Она была маленькой, скорее даже миниатюрной, с ещё не упавшей от старости грудью, хотя точно определить возраст данной особы было практически невозможно: сломанный нос, тонкие, почти незаметные брови над огромными, ведьмиными, зелёными глазами. В этих глазах, казалось, отражалась вся жизнь. Прошлая и настоящая, предыдущая и будущая. Эти глаза, то наполненные слезами, то весело распахнутые, были нашей азбукой, книгой нашего общения. Иногда шаловливые огоньки, играя друг с другом, пробегали от края глаза к морщинкам, и я знал, чего она от меня ждёт, в это время они освещались изнутри, зрачок лениво расширялся, делая глаза, и испуганными, и игриво смеющимися одновременно. А как она мило хлопала ими, или хитро прищуривалась - это были не глаза - океаны, ну или, хотя бы озёра, или омуты...тихие...
Познакомились мы с ней в один из проблесков, а, вернее, в последний из них, пьющего тогда, моего сознания. Как мы очутились вместе тогда, для меня всё ещё остаётся загадкой. Но факт остаётся фактом - две души на миг, на маленькое мгновение соединились вместе, подарив, и тут же сломав, надежду, как совершенно несостоятельную субстанцию глупого жестокого мира.
А нашлись наши нематериальные оболочки в одном из множества подвалов нашего большого города, ласково именуемых некоторыми "домом". Зеленоглазая и рыжий, оказались по прихоти небес в одном и том же месте, в одно и то же время, чтоб сыграть свои роли в глупом спектакле, имя которому Жизнь.
* * *
Очень темно. Лишь далёкие силуэты труб, стен слабо очерчивают границы мироздания. Издалека доносится редкая капель: "Кап...кап, кап. Кап...кап, кап", притягивая к себе внимание. Она - единственный инородный звук, всё остальное наше. Её и моё: грустное дыхание, совсем неравномерное, а почему-то сбивчивое и прерывистое, громкий, как метроном, пульс, отсчитывающий мгновения уходящего времени, лёгкий шорох одежды, скрип затёкших суставов, и легкая дробь зубов - мы замерзли. Пытаясь согреться, мы двигаемся все ближе и ближе друг к другу, хотя это уже невозможно, мы и так давно срослись, спаянные вездесущим холодом.
Она лежала, обняв меня за спину и легонько, царапала ногтем мою родинку намереваясь отделить ее от тела. Ноготь сначала игриво описывал сужающиеся круги и только потом быстро и сильно подковыривал ее, порождая мурашки по всему телу. Было больно и приятно одновременно. Мурашки пробегали по заиндевелой спине заставляя вздрагивать замерзшую кожу и чуть-чуть от этого согреваться.
Моя рука, в свою очередь, была полностью погребена под её одеждой, а ладонь вместе с пальцами терялась в густых зарослях легко проходимых бергамотовых деревьев. Как она там очутилась я, естественно, не помнил, но смутно догадывался, что явно с чьей-то помощью.
Падающие капли завораживали, придавая обстановке что-то сверхъестественное, загадочное. Уличных шумов - вечных спутников нашего существования, слышно не было. Мы были одни, одни на всей планете, лишь мягкое: "Кап...кап, кап. Кап... кап, кап", где-то вдалеке...
Мысли, как живые существа, вяло пробирались сквозь дебри алкогольных паров, заторможенные ими, ленивые, ленивые. Они сталкивались друг с другом, рождая новые, которые потом опять трансформировались во всё те же, что возникали в самом начале. Броуновское их движение даже раскачивало мою голову: туда, сюда, туда, сюда... И при каждом качке "туда" я, исподволь, касался её волос. Они мягко щекотали нос, вызывая желание чихнуть, попадали в рот, глаза, забивались в самые неподходящие места. От них исходил пряный запах, похожий на... сыр?
Мы лежали уже довольно долго. Потерялось всякое ощущение времени, и с ним реальности всего происходящего. Время было липким и бесформенным, как желе. А ещё ленивым, как и мы, просто лежащие, почти без движения, без мыслей, без вопросов. Оно вяло двигалось без конца и начала, и неопределённой цели...с неопределённой цели.
И, вдруг, из небытия возник глухой нереальный голос, заставляющий вздрогнуть, ощутить тупую боль, разочарования, вырывающий из сладкой дрёмы погружения в нирвану:
-Ты жив?
-Да! - глупый вопрос! К тому же, заставляющий напрячь слежавшиеся, к тому времени связки, чтоб произнести ответ. Всё больше ничего не скажу. Если тебе охота говорить - говори. Только не двигайся, не вставай - не трогай меня!
-У-у, мне плохо.
Голос был тихий-тихий, но мне показалось, что кто-то дерзкий и очень нехороший крикнул мне в ухо. Затем водопад... артиллеристская канонада, одиночные выстрелы, опять водопад,... "Здесь, что война?"
Как только из чьих-то недр родился водопад, мою руку, славно лежащую в дебрях бергамота, резко дернули, пытаясь вырвать, а сейчас вновь мягко схватили и водрузили, а, верней, засунули, обратно, однако, не потрудившись положить именно так, как она лежала прежде. Обиженная таким панибратским отношением рука, лишившись тёплого лона, ответила яростными уколами неизвестных солдатиков, коловших тоненькими штыками всю ладонь изнутри. Мне тоже стало обидно, и я вытащил её на воздух.
-Положи на место.
"На какое место?! Это, что не моя рука?! Неужели пропил?!" - пронеслось в голове, яростно кольнув в грудь адреналином. Тон был такой, что я усомнился во владении собственной рукой, вполне естественно, ни капли, не сомневаясь во всей абсурдности такого оборота. Пришлось засунуть её обратно, аккуратно положив её именно так, как она лежала до водопада. Рука, оказавшись на привычном месте, удовлетворённо успокоилась, лишь изредка подёргиваясь, ещё дольше пробудив во мне сомнения.
* * *
Снова тишина. Снова где-то вдалеке нереальное: "Кап...кап, кап. Кап...кап, кап". Снова лень. Снова сладкое забытьё в шёлковых объятиях выдумки индийских философов.
* * *
Когда я очнулся, горел тусклый свет грязной "сороковки". Неумело пытаясь отбиться от её лучей, режущих привыкшие к темноте глаза, я начал протирать их резко пахнущей рукой, в бесплотных попытках вновь очутится хоть на секунду во мраке, так подходящем к моему существованию.
Она сидела напротив, хитро щуря свои зелёные океаны, оплетённые с одной стороны жёлтым болотом, почему-то очень шедшим ей. Губы, скривившиеся в ухмылке, приветствовали моё больное пробуждение. Подол юбки загнулся, зацепившись за проволоку торчащую из трубы и оголил острую коленку с небольшой ссадиной прямо посередине. Жёлтая, невзрачная, больше похожая на футболку, кофта, плетью свешивалась с плеча и ниспадала вниз, представляя на обозрение плечо с выпирающей ключицей. Вообще, зрелище довольно далёкое от идеала женщины, хотя и не дошедшее до уровня убожества. Даже вполне привлекательное на этом фоне. Она гармонировала с окружающей обстановкой, которая скрашивала отдельные дефекты, нормализуя общий вид картины.
Ещё не вполне очнувшись ото сна и всё ещё продолжавший бороться с колючим светом, я вяло начал вставать, ощущая слабость в негнущихся от долгого лежания ногах. Ужасно хотелось пить. Рот был похож на истерзанную жарой Сахару. Голова раскалывалась от остатков алкоголя. Нещадно знобило.
- Замёрз, Маугли? Да, это тебе не джунгли. Ха-ха. Выпить хочешь?
Она пододвинула ко мне бутылку, уже початую, что хорошо было видно по её лицу, озарённому нездоровым румянцем, и по затянутым поволокой океанам.
Жидкость в бутылке плескалась, игралась, обдавая лучезарным светом, переливалось в свете "сороковаттки", манила и тянуло. Рука без посыла сверху сама начала движение к ней, но остановилась: хотелось пить, а не выпить, тушить, а не разжигать. Искушение было велико, но нет, зелёный змий, твой искус не пройдёт в моих чертогах! Не справишься ты со мной! ...а хотя...справился-таки. Что и говорить искуситель!
Стало немного легче. Будет ещё лучше, но позже, когда алкалоиды всосутся в желудок и начнут бомбардировать мозг, сужать сосуды, забивать тупыми сапогами мозжечок, развязывать язык, затуманивать мысли...
Честно, я ждал этого момента, как ждёт утопающий спасательный круг, или человек на необитаемом острове ждёт корабля.
- Вот и молодец.
"Да, знаю я, знаю, что молодец, что умница, что хорош, как никогда раньше. Всё это я знаю, а ещё я знаю тебя, родная, знаю, что пить в одиночку, значит не уважать себя, а не пить, когда перед тобой бутылка это просто преступление, перед ней, собой, обществом, за которое следует неминуемое наказание.
Прошло несколько минут, и новые армии объединились с уже присутствующими и весь этот альянс с воодушевлением и энтузиазмом, граничащим с помешательством, кинулся довершать начатую, пару недель назад, кампанию. Прибывшие в место дислокации подкрепление было особенно рьяным, наверно, в силу огромного количества сивушных масел или просто от того, что предыдущие атаки вконец смяли все оборонительные редуты защищавшихся. От их атак и меня даже покачивало. Спазм марш-броском приблизился к глотке пытаясь пробиться, но не сумел, подавленный усилием воли, и полным отсутствием чего-либо, что можно было извергнуть из моего пострадавшего в последнее время желудка.
Боясь показаться не галантным, я не моргнул даже глазом. Лишь сжал покрепче кулаки и спиной опёрся о густо побеленную стену.
Мой оппонент, а проще собутыльник, смотрел на всё это безобразие с непреодолимым интересом слегка помешанным на переживании и сочувствии. Её ресницы опахалами обмахивали океаны, насквозь пронизанные лукавством. Подол задрался ещё выше - уже было видно маленькую ляжку, кофта вконец сползла, но Она уже казалась чуть лучше, красивей, более привлекательной, и, почему-то, манящей. В ней появилась живая искорка. Хотелось прикоснуться, погладить кожу, провести по волосам.
Рука опять потянулась - сама! Мне лишь оставалось безучастно наблюдать за ее замедленным, покадровым движением: вот она поднялась, начала, вытягиваться, ближе, ближе, ещё ближе, вот я уже вижу ладонь, пальцы...ногти...грязь под ними...э-э, стоп! "Негоже, трогать женщину руками под ногтями, которых грязь! Обратно, я сказал, назад!.."
Опять та - же ухмылочка, опять понимание в глазах, и некоторое сочувствие - трудная, плохо понимаемая мной женщина.
-Ещё выпьешь?
Сил хватило только на неопределённый кивок головой. После него, как ни странно, самочувствие улучшилось. Кровь вместе с алкоголем, наконец, достигла мозга, и принесла сладкую эйфорию мягкой пелены.
-Так да или нет? ... Нет? А я выпью.
Залихватским, давно отработанным движением, она опрокинула бутылку и влила в себя её содержимое. "Такой навык отрабатывается годами долгих, изнурительных тренировок" - пронеслось в голове, вызвав приступ лёгкой зависти.
Было видно, как струя прокатилась по горлу - змея заглатывает мышонка...Бедный, бедный мыш, тебе бы ещё жить и жить...
- Хо - ро - шо!!!
Ага, я тоже так подумал. Изящно! Верх мастерства! Браво! Брависсимо!! Бис!! ... "Не хотел бы я быть этим мышонком... или хотел бы ...? "
-Держи.
Бутылка окончательно потеряла невинный вид. Ополовиненная, она скорбно стояла на трубе разделявшей нас, всем своим видом показывая участь любой девушки, в той или иной степени перенесших один из самых трудных моментов взросления, и как следствие, старости и смерти - дефлорацию, долгожданную, неминуемую.
Жидкость почти перестала обдавать нас "искрами", а лишь покачивалась лёгким бризом, ударяясь о стенку. Так хотелось добавить в неё жизни, огня, азарта. Что я и сделал. А если быть совсем точным, сделала моя рука, вновь обретшая свой разум. Грубо схвативши за горлышко бутылки, залихватским, но не таким как Она, движением, рука опрокинула добрую часть содержимого в заранее подставленную глотку, при этом, чуть не задушив девочку.
Содержимое расплавленным, тягуче-ядовитым золотом прокатилось по горлу, растаяв в конце пути. Жар мигом заполнил нутро, прокатываясь горячими волнами, то вверх, то вниз.
-Чудненько! Дай её.
"С радостью-бы, да рука не разжимается, держит, не хочет отдавать! Вцепилась, как клещ! Давит и давит. Мне уже пальцы больно, а она всё сжимает, и сжимает"
Вдруг резкий, неожиданный взмах и глотка опять с радостью принимает расплавленное золото ... Мне стало стыдно за них - жадные.
Только после этого бутылка плавно, опять покадрово, медленно, вальяжно, перебралась в другую протянутую руку и там успокоилась, обласканная мягкими поглаживаниями вдоль горлышка.
"Хочу или не хочу этой рукой по шее...и по шее ли?"
На короткий миг, расслабленно откинувшись на стенку, густопобеленную грязно-белой известью, я представил эту незамысловатую картину, попутно перемежая фантазии с анализированием процессов в моём бренном теле. Вот рука ласково касается затылка, медленно перебирая маленькие нежные волоски, проводят по нему, забираются в область под ухом, щекочут, как кота, тонкими пальчиками, проводят дальше под горло,... а оккупанты всё продолжают разрушать редуты здравого смысла ковровыми бомбардировками. В пузе зажгли напалм, рука успокоилась. Один пальчик описывает круги вокруг кадыка, проводит по трахее, царапает ногтем, чуть заметно, опускаясь всё ниже, и ниже, и ниже...
- Не спи,- замёрзнешь!
... Сука!
Открываю глаза. Через матовую пелену вглядываюсь, пытаясь разглядеть виновника прерванного торжества. И тут - же о нём забываю. Таких красивых, сексапильных и манящих Женщин я не видел, да и вряд - ли когда ещё увижу! Подол уже не закрывает ничего, представляя собой жалкий кусок ненужной бестолковой материи, ляжка уже совсем не тонкая, а в самый раз, колено, как у Клеопатры... вечернее платье, сделанное для сегодняшнего прет-а-порте, и чтоб подчеркнуть Её изящество и красоту. Изумрудные озёра светятся торжеством, элегантный макияж под одним из них, наверняка, будет одним из последних писков моды. Греческий профиль, лишний раз доказывает всю несостоятельность моего первого впечатления. И джокондовская улыбка... и грация Годивы, и стройность Артемиды...
- Ты чё, это, мать, жмурика увидел?!
Какой нежный бархатный голос! Какой тембр! Какая интонация! Пушкинский слог, построение фразы, какие очаровательные речевые обороты!!!
Сумасшедший вихрь нежности подхватил меня на свои крылья и понёс к Ней.
Да, сядь ты, ха-ха!! Успокойся. От тебя зацепило, ха-ха.
Но меня несло и несло, изредка покачивая, ударяя о стены, пол, трубу. Под ногами, что-то мешалось, не давая мне пробиться к моему идеалу красоты. Препятствия, выставленные мне, лишь подзадоривали моё естество, заставляя преодолевать их, давали новый импульс к действию. Всё мешало мне: ноги не слушались, вездесуща проволока намертво схватила за брючину, рука снова дала о себе знать, зацепившись за край трубы, и не желавшая не на секунду отпускаться и дать мне свободу.
Помучившись, и вконец обессилев, я оставил свои попытки пробиться к желаемой цели, и снова навалился на стену.
Остатки лазури плескались на дне, бутылка стояла на середине, как бы обозначая границу между нами. Между мной и Ей.
Стало хорошо и приятно. Бой закончился полным поражением моего войска. И пока на трупах оккупанты праздновали свою победу, воздавая почести своему богу, обильно поливая алтарь гремучей жидкостью, я вконец расслабился, принимая посильное участие в празднике. Глаза закрылись, лишь разноцветные, мельтешащие точки разбегались, кружась в своём безумном хороводе, пытаясь догнать друг друга, играли в свои весёлые игры, чему-то радовались, развлекая и меня.
Краем уха я услышал радостный всплеск, громкие глотки... Вот и прервалась жизнь одной маленькой девушки, одна короткая лучезарная жизнь... мышонок тоже погиб где-то в глубинах, рука тоже исчерпала свои умственные способности и теперь тёплой кошкой лежала на моей груди, только точки всё бегали и бегали, то догоняя, то убегая. Армия уже воздала свои почести и лежала вповалку на пепелище. Я лежал рядом.
Опять тормошат. Открываю глаза. Стоит Она в своём вечернем платье, ласково теребит меня за плечо своими нежными, длинными, тонкими пальцами, в озёрах испуг, границы нет - она близко-близко, можно протянуть руку и прикоснуться. Остановись мгновенье!! Испуг, как будто прошел, и я услышал дивные перекаты звонкого смеха. Изящно продефилировав по нашему уютному номеру, Она, взмахнув рукой, погасила светило, лишив меня потрясающего зрелища её красоты. Стало немного обидно, но меня окружила тайна, и я полностью отдался ей, мгновенно забыв обо всём на свете. Где Она? Подойдёт ли ещё? А может ещё раз прикоснётся как там в моих грёзах? Как жаль не смогу увидеть её озёр...
Я весь превратился в сверхчувствительную машину, улавливающую каждый шорох, угадывающую каждое движение, анализирующую всю поступающую информацию в надежде найти ответ на вопрос: "Где ОНА?!!". Я вглядываюсь, вслушиваюсь... тишина, хотя...о, шорох, ещё... Ты там, да? Ты там? - вдруг, с другой стороны и четь ближе... и снова тишина...
Сижу, наверно, минут пять - ничего. Даже не так - НИЧЕГО, пусто ни шорохов, ни, тем более прикосновений, даже мысли из башки вылетели напрочь. Сижу ещё, ни шевелюсь, ни дышу - слушаю, жду - Ты где, мой ангел? Не покидай меня, не уходи... НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ОДНОГО!!! Что ты будешь делать - НИЧЕГО.
Мрак кромешный. Хоть шары выколи, как в преисподней. Темнота давит, надвигается, поглощает... Почему-то вспомнил мышонка, он погиб, наверно, также. Его просто поглотила темнота. И он умер. Быстро и безболезненно. Но ведь я не мыш?.. И меня не раздавишь - я большой, я сам могу её задавить. Что мне эта темнота?! Я не мыш...не мыш... ... мыш...
"Кап... кап, кап. Кап... кап, кап."
-Ты жив?
Да, она заговорила!!! Заговорила!! Что мне эта темнота??
-Да.
-Хорошо.
-Что хорошо?
-Просто хорошо.
Трудная плохо понимаемая мной женщина.
Потом мы долго молчали. Я хотел, что-то спросить, чтоб вновь услышать Её голос, но язык не поворачивался, связки-предательницы не работали, да и мыслей не было. Из головы как-то вдруг всё вылетело, оставив глубокую пустоту. После её слов стало не так темно, темнота осталась, но уже не такая тёмная. Эта лишь отдалённо напоминала ТУ темноту, без Неё. Навалилось оцепенение. Я начал медленно проваливаться в пустоту, лишь с маниакальным упорством стараясь удержать Её образ...
* * *
Сквозь мокрую пелену сна пробирается человек, рука распихивает густой туман, упорно бредя вперёд. К выходу к свету, к свободному пространству. Туман редеет и уже слышится чей-то разговор. Слышится ещё очень плохо, слов почти не разобрать, и, услышав его, он начинает идти на звук. Звук всё громче, слова понятней, туман реже, человек свободней...
- Сколько выпили?
- Бутылку.
- В осадок?
- Да, нет, поговорили ещё...
- О чём с ним говорить?! Не смеши людей.
- О жизни.
- О жизни или за жисть?
- О жизни.
- А-а, ну всё с вами понятно. Небось, перепихнулись ещё. ( гаденький смех)...
...Человек останавливается, пытаясь понять, о чём разговаривают, и почему начинает болеть голова. Свободное пространство, по мере продвижения, превращается из Эдема, который он представлял себе в пустыню. Голова болит, и приходит осознание того, что разговаривают два человека. Два женских голоса разговаривают о нём. Неужели, ... неужели это Она...
- Не опошляй. Может быть, что-нибудь и случилось, но он выключился.
-Вот я и говорю, чё с ним разговаривать - никчёмный.
- Нет, он добрый и не похож на тех свиней, с которыми приходится... Он мне даже нравиться... наверно.
- Дурой была, дурой и сдохнешь! Нравится он ей видите-ли, ну так хер ты здесь сидишь? Давай, прыгай к нему, хапай за лапу немытую, и к алтарю. Его там водицей святой отмоют, железку к башке, и на Первую Брачную Ночь. Нравится, блин?! Да, ты посмотри на него! Пьянь, рвань, дрянь, чистой воды, ей-богу!
... Человеку стало немного дурно, и он сел на землю, которая чувствительно обожгла его ягодицы. Слова одной из женщин ему не нравились. Стало обидно, захотелось крикнуть: " Сама дрянь, а я Человек!", но пока сил не было, и навалилось лишь любопытство, что ещё скажут...
- Поосторожней на поворотах, ты его совсем не знаешь!
- Ага, давай мне ещё морду разбей за него. Давай, хуль ты, я привычная.
... В разговоре наступила пауза, и человек соскочил, боясь потерять ориентир, по которому нужно выбраться...
- Ну, скоро он проснётся, жених-то твой...
Открываю глаза. Опять подвал. Опять похмелье. Опять хочу пить. Опять знобит. И горячая труба... и кап...кап, кап. Кап... кап, кап.
- О, очнулся, охнурик. Вставай. Вон за стол иди. "Жрать подано - садитесь есть, пожалуйста". И выпивать садитесь. Всё равно нахаляву. Сегодня платит Катька, наша первая мученица, и первая миньетчица во всей округе - "Глубокая глотка" и Жанна д'Арк в одном флаконе. Выделить слово "флаконе"...
- Заткнись, сука!!!
- Да, я чё, я молчу, подруженька. Что сердишься?
- Садись, пожалуйста.
Передо мной, в отличие от вчерашнего дня, или ночи, на всё той же трубе, заботливо накрытой доской, сидели уже две дамы. Одна из них моя старая знакомая, а вторая... А вот вторая это отдельный разговор: серый, порванный сзади плащ, угрюмо прикрывал довольно грузное тело, грузно восседающее на доске, растрепанные волосы заколоты заколкой сделанной в форме бабочки, только одно крыло отвалилось, и теперь она напоминала, не то жертву репрессий, не то гребень. На ней были резиновые сапоги и аккуратно заштопанные коготки. Лица, хоть убей, я вспомнить не могу, в памяти остался лишь голос - едкий, насмешливый, грубый, и очень громкий. Вот, пожалуй, и всё, что я могу вспомнить о Клавке, Клавдии Петровне, как она мне представилась - оборванка со стажем, но не сломленной душой и горячим сердцем, уставшим ждать принца на белом Мерседесе, ласково называемом " Сука на Мерине". "Мерин" всё не приезжает, годы летят, сердце болит, водка кончается, но душа ещё не сломлена, значит рано ещё на помойку, значит можно ещё пользовать, на что она и предоставляет свои услуги, оплачиваемые по прейскуранту, чаще всего выраженному в алкогольном эквиваленте. Расценки не помню тоже, но не очень дорого. Любимый девиз: " Есть спрос, будет предложение", недаром основной закон экономики, а мы народ продвинутый, везде перестройка, и у нас тоже. Раньше бесплатно давала, а сейчас перешла на рыночные отношения. Бизнес, ёпт!
Её фривольная, густонасыщенная матом, юмором и экзотическими оборотами, также обильно смазанная пошлостями и ругательствами, речь беспощадно смахивала на юмористов, рассказывающих со сцены рассказики о жизни простого люда, только здесь всё было, далеко, не понарошку, а на самом деле. Особенно её удавались пародии и передразнивания политиков и учёных:
- "Бюджетный дисбаланс привёл к всеобщему повальному увлечению эзотерической литературой перемацанной с экзистенциальными антологическими изысканиями в области сельского хозяйства, в целом", или " С точки зрения банальной эрудиции не каждый индивидуум способен оценить тенденции субрадикальных иллюзий..." - бред!
Заканчивая каждое своё высказывание, она добавляла ельцинское " Понимаш..." и надувала губы, на мгновение, застыв, потом вдруг разряжалась взрывом громогласного утробного смеха. Смеялась обычно одна, но её это ничуть не смущало. Как и многие передразниваемые ей политики, она ни слова не понимала, но они ей безумно нравились. Видимо, заставляли чувствовать себя умной и начитанной.
Чем-то неуловимо схожие в своём различие, сидели они друг напротив друга разделённые непритязательным простеньким завтраком: буханка серого хлеба, лук, банка с "Рассольником", банка кильки, и бутылка. Два перпендикуляра жизни, две параллели судьбы. И между ними острым зигзагом, с болящей до ужаса, больше похожей на набитую гвоздями бочку, головой, сидел я. Неплохая, согласитесь, картина?
Робко подойдя к ним, я уселся на, откуда не возьмись, взявшийся стул, верней, табурет, с дырой посередине. От вида хлебосолов мой желудок заорал бешеным тигром, как будто и не было вчерашнего напалма. Во рту образовалось море слюны, так и норовящей выплеснутся наружу. Её потоки я немедленно отправлял в желудок, который разочаровавшись, орал всё громче и громче. Бутылка пробудила лишь смутные воспоминания как-то связанные с какой-то девушкой, потерей невинности, и убиенным мышонком. Короче, ноль эмоций. Главное было вокруг неё, важно возвышавшейся гордой королевой над народом, как в жизни, ей-богу, несправедливость везде, даже здесь - пустышка высится над чернью! Плохо, что нет воды. Заботливые хозяйки забыли о нектаре для больного организма, забыли об огнетушителе. Почему воды нет тогда, когда она больше всего нужна, а ведь её больше всего на земле?!
- Я, по-моему, сказала тебе, заткнись! - и чуть погодя смягчившись - Сама ешь и перестань зыркать на бутылку. Поедим - выпьем.
- Что есть-то пить надо. Поесть мы всегда успеем, а вот выпить, нужно успевать, пока есть и мы живы - и мне - Эй, не превращай закуску в еду.
Эта женщина была ещё более непонятна. То зовёт есть, то не даёт. Женщины, вообще, непонятный народ, но чтоб до такой степени!.. Такие встречаются чрезвычайно редко. Это было живое воплощение женской логики. Но остановить меня уже было возможно только с помощью тяжёлого танка или кувалды, ласково приложенной мне по темечку. Тигр выхватывал целые куски и, не жуя, проглатывал, прося ещё и ещё. Вкусно, очень вкусно, вкуснее не бывает.
Когда рычание перешло в ленивое урчание, а потом и вовсе прекратилось, челюсти начали работать автоматически, а на "столе" еды осталось ровно на закуску, моё внимание переключилось на разговор, не прекращавшийся, ни на минуту:
- Да, плевать я хотела на этого урода. Мне достаточно одного взгляда, чтоб понять, что оно из себя представляет. Я тебе сразу сказала - урод! И на кой ляд ты вообще туда пошла?! На деньги позарилась, удружить хотела, душу у него облегчить? Ты знаешь, где душа-то у него?! Там где яйца висят волосатые! Узнала вот, а сейчас мне эти страсти рассказываешь, да ещё и при человеке незнакомом. Хорошо хоть синяком отделалась, мог и убить на хрен, скотина сволочная! Правильно жена ушла, и трахается, небось, как кролик. Раз - два, и отстрелялся, да? Сука! Башку - бы разнесла выблядышу, не посмотрела б, что в ней нет ни хера... Взяла б топор, раз, и всё, покатилась бы, а я бы ещё молодость вспомнила, как с пацанами в футбол гоняла!!! Гандон!
Она демонстративно показала как, что, и каким образом, она сделала - бы с неизвестным субъектом, поставившим моей знакомой синяк, и причинившим ей какие - то неприятности. При этом космы её злобно развевались, бабочка с одним крылом стала похожа на лезвие топора торчащего из головы, а серый плащ жуткую атмосферу, делая её похожей на страшную ведьму.
- А давай его сегодня в подъезде дождёмся, сзади молотком по башке, и сюда? Давай, а? Ну, давай, ну, пожалуйста. Я ему здесь такое устрою, да я его!.. Я!.. я его стоячей сиськой ухайдокаю, я ему в зад пол - цистерны запихаю, я ему тут такой Освенцим забабахаю!!! Я ему... я его... тьфу.
На этом запас фантазии Клавдии Петровны закончился, и она грузно плюхнулась на доску, причинив неудобство всем: мне, ей, бутылке, продолжавшей стоять в неприкосновенности, закуске, таракану, которого она нечаянно раздавила своими телесами.
- Открывай флакон,- тяжело дыша, сказала Клавка, и, не дождавшись ответа, схватила бутылку за горло и всколупнула крышку специальным зубом во рту. Потом смачно, с чувством, сплюнула через плечо и присосалась к горлышку. Жилы на шее натянулись, громкие глотки и причмокивания оповещали всю округу о процессе поглощения и последующего усваивания, сопровождаемого побочными эффектами как то: потеря координации, легкая эйфория, прибавление смелости, проявление целой гаммы чувств ко всему начиная с любви и заканчивая ненавистью. И неправда, что между ними один шаг - гораздо больше. А потом, чрезмерная весёлость, или безграничная тоска, в зависимости от настроения предшествующего принятию напитка, последующий сон или рвота, тоже зависящие от многих факторов, и в конце, похмелье с утра. Клавка сделала первый шаг к завтрашнему утру, и весь мой опыт говорил, что сегодняшний вечер будут одним из самых незабываемых в моей жизни. После чего, по - мужски ударив бутылку о "стол", загрустила, вяло хрумкая луком. Плечи поникли, плащ опустился, космы уже не развевались, сапожки стыдливо прятали свои раны, а колготки лишь тускло поблескивали в лучах "сороковаттки".
Наступила Тишина.
Вокруг, почти реально, роились мысли, облачённые в мелкие частицы пыли поднятой Клавкой. Они были разные - большие и маленькие, быстрые и медленно планирующие, некоторые блестели, некоторые лишь тускло падали на грязный пол полностью уверенные в своей никчёмности.
Таракану уже не помочь, мышонок жалобно плакал - теперь умолк, сапоги сгорали от стыда, тигр умолк разморенный колоссальным количеством добычи: я просто сидел, тоже уставший, и лениво крутил в руках камушек нечаянно подобранный во время выступления артистки недавно сыгравшей последнюю сцену эпической трагедии. Камушек весело прыгал с пальца на палец всё норовя скользнуть в тёплый рукав. Кто-то пережевывал зелёные перья, безучастно глядя в одну точку, а некоторые из здесь присутствующих поглаживали чьё-то белое прозрачное горло, царапая коготком по выступающей сверху дуге.
Молчание с каждой секундой становилось всё неприличней и неприличней. Захотелось крикнуть что-нибудь дурацкое, чтоб хоть немного разрядить обстановку даже за счет себя, потому - что после этого, вполне возможно, меня посчитают куда более идиотом, чем я есть на самом деле. Но естественная скромность беспощадно подавляла всякие посылы сделать это - "Зимний" не прошёл, восстание было быстро и эффективно подавлено.
По-моему никого кроме меня молчание не угнетало и не интересовало. Обе мои собеседницы предоставляли мне - единственному М., право беспокоиться за поддержание разговора. И не найдя ничего более подходящего и умного я осторожно вынул бутылку из рук одной из девушек, и разлил содержимое по желтым пластиковым стаканам, педантично измеряя количество наливаемого. Ни капли больше, ни капли меньше, всё поровну - по-братски, по-сестрински, вам половинку, мне половинку. Ага, и про вас не забыть, ой, здесь меньше...ничего дольём...
Хотел сказать тост, но не успел... Быстрая, как кобра рука ловко ухватилась за стакан и беззвучно опрокинула его в жаждущую глотку. Другая рука, так - же, очень ловко схватила другой стакан, но чрезвычайно медленно по сравнению с первой, вальяжно поднесла его ко рту, обхватила тонкими губами, и аристократично начала отпивать мелкими глотками, смакуя содержимое, пытаясь прочувствовать изысканный букет. Кому принадлежали руки, я заметить не успел.
Тост, только что сформированный в интеллектуальных закоулках мозга, убрался обратно, жалобно поскуливая, изредка оглядываясь, и волоча поджатый хвост. Раз вы так, тогда я тоже! Когда М. от баб отставали?..
Вошла очень плохо, очень. Тигр отбивался всеми лапами, хвостами, и бодал головой. Во рту остался привкус одеколона смешанного с денатуратом, как от "Слезы комсомолки", пробованной мной единожды, и я поспешил забить его "Рассольником". Помогло не очень.
Сидим уже минут 15 после первой. Хочу сказать: " Между первой и второй...", но вспоминаю букет, и сразу перестаю желать пить. Смотрю на безучастные лица оставившие решать меня эпохальные нравственные проблемы одного, без участия и поддержки, и становиться не по себе. Хочу поговорить!
Ещё минут 10. Две маски театра абсурда. Одна жуёт лук. Лука всё меньше и меньше. Другая гладит стеклянное горло. Хочу поговорить!
Пять минут. Потерял камушек. Начинаю нервничать. Хочу поговорить!
Десять минут. Лука почти не осталось. Нервничаю всё сильней и сильней. Хочу поговорить!..
Пятнадцать минут...итого почти час ... Да пошли вы!!!!!!!
... Белая коробка, доверху наполненная тишиной, освещенная тусклыми лучами - сорок и пылью, обивается невидимыми и неумелыми рабочими, мягким материалом. Стены, пол, потолок ...Срезаются острые углы, в дверях начинают делать глазок...
Резко, как началось, наваждение спало, сопровождаемое грохотом неумелых убегающих рабочих.
- Наливай, а то уйду.
- Иди.
- Я пошутила.
- Я тоже.
А-а, заговорили, а я уже не хочу.
Полностью игнорируя присутствие моего бренного тела в помещении, жидкость из бутылки очутилась в стаканах, причём у всех поровну.
В голове кто-то жалобно заскулил, вырываясь наружу. Показалась голова с торчащими ушами, высунутым лопатой языком, и нетерпеливыми глазами, одна лапа, вторая, передняя часть туловища, область паха, ... и остановилась...
Стакан был полон только у меня.
Пес убежал уже с диким воем, обиженный на весь белый свет, давая себе зарок никогда больше не высовываться.
Неладно что-то в датском королевстве, ой не ладно. Эмансипация идёт полным ходом, бабы полностью теряют нюх и обгоняют мужиков уже в таком, казалось бы, мужском деле, как распитие спиртосодержащих жидкостей. Становится обидно за русского "мачо", и горько за русских баб. И я, пересиливая себя, и пресекая на корню попытки тигриного протеста, запихиваю в себя очередную порцию.
А пошла ничего. Гораздо лучше, чем первая. Только тигру кто-то наступил на хвост, и он огрызнулся на обидчика, попытавшись плюнуть в его сторону.
- А у нас в квартире газ. А у вас? А у нас водопровод, вот. Ещё лук есть?
- Нет.
- "Тише мыши кто на крыше. Не дразните его мыши. Не то спрыгнет котик с крыши, котик чёрный с нашей крыши. Его Бог послал нам свыше. Не дразните его мыши, у нас кот сидит на крыше". Классный стишок?!! Сама придумала. Только что! А лука точно нет?
- Нет.
- Жаль.
- Угу.
- Люблю лук и морковку люблю, и огурцы, а бананы, вообще, класс... особенно когда недозрелые чуток, кожурку снимешь и давай... Кайф. Мужика не надо.
- Дура.
- Не пробовала - не говори.
- Постыдилась бы человека.
Не заметно мы выпили ещё. И ещё... И вдруг, прорезав тишину, раздался тихий, и от этого ещё более яростный голос:
- Это кто мне про стыд говорит?! Ты что - ли, Жанна Д'Арк и "Глубокая глотка" в одном флаконе?! Молчи лучше, стыд и срам. Чего стыдиться, это ему должно быть стыдно за свою братию - бабу, мать его. Толком удовлетворить не могут! А ещё нас спермоприёмниками называют. Это я то спермоприёмник? Скорострелы вонючие! Да, ведь?
- ...?
- И бьют, сволочи, бьют, почём зря. По морде бьют, а мне после них работать ещё. Ору, кричу, извиваюсь!.. Не бей ору по морде! На, сюда ударь, по морде только не бей! Подставляюсь им, а эта сука всё равно норовит тебя побольнее ударить - в грудь, по морде... Как жить?!! У тебя, морда, спрашиваю?! Как жить?!!
А я то, блин, откуда знаю. Я никому под побои не подставляюсь, сам никого не бью, тем более женщин. И, вообще, считаю, что вопрос риторический.
- Чё, молчишь - то, как партизан в гестапо? Не знаешь? Откуда тебе знать! Знаешь только водку хлестать, да за нами, бабами, увиваться, а нет их, рукой дёргать. Рукой - то работать знаешь как? Давай научу...
- Отстань от него!
- Угроза подействовала. Ещё б не подействовать, когда в руке бутылка, глаза адским пламенем горят, а в голосе столько яда.
Уже на тон ниже:
- Дак чё, я неправду говорю, что - ли? Тебе - ли не знать. По мне так ты от них больше всех хлебнула. Вру да? Да если б меня так во всех позах, да во все дыры как тебя!.. Я б с катушек съехала, не выжила б точно! А ты за них заступаешься. Дура!
- Не за них. За него.
- Чем отличный-то? Такой - же, как все кобель.
- Уймись!
Я как сидел, так и сижу. Понять ничего не могу. О чем разговаривают? Что доказывают? Зачем обзываются? Ладно бы меня, так ведь всех М. под одну статью подводят.
В голове зашумело от действия "гремучки". Я опять начал терять связь с действительностью. Сейчас меня меньше всего интересовал их разговор. Возмущение улетело, тело тоже осталось где-то ниже, а сознание, возомнив себя птицей, понеслось вверх, попутно проходя через стены, квартиры, мягкую мебель, даже через бабу какую-то. Вот и круша, а над ней голубое-голубое небо, покрытое белыми пушистыми облаками. Облака перистые, кучевые, ватные. Во - от там, чуть дальше большие грязно-серые, хмурые - грозовые. Но до них далеко, и не видно из-за них этого неба, так что туда я не ногой. Поднимаюсь все выше и выше: внизу карточный городишко, целиком состоящий из аккуратно разложенных, дифференцированных полос, изредка прорезаемых зеленью, и тонкими линейками дорог. Людей-муравьев уже не видно, да это и к лучшему - надоели до чертиков. А вокруг, все до рези в глазах, голубое. Облако вблизи, лишь сгусток холодного, мокрого тумана - нет, туда я не хочу. Я хочу еще выше - в космос... Лечу в космос. Чем выше, тем холодней. Не люблю холод. Рядом пролетает большая железяка, обдавшая тухлым яйцом и еще чем-то вонючим. Всю атмосферу загадили, всю подчистую. Холодно, воняет, дышу еле-еле. Мне это уже порядком поднадоело. Сапсаном падаю вниз, к голубям, "голубым", Клавке с бутылкой, зеленым океаном, облаченным в протоплазму тела. Вниз, вниз - быстрей, быстрей! Темная точка внизу, со скоростью экспресса, превращается в грубое нагромождение бетонных квадратов и прямоугольников. Это уже не игрушка в руках ребенка, а дикие джунгли, живущие по своим диким, обезьяним законам. Вот и дом, откуда я начал свой флай. Быстро оглядываюсь назад. Небо утратило свой голубой цвет, превратившись в темно-синюю хмурость.
Сейчас будет гроза.
* * *
- Вы так и будете здесь сидеть, как тараканы запечные? На свежий воздух бы вам, а то уж "тюремным загаром" покрываться начали. Хотя, что вам там делать, забот нет, насущных проблем тоже, а вот мне питаться чем-то надо, форму поддерживать. Знаете, сколько надо есть, чтоб в таком теле быть? Нет. А я знаю. Меня ведь за него только и любят. Правильно, а чё не любить-то, подержаться, что спереди, что сзади, есть за что. Я когда в столовке работала,... да, я работала в столовой,... меня начальник, когда на "разделочном" ёб, то рессорой называл. Говорит: "С тобой, Клавка, хорошо дело иметь, мягко, амортизирующе, ты туда сам, а обратно отпружиниваешь. Класс!"
Че, ты на меня смотришь, кролик, знаешь, сколько я домой продуктов таскала. Мне хватало, отцу с матерью, бабке, соседям по коммуналке, и еще на продажу оставалось, да кобелю моему на "дачки". Слушай, отверни свое хайло, противно даже. Как чекист на врага народа, ей-богу. Ты мусор, что - ли!? Ну, так отверни морду, и престань на меня так пялиться, жить всем надо, тебе, мне, ей, а как жить-то! Вот и приходится вертеться как вошь на сковородке. Где спиздишь чего, где потрахаешься. Вот тебе есть что пожрать, а у меня бывало по три дня крошки во рту не было. Доходило до того, что пойдешь на улицу, пососать напросишься нахаляву, вот и сыта до следующего. Че, ты морду свою воротишь, суслик!? Я мымр этих, с телека не понимаю, ну этих... "диеты", "похудения", "супер системы 666", зажрались, сволочи, их бы на улицу, да без гроша в кармане. Сразу похудеешь килограмм на 15, дня за 3. А потом когда невмоготу, когда слюна в рот едкая бежит, пузо сосёт, да ноги не поднимаются, вот тогда я бы послушала про нравственность, чистоту частоту сношений, и про моногамию эту ихнюю, и про порядочность бы послушала, и про чистоплюйство. Слушай, вот ты умный, да? Ты скажи мне тогда, я тут недавно слово услышала - "анахорет", сижу вот и думаю, это сокращенно от "а на хер это", да? Так я вот этим а-на-хо-ре-том бы заделалась, плюнула, послала - бы всё на отросток и свалила куда подальше. Так ведь и идти-то некуда, понимаешь?! Везде одно и то же. А, вообще, было бы неплохо. Веришь - нет, в школе, когда училась - хорошисткой была. Так вот, помню, Достоевского проходили "Преступление, мать его, и наказание" знаешь, кто меня больше всего смущал? Соня. А знаешь почему? Шлюха - а порядочная! Ты видел когда-нибудь порядочную шлюху, смех, правда? Вот ты, гад, смеёшься, а их много таких. Я мелкая была, не понимала. А сейчас собственными глазами вижу - девки на панель бегут, чтоб сынишку прокормить, отца, мать. И бьют их и убивают, и насилуют по 10 человек, как вон эту. Жирные, потные, вонючие уроды, с толстыми кошельками и правом на всё!.. "Я тебя, Шлюха, купил". Да кого ты, скотина, купил?! Ты кто, ваще? Сука! Сука ты, вот ты кто. Зажравшаяся, грязная сука. Нет, кобель! Зря это я баб обидела. Не достоин этот кобелина, сукой зваться. И ты, кролик, не сука, а кобель, хоть она и говорит что нет, но я-то вижу. Вы ничем друг от друга не отличаетесь. Я вот 33 года прожила и ни одного мужика нормального не видела - одно кобельё. Только есть шавочки, а есть откормленные, породистые, вот этим не в меру тупым достаются красивые бабы, а вам, шавкам, типа меня, понял? Да, ни хрена ты не понял! Что башкой-то качаешь, как кончаешь? Тебе не дано понять - ты под ними не лежал. Заходят, правда, породистые эти к нам, экзотики ищут, ощущений свежих. Подъезжает мразь такая на шикарной тачке, в костюмчике, наманикюреным пальцем, с кольцом бриллиантовым подзывает тебя: "Иди, мол, сюда", а палец толстый такой, жиром весь заплыл - костей не видно: " Сколько стоишь?" Так и хочется плюнуть в харю нажратую... слушай, а почему у них у всех красные такие?.. Не знаешь? Вот и я не знаю... Так вот, так и охота плюнуть и гордо так через плечо: "Я - Шлюха, с тобой, урод, на один километр срать не сяду. Просто не нравишься", но пересиливаешь себя, остатки гордости в ... себе засовываешь и идёшь. И так на душе гадко, аж до боли. Улыбаться пытаешься, а внутри переворачивается, такой блядью низкой кажешься. Ладно, с мужиком пьяным со двора, он уж родным стал тебе - мужик, как мужик, да, чесноком от него с перегаром трёхдневным за версту несёт, и трусы у него не стираные, и хуй не стоит, так ведь тем и дорог! А за этим идешь,... платят хорошо. С одной такой парфюмерной фабрикой разок и можно недели две ни работать. И моются постоянно. Все без исключения. Ради приличия, хоть подождали бы пока уйду. Так ведь нет! Отстрелялся этот, Томимо Токосо, и шасть в ванну - добро своё отмывать, как же я ж грязная! Вот эти, охотники за экзотикой, и приняли "134 ст. УПК РФ" - поправочку к ней, по которой можно не боясь трахать девчонок четырнадцатилетних - у тебя день рождения, милочка? четырнадцать? а ну, поди сюда. ... Всё и урод этот за растление не попадёт под статью - не считаешься ты малолеткой! Всё взрослая стала, можно употреблять! Я, понимаю, что он и без этой поправки бы отмазался в любом случае, но это просто глумление над простым людом, это ... тьфу, блядь! слов нет. Правильно, хер ли им, а девчонке с этим жизнь жить. Там трахать то некуда, волосёнки ещё не выросли ... " Народ нам этого не простит!" - кричал один такой кобелина с трибуны, как же электорат по телевизору смотрит. Приняли. Подавляющим большинством голосов. Знаешь, сколько в нашей Думе, порядочных людей? Один. Знаешь, как узнала? Один голос против был, все остальные "за". Я б того мужичка расцеловала, и на руках носила по гроб жизни. Хотя, может, он детей не любит, мёртвеньких. Скорей всего. Ненавижу!!!
Да - айте, да - айте автомат -
Всех перестреляю.
Ся-аду, выйду и опять
В жирных постреляю-у.
Как песенка?! Голосок не оперный, согласна, зато слова, Боже дай! Наливай, чё сидишь? Не нравится правду - то слышать? Мне тоже. Даже говорить об этом гадко, но душу, мать её, дерёт - сил нет. Я вот беленькой от неё только и отхожу, а всё, падла, в башке сидит - не выкинешь, не пропьёшь. Всё равно сидит ... ... ...
* * *
Кто-то нежно поглаживает родинку на спине, волосы заплетает, гладит мягко-мягко ... Рука опять где-то в зарослях ... "Кап...кап, кап. Кап...кап, кап" Дежа вю?
* * *
- Ладно, пойду я всё-таки от вас. Пить нечего, поговорить не о чем. Сидите, как два столба, глазом не моргнёте. Скучно. А может мне ещё за выпивкой сгонять? У меня деньги есть.
- Как хочешь.
- Ну, это не ответ. Хотите выпить - схожу, не хотите - не пойду. Да, что с вами? Наширялись, что - ли? Пили вроде ...
- Да.
- Ну, так я и говорю, пили. А сидите, оба как наширялись.
- Нет.
- Да, что ты заладила: да, нет, не знаю, как хочешь, я не я ... не моя, е... - не хочу. Ты нормально ответить можешь?
- Да.
- Всё я за водкой. Я тебя такой никогда не видела. И видеть не хочу. Про этого, знать не знаю, может он по жизни тормоз, а вот ты мне больше нравишься, когда пьяная со мной песни орёшь, да мужиков матом кроешь. Ну, ничего, водка тебе мозги мигом прочистит... Я мигом.
Тело шумно поднялось с импровизированого сидения, грузно перевалившись через, неуклюже выпирающую свои грязно-ржавые конечности, трубу, и направилось к выходу, чёрным пятном, выделяющимся на белом фоне. От этого колготки ещё больше поехали по шву, обнажая белёсое, мягкое, студенистое тело с жирной пористой кожей и большой порослью, похожих на червей, чёрных волос. Вылезая из дыры, они жадно глотали воздух, распрямлялись, обсушиваясь от пота, вообщем, радовались жизни, как и любой другой на вновь обретённой свободе. Однокрылая бабочка весело вспорхнула над чёрным океаном, густо перемешанным со снегом, сестёр тех - обретших свободу. Она, как в паланкине, мерно покачивалась, надменно глядя сверху, топорщила крыло, размахивая нам как в последнем крике прощания. Сапожки ошалело приняли вес и отсоединили его от пола своей прорезиненной подошвой с деревянными каблуками внутри. Плащ, как и бабочка, мило попрощался с нами лёгким взмахом. Клавка ушла.
После её ухода в "доме" образовалась гнетущая пустота. Но вместе ней и некоторое облегчение, как - будто, кто-то большой вдруг отдал приказ и товарняк гружёный железом отогнали на запасной путь, освободив, и несколько облагородив, территорию. Хотя, даже после ухода, остался запах и звук, и эхо от голоса. Оно билось от стены к стене в бесплотных поисках выхода, стремясь догнать свою хозяйку.
Рука всё ещё поглаживала горло, пустой уже бутылки, нежно проводя по кончику пальцем. Бутылка казалась маленьким котёнком, которому всегда достаются лишь поглаживания и сладости, и никогда пинки, тычки и удары по голове. Котёнок, уже привыкший к ласкам, воспринимал их вполне естественно, ни капли не сомневаясь, что всё может быть наоборот. Он даже не мурлыкал, не щурил от удовольствия глаза, не тёрся об руку - просто лежал, воспринимая порцию законно незаслуженных ласк.
Поднимая глаза выше, я чуть задержался взглядом на поясе: цветастый уже не был затянут и завязан в узел, а свободно висел в петельках, ничего не поддерживая - странно. Ещё выше: на желтом фоне белеет, что-то бледно-розовое с маленькой коричневой башенкой в середине... Странно, откуда это здесь взялось?! ... вчера этого не было, да и сегодня тоже. Это нечто, как и пояс, свободно висело ничем не поддерживаемое, причем одно. Что бы это ни было, подсознание подсказывало, что этого должно быть два, а здесь почему-то одно, но красивое. Это, было переплетено множеством синих речек оплетающих всю поверхность, и соединяющихся в кучки, истоки, если хотите, как раз вокруг башенки. Лёгкие паутинки вибрировали в одном такте, и он был схож со стуком моего сердца: "Тук...тук, тук. Тук...тук, тук" - странно. Кстати, тоже подсознание подсказывало, что я это уже где-то видел, и даже притрагивался, и целовал... или сосал, и оттуда лилась тёплая белая, очень вкусная жидкость. Перебирая в мозгу кладовые памяти, не нашёл ничего, кроме явных подтверждений высказываний моего подсознания - где-то что-то было, но что, где, когда, и, главное, для чего это, и как это зовут, не нашёл. Ладно, если из этого, что-то лилось, значит это какая-то ёмкость. Какие я помню ёмкости? Фляга, бочка, бидон, стакан, цистерна, рюмка, кружка - что-то не то ... банка, кадка, бутылка, штоф, банка из под пива ...всё равно не то, канистра, бак, флакон, пакет из-под молока и "Блеска" ... как его бомжи называют? Дай Бог памяти ... о, "титька" - всё равно не туда. Ладно, буду называть это этим и всё. Красиво-то как! Висит свободно, согревая не хуже "гремучки", и светит лучше "сороковаттки". А руки тянет, как хороший магнит. Страшно!
Это полностью привлекло моё внимание, и я, ошалев от напора красоты и переливов синих паутинок, сидел с открытым ртом, плохо понимая, где я, что я, и что здесь делаю.
Периферическим зрением, что Её губы шевелятся, обнажая кремовые зубы со сколотыми пространствами слева и чуть вглубь. Губы шевелились медленно, то открываясь, то закрываясь, как шторки. Я ничего не слышал, поглощённый мерным покачиванием шоколадной башенки, призывно зовущей её съесть, или, хотя- бы надкусить и попробовать на вкус. Башенка раскачивалась вверх, вниз, гипнотизируя меня, как удав кролика. Но я же не кролик, и не суслик, как меня называла Клавка - я Человек, а человеку свойственно любопытство. И, вообще, есть теория, что Человек стал Человеком не благодаря труду, как нам говорили красные партбилетовцы, а из крайнего любопытства...
Уши, успевшие покраснеть от повышенного на них давления, включились сами, нажав в голове на специальный тумблер:
- Слушай, а БОГ есть? Как ты думаешь, он видит сейчас нас? А если видит то, что бы он обо мне подумал? Тебе интересно?.. А вот мне очень! Представляешь, как было бы здорово, если бы можно было делать на небеса запросы. Предположим еженедельные: сколько согрешил за неделю, сколько хороших дел сделал, сколько плохих, какого на сегодняшний момент процентное соотношение на попадание в рай. Представляешь?! А в самом конце стоимость искупления, не в деньгах конечно, как в квитанции за квартплату. Тебе приходят домой квитанции? Ну, за газ, за свет, квартиру? А мне вот давно не приходили. Лет 5, наверно, ... нет, четыре года и семь месяцев, точно до дня не скажу, а что семь месяцев - точно! Восьмой идёт. Не веришь?! У меня где-то записано... Где же, блин!.. Ну, да чёрт с ним. Ты же мне так поверишь, да? Можешь не сомневаться, я уже давно никому не вру. Не для чего стало. Раньше хоть польза, какая была, а сейчас... Даже похвастаться не охота, да и нечем. А пофантазировать я люблю... любила. Сейчас уж нет. Все фантазии закончились полным провалом - устала разочаровываться. А если и придёт на ум что-нибудь, так я никому об этом не говорю, при себе держу - жалко мне свои фантазии отдавать. Знаешь, какая я в школе фантазёрка была?! Так напридумываю, что потом расхлёбываться перед всеми уставала. Главное, одному одно скажу, другому другое. Скажу, и забываю сразу, а меня потом спрашивают: " Сколько ему лет было?", а я и не помню. Ха-ха, толи 25, толи 35! Или: " Ты же говорила, что он тебя на "Волге" до дома довёз, а сейчас на "Жигулях"! И приходится опять фантазировать: "Мол, это уже в другой раз было, он машину у друга взял, а своя сломалась". Вот...
Может свет потушим? Давай, так интересней...
Свет погас, ввергнув нас в темноту. Запланированного интима не получилось, пока я не почувствовал рядом с собой Её присутствие. Плечо обожгло прикосновение, и я, чуть было, не отшатнулся - такое оно было горячее. Дыхание спёрло, и я застыл истуканом, боясь шелохнуться. Вдруг, на мои колени опустилось что-то круглое и тяжёлое, а на руку опустились волосы, накрыв её почти полностью. Она, вновь обретшая разумность, мигом принялась наглаживать их, изредка касаясь лба, проводя по шее, путаясь в них. Кроме руки не двигалось ничего, я всё ещё был каменным изваянием, не в силах справиться с охватившим меня волнением. А рука, как ни в чём не бывало, продолжала поглаживать, расчесывать, накручивать на палец, касаться лба...
- Вот так-то лучше. Тебе удобно? Да, это и не суть важно. Почеши, пожалуйста, на затылке... Ага, вот здесь... нет, чуть левее... да, да, молодец. Ты та-ак гладишь! Мне ещё никто не гладил волосы. Хорошо!.. ... ......................
А ты попадёшь на небеса. Я вот точно нет. А жаль, посмотреть охота, как люди-то живут. Хорошие люди только там хорошо и живут, а здесь плохие хорошо, а хорошие плохо. Только этим рай от земли и отличается. Вот помучаешься здесь лет семьдесят, зато там вечно будешь жить как король, а плохие здесь короли, а там вечность на сковородке! Лучше здесь мучиться, чтоб потом в рай, чем в ад, правда, ведь? Только меня всё равно не возьмут - грязная я очень, весь рай собой загажу. А отмыть меня стоит дороже, чем в раю содержать. Так что я даже не рассчитываю. А посмотреть охота, хоть глазком одним. А ты попадёшь, наверно. Ты добрый и хороший, с прибабахом, конечно, но все хорошие с прибабахом. Клавка тоже вон с придурью - её тоже в рай заберут, а я обычная - среднестатистическая бл... Прибабахов нет, талантов тоже, кроме как посос...тьфу. Так что я в ад прямиком. Мне уж и дорожка заказана. А про Клавку, ты не смотри что она вся такая развязная и пошлая, на самом деле добрей этой чучелки я людей не встречала. Если её распороть, то в ней будет одно большое, доброе сердце. Она и пожалеет и приласкает, выслушает, бутылку, наконец, поставит. В кровь расшибётся, за десятку ляжет, но достанет. Вот она какая. Она моя самая лучшая подруга! Расскажешь её про свои горести, послушаешь, как она покудахчет да поматерится, и так легко и спокойно на душу становится, а уж если она про политиков хохмить начнёт, то мёртвого рассмешить может. Вот однажды сижу я реву, вешаться хотела - всё, мочи жить не было, до того больно было и обидно, да и достало меня всё! Тут она. Посмотрела на меня: " Что, подружка, опять?!" Угу, говорю. "Вот суки! Убила бы!!! Да, ладно, всё пройдёт, перемелется. Живы будем - не помрём. Давай, подружка, бросай верёвку, да и мыла у тебя нет. Давай! Пить будем, гулять будем, а смерть придёт - помирать будем. Слышь, что скажу. Сегодня Жирик-то какую херь опять учудил..." И давай мне рассказывать. Рассказывает, с места соскочит, и давай показывать, как он ту бабу за волосы таскал. У меня верёвка из рук, в глазах слёзы, смеяться больно, но остановится, не могу. Не хочешь, придётся, не можешь - заставит. А потом сядем с ней в обнимку, поплачем друг другу. Сидим плачем, рассказываем о горестях наших бабьих да обидах. Раны залижем, бутылку возьмём, выпьем, опять поревём, и как новые становимся. Если б не Клавка я б сдохла уж давно. Больно уж жить тошно, а всё равно хочется. Держишь, бывало, верёвку, а руки трясутся, отталкивают её. Пальцы сами разжимаются, а в голове одна мысль: "Что ты, девка непутёвая, удумала? Хорошо жить-то! Рано помирать! Окстись, боговая. Может, придёт жизнь-то хорошая, не вечно ж маяться! И сыта будешь всегда, и любить, будешь, и тебя будут. Любить, а не трахать. Киской, лапушкой, зайчиком плюшевым называть, на руках носить. А вот сейчас повесишься и не видать тебе ничего этого. Жила, жила баба-то и не видела счастья - положи верёвку, возьми себя в руки. Хорошо жить-то! Положь, дура!" И в ад не охота. А если там ещё хуже, чем здесь?! А повеситься уже не сможешь больше. Что тогда делать? Нет, я уж лучше здесь... я здесь лучше...
"Круглое" на моих коленях зашаталось в разные стороны. А на руку упала капелька, тёплая и очень нежная. Она покатилась по запястью, щекоча, и чуть обжигая. Всё быстрее и быстрей, и мне пришлось повернуть руку, чтоб не дать ей упасть.
Откуда здесь вода? Неужели с потолка капает, или трубу прорвало? Если трубу, то все - потоп. Придется выбираться отсюда. Значит, она уберет "круглое" с моих коленей, рука перестанет гладить волосы, и я не услышу ее голоса. Нет! Не хочу! Не дай Бог! Пожалуйста, только бы не труба!
- А Клавка на самом деле работала в столовой. Мы вместе в одном институте работали, только я инженером-проектировщиком, а она в столовой. Там и познакомились. Эх, давно это было. Я институт еще не закончила, а меня уже взяли. А Клавка после учаги, там уже года два была. Когда институт за нерентабельностью расформировали, а штат распустили, наши с ней дорожки разошлись. И довольно надолго. Встретились уже лет через шесть. Здесь на улице. Я больная была, а Клавка мимо проходила, вспомнила как-то и ко мне подошла. А я на скамейке лежу, встать не могу. Хотела домой меня отвести, а я ей говорю: "Нет у меня дома". Она и расспрашивать не стала, сюда отвела. Потом лекарств каких-то натащила, отхаживать начала. Это я сейчас знаю, каких трудов ей это стоило, сколько она из-за меня натерпелась за то время. А тогда знать не знала, да, если честно, и безразлично было - всё было безразлично: что за лекарства, где я, зачем она это делает, сколько времени прошло, выживу или нет. Она и лекарства в меня силком запихивала первое время. Вот тогда худо было - организм жить не хотел и лекарства эти отвергал, а я вместе с этим организмом заодно. Чуть полегче, когда стало, когда хоть задумываться о чём-то начала - что дальше, зачем дальше, о Клавке, о том, что она для меня делает, тогда и решила - если хоть кому-то нужна моя жизнь, значит и жить буду, а там посмотрим ... А о Клавке... Я ж дура, думала, что она работает в аптеке какой, оттуда всё и таскает. И мысли не было, откуда она про подвал этот знает. И местечко ухоженное было здесь. Не как сейчас, но вполне приличное. А главное, не расспрашивала, почему я на улице оказалась, как до состояния такого дошла. У меня ведь не простуда была, а венерических букет целый, да побои жуткие. И всё это от ... ладно, это не важно. Клавка меня к бабке отвела, та колдунья сильная очень, она меня на ноги и поставила. Пошептала что-то, пошурудила, чаем горьким напоила, да спать у себя положила. И так семь дней. Встала я в последний день - жива-здорова, здоровей, кажись, и не бывала, она мне иконку дала, опять на ухо пошептала, перекрестила, и, денег не взяв, отправила. Напоследок лишь сказала: " Ты, дочка, сильно не усердствуй, всё каждому зачтётся на том свете. Спасения искать не надо, само придёт, а если и нет, то сможешь ты все-все пережить, ты, дочь, не нашего поля ягода. Червячок точить будет - гони его, мир вокруг вверх ногами - живи, а больно - это не больно, это, кажется так только. Когда больно - это значит, жива ты ещё. Бежи, солнышко, храни тебя Боженька, охраняй рабе своей дороженьку. Аминь" Вот что бабка сказала. Померла уж. Я так к ней больше и не пошла. Боялась почему-то. Всю правду про меня сказала, даже то, что только я знала - это страшно, когда насквозь тебя видят, и укрыться от этого некуда. Поэтому и похоронили её вдалеке от всех, около канавы. Клавка говорит даже в гроб не положили - в мешке закопали. Может и врёт, но люди они ведь такие, могли и так... Я хотела сходить на похороны, а у меня ноги не идут, что хочешь делай! Идти хочу, хоть поблагодарить её, жизнь ведь спасла, а ноги не идут, да и ... стыдно почему-то ... А то, что она сказала, я понять до сих пор не могу. Напророчествовала, а не объяснила. Может ты мне объяснишь? Ну, что бабка сказала... Нет, не надо. Не хочу судьбу свою наперёд знать. Вдруг ошибёшься, с тебя как с гуся вода, а мне жить с этим, и бояться. Не хочу бояться, итак всего на свете боюсь. Лежу - боюсь, иду - боюсь, каждого шороха бояться начала. Ночью, бывало, лежишь, кошка какая-нибудь пробежит, меня аж передёргивает - убивать идут. Сейчас зайдут, верёвку на горло накинут, придушат маленько, потешаться, поиздеваются, и убьют, как собаку. То, что издеваться будут уже не страшно - ничего нового не увижу, а то, что убьют " как собаку" страшно. Раньше, как этот домой придёт, да повод найдёт, даже интересно было - что, сука, нового придумает? Не знаю, как и выживала-то, но выжила. А теперь всё, хер меня, чем удивишь, я сама удивлю! Я и боли то уж не чувствую почти, как будто нервы износились. Не доходит до мозга, на полпути останавливается, шрамы только на плохую погоду ноют. " Нервы тоньше - шрамов больше, шрамов больше - жизнь дольше" Жизнь дольше - больше уродов этих в гроб уляжется, а я жить буду!!! Им на зависть жить буду. Месть это у меня такая. Я живу, а они дохнут, как мухи. Классно придумала?!
...
Что-то Клавка задерживается, видать денег не было - соврала. Ничего найдёт сейчас. Ей раз плюнуть.
... А ты кем в детстве хотел стать? Космонавтом хотел? Или лётчиком? А? А я вот Зоей Космодемьянской хотела быть. Меня фашисты мучают, а я им ничего не говорю. Они меня бьют, а я им молчу в отместку. А потом хотела с небес на них смотреть, как их наши солдаты расстреливают, а мне медаль вручают посмертно: " За героический подвиг во имя Родины!" И как все плачут, обо мне вспоминают. Честно-честно. Это когда совсем маленькая была, потом хотела пионервожатой быть или директором, чтоб командовать всеми, чтоб по имени-отчеству называли, здоровались и боялись. Боялись и подхалимажничали. А я ходила бы важная такая: " Ты, Сидоров, останешься на второй год, за то, что украл у меня пенал с ручками, ты Газоев, за то, что нерусский и притащил в школу карты с голыми женщинами, а ещё за то, что сказал всем, будто я у тебя отросток твой лизнула. Нет, Газоев, ты исключаешься из школы, и характеристику я тебе такую напишу, что тебя только к идиотам в умственноотсталую. Туда тебе и дорога, Газоев, туда тебе и дорога, потомок горных князей. А ты, Орешкина, будешь до конца года полы во всей школе - больно ты чистоплюйка, как и родители твои. А ты, Виктор Степанович, не только из своего спортзала вылетишь, а, вообще, под суд пойдёшь, если ещё с меня трусы снимешь и по спортзалу своему идиотскому бегать заставишь, не говоря уж о том, что ты мне так норовишь в рот засунуть, скотина.
А потом Богом хотела стать...
Издалека послышался грохот, чей-то мат и голос, до боли знакомый и уже, успевший заставить себя, заскучать по нему.
- Вы, что там уснули?! А ну-ка, бегом включите матери свет. Ни хера не видно ж, чёрт ногу сломит. Эй вы, братцы-кролики, это мать пришла, молочка принесла - грохот - твою мать! Вы чё охренели там, или оглохли. Если я здесь поломаюсь на полпути вам же мою тушу наружу тащить. Так что выбирайте - либо тащить, либо свет!
Было темно, и очень от этого приятно. Куда-то вставать, чтоб нарушить эту обстановку полного доверия, не хотелось. "Круглое" на моих коленях было ещё и тёплым, так что колени, ни за что на свете, от этого тепла сами уйти не смогли бы. Было так хорошо. И, похоже, ни мне одному. Она тоже не спешила вставать. Её всё устраивало. Ей тоже было хорошо со мной. На моих коленях. Было страшно, что-то нарушать. Мы боялись потерять и не возвратить Это. Боялись ужасно, панически. Оба найдя, в тот момент, то, что искали, мы даже не шевелились.
Что-то ввалилось в каморку с диким грохотом и матом, звоном стекла и звуком голоса. Запах сразу же ударил, прогулялся по рецепторам и вернулся к хозяйке. С грохотом пришло разочарование и боль улетевших надежд, Солнце, взойдя на треть, гулко грохнулось в Тар-Тар, Икар разбился, а Сизиф, промочив портки, побежал вниз, ругаясь и проклиная толстую женщину. Сзади катился, давя на психику, камушек, очень похожий на тот, что я крутил в руке, правда, чуть больше и с чертами Клавки...
- Вы живы там?
- Да.
- Ну, Слава Богу, а я уж испугалась. Иду, ору вам - ноль реакции. Думаю, всё - звиздец! Сейчас зайду, а вы тут холодненькие лежите, окочурились от скуки по мне. Ну, признавайтесь, соскучились, а? Соскучились, соскучились, мамку не проведёшь.
- Свет-то что не включили?! Неужели так сложно оторвать зад, встать и сделать доброе дело для старой больной женщины, у которой в груди жаба горит, как огонь в чертогах Диавола?
- Вы мне скажете, наконец... у-ух!.. что там со светом? Где эта чёртова лампочка?!! Я всё понимаю, темнота друг молодёжи - в темноте не видно рожи, я с этим вполне согласна, если б всё в темноте было я б спала лучше, мне б кошмары уродские, про уродов этих не снились, но не до такой же степени. Пожалейте меня, из конца-то в конец! Я стою тут, как мать Тереза, с двумя честно заработанными собственным трудом, бутылками, и из-за двух вампирят не могу отметить столь знаменательное событие! Это что ж получается? Я зря работала что ли? Ну, уж нет, други мои разлюбезные. Нам нужен консенсус, понимаш. Консенсус это, если вы не знаете, тот же уксус только высококонцентрированый. А знаете, для чего он нам сейчас нужен, а? Если б он сейчас здесь был я бы... плеснула его в ваши наглые хари!!! Лучше всякого скипидара работает. Господи, Боже ж ты мой! Совсем обленились, совсем. Что за молодежь пошла? Ни уважения к старости, ни каких-либо понятий о чести и достоинстве, ни высоких знаний. Хотя, знания есть, по разведению и кролиководству. Ха! Так если вы голые там, вы так и скажите, что резину-то тянуть. Она хоть и выдерживает по стандарту 25 литров, но чувствую, осталась капелька, и порвётся гандон этот к чёртовой бабушке!!!
" Круглое", несмотря на мои протестующие, сжатые колени, всё-таки поднялось, ввергнув меня в, почти апокалипсическое, отчаяние. Ужасная утрата ятаганом резанула молодую грудь, пролив тяжёлые красные капли горечи на серый пыльный пол. Хуже всех пришлось руке - она всё расчесывала и теребила волосы... самые ближние, которые были. Стало так грустно, что даже "сороковой" свет не резанул по глазам, а лишь лёгким фонариком озарил "дом", и всех его " постояльцев".
Клавка была пьяна. Кроме этого в ней, ровным счётом, ничего не изменилось, не считая колготок, которых на прежнем месте не было. Единственный плюс к этому персонажу, две бутылки, одна беленькая, другая с красноватым оттенком. Но когда бутылки очутились на "столе", и мы вновь "усугубили", в обличие Клавки начали проявляться сплошные минусы. На трубу полетел серенький плащ. Сапоги сиротливо прижались к стене. Блуза, совершив неимоверный кульбит через голову, пёстрой чайкой нырнула к плащу. Юбка мешком грохнулась к ногам, моля о прощении. Когда-то бывшие белыми стринги!, очень долго и чрезвычайно упорно цеплялись за жизнь, а, верней, за в мгновение ока, ставшими очень широкими, бёдра. Бюстгальтера, как можно предположить на Клавке не было. И вот, явление Христа народу, в обличие Клавдии Петровны во всей красе её нагого, пышного тела.
Покрасовавшись перед нами в разных позах, показав себя во всех ракурсах и видах, Клава, с миной полного, тотального восхищения собой, плюхнулась на доску, громко спустив пары.
- Люди. Лю-юди-и! Жара на дворе. Раздевайтесь, будем загорать и купаться. Да здравствует свобода и нудизм, любовь и порнография, секс и наркотики, пьянство и проституция. Да здравствует русская Баба, самая бабистая из всех бабистых баб на этом грёбаном свете! Я, сука, свободный и красивый Человек, а сейчас ещё и буду оч-чень пьяной, пьяной и доброй. А вы не свободны, не красивы?! Раздевайтесь! Раздевайтесь, я сказала, иначе я сама вас всех раздену, не дай вам этого Бог. Ты ж раздета уже почти... Ага, ты постарался, негодник. Скидай с себя тряпьё это всё, не нужно оно нам, мать-перемать! Пить будем, есть будем, а смерть придёт помирать будем! Бегом!!!
"Ну, и голосина!" - пронеслось в голове. Ей бы директором в пионерлагерь, детей разгонять.
Оцепенение свалилось с тела, но делать то о чём так громко возвещала Клавка, хотелось не сильно. А если совсем честно, не хотелось совсем. Не считаю я себя настолько неотразимым телом, чтоб выставлять свои рёбра на обозрение всей честной кампании собравшейся в этом месте.
Но Она, медленно играясь с собой - не перед Клавкой-же - начала стягивать с себя шмотки, как линяющая кобра. Вещи, опадающими с ивы листьями, медленно, одна за другой, планируя падали на пыльный бетон пола, где застывали в самых нелепых позах. Тупо смотря вниз, я считал падающие к ногам, с извитыми синими прожилками икрам, бессмысленные тряпки, упрямо зациклившись на "тройке". Шорох падения - раз, ещё один - два, снова - три... три, три, три. " Тройка" сверхъестественно давила на мозг, не давая той подняться и лицезреть то самое, что таилось под ней. Глаза не моргая, уставились в одну точку. Можно было пошевелить чем угодно, но не головой... три, три, три...
Наконец падения закончились и ноги ушли из поля зрения, оставив на мгновение лишь синие прожилки. А "листья" так и остались скорбно лежать, негласно оповещая о наступлении осени и скорой зиме. Скоро, очень скоро всё станет белым-белым, холодным, и, временами, колючим.
Тоска наполнила душу, как пустой стакан. Перемешалась там с разочарованием, и составила жуткую смесь, от которой хотелось орать и плакать. Голова всё ещё не поднималась, и это немного отвлекало от крамолы. Направив всю тоску и безнадёгу на борьбу со свалившимся на меня стихийным бедствием я, корча жуткие рожи, с неподвижными глазами, старался поднять голову, чтоб, наконец, успокоится в объятиях нежного взгляда Той, что без одежды...
Время остановилось. Тишина заполнила "дом". И вдруг, издалека, словно из другой вселенной донеслось едва слышимое: "Кап...кап, кап. Кап... кап, кап", унося меня обратно во "вчера", к тому самому моменту, когда было очень темно, когда мы лежали близко-близко поглощённые друг другом, растворившиеся в звуках издаваемых нами...
... Скоро, очень скоро... Всё ближе и ближе... И дождь уже льёт, не капает, а льёт. И тучи собираются... Скоро, уже скоро...
Потом память, с калейдоскопической скоростью, пронесла по мгновениям предшествующим нашей встрече: весть, неверие, страх, ужас, боль и непонимание при виде качающихся на скатертях гробов, глупый ритуал, снующих скорбных, пытающихся, что-то тебе сказать, людей, какие-то смазаные лица... и пустота, заполняющая тебя с каждым произнесённым ими словом, которые не разобрать. Потом одинокая боль пополам с глупым детским страхом, обида и, наконец, отчаяние - водка, пьянка, редкие проблески сознания, водка... " Кап...кап, кап. Кап... кап, кап", "Ты жив?", Клавка, мы с Ней вдвоём, Клавка, мы втроём - двое голые... а я?..
Время начинает приобретать свой ход. Мгновения, медленно, но верно, набирают обороты. Уже слышны шорохи, протяжные звуки. Вот звон - чистый, стеклянный. Да. А это голос, немного протяжный, стонущий, но уже почти различимый, почти человеческий. А голова всё не поднимается... три, три, три... Я медленно начинаю, что-то понимать. Это не "тройка" не даёт мне поднять голову, это, что-то другое, что-то из "тогда". Или боязнь разочарования, или чьи-то лица, с укором глядящие на меня с высот моёй памяти... Или всё-таки "тройка"? Глупая никчёмная цифра!
Кто-то прикрыл мне свет. Света итак мало, а тут ещё Это.
А на улице, наверное, звёзды. Они мерцают, слившись в созвездия. Где-то там и мой "близнец". Смотрит на меня и тихо покачивает головой: туда, сюда, туда, сюда.
"Между телом и душой, промежуток небольшой. Тело с телом, где-то близко, вынос тела ровно в шесть..."
- Очнись. Э-эй, очнись!.. Пить давай. Закемарил, смотри-ка. Сейчас допьём и ляжем спать, но это будет не скоро, понял? Давай, давай поднимай тело, своё, налито уже...