Письмо твоё получил. И вот первый раз в Новом году пишу тебе. Здесь лёгкий морозец. Снега навалило изрядно. Милу водим на гулянья у ёлок, и ей это так нравится. Сделал турне по книжным магазинам, но энциклопедии "Космонавтика" в них не было и нет. Так что, если будет у тебя возможность, загляни в подвернувшиеся книжные магазины и поспрашивай эту книгу. А сейчас я продолжу тебе рассказ о деде.
Снег в Бийске выпал в ту осень рано. И выздоравливавшие фронтовики, переведённые из госпиталей в запасной полк, занимались его уборкой. Служба была лёгкая. Ходили на станцию выгружать выгоны, изредка читали уставы, разбирали и собирали винтовки и пулемёты. Два раза в месяц была комиссия. Отправляли, в основном, в Ашхабад, а оттуда в Иран. Командование хотело сохранить жизни израненным воинам и дать им возможность в тыловой обстановке поправить здоровье. Сибирякам давали даже отпуска для побывок домой. На комиссии дед разругался с пожилым военкомом, капитаном, когда узнал, что его хотят отправить в Туркестан. "Стыдно было бы людям в глаза смотреть", - вспоминал он. - "Подумают, что удрал с фронта". Из дома он получил письмо, где узнал о гибели дяди Сени. Да и дела на фронте были очень печальны. Полыхали бои в Сталинграде и на Кавказе.
Скандал дал свои плоды. Деда перевели в Барнаул в формируемый полк. Стал он сержантом, командиром отделения. В полку солдат старших возрастов практически не было. Даже командиры были из училищ. Воевавших были единицы. Солдаты были почти поголовно рождения 1922-24 годов из Кузбасса и Алтая. Лишь человек сорок оказалось уже повоевавших. Деда в полку прозвали стариком из-за возраста. Ведь даже майор комполка был моложе деда на пару лет. В конце ноября 1942 года пронеслась ошеломляющая весть - наши окружили в Сталинграде огромную армию фашистов. Разговоров только и было об этом. Скоро полк подняли по тревоге и в теплушках отправили на фронт. Ехали долго через Казахстан, Сибирь и Урал. В дороге писали письма, курили, спали. По очереди топили печку буржуйку, варили на ней нехитрую еду. В декабре прибыли в заснеженную приволжскую степь. Вокруг разбитого бомбами полустанка чернели воронки. Бомбили немцы его, видать, чуть ли не ежедневно.
Но мела позёмка, зачинался стылый декабрьский денёк, и погода была явно не лётной. Маршем двинулись к фронту. Шли три дня, покрывая за день до 50 км. Одеты были тогда хорошо: у каждого валенки, тёплые носки, бельё, ватные штаны, телогрейка, душегрейка, шинель, а у комсостава полушубки. Каждому дали шерстяные перчатки с двумя пальцами и рукавицы на тесёмках, шапки-ушанки. Каждый день поили спиртом. В общем, как вспоминал дед, добрались они до Волги ниже Сталинграда, переправились через неё и вышли в придонскую калмыцкую степь у реки Мышкова без потерь. Реки той дед не видел, стояла она подо льдом и снегом, но была не шире нашей Чебоксарки в самом широком её месте. Так, ручей, а не река. Но берега были сильно обрывистые. Полк подошёл ещё не весь, и батальон разбили по-ротно и развели от дороги на наиболее опасные направления. Вторая рота, где был дед, осталась у дороги.
Что это была за дорога? Представь себе заледенелую колею, изъезженную танками, машинами и истоптанную не одной сотней людей. Кое-где у дороги ещё сохранились отдельные столбы, но и их вскорости растащили на топливо. В том месте, где дорога упиралась в реку, был, видимо, когда-то мост или брод, так как спуск здесь был пологим. А потом вновь шли обрывистые откосы. Пойма, занесённая снегом, была неширокой, но заметной линией выделялась на фоне унылой степи. Дул ветерок, и хотя было не более 15 градусов мороза, но холод продирал до костей. Майор отправился с одним из батальонов вдоль реки на северо-запад. Дал простое напутствие: "Немцы хотят прорваться вновь к Сталинграду. Эта речка - последний естественный рубеж, дальше до самого города голая степь. Слышите далёкую канонаду? Это ваши товарищи ведут бой в Сталинграде. Помогите им. Не дайте немцам пройти. Встаньте насмерть! Нужно продержаться считанные часы до подхода наших пушек и танков".
Стали занимать оборону вдоль кромки берега у пологого спуска. На всю роту было всего два лома, а сапёрные лопатки, увы, не брали мёрзлую землю. Облазили всю округу, притащили пару столбов, нашли несколько разбитых ящиков, но этого хватило лишь на жалкий костерок, чтобы греться. Долбили ломами по очереди мёрзлую землю. Но работы было ещё много. Идя вдоль берега, дед случайно провалился в снегу в какую-то яму. Это был, видать, наш окоп времён летних боёв. Тогда немцев удержать не удалось на этом рубеже. Полазили вдоль берега и нашли ещё несколько старых окопов. Выгреб дед из него снег, разложил гранаты, поставил винтовку и - к костру греться. Так полночи и бегали от окопа к костру, от костра к окопу. В вечерних сумерках увидели на западе сполохи. Там шёл бой. Уже стемнело, когда из степи выскочили три Т-34. К ним за тросы были привязаны люди: так много, что танки казались облеплены ими. Многие были ранены, белели бинты. Выходила из боя наша часть. У танков кончились снаряды, было на исходе горючее. "Ждите, к вам идут", - кричали с танков, и они ушли в тыл. И наступила зловещая тишина. На войне всегда так: если у тебя тихо, и ты жив, кто-то впереди умирает за тебя. Но в ту ночь немцы не пришли. Не любили они сражаться ночами.
Тот декабрьский день дед запомнил навсегда. Утих ветерок, светало. Над степью брезжила заря. Окопы так и не докопали. Нагребли на бруствера снега и лежали за ним, вглядываясь в даль. В роте в то утро было 129 человек. У деда во взводе 35, в отделении 11. Сам ходил их незадолго до этого в дороге переписывал по приказу комроты. Кого-то он знал, кого-то просто видел: всё же недолго, но ведь прослужили вместе. Уманский, Рябин, Гытков - это из его отделения. А вот взводный, старшина Ваторов, с ним немного даже сдружились. Или ротный, Мленов, - молодой двадцатилетний младший лейтенант из ускоренного выпуска училища. Политрук Шавлай - этот кадровый; был на финской, потом учился и успел повоевать уже на этой - его дед встречал не только на партсобрании, но и в пути. Соседний взводный - Полторак, он чуть моложе деда и тоже на фронте с лета 1941-го; родные у него остались под немцем на Гомельщине. В то утро все были рядом.
Из степи донёся гул. Вставало солнце, и где-то в глубине неба ревели моторы юнкерсов: шли на Сталинград. Вдруг увидали вдали много точек. Группа фашистских танков прошла на северо-восток. Вскоре увидали, как в том же направлении потянулась ещё одна группа из примерно 40-50 бронеединиц. В роте была единственная лошадь с санями (на них привозили пулемёты и ПТР). Ротный приказал одному бойцу поспешать на ней в тыл с донесением о передвижении немцев. Тот уехал. Часов в одиннадцать утра вдали показалась ещё группа танков, но теперь она прошла куда-то на юго-восток. С севера послышалась сильная канонада. А здесь было странно тихо. Казалось, что немцы забыли про эту дорогу и выискивали брешь в нашей обороне, которой фактически не было, ибо несколько разрозненных батальонов не могли создать сплошной фронт в степи. День был в разгаре. Яркий зимний день. Издалека в степи вдруг возникли странные жёлтые точки и стали приближаться. Скоро уже можно было различить, что это танки. Странные то были танки: в их очертаниях легко угадывались знакомые черты немецких Т-III и T-IV, да вот только цвет был какой-то странный, не белый, как обычно раскрашивались они зимой, а коричнево-жёлтый. Таких танков дед никогда не видел за всю войну.
Лишь позднее он узнает, что это были танки из германского корпуса "Африка", которые Гитлер в спешном порядке перебросил через Средиземное море, Грецию, Балканы и Украину под Сталинград в помощь Манштейну, чтобы попытаться деблокировать Сталинградскую группировку Паулюса. Вот так и получилось, что своей битвой Сталинград спас от разгрома войска Англии в Египте. Тех танков потом не хватило Роммелю, чтобы захватить Египет. Сами того не зная, в то зимнее время наши бойцы в донских и приволжских степях помогали союзникам.
Танки приближались. Торчали над люками башен причудливые шары голов в пробковых шлемах. Шестнадцать танков выстроились в ромб. В голове ромба шли T-IV с длинными стволами пушек. Германские танки дед изучал. После юхновских боёв во время стояния на Осколе им специально читали лекции о борьбе с танками врага. А в летних боях 1942 года это пригодилось. Но военная мысль убийства не стояла на месте, и немцы начали ставить на своих танках более мощные 75-мм пушки. Вот с ними-то и пришлось столкнуться в тот день.
Здесь будет небольшое отступление. Однажды зашёл у нас с дедом в бане разговор о войне. Дед встретил какого-то приятеля (с войны не виделись), а я по дурости и малости лет решил показать свою эрудицию и влез в их разговор, пренебрежительно отозвавшись о немецких танках Второй мировой войны. Ничего не сказал мне тогда дед. Минуло банное время, засобирались домой. Сидели в предбаннике, дед пил пиво, я одевался, и тут он заговорил. Смысл его слов сводился к следующему:
"Так-то оно так, были их танки во многом слабее наших и по броне, и по моторам, и по вооружению - да ведь это если столкнуть их в прямом бою, лоб в лоб. А и то, современный и тогдашний бой - это сплошная каша из авиации, артиллерии, танков и пехоты. Вот почему подчас в тех боях и оказывались мы в проигрыше, хотя вроде и превосходило наше оружие немецкое. Возьми танк Т-34. Был ещё и КВ - "Клим Ворошилов". Отличные были танки. Но вот бой. И у нас танков мало. Вот на несколько наших танков навалилось вдвое, а то и втрое ихних. Что получится? Или бомбят. А с неба танк не прикрыт. (Эти соотношения были более подробными, но из-за размеров письма не берусь приводить их полностью.) А теперь возьмём наш солдатский случай. Танк и человек. Прошёл я всю войну, и было у меня, что жёг их танки. Даже "тигра" одного отделением сожгли, да вот когда сталкивался с ними, всегда дрожал. Ведь что получается? Идут они на тебя, от пуль твоих прикрыты. А у тебя в лучшем случае гранаты и "горючка". У них же против тебя либо 2-3 пулемёта, либо пушка и пулемёт. И пусть слабые у них были пушки в первые год-полтора, но тебе и их 37-мм или 50-мм снаряда хватит. Правда, играет огромную роль, где ты. Если в окопе, да ещё полного профиля, тут, брат, ты им вряд ли по зубам. А вот если в поле... Ну, и хоть и боишься его панически, да только всегда помни, что и они тебя тоже. Идёт он на тебя, и тут уже кто кого. Не выдержат у тебя нервы, замечешься, побежишь - тут тебе и конец. Срежет пулемётом и всё. Но если дождался своего часа, лежишь, как мышь, в поту в страхе и ужасе, задыхаясь от его газов, когда наплывает он над тобой, дрожью исходящим на дне окопа, и вот прошёл, небо мелькнуло - тут знай: он твой. И не спасли его ни сталь, ни пушки". Беседа как-то улеглась, и скоро двинулись домой.
Но в тот день дед был далеко от дома. Выглядывал из окопа, покрикивал что-то своему отделению. Ударили танковые пушки: немцы били по кромке берега. Дадут несколько выстрелов, пройдут немного, станут, стрельнут и дальше. Деда обрадовало то, что рота расположилась тогда не на самом гребне, а на склоне, чуть ниже. Снаряды вспарывали снег пока где-то впереди. У кого-то сдали нервы, и пошла пальба по головам из люков. Дед не стрелял: попасть на дистанции в точечную цель почти безнадёжное дело. Но попали, и шли танки с болтавшимися из башенных люков трупами. Ударили ПТРы. Встал и загорелся танк, за ним второй. Танки стали сползать к реке. Снег на реке был сильно рыхлый и глубокий. Один из танков увяз в нём. И почти сразу же загорелся, став мишенью для ПТРовцев. Танки стали подниматься по склону, осатанело стучали пулемёты, и свист пуль превратился в сплошной вой. Несколько танков, развернув башни, ударили из пушек по окопам бронебойщиков. Через минуту всё было кончено. Там живого места не осталось, ибо окопы-то были из снега. Одна "четвёрка" поползла вдоль склона, поливая его свинцом. Другая полезла прямо по линии окопов, Кто-то не выдержал, вскочил. Исступлённо стрекотали "машиненгеверы" с других танков. Тут же у окопов всех вскочивших и подрубили. Из своего окопчика поднялся ротный, успел крикнуть: "Назад!" и тут же рухнул. Тут фонтанчики очередей замелькали у окопа, и дед присел. T-IV медленно полз вдоль окопов, не давая свинцом никому подняться. Следом параллельно тащился другой танк, утюжа окопы, давя живых и мёртвых. "Думал, конец", - вспоминал дед.
"В такие отчаянные моменты боя всегда нужно смелое солдатское сердце. Над соседним окопом вскинулся взводный Полторак. И полетела граната под брюхо танку. Взрыв слился с очередью из другого танка. Гляжу, лежит он на снегу, видимо, раненный, и наползает на него танк. Прошёл - и нет человека. А первая "четвёрка" стала и стоит. Люки у неё задёргались, полезли, гады. Стал стрелять по танкистам. Тут из снега приподнимается комиссар, метает гранату в хвост прошедшей "четвёрки" и катится по снегу вниз по склону. Та "четвёрка" как раз подходила к окопу. Комиссар перед смертью успел-таки перебить ей гусеницу. С лязгом сорвались и рассыпались по снегу траки. Сильный удар пришёлся по правому плечу. Держал в руке гранату, хотел кинуть в танк. А у него гусеница слетела, он развернулся и обрывком в меня. В глазах аж потемнело. Граната сейчас рванёт - и всё, смерть. Вывалился из окопа и толкнул гранату под танк сзади между гусениц, откатился назад в окоп, и тут рвануло. Вспышка света в глазах, грохот в голове и тьма. Прихожу в себя от жара. По стенке окопа стекают горячие ручейки, снег тает. Чуть повернулся, встал, как собака, на четвереньки - голова гудит, в глазах чёрные мушки мелькают, тихо вокруг. Понимаю, что это не так, что бой-то не закончился, гудит, ревёт, грохочет, но ничего не слышу - оглушило меня. Карабкаюсь по влажной стенке окопа, привстал и замер в ужасе: рядом чуть ниже окопа полыхает полувыползший из люка танка человек. Голова у него в шлеме горит факелом, и оттуда, где лицо, жир горящий наземь капает. Полыхает и танк, от него ручьи синтетического бензина по склону горящими тропками сбегают. Да, видел и я горячий снег. Повернул голову, танк, что подбил Полторак, стоит с открытыми люками, а вокруг немцы лежат и тоже дымятся. Не ушли тоже, гады. Руки дрожат, кое-как приподнял винтовку и пополз с ней к ротному. Танки уже перевалили за гребень, и никто нигде не виден живой. Подползаю, а ему пуля прямо в грудь ударила, сразу наповал. Постепенно стали до меня кое-какие звуки доходить. Смотрю, а гребень-то кустами чёрно-белых взрывов расцвёл. Дымы из-за него видны, и много их. И вдруг из-за гребня стали вновь переваливать танки: один, другой, третий... пятый. А я на открытом месте лежу. Замер на снегу. Но им в танках было не до меня. Прошли, перемахнули речку, всползли на склон и, подняв шлейфы снега, на скорости ушли в степь. Встал. Шатает меня. Бреду, опираясь на винтовку. Поднялся на гребень. В степи передо мной полыхают шесть танков. А чуть дальше прямо на дороге - четыре наших 76-мм пушки, и копошатся возле них фигурки солдат. Побрёл я к ним. Артиллерия шла по дороге, когда немцы ввязались с нами в бой. И пока мы умирали, их командир велел перебить постромки, распустить лошадей по степи. Успели они развернуться и зарядить. Вылезли немцы на гребень - прямо под их прямую наводку. Командиром у батарейцев был молоденький лейтенант, видать, сразу из училища. Но смекалистый оказался, молодец. Сожгли они шесть танков. Пушкари накормили меня, командир выслушал мой рассказ, обещал написать рапорт, послал со мной бойцов поискать живых. Лазили мы, лазили по нашим окопам, но нашли лишь троих тяжело раненых. Отправили их на лошадях в тыл. Остался я при батарее. Опять долбили землю. Стали прямо на гребне оборудовать позицию для пушек. Потом подорвали мёрзлую землю и в воронке схоронили убитых. Взял я у ротного автомат, диски, подобрал несколько гранат - им уже не нужны, а мы ещё повоюем.
Над степью таял декабрьский день. Тут и там торчали жуткими памятниками чёрные обгоревшие груды танков. Не прошли они. Утихла канонада севернее нас. По дороге подходила ещё какая-то часть. Темнело. В сумерках пели горячего с подошедшей кухни. Дали нам табаку и спирта. Тут же во тьме дали приказ двигаться вперёд. Пошли рядом с пехотой. Лошадей всех так и не нашли - толкали орудия, помогая оставшимся лошадкам. В дороге подходил комиссар, подбадривал. Впереди были развалины какого-то совхоза. Там были немцы. Встали перед атакой. Рассредоточились по степи, окружая совхоз. Там взлетали ракеты, горели костры, доносилась музыка, песни. Пели про Германию над миром. Было что-то страшно жуткое в этом. Заснеженная степь, тени людей, далёкие костры, маршевая музыка на гортанном языке. Немцы справляли сочельник. Стали медленно подвигаться к совхозу. Скоро уже можно было различить стоявшие на снегу у развалин танки, машины. Лошадей оставили в степи и пушки катили сами. Старались не лязгать оружием. Ждали ракеты на атаку. Тёмной массой наползали мы на немцев. К утру музыка и песни с их стороны стали умолкать. Реже взлетали ракеты. Вдоль цепи проползал какой-то командир, шёпотом кликал добровольцев сбить немецких часовых. Вызвался и я".
Когда-нибудь я продолжу свой рассказ о деде. Всего доброго. Да, твои письма я получил.