В ранние утренние часы, когда речной туман, поднимаясь от Темзы, плотно накрывает сонные улочки и на окраине Питешэм встречается со своим кузеном, вывалившимся из Ричмонд-парка, на углу Вудвилл-роуд и Уиггинс-лейн останавливается роскошный лакированный кеб. Всегда зелёный, это важно.
Это важно для джентльмена в зелёном твидовом сюртуке, единственного пассажира. Из-за двойного тумана невозможно понять, откуда он появляется. Маловероятно, чтобы из близлежащего лесочка Хэм-Вилидж-Грин -- ведь в кеб он садится в идеально чистых штиблетах. Одна лишь лошадь точно знает, приходит ли он со стороны дома Пойнтеров, который без мезонина, или со стороны дома Бэнксов, с мезонином. Но воспитанная лондонская лошадь вам этого никогда не скажет. Да и возница немногословен. К тому же ещё и глуховат. Он хрипло приветствует пассажира простуженным на лондонских сквозняках голосом: "Доброе утро, сэр", чтобы, прогулочным аллюром довезя до пешеходного моста через Темзу, приподнять над облысевшей головой свой лоснящийся цилиндр и, прибирая в карман медяк, бесстрастно сказать: "Благодарю вас, сэр" -- "Всего доброго, Барни, -- отвечает ему джентльмен в зелёном сюртуке, церемонно касаясь рукой своего неотразимо-зелёного цилиндра. -- До следующего тумана, Барни". И, услышав в ответ: "Удачи, сэр", шагает на другую сторону реки по утопающему в густом сизом мареве мосту. Там его поджидают точно такая же лошадь и точно такой же кеб. С той лишь разницей, что другого кучера зовут Эндрю.
Лошадь так же неспешно цокает подковами по булыжным мостовым Ферри-роуд и Хай-стрит до железной дороги, останавливается у платформы Теддингтон, где возница так же немногословно прощается с пассажиром до следующего тумана.
Тотчас к платформе в клубах пара с приветственным свистом подбегает элегантный зелёный локомотив. Единственный прицепленный вагон, разумеется, тоже зелёный. Для джентльмена в зелёном твидовом сюртуке это важно. "Доброе утро, сэр", -- лаконично приветствует единственного пассажира машинист в безупречно-зелёном комбинезоне. "Прекрасная погода, Томас", -- благосклонно кивает ему джентльмен в зелёном сюртуке и заходит в вагон, мягкие сиденья которого отделаны великолепным бархатом. Зелёным, разумеется. С платформы несётся пожелание удачи от Эндрю, но тут же теряется в пыхтении пара.
Отсюда, от платформы Теддингтон, поезд везёт пассажира в Гринвич.
У причальной мачты в Гринвиче джентльмена поджидает дирижабль. Размеры каплевидного аэростата внушительны, а его благородная зелень пробивается даже сквозь густейший туман.
"До следующего тумана, Томас", -- кивает машинисту поезда джентльмен в зелёном сюртуке. -- "Удачи, сэр", -- машет ему Томас, весь рябой от ожогов паровозных искр. Под прощальный свист убегающего в туман локомотива дирижабль величественно поднимается в небо сразу же, как только единственный пассажир -- джентльмен в зелёном твидовом сюртуке -- ступает на его открытую палубу. Открытая палуба -- это важно.
"Курс -- ост, как всегда?" -- вышколено спрашивает шкипер, на что пассажир одобрительно кивает, иронично подчёркивая: "Разумеется, Патрик. Если только Индия не сошла со своего места с тех пор, как я был там в последний раз". -- "Так точно, сэр", -- берёт под козырёк старый служака Патрик и направляет дирижабль строго на восток.
Здесь, на открытой палубе, пассажиру приходится следить, чтобы дерзкие, как манчестерские босяки, порывы воздуха не сбили с его головы цилиндр. Такое уже случалось -- зелёный гуляка добирался в Индию раньше своего хозяина и успевал попасть во всякие истории, зачастую постыдные.
Шкипер, надолго припадая к биноклю, бдительно вглядывается в туман, время от времени поглядывая на барометр и сверяясь с корабельным компасом, пока где-то над восточной окраиной города по правому борту не замечает, наконец, невозмутимо летящую под зонтиком леди. "Ветер переменился, сэр", -- многозначительно сообщает Патрик, надёжно удерживая штурвал и кивая шкиперской бородой в сторону встречного зонтика. Он знает: для пассажира это важно.
Леди притворяется, будто в упор не замечает дирижабль. Её симпатичный носик надменно вздёрнут. Нарочито ровная спина, чопорный вид и строгий, независимый взгляд подчёркивают решительное совершенство с расстояния доброй дюжины кабельтовых. Взволнованность её выдаёт лишь то, как она чрезмерно озабоченно то и дело оправляет на себе многочисленные юбки.
Леди и дирижабль медленно молча расходятся -- каждый в своём направлении.
Выждав, когда громада дирижабля уплывёт далеко и клубы дыма его паровой машины смешаются с облаками, она позволяет себе разрыдаться. "Ну почему? -- жалуется она зонтику, отчаянно тряся его правой рукой и зябко кутаясь левой рукой в холодные лохмотья тумана. -- Почему он такой бестолковый? Неужели так трудно понять, что я ненавижу зелёный цвет?!"
А пассажир в зелёном твидовом сюртуке, всё ещё надеясь на чудо, печальным взглядом провожает уносящийся в пелену тумана зонтик и лишь после того, как тот пропадает из виду, позволяет себе с запоздалой нежностью помахать рукой вслед.
"Ах, Мэри, если бы хоть раз... -- неистово бьётся под твидовым сюртуком влюблённое сердце. -- Если бы хоть раз ты оглянулась. Неужели так трудно не быть совершенством хотя бы сейчас, хотя бы на мгновенье?"
Мысли о том, чтобы самому не быть джентльменом и нарушить слово, данное тётушке Полли, он не допускает. Даже спустя полтораста лет, как он принял от неё ирландское наследство с обещанием придерживаться во всём зелёного цвета.
Они расходятся снова и снова. Даже в небе. Даже через сотню лет, как оба стали призраками.