-Хайл, - протягиваю я руку. Он ухмыляется, демонстрируя нордическую белизну зубов, лениво приподнимается из-за стола и отвечает на пожатие. Хватка у него крепкая, сразу чувствуется тридцатилетний стаж игры на ударных. Петер Аксель Нагель, сорок один год, женат, есть дочь дошкольного возраста. Официально безработный, на деле играет в пяти или шести проектах. Последний альбом Injury, его основной группы, в прошлом году добрался в норвежских чартах до двенадцатого места. Скажи мне нечто подобное в середине девяностых, я бы долго и безрадостно смеялся. Temporas mutantur на глазах... У него тёмные вьющиеся волосы чуть ниже плеч, обтягивающая чёрная футболка и солнцезащитные очки на затылке (на хрена они ему в такую погоду?). Всё это слабо коррелирует с образом человека, признанного лучшим барабанщиком скандинавской андеграундной сцены всех времён и народов. В чернушной тусовке его знают как Hellhater`а. Твою мать, порой мне кажется, что кроме меня никто и не подозревает, что "Адский ненавистник" может быть банальным Петером Нагелем. Ничего не имею против кличек, вот только раздражает, когда пафосными именами нарекают сами себя. Прозвище - это отражение натуры, квинтэссенция, выжимка, его нельзя выдумать и носить потом, как медаль. Глядя на легионы Некрозавров, Блэксоулов и Эбиссбатчеров так и представляешь, как глухой ночью пьяным блуждаешь по незнакомым лабиринтам скотобойни. С другой стороны, кто бы выговорил здесь невменяемую славянскую последовательность звуков? А так ты Paranoid, просто и доступно.
-Вмажешь? - Хэлл покачивает перед моими глазами на треть наполненным бокалом. Сегодня он определённо в настроении. Десять лет назад я приехал в Норвегию, годом позже познакомился с ним, но этот тип по-прежнему остаётся для меня загадкой. За свою жизнь он прочитал не более пятнадцати книг, школу окончил с результатами, стремящимися к минусу, работал упаковщиком на рыбоконсервном заводе и при этом играл так, что у меня выкручивало позвоночник. "Бля, чувак, здорово", жвачно-алко-табачный коктейль, трёхдневная щетина и звук, от которого хочется слить самого себя в унитаз. Оф корс, и циркового медведя можно научить лабать бласт-бит, а вот попробуй-ка на фоне предынфарктного молотилова кардана вдруг небрежно расписаться по альтам, словно бы походя черкнуть гениальную эпиграмму в альбом поклонницы. Я, наверное, никогда не смогу мыслить так, хотя технически не слишком уступаю Хэллу в игре. Да, кстати, в своих интервью он всегда называет меня в числе уважаемых коллег по цеху.
Откуда берётся такое? Я часто размышляю об этом, особенно когда выпью. Божья искра? Не смешно. Очарование дьяволом? Я никогда по-настоящему не верил ни в рогатого, ни в старикана на облаке или, скажем, в разумную энергию. Ну, тогда, стало быть, всё дело в эволюции, точнее в её капризах. Гениальное объяснение, можешь начислить себе премиальный стакан и прицепить на косуху орден. Короче, Хэлл смотрит на меня через стол и провокационно взбалтывает виски.
-Ну и хер с тобой, - поднимаю палец, подавая сигнал официанту. Обслуга здесь уже давно понимает нас на уровне жестов. Через минуту передо мной появляется первая за день сотка. В этом заведении знают, что наливать героям блэк-метал по пятьдесят, значит обрекать себя на лишние перемещения. Хорошо знакомое, но от того не менее желанное тепло мгновенно растекается внутри, и я расстёгиваю молнию косухи. Термометр за окном показывает плюс тринадцать по Цельсию. Типичное норвежское лето и типичный норвежский дождь - монотонный, тягучий, бесконечный. Давно, ещё задолго до отъезда, я представлял себе все эти багровые небеса, кровавые закаты и клубящиеся туманы. Реальность оказалась даже более впечатляющей, чем картины воображения, вот только выяснилось, что для того, чтобы избавиться от пустоты, нужно нечто большее.
Снова пьём и неспешно трепемся ни о чём. Кажется, мой норвежский скоро превзойдёт Хэллов, если уже не превзошёл. По крайней мере, я не делаю таких явных ошибок в падежных согласованиях. Первое время, конечно, приходилось тяжеловато. Выручало то, что практически всё население здесь худо-бедно изъясняется по-английски. Что же до трудностей фонетики и грамматики скандинавских языков... На родине я недаром получил диплом магистра иностранной филологии, да и работоспособностью природа не обделила. Где-то через полгода после приезда я уже мог достаточно сносно общаться с продавцами, водителями автобусов и, само собой, соратниками по чёрному движению.
Заказываем ещё по сто. Надо бы что-нибудь съесть, но совершенно нет аппетита. С утра еле заставил себя проглотить два тоста с рыбным паштетом. Запил вчерашним чаем. Язва и последующий цирроз печени - вот то, с чем рано или поздно обязан столкнуться любой уважающий себя блэкер.
Хэллу весело. Он рассказывает, как после недавнего концерта Injury в Марселе в гримёрку каким-то образом пробралась в хлам укуренная девка и на жуткой смеси французского и английского умоляла порезать её специально принесённой с собой бритвой. Я слушаю вполуха, а сам опять думаю, откуда в нём всё это? Никакого тебе тяжёлого детства, алкоголички-матери и садиста-отца, ничем не примечательная семья, даже в церковь по воскресеньям ходили. В одиннадцать Хэллу в руки попадает пластинка BlackSabbath, и его перемыкает. Стучит самодельными палочками по диванным подушкам, книгам и стеклянным банкам, ничего не зная из теории, на слух снимает навороченные нечётные ритмы. Помогает соседям по хозяйству за вознаграждение, все карманные деньги откладывает. Через год покупает первые барабаны. На них страшно смотреть, не то, чтобы стучать, и всё же Хэлл с компанией таких же малолетних придурков начинают собираться на репетиции в гараже чьих-то родителей. Поначалу они играют нечто невразумительное и атональное, длительностью редко превышающее минуту, однако ему это быстро надоедает. Именно в это время на свет появляется "Адский ненавистник", навсегда оставивший Петера Акселя Нагеля в унылом католическом прошлом. Однажды, никто уже точно и не помнит как, на репетицию к ним попадает похожий на мумию чувак. Это Нильс Стиан Эйтун по кличке Thanatos, ему девятнадцать лет, он играет на бас-гитаре в группе из соседнего городка, и на днях у них должен состояться концерт в одном из полуподпольных клубов. Хэлл, не раздумывая, отправляется на выступление. Действо взрывает ему сознание и, едва вернувшись домой, он объявляет об уходе из коллектива (Devil`sDogs - пацановне хватило даже на сколько-нибудь оригинальное название). Теперь каждый день после школы Хэлл ездит к Танатосу. Он часами просиживает на репетициях его группы, а дома усердно разносит барабаны, повторяя и развивая услышанные темы. Уроки кое-как делает в автобусе. Родители не задают излишних вопросов по поводу того, чем он занимается. Кроме Хэлла в семье ещё двое детей, и предкам достаточно того, что их сын возвращается по вечерам без запаха алкоголя или травы (до этого, впрочем, совсем недалеко). Вскоре Хэлл достигает таких успехов в игре, что Танатос решается на замену барабанщика. Новый драммер тут же берёт быка за рога и выступает с предложением сменить название группы. Действительно, Destructionзвучит излишне тривиально. Вариант Injury (слово,увиденное Хэллом на тюбике какой-то мази для заживления ран) принимается благосклонно, и банда вгрызается в репетиции с удвоенной энергией. Танатос пытается присадить Хэйтера на оккультно-сатанерские темы, однако последнего это не слишком вдохновляет. Он торчит от игры, от энергетики барабанов, и идеология интересует его лишь постольку, поскольку хорошо вписывается в создаваемые им музыкальные вибрации. Следуют десятка три концертов в обшарпанных заведениях. Скромные гонорары за выступления "Ненавистник" целиком тратит на улучшение инструментов. Хэлл не разделяет убеждения большинства чернушников в том, что чем хуже ты звучишь, тем ты круче, ему хочется играть качественную музыку. Он не задумывается о том, что у чёрного металла отсутствует будущее. Во всей Норвегии число блэкушников не превышает пяти сотен, концерты проходят в глубоком андеграунде, нет ни малейших перспектив развития. Хэлл оканчивает школу и устраивается упаковщиком, чтобы оплачивать крохотную съёмную квартиру. Дальнейшее хорошо известно любому, кто хоть немного интересовался экстремальной музыкой. Самоубийство Дэда, поджоги церквей, многочисленные раны на теле Евронимуса, Викернес становится легендарной фигурой. Блэк-метал в одно мгновение приобретает мегапопулярность. За тысячи километров от эпицентра событий я покупаю кассеты с записями Burzumи Immortal, даже не подозревая, как это изменит всю мою дальнейшую жизнь. Injury, вчера ещё ютившаяся на сценах размером три метра на три, оказывается в числе хэдлайнеров крупнейших европейских тяжевых фестивалей. Хэлл немедля бросает свой завод, навеки утвердившись в статусе безработного, и безраздельно отдаётся ударным. Сейчас у него собственный дом, мини-студия, такая же подвеянная, как и он сам, жена и маленькая дочь, на удивление тихое и милое создание.
Хэллов телефон начинает вибрировать. Блэкер с последней моделью IPhone, да ещё и с темой из "Шрека" в качестве мелодии вызова - это покруче коней Апокалипсиса. "Бля, чувак, здорово", тридцать два норвежских зуба, всё как всегда. Хэлл демонстрирует мне экран, но я могу и не смотреть на фотоопределитель, чтобы безошибочно идентифицировать звонящего. Голос, отчётливо звучащий из динамика, невозможно спутать ни с чьим другим. Йорн Кьетил Берген, сорок четыре года, женат, несколько месяцев назад родилась дочь. Ещё во времена Destructionстал именовать себя Schizophreniac, и это был тот редкий случай, когда блэкушная кличка отвечала действительности. Мать его умерла от вирусного гепатита, когда Йорну едва исполнилось десять. Отец, какой-то там политический деятель местного разлива, вскоре женился повторно. У новоиспечённой супруги было двое детей чуть старше Йорна, и с первых же дней совместного проживание они принялись превращать жизнь сводного брата в кошмар. Будущий Шиз в течение нескольких месяцев молча сносил тычки, уколы и затрещины, а потом на реке один из маленьких ублюдков толкнул его в прорубь. Йорн чудом выбрался из ледяной воды и даже не простудился, однако ничего не сказал старшим. Ночью, дождавшись, пока все в доме уснут, он на цыпочках дошёл до комнаты братьев, зажёг длинную спичку, какие используют для разжигания каминов, и бросил её внутрь. Ковёр, на который попало пламя, занялся мгновенно. Обошлось без трупов, пожар быстро затушили, но с того времени всяческие издевательства прекратились. Теперь две несостоявшихся жертвы возгорания боялись Шиза, как огня, которым он намеревался их уничтожить. Йорн не отпирался по поводу содеянного, но так никому и не объяснил причины своего поступка. Отец отвёл его к психиатру, тот определил лёгкий невроз и прописал покой вкупе с успокаивающими. Неделю спустя Шиз утром явился в зал собраний своей католической школы, где учащиеся уже выстроились для традиционного исполнения молитвы, подошёл к директору и заявил, что не будет петь. В ответ на недоумённую реплику он просто повернулся и двинулся к выходу. Ошеломлённый директор попытался удержать его за плечо, и тогда Шиз ногтями распорол лицо почётного гражданина города. На этот раз всё окончилось сменой школы и центром психологической реабилитации. Именно там Шиз познакомился с каким-то типом, который дал ему послушать запиленную кассету. Это был Venom. В тот день Йорн Кьетил Берген умер, а место его занял мизантроп Шизофреньяк. Он доставал где-то ксерокопии писаний Кроули, Остина Османа Спэра и ЛаВея, запоем слушал MercifulFateи Bathory, долгими холодными вечерами терзал струны подаренной на день рождения гитары. Отец и мачеха, не подозревавшие, чем могут закончиться подобные увлечения, радовались тому, что отпрыск больше не доставлял им беспокойства. В пятнадцать Шиз познакомился с Танатосом. На тот момент последний ещё совмещал насилие над басом с воплями и рыками, но его певческой карьере пришёл конец, едва он услышал Шизовы вокализы. Тот уже тогда обладал достаточно низким для подростка голосом, и никто не ожидал услышать инфернальное верещание, невероятно громкое и пронзительное, которое понеслось у него из груди, почти заглушая гитарное тремоло. Шиз тут же стал штатным вокалистом Destruction. Гроул, скриминг, всякие шрики и инхэйлы - в то время об этом никто ещё не имел понятия. Тот, кто когда-то был Йорном Кьетилом Бергеном, просто вкладывал в свои выматывающие душу визги всю ненависть, скопившуюся у него в душе за недолгие годы жизни. В семнадцать он впервые попытался вскрыть себе вены (таких попыток у него будет ещё две, обе в состоянии delirium tremens). После трёх недель клиники он навсегда распрощался с домом, где родился, переехал на квартиру к Танатосу и устроился продавцом в продуктовом магазине. Днём он кое-как отстаивал у кассы, вечера же и большую часть ночей проводил на репетициях и концертах, беспрерывно поглощая отвратительного качества пойло. Когда Destruction станет Injuryи начнёт собирать большие площадки, резанье рук об оплетающую микрофонную стойку колючую проволоку станет Шизовой фирменной фишкой. Однажды он заявил, что если бы периодически не истязал себя, то давно уже был бы в могиле. Я склонен ему верить, ведь и сам знаю, что иногда душевная боль бывает настолько сильной, что заглушить её можно лишь причиняя себе физическую. Уже почти три десятка лет Шиз верещит в Injury, и даже одно время занимался с преподавателем, когда понял, что без использования специальных вокальных техник вскоре напрочь посадит себе связки. С годами он стал умереннее в употреблении алкоголя, не так давно женился на совсем молоденькой девице из провинции, которая тут же забеременела. Пару недель назад я наткнулся в Интернете на интервью, данное по телефону Великим и Ужасным "фронтменом самой титулованной блэк-метал банды Европы". Журналистка утверждала, что в голосе Шиза слышалась неподдельная теплота, едва речь заходила о его дочери. По-моему, я так и не научился понимать этих людей. Воистину, душа блэкера - потёмки, и это, пожалуй, лучший комментарий по поводу сути феномена норвежского тяжеляка. Ещё в другой жизни при чтении "Lords Of Chaos" меня значительно больше историй о поджогах и убийствах интересовал вопрос о том, что на самом деле стоит за чёрной волной: психические девиации, социальный бунт или всё же проявления деятельности сил зла. Рассуждения о заложенной в генах ненависти к христианству, перегибах католического воспитания, отсутствии у скандинавов чувства юмора мало что объясняли. За годы вращения в тусовке ситуация не особо прояснилась, к тому же, как выяснилось, чернушных типажей было великое множество.
-Всё, бля, чувак, давай, - Хэлл заканчивает разговор и кладёт телефон на стол. Оказывается, Шиз по каким-то семейным обстоятельствам не сможет посетить сегодня с нами выступление молодой блэковой группы BurningHeavens. Он немного потерял, слышал я пару их демок. Технично, спору нет, но без огонька, и это с таким-то названием. Хотя Рипер утверждает, что у них есть будущее. А пусть бы даже его и не было, я так и так пошёл бы на этот концерт. В городе, где я живу, всё равно больше нечего делать. Моя группа отдыхает после утомительного европейского тура, и остаётся лишь накачиваться виски с утра до вечера. Лучше уж я буду делать это в компании Хэлла и Рипа, чем в пустоте своей квартиры.
-Ну что, чувак, ещё по сотке? - вопрошает Хэйтер. Лениво думаю о том, что это будет третья порция, и уже собираюсь кивнуть, как вдруг наше внимание привлекает серый джип, тормозящий у входа в кабак. Открывается дверца и наружу вываливается Свен Эрик Тендер, он же Reaper, сорок два года, разведён, детей нет, владелец "Inferno Records", одной из крупнейших андеграундных студий звукозаписи в стране. На глаз в нём около двадцати лишних килограмм, он обожает тёмное пиво, мясо с кровью, дурь и несовершеннолетних проституток. А вот я его как раз недолюбливаю. Хэлла, хоть он и местами недалёк, можно уважать за преданность музыке, Шиза, с его суицидальным прошлым и десятками шрамов, в неискренности тоже не обвинишь, а вот Рипер... Рип - делец, причём именно такой, каким и положено быть дельцу, нахрапистый, наглый, с поразительным чутьём на выгоду. Блэк-метал для него в первую очередь источник дохода, остальное же, типа хайра до задницы, татуировок и пентаграммы на массивной серебряной цепочке не более чем атрибуты профессии. Рип, к слову, самый татуированный из нашей обычной компании, у него расписан весь торс, и руки забиты сплошным узором. Шизу татуировки не нужны - порезы на его тощем теле и вечные круги под глазами впечатляют куда сильнее. У Хэлла на предплечье большое изображение древа Иггдрасиль и языки пламени на запястье. Мою спину украшает перевёрнутый крест, на левом плече чёрная птица, летящая на фоне багрового солнца, на правом - волк, воющий на луну. Крест я делал до эмиграции, птицу и волка уже в Норвегии. Что же до Рипера, то в одном ему надо отдать должное: большинство лучших блэковых альбомов последних двадцати лет вышли на "Inferno Records".
Рип вламывается внутрь, с грохотом падает за наш стол и залпом заглатывает принесённый виски. Ему нет нужды беспокоиться по поводу дорожной полиции. Дела у студии идут достаточно хорошо для того, чтобы её владелец мог позволить себе личного шофёра. Выпиваем ещё по сто, и Рип хвастается своей новой пассией. Сомневаюсь, что у неё уже есть паспорт. Жена в своё время ушла от Рипа именно по причине его неуёмного блядства. Последнее, кстати, никогда не было характерным для чернушного мира. Пьянство, наркота, осквернение церквей, самоубийства и убийства, а вот с развратом как-то не сложилось, а теперь все, кто выжил, и подавно переженились. Хотя изображать дойки на обложках альбомов всё ещё актуально.
Наконец, предварительно приобретя в баре бутылку, мы отправляемся к выходу. На улице по-прежнему хлещет дождь. Забираемся в джип, откупориваем. До начала концерта остаётся не менее трёх часов, но Рипу ещё нужно за чем-то заехать в студию. Трогаемся. Прославленный барабанщик и хозяин знаменитой "Inferno Records" пьют и ржут на заднем сиденье, а я сижу рядом с водителем и смотрю в окно сквозь дождевые струи. Заворачиваем за угол и проезжаем мимо "Bang Bang Tattoos". Когда-то здесь работал человек, изобразивший на моём теле птицу и волка. Гуннар Эйнар Shelob Модваер, тридцать пять лет на момент смерти, никогда не был женат, не имел детей, славился, как непревзойдённый мастер татуировки. Три четверти бойцов передового края чёрной сцены носят на себе рисунки и письмена, родившиеся под его руками. Я знал Шела три года, на протяжении которых этот человек целенаправленно шёл к смерти. Он не вскрывал себе вены и не лез в петлю, но ежедневно принимаемые им дозы алкоголя в сочетании с психотропами не оставляли сомнений в скорой развязке. Он пел и играл на гитаре в малоизвестной HadesThrone, которая в моих глазах выглядела интереснее многих признанных лидеров жанра. Пару раз мне доводилось присутствовать при Шеловых приступах белой горячки. То, что лилось тогда с его губ, было настолько омерзительным и одновременно притягательным, что ты физически не мог заставить себя прервать этот поток воспалённого сознания. Многие демоны, в изобилии населявшие внутреннее психопространство Шела, впоследствии перекочёвывали в песни Hades. Впечатление, сравнимое разве что с "Hvis Lyset Tar Oss" Burzum. При этом Шел не был кретином или вырожденцем. Он мало говорил о себе, но однажды, когда мы с ним крепко надрались после очередного концерта, признался, что блэк-метал искалечил ему всю жизнь. В юности он хотел стать художником, подавал надежды, но потом, подхваченный волной черноты, бросил училище, освоил работу с машинкой и с головой погрузился в андеграунд. Шел умер от остановки сердца на следующий день после своего тридцатипятилетия. На похоронах я безобразно напился, богохульствовал, а потом с зажатой в кулаке зажигалкой двинулся к кладбищенской часовне. Ребята из Hadesскрутили мне руки и положили в багажник чьего-то автомобиля. Я очнулся в кромешной тьме и поначалу решил, что меня по ошибке похоронили заживо вместо Шела. На стук в крышку багажника и страшные ругательства, исторгаемые на родном языке, явились тюремщики, вызволили меня и помогли восстановить провалы в памяти. Затем мы опять напились.
Подкатываем к студии, выгружаемся и заходим внутрь. Беру у Рипа ключи и направляюсь прямиком в его кабинет, расположенный в дальнем крыле. Там, не снимая обуви, валюсь на кожаные подушки дивана. От алкоголя в голове стоит лёгкий шум, словно в морской раковине из прошлой жизни. Усталость настолько сильна, что уснуть явно не удастся. Остаётся лишь дождаться этого грёбаного концерта, влить в себя столько, сколько будет лезть, а потом как-то добраться домой и мгновенно отключиться. Есть шанс, что завтра утром я не стану похмеляться, а приму душ, выпью горячего чаю и всё же сяду писать "рыбу" для новой вещи. Всё это, правда, отстоит сейчас от меня на миллионы световых лет.
Входит Хэлл. С собой он несёт коробку пиццы и наполовину полную бутылку. Приподнимаюсь и с трудом заставляю себя проглотить пару треугольников, запивая их вискарём. Хэлл устраивается в кресле и начинает о чём-то вещать. Абстрагируюсь и от нечего делать рассматриваю развешанные по стенам сувенирные диски, свидетельствующие об уровне продаж альбомов, записанных в студии. Андеграунд, мать его так!
Проходит сколько-то времени. Когда мне уже всерьёз кажется, что я наконец-то попал в ад, и пицца, виски и Хэллов трёп не закончатся никогда, появляется Рип. Допиваем остатки и, слегка покачиваясь, грузимся в джип. Снова ржание на заднем сиденье и барабанящие по стёклам дождевые капли. Возле "Девятого круга", популярного в блэкерской среде клуба, уже толпится немало желающих причаститься таинств бездны. Подъезжаем к служебному входу - генералам чёрной сцены не пристало смешиваться с рядовыми. Идём по коридору, обмениваясь приветствиями со знакомыми, и внезапно я понимаю, что сейчас отключусь, не успев поставить ногу на землю. Резко останавливаюсь, несколько раз мотаю головой. Хэлл вопросительно смотрит, и я говорю ему продолжать без меня. Они с Рипом удаляются. Я делаю ещё несколько шагов и уже собираюсь свернуть в узкий аппендикс, в конце которого находится подсобка, как вдруг периферическим зрением замечаю её, движущуюся мне прямо навстречу. Она кивает Хэллу и Рипу, подходит всё ближе, а я стою на месте, не в силах пошевелиться. Вот мы оказываемся на одной линии, взгляды наши встречаются, и я улыбаюсь ей той самой улыбкой. Она слегка наклоняет голову и идёт дальше. Ханна Morgana Стьярвинд, двадцать восемь лет, не замужем, детей нет. Очень длинные светлые волосы, серые глаза, шведские корни, три года назад сыграла свой последний концерт на клавишных в составе симфо-блэк группы DesireNoir. В её профессорской семье знали и любили Пруста и Гессе, сама она лет с десяти писала стихи и прозу, а по окончанию школы играючи поступила на престижный факультет искусствоведения. Будучи на первом курсе, попала в тусовку и стала Морганой. Она не бросала учёбу, очень мало пила, не употребляла наркотики и иронично относилась ко всеобщему увлечению сатанизмом и скандинавским язычеством. Мор сама подошла ко мне на одном из фестивалей и представилась. Она - единственная женщина, к которой я что-либо чувствовал после того, как закрыл за собой дверь в прошлое. Всё произошло очень быстро, с первых же дней знакомства было понятно, что это должно случиться, но вместо эйфории мы получили лишь очередную дозу страданий. По ночам она говорила мне о том, что так упорно искала, я рассказывал о своей жизни до эмиграции, и порой возникало ощущение, что мы на пороге того, чтобы найти ответы на все вопросы. Потом заря рассеивала тьму, волшебство исчезало, и вновь два одиноких человека тщетно пытались объяснить друг другу то, чего не понимали и сами. Наши группы играли на одних сценах, я напивался, и она отвозила меня домой, никогда ни в чём не упрекая на следующий день. Мы обсуждали законспектированные ею лекции и мои новые тексты. Иногда эти моменты были прекрасными, но чаще, сидя напротив неё за столом, я чувствовал только раздражение и непреодолимое желание нажраться. При этом за всё время отношений у нас не произошло ни одной серьёзной ссоры. Расставаясь, мы почти ничего не говорили, слова перестали быть нам нужными. Перед тем, как покинуть её квартиру, уже стоя на пороге, я обернулся и неожиданно сам для себя улыбнулся. Это была грустная и немного растерянная улыбка, и она ответила на неё, прикрыв на секунду глаза. Мор окончила университет и работала в какой-то государственной культурной организации. Она ещё недолго играла в Desire, и после её ухода группа сильно сдала позиции. Раз в несколько месяцев мы случайно пересекаемся на тусовках, куда она по-прежнему ходит, хоть я не понимаю, зачем, и всегда здороваемся так, как это произошло только что. Вспоминаю, как несколько дней спустя нашего прощания я сидел вечером на кухне, пил и в очередной раз пытался разобраться в своей жизни. Тогда-то я и подумал, что мне, возможно, даже нравится такое существование, когда не нужно ни за кого нести ответственность, и ты волен сколько угодно квасить и рефлексировать. Хорошенько покрутив в голове эту мысль, я встал из-за стола, разбил бутылку о край раковины и полоснул себя по внешней стороне левой руки. Нет, я не хотел умереть, я никогда не подходил близко к этому краю, мне просто необходимо было заглушить болью осознание того, в чём я так боялся себе признаться. Крови, к моему удивлению, было немного. Я вылил на рану остатки виски из стакана и позвонил в скорую. Меня отвезли в госпиталь и зашили там руку, не задавая лишних вопросов.
Дверь в подсобку, к счастью, оказывается незапертой. Не зажигая свет, я пролажу между колонок, ощупью нахожу продавленную кровать, непонятно как оказавшуюся здесь много лет назад, и обрушиваюсь на неё, заставляя пружины взвизгнуть. В сознании мелькает мыслишка о том, что неплохо было бы перед сном приложиться к горлышку, и тут же чернота растворяет в себе икону блэк-метал...
-Как ты думаешь, ты сейчас на пике формы, или тебе ещё есть куда развиваться?
-Если это пик, то тогда мне больше нечего делать на сцене. Смысл только в том, чтобы всё время двигаться. Когда я почувствую, что остановился, то уйду из музыки.
-И чем ты тогда планируешь заниматься?
-Ну, не знаю, может, буду разводить цветы, а может, порежу себе вены.
-Ха-ха, отлично... Что ты можешь сказать по поводу вашего последнего альбома? Многие обвиняют банду в том, что вы полностью отошли от традиционной блэковой лирики и сосредоточились на социальных аспектах жизни, совершенно нехарактерных для этой стилистики.
-Я делаю только то, что считает нужным моё внутреннее "я". Раньше мы пели о религии, когда тема манипулирования обществом при помощи веры казалась нам наиболее актуальной. Сейчас меня в большей степени беспокоят вопросы власти и ответственности.
-Надо признать, твои тексты никогда не были, скажем... в струе.
-Мои тексты такие, какие они есть, я не могу заставить себя писать тем или иным образом, я просто выражаю то, что чувствую.
-Что для тебя важнее, музыка или идеология?
Лично для меня музыка - это в первую очередь способ пропаганды идей, именно поэтому она должна звучать максимально убедительно. Тем не менее, я не отрицаю творчество, не несущее никакого побудительного заряда. Каждый имеет право просто развлекаться, если ему это по душе.
-ОК, а существуют ли вещи, которые ты бы хотел выразить в своих песнях, но пока не знаешь как?
-Да.
-И это...
-Как жить, когда не знаешь как.
-Сильно... Кстати, название твоей группы тоже не совсем, что ли, блэкушное.
-На моём родном языке это звучало бы значительно интереснее. Disenchantment, раз-очарование. Ладно, попробую объяснить. В общем, есть enchantment, это когда ты очарован, не доволен, не весел, не умиротворён, а именно очарован, понимаешь? А потом это куда-то исчезает, и всю оставшуюся жизнь ты пытаешься найти очарованию замену, вот только у тебя херово получается.
-На обложке последнего альбома Disenchantment изображён какой-то странный механизм. Что это означает?
-Как я уже говорил, вся лирика пластинки вращается вокруг темы власти. Мне показалась логичной такая картинка - ну, типа, все мы винтики или шестерёнки в Системе. Не думаю, что это лучший фронт кавер из когда-либо существовавших, но он, по крайней мере, обоснован. У меня вообще очень специфическое отношение к обложкам. Вершиной в искусстве оформления я считаю "Tonight`sDecision" Katatonia. Там, если помнишь, какой-то полупризрачный тип стоит на рельсах и тянет вверх руку, а с неба к нему слетает ворон. Всё это в сине-чёрных тонах. Здесь валом возможностей для интерпретации. Кто-то увидит самоубийство, а кто-то (я, как ни странно, надежду).
-Действительно, странно. А...
-А больше всего мне хотелось бы записать альбом под названием "BlackersSmileInTheMorning". Там будет фотка разгромленного гостиничного номера - битая посуда, размалёванные стены, всё вверх ногами, и два чувака в корпспейнте смотрят по телеку мульты и лыбятся.
-Чудесно. Значит, руки на пенсии ты себе всё-таки резать не собираешься?
-А ты можешь с уверенностью сказать, что с тобой произойдёт ну хотя бы завтра?
-Ну да, ты, наверное, прав. И последний вопрос. Рад ли ты, что переехал в Норвегию и сделал здесь карьеру?
-Эмиграция позволила мне приобрести важный опыт. Я понял, что от себя никуда не убежишь.
Я просыпаюсь резко, словно бы кто-то распрямил внутри пружину, вытолкнувшую меня из сна. Вокруг царит кромешный мрак, как в багажнике автомобиля или в гробу, или в космическом вакууме, или в душе блэкера. Наверное, я действительно основательно подорвал себе психику, раз стал раздавать во сне интервью. Я, Николай Александрович Чернов, в тусовке известен как Параноид, тридцать семь лет, не женат, бездетен. Давным-давно эмигрировал в Норвегию из приморского города в стране, когда-то входившей в состав империи, занимавшей одну шестую часть суши. Потом колосс в одночасье рухнул, лопнула экономика, сдулись догмы. Несладко пришлось всем. Мы, дети перемен, росли в непонятном безвоздушном пространстве, где не существовало ни религии, ни государственности, ни идеалов. Спасибо родным, они сумели дать нам образование и привить какие-то моральные основы, но этого было недостаточно для того, чтобы заполнить пустоту внутри. Кое-кто сумел адаптироваться, вовремя крутнулся, заработал бабок и обрёл покой в лоне семьи. Многие спились, для кого-то наркотический трип стал последним путешествием. Остальные? В пятнадцать я впервые услышал блэк и ощутил, как пустота стала понемногу заполняться. В шестнадцать сел за разбитые барабаны в сыром подвале, превращённом в репточку. Интеллигентные родители не были в восхищении от увлечения единственного чада, однако и не мешали, а порой даже по мере возможностей спонсировали замену порванных пластиков. К тому же чадо без особых проблем поступило на бюджетное отделение факультета иностранной филологии и в течение всех пяти лет обучения демонстрировало неплохие успехи в науках. Параллельно проходили бесконечные репетиции, менялись составы, кропотливо выстраивалось звучание. Несколько любовных разочарований оставили на душе свой след, но никак не повлияли на выбранный курс. Выпускные экзамены прошли почти незаметно, диплом лёг в ящик с прочими документами, пришла пора подумать о карьере. Денег, получаемых за концерты, хватало разве что на алкоголь, потребляемый до, во время и после оных, и я устроился на работу в Бюро переводов. Пять дней в неделю с десяти до шести, среднестатистическая зарплата и труд, не предполагающий творческого подхода. Там, в Бюро, я встретил девушку, с которой, как мне тогда казалось, мог бы разделить свои стремления. В течение года она ходила на все мои концерты, сидела на репетициях, радовалась удачам и поддерживала в часы сомнений. Потом тяжело заболел отец. Двадцать шесть долгих месяцев он угасал, а мы с мамой хватались за любую возможность заработать денег на лекарства, чтобы хоть немного облегчить его страдания. Квартира пропиталась запахом больницы, я спал по пять часов в сутки, от постоянного нервного напряжения у меня начало дёргаться веко правого глаза. Неожиданно разразился кризис. Выяснилось, что в период финансового краха никого не интересовали ни мои познания в стилистике, ни переводы символистов. Я не могу осуждать её за то, что она, в конце концов, рассталась со мной. Она не была особо меркантильной, ей всего лишь хотелось семьи и простого женского счастья. Не знаю, суждено ли мне гореть за это в аду, но даже в самые чёрные времена я не прекращал играть. Более того, многие вещи, впоследствии вошедшие в репертуар норвежской версии Disenchantment, рождались именно теми бессонными ночами. Потом папа умер. Вернувшись с похорон, я посмотрел на постаревшую лет на пятнадцать мать и осознал, что не хочу больше иметь ничего общего с fucking родиной, которая пожирает плоть своих детей, высасывает их кровь, а оставшееся втаптывает в землю, чтобы из перегноя получить себе новую пищу. Я рассказал об этом маме. Она долго плакала и уговаривала меня, и в итоге всё же перебралась в оставшийся от бабушки загородный дом, переписав на моё имя квартиру. Я обменял её на комнату в коммуналке с неплохой доплатой. Полтора года бешеной работы были потрачены на то, чтобы сделать приличные демо-записи, сыграть концерты во всех возможных местах, наладить контакт с более-менее серьёзными продюсерами и убедить их в своей перспективности. Я пёр напролом, заражая всех своим безумием. И всё же то, что я получил вид на жительство в Норвегии, стало для ребят из Disenchantment полнейшей неожиданностью. Ещё более их шокировало моё заявление о том, что группа - это я, и мне же безраздельно принадлежат права на все композиции. Я улетал в страну бесконечных дождей и кровавых закатов с двумя чемоданами и суммой, позволявшей несколько месяцев жить на съемной квартире при скромном питании. Две недели спустя я уже репетировал хорошо знакомый материал с новым составом, через полгода вышел первый мини-альбом. Мечта, не так давно казавшаяся несбыточной, начинала воплощаться.
Прямоугольник света возникает в кромешной тьме, резанув по глазам. В дверном проёме появляется фигура Хэлла. В одной руке у него дымящаяся сигарета, в другой - неизменная ёмкость со скотчем. "Бля, чувак, харэ массу давить, они уже начинают", - радостно изрекает лучший барабанщик андеграунда. Я не без труда поднимаюсь на ноги, протискиваюсь мимо "Ненавистника", попутно перехватывая у него бутылку, и начинаю движение туда, откуда доносятся первые, исполненные безысходности и боли ноты.