Узкие тропы свободы

  Всю жизнь обитаю в малогабаритных квартирах, где тело помнит маршруты до сантиметра: чуть вправо – заденешь стеллаж, чуть влево – налетишь на тумбу. Где стоит слегка сдвинуть стол – и кто-то за ним уже не поместится. Где нельзя держать ни одной лишней, ненужной, слишком объёмной или тяжёлой вещи: каждая из них отнимает у меня часть пространства, часть моей свободы. Наверное, поэтому нравится мне всё портативное, миниатюрное, лёгкое и мобильное. И в том числе бонсаи. Это же диво дивное – крошечное настоящее дерево, ростом с локоток, в плошке на моём столе. И однажды я решила его вырастить. В цветочных магазинах продаются готовые, но так не интересно. Интересно самой. У меня как раз был кандидат – очаровательный фикус Бенджамина, который рос, как не в себя, надо было его как-то окоротить. Ладно, животины делали со мной, что хотели, но не безмозглые же растения! Кто в доме хозяин, в конце концов?!

  Прочла я инструкцию, подготовила ножницы, проволоку, толчёный активный уголь для присыпки, почву, все дела. Осталось вытащить деревце из вазона, обрезать тонкие корни, обработать углем, пересадить фикус в плошку, обстричь и скрутить крону.
  Стволик у моего фикуса был толщиной с карандаш. А корень оказался с мужской палец. И рос этот хитроумный корень не вниз, а плотной винтовой линией, как спираль кипятильника. Когда я, пыхтя, вытянула его из горшка, эта спираль – хр-рясь! – и раздвинулась. Так, что обратно уже не затолкать. И что тут прикажете обрезать?
  Я нашла большой горшок, пихнула фикус в него и отвезла на работу. Там потолки высокие.
  Так и не вышло у меня сформировать маленького дисциплинированного бонсаи. Всё живое – и пальма, и можжевельник, и регулярно обстригаемый мирт, и вечно ощипанный лавр – неукротимо прёт в небеса, и плевать им, свободным, и на потолок, и на мои увещевания.

  Так что же – и впрямь талант свободен? Точно соловей, вольно изливает он свои печали и восторги, творит на чистом экстазе, не ведает и не обязан ведать, о чём и как поёт, и отвечать за то, что вылилось, требования освоить технику сковывают его самовыражение, тщательная работа над текстом несовместима с творчеством.

  Ага, щаз. Райские и Фолтыны, похоже, никогда не слышали, как соловьи работают над текстом. До изнеможения, до хрипоты. Когда-то, выгуливая по утрам собаку, я изо дня в день слушала, как в ивовой кроне старый соловей учит молодого. Он терпеливо снова и снова повторял руладу, – «вот так правильно», – а малыш упорно старался её воспроизвести. Осваивал постепенно, именно технику – трель за трелью, коленце за коленцем. Затем, отработав элементы, принялся их комбинировать. И сплетать вариации. И придумывать своё. И как же свободно, стройно и соразмерно пел он через месяц! Лучше учителя.

  А самый важный урок дала мне база отдыха невдалеке от Десны – правого притока Днепра. Было там озерцо невероятной прелести. Маленькое, круглое, в чёлке мытника и яснотки над крутым берегом, с парой жёлтых кубышек, красавицей-лягушкой на листе и улиткой на черешке, просвечивающей сквозь зелёную воду. Уже дома я обнаружила среди лоскутков кусок подкладочного шёлка, длинный и узкий, в точности такого тёмно-зелёного цвета с облачным переливом, как вода в том озерце. И, не стерпев, взялась его вышивать. Только мне вздумалось сделать ещё красивше. Я добавила кувшинку – почему бы там и не расти кувшинке? И всё рассыпалось в мазню «налетай, торопись, покупай живопись».
  Правду. Только правду. Так, чтобы все, кто видел то озеро, взглянув на длинную картинку, говорили: «Ой! Круглое озерцо в Новосёлках!»