<...> Здесь снежно, температура в пределах минус семи градусов. С Милой сидим с мамой по очереди. Малышка, как попугай, пытается повторять всё, что услышит. А как твои дела? Ведь последняя твоя армейская зима идёт. Скорее бы наступил новый год, а там каждый день будет приближать нас к тебе. Был на днях дома. Смотрел по картам из истории боевой путь нашего деда. Скорее всего, в октябре 1941 года он был в соединении 43А. А в декабре в 16-м. А лето 1942-го встретил в 38-м. Но теперь уже мы вряд ли когда узнаем точно об этом. Не будешь же писать запросы в Подольск только ради того, чтобы узнать точно эти соединения. Повод для этого нужен. А его у нас нет.
Конечно, хотелось бы на документальной основе описать его одиссею. Мол, в такой-то день там-то в составе войск такого-то полка и дивизии и т.п. Но для этого нужно иметь время и доступ в архив МО СССР. По идее, там не раз в списках личного состава различных соединений упоминается фамилия нашего деда. Да и о другом твоём деде - Алексее - в честь которого ты назван, можно было бы что-то узнать. Ведь он был откуда-то призван в РККА и служил в какой-то части. И пусть провоевал он не много, но где-то ведь лежат бумаги о его службе. Сейчас ведь можно даже при желании установить номер части, где он служил. А сейчас продолжу начатый рассказ.
Тот бой у степного колодца, как вспоминал дед, был одним из самых тяжких в его жизни (страшнее был бой под Сталинградом).
Появилась немецкая колонна. Танки вперемежку с машинами, мотоциклами - пеших немцев не было. Встали примерно в километре от нас. Высыпали немцы, и было их видимо-невидимо. Повалили по склону нашей высоты нестройной толпой. Видать, после бомбёжки уже считали нас мертвецами. И шли за своей смертью. Лежим, ждём свистка капитана. Идут кто в мундире, кто без - в штанах и в майках, в трусах. Рыгочат. Прямо на мой окопчик идёт офицер в расстёгнутом кителе, курит. Пуговицы на солнце у него блестят. Приблизились метров на триста и для собственного успокоения дали в нашу сторону несколько очередей из автоматов. Мы смолчали. Они уже рядом, вот-вот увидят наши головы в окопах, и тут свисток. Все высунулись из своих нор и начали стрелять. От наших очередей выкашивались целые ряды в наступавших шеренгах. Крики, пыль, грохот. Склон высоты покрылся трупами. Германцы побежали назад. А там уже танки ревут и началась пальба. Садили из пушек вверх по склону, не жалели ни своих мертвецов, ни возможных раненых. На высотку сразу пошло до 30 танков. За ними пехота, очень густыми цепями. Капитан вновь свистит: мол, бей по пехоте! Земля ходуном ходит от разрывов. В тот день я вновь простился с жизнью. Духота, грохот, пот заливает глаза, пыль клубится. Снаряд ударил в гору трупов - так куски человеческих тел в воздух полетели. И кровью пахнет, и сгоревшим тротилом.
По склону поднимались танки. Один ехал-ехал и вдруг как выпустит фонтан огня перед собой: казалось, аж воздух горит. Огнемётные танки мы ещё не видели. Но выпустил он струю рано - до окопов она не достала. А наши бронебойщики бьют по нему. Он как вспыхнет. Видим только море огня и возле него фигурки по земле катаются. Подёргались и исчезли в пламени. Немцы не выдержали, и их танки стали пятиться. А три танка подбитых так и пылают. Отошли они к дороге. Тут фашисты стали с машин миномёты стаскивать и открыли по высоте огонь. Воют мины, сижу, как мышь, в окопчике; земля осыпается, набиваю в магазин патроны, а в голове только одна мысль: только бы не в меня! Но тут ударил наш станковый пулемёт. Он доставал до миномётчиков. Они заметались, засуетились и по машинам. Отъехали километра за три от нас. Туда уже и пули наши не долетают. Колонна развернулась по степи. А танки вновь пошли в атаку.
Немцы за танками бегут, норовят за бронёй спрятаться. Ребята стали по ним стрелять (я не стрелял - из автомата на такой дальности ни в кого не попадёшь). В общем, залегла их пехота, а танки стреляют и идут. Наши бронебойщики бьют по ним, но танки идут. Вдруг сразу два танка стали, потом ещё один. Танки стали высоту обходить. Загорелся ещё танк. Четыре танка подошли к самому колодцу и стали возле него в каре. Башни развернули и бьют по склонам. Пулемёты у них заливаются. В воздухе аж гул от свинца стоит. Но кто-то умудрился бросить в сторону колодца несколько бутылок с адской смесью. Немцы их расстреляли, но загорелась земля у гусениц. Танки стали уходить. Вижу, ползёт прямо на меня. И встать нельзя, чтобы гранату кинуть: воздух от пуль свистит. И понял, что пройдёт он или надо мной, или рядом. В окопе лежала связка лимонок и бутылка с бензином. Окоп задрожал, стала земля осыпаться. Танк прошёл чуть ли не в метре от меня. Тут я бутылку в него и кинул. Она разбилась о броню, а танк ревёт, уходит. Схватил связку гранат, дёрнул у одной чеку, выпрыгнул из окопа и бегу за ним. Метнул, а сам бросился на землю. Но тут был склон, и я по земле качусь, а в меня с другого танка как очередью дадут. Аж земля фонтаном поднялась рядом. Тут странная вспышка, в глазах белым огнём полыхнуло и грохот. Меня приподняло и оземь ударило, но зато больше не качусь. Лежу на животе, лицом к нашим окопам, а спиной к немцам и ничего не слышу. В ушах звон стоит. И вижу: второй танк, который меня обстрелял, кружится на месте возле окопов и горит. Поворачиваю голову и вижу, что "мой" тоже горит, но продолжает сползать по склону. Сползал-сползал и встал; до него от меня метров 150, и вижу, как от него побежали два немца, аж дымятся, но убежали. Вдруг из другого танка сбоку открывается люк, и выползает из него немец. Чёрный весь, и горит на нём одежда. Орёт что-то и покатился по склону прямо на меня. Пробую из кобуры наган достать, шарю сзади рукой, а кобуры нет. Срезало пулей. А немец недалеко от меня за что-то зацепился и затих. Стал я на руках подтягиваться к своему окопу.
Меня колотит всего, дрожат руки и ноги, встать не могу, но вроде цел. Стали откуда-то из глубины звуки до меня доходить. Слышу, страшно кричит кто-то в соседнем окопе. Стал я туда переползать. Подполз, а там сидит наш боец и уже мёртвый. А одной руки у него нет, рукав весь в крови, и кость белеет. В окопе винтовка и граната противотанковая лежат, и патроны рассыпаны. Втиснулся я в этот окоп, уж сил не было к себе ползти. Подвинул мертвеца, а выбросить его сил нет. Так и сидим бок о бок, а на дне окопа как грязь от крови. Смотрю по склону: немцы отошли, лишь танки пылают. Жарко. Рядом танк горит, снаряды в нём рвутся, слабость во всём теле, кожа на лице саднит, сбоку мертвец, а меня какой-то смех обуял. Стал я хохотать. Вдруг вижу, подползает к моему окопу капитан. "Живой?" - орёт. И стал он меня водой из фляжки поить. Перестал я смеяться. Вынул он мертвеца, сползал за моим автоматом и говорит: "Миша, нам бы до ночи продержаться. Держись. Мало нас осталось, но надо". Оставил мне фляжку с водой, уполз. Сижу, как пьяный. Смотрю, а гады опять зашевелились. Теперь перебежками стали двигаться, и вновь ударили танковые пушки. Опять пошли на нас танки. Но теперь всего пять. Прав был капитан - нет у них воды для охлаждения моторов, вот и вцепились за нас. И другая мысль у меня мелькнула: "Всё, конец теперь будет. Немцы нас пока не убьют всех, отсюда не уйдут". Схватил винтовку и стал палить. Расстрелял обойм двадцать, не меньше. Танки подошли к самым окопам и ползают метрах в пятидесяти, а ближе не идут, боятся. Мы палим по пехоте, а им тоже ничего сделать не можем. Стали танки вокруг высоты обходить. Пехота приблизилась. Взял я автомат, подождал, подошли они ближе. Вот залегли, встали, и тут ударил по ним. Бежало по склону человек шесть-семь с пулемётом, хотели, видать, вклиниться между высоток, да так и легли навеки. Смотрю, новые бегут справа. А у меня диск кончился. Решил, что конец. Винтовкой их не удержишь.
И тут то ли страх мне силы придал, то ли действительно утопающий хватается за соломинку, но выполз я из окопа и покатился вниз по склону к убитым немцам. Винтовка меня бьёт в бок, ору что-то и вкатываюсь прямо меж трупов. MG лежит с коробом, я его перевернул и дал очередь по немцам. Бил, пока весь короб не расстрелял. Они залегли. Смотрю, а немец передо мной лежит и дёргается. Я в него из винтовки выстрелил - он всё дёргается, опять выстрелил - дёргается. Понял, что не живой он, а это немцы по мне бьют, и он от их пуль трясётся. Рядом с трупами лежали железные коробки с ручками: в них немцы носили ленты. Достал край ленты, вставил в пулемёт и опять стал стрелять. Вдруг у немцев ракета взвилась, и они стали уходить. Взвалил пулемёт на плечи, взял коробку с лентами и поковылял к окопу. Никто не стреляет, тихо. Чего-то не по себе мне стало. Бросил пулемёт в окоп, решил в свой старый окоп сходить, запасной диск к автомату взять, мешок. Иду, как пьяного, шатает, но что удивительно - жив! Взял свои манатки, перенёс в окоп. Сижу, пробую цигарку скрутить и слышу - гул в небе. Идут самолёты. Ещё подумалось, что на нас, мол. Точно, стали бомбить.
И завертелся над нами хоровод смерти. Одна девятка отбомбится, другая прилетает, за ней третья. Вой, грохот. Окопчик трясёт. Сижу, боюсь выглянуть. Всё заволокло землёй. Враз и упал в мой окоп осколок. Хочу его выкинуть, а он горячий, руки обжёг. Но вот улетела крылатая смерть, и я выглянул наружу. Что твориться! В том месте, где был мой старый окоп, дымилась воронка. Все склоны высоты прямо перепаханы бомбами, подбитые танки уже не горят, а валяются: который на боку, а иной вообще перевёрнуло. И трупов немецких не видать: всё поразрывало и с землёй перемешало. Но мы-то живы! Орёт мне кто-то с фланга, зовут. Кое-как добрёл. Там в окопе сидит капитан, рука и шея у него перевязаны, но говорит. Велел идти считать живых на всех высотках. Взял с собой бойца Юру, и пошли. Никакой стрельбы, немцы вдали видны. Стали ходить по высотке. Если видим, откапывается кто-то - подойдём, спросим, что надо, и дальше. Возле колодца увидели людей. Из касок обливают друг друга. Подошли, напились. Смотрю, старшина среди них. Пошли с ним к капитану. Осталось нас в строю чуть больше сорока человек. Почти половина раненые. Капитан указал, как надо разместиться для обороны. Тут немцы завели свою волынку и стали требовать, чтобы мы сдались. Мол, вы храбрые, смелые, но кончайте бессмысленное сопротивление, война проиграна и т.п. Долго распинались. Капитан радовался этому: "Боятся они нас. Вон, какие силы бросили. Мы ведь у них не меньше полтысячи набили сегодня".
Тут начался артобстрел. Все расползлись по своим норам. Немцы под прикрытием артогня обтекли степью высоту и пошли в атаку. По всему периметру разгорелся бой. Идут перебежками, без танков. Лица злые. В касках, а одеты кто в чём: кто в трусах, кто в галифе и майках, только офицеры в расстёгнутых кителях. По окопам кричат: "Бей по офицерам!" Приладил я пулемёт и стал бить по цепи короткими очередями. Всё равно идут. Опять команда: "Гранаты к бою!" Расстрелял я у пулемёта все ленты, взялся за автомат. Немцы подошли уже близко. Встанут они - стреляю, залягут - молчу. Стали они подползать. Пули над головой свистят, перед окопом фонтанчики взбивают. Наши стали гранаты метать. Кончился диск в автомате. Схватил противотанковую гранату и метнул. Взрыв. Не выдержали немцы, стали отходить. Только мы им ползком уйти дали. Сменил я диск и тоже весь расстрелял. Ушли они.
На склонах со всех сторон трупы бугорками лежат, раненые стонут, орут. Стали мы себя в порядок приводить. Тут немцы стали по полю ползать, своих раненых выносить. Мы по ним не стреляли, они в нас тоже. К вечеру вытащили они всех, кого могли. Разожгли по степи костры вокруг высоты, ракеты пускают, изредка из пулемётов постреливают. Позвали к капитану. Он уже сильно плох был. "Рвите колодец и уходите", - хрипит. Собрали целые гранаты и подорвали колодец. Пробиваться решили в самую темень в час ночи. Немцы, когда взрыв услышали, аж целыми гроздьями ракет накидали, но постепенно успокоились, затихли. Капитан до прорыва не дожил, умер. Закопали мы мёртвых прямо в окопах. Взяли оружие, раненых. Кто идти не мог, несли на себе. Отошли от высоты примерно с километр. Тут недалеко горели костры. Стали между ними проползать. Немцы выпустили ракеты. Началась стрельба. Бил из автомата на вспышки выстрелов у костра. Потом бежал. Нас не преследовали: видать, страшно довольны были, что мы ушли.
Шли остаток ночи и утро строго на север, к Дону. Увидели вдали дымы. Стали попадаться балки, поросшие кустами и деревьями. В одной балке бил родник, там и стали. Упали все на землю и спали. На часах стояли, считая до десяти тысяч, потом менялись. Солнце уже стало садиться, когда двинулись дальше. Смотрим: большая река. Спустились к берегу, а там ничего нет плавающего. Пошли вниз по реке, думали найти лодку или плот. Вдруг видим, вдали по берегу ходят немцы. Спрятались в кустах. Там лежали брёвна, видать, с половодья остались. Привязали к ним раненых, оружие и тех, кто плавать не умел. Решили ночью сплавляться вниз по течению, постепенно выгребая к левому берегу. Поплыли. Немцы над нашими головами несколько очередей дали из пулемёта по другому берегу, но на они не видели. Плывём, плывём, стало холодно. Кричу, чтобы гребли к берегу, а то судороги пойдут - утонем. Толкаю бревно. А с другой стороны боец плыл, его судорога свела, ушёл на дно. Вдруг почувствовал дно, встал, а ноги свело, еле добрёл до берега. Стали вылезать остальные на берег. А нас осталось только семнадцать человек. Автомат да пять винтовок переправили. Остальные люди и оружие утонули. Стали бегать по кустам, чтобы согреться. Раненых растирали руками и тряпками. Вдруг из кустов высыпали бойцы - наши! Стали обниматься. Уже светало. Повели нас к дороге. Там раненых посадили в телегу и увезли в госпиталь. Нас повели в станицу Вешенскую. Она горела, многие дома были разбиты. Спросил у какого-то старика-станичника о Шолохове (читал я перед войной его книги). Тот показал груду обломков от дома. В воздухе летали какие-то бумажки, пахло гарью. Солдаты сильно переживали, что писатель погиб.
(Лишь через много лет дед узнал, что тогда писатель не погиб - он был на фронте, а погибла его мать.) Потом был марш вдоль Дона до реки Хопёр. Там дед стал командовать отделением в новой части (судя по карте, это была линия обороны 21-й армии). И до августа стояли на Хопре. А в конце августа 1942 года перешли в наступление на правый берег Дона. Переплавлялись ночью на лодках. Немцы сильно били артиллерией. Поднялись на крутой откос. Начали наступать. Ворвались в окопы. Крики, стрельба. Из дедова отделения боец поймал пленного. Смотрим, а это не немец, а черт знает кто. Оказалось, итальянец. Они стояли там фронтом против нас. Их ещё не видели, и все ходили смотреть на этого пленного, как на зверя в зоопарке. Начались бои за расширение плацдарма. В конце августа 1942 года деда ранило очень тяжело. (На этом я прервусь и продолжу в следующем письме).