Альтсит Юрситович Наибус в юности совершил ошибку. Страшную. От этого его карма, не дожидаясь реинкарнаций, моментально скукожилась, и её с трудом стало хватать даже на то, кем он стал. А при таких делах как не пить? И он пил. Куда деваться? Пил ацетон по-чёрному. Вряд ли кто понимает, каково это. Ацетон не вербена, не амброзия и не эликсир красоты имени Гарцинии Камбоджийской. Пить ацетон - далеко не то, что пить "Солнце в бокале", "Южную ночь" или "Абу Симбел". Нет! Это даже не то, что пить французский коньяк 1815 года. Или шнапс урожая 1945-го. Когда пьёшь ацетон, да ещё при чёрной карме, персональный дождь в голове идёт не только по понедельникам, но и по вторникам, средам и во все остальные дни жизни. Нескончаемый, мерзкий дождь из лягушек...
Да, разумеется, когда-то ему хотелось чего-то необычного, странного, звонкого, чтобы не так, как у всех. Однако не до такой степени! Несчастный Альтсит Юрситович Наибус уже свыкся с тем, что его появление неизменно вызывает нездоровый ажиотаж. Что там и сям приходится заниматься каким-нибудь постыдным и постылым делом. То в длиннополой кавалерийской шинели с топором под мышкой играть на скрипке "У самовара я и донна Клара", то ублажать бенгальских тигров, чтобы дали отсрочку по аренде скворечника. То штопать в богадельне ухмылку чеширскому коту, изуверски покусанному Афродитой Козловой, то кувалдой и зубилом чинить и чинить бесконечные ряды допотопных искорёженных бульдозеров. И для них же сочинять военные уставы и походные марши. То обильно поливать маслом трамвайные пути и после гадать по внутренностям. То рыться на книжном развале на углу Бродвея и Уолл-стрит, в надежде найти на суахили письмо Ленина к американским труженикам секс индустрии в переплёте из кожи дредноута с золотым тиснением...
Страшнее всего, когда наставало время идти в бухгалтеры и вымучивать из себя налоговые отчёты. Особенно, если получалось жёлтым по синему. В такие моменты, вместо того, чтобы заснуть и жить во сне, как Люсия с Арнольдом, приходилось мобилизоваться и амальгамировать, амальгамировать, амальгамировать на пределе душевных сил. Цифры его убивали. Рубка секвойи в одиночку дамской пилочкой для ногтей со стразами на мордовском лесоповале была гораздо предпочтительнее. Но такое счастье выпадало нечасто. Почему-то гораздо чаще приходилось тратить себя на то, чтобы названивать по ночам какому-нибудь Ашоту или Асархаддону с предложением выгодно приобрести баллон тупильного газа. А после вместе с соседями по элитному небоскрёбу до утра слушать отчаянное соло на батарее отопления. Утомительно, но так было надо. У Ашота получалось гораздо лучше. Сказывался многолетний сапожный навык. А вот из Асархаддона барабанщик был никудышный. Как можно после стольких лет репетиций продолжать сбиваться с ритма и ни разу не соблюсти размер три четвёртых в финале?! А синкопы у Асархаддона, так те и вовсе получались безобразные...
Частенько, в редкие минуты передышки, зализывая в предбаннике параллельного мира непреходящую боль в имплантированном бластере и с тоской вспоминая о безвременно угасшей швабре Юфимии, Альтсит Юрситович Наибус спрашивал себя: "Зачем?" Зачем он был так беспечен и неосмотрителен в свои двенадцать неполных лет? Почему он сделал это? Зачем он не там поставил запятую в слове "танкист"?"