Наверное, в судьбе каждого встречается кто-то, кто меняет не только твою жизнь, но и тебя самого. На моем пути тоже встретился такой человек, которого я никогда не забуду.
Я познакомилась с ней на своей новой работе. Человек я долго привыкающий к смене обстановки, поэтому мне не удалось сходу наладить дружеские отношения с коллективом, и большую часть первого рабочего дня я провела в молчаливом одиночестве, свыкаясь с новым для меня пространством. Со своими коллегами не вышло даже пообедать. Отлучившись в дамскую комнату попудрить носик перед самым перерывом, я застала пустую комнату, когда вернулась. Видимо, с непривычки они позабыли обо мне и благополучно сбежали в близлежащюю кафешку. Уйти из офиса я не смогла по той причине, что входная дверь на радость незваным гостям с нечистыми мыслями осталась бы открытой, ведь ключей у меня не было. Вот и пришлось довольствоваться обедом в виде чая и горстки уже подсохших печенек. Я уговаривала себя особо не огорчаться, твердо уверенная, что за завтрашним обедом уж точно познакомлюсь со всеми поближе. Но не тут-то было. На следующий день ситуация повторилась.
Пока я получала ценные указания по работе от начальника, коллеги умудрились благополучно улизнуть, опять-таки, позабыв меня. Хотя, надо признать, во мне проснулась моя извечная мнительность, и я стала подозревать их в заговоре. И вот, обиженная на ту часть света, что была отведена под офис нашей компании, я флегматично и лениво стучала по клавиатуре, пытаясь не заснуть. Еле поборов очередную душе (и не только) раздирающую зевоту, в своей детской, так и не исчезнувшей, привычке я терла кулаком и без того явно красные глаза. К моему удивлению, когда я вновь распахнула очи, на столе стояла кружка, над которой поднимался едва заметный пар и разносился вкусный запах чего-то травяного и ягодного.
-- Травяной чай помогает взбодриться и не заснуть,-- раздался за моей спиной мягкий щекочущий слух голос, будто по уху беличьей кисточкой провели.
Будь я не на грани сна, точно бы вздрогнула от неожиданности. А так в моих мыслях лишь немного прояснилось, настолько, чтобы я могла поднять голову и одарить говорящую осмысленным взглядом. Вот так впервые я услышала и увидела ее.
Передо мной стояла девушка, еще молоденькая, но уже с легкими признаками проявления в ней женщины. Худенькая, с правильной осанкой, среднего роста, с прямыми русыми волосами. Она поразила меня своей естественной неброской красотой, гармоничной, и такой... природной. Наверно так и должны выглядеть эльфы или лесные нимфы. Она так отличалась от всех тех девушек, что я встречала, искусственно подчеркивающих свою красоту, дорисовывающих недостающее и закрашивающих лишнее. А вот ей бы такое не пошло, на ней это бы смотрелось также нелепо, как если бы кто-то решил украсить поле с ромашками искусственными пластмассовыми орхидеями. Ее красота не была яркой, такой, которая бросается в глаза каждому, наверное, только тот, кому одуванчики кажутся не менее красивыми, чем розы (а может даже и более), смог бы оценить ее внешность. А я всегда, с детства, очень любила одуванчики.
Так и не дождавшись от меня, замершей и созерцающей, какого-либо ответа, девушка лишь улыбнулась. Улыбка у нее тоже была очень красивая, легкая и неуловимая, будто бабочка пролетела. Такую улыбку ни сачком, ни фотоаппаратом не поймаешь. А после, когда я опять ничего ей не ответила, застряв во втором витке созерцательного оцепенения, она молча вышла из комнаты.
Гадая, пала ли я таки под натиском сна, я отпила чай. И тут же обожглась, немного болезненной ценой убедившись, что это явь. Напиток оказался практически волшебным, разогнав мою сонливость без каких-либо неблагоприятных для самочувствия последствий.
Вскоре, явившиеся коллеги со смехом признались мне, как им стыдно за содеянное и клятвенно поклялись больше обо мне не забывать. Это успокоило мою проснувшуюся мнительность и развеяло отстраненность в налаживающихся отношениях.
В последующие дни я постепенно стала знакомиться, узнавать окружающих меня людей, примериваясь к ним и составляя рейтинг своих симпатий.
Только таинственную незнакомку так ни разу и не удалось увидеть вновь, чтобы хотя бы поблагодарить. И что уж лукавить, только она вызывала во мне искреннее желание стать к ней чуточку ближе, в отличие от других коллег, запоминать которых мне приходилось лишь по необходимости.
В один ничем кроме этого не примечательный день количество накопившегося любопытства превысило количество терпения и скромности, и я пустилась во все тяжкие, расспросив за обедом двух новых "подружек" про таинственную сослуживицу.
Подробно и красочно описав внешность загадочной девы, я была поражена тем количеством информации, точнее говоря сплетен, которыми меня без предупреждения окатили с ног до головы. Похоже, это была любимая, самая красочная серия сплетен из всех тех, что составляли местный офисный фольклор. И тут нашелся новый человек, готовый внимать им с открытым ртом и написанным на лице удивлением.
Моими информаторами стали соседки по служебному кабинету -- Светлана и Екатерина.
Тут стоит отметить, что я никогда не любила уменьшать имена людей. Мысленно я всегда использовала полную форму, даже если сам человек всех всегда просил называть его каким-нибудь Женькой. Имя для меня не было пустым словом, простым набором опознавательных звуков, с помощью которого можно окликнуть. Имя определяет судьбу, характер человека, и потому им нужно пользоваться с уважением, без фамильярностей. Называть себя по имени стоит разрешать только близким, родным людям, имеющим право произносить вслух то, что отчасти олицетворяет твою судьбу. Именно поэтому я всегда старалась избегать в разговоре обращения к людям по имени, пользуясь по большей части местоимениями.
Миловидная блондиночка, всегда такая розовая и пахнущая пудрой, работающая секретаршей (Светлана), и слегка полноватая брюнетка, красящая губы ярко алым и пользующаяся приторно-сладкими тяжелыми духами (Екатерина), с радостью пустились в живой рассказ. Их повествование было очень бурным, полным жестикуляции, восклицательных междометий и мимики. Они то перебивали друг друга, то переходили на шепот, то вскрикивали что-то восторженно и громко, постоянно хихикали, блондинка при этом прикрывала рот рукой и опускала глаза вниз.
Итак, интересующую меня девушку звали Рада. Никогда еще я не встречала людей с таким именем. Оно понравилось мне с самого начала. Как только его услышала, я поняла, что это имя стало моим самым любим на свете. В общении с Радой мне нравилось часто произносить его, смаковать эти два коротких слога, довольным мурлыканием выпуская его из гортани. Рада. Когда я произносила его, мне виделись горы и поля, круглое холодное озеро с каменистым берегом, поле ромашек с уходящей вдаль тоненькой тропинкой, по которой где-то впереди шла девушка в легком белом сарафане. И в миг, когда имя слетало с языка, девушка оборачивалась и, заправляя за ухо прядь длинных волос, улыбалась мне.
Но, похоже, такие ассоциативные фантазии Рада вызывала только во мне. Для остальных же все обстояло иначе. Для них она была ненормальной. Не в том оскорбительном смысле, которым обычно наделяют это слово. Хотя, видимо, весь офис все же слегка гиперболизировал непохожесть девушки, возведя ее в ранг местной сумасшедшей, но Рада просто отличалась. Выбивалась из стройного ряда одинаковых по форме и стилю покраски фигур человеческих душ, что наше общество производило практически конвейерным потоком. Она была ненормальной, и, судя по рассказу, ее это не пугало и нисколько не смущало. Девушка ни с кем из своих коллег не общалась, перекидываясь словами лишь по служебной или бытовой необходимости. Никому еще не посчастливилось завести с ней просто разговор на отвлеченную тему. Уже это не могло не насторожить коллектив.
А еще она всегда приходила на работу раньше остальных, никогда не опаздывая, и всегда уходила последней. Работу свою она выполняла вовремя, ошибок не допускала и не подходила к делу спустя рукава. Будь в ней непохожим только это, ее бы сочли лишь трудоголиком, стремящимся побыстрее продвинуться вверх по служебной лестнице. В этом случае ее бы просто невзлюбили, зло судача о том, что человек она явно несчастный и одинокий.
Но Рада не стремилась создать себе карьеру. Несколько раз, когда начальник ее отдела (а работала она в бухгалтерии) предлагал ей повышение, она отказывалась. Странностью виделась и ее патологическая честность. Она никогда не врала, не лукавила, и, не дай бог, не проводила махинаций в своих отчетах. Других это пугало, и все старались лишний раз с ней не пересекаться.
-- И это все?-- протянула я разочарованно, когда рассказчицы, переводя дух, быстро стали уничтожать свой обед,-- Может, просто родители воспитывали ее в строгости, привив жесткие моральные принципы -- я пожала плечами, стремительно утрачивая интерес к этому разговору.
Девушки явно заметили следы разочарования на моем лице и быстро улетучивающиеся внимание.
-- Нет, это еще не все!-- воскликнула блондиночка, вмиг проглотив пережевываемую пищу.
Брюнетка подняла указательный палец и качнула им, придавая весомость своим словам:
-- Она разговаривает сама с собой!
Блондинка яростно закивала и, наклонившись ближе, громко и жарко зашептала:
-- Многие заставали ее говорящей с кем-то в совершенно пустой комнате!
-- А когда ты пытаешься с ней поговорить, она смотрит на тебя как на пустое место, будто и нет никого! И молчит,-- брюнетка возмущенно потыкала вилкой в почти пустую тарелку.
На этом запас занимательных фактов все-таки окончательно иссяк, из-за чего девушки слегка приуныли. Минут пять все молчали, пытаясь придумать новую тему для разговора. Гениальная идея первой пришла в голову мне. Взгляну на часы, я суетливо отметила, что перерыв почти закончился и нам пора бы возвращаться. На обратной дороге, очень недолгой, я подметила, каким задумчивым стало лицо моих спутниц. Ни разу, по моим наблюдениям, сидя на своих рабочих местах, они не прибегали ко столь интенсивной мыслительной деятельности.
-- В следующий раз мы тебе такое расскажем о нашем начальстве!-- лицо блондинки, наконец, просветлело.
-- Это точно, есть спокойно не сможешь,-- вдохновенно подтвердила брюнетка.
Я всеми силами старалась спрятать свою усмешку. Вот, значит, на что расходовались интеллектуальные силы моих товарок. На сплетни.
* * *
Как не предвкушали нового разговора мои соседки по офису, он не состоялся. Общих тем для разговора ни с блондинкой, ни с брюнеткой у меня больше не нашлось. Я много чем интересовалась, но собрание сочинений офисных сказок занимало самую последнюю строчку моего рейтинга, ибо по большей части люди не близкие были мне безразличны. К моему огорчению, быстро стало понятно, что безразличным мне становится весь наш трудовой состав. Сей прискорбный факт я установила в течение следующих дней, делая небольшие набеги на установившиеся компании единомышленников. И нигде не было мне подходящего места. Каждый раз, вклиниваясь в разговор то в курилке, то на крыльце, то в обеденный перерыв, я понимала, что мне чего-то не хватает.
Мне не хватало знаний о международной политической обстановке, не хватало натуралистических порывов к познанию природы и окружающего мира, моя внешность не представляла для меня столь страстного интереса, чтобы с упоением делиться секретами макияжа и обсуждать лаки для ногтей. Вышивание крестиком, компьютерные игры, интернет форумы, собаки и кошки, разведение попугайчиков -- во всем мне не хватало знаний, умений, опыта, интереса.
Со мной это происходит всю мою жизнь. Сколько себя помню, я всегда чувствовала себя нецельной, неполной. Чем больше людей меня окружало, тем больше ощущалась где-то внутри пустота от недостающих частей. Я перебирала новых знакомых, будто части паззла, вертя их, подставляя то одним, то другим боком к моим рваным краям. Но никто не подходил, никто так и не смог дополнить меня и дать мне ощущение целостности. Так что интерес к таким неподходящим мне людям я утрачивала быстро и, забывая о них и почти не замечая их, вычеркивала из своей жизни.
Ничего удивительного, что вскоре я вернулась к привычному одиночеству в рабочие часы, почти ни с кем не разговаривая и не пересекаясь. Только лишь в обеденное время некуда было деться от своих коллег, ведь по большей части все обедали в одном заведении. Поняв, что терпения и желания на общение хватит не больше чем на пару полуденных часов, обеды я решила готовить себе дома.
И вот, в один прекрасный день, сославшись на диету и слабую силу воли, я осталась наедине со своим салатом в пустой комнате. Соседки-болтушки покинули меня, наградив на прощание ободряющими и сочувствующими взглядами, которые просто-таки сочились пониманием -- "мы разделяем твою боль".
Признаться честно, мое уединение таило в себе еще одну цель, которую, по непонятным для меня самой причинам, я скрывала. Единственным человеком, не проверенным мною на совместимость была Рада. Я видела ее мельком в коридорах, заставала ее перед зеркалом в дамской комнате, наблюдала во время моих кратких визитов в бухгалтерию как она что-то печатает, рассеяно глядя на монитор.
Но поговорить, перекинуться парой слов или хотя бы взглядами так и не получилось. Возможная встреча меня интриговала и будоражила воображение, ведь Рада была самой отличной из всех тех, кого я могла повстречать в этих комнатах и коридорах.
Вот ее-то я и надеялась где-нибудь выловить в течении предстоящего часа. Для начала решив обследовать коридоры, я вооружилась пустым чайником и отправилась патрулировать территорию. Наполнив его водой, я заглянула в каждую попавшуюся мне на пути дверь, но все комнаты были пусты. Лишь некоторые компьютеры уныло светили своими мониторами, в ожидании, пока их не начнут развлекать терзанием клавиатуры.
Покурсировав от одного края коридора до другого, так никого и не обнаружив, я решила, что глупо будет блуждать так до конца самого обеда, а потом раскатисто урчать пустым животом все оставшееся время.
Подойдя к двери комнаты, где располагалась моя обитель, я услышала женский голос, едва доносившейся до меня. Убрав с лица радостное выражение лица и запрятав его за пазуху, я с предвкушением открыла дверь.
Мои надежды оправдались, и, войдя, я увидела Раду, стоящую ко мне спиной. Она склонилась над одним из столов, что-то тихо бормоча под нос.
Услышав скрип дверных петель, девушка замолчала, но не обернулась. Подождав какой-либо реакции на мое вторжение, но так ничего и не добившись, я поставила чайник обратно на тумбочку и уселась на свое место. Теперь я смотрела на Раду сбоку, и могла прекрасно видеть, что телефона у нее в руке не было, а это значит, что сплетницы были правы - она разговаривает сама с собой. Пока я размышляла, пытаясь определить свое отношение к этому подтвержденному факту, Рада подошла к моему столу.
Ее тяжелый возмущенный вздох отвлек меня от дилеммы и заставил поднять глаза.
-- Бедняжка, как же тебя давно не поливали, ты весь засох, -- девушка наклонилась над горшком с цветком, угнездившимся на краю стола. Надо же, похоже, я в первый раз заметила растение на своем столе. Мое внимание к деталям всегда поражало меня своей рассеянной "точностью".
Похоже, все-таки не такая уж она сумасшедшая. Разговоры с цветами -- не самый худший вариант, вот если бы она общалась с тумбочками... Хотя, что лукавить, сама я порой говорю с холодильником. Точнее ругаю его на чем свет стоит, когда выясняется, что в нем настолько пусто, что недалеко до образования черной дыры.
Наблюдая, как струйки воды льются на сухую в трещинках землю, окрашивая ее в почти черный цвет, я, извиняясь, улыбнулась и произнесла:
-- Все время забываю о таких вот мелких обязанностях. Ни один цветок у меня дома дольше месяца не задерживался. Надеюсь, этот простит мою оплошность и не будет сильно дуться.
Но я зря ждала реакции. Рада продолжала поливать цветочек, не поднимая глаз. Спустя несколько секунд она все же выпрямилась и посмотрела на меня. Я ожидала этого момента и тут же поймала ее взгляд.
Тогда впервые я и увидела ее глаза. Такого цвета прежде, да и после, я не встречала. Окрас этот называется среднерусским: коричневые крапинки у самого зрачка переходили в зеленый цвет, заканчивающимся сине-серым ободком. Глаза ее были под стать Раде, так гармонично сочетающиеся с природой и абсолютно чуждые бетонным пейзажам города. Коричневая земля, переходящая в зелень растений, стремящихся к глубокому синему небу.
Рада не отвернулась, как я того ожидала. Она приняла взгляд радушно и открыто. За эти несколько секунд, она будто спустилась глубоко в мою душу, погрузившись в черный колодец зрачков. И увиденное там ей понравилось, потому что девушка улыбнулась. Бабочка на несколько мгновений запорхала перед моими глазами, рассыпая своими цветастыми крыльями искрящуюся пыльцу, и затем исчезла.
-- Ничего страшного. Мы переставим бедолагу на стол к Светлане, она не забудет полить. А ее кактус устроим у тебя.
-- Хорошая идея, уж кактус я не загублю... надеюсь.
Я коротко рассмеялась и Рада улыбнулась мне в ответ. Это зрелище было восхитительным.
-- Может, я помогу с поливкой?
Рада окинула меня взглядом, будто оценивая, по плечу ли мне эта работа или я устрою здесь всемирный потоп.
-- Только следи, чтобы не перелить воды, -- она протянула мне небольшую леечку, а сама отошла к другому столу и начала протирать листья какой-то небольшой тряпочкой.
-- Ты очень любишь цветы?
Продолжая протирать растения, методично переходя от одного листика к другому, Рада, весьма охотнее, чем раньше вступила в разговор.
-- Я люблю всю природу. Растений, птиц, животных, рыб.
-- А домашние животные у тебя есть? Кошка, собака, хомячок, верблюд?
-- У меня дома не так уж много места для верблюда,-- поддержала она мою неуклюжую шутку, -- и я не хочу заставлять скучать их без меня, пока я целый день провожу на работе. Это слишком жестоко.
-- А вот мне на новоселье подарили какой-то экзотический цветок и крыску, -- Рада закончила протирать цветочки и подошла ко мне. Я чувствовала, как она смотрит на мое лицо, ожидая продолжения, -- однажды, я забыла крыску на столе с цветком, и та его сильно обглодала. Цветочек не выдержал такого изуверства и завял, а крыска похоже отравилась и... в общем больше я не рискую, и из животного мира у меня только микробы обитают.
Я как раз подняла лейку над последним цветочком, как Рада
взяла мою ладонь, сжимающую ручку в свои, и опустила ближе к горшку. Скосив глаза, я заметила, что все остальные горшки, оприходованные мною, окружены блестящей на солнце россыпью маленьких лужиц.
-- Думаю, лучшим питомцем для тебя будет камень. В них тоже есть душа, и ухода они не требуют.
Я была слегка обескураженная ее заявлением -- стопроцентно правдивым, но слишком прямолинейным. Мы с Радой переглянулись и тут же засмеялись, не сводя друг с друга глаз.
* * *
С этого дня обеды свои я проводила только с ней. В другое время мне никак не удавалось застать ее в настроении, подходящим для беседы. Каждый раз, как я видела Раду, она выглядела слишком отстраненной и рассеянной, будто ее разум прятался где-то далеко, в неведомом прекрасном мире, пока тело что-то считает на калькуляторе и передвигается по коридорам. После нескольких таких встреч в коридорах, когда она проходила мимо, не глядя, а на мои робкие попытки заговорить отвечала молчанием, я не выдержала.
-- Ты что, меня стесняешься, стыдишься? Это ниже твоего достоинства, сказать мне "привет" или хотя бы посмотреть на меня? -- задала я вопрос в лоб, пылая праведным негодованием, что придавало мне смелости сказать такое.
Рада прекратила накладывать салат мне в тарелку и, аккуратно отложив ложку в сторону, вздохнула.
Тут, пожалуй, отмечу, что Рада была вегетарианкой. Готовила она просто потрясающе, вытворяла с овощами такое, что даже рядом не валялась с моими отбивными, выжженными и высушенными до состояния сухости земли в пустыне. С условием, что питаться мне придется лишь ее пищей, я была готова отказаться от мяса и рыбы раз и навсегда. Однажды Рада без слов просто поставила передо мною порцию овощного блюда, а мою стряпню без сожаления отправила в мусорный бак. Нежная и хрупкая душа девушки просто не выдержала душераздирающего зрелища обеда, приготовленного мною.
Но возвратимся к ее вздоху. Я мгновенно узнала его. Рада всегда так делала: опускала глаза, чуть тяжелее, чем обычно вздыхала, затем снова поднимала взгляд, направляя его прямо в душу.
Она смотрела с горечью и сожалением, и даже с обидой на окружающий мир, что сделал общение людей столь сложным. Рада всегда так реагировала, когда я не понимала ее полностью, упуская из виду что-то важное для нее.
-- Я просто не люблю это делить.
-- Это? -- переспросила я.
Рада отвела от моего лица глаза и снова взялась за ложку, доложив мне, наконец, мою порцию. Ее скорее огорчало не то, что ее не понимают, а то, что время приходится тратить на объяснения, вместо того, чтобы говорить друг с другом. Я и сама чувствовала то же самое и мысленно ругала себя за бестолковость. Но понять ее было намного важнее всего остального, в том числе и моей гордости, и я спрашивала.
-- Наше общение. Ведь оно не пустое. Мы обмениваемся мыслями, эмоциями, чувствами, энергией. Я не хочу, чтобы чужие любопытные души перехватывали то, что только наше. Мы принадлежим только нам. Разве ты не чувствуешь этого? Разве ты не говорила, что предпочитаешь общаться интимно, а не среди большого числа людей?
Каждый раз, когда она заканчивала свои объяснения, мне было стыдно и неловко, как я могла не понять таких простых и близких мне вещей. Все это было столь же очевидно и естественно для меня, как и для нее, и, тем не менее, я упускала это из виду.
-- Но есть же какие-то общепринятые условности...-- начала я, но тут же споткнулась, увидев какой взгляд она на меня бросила. Зайди я дальше в этом вопросе, и она во мне разочаруется.
-- Условности придумали люди, просто неспособные на что-то большее, -- обронила Рада, подводя итог этому разговору, -- сегодня я приготовила для тебя новое блюдо. Думаю, тебе понравится. Оно более соленое и острое, чем предыдущие.
И мы принялись за обед. Торопливо дожевывая пищу, я делилась сумбурными мыслями по поводу книги, что начала читать, а Рада молча, но благодарно принимала торопливую речь моего рассказа.
Слушать она умела. Рассказывая ей что-то, делясь чем-то, чувствуешь, что она ценит это, что она слушает и принимает твои мысли. От того хотелось поведать еще больше, открыться ей еще шире, зная, что твои слова станут чем-то важным, а не пустым мусором.
И я не занималась привычным бартером -- я чуть-чуть приоткроюсь тебе, а ты в ответ немного мне. В большей своей части такой обмен мне всегда казался меркантильным и фальшивым. С Радой же было по-другому, уже изначально чувствовалось, что она открыта мне, и я просто стремилась как можно быстрее отворить свои тяжелые двери, которые с трудом поворачивались на заржавевших петлях. Это было то, за что я была благодарна Раде больше всего -- она выпускала меня на свободу.
И тем больше контрастно было отношение Рады к другим людям. Она не только не принимала никаких условностей вынужденного по нормам вежливости общения, но и вообще не замечала людей, не нужных ей. Будто она ластиком начисто стерла их из своего мира, как элементы, нарушающие композицию ее вселенной.
Во многом Рада была для меня настоящим идеалом, той мною, которую я жаждала видеть в зеркале, в которую мечтала превратиться порою страстно и одержимо. Словно она -- это моя давно потерянная недостающая часть. Мне казалось, что ее душа складывалась из тех кусочков мозаики, что не доставало мне для цельности.
Для меня огромным счастьем было уже то, что я могла любоваться этим образом вживую, смотреть на нее, дотрагиваться до нее, слышать ее голос и перехватывать ее редкие взгляды из-под тумана густых ресниц.
Я обожала ее смех. Он был полной противоположностью моего -- громкого и раскатистого, прорывающегося наружу всегда неожиданно и без предупреждения, накатывающегося, как лавина. Рада же смеялась совсем по-другому. Сначала она задерживала на тебе взгляд, на пару мгновений дольше, чем обычно, и смотрела прямо в глаза. Затем на ее лице появлялась улыбка, рассеивающая ее задумчивость, словно рассвет, прогоняющий ночную темноту. А потом, розовыми солнечными бликами по глади воды, по воздуху разносился ее легкий смех, тихий и мелодичный. Рада смеялась нечасто, и это удовольствие для моего взора и слуха длилось недолго. Казалось, никто кроме меня не умеет ее смешить, и от этого я готова была стоять на голове и висеть на люстре, лишь бы она смеялась.
Рада захватывала меня все больше и больше. И вскоре я поняла, что часа в день по будням для меня слишком мало. Мы много не успевали сказать и многое просто не могли в пропитанной официальностью и сдержанностью обстановке офиса.
А я хотела много большего. Впервые в своей жизни я испытывала такую тягу к общению. Впервые я чувствовала, что мне им не насытиться, сколь бы долго оно не длилось. Будто волны наших душ вошли в резонанс, усиливая друг другу, не давая затухать, превращая в вечный двигатель.
* * *
Мною было принято решению вывести нашу зарождающуюся дружбу за рамки обстоятельств. Я хотела видеть ее не потому, что она лучше всех подходит для разговоров из служащих нашего офиса, а потому, что желаю видеть ее в своей жизни. А поскольку Рада была не из тех, кто общается только в силу обстоятельств, не обращая внимания на желания, я не боялась сделать шаг навстречу. Впервые я не убегала, не пряталась, не приковывала себя цепью к столбу в страхе двинуться дальше и раскрыться.
И вот, спустя пару месяцев после нашего знакомства, в жаркий августовский день я решилась.
Было время нашего традиционного обеда. Я уже не старалась найти оправданий тому, что предпочитаю употреблять еду, приготовленную ею, а не мои кулинарные провалы. Хотя истории о том, как мне пришлось выкинуть почти новую сковороду из-за того, что она намертво сплавилась с тем, что когда-то было сырым продуктом, служили хорошим поводом рассмешить Раду.
Наскоро проглотив очередное овощное блюдо, я выложила на стол яркий флаер.
-- Выставка цветов? -- Рада была удивлена. Кажется, она не поняла, для чего я ей это показываю.
-- В эти выходные будет в парке. Давай сходим? Я уже лет десять туда собираюсь, да то желания нет, то компании подходящей, то еще куча незначительных отговорок появляется. Ты же любишь цветы, -- привела я свой самый веский аргумент.
-- Ты приглашаешь меня, потому что вероятность найти спутника в моем лице больше всего? Или ты приглашаешь именно меня сюда лишь потому, что на выставку я соглашусь охотнее всего?
Я знала, что она проверяет меня на искренность и смелость. Будь на ее месте любой другой, я бы опасливо отговорилась чем-нибудь, выдающим мою заинтересованность скорее в мероприятии, чем в человеке. Но для Рады такой ответ был бы оскорбительным и лицемерным до омерзения.
-- Если бы тебе это нравилось, я бы купила билеты в оперу, пусть я ее и не переношу.
Рада улыбнулась, но не ответила. Как бы мне не казалось, что я понимаю ее по незаметным жестам и мельчайшим изменения в лице, мне еще требовалось словесное согласие. И Рада это понимала.
-- Я приготовлю нам что-нибудь вкусное, и мы устроим пикник. Мне известна одна очень уютная полянка в глубине парка. Там тихо и кажется, будто ты не в городе вовсе, -- озвучила она вслух свое согласие.
-- Может, мне тоже что-нибудь приготовить? -- спросила я, не скрывая иронии.
-- Если тебе не трудно, возьми на себя напитки и подыщи подходящую подстилку, на которой мы будем сидеть. И купи фруктов.
-- С этим я справлюсь. И, думаю, без последствий для нашей пищеварительной системы.
Рада улыбнулась и почти засмеялась. Когда я передавала свою тарелку, она коснулась моих рук и задержала это прикосновение чуть дольше, чем если бы оно было случайным. Рада была из тех людей, кого называют кинестетиками. Прикосновение к этому миру несли для нее информации больше, чем слух или зрение, и были намного важнее. Это краткое касание ее пальцев было словно рукопожатие, закрепляющее наш дружественный союз. И почему-то мне показалось, что в выходные меня ждет не просто прогулка по парку, а целое путешествие в волшебную страну, где обитают эльфы, феи и гномы.
-- Среди детей ходит легенда, что в глубине парка живет дракон. Может быть, мы его встретим? -- это было впервые, когда Рада услышала меня не через произнесенные вслух слова.
-- Это было бы очень интересно. Я тогда еще и копье захвачу, -- Рада почти засмеялась, а я счастливая и окрыленная, до самого окончания рабочего дня впала в мечтательную кому.
Оставшиеся пару дней до выходных я сильно нервничала, боясь, что вне стен офиса, при более длительном общении, во мне вдруг обнаружится что-то, что может оттолкнуть Раду. Ведь то, как я ем мороженное, или сижу на траве, или смотрюсь в шортах, может оказаться сильнейшим раздражающим фактором для нее. Но самое страшное, чего я боялось больше всего, то, что Рада могла разочаровать меня. Это как узнать, что деда мороза не существует. Терять мечты, вдребезги разбитые об реальность, очень больно.
В попытках успокоиться и уговорить себя, что ни урагана, ни града, ни метеоритного дождя коварная вселенная нам не готовит, я пересмотрела все прогнозы погоды, которые только смогла найти. И они обещали солнечные жаркие выходные без малейшего намека на облачность.
Я нашла этому железное подтверждение в субботнее утро, обнаружив над своей головой синее-синее небо, которое было самым глубоким из тех, что я когда-либо видела в жизни. Мне даже захотелось перевернуть мир и нырнуть в его манящие воды.
Мои размышления о подводном плавании над звездами прервала подошедшая Рада. При звуке ее голоса мое внимание моментально переключилось с неба на землю.
Здесь, на земле, есть множество того, что прекраснее всяких там млечных путей и пушистых облаков. Например, Рада. Я уже упоминала, что она была моим идеалом, и в ней было много того, чего я хотела видеть в себе. В чем-то это касалось и внешности. Рада была хрупкой и нежной, словно полевой цветок, и даже будь она облачена в грязный холщевый мешок, ее женственность это бы не смогло спрятать. Я же была полной противоположностью. Мои короткие, вечно лохматые и постоянно путавшиеся даже при такой длине, волосы словно восстанавливали равновесие вселенной, существуя в противовес длинным, всегда прямым и блестящим волосам Рады. Мой квадратный подбородок, выпирающие скулы, нос с легкой горбинкой служили иллюстрацией антонимов ее тонких и изящных черт лица. Мои шорты, футболка, кеды были заменой платьям, которые я не могла носить, потому что они выглядели на мне точно сарафан на швабре -- нелепо и неуместно. Заменой платьям, которые невероятно шли Раде, судя по тому, что было надето на ней в этот день.
Наверное, будь на ее месте другая девушка, это могло стать болезненной занозой в моем самолюбии, что мешала бы наслаждаться прогулкой. Но испытывать зависть, гложущую душу, к Раде я просто не могла. Вы пробовали завидовать прекрасному виду на горы или картине великого художника?
Время было раннее, мы пришли почти к самому открытию выставки и были практически единственными зрителями.
На дополуденной встрече настояла Рада, уверяя меня, что нет ничего прекраснее летнего утра, и пропускать такое ради нескольких часов бессмысленного сна -- глупое расточительство. Я с ней согласилась, хотя бы ради того, чтобы понять разницу. Ведь мой цикл сна и бодрствования легко сводился к типу "сова", и мне было интересно узнать, чего же такого я пропускала всю свою жизнь.
Прогуливаясь медленным шагом, мы то и дело останавливались около очередной клумбы или растительной скульптуры. Пока я щурилась на солнце и подставляла его лучам свое бледное лицо, Рада изучала клумбы.
Наклонялась ближе к цветкам, чтобы вдохнуть поглубже их сладкий запах, трогала осторожно и почти невесомо их лепестки, чтобы ощутить всю их нежность, садилась на корточки, чтобы рассмотреть зеленую гусеницу, ползущую по стеблю.
То и дело она дергала меня за футболку, заставляя обратить более пристальное внимание на экспонат, начинала рассказывать что-нибудь интересное об известном ей сорте цветов, или описывала свои ассоциации с этим цветком, критиковала композицию или хвалила оригинальную задумку. Я, сонная настолько, чтобы прибывать в несколько флегматичном состоянии, но не настолько, чтобы в нужный момент не проснуться и не явить миру свое восхищенное удивление, постепенно заряжалась ее энтузиазмом. Время от времени, и я стала дергать Раду, оттаскивать ее от уже поднадоевшей клумбы и волочить в другой конец аллеи, придерживаясь хаотичной системы осмотра.
С собой я прихватила фотоаппарат. Большая часть снимков состояла из кадров с Радой, зафиксированных без предупреждения, где не было нарочитой улыбки и широко открытых (чтобы не моргать) глаз. Фотографии эти были также естественны, как Рада и природа вокруг нее. Хотя иначе выйти и не могло.
Нашлась и пара фотографий со мной, на одной из них я даже пытаюсь залезть на куст с фигурной стрижкой (в процессе съемки я таки не удержала равновесие и грохнулась в клумбу, приземлившись на голую землю, благо, не на сам куст, а Рада смеялась). Когда народу стало прибывать, и люди перестали представлять собой редкие кучки, а начали образовывать толпу, мы сделали пару снимков вдвоем, хотя Рада и была несколько против.
-- Я не люблю фотографии. Точнее, не могу придать им такую ценность, как остальные люди, -- пояснила мне Рада свое равнодушие к фото, пока мы, сидя на скамейке, давали отдых своим ногам.
Не отрываясь от просмотра фотографий на дисплее фотоаппарата, я лишь изрекла какое-то междометие, означающее, что я слушаю и заинтересована в продолжении. И то вырвалось оно из меня лишь по привычке. Ни я, ни Рада не нуждались в наших разговорах в таких опознавательных знаках. Мы и так понимали, я бы даже сказала, чувствовали, как сильно бьется пульс на запястье нашей беседы, легко определяя: пациент скорее жив, чем мертв или наоборот.
-- Я не люблю искусственных заменителей и имитаторов. А фотография именно ими и является. Ими заменяют память, бальзамируют события и верят, что этот желтый труп в растворе и есть живое воспоминание. Но они уже и не помнят, что настоящие ярче, объемнее, в настоящих есть звуки, запахи, ощущения.
-- Но воспоминания забываются, блекнут, стираются. А так они всегда в целости и сохранности.
-- Глупости все это, мы ничего не забываем, все остается в нашем сердце. Просто нужно не лениться погружаться в свою душу чуть глубже мыслей о новой кофточке или телефоне. Но люди слишком себя боятся для этого.
-- А как же фотографии тех, кто покинул нас? Или тех, кого мы не сможем больше никогда встретить или увидеть?
-- Люди не просто так уходят из нашей жизни, если это случается, нужно забыть и отпустить, иначе невозможно двигаться вперед. А умершие... Не стоит быть столь эгоистичными и отвлекать души от их новых жизней и обличий, дергая их каждый раз, как взгрустнется во время просмотра старых фотографий.
-- Ну, а как же фотография как искусство? Тут она чем плоха?
-- Тем, что такое "искусство" воровство. Человек не вкладывает свою душу, как, например, вкладывает художник, рисуя картину. Он лишь ворует ее у своих моделей, у окружающих его пейзажей и выставленных натюрмортов.
Не зная, чтобы еще привести в качестве контраргумента, я лишь пробормотала:
-- Кажется я с тобой согласна....-- пересмотрев все кадры, я наконец перестала теребить фотоаппарат и положила его на колени. Солнце приятно грело кожу, и я закрыла глаза, откинув голову назад, -- вроде бы и всегда была согласна, только вот до того, как услышала от тебя и сознавала, -- над ухом зажужжал комар, но мне было лень отгонять его.
По дуновению воздуха и тихому шороху ткани я поняла, что Рада сделала это за меня.
-- Это потому, что мы похожи больше, чем ты думаешь. Мы даже можем найти в себе что-то, что у нас одно на двоих, -- по голосу я почувствовала, что Рада улыбается, -- так что перестань заниматься мелкими кражами моей души. Если она тебе нужна, можно просто попросить.
-- А мне иногда хочется вот так вот "заморозить" человека в снимке.
Почувствовав движение с ее стороны, я открыла-таки глаза. Рада встала со скамейки и теперь смотрела на меня сверху вниз:
-- В следующий раз попробуй воспользоваться формалином. А теперь пойдем, -- Рада повернулась и пошла прочь от скамейки.
Торопливо затолкав фотоаппарат в сумку, я в пару прыжков догнала ее.
-- Уже идем на пикник?
-- Я слышала, как урчит у тебя в животе. Думаю, стоит покормить того голодного тигренка, что ты спрятала под футболкой.
И Рада повела меня прочь от центральной аллеи парка, куда-то в лесопарковую зону. Вскоре мы сошли с широкой мощеной дороги на тропинку между деревьями. Поначалу тропинка была достаточно утоптанной и широкой, видимо, по ней часто ходили. Идя вслед за своей проводницей, я то и дело замечала компании, расположившееся прямо на земле. Видимо, эта часть леса широко использовалась для пикников. Но, вопреки моим ожиданиям, мы так нигде и не остановились, а все углублялись дальше в начинающую дичать природу.
Тропка стала совсем тоненькой и почти незаметной, на пути стали попадаться всякие коряги, булыжники, ямки. Обо все это я благополучно то и дело спотыкалась, умудрялась проваливаться и пару раз даже заработала оплеуху веткой, слишком низко расположенной над землей. Поначалу я старалась завести разговор, чтобы было не скучно идти, но попытка провалилась. Я могла либо сосредоточиться на речи и получать по лбу от очередной ветки, либо все свое внимание обратить на безопасность нашего небольшого путешествия.
Рада периодически посмеивалась и подбадривала меня, но шаг не замедляла, продолжая идти все также быстро для меня. Под конец дорога пошла в гору, я уж было думала, что не выдержу такого и скачусь вниз валуном, как мы вышли на вершину покоряемого холма.
Передо мной открылась чудесная полянка с густой зеленой травой, перемешивающейся с ромашками. С другой стороны холма был резкий обрыв, и деревья там не росли, так что солнце без преград светило ярко и сочно.
Уже успевшая дойти до середины полянки, Рада обернулась и, улыбнувшись, помахала мне рукой, подзывая к себе. Эту картину я запомнила четко на всю свою оставшуюся жизнь.
Рада была права, фотографии, по сравнению с тем, что хранила душа, были лишь блеклыми дешевыми подделками. Каждый раз, закрывая глаза и погружаясь в воспоминание этого мгновения, я чувствовала тепло солнца на своей коже, легкое дуновение ветерка, запахи травы и леса, и звонкий голос зовущей меня Рады.
Расстелив клетчатый плед, мы, наконец, устроили долгожданный для меня привал. С наслаждением вытянувшись на спине, я закрыла глаза, слушая, как Рада гремит посудой, раскладывая еду по тарелкам. И лишь урчание моего озлобленного и опустевшего желудка заставило меня вырвать себя из этой неги и кинуться на уничтожение пищевых запасов.
После чего я снова улеглась на землю. Недельное недосыпание давало о себе знать, и сон сковал меня со всех сторон с упорством умелого тактика.
Первым, что я увидела проснувшись, была Рада, сладко спящая напротив меня. Между нами обложкой вверх лежала раскрытая книга, старая и потрепанная, за чтением которой,
Рада, видимо, и уснула. А на корешке, сложив крылья, сидела бабочка. Я постаралась дышать как можно легче и не шевелиться, дабы не спугнуть ее. Пожалуй, никогда в жизни я не видела такого насекомого так близко. Рада сонно зашевелилась, видимо, тоже просыпаясь. Когда она открыла глаза, бабочка уже расправила свои крылья, но еще не взлетела, словно давая нам шанс полюбоваться ее красотой. Я почувствовала, что Рада, как и я, задержала дыхание, рассматривая пестрое создание. Так мы и лежали, почти не дыша и не шевелясь, дивясь летней бабочке, словно волшебному чуду. Спустя полминуты чудо, наконец, окончательно приняло решение покинуть наш плед и упорхнуло с книги.
-- Это было прекрасное пробуждение после чудного сна, -- сказал Рада, садясь, -- тебе что-нибудь снилось?
Я призадумалась. На краю сознания и вправду мелькали какие-то яркие обрывки фантазий, похожие на сон.
-- Кажется да...-- я сосредоточилась, пытаясь выудить эти обрывки из омута остальных мыслей и видений. Я уставилась на корешок книги, будто в ней было написано как раз то, что мне нужно, а затем бросила взгляд на Раду. И в моей голове что-то щелкнуло, словно упал занавес, открывающий повторное представление моего сна:
-- Мне снилась ты. Большое широкой поле ромашек, уходящее к самому горизонту и ты. Ты превратилась в бабочку и, улыбнувшись мне на прощание, улетела в небо.
Рада засмеялась в ответ на такой рассказ. Солнце засветило мне прямо в глаза и, укрывшись от его лучей пеленой ресниц, я видела сквозь них ее силуэт. От света, обрывисто пробивающегося сквозь ресницы, и правда казалось, что у Рады выросли большие крылья бабочки.
-- Это хорошо, что ты вспомнила этот сон. Такие сны обычно бывают очень важны.
-- Думаешь он вещий? -- я рассмеялась о нелепости своего предположения и тоже встала, с наслаждением разминая затекшие ноги.
-- Ну, не стоит понимать его буквально. Поле может оказаться не полем, я не -- не мною, а ромашки -- не цветами, -- Рада улыбнулась при виде скептического выражения, которое я повесила на свое лицо. -- Давай собираться, близится вечер, и начинает холодать.
Пока я пыталась сложить плед аккуратным пухлым прямоугольником, Рада неожиданно продолжила разговор про сон:
-- В конце концов, все мы станем бабочками, так что твой сон вполне точен.
Я прекратила свои попытки совместить углы пледа ровно и точно и удивленно переспросила:
-- Все станут?
-- Все. -- Рада отобрала у меня мой кособокий сверток и начала складывать заново. -- Бабочка -- это символ души, бессмертия, возрождения и воскресения. Всем нам дадут отдых в теле бабочки после смерти. Дадут возможность насладиться короткой беззаботной жизнью, полной свободы и красоты. Это будет отдых для уставших за жизнь душ.
Как всегда, ее слова заставили меня задуматься. Приметив недалеко бабочку, то ли ту же самую, что охраняла наш сон, то ли другую похожей же расцветки, я попыталась представить, как это порхать под солнечными лучами, не подозревая и не задумываясь над тем, какая короткая жизнь предстоит.
-- Я бы не отказалось от такого отдыха, небольшого реинкарнационного отпуска перед новой суетой рождения. Иногда это жизнь так утомляет, -- вздохнула я притворно чуть тяжелее обычного.
-- Может быть, мы даже будем порхать на одной поляне, -- Рада подошла ко мне, и некоторое время мы вместе наблюдали за двумя бабочками, расположившимися на цветах в паре шагов от нас.
После чего, в тишине двинулись в обратный путь. Наше с Радой молчание никогда не было тяжелым от безысходности ощущения, что нечего сказать. Скорее оно было выходом из ситуации, когда слова оказываются слишком ничтожными, не вмещая в себя все, чем хочется поделиться. И тогда мы передавали свои мысли напрямую, без посредничества звуков речи. С Радой молчать я любила, это стало одним из моих любимых занятий. Никогда в жизни я больше не встречала человека, способного дать мне то же самое.
* * *
Совместный выходной расширил границы наших обеденных посиделок. Эти границы расползлись на двадцать четыре часа, за пределы города. Теперь у меня был номер ее телефона, а у нее мой. Это означало, что я могла звонить в любую минуту. Где бы ни была я, и где бы ни была она, между нами была связь. Рада словно признала мое наличие в ее мире полном теней, и я обрела плоть.
Теперь, после работы, мы чаще всего уходили вместе. Мы посещали кинотеатры и выставки, допоздна засиживались в тихих уютных кафе, попивая самый вкусный в моей жизни кофе и чай.
Раде даже удалось затащить меня на балет и оперу, и мне понравилось. Не само представление, а Рада, смотрящая его. Она сидела, почти не двигаясь, не сводя взгляда со сцены, ее глаза были широко раскрыты, а от особенно печальных драм щеки покрывались блестящими дорожками из слез. Кажется, что в придуманный и гиперболизированный мир пьес она верила больше и сочувствовала ему больше, чем миру, породившему их, к которому она оставалась равнодушной.
Мне нравилось проводить время с Радой. Все, что оказывалось вокруг нас, приносило радость. Становилось таким интересным, ярким, привлекательным. Окружающий мир из размытой картинки превращался в четкое полотно, полное мелких интересных деталей и секретов. Рада делала мир ярче, Рада делала ярче меня.
Каждые выходные мы совершали поездки за город, пытаясь насытиться жаркой погодой до предела, пока короткое лето не подошло к концу. Рада знала множество красивейших мест, о которых я даже не подозревала. Для меня единственным реальным и детально проработанным местом был город, за пределами же его все казалось схематичным и постепенно уходящим на нет, словно в какой-нибудь компьютерной игрушке. Но теперь для меня был открыт совершенно новый мир. Мир полный природных запахов, жаркого солнца, прохладных теней деревьев, твердой гальки озерных берегов, жужжанием насекомых и синего неба.
От этого лета мне больше всего запомнилось огромное синее небо над головой, яркое солнце, прижигающее тебя к земле, и Рада, всегда идущая чуть впереди меня по тропинке.
Пожалуй, единственными местами, которые мы еще не посещали, были наши дома. Для нас обоих они были чем-то большим, чем просто местом для того, чтобы переночевать. Моя квартира была наполнена множеством личных вещей, не предназначенных для чужого взора, это было убежище, которое перестало бы быть таковым, пускай я туда посторонних людей.
Но однажды и эта граница была прорвана неумолимым натиском нашего сближения. Неуправляемые силы природы, видимо, решили то ли пошутить, то ли помочь нам, наслав как-то будничным вечером на город ливень. Вымоченные с ног до головы, словно окунувшиеся в бассейн, мы были застигнуты врасплох без зонтика посреди улицы. Я знала, что до дома Раде добираться много дольше, чем мне. За это время она могла легко простудиться, что могло надолго вывести ее из моей жизни. И тогда я предложила зайти ко мне, переодеться и просушить ее одежду. Рада согласилась.
Я опасалась, что она будет ощущать себя в моем доме инородным посторонним телом, мешающим и нарушающим гармонию и уют. Но все оказалось иначе. Даже здесь она оказалась недостающим кусочком, чем-то, чего не хватало до завершения и цельности.
Это был один из лучших вечеров среди всех тех, что мы проводили вместе. Стены моей квартиры сдерживали и не давали улетучиться тому ощущению близости и радости, которым я так дорожила. Ничто и никто не мешал и не вклинивался, не крал кусочки моего, ставшего идеальным, мира, все было только нашим.
Пока Рада готовила ужин, я созерцала ее худую спину и выпирающие из-под футболки ключицы. Ей ужасно шел мой фартук, который с самой его покупки так и лежал без дела. Кухня становилась до неприличия уютной от раздающегося стука ножа, звуков кипящей воды и шипящего масла.
После мы смотрели фильм, выключив свет и открыв окна с балконом, перемешивая саундтреки с шумом дождя и воды, ласкающей шершавый асфальт.
-- Эти выходные проведем у меня дома, -- сказала мне Рада в дверях на прощание, -- ведь я видела, где живешь ты, теперь твоя очередь.
А затем она сделала то, что не случалось никогда раньше. Сделав маленький шажок, Рад обняла меня. Обняла крепко, стоя так близко, продлив эти объятия много дольше, чем того требует вежливость или предстоящая разлука. Я стояла в коридоре, закрыв глаза и считая удары ее сердца, пока ее волосы щекотали мне щеки и нос.
Теперь я знала -- я была принята. Принята окончательно, я получила гражданство ее мира, а не просто временную визу, и теперь мне было позволено поселиться там навсегда. И я с нетерпением ждала момента, когда переступлю границу в охапку с набитыми чемоданами. И переезд намечался в выходные.
Так как я не знала толком ни района, где живет Рада, ни тем более ее адреса, мы встретились на остановке общественного транспорта. Всю дорогу до ее дома я запоминала, как мы идем, стараясь примечать опознавательные знаки. А Рада то и дела прикасалось к моей руке, словно боялась, что я вдруг неожиданно исчезну, словно хотела убедиться, что на самом деле я не бесплотный мираж. Кажется, она часто опасалась этого, настолько она привыкла к тому, что вокруг нее перемещаются лишь тени.
Рада жила в самом удаленном районе города, но не самом новом. Большую часть зданий здесь составляли миниатюрные пятиэтажки и рассыпающиеся на глаза дома в два-три этажа. Лишь неуместными вкрапления уплотняющей застройки высились среди них более высокие здания. Также нелепо и неуместно выглядели микропоселки внутри городских улиц, состоявшие из небольших частных участков, с домишками, построенными кто во что горазд. Вот к такому домику и лежал наш путь.
Всю дорогу меня сопровождало легкое ощущение того, что я уже здесь была. Казалось, что все вокруг должно было быть мне знакомым и родным, но оно упорно не узнавалось, будто давно перестроенное и измененное.
Это чувство только усилилось, когда мы подошли к калитке дома, где и жила Рада.
Небольшой, в один этаж, домик со всех сторон был обсыпан зеленью и цветами, поглощающих его стены с настойчивостью зыбучих песков. Крышу покрывало узорчатое полотно теней от крон деревьев, а старенький деревянный забор штурмом пытались взять бравые цветы. Я не могла толком разобрать то чувство, что вызывал во мне этот дом. Как будто давно, еще в детстве, я прочитала сказку про этот домик, а теперь увидела его воочию.
Рада отворила калитку под аккомпанемент скорбного стона ее петель, и мы вошли в пределы ее обители.
Путь к крыльцу лежал по тоненькой дорожке, мощенной давно потрескавшимся камнями, между которыми пробивалась трава. Маленький передний дворик был весь завален, заставлен старыми вещами, которыми, судя по слою пыли на них, давно никто не пользовался. Но ощущение свалки, грязи и неряшливости не создавалось. Все было сложено так, словно этот скарб лишь на время отложили в сторону, в твердой уверенности, что скоро им воспользуются. Вещи были нужны, и они это чувствовали, лежа на земле, полные достоинства и значимости. Было интересно разглядывать все это добро, словно ребенком пробраться в чулан бабушки, где так много непонятного, но от этого еще более интересного.
Но Рада не стала останавливаться, и у меня не было возможности рассмотреть все более подробно. Она толкнула незапертую входную дверь, и, пройдя маленькую прихожую, на удивление пустую, мы попали в зальную комнату. Мне сразу здесь понравилось, уже в первую секунду, когда я еще не успела толком и оглядеться. Комната показалась мне такой родной и близкой.
Она была обставлена старой тяжелой мебелью из темного дерева. Повсюду было много тумбочек, столов, полок и столиков, заставленных книгами и различными безделушкам. Зал обладал уютом и теплом старого шерстяного одеяла, которым укрывает тебя бабушка, читая книжку на ночь. В этой комнате было много такого - бесполезного, но привлекательного. Я любила такие дома, в них я готова была часами переходить от полки к полке, рассматривая все эти вещички, погружаясь в атмосферу, отражающую характер хозяина.
Рада жестом предложила мне сесть на диван, а сама ушла в другую комнату, вскоре вернувшись с чаем и печеньем.
-- Тебе нравится мой дом? -- поинтересовалась она, садясь на диван, совсем близко ко мне. От нее пахло мукой и ванилью.
-- Очень. Будто вернулась в детство, у моей бабушки был похожий дом. Я так любила приезжать к ней в гости.
-- Она жила в деревне?
-- Нет, в городе, в таком же вот частном домике. Мне было очень мало лет, по-моему, я даже в школу не ходила. Я будто попадала в сказку. Ее сад был настоящим волшебным лесом, ее комоды были полны магических артефактов, а сама бабушка казалось старой доброй феей.
Рада стала наливать чай и пододвинула поближе ко мне тарелку с печеньем.
-- Ты навещаешь ее могилу -- прервала она мое молчание
-- Нет, я не люблю кладбища. Мне там становится до ужаса тошно.
-- Ничего страшного, не обязательно обливать слезами холодный мрамор, чтобы ушедшие души знали, что их помнят и любят. -- я почувствовала, как ее ладонь накрыла мою, и ее плечо соприкасается с моим. -- Покушай печенье, оно у меня волшебное. Развеивает все печали и возвращает радость.
-- Моя бабушка тоже так говорила, когда готовила мне сладости, -- я попробовала предлагаемое лакомство. Печенье обладало знакомым вкусом из далекого прошлого. Я словно прожевала кусочек детства. Мне даже показалось, что сейчас из дверного проема выйдет моя бабушка и погонит меня играть в сад.
-- Я знала, что тебе понравится, -- Рада налила себе вторую чашку и отпила.
А я пустилась в дальнее плавание по временам моего детства, давая новую жизнь всем воспоминаниям, какие только удавалось выволочить из чулана моей памяти. Она молчала, давая мне возможность вновь насладиться горько-сладкими моментами далекого детства, не перебивая мою торопливую речь, и не беспокоя, когда я вдруг замолкала.
К сожалению, чай и печенье были не бесконечными, как и мои смутные по большей части воспоминания. Когда и то и другое закончилось, я увязалась за Радой на кухню, чтобы помочь с мытьем посуды, а также рассмотреть остальные комнаты.
По коридору мы прошли мимо небольшой спальни. Ее осмотр не занял много времени, вся обстановка -- это комната состояла из двуспальной кровати да тумбочки с лампой.
Кухня была просторнее спальни. Светлая, с нежно-зелеными стенами и мебелью, она словно была продолжением солнечного садика, что виднелся за стеклом двери черного входа.
-- Пойдем лучше в сад, на солнышко и свежий воздух?
Рада домыла посуду и вытерла руки полотенцем.
-- Разве ты не хочешь получше осмотреть дом? Мне показалось, он тебя очень заинтересовал.
Но я не стала слушать возражений и, не дожидаясь разрешения, уже выскочила на улицу.
Обогнув высокие кусты, я вышла на небольшую полянку, покрытую густой и такой манящей зеленой травой. По периметру этой поляны росли кусты и деревья, и были рассыпаны всевозможные цветы. Казалось даже, будто солнце светит здесь чище и ярче, чем для остального города, а небо глубже и синее. Все это создавало ощущение, будто выйдя из дома, ты попал в волшебную сказку. Сказочность садика бессловесно подтверждал и стоящий на полянке деревянный стол.
Услышав, что сзади ко мне подошла Рада, я обернулась со словами:
- Здесь у тебя очень красиво. Ты потрясающий садовод. Только вот зачем стол? Ждет шляпника, чтобы угостить его чаем и печеньем?
По тому, как она отвела взгляд и нервно откинула волосы с лица, я поняла, что Рада собирается мне соврать или, по крайней мере, о чем-то умолчать.
-- Это старый бабушкин стол, в доме не нашлось ему места, а выкидывать было жалко.
Я подошла ближе к предмету нашего разговора, решив внимательнее осмотреть его.
Стол был массивный, из настоящего дерева, а не из прессованных опилок, простой, без изысков и украшений. Поверхность его была очищена от лака, а ножки вкопаны в землю.
-- Тогда зачем ты его вкопала в землю? И даже удобрила, судя по всему,-- я снова повернулась к Раде, ожидая от нее ответа.
Но Рада молчала. Я подошла ближе, пытливо вглядываясь в ее глаза. Но она по-прежнему молчала, плечи ее слегка подрагивали. Кажется, что она боялась мне отвечать. Мне захотелось обнять ее очень крепко, чтобы рассказать, насколько она мне дорога, и что ей просто нечего бояться. Но вместо этого я осторожно взяла ее ладони в свои, боясь, что Рада выдернет руки.
-- Ты всегда говоришь людям только правду? -- спросила я, крепок сжимая ее ладони в своих.
-- Да.
-- Я если она их сильно ранит, если она принесет много вреда?
-- Тогда я просто не говорю ее.
-- Ты поэтому так много молчишь?
Рада на мгновение улыбнулась.
-- Приходится, люди чаще всего жаждут услышать лишь ложь, даже если страстно просят рассказать им правду.
-- Все же, я не такая. Поэтому мне ты можешь говорить все. Только не молчи.
Рада посмотрела мне в глаза на пару мгновений, которые, как водится, показались мне долгими часами.
-- Хорошо, я исполню твою просьбу, -- она наклонила голову набок, замолчав, будто собирала свою смелость, -- но ты об этом можешь пожалеть, как и все остальные люди, побывавшие в моей жизни.
-- Я не все остальные.
Рада разглядывала меня испытующе, словно сравнивала со всеми людьми, что она встречала в своей жизни -- отличаюсь ли я от них.
Приняв какое-то решение, она приблизилась к столу и с заботой провела по нему рукой. Я ждала с замиранием сердца, когда она вынесет свой вердикт -- отношусь ли я ко всем остальным или нет.
-- Это очень старый стол, -- Рада отошла от него и села на траву. Расценив это как приглашение, я улеглась рядом с ней. Над головой бесстыдно хвастливое небо сияло своей бесконечностью, а на земле Рада в своей боязливой осторожности старалась вновь не спрятаться за молчанием. -- Сколько себя помню, он всегда был в нашем доме. Чем старше становилась я, тем менее важным становился он. Из гостиной он переместился на кухню, затем в прихожую, затем присоединился к остальным почти забытым вещам, что теснятся на переднем дворе. Знаешь, я тоже его забыла, хотя когда-то могла долго с упоением играть в тайное убежище, накрыв его одеялом.
Я молчала. От меня не требовалось ничего, кроме как внимать и принимать. Она и так знала, что я слушаю ее, и мне не требовалось произносить каких-либо слов и звуков для заверения этого факта. Я любовалась ее худенькой спиной, чуть прищурив глаза на солнце. Его лучи, проходя сквозь мои ресницы, рисовали дивные узоры, сплетаясь в крылья бабочки на спине Рады.
-- Однажды, разбирая старые вещи и унося их из дома, где они жили и существовали во двор, где им предстоит впасть в летаргический сон бесхозности, я увидела его. Он стоял ненужный, брошенный, забытый всеми, всеми теми, кто когда-то жить не мог без него. Но это не самое печальное в его судьбе...
Даже после того, как он сделал для них все, что мог, он не мог уйти, он должен был оставаться запертым в форме стола, пока не рассыплется в сгнившие щепки.
Рада остановила свою взволнованную речь, задышав чуть громче и прерывистее, чем обычно. Приподнявшись, я потянула ее за плечи и уложила рядом с собой.
Наши руки были вытянуты вдоль тела, и пальцы соприкасались так специально-нечаянно.
-- Этот стол вытесан из дерева, что когда-то было живым. Я знала, что он помнит это. Помнит, как быть живым, как чувствовать, что по твоим жилам течет сок, знает, что его судьба -- растить ветви и распускать на них зеленые, шелестящие на ветру листья.