 г., с благословения Патриарха Иоакима, было установлено празднование новопрославленному образу 2 ноября (ст. стиля), помимо общего празднования Смоленской иконы 28 июля.
   К сожалению, подлинник Шуйской иконы, конфискованный в советское время из Воскресенского собора, бесследно пропал. Сейчас главной святыней собора является его почитаемая копия.
  
   До ХХ века в Шуе не было своих канонизированных святых (за исключением Иоакима Шартомского, подвизавшегося не здесь, а в пригородном монастыре). Но в 1922 г. у стен Воскресенского собора произошло событие, существенно повлиявшее на судьбу не только города, но и всей Русской Церкви.
   Шла кампания по изъятию церковных ценностей. В великопостный день 15 марта многие жители Шуи сошлись на мирную акцию в защиту Воскресенского собора от разграбления. Власти были настроены непримиримо и послали сначала конную милицию, а затем затребовали отряд в 40 красноармейцев с пулемётами... "Всё равно умирать -- умрём за Божью Матерь!" -- говорили люди и не расходились. На великую колокольню забрались дети и забили в колокола.
   Красноармейцы открыли огонь -- сначала поверх голов, потом по людям. 4 человека были убиты, около 20 ранены. Начались массовые аресты. Схватили даже 9 детей -- в основном тех, что били в колокола.
   Всего в защите храма участвовало, по разным оценкам, от 3 до 6 тысяч человек -- огромное число, учитывая тогдашнее небольшое население Шуи. После нескольких предшествующих лет тотального красного террора эта акция, безусловно, говорит о высочайшем гражданском мужестве людей, готовых даже ценой жизни защищать то, что для них свято.
   Иногда в истории внешне незначительные события невольно становятся катализаторами могучих процессов. Большевики сами постарались придать максимальную, всероссийскую огласку ими же устроенной бойне -- разумеется, представив всё в виде "мятежа" верующих. Так что шуйский инцидент 1922 г. стал поистине историческим по своим последствиям: как поджог рейхстага нацистами или убийство Кирова по заказу Сталина...
   Нужен был повод для масштабного наступления на Церковь -- для ареста Патриарха, десятков иерархов и тысяч простых верующих, -- и вот этот повод 15 марта 1922 г. нашёлся.
   Происшествие в Шуе обсуждали, нимного-нимало, на закрытом заседании Политбюро, и уже 19 марта Ленин пишет своё знаменитое письмо под грифом "Строго секретно..." Что тут скажешь? Даже в наше время немало людей, искренне считающих, что гуманнейшего Ильича подло оклеветали "проклятые демократы" в "лихие девяностые". Оцените же этот документ эпохи -- такие вещи полезно почитать. Хуже, чем сам Ленин, Ленина, по-моему, уже никто никогда не скомпрометирует:
   Строго секретно. Просьба ни в коем случае копий не снимать.
   Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий...
   Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления...
   Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей. Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности, совершенно немыслимы...
   Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок...
   Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий...
   Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать".
   То, что зверства в отношении Церкви люди "не забыли в течение нескольких десятилетий" -- это Ленин как в воду глядел. А тезис "расстрелять чем больше, тем лучше" на практике вылился в более чем 10000 смертных приговоров только за 1922 год. Было изъято и продано за границу церковных ценностей на 2,5 миллиарда рублей (в спешке продавали дёшево, многие драгоценные изделия переплавляли и перевозили за рубеж слитками), а вот на помощь голодающим из них пошёл... 1 миллион. Да-да, менее одной двухтысячной части! Голод ведь был только поводом...
   Относительно событий в Шуе было привелчено к суду 19 человек. Четверо приговорены к расстрелу, остальные -- к разным срокам заключения (в последний момент одному из четырёх, Похлёбкину, заменили расстрел на 5-летнее заключение). Неожиданно председатель ВЦИК Калинин предложил помиловать приговорённых к смерти. Но Ленин, Троцкий, Сталин и недавно введённый в ЦК по инициативе Сталина Молотов дружно подняли руки за расстрел. Что ни говори, неудобные результаты голосования для современных сталинистов, пытающихся противопоставить своего патриотичного и чуть ли не "православного" кумира "антирусскому" интернационалисту Троцкому. Кстати, репрессированные впоследствии Рыков, Томский и Каменев голосовали за помилование, но остались в меньшинстве.
   10 мая 1922 г. приговор был приведён в исполнение. В 2000 году Юбилейный Архиерейский Собор РПЦ причислил к лику святых 7 новомучеников Шуйских: четырёх убитых во время самой бойни 15 марта и троих расстрелянных. Вот их имена: священники Павел Светозаров и Иоанн Рождественский, миряне Пётр Языков, Николай Малков, Авксентий Калашников, Сергей Мефодиев и девица Анастасия (к сожалению, фамилию последней установить не удалось).
   В 2007 г. в центре площади Зелёной, у подножия колокольни, был поставлен символический памятник всем новомученикам Российским ХХ века. О многом могла бы рассказать сама колокольня, если бы, по словам Христа, её "камни возопили", ведь это место самой настоящей духовной гражданской войны! Одной из её знаковых битв. В маленькой, провинциальной Шуе сошлись и невидимыми фронтами два мира. Великая колокольня стала свидетельницей трагедии, по реальным масштабам несравненно превосходящей небольшое количество убитых и пострадавших в тот день.
   Может быть, Шую (в смысле нарицательном) можно назвать одной из ступенек Голгофы ХХ века.
   Разорение шуйских святынь продолжалось и после 1922 г. Снесли до основания Спасский собор и огромный храм Всехсвятского единоверческого монастыря. Изуродовали до полной неузнаваемости Крестовоздвиженский собор метрах в 150 от Воскресенского -- а ведь, судя по фотографиям, это был самый красивый в городе храм: идеальное, совершенное пятиглавие и изумительная шатровая колокольня.
   После этих потерь облик Шуи сильно обеднел: она перестала быть таким роскошным "лесом церквей", как другие города Золотого Кольца. Храмы сохранились в её застройке лишь разбросанными малыми островками. Слава Богу, что главный "остров" и главный маяк -- Воскресенский собор и колокольня, -- по-прежнему видны почти со всех концов. Впрочем, и их не миновало разорение -- снос крестов и куполов. Очевидцы вспоминают, что при попытке снять кресты с колокольни двое вызвавшихся энтузиастов сошли с ума. Один из них, зацепившись за шпиль, висел несколько дней, жутко вопил и махал руками. Это было воспринято как настоящее знамение всеми жителями города: Бог поругаем не бывает.
   Восстановлен был собор практически из руин в 90-е годы. С 1991 г. он действует и как главный городской храм, и одновременно -- как подворье Николо-Шартомского монастыря.
  
   Что ещё можно увидеть в городе кроме Воскресенского собора и колокольни?
   Отстояв на следующее утро праздничную службу Рождества Иоанна Предтечи, я отправился в прогулку по центру старого городка.
   Буквально в сотне метров от Воскресенского собора, по той же улочке Театральной, стоял обезглавленный остов другого большого храма. Уже упомянутый Крестовоздвиженский собор 1693 года -- самая древняя из сохранившихся церквей Шуи, хотя сохранность эта весьма относительная. Единственный в городе архитектурный памятник XVII века. Судя по старинным фотографиям, до разорения это было настоящее чудо, без всяких преувеличений! Дореволюционную Шую просто невозможно без него представить.
   Это наиболее классический для XVII века силуэт изящнейшей белой церкви с пятью главами и тонкой шатровой колокольней (колокольню тоже снесли, и теперь в Шуе нет ни одного каменного шатра). Приделами этой большой церкви были Тихвинский и Борисоглебский. Последний -- в честь более древней, когда-то стоявшей здесь церкви, от которой, очевидно, и произошло первое "доисторическое" название Шуи -- Борисоглебская слобода. Ежегодно рядом с Крестовоздвиженским храмом проходила известная во всей округе Борисоглебская ярмарка.
   Главной святыней прихода была прославившаяся многими чудесами, редчайшая Кипрская икона Божией Матери, написанная в XVII веке преп. Иоакимом Шартомским (см. о нём во II части очерка).
   Да, когда-то эту маленькую улочку осеняли с двух концов сразу два великолепных пятиглавых храма в стиле Московской Руси: Воскресенский и Крестовоздвиженский. "Между ними" поместилось всё XVIII столетие -- но вот вкусы и стили той эпохи, на удивление, обошли Шую стороной. В этом любопытнейшем городке, как ни странно, памятников барокко не встретишь нигде! Здесь задержавшийся (как и всюду в провинции) посадский стиль XVII века сразу, без паузы, сменяется классицизмом. А позже -- нарядной кирпичной эклектикой рубежа XIX - ХХ веков.
   С Театральной улицы я снова вышел на пешеходную Белова. Здесь особенно интересны два одинаковых, словно отражённых друг в друге корпуса Гостиного двора с фронтонами и колоннами. Только цвет разный: один дом крашен нежно-розовым, другой -- светло-оранжевым.
   Вообще здесь сохранилось немало памятников классицизма I половины XIX века: лучшее свидетельство о колоссальном расцвете города в тот период. Владимирский губернатор князь И. М. Долгоруков (именно в его губернию входила тогда Шуя) записал любопытные наблюдения: "Шуя -- небольшой, но значущий город, и многих губернских богаче. Там все почти обыватели капиталисты, и роскошь наполнила домы их... Чего у них нет! Чем они не хвастают! Церквей до шести, но все иконостасы залиты золотом. В соборе царские двери серебряные. Купчихи унизаны жемчугами, мужья их или не затевают ничего, или если уж затевают, то всякое предприятие их огромно и с большим иждивением совершается".
   Улица переходит в сквер, где стоит Поклонный крест в память варварски разрушенного Спасского собора.
   Дальше открывается одно из красивейших мест Шуи. Слева раскинулось роскошное здание бывшей городской управы. Справа таинственно сбегает куда-то в глубь летней пучины узенькая дорожка. Лишь начав спускаться, понимаешь, что попал не в случайную ложбинку, а вышел на один из древних сходов к реке, над которым нависает могучая бровь крепостного вала. Это остатки деревянно-земляного шуйского кремля XVI-XVII веков. Позже и административный, и церковный центр города сместился к востоку. Потому и опоясывают валы не могучий Воскресенский собор, а всего лишь маленькую, затерянную в застройке Покровскую церквушку (о ней ещё скажем чуть попозже).
   Уголок получился очень живописный. Казалось, дикая, опьянённая июльским вином природа хоть маленьким отрядом да ворвалась в самый центр города, опоясав его этими кипящими от цветов травяными буграми. Бугры застыли над рекой, которую та же всепобеждающая сила жизни зарастила кувшинками, стрелолистом и осокой. Какая-то зелёная окрошка получилась!
   А поднимешься от реки назад -- упрёшься в совсем другой водоём, искусственный. Остаток бывшего рва. Крепостные валы неплохо сохранились во многих древних городах. А вот рвы, до сих пор заполненные водой -- чрезвычайная редкость. Второй такой (правда, гораздо больший по размерам) я видел лишь в Смоленске.
   Высокие травы вымахали по берегам, а на противоположной стороне прильнули к самой воде деревянные частные дома, живописно отражаясь в тёмной, крапчатой глади. Дремотный пруд, стрекозы, июль... -- кажется, это просто уголок природы где-нибудь на деревенской околице. И ничто (кроме чересчур уж правильной, вытянутой формы водоёма) не напоминает, что это древнее оборонительное сооружение.
   Интересно, что ров с водой был прокопан метров на двадцать выше уровня Тезы: ров и река никак не сообщались друг с другом. Крепость не превратилась в полный искусственный остров: оставались небольшие сухопутные перемычки с двух сторон. Там как раз размещались восточные и западные ворота.
   В XVII веке один из осадных дворов внутри кремля государь Михаил Фёдорович подарил князю Пожарскому. Так история города связалась не только с родом Шуйских, но и с главным героем Смутного времени.
   Прошло всего несколько десятилетий, и крепость окончательно утратила своё оборонительное значение. Деревянные стены, как и во всех городах России, разобрали -- остались лишь земляные "корни" былой цитадели.
   Вот уже век с лишним на берегу рва стоит стилизованная под Русь XVII столетия городская управа (ныне -- музей Бальмонта). Это самая красивая гражданская постройка в Шуе, и смотрится она совершенно сказочно! Высокие кровли с флюгерками над затейливым узорочьем стен создают ощущение если не царского дворца, то, по крайней мере, боярского терема, купеческих палат. Символично, что этот явившийся из Древней Руси теремок стоит в самой колыбели города -- "на рву". Получилось романтичное, какое-то очень уж васнецовское местечко. Причём, навевающее ассоциацию с полотнами сразу обоих братьев: Виктора Васнецова, чья Алёнушка сидит-грустит на берегу такого же пруда, и Аполлинария, рисовавшего городские исторические пейзажи Московской Руси XVII века.
   А на территории самой крепости с 1840 года стоит массивное здание градской больницы. Она была возведена в стиле классицизма на средства купца Киселёва, и потому носила имя Киселёвской. Что-то не припомню, какой ещё древний кремль России занимает больница! Вообще сейчас на улочках бывшей крепости царит необычайная тишина. Центр города превратился в периферию.
   А над деревянными крышами высятся пять длинных, голубых, каплевидных куполов, держащихся на утрированно тонких, как палочки, барабанах. Это Покровская церковь 1754 г. Она была построена на месте древнейшей деревянной, которая до 1667 г. считалась соборной, то есть главной в городе! Дореволюционные краеведы пишут, что здесь находились иконы XVI века, "лучшие в Шуе". Среди них -- образ Иоанна Предтечи: по преданию, дар Ивана Грозного. Сейчас никаких древностей в церкви не сохранилось. Действует она уже несколько лет, но по необычной пустоте интерьера сразу понятны масштабы советского разорения.
   Над западным крыльцом церкви чуть высится колокольня 1814-16 гг. (возможно, творение того же Маричелли, который составил первый проект соборной звонницы). Когда-то её венчал такой же шпиль, как у соборной колокольни -- только уменьшенный во много раз. Сейчас навершие наскоро восстановили в виде обычного куполка, отчего сооружение смотрится невыразительно, а общий силуэт церкви утратил свою устремлённость в небеса.
   Вообще, старый кремль в новое время настолько утратил своё значение, что его церковь, стоящая "на соборном месте", не играет почти никакой роли в облике города. Она спряталась от всех магистралей, и увидеть её можно только вблизи. Это самое сердце Шуи, но по тишине и безлюдности переулка, по размерам домиков, окружающих скромную церковь, можно подумать, что находишься в старинном селе.
   Я вновь выбрался на главную магистраль -- улицу Ленина (бывшую Мещанскую), -- и по ней вышел к Октябрьскому мосту через Тезу.
   Перьевые облака спутались, как нерасчёсанные волосы и по-русалочьи отражались в реке рядом с космами водорослей, развевающихся от быстрого течения. Кажется, что река -- это древняя дорога, а кувшинки -- следы тех, кто ходил по её обочине.
   Что больше всего запомнилось мне в облике Шуи (после собора и колокольни, конечно!). Наверное, это именно несчётные кувшинки. Они усеяли водный стол, как разделённые белки и желтки, а рядом в изобилии плавали зелёные блюдца. Ты, вроде бы, и в городе, и в то же время, на природе: в самом волшебном уголке природы, где запросто можно было бы экранизировать "Царевну-лягушку" или снимать крупным планом пруд черепахи Тортиллы.
   В то переменчиво-облачное лето Теза, казалось, вобрала в себя с неба всю синь и всю белизну, сузив до ленты весь верхний холст. Вся прелесть небольшой, но полноводной равнинной речки оживляла городской пейзаж.
   Да, Теза -- довольно занятная речка. Рождаясь в каких-нибудь 12 километрах от Волги, в окрестностях Плёса, она, тем не менее, впадает не в Волгу, а в Клязьму, проделав извилистый путь в 169 км. Видимо, очень уж независимым характером отличалась эта река с глубокомысленным, философским именем. Где Теза, там и антитеза.
   Казалось, это только многообещающий старт. Ведь по ширине Теза у Шуи -- как Днепр в районе Смоленска или Ока у Калуги. Что помешало ей уйти далеко-далеко и стать самостоятельной великой рекой? Пожалуй, изобилие рек-конкурентов, уже расчертивших невероятно густой сеткой весь центр Руси. Не повезло! Она изначально стартовала из чересчур маленькой клеточки.
   В своё время я очень удивился, когда на одной из советских карт увидел рядом с надписью "Шуя" якорь -- обозначение речного порта. Оказывается, здесь действительно была пристань -- кто бы мог подумать при таких-то размерах! И какие только речушки не были относительно судоходны в свои времена! Ещё при Петре I под городом возвели деревянные плотины и шлюзы, которые отчасти сохранились до наших дней (что само по себе уникально). Уровень реки от них поднялся. Мелкие плоскодонные суда даже ещё лет 30 назад ходили до ближайших сёл. Был маршрут "Шуя -- Дунилово" и другие.
   Самый живописный вид на Тезу открывается с горы Крутихи, на которой ещё в XIX веке был разбит замечательный городской парк "Грачевники на Крутихе". Гора там совсем невелика, но река изгибается под ней крутой лукой. Русло её так пестрит крохотными островками, а окрестные луга -- такими крохотными болотцами и протоками, что на смотровой площадке просто замираешь от восхищения. Неужели настолько простенький среднерусский пейзаж может так завораживать! Здесь начинаешь как-то по-особому ощущать и тайну очарования самой Шуи. Небольшой равнинный городок на небольшой речке, с не слишком уж древним зодчеством, -- а вот уезжать отсюда не хочется.
   Река навеки отделила промышленную часть Шуи от парадной. Далеко не во всех исторических городах соблюдена такая чёткая граница. Можно лишь порадоваться, что в таком старопромышленном (ещё с XVIII века!) городке, историческая часть осталась "чистой". Гулять здесь одно удовольствие.
   За Октябрьским мостом видны пять ярко-синих репчатых главок церкви Ильи Пророка. Они расставлены необычно далеко друг от дружки, во всю ширь крыши. По облику кажется, что это храм рубежа XVII-XVIII веков. В действительности же он... 1881 года. Да и не могли его здесь построить раньше: освоение Заречья началось как раз в XIX веке. Ещё в 1834 г. было выделено место для возведения церкви, которая изначально планировалась как главная доминанта Заречья, на подступах к главному мосту. Процесс сбора средств и самого строительства затянулся, и только через полвека... доминанта -- не доминанта, а по крайней мере, просто очень красивая церковь была готова.
   Оригинален её силуэт издали, но когда подходишь ближе, особенно завораживает храмовая ограда. Восточнее алтаря в неё вписано необычайное крохотное сооружение, больше всего напоминающее белоснежный Рождественский вертеп -- только каменный. Восьмиконечная звезда на шпиле усиливает сходство. Подойдя ближе, даже удивляешься, что так оформлена всего лишь церковная лавка. Со стороны улицы она кажется совершенно детской, не рассчитанной на взрослого человека, но двор церкви значительно ниже мостовой, и ступеньки неожиданно увеличивают "вертеп" до нужного размера. Никогда ещё не видел такой игрушечной и с такой любовью построенной лавки-часовни! По-моему, это своего рода шедевр -- радостный и незабываемый.
   Храм, в котором в советское время был клуб "Безбожник", возродился относительно недавно, и внутренняя реставрация в нём ещё в полном разгаре. Но почему-то эта церквушка оставила у меня самые тёплые воспоминания. Помню, я разговорился с работницами, очень добрыми старушками. Они рассказывали, как каждый шаг приходской жизни становится маленьким праздником. Например, недавно прибыли вновь отлитые колокола. Вроде бы, небольшие -- но первый после почти векового перерыва звон оказался неожиданно могучим. Одна совершенно глухая пожилая женщина из их прихода со слезами рассказывала потом, что услышала колокола.
  
   В Шуе есть ещё несколько церквей -- но остальные находятся на отдалении от центра города. На северо-западной окраине, в посёлке Мельничном, сохранился никогда не закрывавшийся Никольский храм 1836 года -- любимый старожилами Шуи. Есть церковь Петра и Павла в селе Петропавловском, которое тоже давно включил в себя разросшийся город: когда-то там были погребены жертвы холеры 1831 года, а саму церковь возвели в конце XIX века.
   Сохранились кое-где и домовые храмы: при бывшей мужской классической гимназии (очень величественное краснокирпичное здание прямо напротив нынешнего Главмага), при духовном училище. Уцелел крупный трапезный корпус порушенного Всехсвятского монастыря. Если бы восстановить всё, что было разорено, город выглядел бы несравненно красивее и был бы по-настоящему достоин статуса нового епархиального центра.
  
   2. Окрестности
  
   В составе образованной в 2012 г. Шуйской епархии числится 6 монастырей. Все они расположены в пределах 10-15 километров от Шуи, так что окружение этого города уникально.
   Среди всех окрестных обителей выделяется древнейший и крупнейший в Ивановской земле Николо-Шартомский монастырь. У него просто беспримерное количество подворий! До раздела Ивановской епархии в 2012 г. их насчитывалось 22 -- в Иваново, Шуе, Палехе, Юрьевце и др. Эта новая традиция напоминает положение Николо-Шартомского монастыря в древности. До реформы Екатерины II (1764 г.) он имел в своём владении сразу 9 приписных обителей в разных местах. Среди них числился даже такой известный монастырь как Богоявленский Мстёрский.
   Только особо почитаемая обитель с уникальными святынями могла достигнуть такого положения! Основание её связано с обретением местной крестьянкой чудотворного образа свт. Николая у впадения крохотной речки Шартомы в Молохту. Сейчас это в 12 км к северу от Шуи, но тогда Шуи, вероятно, ещё и не было.
   Много в России обителей в честь Николая Угодника -- в основном, на местах чудесных явлений или его самого, или его икон: Николо-Угрешская, Николо-Бабаевская, Николо-Улейминская, Николо-Великорецкая... Шартомский монастырь стоит в этом же ряду, причём, судя по всему, он древнее всех вышеперечисленных. Если судить по первым письменным упоминаниям (1425 г.), то монастырь возник раньше самого города Шуи. Если же принять полулегендарные сведения, что он основан в конце XIII века (а это вполне правдоподобно), то выходит, что он древнее Троице-Сергиевой лавры. И вообще является одним из нескольких древнейших монастырей центра России. Не так уж много основывалось на Руси монастырей в первые, тяжелейшие десятилетия монголо-татарского ига. Видимо, Николо-Шартомский стал одним из редких исключений. И видимо, здешнее чудо, действительно, стало для людей большим и долгожданным утешением.
   Уже в грамоте 1425 г. стоит подпись архимандрита Конона -- а ведь этот сан носили тогда настоятели лишь самых крупных монастырей Руси. Среди богатых вкладчиков в Синодике обители числятся целые династии князей Пожарских, Хованских, Горбатых-Шуйских.
   Самый известный подвижник в многовековой истории обители -- преподобный Иоаким Шартомский. Он подвизался в XVII столетии. Был не только великим постником, молитвенником, затворником, но и выдающимся иконописцем своего времени. Создал множество списков только что прославившейся Казанской иконы Божией Матери. Эти списки, в свою очередь, также прославились чудесами -- особенно Вязниковский, ставший известным на всю Россию (см. очерк "Вязники" в этой же книге).
   В истории нашей Церкви -- всего несколько иконописцев, прославленных во святых: Алипий Киево-Печерский, Андрей Рублёв, Даниил Чёрный. Иоаким Шартомский стал последним по времени из этой плеяды -- он воссиял уже в XVII веке, то есть незадолго до упадка иконописи, до полного обмирщения церковного искусства. Как и об Андрее Рублёве, мы крайне мало знаем о его личной жизни.
   Свой подвижнический путь преп. Иоаким начинал в Борисоглебском монастыре под Ростовом и был духовным чадом знаменитого преп. Иринарха Затворника. Затем он подвизался в затворе в Шартомской обители. Около 1625 г. сподобился здесь явления Божией Матери, повелевший ему написать Свой образ для Воскресенского храма Суздаля. В Суздале преподобный и окончил свой земной путь, там и был погребён. Точная дата его смерти неизвестна, но не ранее 1630-х гг.
   В том же XVII веке здесь бывал ещё более знаменитый подвижник. Именно архивы Николо-Шартомского монастыря приоткрыли завесу над мирским периодом жизни великого святителя Митрофана Воронежского. До 40 лет он был женат, а в монашество постригся по вдовству. Белым священником служил на приходе в с. Сидоровское, в 17 км от Шуи. В 1830-е гг. о. Иоанна Субботин во время ревизии случайно обнаружил его письмо к шартомскому архимандриту Александру. Будущий святитель просил позаботиться о сыне -- "сотворить к нему отеческую милость". Из этого уникального письма впервые стало известно мирское имя святого (Михаил) и его сына (Иван). Позже шуйский краевед В. А. Борисов (1809 -- 1862) сделал вывод, что, овдовев, святитель и сам "имел пребывание несколько годов" в Николо-Шартомском монастыре.
   Село, в котором стоит монастырь, называется Введенье -- или, по-народному "Введеньё". Автобусы из Шуи ездят туда часто, и в один из дней я отправился к этой святыне. По пути виднелись порушенные, заброшенные, заросшие церкви. Так до сих пор выглядит российская глубинка! Хотя странно называть глубинкой самый центр страны. Вообще заметно на каждом шагу, что регион бедный, что советское наследство досталось ему несладкое.
   Всё же многое возрождается. Уже почти на подъезде к Введенью мелькнула роскошная пара церквей соседнего села Чернцы: Ильи Пророка (ок. 1750 г.) и Николая Чудотворца (1819 г.). Видно, что они медленно, но верно восстают из руин. Особенно потрясающе смотрелась шатровая колокольня. По всем восьми граням она была украшена простенькими, но изящными картушами, характерными, скорее, для севера, чем для центра Руси.
   Регион этот чрезвычайно интересен тем, что здесь в зодчестве XVIII, и даже XIX веков полностью сохранился дух допетровской Руси. В городках и сёлах всюду стоят изящные пятиглавые храмы и утончённые шатровые колокольни. Лишь по форме окон, да и то не всегда, можно определить, что возведено большинство из них уже далеко не в XVII столетии (хотя единицами уцелели и такие). Старая Московская Русь лишь отступила в глубинку, но никуда не делась. В XIX веке большие и богатые сёла своими церквами стали напоминать московские слободы времён Алексея Михайловича.
   Наконец на дальнем конце широкого поля показалось издали само Введенье -- буквально мерцающее от изобилия куполов. Что-то очень историческое, древнерусское сразу завораживало в его облике. По своим роскошным церквам Введенье на первый взгляд даже богаче Шуи! Над полями и низколесьем, над живописными клубочками тальника, над еле заметными домишками, ещё за пару километров виднелись сразу три букета храмов -- изящных и многоцветных. Да это же просто Суздаль -- лишь чуть-чуть уменьшенный! Я прекрасно помню ту ярмарочно богатую панораму знаменитого города Золотого Кольца -- когда подъезжаешь к нему полями. Здесь -- что-то очень похожее по духу.
   Золотые, серебристые, голубые луковки и тонкие колокольни празднично преобразили всю равнину. Почаще бы встречать в своей жизни такие животворящие пейзажи! Почему они так редки?
   Место это, действительно, переполнено непередаваемой благодатью. "...И жизнь, и слёзы, и любовь", -- как писал Пушкин, правда, совсем по другому поводу.
   Огромный Шартомский ансамбль высился подальше, а ближе к остановке нарядно выделялись купола другой обители -- Введенской, от которой и произошло название посёлка. Два монастыря в одном селе -- это, конечно, многовато, но для здешнего края -- дело почти обычное! В соседнем Дунилово в старину было аж 3 монастыря.
   Дата основания Введенской обители неизвестна. Небольшая и небогатая, она была приписана к Шартомскому монастырю, а в 1764 г. упразднена. Церкви её обращены в приходские. Недавно обитель вновь возрождена (через почти 2,5 века!) и действует как женская. Маленький, но очень нарядный ансамбль её составляют пятиглавая Введенская церковь (1807 г.) и одноглавая, тёплая Владимирская (1845 г.) -- обе дошли от того периода, когда здесь был приход.
   Особенно роскошно смотрелись сейчас ярко-голубые главки краснокирпичного Введенского храма -- как высший идеал простой и неотразимой красоты! Цветом и формой они очень живо напомнили мне Казанскую церковь в Романово-Борисоглебске -- один из самых замечательных шедевров, какие только можно увидеть в верхневолжских городах. Правда, в отличие от романовской, здешняя церквушка стояла вовсе не на обрывистом скате над Волгой, а на гладкой равнине, вдали от больших рек. Но силуэт её смотрелся просто изумительно. С пятиглавием сочеталась прекрасная, совершенных очертаний шатровая колокольня. Вся она была -- из Древней Руси: как квинтэссенция всего лучшего в нашем зодчестве. А черты XIX века в её облике не просматривались вовсе.
  
   От Введенского монастыря до Шартомского -- метров триста. Асфальтовая дорога с широким мостом пересекает крохотную Молохту. Узенькая, мочалистая от ила речка без малейшего высотного обозначения берегов напоминает вьющуюся в лугах дорожку. Она то прошивает зелёные клубы ивняка, то отчаянно петляет по открытым местам -- живописная, никому ничего не говорящая о смысле и конечном назначении своего странного, извилистого пути. В детстве я, пожалуй, надолго погрузился бы в размышление о том, какое колоссальное путешествие мог бы проделать по ней маленький теплоход с крохотными, как муравьи, пассажирами...
   А из-за огромных зелёных облаков, сгустившихся по берегам Молохты, уже выплывала незабываемая панорама многокупольного, величественного золотисто-бело-голубого Шартомского монастыря.
   Вокруг него волны мерцающего на солнце кустарника переливались, как зелёные сугробы. Весь приречный луг "замело" ими. Лесов поблизости не было, но пейзаж всё равно напоминал чащу. От блеска листьев казалось, что вся зелень здесь посеребрена: всё сверкало под стать куполам и крестам. Монастырь оставил свои блики на всём пейзаже. Ещё одна ассоциация осталась в подсознании: большая солнечная поляна и посреди неё светит не то огромный жёлтый одуванчик, не то само спустившееся к нам, как в сказке, солнышко.
   Да, Шартомский монастырь -- неповторимый образ неба на земле. Один из тех удивительных уголков, которыми так богата Русская равнина. Её главные украшения -- монастыри: сотни точек соприкосновения природы, зодчества и молитвы. Именно XVII век подарил России такие уникальные ансамбли как Толгский, Ипатьевский, Валдайский, Унженский, Желтоводский, Шартомский... Встреча с каждым из них -- настоящее открытие. Место, где Господь так близок, будто ты даже Его дыхание слышишь.
   При подходе к вратам над тобой вырастает куст куполов, такой роскошный, какой не часто встретишь даже в самых больших монастырях. Главы сразу трёх храмов почти накладываются друг на друга. Территория обители обширна, но все её церкви тесно сосредоточились в западной части, со стороны входа. Здесь замкнули маленький двор Никольский собор и Казанская церковь, дошедшие от XVII века, а над вратами вздымается нарядный Преображенский храм 1813 г.
   До середины XVII века монастырь оставался деревянным. В 1649 г. он в одночасье сгорел дотла от удара молнии. Но Бог и это бедствие обратил во благо. Именно "после молнии" начинается стремительное возведение каменного ансамбля. Уже в 1651 г. был освящён ныне стоящий Никольский собор. Пожалуй, это самый древний архитектурный памятник на территории Ивановской области.
   Собор этот, чисто монастырский по своему аскетизму, можно назвать выдающимся памятником середины XVII века -- современником почти таких же по размерам соборов Ипатьевского или Валдайского монастырей. Он такой же пятиглавый и четырёхстолпный, но на этом сходство кончается. Здешний храм -- какой-то "нарочно неправильный". Однако эту неправильность замечаешь лишь обойдя его и приглядевшись. Его боковые закомары неравны: западная -- самая большая, средняя меньше, восточная -- ещё меньше. Такое уменьшение создаёт эффект "ускорения", бега с запада на восток.
   Как ни странно, даже эта "неправильность" придавала особое очарование древнему собору. Он будто рос, а не строился. Рос сам, как дерево или отдельный лист. Что-то очень народное выразилось в облике этого собора. На первый взгляд кажется, будто его вообще на глазок строили, без всяких чертежей и математических формул, "топорно"... -- а между тем, тщательно выверенные пропорции говорят об обратном. В этом плавном уменьшении виден даже принцип золотого сечения. Едва заметная асимметрия характерна для всего древнего зодчества. В ней выражался дух жизни, зримо ломались все "правильные" представления. Но здесь она не "едва заметна", а именно подчёркнута. Грубовато-простодушно, по-богатырски. Мол, прочность и мощь важнее всяких там условностей. Если бы герои разных народов оставляли постройки, максимально выражающие их характер... то сразу было бы видно, что этот собор возводил явно не Роланд и не Ланселот, а скорее, Василий Буслаев в момент покаяния.
   Голубенькая Казанская церквушка, золотисто-желтый настоятельский корпус и белая громада Никольского собора своим сочетанием формируют праздничное многоцветье дворика. Небольшого, но торжественного, как Соборная площадь Московского кремля -- в миниатюре. С севера его почти замыкает стоящая по диагонали к собору колокольня. Нижняя часть её также относится к XVII веку, верхняя была надстроена в XIX-м.
   Казанский храм и трапезную светлыми пуговками расветили по всей длине изящные изразцы с херувимами, с райскими птицами и цветами. Видно, что они свежие, восстановлены недавно -- но по образцам XVII века. Сама церковь -- 1675 года. С противоположной стороны (отсюда не видно) к ней примыкает крохотный придельный храм св. Григория Акрагантийского. Ещё издали виден висящий на стене колокольчик -- очевидно, для созывания на трапезу. Огромные сетчатые окна тоже относятся явно не к XVII веку, а ко времени, когда открытую арочную галерею застеклили для тепла.
   Большую часть монастыря занимает яблоневый сад. Как лес, он окаймляет с трёх сторон богатырскую громаду Никольского собора и простирается от него до северных корпусов и до восточной стены. Как маленькие тигры, там и сям шныряют по нему кошки. Красивей всего сад выглядит в мае, когда превращается в сплошное, цветущее, пенное море! Каким-то образом выросла в яблоневом "лесу" и парочка громадных, дремучих елей. Их тёмные, готические башни вымахали рядом с собором -- почти в один рост с ним! От соединения густых елей с куполами сразу вспоминаются церковные праздники. Правда, сейчас, в летнюю жару ассоциации возникают, скорее, не с Рождеством, а с еловыми и можжевеловыми ветками на Пасху или Вербное воскресенье. Всплывают как-то сами собой и картинки из жития Сергия Радонежского: его жизнь в лесу, первая срубленная церковка под ёлками. Не знаю почему, но все древние монастыри Центральной России, каждый в свою меру, хоть чуть-чуть напоминают мне о преподобном Сергии -- даже те, что напрямую с ним не связаны.
   В таких местах даже жара вдруг утрачивает своё изнуряющее свойство и становится частью чего-то радостно-летнего, умиротворяющего. А там уж и гром начинает вдали погромыхивать... ну, значит идёт скорое избавление!
   Есть какая-то связь дождя и святости. Какая -- не знаю, но точно есть! Приезжаешь в благодатное место и получаешь окропление с небес. Места, где купола густы, как капли, не умеют долго оставаться сухими. Именно в них чувствуешь лето сполна: "лето Господне благоприятное".
   Ивы в низинных лугах вокруг монастыря клубились, как тучи, и, видимо, притягивали тучи с высоты. Да и речка соскучилась по своим же вознёсшимся каплям -- как мы скучаем по когда-то поднявшимся от нас родным душам. Таинство дождя просто обязано было состояться -- непременно, как конечное воссоединение миров:
   "И будет Бог всё во всём".
   "Хвалите Его, небеса небес и вода, яже превыше небес".
   Пейзаж вдруг изменился на глазах: краски стали сочно-контрастными. Монастырь -- светлый, как паникадило с многочисленными свечками куполов, а небо тёмное -- такое нереальное, будто импрессионисты решили написать картину и выбрали для неё самый фантастический, иссиня-мерцающий фон...
   Меня как раз пригласили на трапезу, и тут-то за окнами хлынул могучий, захлёбывающийся июльский ливень -- аж крыши над всеми зданиями загрохотали!
   Гостиничник о. Моисей угощал меня и попутно рассказывал. О монастыре, об удивительных случаях из жизни, о вечном, но ненавязчиво действующем промысле в судьбах людей. Во все времена, пока стоит Церковь, самой благодатной кончиной считается смерть на Пасху. За короткое время после возрождения монастыря уже 5 человек братии в разные годы отошли к Богу в Светлую седмицу. Особенно удивительна судьба иерея Александра, жившего на одном из подворий. В пасхальную ночь он отслужил заутреню, присел отдохнуть в алтаре и умер так тихо, что все сослужащие думали -- задремал батюшка. На Пасху, за богослужением в алтаре!.. повернётся ли язык такую радость назвать неподходящим словом "смерть"?
   Самому же о. Моисею, когда он ещё жил в миру, старушка-мать через несколько дней после смерти явилась воочию во время его молитвы на каком-то ослепительном, неземной красоты лугу: квартира "раздвинулась", время и пространство перестали существовать... Ещё неделю потом в доме чувствовалось необыкновенное благоухание, которому удивлялись все приходящие.
   Другая знакомая старушка, тоже глубоко воцерковлённый человек, заранее была извещена о своей смерти. Помылась, оделась во всё чистое, написала записку: я, мол, умерла тогда-то и тогда-то, мыть и переодевать меня не надо, -- и легла. Много дней спустя родственники (навещали её, увы, редко) зашли и застали как бы уснувшую старушку: ни малейших признаков тления или запаха!
   Почему-то было удивительно легко и светло от рассказов этого человека. Так светло, как давно уже не бывало. А снаружи всё шумел и шумел дождь...
   Простор вокруг монастыря ярко и грозно мерцал, поделённый надвое горизонтальной чертой. Гуашево-синие тучи и акварельно-зелёная трава изливали, казалось, весь мрак и весь свет, какие только возможно в нашем мире излить.
   Началась вечерняя служба, и попрощавшись с о. Моисеем, я перебежал под дождём метров двадцать до Никольского собора. Уже в его портале невольно оглянулся на всю эту красоту. Мокрая мостовая монастырского двора стала голубой от Казанского храма и жёлто-золотой от Преображенского. А чтоб увидеть водопад белизны от Никольского собора, следовало бы опять перебежать на другой конец двора, к арке ворот. Всё стало необыкновенно нарядным от отражений. И дышалось так легко, будто сама красота, как озон, освежила воздух.
   Я вошёл в собор. Интерьер его производил такое же "богатырское" впечатление, как и внешний вид. Жаль только, древних росписей не сохранилось -- один подреставрированный в наше время XIX век. Увы, в этом регионе, где безраздельно господствовали мастера соседнего Палеха (всего вёрст 30 отсюда), всё древнее автоматически переписывалось. В собор XVII века ворвалась пёстрая живопись ремесленных артелей XIX-го. Но сами очертания четырёхстолпного интерьера сохранили благодатный дух иной эпохи.
   Служба шла тихая, чинная, бесстрастная, истинно монастырская... А сзади, за открытой дверью, колыхался отвесный ливень, как тростниковая занавесь. Отделял уголок мира священного от мира обычного.
   Что ещё тут мне запомнилось?
   Шартомский -- один из очень немногих монастырей, где свечи даются за добровольное пожертвование: кто сколько опустит в ящик. Требы -- тоже за пожертвование. Никакой фиксированной цены! Из всего множества обителей, где я побывал, такая замечательная традиция соблюдается лишь в Троице-Сергиевой лавре, Псково-Печерском монастыре и Воскресенском монастыре Углича.
  
   Именно здесь -- не в Иваново, не в Шуе, а именно в Николо-Шартомском монастыре, -- по-настоящему чувствуешь, что ты в духовной столице целого региона. На всём отрезке пути меж древним Суздалем и древней Костромой не найдёшь более старого, намоленного и архитектурно совершенного места! Шартомский монастырь -- это подлинное духовное открытие для всякого, кто до него доберётся. Лично я в той длинной поездке побывал сначала в Дивеево и уже потом добрался сюда -- но даже после Дивеево восприятие здешнего святого места нисколько не потускнело!
   По силе впечатления он не уступит самым красивым и древним монастырям, в каких я только был. Чувствуется настоящая духовная твердыня, и твердыня эта прошла испытание в несколько веков.
  
   Второе знаменитое село в окрестностях Шуи, всего километрах в пяти от Введенья, -- Дунилово. Женский Успенский монастырь в нём был основан в конце XVII века. Главным ктитором, то есть благотворителем обители, был тесть Петра I боярин Фёдор Абрамович Лопухин. Именно его дочь Евдокия стала первой женой императора. Впоследствии её сослали в Суздаль и насильственно постригли в монашество.
   Обитель изначально была очень мала и располагалась на крохотном участке на берегу Тезы, который по весне превращался в остров. В 1764 г. она была упразднена, но в XIX веке усилиями новых благотворителей возрождена. Основу нового монастыря составили Успенский храм 1819 года и Покровский 1849-го.
   Закрытая в советское время, обитель вновь возродилась в 1991 г. -- то есть почти одновременно с Шартомским мужским монастырём. Как и там, здесь действует детский приют -- только для девочек-сирот.
   Честно говоря, я хоть и собирался, да так и не побывал в Дунилово, потому что мне заранее объяснили (причём, разные люди, независимо друг от друга), что в монастырь никого не пускают. "Раньше, как и везде, свободно принимали паломников, а теперь игуменья Ольга просто не открывает ворота. Даже организованным группам с батюшками". Лично я воздерживаюсь от того, чтобы давать этому какую бы то ни было оценку. Во все времена существовали и существуют особо строгие, полностью закрытые для мирян монастыри и скиты. Насколько оправдано превращать в такую закрытую обитель Успенский Дунилов монастырь -- вопрос в компетенции только священноначалия.
   Впрочем, в том же Дунилово по соседству с Успенским возрождается ещё Благовещенский монастырь (всего до екатерининской реформы в этом уникальном селе действовали сразу три обители!). Возможно, он будет более открытым.
  
   А в селе Сергеево в 10 км от Шуи расположен Фёдоровский монастырь -- молодой, XIX века. Его основала по благословению св. Иоанна Кронштадтского владелица большого имения Александра Николаевна Шубина. Из соседней Нижегородской губернии она пригласила 30 первых насельниц. В 1881 г. образовалась община, в 1889 г. она получила официальный статус монастыря. В 1897 г. был возведён большой пятиглавый Успенский собор в неорусском стиле. Главной святыней стал очень редкий образ -- Серафимо-Понетаевская икона Божией Матери "Знамение". Число сестёр к моменту революции превысило 300 человек.
   Жизнь женского монастыря продолжалась всего 40 лет, и в 1929 г. он был закрыт. Правда, последние тяжёлые годы ознаменовались тем, что здесь нашёл свой приют будущий мученик митрополит Серафим (Чичагов) -- один из великих святых ХХ века. Из страха никто не решался предоставить ему убежище, настолько "дурной" была его репутация у Советской власти. Игуменья Арсения не побоялась. Кстати, сама она впоследствии сподобилась мученического венца и в 1939 г. умерла в Ивановской тюрьме.
   После долгого советского запустения монастырь возродился в 1994 г. -- но уже как мужской. Надо сказать, это редкое явление: во много раз чаще встречаются обратные примеры -- бывшие мужские обители становятся женскими.
   Судя по разговорам, которые я слышал, жители Шуи очень чтят свою пригородную обитель, связанную с именами Иоанна Кронштадтского и Серафима (Чичагова).
  
   Ещё более молодая мужская обитель находится в селе Кузнецово. Она образовалась в 1998 г. на месте старинного, издавна почитаемого прихода, состоящего из двух красивейших пятиглавых церквей: Казанской 1775 года и Успенской 1811-го. Ансамбль их можно назвать, пожалуй, образцом храмового зодчества Ивановской земли -- лучшим продолжением традиций XVII века. Приход не закрывался никогда и сохранил многие старинные святыни.
   По двум своим храмам монастырь назван Успенско-Казанским. Сейчас здесь уже несколько десятков насельников, среди которых есть и схимники. Почитатели тихих, не туристических, по-настоящему молитвенных обителей преодолевают порой тысячи километров, чтобы приехать в Кузнецово. Таких паломников пока немного -- но, пожалуй, это именно тот монастырь, про который можно лаконично сказать: "Все, кому полезно знать, о нём знают".
  
  
  
  
   Нерехта
  
   В отличие от Плёса или Тутаева, Нерехту можно назвать приволжским городком лишь условно. Стоит она на полпути меж Ярославлем и Костромой, но не на самой Волге, а километрах в 20 от неё -- на крошечной речке Солонице (с глубокой древности здесь добывали и варили соль). Соседство с двумя, пожалуй, главными центрами русской культуры XVII века отразилось во всей её архитектуре и живописи. Ярославская и костромская "школы" скрестились здесь и принесли вполне самобытные плоды: 7 приходских церквей -- посадских и барочных, - и маленький, но чудный ансамбль Троице-Сыпанова монастыря.
   Нерехта впервые упоминается в летописях в 1214 г. Но до XVII столетия она оставалась сплошь деревянной. "Золотой век" русских городов привёл к началу каменного храмого строительства -- и вот его-то памятники сохранились в Нерехте уникально! Ни одна из церквей не была разрушена в советское время целиком (хотя некоторые утратили купола, колокольни...). Образно говоря, все храмы были ранены, но ни один не убит. Соседние, даже самые знаменитые в русской культуре города не могут похвастаться подобным!
   Относительно неплохо уцелели и знаменитые фрески Нерехты -- и в церквах самого города, и в древних окрестных сёлах. Опять-таки, соседство Ярославля и Костромы определило облик здешних храмовых интерьеров -- всей системы росписей.
   Пейзаж Нерехты -- соседство традиционных, дивных в своей простоте пятиглавий ярославской архитектурной школы с фигурными храмами-башенками "воротиловского" барокко. Интервал сохранившихся церковных построек -- практически ровно столетие: с конца XVII по конец XVIII века. Причём, с пробелом точно посередине -- в несколько десятков лет, - когда не строилось вообще ничего (видать, нелегко жилось после петровских реформ, выжавших все соки из провинции!).
   Рубеж XVII-XVIII веков принёс Нерехте ансамбль Троице-Сыпанова монастыря, Казанский и Владимирский соборы, Никольскую и Благовещенскую церкви. Конец XVIII -- Воскресенскую, Преображенскую и Крестовоздвиженскую церкви зодчего-самоучки Воротилова. Правда, XIX век внёс ещё кое-какие "достройки" к уже существующим храмам, самая большая из которых -- соборная колокольня... словно с дореволюционных фотографий Костромы проявившаяся в здешней сказочной атмосфере.
   Впервые я понял, в какой город-заповедник попал, когда в окне автобуса мелькнул стоящий на главном перекрёстке Никольский храм -- пожалуй, самый красивый и запоминающийся в Нерехте. У него сохранились, пусть и бледно, даже наружные фрески -- во всех двенадцати закомарах, под изящным и тонким пятиглавием. Наружные фрески -- подумать только!.. Все двунадесятые праздники. Какие же сокровища таятся внутри!?
   А вот, через считанные метры, на той же улице -- высокий Воскресенский храм 1770-87 гг., в стиле барокко...
   От автовокзала я пошёл в обратном направлении: сначала поклонился Воскресенской церкви, потом Никольской. В обоих оказались музеи. Вообще, к сожалению, из семи церквей Нерехты действуют пока лишь две: Крестовоздвиженская на кладбище (она не закрывалась даже в советское время) и Преображенская. Плюс, конечно, знаменитый Троице-Сыпанов монастырь, но он -- вдали от центра города. В обезглавленном Казанском соборе, когда-то главном, до сих пор хлебокомбинат, в Благовещенской церкви -- макаронная фабрика. Владимирский собор закрыт на многолетнюю реставрацию. Вот такая вот невесёлая статистика.
   В этом смысле до Тутаева, где действует всё, что сохранилось, Нерехте далеко.
  
   И всё же я был навеки очарован Никольским храмом-музеем! Непередаваемое изящество устремлённого в небо пятиглавия и шатровой колокольни -- силуэт, давно знакомый и оттого... не только не наскучивший, но манящий к себе с особой силой. Потому что в нём какая-то... чистая идея Руси, говоря платоновским языком. И чистая идея Молитвы, воплощённая в зодчестве.
   По-моему, Никольский храм -- главное чудо Нерехты. Недаром и стоит он на самом видном месте -- на пересечении ключевых дорог. Если посмотреть на старинный план города, то здешний перекрёсток формировал собой тот своеобразный большой крест, на котором вся Нерехта была распята. Улица, по которой я только что шёл -- поперечная перекладина распятия, - по названию церкви именовалась Никольской. На север от храма вела улица Костромская (отсюда и поныне начинается шоссе на Кострому), а на юг, за мост -- главная, Суздальская. Трудно придумать более знаковое размещение храма! Он стоял "на большом кресте" и одновременно -- на берегу реки, возле главного моста.
   Интерьер этой церкви -- как бы уменьшенная копия какого-нибудь роскошного, столичного собора! Сплошной ковёр ярких фресок и торжественно-высокий золочёный иконостас с тонкой, кружевной резьбой в стиле барокко -- но без излишеств, в самую меру.
   Иконостас этот -- очень интересный. Если смотреть на основные образа, то он - традиционно 5-ярусный. Присутствуют все канонические ряды: праотеческий, пророческий, деисусный, праздничный, местный. Но если учесть, что меж праздничным и деисусным добавлен ещё маленький ряд с изображениями мученической кончины свв. апостолов, а выше праотеческого (под сводами) и ниже местного (над полом) тоже присутствуют небольшие образки, можно назвать его... 8-ярусным! И это притом, что иконостас -- не соборный, а соответствует размерам обычного приходского храма (1).
   Фрески в высокой бесстолпной церкви тоже многоярусные. На сводах - "Коронование Богородицы". Ниже идут три ряда, посвящённых Евангелию, один -- Апокалипсису, один -- житию Николая Угодника и наконец, самый нижний - "Песни Песней" (излюбленный древнерусскими изографами сюжет: символический брак Христа и Церкви!) и притчам Соломоновым. Знаменитая ярославская школа фресковой живописи XVII века нашла своё продолжение в XVIII веке в Нерехте. Здесь оставило след последнее поколение ярославских изгографов, ещё работавшее в "допетровском" стиле в послепетровскую эпоху. Как поётся:
   Прощальным костром догорает эпоха -
   и мы наблюдаем за тенью и светом.
   Нерехтские храмы и фрески -- это, конечно, самый закат древнерусской эпохи... но закат великолепный (2). Главный "знаменщик" здешней артели Афанасий Шустов ещё в 1731 г. вместе с отцом расписывал ярославскую церковь Михаила Архангела. Тогда он был самым молодым в артели художником. Прошло без малого 40 лет и он, маститый изограф, с братом Иваном и ещё девятью ярославскими мастерами украсил живописью здешнюю церковь: в 1768-69 гг. Древние приёмы не забылись! То же богатство красок, с преобладанием небесно-синего фона, та же подробность сюжетов, те же богатые архитектурные пейзажи, средь которых проходит всё евангельское и житийное действо... Лики только чуть заметно изменились -- стали более "земными", с некоторой претензией на портретность. Но всё равно, с какой-нибудь петербургской или украинской живописью -- разительный контраст! Вообще интерьер мало отличается от древнерусских. Разве что верхние окна в толстых стенах -- круглые: "первая ласточка" раннего барокко.
   В посещение храма-музея входит и подъём на колокольню. Самый красивый вид с неё открывается на юг -- на весь центр городка. У подножия церкви картинно изгибается лукой маленькая тёмная речка Нерехта с плоскими берегами, на которых приютились одноэтажные домики и огороды (кстати, "Нерехта", на языке мерян, означает "река в низкой, болотистой местности").
   Манит к себе какой-то непередаваемой романтикой горбатый пешеходный мостик -- чуть выше по течению. Он кажется совершенно игрушечным -- из щепочки выструганным.
   На другом берегу, как раз в излучине реки, поместилась главная площадь с длинными Торговыми рядами. Над противоположным концом рядов вздымается соборная колокольня (сам Казанский собор, оставшись без куполов, почти не опознаётся). Правее её -- кажется, что почти впритык, - стоит кирпично-красный с большими зелёными луковками Владимирский храм. На самом деле, когда я дошёл до него, оказалось, что он на несколько сот метров южнее и никак с колокольней не связан -- просто размеры храма такие внушительные, что илюзорно приближают его.
   Мелкий, ненавязчивый июньский дождик придаёт всему пейзажу ощущение покоя и задумчивости. "Укропом" играет от капель поверхность реки. Влажно темнеют тротуары. Свежо светится зелень. Туманится отсвет неба на мокрых крышах и куполах. Невольно вспоминается, как давным-давно, в детстве, я приехал в "самый красивый город на Земле" - Ярославль. Нас с мамой встретил тогда такой же тихий дождик -- первые брызги начала лета... До сих пор, оказывается, то ощущение со мной: капли поза-поза-поза- прошлогоднего дождя! Того самого, ярославского...
  
   Я спустился с колокольни и вошёл через мост... в ту самую ожившую панораму, которую только что созерцал сверху. Длинные Торговые ряды -- не кольцевые, а в одну линию, - построил в 1836 г. архитектор Фурсов из Костромы (автор знаменитой тамошней каланчи). На следующий год началось возведение венчающей площадь соборной колокольни. Строительство её из-за нехавтки средств затянулось на 11 лет и завершилось лишь в 1848 г. "Воздвигаемый колосс смеётся над развалинами и скудостью собора", - с горькой иронией писал тогда священник, краевед Михаил Диев. Тем не менее, амбициозный проект высотной доминанты всего города удалось воплотить до конца. Купеческое и мещанское сообщество уездного городка ориентировалось на соборную колокольню губернской Костромы. Ту, кстати, возвёл нерехтчанин Воротилов в конце XVIII века. Костромской оригинал, безусловно, был "сильнее" подражания -- достаточно взглянуть на фотографии, сравнить изящество пропорций, богатство декора. Но... у нерехтской колокольни одно-единственное, зато несомненное преимущество: она сохранилась (костромскую в советское время, увы, снесли).
   Чтоб вообразить впечатление современников от грандиозного строительства, надо мысленно перенестись в ту эпоху - середину XIX века. Что представляла собой Нерехта? 40 каменных домов и 253 деревянных: вот и весь городок! И над этим-то полупосёлком вознеслась 60-метровая колокольня! А в непосредственной близости от неё -- семь вытянутых в небо церквей. Было чем залюбоваться и даже восхититься. Великолепное церковное зодчество Нерехты являло слишком разительный контраст со скромнейшей гражданской застройкой! Недаром даже В. В. Розанов, всю жизнь простоявший "около церковных стен" и отчаянно метавшийся в своих взглядах из крайности в крайность, писал: "Только в Москве ещё есть такие прекрасные церкви, как в Романово-Борисоглебске и Нерехте, да не знаю, сравнятся ли московские... Отчего же этих московских приходских церквей или вот романово-борисоглебских и нерехтских нет в Петербурге, в Одессе, где учёные архитекторы уж, конечно, хорошо знают "византийский стиль"? Нет, тут провинциальный наш вкус, тот милый вкус, который дал кружево и аромат таким приволжским созданиям, как, например, "Обрыв" Гончарова, или тургеневским "Запискам охотника".
   Я дошёл до Владимирского храма -- самого величественного и старого в Нерехте. Пожалуй, у каждого древнего города есть наиболее почитаемая икона -- Заступница от всех бед и напастей. Есть такая святыня и в Нерехте, правда, довольно "молодая", по сравнению с самим почти тысячелетним городом. В 1634 г. сюда был принесён из Ярославля список Владимирской иконы Божией Матери и вскоре прославился многочисленными чудесами. Эту икону, сохранившуюся доныне, называют Владимирской Нерехтской.
   В сам год перенесения (по другим данным, чуть позже -- в 1638 г.) был основан Сретенский монастырь. В 1678 г. царь Фёдор Алексеевич, посетив Нерехту, пожертвовал монастырю средства на возведение каменного собора. Через несколько лет стройка звершилась, и собор во имя Сретения Владимирской иконы Божией Матери стал первым каменным зданием в городе. Он открыл собой целую строительную эпоху в истории Нерехты.
   Символичен выбор его местонахождения. Именно здесь начиналась дорога на Владимир, поэтому неудивительно, что монастырь, посвящённый Владимирской иконе, был основан на Владимирской улице. Его собор -- исторически самый древний, а географически самый южный из всех нерехтских храмов. Их цепочка по времени росла именно с юга на север: Владимирский-Сретенский собор -- 1678-85 гг., Казанский -- 1709-13 гг., Никольская церковь -- 1710-25 гг., а самая северная, кладбищенская Крестовоздвиженская -- 1780-е гг. Такое вот любопытное наблюдение...
   Правда, сейчас чуть ли не единственный способ полюбоваться красивейшим и монументальным Владимирским собором -- подняться либо на Казанскую, либо на Никольскую колокольню. Вблизи, за глухой оградой, оставшейся ещё от бывшего монастыря, вы разглядите, подпрыгивая, разве что купола на высоких барабанах. Всё закрыто "на реставрацию"... но реставраторов что-то не видать.
   Я добросовестно обошёл каменную ограду с угловыми башенками со всех сторон. Учитывая, что стоит она на пригорочке, виды на речную долину отсюда довольно живописные, но вот внутрь территории не заглянешь никак. Крепость да и только!
   Потому и знаменитое соборное крыльцо, скопированное с ярославской церкви Иоанна Златоуста в Коровниках, я видел лишь на фотографии. Вообще храм -- совершенно ярославский! Даже снесённая в советское время шатровая колокольня была "заимствована"от того же коровницкого ансамбля.
   Внутри собора, говорят, идёт реставрация фресок 1775 года, близких по стилю к тем, какие я видел только что в Никольском храме. Имена мастеров по документам остались неизвестны, но одни исследователи приписывают их тем же братьям Шустовым, другие -- Михаилу Соплякову, также изографу из Ярославля. На многоярусных фресках (лучше всего они сохранились под сводами) наиболее полно представлен евангельский цикл, особенно -- Страсти Христовы.
  
   По соседству с Владимирским стоит ещё один храм, к счастью, действующий -- Преображенский. Его возвёл вместо одноимённого, пострадавшего в сильнейшем городском пожаре (1785 года), Степан Андреевич Воротилов в 1787-91 гг. Если упомянутая Воскресенская церковь того же зодчего "тяготеет к овалу", но всё же не переходит в него, сохранив традиционную форму корабля, то Преображенская -- целиком овальная, если смотреть сверху. Над крышей высокого скруглённого "дома" с тремя (!) ярусами окон приподнимаются относительно небольшая колокольня и восьмерик с куполом. Это характерное для позднего барокко слияние форм церковного и светского зодчества.
   Здесь самое время сказать несколько слов об известнейшем архитекторе Костромы и Нерехты -- Воротилове (1741 -- 1792). Он родился в соседнем посаде Большие Соли (ныне -- пос. Некрасовское Ярославской области) в семье бедного мещанина. Обучался портняжному и кузнечному ремеслу, но по-настоящему нашёл себя, поступив в артель каменщиков. Самостоятельно обучился рисованию, черчению, алгебре, геометрии и к неполным 30 годам начал делать первые собственные архитектурные проекты. До революции в Больших Солях было 12 церквей -- больше, чем в уездном городе Нерехте! Некоторые из них, а также ряд колоколен к уже существующим возвёл Воротилов. С 1770 г. начинается "нерехтский" период его творчества, а вскоре он получает крупнейшие заказы в Костроме, выполнение которых на века вписало его имя в историю русской архитектуры: Красные и Большие Мучные ряды, доныне украшающие центр Костромы и не имеющие себе равных по масштабам и цельности ансамбля. О тамошней соборной колокольне мы уже упоминали. Она не сохранилась, но в своё время так прославилась на всю Россию, что даже в далёкой отсюда Рязани решили возвести её почти точную копию. Правда, рязанская колокольня строилась ещё дольше, с большими перерывами, проект несколько раз менялся -- и в результате она оказалась совсем не похожей на костромскую... но уже сама попытка о многом говорит!
   Судьба отвела Воротилову всего 51 год жизни. Художники братья Чернецовы (первыми создавшие "поволжскую галерею" архитектурных пейзажей) уже почти полвека спустя, восхищаясь его творениями, писали: "Этот человек мог бы стать великим архитектором! [...] Но о Воротилове не слышно, он скромно окончил путь жизни". Сейчас можно их поправить: не "мог бы", а стал великим архитектором... просто в Петербурге и Москве слишком поздно узнали о том, что был когда-то в провинции такой искусный "самоучка"! Что же касается этого традиционного эпитета, то ведь такими самоучками были все русские зодчие допетровской эпохи... что не мешало им творить шедевры.
   Нерехта -- единственный город, по которому можно судить сполна и вживую (не по старым фотографиям) именно о церковном зодчестве Воротилова.
  
   Обойдя совсем небольшой по площади исторический центр, я сел в автобус и отправился в Троице-Сыпанов монастырь -- в пригороде, за восточной окраиной. Это одна из самых древних и почитаемых обителей костромской земли, основанная в XIV веке преп. Пахомием Нерехтским. Святой Пахомий был "собеседником" Сергия Радонежского, одним из многих десятков его духовных чад, создавших свои монастыри.
   С 12-летнего возраста Пахомий подвизался послушником в Рождество-Богородицком монастыре Владимира, который в ту эпоху, до основания Троице-Сергиевой лавры, был главным монастырём центральной Руси (там почивали мощи благоверного князя Александра Невского). В 21 год он принял постриг.
   В 1360 г. свт. Алексий, митрополит Московский, основал Константино-Еленинскую обитель под Владимиром и поставил её настоятелем преп. Пахомия.
   Через некоторое время, стремясь к уединённой жизни, подвижник оставил настоятельство и, долго странствовав, нашёл себе место для отшельничества близ посёлка Сыпаново, под Нерехтой.
   Несколько лет спустя место отшельничества превратилось в новый монастырь -- во имя св. Троицы, как и большинство обителей эпохи преп. Сергия. Сам Пахомий скончался 21 марта 1384 г. Его нетленные мощи были обретены лишь три века спустя, при перестройке храма -- 6 мая 1675 г.
   Собор Троице-Сыпанова монастыря -- древнейший в окрестностях Нерехты. Он возведён всего за два строительных сезона, в 1675-76 гг., и таким образом является на несколько лет старше Владимирского в самом городе. В 1684-85 гг. к западу от него выросла большая шатровая колокольня с часами (со специальной шахтой для часовых гирь). Интересно, что изначально собор и колокольня стояли отдельно: соединила их лишь встроенная в XIX веке трапезная. Хотя, если этого не знать, кажется, что так было всегда: это ведь наиболее традиционное для храма размещение -- колокольня над западным притвором, трапеза и основной четверик с пятиглавием.
   Косматые, с невероятно густыми кронами сосны придают Троицкому монастырю особую живописность. Маленькой оградой обители они собраны в букет или, лучше сказать, нарочито беспорядочный венок вокруг древнего белого храма. Так иногда оформляют Рождественский вертеп! Я видел зимние фотографии обители: под снегом и инеем дремучие хвойные шапки смотрятся совершенно бесподобно...
   А вокруг -- луга, перелески, посёлок, носящий удивительное название Троица... и никаких сосен! Только здесь -- островок намоленной архитектуры и островок соснового кладбища-бора. Только здесь -- хоть какой-то холмик над болотисто-низинной местностью. Но до чего же он маленький!
   Пожалуй, из всех великих русских монастырей (связанных с именами учеников Сергия Радонежского) Троице-Сыпанов -- самый крошечный по территории! Уж на что мал Ферапонтов Белозерский, но и он кажется заметно больше. А здесь... полгектара площади! Один-единственный храм, миниатюрное кладбище, ограда -- и всё. Наверное, сказывается то, что в 1764 г., по реформе Екатерины II, монастырь был упразднён и обращён в обычную приходскую церковь. Древний Покровский храм (того же XVII века, что и собор), монашеские кельи и вообще всё, что не нужно для сельского прихода, разобрали ещё тогда.
   Правда, даже в XIX веке бывший монастырь ещё оставался крупнейшим центром паломничества в Нерехтском уезде -- сотни богомольцев приходили к мощам преп. Пахомия и святому источнику. 33 года (1832-65 гг.) священником в приходе служил знаменитый краевед о. Михаил Диев, о котором мы уже упоминали. Во многом благодаря его трудам, многовековая история обители не была забыта. Но всё же монастырь есть монастырь, а приход -- есть приход.
   В советское время закрытый с 1937 по 1992 г. храм пришёл в полное запустение: из пяти глав едва держались на обветшавших каркасах две, на крыше росли кусты и мелкие деревца.
   Полноценное восстановление обители (не через 70 лет, а через 2 с половиной века!) происходит только сейчас. И, кстати, по плану, её территория должна расшириться в семь раз -- до 3,5 гектаров. Долину со святым источником и противоположный холм (к западу от нынешних границ монастыря) планируется благоустроить и включить в пространство новой невысокой ограды -- при сохранении старой, исторической.
   Кстати, со многими обителями такое бывало и в древности. При их расширении, территорию, опоясанную новыми стенами, называли обычно Новым городом (есть такой и в далёком Кирилло-Белозерском, и в совсем близком Ипатьевском монастыре).
   Обитель реставрируется уже почти два десятка лет. Она была официально возрождена в 1993 г., а уже летом 1994 г. её посетил Святейший Патриарх Алексий II, приезжавший в эти края на празднование 250-летия Костромской епархии. Монастырь сейчас - женский. Настоятельницей в нём с самых первых дней является игумения Алексия (Ремизова), бывшая благочинная Богоявленского монастыря Костромы.
   Когда я приехал, в храме шли очередные ремонтные работы, и меня попросили подойти попозже. В ожидании, когда впустят в храм, осталось обойти хотя бы то немногое вокруг, что есть. Пересекаю старое кладбище с цветущим шиповником и жасмином -- по главной аллее, от южных ворот до восточных. Восточные - шатровые, нарядные, почти современные собору и когда-то главные в монастыре. Не залюбоваться этим маленьким чудом зодчества невозможно!
   Я задумался над слишком разными судьбами архитектурных памятников. Святые врата Суздальского Ризположенского монастыря с двумя очень тяжеловесными по форме шатрами -- исключительно знамениты и представлены во многих хрестоматиях и альбомах по древнерусскому искусству. Возможно, всё дело в их богатой полихромной раскраске, сделавшей их почти сувенирными -- очень праздничными и нарочито "народными" по стилю.
   А вот современные им врата Троице-Сыпанова монастыря -- с одним, но гораздо более изящным шатром, с несомненно, более гармоничными пропорциями, - совершенно не известны в искусствоведческой литературе. Сейчас они просто аккуратно побелены, а шатёр крыт для лучшей сохранности светлой кровлей. Но изначально здешние врата, как и в Суздале, радовали глаз полихромной раскраской. Все выступающие грани пламенели багряным по белому: и рёбра самого шатра, и нарядные катушки, "ширинки" основания.
   Как жаль, что сейчас всё это великолепие можно лишь представить по сохранившимся далёким аналогам... Впрочем, чтоб его воссоздать, при желании, достаточно было бы, пожалуй, одного-двух дней работы художника или даже хорошего маляра.
   А вот изразцы на вратах частично сохранились. Издали оживляют стены, как блестящие пуговки, вблизи распускаются роскошными цветами.
  
   Сходил я и на источник преп. Пахомия -- спустился с горки к западу от монастыря. В тот будний дождливый день здесь не было ни души. Позже я узнал о народной традиции, издавна связанной с этой горкой. Люди не только обливаются на источнике (купальни здесь нет), но и три раза поднимаются и спускаются по склону без помощи рук. Источник святой и горка -- святая. Здесь и доныне происходят многочисленные исцеления... А традиция подобного подъёма на горку мне давно знакома по Петъялам -- известному святому месту километрах в 90 от Казани. Оказывается, в разных регионах и даже у разных народов (Петъялы -- это же всё-таки Марий-Эл) - достаточно схожие обычаи. И везде по вере даются чудеса!
   Время понемногу истекало: надо было ещё вернуться на обратном автобусе в Кострому, где я в этот раз остановился, и успеть на вечернюю службу в Ипатьевский монастырь. Я снова подошёл к дверям собора -- очень хотелось приложиться к мощам преп. Пахомия. На этот раз, к счастью, вышла не послушница, а сама игуменья матушка Алексия. Никогда не забуду, как по-доброму, с какой заботой она меня приняла!
   Меня провели к мощам преп. Пахомия, новомученика Василия (последнего здешнего настоятеля, репрессированного в 30-е годы), к чудотворной Владимирской Нерехтской иконе 1634 года (оказывается, с 2005 года эта святыня из Сретенского Владимирского собора пребывает здесь(3)).
   И вот человеку, которого видели первый раз в жизни, подарили книгу про монастырь и собрали продукты в дорогу... извинившись при этом, что не могут покормить в обители, потому что как такового помещения трапезной у монастыря просто нет! Было ощущение, что я прикоснулся к какой-то подлинно христианской любви к ближнему. За считанные минуты увидел её плоды. Это было какое-то... великое-малое чудо!
  
   Пожалуй, завершу рассказ о святом месте отрывком из подаренной мне книги:
   "В 1994 г. жительница Владивостока Вера Д., услышав по радио просьбу помочь восстанавливающимся храмам и монастырям, решила внести свою лепту. Вопрос был в том, куда и кому послать выделенные из её пенсии деньги. Размышляя об этом, Вера проснулась ночью и сказала вслух: "Господи, куда же мне послать помощь и кому?". Закрыв глаза, она вдруг услышала спокойный мужской голос: "Святому Пахомию".
   Большого значения этому случаю Вера не придала, так как ни о каком святом Пахомии не знала, и решила послать деньги в Кострому своей сестре Елене И., которая, будучи человеком глубоко верующим и церковным, могла бы лучшим образом распорядиться этой жертвой. О слышанном ею голосе Вера ничего сестре не сообщила.
   Елена, получив деньги, сразу привезла их в Пахомиево-Нерехтский монастырь, где очень часто бывала, о чём и сообщила сестре.
   Когда Вера узнала, что её жертва попала в обитель святого Пахомия, она была так поражена, что, по её словам, у неё "волосы на голове приподнялись" и слёзы выступили на глазах.
  
   11 июля 1994 г., по окончании воскресной литургии, игумения Алексия вошла в храм преподобного Пахомия и случайно взглянула в проём открытых храмовых дверей. Матушка увидела, что прямо перед воротами монастыря стоит большой стог сена, и и с удивлением подумала: "Чей это стог, и почему его сгрузили перед монастырскими воротами?"
   Через некоторое время в обитель пришёл местный житель Виталий Н. Попросив разрешения видеть настоятельницу, он задал ей тот же вопрос: "Чьё это сено перед воротами, матушка?". Настоятельница ответила, что н езнает, но думает, что кто-то тайно пожертвовал сено монастырю, так как обитель нуждается в нём, поскольку к этому времени в монастыре уже был скот, а косарей и земли под покос ещё не было.
   Тогда Виталий пояснил, что хозяин сена -- он, и рассказал следующее. Утром вместе со своей женой Лидией и сыном Дмитрием, накосив и высушив траву, они погрузили её в тракторную тележку, связали получившийся довольно объёмистый стог верёвками и проводили трактор от поля до шоссе. Сами же, на мотоцикле обогнав трактор, они поехали домой, чтобы подготовиться к выгрузке. Через некоторое время к их дому подъехал растерянный тракторист. Указывая на остатки сена в тележке, он сказал, что стог где-то потерялся... Виталий с сыном тут же отправились на поиски. Проехав весь путь до поля, к своему великому удивлению, они не обнаружили на дороге ни сена, ни его остатков -- нигде не было ни травинки... Лишь напротив монастыря стоял стог, причём -- на некотором расстоянии от проезжей части, ближе к воротам обители. Рассмотрев стог, Виталий определил, что сено действительно его. Объяснить, как сено попало с дороги к монастырю, никто так и не смог, а Виталий и его семья, изумлённые случившимся, попросили матушку принять сено как пожертвование для обители.
   Позднее, свидетель этого чуда -- мотоциклист, знакомый тракториста, везшего сено, рассказал, что он ехал за трактором в тот самый день. Когда трактор поравнялся с Пахомиевой обителью, он пришёл в ужас, увидев, как стог сена отделился от тракторной тележки и завис в воздухе. Потом трактор продолжил свой путь, а стог опустился на землю у ворот монастыря.
   По молитвам преподобного Пахомия, Господь не оставлял семью жертвователей. Каждый год, независимо от погодных условий, их хозяйство никогда не оставалось без кормов для скота. А если во время сенокоса на небе появлялись тучи и собирался дождь, они всегда успевали убрать всё до первых капель".
  
   Примечания:
  
   (1). Смотрится он здесь настолько "родным", что лично я сильно удивился, прочитав о его тайне. Оказывается, здесь его установили... в 1987 г. А происходит он (как и иконостасы двух боковых приделов) из храма села Верховье Солигаличского района. Там его соорудили в эпоху самого расцвета барокко -- в 1776 г.
   (2). Некоторые исследователи (например, А. И. Суслов и С. С. Чураков в работе "Ярославль") даже делают смелые выводы: "Работы ярославских мастеров XVIII века опровергают устаревшее мнение о том, что русское искусство делится на две части -- допетровское и послепетровское, между которыми будто бы существовала пропасть. Именно в стенописях наиболее ясно проявилась связь между искусством XVII и XVIII веков". Правда, добавлю от себя, что эта "связь проявилась" лишь в провинции. В столичном же искусстве "существовала пропасть" ещё какая! Что ж... тем ценнее для нас, историков, провинция.
   (3). Символично, что Владимирская икона в своём долгом "странствии" остановилась, наконец, у мощей преподобного, пришедшего сюда в XIV веке именно из Владимира.
  
  
  
  
   Романово-Борисоглебск (Тутаев)
  
   1. Спас Всемилостивый
  
   В 40 километрах выше Ярославля открывается по обоим берегам Волги усыпанный древними церквами городок. Левый берег - бывший Романов, правый - бывший Борисоглебск (ещё один Борисоглебск здешней земли!). По легенде, Борисоглебскую слободу основали в 1238 г. те, кто бежал от Батыева нашествия из разорённого Ярославля. Чуть позже, в 1270-е - 80-е годы, св. князь Роман Угличский возвёл напротив слободы, через Волгу, город, получивший его имя. Во всяком случае, так гласит предание. В некоторых новых исследованиях основание города относят к XIV веку и уже не связывают его с именем угличского князя. В XVIII веке оба поселения получили статус уездных центров, а в 1822 г. были официально преобразованы в единый Романово-Борисоглебск. С 1918 г. он именуется Тутаевым, в честь погибшего здесь красноармейца... но старое имя и сейчас можно услышать в обиходе, наряду с пока не отменённым советским. А ведь это - единственный на Руси город, носящий имя сразу трёх святых: князя Романа Угличского и князей-страстотерпцев Бориса и Глеба.
   Впервые я увидел это древнее чудо с теплохода.
   Многочисленные церкви, как самоцветы, белели, алели и желтели над холмистыми берегами. Склоны Волги были так изрезаны овражками, что напоминали построившиеся в ряд пирамиды. Везде густо клубилась майская зелень: выступала, как лава, из овражных щёлок и ложбин, курчавилась на темени холмов, отражалась в волжском зеркале, стекая к нему пузыристыми ручьями. Левобережная, Романовская, сторона одно за другим выкладывала на обзор свои сокровища.
   Вот белый пятикупольный Крестовоздвиженский собор 1658 года, похожий на ярославский храм Спаса на Городу: такой же приземисто-широкий и с маленькими шатёрчиками с разных сторон. Созерцая такие уголки, сразу понимаешь, почему Тутаев называют "маленьким Ярославлем". Дальше - пламенно-праздничная, не оторвать глаз! - Казанская церковь на самой кромке берега. Бутоном тюльпана алеет выше на обрыве колокольня. Сама церквушка и по виду, и по местоположению напоминает угличскую Димитрия на Крови и муромскую Николы Набережного. Это - живой памятник чудесам Казанской иконы, романовского её списка, что всего-то на несколько лет младше первоявленного образа 1579 года. Здешний список когда-то спас город от чумы. Церквушка выстроена в 1758-м, хотя от храмов XVII века по виду её не отличишь.
   На покатом склоне, словно чудом затормозив перед самым падением в воду, она видится нарядной расписной игрушкой-санями. Искристая весенняя зелень охватывает её ладонями уступов, стараясь удержать от окончательного потопления. И застывшая над широкой рекой церковка кажется одновременно и беспомощной, и величественной.
   Из керамики слепили крошечный красный теремок, воткнули в его крышу пять незабудок-куполов, а за алтарём вознесли вишнёвую стрелу колокольни.
   Весь этот красно-синий каскад сбегал к Волге и зеркально продолжался в ней. Зелёные сугробы береговых круч по сторонам уступчатого теремка словно приглашали покататься, и детская, ничем не замутнённая радость вдруг охватывала всё существо при одном взгляде на эту сказочную картину. Ты - ребёнок и беззаботно катаешься с горки, и это Детство уже никогда не кончится.
   Выше по течению мелькали новые и новые церквушки - чуть дальше от берега, чуть ближе... Вот проплыл маленький уголок Суздаля - жёлтенький Троицкий храм на холме с одной маленькой репчатой главкой...
   На Борисоглебской стороне высился над деревянными домишками и палисадниками большой Воскресенский собор - хранитель главных святынь древнего града...
   Я подумал: какому-нибудь художнику можно годами жить здесь - и не сходя с берега, писать полотно за полотном... И из множества таких полотен составилась бы единая Картина Святой Руси.
   А потом подумал: зачем писать, если всё это и так есть!
   Праздничная панорама волжского городка в светящейся зелени и солнечной дымке, как осталась у меня в памяти из того путешествия, так и до сих пор вживую стоит перед глазами.
   * * *
   Через пару месяцев я уже специально приехал в Тутаев - помолиться в Воскресенском соборе. Был пасмурный июльский день, собирался дождь. На душе было тоже ненастно. Из новых районов с типовыми многоэтажками улица неспеша вывела к поселковой застройке и наконец упёрлась в ворота собора, обнесённого колечком ограды. Отсюда храм смотрелся, на первый взгляд, как-то будничней, "приземлённей" и проще, чем с Волги. Сейчас цель поездки была другая - и взгляд не разбегался по всей панораме... да и не было никакой панорамы, словно Волга вообще где-то за тридевять земель. Раз ехал помолиться в храм, то вот - храм, а больше и нет ничего.
   В 1675-м построили величественную каменную церковь на месте прежней деревянной - и с тех пор уже никогда не прерывались в ней службы. Это само по себе чудо - может, главное из чудес, связанных с Воскресенским собором. Он не был закрыт в советское время и сохранил все чудотворные иконы(1), благодаря которым паломники едут к нему с разных концов России. В мирских же путеводителях он именуется "шедевром ярославского зодчества XVII века, памятником архитектуры мирового значения".
   Моя любимая ярославская Иоанно-Предтеченская церковь в Толчкове была достроена на 12 лет позже, и украшающие её знаменитые "шишечные" колонки из фигурного кирпича почти один к одному повторяют здешние - возможно, скопированы именно отсюда. Правда, Воскресенский собор - пяти-, а не пятнадцатикупольный, да и с современной жёлтой окраской ему очень уж не повезло: неоштукатуренное кирпичное кружево Толчковской церкви производит куда большее впечатление. Жёлтая краска - самая земная...
   Впрочем, я ехал не к шедеврам зодчества и не к земным краскам, а к чудотворной иконе Спаса Всемилостивого. Много я о ней слышал, впервые предстояло - увидеть.
   У всякого города, как у человека, бывает сердце. Сердце древнего, церковного Романово-Борисоглебска - Воскресенский собор, а сердце собора - образ Спаса Всемилостивого. Ещё в начале XV века его написал великий художник Дионисий (по другой версии -- его современник и тёзка преподобный Дионисий Глушицкий, известный подвижник Вологодский. Образ был "небом"(2) деревянного Борисоглебского храма, стоявшего на месте нынешнего Воскресенского. Когда разобрали старую церковь, Спасов образ был выставлен в новой для общего поклонения. Только эта предыстория проясняет тайну его гигантских, необъятных размеров, ибо икона эта - почти вдвое выше человеческого роста.
   Долженствующая находиться в куполе высокой церкви, она стоит прямо перед тобой, словно небо спустилось, и Господь на тебя смотрит лицом к лицу.
   Это схождение Неба на землю придало Воскресенскому собору поистине что-то апокалипсическое. Не в зловещем смысле, как понимают слово "Апокалипсис" обыватели, а в истинном, изначальном: "Откровение". Откровение - открытие сокрытого. Отпирание запертого. Встреча с Тем, с Кем мы не умеем встречаться. Хотя ради этой встречи Он и сходил с небес.
   Но и земного страха в этом соборе хватает. Расписывали его люди, похоже, понимавшие и рай, и ад буквально, физически... а может, и сознательно низведшие Царство и геенну до нашего обыденного "понимания". Ибо как нам иначе и узреть-то, что мы в "князе мира сего" пребываем!
   Соборные фрески Страшного суда - страшны! По-земному страшны. Стоишь перед иконой Спаса, а за спиной у тебя, как засада - чёрные ямы с навсегда попавшими туда грешниками. Густые соты с ячейками во мраке: мутно-коричневыми силуэтами видны в них обнажённые человеческие фигуры, утратившие всякую индивидуальность, ставшие поистине "мясом ада". Подвешенные за ноги вниз головой или за пояс... или просто простирающие руки из какого-то месива, они мучаются, изолированные друг от друга кольцами "тьмы внешней", и ещё пунктуально подписано при каждой ячейке: "Огонь неугасимый блудникам", "смола кипящая пианицам", "мука лютая немилостивым" и т. п.
   Почему-то эта будничная сортировка с этикетками, как на комбинате для разных сортов мяса, особенно потрясла меня в те минуты и... тутаевские фрески стали самыми страшными храмовыми фресками, какие я когда-либо встречал в жизни.
   Этот мир, спасение от которого - лишь Сам Спаситель: огромный Лик смотрит на тебя с иконы. Сзади ужас, спереди - надежда. Здесь не на кого надеяться, кроме как на Него. Мука - не Его "наказание", а следствие разлуки с Ним. Как страдания человека, забравшегося в подвал и лишившего себя Солнца - не наказание со стороны Солнца. Все мы - диггеры, слишком глубоко залезшие когда-то и зачем-то в подземелья и не нашедшие до сих пор дорогу назад. Даже забывшие, что была дорога...
   Осознание абсолютной реальности ада всегда давит и пугает - даже когда свидетельством его реальности являются такие лубочно-народные картинки. Вдруг в какую-то секунду, помимо разума, чётко осознаёшь, что они бы и не появились, если бы ада не было. Говорят, "Ужас" - не просто слово, а одно из имён собственных нечистого духа. Как же сделать так, чтоб ужас преложился в страх Божий? Потому что ужас - губит, а страх Божий - спасает.
   "Держи ум свой во аде и не отчаивайся", - был дан рецепт-откровение св. Силуану Афонскому. Вот это "не отчаивайся" - видимо, и есть отличие-грань.
   Здесь, в северо-западном углу собора - в сущности ещё Ветхий Завет. Торжествует и царствует! Новый Завет - перед ним, в Лике самой иконы.
   На границе стоим - мы. Нам - выбирать...
   Я слышу за спиной рассказ одного из служителей храма - рассказ кому-то:
   - Один раз такое было искушение отчаянием: прямо как будто душа выворачивалась-мучилась... вот как грешники на этих фресках. Как будто во всём свете никакого даже глотка радости не осталось, ни просвета... И в таком состоянии я подошёл к Всемилостивому Спасу. И вот как у всех богомольцев в нашем храме принято проползать под этой иконой... видите - она на занавешенной скамье стоит, и вон там - проход... люди кладут земной поклон Спасителю и проползают под всей скамьёй, а справа, за иконой, выходят... Вот и я с молитвой прополз под иконой, и сразу - оставило!.. Как будто гора с души свалилась. Представляете! Разом, я даже поразился! Это, конечно, Божья помощь... ничто земное так не поможет. Я даже не знал до этого, что так бывает. А Святые отцы очень точно называют состояние, как у меня тогда было - "буря помыслов". Мы же в жизни не задумываемся, какие мысли наши, а какие - от лукавого, думаем: мы всё сами думаем... Мы же такие гордые, такие "самостоятельные"! Потом только, с годами, начинаешь чувствовать, что какие-то "помыслы" извне приходят... даже не какие-то, а большинство. Понимаешь тогда: а, оказывается, правы были святые отцы! Они ведь всегда говорят только то, что знают. В "буре помыслов" надо прибегать только к Спасителю. Никакие психологи не помогут...
   Услышав рассказ, я поразился совпадению: до какой степени описанное состояние совпадало с моим нынешним! Будто это он про меня рассказывал. И про меня, и для меня. Что ж, пред чудотворной иконой не такие "совпадения" бывают! Прибежал "лечиться" - и услышал рецепт.
   И исполнил... и прополз... и так же, как тот человек, как-то разом получил облегчение. "Помыслы" выключились, как радио. Уныние осталось по другую сторону скамьи.
   Здесь уже невозможно было не почувствовать, Кто именно это сделал. Если телесные недуги лечит и Врач Небесный, и врачи земные, то душевные - только Небесный. Это - "Его епархия".
   Спаси нас, Господи, от уныния и от отчаяния - главного бича земного!
   Да не будет в нас так лелеемой и оберегаемой нами "депрессии", так любовно названного адского состояния, а да будет - Царство Твоё.
   И ничего, кроме Царства...
  
   2. Романовская сторона.
   "Прибавление ума"
  
   На романовской стороне мне довелось побывать лишь полтора года спустя. День Серафима Саровского поставил праздничный крестик на самой середине зимы. Я улыбнулся, когда подумал, насколько долгим оказался для меня путь на ту сторону Волги в крошечном двуедином граде.
   Романов - город особый. Если правобережную часть, где сосредоточена не только старина, но и многоэтажные новостройки, ещё можно назвать Тутаевым, то тут "тутаевского" нет ничего. Романов хочется называть только Романовым. В нём будто бы вообще отсутствуют следы ХХ века. Переправа через реку - это переход в другой мир, в другие времена...
   Почти про каждый великий город говорят, что он поставлен на семи холмах, как Рим.
   Не знаю, на скольких холмах стоит тёзка Рима древний Романов - их там очень уж много, - но церквей, венчающих эти холмы, ровно семь(3). Я шёл и собирал их, как ягоды. И не было у меня в тот день никакого другого дела. И слава Богу, что не было. Весь зимний день, пока не померк свет, я гулял по былому кремлю и посаду - и его тихие деревенские улочки всё время выводили к оврагам, а за каждым оврагом обычно вырастал храм. И поглядывали на него каменные и деревянные домики - резные и расписные сундучки да ларцы...
   Вот каменный мостик на арках - похожий на калужский Березуйский, только меньший во много раз... не знаю уж, почему вспомнилась в тот миг именно Калуга!..
   Переходишь его и оказываешься в сердцевине древнего града - у восточных, напольных ворот кремля XV века. Кремль - это просто кольцо валов: как в Суздале, Переславле, Городце... "ворота" же - плавный проём в валу и ничего более. Укрепления эти народ издревле связывал с именем князя Романа, хотя возвёл их другой благоверный князь угличский, живший на два века позже: Андрей Большой († 1493). О трагической судьбе его и двух его отроков-сыновей читайте в следующем очерке "Углич" (глава "По следам детей-мучеников").
   "Ворота" в валу открываются на алтарь могучего собора. Будто собор - на дне жертвенной Чаши. Бело и плавно загибаются оба склона, бело и плавно загибаются апсиды алтаря. И пять серо-серебристых куполов благословляют Свыше пустырь и сиротливо-зимние деревца. Чисто и воздвиженно с ними, с Крестовоздвиженскими... На этой маленькой площадочке древней крепости, облюбованной сейчас лыжниками, большой собор смотрится - как тот Лик Спаса Всемилостивого во всю икону.
   Помню, мерцали под пасмурным небом идеально скруглённые серебристые луковки... а кто-то топил печку в приделе, и беловатый дым ленточкой вился за иконами куполов, словно их несли с крестным ходом... Как-то неслышно, незаметно, недвижимо несли.
   Здесь и с дымом - чисто!
   Почему-то от вида этого дыма вспомнилось выражение: "Церковь - баня духовная".
   Противоположная, западная, сторона небольшого кремля - крутой обрыв над Волгой. Романовские обрывы и вообще горный ландшафт здешней - левобережной, казалось бы, - стороны заслуживают особого рассказа. Многие местечки в России носят гордое название "русских Швейцарий" - есть такая и у нас, в Казани, в старом парке над рекой. Жителям равнин простительны преувеличенные названия - мы так любовно даём их своим крохотным "горам". Крохотным - зато своим! Левобережье Тутаева тоже иногда именуют "русской Швейцарией". Зимой его особенно легко вообразить высокогорным курортом. Белое одеяло крутыми складками спадает к белой равнине Волги... а если ещё стоит туман (как в тот день, когда я приехал), то можно и Волгу представить высоко взметнувшимся плато под бронёй ледника, и туман - облаками...
   Самой "горной", самой удивительной по месту постройки была, конечно, Казанская церковь - так поразившая меня когда-то ещё с палубы теплохода. Только зимой и вблизи она почему-то оказалась не ярко-красной, а робко-розовой. И не господствовала над рекой и над городом, как это виделось с палубы, - а смиренно пряталась от глаз в овражке... Только верхушка колокольни выдавала её присутствие: колокольня-то не так глубоко съехала по склону - оставила себе обзор над кромкой обрыва, призадумалась...
   Это извне с реки храм великий, внутри же града он ничем себя не выдаёт... как преп. Серафим при жизни не "выдавался" в Саровском монастыре, как преп. Силуан - на Афоне. Величие их было почему-то видней издали, но не рядом, не среди своих.
   "Нет пророка в своём отечестве"...
   Но до чего же удивительно это место, если уж ты его нашёл!
   Из всего, что я встречал, поездив по России, здешний храм совершенно беспримерен по своей карабкающейся конструкции, по своей вписанности в ландшафт, казалось бы, вовсе непригодный для постройки вообще чего-либо!
   Как древних восхищали вавилонские "висячие сады" - так меня поразил розовый "висячий сад" этой церкви, цветущий на зимнем откосе. На крутом склоне не было даже уступов - она сама, своими ступенчатыми очертаниями, их нарисовала.
   Чтоб попасть в церковь, надо спуститься по одной крутой лесенке от колокольни к алтарю, по другой - от алтаря к северо-западному крыльцу, а уж от крыльца наклонный "восход" возводит на второй этаж... который только при взгляде с запада - второй, а с востока - первый и единственный. Такое я, наверное, смог бы придумать лишь в детстве, когда, сидя над кубиками, фантазировал свои архитектурные "шедевры" - для существующих только в моём воображении городов.
   Само крылечко - изящнейшее в Романове! Сквозная лёгкая беседка, увенчанная пятью крошечными синенькими главками. Смотришь сверху - а она словно на санях едет по Волге, по льду. Красуется, не торопится... едет - а с места не двигается.
   Роскошная галерея тянется вдоль церкви-корабля, а под ней... дрова.
   Не забыть эти поленницы в древних арках под галереями - как не забыть ту ленточку дыма, повязанную на Крестовоздвиженские купола. Зима... Русь... Не напоказ, не для туристов живём. Это не они на нас глядят, а Господь. Греемся, выживаем, молимся... Дрова Он нам простит, раз уж не умеем мы "согреваться от мраза" одной молитвой, как Его угодники. Дрова эти - жизнь, а вот золото "Золотого кольца" - только блеск земной.
   Пейзаж цвета российского флага - красная церковь, синие купола, белый снег... Те же цвета - цвета Христова одеяния на иконах.
   * * *
   Иду за другими церквами дальше с лукошком фотоаппарата. Дорогу пересекает очередной большущий овраг - так неожиданно, словно он появился тут позже, чем сама улица. Зачем обходить или спускаться "пешком" - съехал!.. так и проще, и интересней. Пусть Зима хоть ненадолго возвратит в детство. И древний городок, где нет ровных дорог, а всё овражки-овражки да горки, ей в том поможет. "По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам..." куда-нибудь да придём!
   Какие я ещё церкви собрал в тот день?..
   Михаила Архангела - столп золотисто-солнечного света о пяти куполах смотрит многоочито во все стороны овальными и восьмиугольными окнами. Тогда, в XVIII веке, особенно в Верхнем Поволжье, часто строили храмы таких пропорций: высота втрое больше ширины. А уж храм, посвящённый Архангелу... он-то, тем более, лишь чуть-чуть должен касаться земли.
   Как на иконе иногда изображается сонм маленьких людей, припадающих к стопам Спасителя, Божией Матери или святого, так к этому могучему Архангельскому столпу припали со всех сторон деревянные домишки и огороды... Примкнули заборами и штакетниками - весь наш маленький, лоскутный, разделённый мир... где у каждого - своя ограда вокруг каждого пятачка земли и души. А Святого всё равно хочется: не выжить нам без Солнца!
   Вот Троицкая церковь за овражком на следующем холме - будто крошечный кораблик взметнуло огромной белой волной.
   Светится, как фонарик, в конце волнисто-овражистой деревенской улочки. Или... будто солнечный одуванчик расцвёл на пригорке посреди зимы.
   Особенно интересно, что в тот пасмурный и даже мглистый день каждый раз от вида любой церкви мне на долю мгновения казалось, что начинает проясняться... будто бы робко сочатся лучи солнца, подкрашивая очередную древнюю стену... Я проверял, удивлённо глядел на небо - небо оставалось прежним.
   Откуда же мерещился свет?
   Тихий свет самой старины?..
   Закаты и восходы, веками играя раз за разом на стенах древних храмов, заблудились в этих веках... и теперь они здесь - всегда. В таких городах нет слова "когда-то", есть - "всегда".
   Почти все храмы в тот день были закрыты (хотя все они - действующие: здесь нет ни одного дома Божьего, который не принадлежал бы Богу). Внутри мне довелось побывать лишь в двух: Леонтьевском и Покровском. Но именно с ними оказалось связано самое важное откровение той поездки в Романов.
   Свято-Леонтьевская церковь чуть к югу от кремля - белый кораблик, увенчанный пятью зелёными куполами - только не ярославскими большими луковками, которые ни с чем не спутаешь, а лёгкими тонкими "репками", выдающими более поздний, XVIII век.
   В храме святыня - местночтимый образ Божией Матери "Утоли моя печали". Его подарил приходу отец Павел (Груздев) в начале 1990-х годов. Образ был писан его тётей Ольгой (Груздевой), монахиней Мологского Афанасьевского монастыря, уничтоженного и затопленного в советское время. "Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали", - подписано под образом.
   Сам тип иконы "Утоли моя печали" стал известен на Руси с XVII века, когда был принесён в Москву казаками. Московский образ прославился первым чудом - исцелением расслабленной женщины, - в 1760 г. В память о чуде Церковь установила празднование иконе 25 января/7февраля.
   Так получилось, что, в отличие от соседних Углича, Ростова, Ярославля, Романов-Борисоглебск за долгие века не вписал в месяцеслов Русской Церкви имён святых. В нём нет древних мощей. Зато в ХХ веке здесь воссиял всей России, опустошённой безбожием, великий духоносный старец и исповедник архимандрит Павел (Груздев). Немало о нём написано книг, изданы и его воспоминания и поучения. Совсем недавно почил в Бозе старец - в 1996 г., - и конечно, для романовцев особенно дорога его память.
  
   В маленьких городках обычно встречают приезжих приветливо. Молодой батюшка Леонтьевского храма подарил "Акафист Божией Матери в честь чудотворныя Ея иконы "Утоли моя печали". Узнав, что я собираю материалы про все храмы, сам позвонил в Покровскую церковь, что на другом конце Романова - и попросил подождать меня, не закрывать храм. Леонтьевский-то уже, к сожалению, закрывался, все уходили. И в Покровском сказали, что уходят через 20 минут - а пути туда как раз 20 минут. Батюшке по телефону пообещали, что дождутся меня. "Обязательно туда сходите - там чудотворная икона Божией Матери "Прибавление ума" и ещё несколько чтимых икон... А я вам ещё объясню, как дойти до Леонтьевского кладбища, где могила архимандрита Павла..."
  
   Иду через весь центр Романова с юга на север к Покровскому храму - точно, как мне объяснили... да и карта есть. По дороге любуюсь названиями улиц - и на вывесках, и на карте. Да, своеобразные сочетания! Например, Покровская пересекается с Ленина, Архангельская - с Красноармейской, Благовещенская - с Луначарского, Леонтьевская (в честь св. Леонтия Ростовского) - с Крупской... А ведь в этих пересечениях - вся история катастрофы наших душ, нашего сознания, нашей раздвоенности. Мы и поныне одной ногой стоим на Благовещенской, другой - на Пролетарской...
   Интересно, что улица, по которой я шёл от Леонтьевского храма к Покровскому, пожалуй, единственная соединила в своём имени две эпохи совершенно безболезненно: ещё в советское время её назвали улицей Ушакова, а сейчас это имя - имя святого.
   Наконец в конце улицы выросла нарядная шатровая колокольня, потом показалась и сама церковь.
   Маленькая, еле заметная луковка над дальним концом длинной крыши казалась не столько куполом, сколько символическим обозначением места, где должен бы быть купол. Этот второй по древности храм Романова (после Крестовоздвиженского собора) сильно пострадал от всевозможных перестроек. Когда-то здесь была Новопокровская женская обитель, упразднённая при Екатерине II. В 1674 г. в ней воздвигли ныне стоящий храм с колокольней... Или точнее сказать - колокольню с храмом?
   Под восьмигранной колокольной площадкой, в неглубоких нишках - большие щиты изразцов. Всё такое праздничное, цветное... издали - вроде, одни "пуговки" на белом, вблизи - роскошный узор.
   Рядом сидят голуби. Голуби похожи на изразцов... именно не на "изразцы", а на "изразцов": изразцы - живые. У них, изразцов, тоже своя стайка, на снегу стен. Только у них пёрышки - цветастей...
   В храме дождались меня, как и обещали.
   Таинственный, овеянный благодатным духом притвор, где с округлых сводов смотрит фреска Страшного Суда - но не столь грандиозная и пугающая, как в Воскресенском соборе. Здесь вообще всё как-то тише, уютней - по-домашнему.
   В самом храме фресок не сохранилось, зато поблёскивали повсюду в полумраке стеклянные киоты и ризы древних икон. Очень знакомый образ Спаса... точная, но уменьшенная копия иконы Воскресенского собора. А вот - икона-скульптура Николы Ратного: тоже - в точности как там!
   Но образ Божией Матери "Прибавление ума" - это уж сугубо здешняя, приходская святыня. Как Спас Всемилостивый - главная святыня Борисоглебской стороны, так эта икона - пожалуй, главная на стороне Романовской. Там "Милость" и здесь "Ум" - очень символично сложились имена!
   Говорят, из двух высших степеней ангельских - тех, что ближе всего к Богу, - Серафимам Господь открывается как Любовь, а Херувимам - как Премудрость. Там Любовь-Милость и истинный Ум - одно.
   Церковный смысл слова "ум" - куда больше, чем "ум" мирской. "Прибавление ума" - это не прибавление ума земного (хотя всё даётся по вере, и если матери молятся об успеваемости своих детей, то, конечно, и эти прошения исполнятся... но не в том дело!).
   В чём же этот "ум"?
   Вот что пишет в книжечке о чудотворной иконе о. Георгий (Юдин), настоятель Покровского храма:
   "Люди хотят счастья, но забыли, что такое счастье. А ведь слово "счастье" от слова "часть". Быть частью Бога. Некоторые говорят: вот я счастлив - людей лечу или делаю добрые дела. Это тоже возвышенное понимание счастья, но не вечное. Смерть-то приходит и счастье это от нас отнимает.
   И ещё по одной причине мы теряем счастье. Ведь мы счастливы, когда нас любят. Счастье - это когда человек есть любовь. А ведь Бог-то и есть Любовь! Мы бываем счастливыми с каким-то человеком, который не идеален, а если мы с Богом соединимся? С этой совершенной, безграничной любовью беспредельной? Насколько мы действительно станем счастливыми? Так что это соединение - человеческого естества и божественного - и говорит нам о том настоящем счастье, которое ожидает человека".
   "Уму" пребывания в Боге и учит Божия Матерь.
   Так удивительно просто и глубоко написал о. Георгий эту книжечку, что хотелось бы цитировать её бесконечно, да жалко - она маленькая и быстро кончается! Ещё один отрывок из неё приведу.
   "Иконой "Прибавление ума" стали интересоваться в начале ХХ века. По какой причине? Оказалось, что никто ничего не знает. Про нашу-то икону удалось узнать, что она всегда была в нашем храме. Возможно, она досталась в наследство от монастыря, который здесь располагался до императрицы Екатерины. Когда упразднили все эти маленькие монастыри, то был такой удар по нашей духовности, потому что монах есть монах, и к нему приходили за советом, за молитвой. А когда всех монахов в штатные монастыри собрали, то крестьяне уже не могли туда добраться и остались, по сути, без духовного окормления.
   Возможно, икона досталась нам от монастыря, а может, и позже. Предание сохранилось только устное.
   Говорят, один человек был болен. Болезнь была тяжёлая, потому что чаще всего он был в состоянии беспамятства или безумия. И когда ему становилось легче, он всегда молился: "Матерь Божия, помоги мне! Исцели меня!" Видимо, это долго продолжалось, и произошло чудо: Божия Матерь к нему пришла и сказала: "Ты будешь здоров. Я уже долго слушаю, как ты молишься Мне. Но будешь здоров после того, как Мое повеление исполнишь. Ты должен написать образ". И Она ему - как сейчас вот телевизор - показала этот образ и сказала: "Эту икону назови "Прибавление ума".
   Но здоровья-то Она ему не дала сразу. И вот в таком тяжёлом состоянии этот человек имел веру и терпение и продолжал к молитвенному труду прикладывать труд физический. Икона написана на холсте, видимо, человек был до этого иконописцем, художником. И когда написал образ, действительно, стал здоров, исцелился совершенно от своей болезни. Икону стали почитать как чудотворную.
   Божия Матерь у нас первая заступница. Ведь как попросит Она Сына - Тот заповедь Свою исполняет: "Чти Отца и Мать". Сам сказал, да?(4) И мы тоже родителей должны почитать - как живых, так и умерших.
   Икона относится к Софийным - "София - Премудрость Божия".
   Мы видим, как будто некая стена изображена. В ней есть проход. Стена сама по себе всегда что-то от чего-то отделяет или ограждает. Ну, стена эта, естественно - в духовном отношении. Ведь кроме нашей земной жизни есть другая жизнь, вечная. И туда ведёт только один путь.
   У прохода стоит Божия Матерь со Спасителем. (...) Матерь Божия одета в такую ризу священническую, она называется далматик. То, что риза одета на женщину - говорит, что в Царстве Небесном уже не будет различия между мужчинами и женщинами, будут все как ангелы на небесах. Божия Матерь - небесная жительница и самый чистейший сосуд из всех людей, которые были когда-то на земле, это, действительно, достойная для неё одежда - священническое облачение. Риза одета на Божию Матерь и Спасителя как единое целое. Важный момент, который говорит о том, что человеческое естество и божественное должно быть соединено вместе".
  
   Так просто... а "где просто, там ангелов со сто", как говаривал св. Амвросий Оптинский.
   Вот так. Путешествуешь по городам... Где-то что-то подсмотришь, подслушаешь, прочитаешь, - кусочки Истины... Хотя кусочков не бывает... Она - Одна! Это в нашем дробном мире всё кажется кусочками - словно Каю, когда он складывал мозаику у Снежной королевы.
   Мы - едины друг с другом и с Богом, надо только вспомнить об этом. Напоминает об этом и "случайно" попавшаяся книжечка про икону.
   Напоминает и каждый маленький городок, в котором - ВСЁ! Он даёт нам вспомнить самих себя... в которых - ВСЁ: "...и вы во Мне, и Я в вас"(5).
   Это-то "воспоминание" - и есть пробуждение подлинного Ума.
  
  
   Примечания:
   (1). Чудотворная икона-скульптура "Никола Ратный" (XVI в.), большое чудотворное Распятие (XVI в.), несколько почитаемых икон Божией Матери, но главная, всероссийски известная святыня - огромный образ Всемилостивого Спаса.
   (2). Небом храма на Руси называли его потолок-купол.
   (3). Обычно в путеводителях пишут про шесть церквей романовского левобережья - забывая маленькую, неотреставрированную и самую позднюю по времени Тихоновскую церковь, затерявшуюся в поселковой застройке по улице Толбухина, дальше всего от Волги.
   (4). Первый раз в литературе встречаю именно такое простое обоснование почитания Божией Матери как Заступницы!
   (5). Ин. 14,20
  
   Мышкин
  
   Ещё один живописнейший и многоцерковный верхневолжский городок - выше Тутаева и Рыбинска, но чуть ниже Углича, - зовётся Мышкин. Поселение, существовавшее, по мнению местных краеведов, с XII века, получило статус города и уездного центра в 1777 г. (кстати, одновременно с Борисоглебской слободой - правобережной стороной Тутаева). "Звание" города у него бесцеремонно отобрали в советское время - и вернули в 1991 г. С этого времени начался новый расцвет "одного из лучших малых городов России"(1). Сейчас, при населении около 6 тысяч человек, он принимает в год больше ста тысяч посетителей.
   Мышка - на гербе города, мышка - в Музее мыши, мышка - в новых Мышкиных палатах(2)... Мышка мышью, но и без неё город - сплошной музей под открытым небом... что, впрочем, не мешает ему жить своей тихой уездной жизнью. Добродушно улыбается Волга, звонят будто из какого-то другого мира, колокола церквей. Я приезжал в Мышкин из Углича в канун Яблочного Спаса - и увёз с собой на всю жизнь его ненавязчиво тихое, как августовский свет, поздравление с Преображением Господним.
   Главная архитектурная гордость Мышкина - конечно же, Успенский собор 1805-20 гг. с уникальным безопорным куполом (по ширине этого купола он почти не уступает своему знаменитому ровеснику Казанскому собору Санкт-Петербурга: 14,2 м против 15 м там). Главный паломнический центр притяжения - чудесно обновившийся образ Николая Угодника в Никольском храме. Главный святой, покровитель града - преподобный Кассиан Угличский († 1504), основавший монастырь на Учме, в 12 км от Мышкина. Главная же святая ХХ века, пока официально не канонизированная, но глубоко чтимая в народе - старица Ксения Красавина († 1940) из "подмышкинского" села Архангельского.
   Обо всём этом мы ещё расскажем по порядку.
  
   Средь старинной купеческой застройки, деревянных и каменных домиков - почти сказочных, трогательных, "мышкиных" по размерам, - высится величественный собор Успения Божией Матери. Размеры его можно оценить лишь вблизи - с Волги-то он совсем не кажется большим. Так, сельская церквушка... Но вблизи, чуть только раздвинется оцепившая его сеточка ёлок, он сразу озаряет тебя радостным золотистым сиянием - и только тут ты можешь осязать взглядом, как велико светило, как высока и причастна небесам колокольня.
   Округлый купол храма, продолженный высокой изящной луковкой, чем-то напоминает Шапку Мономаха. Его обрамляют ещё четыре нарядно-золотых луковки по углам. И во всём этом чувствуется что-то очень царственное и очень светлое.
   Будучи совсем не поклонником классицизма в церковной архитектуре, я, тем не менее, пожалуй, назвал бы мышкинский собор одним из красивейших храмов этого стиля, какие мне доводилось видеть.
   Вообще храмы классицизма несут в себе загадку. Почему, выглядя так помпезно и нецерковно-антично в Петербурге и многих губернских центрах, они обычно так тепло, родно и нежно вписываются в облик маленьких городков - особенно тех, что стоят по берегам великих рек. Как будто всегда здесь росли и отражались в воде. Как берёзы, как рябины, как светящиеся на закатах склоны-яры... Здесь они - русские, а не римские. Наверное, просто обрусели на просторах?..
   Собор этот возвёл итальянский архитектор Иоганес Манфрини на средства мышкинских купцов: Кузьмы Дрожженникова, Ивана Сицкова, Акима и Ивана Замяткиных. В губернских газетах тогда писали: "Храм по обширности и внутреннему благолепию не уступит никакому городскому собору в епархии" (ещё более крупный Спасо-Преображенский собор в соседнем Рыбинске был достроен лишь 31 год спустя).
   Росписи собора 1832 г. принадлежат кисти Тимофея Медведева - известного верхневолжского живописца, из крепостных. Он расписывал Спасо-Преображенский собор Углича, а позже - наряду со знаменитыми Брюлловым и Бруни, - участвовал в благоукрашении Исаакиевского собора Петербурга.
   Росписи будто обнимают твой взор в огромном подкупольном пространстве, исполненном воздуха и мерцающего света. Купол - как гигантская панагия, усыпанная по кругу драгоценными камушками: его обрамляют окна с рубиново-красными и сапфирово-синими стёклами.
   Грандиозны и многолюдны сцены "в небе". Прошли те времена древнерусской фресковой живописи, когда там изображался погрудно лишь Спас Вседержитель. "Новозаветная Троица" возсияла в куполах храмов XIXвека. Но здесь даже Троица оказалась - в окружении великих сонмов ангелов и святых: купол - целое Царство Небесное.
   И в барабане изображались в древности лишь Ангелы да ветхозаветные пророки - по кругу, в простенках меж окон. Здесь же, соответственно необъятности круга - целой ротонды! - поместилось множество новозаветных сюжетов: отрок Иисус в храме, беседа с самарянкой, исцеление расслабленного, явление Воскресшего Христа апостолам... А ветхозаветные сюжеты, как и положено - на сводах трапезной: исход из Египта, Медный змий, Моисей получает от Бога скрижали Завета, Моисей жезлом высекает источник из скалы... по углам - пророки: Исайя, Иеремия, Иезекииль и Даниил. Чем ближе к алтарю, тем ближе к Спасению. На самих алтарных сводах - чуть видно над иконостасом, - Сошествие Св. Духа на апостолов: завершение искупительной Миссии и рождение Новозаветной Церкви.
   Ажурный резной иконостас - да ещё и озарённый сверху разноцветными солнечными зайчиками от витражей, - очень красив, хотя многих образов в нём пока недостаёт. Он смотрится здесь как "родной"... позже я сильно удивился, когда узнал, что его перевезли из разрушенной церкви села с забавным именем Никола-Топор. Прежний иконостас после революции был разрублен и спущен по Волге, а сам собор многие десятилетия использовался как склад. Лишь в 1992 г. он был возвращён Церкви.
   В западном притворе, где начинается ход на звонницу, висит приветливая надпись (ни в одном действующем храме больше такой не встречал!): "Всем без исключения благословляется подняться на колокольню". Очень люблю подниматься на колокольни. Охотно следую приглашению. Лестница высокая, многопролётная, колокольня - многоэтажная, причём открытая площадка звона - только на самом верху, как венец.
   Если смотреть снаружи, башня эта - необыкновенно широкая, монолитная, - издали из-за своих пропорций кажется не очень высокой. На самом деле она - 56-метровая, а когда-то была ещё выше: во время одной из советских "реставраций" купол её зачем-то непропорционально уменьшили, а кровлю чуть приопустили.
   Проходишь через средние, тёмные этажи - с круглыми окошечками-иллюминаторами. Как будто находишься в трюме огромного корабля... только стены этого трюма почему-то - кирпичные. На одном этаже, где совсем нет окон (или я просто забыл?..), а одни таинственные, как в подвале, лампочки под уступчатыми "пещерными" сводами, расположено "Древлехранилище Успенского собора". За узорными решётками видны старинные иконы, статуэтки ангелов, утварь, какой-то красивейший фрагмент иконостаса - две колонны в пышной резьбе...
   Чудно! Будто не поднялся, а спустился в какую-то сокровищницу из сказки. Мышкин вообще весь - как иллюстрация к давно забытой сказке.
   Спускаются с верхней площадки люди. Они видели то, чего ещё не видел я, и взахлёб, как дети, делятся восторженными впечатлениями. "Давно мне все про Мышкин говорили, что тут красота, но я не думала, что - такая!.. Надо обязательно ещё приехать. Одного раза мало! Наверно, каждый год теперь буду сюда приезжать".
   Наконец и я, чуть запыхавшись, вырвался на верхнюю площадку и... тоже обомлел от открывшейся картины. На многих колокольнях я побывал, на многие города и монастыри взирал с высоты голубиного полёта, из-под благословляющих колоколов. Но здесь... здесь было что-то особенное!
   Изящный чёрный купол нарисовали прямо на белых облаках. А один из золотых боковых куполов - далеко внизу, - на ёлках. Ёлки сверху - как ёлочные шишки. Крест ещё одного бокового купола, как мост, пересекает Волгу. Дальше висит колокол над водной дорогой - благословляет отплывающих.
   Колокола - как птицы на насесте: рядочком, большие и маленькие - от взрослых до птенцов(3). Весь Мышкин под ними. Ему так идёт! И даже облака - под ними. Какая кристальная чистота пейзажа! Под колоколами земля зеленее, небо яснее и Бог ближе. Будто с души на такой высоте сдувает всё нечистое.
   Видишь весь городок и окрестности, как живую карту. Волга - будто нарисованная: так красивы, плавно-изящны её очертания. Маленькие заливы серебристыми мазками наплывают на берега. Здесь хоть и не само Рыбинское "море", но - продолжение водохранилища, поэтому русло причудливо, как ветка с побегами. Далеко внизу, будто бы под самой колокольней (хотя от неё до берега - метров, наверное, двести), как всегда, стоит теплоход - обычная теперь для музейного Мышкина картина. И конечно же, висит над ним колокол - диаметром ровно в его длину.
   Дальше, за Волгой, бескрайним тёмным бархатом раскинулись дремучие леса - те самые, в которых когда-то была построена крепость Свияжск для покорения Казани. В разобранном виде её сплавили на полторы тысячи вёрст и вновь собрали на Круглой горе, на подступах к татарской столице, в мае 1551 г. Мышкинцы и по сей день гордятся этим уникальным вкладом своего края во всероссийскую, большую историю.
   Мышкин входил тогда во владения князей Ушатых, ещё раньше - во владения Юхотских князей (и те, и другие относились к младшим ветвям знаменитого рода Ярославских удельных князей, в котором воссияло столько святых!).
   Перевожу взгляд на город. Сетка ровно прочерченных улиц - видишь, как на чертеже, генеральный план, утверждённый Екатериной II (сама она была здесь во время путешествия на галере "Тверь"). Будто ничего и не изменилось с тех пор! Сияет на солнце мозаикой крыш почти ничем новым не искажённый уездный городок XVIII - XIX веков. Живописный как-то сам по себе - даже и без всяких архитектурных изысков... Архитектура здесь, впрочем, тоже замечательная.
   И - очень много зелени: город весь тонет в пышных палисадниках. Сияет в обрамлении мохнатой зелени, как серебряный орешек, круглый купол Никольского храма - в паре кварталов к западу от Успенского. К северу, дальше всего от Волги, чуть проглядывают сквозь деревья главки Богородице-Скорбященского храма.
   Никольский - самый старый в городе: его возвели ещё когда Мышкин считался селом, в 1764 г. Нынешний свой облик он обрёл после капитальной перестройки в 1825 г. Скорбященский храм моложе на целый век - 1866 года.
   Спустившись наконец с колокольни, иду в соседний Никольский храм. Я уже слышал, что там хранится великая местная святыня - образ Николая Чудотворца.
   Одна деревенская старушка в советское время хранила-прятала его между печкой и стеной. Образ за многие годы почернел до полной неразличимости изображения. Наступили новые времена и бабушка, уже незадолго до кончины, передала сохранённую икону Церкви. Мышкинский Успенский собор стал местом, где начало совершаться чудо-знамение. Не сразу, не единовременно, но заметно для всех - от службы к службе, от праздника к празднику, - образ стал светлеть, обновляться. Сейчас, спустя годы, он выглядит как только что написанный: яркие, удивительно свежие краски, матово-золотой, мерцающий фон. Святитель взирает с воскресшей иконы, подавая, по вере просящих, многочисленные чудеса и исцеления.
   Обновление икон - это всегда зримое напоминание маловерным о Воскресении Христовом и грядущем Воскресении всей твари. Это и знамение того, что "Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, но Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадёжно потерявшим её. С Тобою нет непоправимого. Ты - Творец и Восстановитель. Тебя хвалим песнью: Аллилуйя" (из акафиста "Слава Богу за всё").
   Совсем недавно этот образ был перенесён из Успенского храма в Никольский.
   Какая-то девушка и мальчик-подросток прибирали церковь к празднику, украшали цветами иконы. Кроме них в большом белом храме - ни души! Видимо, сюда гораздо реже, чем в Успенский, заводят экскурсии.
   Когда я шёл по широкой пустыне деревянного пола, тишину вдруг нарушил стрекот вертолёта: было такое впечатление, что вертолёт, приближаясь и чуть удаляясь, кружил над самым храмом. Когда я клал поклон пред образом св. Николы, он вдруг "пролетел" совсем близко... и тут только я понял, что это - звук вибрации пружинистого деревянного пола из длинных досок. Это настил, странно стрекоча от каждого моего шага и движения, притворялся вертолётом. Честно говоря, очень странное ощущение.
   Никольский храм - ещё реставрировать и реставрировать: интерьер его сохранился хуже, чем у Успенского.
   Но и здесь я встретил очередное напоминание об уникальной музейности Мышкина. Даже над церковным подвалом вывеска: Экспозиция "Тайны XVIII века". Здесь всё - музей! Пожалуй, немного в России найдётся мест, где так глубоко и досконально изучена "малая" история. И где церковные и музейные работники - в таких хороших отношениях друг с другом.
   Сразу же за храмом, в большом деревянном доме - Музей Православия в Мышкинском краю.
   Чуть спустишься с Никольской горки, - на последней её "ступеньке" знаменитый Музей мыши. А уж за ним целый большой квартал: Народный музей (или точнее сказать, комплекс музеев) - тот, что начал создаваться ещё в 60-е годы усилиями самого известного мышкинского краеведа Владимира Александровича Гречухина.
   С Гречухиным мне посчастливилось познакомиться в тот же день. Наслышан я о нём был уже не первый год. Он автор многих книг по истории не только Мышкина, но и Углича. Мне, как казанцу по рождению и жительству, но угличанину по духу, это было особо интересно. Больше всего хотелось поговорить с ним как с одним из лучших в России специалистов по эпохе угличского князя Андрея Большого (II половина XV в.) - теме, которая исключительно занимает и меня. "Золотой век" Углича - и поистине голгофская судьба творца этого "золотого века", его ни в чём не повинных сыновей... один из которых прославлен как всероссийский, другой как местночтимый святой. Символично даже название книги Гречухина, посвящённой этой теме: "Лики Четвёртого Рима"... книги, которой почему-то нигде не найти в продаже.
   Мы беседовали с Гречухиным не меньше часа, пили чай в старинном купеческом доме, за длиннейшим парадным столом... Музей - это ведь ещё и место встреч, место вопросов и ответов. Мне почему-то вспомнился Том Бомбадил из Толкина: "Время непогоды - осень, - время для беседы, для рассказов и расспросов... Тому много ведомо! Том начнет для вас рассказ под шуршанье мороси: речь пойдет издалека, все вопросы - после"... Правда, до осени оставалось ещё без малого две недели - но то, что Владимиру Александровичу (создателю музея - "здешних мест хозяину"), было "много ведомо", - в этом я убедился с первых же минут. А дивное, непередаваемое ощущение уюта - тишины какой-то внутренней, глубокой, преодолевшей Время... видимо, от него-то и вспомнились самые светлые из читанных в детстве строк - про домик Тома Бомбадила в Вековечном лесу... про то, как "Том все брёл и брёл в прошлое, под древними звездами звучал его напев - были тогда эльфы, а больше никого не было". (Нет, всё-таки есть в атмосфере Мышкина, на каждом шагу, что-то действительно сказочное!.. отблеск какой-то преображённой жизни - к которой ты чуть-чуть, неосознанно, прикоснулся было в детстве, да забыл... а она есть не в детстве, а всегда).
   Мы говорили о князе Андрее и о России... о преп. Паисии Угличском и преп. Кассиане Греке - "Константине Манкупском, родственнике последних византийских императоров, одном из образованнейших людей своего времени". Что заставило этого знатнейшего и умнейшего человека, "гражданина мира" - казалось бы, полного чужака в суровой северной стране, - именно здесь уйти в монашество, причём, основать свой собственный монастырь (путь наиболее сложный!) и стать по-настоящему русским подвижником, каким он и остался в народной памяти... вопрос неразрешимый для светской историографии.
   - Разумеется, неразрешимый для неверующих, которые инстинктивно ищут каких-то поверхностных причин: может быть - опала? может - поражение в придворной борьбе? Всё может быть. Но монашеский-то путь он, по всему дальнейшему видно, принимает искренне и очень глубоко! Вот это-то и ставит в тупик наших неверующих "мыслителей", - говорил Гречухин. - Паисий Угличский - он в этом смысле как бы более "понятен", более "прост"... На первый взгляд. С детства при церкви, дядя - великий святой (Макарий Калязинский), постриг - в 11 лет. Путь Кассиана к Богу, видимо, куда сложнее и мучительней. В нём как бы даже чувствуешь что-то сродни духовным исканиям нашего искалеченного поколения. Так, во всяком случае, я его вижу, - поделился Гречухин. - И я вижу, что духовно - и даже просто по-земному, по-человечески, они были очень близки друг другу: князь Андрей и князь Константин... ещё до пострига их явно связывала тесная дружба и очень схожие взгляды на мир... Ну, родственные души! И вот, хотя постриг-то он принял далеко на севере, в Ферапонтовом монастыре, а ведь пришёл в конечном счёте именно сюда, на Учму, во владения своего друга князя Андрея. Учма - это на противоположном отсюда, на правом берегу Волги, в 22 км от Углича и в 12 от Мышкина. Князь Андрей, по сути, целиком построил и обустроил Учемский монастырь... как, впрочем, и множество других в окрестностях почти всех городов, какими он только владел. Столько не строил больше никто из удельных князей! Ни до него, ни после... Даже - великий Юрий Звенигородский... кстати, пожалуй, самый похожий на него из всех исторических деятелей. Опять-таки, казённая историография: "он, мол (Андрей), пытался привлечь на свою сторону Церковь"... Но официальная Церковь вообще никогда в истории не боролась против верховной власти на стороне какого-либо соискателя - и, конечно, Андрей это прекрасно знал и никаких иллюзий не питал. И я думаю, с этим строительством - всё намного проще!..
   - Я тоже так думаю! - согласился я. - Князь Андрей, по-моему, был просто очень верующий человек - вот и весь ответ.
   - Да... именно так! Набожный, церковный человек - и окружал себя близкими по духу подвижниками, и сыновей своих так воспитал. Но у нас-то ведь, в советской псевдо-исторической науке, во всём было принято искать подвоха!.. а уж особенно от "реакционных представителей удельной системы".
   В советское время Кассианов монастырь был разрушен до основания. Сейчас в древнем селе Учме - филиал Мышкинского Народного музея. Есть там и действующая церковь - новая, но построенная в стиле древнерусского деревянного зодчества. Место-то - святое...
   И - ещё одна достопримечательность этого крошечного села, стоящего над волжскими просторами. Пока это единственное на земле место, где стоит памятник благоверному князю Андрею Угличскому (в самом Угличе лишь обсуждается возможность установки такого памятника).
   Честно говоря, я, когда услышал, даже удивлённо переспросил у Гречухина:
   - Что, именно князю Андрею?.. не Кассиану? Или они - вдвоём с Кассианом? как в Звенигороде есть памятник Юрию Звенигородскому вместе с Саввой Сторожевским.
   - Нет, здесь - именно князю Андрею. Одному.
   Что ж, в Угличе нет, зато на Учме - есть. Видимо, всё-таки от нас и только от нас зависит - где и кому в России будут стоять памятники...
   От древних святых перешли к совсем близким временам. Гречухин подарил мне свою книгу "Последняя старица" - о подвижнице Ксении Красавиной (не знаю только, почему он назвал её последней? последней именно для своей эпохи?... не думаю, что святость может когда-нибудь прерваться).
   Книгу я прочитал в ближайшие же дни. Не знаю, осознавал ли сам Гречухин, но это был боговдохновенный труд в самом прямом смысле - собрание уже угасающих живых воспоминаний о великой подвижнице, скончавшейся почти семь десятилетий назад - потому "ручеёк" этих воспоминаний мог бы иссякнуть в ближайшие же годы, не возьмись кто-нибудь их записать. Тёзка великой Ксении Петербургской, современница знаменитой Матроны Московской (и тоже слепая - правда, потерявшая зрение постепенно, уже ближе к концу жизни) подвизалась в 12 верстах к северу от Мышкина... Известная и в Угличе, и в Рыбинске, и в Ярославле, и в соседней Тверской губернии благодатная Старица, молитвенница... для кого-то - просто "Аксиньюшка".
   Чтоб читатель представлял, о каком исполине духа, окормлявшем людей в годы самого лютого безбожия, идёт речь, приведу небольшую выдержку из книжки:
   "В её крошечную "пустыньку" однажды добрался сам всероссийски чтимый батюшка Иоанн Кронштадтский в сопровождении замечательного местного молитвенника, отца Михаила Зеленецкого! А потом их приезд повторился, и новая встреча оказалась ещё теплей и сердечней. Оба раза каждый из чудесных гостей одобрил избранный ею образ жизни и благословил её на новые душеспасительные труды. {...}
   Если припомнить лишь всех самых замечательных людей её духовного родства и духовного общения, то среди них мы увидим иеромонаха Быковского монастыря Андрея, протоиерея Сергия Мечёва, архимандрита Паисьева монастыря Власия, архиепископа Власия, архиепископа Серафима (Самойловича), митрополита Иосифа (Петрова), митрополита Кирилла (Смирнова) и очень многих благих и добрых мирских людей. С нею беседовали и с нею советовались обо всём, что могло томить и беспокоить разум и сердце человеческие. Её редкостная простая и цельная вера и духовная твёрдость, её постоянное и неуклонное служение Господу Богу, её дар ясновидения создали старице Ксении высший духовный авторитет среди населения огромной ярославско-тверской территории. {...}
   Простые священники, вернувшиеся из тюрем и ссылок или согнанные с приходов, приходили к ней ещё чаще. Их судьбы и их путь уже были опалены огнём страшной беды, искалечены муками тюремных и каторжных страданий. Как быть? Как жизнь свою продолжить? Как уцелеть и при том Веру Божию не утратить? - такие громадные и неотступные вопросы стояли перед ними. И с ними они и шли к Старице.
   И они встречали полное понимание своих бед и страданий, своих тяжёлых мучительных вопросов. Старица сама только что вернулась из ссылки и, наверняка, снова ожидая ареста, всем говорила благостно и твёрдо, что путь у них - один. Если хочешь остаться с Господом Богом и своим пастырским долгом, то надо идти служить на приход. Это лучшее дело в жизни, и это единственный правильный выбор. А что сулит он священникам ненависть властей, притеснения и путь мученический - так это и есть святая судьба, самое лучшее духовное влияние на паству свою.
   Ежели в такие страшные времена священники не покажут духовной стойкости и делу Божию верности, то что же от простых людей ждать?
   И в большинстве священники и монахи, уже прошедшие ад тюрем и ссылок, после бесед со Старицей решались на путь смелый, обречённый и самопожертвенный. Как вспоминала сама старица Ксения, таких напутствий она дала не меньше пятидесяти, и во многих храмах Верхневолжья после этого духовная жизнь, пусть на малое время, вспыхнула вновь и осияла и ободрила души многих до этого осиротевших приходов.
   А простые сельские люди притекали к своей Старице с великим множеством смущавших их вопросов малой своей жизни: как о семье, о колхозах, так и о судьбе Отечества. Люди страстно желали найти спасительные пути средь бесчисленных бед беспощадного ХХ столетия. Они желали знать мнение Старицы о советской власти, о коллективизации, о том, будет ли для России когда-нибудь избавление от неё. {...}
   Давно закончилась земная жизнь Старицы, в 1940 году проводили её земляки в последний путь. А бытие страны ещё и намёков не давало на погибель колхозов, тогда каторжно трудившихся под железной плетью всероссийской принудиловки. А старенькая, больная, слепая и едва слышащая женщина бывало, с печальной болью говорила о колхозах: "Глиняное царство. На какие людские муки ты сделано?!"
   Прозорливо ясно судила старица Ксения и о Власти. Её бесчеловечность, злобность и дикость не могли быть вечными, не могли быть опорой чего-то крепкого, надёжного и долговечного. Зло порождает только зло! Не из чего улучшаться жизни, если ею руководят бессердечные и бездуховные и руководят злодейскими способами. С иронией, с нескрываемой усмешкой Старица относилась к усилиям местной и центральной власти и говорила, что если народ постоянно недоволен, то долгой судьбы это ей не сулит. И притеснение, и оскудение, и голод будут ещё больше. И как бы ни был забит, запуган и измучен народ, перемены будут. Большие перемены! И сама власть в России переменится. На крови, страхе и горе ей вечно не стоять!
   А о православной Вере душа Аксиньюшки печалилась и болела всего более. Помня, как страдают верующие русские люди от закрытия и разрушения храмов и обителей, она советовала им делать у себя в своих домовладениях маленькие церковки или молеленки. В местах этих можно будет помолиться и душой отдохнуть, коль на сегодняшний день нет другого выхода.
   И многие люди следовали её советам. Из порушенных церквей и часовен и оставленных крестьянских домов они сносили к себе иконы и утварь и создавали некое подобие маленьких церковок.
   А на будущее Старица предрекала, что истощится злая сила нынешней власти и, несмотря на все старания, эта власть падёт и бесславно кончится. И тогда сразу же, как трава из-под снега, начнут возрождаться церкви и монастыри, и вера в народе будет возрастать и возрастать. И земля русская вновь оживёт и обретёт свой истинный путь".
   Мы живём в эпоху исполнения пророчеств и хотя бы поэтому - уж добавлю от себя, - не вправе изображать в однозначно чёрном цвете те перемены, что произошли с нами в 90-х годах. Неблагодарность - не самое лучшее качество, особенно в душе православного человека... не так ли?
   Ещё примечательно полное отсутствие в словах Старицы (во всяком случае, в записанных воспоминаниях очевидцев) каких бы то ни было пророчеств о "конце света"... Думаю, это и есть один из признаков настоящего подвижника. Сказал Господь: "О дне же том и часе никто не ведает..." - вот и не гадают подлинно Божии люди "о временах и сроках". Раз никто не знает, значит, никто не знает... а фантазировать - дело псевдо-старцев, впавших в прелесть.
   Мудра была Старица - истинно, по-Божьему мудра!
   В настоящее время "келья" Старицы (отдельная постройка-зимовка при доме в Ларионовской, где она жила) в разобранном виде перевезена в Мышкин. С Божьей помощью она будет поставлена в качестве часовни и, вероятно, станет главной святыней Мышкина.
   Кстати, Народный музей уже стал приютом для трёх заброшенных деревянных часовен из сельской округи - которые рано или поздно развалились бы или стали жертвой "случайного пожара", если бы их не перевезли(4). Одна из них уже собрана и стоит под деревом как чудная маленькая свечка. Две других готовятся стать рядом.
   * * *
   Пора прощаться: скоро автобус. Слава Богу за светлую встречу со светлым человеком!
   Иду вновь по улочкам того города, который недавно созерцал с колокольни. Чудно переплелось в маленьком Мышкине деревянное и каменное зодчество. У многих домов первые этажи кирпичные, вторые - деревянные. Крыши - четырёхскатные пирамиды. Резные наличники местами так роскошны, что похожи на фрагменты иконостаса... как в том соборном "древлехранилище"! И кругом - крылечки, балкончики, мезонины...
   Мышкинскими домиками на пригорках, пологими улочками можно любоваться бесконечно. Проходить вновь и вновь старыми местами, боясь "выпустить из глаз" то, что с первых же секунд стало дорого. Как бы смутно припоминаешь что-то, глядя на эти домики? Свою ли жизнь... чужую?.. "Всё это было когда-то, только не помню - когда" (А. К. Толстой).
   Был, несомненно, и этот сегодняшний, тёплый августовский день с колокольным перезвоном... именно здесь, но только когда?
   Память о "прошлых жизнях" (в которые я как православный человек нисколько не верю) тут ни при чём: "помнятся" ведь будто даже Мышкины Палаты, построенные всего пару лет назад. Нет, "помнятся" - не точное слово: "узнаются"... Откуда-то!
   Наверное, это просто Любовь заранее предупреждает о таких городах на наших путях? "Вот, смотри - это то, что ты не сможешь не узнать, это - твоё".
  
  
   Примечания:
   (1). По словам В. И. Серебренникова - верхневолжского краеведа конца XIX в.
   (2). Сказание об основании города и о происхождении его забавного названия. Князь, воевода Фёдор Мстиславский, возвращаясь из похода, уснул на берегу Волги. Его разбудила пробегавшая мышка. Оказалось, это был спасительный промысел: к князю подползла ядовитая змея, так что проснулся он более чем вовремя! Благодарный князь, оценив благую роль мышки, повелел на месте своего спасения поставить часовню и... строить город Мышкин. Так гласит легенда.
   (3). Колокола, что выглядят как древние, отлиты, согласно надписям на них, "в лето 2009 года"... то есть в лето, когда я приехал.
   (4). Как-то в одной из новейших книг "Храмы России" я встретил список из нескольких десятков знаменитых деревянных церквей и часовен XVII - XVIII веков (все - "под охраной государства"), сгоревших за последние несколько лет. Такая "эпидемия пожаров" от вопиющей бесхозяйственности - "никому-не-нужности" этих "объектов", - пришла на смену советским гонениям на Церковь.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"