Роуз Йоханна. Повесть осьменских лет

База осьменов. 1 500 000 лет д. Я. ¹

― Шах! ― Игрок с победным видом откинулся на спинку кресла.

― Ох и азартен ты, ― улыбнулась Математик и потянулась к слону.

Стена за ее спиной раздвинулась, впустив Поэтессу, ― смуглую жгучую брюнетку, вызывающе красивую и, главное, высокую, а Игрок питал к высоким женщинам слабость, из которой не делал секрета, что служило поводом для подтрунивания в дружеском кругу: он охотно разглагольствовал о "преимуществах романа с высокой", но всегда выбирал маленьких (правда, маленькими для него были все ниже ста восьмидесяти). Как бы то ни было, Игрок находил Поэтессу "очень даже симпатичной", но однажды осторожно, в свойственной ему мягкой манере, добавил, что в плане характера она "ну совсем не его тип".

― Привет, ― бросил он без энтузиазма.

Математик обернулась:

― Добрый вечер. Что не спишь? ― Прозвучало чуть резче, чем ей хотелось, и Математик в который раз подумала, что Поэтесса плохо на нее действует.

― Вы ненавидите меня, я знаю! ― Поэтесса полагала, что, раз природа выполнила ее в темной палитре, надо соответствовать и быть скандальной стервой. Когда образ скандальной стервы прискучивал, она превращалась в черную овечку и изводила окружающих причитаниями с лейтмотивом "никто меня, бедную, не любит". Когда надоедало делать макияж после очередной бурной истерики (а истерики она закатывала, предварительно тщательно накрасившись, чтобы, если ее вдруг утешат, можно было глянуть в зеркало и с драматическим "ах, я ужасно выгляжу!" уйти на следующий виток), она перерождалась в мрачного буревестника, замогильным голосом провозглашавшего коллапс Вселенной через неделю. Когда пророчества не сбывались, она ударялась в депрессию, из которой, как правило, перекидывалась в фазу единения с природой, что, по-видимому, означало, что она больше не сердится на мироздание за то, что оно в очередной раз проигнорировало ее грандиозные предсказания. Один ухажер-астроном назвал ее "светилом с фазами", постаравшись соединить в этом, как ему казалось, емком комплименте солнце и луну. Она сочла, что сравнение с луной ее толстит, и дала ухажеру от ворот поворот. Тот в отместку выступил на заседании астрономического общества с докладом "Сумасшедшие звезды", в котором в иносказательной, но весьма прозрачной форме изложил свои впечатления от неудавшегося романа. Она заявила, что не намерена оставаться с этим нахалом в одной галактике, и пробилась на последнее остававшееся свободным место в экспедиции, продемонстрировав, что она, может, и стерва космического масштаба, но стерва умная и талантливая.

― Что-то случилось? ― холодно осведомилась Математик, критически осматривая наряд Поэтессы, в стервозной фазе тяготевшей к броским вечерним платьям с экстравагантными вырезами и разрезами.

Поэтесса выдержала паузу ― она знала, что Математик ненавидит театральные эффекты.

― Инженера нет!

― А, вот ты о чем... ― протянул Игрок. ― Его уже лет пятнадцать как разбудили.

― Я веду дневник экспедиции, а вы все утаиваете! ― Она притопнула лакированной туфлей на десятисантиметровой "шпильке". Математик, предпочитавшая спортивный стиль, все ждала, когда каблук сломается.

― Так ведь в отчете все будет, ― улыбнулся Игрок. С точки зрения Поэтессы, его манера держаться совершенно не гармонировала с внешностью, прямо-таки резала глаз: худощавым и бледным полагается романтически страдать, а не излучать благодушие.

― А как я напишу эскиз мгновенья?! ― Она снова топнула. Каблук выдержал.

― Желаешь ярких впечатлений? ― Он дирижерским жестом поднял руку в поблескивавшей металлическими прожилками перчатке, щелкнул пальцами, и на матовой стене появилось изображение: из правого верхнего угла в левый нижний ползла лава.

Поэтесса притихла, задумчиво шевеля губами. Игрок с заговорщицким видом подмигнул Математику, та кивнула в ответ.

― Ленивой лавы плавное движенье рождает страшной тишины раскат... ― Математику показалось, что она это где-то уже читала. ― А что с погодой?

Игрок описал указательным пальцем круг. Потолок почернел, и на нем проступили мерцающие звезды. Поэтесса задрала голову.

― Открылась бездна звезд полна... что вы опять сделали с небом?

Игрок недоуменно почесал в затылке:

― Да мы, в общем-то, ничего такого не делали.

― А почему созвездия другие?

― Мы в южном полушарии, ― устало вздохнула Математик и потерла виски.

По комнате пронеслось легкое дуновение, и появился Координатор в черном шлеме, оставлявшем открытой только нижнюю часть лица.

― Спать! ― приказал он. Поэтесса надула губки, послала всем троим испепеляющий взгляд и удалилась походкой роковой женщины. Перечить Координатору она пока не осмеливалась. ― Новости?

― Я скоро выиграю пешку, ― похвасталась Математик.

― Это тебе только кажется, ― улыбнулся Игрок. ― Из центра по-прежнему ничего?

Координатор покачал головой и исчез с характерным хлопком.

База осьменов. 1 000 000 лет д. Я.

Игрок заканчивал расставлять фигуры, когда вошла Архитектор, затянутая в черное трико, которое она подчеркнуто называла рабочим комбинезоном. Подразумевалось, что есть и парадно-выходной, но Игрок ни разу не видел ее в чем-нибудь другом и подозревал, что никаких нарядов в ее гардеробе нет, просто она так держит дистанцию: "Не трогайте меня, я занята".

В отличие от Поэтессы косметикой она не пользовалась, меняя "окрас" в считанные минуты без видимых усилий, как хамелеон, чем сводила с ума не столько мужчин, сколько модниц. Сегодня, с золотыми волосами и ультрамариновыми глазами, она выглядела, по меркам Игрока, "вполне симпатично". И он улыбнулся, подумав, что фигуристой блондинке с заостренными ушками, придававшими ей пикантную сексуальность, нелегко будет удерживать дистанцию, одеваясь в обтягивающее трико.

― А не рановато ли ты собралась на работу? ― И сам с собой заключил пари, что она ответит в высоких октавах.

― Так ведь любопытно же, ― робким сопрано протянула Архитектор.

― В отчете...

― ...все будет, ― подхватила она тенор-баритоном Игрока. ― Не беспокойся, терзать вопросами не стану.

― Да? ― лукаво прищурился он. ― Ладно, что же ты на пороге стоишь? Уходи. Шучу. Садись. ― И начертил в воздухе прямой угол. Из пола выросло кресло.

Архитектор забралась в него с ногами. Кресло потекло, меняя форму, и превратилось в козетку. Она откинулась на спинку и попросила приятным контральто:

― Включи, пожалуйста.

Потолок растаял.

― Красиво здесь. ― Лирическое меццо-сопрано.

― А то! Старались.

― Наружу уже можно? ― Высокий дискант.

― В общем-то да, но Координатор разрешил только Энергетику, Геологу и Инженеру. У них неувязочка с тектоническими плитами. Ходят и ругаются непонятными словами. Якобы научные термины, но я думаю, матерятся.

Архитектор рассмеялась. С Игроком всегда было легко.

― А вообще какие новости? ― Снова контральто.

― Математик с Координатором пьют кофе на кухне, Эрудит консультирует борцов с тектоническими плитами, остальные спят. Но каждые сто лет вскакивают и требуют новостей.

База осьменов. 800 000 лет д. Я.

― Мат в девятнадцать ходов, ― объявила Математик.

― Так уж и в девятнадцать?

Математик встала и принялась расхаживать из угла в угол. Ее пластике завидовала даже Поэтесса, во всем остальном смотревшая на нее свысока, в том числе и в буквальном смысле: Математик со своими ста семьюдесятью двумя сантиметрами была на одиннадцать сантиметров ниже Поэтессы, которая, встав на "шпильки", оказывалась одного роста с Игроком, что, казалось бы, благоприятствовало беседе тет-а-тет, но, вопреки его рассуждениям о высоких женщинах, не помогло ей разбить ему сердце. Как раз наоборот, он почему-то увлекся Математиком. Поэтессу это ни капли не огорчило (хотя все были убеждены в обратном) ― воздыхатели "латентных блондинок" (Математик была брюнеткой, но вела себя, по мнению Поэтессы, как последняя дура) не достойны внимания гениальных писательниц. Она, однако, сочла этот случай интересным с литературной точки зрения, и дневник экспедиции превратился в нескончаемый любовный роман с бесчисленными философскими отступлениями, посвященными главным образом непостижимости бытия: мужчина с лицом отвергнутого любовника счастлив с женщиной с богатыми, если полагаться на внешность, сволочными задатками (она, конечно, выражалась не столько прямолинейно, но не оставляла читателю места для сомнений). Так, рассуждала Поэтесса, раз глаза ― зеркало души, то чем шире зеркало, тем больше в нем видно. Следовательно, большие глаза говорят об открытом характере, узкие, напротив, ― о скрытном и подозрительном. Помимо формы очень важен цвет: светлые глаза ― признак чистоты помыслов, темные ― коварства. По странному совпадению у Математика были миндалевидные черные глаза. Что она сама черноглазая, Поэтессу не смущало, ведь свою стервозность она ни от кого не скрывала, Математик же, с ее спокойными манерами, подчас переходившими в сухую отстраненность, явно не могла быть искренней, о чем красноречиво свидетельствовали отпускаемые ею время от времени язвительные замечания, прорывавшиеся сквозь завесу светской вежливости. Далее по списку, представлявшему собой фактически словесный портрет Математика, шли: прямые волосы, собранные в высокую прическу, ― мания величия, четко очерченные скулы ― резкость, едва заметные веснушки ― органическое неприятие светлого и доброго, маленький рот ― сварливость, кожа с золотистым оттенком ― желчность. Кроме того, если не разбивать на элементы, выглядела Математик эффектно, и, следовательно, была сердцеедкой. В общем, только клиническая идиотка могла с такой внешностью пытаться сойти за безобидное существо.

Стена расступилась, пропуская Эрудита, совершенно седого, но импозантного мужчину, который вполне мог бы пользоваться успехом у женщин, если бы что ни день не жаловался на погоду, не сутулился, не избегал общества и не ходил с постной миной. Впрочем, Поэтесса считала, что так и должен держаться тот, кто застал еще безоблачные времена, когда о эфирных формах жизни не то что слыхом не слыхивали, а даже не подозревали, что такое возможно. Золотой век завершился очередным скачком технического прогресса, затем последовали сообщения о вреде новых технологий, о потере четырех звездных систем, о смещении эфирного равновесия и возникновении, как их называла официальная наука, квазистабильных эфирных возмущений. Когда выяснилось, что эти возмущения разумны, к ним прилип популистский термин "эфирные существа", причем довольно быстро пришло понимание, что в долгосрочной ― порядка тридцати миллионов лет ― перспективе осьмены с ними сосуществовать не могут. Были созданы многочисленные исследовательские группы; группа Эрудита была одной из первых. Никто в точности не знал, чем они занимались (ходили слухи, что делали оружие), но о постигшей их катастрофической неудаче было широко известно.

― Кто выигрывает? ― шепотом спросил он Математика.

― Когда он признает свое поражение в этой партии, разрыв сократится до двадцати очков, ― так же шепотом ответила она. ― Как у тебя?

― Посмотрел выкладки. К реальности ближе всего четвертая модель. Я присяду ненадолго. ― Он уселся в кресло Математика и блаженно вытянул ноги. ― Землетрясения только на северо-востоке. С вулканизмом, гейзерами и горячими источниками. ― И добавил невпопад: ― Пора будить Химика.

База осьменов. 610 000 лет д. Я.

Математик, подперев голову руками, смотрела на доску, Игрок болтал с Геологом, Энергетик недовольно молчал, Инженер ужинал на кухне, Химик что-то вполголоса объясняла Координатору и Эрудиту.

Выслушав, Координатор объявил:

― Спать.

― И надолго? ― спросил Энергетик. Его тело мягким облаком окутывало сияние, по цвету которого каждый встречный безошибочно угадывал настроение. Когда ему было хорошо, он светился нежно-желтым, когда сердился ― бледно-синим, когда негодовал ― слепяще-белым, а если терял контроль, метал громы и молнии. Сейчас он светился голубым.

― Десять тысяч лет. Плюс-минус.

Энергетик сжал кулаки и сердито хлопнул торчавшими из-за спины крыльями. Летал он нечасто, потому что несмотря на все достижения прогресса сильно потел, но без дела крылья не оставались, принимая активное участие в жестикуляции. Если плечи ползли вверх, выражая полную неосведомленность, крылья тянулись за ними, эхом повторяя: "А мы что? Мы здесь вообще ни при чем". Руки распахивались для объятий ― крылья поднимались белым парусом, руки скрещивались на груди ― крылья прикрывали их пуховым одеялом, пальцы барабанили по столу ― кончики крыльев нервно подметали пол. Более-менее самостоятельной жизнью крылья начинали жить, когда он выходил из себя ― как сейчас.

― Альтернативы? ― невозмутимо осведомился Координатор.

― А зачем мы системы индивидуального жизнеобеспечения тащили?! ― Энергетик был натурой деятельной, не терпел проволочек и самозабвенно отстаивал принципы. Когда на Поэтессу накатывала жажда великих свершений, она закручивала романы с такими вот пламенными борцами. Правда, было в нем что-то несолидное, поэтому он редко добивался своего. Даже когда он бушевал и наэлектризованные каштановые кудри торчали во все второны, яркий юношеский румянец портил всю картину. ― С такими темпами нам и пары сотен миллионов лет не хватит!

― Группа Эрудита, ― только и сказал Координатор.

― А кто говорил, что эфир спокоен? ― Они постепенно отвыкали от слова "здесь". Сперва "здесь" было чуть ли не в каждой фразе. "Здесь красиво". "Эфир здесь спокоен". "У нас здесь так много работы". "Здесь" напоминало о том, что есть еще и "там" ― родные миры с полноценной жизнью. Но они сидели без связи с "большой землей" уже так долго, что "там" начинало терять очертания, и "здесь" становилось единственной реальностью. ― И не пугай меня сказками про непредсказуемость эфира. Он подчиняется законам, которые известны нам в достаточной степени, чтобы вовремя заметить отклонения от нормы и...

― Мы тоже хором думали, что заметим аномальное поведение вовремя, ― перебил Эрудит, ― но живым вернулся я один.

База осьменов. 600 000 лет д. Я.

Впервые с момента отправления экспедиции они собрались все вместе. По такому случаю Игрок с Математиком убрали шахматы (Игрок, сохранивший отрыв в счете, щадя самолюбие Математика, на вопросы любопытствующих отвечал, что матч не закончен и будет продолжен в самое ближайшее время), и комната, повинуясь жестам руки в серебристой перчатке, преобразилась в гостиную. Расставленные полукругом кресла были обращены к стене, на которой Поэтесса когда-то давным-давно пыталась разглядеть дух времени в потоке лавы. Сегодня стена показывала нарисованную Игроком схему выбранной для проведения эксперимента звездной системы: еще совсем не старое солнце попыхивало забавно извивающимися протуберанцами, по идеально круглым орбитам ползли разноцветные планеты, вокруг них суетились луны, на заднем плане подмигивали созвездия, туда-сюда шастали лохматые кометы (Игрок их добавил от себя, чтобы выглядело симпатичнее).

У стены выступал с докладом Геолог, посматривая на кометы с явным неодобрением. Будучи заядлым коллекционером (к сожалению, коллекции пришлось оставить дома), он во всем ценил аккуратность и точность, никогда ничего не забывал, всегда знал, что где лежит, ни разу не потерял ни одной вещи и никак не мог взять в толк, как можно жить в сплошном бедламе, воцарявшемся всюду, где Игрок проводил хотя бы неделю. А понять иррациональное поведение Архитектора, порой перекрашивавшейся по несколько раз на дню, он даже и не пытался. Он, к примеру, мог бы менять цвет кожи и пропорции тела, но еще в молодости определился и так и ходил ― по выражению Поэтессы, "с прямым углом во всех движеньях" ― блестяще-серебристым безликим манекеном, трансформируя разве что кисти рук, превращая их то в столовые приборы, то в хозяйственный инвентарь. И хотя ошарашенные взгляды глубоко шокированного Дизайнера заставили его пользоваться вилками, ложками и ножами, в выборе внешности он по-прежнему руководствовался не эстетическими, а практическими соображениями, считая даже волосы ненужным украшательством.

Поэтесса же на дух не переносила лысых мужчин ― они ассоциировались у нее с членами. Многочисленные злопыхатели, узнай они об этом, злорадно оповестили бы всю Вселенную о ее сексуальных комплексах, но вот уж с чем у Поэтессы не было проблем, так это с сексом. Личная жизнь в целом как-то не складывалась, это да, но сексом она занималась с удовольствием и недостатка в партнерах не испытывала. Однако, по ее глубокому убеждению, мужчине не следовало отождествлять себя с половой функцией и расхаживать повсюду гипертрофированным пенисом. И, едва взглянув на Инженера, который мало того что был лысым, так еще и безухим, ― а в его родном мире все были лысыми, безухими, практически безносыми и с ног до головы покрытыми, словно ящерицы, чешуей, ― она тут же мысленно заклеймила его "членом чешуйчатым", после чего, конечно же, ни о какой совместной работе не могло быть и речи, чему Инженер только обрадовался. Для него Поэтесса была квинтэссенцией всего бабского, и, приглянись он ей, это бросило бы тень на его достоинства, а к вопросу соответствия собственному идеалу настоящего мужчины Инженер относился очень болезненно. Пусть он и не вышел ростом, но силен был черезвычайно, а чешуя защищала тело не хуже скафандра ― он мог хоть ковать голыми руками. Но в его мире это было совершенно обыденным и, следовательно, не являлось критерием подлинной мужественности. На первый план выходили, таким образом, душевные качества, из которых Инженер превыше всего ценил невозмутимость: настоящий мужчина должен оставаться спокойным в любой ситуации. Причем это должно быть не наигранное спокойствие, на поддержание которого уходят все без остатка душевные силы, а уверенное безразличие крутого мужика. К сожалению, он был от природы вспыльчивым, и как ни стремился переделать характер, тот давал о себе знать именно в те моменты, когда так важно было всего лишь невозмутимо пожать плечами: мол, какая ерунда. Невыразительная мимика чешуйчатого лица играла на руку, помогая сохранять каменный вид, но, когда он распалялся, матово-черная чешуя предательски багровела, и этот всем заметный признак раздражения только подогревал ярость, поскольку публично уличал его в слабости.

Втайне Инженер восхищался Химиком, холодной во всех отношениях. Ее раса колонизировала исключительно ледяные планеты, и Химик полностью подтверждала расхожее (хотя и несколько спорное) мнение, что в снежных ландшафтах формируются нордические характеры. Если связь между климатом и темпераментом можно было поставить под сомнение, то влияние окружающей среды на эволюцию отрицать не стал бы никто, и Химик являла собой хрестоматийный пример приспособления к вечному морозу: экономный до скаредности метаболизм поддерживал температуру тела на уровне чуть ниже точки замерзания воды, а в венах и артериях, просвечивавших сквозь тонкую кожу, сонно текла маслянистая кровь-антифриз. Она была будто высечена из белого с чернильными прожилками мрамора, и, посещая теплые миры, не знала отбоя от художников, предлагавших посидеть натурщицей для карандашного рисунка. В ней было, что нарисовать: большие темные глаза, антрацитовая коса до талии, мягкие линии стройного тела, ― но знакомились с ней не столько ради искусства, сколько в надежде, что начавшийся с позирования день закончится жаркой ночью любви. Химик, однако, весьма прохладно относилась к жаре, а в личной жизни придерживалась принципа, что лучше уж никакого секса, чем мужчина в доме.

Если Химика Поэтесса причисляла к неживой природе, то Биолога она считала частью растительного мира, потому что та была зеленой от корней волос до кончиков ногтей: кожа солнечного цвета молодой травы, изумрудные глаза, малахитовые губы. Посмотрев на нее, Архитектор на пару недель перекрасилась в грюнетку (так ― по аналогии с брюнетками ― называли зеленоволосых), потом решила, что зеленый ей не идет, и стала блюнеткой. Синий ей надоел очень быстро, и, поэкспериментировав, она временно остановилась на ярко-желтом. Биолог наблюдала за этими сменами окраса с профессиональным интересом заядлого натуралиста, который подчас подавлял в ней все остальные чувства, низводя объект наблюдения до уровня препарируемой лягушки. По совместительству Биолог исполняла обязанности врача и психолога экспедиции, и, хотя свойственная начинающим медикам потребность лечить первого встречного у нее давно прошла, она нет-нет да и сверлила коллег профессиональным врачебным взором, от которого ощущаешь себя даже не лягушкой, а неодушевленным физиологическим автоматом.

Именно так и чувствовал себя Дизайнер, ловя на себе ее хирургические взгляды. Он сидел чуть позади Биолога, и она оборачивалась к нему после каждой его реплики, от чего Дизайнер едва не начал заикаться ― его утонченная интеллигентность робела от такого пристального рассматривания. Голубоглазый блондин, он с горем пополам научился справляться с откровенными женскими заигрываниями, но терялся, сталкиваясь с плохо скрываемой неприязнью, и теперь мучался мыслью, что же он такого сделал Биологу, что она его люто ненавидит.

Биолог же ничего не могла поделать со своей аллергией на богемный стиль. Она инстинктивно поворачивалась на источник звука, когда Дизайнер встревал с очередной театральной репликой, густо сдобренной мелодраматической ажитацией.

Геолог мысленно посочувствовал Дизайнеру, глотнул воды и продолжил:

― Ось планеты теперь наклонена к плоскости эклиптики...

― Жаргон я технический вас попросила б оставить, ― отчеканила Поэтесса, пятый день кряду говорившая исключительно пентаметром.

― Это терминология, ― сухо поправил Геолог. Тяга к точности формулировок в который уже раз пересилила данное самому себе обещание не возражать Поэтессе. Он успел с содроганием подумать, что это была последняя капля и сейчас она закатит в бешенстве глаза и заплюет его пеной с ног до головы (Геолог слышал от кого-то, что сумасшедшие в ее мире вытворяют еще и не такое)...

― Друзья! ― поспешно вмешался Дизайнер. ― Умоляю, давайте отложим на время обсуждение филологических нюансов!

На вкус Геолога, Дизайнер держался излишне эмоционально, но то, как он в очередной раз самоотверженно вызывал огонь на себя, заслуживало уважения. Инженер, несомненно, сказал бы, что это очень по-мужски.

― Ты же и сам ничего в слове научном не смыслишь!

Дизайнер как-то весь сжался и покраснел. Биолог отметила про себя, что, судя по густоте румянца, блондин он натуральный.

― Понимаю, ― кивнул Координатор. Он привык к мысленному общению, и речь у него была какой-то пунктирной. ― Резюмирую. Радиус материка четыре тысячи километров. Горные виды и береговая линия ― к Геологу. Острова только в пределах материкового шельфа ― инструкция "О безопасности". Если аллергия на воздух, воду или грунт ― Биолог и Химик. Сила тяжести. Энергетик в крайнем случае подкорректирует. Созвездия не поменять ― инструкция "Об ограничении технологии". Четыре стандартных времени года. Сейчас лето. Тысяча лет на детальный осмотр. Жду список замечаний и пожеланий ― город, размещение эфирных врат, флора, фауна. Совещание окончено.

База осьменов. 599 000 лет д. Я.

Координатор подождал с минуту и продолжил:

― Название города. Принято предложение Поэтессы ― Вилларис. Прочие топонимы. Предложений нет. Дальнейшую работу поручаю Геологу.

У Поэтессы шел второй месяц депрессии, и она никак не отрегировала.

― Острова. Все просьбы будут удовлетворены. Флора. Вычеркнуты гремучие лианы, синие росянки, губчатые мухоморы, пила-трава. Фауна. Вычеркнуты огнедышащие ящерицы, молнептицы...

― Голосуем, ― уперся Энергетик.

― Понимаю. За?.. Четверо. Против?.. Восемь включая меня. Воздержался?.. Один.

― Тогда переделываем юго-западное побережье! ― Энергетик вспыхнул голубым.

― Опять?!.. ― возмутилась Биолог.

― Тогда я... ― низко и зловеще, как контрабас, вступила Архитектор.

― Вы в конце концов научитес-с-сь... ― не выдержал Инженер.

― Друзья! ― перебил его Дизайнер. ― Умоляю...

Его голос утонул в крике.

Северная оконечность Западной дуги. Будущая территория производственных комплексов. 300 000 лет д. Я.

Материк, зажатый, словно нолик на линованной бумаге, между экватором и северным полярным кругом, Геолог неожиданно для всех предложил называть Блином. Большинству идея пришлась по вкусу, особенно Инженеру. Он любил многоэтажно выматериться, но сдерживался в присутствии посторонних, потому что экспрессивные тирады свидетельствовали об отсутствии выдержки, и на публике позволял себе разве что короткое "блин!", так примелькавшееся Геологу, что название возникло само собой. Он ожидал бурных возражений со стороны Поэтессы, но та лишь рассмеялась, сказав, что теперь поговорка "первый блин комом" приобретает эпический размах.

Поняв, что у него развязаны руки, Геолог подошел к делу со всей серьезностью. Главной достопримечательностью Блина он считал горный массив, охватывавший три четверти материка гигантской каменной подковой, и в порыве геометрического вдохновения нарек его Кольцом. Та часть Кольца, что начиналась на севере и спускалась вдоль западного побережья, стала Западной дугой. В районе тридцатого градуса северной широты Западная дуга плавно изгибалась к юго-востоку и переходила, естественно, в Южную, на востоке смыкавшуюся с Восточной. Архитектор ― альпинистка со стажем ― излазала ее вдоль и поперек, и Геолог, желая сделать ей приятное, в виде исключения назвал самую высокую вершину пиком Архитектора. В остальном же он придерживался мнения, что в названии места должна содержаться информация о том, как туда попасть, и наплодил множество топонимов в помощь путешественникам: Северная равнина, Западная низменность, Южный океан, Срединное море.

Его деятельность отметила одна Поэтесса, заявившая, что переименует все, когда создаст язык, созвучный новому миру. Остальные, за исключением Дизайнера, грызлись из-за проекта производственного комплекса, который планировалось построить на севере Западной дуги, прорубив многокилометровые туннели и залы в толще скал, чтобы заводы, раз уж совсем без них не обойтись, хотя бы не попадались на глаза. И это был единственный пункт, по которому у Инженера не было возражений, ― такое убожество надо прятать, потому что "это каменный век, а не с-с-саводы!".

― Ну, что скаш-ш-шешь? ― Инженер с Энергетиком стояли на живописном перевале с прекрасной панорамой, но вид у них был мрачный.

― Эрудит прав, ― нехотя признал Энергетик. ― Два вложенных треугольных энергоконтура, в общей сложности двенадцать реакторов ― иначе никак. И линии обработки биомассы придется ставить на одном уровне с девятым.

― Ещ-ще бы! С-с-с двенадцатью-то примитивными реакторами!

― Пусть строят свой дивный новый мир хоть лопатами, попутного им солнечного ветра.

― Дивный, блин, мир... ― Инженер поднял с земли камешек и растер его чешуйчатыми пальцами в серую пыль.

Хотя при подготовке экспедиции всем участникам неоднократно говорилось, что использование техники будет сведено к минимуму, Инженер игнорировал неприятное и был совершенно уверен, что речь идет лишь о запрете технологий последней волны. Однако по прибытии оказалось, что имелись в виду не сверхсовременные разработки (отказ от них считался чем-то самим собой разумеющимся), а в первую очередь бытовые мелочи. Слова Игрока, что со временем место экранов займут доска и мел, а готовить придется на огне, повергли Инженера в глубокий шок, усугубленный тем, что "Ограничения" требовали демонтировать и их базу ― единственное место на планете, где Инженер чувствовал себя как дома. Реактор уже сняли и закопали на месте будущего Виллариса.

― Поэтесса на днях рас-с-спиналась: ш-ш-шиснь на лоне природы, бок о бок с ш-шивотными, натуральное хос-сяйство... "Мир-фантас-сия", блин! ― передразнил он. ― Ещ-щ-ще приполс-сут на коленях, когда приш-ш-шмет!

― Когда они приползут, ― невесело усмехнулся Энергетик, ― техники уже не будет.

Инженер нагнулся, зачерпнул горсть камешков и принялся методично превращать их в пыль.

Северная оконечность Западной дуги. Подземный производственный комплекс. 299 980 лет д. Я.

Генетик сидел на высоком стуле темного дерева и отрешенно пускал колечки дыма. В группе никто больше не курил, это считалось бесповоротно устаревшим, но он любил антикварные привычки и музейные интерьеры и с упоением вжившегося в роль актера вел стилизованный под старину образ жизни. Щеголял самодельными трубками, вручную варил кофе в пузатой медной турке и носил плотно пригнанные сюртуки архаического покроя, хотя всякий раз жутко мучался с рукавами. У него было четыре руки с шестью пальцами на каждой, и залезть в четыре узких рукава далеко не всегда удавалось с первой попытки, хотя в остальном он на координацию движений не жаловался. В его родном мире давно уже утвердился функциональный подход к моде: зимние вещи шили с двумя очень широкими рукавами, летом носили всякие маечки-безрукавочки, в демисезонье заворачивались в пончо. Впрочем, с микроклиматизаторами можно было и зимой расхаживать в маечке, так что зимний гардероб имели только большие оригиналы, из которых Генетик был едва ли не самым затейливым.

Он любил работать руками и с удовольствием обшивал себя, не без оснований считая, что он умелец каких поискать, хотя охотно признавал, что Дизайнер даст ему сто очков вперед. Генетик, например, не взялся бы шить не на себя, а вот Дизайнер на глаз снял мерку с Энергетика и в момент сварганил ему шикарный пиджак с разрезами для крыльев. Пиджак Энергетику не приглянулся, он предпочитал свободную одежду, но Дизайнер не обиделся, хотя, как правило, в подобных случаях реагировал болезненно. Видимо, пиджак он шил скорее для удовлетворения собственного профессионального интереса: может он навскидку пошить вещь на крылатую фигуру или нет. И, кстати, Дизайнер не сомневался, что Энергетик еще оценит его работу: "Ограничения" запрещали пользоваться микроклиматизаторами, следовательно, даже самые закаленные и невосприимчивые к моде рано или поздно придут к нему.

Генетик выпустил сизое колечко и пронзил его струйкой дыма. "Забыл спросить, есть ли здесь вентиляция", ― спохватился было он, но тут же сообразил, что хоть какая-нибудь, пусть даже самая завалящая, должна быть: любой цех, если закрыть шлюзы, наглухо отрезало от смежных помещений, а ведь ему, в отличие от Геолога, надо было чем-то дышать. Геологу время от времени тоже надо было чем-то дышать, но он был в высшей степени непривередлив в том, что касалось, как выражался Инженер, "с-с-сос-става вдыхаемой гас-с-совой с-с-смес-си", и вообще легко задерживал дыхание на неделю, так что Генетика не удивляло увлечение Геолога океанографией. Инженер, правда, этого не понимал. Зачем, мол, задерживать дыхание, если "проблема с-снабш-шения органис-сма необходимыми рес-сурс-с-сами в недруш-шественной с-с-среде давно реш-ш-шена".

Генетик как-то в шутку предложил Биологу обследовать Инженера на предмет шизофрении: когда тот начинал говорить о технике, у него, казалось, переключался какой-то тумблер в мозгу ― стиль речи менялся до неузнаваемости. Короткие грубоватые фразы уступали место высокомерным менторским нотациям. Биолог сказала, что ей и без Инженера забот хватает и вообще не надо перечислять в ее присутствии названия давно исчезнувших болезней ― если Генетик хочет произвести на нее впечатление, пусть отречется от своей генетики. И это при том, что Генетик был более чем умерен в своих взглядах и в споре сторонников естественной эволюции с генными инженерами никогда не впадал в заносчивый радикализм. Но в жизненно важных вопросах Биолог не понимала полутонов, в особенности если речь шла о мнении любимого мужчины (а у них как-то сам собой начался роман, все никак не желавший прекращаться, несмотря на частые ссоры с криками). И когда вместо "Я совершенно согласен с вами, душа моя: надо заниматься селективным скрещиванием, а не генными манипуляциями" она слышала от него что-нибудь вроде "Полагаю, оба подхода имеют право на существование, удачно дополняя друг друга", у нее, как говорил Генетик, "вылетали пробки". Он вообще питал привязанность к вышедшим из употребления словам, называя климатизаторы кондиционерами, а термопанели ― плитами, чем бесил Инженера и умилял Поэтессу.

Сегодня Генетик собирался преобразить пустой пока цех номер шестьдесят три в первую поточную линию, которые он на старинный манер именовал конвейерами. Даже "нарисовал" на полу извивающуюся широкую полосу, слабо светившуюся оранжевым, но на этом дело застопорилось. Усталым жестом свернув полосу в кольцо, стянул перчатку и швырнул не глядя. Она упала в оранжевое свечение, кольцо подхватило ее, как река подхватывает сухой осенний лист, и медленно понесло по кругу. Закурив, он погрузился в свои мысли, время от времени скучающе оглядывая голые стены, ― так его и застал Координатор, появившийся, по обыкновению, неожиданно.

― Здравствуйте.

Генетик вздрогнул, выронил трубку, но успел подхватить ее нижней правой рукой.

― Вы бы, голубчик, загодя предупреждали о своем появлении. Так, право, со мной инфаркт приключится.

― Слово из прошлого.

― Мне по роду занятий такие слова знать полагается, ― важно сказал Генетик. ― Извольте-с полюбоваться, батенька: пробный конвейер. Контролирую качество. ― Генетик напустил на себя серьезный вид, но потом не выдержал и рассмеялся.

― На глаз? ― поинтересовался Координатор. В голосе, как обычно, не было ни капли эмоций, но Генетик решил, что сказано было с ехидцей.

― Проникся, знаете-с, "Ограничениями" до глубины души.

― Понимаю. Сидите на голой деревяшке. Близость к природе.

― Зря вы так стул мой любимый эргономический с анатомической спинкой обижаете-с. Дизайнер изволил полдня мерку снимать. Сидеть можно только в одной позе, самой, по заверениям мастера, эргономической.

― Дерево?..

― Со склада вестимо. Я ведь, батенька, только-только первый конвейер сделал, ― с невинной улыбкой напомнил Генетик.

― И?

Генетик не мог видеть его глаз, скрытых черным шлемом, но почему-то решил, что он провожает взглядом в очередной раз проплывавшую мимо перчатку.

― Как-то неловко, знаете-с, хвалить себя, но таких кудесников, как мы с Инженером, днем с огнем не сыщешь.

― Поощрение: уведите что-нибудь со склада.

― Инженер уже антигравитационную платформу и коротковолновый гиперболоид соизволил позаимствовать.

― В курсе. Пусть.

― Что это с вами, голубчик? Я вас, право, не узнаю.

― Пытаюсь увязать инструкции с жизнью.

― Ну-с, попутного вам солнечного ветра, как сказал бы наш пылкий друг Энергетик. Кстати, вы слышали? У них с Поэтессой такой роман, что озоном за километр несет.

Север материка. Вилларис. 299 970 лет д. Я.

Широкая винтовая лестница плавно несла их на вершину стодвадцатиметрового небоскреба, который все без исключения, подцепив словечко у Генетика, называли башней. Координатору лестница не нравилась. Он считал, что она противоречит духу "Ограничений" (пользоваться ― насколько возможно ― только тем, что подопытные смогут производить сами), и ратовал за самый примитивный вариант: сложить что-нибудь простенькое из камня. Но против него единым фронтом встали все участники экспедиции, дружно заявив, что ему-то не придется считать ступеньки, он-то может телепортироваться. Встретив столь решительный отпор, Координатор благоразумно решил отступить. Да и, честно говоря, он не видел смысла бороться по мелочам, справедливо полагая, что со временем все свыкнутся и перестанут ныть по комфорту той, прошлой, жизни.

Наверху их ждал просторный зал ― правильная полусфера с прозрачными стенами, ― в центре сверкал полировкой массивный круглый стол, вокруг него на равном расстоянии друг от друга стояло тринадцать кресел.

С высоты открывался вид на блестевшее в солнечных лучах озеро, на небольшой остров и замысловатый трехярусный мост, соединявший гранитную набережную с никому не нужным маяком на острове. Вдоль берега тянулась цепочка огромных каменных ваз с карликовыми деревцами. Кое-где парапет прерывался, и набережная широкими серыми ступенями впадала в озеро. У причала, стилизованного под дерево, потихоньку гнила бригантина с пронзительно-красными парусами ― для антуража. К центру города, к пока еще не достроенной пирамиде с висячими садами, уходили широкие каналы, ветвившиеся и переплетавшиеся между собой, как кусты живой изгороди (чтобы вода не цвела, Координатор позволил спрятать на дне парочку регенераторов). И повсюду чернели чугунные фонари со стеклянными будочками для свечей, которые не зажигали, потому что не доходили руки.

Архитектор уверяла, что это и есть нетехногенная атмосфера старины, и с ней трудно было поспорить, потому что у нее была ученая степень по истории искусства. Оставалось только признать, что получилось что надо, но, хотя в Вилларисе у каждого была своя башня, в городе бывали наездами. Химик любила заполярье, Эрудит наслаждался одиночеством на субэкваториальных островах, Геолог пропадал в доме-обсерватории на юге Западной дуги, Генетик жил при своей подземной лаборатории, Координатор при первой же возможности телепортировался куда-то на север, на пустынный остров, на котором не было даже эфирных врат. Там он снимал ненавистный шлем и долго щурил глаза, привыкая к солнечному свету. Даже Архитектор предпочитала проводить время в горах Восточной дуги. Единственным исключением были Математик с Игроком: она всеми силами стремилась навести уют, он, не прилагая особых усилий, сеял хаос, и под действием двух противоположных начал у них дома сложилось хрупкое динамическое равновесие, которое, конечно, рухнуло бы, отлучись один из партнеров надолго.

Все вместе они собирались только на планерки или по особым случаям, таким, как сегодня.

― Башня совещаний, ― объявил Координатор.

― Прошу к столу, ― добавил Игрок.

Северная оконечность Западной дуги. Кабинет Генетика. 150 000 лет д. Я.

На первом же собеседовании всем кандидатам чуть ли не сразу после обмена приветствиями заявлялось, что экспедицию возглавит телепат с километровым рабочим радиусом. Такое начало многих выбивало из колеи, хотя находились и такие, которых телепаты притягивали, как магнит железные опилки. Поэтесса тогда как раз носилась с идеей полного духовного единения с партнером, и телепат на эту роль подходил как нельзя лучше. Особенно умеющий левитировать. Она даже написала небольшой рассказ о сексе в облаках с мужчиной, читающим каждое желание, но потом оказалось, что Координатор совершенно не в ее вкусе.

Координатор, который рассказ читал, такому повороту событий только обрадовался, потому что давно для себя решил, что никаких романов с нетелепатами он не заводит, потому что они всегда заканчиваются одним и тем же: он, мол, ворует мысли, он, мол, давит одним своим присутствием, рядом с ним, мол, чувствуешь себя, как инфузория под микроскопом.

Хотя всех органически не приемлющих телепатию отсеяли первым делом, особых иллюзий Координатор не питал и полагал, что назначить его старшим ― не самое удачное решение, которое еще неоднократно аукнется. Однако ознакомившись с инструкцией "О безопасности", он понял, что его способности ― это цветочки по сравнению с ягодками, которые придумало начальство, причем сообщить об этом кандидатам, прошедшим во второй круг, должен был сам Координатор.

Он начал без долгих предисловий:

― Планету охватит сеть пауков-телепатов ― арахнидов.

Тут он выдержал паузу, дав возможность части слушателей покинуть зал, после чего добавил (на тот случай, если кто-то еще не понял), что от сети не укроется ни одна мысль.

Но на оставшихся эти слова особого впечатления не произвели. Все рассуждали примерно одинаково: раз вокруг каждого кандидата организаторы развели такую секретность, что, если не считать короткой профессиональной характеристики, никто ни о ком ничего не знал (их даже представили друг другу под именами-кличками), то уж неприкосновенность мыслей наверняка гарантируется.

В этой ситуации Координатору не оставалось ничего другого, как признать, что сеть создается, естественно, не для подслушивания.

― Нетелепаты смогут обмениваться мыслеграммами. И управлять так называемыми полезными животными. Список видов уточним на месте. Сетевой администратор я. Смогу читать воспоминания полезных животых.

― Это что же, если я заведу себе кошку, у нее будет на меня досье? ― донеслось из зала, но никто не вышел.

Когда утих нервный смех, Координатор перешел к теоретической части доклада, по привычке объясняя взаимоотношения души и тела при помощи компьютерной аналогии: тело ― аппаратное обеспечение, душа ― программное.

― В душе выделяют три уровня. Первый. Сознание. Желания, чувства, мысли. Ядро операционной системы. Второй. Способности, таланты, навыки. Интегрированные приложения. Третий. Рефлексы, моторика, сенсорика. Драйверы устройств.

Хотя изложение было до невозможности сухим, к этому моменту он полностью завладел вниманием зала, потому что такой подход к душевным проблемам был большинству слушателей внове.

― В душе идут процессы. Мыслительные, эмоциональные, управления организмом. Отнимают душевные силы. Современный термин: метаэнергия. Расходуется экономно, но стопроцентного КПД не бывает. Часть покидает душу. Душевное излучение. Ловят, как радиоволны. Физиопаты воспринимают физиологическую часть спектра. Чувствуют чужую боль. Врачом экспедиции будет физиопат.

У Координатора почти не было сомнений, что выбор падет на Биолога, которая ставила диагноз, даже не видя больного.

― Эмпаты. Воспринимают эмоциональную часть спектра. Телепаты. Принимают излучение мыслительных процессов. Двусторонние телепаты. Принимают чужие мысли и передают свои, фокусируя и направляя собственное душевное излучение.

Координатор уточнил, что он двусторонний. Никто не вышел.

― Найдены паукообразные двусторонние телепаты. Работают с полным спектром. Неразумны. Радиус действия ― около двухсот километров. Телепатические способности обусловлены строением тела. Полного понимания нет. Будем копировать отдельные органы. Наши арахниды будут биороботами ― без души.

― Теперь хотя бы ясно, почему пауки, а не бабочки, ― сказал кто-то в зале, но Координатор на реплику не отреагировал.

― Перед отправлением все пройдут физиографию. Физиограмма уникальна. Сеть будет знать местонахождение каждого члена группы. Плюс искать в физиограммах болевые пики. Я порезался. Сеть отправит врачу экспедиции мыслеграмму. У меня открытый перелом. Сеть оповестит всех, что мне требуется срочная медицинская помощь.

― Накликаете! ― прокомментировал кто-то то ли суеверный, то ли сердобольный.

― Сеть сможет обслуживать подопытные расы, ― невозмутимо продолжил Координатор. ― Но информация об арахнидах разглашению не подлежит.

После этих слов отсеялась очередная группа кандидатов, для которых подобный подход был несовместим с моральными устоями.

Когда состав участников окончательно определился, Координатор переговорил с каждым с глазу на глаз, чтобы лично убедиться, что все понимают, на что идут, но все равно не верил, что все пройдет гладко. И предчувствия его не обманули.

Они собрались вчетвером у Генетика, хозяин подал чай, извинился, что есть только искусственный, хотя это было абсолютно излишним, поскольку натурального не осталось ни у кого. Светски поболтав за чаем о том, что Химик синтезирует вполне приличный кофе, они перешли в лабораторию, и тут от одного взгляда на четырехметрового паука Инженеру стало, мягко говоря, слегка не по себе, хотя до этого он без всяких отрицательных эмоций, даже с живым любопытством, изучил техническую документацию.

Генетик, ни о чем не подозревая, начал с того, что термин "арахниды" не совсем удачен, из-за внутреннего скелета их, строго говоря, к паукообразным причислять нельзя, но Инженера анатомические тонкости не интересовали. Ему хватило, что утыканные ворсинками ноги были явно паучьми. Волоски плотоядно подрагивали, жадно ловя колебания воздуха и преобразуя их в нервные импульсы. "Слуховые" щетинки перемежались "обонятельными" и "вкусовыми", и у Инженера перед глазами встала тошнотворная картина: он ненароком дотрагивается до этой твари, и она покрывается склизкой слюной, а внутри у нее гулко булькает желудочный сок, как будто в большой барабан налили воду.

Пытаясь унять разыгравшееся воображение, Инженер очень кстати, как ему сперва показалось, вспомнил, что пищеварение у арахнидов внешнее. И тут же всплыли непрошенные детали: через полые челюсти в тело жервы впрыскивается яд, вызывающий паралич и частичный некроз тканей, затем в обездвиженную добычу вводятся ферменты, разжижающие внутренности. Прежде не считавший себя впечатлительным, он в красках представил, как зубы-иглы с сочащейся гнойной отравой пробивают чешую, как он перестает чувствовать место укуса, как прямо на глазах чешуйки одна за другой рассыпаются в прах, как он расплывается в кровавый кисель, который арахнид, жадно сопя, втягивает в себя, словно насос. И даже знание, что их яд ему побоку, не помогало. Напротив, это значило, что его переварят заживо.

А если повезет вырваться, тварь затаится, ей не нужно жрать каждый день, она будет долго и терпеливо ждать, линяя раз в четверть века, отмечая ход времени отмершими кусками собственного тела. Когда-нибудь она впадет в кому, но все равно не сдохнет ― биороботы бессмертны.

И от них не спрячешься. Восемь ног-радаров безошибочно пеленгуют источник звука, восемь больших круглых глаз видят даже в инфракрасном диапазоне. Они вырвутся из подземных бункеров и заживо переварят, глядя холодными немигающими шарами. Такой приятный изумрудный цвет, засмотришься, и мразь тут же прокусит насквозь.

А если не растворят на месте, то опутают канатами арахношелка толщиной в палец. И нет надежды, что паутина ослабит хватку (в голове вспыхнуло примечание сто двадцать семь): "пиролидин впитывает влагу, не давая нити засохнуть; гидрофосфат и нитрат калия повышают кислотность среды, замедляя рост грибков и бактерий и способствуя денатурации белка". Но и этого мало: нити арахношелка прекрасно проводят звук, акустический сигнал распространяется по такому "звуководу" на несколько сотен километров практически без затухания. И арахниды, сидя в своих полусферических пещерах, будут не обмениваться системной информацией, как уверяет Координатор, а какафоническим верещанием пересказывать друг другу вонючие гастрономические сплетни. И если одна такая гадина спеленает его, то тут же рассвистит об этом на весь материк, и они повылезают из своих нор и бросятся к нему, чтобы без остатка высосать под одуряющий вибрирующий свист.

Когда они наконец-то вернулись в кабинет, чтобы обсудить планы подземных коммуникаций, Инженер первые полчаса пытался заглушить калейдоскоп видений, затем вскочил, прошипел: "Ш-ш-штобы я с-с-себе могилу копал?!!" ― ринулся в прихожую, ступил в круг эфирных врат и исчез с сердитым хлопком.

― Решительно ничего не понимаю. ― Генетик картинно приподнял брови. ― Я пока только инфузорий делал, грибы да растения, а вот уже завелась в экологической системе планеты загадочная муха, укусившая нашего единственного и неповторимого Инженера.

― Куда нажал? ― спросил Координатор.

Шестиугольные зрачки Геолога расширились.

― Вилларис, Хвойный парк, ― прочел он.

― Слетаю, ― сказал Координатор и исчез.

― Доведет до разрыва сердца, ― проворчал Генетик. ― Кстати, голубчик, что это за Хвойный парк? Я тут, знаете-с, совсем выпал из жизни.

― Парк в Вилларисе с преобладанием хвойных пород. Название дано мной.

― Оригинально. ― И Генетик перешел к теме, занимавшей его куда больше. Мол, кто бы мог подумать, что Инженер не выносит телепатов (мысль, что тот боится больших пауков, ему в голову как-то не пришла). Впрочем, признался он, у него первый опыт общения с телепатами тоже был не сказать чтобы приятным. Был у него знакомый-телепат, который никому не говорил, что он телепат, а потом это случайно открылось.

― Я тогда судорожно вспоминал, о чем думал в его присутствии на протяжении нашего знакомства, а знакомы мы были не первый день, и мне было что вспомнить. Я нанес ему визит и заявил, что о таких вещах принято сообщать сразу же. Послушайте, голубчик, что он изволил ответить. "У многих есть способности, которыми можно злоупотреблять, но как детям рано или поздно приедаются игрушки, так взрослым приедаются способности". И ему неинтересны чужие мысли, потому что все по большому счету думают одно и то же. Знаете-с, своего рода коллективное подсознание: наши мысли в конкретный момент могут быть весьма индивидуальны, но сложи такие моментальные фотографии сознания воедино, и получится стандартное кино.

Генетик плеснул себе чая, устроился поудобнее в кресле и продолжил:

― Я, знаете-с, убежден, что телепатов не жалуют по той причине, что у всех бывают мысли стеснительного свойства. Нас пугает, что сии мысли, стань они достоянием общественности, вызовут осуждение, поскольку расходятся с предписанными моралью нормами поведения. Мораль, батенька, заставляет нас стыдиться собственных мыслей и желаний, да-с. Общество, членам которого мораль навязана воспитанием, никогда не примет телепатов, потому что каждый нет-нет да и думает аморально.

С такой формулировкой Геолог согласиться не мог и поделился своей жизненной философией: любое общество стремится к стабильности, а социум, в котором каждый читает чужие мысли, в высшей степени нестабилен.

― Но раса Координатора процветает, а они взглядом убивают. Впрочем, эта способность могла развиться в ходе эволюции именно потому, что там столько телепатов. Вот где странная жизнь, даже в глаза друг другу не посмотреть.

Тут он пустился в рассуждения, что им, может, обычное зрение ни к чему, они видят "внутренним оком". Да и зачем смотреть в глаза, если и так все чувства как на ладони. Геолог педантично поправил, что "внутреннее око" и обычное зрение несопоставимы. Генетик возразил, что раз Координатор может читать, не снимая шлема, то его "внутреннее око" не хуже нормальных глаз. И вернулся к Инженеру и его телепатофобии.

С точки зрения Геолога, Инженер относился к телепатии вполне терпимо, поэтому разговоры о психологическом дискомфорте он считал беспочвенными.

― А чем же терпимость лучше нетерпимости, голубчик? ― ухватился за его слова Генетик. ― Если мы толерантны к некой персоне, мы ее не одобряем, но прячем неодобрение за фразами об уважении к чужому образу жизни, то есть терпимость ― лишь оштукатуренная формальной вежливостью нетерпимость, и принципиальной разницы между ними я, батенька, не вижу-с.

Инженер не успел отойти далеко от врат, как у него за спиной появился Координатор.

Оба были на взводе.

Инженер ненавидел себя за то, что сдали нервы, и был зол на весь мир.

Координатор так долго накручивал себя в ожидании таких вот всплесков недовольства, что уже не мог реагировать адекватно. К тому же, Инженер своими постоянными претензиями надоел ему по первое число.

Координатор напомнил, что всех предупреждали. И если бы была связь, он бы его немедленно вышвырнул с планеты. Инженер прошипел, что сам бы уехал из этого сумасшедшего дома, и услышал в ответ, что параноик у них только один.

Так они переругивались некоторое время, пока до Инженера не дошло, что Координатор, похоже, записал его в ненавистники телепатии и совершенно не догадывается об истинных мотивах.

Он слегка подуспокоился, Координатор тоже сбавил обороты, и разговор потек по привычному руслу. Инженер жаловался на жизнь: его, специалиста высочайшего класса, чуть ли не на коленях умоляли помочь, и он, болван, дал себя уговорить, а теперь вот застрял тут со всякими "фантас-с-серами-историками" и прочими гуманитариями.

― Им только скашеш-шь "технический прогресс", так они срас-су про реакторы, которых в глас-са не видали. И с-срать-то срут в унитас-с, а не под кус-стик бегают, а ведь, меш-шду прочим, технический прогресс!.. "Ах, до чего нас-с-с технари довели". Клин клином выш-шибают! Если проблема ис-са техники, надо ее соверш-ш-шенствовать, это и кактусу понятно! ― Инженер был родом из пустынного мира, и нет-нет да и вставлял в речь идиомы, о происхождении которых можно было только догадываться.

Координатор, как обычно в таких случаях, отвечал, что можно спорить сколько угодно, идет ли их группа по верному пути или нет, но технари поставленные задачи сами точно не решат.

― Многие технологии стали естественными. Натуральными. Нужна раса со свежим мышлением. "Фантазеры" подадут ей примеры не связанного с наукой творчества. Они полезны. Без Дизайнера мы бы так не обустроились.

― Он ис-сключение.

И тут же, опомнившись, с новой силой набросился на "фантас-серов" и в первую очередь на Поэтессу. Мол, дура-дурой и как вообще сюда попала.

Координатор привычно стал объяснять, что она ― прямая противоположность всем остальным членам экспедиции, что Дизайнер и Архитектор по сути те же технари, что предметное искусство всегда пропитано технологиями и что построенный Архитектором Вилларис нашпигован замаскированной техникой.

― А Поэтесса укаш-ш-шет нам путь?

― У нее идеи. Отказ от старого языка. Уже решил, как назовешь группу технической поддержки?

― Группой нетехничес-ской модернис-сации, ― съязвил Инженер, ― с-сокращ-щенно ГНМ. Это чем мы тут с-санимаемся. Польс-с-суемся техникой, но делаем вид, что нет.

― С гласной? Гном? ― Координатор сделал вид, что не заметил сарказма.

Они еще немного погуляли по парку, и Инженер, собрав волю в кулак, объявил, что, так уж и быть, согласен продолжить.

Тропинка привела их к окутанным мягким зеленым сиянием вратам, они вошли в полукруг с надписью "В приемную Генетика" и исчезли. Воздух, пропитанный ароматом смолы, с хлопком заполнил оставшуюся за ними пустоту.

― Вернулись! ― крикнул Координатор, появившись в прихожей.

― Когда-нибудь точно язву заработаю на нервной почве, ― вздохнул Генетик.

Кабинет Генетика. 90 000 лет д. Я.

Когда Геолог из-за повышенной сейсмической активности отсоветовал рыть пещеры для арахнидов на северо-востоке материка, Инженер в момент построил там крепенький одноэтажный дом, справил новоселье, стряхнул груз кошмаров и постепенно убедил себя в том, что он, как и положено настоящему мужчине, ни капли не боится пауков, а его первой реакцией на арахнидов был вовсе не испуг, а естественное отвращение. Поразмышляв еще немного, он пришел к выводу, что дело вовсе не в отвращении (за свою жизнь он повидал уродов и похлеще) и что Координатор все-таки был прав: он не жалует телепатов, а в этом нет абсолютно ничего зазорного. Тут он совсем воспрял духом, стал минимум раз в неделю появляться в Вилларисе, где с жаром разглагольствовал об эре тотального телепатического контроля, которая уже не за горами, и очень быстро довел до белого каления всех, за исключением разве что Химика. Поэтесса тут же пустила слух, что у Химика с Инженером роман, причем не абы какой, а большое и светлое чувство, потому что другого объяснения тому, что она его терпит, просто не существует.

После активации сети Инженер вроде бы смирился, но оказалось, что он лишь собирается с силами и вербует союзников. Когда дело дошло до создания полезных животных, споры вспыхнули с новой силой, но на этот раз Инженера поддержал Энергетик, которому тоже стало как-то не по себе от громадья планов. Координатор, Игрок, Биолог и Геолог предлагали создать ряд видов для, как сформулировал Геолог, "перманентного мониторинга окружающей среды" и даже придумали названия для первых двух: альбы и группи. Альбов ― помесь орла с альбатросом ― предполагалось использовать для наблюдения с воздуха, а группи ― небольших юрких рыбок жгучего кровавого цвета ― для контроля за водоемами. А еще Генетик вовсю тестировал экспериментальные образцы ярко-алых жучков, с приличной точностью определявших температуру окружающих объектов, атмосферное давление, влажность воздуха и состав почвы.

Почувствовав, что их, как загнанных волков, со всех сторон обложили красным, Энергетик с Инженером встали на дыбы. Энергетик, правда, вскоре поугас, но тут ни с того ни с сего Математик стала шифровать все подряд и даже подумывала о создании языка жестов, чтобы можно было общаться, не говоря ни слова. Никто, правда, не собирался подслушивать, но Игрок с энтузиазмом включился в работу, как ввязывался в любые сумасбродные авантюры. Взятый за основу язык глухонемых, давно уже вышедший из употребления благодаря прогрессу медицины, показался обоим несколько суховатым ― ему не хватало эмоциональности живой речи. Они усложнили систему, пустив в ход ноги, чтобы передавать интонацию и оттенки звучания. Количество движений росло, и "беседы" принимали все более танцевально-акробатические формы. Спор превращался в рукопашный бой, в котором стиль борьбы и сочетание отдельных приемов отражали выбор линии аргументации и подбор тезисов, а объяснение в любви выливалось в соитие с обилием поз.

Через какое-то время шифровальная мания у Математика прошла, и к языку жестов она стала относиться лишь как к развлечению, но Инженер сдаваться не собирался, и Координатор настроился на затяжную позиционную борьбу, однако неожиданно для всех сопротивление Инженера удалось сломить Дизайнеру. Жучков, группи и альбов, мягко втолковывал он ему, намеренно делают такими заметными. Увидел жучка ― раздави и вся недолга. А группи будет всего ничего. А альбы не машины, им спать надо. Эти нехитрые аргументы Дизайнер повторял на разные лады всякий раз, когда Инженер затевал с ним разговор о сети, и подтвердилась поговорка, что вода капля по капле и камень точит.

Координатор вздохнул было с облегчением, но тут в клинч вошли Биолог с Генетиком ― она в очередной раз открыла для себя, что связала жизнь с мужчиной, не разделяющим ее взгляды.

Впервые увидев в саваннах на юге материка полосатых пони, она устроила Генетику бурный скандал. Мол, каким местом он думал, когда их создавал, что у него за извращенные представления о защитной окраске у травоядных и так далее в том же духе. Генетик, настроенный сперва миролюбиво, пытался объяснить, что, как ему кажется, получилось неплохо и что зебры очень оживляют тамошние пейзажи. Но Биолог не желала ничего слушать, и Генетик, не отличавшийся кротким характером, твердо решил про себя, что он ей еще покажет, где раки зимуют. Так что когда она в следующий раз отправилась на юг, ее поджидали верблюды двух видов: одногорбые и двугорбые.

― И сколько у них будет горбов, когда они начнут скрещиваться? ― обрушилась она на Генетика, влетев к нему в кабинет.

― Три. ― Он выпустил ей в лицо струю табачного дыма. ― Не смею тебя задерживать.

Она зашипела, выставив ладони с растопыренными пальцами. Ногти прямо на глазах превращались в отливающие зеленоватым металлом когти, но Генетик с ней уже всякого насмотрелся, и такой мелочовкой его было не пронять. Он преспокойно затянулся, она смерила его полным ненависти взглядом и стрелой бросилась к эфирным вратам в прихожей.

"Пусть перебесится на природе", ― подумал Генетик и на всякий случай закрыл двойной шлюз, отрезав прихожую от кабинета. Врата были еще в квартире и лаборатории ― он загерметизировал шлюзы и там. Этого ему показалось мало, и он задраил повсюду люки, заменявшие у него дома двери. Почувствовав себя в полной безопасности, он поудобнее устроился в кресле и задремал, не выпуская трубки из рта.

Лаборатория Генетика. 9 700 лет д. Я.

С той стороны стена смотрелась белой матовой поверхностью. С их стороны, как сквозь стекло, было видно все происходящее в помещении.

Сегодня Генетик демонстрировал гномов, и на презентацию собралось все общество. Хозяин стоял чуть в стороне, любуясь эффектом, остальные двенадцать молча разглядывали карликов, возбужденно суетившихся с кастрюлями и сковородками. Самый высокий не дотягивал даже до девяноста сантиметров, но недостаток роста с лихвой компенсировался объемом пуза, так что мелкими их нельзя было назвать при всем желании. В общем и целом они производили впечатление совершенно довольных жизнью существ: румяные пухлые щеки, улыбки до ушей, ясные добродушные глаза. Ничего примечательного в их внешности не было, если не считать обросших густой темно-русой шерстью ног.

Коротышки шныряли туда-сюда босиком, не испытывая ни малейшего дискомфорта, оживленно жестикулировали и то и дело что-то жевали.

"Тушканы мохноногие", ― подумал Инженер.

― Туш-ш-шканы мохноногие, ― повторил он вслух.

― Они себя, кстати, гоббытами называют, ― тут же отреагировал Генетик и самодовольно усмехнулся при виде вытянувшихся от удивления лиц. Большой любитель старинной литературы, он в качестве теста на интеллект подсунул новеньким "Кольца времени", когда-то считавшиеся лучшей детской книжкой всех времен и народов. Те времена, правда, давным-давно прошли, но Генетик по-прежнему трепетно относился к классике жанра.

Главным действующим лицом трехтомной саги был народец гоббытов ― всеми забытых прижимистых деревенщин, неждано-негадано угодивших в водоворот событий мирового масштаба и чудом удержавшихся на плаву. Попытки Генетика объяснить, что это только сказка, не увенчались успехом ― его подопечные прониклись духом книги до мозга костей, намертво отождествили себя с героями эпопеи и верили в особый путь и великое предначертание. Их восхищение бессмертным произведением разделяли, однако, далеко не все присутствующие: Поэтесса терпеть не могла, когда литературная речь засорялась местечковым говорком, а автор "Колец" не экономил на национальном колорите и этнографических подробностях.

― Первое впечатление положительное, ― заявил Геолог, заполняя возникшую паузу: собрание постепенно приходило в себя, медленно переваривая слова Генетика.

― Все схватывают на лету, ― с готовностью прокомментировал Генетик. ― Моментально освоились, готовят исключительно сами. Владение инструментами ― идеальное. Извольте-с взглянуть на особь с ножом. ― Грудастая шатенка ловко рубила картошку, только лезвие мелькало.

― Это они на термопанели готовят? ― спросила Математик. В центре зала действительно блестела термопанель.

― Прикажете печку ставить?

― Раз уж вы такой знаток преданий старины глубокой... ― начала Поэтесса, но ее оборвал Координатор:

― Можно?

Генетик кивнул, приложил к диафрагме люка ладонь, и она, коротко вспыхнув зеленым, втянулась в стены, открыв круглый проем метров двух в диаметре.

К ним тут же дружной гурьбой устремились гоббыты, радостно галдя и гремя кухонной утварью. Вперед вырвался самый высокий и, в точности копируя речь героев книги, вместо приветствия пробасил:

― То заходьте, випийте чайку!

На фоне еды для гоббытов меркли все прочие темы, поэтому Генетик нисколько не удивился такому началу разговора, хотя сам бы в аналогичной ситуации непременно полюбопытствовал, кто пожаловал в гости. Но он знал классику наизусть и тут же включился в светскую беседу:

― Трохи пива було б менi бiльше до душi, якщо вам це все одно, пане Злоткiнс. Але я не проти якихось там коржикiв, коли у вас воно знайдеться. ― О своих спутниках он даже не заикнулся ― по гоббытскому этикету сперва полагалось сесть за стол, а потом уже знакомиться. Сначала хозяева огласят меню, затем назовутся сами и тогда только очередь дойдет до имен гостей.

― У мене такого добра повно, пане Генетик! ― похвалился Бульба Злоткинс, перенявший из Книги не только манеру говорить, но и имя.

В заднем ряду Поэтесса прошептала на ухо Дизайнеру так, чтобы слышали все:

― Меня тошнит от "Колец"!

Вилларис. Башня совещаний. 9 650 лет д. Я.

Хотя Инженер был не в восторге от гоббытов, Координатор дал добро на создание тестовой популяции. Инженер заявил, что руководство проекта в который раз пренебрегло его предостережениями, но поскольку они в конечном итоге сводились к тому, что у гоббытов ноги волосатые, Координатор не счел нужным принимать их всерьез и руководствовался мнением Геолога. Что касается остальных, то, если не считать Поэтессы, настроенной крайне отрицательно, никто не торопился высказывать свое мнение. Постепенно, однако, антигоббытские настроения ширились, страсти накалялись, и Генетик не сомневался, что придется делать вторую модель гномов.

― "Хлопец", "парубок", "дивчина", ― перечисляла Поэтесса, кривя губы, ― этим словам место в музее палеонтологии. И сами они... ископаемые. Роют норы целыми днями, а когда не роют, то жрут, а когда не роют и не жрут, дрыхнут. А эта противоестественная чистота повсюду? Я себя у них как у Генетика в лаборатории чувствую.

― Это из-за круглых дверей и окон, ― убежденно сказал Энергетик.

― Бесконечные подземелья и всюду люки, ― кивнула Поэтесса. ― Вот она, генетическая память.

― Я удовлетворен результатами работы Генетика, ― заступился за гоббытов Геолог в своей обычной канцелярской манере.

― Только в технике дальш-ше кус-снечных мехов, мельниц и прялок они не пойдут! ― злобно зашипел Инженер.

― Мы занимаемся поисками альтернативного пути развития, ― не уступал Геолог.

― Да будет вам. ― Генетик лениво махнул рукой. ― Сделаем новых, этих усыпим.

На него тут же, опередив Геолога, набросились Биолог с Математиком: да как он может, да они же живые, да неужели у него рука поднимется. Генетик свою продукцию по-настоящему живой не считал, так что этот взрыв чувств оставил его равнодушным ― он разве что удивился, как такие сентиментальные натуры прошли отбор. Игрок, пытаясь погасить назревающую ссору, поспешно предложил выслать гоббытов на юг материка, однако Биолог запальчиво отвергла и этот вариант, потребовав, чтобы к природе ― неважно, разумной или неразумной ― относились с уважением, а не по принципу "не понравилось ― выкинули". Генетик, решивший, что сейчас она по новой заведет свою любимую песню "мы были не в праве стерилизовать планету" собрался было возразить, что местная биосфера была обречена, но Биолог не дала ему и рта раскрыть, настаивая, чтобы гоббытов оставили в качестве группы технической поддержки.

Игрок мог бы напомнить, что группа технической поддержки планировалась не для того, чтобы подопытных обуть-одеть ― с этим прекрасно справились бы и заводы Западной дуги, ― а чтобы подопытные не были обуты-одеты, как осьмены. Нужна раса-буфер со своей головой на плечах, а гоббыты бездумно копируют один в один.

Его, однако, опередили.

― Ос-с-ставляй! Ос-с-ставляй и работай с-с-с этими туш-шканчиками! Но бес-с меня! Я вообщ-ще уеду, как только свяс-сь наладитс-ся! Сколько мош-шно!.. Маш-шины с-сломали, блин! С-сидим тут, как... Как по техничес-ской час-сти, так тут у нас-с вс-сякий с-с-специалист, у всякого ес-сть что скас-сать про ограничения и про вред, а что дикое с-сверье повсюду с-с-срет, так срас-су экология!..

Кончилось тем, что Координатор взял дискуссию в свои руки и через два с половиной часа большинством голосов было принято предложение Игрока. Организацию переезда поручили Геологу, а уладить нюансы Координатор вызвался лично.

― Ночная мыслетрансляция через арахнидов. Пришло время идти своим путем и прочее. Они суеверны. Увидят вещий сон. ― И, помолчав, добавил: ― "Кольца" не альтернатива. Полная потеря связи с реальностью.

Западная низменность. Городок гоббытов. 9 648 лет д. Я.

Холмы вдоль реки блестели круглыми окошками, там и сям из-под земли торчали аккуратные трубы, приятно тянуло дымком, в огороженных плетнями садах суетились пчелы, на веревках сушились расшитые петушками рушники, в загончиках возились свиньи, на огромном пустыре гомонила многотысячная толпа. В одежде преобладали желтый и зеленый ― все в точности, как в "Кольцах".

Геолог казарменным шагом поднялся на дощатый помост, застыл по стойке "смирно".

― Пятьдесят один процент присутствующих я знаю в два раза хуже, чем следует, сорок девять процентов люблю в два раза меньше, чем необходимо. ― Приклеенный к горлу серебристый квадратик с едва заметными золотенькими прожилками наполнял воздух его голосом. ― Несмотря на это, принимая во внимание специфику момента, когда вы собрались всей популяцией, я, согласно повестке дня, по поручению и от лица нашего коллектива сообщаю вам о необходимости прекращения контактов. ― Тут он понял, что напрочь забыл текст, чего с ним прежде никогда не случалось.

На помощь ему пришел пан Злоткинс, грузно вползший на помост и заоравший что есть мочи:

― Дорогой наш друг премилостивый господин Геолог! ― Зная, что тот слабоват в гоббытском, Бульба кричал по-осьменски. ― Нам дюже грустно расставаться, но мы должны идти своим путем! В Книге сказано, что наступит время, когда от нашего народа будут зависеть судьбы мира! Это время пришло! Мы отправляемся на восток!

― Юго-восток, ― автоматически поправил Геолог.

― Главное, время пришло! ― не смутился Бульба. ― Ты не принадлежишь к избранному народу и не видел сон! Но мы всегда будем рады видеть тебя и твоих друзей, хотя Книга о вас и умалчивает!

Геолог, не в силах смотреть на лучащиеся детской радостью лица, повернулся в сторону вереницы телег, запряженных коренастыми битюгами.

― Оглашаю список предметов первой необходимости, подготовленных с целью облегчения процесса обустройства на новом месте. Походные кухни, передвижные кузницы, запасные комплекты кухонных принадлежностей и посуды...

Это обстоятельство взволновало Бульбу гораздо сильнее, чем предстоящая разлука.

― Побьется в пути, ― забеспокоился он.

Кто-нибудь другой мог бы обвинить пана Злоткинса в меркантильности, но Геолог только пожалел, что начальство отправляет такой хозяйственный народ на свалку истории.

― Переезд предусмотрено провести по облегченному варианту. В пяти тысячах ста шести метрах к северу от нашей текущей позиции располагается объект, функционально аналогичный описанным в "Кольцах времени" порталам...

Больше всего ему хотелось телепортироваться отсюда прочь.

Лаборатория Генетика. 9 600 лет д. Я.

На взгляд Генетика, вторая модель гномов получилась защищенной от идиотов по высшему разряду: в их присутствии можно было со спокойным сердцем говорить на любые темы ― нормальную речь новенькие не воспринимали, общаться с ними можно было только свистом, к тому же исключительно в двоичном представлении. Высокий писк ― единица, низкий ― нуль. Генетик был чрезвычайно доволен идеей и потирал руки, предвкушая, какой произведет фурор.

Скандала он действительно добился. Идею одобрил один Координатор, но и он сменил милость на гнев, узнав, что Генетик не ограничился небольшой опытной партией, а наклепал сразу тысячу. Генетик оправдывался, что в ходе работы неоднократно показывал заготовки всем заинтересованным и отзывы Инженера, Геолога и Химика были благопрятными.

После продолжительных споров вторую модель постигла судьба первой. Но в отличие от гоббытов, наслаждавшихся посреди сочных южных пейзажей безоблачной пасторальной жизнью в ожидании следующего вещего сна, они осели в пустыне, с каждым годом все глубже закапываясь в барханы, и Координатор назвал их песчаными гномами.

Юго-восток материка. Миргород. 9 589 лет д. Я.

У гоббытов Геолог бывал часто. Первое время его сопровождала Биолог, желавшая показать, как она о них заботится (даже вывела им симпатичных пони), но постепенно ей это наскучило.

Сегодняшний визит был особенный: пану Злоткинсу исполнялось сто одиннадцать лет. Более чем почтенный возраст по гоббытским меркам, и молодежь отзывалась о нем не иначе как о ходячем памятнике первому поколению, из которого только он и остался. Детей у него не было, жил он, как он любил повторять, с племянником, хотя никакого племянника у него и в помине не было и быть не могло, потому что у первого поколения не было ни братьев, ни сестер, ни родителей, и все об этом прекрасно знали, и даже сам Бульба все прекрасно понимал, но вот напала на него старческая блажь ― прожить остаток жизни с племянником. Приютил у себя рано осиротевшего паренька, заботился о нем, как о родном сыне, и баловал без меры. Тот в старике тоже души не чаял, называл дядюшкой, вел хозяйство и даже, поговаривали, де-факто исполнял обязанности главы страны ― язык не поворачивался назвать разрозненные хутора, сельские общины и городки государством. Впрочем, обязанности эти не слишком обременяли: центральная власть в лице избиравшегося на семь лет гетмана носила характер чисто номинальный. В "Кольцах" говорилось, что гетману надлежит обеспечивать беспрепятственную доставку почты и охрану общественного порядка, но поскольку гоббыты предпочитали визиты письмам, а общественный порядок у них серьезно нарушали лишь хищники, нападавшие на домашнюю скотину, то Бульбе, бессменно занимавшему этот пост на протяжении века, заниматься было особенно нечем, если не считать председательствования на всякого рода праздниках и торжествах, на каковые гоббыты не скупились.

Геолог долго думал, что подарить, все-таки такая знаменательная дата, и в конце концов остановился на деньгах. Правда, с его точки зрения, не было более непрактичной вещи, чем деньги, но гоббыты были помешаны на них до такой степени, что предпочитали натуральный обмен, лишь бы не расставаться с гривнами, хотя ничего особенного в этих кругляшках не было, разве что история их создания.

Девяносто два года тому назад (у Геолога была прекрасная память на даты) Бульба спросил, не помогут ли осьмены с деньгами. Геолог не сразу ухватил суть вопроса, но, разобравшись, передал Инженеру, что гоббытам хочется монеток, чтобы у них все было, как в "Кольцах". Инженер сперва вообще ничего не хотел делать, а потом наклепал спустя рукава: взял первый попавшийся под руку сплав, на аверс посадил какую-то руну-закорючку в окружении жиденьких колосков и дубовых листиков, на реверс поставил огромную единицу, оплетенную угловатой виноградной лозой, расфасовал по холщовым мешкам и отправил на юг эфирными вратами. Гоббыты в один голос заявили, что это не деньги, что деньги выглядят совсем по-другому, но выбрасывать "неправильные" монеты не стали, а расхватали на сувениры. И тут же обратились к Геологу с повторной просьбой. Он переадресовал ее Дизайнеру, который не только читал "Кольца", но и имел подход к Инженеру. Дизайнер месяц корпел над эскизами, потом собрал все наработки в охапку и бросился в ноги Инженеру. Инженер снизошел, и на пару они создали, как признавал даже скромный от природы Дизайнер, "вещь, которую не стыдно показать". На аверсе настоящий пейзаж с уймой деталей: цветущее дерево на фоне сказочного замка с треугольными развевающимися стягами на зубчатых башнях. Геолог оценил качество работы, но ажиотажа вокруг этих безделушек понять не мог, а ажиотаж, кстати, был такой, что пришлось в срочном порядке чеканить второй, третий и четвертый тиражи, в противном случае дело угрожало вылиться в массовые потасовки.

С тех пор страсти улеглись, но деньги своей привлекательности не потеряли, и Геолог, проконсультировавшись у Дизайнера, организовал выпуск небольшой партии юбилейных монет номиналом в сто одиннадцать гривен с изображением виновника торжества. За оформление отвечал, конечно же, сам Дизайнер. Романтическая натура, он в детстве зачитывался историческими романами и в вопросах старины был подкован не хуже Генетика, просто, в отличие от него, не стремился демонстрировать свои познания. Однако в этот раз, не стесненный строгими рамками соответствия исторической реальности, Дизайнер дал волю фантазии. Пан Злоткинс представал верхом на вздыбившемся красавце-пони, парадный доспех придавал его фигуре импозантную стать, а длинные густые кудри скрадывали полноту щек. Плечи изящно задрапированы плащом, на груди колечко на цепочке, на луке седла шлем с пышным плюмажем, в правой руке трезубец, в левой факел, долженствующий, видимо, указывать его народу путь.

Подарок, единодушно признанный полностью соответствующим духу Книги, был принят на "ура".

Вилларис. Башня наблюдения. 9 500 лет д. Я.

Регулярно наблюдая за песчаными гномами, Координатор не уставал радоваться, что их выслали: раса получилась даже слишком одаренной в плане техники, хлопот с ними было бы не обобраться. А так они растрачивали силы в борьбе за выживание, причем помощь категорически отвергали и всячески избегали встреч с осьменами, изредка наносившими визиты вежливости. Говоря проще, не впускали. А типичной реакцией на телепортацию Координатора была массовая паника. Координатор был убежден, что они все как один страдают ксенофобией, и его это вполне устраивало: пусть себе варятся в собственном соку.

В своем кабинете на вершине Башни наблюдения Координатор, откинувшись в кресле, "опрашивал" жучков в поисках новостей. Ничего важного, так, рутина. Вот широкий туннель, пол залит бетоном, четыре фигурки в просторных черных балахонах толкают ванну на колесиках. В ванне вязко плещется нефть. Лиц не разглядеть ― мешают надвинутые капюшоны и тряпичные маски-респираторы. Дышат тяжело. Непонятно, чем вообще дышат: на стенах коптят нефтяные лампы. В потолке дыра вентиляции, но воняет все равно неимоверно.

Пещера. Влажно, жарко. Слабый свет откуда-то с потолка. Пол расчерчен квадратами грядок. Грибы, мох, плесень. Чаны с белесыми червями. Глубокие поддоны со слизнями и улитками. Жуткое абмре. А они это едят.

Шахта, ведущая наверх. Наверху ради разнообразия не барханы, а каменистая равнина. Юркие ящерицы, редкие кактусы. Одинокая фигурка в балахоне понуро бредет к горизонту. За ней задраивают люк. Самое страшное наказание у них ― изгнание на поверхность.

Координатор оборвал сеанс и телепортировался в ближайший парк.

Лаборатория Генетика. 9 400 лет д. Я.

― Те же и гномы. Акт третий. ― Поэтесса вплыла в гордом одиночестве, покачивая бедрами, словно каравелла кормой в легкий шторм, ― последние недели три она пребывала в образе разбитной девки. Энергетик стеснялся показываться с ней рядом и сегодня намеренно пришел вместе с Инженером. Остальные уже ждали.

Привычная комната с прозрачной стеной, но с некоторыми изменениями в интерьере. Исчезла термопанель. Вдоль правой стены верстаки. Рубанки, стаместки, молотки. Стружка, опилки, щепки. Семь гномов. Льняные рубахи с закатанными по локоть рукавами, кожаные шорты с широкими лямками, высокие ботинки на толстой деревянной подошве. Ноги и руки волосатые, но в меру. Сосредоточенно пилят, стругают, вырезают. В движениях никакой суеты. Лица серьезные.

Поэтесса отправила Дизайнеру мыслеграмму, что режиссура на уровне. Тот, в свою очередь, особо подчеркнул декорации и костюмы. Поэтесса спросила, как ему актеры. Дизайнер ответил, что замысел раскрывают безукоризненно. Поэтесса кивнула.

Инженер отметил про себя, что эти гномы выше всех предыдущих и смотрятся в общем и целом неплохо, но вслух ничего не сказал. Энергетику они показались какими-то безжизненными, но он не спешил высказываться. Архитектор подумала, что Генетик перестарался и сцена выглядит по-театральному неестественно, но от комментариев воздержалась. Биолог искала, к чему придраться, ― они с Генетиком поцапались пять дней назад. Геолог мысленно сравнивал новеньких с гоббытами. Игрок готов был поспорить на что угодно, что и этих вышлют на юг, но не торопился заключать пари. Химик смотрела с холодным равнодушием. Эрудит с отсутствующим видом подпирал стену. Математику вспомнилось, как Генетик рассказывал, что был почетным председателем чуть ли не шести клубов исторической реконструкции, и она с интересом приглядывалась к процессу.

Молчание все сгущалось и сгущалось, пока его не разбавил Координатор:

― Тестируем.

Вилларис. Башня совещаний. 9 200 лет д. Я.

У Инженера чесались руки показать гномам что-нибудь стоящее, но он, скрепя сердце, учил их жить "в каменном веке". Выталкивал из горла "ш-штрихи", "ш-штангенциркули" и "рейс-сфедеры". Выплевывал "ш-штифты", "циферблаты", "люфты". Отхаркивал "ш-шлаки" в "ш-шахты", "ш-штольни" и "ш-штреки".

Он так прошипел им все уши, что спустя век-другой Поэтесса со стервозным злорадством констатировала, что гномы перешли на чудовищный новояз.

― Велели говорить с-с ними ис-с-сключительно на техничес-ские темы ― получите, ― огрызнулся Инженер с плохо скрываемой гордостью.

Вилларис. Башня Инженера. 9 100 лет д. Я.

В зале сидело гномов триста, не меньше, ловивших каждое слово Инженера. Тот говорил на осьменском ― гномского он избегал, потому что у Поэтессы получалось лучше. Его бесило, что она освоила язык без видимых усилий, а он путался в предлогах; его бесило, что он вынужден объяснять гномам археологическую чушь про каменную кладку, раствор и штукатурку, в которой сам мало понимал, и что, попробуй он рассказать о настоящих городах ― интерактивных планетах-мегаполисах, как в его мире, ― они сочтут, что их разыгрывают, что "живые" дома такая же несбыточная придумка, как скатерть-самобранка из гоббытских сказок, и что в результате он прослывет несерьезным болтуном; его бесило, что Координатор устроил ему жуткую выволочку, когда он показал гномам заводы в Западной дуге и свою гордость ― цех-мастерскую, ― хотя никто ни слова не сказал Генетику с Химиком, когда они отобрали себе несколько десятков лаборантов из числа наиболее толковых ― более того, Координатор сам им предложил; его бесило, что гномы ровным счетом ничего не поняли на этой экскурсии, лишь тыкали пальцами вокруг, как малые дети среди стеллажей с игрушками; его бесило, что Биолог закатила дикий скандал, когда он вместе с гномами собрал паровую машину, что она вечно пеняет ему, что он наплевательски относится к природе, и что, если бы Химик не вызвалась наладить производство экологически чистого уранцита, гномы так бы и остались с одними водяными и ветряными мельницами; его бесили свечи, чернила, телеги, камины, необходимость самому убирать и готовить, его бесило, что вместо ненавязчиво-вездесущего информационного поля у них до идиотизма неудобная связь через арахнидов, а вместо нормальной трансгалактической транспортной сети ― разбросанные по материку скаредной рукой эфирные врата; его бесило, что он согласился принять участие в проекте, что тогда его уламывали, а теперь что ни день смешивают с дерьмом.

― Нет у нас достишений! Вс-се черес-с ш-шопу! Но кое-кто боролся до последнего. Не хочу их нас-сывать, хочу прос-cто, чтоб вы с-снали. У нас-с было, как надо, пока фантас-с-серы не с-сакопали техническую интеллигенцию в пес-сок. Но мы ещ-ще покашем... я... вы еще покашете им, что сначит... они еще будут нас-с на коленях умолять!

Горы Западной дуги. Шлафенхаузен. 8 800 лет д. Я.

Генетик выудил из кармана жилета часы гномской работы, откинул крышку ― без двенадцати пять, ― плюхнулся на приземистую скамейку, вытянул ноги, глянул на башенные часы ― без двенадцати пять, ― достал из сюртука кисет и трубку, набил, закурил, по-хозяйски осмотрелся.

Деревня начиналась буквально в двух шагах от центра. Вокруг эфирных врат мощеная площадь, по краю площади деревянные скамеечки с резным орнаментом, клумбочки в красной гамме, оштукатуренная розовенькая ратуша с четырехугольной башенкой и внушительным циферблатом, восемь радиально расходящихся каменных улочек с фонарными столбиками, на каждой от силы десять-пятнадцать увитых плющом белых фахверковых домиков-очаровашек с черепичными крышами и ящичками с геранью на подоконниках ― вот и весь город. А дальше грунтовые дороги, яркие игрушечные избы с расписными ставнями, огромные поленницы, стога сена, ровные ряды низеньких яблонь, и коровы на фоне снежных вершин какафонически колокольчиками перезваниваются. И так повсюду. "Под кальку живут", ― пренебрежительно подумал Генетик. ― "А, что взять с серийной продукции?"

Часы на башне пробили пять. С пятым ударом в круге врат появились Геолог с Каем. Последний слыл большим оригиналом, и Генетик, если выбирался к гномам в Западную дугу, ― а, если не считать гномского квартала в Вилларисе и пары-тройки одиночек, поселившихся на равнинах, все они осели в западных горах, ― предпочитал выпивать в его обществе.

Геолог, не столь разборчивый, любил бывать у гномов, никого особо не выделяя. После очередной бури в Башне совещаний он отправлялся к ним отдохнуть от шума и гвалта. Не то чтобы он забыл гоббытов, но они всякий раз устраивали в его честь дикую попойку, надирались до скотского состояния мутным самогоном из репы и нестройно горланили непонятные песни. Гномы же чинно собирались, чинно пили пиво, чинно расходились. Без эксцессов.

Генетик помахал прибывшим, встал, выбил трубку на ближайшую клумбу, поймал на себе укоризненный взгляд вязавшей у окошка кумушки, бросил: "Удобрение" ― и присоединился к Геологу с Каем. Втроем они неспеша двинулись по Нордштрассе, которая вела, естественно, строго на север.

На окраине сверкала свежей побелкой новенькая пивная. Над распахнутой дверью вывеска вычурными, с завитушками, гномскими буквами: "У Мюллеров". Перед дверью половичок с надписью "Добро пожаловать". В дополнение к половичку справа от двери в стену, сантиметрах в десяти от земли, вбита железная скоба ― грязь с ботинок соскабливать. Слева от двери керамическая статуя хозяина дома в полный рост. Окна заставлены розами, а не набившей оскомину геранью.

Одно время Кай души не чаял в мельницах, строил их для всех желающих, изъездил Западную дугу вдоль и поперек в поисках новых инженерных решений и в одной из поездок встретил Герду. Влюбившись с первого взгляда, он тут же ― а дело было зимой ― эфирными вратами отправился на юг, чуть ли не в западные предгорья Южной дуги, два дня искал там розы, нашел несколько кустов, пересадил в огромные горшки и привез ей, так что у нее посреди морозов весь дом был в цветах. И еще он писал ей стихи на снегу, и Поэтесса, которая эти стихи видела, ехидно отмечала, что снега, к счастью, тают. Но тогда еще был снегопад, и Герда, польщенная до глубины души, тут же выскочила за него замуж. После с размахом отпразднованной свадьбы Кай переехал к жене в Шлафенхаузен, оставил путешествия и решил попробовать силы в пивоварении.

― Gerda, Schatz, wir haben Besuch! ― Могучий бас Кая, привыкшего командовать на стройках, наполнил пивную, вспугнув дремавшую у дверей кошку. Спохватившись, он повторил по-осьменски уже тише: ― У нас гости!

― О, герр Геолόге, герр Генетикер, какая честь для наша скромная дом, ― заверещала Герда, устремляясь из-за стойки навстречу вошедшим. По-осьменски она говорила не так чисто, как муж. Геолог отметил про себя, что, если так пойдет дальше, придется учить гномский. Впрочем, ничего против он не имел: язык представлялся ему достаточно логичным.

― Смею надеяться, мы не помешали, фрау Мюллер, ― сказал Генетик с церемонным поклоном. Геолог последовал его примеру.

― Вы у нас в горах повсюду шеланные гости! Присашивайтесь, я айнен момент. ― И засеменила обратно за стойку, к пивной бочке, над которой ощетинилась рогами пригвожденная к стене голова северного оленя.

― У окна? ― предложил Кай.

― Одобряю, ― согласился Геолог, и они устроились за дубовым столом, придвинутым к низенькому окошку с широченным подоконником.

― Фрау Мюллер, позволите-с курить? ― спросил Генетик, доставая трубку и кисет.

― Абер натюрлихь. Фрау Биолόгин не позволяет? ― И озорно подмигнула Генетику.

― Боюсь, ошибся я в выборе спутницы жизни, ― в тон ей откликнулся Генетик.

― Фуй-фуй-фуй, герр Генетикер, зачем вы меня смущать?! ― кокетливо улыбнулась она.

― Фрау Мюллер, я, знаете-с, безмерно уважаю чувства вашего мужа...

― Э! ― забасил Кай. ― Вы, городские, так и норовите всех хорошеньких отцапать!

Герда, на взгляд Генетика, красотой не поражала: нос картошкой, кустистые белесые брови, водянистые глаза, которые лишь с огромной натяжкой можно было назвать голубыми, фигура, как у снеговика, обтянутая похоронного цвета платьем и белым кружевным передничком. И он поспешил увести разговор от темы внешности.

― Как можно, герр Мюллер? Я к фрау Мюллер испытываю самые что ни на есть почтительные чувства. Кстати, любезная фрау Мюллер, давно хотел спросить, как вы справляетесь? Хозяйство у вас, а теперь еще и пивная.

― Мы с Кай здесь очень редко. Это как комната для гостей. Всегда открыто, крушки и бочки хорошо видно, не надо искать, кашдый сам смошет. Мы иметь книга для шалоб и предлошений, лешит на видном месте. Никто не шалуется, но предлагает. Ячмень много выращивают, он для пива хорошо, а не для пива не очень хорошо. А не кашдый мочь сделать такую пивоварню, как Кай. Все фройляйн завидовали, когда я шенилась. Кай больше ни у кого нет, он сделан в единственном экземпляр!

― Вы просто светоч разума, фрау Мюллер, ― с совершенно серьезным видом заметил Генетик, но в его голосе Геологу почудилась издевательская ирония.

Фрау Мюллер ее, к счастью, не уловила и, жеманно захлопав ресницами, поспешила сделать ответный комплимент:

― Ах, в Вилларис иметь манирен. А у нас тут провинц.

― Брось, Герда, был я в Вилларисе. Наш Шлафенхаузен в сотню раз краше.

― Тем не менее рекомендую посетить, ― вмешался Геолог.

Скопировав стиль фахверк с дома Геолога, гномы считали его мнение по архитектурным вопросам истиной в последней инстанции, но фрау Мюллер была убежденной домоседкой.

― Дела, ― отмахнулась она.

― Путешествие эфирными вратами не займет существенного количества времени.

― Это кашется, герр Геолόге. Всегда долго, когда путешествуешь. И зачем? В Вилларис башни до неба, а у нас горы до неба. ― Она вышла из-за стойки и бухнула на стол три литровые глиняные кружки.

― Фрау Мюллер, ну что же вы так, как же мы без вас? ― запротестовал Генетик.

― Присоединяйтесь к коллективу, ― поддержал его Геолог.

― Айнен момент, ― кивнула она и вернулась к бочке.

― А за что вы у себя пьете? ― полюбопытствовал хозяин. ― У нас zum Wohl ... за здоровье? ― Он вопросительно посмотрел на Генетика, мол, правильно ли сказал. Тот кивнул. ― Quatsch²! Здоровье есть и не уйдет. ― И улыбнулся с такой безоблачной беззаботностью, что Генетик невольно подумал, что не смог бы жить с сознанием того, что ему отпущено всего две тысячи лет, ― пусть это и не предел, а лишь прогнозируемое среднее значение, ― а этот вот радуется. А Герда, по тем же прогнозам, своего выпущенного в единственном экземпляре мужа переживет на двести лет. И ничего, живут себе и счастливы.

― Думаю, нужны прозрачные кружки, ― продолжил пивную тему хозяин, ― чтобы издалека видно, имеет смысл за ней идти или нет. В Вилларисе у всех так.

― Мне бы ваши заботы, герр Мюллер, ― усмехнулся Генетик, отметив, что надо будет сообщить Игроку, что гномы подсмотрели очередную идею. Впрочем, Генетик не удивился бы, окажись, что Игрок уже в курсе.

Чтобы отслеживать и в случае чего пресекать попытки плагиата да и вообще не пускать на самотек гномский пусть вялый, но все ж таки прогресс, Игрок провел многоходовую комбинацию. Первым шагом стало создание "Генеральинститут фюр нормен". Действуя не торопясь, Игрок в беседах с бургомистрами и старостами сетовал на разрозненность очагов производства и отсутствие единых спецификаций, и через четверть века тонких манипуляций гномы известили Вилларис, что считают необходимым основать Общий институт норм с целью выработки генеральной линии развития техники. Осьмены возражать не стали, напротив, стараниями Игрока ГИН (как в обиходе стали называть "Генеральинститут") быстро превратился в первый центральный орган гномского самоуправления, хотя первоначально основатели Института своей единственной задачей считали выработку стандартов.

Не пропуская ни одного пленарного заседания ГИНа, Игрок никогда не вмешивался в обсуждение и выступал лишь, если его совета настойчиво просили. Как правило, собравшиеся хотели сверить курсы прежде чем, как они это называли, "начать обустраивать горы по-настоящему". Игрок посмеивался, что курс был уже тысячу раз выверен и перепроверен, а воз все не трогался с места, но попыток форсировать события не предпринимал. Его речи начинались цветистыми благодарностями за предоставленную возможность выступить с этой высокой трибуны, после чего он клятвенно заверял членов Института, что, хотя в качестве эксперимента планируется создать еще две расы, это никак не отразится на Западной дуге. Первая раса ― бессмертные с низкой рождаемостью ― будет не столь многочисленной, чтобы спутать гномам карты, а вторая ― смертные с высокой рождаемостью ― разместится на юге материка.

На вопросы о цели эксперимента он отвечал, что речь идет скорее о свободном научном поиске, и с тревогой в голосе добавлял, что не уверен, по силам ли ему и его коллегам поставленные задачи. Высокое собрание, в свою очередь, клятвенно заверяло его, что осьмены могут рассчитывать на помощь каждого гнома в отдельности и всего народа в целом. Игрок в такие моменты выглядел растроганным до глубины души и чуть ли не со слезами на глазах умолял позаботиться о бессмертных, к созданию которых Генетик близок как никогда. Зал пылко выражал единодушное согласие, и все расходились по домам, чрезвычайно довольные друг другом.

И хотя гномы не торопились развивать бурную деятельность, а Генетик еще даже не приступал, в разговорной речи прочно укоренились неологизмы "эльф" (от "экспериментелле лебенсформ", "экспериментальная форма жизни") и "гин". Гинами (по имени сотворившей их организации) стали называть стандарты, а эльфами ― расу бессмертных. Впрочем, это были мелочи по сравнению с главным: во-первых, все технические новинки теперь проходили через ГИН, во-вторых, все гномы, тесно работавшие с осьменами, являлись действительными членами Института. Игрок, таким образом, если и не держал всю Западную дугу под наблюдением, то по крайней мере мог с уверенностью заявлять, что контролирует процесс.

Так что по большому счету Генетик почти не сомневался, что Игрок либо уже знает, что гномы заинтересовались стеклянной посудой, либо узнает и без его помощи. Оставалось только удивляться, что нет еще стандартов на пиво.

Вилларис. Башня Дизайнера. 8 400 лет д. Я.

Инженер повертел в руках хрустальный фужер, посмотрел сквозь вино на гудящий огонь в камине, на люстру с восковыми свечами, на застеленный ковром каменный пол, на стены с гобеленами, на высокие стрельчатые окна с тяжелыми портьерами, на застывшую в мертвых позах деревянную мебель. Матюгнулся про себя, залпом допил.

― Ты что-то с-с-совсем раскис-с-с.

― Не могу без нее... Такая тоска наваливается, хоть вены режь... Даже не знаю, как бы я без тебя... ― Дизайнер выудил из кармана носовой платок и принялся промакивать уголки глаз.

― Картин у тебя прибавилос-с-сь, ― заметил Инженер, чтобы прервать неловкое молчание ― он терялся при виде слез.

Стены были от пола до потолка увешаны портретами Архитектора: голубоглазая брюнетка, зеленоглазая шатенка, сероглазая блондинка ― бесчисленные вариации и комбинации цветов и оттенков. Инженер их отношений не одобрял ― сколько можно ползать на брюхе перед бабой, ― но понимал, что с Дизайнером на эту тему говорить бесполезно. Генетик так вообще считал, что тот нашел именно то, что ему нужно: бесконечную несчастную любовь к переменчивой музе.

― Думал, монотонный труд поможет... Живопись не помогла.

― Это ш-ш-ш ис-с-скусство? ― не понял Инженер.

― А что такое искусство, если заниматься им каждый день? Я тебе говорил, что в ранней молодости подумывал профессионально заняться музыкой?

― Ну?

― Представь, что ты играешь вещь, которую чувствуешь душой, трижды в неделю независимо от настроения. Или заживо хоронишь себя в оркестровой яме, где не то что имени твоего не знают ― лица не видят... Искусство, если им заниматься профессионально, перестает быть искусством, его убивает монотонная однообразность ежедневного повторения.

― Так ты меняй.

― Да-да, конечно... ― пробормотал Дизайнер.

Минут пять сидели молча.

― Поэтесса, блин, учудила: объявила конкурс-с-с на лучш-ш-шее нас-свание лес-с-стницы в Берглине.

Незаметно направляемый Игроком, ГИН постановил, что Западной дуге необходим административный центр или, попросту говоря, столица. Решение было встречено с необычайным воодушевлением, и даже самые захолустные деревеньки активно включились в борьбу за звание "главного города". После продолжительных прений решено было строить с нуля, чтобы никого не обидеть.

Что касается названия, то и тут не обошлось без осьменов: "Берглин" предложила Поэтесса, и ГИН тут же ухватился за эту идею. И поскольку столица должна была стать чем-то совершенно особенным, Институт в едином порыве обратился к Вилларису с просьбой о содействии. Координатор ответил согласием, надеясь, что совместная работа поможет утрясти конфликты внутри группы. И действительно: в Башне совещаний установилось временное перемирие, результатом которого стал постепенно воплощавшийся в жизнь проект многоярусного города в чреве горы.

― Скажи, тебе не одиноко? ― вдруг спросил Дизайнер. ― Когда мы были одни, одиночество не так бросалось в глаза, а теперь окружили себя чужими... Сделали огромный аквариум, запустили рыб и смотрим, что они делают. А рыбы с той стороны за нами наблюдают.

Заполярье. Дом Химика. 8 300 лет д. Я.

Химик сидела перед ледяным трюмо ― здесь вся мебель была из льда, ― Инженер валялся на кровати, уставившись в потолок.

Она расчесывала волосы. Каждый вечер она распускала косу и расчесывала волосы, чтобы снова заплести их в косу и уложить аккуратной пирамидой. Инженер знал, что на это, как всегда, уйдет около часа. Потом она скинет шелковый халат ― она носила исключительно шелк, даже в лаборатории (Инженер подозревал, что духи у нее с антистатиком) ― и пойдет плавать в открытом бассейне, бурлящем воздушными пузырями, чтобы вода не замерзала. Она проведет в бассейне три четверти часа, вернется к нему и, если у нее будет настроение, они займутся любовью.

Инженер подумал, не слетать ли в Берглин, пока она занимается собой. Там сейчас три часа ночи, можно прогуляться без обычно окружавшей его суеты, посидеть в сталагмитовом парке или с гранитной набережной покидать катышки хлеба наглым фосфоресцирующим рыбам-обжорам. Или спуститься к Осенней роще, новому фонтану на шестом уровне: металлические деревца, вода поднимается по полым стволам и веткам и срывается с листьев здоровенными каплями. Материалы непритязательные ― медь, латунь, бронза, ― но цвета такие, что прямо дождливая осень в лесу, особенно ночью, когда покрывающий стены мох светится приглушенно-желтым. Чуждая ему картина, конечно, но в основе эскизы Дизайнера, да и реализовано на приличном техническом уровне: листья аж с прожилками, а вода с антиоксидантами. Можно еще пройтись по Über den Linden³: широкая прозрачная лестница, а под ней настоящие липы, и вокруг светящийся мох, только другой, светло-розовый, вроде бы оптимальный спектральный состав для лип. Или можно...

Он приподнялся на локте, посмотрел на нее ― и остался ждать.

Горы Западной дуги. Берглин. 8 200 лет д. Я.

Над Западной дугой заходило солнце, и мох на потолке пивной, подчиняясь внутреннему биоритму, постепенно тускнел ― засыпал, как здесь говорили. Вообще-то в помещении мох держали редко, но он регенерировал воздух, а хозяин любил свечи. Он уже семенил к ним с двумя ветвистыми канделябрами. Подойдя, водрузил их на стол, почтительно улыбнулся Игроку, покосился на Карла и вернулся за стойку, к бочкам с жирной надписью "Gebraut nach GIN LB-15-16", "Изготовлено в соответствии со стандартом ЛБ-15-16".

В Берглине Карл Макс пользовался скандальной славой. Кричал чуть ли не на каждом углу, что гномская нация ― марионетка в руках Виллариса, что Игрок преобразовал ГИН в Совет ведущих специалистов, чтобы беспардонно навязывать свою волю, что куда ни пойди ― всюду бродит призрачная осьменская тень.

Такими Игрок занимался лично. Чтобы у Карла не сложилось впечатление, будто его специально искали, он, наведя справки, сделался завсегдатаем пивной, где тот более-менее регулярно показывался. Сегодня, когда он вошел, Карл пил у стойки вторую кружку. Игрок устроился за столиком в углу. Карл подсел.

Разговор, как и ожидалось, начался бурно. Карл размахивал руками, тряс окладистой бородой, обвинял, обличал и вообще горел желанием заставить Игрока в частности и осьменов вообще покаяться в содеянном. Игрок к такому развитию событий был готов и, заранее определившись с линией поведения, вел беседу напористо и жестко.

― Свобода мысли есть осознанный необходимость. Я осознал. Если это осознать все, что фы делать?! Если я призывать не повинофаться?!

― Призовите, кто ж мешает-то?

― Та-та, смейтесь! Но я не остафлять майнен кампф! Бороться всю шизнь!

― Даже если ваши прапраправнуки будут до смерти пропагандировать ваши идеи, мы все равно переживем их всех. Если хотите чего-то добиться, работайте со мной. Предлагаю вам пост главы аналитического отдела.

― Издеваться? ― опешил Карл.

― Мне нужны незашоренные мозги. ― Карл, не ожидавший такого поворота, казалось, потерял дар речи, а Игрок тем временем продолжал: ― Вы одержимы идеей, что мы навязываем гномам путь развития? Так убедите нас фактами, укажите на ошибки, чтобы мы не повторили их с эльфами.

― А наша национ вам для упрашняться?! ― вскипел Карл. ― Как гоббыт и песчаный карлик?! Почему их изолирофать на юге?! Заговόр!!! Это есть большой заговόр!!!

― Гоббыты сами захотели уйти, а песчаные гномы предпочитают пустыни. Мы предоставили им право на самоопределение. Вы ведь хотите для гномов того же?

Мысль работать с Игроком сперва показалась Карлу равносильной отказу от убеждений, но потом он представил себе, сколько тайн выведает, если будет вхож в лагерь идейного противника, и после продолжительной паузы спросил уже спокойнее:

― Зачем есть сей эксперимент?

― Чтобы узнать, какими могли стать мы, и понять, почему мы такими не стали.

― Я есть букашка экспериментальный?! ― снова вскинулся Карл, но Игрок не дал ему разойтись, выдав заранее заготовленный пассаж:

― У вас есть знакомые с детьми? Вы не замечали, что на детей возлагают надежды? Что, бывает, примеряют их жизнь на себя? Ваши дети избавлены от "вот я в твоем возрасте" только потому, что вы проснулись к жизни уже взрослыми. И вообще, если мы вам так ненавистны, выберите себе местечко и живите в одиночестве, мы готовы снабжать вас всем необходимым через эфирные врата. Сами мы уйти не можем. Многие и рады бы, но не могут по чисто техническим причинам.

― Хочу время на подумать. ― Карл готов был уже принять предложение, но не хотел, чтобы это выглядело так, будто его поманили, а он побежал.

― Хорошо. Поговорим через полгода.

― Начинать зафтра, ― буркнул Карл из чувства противоречия.

― Прекрасно. Предлагаю начать с подбора сотрудников. Предоставляю вам полную свободу действий. ― Игрок примерно представлял, кого Карл возьмет. Своего приятеля Фридриха. Тоже шумноват, но поумереннее.

― Я собрать всех недовольный! Десять! Сто!

"Интересно, ― подумал Игрок, ― где он десятерых наберет? Но чем больше, тем лучше. Собрать всех до кучи и держать руку на пульсе".

― Хоть тысячу, ― равнодушно пожал он плечами.

― Наша арбайт будет известна всем! Я публиковать!

Игрока этот вариант устраивал как нельзя лучше. Грамотно подкидывая группе Карла нужную информацию, он получал еще один рычаг управления общественным мнением.

― Поговорите с главным редактором "Берглинер цайтунг", если он не согласится, мы организуем небольшое издательство. Точнее, вы организуете. Вообще, перестаньте предъявлять требования, и начните наконец-то действовать.

Горы Западной дуги. Рорская область. Дроссельдорф. 8 190 лет д. Я.

Карл начал бодро: организовал издательство с типографией и тут же наклепал несколько голословных отчетов (фактов он раскопать не сумел), обрушившись штампованным печатным словом на проект создания Рорской области ― индустриального центра на Высоких озерах. Карл предрекал, что в недалеком будущем все эти центры ― административные, промышленные, аграрные ― начисто искоренят, как он выражался, "инициативу на местах". Пугал, что скоро без позволения осьменов и чихнуть будет нельзя, и вообще всячески стращал народ. Гномы, однако, к его призывам относились более чем прохладно, и если он чего и добился, так только того, что его имя стало притчей во языцех не только в Берглине, а повсюду в Западной дуге.

Игрок только посмеивался, наблюдая за этой битвой с ветряными мельницами. Карл своей несдержанностью мог дискредитировать любое дело, и теперь если где-то иногда и заходила речь об осьменском влиянии, то невольно вспоминался глава аналитического отдела, и разговор сходил на нет. Даже соратники и те постепенно разбежались, разочаровавшись в идеалах.

Свой самый яркий номер Карл отколол, когда в Рорской области из первой плавки чугуна отлили статую Инженера. На торжественной церемонии открытия в Дроссельдорфе Карл выскочил к постаменту с ведром краски и щедро плеснул красным на чугунную чешую: мол, вот оно истиное лицо вашего обожаемого технического гения. Инженер, который, естественно, присутствовал (как же без виновника торжества?), такого стерпеть не мог, хотя его отношение к памятнику было неоднозначным. С одной стороны, приятно, что уважили, с другой стороны, стыдно: ведь он, пока строили, больше думал о том, чтобы все было в рамках "Ограничений", чем о том, как помочь. И хотя он клял себя за то, что сдался и идет на поводу у Координатора, но одно дело ― самобичевание, и совсем другое ― критика со стороны. И вообще, не им его судить, не доросли еще.

В общем, он побагровел и набил бы Карлу морду, наплевав на принцип "маленьких бить нехорошо", если бы его не опередели добропорядочные граждане, в порыве праведного гнева посадившие возмутителя спокойствия под замок, предварительно задав хорошую трепку.

Через несколько часов его навестил Игрок, на которого Карл обрушил поток брани, причем ругал не столько осьменов, сколько тупоголовых бюргеров. Игрок тихо сидел рядышком и думал, что ему, в общем-то, жаль дурака. Жена ушла, друзья бросили, даже Фридрих с ним разругался. Для соплеменников он, что пугало огородное, даже душу излить не перед кем, кроме как перед ним, "цензором и угнетателем". И он уже готов был сказать ему что-нибудь ободряющее, как Карл ляпнул несусветную глупость про Математика (она, мол, своими вредительскими лекциями навязала лучшим гномским умам ведущее в тупик аналитическое мышление, начисто искоренив креативное интуитивное начало), и у Игрока пропало всякое желание быть обходительным. И минут через двадцать он, мило улыбаясь, вставил шпильку:

― Карл, я вас не узнаю. Вместо того чтобы рассказывать, как мы попираем свободомыслие ваших соплеменников, вы ругаете их за тугодумие.

― Я вправе говорить о майне национ все, что считать нушно!

― За что я вас люблю, так это за ваш пафос, ― усмехнулся Игрок.

― Фы, покинуфший родину, не понимать патриотизм!

― Нет, это индивидуалисту трудно понять ваше разочарование в народе.

Вилларис. Башня вычислений. 8 150 лет д. Я.

Игрок расположился за массивным письменным столом зеленого сукна, напротив на краешке кресла примостился щупленький гном. Секретарь в строгом сюртуке со стоячим воротником и закрытой грудью, вошедшими в моду благодаря Генетику, подал кофе. Посетителю в маленькой чашечке, Игроку ― в большущей кружке. Вчерашний доклад в Башне совещаний перерос в шумный спор, затянувшийся до половины четвертого утра. Секретарь это определял безошибочно: если у начальника круги под глазами, на него всю ночь кричал Инженер. Он осведомился, не желают ли господа еще чего-нибудь, Игрок вопросительно посмотрел на посетителя, тот помотал головой, Игрок повторил его жест, и секретарь, сверкнув начищенными пуговицами, удалился.

Посетитель не торопился начинать, Игрок тоже. Суть дела он и так знал из сопроводительной записки, подготовленной референтом, ― Математик собрала ему внушительный штат. Тем не менее казалось, что работы не уменьшилось, а прибавилось. Временами создавалось ощущение, что вся его деятельность ― жалкие потуги нейтрализовать влияние Инженера, которого в Западной дуге чуть ли не на руках носили. И едва ли не в каждом гномском изобретении ему мерещились идеи Инженера: даже черепица формой напоминала чешуйки. "Хорошо еще, у него хватает ума не выносить сор из избы и выкобениваться только в Башне совещаний. Срывается на мне за то, что с гномами ведет себя по инструкции".

Он глотнул кофе и постарался сконцентрироваться на деле. Сегодня изобретатель, но не из тех, что набивались к нему на прием, надеясь поразить гениальностью, а из тех, кого он сам приглашал. Что там было в сопроводительной? Искусственные молнии. "Альгемайне энерги гезельшафт" ― созданное при его содействии общество по добыче энергии ― не захотело не то что внедрять, а даже вникнуть в суть вопроса. Еще бы, на ключевые позиции Игрок на пару с Генетиком тихо и незаметно протолкнули консерваторов до мозга костей. Да и Геолог, распространявший вокруг себя ауру окостеневшего порядка, сам того не желая, оказывал неоценимую помощь.

Оставалось только пристроить самого изобретателя. Химику сейчас никто не нужен, Генетику и Геологу тоже, да это и не их профиль. Энергетик? Ему не до того. К Математику? Экспериментаторы не ее. На подземные заводы? Каким-нибудь вторым подручным третьего помощника четвертого контролера на уранцитовой линии?.. Не то. Там уже и так полно дутых должностей-синекур, а число желающих, так сказать, ощутить себя причастными все не убывает. Да и сбежит он с такой работы. Придется уламывать Эрудита...

Игрок настроился на нужный лад и неторопливо начал:

― Прежде всего позвольте мне выразить глубочайшее сожаление, что ваше открытие натолкнулось на непонимание в "Альгемайне энерги гезельшафт". Отказаться от... простите, как вы это назвали?

― Электрицитэт, герр Игрок.

― Отказаться от электрицитэт! Уму непостижимо!.. Но расскажите лучше, что сказал ректор Хайдебергского университета?

― "Доннерветтер есть небесная музик, а вы с формулами" ― и указать дверь.

Ректором в Хайдеберге был зануда-философ без малейшего понятия о естественных науках. Его реакцию Игрок просчитал заранее.

― Хм... ― Он изобразил напряженное размышление. ― А знаете, переезжайте в Вилларис. Я поговорю с Эрудитом, он светлым головам рад.

― Сие есть заманчиво, но...

― Поверьте моему опыту, лучший способ бороться с соблазном ― это поддаться ему.

Юг материка. Поселения песчаных гномов. 8 130 лет д. Я.

Тот факт, что электричество знали на юге материка, никого не волновал: песчаные гномы жили своей жизнью, и осьмены в нее не вмешивались, что, однако, не означало, что о них забыли. Координатор регулярно выступал в Башне заседаний с отчетами, которые, казалось бы, представляли чисто академический интерес, но каждый раз заканчивались чуть ли не дракой со смертоубийством, потому что мало кто мог удержаться от соблазна интерпретировать результаты эксперимента в соответствии со своим мировоззрением.

Инженер, например, упорно настаивал на том, что технический прогресс ― это норма развития цивилизации, а миры вроде родины Биолога представляют собой редкие исключения, лишь подтверждающие правило. На что ему возражали, что песчаные гномы были созданы предрасположенными к технике, но с этим аргументом он не желал считаться, призывая всех, кто не верит, заглянуть в выкладки Математика и убедиться лично.

В отличие от Генетика и Дизайнера, любивших в истории скорее материальную сторону, коньком Математика были социодемографические модели и закономерности развития цивилизации. Игрок в душе посмеивался над ее попытками создать "единую теорию всего", но держал язык за зубами, хорошо помня, как однажды ляпнул, что жесткого детерминизма в истории нет и нечего его там искать, а она потом месяц с ним не разговаривала.

Сильнее всего ее задела несправедливость упрека: она вовсе не отрицала стохастические факторы, просто не придавала им такого значения, как Игрок, придерживавшийся дилетантских ― с ее точки зрения ― взглядов, что миром правит случай. Она же полагала, что эволюция достаточно большого сообщества описывается системой дифференциальных уравнений, в которых роль граничных условий играют материальные и интеллектуальные ресурсы.

В качестве доказательства справедливости своих теорий она приводила два диаметрально противоположных примера: гоббытов и песчаных гномов. Первые ни в чем не знали нужды, но были зашорены до мозга костей. Вторые, загнав себя под землю, испытывали острый дефицит во всем, но зато голова у них была, по выражению Математика, "не только для того, чтобы ею есть".

Первые, как следовало из километровых вычислений, должны были ― "при отсутствии негативных внешних воздействий" ― жить небольшими консервативными общинами. Игроку это было очевидно без всяких уравнений, но он помалкивал.

Вторые, утверждала она, неизбежно придут к плановой экономике и сильной центральной власти. И действительно, у песчаных гномов сформировался Центральный Комитет, регулировавший все аспекты жизни: от занятости до рождаемости. Тунеядцы, матери с незаконорожденными детьми и прочие не желавшие соблюдать постановления правительства высылались наверх, в пустыню, и хотя таких было мало, тоненький ручеек ссыльных не пересыхал. В среднем песчаные гномы жили около полутысячи лет, и со временем изгнанных набралось столько, что на поверхности возникли поселения-спутники. И поскольку Математик доказала возникновение параллельной цивилизации задолго до ее появления, она считала, что справедливость научного подхода не должна вызывать сомнений. И все бы хорошо, если бы не неожиданный поворот в технологическом развитии верхнепоселенцев, который никак не вписывался в ее базовую модель, согласно которой дочерняя цивилизация должна была отставать от материнской.

Неказистые глиняные хижины постепенно сменились аккуратными домиками-пирамидками, словно склеенными из миллиардов песчинок. Хрупкую керамику вытеснила небьющаяся прозрачная посуда на кремниевой основе. Охотники, раньше отмерявшие километры в поисках змей, черепах и пауков, теперь посыпали барханы серебристым порошком, и песок покрывался плотным слоем тяжелого газа без цвета и запаха, усыплявшего мелкую живность.

Все это показалось Эрудиту смутно знакомым, и в течение полугода он каждый день отправлялся на юг. Результатом его командировок стал коротенький доклад, суть которого сводилась к следующему: верхнепоселенцы освоили зачатки примитивных и совершенно безобидных эфирных технологий. Для осьменов это был даже не вчерашний, а позавчерашний день, но важен был сам факт: предоставленные самим себе песчаные гномы, похоже, повторяли их путь. Впрочем, с этим выводом соглашались далеко не все, и группа раскололась на два лагеря: пессимистов, твердивших, что кризис предопределен и неразрешим, и оптимистов, придумывавших отговорки. Мол, были нарушены требования чистоты эксперимента, или, дескать, это единичный случай, и рано делать выводы.

Теоретические дискуссии отошли на второй план, когда ссыльные начали пробовать силы в создании кремниевых форм жизни. Эрудит предложил прекратить эксперимент, подразумевая радикальные меры, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы достижения верхнепоселенцев не привлекли внимание Центрального Комитета. Были налажены первые официальные контакты, но тут оказалось, что в правительстве, мягко говоря, нет полного консенсуса в вопросах внешней политики. Разногласия зашли так далеко, что председатель Комитета по добыче полезных ископаемых, возглавлявший изоляционистскую фракцию, решил взять власть в свои руки.

Ответом на переворот стала акция гражданского неповиновения, охватившая около четверти населения. Начал забастовку персонал, обслуживавший системы очистки воздуха. Путчисты попытались силой заставить инженеров выйти на работу. Народ валом повалил наверх, втянув верхнепоселенцев в дрязги метрополии. По приказу правой руки диктатора, председателя Комитета по поддержанию общественного порядка, в пустыне были проведены массовые облавы, причем зачастую хватали всех без разбора. И хотя пока обходилось без жертв ― для бессмысленного насилия песчаные гномы были слишком рациональны, ― напряжение все нарастало. В знак протеста против облав к забастовке присоединились техники, занимавшиеся расположенными на поверхности воздухозаборниками. Вслед за ними прекратили работу специалисты, отвечавшие за водоснабжение. Подземные города превратились в умирающую подводную лодку: жители лежали по домам, стараясь не говорить и не шевелиться. Вскоре диктатор погиб от удара током ― несчастный случай, согласно официальной версии. Несчастный случай произошел и с правой рукой диктатора ― он отравился моноксидом углерода. Путч сам собой сошел на нет, и те, кто мог, вернулись к исполнению своих обязанностей. Развитие технологий вообще и эфирных технологий в частности замерло, и предостережения Эрудита предпочли забыть.

Юго-восток материка. Миргород. 8 025 лет д. Я.

На старом кладбище давно уже никого не хоронили, но оно не выглядело заброшенным. За ним присматривали, как присматривали здесь за всем.

Центральная дорожка упиралась во внушительных размеров мраморную плиту, покрытую сетью старческих морщинок. На плите красовалась позолоченная надпись:

Блискучий стратег i тактик

Знаменитий гетьман

Мужнiй i хоробрий вояк

Бульба Злоткiнс

О войне гоббыты знали, правда, только из "Колец", но надгробие было очень в духе Книги: там хоронили с полным набором воинских почестей и никак иначе.

Геолог положил на плиту букет подсолнухов, присел на потемневшую от времени деревянную скамеечку и привычно начал:

― С момента моего последнего посещения произошло обострений отношений: Инженера и Игрока ― сто двадцать два, Генетика и Биолога ― пятьдесят.

От светской хроники он перешел к новостям из Западной дуги.

― Введены в строй четырнадцать железнодорожных вокзалов. Закончено строительство аграрного центра на юге, город получил имя Мюльхен, этимологически восходящее к гномскому "мельница". На очереди система шлюзов, которая соединит Высокие озера со Срединным морем, центром речной системы материка. Планируемая протяженность гидротехнических сооружений...

За подробным перечислением технических характеристик последовало упоминание о смерти Карла Макса. Геолог относился к нему с плохо скрываемой неприязнью, но поскольку похороны главы аналитического отдела стараниями Игрока прошли с монументальной помпой, он не счел возможным обойти это событие стороной. Правда, речь Игрока он цитировать не стал. Все эти "ах, если бы Карл был сейчас рядом со мной" и "жизнь его оборвалась так внезапно, он едва успел разменять четырнадцатую сотню", как и всякая прочая патетика, казались ему совершенной глупостью, поэтому он ограничился двумя предложениями: "Вследствие перманентного нахождения в состоянии стресса, прожив меньше среднестатистического, скончался Карл Макс. В целях дальнейшего обострения отношений с Инженером Игроком была организована пышная траурная церемония" ― и перекинулся на песчаных гномов.

― Продолжается процесс мирной интеграции подземных городов и верхних колоний. Решаются насущные организационые задачи. Высшей мерой наказания остается высылка на поверхность. Практикуется также ссылка в верхние колонии с правом возвращения через пятьдесят, сто или сто пятьдесят лет.

Затем настала очередь гоббытов.

― В Зеленополье вывели черных кур, порода получила название зеленопольской.

Но самую интересную новость Геолог приберег на конец и, как он считал, подал ее мастерски.

― Принято решение не откладывать более создание эльфов.

Лаборатория Генетика. 8 000 лет д. Я.

Дизайнер негромко постучал, ответа не последовало. Помялся перед дверью, постучал еще. Подождав, тихонечко вошел в палату, нарочито старательно оглядел интерьер, чтобы не смущать Первого. А то вдруг он решит, что все ходят на него глазеть, как на диковинного зверя в зоопарке.

Стены, пол и потолок обшиты натертыми воском панелями светлого дерева ― гномский стиль. Напротив двери огромное окно во всю стену. За окном горный луг в цветах. От слабенько горевших масляных ламп чуть резковато, но не неприятно пахло травами и какой-то дезинфекцией.

По правую руку огромный камин, закрытый бежевым экраном с вышивкой (пасторальный сюжет: мельница на пригорке, тугие снопы пшеницы и жизнерадостые гномы-жнецы), по левую руку кровать с белым балдахином. На первый взгляд тоже гномская работа, но Дизайнер знал, что в кровать напихано столько всего, что гномам и не снилось, просто "Ограничения" требовали, чтобы техника, без которой ну никак нельзя обойтись, была спрятана или по крайней мере тщательно замаскирована. Он, собственно, и сам плохо представлял, что в нее напихано, но не сомневался, что Генетик, не выходя из своего прокуренного кабинета, знал о состоянии пациента все.

Перед кроватью два кремовых кресла: высокое, для Генетика, и низенькое, для ассистента-гнома. У стены трюмо, чуть темноватое для этой комнаты. Графин с водой, бокал, книга с закладкой (названия не различить), круглое зеркальце размером с ладонь, еще какие-то мелочи.

Между камином и окном приоткрытая дверь, еще темнее, чем трюмо. Дизайнер подошел, мимоходом вздохнув, что у гномов отсутствует чувство гармонии, и тут же в который раз зарекся из-за этого расстраиваться. Постучал, услышал "Милости прошу", переступил порог, не успев толком удивиться, что голос женский, и тут же забыл про изъяны интерьера.

За столом, заваленном книгами, сидела эльфийка ― Первый оказался женщиной. Весьма миловидной. Даже красивой. В его вкусе. Ему показалось, что он узнает знакомые черты, но так растерялся, что не мог сообразить, на кого она похожа.

Она встала ему навстречу и с мягкой улыбкой представилась:

― Первая. Добро пожаловать.

И предложила ему сесть. Рядом с собой. Без всякого злого умысла, конечно, но для него это было хуже пытки.

Дизайнер вообще неуверенно чувствовал себя в женском обществе и всякий раз метался, не зная, как себя держать: с одной стороны, нехорошо прятать глаза, с другой стороны, пристальные взгляды могут быть превратно истолкованы. Положение только усугублялось, если собеседница ему нравилась. Мысль, что она прочтет на его лице желание и решит, что он думает только об этом, была невыносимой. Как-то он разоткровенничался с Инженером, и тот, переводя его душевные терзания на технарский диалект, сформулировал проблему так: нормально общаться с женщинами ему мешает "наличие опции переспать". Дизайнер согласился, хотя сам предпочитал говорить о неопределенности в отношениях и мучительной неизвестности. Если женщина делала недвусмысленный первый шаг (а сам он на первый шаг решиться не мог), все становилось легким и простым: он знал, в какой роли его хотят видеть, и играл ее с пылкой страстью. Более-менее свободно он чувствовал себя с замужними, наивно верив, что они не способны на коварное кокетство. Но вольготнее всего ему было в мужской компании.

Он скользнул по ней робким взглядом и отстраненно-профессионально отметил, что гномы совершенно не умеют шить на высоких и стройных. И, залившись густым румянцем, без сил рухнул в предложенное кресло: уши у нее были остренькие, как у Архитектора.

Жестокость вполне в духе Генетика, в смятении думал он. А если не Генетик, то Биолог. Она и не думает скрывать свою антипатию, хотя даже от нее он не ожидал подобной пакости: подбить Генетика на такое... такое...

Позже выяснилось, что Биолог здесь абсолютно ни при чем, а в поступке Генетика нет ничего личного. Он просто был сыт по горло эпопеей с созданием гномов и справедливо решил, что если сделать эльфов похожими на одного из членов экспедиции, то никто не посмеет высказывать претензии к внешнему виду. А если они будут, как Архитектор (но без присущих ее расе способностей, конечно), то Дизайнер встанет за них горой. Более того, Генетик ни на йоту не отклонился от спецификации, в которой огововаривалось количество ушей, но не было ни слова про их форму.

Конечно, Генетик не мог удержаться и до поры до времени тщательно скрывал детали. Дизайнер так чутко реагировал на женщин, что прямо напрашивался на розыгрыш. Как казалось Генетику, совершенно безобидный.

― Всякий норовит обидеть художника, ― вырвалось у Дизайнера против воли.

― Простите?

― А-а-а-м... ― выдавил он из себя и, сгорая от стыда, уставился в лежавшую перед ним книгу: "Кольца времени". Его собственной ручной работы.

Гетеник предоставил в распоряжении эльфийки свою библиотеку (объемом уступавшую лишь библиотеке Геолога, собиравшего все подряд) и специально рекомендовал Первой "подрывную литературу". Он не жаловал полумеры и не намеревался откладывать проверку психической устойчивости новой расы в долгий ящик.

― Вы все понимаете, что читаете? ― неуклюже спросил Дизайнер и ужаснулся собственной глупости. Конечно она все понимает, их же всех на последней стадии обработки погружают в информационное поле. И пустился сбивчиво и торопливо извиняться: ― Простите, я совсем не это имел в виду, я хотел сказать, что понимаю, что вы конечно же можете одновременно и читать, и понимать... Нет, простите, я не это имел в виду... Трудности языка... Там так много... В "Кольцах"... Там диалект. Очень сложная для восприятия книга. Лингвист для лингвистов...

Тут он окончательно смутился и замолчал.

― Знаете, я вас именно таким себе и представляла, ― улыбнулась она. ― Я как раз читаю "Как нам обустроить мир" Карла Макса в переводе на осьменский.

― Не читал, ― промямлил Дизайнер, даже не в силах представить, какую лохань грязи вылил на него Карл в своем программном сочинении.

― Он какой-то... ― она замялась, ― противный. Но вы мне сразу понравились.

Дизайнер вспыхнул, побелел и снова вспыхнул. Разговор затих. Он собирался с мыслями. Она его не торопила, придирчиво изучая себя в зеркальце.

― Мне кажется, Генетик по-настоящему талантлив, ― наконец вынесла вердикт она.

Дизайнер не нашелся, что ответить.

― Карл Макс пишет, что эльфы ― эксперимент. ― Она отложила зеркальце и вернулась к книге.

― Гномы набрались этой чепухи от Игрока, ― вымученно улыбнулся Дизайнер, ― для него вся наша жизнь ― непрерывный эксперимент.

И с тоскливой безнадежностью подумал, что беседа только-только началась...

Башня совещаний. 8 000 лет д. Я.

После этой встречи Дизайнер заперся у себя в башне, ушел в запой и никого не принимал. Даже не появился в Башне совещаний, когда обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе Первой. Но о нем быстро забыли. В центре прицельного внимания в очередной раз оказался Генетик, которому Архитектор выдала по полной программе, что она думает о его чувстве юмора и гениальных находках. Генетик не остался в долгу, заявив, что он не мальчик на побегушках, чтобы по двадцать пять раз переделывать расы, а если ей не нравится Первая, то нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

За многообещающим началом последовало фейерическое продолжение. Инженер покрыл матюгами "фантас-с-серов", которым не угодишь. Энергетик накричал на Инженера, защищая Поэтессу. Поэтесса закатила сцену Энергетику, потому что, во-первых, она не нуждается в опеке, во-вторых, хотела, чтобы Генетик сделал эльфов по ее образу и подобию, а вместо этого он взял за эталон красоты дуру-Архитектора. Биолог, у которой с Генетиком последние два месяца не было не то что ни одной ссоры, а даже мелкой размолвки, устроила всем разнос за то, что у них язык повернулся критиковать ее любимого мужчину.

После бурных и продолжительных прений Координатор заявил, что с него хватит, и велел голосовать. Генетик получил единогласное "добро", и в течение следующих ста лет было выпущено девять миллионов девятьсот тысяч эльфов.

Вилларис. Трактир на окраине города. 7000 лет д. Я.

Отец и сын сидели в небольшом уютном трактирчике. Посетителей было, считая их, всего трое, и хозяин-эльф от нечего делать жонглировал бокалами.

― Ты так мочь? ― спросил сын. По-осьменски он говорил с грехом пополам, но отец отучал его говорить в эльфийском обществе на гномском. А то эльфы могут вообразить невесть что.

― Нет, я так не мочь. Эльфен ошень ловок.

― О, я слышу, разговор об эльфах, ― оживился хозяин, не прекращая жонглировать.

― Эльфен, ― донесся пьяный голос из угла, ― фсегда и пофсюду эльфен.

Сказано было с нескрываемым неодобрением. Хозяин знал, что за этим последует стандартный набор обвинений. Эльфы, во-первых, нахлебники и захребетники, во-вторых, развратники и дебоширы, в-третьих, мерзкие сторонники унизительного для гномов учения Карла Макса. Все это хозяин слышал не раз и давно уже перестал принимать критику всерьез.

― Не можем же мы запретить интересоваться нами, ― беззаботно ответил он. ― Раз уж живем жизнью, которую вы стесняетесь себе позволить.

― Пупличное место, а на тепе потштанник!

― Это кюлоты, ― захохотал эльф и разбил бокал.

― Pfui⁴! Если звать Scheiße⁵ эдельвайс, Scheiße фсе рафно не пахнет гут! ― рявкнул посетитель с явным северным акцентом. С севером Западной дуги у хозяина ассоциировались Мюльхен, оплот консерваторов-эльфофобов, и кожаные шорты с широкими лямками, которые на юге теперь можно было встретить разве что на огородных пугалах. (Поэтому каждое появление в Берглине не желавшего поступаться традициями мюльхенского бургомистра ― а он прилежно посещал все заседания Совета ведущих специалистов ― давало пищу для шуток. В ответ мюльхенцы пустили в обиход поговорку "Портки долги, ум короток".)

― Эй, ― вмешался отец, ― што за манирен?!

Из угла на него посмотрели мутным взглядом и презрительно проворчали без малейшей помарки в произношении:

― Эльфийская подстилка.

Хозяин готов был поспорить, что это либо хорошо отрепетированная домашняя заготовка, либо коронный номер. И, будучи заядлым театралом, он не мог допустить, чтобы посетитель, весь вечер промучавшийся в ненавистном эльфийском трактире ради того, чтобы бросить уничижительную реплику, ушел с чувством, что его выступление не оценили по достоинству. Он уже собрался выдать что-нибудь этакое, но оказалось, что гость еще не закончил:

― Пофсюду эльфен. Приличный гном нет места выпить! ― С этими словами он встал, неуверенными шагами добрался до выхода и растворился в вечерних сумерках, никак не отреагировав на "браво, вы были неподражаемы" хозяина.

― Я просить прощения за его манирен, ― смутился отец.

Хозяин достал совок и веник.

― Почему вам стыдно за случайного гнома, которого вы никогда раньше не видели и, может, никогда больше не увидите? ― И приготовился выслушать лекцию о том, что родину (Западную дугу то есть) позорить нельзя, особенно по пьяни, но эльфам этого, конечно, не понять, потому что нет у них, "детей реторт", родины.

Отец глубокомысленно нахмурил лоб, собираясь с мыслями.

― Может, еще кружечку темненького? ― предложил хозяин.

В ответ чинно кивнули:

― Если вас не затруднить.

― Будь мне это в тягость, я бы не стоял за стойкой, ― заверил его хозяин.

― И это есть целая суть! ― ухватился отец за его слова. ― Никакой чувства долга. Мы иметь чувство долга, мы иметь ответственность перед другой. Эльфен не иметь ответственность перед другой. Мы работать для другой, эльфен работать для свой. Эльфен иметь неправильная идея. Эльфен читать Карл Макс и иметь его идея!

Хозяин не позволил себе ни тени улыбки. А гость тем временем воодушевленно разглагольствовал о том, что все эльфийские беды проистекают из изложенных в "Как нам обустроить мир" тезисов. Главная эльфийская беда, с его точки зрения, заключалась в том, что они не уважают старшую расу, что, конечно же, совершенно закономерно, потому что низменной натуре главы аналитического отдела патриотизм был чужд, и в своих книжонках он злокозненно представил гномское общество в искаженном свете. Тут хозяин мог бы задать вопрос, почему же тогда эльфы уважают осьменов ― ведь Карл и к ним не испытывал ни малейшего почтения, ― но подумал, что гость сейчас, как тетерев на току, все равно никого кроме себя не слышит, так что и спрашивать бессмысленно.

Прочими эльфийскими бедами были отсутствие стандартов, крупных очагов производства и центральной власти ― в общем, живут в точности по Максу, что и является главной причиной отсталости. И вместо солидных железных кораблей с трубами строят несерьезные деревянные яхты с парусами. А кутюрье шьют непотребное, повара готовят несъедобное, стеклодувы выдувают непрактичное...

Хотя хозяин не узнал ничего нового, гостю в самом конце пламенной речи все же удалось произвести на него впечатление.

― Разве вы сами не грустить по поводу ваша неразвитость? ― спросил отец с сочувствием умудренного жизненным опытом высшего существа.

Поскольку до сих пор ни один гном не искал у него подтверждения своей правоты, хозяин несколько опешил и чуть было не принялся развернуто и аргументированно доказывать, что предыдущий оратор не прав.

Он начал бы с того, что так уж сложилось, что гномы ― существа коллективные, а эльфы ― индивидуалисты. И поскольку Макс был исключением из правил и на дух не переносил толпу, нет ничего удивительного в том, что в эльфийской среде его философия пользуется популярностью. Что же касается отсутствия стандартов, то зачем выпускать тысячи идентичных вещей? И гигантские производственные комплексы Западной дуги вроде Рорской области эльфам не нужны, потому что нет потребности в массовом производстве, а предложенная Карлом в качестве альтернативы цеховая система прекрасно себя зарекомендовала. Да, центральной власти в гномском понимании этого слова у эльфов действительно не существует, но цех координаторов прекрасно справляется со своими задачами.

Он, однако, сдержался, поскольку на собственном опыте неоднократно имел возможность убедиться в бесполезности подобных диспутов, и гость, расценив его молчание как знак скорбного согласия, в душе даже пожалел этого бедолагу, которому так не повезло, что он эльф.

Паузой воспользовался сын и задал давно мучавший его вопрос:

― Фы фсе фремя делать искусстфо? ― И в его взгляде читался восторг ребенка, который впервые в жизни увидел дрессированного медведя. Мол, надо же, какие бывают на свете чудеса.

― А где вы видели эльфа, который не занимался бы искусством? ― улыбнулся хозяин. ― Сперва увлекался музыкой. Потом пробовал себя как архитектор. Трактир, кстати, построил своими руками. Конечно, друзья помогали, но проект мой. Все деревянное и ни единого гвоздя. Но из-за нахлынувшей творческой стагнации я оставил архитектуру и посвятил себя кулинарии. Когда-нибудь я напишу об этом периоде моей жизни книгу, но сперва посмотрю мир. Возьму псевдоним Странник, посмотрю мир и сяду писать.

― Фы делать кулинария зер гут, ― важно сказал сын, ― фаша горячая шоколаде есть зер гут.

Хозяин и тут умудрился ничем не выдать своих чувств:

― Весьма польщен. Еще чашечку?

Отец, однако, не хотел, чтобы у сына сложилось ложное представление о жизни.

― Где вы брать какао-бобы? ― спросил он.

― Мне говорили, что с северных склонов Южной дуги, но я там не бывал.

― А-ха! ― торжествующе воскликнул отец. ― Вы брать какао-бобы от нас из Южной дуги! Вот в чем есть секрет ваша кулинария!

Наверняка он на этом не остановился бы и, воспользовавшись случаем, напомнил бы, что на первых порах гномы снабжали эльфов абсолютно всем, но хозяин не дал ему развить тему:

― Разве я отрицаю, что мы можем позволить себе беспечную жизнь исключительно потому, что полагаемся на гномов?

Это неожиданное признание выбило гостя из колеи, чем тут же воспользовался сын:

― Фы делать настоящая книга? С пешатный букфы?

Хозяина умилила четкая расстановка акцентов: настоящая литература только у гномов. Он, однако, не успел ответить. Отец вновь взял инициативу в свои руки и с дотошной обстоятельностью прочел сыну лекцию о том, что у эльфов нет книг в нормальном понимании этого слова, потому что они еще не доросли до печатного станка и пишут тушью по шелковым свиткам. И если ясный и строгий язык гномов сформировался благодаря Инженеру и Геологу, то эльфийский язык создан Поэтессой и, как следствие, абсолютно непрактичен и алогичен. Тут хозяин подумал, что гость, видимо, околачивается при Инженере, и, как выяснилось в процессе разговора, он был недалек от истины. Отец, пыжась от гордости, сообщил, что работает под началом Химика на уранцитовой линии, и сказано это было таким тоном, что если бы не он, то выпуск уранцита давно бы сошел на нет. Хозяина осьменские заводы не интересовали, но он слышал от кого-то из знакомых, побывавших на экскурсии в одном из открытых для посещения цехов, что гномы к производству ни малейшего отношения не имеют, только контролируют конечный результат. А что до самого процесса, то знакомый специально поинтересовался у Генетика (отведя его в сторонку, чтобы не слышали гномы), правильно ли он понимает, что тут все сплошная магия, как в "Кольцах". В ответ Генетик многозначительно промолчал.

Сын, конечно, был разочарован, что перед ним какой-то неправильный писатель, но у него оставались вопросы, и подсмотренная у старших привычка доводить начатое до конца требовала их задать.

― Фы хотеть писать про осьмены? Фы их лично знать? Они у фас бывать?

Хозяин был давно и безнадежно влюблен в Математика и лелеял надежду, что она обратит на него внимание, если он выдаст шедевр. До сих пор, правда, попытки создать великое и нетленное не имели успеха, но он не собирался сдаваться.

― Как-то заходил Эрудит, чем меня несказанно удивил.

― Он знать фсе-фсе-фсе, nicht wahr? ― тут же спросил сын. ― И мочь читать мысль, да?

― Не знаю, ― пожал плечами хозяин, ― думаю, нет. Он просто очень проницателен.

― Мой коллега говорить, ― вклинился отец, ― что герр Инженёр говорить, что герр Координатор мочь. И поэтому герр Инженёр часто бывать в северо-восток. Там герр Координатор не мочь слышать мысль. Но это Quatsch. Просто герр Инженёр не любить герр Координатор.

И тут гость опять удивил хозяина, заявив, что у герра Инженёра, несомненно, тяжелый характер. Но тут же добавил, что он его понимает: герр Инженёр по зову долга покинул родину и не может вернуться. И тот факт, что он не впал в уныние, как герр Дизайнер, или в безумие, как фрау Поэтесса, делает ему честь.

Про безумие Поэтессы хозяин слышал впервые. Говоря про нее, гномы, как правило, делали акцент на распутстве и с негодованием пересказывали сплетни, с кем из эльфов она переспала десять лет назад, вопрошая, когда же наконец Энергетик положет этому конец. Заинтересовавшись, он задал гостю наводящий вопрос. Тот не заставил себя упрашивать и рассказал, как очередной его коллега слышал от кого-то, кто хорошо знает одного из ассистентов Геолога, что тот считает ее психически неуравновешенной. Хозяин сильно сомневался, что сухо-официальный Геолог мог в присутствии персонала сказать нечто подобное, но спорить не стал. Гость же в очередной раз решил, что открыл несмышленому эльфу глаза на истинное положение дел, и, окрыленный успехом, обрушился на эльфийские нравы.

В первую очередь досталось Стратегу, Танцору и Аэли, что хозяина ни капли не удивило, потому что эта троица была расхожим примером аморальности младшей расы. Не то чтобы их отношения были чем-то экстраординарным, но Стратег и Танцор постоянно находились в центре внимания.

Стратег был знаменит тем, что однажды выиграл в шахматы у самого Игрока. В Западной дуге ему этого простить не могли, потому что ни один гном о таком и мечтать не мог. Вскоре оказалось, что Стратега не может победить никто, кроме Игрока. Гномы, кичившиеся своим интеллектуальным превосходством, такого удара по самолюбию снести не могли и пытались отыграться всеми доступными средствами. Поскольку на шахматной доске удача им не сопутствовала, они критиковали моральный облик.

Танцор тоже был знаменит тем, что один раз победил Игрока, но не в шахматы, а, как говорило его имя, в танцах ― в тех специфических танцах, которым Игрок с Математиком обучали всех желающих. Его успех ревности в Западной дуге не вызвал (гномы этого ногодрыжества не понимали), но неприятный осадок оставил: если отбросить красивые слова и называть вещи своими именами, то получалось, что какой-то эльф набил морду их Игроку.

На этом Танцор не остановился и, насмотревшись на выполненные Дизайнером иллюстрации к батальным сценам в "Кольцах", стал танцевать с мечами в паре со своим приятелем Аншуром: клинки, скрещиваясь, высекали искры, а перезвон ударов служил музыкальным сопровождением. Со временем они развили идею: танцевали ночью, мечи покрывали люминесцирующими составами. Меч Аншура светился зеленым, меч Танцора ― голубым. Их выступления пользовались бешеной популярностью у эльфов и даже нашли отклик в Западной дуге. Конечно же, негативный, потому что Инженер полагал "Кольца" никчемной книжонкой. Так что если в гномской компании заходила речь о Танцоре, то обсуждали главным образом его личную жизнь, тесно переплетенную с личной жизнью Стратега (детей, конечно же, предварительно из комнаты выставляли).

Поскольку сына гостю девать было некуда, он не мог говорить начистоту и изъяснялся общими местами и полунамеками. Но хозяину были знакомы эти песни, и он уловил суть с полуслова: отец негодовал, что Стратег, Танцор и Аэли спят втроем. С точки зрения хозяина, обвинение было не только совершенно не шокирующим, но и абсолютно абсурдным: если бы они спали втроем, то все бы протекало значительно тише, а так они никак не могли разобраться, кто с кем спит, и страсти не утихали.

Аэли считала Стратега мужчиной своего типа, а Танцора ― мужчиной своей мечты и металась от одного к другому. Танцор, когда она в очередной раз покидала его ради Стратега, давал себе слово, что теперь между ними все кончено бесповоротно, и гулял напропалую со всеми. Стратег, когда она в очередной раз покидала его ради Танцора, если и гулял, то свои похождения не афишировал. Когда она уставала от обоих, они встречались и пили вдвоем до потери пульса, сохранив ― и в этой истории это было самым любопытным ― приятельские, даже дружеские, отношения. Стратега, правда, сложившаяся ситуация тяготила сильнее, чем Танцора. Танцор хоть и был натурой импульсивной, но, остыв, подходил к проблеме философски, сравнивая Аэли со звездой, вокруг которой вращаются планеты: ни одного поклонника она окончательно не отвергает, просто переводит на дальнюю орбиту, где он и томится в ожидании лучших времен. На Стратега же иногда накатывало брезгливое чувство, что они с Танцором словно пользуются одной зубной щеткой.

Выразив свое возмущение отсутствием у эльфов всякого стыда, гость помолчал, дожидаясь ответной реакции. Хозяин протирал стаканы, и не думая возражать. Другого подтверждения собственной правоты гостю и не требовалось, и, найдя такую замечательную аудиторию, он поделился планами перевоспитания младшей расы. Конечно, всех образумить нельзя, типы вроде Стратега и Танцора испорчены окончательно, но бόльшая часть эльфов осознает свое бедственное положение и с радостью воспримет опеку старших братьев. И в долгосрочной перспективе раскол эльфийского общества на сознательных и несознательных неминуем.

Хозяин слушал и представлял, какой фурор произведет этот монолог, когда он перескажет его в своей книге.

Лес. 6400 лет д. Я.

Странник мотался по миру туда-сюда и все собирался написать гениальный роман, когда эльфы действительно раскололись, но не так, как предвещал его гость. На первых порах идеологические противники клеймили друг друга гномофилами и гномофобами, но гномофилы вовсе не горели желанием брать себе опекунов из гномов и пропагандировали всего лишь более активное заимствование опыта. Гномофобы, в свою очередь, ничего не имели против гномов лично, напротив, они даже были благодарны старшей расе за то, что она указывает эльфам, как низко они могут пасть, если пойдут по тому же пути.

Немногие трезво смотревшие на вещи ― Стратег в их числе ― видели причину конфликта в осьменах. В Западной дуге, говорили они, не знают, кого любить сильнее ― Инженера с Геологом или Игрока с Математиком, ― но, как ни странно, гномы, в остальном не терпящие неопределенности и недосказанности, веками, если не тысячелетиями, балансируют между двумя противоположностями, а эльфы, оказавшись в аналогичной ситуации, разбились на два лагеря: почитателей Дизайнера и сторонников Биолога.

Особенно бурно страсти клокотали в Артисе ― сказочно-очаровательном городке на полпути между Срединным морем и Восточной дугой на правом берегу реки Арис. Правда, Дизайнер, в Артисе регулярно бывавший, долгое время ничего особенного не замечал: там жил и творил цвет эльфийской архитектуры, и творческие диспуты "мое искусство лучше, чем твое" не были редкостью и протекали весьма оживленно. Он заинтересовался происходящим, лишь когда в городе замерла всякая деятельность: все только и знали, что спорить о путях и перспективах развития искусства. Гномофилы призывали не зацикливаться на изжившем себя деревянном зодчестве, гномофобы пророчествовали, что увлечение чужеродными идеями превратит эльфов в жалкое подобие коротышек-технарей из западных гор.

Постепенно страсти утихли, клички "гномофил" и "гномофоб" перестали звучать на каждом углу, и на смену экспрессивным обвинениям пришли две оформившиеся философские концепции. Первая утверждала, что природа совершенна и любое вмешательство нарушает гармонию живого. Последователи второй хотели подчеркнуть красоту окружающего мира искусством.

Те, что ставили естественное выше рукотворного, демонстративно покинули Артис и, переправившись через Арис, начали новую жизнь в раскинувшемся на миллионы квадратных километров лесу, который Геолог давным-давно ничтоже сумняшеся назвал Лесом, потому что такой огромный лес, с его точки зрения, должен быть Лесом с большой буквы.

Оставшиеся в городе, не стесняясь в выражениях, поблагодарили ушедших за то, что они освободили место, и, на удивление споро выработав план генеральной застройки, энергично взялись за дело. В Артисе выросли башни с блестящими шпилями, замки с ажурной каменной резьбой, дворцы с витражами и парки с фонтанами ― натуральная декорация к "Кольцам". И хотя второй генеральный план придал городу чуть больше своеобразия, к жителям как-то само собой прилепилось прозвище "дворцовые эльфы", вскоре распространившееся на всех поклонников высокого искусства.

По схожему сценарию события развивались повсюду, и, когда лесных (как стали называть любителей дикой природы) набралось под три миллиона, Биолог впервые почувствовала себя по-настоящему востребованной: она месяцами пропадала в Лесу, с таким усердием посвящая эльфов в тайны природы, что Координатор вынужден был сделать ей предупреждение, напомнив, что "Ограничения" относятся ко всем членам группы, а не только к технарям. Разругавшись с Координатором, она пошла искать поддержки у Генетика, но он, раздосадованный тем, что его совсем позабыли, заявил, что Координатор прав и что неплохо бы ей поумерить пыл и прекратить что ни день выводить для дикарей новые виды, потому что все эти ее грифоны, пегасы и единороги, может, и шедевры селекции, но в созданную им биосферу не вписываются.

Такой наглости она стерпеть не могла и прямиком от Генетика направилась в Лес с твердым намерением остаться там навсегда. Появившись в эфирных вратах на берегу заросшего кувшинками озера, она с удивлением обнаружила, что попала на какую-то сходку, более того, ее, оказывается, ждали, хотя она была уверена, что не получала приглашения. Она привыкла быть в курсе всего, что происходит в Лесу, и при других обстоятельствах вряд ли удовольствовалась бы пассивной зрительской ролью, но, находясь, что называется, в смятенных чувствах, позволила, не задавая вопросов, усадить себя на почетное место у костра.

Ей поднесли трубку ― лесные повадились курить что-то наркотическое, для, как они говорили, более полного единения с природой. Она вежливо отказалась. Трубка пошла по кругу, и Биолога окутали излучаемые собравшимися волны ленивой расслабленности.

Слово взяла обнаженная эльфийка, вся размалеванная в черный, рыжий и белый, словно леопард. Совсем без искусства лесные обойтись не могли при всем желании, и Биолог уже привыкла к тому, что оно принимает здесь довольно странные формы.

― Хау, дети Великого Леса!

Что значит "хау", Биолог не знала. У лесных часто появлялись новые слова, но она никогда не интересовалась языками, она вообще мало их слушала, ведь ей столько надо было рассказать самой.

― Я, Мудрая Кошка, буду говорить. Ваши уши открыты.

От картинной торжественности этих слов у Биолога родились нехорошие предчувствия. С таким театральным пафосом обычно выступал Дизайнер.

― Элмишь, Великий Дух Матери-Природы, благодарит нашу зеленолицую сестру.

Про Элмишь Биолог слышала впервые. Она начала подозревать, что лесные живут двойной жизнью ― мысль, что их тайны все время были на виду, просто она не желала их замечать, ей в голову не пришла. А уж понять, что так аукаются ее собственные восторженные речи о величии природы, она в тот момент была совершенно не в состоянии.

Мудрая Кошка пела диферамбы зеленолицей сестре, перемежая их восхвалениями Духа Матери, словно Биолога благодарили за проделанную работу от лица большой начальницы, которая, к сожалению, не смогла присутствовать лично. Происходящее все больше походило на церемонию прощания. Мол, спасибо за все, но в твоих услугах мы больше не нуждаемся.

― Наши пути расходятся, ― возвестила Мудрая Кошка, подтверждая ее догадку.

И, словно в утешение, добавила, что здесь расходятся все пути, потому что отныне дети Леса будут жить племенами, чтобы чтить многообразие проявлений Матери-Природы. Но чтобы времена единства не забылись, на озере соберут тотемы.

И только тут Биолог обратила внимание на крашеные деревянные столбы-скульптуры: медведь, обезьяна, змея, волк, сова... глаз. И аж задохнулась от подобной несправедливости: она ради них готова была расшибиться в лепешку, и вот их благодарность?! Она для них всего лишь сторонний наблюдатель?!

― Зеленолицая сестра и ее племя получают в дар тотем: алое око. Я сказала. Хуг!

Юг материка. 6 000 лет д. Я.

Хотя Координатор и устроил показательную выволочку Биологу, заразившую без малого треть бессмертных дурной религией с идолопоклонничеством, в глубине души ему было уже все равно, укажут им эльфы путь или не укажут. Какая в конце концов разница, думал он, если связи с "большой землей" по-прежнему нет.

Интерес к проекту терял не только он ― этот замкнутый искусственный мирок нагонял тоску. Даже создание последней экспериментальной расы не вызвало никаких эмоций, хотя Генетик, явно провоцируя коллег, сделал три опытных образца, скопировав фенотипы Поэтессы, Математика и Дизайнера.

Собрались вместе, вяло одобрили все три варианта ― разве что Поэтесса была в восторге ― и, чтобы соблюсти формальности, единогласно проголосовали за начало массового выпуска. На слова Генетика, что, раз они не могут выбрать, он наклепает по пятьдесят тысяч каждого сорта, в ответ махнули рукой: делай как хочешь. Генетик решил, что раз всем наплевать, то и он не будет выделяться из коллектива, и когда Координатор сообщил, что Эрудит подкорректировал составленную общими усилиями обучающую программу, лишь пожал плечами: поправил, так поправил. Никакой ответной реакции не вызвал и отчет Геолога, что мануфактуры Западной дуги подготовили все необходимое. В этом никто и не сомневался: раз гномы сказали, что произведут в срок, значит так и будет.

Через три месяца Генетик стоял у входа в огромный подземный склад готовой продукции и инструктировал толпу пропахших потом и пивом гномских грузчиков:

― Разбившись на пары, берете-с носилки, на носилки кладете-с узкоглазых и тюки с вещами ― каждому по тюку. С носилками следуете-с к эфирным вратам, на той стороне складываете-с ― герр Игрок на месте покажет ― и возвращаетесь. Здесь пять тысяч штук, извольте-с управиться за восемь с половиной часов. Убедительнейшим образом прошу не надрываться: на подходе еще сорок пять тысяч, потом пятьдесят тысяч кучерявых и столько же белых.

Он отошел в сторонку, закурил и с каким-то извращенным злорадством принялся наблюдать за этим театром абсурда, вспоминая, как создавался в свое время тот же Лес. Две волны скользящих над землей гравитационных платформ, по тридцать тысяч в волне, ковровый метод. Первая волна подготавливает почву, вторая сеет. Двадцать четыре часа в сутки, монотонно и без перерывов, дозаправка семенами и удобрениями с воздушных транспортов. Все в полностью автоматическом режиме... А качество первой сотни гномов они с Биологом контролировали собственноручно. И только потом пошла штамповка с выборочными проверками... А эльфов проверяли с ног до головы от первого до последнего. У него тогда полторы тысячи гномов работали в шесть смен, осматривая в общей сложности три сотни в сутки: "Вы меня слышите?", "Вы меня понимаете?", "Вы меня видите?", "У вас нет неприятных ощущений в области груди?", "Это красный или желтый?", "Прочтите, пожалуйста, вслух", "Пройдитесь, пожалуйста, вдоль вот этой белой линии". А теперь... Сбацал партию разумных ― оттаскивай. Кому рассказать, не поверят.

На другом конце соединения, в степи, на берегу озера, подпитывавшегося бежавшей с гор Южной дуги к океану рекой, грузчики под чутким руководством Игрока разносили узкоглазых по шатрам. Двести пятьдесят десятиместных голубых шатров для мужчин, столько же розовых для женщин. А у эфирных врат в шестидесяти километрах к северу гномы уже ставили шатры для следующих пяти тысяч.

В три часа пополудни проснулся первый, опередив остальных на минуту-другую. Он открыл глаза и ничуть не удивился. Он знал, что так должно быть. В голове сами собой вспыхивали нужные слова, знакомые и необычные одновременно.

"Я... Я в... шатре, по... правую... руку... вещи. Моё. Голый... В вещах... одежда. Я... могу... делать одежду. Из... шкур... Руки знают... По левую руку... спит... человек. Я... тоже человек..."

Вилларис. Башня Эрудита. 400 лет д. Я.

Разговаривать с Эрудитом избегали. Даже Поэтесса, которой очень хотелось узнать, что же случилось с его группой, не осмеливалась спросить. Что, однако, не мешало ей строить предположения и догадки, одна другой драматичнее, и распускать слухи. Она любила рассказывать, что знает из достоверных источников, что проект должен был возглавить не Координатор, а куда более компетентный Эрудит, но его кандидатуру отклонили, потому что после той катастрофы он сломался. Ей не верили, но нездоровую тягу Эрудита к пессимистическим прогнозам отрицать не мог никто.

Сперва Координатор из опасения упустить что-нибудь согласовывал все решения с ним, но после того как вся мало-мальски толковая техника была пущена на слом и осталось только самое-самое необходимое, он прислушивался к Эрудиту и его мрачным предсказаниям все реже.

Эрудит свою точку зрения никому не навязывал и даже перестал появляться на заседаниях в Башне совещаний. А когда Координатор на правах руководителя деликатно намекнул ему, что его присутствие желательно, Эрудит заявил, что не видит необходимости в дальнейших дискуссиях: эксперимент окончен.

― Почему? ― только и спросил Координатор.

Эрудит хотел было отмолчаться, чтобы не тратить время понапрасну, но Координатор настаивал. Тогда Эрудит начал издалека, надеясь, что у того не хватит терпения и он оставит его в покое.

― Как полагают организаторы эксперимента, в нашей истории были две точки бифуркации: появление разума и достижение индивидуального бессмертия. Только-только оформившийся разум мог пойти по иному пути. Люди должны были показать нам альтернативный вариант. Позже, став бессмертными, мы сохраняли менталитет смертных. В чем-то по-прежнему держимся за него. Эльфы ― это мы сразу после обретения бессмертия, но, в отличие от нас, не отягощенные "смертным" опытом.

Координатор, как назло, внимательно слушал.

― Люди застряли на примитивном уровне. Видимо, это следствие искусственности среды обитания: константные внешние условия и избыток ресурсов делают прогресс ненужным. Войны ведутся не за территорию и, по большому счету, не за добычу. Просто одна из форм социальной активности. Их собственные идеи можно пересчитать по пальцам. Остальное заложено нами или пришло от гоббытов и песчаных гномов. А эльфы пойдут по нашему пути, Розес ― первая ласточка.

Розеса Координатор знал. Лично встречаться не доводилось, но последние лет триста имя было на слуху. Родился в Лесу шестьсот лет назад в племени то ли орлов, то ли лебедей; получил имя Розелиланас, что на языке племени значит то ли Дикая Роза, то ли Шипастый Цветок; из племени то ли сам ушел, то ли выгнали. Первое вероятнее: из-за низкой рождаемости эльфы носились с детьми, как с писаными торбами. Переселившись в Артис, тут же скандально прославился, рассорившись с градостроительным цехом и гномами. Цех в то время бредил идеей моста через Арис и пригласил конструктора из Западной дуги, считая, что только гномам под силу построить шистисотметровый мост. Гномы, получив очередное доказательство своего превосходства, с чувством глубокого удовлетворения приняли заказ, представили чертежи и начали со свойственной им обстоятельностью подвозить материалы. Пока они готовились, Розелиланас ценой титанических усилий за месяц возвел мост из то ли выведенных им самим, то ли украденных у племени кораллов ― во всяком случае до него ни дворцовые, ни гномы о таком и слыхом не слыхивали: кораллы, смоченные раствором сахара, росли прямо на глазах и тут же отмирали, превращаясь в пористый камень. Одним махом он утер нос гномам, привел в восторг широкие слои эльфийской общественности и вызвал негодование цеха градостроителей (мол, так дела не делаются). Ведущие архитекторы Артиса поспешили раскритиковать мост Тысячи вод в пух и прах, упирая на отсутствие у автора фантазии. В ответ на нападки Розелиланас нагло заявил, что принять дворцовую философию искусства ради искусства выше его сил, поэтому он отдал предпочтение гениальному в своей простоте решению. Подчеркивая стремление к простому, взял имя Розес и продолжил эпатировать публику неординарными творческими находками.

На лице у Координатора было ясно написано, что он отказывается понимать, какое отношение бунтующий подросток имеет к окончанию эксперимента. Эрудит поморщился и продолжил:

― Он прочел в "Кольцах" про магию и захотел повторить. Показывает фокусы в Вилларисе. Говорит, доступное ему одному искусство. Я проверил: дилетантская работа с эфиром. Способности у всех бессмертных, но у нас это направление не развивали ― бесперспективно.

Телепортировавшись к себе, Координатор, обдумав услышанное, решил, что Эрудит, как обычно, сгущает краски. Один эльф ― еще не повод думать, что "нет другого пути, кроме нашего". И на людях рано ставить крест. А за Розесом надо присмотреть.

Юг материка. Верхние колонии песчаных гномов. 400 лет д. Я.

Воеводу Боресвета назвали в честь отца. Отца назвали в честь деда, а того ― в честь прадеда. И сына он назвал Боресветом ― традиция. А у соседей ― что у ближних, что у дальних ― имя не в ходу. Да что соседи: воевода, попутешествовавший немало, готов был биться об заклад, что среди рутов они единственные Боресветы. А у аравов Боресветов нет и подавно, у них вообще имена ― ни в жизнь не запомнишь: Ахмед ибн Хасан ибн Рашид ибн... А за землями аравов живут узкоглазые кочевники-шайю. Там Боресвет не бывал, но слышал от аравских погонщиков верблюдов, ходивших с караванами с запада на восток и с востока на запад, что имена там другие, не рутские и не аравские: всякие Адыгеи да Кучумы. А у песчаного народца имен вообще нет. Они и говорить-то не умеют, бедолаги: все свистят да попискивают. Так что ездят к ним только те, кто грамоте обучен. Да и грамотных они не всех и не всегда принимают. "Можно понять", ― говаривал в таких случаях отец, уча сына уму-разуму. ― "Песчаный народец нам не чета. Жизнь у них долгая, память крепкая. Аравы уже и знать забыли, как их прапрапрадеды на карликов войной ходили, а у них еще, чай, живы те, кто верблюжатникам кузькину мать показал". Так что еще в раннем детстве Боресвет твердо уяснил, что ссориться с карликами не резон. Привози им, что попросят (а просят-то сущую ерунду ― все больше дерево), а они в обмен металл хороший или камушки какие, а еще, бывает, научат чему-нибудь полезному. Но это только если к ним со всем уважением и без разгильдяйства.

Боресвет оставил место во главе колонны, отъехал чуть в сторону, остановился, окинул взглядом скрипящую вереницу телег. Дорога каменистая, плохая. И горы совсем рядом. Нехорошие места. Если не считать небольших рутских поселений подгорных и кузнечных дел мастеров, никто здесь не живет. Даже аравы носа не кажут. Неуютно тут, боязно даже как-то. Горы, одним словом. "К вечеру доберемся", ― подбодрил себя воевода и тронул коня.

Форт показался на закате. Боресвет приказал остановиться, отдал подскочившему дружиннику шлем-луковку, щит, копье, меч и поехал один навстречу высоким стенам, сделанным как будто из песка, но крепких, как сталь. Длинные палки на сторожевых башнях развернулись к нему, и воеводе ― хотя он не сомневался, что его узнали, ― стало несколько не по себе. Один пленный арав, за которого он получил хороший выкуп, рассказывал ему, что эти палки плюются металлом с такой силой, что разят всадника наповал вместе с верблюдом. И хотя аравская привычка приукрашивать вошла в поговорку, Боресвету не хотелось на собственной шкуре проверить, что в словах пленника было правдой, а что вымыслом.

Шагах в десяти от ворот он спешился, вынул из седельной сумки кожаный мешочек и берестяную грамоту. Обычно Боресвет писал сам, но в этот раз попросил старика-отца помочь, решив, что в таком заковыристом деле две головы лучше одной. Начало было обычным: я, мол, такой-то оттуда-то, привез вам то-то и то-то, хотел бы поменять на это и это. Дальше тема становилась скользкой. В красках описывалось, как дружина Боресвета дала бой одному зарвавшемуся эмиру, как эмир принял смерть от меча воеводы и как тот увидел на шее мертвого эмира цепочку с колечком. Колечко маленькое, на детский пальчик, но на удивление тяжелое. И еще оно светилось в темноте. Такие Боресвет видел у военначальников песчаного народца и потому, мол, спешит возвратить вещь законным хозяевам, как оно водится между добрыми соседями.

Хотя все написанное было правдой, Боресвет в душе побаивался. Если карлики вдруг решат, что воевода устроил засаду на их отряд, то пиши пропало. С другой стороны, если ему поверят, без награды он не останется.

В воротах открылось окошко. Воевода подошел, бросил в щель грамоту и мешочек с кольцом и вернулся к коню. Когда уже совсем стемнело, ворота открылись ― карлики согласились на обмен.

Через день Боресвет уводил караван домой. На шее висело то самое колечко, но с гравировкой из палочек и кружочков ― знак, что владельца кольца примут в любом поселении песчаных гномов.

Окрестности Артиса. 120 лет д. Я.

Присматривать за Розесом Координатору быстро опротивело, и он с превеликим удовольствием взвалил бы эту ношу на Игрока, но тот и так был перегружен сверх всякой меры.

Будни Розеса состояли в основном из шумных попоек, громких объяснений с бывшими любовницами, страстных постельных сцен с нынешними любовницами и жарких вздохов в сторону будущих любовниц. Координатор, любивший уединение и покой, искренне недоумевал, как можно изо дня в день жить на повышенных тонах, и удивлялся, откуда берутся силы, чтобы так гулять.

"Магию" Розес показывал либо с бодуна, либо по пьяни, сам толком не отдавая себе отчета в том, как это у него получается. Если он строил ― а строил он все реже, ― то тоже не на трезвую голову, однако мода на него все не проходила.

Когда Розес стал каждый день наведываться в открытую Архитектором в Вилларисе студию и по городу потекли скабрезные слухи, Координатор с чистой совестью решил, что в сложившейся ситуации дальнейшее наблюдение невозможно. И вообще, Розес ― пьяница и бабник, так что нечего тратить на него время. И когда выяснилось, что он ухаживает не за Архитектором, а за одной из ее учениц, Координатор и не подумал, как сказал бы Инженер, "вос-с-собновить слеш-ш-шку". К тому же, к тому моменту у него появился новый "объект" ― Счастливчик.

Для своих лет ― ему только-только исполнилось двести восемьдесят ― он был, по мнению Координатора, уж больно знаменит. Дети автоматически оказывались в центре всеобщего внимания (эльфийский "Вестник" посвящал каждому новорожденному отдельный выпуск), но популярность Счастливчика переходила все разумные пределы. Не найдя достойного эпитета в своем языке (что уже говорило о многом), дворцовые эльфы позаимствовали у гномов чуднόе словечко "вундеркинд", и одно время только и слышно было: вундеркинд Счастливчик то, вундеркинд Счастливчик се. Что самое удивительное, никакими выдающимися талантами Счастливчик не блистал, просто обстоятельства всегда складывались так, что создавалось ощущение, будто ему по силам абсолютно все. Он, к примеру, походя выиграл у Игрока в шахматы, и присутствовавший при этом Стратег сколько ни анализировал партию в поисках причин поражения учителя, не мог сказать ничего более вразумительного чем "у него с самого начала как-то не пошло". Примерно то же самое ("был не его день") твердил Танцор, когда Счастливчик победил Игрока в танцах.

Координатору такая феноменальная удачливость показалась чрезвычайно интересной с научной точки зрения, и он принялся старательно собирать факты ― обо всех успехах Счастливчика подробно сообщал "Вестник".

Через десять месяцев сбора информации Координатор понял, что одному ему через это нагромождение материала не прорваться, и хотел уже было привлечь Эрудита, но тут "Берглинер цайтунг", ссылаясь на достоверные источники, опубликовала в разделе светской хроники сенсационную новость о романе Счастливчика с Поэтессой. Координатор в сердцах плюнул и зарекся проводить научные наблюдения, пока у подопытных не устаканится личная жизнь.

Артис. 40 лет д. Я.

Когда Пакохитас было десять лет, семья переехала из Леса в Артис. Уезжали и до них ― возвращались в города, соскучившись по цивилизации, ― но родителей Пакохитас считали лесными до мозга костей. Во всяком случае имя дочке они выбрали насквозь сепаратистское: "пакохитами" называли очень редкие орхидеи, встречавшиеся исключительно на землях племени. Так что для всех так и осталось загадкой, с чего это вдруг родители выкинули такой фортель.

В Артисе их встретили с распростертыми объятиями. Былые идеологические разногласия за шесть тысяч лет успели если не забыться, то уж во всяком случае потерять остроту, и лесных, которым молва приписывала чуть ли не умение разговаривать с животными и ускорять рост растений, цеха всяких коневодов, садовников et cetera готовы были носить на руках.

В доме бурлила постоянная суматоха, сновали туда-сюда гости и зверье, и Пакохитас, прячась от столпотворения, соорудила на крыше вигвам. Соседских детей она чуралась, а те не хотели с ней дружить. Чуть повзрослев, обе стороны смогли сформулировать свою неприязнь. Дворцовые наводили на Пакохитас тоску заумностью своих философских и искусствоведческих концепций, с ними даже нельзя было просто поговорить о погоде ― разговор скатывался к дискуссии о современной живописи или поэзии. Пакохитас же представлялась дворцовым эльфам чрезвычайно необразованной девушкой, не только не желавшей учиться, но и отталкивавшей знание, что было тем более обидно при таких замечательных родителях. Она даже не удосужилась толком выучить дворцовоэльфийский, вызывавший в ней прямо-таки отвращение своей искусственностью и неестественностью. Ее манера построения фраз и жесткий акцент приводили редких собеседников в ужас. Так что когда ровесницы начали проводить вечера на ажурных мостиках, слушая в лунном свете жаркие признания в любви под аккомпанемент лютни, Пакохитас все так и сидела одна на крыше, разговаривая со знакомыми звездами.

Со временем ее нелюбовь к культуре дворцовых притупилась, сменившись безразличием. Она жила как будто на необитаемом острове: без друзей, без знакомых, не покидая крышу, превратившуюся ее стараниями в висячий сад, привлекавший внимание публики не столько красотой, сколько окутывавшей его завесой тайны. Кто-то из соседей даже сложил поэму о скрывающейся наверху прекрасной меднокожей принцессе заокеанских варваров. И хотя все знали, что заокеанских варваров нет, благодаря удивительной музыкальности поэма быстро распространилась по материку.

Несмотря на ажиотаж, за долгие годы никому и в голову не пришла мысль тайком зелезть в сад, чтобы наконец-то увидеть его изнутри: если ребенок ― а в глазах общественного мнения Пакохитас оставалась милым дитем ― хочет побыть один, то не надо к нему приставать. И неизвестно, сколько бы продолжалось это добровольное затворничество, если бы однажды к ней не наведались Счастливчик с Поэтессой, которая тогда проповедовала отказ от личной сферы, лишь создающую ненужные коммуникативные барьеры.

Пробравшись в сад, парочка наткнулась на Пакохитас, выводившую на янтарно-золотистом песке дорожки смешные каракули, в которых угадывался текст-узор на дворцовоэльфийском. Сплетение линий было таким простым и вместе с тем неординарным, прямо-таки новаторски гениальным в своей простоте, что Счастливчик застыл как громом пораженный. Поэтесса же зашлась в приступе безудержного смеха ― она и подумать не могла, что можно писать так безграмотно.

Вечером Счастливчик и Поэтесса поссорились. Они часто спорили до хрипоты о нюансах того или иного стиля, но в этот раз за искусствоведческой перебранкой стояло нечто большее: Счастливчик с первого взгляда влюбился в Пакохитас. Поэтесса сразу все поняла, но признать поражение на любовном фронте не могла, поэтому внешне скандал носил форму литературного диспута, разгоравшегося все жарче и привлекшего огромное число невольных слушателей, завороженных экстравагантностью доносившихся из окон суждений:

― Эльфийский язык в руках дикаря ― страшное оружие!..

― Все гениальное просто!..

― Засилье одноклеточных в искусстве!.. Упадок всегда начинается с поклонения примитивизму!.. Что будет следующим? Станем называть геометрию живописью? Будем восхищаться красными кругами и черными квадратами?

(При этих словах Поэтессы кто-то в толпе сделал заметочку на манжетах: "Нарисовать красный круг".)

― Упадок ― это когда в сорняках изящного стиля уже не разглядеть робкие ростки мысли! Ты хоть раз задумывалась о том, как далеко наше искусство от народа?

("О ком это он?" ― пронеслось по толпе.)

― От какого народа?..

(Вопрос был встречен вздохом одобрения.)

― Да вы же философствующие снобы, творческие импотенты, стерилизованные бессмертием! ― продолжила Поэтесса.

(К последнему высказыванию слушатели отнеслись довольно прохладно.)

Наутро, прокричав всю ночь, Счастливчик и Поэтесса расстались. Она презрительно заявила: "Когда начнешь понимать толк в литературе, приходи, продолжим разговор", повернулась и удалилась неторопливой гордой походкой. Добравшись до ближайших эфирных врат, перенеслась в Вилларис, где, обегав полгорода, уже на грани истерики наконец-то отыскала Энергетика, который как раз наносил визит вежливости Эрудиту. Не обращая внимания на посторонних, бросилась к нему и зашлась в рыданиях. Он осторожно поднял ее на руки, обнял крыльями, встретил понимающий взгляд Эрудита, от которого стало только хуже, и понес Поэтессу домой.

А Счастливчик тем временем, терзаясь угрызениями совести, пошел бесцельно бродить по Артису, и ноги сами собой принесли его к Пакохитас, которой он печально, как говорится, машинально, уткнулся в плечо и по-детски трогательно пожалился, что разрывается между умирающим чувством к прекрасной женщине и рождающимся чувством к еще более прекрасной женщине.

Артис. Явление

Свадьба Счастливчика и Пакохитас прошла практически незаметно ― из гостей были только родители. "Вестник" деликатно ограничился коротким сообщением: поженились в саду на крыше и отправились в медовый месяц.

Довольно долго о молодых не было слышно ничего, что в глазах публики как-то не вязалось с образом Счастливчика, который при всем его показном стремлении держаться независимо не мог обойтись без восторженного внимания.

Когда все окончательно смирились с тем, что даже гениев прибирают к рукам жены, пронесся слух, что Счастливчика теперь зовут Пророком и у него то ли собственный цех, то ли группка учеников где-то на краю географии. Слух обрастал подробностями, будоража воображение, поэтому когда Счастливчик-Пророк вдруг объявился в Артисе, в мгновение ока собралась многотысячная толпа, жаждавшая откровений.

Пророк эффектно объявил, что оставил искусство и посвятил себя философии, путем логических умозаключений придя к неоспоримому выводу о существовании бога. К этому пассажу отнеслись с пониманием: женат на лесной, проникся идеями, с кем, как говорится, не бывает. Но Пророк поспешил пояснить, что речь не о Матери Природе, а о боге скорее в гоббытском понимании этого слова. Тут мнения разделились. Большинство подумало, что вот, еще один увлекся "Кольцами". Женатые из числа молодежи посочувствовали, что теща, похоже, достала так, что бедолага критически пересмотрел религию Леса и создал свою собственную. Знакомые с этнографическими трудами Геолога с интересом ждали продолжения: бог у гоббытов раздает дары направо и налево, и если у Пророка есть неопровержимые доказательства, то любопытно, что же ему такое подарили.

― Мои многочисленные способности даны мне богом! ― возвестил Пророк. Стратег, слушавший речь с балкона дома Аэли, отметил, что мальчик повзрослел. В Артисе кое-кто неприкрыто завидовал его славе (не говоря уже о тех, кто завидовал втихаря), а тут такой широкий примирительный жест.

"Двухходовка", ― сказал сам себе Стратег, ― "сейчас он..."

― Я научу вас говорить с ним! Никто не уйдет обиженным!

"Белые начали и выиграли". И Стратег собрался уже было уйти, как вдруг Пророк вскинул руки и между ладонями засияла сочная радуга, какой в настоящей жизни не бывает.

― Перед каждым откроются новые творческие горизонты!

"Уели-таки Розеса", ― усмехнулся Стратег.

Радуга расплылась затухающими разноцветными сполохами.

― У всех наконец-то будут дети!

Стратег не знал, что и думать.

Вилларис. Башня совещаний. 2-й год о. Я.⁶

Первым аномальное поведение заметил Эрудит. Не сомневаясь, что ему не поверят, он тем не менее тут же попросил Координатора созвать экстренное совещание, движимый скорее чувством долга, чем желанием предупредить.

Он ограничился одной фразой:

― Я чувствую возмущения в эфире.

И встал из-за стола, повернувшись спиной к вопросам "ты уверен?", "точно?", "но как же?.." и прочим глупостям.

Совещание затянулось до глубокой ночи. Эрудита несколько раз пытались вызвать мыслеграммой, но он не выходил на связь.

Координатор старался направить обсуждение в русло "что делать?", но все, в том числе и он сам, вольно или невольно скатывались к теме "а не напутал ли Эрудит?". Энергетик устал повторять, что с тем, что осталось после чистки, наблюдать раннюю стадию развития эфирного существа невозможно и что Эрудит в плане остроты восприятия на порядок превосходит уцелевшие приборы.

Под конец все-таки выработали какой-никакой план действий. Производство на подземных заводах решили заморозить в кратчайшие сроки. От возражений Инженера, что заводы тут ни при чем, что там сейчас по большому счету ничего кроме уранцита для гномов не выпускается, Координатор отмахнулся.

― А ш-ш-што я скаш-ш-шу С-с-совету?

― Профилактика, ― мгновенно отреагировал Игрок.

Следующими пунктами шли: в Вилларисе отключить все системы, кроме позарез необходимых; реакторы в Западной дуге перевести на холостой режим, а реактор под Вилларисом ― на двадцать процентов мощности; проверить арахнидов и эфирные врата. Предложение Инженера нагрянуть с инспекцией к песчаным гномам в список первоочередных задач включать не стали.

Вилларис. Башня совещаний. 3-й год о. Я.

Бывая в гостях у Математика с Игроком, Координатор любил вместе с хозяевами поострить над вечным недовольством Инженера, что, мол, "ш-шивем, как в каменном веке", но смех смехом, а ведь они действительно устроили исторический заповедник, и мысль, что несмотря на следование "Ограничениям" все рухнуло, казалась абсолютно абсурдной. Правда, положа руку на сердце, в чем-то они самую малость вышли за рамки инструкций, и Координатор кусал себе локти, что позволял коллегам мелкие слабости. И пусть он не намеревался перекладывать ответственность на чужие плечи, все-таки проще было поверить в то, что Эрудит ошибается, чем в то, что проект провалился.

Однако через год его слова подтвердились, и мало того, что Эрудит как всегда оказался прав, так пришлось признать еще и правоту Инженера: раз после остановки производства эфирные возмущения только усилились, то дело не в Западной дуге.

Координатор, уже не зная, что и думать, ежедневно терроризировал Энергетика вопросами, как у того продвигается с эфирными вратами, и наверняка довел бы его до ручки, если бы, проверяя арахнидов, не наткнулся на странный феномен: отдельные эльфы время от времени пропадали из поля зрения сети, причем зачастую со всем своим окружением, как будто они сами и все живое поблизости ни с того ни с сего умирало на час-другой. От мысли, что находящаяся в его ведении система пошла в разнос, его прошиб холодный пот, но лихорадочные поиски причины сбоев не принесли ровным счетом ничего. Рассуждая логически, оставалось всего два варианта: либо он плохо искал, либо что-то не ладно с эльфами. И поскольку от свистящего верещания арахнидов уже раскалывалась голова, он телепортировался в Артис, где неделю наблюдал за "исчезающими". Затем, не желая делать поспешных выводов, он провел пять дней в эльфийских тавернах Виллариса, три дня в Тирамиле и четыре дня в Имиле, после чего поделился своими соображениями с Энергетиком и Эрудитом.

Через месяц, собрав в Башне совещаний всю группу, Координатор предоставил слово Энергетику. Тот сразу предупредил, что речь идет о гипотезе, однозначное экспериментальное подтверждение которой невозможно из-за скудости технической базы. По-видимому, появлением эфирного существа они обязаны сторонникам продеистской философии, то есть Пророку и его последователям: во время своих так называемых разговоров с богом те каким-то образом переправляют в эфир душевное излучение ― по крайней мере для арахнидов они перестают существовать вплоть до окончания "беседы". А их чудеса не имеют ничего общего с тем, что Розес называет магией: похоже, часть получаемой от продеистов метаэнергии бог ― то есть эфирное существо ― тратит на то, чтобы творить зрелищные фокусы, желая, по всей видимости, привлечь народ спецэффектами.

Когда Энергетик начал распространяться о важности открытия ― опровержен постулат о техногенной природе возникновения возмущений! ― его прервал Генетик, спросив о дальнейших планах. Тот, несколько рассерженный такой бесцеремонностью, засветился бледно-голубым и начал перечислять, что, во-первых, понадобятся индивидуальные средства телепатической защиты, чтобы их мысли ненароком не попали богу в уши, окажись поблизости продеист... Тут его снова перебил Генетик, сказав, что это все тактическая мелочевка, а его интересует стратегия. На вопрос, есть ли у него конкретные предложения, он, не тушуясь, ответил, что в подобных ситуациях больные особи незамедлительно усыпляются.

Остаток дня прошел в спорах на этические темы.

Артис. Дом Дизайнера. 3-й год о. Я.

Не дожидаясь, пока "фантас-с-серы" придут к общему знаменателю, Инженер разыскал Пророка и приказал немедленно прекратить проповедовать. Но поскольку за всю эльфийскую историю осьмены ни разу ничего не запрещали, его слова произвели совсем не тот эффект, на который он рассчитывал: Пророк застыл с широко раскрытыми от удивления глазами. Инженер, посчитав, что его намеренно отказываются понимать, взъярился и выложил всю правду-матку: в эльфийскую расу заложен механизм ограничения численности, поэтому нечего трендеть на каждом углу, что бог поможет с рождаемостью. "Вас-с-с никогда не будет больш-ш-ше дес-с-сяти миллионов, яс-с-сно?"

Пророк тут же помчался к Дизайнеру, с которым не то чтобы дружил, но поддерживал приятельские отношения. Тот как раз обедал в своем особнячке в Артисе, сбежав из Виллариса от склок и дрязг. Когда в прихожей зазвенел колокольчик, он хотел было притвориться, что его нет дома, но посетитель продолжал трезвонить, и Дизайнер нехотя пошел открывать.

Пророк с порога обрушил на него град вопросов: начиная со странного поведения Инженера и заканчивая демографическими проблемами. Дизайнер и так врать не умел совершенно, а уж когда увидел перед собой духовного лидера продеистов, про которых Энергетик третьего дня рассказывал, что для их бога чужая душа, как раскрытая книга, не стал и пытаться что-нибудь сочинить или умолчать. Он был в таком замешательстве, что даже не пригласил гостя зайти, и прямо в дверях, пряча глаза, пролепетал, что про десять миллионов Инженер сказал чистую правду. Повисла пауза, и, чтобы нарушить неуютную тишину, Дизайнер пояснил, что, поскольку эльфов по последней переписи что-то около девяти миллионов девятисот пятидесяти четырех тысяч, то... Тут он оборвал себя, покраснев от собственной бестактности, и, пытаясь как-то загладить момент, попросил не держать зла на Инженера, который не хотел никого обидеть, ― просто они все в шоке от появления бога, которое всеми силами пытались предотвратить, а буквально пару дней назад выяснилось, что... Пока он, уткнувшись взглядом в половичок, подыскивал формулировку, Пророк тихонько ушел.

Северо-восток материка. Джунгли. Психиатрическая лечебница. 4-й год о. Я.

Координатора, как сказал бы Генетик, чуть удар не хватил, когда Дизайнер рассказал ему о визите Пророка. Радовало только то, что они еще не успели договориться, как поступить с продеистами, а то бы бог был уже в курсе всех их планов. Впрочем, это было весьма слабым утешением, и Координатор совершенно не представлял, как исправить ситуацию.

Пророк, в свою очередь, был в шоке от того, что узнал, и даже прекратил появляться на публике, все свободное время отдавая разговорам с богом, то обвиняя осьменов, то негодуя, что его бог не в силах решить эльфийские проблемы. Бог оправдывался, что он не говорил и половины из того, что Пророк наобещал своей пастве, но, с другой стороны, границы его возможностей ему самому пока неизвестны, так что не надо отчаиваться раньше времени.

Пока обе стороны пребывали в ступоре, события на месте не стояли: в Артисе совсем молоденькая эльфийка едва не умерла от истощения, потому что сутками напролет без перерывов на еду и сон болтала с богом. Родители, чуть не потерявшие ребенка, в обширном интервью "Вестнику" отзывались о продеизме весьма нелицеприятно. Статья наделала шуму, и Координатор воспрял духом. В беседе с "Вестником" он объявил бога опасным интеллектуальным наркотиком и призвал продеистов лечиться от зависимости. Тут же нашлись эльфы, по зову сердца основавшие цех душевного равновесия и в спешном порядке отстроившие в джунглях на северо-востоке материка психиатрическую лечебницу, которую из деликатности называли санаторием. Координатор выбор места не одобрил и поинтересовался, почему именно там. Услышав в ответ, что вулканы, землетрясения, гейзеры и прочая щекочущая нервы экзотика помогут больным "встряхнуться", он согласился, что определенная логика в этом есть, и возражать не стал.

Пройдя ускоренный курс обучения у Биолога, члены цеха гостеприимно распахнули двери заведения, и вскоре туда совершенно добровольно потянулись пациенты. Одним из первых прибыл Розес, который в тот момент страдал от затяжного то ли творческого кризиса, то ли похмелья. О продеизме он имел весьма смутное представление ― религией он по уши наелся еще ребенком в Лесу, ― но был твердо убежден, что здесь ему помогут. Его склочный характер был известен повсеместно, и мастер душевного равновесия (то есть попросту главрач) встретила его с распростертыми объятиями, не сомневаясь, что многих Розес уже одним своим присутствием отвлечет от мыслей о божественном.

Тем временем Странник, уже переставший питать иллюзии, что он напишет гениальный роман и поразит Математика в самое сердце, от отчаяния ударился было в продеизм, но быстро охладел. Тем не менее он чисто профилактически посетил санаторий, подробно расспрашивая о симптомах и методике лечения. Мастер душевного равновесия приняла его лично, но была вынуждена разочаровать: феномен-де новый, толком еще ничего неизвестно, они пока за неимением лучшего применяют трудотерапию. И тут Странника осенило: наука! он сделает эпохальное открытие! И, не медля ни минуты, отправился к Биологу.

Подземный производственный комплекс. 7-й год о. Я.

Узнав о публикациях в "Вестнике", Пророк, непривычный к критике в свой адрес, счел себя оплеванным с головы до ног, и, ссылаясь на Дизайнера, раструбил повсюду, что Координатор нагло лжет: продеизм не болезнь, просто осьменам неугоден бог. И он, Пророк, не намерен поступаться принципами и не позволит заткнуть себе рот.

Его выступления вызвали бурную противоречивую реакцию, страсти накалялись, в Артисе и Имиле массовые митинги стали обычным делом, в оборот вошло слово "контрадеист", и никто из осьменов не мог появиться на улице, не рискуя оказаться зажатым между пикетами "про" и "контра". Наиболее радикальные представители не стеснялись отстаивать свои убеждения кулаками, до чего прежде опускались только хулиганы вроде Розеса. Как ни странно, популярность санатория только выросла, и многие посещали его по нескольку раз. Тот же Розес, пообщавшись с "постояльцами", через четыре недели пребывания в заведении перешел с выпивки на бога. Усилиями персонала он через три месяца завязал и с тем, и с другим, был выписан, но через двенадцать дней объявился вновь. На удивление трезвый, но было ясно с первого взгляда, что на него опять снизошла божественная благодать.

Вслед за добровольными пациентами на север потянулись ярые продеисты, скандировавшие под окнами "Мы не больны! Мы не больны!" ― о чем мастер душевного равновесия и сообщила осьменам в поисках поддержки. Просьбы навести порядок множились, и в Башне совещаний постепенно взяла верх точка зрения Генетика, Геолога и Инженера, ратовавших за силовые методы: создание полиции, принудительное лечение, ограничение свободы передвижения.

Что касается полиции, решено было сделать новую расу с примитивным мышлением, чтобы, во-первых, никто не мог обвинить стражей порядка в исторически сложившейся предрасположенности к "про" или "контра", во-вторых, чтобы в корне пресечь саму возможность возникновения идеологических симпатий к одной из сторон, и, в-третьих, чтобы усложнить жизнь богу-телепату.

Впрочем, последний пункт отпал благодаря исследованиям Координатора, Биолога и Странника, в которых последнему досталась ключевая роль ― подопытного. Он видел себя стоящим у истоков новой дисциплины и гордился этим чрезвычайно. И что бы они ни делали, он считал это большим прорывом.

Первой одержанной благодаря ему научной победой стала классификация различных форм контакта с богом. Пытаясь описать чувства начинающего, Странник говорил, что "душа словно покидает тело и устремляется... куда-то". Биолог сходу могла бы перечислить с сотню наркотических препаратов с аналогичным эффектом и пропускала восторженный лепет мимо ушей, концентрируясь на физиопатических сигналах. Но Странник, безудержно делясь впечатлениями, так усердно склонял "окрыленность", что Биолог предложила называть контактирующих с богом "крылосами", ― через месяц из них получились "клирики". Координатор возражать не стал, но сам продолжал говорить "исчезающие": когда душа Странника покидала тело и куда-то устремлялась, для арахнидов он пропадал.

Странник, лучившийся счастьем от сознания того, что он первый клирик на службе науки, по собственной инициативе отправился в санаторий и, поварившись в среде пациентов со стажем, далеко продвинулся на пути познания бога. Вернувшись, он соловьем заливался о доступном ему теперь чувстве единения с мирозданием: "Вы словно распахиваете душу, вбираете в себя все окружающее, оно устремляется в вас полноводной рекой и, проходя сквозь вас, течет к богу". Биолог, увешанная средствами индивидуальной телепатической защиты, знай себе сканировала спектр душевного излучения, отмечая все признаки ранней стадии зависимости. А для арахнидов пропадал теперь не только сам Странник, но и вся живность вокруг домика Биолога, где они экспериментировали.

На следующую ступень мастерства Странник карабкался полгода. И когда в голове наконец зазвучал глас божий, чем-то, как ему и рассказывали, напоминавший голос Дизайнера, он вместо заготовленного монолога сбивчиво рассказал о погоде, поспешно оборвал контакт и вышел из транса, в который погрузился незаметно для себя. Это состояние Биолог с Координатором неоднократно наблюдали у постояльцев санатория, и многочисленные повторные сеансы не оставили сомнений в том, что вести мысленные беседы с богом можно, лишь пребывая в трансе, причем чем слабее развиты клирические способности, тем глубже транс. Но даже легкий транс кардинальным образом менял рисунок мозговой активности, и был сделан вывод, что обычный поток сознания для бога книга за семью печатями.

Не то чтобы Генетика не убедили полученные ими результаты, но он то ли не хотел рисковать, то ли не считал нужным отступать от первоначальных планов, и остался при своем мнении: полицейские не должны быть семи пядей во лбу.

Опытные образцы, собранные в лабораторных условиях, нареканий не вызвали, и сегодня у Генетика в плане значилось "личное наблюдение за работой конвейера перед запуском модели в массовое производство" ― маленькие бессмысленные ритуалы были его слабостью.

Он выпустил струйку дыма в сторону тянувшейся по полу оранжевой полосы. Дым растекся, проявляя контуры стазис-сферы, внутри которой, словно материализуясь из воздуха, росли студенистые фаланги, ребра, позвонки, череп, таз. Невидимое поле-манипулятор строило органическую матрицу костной ткани из непрерывно поступавших в рабочую зону спиральных молекул тропоколлагена: молекулы сшивались в микрофибриллы, микрофибриллы складывались в фибриллы, фибриллы склеивались в волокна, волокна скреплялись в пучки, пучки сплетались в пластиночки, пластиночки скручивались в концентрические трубочки остеонов.

Сохраняя строй, мутно-белесые каркасы костей поплыли в оранжевом сиянии, твердея на глазах: белковые волокна укреплялись микрокристаллическими кирпичиками гидроксиапатита, карбонатапатита, фторапатита, карбоната кальция и карбоната магния.

Скелет замер. Манипуляторы выстилали наружные поверхности и внутренние полости костей мезенхимальными клетками с вкраплениями остеобластов и остеокластов, телепортировали в лакуны между пластиночками остеоциты, впрыскивали экстрацеллюлярную жидкость.

Генетику надоело стоять, и он зашагал вдоль ленты к замыкавшей конвейер секции информационного поля, куда предусмотрительно притащил свой любимый эргономический стул, не рассыпавшийся в труху лишь благодаря консервирующему микроклимату цехов и регулярному уходу. Уселся с прямой, как струнка, спиной, закинул ногу на ногу, достал из кармана сюртука свежий номер "Берглинер цайтунг", развернул его нижней парой рук, правой верхней рукой сунул в рот трубку и блаженно затянулся.

Когда он дочитывал статью, мелодичный перезвон известил его, что с поточной линии сошел первый экземпляр. Он посмотрел поверх газеты: перед ним стоял лысый крепыш с кожей защитного зеленого цвета. Под взглядом Генетика тот как-то неуверенно, словно не доверяя собственному телу, вытянулся во фрунт и, с трудом выговаривая слова, отрапортовал:

― Орк Гры, ова! ― Что в данном ситуативном контексте означало, что рядовой Гры готов к прохождению службы.

Артис. 8-й год о. Я.

В дверь постучали.

― Не заперто!

Снова стук ― громче и настойчивей.

― Иду! ― закричал хозяин, откладывая книгу. ― Иду уже, иду!

На пороге стояла здоровенная зеленая морда ― остальное от его взгляда как-то ускользнуло.

Посетитель рявкнул что-то вроде "орк Гры, ова! дыть штуг, ова!" ― и протянул ему конверт. Хозяин осторожно взял его кончиками пальцев, распечатал, бегло просмотрел текст, потом прочел еще раз, уже внимательнее, почесал в затылке и пригласил посыльного в дом. Тот, не сказав ни слова, повернулся кругом.

― Куда же вы? ― хозяин шагнул за ним на улицу и увидел на крыльце дома напротив точно такую же сцену.

Артис. 8-й год о. Я.

― Ах, вы тоже получили уведомление? Что пишут вам? Просят явиться через две недели? ― спросил первый.

― Нет, у меня написано двадцать дней, ― ответил второй.

― Видимо, они не могут принять нас всех сразу, ― сказал первый.

― Да о чем вы говорите?! ― не выдержал третий. ― Какая разница, когда явиться?! Как вам пассаж, что разносчикам писем придется отнести нас в санаторий, если мы не явимся добровольно по истечении указанного срока?! Как они себе это представляют?!

― Да, я, пожалуй, тоже хотел бы более подробных объяснений, ― задумчиво сказал пятый. ― Хотя, признаться, я весьма заинтригован.

― Я тоже заинтригован, если, конечно, в приглашении на принудительное лечение есть интрига! ― засмеялся первый. ― Впрочем, я не вижу в этом ничего ужасного. Мой сосед лечился, ему помогло.

― А что, до этого ему было плохо? ― скептически спросил третий.

― Я не знаю, знакомо ли вам чувство, остающееся после разговоров с богом?

― Как-то не доводилось.

― Поверьте мне, это смешанное чувство. Коктейль из наслаждения и апатичной усталости. В известном смысле это мешает работе. Но очень приятное ощущение... Теперь у него больше нет в этом потребности, он говорит, что чувствует себя заново рожденным для искусства.

― Одного не понимаю, почему меня тоже приглашают? ― спросил третий. ― Если мне это чувство незнакомо, зачем меня лечить?

― Может, чисто профилактически? ― пожал плечами второй. ― Они, кажется, приглашают всех продеистов.

― Кстати, вы пробовали с ними говорить? ― поинтересовался третий, кивая в сторону мерявшего улицу взад-вперед патруля зеленомордых.

― Пустая трата времени, ― сказал второй, ― они ни слова не понимают. Я пробовал и по-осьменски, и на языке гномов, и на нашем ― все зря. По-моему, они вообще не умеют говорить, только междометия рычат.

― Ошибаетесь, милейший, ошибаетесь! ― подключился к разговору шестой. ― Они говорят, и говорят на удивительном языке!

― Да-да, ― поддержал его четвертый, ― удивительно примитивный язык!

― Зато какой емкий! ― не переставал восхищаться шестой. ― Похоже, одним словом у них можно выразить уйму понятий. И я бы не стал называть это примитивизмом, это, на мой взгляд, свидетельствует скорее об обратном.

― Очень любопытно, но боюсь, вы ошибаетесь, ― не согласился четвертый. ― Подумайте сами: разве не свидетельствует бедность языка об отсталости ума? Язык и умственная деятельность идут, если угодно, рука об руку. Неразвитый ум не может создать полноценный язык, следовательно, убогий язык свидетельствует о низком развитии интеллекта.

― Мне кажется, я вижу логическую ошибку в вашем рассуждении, ― сказал второй.

― Боюсь, милейший, ― продолжил шестой, ― вы путаете силу интеллекта и число понятий, которыми интеллект может оперировать. Дети, например, знают меньше слов, чем взрослые. Следует ли отсюда вывод, что дети глупее взрослых? Или возьмем, к примеру, язык наших лесных соседей. Я не знаю, насколько присутствующие знакомы с темой, поэтому прошу простить, если я буду излагать общеизвестные факты. Возьмем в качестве примера словосочетание "делать каноэ". Это словосочетание ― глагол в неопределенной форме с дополнением ― не может быть переведено на язык ни одного из лесных племен в силу его, если угодно, неопределенности. Вы можете перевести фразу: "Я делаю каноэ", вы можете сказать: "Мы делали каноэ", но вы не можете перевести неопределенную форму глагола, потому что их языки слишком предметны и конкретны. Я думаю, вы согласитесь со мной, что именно в этой неспособности оторваться от предметного заключается основная проблема лесного искусства.

― Если у них вообще есть искусство, ― вмешался первый.

― Ну, милейший, я не принадлежу к числу тех критиков, которые утверждают, что лесная культура не знает искусства. Подобные заявления позорят нас, дворцовых эльфов, свидетельствуя о том, как мало мы осведомлены о жизни соседей. Я, однако, не могу не признать, что искусство лесных уступает нашему в плане работы с абстрактным, что, как я только что продемонстрировал, уходит корнями в семантическую структуру их языков. Позволю себе развить сей тезис. Как, наверное, известно всем вам, лесные всеми силами стараются избегать употребления собирательных понятий. Например, у них нет слова "дерево", зато есть тысячи слов для обозначения различных видов деревьев, причем зачастую для одного вида дерева используется несколько слов, скажем, понятие "цветущая яблоня" обозначается не существительным "яблоня" с определением "цветущая", а отдельным существительным, которое лишь отдаленно напоминает слово "яблоня". Это, несомненно, лишний раз доказывает неспособность лесной культуры выйти за рамки приземленного материализма, но, с другой стороны, поскольку в них еще живы воспоминания о тех днях, когда наши культуры были единым целым, их творческий дух пытается пробиться сквозь возведенные их языком барьеры, что, я полагаю, в конечном счете и привело к возникновению культа Матери Природы.

К их группе присоединился седьмой.

― Я, к сожалению, прослушал начало вашего замечательного выступления, но мне кажется, я все же правильно понял ваш вывод: мистицизм ― это попытка компенсировать нехватку выразительных средств.

― Да, милейший, вы прекрасно сформулировали.

― Спасибо. Поверьте, я восхищаюсь внутренней красотой вашей теории, но должен заметить, что она не может быть до конца верной. Ведь если ваша теория верна, то чем объяснить вспышку мистицизма у нас?

― Мне кажется, милейший, вы путаете два понятия: мистицизм лесных и нашу религию. Посудите сами: их мистицизм не имеет под собой никакой материальной основы, наша же религия опирается на данную нам в ощущениях реальность, а именно на несомненный факт существования бога.

― Осмелюсь предположить, что вы сторонник философии продеизма?

― Да, милейший, вы не ошиблись.

― И что вы теперь думаете делать?

― Жить, как жил раньше. Думаю, это недоразумение в скором времени прояснится. Вы знаете, я поговорил с моим посыльным, насколько это было возможно, конечно, и он произвел на меня самое благоприятное впечатление.

― Может, вам попался говорящий? ― неуверенно предположил второй. ― Я чуть ли не силой затащил одного в библиотеку, в картинную галерею, в музей ― ни капли интереса. Меня аж злость взяла на такую крайнюю апатию! И главное, ни слова разумного от него не добьешься!

― Милейший, я вас уверяю, вы можете с ними разговаривать. Позвольте мне лишь закончить мысль, и вашему взору откроется строгая простота языка этих удивительных созданий! Я остановился на том, что язык наших соседей из Леса слишком предметен, чтобы стать исходным материалом искусства. Давайте представим себе другую крайность: язык, состоящий из одних лишь собирательных понятий, язык, в котором каждое слово имеет тысячи, десятки тысяч значений и оттенков, язык, в котором общение представляет собой не столько труд по грамотному и красивому построению фразы, сколько обмен чувствами и эмоциями, не замутненными словесным рядом! И я уверяю вас, что именно с таким языком мы имеем дело! К примеру, непритязательное "штуг" обозначает любой неодушевленный объект, "мыз" ― это универсальный топоним, а "гыд" ― любое разумное существо. Я даже представить себе не мог, что когда-нибудь познакомлюсь с языком, с такой степенью обобщения концептуализирующим реальность.

― Если следовать вашей логике, ― сказал второй, ― они должны быть в высшей степени восприимчивы к искусству, а я этого что-то не наблюдаю.

― Думаю, милейший, здесь имеет место коммуникативная трагедия двух культур. Полагаю, наше искусство представляется им слишком примитивным, слишком предметным, они воспринимают его так, как самые радикальные из нас воспринимают искусство лесных, то есть попросту не видят в нем искусства.

― Нет, нет, нет, это абсолютно невозможно! ― запротестовал третий. ― Из ваших слов следует со всей неизбежностью, что они ― высшая ступень художественного развития. В том смысле, что лишь им по силам воплотить в жизнь высшую ступень. Не кажется ли вам, что абсолютная абстракция все-таки не может быть апогеем развития искусства? Ведь абсолютная абстракция ― это ничто...

― Совершенно верно ― подхватил шестой, ― совершенно верно! Искусство рано или поздно исчезнет в черной пустоте абстрактного, откуда оно, по существу, и возникло. Искусство несет в себе зародыш своей смерти, и, развивая искусство, мы приближаем его закат, помогая искусству пожирать самое себя.

― Попахивает набившей оскомину диалектикой, ― заметил седьмой. ― И вот вам, кстати, причины повального увлечения продеизмом. Все мы в той или иной мере давно осознали диалектические законы циклического развития искусства, отсюда желание найти утешение в философии надежды.

― Судя по всему, вы считаете ее ошибочной? ― обратился к нему третий.

― Видите ли, в моих глазах это регресс, трусливое отступление в объятия надежды, а все потому, что наше общество не в силах взглянуть в глаза надвигающейся тотальной художественной стагнации. Осмелюсь также высказать мнение, что мистицизм лесных имеет те же корни, хотя их язык несомненно ускорил процесс творческой деградации, которая с необходимостью повлекла за собой уход от реальности. И, если вдуматься, создание нашего языка было первым шагом на пути эскапизма. Вместо того чтобы сконцентрироваться на развитии идей, мы отдали предпочтение развитию новых выразительных форм и средств, что лишь ускорило приближение кризиса.

― Простите, милейший, но вы говорите так, будто бог ирреален.

― Я не сомневаюсь в том, что бог реален, но насколько реалистично то, что он осуществит возлагаемые на него Пророком надежды? Что он освободит нас от пут культурного кризиса?

― Подумайте сами, милейший: бог и религия ― это как раз те самые новые идеи, о недостатке которых вы только что с таким блеском говорили. Впервые за долгие годы наша культура получила по-настоящему мощный интеллектуальный толчок!

― То, что вы принимаете за ускоренное развитие, ― это стремительное скатывание по наклонной плоскости. Рассмотрим для примера художественные ремесла, практикуемые в горах Западной дуги...

― О, я вижу, вы отказываете гномам в праве на искусство?

― Ну зачем же? Я лишь полагаю, что они в принципе не могут заниматься искусством в силу особенностей мышления. Они в лучшем случае способные ремесленники, но подняться до уровня настоящих творцов им не дано, и виной тому ограничения, накладываемые их образом жизни.

― Знаете, милейший, я при всем желании не могу полностью согласиться с вами. Мне неоднократно приходилось слышать разговоры о том, что их языку не хватает мелодичности и выразительности. Думаю, это предвзятое мнение. Вряд ли кто-нибудь из присутствующих будет отрицать, что Поэтесса в свое время раз и навсегда доказала, что литература возможна даже на языке гномов...

― Литературу можно делать почти из всего, вопрос лишь в качестве, ― усмехнулся первый. ― То, что Геолог привозит от гоббытов, интересно лишь с этнографической точки зрения. То же и с литературой гномов. Когда-то читалось, но эти времена безвозвратно прошли. Их книги занудны, их прозе не хватает легкости, их романы можно сравнить с их обедами ― жирные, тяжелые и трудно перевариваемые. Они пишут, как строят, ― на века, взваливая на себя ношу моральной ответственности перед потомками, которые и в руки не возьмут то, что писали их отцы и деды, потому что книги, написанные для потомков, не читает никто ― ни современники, ни их дети. Да и чему удивляться? Их печатное слово чисто визуально погружает читателя в сон своей однотипной однообразностью. Я думаю, их литературу в зародыше погубило книгопечатание. Сознание того, что каждая запятая пойдет в тираж, лишает процесс литературного творчества интимности, без которой невозможно доверить бумаге сокровенное.

― Послушать вас, ― пробормотал второй, ― так получается, что настоящей литературой следует признать только то, что пишется в стол, а все остальное ― духовный эксгибиционизм.

― Так оно и есть! Эксгибиционизм, причем худшего разбора! Распахивают душу не чтобы открыть ее глубины, а чтобы шокировать. У гномов латентный страх перед печатным словом, рабами которого они стали. Иначе как объяснить отсутствие у них любовной лирики? Максимум, про что они отваживаются писать, ― грустная осень. Но даже без психологического давления печатного станка им никогда не подняться до настоящей поэзии. Они неспособны думать о высоких материях из-за неповоротливости мышления, они не умеют мыслить образно, а посему вынуждены думать исключительно словами, откуда и проистекает скучная однообразность их произведений.

― Милейший, если вы так превозносите образную сторону мышления, забывая о вербальной, то неудивительно, что некоторым кажется, что наше искусство умирает из-за отсутствия идей, ― прокомментировал шестой. ― Можно ли назвать идеей то, что нельзя сформулировать словами?

― А что такое живопись, если не идеи, которые нельзя выразить словами? ― удивился первый.

― Вот-вот, выразительные формы превыше всего, ― заметил седьмой, ― размах вместо содержания. Кстати, хорошо, что вы упомянули живопись, ― в ней это особенно заметно. Когда появился диптих, это стало открытием. Какой был шум, какое возбуждение, помните? За диптихом последовал триптих, а теперь уже никого не удивишь мультиптихом.

― Некоторые идеи нельзя выразить, если отнять у них размах, ― возразил второй.

― То есть в идее самое существенное ― размах?

― Вы искажаете мои слова, я говорю о единстве формы и содержания, а не о превосходстве одного над другим...

Артис. 8-й год о. Я.

Кто-то бесконечно дискутировал об искусстве, кто-то кричал о свободе мысли, кто-то пытался в чем-то убедить патрульных (и рвал на голове волосы от невозможности выразить свои глубокие философские мысли на языке, насчитывавшем от силы слов сорок). Все окунулись в водоворот событий и совершенно забыли о Пророке.

Когда приходил посыльный, они с Пакохитас были в вигваме на крыше (переезжать она отказалась наотрез). Часом позже вернулись ее родители и нашли письмо на пороге. Пророк чувствовал себя оскорбленным до глубины души: с ним обращались, как будто не он положил начало продеистскому движению, как будто осьменам совершенно все равно, прибудет он в санаторий или нет. Потом примчались его родители, и он воспрял духом, уже предвкушая, как они скажут, что очень переживают, но гордятся им. Родители действительно волновались, но, вместо того чтобы смотреть на него с тревожным восхищением, заперлись на кухне с родителями Пакохитас и долго шептались о чем-то. В ее отце вдруг проснулся поборник независимости: никто не имеет права вмешиваться в жизнь племени (а к Счастливчику он относился, как к родному сыну), поэтому лечиться Пророк не пойдет, а отправится в Лес, где Элмишь возьмет его под свое покровительство. Естественно, вся родня покинет Артис вместе с ним.

Пророк, конечно, встал на дыбы: почему они решают за него? И, убежав наверх, принялся жаловаться богу на черствость ближних, которым наплевать на его борьбу.

Слово "бог" Счастливчик позаимствовал из "Колец", но на этом сходство с классикой заканчивалось. Его бог не был ни всеведущим, ни всемогущим, а чем-то напоминал Дизайнера: постоянно рефлексировал, смущался и переживал по поводу и без повода. Боли он не чувствовал и был убежден, что смерти для него не существует, только временное забытье, и уже пробовал поднимать тему добровольного ухода со сцены: если по его вине разгорелись такие страсти, а кто-то даже чуть было не умер, то ему лучше исчезнуть. Пусть всех вылечат, а когда-нибудь потом он появится при более благоприятных обстоятельствах. Пророк ― да и не только он ― и слушать ничего не хотел. Бог через посредников-продеистов говорил с осьменами и рассыпАлся в заверениях, что не замышляет ничего плохого и готов уснуть. В ответ его на разные лады просили надавить на продеистов, а давить он не умел.

Как обычно, выслушав обвинения Пророка, бог замялся, не зная, как сказать, что ему не хотелось бы быть предметом борьбы.

Тем временем к родителям заглянул Стратег. Те восприняли его визит настороженно: он приятельствовал с Игроком и к продеизму относился с подчеркнутой холодной корректностью. Ему церемонно сообщили, что недостойны принимать в этом скромном доме столь одаренного эльфа, но подобным обращением смутить Стратега было невозможно: он привык к тому, что его характер считают тяжелым и реагируют соответствующе. Танцора, например, он доводил до трясучки своей манерой начинать каждое дело ― пусть и пустячное ― с выработки концепции, а Аэли, когда они ссорились, кричала, что устала от постоянных лекций. Однако, несмотря на характер, Стратега неоднократно приглашали возглавить цех координаторов. Всякий раз он отказывался, хотя, казалось бы, любил планировать и анализировать. Приставать с расспросами Танцор не любил, но по отдельным фразам у него сложилось впечатление, что Стратег хочет решать только те задачи, которые сам ставит.

― Мы организуем нашу совместную работу следующим образом... ― начал он без долгих предисловий, и никто не посмел ему перечить.

Через полчаса, попросив родителей подождать внизу, Стратег поднялся в сад на крыше. Пророк сидел под низенькой вишней, и, судя по несколько отсутствующему выражению лица, был занят божественными материями. Это состояние Стратег, насмотревшись на Аэли, определял безошибочно: ей так хотелось детей, что она готова была переспать с богом, лишь бы забеременеть.

― Добрый день. ― И Стратег отвесил полупоклон.

Пророк посмотрел на него мутным взглядом, но, кажется, вспомнил, что они несколько раз встречались, и кивнул в ответ.

― Если вы не вмешаетесь, продеизм обречен. ― Стратег очень старался не переборщить с высокопарностью.

У Пророка загорелись глаза ― к нему пришли! сообразили наконец-то, что без него никак! ― и Стратег, видя, что полностью завладел его вниманием, без обиняков изложил суть: Пророк должен сегодня же увести всех продеистов в Лес. Танцор, скажи ему Стратег такое, с циничной улыбочкой переспросил бы: "Вот так вот всё бросаем и все как один маршируем?" ― но Пророк был с детства избалован и верил в свое великое предназначение, поэтому даже не задумался, реальна ли акция такого масштаба. Ему даже не показалось странным, что Стратег хочет помочь. Он с важным видом изрек, что сам размышлял о том, что для того, чтобы спасти бога, надо в первую очередь спасти паству от принудительного лечения. Стратег поддакнул и неожиданно сменил тему, спросив, не слышал ли он от Поэтессы про арахнидов. Пророк отреагировал довольно резко: россказни Поэтессы доверия у него не вызывают. Стратег согласился, что Поэтессу хлебом не корми, только дай пустые слухи распускать, но, с другой стороны, арахнидов нет-нет да и поминал недобрым словом Инженер.

Пророк не совсем понимал, куда он клонит, но, словно загипнотизированный, послушно кивал в такт словам Стратега. Тот напомнил, что осьмены могут мысленно общаться друг с другом. Более того, давались туманные обещания, что когда-нибудь этому научат и эльфов. Но если они могут научить каждого, то напрашивается вывод, что осьмены давным-давно овладели всеми тонкостями телепатии. А та скорость, с которой они реагируют на чрезвычайные происшествия, свидетельствует о перманентном наблюдении за миром. Пророк, мол, этого помнить не может, но когда эльфов только-только сделали, Биолог появлялась раньше, чем за ней успевали послать.

Стратег говорил и говорил, и, хотя пока не было сказано ничего нового, информацию он подал так, что Пророк ощутил себя букашкой под лупой: осьмены видели всю его жизнь от начала до конца, в том числе и те моменты ― в особенности те моменты! ― о которых он сам предпочел бы забыть. Ему как-то не пришло в голову, что осьменов всего тринадцать и они не могли денно и нощно следить за всеми. Напротив, он мог привести тысячу аргументов в поддержку только что услышанного. Ведь они даже не потрудились лично вручить ему повестку! Они знали, что никуда он не денется! Ну ничего, он им еще покажет!

Почувствовав, что Пророк дошел до кондиции, Стратег изложил план действий. Бог должен оповестить всех, кто способен слышать его голос, что Пророк через час произнесет речь на той самой площади, где он восемь лет назад являл народу чудеса. Собраться, конечно, успеют не все, но тех, кто не сможет придти, просветит бог. Прямо с площади они двинутся в Лес через мост Тысячи вод.

Лес у Пророка ассоциировался с непролазными чащобами, где их ни за что не найдут: от него как-то ускользнуло, что если осьмены читают мысли, то густая листва им не помеха. А громкая обвинительная речь с последующим шествием через весь город как нельзя лучше отвечала его желанию уйти, хлопнув дверью так, чтобы рухнул дом.

Как писал Карл Макс, перед гением которого Стратег молчаливо преклонялся, "было бы очень удобно творить историю при условии непогрешимо-благоприятных шансов" ⁷. Поэтому, когда через час на площади их не ждали стройные ряды зеленых морд в черной униформе, Стратег отнесся к этому философски. Тем более что патрульные постепенно подтягивались, чтобы в случае чего разнимать "про" и "контра".

Оставив Пророка выплескивать праведный гнев, Стратег пробился сквозь толпу к дому Аэли и к своему неудовольствию застал у нее Танцора, на которого она орала вместо того, чтобы собирать вещи. Как ни странно, ругались они из-за ее увлечения продеизмом. Против самой философии Танцор не имел ничего, но откровенно не одобрял ее знакомства с богом: вслух не осуждал, но излучал такие флюиды, что и без слов все было ясно. Поэтому Аэли в последнее время предпочитала общество Стратега, который по крайней мере открыто говорил, что ей неплохо бы отправиться на лечение (подразумевалось, что он составит ей компанию). Сегодня, готовясь с Аншуром к очередному выступлению, Танцор злился и никак не мог сосредоточиться, так что Аншур предложил ему зайти к Аэли и, что называется, решительно объясниться. Из чистого упрямства Танцор довел репетицию до конца, но потом сразу же ― как был, с мечами за спиной, ― побежал к ней.

Разговор у них не заладился. Она перебирала тряпки, паковала баулы и на вопрос, что происходит, ответила, что уезжает путешествовать со Стратегом. Остальное Танцор в мгновение ока додумал сам. Путешествовать для него означало дойти до ближайших эфирных врат, а поскольку из ближайших эфирных врат теперь можно было попасть только в санаторий, то интуиция подсказывала ему, что она в сопровождении Стратега собирается в гости к мастеру душевного равновесия. От мысли, что Стратег уговорил ее завязать, а он, как последний дурак, все это время тактично помалкивал в тряпочку, у него потемнело в глазах. "А я думал, ты не любишь, когда тебе на мозги капают", ― бросил он, как ему в тот момент казалось, вполне светски, но в голосе было столько плохо скрываемой злобы, что Аэли тут же взвилась до небес: "Вот поэтому я с ним, а не с тобой!" Танцор ответил немного невпопад, но зато сразу: "Понимаю, он у тебя сразу после бога!" И выложил все, что думает о религии. В ответ она выложила все, что думает о нем.

Стратег пару минут подслушивал под дверью ― благо кричали они громко. Войдя без стука, он, демонстративно не замечая Танцора, обратился к Аэли:

― Нам пора в санаторий.

― Куда? ― опешила она.

С перекошенным лицом Танцор покинул дом и тут же оказался зажатым между продеистами, разгоряченными призывами Пророка.

― Мы будем бороться за нашу духовную свободу! Мы защитим наши идеалы! Мы будем драться за наше право на самоопределение!

Танцор ломился сквозь толпу, не разбирая направления.

Стратег вышел на балкон. Речь Пророка близилась к концу. Если бы Аэли не была на взводе, он сумел бы объяснить, почему им в санаторий, а не в Лес, как он сам предложил на прошлой неделе. Но сейчас она уперлась и твердила, что отбирала вещи для Леса и перепаковывать не собирается. Стратег не хотел тратить время и нервы на проблемы подобного уровня и, перебирая в уме альтернативные варианты, провожал взглядом Танцора, продиравшегося сквозь демонстрантов. Его кто-то толкнул, он, не задумываясь, ударил.

Сверху было видно, как, распихивая эльфов, к нему двинулись орки, решившие, что пора вмешаться. Народ, заведенный речью, полез в драку, и Стратег поспешил вниз.

Когда он добрался до Танцора, тот, уже совершенно озверев, крутил мечи в центре пятачка, очерченного массивными фигурами в черном. Кто-то прорычал: "Быд, ова!" ― и на него двинулись сразу пятеро или шестеро, сужая кольцо огромных прозрачных щитов. Танцор метнулся к ближайшему, увернулся от щита и, оказавшись у него за спиной, пырнул мечами. Орк стал заваливаться на бок, Танцор потянул мечи, но они застряли, словно приклеенные. Правый клинок обломился у гарды, и тут на него навалились сразу трое.

Стратег бросился к Танцору, и его взяли вместе с ним.

Вилларис. 8-й год о. Я.

― Ос, ова! ― рявкнул капитан Гры.

― Ос, ова! Ос, ова! Ос, ова! ― подхватил почетный караул.

Ветер порвал крик в клочки, посыпав ими холодную плиту черного камня с простой надписью: "Безымянный рядовой".

Орки потянулись к казармам, через четверть часа у могилы остались только капитан да пара осьменов.

― Это первый, ― сказал Дизайнер, ни к кому не обращаясь.

― Потери, ова. ― Гры нелепо растягивал гласные, слушать его было тяжело.

"Про потери ему уже объяснили". ― Вздохнул и побрел прочь.

Психиатрическая лечебница. 8-й год о. Я.

Танцора заперли в отдельной палате, Стратегу же дня через два объявили, что он может покинуть джунгли в любой момент. Он, однако, попросил остаться, объяснив, что не хочет оставлять друга одного. Ему, конечно же, пошли навстречу, и Стратег, уговорив прочно осевшего в санатории Розеса помочь, споренько поставил коралловый домик, где с позволения мастера душевного равновесия устраивал обеды для ее подопечных, выведывая новости, прибывавшие "божественной почтой", благо в джунглях, судя по отдельным репликам Инженера, за конфиденциальность разговоров можно было не опасаться.

Как Стратег и рассчитывал, толпа хлынула из города, смяв кордоны на мосту Тысячи вод. Пророк, Пакохитас и их родители благополучно добрались до стоянки племени. Вождь, Мудрая Кошка, узнав о событиях в Артисе, узрела в них волю Элмишь: дворцовые наконец-то познали Великий Дух. Пророк днями напролет вдохновенно ораторствовал об истинной вере, в которой сольются два эльфийских народа. Сообразив, что в краю тотемов слова надо подкреплять примитивистской символикой, он мигом сварганил продеистскому движению эмблему ― восходящее солнце. Его ученики и последователи, нашедшие себе приют кто где, несли благую весть с не меньшим энтузиазмом. Лесные и так не представляли себе жизни без бога, а в транс, покурив, входили легко и непринужденно, так что вскорости вечерние беседы у костров обогатились эйфорическими рассказами о том, как Мать-Природа ответила на призывы и что голос у нее совсем как у Биолога. А если дворцовым слышится Дизайнер, то тут нет ничего удивительного: Элмишь многолика, как тотемы. Пророк и это интерпретировал на свой лад, вспомнив, что нечто подобное в "Кольцах" звалось ипостасями.

За продеистами в Лес устремились орки. В санаторий, превратившийся в огромную стройку, ежедневно под конвоем прибывали дворцовые из тех, кто считал ниже своего достоинства идти на поклон к дикарям. Попытки же забирать попросивших убежища у Великого Духа наталкивались на сопротивление. Какое-то племя, защищая своих, обстреляло орков из луков. Круг вождей постановил, что "хищные звери с алым оком" нарушают гармонию мира. Где-то перебили патруль. В лечебнице появились первые лесные ― с ожерельями из орочьих клыков. Прошел слух, что орков собираются вооружать мечами, как в "Кольцах".

Стратегу происходящее все более напоминало нелепую фантасмагорию. Он не был готов к тому, что в ответ на его манипуляции ― социологический эксперимент, не более ― реальность свихнется, и ударился в мрачные размышления о том, что осьменам вообще и Игроку в частности он не ровня не только в шахматах.

Лес. 9-й год о. Я.

Мудрая Кошка услышала их издалека. Они совсем не умели ходить по лесу.

Она сняла с плеча колчан. Достала стрелу, воткнула в мягкую землю.

Они приближались.

Она отложила колчан, взяла лук.

― Ры! Ова!

На поляну со всех сторон сторон выскочили орки в черных стрелонепробиваемых жилетах, мешковатых штанах с множеством карманов и в тяжелых высоких ботинках без носков, оставлявших свободными когти. На круглых шлемах красовалось алое око.

Она схватила стрелу, натянула лук, целясь в того, кто выскочил оттуда, откуда донеслась команда.

Сержант бежал, прикрываясь прозрачным щитом.

Она стояла, натянув лук.

Он бежал.

Она резко повернулась, падая на колено. Выстрелила.

Рядовой взвыл ― стрела пробила ему правую голень.

Она схватила вторую, но он уже прикрылся щитом. И бежал к ней, стиснув зубы.

Она отбросила бесполезный лук. Выхватила из-за пояса томагавки.

Сержант добежал первым. Щитом, как тараном, смел ее на траву, навалился сверху, и ― она не успела испугаться ― всадил в горло нож.

Лес. 15-й год о. Я.

Воин, поджидая патруль орков, лежал в "паучьей норе" ― так с его легкой руки стали называть неглубокие ямы, прикрытые ветками и присыпанные землей, ― и перед глазами вставали картины семилетней давности. Как его, всеми признанного мастера, виртуоза танцев с клинками, пеленают зеленые гориллы, а он, словно последний дурак, пялится на обломок меча в руке. Мысль, что он выглядел глупо, что он выставил себя на всеобщее посмешище, преследовала неотступно, высовываясь, как только он оставался наедине с собой. Пусть никто не смеялся в лицо, но наверняка за спиной шептались ― пусть он и не слышал, но ведь наверняка шептались, ― что вот, это тот самый Танцор, который столько лет скакал с мечами, а потом в лужу сел.

В санатории он замкнулся, не хотел никого видеть, даже Стратега, который все пытался хоть как-то его растормошить. Если кто-нибудь из врачей заходил поговорить, отмалчивался, пряча глаза, и разве что на вопрос, сожалеет ли он о случившемся, совершенно искренне отвечал "да".

Поскольку все признаки глубокого раскаяния были налицо да и само содеянное скоро из чего-то неслыханного превратилось в самое обычное дело, через три года его выпустили, посчитав, что жизнь в Артисе поможет ему придти в норму. Стратег, собиравшийся уехать вместе с Танцором, удивил всех, неожиданно приняв предложение остаться поработать местным координатором. Розес кричал, что это бред сивой кобылы и что Стратегу не координатором быть, а мастером душевного равновесия, потому что исключительно благодаря Стратегу у него в жизни появилась цель и что он теперь новый эльф, а с продеизмом завязано раз и навсегда. И действительно, "Вестник" вскоре оповестил широкую публику, что известный архитектор Розес отныне творит под именем Маг и намерен открыть школу, в которой каждый желающий сможет убедиться, что нет нужды связываться с богом, чтобы показывать чудеса. Объявлением заинтересовались, и Маг не знал отбоя от учеников. Многие, правда, уходили, едва начав, потому что учителем он был плохим, а если его не понимали, орал. Странник, уяснивший, что как клирик он выше своего нынешнего весьма посредственного уровня не поднимется, и лелеявший теперь надежду ошеломить Математика открытиями на ниве магии, продержался довольно долго, но, как только ухватил базовые принципы, явился к Координатору с докладом о новом направлении в науке. Отдавая должное Магу, он, однако, не мог не подчеркнуть, что его подход в корне не верен, и предлагал собственный план исследований. Более того, он готов был открыть школу научной магии и верил, что чем больше будет магов, тем меньше будет клириков, и постепенно интерес к религии сам собой сойдет на нет, вытесненный здоровой жаждой познания. Координатор выслушал и посоветовал слово в слово повторить это Эрудиту. И добавил непонятно: "Обрадуется. Был прав".

Вернувшись в Артис, Танцор заперся у себя, никого не принимал и никуда не выходил. Соседи ежедневно оставляли под дверью корзинку со съестным и иногда "Вестник", который Танцор жадно проглатывал в поисках сплетней о себе.

О нем упомянули дважды. В первой заметочке сообщалось, что исчезнувший полтора года назад Аншур, ранее выступавший в паре с Танцором, объявился в Лесу. Это было в порядке вещей: народ сновал туда-сюда, и, кажется, осьмены этому особо и не препятствовали, полагая, по-видимому, что чем больше эльфов переболеет сейчас, тем меньше вероятность рецидива. Во всяком случае подавляющее большинство возвращавшихся из Леса по собственной воле отправлялись в санаторий, где едва не в драку кидались с идеалистами, вещавшими о божественном миропорядке, но не имевшими ни малейшего представления о том, во что это вылилось на практике.

Во второй статейке писали, что, по слухам, Аншур формирует Братство стали ― элитную гвардию Пророка. Автор искренне сокрушался, что урок, преподанный Танцору жизнью, не пошел Аншуру впрок.

Худшие опасения Танцора подтвердились: на него будут вечно показывать пальцем. Единственный выход он видел в самоубийстве, но лечь в горячую ванну и вскрыть вены у него не хватало решимости. От одной мысли о том, чтобы провести ножом по запястьям, он нервно закусывал губы и съеживался. Он уговаривал себя, что не обязательно резать, достаточно сильно нажать отточенным лезвием, это не так уж и больно, но все равно не мог.

Когда решение наконец пришло, оно было настолько очевидным, что он рассердился, что не додумался раньше: напасть на гарнизон, перебить орков по максимуму и погибнуть, показав всему Артису, что первый раз был глупой, досадной случайностью. Он встряхнулся, заставил себя соблюдать режим и нормально есть, начал тренироваться, особо упирая на акробатику и хореографию, и немножко жалел, что не услышит, как на похоронах его последнее выступление назовут шедевром.

Нагрянувший в гости Стратег был приятно удивлен, что Танцор взял себя в руки, но быстро понял, что ошибся: тот дышал такой целеустремленной ожесточенностью, что ни о каком улучшении и уж тем более о выздоровлении не могло быть и речи. Прощупав почву, Стратег выдал без обиняков: "В самом начале первого акта умирают статисты, а ты не статист".

Наплевав на режим, они пили полночи. На следующий день отправились в санаторий, откуда вернулись через два месяца вместе с Магом, избранными учениками и шестью якобы изличившимися от зависимости клириками ― все с ног до головы увешанные талисманчиками, с которыми, по заверениям Мага, никакие телепаты были не страшны. Клирики говорили, что, когда они нацепляют эти погремушки, бог жалуется, что слышит какие-то крики, вой, плач и обрывки фраз. Правда, уверенности, что и арахниды услышат то же самое, не было и в помине, но поскольку ничего лучшего в его арсенале не предвиделось, Стратег решил больше на эту тему не беспокоиться ― как будет, так будет.

В Артисе они задержались ровно на столько, чтобы дать Танцору заскочить в "Вестник" и попросить дать в следующем выпуске объявление, что он теперь Воин, после чего переправились через Арис и, порядком помотавшись по Лесу, встретились с Пророком, которому Стратег ловко запудрил мозги рассказами о новых горизонтах, открываемых магией. И поскольку никто не подозревал, что лучшая защита от арахнидов ― это клирицизм, Стратега с Магом превозносили до небес, и новость, что Стратег стал при Пророке кем-то вроде советника, была воспринята как нечто само собой разумеющееся.

Воин же, хоть и вступил в Братство стали, больше действовал в одиночку...

Тяжелые шаги, шум падения, предсмертный вой ― сержант патруля провалился в утыканную кольями ловушку.

Выскочив, словно из могилы, за спиной замыкавшего, Воин полоснул его мечом по шее и метнулся к следующему.

Лес. Ставка Стратега. 61-й год о. Я.

Война совершенно не походила на то, как о ней писалось в "Кольцах". Там были накал страстей, непримиримость, яркие подвиги, эффектные речи с коней перед колючим строем латников, красочные баталии, стремительные маневры, поединки взглядов при обмене пленными, подвиги во славу прекрасных дам сердца, метавшие молнии могущественные боги, гениальные полководцы, непобедимые герои, мудрые маги.

Их первый волшебник был бабником, пьяницей, скандалистом и психом, в угаре творившем такое, что жуть, и когда Маг где-то сгинул (то ли самоубийство, то ли героическая смерть в бою с превосходящими силами противника ― говорили всякое), Стратег вздохнул с облегчением.

Воин, их непобедимый герой, сместивший под единодушные апплодисменты Аншура на посту главы Братства, когда ссорился с Аэли, срывался с цепи и убегал куда-то рубить направо и налево.

Аэли, из-за которой он покинул безопасные джунгли, была то с ним, то с Воином, то с кем-то еще, с остервенелой решимостью отдаваясь каждому в надежде забеременеть.

Его ординарцы-клирики докладывали, что у бога растроение личности: одна его часть кричит о ненасилии, другая талдычит о круговороте живого в природе, третья набивается Стратегу в напарники.

На предложения обменяться пленными из Виллариса отвечали, что, пожалуйста, казните орков, если рука поднимется.

Не было битв. Были игры в догонялки и прятки.

Не было рыцарей в сияющих доспехах на белых конях. Были бродяги, передававшие из рук в руки, словно переходящий тотем, Пророка, звавшегося теперь Освободителем. Были полоумные лесные, бившие альбов, потому что "Лес вышел на тропу войны с алыми тварями осьменского тотема".

Не было маневров. Была нудная, разъедавшая нервы рутина. Противник медленно, но верно расползался по Лесу масляным пятном, без труда нейтрализуя его ходы: на магию осьмены ответили орками-шаманами, на тактику небольших диверсионных групп ― хитрющими вертлявыми гоблинами.

Эта гипертрофированная шахматная партия угнетала. Стратег не мог отделаться от чувства, что все это уже было, что он повторяет подсмотренные где-то ходы, как будто на доске настоящая игра вдруг подменилась задачкой из учебника. И что не война это вовсе, а семейная ссора. Вот так ребенок, бывает, смертельно обидится на родителей, заорет, затопает, запрется у себя и думает с наивной мстительностью, что никогда больше с ними не заговорит и что они еще пожалеют, а родители как ни в чем не бывало через час-другой постучат и скажут через дверь "еда на столе", и уйдут воздухом подышать. И хоть вой, хоть на стенку лезь, но для одной стороны это вражда на веки вечные, а для другой просто вспышка истеричной детской вредности. Вот они облили осьменов помоями, как Розес когда-то родное племя, убежали, как Освободитель в свое время убегал, сидят в Лесу, как Пакохитас в саду на крыше, и думают, что нет у них с родителями ничего общего, а живут-то все равно у них. И от мысли, что здесь все, даже воздух, их, осьменское, что все они им с потрохами принадлежат, брала такая злость, что хотелось расколошматить мир.

Он пошел к Освободителю и, напустив на себя крайне обеспокоенный вид, обрисовал положение, малость сгустив краски: дезертируют все чаще и чаще, эльфы вымотаны, идея теряет сторонников и так далее и тому подобное. И, прочитав в его глазах, что тот сам пресытился этой вялой блеклой войной, Стратег, пользуясь моментом, выложил план открытия второго фронта.

Берглин. Кабинет бургомистра. 63-й год о. Я.

Отто Висмарк, избранный бургомистром Берглина тридцать шесть лет тому назад, был известен своими сумасбродными идеями, и в молодости соседи его иначе как бешеным Висмарком и не называли. Со временем он несколько остепенился, но то и дело шокировал публику, проявляя живой интерес к эльфийскому образу жизни. На выборах он победил с минимальным отрывом, да и то благодаря открытой поддержке Игрока. Тогдашним противником Висмарка был ярый эльфофоб, протеже Инженера, и Игрок, протолкнув Висмарка на пост, во-первых, щелкнул Инженера по носу, а, во-вторых, как написал "Вестник", "лишний раз продемонстрировал, что Вилларис борется с продеизмом, а не с эльфами".

Заняв кресло в ратуше, Отто выступил в печати с призывом положить конец негласной политике сегрегации. В Мюльхене объявили, что на севере сошли с ума, но Совет ведущих специалистов, прочитав между строк, что Висмарк привьет эльфам любовь к порядку, идею одобрил. Франц Габсбергер, мюльхенский бургомистр, в ответ предложил поделить Западную дугу на территориально-административные единицы, мотивируя это тем, что чем меньше хозяйство, тем проще им управлять. А Совет ведущих специалистов формировался бы по территориальному принципу: от каждого города или области в Совет вошло бы определенное число представителей, и чем больше там народу, тем больше представителей. Он, естественно, метил на то, что влияние Мюльхена в Совете резко возрастет, но Висмарк в ходе жарких прений заявил ему, что Берглин с его четырьмя миллионами не уступит Мюльхену ни пяди, а что касается его предложения вообще, то север, оказывается, ближе к эльфам, чем он думал, раз уж сам Франц Габсбергер высказывается в духе Карла Макса. Висмарка поддержал бургомистр Хафенбурга, призвавший эльфов переселяться на запад. На стороне Габсбергера выступили чуждые всякого авангардизма председатель "Альгемайне энерги гезельшафт" и ректор Хайдебергского университета, вынесшие на рассмотрение Совета проект "Регулирования численности эльфийского населения Западной дуги".

Без малого полувековая война незаметно подтачивала привычную гномскому глазу картину мира. Они по-прежнему жили с иллюзией полной самостоятельности, однако вера в безупречную осьменскую логику пошатнулась. Относительно происходящего в Лесу бытовали самые разные мнения ― от "скотина тоже брыкается, когда ее лечат" до "зачем насильно лечить, пусть сами сдохнут", ― но этот субмур как-то не вписывался в привычную парадигму. И откровенно провокационное выступление Висмарка, завершившиеся словами: "Господину же бургомистру Мюльхена я еще раз заявляю, что великие вопросы времени будут решаться речами и резолюциями большинства, а не железом и кровью, как поступают осьмены с эльфами!" ― вызвало не сплошной оглушительный свист, а овации (пусть и вперемешку с возмущенными криками).

Вскоре в горах замелькали эльфы в узких сюртуках, мечтавшие, по их словам, единственно об интеграции.

Мюльхен. Кабинет бургомистра. 63-й год о. Я.

Разговоры всегда начинались одинаково: приветствие, обмен любезностями, стандартный комплимент, как замечательно он говорит по-гномски, после чего собеседник тут же переходил на осьменский. Франц Габсбергер исключением не был, и посетитель с трудом продирался сквозь корявые фразы.

Его усадили в низкое кожаное кресло ― пришлось вытянуть ноги, ― предложили кофе ― он попросил чая, ― порекомендовали полюбоваться красотами города ― он ответил, что с городом его успели познакомить, ― осведомились, что именно ему показали, ― он перечислил осмотренные достопримечательности ― и безапеляционно заявили, что, не побывав там-то, там-то и там-то, правильного впечатления о Мюльхене не составить, ― он кивнул, даже не пытаясь сказать, какое у него, собственно, впечатление.

― Я иметь радость, што фы принять мой приглашений. Бюргер много гофорить, што фы понимать тéхник. ― Бургомистр заржал, тряся складками подбородка. ― Мои бюргер иметь софсем больной голова, ― продолжил он, вытирая пот с вареного лица, ― ферить, што эльф иметь понятий в техник. ― И выжидательно уставился на посетителя.

― Я многогранный, ― ответил тот с достоинством.

― Мне гофорить, фы есть слошный и углофатый. Но кто есть углофатый, тот иметь много грань. ― И снова заржал, довольный каламбуром. Промакнул лоб и глянул на него с ехидцей. ― Я знать много фаш соотешестфенник, кто иметь понятий в техник. Но они не дурить мой бюргер, што понятий в техник от бога. А фы гофорить про бог, и бюргер софсем терять сфой больной голова. Это не есть гут. ― Откинулся в кресле и с барской ноткой потребовал: ― Расскашите старику, што фы хотеть в мой город и пошему фы не быть ф санаторий.

― Я решительно отвергаю обвинения в распространении продеисткого учения, ― нарочито спокойно ответил посетитель. ― Я не виноват, что мои таланты вызывают нездоровые пересуды. Поскольку сами осьмены признают реальность существования бога, я не вижу ничего предосудительного в утверждении, что он щедро одарил меня при рождении.

Хозяин засмеялся. Злобненько, как показалось посетителю.

― Я иметь фозмошность фидеть фас прошлая неделя на юбилей "Альгемайне энерги гезельшафт". Я сошалеть, фы уйти, не дошдафшись герр Инженёр. Он бы иметь радость знать, што фы иметь понятий в техник от бога. ― И впился в него свиными глазками.

― Мне показалось, мое присутствие становилось в тягость.

― Фы ошибаться. Фсе бы иметь удофольствие погофорить о фаш фредный религиозный заблушдений...

И тут словно плотину прорвало.

― Только вот меня блевать тянет, когда меня учит жизни пивное брюхо, всю жизнь просидевшее в своем Шайсхаузене, толком ничего не видевшее, но каждое утро старательно мусолящее свою "Шайсхаузен альгемайне" и уверенное, что знает все на свете!

В ответ старик Франц с готовностью выплеснул накипевшее:

― Фы сидеть наша шея, мы молчать?! ― К словам прилипали капельки слюны. ― Нас делать, штобы пунктуально арбайтен, а фы фсе от нас получать и какать наша голофа?! Фы фсегда гофорить, што эльфен перфект, а мы примитиф! Фы гофорить, што иметь бог, а мы иметь только есть и пить! Позфольте фам фыйти фон!!!

На следующий день вчерашнего посетителя забрали в санаторий.

Берглин. 63-й год о. Я.

Главе берглинской эльфийской общины повезло больше: пользуясь поддержкой ратуши, он произнес перед битком набитой площадью зажигательную речь, закончив эффектным:

― Ich bin ein Bergliner! ⁸

Его, правда, тоже отправили в санаторий ― по настоянию берглинского сената, которому проэльфийская политика бургомистра стояла костью в горле, ― но в речи не было ни слова про бога, и Отто разогнал сенат, чтобы не сеял межрасовую рознь. В ответ сенат призвал всех добропорядочных граждан к неповиновению, поскольку Висмарк одурманен эльфийской религией.

Бургомистр распорядился запереть здание сената и со ступеней произнес надолго запомнившуюся горожанам речь, что Карл Макс был тысячу раз прав: по миру бродит зловещий осьменский призрак, и война в Лесу яркий тому пример. Сенат, собравшись в цирке, объявил бургомистра душевно больным и в открытом письме потребовал сдать дела.

Когда дошло до раздела городского имущества, в Берглине вспыхнули беспорядки. В город перебросили полк орков. Бургомистр в сопровождении эльфов и единомышленников бежал в Южную дугу. Волнения перекинулись в Хафенбург, затем в Дроссельдорф. Председателя "Альгемайне энерги гезельшафт" избили, когда он вечером возвращался из пивной. В Мюльхене подожгли единственную в городе эльфийскую таверну. В Берглине напали на двух депутатов сената. "Мюльхенер альгемайне" пугала читателей слухами о гномах-клириках, крадущих детей и женское белье. "Берглинер цайтунг" писала о эльфийских погромах на севере. На юге формировались отряды самообороны на случай вторжения религиозных фанатиков. На севере саботировали поставки оружия действующей осьменской армии. Бесследно исчез бургомистр Хафенбурга. Жену мюльхенского бургомистра закололи заточенным напильником. Старик Франц повесился. Совет ведущих специалистов ввел в Западной дуге чрезвычайное положение.

Западная дуга. 76-й год о. Я.

Стратег был немножко суеверен и боялся радоваться преждевременно, но невольно начал предвкушать победу, когда сорок с хвостиком миллионов старших братьев взялись выяснять отношения. Были, конечно, и речи о божественном, но клириков у гномов была капля в море, и хоть там и кричали, что борятся за религию (осьменов, эльфов, порядок, свободу, независимость...), но это больше походило на домашнюю свару, когда друг другу гадят так старательно, как умеют только близкие родственники.

Порохом, ранее использовавшимся в горном деле, взрывали все, до чего могли добраться. Бастовали все поголовно, даже домохозяйки. Орков, чтобы не совались, били как противники Виллириса, так и сторонники. Казалось, что вот оно, лед тронулся, Игрок теряет контроль, а потом в Западной дуге вспыхнула гражданская война, и все кончилось. Остались покушения, диверсии, партизанщина и даже полномасштабные боевые действия, но пар из котла вышел. Как только в Вилларисе дали понять, что они на стороне юга, там тут же приняли осьменскую помощь и, кидая в воздух чепчики, встречали первые отряды формировавшейся группы армий "Горы". Родители сказали дерущимся детям, что один из них любимый, а второй может убираться на все четыре стороны, и тот, который любимый, стал, как шелковый.

Стратег понимал, что по другую сторону доски сидит коллективный разум, но общий стиль партии до сих пор определял Игрок. И, просчитывая варианты, Стратег представлял себе, как виток за витком растет напряжение на западе и как Игрок ослабляет внимание в центре, а в результате вышло, что противнику надоело обострять позицию и все закончилось банальным разменом, как будто игру взял в свои руки Инженер. Дети уже взрослые, пусть сами разбираются, а мы подыграем ― грубо и эффективно.

Стратег ни на минуту не сомневался, что Инженер никогда не смог бы оттеснить Игрока без поддержки Генетика и Геолога. А если Генетику удастся убедить Координатора, то жди очередную модификацию орков. И предчувствия его не обманули. Только вот помимо новых орков появились еще гиганты-тролли и огнедышащие летающие ящерицы-драконы.

Продеистов, эльфолюбов, осьменофобов и прочих инакомыслящих оттеснили в Южную дугу, где война приняла позиционный характер, но Стратегу было ясно, что все это максимум на век-другой.

Юго-восток материка. Миргород. 100-й год о. Я.

Под копытами чавкало, трава гнила на корню, и всего в двух неделях пути к югу уже лениво плескался океан. А пять лет назад Боресвет с дружиной пускал тут коней попастись.

Воеводе нездоровилось, кольцо на цепочке ― семейная реликвия ― висело на шее пудовым камнем, но отправить сына одного с посольством к гоббытам он не решился.

На ночь расположились на холме. Во сне пришло знакомое предостережение: домики-норы с круглыми дверками и окошками, румяные коротышки, достаток и благодать, потом вдруг всадники на полном скаку, клинки в крови, перекошенные лица, огонь и грабеж. И возмездие: красные птицы стрелами падают с неба, терзают когтями, выклевывают глаза. Пусть не сразу, но покарают всех до единого.

Утром высоко в небе уже кружили три точки ― так, на случай. И воевода лишний раз подумал, что богоизбранный народ ― а как иначе, если их защищает небо? ― должен знать, где искать "сухую землю".

Через два дня прибыли в Миргород. Гетман лично вышел встречать их хлебом-солью. Боресвет-старший спешился, поклонился в пояс, отведал угощение, поблагодарил, махнул рукой в сторону навьюченных лошадей, выдавил сквозь кашель: "Дары" ― и, отдышавшись, тут же перешел к делу. Скажите, мол, куда податься от воды ― отдадим что угодно. Гетман хоть и был жаден, но соврать побоялся. Сами бы, мол, давно ушли, если бы знали куда. Разве что на север, к горам, да только какая там жизнь.

Тут воеводу опять скрутил кашель, он, задыхаясь, рванул ворот рубахи, и перед глазенками гетмана запрыгало испещренное закорючками колечко на цепочке.

― Володар перснiв! ― ахнул он.

И толпа бухнулась коленями в жижу.

Через месяц на север за кольценосцем потянулись первые телеги.

Северная оконечность Западной дуги. Лаборатория Генетика. 103-й год о. Я.

Герхард Дрекслер устроился на осьменские заводы полтора года назад ― в Шлафенхаузене взорвали пивную "У Мюллеров", и открылось семнадцать вакансий. По утрам он эфирными вратами отправлялся на север, где, облапанный орками и обнюханный овчарками, спускался вместе со всеми по спиралью уходившему вниз коридору.

Сегодня все было, как обычно, разве что спал он беспокойно, проснувшись с ощущением, что снилось что-то важное, но вот что ― всмомнить не мог, хоть убей. Коллеги тоже позевывали, и он решил, что дело в погоде...

Следом за грузно ползшими вниз гномами тихонько крались диверсанты, невидимые даже для арахнидов.

***

Войдя в уранцитовый цех, Герхард вдруг отчетливо вспомнил сегодняшний сон. Голос ― с интонациями Генетика, только женский ― уже давно приходил к нему по ночам, наставляя, советуя, давая указания, оставлявшие после себя под утро даже не мысли, а так ― шероховатости подсознания.

Герхард знал, что он не единственный, к кому приходит голос, хотя и не мог сказать, на чем основывается его уверенность. И, закричав во все горло: "Над Западом безоблачное небо!" ― не удивился, когда клич подхватили.

Началась потасовка, кто-то что-то громил, где-то вспыхнуло пламя, с потолка тут же полило, прибежали орки, какие-то смахивавшие на гоблинов карлики и капитан Гы, отвечавший за охрану внутренних помещений.

Герхард присел и, как и обещал голос, увидел у опоры конвейера сундучок. С трудом дотащил его до стены, открыл, вынул стерженек-предохранитель, убедился, что шестеренки завертелись, захлопнул крышку, запер ключом от дома и тут же забыл, что только что делал.

***

Капитан Гы не потерял головы ― ситуация неоднократно отрабатывалась. Согласно инструкции, Гы должен был найти Генетика и отправить в Вилларис эфирными вратами. Капитан проинформировал начальство мыслеграммой и бросился вниз к шлюзу, на бегу запрашивая у сети местонахождение Генетика.

Вслед за капитаном бежали невидимки.

***

Когда раздался сигнал тревоги, Генетик валялся на кровати и с наслаждением курил, полагаясь на то, что к появлению Биолога все выветрится. А если нет, она все равно найдет, к чему придраться, поэтому какая разница? Если ее, рычащую, удавалось затащить в постель...

Диафрагма люка втянулась в стены.

― Капитан, мне не до учебных тревог, ― недовольно бросил Генетик.

Гы переступил порог и вдруг упал с рассеченной головой.

― Тревога настоящая, ― сказал бесплотный тенор, ― вы наш заложник. Сопротивление бесполезно. Вот наши требования, ― на кровати из ниоткуда появился шелковый рулон, ― известите Координатора.

***

За тысячи километров от него Биолог вышла из пруда, откинула тяжелые от воды волосы на спину, водрузила на голову венок из кувшинок и пошла к дому.

***

― Смею полагать, вы думаете-с, что все предусмотрели? А что вы скажете-с на это? ― Генетик отдал отрывистую команду на незнакомом языке, и люк закрылся. ― Снаружи донеслись глухие удары. ― О, в мышеловку попались не все. ― Он тихо засмеялся. ― Интересно, быстро ли ваши друзья до вас доберутся? ― Последовала еще одна команда. ― Вы наверняка спрашиваете себя, что это было. ― Он выдержал драматическую паузу. ― Спальня теперь абсолютно герметична, да-с.

***

Биолог вошла в прихожую, придирчиво оглядела себя в зеркале и направилась в гостиную к холодному кругу эфирных врат.

***

― Каждое помещение оснащено системой биологической защиты на случай непредвиденных обстоятельств, да-с. Я переживу полный цикл, а вы... ― Генетик надменно улыбнулся. ― Среди вас есть гномы?.. Готовьтесь, вы умрете первыми.

На него навалилось невидимое тело, зажимая рот, он укусил, нападавший взвыл, непроизвольно отдергивая руки, и Генетик, исполненный злорадного торжества, закричал... Последние звуки команды не успели слететь с его губ, оборванные рассекшим шею клинком.

***

На Биолога, только что вышедшую из эфирных врат в квартире Генетика, обрушился вал предсмертной боли, в голове оглушительно запульсировал механический голос: "Генетик, необратимое критическое состояние, Генетик, необратимое критическое состояние..."

Наваливаясь на подмигивавшие зеленым люки, она, не помня себя, качаясь, шаг за шагом пробиралась к спальне...

У люка возились трое, она их почему-то совершенно не чувствовала, но отчетливо слышала бешеный пульс и оглушительный шепот. Клыки удлиннились, ногти вытянулись, она замерла, как притаившийся хищник, напряглась и бросилась вперед.

***

Взрыв в уранцитовом цехе раздавил Герхарда Дрекслера, как муху, проломил стену и задел девятый реактор. В мешанину криков и предсмертных стонов ворвался беззаботный тон: "Прошу незамедлительно покинуть территорию комплекса".

***

― Займитесь люком! ― приказал тенор.

― Jawohl, ― понуро откликнулся чей-то бас. Раздалось неуверенное постукивание металла по металлу.

Люк вспыхнул зеленым, в спальню влетела Биолог ― лицо и руки измазаны кровью, в боку рана, плечо обожжено ― и впилась в горло оказавшемуся на ее пути басу. Кто-то разрядил в нее пистолеты. Она зарычала, зло сверкая звериными щелочками зрачков, и тут на нее, мешая друг другу, накинулись невидимки...

***

"...необратимое критическое состояние, ― второй раз за последние несколько минут зазвонило в голове у Координатора ― Биолог, необратимое критическое состояние". Он телепортировался к Генетику в спальню, как раз в тот момент, когда взорвалась брошенная убегавшими бомба. Следом за ней рванули заряды, которыми отсеченные от основной группы намеревались вынести люк.

***

Тем временем выжившие нападавшие неслись через открытые люки к эфирным вратам, все еще соединенным с домиком Биолога.

На полу в коридоре материализовались два гнома и эльф. На безнадежно испорченном ковре спальни валялись бородатый гном и Воин.

***

Координатор успел телепортироваться к себе, переждал несколько мучительно долгих мгновений и бросился обратно...

"Реактор девять, опасный уровень, прошу незамедлительно покинуть территорию комплекса", ― напомнил беззаботный голос...

Через двадцать три минуты весь север Западной дуги исчез в ослепительно-белой вспышке, оставившей после себя кисельное облако тумана, повторявшее очертания горных вершин.

Вилларис. Башня наблюдения. 103-й год о. Я.

На столе в тускло поблескивавшем мутном графине угадывалась темная жидкость ― графин был наполовину пуст, но по Координатору нельзя было сказать, что он перебрал.

"Готово", ― мыслеграммой сообщил Энергетик. "Начинай", ― послал в ответ Координатор.

Он откинулся в кресле, вошел в сеть. В сознании возникла картинка: трава, генератор, удаляющаяся спина Энергетика. Где-то далеко-далеко стояли еще семь генераторов ― все, что удалось наскрести в Вилларисе.

Координатор сменил наблюдателя. Панорама с высоты птичьего полета: у западных отрогов Восточной дуги серебристым пламенем вспыхнули яркие точки. Точки набухли, потянулись друг к другу, соединились в едва заметную тонкую линию.

Смена вида. Низенький ― сантиметров тридцать ― светившийся серебром заборчик. Заборчик начал расти, сперва медленно, потом все быстрее.

Новая картинка. Высоченная стена холодного огня от горизонта до горизонта. Стена двинулась вперед. Изображение исчезло.

Лес. 103-й год о. Я.

Стена прожорливо бежала на запад, переваривая Лес и Южную дугу в теплый тяжелый туман, мягко давивший на обнаженную, словно очищенную скребком, землю.

Божественные голоса в голове у Освободителя надрывались наперебой ― казалось, сейчас порвут барабанные перепонки и вырвутся наружу.

Вдруг отпустило ― на несколько секунд его оставили наедине с самим собой. Он закинул голову, попрощался с небом, закрыл глаза, раскинул руки и приготовился умереть.

Так же внезапно, как пришло облегчение, навалилась тяжесть. Из носа и из-под ногтей брызнула кровь. Он хотел закричать, но не смог.

Показавшаяся уже стена дрогнула. Вокруг исступленно молились, но он ничего не слышал и не видел ― в глазах потемнело, в ушах стоял пронзительно-тонкий свист.

Свист нарастал, не меняя тональности, стена, которая была уже в каких-то пятидесяти метрах, покрылась рябью, задрожала, и где-то на востоке в вспышке белого света растаял генератор. Через долю секунды не выдержали и остальные ― горы на востоке озарились яркими сполохами, стена исчезла, и Освободитель ничком повалился в траву.

Южные отроги Южной дуги. Поселения людей, пережидающих наводнение. 103-й год о. Я.

Боресвет-младший перечить отцу открыто пока побаивался, но Боресвет-старший сдавал на глазах, и сын нагло вмешивался в разговоры, особенно если считал собеседника недостойным говорить с родом Боресветов. Сегодняшнего гостя, будь он в доме хозяин, он не то что угощать не стал бы, в шатер не пустил бы: голос мужской и при оружии, но с виду баба бабой да еще и говорит по-гоббытски и заливает, как арав. Мол, лютый враг повинен в гибели стойбищ восточных, и многим пожертвовал народ гостя, чтобы защитить рутский люд от напасти жуткой, но иссякли силы в битве неравной, и просят эльфы о союзе военном, а взамен получат руты после победы славной земли несметные в краю северном.

― Как дрищут, так и нас ищут, ― вякнул Боресвет-младший по-рутски. Отец глянул сурово, но сын сделал вид, что не заметил.

Мост Тысячи вод. 104-й год о. Я.

Стратег устал комбинировать, анализировать, продумывать детали. И, оседлав волну хлынувших на север варваров, он выбрал самый прямолинейный вариант реализации численного преимущества ― игру на размен.

Гномы-продеисты перешли в наступление на западном фронте, увлекая за собой бурую массу узкоглазых кочевников на нескладных лошадках. На востоке эльфийские силы двинулись напрямик через туман, несмотря на риск сгинуть в необъятном мерцающем облаке. Зато Стратег был уверен, что руты и аравы, беспомощные без эльфийских проводников-клириков, не разбегутся по дороге.

Игрок уклонялся бы от генерального сражения, но последнее слово в Вилларисе было за теми, кто хотел решить войну одним ударом. У них, правда, хватило ума начать от обороны. На северном берегу Ариса насыпали линию редутов, Артис обнесли стеной и, словно предлагая место встречи, снесли все мосты, кроме моста Тысячи вод.

Продеисты ринулись в бой с марша. Предмостные укрепления озверевшие от тумана люди завалили телами и ринулись на мост, где в них облаком саранчи впилась картечь.

Струя атакующих хлестала, как вода из пробоины. В ней тонули стрелы, арбалетные болты, копья, ядра, пули, огненные шары и луч гиперболоида, спасенного Инженером от чистки. Десятки тысяч муравьиных фигурок, наводя коралловые переправы, сновали из тумана к реке и обратно, падали, их облепляли кораллы, и от южного берега к северному росло белое поле, усеянное торосами трупов.

Из тумана шли и шли, чтобы лечь костьми, и переправы подползали все ближе. С северного берега их кромсали и крошили, с надвигавшегося южного берега огрызались. В воздухе грифоны сталкивались с драконами и ухали вниз. На мосту убитые громоздились грудами в эльфийский рост. Бурые хвосты огненных шаров и пороховой дым смешивались с туманом, и в этой пелене мелькало что-то черное, и иногда поблескивали мечи.

На восьмой день сражения нападавшие прорвались на северный берег в двух с половиной километрах выше по течению. Инженер, ни за что в жизни не скомандовавший бы отступление, палил, вырвав предохранители, пока гиперболоид не взорвался. Вслед за ним рванула антигравитационная платформа. Он умер на месте.

Дизайнер, выряженный в вычурно-непрактичный доспех собственной работы, наблюдавший не столько за боем, сколько за лицами солдат, во главе бестолково метавшейся конной сотни безнадежных идеалистов-романтиков подоспел четвертью часа позже и, размахивая копьем, как знаменем, с налета сшибся с мчавшейся навстречу дружиной Боресвета-старшего, мечтавшего лишь о том, чтобы умереть достойно, а не сдохнуть в постели, гадя под себя.

***

Мимо стен Артиса тянулись на север подводы, волокуши, худосочная скотина, измученные люди, и, насколько хватало глаз, горели костры и, как грачи на пашне, бродили похоронные команды, то и дело нагибаясь к самой земле. Тело кольценосца Боресвета гоббыты, свято чтя вычитанный в Книге ритуал, положили в лодку и, пустив ее по течению Ариса, пошли следом. Тела Дизайнера и Инженера передали делегации контрадеистов. Архитектор, вернувшись после похорон в Вилларис, бросилась с крыши Башни энергии.

Вилларис. 104-й год о. Я.

Армия продеистов кометой неслась на север: эльфийское ядро целеустремленно летело к Вилларису, оставляя позади расплывавшийся людской хвост. Их покусывали остатки осьменских сил, которыми вновь командовал Игрок, но остановить не могли. Город готовили к осаде и уличным боям, и на крыше Башни энергии Энергетик с Геологом возились с буровым лазером, который Инженер когда-то собрал втихаря, лишь бы иметь от Координатора секрет.

Соединившись южнее Виллариса с частями западного фронта, наступавшие взяли город в кольцо и, отдавая дань почерпнутым из "Колец" дипломатическим формальностям, предложили переговоры ― ради галочки.

От продеистов явился Аншур, опять возглавивший Братство стали. Встретил его Странник ― узнав от Энергетика, под началом которого работал "на благо обороны", что осьмены и не думают принимать предложение, он упросил поручить это дело ему, чтобы сказать продеистам в лицо, что он о них думает.

― Чай, кофе, сок?

― Кофе.

― Сахар, сливки?

― Черный.

― Не ожидал, что вы пожелаете кофе, ― начал Странник, сервируя низенький столик. ― Я слышал, в Лесу плохо с чаем.

― Удивлен, что у вас есть кофе, ― подхватил Аншур, поудобнее устраиваясь в кресле. ― Я слышал, мы полностью контролируем юг материка.

― За прошедшие сто лет продеистская философия проделала большой путь. Первые проповедники, подбивавшие население на массовые беспорядки, любили поговорить о свободе мысли и недопустимости контроля. Судя по всему, идея контроля более не пугает вас, напротив, вы сами стремитесь контролировать. Не скрою, я пристально наблюдаю за интеллектуальным развитием продеистов и в целом доволен вашими успехами. Я слышал, многие ваши сторонники постепенно начинают осознавать тот печальный факт, что вина за непоправимый урон, нанесенный нашей цивилизации, полностью лежит на продеистах. Однако я с сожалением вынужден констатировать, что несмотря на заметные подвижки, произошедшие в вашем мировоззрении за последние годы, вы по-прежнему неспособны адекватно оценивать текущий момент. Так, вы заблуждались сто лет назад, обвиняя осьменов в контроле, и вы заблуждаетесь сейчас, утверждая, что контролируете юг материка.

― Полагаю, наше заблуждение простительно. Я слышал, наша армия стоит под наспех возведенными стенами вашего Виллариса. Более того, я представляю силы продеистов на переговорах, проходящих здесь и сейчас. По крайней мере я слышал, что это должны быть переговоры, но меня, по-видимому, неверно проинформировали.

― Позволю себе в очередной раз указать вам на неточности в вашем изложении. Я слышал, продеистская пропаганда достигла невиданных высот в промывании мозгов, я знаю, что все мои попытки открыть вам глаза на реальное положение дел заранее обречены на провал, но все же напомню вам, что то, что вы гордо называете армией, толпа грязных варваров. Вас будут проклинать во все века уже за то, что вы раз и навсегда нарушили экологическое равновесие, приведя с юга легионы этой саранчи.

Хотелось бы также обратить ваше внимание на тот факт, что якобы наспех возведенные оборонительные сооружения Виллариса во много раз превосходят крепостные стены Артиса, который вы даже не пытались штурмовать, хотя ситуация, казалось бы, вам благоприятствовала.

Вы возразите мне, что не хотели бессмысленно проливать кровь, но это всего лишь очередная уловка вашей пропаганды. Я не сомневаюсь, что вам неприятно слушать эти цифры, вы совсем иначе представляли себе божественный миропорядок, но позвольте мне воспользоваться случаем и попросить вас сообщить вашему вседобрейшему богу, что его стараниями численность эльфов-контрадеистов сократилась за годы войны с одного миллиона тридцати тысяч до четырехсот семнадцати тысяч. Вы наверняка впервые знакомитесь с этой статистикой, что меня не удивляет, ведь у продеистов правая рука не ведает, что творит левая. Полагаю, вам ни к чему эти цифры, ведь вы живете божественным словом, и я не сомневаюсь, что это неприятное напоминание о творимом вами геноциде быстро выветрится из вашей памяти. У вас всегда и на все найдется божественное оправдание.

Я, однако, предлагаю вам сделать собственные выводы из перечисленных мною фактов: вы не штурмовали Артис не из эльфолюбия, а из страха перед людьми. Вы знали, что стоит вам надолго задержаться на одном месте, как люди начнут резать вас, потому что им неведома разница между продеизмом и контрадеизмом, их мир ― это мир грубых материальных ценностей, и им все равно, кого убивать. Если вы не сможете взять город в течение ближайших недель, они начнут резать вас, и вы это знаете.

Вы рассчитываете на божественную поддержку, но в историческом центре Виллариса ни один клирик не может нащупать бога. Природная аномалия. Осьмены, как вы догадываетесь, не случайно выбрали это место для первого поселения. Тогда они еще ничего не знали о клирицизме, но многое знали о боге. Так что позвольте вас заверить, что бог не сможет сотворить здесь ни одного чуда: ни лично, ни руками клириков.

Что же касается переговоров, проходящих здесь и сейчас, то вы, конечно же, представляли их совсем иначе. Вы рассчитывали устрашить нас вашей военной мощью, но я вынужден огорчить вас: мы готовы прекратить военные действия только в том случае, если продеисты откажутся от контактов с богом. Мы гарантируем непреследование за военные преступления как рядовым исполнителям, так и руководителям движения. Преследоваться не будут даже боевики подпольных террористических организаций. Наше единственное условие: каждый продеист обязан пройти курс лечения, продолжительность которого будет зависеть от общего душевного состояния пациента.

Готовы ли вы подписать соглашение о немедленной и безоговорочной капитуляции прямо сейчас, или вы не уполномочены принимать решения такого уровня?

― Стена идет по окраине города. Следовательно, уязвима для клирических атак. Розес начинал в Вилларисе, значит, магия здесь действует. Гномы воюют без магии и фактически без божественной поддержки, их не остановит никакая аномалия.

― Вы возлагаете большие надежды на Освободителя, но даже ему не по силам разрушить стену. К тому же, если верить слухам, из-за слишком интенсивных контактов с богом состояние его здоровья оставляет желать лучшего. А ваша магия ― это наивный интуитивно-эмпирический подход к тому, что осьмены называют наукой. И неужели вы всерьез полагаете, что гномское оружие лучше осьменского?

― Освободитель разрушит стену, и никакие линии обороны не удержат людей. Пленных не будет. Эвакуируйтесь эфирными вратами в Восточную дугу. Оставьте орков защищать пустой город. Вас не будут преследовать. Согласны ли вы принять наше предложение?

― Вам удалось произвести на меня впечатление. Мы уходим, признав себя побежденными, вы посылаете людей на штурм, они гибнут тысячами, а уцелевших добьете вы. Одним ходом вы выигрываете войну и губите ненавистных союзников. Браво!

― Повторяю: прекратите сопротивление, и бог не причинит вам вреда.

― Не причинит вреда?! А что вы скажете про наводнение, затопившее весь юг материка?! Это, между прочим, реакция мира на появление бога, реакция природы на инородное тело! А что вы скажете про остальные две трети материка, затопленные кровью?! Это реакция вашей цивилизации на появление бога! Вы выбрали эмблемой вашего движения восходящее солнце, но забыли упомянуть, что восход кровавый!

***

Аншур миновал кольцо телохранителей, откинул полог, вошел в полутьму шатра, кивнул врачу.

Освободитель лежал в большой деревянной бадье, сжимая во рту короткую круглую палочку из мягкого дерева. От воды шел пар, пахло лесными травами. В углу на ковре безучастно сидела Пакохитас, уткнувшись лицом в колени.

― Освободитель, ― тихо позвал Аншур.

Тот вяло махнул дрожащей рукой ― уходи, мол.

― Счастливчик, ― зашептал Аншур, ― я был у них, они отказались, Стратег говорит, пора.

Молчание. Аншур знаками попросил врача выйти с ним на пару слов.

У Освободителя пошла кровь носом, он выгнулся дугой, впился зубами в деревяшку, тело покрылось иссиня-черным узором взбухших вен. Пакохитас очнулась, истошно закричала, бросилась к мужу, в шатер влетели врач, Аншур и переполошенные телохранители.

Вдалеке затрубили рога, людские толпы восторженно взревели. Окружавшая Вилларис стена оседала струйками мелкой серой трухи.

Вилларис. Башня Эрудита. 104-й год о. Я.

― Гры эвакуирует гражданских, ― сказал Координатор.

― Я остаюсь, ― отрезал Эрудит.

Координатор подошел к окну.

― И мы.

Следующие минут десять прошли в полном молчании.

В теле Эрудита слабым эхом запульсировали электромагнитные вспышки ― в центре города с крыши Башни энергии Энергетик с Геологом дали очередь из лазера. За ней последовала еще одна.

― Прощай. ― И Координатор исчез с хлопком.

Вилларис. Башня Эрудита. 104-й год о. Я. Поздняя осень

Эрудит думал, они придут раньше. Он и так пережил почти всех.

Он спал, когда верхние этажи Башни энергии растаяли в белом пламени. Он проснулся, почувствовав выброс энергии, и приготовился услышать знакомый уже голос: "Необратимое критическое состояние", но сообщение все не шло и не шло ― для арахнидов Энергетик и Геолог бесследно пропали, распыленные в доли секунды.

До него добрались вибрации оседающего небоскреба. Химик поволокла визжащую Поэтессу к окну, и тут на них рухнул потолок. Башня энергии утонула в облаке пыли, и по телу Эрудита прокатились импульсы отключающихся по всему городу систем защиты...

Медленно и мучительно умерли Игрок и Математик, ввязавшиеся в авантюрную драку. Он получил не меньше сотни сообщений, прежде чем сеть констатировала "необратимое".

Он сидел за письменным столом и ждал. Уже на его этаже... Совсем рядом...

В кабинет, распахнув дверь пинком, ворвался дюжий детина, сжимавший туго натянутый лук. Тренькнула тетива, коротко свистнула стрела, наконечник вошел в грудь.

"Содержание углерода ноль целых семь десятых процента. ― Мозг услужливо обрабатывал сигналы от раны, анализировавшей чужеродный объект. ― Содержание углерода ноль целых семьдесят девять сотых процента, содержание углерода ноль... целых... семьсот... девяносто... три... тысячных... процента... содержание углеро..."

Мысль оборвалась.

Вилларис. Конец 104-го года о. Я.

Координатор присел на скамейку под чахлой березкой. Ветер носил по улицам колючий снег вперемешку с серой трухой, противно скрипевшей на зубах. Левое плечо совсем онемело ― достали метательным ножом. В доме за спиной на пятом этаже в комнате с разбитым окном прятался лучник, недовольный, что "с ентим столько мороки". Он покопался в его воспоминаниях. Распахнув дверь пинком, вломился в комнату, сжимая туго натянутый лук. За столом сидел Эрудит. Тренькнула тетива.

Координатор через сеть запросил картинку у кружившего неподалеку альба. В соседнем квартале на крыше сорокапятиэтажной башни стоял эльф и что-то сосредоточенно бормотал ― многие думали, что если залезут повыше, то достучатся до бога. Подчиняясь мысленной команде, альб спикировал на клирика и отточенными движениями выклевал глаза. Привлеченные криками, из окон соседней башни высунулись всклоченные головы, вслед альбу полетели стрелы.

Ветер донес одиночный выстрел. На параллельной улице продолжалась дуэль снайперов: хлипкого на вид гнома, вооруженного мушкетом с диоптрическим прицелом, и орка-сержанта, отдавшего предпочтение арбалету с гномской оптикой.

Координатор просканировал местность. За углом, опасливо озираясь, притаилось человек пятьдесят. В здании напротив по лестнице натужно поднимались гномы. В конце аллеи военный совет держала сотня невозмутимых лучников-шайю.

Он исчез. В скамейку впилась опоздавшая стрела ― мужик с пятого наконец-то решился. Появившись за углом, метрах в трех над головами людей, Координатор повис вниз головой и кашлянул. Отряд вскинул головы, ощериваясь копьями. Они стояли слишком тесно, многие замешкались, поднимая щиты. Чисто инстинктивно они не могли бросить оружие и прикрыть глаза рукой. Он встретился взглядом со стоявшим прямо под ним рутом. Тот едва успел заметить зеленые сполохи в его глазах, как стал заваливаться на соседа. Координатор убил еще двоих, толпа отпрянула, и, перекувырнувшись в воздухе, он опустился на освободившийся пятачок, окруженный стеной высоко поднятых щитов. Никто не двигался. Люди сосредоточенно смотрели ему на ноги.

Он бросился вперед, дернул, помогая себе телекинезом, в сторону щит, заглянул в тут же остекленевшие глаза жертвы, получил в бок нанесенный наугад удар, ухватился за чье-то плечо, что есть силы потянул на себя, они рухнули вместе, и тут что-то острое воткнулось в шею.

Его тело изрубили на куски, сожгли, а пепел развеяли.

Вилларис. Конец 104-го года о. Я.

Освободителя хоронили с театральной помпезностью. Загримированный покойник смотрелся умиротворенным, ну, может, чуток уставшим, но никак не "ушедшим после долгой и продолжительной", как не подумав написали в первой редакции некролога. Гроб с хрустальной крышкой, черная вереница прощающихся, припорошенное снегом кладбище, душещипательный траурный марш в исполнении гномского военного оркестра, почетный караул во главе с Аншуром, заплаканная мать, повисшая у отца на руке, вдова, эталон молчаливого горя, в сопровождении родителей и Аэли, исполнявшей роль подруги, ― в общем, церемония была бы верхом совершенства, если бы не собачий холод. Но прочувствованные речи на лету резать не решились, и мерзший в задних рядах Боресвет-младший тихо матерился, что гады-союзнички решили устроить массовые похороны.

Висмарк ударился в тщательно отполированные воспоминания о первой встрече с Освободителем и его героическом вкладе "ф осушестфление исфечного клупинного стремления гномов к несависимости". Закончив приукрашивать прошлое, он переключился на "непростой текуший момент, усукупленный пессмысленным сопротифлением оттельных ратикальных элементоф". Аншур подумал, что он поостерегся бы напоминать слушателям, что костяк осьменских сил ― маршал Гры со штабом и остатками гарнизона, Странник с коллегами, гномский технический персонал ― покинул город эфирными вратами, но двумя предложениями позже оказалось, что речь не о них, а о "мюльхенских нетопитках и их прихвостнях". Аншуру даже захотелось познакомиться с тем, кто додумался назвать хорошо организованную армию отдельными радикальными элементами. Что же касается будущего, то Отто обрисовал самые светлые перспективы: под его чутким руководством в Западной дуге вновь воцарятся мир и процветание.

Речь Стратега (как, впрочем, и все остальные) композиционно была построена один в один: прошлое ― настоящее ― будущее, разве что в прошлое он зашел дальше, настоящее видел глубже, а будущее расписал радужнее. Мир и процветание во всем мире под звездой свободы вероисповедания, мир без границ, мир, в котором счастливы будут все и никто не уйдет обиженным.

― Горазд брехать, ― пробормотал Боресвет и скорчил презрительную рожу. ― И мир ваш брехня.

¹ до Явления

² Чепуха (гномск.).

³ Над липами (гномск.).

⁴ Тьфу (гномск.).

⁵ Дерьмо (гномск.).

⁶ от Явления

⁷ В оригинале (письмо Карла Маркса Людвигу Кугельману от 17 апреля 1871 года (33, 175)): "Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо-благоприятных шансов".

⁸ Я берглинец! (Гномск.)

Комментарии: 48, последний от 20/12/2019. © Copyright Роуз Йоханна Размещен: 08/09/2008, изменен: 13/06/2009. 288k. Статистика. Повесть: Фантастика Иллюстрации/приложения: 3 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Центропуповая, так сказать, повесть.

Роуз Йоханна : другие произведения.

Повесть осьменских лет

Повесть осьменских лет