Павлюк Осипович вышел ранним утром из ветхой избёнки, что вросла в землю с восточной стороны холмика, на котором и стояла кузня, поправил за ссутулившейся спиной лямки холщёвого мешка, до половины набитого харчами да тряпками и направился в сторону столбовой дороги, что шла на Барановичи.
Уходил из деревни Крошин навсегда. Много лет он проработал в Крошине кузнецом. Недавно стукнуло 78 лет. Наверное, это много, хотя иные доживают и до ста, и за сто переваливают.
Но это другие. Каждый человек проживает свою собственную жизнь и когда приходит время подсчитывать прибыток, оказывается, что ничего на свете не нажил. Всё? что остаётся, уже не для тебя и будет существовать дальше без тебя.
Осипович редко плакал. Но тут, оборачиваясь на родные места, смахнул с седых усов мутную старческую слезу. Трудно уходить из дома. Хотя своего дома Осипович не имел. Избушку подарила ему деревенская община, когда он вернулся в родные края после многолетней рекрутчины на чужбине.
Избушка всегда была старенькой, а теперь и подавно обветшала.
Дед её не ремонтировал, не перекладывал сгнившие венцы, разве иногда менял кровельную дощечку /треску/ в местах, откуда в ливень уже безбожно хлестала вода.
Деревня сторонилась деда. Нет, его никто не боялся, не презирал. Боялись общаться с ним, потому что считали его безбожником, царененавистником, а, значит, человеком страшным и опасным.
Он всегда хотел уйти из Крошина. С первого дня, когда появился здесь отпущенный в чистую из русской армии после восемнадцати лет службы и нескольких ранений, два из которых были очень тяжёлыми.
Его манила Родина. Но, прибыв в Барановичский уезд, встав на учёт в мэрии и в полиции, узнал, что родителей его нет в живых. Брат погиб на лесозаготовках, сестра вышла замуж за мастера - путейщика, откочевав с детьми по месту нового назначения мужа.
Куда? Никто не знал, вестей не было.
Хотел завернуться, но сельчане не пустили. Они встретили Павлюка Осиповича вначале радушно и, помня мастерство кузнечное его отца, упросили попробовать себя в этом деле. Не возражал и местный полицмейстер, но строго предупредил сельчан, что Павлюк под надзором и в домах принимать его не рекомендуется.
Сельчане мигом охладели к демобилизованному солдату, но заказы несли и работы хватало.
Так прошло много лет. Утром Павлюк поднимался с восходом, хватался за котомку и намеревался уйти в неизвестность, но то путник останавливал его, просивший лошадь подковать, то работы оставались незаконченными, то кому-то что-то обещал и не хотел, чтобы о нём плохо думали.
Павлюк писал стихи. Писал он и прозу, но бумаги катастрофически не хватало. Богатые сельчане не хотели разговаривать на эту тему, а бедные и есть бедные. Поэтому Павлюк старался писать стихи. Они у него хорошо получались. Выходили из-под пера откованные до блеска, без шероховатостей. Нагретые его дыханием, его страстью до белого каления и оттого звучащие чисто и звонко, словно колокола на башенке соседской церквушки.
Несколько раз он передавал свитки бумажные с вершами в город, но верши пропадали и приходил околоточный с угрозами и наставлениями.
Несколько раз, будучи в Барановичах, покупал местные и российские газеты и слал стихи по адресам редакций. Но либо в редакциях сидели не те люди, либо адреса были неправильными.
Ни разу ответа не получил.
В Барановичах покупал книги. Покупал редко, потому что мало зарабатывал наличными. Люди старались нести и расплачиваться с ним за его труды натуральными продуктами, даже богатые сельчане и околоточный. Тот в одном месте брал, а тут тем же продуктом расплачивался.
За пазухой лежала толстая кипа бумажных листов, исписанных рифмованным слогом на двух мовах: русской и белорусской.
Служа в армии, Осипович научился с многими народами изъясняться. Русским языком владел в совершенстве.
Он шёл в Барановичи, но не Барановичи были целью его путешествия. Он шёл в Москву, в которой никогда не был, но, как каждый человек земли славянской, был наслышан о ней. Москва - город ад и город рай. Москва - кормилица и Москва - душительница.
Москва - центр Земли и Москва - клоака.
Всякий судит по собственному опыту. Такого опыта у Осиповича не было. Но он очень хотел его приобрести. Он знал, что Москва может и к бедному отнестись хорошо, если бедный талантлив, если в его душе гнездится одарённость; а богатого низвести до положения риз, отняв у него всё, растереть в грязь подошвами ног простолюдинов.
Он шёл по земле, которая называлась Белой Русью, за границами которой находились Польша, Германия и многие другие государства, но ноги отказывались идти туда. Пусть здесь его преследовали с юности. Здесь его избивали околоточные жандармы, но здесь он родился.
В России он не видел ни одного доброго светлого дня. Потому что сидение в казармах и ночные учения не есть ощущение жизни. Солдатская доля хуже положения раба. И этой доли он нахлебался вволю.
Он шёл, постукивая палкой по уезженному до каменной крепости шляху и пел. Пел свои песни на мелодии, придуманные к словам. Его песни любили простые мужики и бабы, но особенно их любили дети.
Он научил вырезать из лозы свистульки, подбирал музыку и дети играли, пели и дёргали деда за кудлатые волосы на голове, иногда за бороду, высказывая этим восторг и наслаждение от услышанных мелодий и слов.
Невдалеке от проезжей дороги видит строение, яблоневый сад. Если есть колодец, можно воды попить.
У дороги столбовой
Дом без окон. Индо спит-ка!
Огород порос травой,
С петель сорвана калитка.
Дай-ка в горницу зайду!
Вижу тёмные чуланы.
Я не вор! Не обкраду!
Хоть и гость я к вам незваный.
В доме виснет пустота.
На полатях чьи-то тени.
А из чёрного кута
Слёзный запах воскурений.
Три могилы под кустом
На краю кудрявой рощи.
Рассыпается и дом,
Превращаясь телом в мощи.
Свирепствует холера. Люди мрут, как мухи. Пустые сёла, пустые посёлки. Тела людей сжигаются, над всей округой висит тошнотворный запах палёного праха.
Старик с трудом добирается до Орши. Переночевать его не пускают. На его лице признаки болезни. Он бредёт дальше.
Ближе к полудню следующего дня мальчишки набрели на остатки костра. Рядом лежало тело старца. Старец был мёртв. В его мешке - крошащийся кусок хлеба. И много, очень много листов бумаги. Мальчишки обрадовались. Они тут же начали разжигать костёр, подбрасывать сухое палево и скоро костёр ярко горел, разбрызгивая по сторонам синеглазые искры.
Мимо ехали мужики. Остановились. Глянули на мертвеца и испуганно закричали на мальчишек. Батогом зацепили старика за онучи и натащили его тело на костёр. Подбросили хворосту и оставшуюся бумагу.
Ветерок подхватил языки огня, почудилось всем, что поплыла над лесом песня. Даже слова той песни почудились. Видимо, кто-то запомнил их, потому что дошли эти строчки до наших дней.
Один из мужиков осторожно развернул отлетевшую в сторону бумажку.
Там стихи.
Разборчивая подпись:
Павлюк Багрим /Осипович/. Деревня. Крошин, что у Барановичей.