Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. ...Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают. [Оруэлл. 1984.]
Нельзя выбрасывать бумажные книги. Хотя очень хочется. Они отнимают у меня жизненное пространство: разбрелись по квартире, устроились на двух стеллажах, на шкафу, на тумбах, на письменном столе, в ящике тахты, в кладовке, в кухне, в санузле и, когда никто не смотрит, размножаются делением. Ну на что эта груда макулатуры пыль собирать? Ведь есть компьютер с интернетом! Без малого три гигабайта одной только беллетристики не занимают места вообще. Равно как и папки «Биология», «Психология», «Язык Текст Знак» и прочие. Понадобилось что-то ещё нашла в Сети нужный файл и прочла, делов-то...
И вот мне понадобилась цитата. Я помню и её самоё, и в каком она источнике, и в какой главе источника, и в каком конкретном диалоге со случайным собеседником Иван Жилин сказал те слова. Осталось открыть и скопировать: цитировать следует дословно.
Открыла. А там этих слов нет.
Я скачала «Хищные вещи века» с другого российского сайта. И ещё с одного. То же самое. Читанный когда-то вариант нашёлся лишь на сайте Киевской городской библиотеки. Долго ли он там продержится? Файл, в отличие от бумажного текста, в любой момент можно изменить.
Вот как было.
Он не удерет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой вопит лживый Бадшах, чтобы обмануть народ... Я им покажу забастовки! Они у меня побастуют... Никаких забастовок! Всех под ружье и вперед! И победим. И вот тогда...
Он закрыл глаза, сладко застонал и повел головой.
Тогда вы будете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до полудня?
Он усмехнулся.
Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, развлекайтесь!
И ни о чем не думайте, добавил я. А вам не кажется, что это все может выйти вам боком?
Бросьте! сказал он. Это демагогия. Вы демагог. И догматик. У нас тоже есть всякие догматики, вроде вас. Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же я, черт побери, даю себя жрать древесным пиявкам и сам жру червей? Он вдруг довольно добродушно ухмыльнулся. Вы, наверное, на меня обиделись немного. Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то... Не надо, не обижайтесь. Изобилие плохо, когда его нет у тебя и оно есть у соседа. А достигнутое изобилие это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.
Значит, все-таки ваша конечная цель изобилие? Только изобилие?
Ясно!.. Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы разборчивы в средствах...
Это я уже учел... А человек?
Что человек?
Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.
Вы никогда здесь не были раньше? спросил я.
А что?
Поинтересуйтесь, сказал я. Этот город дает отличные предметные уроки изобилия.
Он пожал плечами.
Пока мне здесь нравится. Он снова отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. Закуски какие-то незнакомые... Все вкусно и дешево... Этому можно позавидовать. Он проглотил несколько ложек салата и проворчал: мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.
Повесить Бадшаха, сказал я.
Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. И вы не беспокойтесь, справимся как-нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и подавно... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.
Я встал.
Завтра может оказаться поздно, сказал я. И напрасно вы ссылаетесь на великих революционеров. Они бы не приняли ваш лозунг: теперь вы свободны, развлекайтесь. Они говорили иначе: теперь вы свободны, работайте. Они ведь никогда не дрались за изобилие для брюха, их интересовало изобилие для души и головы...
Рука его опять дернулась к кобуре, и опять он спохватился.
Марксист! сказал он с удивлением. Впрочем, вы же приезжий. У нас марксистов почти нет, мы их сажаем...
Я сдержался.
Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к улице и снова ел, растопырив локти.
А вот как стало.
Он не успеет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы построим у себя химические заводы и завалим страну едой и одеждой. Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой вопит сейчас лживый Бадшах, чтобы обмануть народ... И вот тогда, только тогда, мы разоружимся. Нам уже не нужна будет ваша помощь. Понимаете? Мы разоружимся не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому, что нам уже не нужно будет оружие. И вот тогда... Он закрыл глаза, сладко застонал и повел головой.
Тогда вы станете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до полудня?
Он усмехнулся.
Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, отдыхайте и развлекайтесь!
И ни о чем не думайте, добавил я. А вам не кажется, что это все может выйти вам боком?
Бросьте! сказал он благодушно. Это демагогия. Вы демагог. И догматик. У нас тоже есть такие догматики, вроде вас: бойтесь сытости! Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же мы, черт побери, даем себя жрать древесным пиявкам и сами жрем червей? Он вдруг вполне добродушно ухмыльнулся. Вы, наверное, на меня обиделись немного. Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то... Не надо, не обижайтесь. Изобилие плохо, когда его у тебя нет, а у соседа оно есть. А завоеванное изобилие это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.
Значит, все-таки ваша конечная цель изобилие?
Безусловно!.. Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы разборчивы в средствах...
Это я уже учел... Значит, изобилие. А человек?
Что человек?
Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.
Вы никогда здесь не были раньше? спросил я.
А что?
Поинтересуйтесь, сказал я. Этот город дает отличные предметные уроки изобилия.
Он пожал плечами.
Пока мне здесь нравится. Он снова отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. Закуски какие-то незнакомые... Все вкусно и дешево... Этому можно позавидовать. Он проглотил несколько ложек салата и проворчал: Мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.
Повесить Бадшаха, сказал я.
Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. Так что вы не беспокойтесь, справимся как-нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и подавно... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.
Я встал.
Завтра может оказаться поздно, сказал я.
Он смотрел на меня как на слабоумного. Я ушел.
Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к улице и снова ел, растопырив локти.
Скорее всего, «марксиста» убрали сами Стругацкие. Они и прежде подчищали историю своего духа. Так, когда Советский Союз поссорился с Китаем, перелепили одного из героев: был Лю Гуань-чен стал Рю Васэда.
Шли в ногу со временем? Осознавали и исправляли свои заблуждения?
Ну да, ну да...
Маркс был гением, успевшим написать лишь вступление к своей теории изложение терминологии. Может быть, гением первого класса по
классификации Лема:
Если он не будет замечен и выслушан первым или вторым поколением, то потом это окажется совершенно невозможно. Тем временем поток человеческого труда и мысли уже успеет проложить себе русло, пойдет в ином направлении, и разрыв между ним и одинокой изобретательностью гения будет возрастать с каждым столетием. ...Человечество проглядело не только еще одну необычную личность с ее духовным багажом вместе с нею оно проглядело иную собственную историю, и тут ничего не поделаешь. Гении первого класса это пути, оставшиеся в стороне... невостребованные выигрыши в лотерее редчайших удач, неистраченные сокровища, в конце концов обратившиеся в прах, в ничто, в пустоту упущенных шансов.
Маркса уже при жизни не понимали настолько, что однажды он во всеуслышание заявил: «Меня увольте, я не марксист».
А может быть, всё дело в том, что человечество всякий раз, берясь за реализацию очередной прекрасной идеи, искажает её до полного наоборот и воплощает первым делом в оружие. Оружием у человечества становится всё от мясокрутки до государства.
Нет ничего легче и проще, чем превратить идею в догму, а автора идеи в идола и, создав очередного монстра, кровью его жертв мазать идолу губы. И всё-таки отождествлять государственную машину, которую развалили в восьмидесятых, эту архаичную, как Шумер, выстроенную на илистом фундаменте мифа и ритуала структуру с её государственной собственностью, государственными рабами и священным царём, с социализмом или, тем более, коммунизмом так же наивно, как приписывать Иисусу авторство «Malleus maleficarum».
Почему сегодня этого почти никто не понимает?
А коммунизм остался абрисом самого свободного и светлого общества, и марксизм указывал возможные пути его достижения.
Человечество свернуло на другой путь. Поймёт ли оно когда-нибудь, что этот путь не единственно возможный? И путей, более и менее вероятных, много бесконечный веер вариантов, расходящийся из каждой точки бытия? И пророки, видевшие другие варианты, не виноваты в том, что простецы, послушав их речи о тысячелетних далях, в нетерпении сердца принялись обустраивать будущий город-сад по своему разумению сносить дома, жить в бараках, сажать вверх корнями финиковые пальмы на болоте и яблони в песках, назавтра обдирать листья и возмущаться, что они не похожи на обещанные плоды?
И нет ничего легче, проще и удобнее, чем вычеркнуть речи провидцев из памяти, выстроить стену вдоль колеи и поверить, что за стеной ничего не существует, а пророки были мерзкими обманщиками... А мы им поверили? Стыдно. Нет, лучше пусть их вообще никогда не было.
Министерство правды работает с идеальной эффективностью: народ сам, добровольно и вдохновенно, переписывает историю.