Между нами.

"...пространством и временем полон..."

"Я вернулся в свой город, знакомый до слез..."

"Я этим городом храним,

и провиниться перед ним не дай мне, Бог..."

Я - мужественный человек. Его тоска продолжает жить во мне. Я несу ее. Но силы мои на исходе. И пока они есть, я должен успеть. Я должен успеть передать его тоску другим людям.

В конце концов, каждый на исходе своих дней стремится забиться в какой-нибудь угол, чтобы там успокоиться. Кажется - доползет, из последних сил доползет, на локтях, по-пластунски, на свой любимый холмик, где несколько травинок колышатся от ветра. Видно там, наверное, далеко. И даль распахивается до горизонта, необъятная и бескрайняя. И только ветер, воздух и солнце. Жаворонок поет. Тишина. Между Небом и Невой.

Я возвращаюсь в начало. Не в смысле: "Я там родился". Рожденный человек появляется на свет из недр прошлого, но прошлому он больше не принадлежит. Он из него вышел и устремлен в будущее. Он другой. Как большой мастер своим творчеством раздвигает горизонты Вселенной и втягивает нас туда за собой. Это могучий ток, и ничто не может устоять от его увлекающего усилия. Там впереди воздух разрежен, он не насыщен нами. Мы его не продышали, сердце не простучало положенных ему частот и аккордов. Мы уплотним необжитое пространство, обозначим его своей жизнью и, когда оно станет грубым, как подошва, и пористым, как сыр, мы оттолкнемся от него и пойдем дальше в новые пустоты. Катастрофы в воздухе.

Пространством и временем. Только не молчать. Сказать что-нибудь. Пусть. Пусть абсолютную ерунду. Пусть что-то такое. Пусть. Только не молчать. Так плакать хочется. Кажется, что больше не заговорю. Повод есть. Смысла нет. Скажу и совру. Вначале было слово. А ложь? Когда была ложь? Откуда она взялась? Что было раньше: правда или ложь? Правда снесла ложь, или ложь родила правду? Когда ложь перестала быть правдой? Хочется верить. Хочется верить, потом. Вначале была правда. А, может быть, правду надо самому сделать? Твоя правда, и ты ее сделал. А так, это - ложь. Нет - ложь, есть - правда. То есть: сказал, а этого нет, то это - ложь. Но если это будет, то это - правда. Соврал и заслужил. Вначале было слово. А если сказал, и оно есть - то есть, ты сказал правду - это никакая не заслуга. Хватило мужества открыть глаза. Имей мужество быть мудрым. Не закрывай глаза. Потому что завтра все будет не так. Завтра все будет иначе. Завтрашняя правда перечеркнет правду бывшую. За правду надо стоять. Ежечасно, ежесекундно. Отвлечешься на миг, задумаешься - глядь, а она не правда. Правда портится от времени.

Четыре цепных пса замерли в предвкушении гона. Пустынный перрон. Ночь. Вялая поземка. Вот-вот разверзнется бездна, обрушится рев. И застучит в висках вездесущее время. И пойдут, пойдут отсчитывать версты столбы, и устремится душа вдаль, неискушенная, неиспытанная, вся в томлении неизбежности чуда. Чуть-чуть. Тихо.

У меня свой мираж, свой оазис в пустыне, в ледяной бесконечной пустыне. Как путнику от нестерпимой жары и жажды, мне мерещится город, город-призрак, город-рой. То ли в небе плывет, то ли в Неве отражается. Мерещится на протяжении всей моей жизни. Не дает покоя. Я знаю, что он есть, где бы я ни был, и где бы я был. Он является в снах, как сказка. Он захватывает дух и путает мысли. Я всеми поджилками трепещу перед ним. Он зовет меня. Я не в силах устоять.

Не сделай Бог, куда бы делось слово? Вначале был Петр. Где был Петр? Между правдой и ложью. Он нес людям правду. Он построил бастион правды. Выход к правде. Порт правды. Прав да? Это не вопрос. Это побуждение. Что было до? Бог был. Можно продолжить. Закончить - нет. Откуда встать. Куда смотреть. Не молчать.

Ритм. Ритм завораживает, дает возможность. Возможность думать, дышать, верить, жить. Отстукивают колеса. Тарам-там-там. Тарам-там-там. Ритм звуков и ритм колонн, ритм улиц и ритм дыханья. Длиться во времени, длиться в пространстве. Раз - шаг, два - шаг. Походка. Тарам-там-там. Из угла в угол. Вдоль по кругу. Вдоль по набережной. Навстречу солнцу. Из конца в конец. От моря до моря. Теперь можно. Можно напевать. Турум-бурум. Тарам-там-там. Что-то сказать. Что-то такое. Прочел и запомнил, увидел - не узнал. Можно сто раз знать и не увидеть. Почему? Трудно молчать, когда нечего говорить. Слова, как тяжелые пушки, откатываются назад.

Тяжела правда. Легка ложь. Не хотела природа правды, и Карл шведский не хотел. А было надо. Не могли. Россия не могла. Сейчас не может. Не может жить без правды. Стоит в задумчивости, переминается с ноги на ногу: "Правды бы нам щепотку". В Питер всю правду свезли. Где - по камню, где - по слову, где - макет. Только поближе, чтобы рукой подать. Чтоб дотянуться, достать, дорасти. До нее. До правды жизни.

Страшно. Очень страшно. Миссия не говорить. Миссия молчать. Сказать - отрезать.

- Мама, хочу есть.

- Мама, пойдем гулять.

Ничего. Пока маленький, ничего. Все говорят, и я говорю. Надо. Не надо. Говорю и все. Говори - и хорошо. Не говори - тоже хорошо. Переходи в пространство молчания. И так - до крика. Крика молчания. Только не кричать. Молчать - пожалуйста.

Так хочется не коснуться, не дотронуться, по касательной. По квадратуре. Колонны. Белый лист. Черный квадрат.

Огромные великанские валуны. Великан устал их разбрасывать. Пришла пора собирать. Детская сандалия норовит застрять в щель. Вытаскиваешь и ладошками трогаешь рельеф. Они теплые.

Питер. Я бреду маленький по Литейному мосту. Вперед или назад. Наугад. Нет у мостов началов, нет у мостов концов. Можно всю жизнь ходить. Где кончается один - начинается другой. А ветер забрался под пальто, мокрый воротник замерз и колет щеку. Уши опущены, холод промозглый. Льдины под мостом, как грязный рафинад в чае, угрюмо пропихиваются к морю, как-будто знают, что оно там есть.

Я встретил девушку. На мосту. В короткой юбке. С книжкой под мышкой. Она - студентка. Красивая. Лето. Ветер развевает волосы, задирает юбку. Подруга повернулась спиной. Трамвай перебирает стыки, искоса подглядывает, цепляясь за провода. Я люблю мосты. В Нижнем. В Москве. Любовь на мосту. Не любит - в воду. Солдатиком.

Но почему петербуржка? Женщины по натуре рыцари. Все равно она из деревни. Над ее колыбелью пели аисты. И был сад в цвету. Этот сад посадил папа, когда вернулся с войны. Плакать хочется. Когда сильно чувствую - плачу. Вот узнаю, что добрый поступок кто-то сделал - плачу. Песню хорошую - опять плачу. Как негритянский боксер. Стукнешь больно - плачешь. Жена смеется. Я понял. А там - царь не царь - какая разница? Хорошие и плохие, добрые и злые. Красивые и некрасивые. Дома закопченые, солнце припекает, старики на бульваре в домино играют, в воздухе листики маленькие, да их и нет еще. Нева широкая, широкая. Гранит бордовый, бордовый. С шершавинкой. А небо синее. Идешь, рукой приглаживаешь. Не пыльный. И вода-чай. К воде можно. Зачерпнул и лицо умыл. Никто не учил. Само. Вот Летний сад. И скульптура совсем человек. Мраморный. Мраморные люди. Весна. Петропавловка. Девушки загорают. Холодно. Не сейчас. А вот Зимний. Господи! Как хорошо. Но почему я один? Почему? Опять плакать хочется. Нет, можно про ослика. Вот едет Леонардо да Винчи на ослике к Микеланджело Буанаротти. Едет и молчит. Молчание Леонардо. Молчание Микеланджело. Молчание Моны Лизы.

Да. А рожа чтоб была бойкая и глуповатая, дабы не смущала начальства своим разумением. Вот и ритм. Площадей и каналов. Циклопов и титанов, атлантов и кариатид. Ритм пространства - география места. Ритм времени, ритм жизни. Ритм просто так. Ритм сам по себе. Петр взял ритм. Ритм взял разбег. Попасть в ритм. Слиться. В пустыне - с солнцем. В океане - с водой. В воздухе - с ветром. Город - Твердыня.

Не секрет, что время плотнеет. То есть, вместе мы - чаще. В Риме за тысячу лет на месте римских сенаторов стали пастись козы. Можно говорить об Италии, и можно говорить о Питере. География места, дух места, гений места. За три века Питер стал, расцвел и вышел. Вышел в миф? Золотой век, Серебряный век, Каменный век. Третий Рим не Питер.

Мыслим также. Думаем быстрей. Шагаем чаще. Питер не погребен, как Древняя Месопотамия, под слоем песка; не оставлен, как города Индии, в джунглях; не затоплен Везувием, как Помпеи. Нева грозилась, не терпелось, чтобы совсем, как в Венеции. И отражала, и преломляла, сносила время с улиц и площадей. Питер цветет. А Венеция... Ах, как она молода, Венеция! И кузнечики стрекочут на ступенях древних мексиканских пирамид.

Мы здесь, Питер. Мы с тобой. И говорим мы на том языке, что и триста лет говорим. Наш язык до Питера доведет. Здравствуй, Питер.

Вот Питер решил построить Питер и построил Питер. Потому что - Порт. Потому что- Камень. Рим есть. Венеция - есть. Москва - есть. Бомбей - есть. Нью-Йорк - нет или есть. И Питер есть. На Севере. Ритм чаще.

Говорят, трудно быть Богом. А мифом? Грядущее набрасывает тень. Современники тень видят. Прошлое отражается в будущем, а будущее в прошлом. Через нас. Быть в нужном месте и в нужное время. Это и есть Питер. Это и есть - здесь и сейчас.

Какая тональность? Питерская. Почему Наполеон проиграл? Потому что готовые решения кончились. Лекал нет. Сюжет завис. Катастрофы в воздухе. Цветком розовым могильного камня. Ганнибал не дошел, Цезарь не вернулся. Перейти Рубикон. Время творит. Оно жизнетворно. Оно течет ручейками, собирается в водовороты и большой рекой устремляется к океану. Мы барахтаемся в нем. Питер смотрит на нас. Вся история. В виде глины на подметке, в виде обломка колонны, в виде сфинкса. Какая сейчас загадка? Какой сейчас век? В Питере, как в капле воды, преломляется космос. Воздух холодный, ночи белые, мосты разводные. Шпили до Неба.

Жил-был мальчик. Мальчик был. Папа мальчика был капитаном. Больше всего на свете мальчик любил корабли и часто ходил в музей, где стояли макеты этих кораблей. На стене музея красовался настоящий Андреевский флаг. Раньше большие корабли перед Адмиралтейством лежали на песке, как выброшенные на берег огромные рыбины, которые высохли и от времени выветрились. Только ребра корпуса торчали, как у огромного динозавра, жителя доисторического периода.

Возвращаясь, мальчик долго стоял у парапета Невы и, просовывая носок сандалии в решетку, причудливо складывал ладошку и щурился на воду. Он думал, что, как вода, через ладошку сочится время. Мальчик стал работать в морге. Напротив морга была тюрьма. Он решил стать хирургом. А до морга он работал фрезеровщиком на заводе. И ездил с геологами в тайгу. Мальчик писал стихи. Мальчика посадили в тюрьму. Потом - в сумасшедший дом.

Мальчик познакомился с настоящей венецианкой - высокой, в кружевах, в чулках телесного цвета, и такого же цвета тончайших, как папиросная бумага, замшевых джинсах. Их шелест звучал для мальчика шелестом водорослей, когда вода отступает от берега, и обнажает кромку бурой венецианской растительности на мраморной дворцовой коже, по которой гондольеры ласково водят веслами, если зазеваются и увидят на мосту прекрасную незнакомку.

В сумасшедшем доме мальчика завертывали в простыни, которые ссыхались на теле, как створки венецианских ракушек, что потом было не отодрать. Хорошо - на ногах мальчика не росли волосы. Потом мальчика сослали к архангелам в Архангельский край. Ангелы живут в другом, Ангельском, краю. К ангелам он сам потом поехал. В Венецию. Безвозвратно. А пока мальчика везли в вагоне без окон, без дверей, с решетками, как у толстых рыб на гравюрах. Мальчик в краю архангелов читал много книг. Их набралось сто килограммов, и когда грузили на телегу в обратный путь, места было мало.

Потом мальчику сказали, чтобы он пожил в других местах, где захочет. И разлучили с папой и с мамой. Мальчик не хотел жить в других местах. Мальчик поселился в Нью-Йорке, который стоит, если подплыть к нему с моря. Вот другие города раскинулись и лежат, а этот стоит. Наверное, теперь в память о мальчике тоже. На каникулы мальчик поехал в Венецию к любимой венецианке. Но она любила не его. Они такие - венецианки. Она, как время, так и норовила проскользнуть сквозь ладошку. Зато Венеция принадлежала ему безраздельно. У самого потолка, в Питере, у мальчика хранился портрет Венеции в жестяной китайской банке из-под чая. И, стоя на венецианском балконе, он слышал звуки клаксонов на улице Пестеля под звонкие голоса итальянок, а мама сейчас позовет к обеду. Он жил среди ангелов. Он был одним из них.

Если прислушаться по ночам, то услышишь, как разбирают трамвайные пути перед Московским вокзалом. Катастрофы в воздухе.

Подъезжаем. Уже показались Питерские предместья. Все залито молочным туманом. Тот мальчик умел дружить. Он шел навстречу людям с открытой ладонью, через которую сочилось время и оставляло свой след.

" Сын, если я не мертв, то потому,

что, связок не щадя и перепонок,

во мне кричит все детское: ребенок

один страшится уходить во тьму.

Сын, если я не мертв, то потому,

что молодости пламенной - я молод -

с ее живыми органами холод

столь дальних палестин не по уму.

Сын, если я не мертв, то потому,

что взрослый не зовет себе подмогу.

Я слишком горд, чтобы за то, что Богу

предписывалось, браться самому... "

Вот и приехали. Теперь между нами...

П-и-и-т-е-е-р! Какую волоокую деву с коромыслом замуровали в твоем фундаменте? Куда плюнул твой Отец-основатель, взяв в руки плотницкий топор? Какие смертные и бессмертные муки вытерпели твои домочадцы? Каким нашествиям орд и стихий тебе выпало противу быть? Ногами ты попираешь ад, а головой запрокинут в небо. Звенит, звенит Лазоревый свод. Плотный воздух оттачивает шпили. В морозный день за них держатся облака, полоскаемые в полях нездешних цивилизаций, а в пасмурную погоду ветер надувает их, и Заячий остров на всех парусах устремляется вдаль, сливаясь с тонкой ниточкой горизонта. Там, где кончается море и начинается небо...

Ты вышел из мысли. Ты - создание человека. Ты - наша правда. Вначале было слово.

Придет лето и белые ночи...