Рубцов Виктор Николаевич : другие произведения.

Серые птицы на белом берегу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Народный роман "Серые птицы на белом берегу" - итог наблюдений и познания жизни автором в период его многолетнего пребывания в Казахстане. Знакомства с людьми, строившими новый город Шевченко (Актау) и крупный производственный комплекс, первый в мире реактор на быстрых нейтронах и опреснители морской воды на восточном берегу Каспия. В центре внимания автора - проблемы семьи, такие немаловажные для нее вещи, как любовь и нелюбовь, радости и страдания, переживания и муки, вызванные чьим-то непониманием или супружеской неверностью, а также существовавшей системой, менталитетом бывших строителей коммунизма в СССР. Все то, что не может оставить безразличными читателя и заставляет его сопереживать вместе с героями книги. Роман написан на документальной основе, но все возможные совпадения характеристик героев с конкретными лицами могут быть лишь случайными. Хотя кто-то, возможно, и узнает себя при описании того или иного портрета.
  
   ВИКТОР РУБЦОВ
  
  
  
  
   СЕРЫЕ ПТИЦЫ НА БЕЛОМ БЕРЕГУ
  
  
  
   народный роман
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
   I.
   Тяжелый, лоснящийся на солнце, словно дельфин, "ИЛ-18" накренился вправо, и Мухин увидел, как покачнулась, поднялась кверху серо-бурая степь, покрытая редкой, азиатской щетинкой высохшего на солнце жусана. А за ней - сизое, в барашках волн, горбатое море. Оно, как прачка, закатившая рукава, до белизны отмывало изъеденный солью ракушечник, глыбы известняка, образовавшие причудливый и ломаный рисунок берега.
   Самолет проходил над мысом Актау. Вот там - подумал Мухин, - был первый маяк. Он указывал мореплавателям дорогу, предупреждал об опасности, вселял надежду. Мухин вспомнил как двадцать лет назад чуть дальше - где обрывалась "подкова" города, высаживался первый десант, выгружались первые сухогрузы со стройматериалами и техникой. А потом невдалеке рыли землянки. В одной из них он прожил почти два года. Теперь от землянок не осталось и следа. На месте их выросли коробки двух, - пяти и одиннадцатиэтажек. На привезенном из-за моря грунте поднялись аллеи деревьев, заросли парка.
   Жизнь цепкими корнями ухватилась за полупустынный берег, наполнила звонким многоголосьем веками дремавшую тишину. Раньше, прилетая к родне на большую землю, Мухин не без гордости рассказывал о том, что он приложил к этому важному делу свои руки. Именно он, а не кто другой, строил здесь, за Каспием, первый в мире "БН-350" - реактор на быстрых нейтронах, первые в мире опреснители морской воды, которым завидовали в свое время даже продвинутые американцы. А насчет остального, - предупреждал он многозначительно, - не спрашивайте! Государственная тайна! Объекты среднего машиностроения. Оборонные, значит. И лишь изрядно захмелев, под большим секретом рассказал отцу о том, что, может быть, из этих самых нейтронов, атомов и начинку для бомб делают. Только об этом никто не знает.
  
  I
   Жусан - полынь. (Каз.) Прим.авт.
  ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Кроме американцев и японцев, конечно. У тех, говорят, такие фотоаппараты на спутниках - теннисный шарик из космоса на земле снимают. Да что шарик - плюнул не там, где положено, или еще чего сделал, - все видят, все засекают. Техника!
   - Ты гляди, чудеса и только! - удивлялся отец.
   - Да, чудеса. Не ровен час, благодаря такому чуду, ты, батя, на обложку какого-нибудь журнала, типа "Тайм" или "Лайф", попадешь в срамном виде. Весь мир обсмеять может. Ты же прямо на огороде нужду справляешь. Так что оглядывайся. И прежде чем плюнуть или еще чего сделать, подумай - где и как... не в каменном веке живем.
   - Скажи на милость, поражался старик. - Не врешь? Неужели они на самом деле такие "зоркие"? Так и сглазить могут япошки да янки! Вот же сучье семя! Сколько живем, столько от них одна пакость исходит. Никогда к нам с добром не приходят. Так и норовят, так и норовят какую-нибудь гадость против нас сотворить. То холодную войну начали, то гонку вооружений. Теперь вот решили исподтишка за нами наблюдать. А я на днях самогонный аппарат на огороде закопал - про закон-то трезвый слышал, который Горбачев установил. Может, и меня они с этим аппаратом засекли?
   - Не, батя, их такая отсталая техника не интересует! - со знанием говорил Мухин. - Они что поинтереснее высматривают.
   - А чего же интереснее? - полюбопытствовал старик.
   - А то, чего у нас нет! - чуть наклоняясь над столом, шептал Мухин.
   - Так как же они могут разглядеть то, чего у нас нет? - не унимался старик.
   - Так это ж и разглядывать не надо - и так ясно. У любого спроси, сразу скажет! - самодовольно улыбался Мухин. - Все знают, хотя и государственная тайна.
   - Да ты не темни, поясни толком! Вот умник еще! - уже злился старик. Чего же у нас все-таки нет?
   - Порядку, батя, и хозяйственности! Дисциплины нет. Вот и разваливается все. Строили первый в мире БН, гордились, а в то же время рядом всю степь изгадили, одного бетона застывшего вокруг, как дерьма, сколько наложили! А сколько в землю закопали! Еще бы один город можно было построить. А лесу - полтайги полегло. Но ведь на Мангышлаке он весь привозной, свой там не растет.
   - Да, беда! - понимающе покачивал головой старик. - Заелись, слишком богатые стали. Помню, помню я Казахстан, будь он не ладен - степь да степь кругом. Едешь, едешь по тому же Турксибу и ни деревца, ни кустика на десятки километров. Только выжженная и безлюдная степь.
   - Знаешь, бать, я одного сукина сына, как барана, чуть было не поджарил. Половую доску, пятерку, значит, зажег. Прямо рядом со строившимися домами. А почему?
   - Он что, с ума спятил? Действительно, почему?
   - Транспорта не было, чтобы на новый объект перевезти. Да и грузить не хотелось! И так, - говорит, - привезут, когда сроки подожмут! Мы в то время рядом работали, обвязку трубопровода заканчивали. У нас же спецмонтаж. А они - генподрядчики. Это я потом на энергокомбинате осел, здание БН-350 ремонтировал, ну, и всякие там другие работы выполнял. А поначалу нас на многих объектах использовали. Так вот, подбежал я к поджигателю, когда увидел, что штабель досок загорелся! - Туши, кричу, а он смеется. - Еще чего, - может, одеяло принести!
   В общем, сцепились мы с ним, да так, что я его в тот костер с пламенем до третьего этажа, чуть не бросил. Довел он меня. К голове кровь прихлынула. Ватник на нем задымился после того, как я его к огню подтолкнул. Резко выскочил гад, и за трубу, валялась неподалеку - хотел меня обогреть.
   - Ты посмотри, сволочь какая! - воскликнул старик.
   - Шустрый, видать, из зэков бывших. Их там много - на стройке-то! После зоны продолжают работать по специальности...
   - Боже сохрани! - перекрестился старик. А говорили, комсомольская стройка. Да в такой компании и самому не долго грех на душу взять!..
   - Это еще полбеды! Хоть знаешь за что! А вот когда обогреют ради потехи, и поминай, как звали! Обидно! У нас одного прораба, ну ни за что в зоне по черепу железкой! Выражение лица не понравилось. И голос зычный. А как прорабу на стройке, особенно на высоких зданиях без голоса? В то время громкоговорителей не выдавали, а люди по многим этажам порой были расставлены. И там же - на одних объектах с нами - заключенные закладкой нулевого цикла под будущие здания занимались, самые тяжелые и трудоемкие строительно-монтажные работы выполняли. И надо же было нашему прорабу пройти мимо них и не так на кого-то взглянуть да еще огрызнуться. Шарахнули по голове. Жена и двое детей сиротами остались!
   - Не, ни за что зэки не ударят! - возразил старик. - Там что-то между ними серьезное было. Или, может, в карты проиграли. Денег-то у них нет. Играть больше, как на чью-то жизнь, по большому счету, не на что. Разве только на ерунду какую.
   - Не скажи! В прошлом году у нас одну из партии турнули. Сама секретарем парторганизации была, других уму-разуму учила. А себе на уме, стерва, оказалась.
   - В каком смысле?
   - А в том, батя, что в зону к "королям" ползала, за полсотни с каждого "сеансы" устраивала, раздевалась, ну, и прочее. На службе 350 рублей в месяц получала, а там за вечер не меньше! Вот падла!
   - И впрямь падла! - поддержал старик. - Такую б в сталинские времена к стенке поставили, пришлепнули б, как собаку!
   - А знаешь, что она на бюро горкома секретарю заявила, когда ее случай разбирали?
   - Ну!
   - Вы, говорит, меня зря срамите, товарищ секретарь горкома, сами-то тоже хороши. Слыхала я, что триппером переболели - от моральной чистоты, наверно?!
   - У всех присутствующих волосы дыбом встали, шум поднялся! А первый стал весь багровый, как помидор вот этот, - ткнув в помидор пальцем, - сравнил Мухин. - И чуть не зарычал от возмущения. Но та падла, видно, из битых была, - улыбнулась и снова укусила:
   - А у меня, между прочим, такой заразы сроду не было. Она в основном только у благородных дам, с которыми Вы привыкли общаться...
   - Договорить ей не дали, вытурили в приемную и без нее уже голосовали за исключение из партии. Вот такие дела!
   - Не дела, а делишки! - Махнул рукой старик. - Вот при Сталине дела были!..
   Почему-то именно теперь, глядя в иллюминатор, за которым таял, растворялся в дымке Мангышлак, все это вспомнилось Мухину. Выделилось из мешанины дат и событий, в которых "сварила" его сегодняшнего - серьезного и печального, чуть циничного, жизнь.
   Сколько минуло лет. А вот живут же до сих пор в душе те годы, события и люди, населявшие их. Нет - нет, да и резанет, как по голой ступне, по живому ракушка памяти. А Мухину ничего не хотелось вспоминать. В Подмосковье, куда он переехал несколько лет назад после случившейся с ним беды, все было по-другому. Женился во второй раз. Вскоре родился сын. И, казалось бы, новые заботы, радости растопят его боль и печаль, залечат душевную рану. Но..., как видно, чудес не бывает! - с горечью думал Мухин, возвращаясь сейчас из командировки. Анестезия времени срабатывает только отчасти. Боль притупляется, как лезвие старого ножа, но продолжает резать душу на куски. А сейчас, когда зренье еще различало белый берег полуострова, эта боль жгла и мучила, как в самый первый раз...
   Мухин попытался отвлечься, полистал свежий номер "Огонька", но не стал читать, понял, что не может. Положил журнал на колени, откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза.
   Сразу, словно в объемном кино, предстала вокруг него совершенно другая картина. Маленький, вымощенный брусчаткой пятигорский дворик, весь засыпанный еще пряно пахнущими лепестками акации. Ворох белья возле порога их дома. Корыто на табуретах. Усталое, с кругами под глазами, лицо матери, кланявшейся этому проклятому корыту, в котором она стирала немецкие подштанники и исподние рубахи. Неподалеку - вечно жующий или играющий на губной гармошке веселый и добродушный Ганс - младший офицер, живший в соседней квартире. Она освободилась после того, как ее покинули Абрамовичи - их соседи. Говорили, что они хотели эвакуироваться, как и другие еврейские семьи, но не успели... Их расстреляли за городом. Так сказала соседка тетя Дуся. А мать ее прогнала - нечего беду в дом закликать, у меня вон детей трое - кормить нечем, а ты с такими рассказами!..
   Когда мальчик спросил мать, за что убили тетю Марусю и дядю Лейбо, она, выходя из себя, отшлепала его и запретила об этом говорить - мол, враки все это, не верь. Немцы ничего плохого нам не сделали. Вон, видишь, господин Ганс, только улыбается и шутит. Разве он тебя хоть раз обидел! Ганс действительно никогда не обижал Колю Мухина, даже угощал его галетами. Других немцев пятилетний мальчик видел только в окошко - на улицу его не выпускали - и ничего тогда еще толком не знал о них. В Колином дворике все оставалось почти как до войны - также ласково светило солнце, буйно цвела белая акация. И только не было тети Маруси и дяди Лейбо, которые угощали его конфетами и гладили по русой головке. Но зато на их месте появился господин Ганс, коверкавший русские слова и называвший Кольку кляйне-шельма. А гросс-шельмой он звал Колькину мать после того, как она опрокинула на господина Ганса корыто, когда он взял ее за руки, выше локтей и хотел притянуть к себе прямо на глазах Коли.
   Мать потом долго извинялась перед господином Гансом, вытирала тряпкой ему сапоги, а он ругался на русском почти также, как другой их сосед - сапожник дед Фрол. Только отдельные буквы в словах произнося по-своему, по-немецки. Ну да в этом ничего страшного не было, и Кольку это не пугало. Наверно, потому немцы и запомнились ему такими, каким был господин Ганс. И Кольке казалось, что все остальное про немцев выдумывают. Но однажды в окошко он увидел как по каменистой, раскаленной солнечными лучами, дороге вели колонну босых и серых от пыли, пленных красноармейцев. На их лица было страшно смотреть: черные, обросшие многодневной щетиной, с кровоподтеками от жестоких побоев, перекошенные какой-то неизъяснимой болью. Женщины выскакивали из дворов и бросали им кто хлеб, кто сваренные вкрутую яйца, кто огурцы, несмотря на то, что женщин огревали плетками и травили овчарками шедшие рядом с колонной конвоиры.
   Колька не видел, как заскочила в комнату мать, оторвала его от окна, в мгновение задернула занавески и, прижав Кольку и его сестер к себе, почти беззвучно и горько заплакала, запричитала:
   - Ох, боже, да что же это делается! Да за что же нам наказание такое!
   Вместе с матерью захныкали и девочки, а Кольке плакать не хотелось. Он вырывался из материнских объятий, чтобы лучше рассмотреть каждого шедшего в колонне красноармейца. Вдруг и его папка там. Но мать так крепко держала Кольку, что он не смог и с места сдвинуться. И тоже от бессилия заплакал вместе с сестрами.
   - Что ты меня держишь? Я думал, может, папка среди пленных будет проходить, вот и смотрел в окно.
   - Нет, не может там его быть! И не перечь матери! - Сухо, с какою-то не известной ранее жесткостью и злым огоньком в глазах ответила расстроенная всей этой картиной и поведением сына женщина.
   А почему отца не может быть среди пленных, так и не сказала Коле. И он долго не мог взять в толк - что ее так раздражало в его поведении и вопросе.
   В этот день они сидели голодные. Вареную картошку и лепешки мать бросила через забор в проходившую мимо колонну военнопленных. А на улицу выходить боялась. В полупустой комнате с двумя железными кроватями и комодом из дуба было тихо и невесело. Словно серая туча бросила тень на лица Колькиных сестер, обострила и очернила лицо матери.
   Почему она все время старалась замкнуть нас в комнате, не выпускала со двора, не давала видеть все те страдания и горе, что заполнили наш маленький город, страну? - думал Мухин. - Почему она так боялась показывать нам правду, не позволяла даже думать о ней? Словно это была губительная и злая для ее детей сила. Не потому ли мы, оберегаемые материнским страхом и трепетом, потом и сами, став родителями, чувствовали в себе такую же или близкую к ней потребность - создать иллюзию, спрятать за ее "оболочкой" своих чад от опасностей! - Словно в колоколе, отдалось гулко в мозгу Мухина. - Кажется, тебя это не касается. Мать твоя была простая, но мудрая женщина - сохранила тебе нервы и здоровье в самые трудные годы. А что сделал ты? Об этом не хотелось думать. Мухин постарался отвлечься и попробовал перевести "стрелки памяти" с себя на отца, много настрадавшегося в сталинских лагерях. Но что- то вновь и вновь возвращало его к одним и тем же надоедливым вопросам - что сделал ты, чтобы жизнь стала лучше? И лучше ли ты сегодня живешь? Свободнее, чем твой отец и другие соотечественники его поколения? По той ли дороге идешь? - уже мучавшим, и не дававшим ему покоя не первый день. Вот вроде бы и огромную цену за нынешнюю жизнь, и свободу заплатили во время войны и после нее. Каких мук стоило народу одолеть фашистских захватчиков, чтобы отстроить, поднять разрушенные войной города и заводы! А что он получил взамен? Сколько лет еще после войны его отец хлебал баланду и голодал в сталинских лагерях! Мать рассказала правду о нем только тогда, когда уже вроде бы наладилась мирная жизнь, и Николай стал старшеклассником. Молчать далее она не могла, так как дети все чаще интересовались судьбой отца, тем, кто он у них на самом деле. Ведь ни среди героев войны, ни среди погибших, пропавших без вести, его не было. А потом как-то уже летом 1956 года к ним в гости заехал незнакомый человек в телогрейке и с небольшим деревянным чемоданчиком в руке. Он сдержанно и сухо поздоровался, уточнил - те ли они Мухины, и передал матери Николая записку от ее мужа. Она усадила гостя за стол, угостила чаем и, прочитав коротенькое письмецо, стала расспрашивать:
   - Ну, как он там, жив, здоров?
   - Да он, наверно, скоро сам к вам прибудет. Реабилитация невинно осужденных началась, не слышали? Так что ждите. Его под чистую должны освободить, грехов перед Родиной у него нет и не было. Это я за годы совместной изоляции хорошо понял. Так что ждите! А мне пора, тороплюсь домой, еще до Армавира добираться. Так что извините! - Гость встал, попрощался и вышел, как призрак, словно его здесь никогда и не было. И все же присутствие его Николай ощущал еще долго - перед мысленным взором то и дело всплывало изможденное и обветренное, обгорелое на южном солнце лицо, глубокие впалые глаза, с синими кругами под ними и коричневыми пятнами от бывших ссадин на скулах - следами побоев.
   Месяца через два на пороге дома в Пятигорске появился и отец. Высокий, худой, как скелет, на котором, как на нашесте для огородного пугала, висел ставший слишком просторным плащ из серого габардина, выданного когда-то, как позже узнал Николай, отцу в качестве премии за какое-то техническое новшество. В довоенные годы он был талантливым инженером и изобретателем, работал в КБ на одном из воронежских заводов. Там сошелся с просвещенными и умными людьми, которым, как и ему, были не по душе насаждавшиеся в то время на предприятии атмосфера шпиономании и бдительности, практика слежки друг за другом и письменных отчетов о поведении и разговорах коллег по работе, которые требовал первый отдел. Однажды он отказался, что-либо сообщать о разговоре главного инженера завода Малышева с подчиненными, и за это вскоре поплатился. Потому, что в НКВД его молчание было расценено, как нежелание сотрудничать с органами и пособничество "врагу народа". Этот ярлык к честному имени главного инженера они прилепили после того, как возбудили против него дело по 58 статье за антисоветскую агитацию и еще по другой статье - за вредительство на производстве. Главный инженер пошел в застенки по известному делу специалистов-вредителей в промышленности. Показания, компрометировавшие не только обвиняемых, но и других, абсолютно невинных сослуживцев, чтобы сфабриковать громкое дело о заговоре или что-то в этом роде, участии в подрывной деятельности промышленной партии, в то время могли выбивать. Одно из них стало роковым для отца Николая. Мальчик был совсем маленьким, когда к их дому ночью подъехал черный "воронок" и люди в штатском, легко взбежав по лестнице на третий этаж жилого дома для специалистов завода, резко и бесцеремонно позвонили в двери просторной квартиры Мухиных. А потом был многочасовой обыск, в ходе которого все в квартире инженера перевернули кверху дном. И ничего компрометирующего не нашли, однако отца увели с собой. С тех пор об отце не было ни слуху, ни духу. Николай его толком не помнил и, в первые минуты после появления в их доме в Пятигорске чувствовал себя несколько неловко, словно в комнату вошел не родной отец, а чужой, отдаленный от него годами заключения человек. Пятнадцать лет лагерей не могли пройти бесследно ни для кого. Постаревшая за это время и высохшая от переживаний и тяжелой работы мать при появлении отца тоже сначала вроде бы рванулась ему навстречу, потом, словно с вкопанными в землю ногами, встала на месте и, очевидно, потеряв последние физические и моральные силы, безмолвно опустилась на стул, стоявший рядом.
   Отец мог прийти домой раньше. Но непредвиденные события, происшедшие в Степном лагере, где он находился в последнее время, отодвинули срок его возвращения.
   16 мая 1954 года в третьем отделении Степлага началось массовое неповиновение заключенных. В беспорядках приняли участие заключенные двух мужских и одного женского лагерных пунктов, расположенных на территории общей зоны и отгороженных друг от друга саманными заборами. На этой территории, кстати, находился хозяйственный двор, центральная база торгового отдела, склады продовольствия и вещевого имущества интендантского снабжения, а также пекарня, мехмастерская с кузницей, что имело немаловажное значение для характера дальнейших событий.
   По данным на 10 июня 1954 года в Степном лагере содержалось всего 20698 заключенных, из них - 16677 мужчин и 4021 женщина. Это были люди более 34 национальностей, причем не только из СССР, но и из стран Азии и Западной Европы. Они отбывали в основном длительные сроки по обвинениям в измене Родине (14785), шпионаже (1202), терроризме (772), за принадлежность к партии троцкистов (57), вредительство (79), контрреволюционный саботаж (57), диверсии (192), участие в антисоветских заговорах (1140), антисоветскую агитацию (755), повстанчество и политбандитизм (1421), воинские преступления (10) спекуляцию (8), хулиганство (24) должностные и хозяйственные преступления (19) и так далее. Большая группа людей сидела в Степном лагере и по политическим обвинениям: 42, как белоэмигранты, 1233 - агенты иностранных разведывательных органов, 3439 - бывшие помещики, фабриканты, предатели и пособники фашистских оккупантов, 78 - из троцкистско-бухаринской агентуры иностранных разведок, 11144 - бывшие участники антибуржуазных националистических партий, организаций и групп, 377 - из числа церковников и сектантов, 850 - выселенцы и спецпереселенцы, 386 -иностранные подданные и лица без гражданства, 28 - военнопленные, 181 - интернированные.
   Поразительно! - думал Мухин, как-то читая эти скупые, но весьма красноречивые цифры. Получается, что хулиганили и воровали в то время в нашей стране мало, больше шпионили, строили заговоры, боролись с Советской властью и партией большевиков, а в подавляющем большинстве наказывались судом, как можно было судить из отцовской статистики, за измены Родине. Выходило, что у нас не страна была, а рай для изменников. Изменник на изменнике, враг народа на враге народа... Зловещая мистификация, народофобия или паранойя стоявших у кормила власти в те годы И.В.Сталина и его окружения, а также их последователей? Эти данные Николай Мухин обнаружил в сундучке у отца гораздо позже - тот вел переписку со знакомыми, с которыми раньше отбывал заключение, делал запросы в различные архивы и правозащитные организации и собирал нужный материал, чтобы в будущем засесть за свои мемуары о лагерной жизни. Собственно, отдельные главы своей книги он написал. Но заняться вплотную работой над книгой у отца все не получалось - поначалу не хватало свободного времени, на работу инженером его не приняли, сказали, что он за время заключения потерял квалификацию, поэтому он работал простым плотником, строил дома. С работы возвращался усталый, потный и пропыленный. Ужинал и после этого, чаще всего, ложился спать. А вскоре он заболел - давали себя знать голод и холод лагерных бараков, тяжелая работа на казахстанском руднике. Врачи нашли у отца целый букет заболеваний. И много времени с этих пор он проводил в больнице. Поэтому долго еще не мог написать книгу о своем незадавшемся прошлом. Но Николай тайком от отца читал отрывки из его воспоминаний, да и по устным рассказам отца знал о нем уже многое, что значительно расширило его представления о реальной жизни и людях. Размышляя над этим, он уже всерьез задумывался над вроде бы простыми вещами и понятиями. Такими, к примеру, не умозрительными, как интересы государства и личности, о цене порядка в этом государстве, умении жить, подчиняясь определенным законам и обстоятельствам. Мухин нередко с горечью отмечал, как не однозначно все и в истории, и в жизни, совсем не так, как ему внушали в школе, на пионерских сборах и комсомольских собраниях. Многим казалось, что в ту пору забрезжила свобода. Но как позже понял Николай, до настоящей свободы было еще далеко. Однако иллюзия свободы все-таки для многих так и витала в воздухе. И в тот момент, наверное, с долей сумасбродства, многим казалось, что в который раз все рушится до основания, что настал момент "восстать из рабства". И именно тогда в "зонах", где отбывали срок скопом - и политические - во множестве, и уголовники, тоже настали новые времена, начались массовые восстания заключенных, о которых не любила сообщать официальная пресса.
   Семен Петрович последние годы заключения провел в самом крупном, третьем лагерном отделении Степлага - одной из важных составляющих ГУЛАГа. Здесь вместе с ним за колючей проволокой находилось, как он высчитал, свыше пяти с половиной тысяч зеков, доведенных до отчаяния долгими годами мучений. Они были словно наэлектризованы сообщениями о смерти отца народов в марте 1953 года и слухами о том, что после этого все в СССР должно измениться, невиновных и оклеветанных должны вскоре освободить. Однако время шло, а людей после того, как отпустили на свободу первую партию заключенных, все еще не освобождали. Кассационные жалобы, просьбы разобраться по существу и исправить допущенные в ходе обвинения и следствия ошибки, посылавшиеся многими заключенными в различные судебные, партийные, советские и иные инстанции, где-то надолго застревали и не рассматривались или рассматривались медленно. Это вызывало недовольство. Масла в огонь подлили события, случившиеся в лагере 17 и 18 мая 1954 года. Тогда заключенные мужчины попытались проникнуть в женскую зону. Такое уже случалось и ранее. Но администрация решительных мер не предпринимала, тем более не было попыток создать огневую зону или зону прострела между лагпунктами.
   В ночь на 17 мая группа заключенных разрушила саманный забор и проникла в женскую зону. Попытка представителей администрации, надзирателей и охранников вернуть нарушителей в свою зону оказалась безуспешной. Это удалось сделать лишь после предупредительных выстрелов из стрелкового оружия. Днем лагерное начальство по согласованию с прокурором лагеря установило между женским лагпунктом и хозяйственным двором, а также между вторым и третьим мужскими лагпунктами огневые зоны и объявило заключенным соответствующий приказ, означающий применение оружия в случае нарушения установленных ограничений.
   Но в ночь на 18 мая 400 заключенных, невзирая на открытый по ним огонь, проделали проломы в саманных стенах и проникли в женскую зону. Часть нарушителей режима разошлась по баракам, но большинство собралось на хозяйственном дворе.
   Для восстановления порядка в хоздвор и женскую зону была введена группа автоматчиков, в задачу которых входило возвращение нарушителей порядка на место.
   Заключенные забросали солдат камнями и палками, другими предметами, после чего был открыт огонь. В результате было убито 13 и ранено 43 заключенных, а 10 работников лагеря получили легкие телесные повреждения. Отец Мухина, увлеченный общим потоком данного события, тоже оказался на хоздворе. С единственной тогда мыслью - возможно, удастся попасть в помещение склада и раздобыть чего-нибудь съестного. Чувство голода никогда не покидало его, и желание поесть превратилось в подобие навязчивой идеи. Он и по возвращении домой еще долго не мог насытиться нормальной человеческой едой и настоящим хлебом, которые всегда жадно поедал и не терпел, чтобы во время обеда кто-то разбрасывал по полу хлебные крошки. Каждый раз напоминал - грех так поступать с хлебом. За него в лагерях люди порой жизни отдавали. Человека могли раздавить, как муху или пристрелить без всякой санкции прокурора или решения суда.
   После первого ЧП в Степном лагере сюда поступило распоряжение начальника УМВД Карагандинской области полковника Коновалова о недопущении применения оружия. Воспользовавшись этим, заключенные разгромили следственный изолятор и штрафной барак. Угрожая расправой, заставили администрацию и надзирающий за ними состав служащих покинуть зону, захватили продовольственные и вещевые склады. И к тому же в знак протеста не вышли на работу.
   Днем 18 и 19 мая 1954 года на стенах и дверях столовых появились воззвания, призывающие, как потом констатировали представители администрации лагеря, к действиям антисоветского характера и национальной розни. В такой ситуации заключенными было принято решение - подготовить обращение к администрации лагеря, в котором содержалось требование до приезда правительственной комиссии по расследованию случая применения огня по заключенным 16- 17 мая 1954 года не посещать территорию зоны работникам органов, а также снять огневые зоны.
   Администрация лагеря дала положительный ответ на это обращение и сообщила о вызове правительственной комиссии. В свою очередь, предстояло избрать и лагерную комиссию для участия в расследовании событий 16 - 17 мая 1954 года.
   Комиссия была избрана в составе шести человек - по два представителя от каждого лагпункта третьего отделения. В ее состав чуть не попал и С.П.Мухин, пользовавшийся среди заключенных авторитетом честного и справедливого человека. Но его на несколько голосов опередил во время выборов солагерник Кузнецов, уроженец села Медяниково Воскресенского района Саратовской области. Русский, беспартийный, с высшим образованием, он тоже пользовался большим авторитетом в лагере. А до 1948 года работал агрономом райсельхозотдела Ростовской области. В зону попал после того, как его осудили по статье 58-1 "б" УК РСФСР на 25 лет. Биография вообще-то у него была не простая. Как свидетельствовали полученные позже отцом Мухина архивные данные, в мае 1942 года Кузнецов попал в плен. Находясь в Перемышленском лагере для военнопленных, вроде бы вступил в связь с зондерфюрером Райтером, по рекомендации которого в октябре 1942 года был назначен на должность коменданта лагеря русских военнопленных. Занимался их вербовкой для сотрудничества с немцами. Принимал участие в карательных операциях против советских партизан. Как один из организаторов и руководителей восстания в Степлаге с 16 по 25 мая 1954 года, 8 августа 1955 года Верховным судом Казахской ССР был приговорен к высшей мере наказания - расстрелу, замененной ему 25-ю годами исправительно-трудовых работ. Это по казенным бумагам. А на самом деле все было иначе, и Мухин-старший, лично знавший Кузнецова, говорил об этом деле, как о сфабрикованном. И в подтверждение своих слов позднее зачитывал сыну копию постановления Верховного суда СССР от 12 марта 1960 года об освобождении и полной реабилитации Кузнецова.
   Вообще таких судебных ошибок и исковерканных судеб, отслеженных Мухиным-старшим на примере своих солагерников, было множество. Он собирал архивные справки и живые свидетельства о наиболее ярких и типичных личностях, с которыми свела его судьба в годы сталинских репрессий.
   Мухин-младший тоже перечитывал их с любопытством и недоумевал - за что так невзлюбила Советская власть этих людей.
   Шиманская Мария Семеновна, 1904 года рождения, уроженка города Ленинграда, русская, беспартийная, из рабочих. Образование высшее, по специальности экономист. В 1936 году Особым совещанием НКВД СССР якобы за троцкистскую деятельность была осуждена к 5 годам ИТЛ, из партии исключена, срок отбыла, после чего была направлена в ссылку в город Акмолинск. Работала там старшим экономистом на заводе "Казахсельмаш". И снова в 1950 году была арестована за антисоветскую агитацию среди населения. А всего- навсего позволила себе сказать правду о некомпетентности одного из чиновников, принимавшего не лучшие решения, касавшиеся данного предприятия. Осуждена по статье 58-1), часть 1 и статье 58-11 УК РСФСР на 10 лет.
   Макеев Алексей Филиппович, 1913 года рождения, уроженец г. Чкалова, русский, из рабочих, образование высшее, до ареста работал преподавателем географии в средней школе. Осужден в 1941 году по статье 58-10 ч.2 к 10 годам ИТЛ. Осужден в 1947 году лагерным судом Степлага по ст. 58-10 ч.1 на 10 лет.
   Список осужденных знакомых Мухина-старшего, вошедших в лагерную комиссию для расследования событий 16 - 17 мая и расстрела их товарищей, можно было бы продолжить. Но и этого достаточно, чтобы понять, что большинство находившихся в ту пору за колючей проволокой, никакими "врагами народа" ни были, в подавляющем большинстве их осудили по ложным обвинениям и годами незаслуженно мучили в лагерях, мало, чем отличавшихся от больших концентрационных лагерей, организованных гитлеровцами. И вот что удивительно, ловил себя на мысли Мухин-младший, похоже, первые ростки демократии, наперекор всему, появлялись именно в сталинских лагерях. Возможно, потому, что там людям уже нечего было терять, и они все видели без розовых очков советской пропаганды, ценили всех по заслугам, по реальной сумме положительных и отрицательных качеств, умению не терять оптимизма, преданности идее освобождения. В лагерях в ту пору начинали избирать своих представителей для решения общих вопросов, писать коллективные документы, обращаться в вышестоящие инстанции вплоть до правительства, что с годами стало нормой. Но весь курьез в том, что происходило это за колючей проволокой... Такая уж своеобразная у нас история и "демократия". И от них никуда не деться, как не ходить ногам без туловища.
   По судьбе отца Мухина эта история прошлась не на шутку. Его вместе с руководителями восстания в Степлаге (голосовали же за включение в комиссию!) лагерное начальство, точнее следователь НКВД, хотел снова упечь лет на десять, чтобы вообще не увидел свободы и сгинул за колючей проволокой. Но прокурор его поправил - времена уже не те, пора другими глазами на реалии жизни, в том числе даже на восстание в лагере и его причины, посмотреть. К тому же тогда в Степной лагерь прибыла республиканская правительственная комиссия во главе с генерал-майором Губиным и вслед за ней - представители МВД СССР и прокуратуры из Москвы: генерал-лейтенант Бочков, помощник Генерального прокурора Самсонов. Эта комиссия сумела достичь соглашения, заключенным были даны разъяснения о полномочиях правительственной комиссии, а также комиссии по расследованию событий 16 - 17 мая 1954 года. Был оглашен Указ Президиума Верховного Совета СССР и приказ министра МВД, прокуратуры и юстиции "О досрочном освобождении лиц, совершивших свои преступления до 18-летнего возраста и об освобождении инвалидов". Похоже, так начиналась эпоха милосердия. Но перемирие было не долгим. И об этом свидетельствуют не только личные наблюдения Мухина-старшего, но и копии архивных документов, которые он собирал после освобождения. Дело в том, что, если заключенные русские и восточные украинцы, а равно и представители целого ряда других национальностей вышли на работу с полной верой в законный исход дела, то западные украинцы и литовские националисты вместе с чеченцами и ингушами выходили на работу только с целью связи с заключенными рудника. Среди них был и работавший то с кайлом, то с тачкой в руках и отец Мухина, на которого снова завели дело.
   Связь с основной массой заключенных осуществлялась через вольнонаемных жителей поселка, находившегося неподалеку от зоны. Целью дальнейшего противостояния, как сформулировано в официальных документах, была "борьба с советским строем и его карательной политикой". Но они же, как понял Мухин-младший, уточняли еще одну деталь, напрямую в этих формулировках с событиями не связанную. Но именно этот факт, судя по всему, дал толчок к новому противостоянию.
   24 мая 1954 года из третьего лаготделения Степного лагеря для "разрядки обстановки" по указанию Бочкова, Губина и Самсонова были вывезены 426 человек в отделение Теректи, находившееся в 75 километрах. Стены, разрушенные накануне заключенными, полностью восстановили. Вернувшись вечером с работы, политические заключенные выдвинули требование вернуть вывезенных людей в лагерь, очевидно, полагая, что с ними хотят расправиться. Но наряду с этим были подняты и другие вопросы - о сокращении сроков приговоров и возможности свободного проживания в местах работы вместе с семьями, об освобождении семей из мест ссылки...
   Сложно теперь, по прошествии времени и опираясь лишь на архивные документы, составленные определенно с заданных позиций, оценивать дальнейший ход событий Мы, скорее всего, можем следовать лишь их явно тенденциозной логике. А в документах далее говорится, что заключенные продолжали не подчиняться администрации, явно находясь под воздействием украинских националистов и уголовников-рецидивистов. Правительственная комиссия полагала, что с основной частью заключенных взаимопонимание достигнуто и задача состояла в том, чтобы найти способы борьбы с конспиративным центром восстания.
   ... Предполагалось, что сломить сопротивление заключенных удастся без применения вооруженной силы. И опять по радио, на собраниях и в отдельных беседах передавались разъяснения московской комиссии о том, что выдвинутые требования будут доведены до соответствующих инстанций и рассмотрены в законном порядке.
   Разъяснялись также, в который уже раз, последние мероприятия партии и правительства по вопросам улучшения содержания заключенных в особых лагерях и изменения законодательных актов. Мухин - старший ежедневно слушал передачи по лагерному радио, в которых диктором передавались статьи на политические темы, выступления руководителей КПСС и правительства, обращения к заключенным о прекращении неповиновения и с призывами о выходе на работу...
   Исполняющим обязанности начальника лагеря подполковником Рязановым и заместителем начальника лагеря по политической работе полковником Олюшкиным был составлен план политико-вспитательной и культурно-массовой работы, в котором предусматривалось доведение до заключенных решений партии и правительства, улучшение работы клубов, библиотек, творческих самодеятельных коллективов, организация спортивных игр, вопросы производственного обучения и повышения общеобразовательного уровня заключенных. Не было главного - сообщения об освобождении и возможности воссоединения с семьями.
   Да, думал Мухин-младший, размышляя над этими событиями, ну, чем не отеческая забота о людях! Вот же лицемеры! И разве с ним самим и его одноклассниками, позже - коллегами на воле занимались иначе? Те же планы мероприятий! Та же самодеятельность. В одном разница - отец и его друзья в ту пору оставались за колючей проволокой, а он - Николай и его одноклассники - по другую сторону. А вообще вся страна напоминала еще большой концентрационный лагерь с тотальной слежкой и воспитанием угодных власти людей-винтиков. По прошествии нескольких лет, будучи в отпуске на своей малой родине, Николай перелистывал страницы отцовских записей и искал закономерности в том, что случилось с его страной и народом, одними из первых провозгласивших идею борьбы за освобождение человечества и социальной справедливости, как общенациональную. Высоко взлетели в мечтах, - думал он, - и так плюхнулись! Как обмельчали и дошли до откровенного доносительства, хождения по трупам своих сослуживцев и соседей, сокамерников, обуреваемые животным страхом перед системой и желанием выжить в ней, наперекор всему. Да, цена за такое выживание для многих оказалась слишком высокой. И все это еще долго давало себя знать и в новые времена.
   Но не будем забегать вперед. Читателю, очевидно, хочется узнать о том, чем же закончилось восстание в Степлаге и как это событие отразилось на дальнейшей судьбе отца Мухина. А потому продолжим наше повествование о тех уже отдаленных от нас и не всем известных временах. С 1 по 5 июня 1954 года продолжались массированные радиообращения к бастующим, которые говорили сами за себя и не требовали комментариев. Вот одно из них: "Заключенные третьего лагерного отделения, мужчины и женщины! Ознакомившись в течение семи суток с положением дел в лаготделении и условиями вашего содержания, я как начальник Главного управления лагерей МВД СССР, считаю, что повода для того, чтобы вести себя так, как вы это делаете, нет. За последнее время заключенным предоставлены льготы. Принят ряд мер, направленных на улучшение условий их содержания. Это правительственные акты большой политической важности, первостепенного политического значения. Они свидетельствуют о великой жизненной силе советского строя, о дальнейшем укреплении могущества нашего социалистического государства.
   Эти важные политические документы говорят о величайшей заботе нашей Коммунистической партии и Советского правительства о вас, временно изолированных от общества, ваших жизненных интересах, ваших правах и вашем будущем...
   Вы сами являетесь свидетелями проведения в жизнь таких важнейших правительственных актов, как освобождение в 1953 году более 50 процентов всех заключенных по амнистии, как введение зачетов рабочих дней, получения зарплаты и другого., а также являетесь свидетелями освобождения из под стражи ваших товарищей по лагерю в результате пересмотра дел.
   Следовательно, это не обман, что пытается вам внушить кучка дезорганизаторов, как Слученков и другие, а действительность.
   Вместо благодарности нашей партии за заботу о вас вы поддались на провокации авантюристов и уже три недели учиняете беспорядок.
   Небольшая группа хулиганов, вооруженная палками, железными тросами, ножами, запугивает вас - большинство честно работавших - и принуждает вас голосовать за демагогические резолюции, разыгрывать единодушие, они требуют продолжать неповиновение лагерной администрации, немедленного и в первую очередь пересмотра дел именно только заключенных вашего лаготделения, снижения сроков наказания всем осужденным на 25 лет, введение зачетов рабочих дней до 5, оплаты труда наравне с вольнонаемными рабочими и приезда в лагерь члена Президиума ЦК КПСС или секретаря ЦК КПСС.
   Для них никакого авторитета не существует.
   Комиссия Бочкова, Губина, прокурора Самсонова, видите ли, обманула их, оказывается, тем, что заделала силами самих заключенных сделанные дезорганизаторами проемы в женскую зону и хозяйственный двор и хотела тем самым обезопасить вашу коллективную ответственность за возможное расхищение материальных ценностей, которые хранятся на складах.
   Уверены ли вы, что ценности, ответственность за охрану которых вы морально взяли на себя, в безопасности? Безусловно, нет. Вряд ли Слученков, Иващенко и другие им подобные заработали своим честным трудом средства на папиросы "Дюбек", "Казбек", которые они ежедневно курят, как высокооплачиваемые работники.
   Они кричат о беззаконности в лагере, о произволе, за который при установлении прокуратурой Союза виновные понесут наказание, а сами грубо попирают статью 127 Конституции СССР, которая гласит: "Гражданам СССР обеспечивается неприкосновенность личности. Никто не может быть подвергнут аресту, иначе как по постановлению суда или санкции прокурора"...
   Комиссия МВД и Прокуратуры СССР не хочет жертв, как об этом твердят авантюристы. Поймите, что мы являемся представителями нашей Коммунистической партии, задачи которой состоят в том, чтобы построить коммунистическое общество путем постепенного перехода от социализма к коммунизму, непрерывно повышать материальный и культурный уровень общества, воспитывать членов общества в духе интернационализма и установления братских связей с трудящимися всех стран, всемерно укреплять оборону Советской Родины от агрессивных действий ее врагов.
   Мы считаем своим коммунистическим долгом проводить в жизнь линию нашей партии о законности, о советском гуманизме, о котором А.М.Горький писал: "Пролетариату человек дорог. Даже тогда, когда человек обнаружил социально вредные наклонности и некоторое время действовал как социально опасный, его не держат в развращающем безделье тюрьмы, а перевоспитывают в квалифицированного рабочего, полезного члена общества. В этом твердо установленном отношении к "преступнику" сказывается активный гуманизм пролетариата, гуманизм, которого никогда нигде не было и не может быть в обществе, где "человек человеку - волк"""...
   Что верно, то верно, размышлял Мухин-младший, читая этот документ из отцовского архива, найденный им в большом чемодане на чердаке среди других отцовских бумаг. Действительно, такого, похоже, "никогда нигде не было и не может быть". Его особо умилял прием классика советской литературы, когда он слово преступник брал в кавычки. Видимо, тоже сомневался в том, осужденные в годы сталинских репрессий были действительно виноваты перед Советской Родиной. Хотя видел и приговоры, и постановления, санкции - все, что соответствовало законности, установленной при тоталитарном строе, отличавшемся аккуратностью делопроизводства и отчетностью низовых звеньев власти перед высшими. О лицемерном содержании прочитанного Мухиным обращения правительственной комиссии к заключенным Степлага, как понял Мухин-младший, даже и говорить не приходилось. Тем более, что дальнейшие события в этом лагере были красноречивее всяких слов.
   26 июня 1954 года в 3 часа 30 минут началась войсковая операция. В жилые зоны первого и второго лагерных пунктов и хозяйственный двор третьего лагерного отделения через трое ворот и семь специально подготовленных проемов были введены два дивизиона военизированной охраны Степлага и дивизион конвойной охраны войсковой части 3347. Это - 1600 человек, 98 служебно-розыскных собак с проводниками и 3 пожарных машины. Для разрушения баррикад и заграждений использовались пять танков Т-34. Руководил операцией заместитель начальника ГУЛАГа генерал-лейтенант Бочков....
   По радио по-прежнему передавались сообщения, главной целью которых, как поясняло позднее лагерное начальство, было - предупредить возможные жертвы. Мухин - старший хорошо и надолго запомнил тот день. Танки сходу вошли через ворота в зону третьего лагерного отделения, разрушили баррикады и другие заграждения, возведенные заключенными, и обеспечили простор оперативным группам по блокированию жилых бараков. Оперативные группы действовали под прикрытием танков. Использовались ракеты, взрывпакеты, дымовые шашки, холостые патроны и собаки... Все это постепенно создавало атмосферу страха и даже ужаса для заключенных. При ликвидации беспорядков были арестованы 36 активистов, которые были преданы суду. 400 заключенных, состоявших на службе в "безпеке", охране, пикетах, отправлены в тюрьмы. Также отобрана была и отправлена для этапирования в лагеря Дальстроя и Озерный лагерь 1000 заключенных - 500 мужчин и 500 женщин, которые активно поддерживали бунтовщиков. Отец Мухина, нахлебавшийся лагерной жизни, в этих выступлениях практически не участвовал. Отказался, когда его и других заключенных из его барака подбивали на выступление. И уголовники, воспользовавшиеся ситуацией, чтобы еще сильнее "замутить чистую воду" и поживиться за счет других, даже избили его до полусмерти. На память о том наезде у него осталась резаная рана на спине. С нею он попал сначала в лагерную больницу, где местный фельдшер - такой же зек - в течение десяти дней делал ему перевязки и лечил, а потом, когда рана воспалилась и начала гноиться, - в госпиталь.. Собственно, это и спасло Мухина-старшего от отправки в Дальстрой и еще большего затягивания срока его заключения.
   Вообще тогда от самоуправства урок и других действительно антисоветски настроенных личностей, взявших в свои руки бразды правления, пострадало немало без вины виноватых и имевших собственное мнение о том, как им нужно было поступать. После операции были освобождены из тюрем, организованных радикально настроенными заключенными, 22 человека и обнаружено 37 трупов, 61 заключенный доставлен в госпиталь. 9 из них умерли, 54 заключенных, как понял Мухин из копий документов Госархива РФ, получили телесные повреждения и ушибы, но не госпитализированы.
   Кстати, не только заключенные, но и 40 офицеров и солдат тоже получили телесные повреждения и ушибы в ходе той операции по умиротворению восставших в лагере. 1 июля 1954 года третье лагерное отделение Степлага было переведено на общий режим содержания в полном соответствии с инструкцией, объявленной приказом министра МВД СССР Љ 0190 - 1947 года. Восстановлены все льготы и преимущества, положенные по этой инструкции для заключенных, содержавшихся в этом лагерном отделении.
   Да, думал Мухин-младший, позаботились работники ГУЛАГа даже о льготах для таких, как его отец. Кто после этого будет возражать, что у нас не было заботы о людях и гуманизма!
   В своей жизни он еще не раз мысленно возвращался к судьбе отца и тем событиям 1954 года. И всегда ощущал какой-то нервный холодок, достававший его до самого сердца из, казалось бы, уже далекого времени.
  Много думал о свободе и несвободе человека, его поведении в экстремальных условиях, когда сволочи становились еще большими сволочами, а хорошие люди становились еще лучше. Хотя, случалось, что и положительные герои своего времени не выдерживали пресса обрушившихся на них гонений и превращались в жалкие подобия разумных и совестливых существ, которым Бог предопределил на земле особую роль среди всех других. И случилось же так, что вот теперь и ему - передовику производства и ударнику коммунистического труда - приходилось работать и создавать новый город и чудеса техники на той же земле, где отбывал свой срок и мучился в лагере его отец. Как замысловато все в жизни и непредсказуемо!..
   Самолет набрал высоту. В салоне стало прохладно и тихо. Некоторые пассажиры, успокоившись после взлета и, выплеснув эмоции, уже задремали в удобных креслах. Мухину не дремалось. Его пробил легкий озноб. Боже, и зачем я только согласился на эту командировку! - подумал он. - Будто больше некому было. Возомнил себя незаменимым специалистом. Но если разобраться, то не хуже тебя цветные швы мог заварить на органике и Юрка - бывший ученик, - сам его натаскал. Да и конструкционную часть он знает неплохо... За деньгами потянулся - двойная оплата? Может, и это. Но все же не главное. Вот говорят, убийцу обязательно на место преступления, как магнитом, притягивает. Но, видать, не только убийцу. Я ж никого не убивал и в смерти Оли и Ленки не виновен. Напротив, сам вроде как пострадавший. Но ведь тоже тянет, туда, где они...
   Мухин не успел додумать, бортпроводница предложила ему минералку в пластмассовой чашечке. Он не отказался, выпил залпом. Вода была соленая, почти как в водолечебнице в поселке Ералиево, куда он раньше ездил попарить кости, залечить радикулит, старую травму. Заезжал на полчасика после работы с Олей, которую забирал из детского сада и позже - начальной школы. Домой она не хотела, и ему приходилось брать ее с собой. Девочку не останавливала даже тряская и вдребезги разбитая тяжелой техникой в некоторых местах дорога, покрытая густым пухляком. Сквозь запыленное стекло Оля с любопытством разглядывала древние, выветренные скалы, желтые и розовые мазары, мавзолеи для усопших. Они были почти сказочными, - отделанные как игрушки, причудливых форм - и во многом, на ее взгляд, выигрывали перед серыми и приземистыми домишками барачного типа, в которых жили в основном местные крестьяне казахи и многонациональное племя нефтеразведчиков. Как-то она не вытерпела и спросила отца:
   - Папа, вот ты строитель, скажи, почему для мертвых здесь строят лучше, чем для живых?
   - С чего ты взяла? - удивился серьезности вопроса маленькой дочери Мухин, и попытался было увильнуть от него. Но, видя настойчивый взгляд дочери, сказал, подумав: "Понимаешь, дочка, сложный это вопрос. Вроде все хотят лучше для живых строить. Да то времени, то денег не хватает. А бывает, что и совести. Люди разные. Но в основном хорошие. Ты это запомни. Видишь, какой красавец-город Шевченко выстроили на морском берегу. А ведь там пустыня была. И здесь у поселка пустыня. Но строят, конечно, иначе - временщики, геологоразведчики. Сегодня они тут, а завтра - на другом месте, как перекати-поле. Основательности у них в строительстве и обустройстве своих поселков никогда не было, и нет. А мазары - это дело настоящих мастеров, которым местные крестьяне - верблюдоводы и овцеводы делают заказы за большие деньги. Вот они и стараются, не спеша, возводят мазары и мавзолеи, чтобы они вечно стояли, как настоящие памятники усопшим, произведения зодчества.
   - Извини, пап, перебью. - Но ведь и у твоего знакомого Тулебая тоже дом плохой - весь облезлый, а ведь он не нефтеразведчик, - колхозник-коневод.
   - Да, ты права. Правильно подметила. Видишь ли, местные крестьяне народ неприхотливый, к тому же в Аллаха верующий. Они жизнь на земле временной и непродолжительной считают, чем-то вроде испытания. Настоящая и вечная жизнь для них только после смерти начинается.
   - Как это? - изумилась, широко раскрыла голубые глаза Оля.
   - А вот так! По Корану - их учению - на земле им срок в несколько десятков лет отпущен, а на небе - если, конечно, кто туда попадет, - тысячи лет. Вот и стараются хоронить умерших в настоящих мавзолеях и мазарах - красиво строят, отделывают пиленым камнем, на купола наконечники с полумесяцем и звездой вытачивают фигурные.
   Из-за таких вот разговоров с отцом, когда тот неторопливо и честно отвечал на вопросы дочери, она и любила ездить с ним. Да и вообще на машине по Мангышлаку интересно было кататься. Иногда они заезжали с отцом в такие места, где все было по-другому, не так, как рядом с городом, словно на другой планете. Олю поражал почти лунный пейзаж той же впадины Карагие, другие места полуострова. Отец много не говорил в такие минуты. Он выходил из машины и, поднявшись на какой-нибудь бархан, садился на него, опускал голову и о чем-то думал.
   - Пап! Чего ты молчишь, - подбиралась к нему на четвереньках, боясь полететь вниз, Оля и садилась рядом, прижималась к его крепкому плечу.
   О чем он думал в такие минуты? Теперь Мухин помнил как-то смутно. Одно ясно знал: какая-то непонятная тревога, словно гюрза, вползала тогда в его душу, и казалось, только шаг - до беды. Но чего паниковать? - успокаивал он себя. Чего тебе не хватает? Работа денежная, почетная, орден имеешь, квартира трехкомнатная, модный гарнитур, машина, дочка, жена! Жена!... - как в колоколе отозвалось в мозгу Мухина. - Ее-то как раз и не было. Вернее, она была - живая, женственная, но все же не та, о которой мечтал и которой так хотел!
   Познакомились они почти случайно на пляже. Стройная, гибкая, осыпанная жемчужинами водяных капель, выбегала она, разбивая разноцветную гладь моря, на горячий песок и улыбалась от удовольствия и ради вежливости своим родственникам, отдыхавшим невдалеке от Мухина. Тот любовался свежестью и красотой юной женщины, которая грациозной походкой проходила мимо него и словно посылала ему свои болюсы невидимой, но зажигательной энергии. Мухин испытывал их внутренний огонек, и ему хотелось резко встать с песка и подойти к незнакомке. Но он стеснялся ее родственников - мужа и жену. Они уже немного раздражали его своей неподвижностью - погода была прелесть, вода в море теплая, а чета два часа к ряду лежала под волновавшимся от легкого "афганца" - горячего и сухого юго-восточного ветра - тентом, цвета хаки, и не обращала на море никакого внимания. Мухину это было непонятно - как можно, лежа на берегу Каспия, не видеть его красоты, не восторгаться ею, не наслаждаться всей этой прелестью еще не знойного июньского дня? Не понимала этого, как показалось Мухину и их родственница - та самая стройная молодая женщина, приглянувшаяся Мухину и не раз пытавшаяся затащить этих тюленей в воду.
   Но вот, покончив с книгой, вылез на свет божий тюлень-самец. Повел затекшими плечами и, бросив книгу на коврик, медленно направился к воде. Постоял с минуту на камне, словно на чьей-то большой и горячей голове и, видимо чувствуя, как она обжигает подошвы ступней, осторожно окунул одну ногу в прозрачную и искрящуюся воду. Потом ступил другой ногой и направился по пологому и мягкому от пушистых желтых водорослей дну к гряде валунов, похожих на былинных богатырей. За ними начиналась глубина. Понравившаяся Мухину молодая женщина стала тормошить своего знакомого-родственника, ликуя от того, какая теплая и чистая вода. И через минуту они бежали по направлению к валунам, разрывая своими ногами легкие, гладкие волны. Мухин встал с песка и пошел к воде. Спокойно и уверенно. Дошел до гряды и на глазах молодой женщины красиво нырнул с черного, лоснящегося валуна под воду. Проплыл под ней метров тридцать, словно большая и сильная рыба, - плавал он хорошо, - вылетел над водой и пролетел над ней баттерфляем еще столько же, потом закачался в кроле.
   А молодая женщина не умела толком плавать. Ее тянула к себе и пугала глубина. Как завороженная, смотрела она в море, на уплывающего вдаль Мухина. Когда он вернулся, пофыркивая от удовольствия, она мило и приветливо улыбнулась ему. А он в свою очередь спросил ее - чего не плаваете?
   - Там глубоко! - с кокетством ответила она.
   Ему это естественное кокетство понравилось. И она почувствовала, что нравится ему. Чета тюленей-родственников уже вернулась на берег и готовилась к завтраку. Мужчина достал из сумки темно-зеленую литровую бутылку портвейна. Откупорил пробку и налил содержимое в эмалированную кружку.
   - На, Кать!
   - Фу, убери эту гадость! Не можешь без нее!
   - Ничего ты не понимаешь, после воды в самый раз,- не согласился тюлень-самец и забулькал, проглатывая бурую жидкость. - Во, теперь порядок! Можно загорать дальше.
   Родственница и Мухин шли к их лежбищу, уже успели познакомиться.
   - Эй, валяйте сюда! - пригласил их самец-тюлень. - Завтракать пора.
   - Пойдемте, позавтракаете вместе с нами! - предложила Лена.
   - Неудобно как-то! - Замялся Мухин.
   - Да пойдемте, пойдемте! - Потянула она его за руку.
   Вот так они и познакомились поближе. Жевали бутерброды, запивали сладковатым, дешевым вином. И разговаривали, разговаривали, словно не могли наговориться за всю предшествующую жизнь. Тюленю-самцу импонировало, что Мухин даже раньше его, как выяснилось в разговоре, приехал на строительство секретного объекта. Работал по шестому разряду сварщиком-универсалом, да еще и слесарить умел. Свой в доску парень. И Тюлень-самец сразу перешел с ним на "ты".
   - Ты, я вижу, наш человек, парень что надо. А почему один?
   - Да так, помялся Мухин.
   - Понимаю! - заулыбался тюлень-самец. - Свободой дорожишь. Свобода - это, брат, хорошо! - сказал он с чувством, словно сожалея о чем-то большом и несбыточном.
   - Ну-ну, разговорился!.. - стала одергивать, сразу подметившая эту интонацию в голосе мужа, тюлениха. - Что к человеку пристал? Закусывай, давай, а то уже красный сидишь!
   - Фу ты! Ну что за мамочка! Слова сказать не даст. Слушай, Николай, а ты рыбалку любишь? Нет? Да ты ни разу, видать, на крупную кефаль не ходил. Ночью с огнем - у, как прёт дура! - сама на острогу лезет! В прошлом году - вот таких (широко раскинул он руки) пять штук за час взял. Во, брат, скажу тебе, путина! Никакого рыбнадзору, наваливай, пока лодка выдержит. Ну и зрелище как в допотопные времена! Глядишь - факелы и мужики огненно-красные над фиолетовой с багровыми отблесками бездной, словно апостолы. Ух, аж дух захватывает. А рыбы, рыбы!... Переливается чешуей в отсветах факелов. Живое чудо! Хочешь, сегодня в ночевку сходим?
   Мухин как во сне слышал этот полубред тюленя-самца и с прищуром, чуть лукаво, смотрел на Лену. Она нравилась ему все больше. Он пьянел от ее свежести и близости, от раскованности и естественности - как ему казалось.
   Тюлень-самец, уже слегка захмелевший, разлил вторую изумрудную литровку и, заметив состояние молодых, засмеялся.
   - Что, влюбились что-ль? А почему бы вам не пожениться? Ленка вон холостякует, и ты, как я вижу, один!
   - Ну, Иван Сергеевич! - покраснела Лена, скажете тоже. Первый раз увиделись, а Вы сватаете...
   - А какая разница! Я вот за своей контрой два года ухаживал, изучал как под микроскопом. А что толку! - в это время жена шлепнула его ладонью по полной и широкой спине.
   - Вот видишь, тиран в лифчике! - попытался сострить он и получил уже более внушительный шлепок.
   - Ладно, ладно, извиняюсь! Беру свои слова обратно. Но тебе, брат, скажу, жениться надо сразу - как понравилась, так и лови! Сдружитесь, притретесь потом.
   - Пойдемте лучше купаться! - вставая, предложил всем Мухин и, не дожидаясь компании, направился к воде.
   - Вот, деятель! - кивнул ему вслед тюлень-самец, - знает меру! А я думал он проще! Не, Ленка, не выходи за него. Горя не оберешься потом.
   - Да ладно тебе, дядь Вань, чего зря каркаешь.- Обиделась Лена, встала и пошла вслед за Мухиным.
   - Фу, фу, фу! - закривлялся ей вслед тюлень-самец. И выпил еще полкружки. Икнул, почувствовав, что больше не идет, и склонился на бок, подкатываясь к самке-тюленихе.
   Мухин дошел до гряды, сел поверх валуна, обнял колени руками и положил на них сверху подбородок, засмотрелся вдаль.
   Из-за кривой линии горизонта, где море и небо сливались воедино, как из другого мира, выплывал еще смутно вырисовавшийся корабль.
   - Из Махачкалы, с бензином, наверно, - подумал Мухин. - Низко сидит танкер. Он не успел догадать, как почувствовал, что кто-то подходит сзади и почти одновременно - прохладные, щекочущие брызги на спине, но не подал и виду, сидел неподвижно.
   - Не скучно? - спросила Лена, - чего уединились?
   - Хорошо здесь, о какой скуке может быть речь? - улыбнулся Мухин. - Вон поглядите, как корабль из-за горизонта выходит. Видите? Дух захватывает от простора и свободы. Только на море их и ощущаешь в полной мере.
   - Да Вы поэт! - засмеялась Лена. - И впрямь хорошо, я в первый раз на море, не могу надышаться всем этим.
   Он понял ее, и уже ничего не говоря, снова заворожено смотрел на нее. Потом словно очнулся:
   - А знаете что, предложил после паузы, давайте доплывем вон до того камня! - показал он на большой белый зуб, торчавший из воды.
   - Я же говорила, что не умею плавать! - заупрямилась она.
   - А я Вас научу. Да здесь и недалеко, это только кажется, что до него плыть и плыть. За грядой сразу вымоина - метров десять, а потом снова дно - скалы подводные, можно идти по ним и все разглядывать под водой. Посмотрите, какая она прозрачная.
   Вода, действительно, была на удивление прозрачная, такая, что видно было бычков и кильку, шныряющих в ее толще, причудливое, с щербинами, трещинами и вымоинами, дно, усеянное в углублениях мелкими ракушками, а по поверхности скал - покрытое мягким ковром из желтых водорослей.
   - Живой аквариум! - воскликнула Лена.
   - Море! - уточнил Мухин многозначительно.
   - А акул здесь нет? - игривым голосом спросила Лена.
   - Здесь нет. Вымерли.
   - А что, разве раньше водились?
   - В Сарматском море. Помните, из него образовались Черное море, Каспий и Арал?
   Лена любила в школе географию - давалась легче, чем математика или физика, - да и интересно было помечтать про далекие путешествия, побывать где-то хоть мысленно, но о том, что в Сарматском море водились акулы, не помнила.
   - Чудно как-то получается. В Арале и Каспии вымерли, а в Черном море остались. Напутали, наверно, ученые.
   - Да нет, точно. Подтверждения есть. Про Карагие слышали? Впадина самая глубокая в Советском Союзе, она вон там - показал он рукой на северо-восток в сторону города, поднимавшегося белоснежными глыбами домов над серым горбом возвышенности. За городом. Тридцать км отсюда. Так вот там карьер есть - урановую руду добывают. И что бы Вы думали? Недавно ребята там скелеты акул откопали. Сохранились превосходно. Сам видел! Целое кладбище акул. Зачем-то они сплывались в это место и потом погибли.
   - Может, они сюда умирать приплывали! - высказала гипотезу Лена.
   - Загадка истории. Никто пока точно не знает, откуда и почему здесь в пустыне взялось кладбище акул. А домыслов разных много. Народ у нас богат на фантазии. Чего только не придумают.
   - Вот здорово! - изумилась Лена. - И можно на этих окаменевших акул посмотреть?
   - А чего же нельзя? Давайте как-нибудь махнем туда - дизель регулярно ходит.
   - Интересно!..
   - Там и горный хрусталь - друзы целые - в отвалах попадается. Вот у вас в колечке камушек-аметист, взяв руку Лены, чуть поднял ее к солнцу Мухин. - Так это капля, и то, как сияет! А друза при свете - как гора камней, кристаллы настоящие, природные! Каменная симфония и только! Вы такого нигде не видели.
   - Посмотреть бы" - с явным интересом почти прошептала она, думая о чем-то своем.
   - Да у меня этих друз полным-полно! Целый мешок! - Похвастался Мухин. - Правда, пока в кладовке держу, некуда поставить, да и не для кого. А вообще камни сильно люблю. Глядишь на них - целый мир перед тобой. В каждом свой, каждый по-своему и говорить научился. А когда - бог его знает - вот это и интересно - загадка. Магия настоящая.
   - И деньжищ, наверно, больших стоят эти камушки? - высказала неловкое и неуместное для такой атмосферы предположение Лена.
   - Ну, это уже банально! - отмахнулся от ее вопроса Мухин и неожиданно нырнул под воду.
   Лена только ахнула, видя, как он резко перевернулся с валуна, и исчез в глубине. И радостно воскликнула, когда он через мгновение вынырнул из воды: весь визуально искривленный ею, подплыл к тому месту, с которого только что соскользнул, держа левую руку над головой.
   - На память! - протянул он кулак Лене, - это тебе на память.
   Лена, не глядя, приняла из его прохладной и мокрой ладони плоский камушек с замысловатым рисунком и когда раскрыла свою ладошку, вскрикнула от радости:
   - Ой, какая прелесть! Я из него медальон сделаю.
   - Талисман! - посоветовал Мухин. - Пусть хранит тебя от всех бед!..
   Вечер они провели в молодежном кафе "Парус". Разные о нем ходили слухи - мол, шпана всякая собирается, злачное место. Но Мухин на это не обращал внимания. Там он был завсегдатаем и в случае чего, у него нашлись бы защитники. А вот Лена в такую "малину" ни разу не окуналась. И в глубине души он строил свои планы насчет нее, хотел оглушить мангышлакской экзотикой, удивить и покорить своей щедростью. Мест в кафе, как всегда, ни одного. Но знакомая официантка Люда все устроила за червонец сверху. Поставила пару стульев к "дежурному" столику.
   Лена ничего против этого не имела, но про себя заметила - денежный парень, не жадный, да зря красненькими разбрасывается.
   Мухин словно почувствовал ее мысль.
   - Ты зря чего не подумай, не ворованные деньги, трудовые. Хочу вот "Жигули" взять, да все лишнюю тысячу не наскребу. То на одно, то на другое деньги потрачу - круговорот жизни.
   - Часто здесь бываешь?
   - Да так, от скуки и одиночества!
   - А здесь уютно! - оглядываясь, оценила обстановку в кафе Лена и сжала губы, боясь показаться совершенно неопытной - деревенской простушкой.
   - Да, мне здесь нравится. - Согласился Мухин, улыбнувшись своей спутнице. - Коньяк, Шампанское? Лучше коньяк, не дожидаясь ответа, предложил он и наполнил рюмки.
   - Ой, это ж крепкое! - всплеснула руками Лена, - опьянеем сразу.
   - Да ну, ерунда, попляшем, и все пройдет. К тому же берег моря рядом, можем выйти и подышать свежим воздухом. - Успокоил Мухин. - Давай за тебя! - Поднял он свою рюмку.
   - За нашу счастливую встречу на солнечном берегу! За знакомство! - Торжественным голосом добавила Лена.
   Мухин похвалил ее за такое уточнение и, обратив внимание Лены на бутылку коньяка с белым аистом на этикетке, заметил:
   - А эта птица, как известно, счастье приносит, да и коньяк отменный.
   - Так ты со смыслом его заказал? - довольно улыбнулась Лена. - Пригубила рюмку и про себя подумала - не коньяк, а самогонка натуральная, почти как у них в селе, в Тамбовской области. И чего мужики в этом напитке такого ценного находят? Но когда допила рюмку до дна, почувствовала, как приятно разливается по телу тепло. В такт с "Историей любви", исполняемой оркестром, с волнами светомузыки, выплывавшими с экранов, установленных на эллипсовидной сцене перед музыкальными инструментами. На небольшом пятачке для желающих потанцевать, пока никого не было - еще не вошли в кондицию и не наговорились за столиками. К тому же вечерняя публика только прихлынула, и неторопливые официантки не успевали всех
  обслужить. Поэтому поужинавших и танцевавших после нескольких рюмок коньяку или бокалов вина можно было сосчитать по пальцам.
   В углу, рядом со сценой, за сплошь заставленным закусками и бутылками столом, сидела уже шумная и подвыпившая компания молодых мужчин. Среди них - несколько кавказцев, часто поднимавших бокалы и произносивших тосты.
   - Ты гляди, как гуляют! - кивнула в их сторону Лена - Наверно, деньги некуда девать! И что за интерес вот так, одним мужикам, без девчонок гулять?
   - Не торопись с выводами! - Уточнил Мухин. - Это ОРСовские ребята, видно, очередную сделку провернули, вот и гуляют. Небось, из Узбекистана пару вагонов яблок пригнали - там они копейки стоят, а здесь за хорошие и длинные рубли загнали. Они здесь в Шевченко деньги делают. Ловкачи! Наши русские так не могут. А подружки их еще пока красятся, под занавес этого вечера появятся. У них свой регламент.
   - Странно! - Удивилась Лена. - Совершенно не понятно, почему здесь так принято у девчонок по занавес приходить?
   - Так это, какие девчонки - веселые, они тут парней и мужиков только снимают, потом на квартиры везут и там продолжают гулять до утра.
   - Потаскухи, что ли? - Неловко спросила и почему-то вдруг покраснела Лена.
   - Да что-то вроде того. Но у каждой свой дружок среди этих имеется, со всеми подряд они не гуляют. Нашли денежных ребят и присосались к ним, как пиявки. Пока не обберут, не отстанут. Правда, похоже, у этих кавказцев деньги никогда не заканчиваются. Как потратят, новые дела проворачивают. Вот живут, не то, что мы, простые работяги! Карман у каждого тугой, посмотри, как важно сидят!
   - Да, - согласилась Лена. - Заметно, что с гонором ребята, все из себя супермены. Уверены в себе.
   - Даже чересчур! - С недовольством заметил Мухин. - Наглые, как негры. - Вон тот, что с бородкой и в кожаном жакете, похожий на журналиста или писателя, пивом торгует в стекляшке у пирсов. А другой развозит пивные галлоны. В день не меньше двух сотен имеет - волшебник.
   - Да ну! За такие деньги у нас в колхозе целый месяц горбатиться нужно!
   - Вот тебе и ну! Чешское пиво тут большим спросом пользуется. Они его разбавят вдвое, затем ведрами продают. Из кружек-то распивать рядом с машинами, с которых продают пиво, запретили. Боятся инфекции без смыва. А им - торгашам - это только на руку. Где б и когда еще так руки погрели? Мужики-то наши, хоть что, выпьют. Толпой к машинам, с которых пивом торгуют, валят, давят друг друга. Недовольным вкусом пива и слова не дают сказать, побить могут. А эти микробы, показал он на кавказцев, только рады. Пользуются суматохой.
   - Жлобы! - Высказала свое мнение о продавцах пива Лена.
   - Хуже! Паразиты! - Уточнил Мухин. - Только не вздумай об этом сказать им, зарежут. Видишь, какой кодлой держатся. Как волки в стае. Только тронь, порвут!..
   - Может, пойдем отсюда? - Встревожилась Лена. - Еще пристанут к нам!
   - За это не волнуйся. Тут законы уважают и меня знают. Никто не тронет. Вон, видишь, - за тем столиком - из нашей фирмы ребята. Тоже не лыком шиты, если что, раскидают этих!
   - Да что же за удовольствие - сидеть и ждать чего-то, да еще деньги за все платить! - Недоумевала Лена.
   - Адреналин! Без этого тоже неинтересно. Тут свой мир, свой космос и свой уклад. Пойдем, потанцуем! - Предложил Мухин.
   - Да никто еще не танцует. Может, позже?
   - Ладно! - Согласился Мухин. - Тогда еще по рюмке что ли?
   - Да уж сам коньяк пей, я лучше немножко шампанского выпью.
   - Можно и так! - Согласился Мухин, и стал отворачивать серебристую головку у поблескивавшей разноцветными бликами бутылки. - Я тоже не прочь шипучки выпить. Благородный напиток.
   - А ты не увлекаешься этим? - Шутливым тоном спросила Лена. - Не алкоголик случайно?
   - Я, - засмеялся Мухин, - да, алкоголик, когда жажда мучает и настроение ни в доску. Только вот руки не дрожат - швы после сварки под микроскопом и с рентгеном просматривают - ошибешься на микрон, заново придется шить. У нас сдельщина, так что сама понимаешь, работать только качественно выгодно и с твердыми руками.
   - Ну, и шутник! - Засмеялась Лена. - Как это я сразу и сама не догадалась!
   - Действительно! - Поддержал ее Мухин.
   - А знаешь. - Тронула она его руку своими тонкими, полупрозрачными восковыми пальчиками. - "Жигули" ты обязательно купи. Тебе пойдет. У тебя лицо, подходящее под "Жигули". "Москвич" не покупай. Мужчина должен ездить на "Жигулях" или на "Волге". Чтоб престижно было...
   Кажется, коньяк начал действовать. - Слушая Лену, подумал Мухин. - Сейчас начнет открываться мне, как бутончик розы. На разговоры потянуло. Это хорошо, быстрее лед отчуждения растает. Он налил полные фужеры шампанского. Поднял свой. Потом в упор посмотрел на Лену.
   А она действительно не дурна, личико милое, глаза голубые, веселые, грудь высокая. Если приодеть немного - настоящая королева получится. - Думал Мухин, глядя на немного смутившуюся от его смелого взгляда Лену. От предвкушения удовольствия пригубил немного вина и тут же причмокнул - Прелесть!
   - Коля, можно я так тебя буду звать? Расскажи о себе!
   - Да что рассказывать. Родился в 38-м в Воронеже. После ареста отца - он у меня репрессирован был по 58-й статье, за политику, как мать рассказывала, сам не любит об этом вспоминать, - подались мы на Северный Кавказ. Мать не хотела, чтобы мы из-за отца страдали. Через некоторое время после ареста отца получила от него записку, в которой он посоветовал развестись с ним, чтобы она и дети не пострадали. Сама знаешь, как тогда к таким, как он и их семьям, относились. Враги народа - клеймо тяжелое. Жен и детей арестованных и осужденных потом отправляли в ссылки. Мать любила отца и поначалу колебалась насчет официального развода, а потом, собравшись с мыслями, поняла, что муж дело советует. Развелась, якобы по собственному желанию, хотя в душе все это сильно переживала. Я-то в ту пору ничего, конечно, не понимал, а мать и шепот злобный и угрозы не раз слышала в наш адрес. Вот и решила - лучше от греха подальше. К тому же на Кавказе и прокормиться было легче в те годы. Это не то, что сейчас. Что ни покупаешь - рубль. Тогда совсем иначе жили, совесть была, друг друга так не обирали. Хотя и зарабатывали, как мать рассказывала, крохи одни.
   Лена родилась после войны и совершенно не знала, как жили в конце тридцатых, начале сороковых. Поэтому молчала и только слушала, смакуя шампанское.
   - Мать фельдшерицей работала. Знаешь, как медики получают. А на шее - трое - я да две сеструхи: старшая Надежда и младшая Людмила.
   - Живы? - Как-то неловко спросила Лена.
   - А куда ж им деться? Старшая за москвича замуж вышла - на курорте в Пятигорске познакомились, она там поваром работала, а он отдыхал. Физик-ядерщик.
   - Да ну, и что у них общего?
   - А то, что тот тоже, как повар, свою "похлебку" варит, только "посуда" у него побольше - реактор атомный. И знаешь, ему другой жены и не надо. Любит ее. Шибко умный. Правда, она его за глаза иногда дразнит: "физик-шизик", но это когда он психует, или она злая. А так они душа в душу живут. Потому, как он мужик с характером. А она покладистая, ублажает его.
   - Представляю себе!
   - Чего ты представляешь? Ничего ты не представляешь, не хуже других живут, как и многие в Москве.
   - Но она-то любит его, счастлива? Или по расчету замуж вышла?
   - А Бог ее знает, вроде любит и счастлива, а порой, вроде, и нет. Был у них пару раз в гостях - ничего не понял. Мы с ней то в театр, то в ресторан. И друзья, и подруги ее с нами. А он запрется дома, и все пишет что-то, пишет. Скука, одним словом. Хотя, надо понимать, - человек ученый, привычки к себе требует. Но я такой жизни не понимаю.
   - А денег он много получает?
   - Да нормально. Но вот у нас на БН - тоже физики, а ведь иначе живут, вращаются в обществе. Вон, видишь, за тем столиком с французом, - наше светило, мужик что надо. И голова - во! Большой человек! К тому же, что приятно, никакой черной работы не чурается, все своими руками сварганить может. Сам видел. Мастер на все руки! А здесь расслабляется. Мозги-то за неделю нагрузил, вот и разгружает.
   Заметив взгляд Мухина, и сообразив, что парочка молодых людей говорит о нем, физик качнул головой, приветствуя старого знакомого. Что-то шепнул на ухо французу, встал и направился к "дежурному" столику. Высокий, с пролысинами на голове и длинным носом, но моложавый, он был чем-то похож на гусака.
   - Добрый вечер, молодые люди! Отдыхаете? - по-свойски обратился он к Мухину и его подруге.
   - Здравствуйте, Викентий Викторович! - Приветствовал его Мухин.
   - Добрый вечер! - Присоединилась Лена. Она впервые видела живого физика-ядерщика, но старалась ничем не выдать своего интереса, чтобы не обидеть Николая. У них в деревне закон был - идешь с парнем гулять, держись за него, а то и накостылять могут, чтоб не баловалась и не стравливала ребят.
   - Мухин, можно твою даму на танец пригласить?
   - Так Вы у нее и спросите, может, не хочет.
   - Позвольте! - Повернулся физик к Лене.
   - Извините! У меня что-то голова разболелась. Давайте, в другой раз. - Охладила она пыл физика. А про себя подумала: ишь, какой прыткий, как его нейтроны. Наверно, после первого танца и в любви объясняться начнет. Нет! Пусть потерпит. С Николаем спокойнее. И она, дав понять, что менять свое решение не собирается, улыбаясь, глядела на Мухина.
   - Жаль, извините! - Как будто о чем-то догадавшись, спохватился физик. Наверно, я вам помешал, старый осел. Не сердитесь, ради Бога! Ухожу, пойду, закончу беседу с коллегой.
   Мухин, ничего не говоря, только развел руками: - как хочешь, мол, твое дело, меня это не касается. И ничем помочь тебе не могу.
   - Пойдем, потанцуем! - Предложила ему Лена, когда физик отошел от них.
   - Пойдем через минуту. А то обидится.
   - А если я обижусь? - Спросила Лена.
   Мухин не дал ей договорить, взял под локоть, и через мгновение они шли по узкому проходу между рядами столиков, расставленных в елочку, как здесь говорили - "змейкой" - по форме расположения строившихся домов рядом с кинотеатром "Юбилейный". Несколько десятиэтажек под углом составлялись в один архитектурный ансамбль. Отсюда и название - "змейка".
   Они танцевали, как и другие, почти обнявшись, близко прижавшись друг к другу. И Мухин почувствовал приятное тепло, растекающееся, как ток, по всему телу от ладоней и груди.
   Звучала песня о Тбилиси на грузинском - солист ансамбля Славик - грузин - растягивал, как настоящий профессионал, приятным тенором слова песни. И ему подпевали музыканты.
   Но вскоре песня закончилась, и Славик объявил, что для присутствующих в зале Ахмета и Дэги из Грозного он споет песню о дружбе на стихи Расула Гамзатова.
   - Ну, все, началось! Теперь весь вечер будет им посвящен! - Недовольно прошептал Мухин и на ухо Лене. - Может, тоже заказать? Какая твоя самая любимая?
   - Ой, только не это, зачем на себя внимание обращать! Пойдем, посидим. - Потянула она его к столику, чувствуя, как несколько человек и так уже ощупывали ее своими взглядами.
   Привлекательная, сладкая, да не про вас! - Подумала она. - Но как бы не нарваться на дураков!
   - Может, погуляем по воздуху! - Предложила Лена Мухину.
   - Идея! - Обрадовался Мухин. - Вот только по фужеру еще и на улицу. Давай в гости к моим друзьям заглянем.
   - А кто они такие?
   - Да ребята хорошие. Здесь неподалеку живут. Им скучно дома одним. Вот и нагрянем, взбодрим их. Записи послушаем - Высоцкий весь в натуре у них - шесть кассет. Он, кстати, сюда приезжал, был в гостях у моих друзей.
   - Ничего себе. Они его знакомые или родственники?
   - Да нет, просто заядлые поклонники творчества Владимира Семеновича. Брали автограф, пригласили к себе в гости. Он не отказался, заехал.
   - Так они семейные?
   - Ну, да. Муж и жена - Серега и Танька - свои ребята. Хата у них трехкомнатная, просторно, детей еще нет. Живут пока в свое удовольствие. Танька здесь рожать не хочет, говорит, дети крупные получаются, не разродится. А Серега о сыне мечтает. А во всем остальном у них прядок. Ну, так как?
   - Да неудобно как-то! Ни с того, ни с сего! Что обо мне подумают? - Лена, говоря это, наблюдала за девушками, появившимися возле столика рядом с шумными ОРСовцами. Они стояли возле декоративной рыболовной сети со стеклянными поплавками и золотыми и серебряными рыбами, и говорили о чем-то своем, словно не обращая внимания на парней. Потом одна из них подошла к кучерявому, с бородкой, азиату и обняла его за одно плечо, что-то шепча ему на ухо.
   Он подвинулся и она села рядом с ним, обняв одной рукой, как парижская куртизанка. Пошептала, пошептала ему на ухо и, видимо, договорившись о чем-то, вернулась к своей подруге. Вместе они вышли в бар.
   - Дешевки! - Провожая их строгим взглядом, сказала Лена.
   - Кто? - Сразу не понял Мухин. А взглянув туда же, куда смотрела она, согласился:
   - Да, проститутки местные. Хотя, говорят, в Советском Союзе проституции нет. Но тебе-то что до них? У них своя жизнь, у нас - своя. И вотще, Ленок. Пора тебе привыкать. Здесь не село, не Тамбовская область, а молодежный город, нравы другие, проще.
  - Что ты имеешь в виду, с чем именно здесь проще? - Сказала она полушутя, полусерьезно - так, что нельзя было понять, какое у нее к этому отношение.
   - Ну, как тебе объяснить? - Свел брови Мухин. - Раскованнее здесь, что ли, не такое ханжеское, как на большой земле. Да и вообще здесь многое по-другому. Вот у вас на родине уже спят сейчас, наверно? А здесь до двух часов ночи жизнь кипит. И никто никому не мешает, никто никого не осуждает. Принято так. Понимаешь?
   - То-то я вижу, - такие зеленые девчонки, а уже по злачным местам шастают. - Кивнула она в сторону девиц, сидевших за многими столиками не только со своими сверстниками, а по большей части, с мужчинами среднего и даже пожилого возраста, обрюзгшими и пузатыми.
   - Тоже работают здесь в качестве обслуги.
   - Мужиков ублажают! - Категорично и с осуждением сделала вывод Лена. - Лучше бы на завод пошли работать.
   - Да кому они там нужны? - Не согласился с ней Мухин. - Тут и мужикам из-за высоких заработков сложно устроиться. А ты про этих зеленых. Зеленые они внешне. А так уже битые птицы. Вон ту Трешкой зовут, а ту - Сорванцом. У них на ногах под юбками цены за их услуги выколоты. Приподнимут чуть-чуть, и показывают клиентам.
   - Фу, какая гадость! - Вспыхнула Лена. Ты что, спятил, или пользовался их услугами? - Спросила она как-то уж очень жестко и колким взглядом вперилась в Мухина.
   - Извини! Тебе такое слушать не приятно и срамно, как я понимаю. Непривычно. А тут к этому привыкли, все об этом знают. И никто не удивляется.
   - Пойдем отсюда, мне здесь не нравится!
   Выйти из зала можно было только через бар. И, когда они вошли туда, то на несколько минут, задержались. Мухин попросил Лену присесть с краю за баром на круглый вращающийся стул, а сам на минуту зашел в туалет. Лена, ожидая его, услышала обрывок разговора девиц, которые несколько минут назад подходили к кавказцам и азиату. Теперь они сидели к Лене спиной и не обращали на нее никакого внимания. Разговор почти ошарашил ее своим цинизмом:
   Слушай, а тебя муж не ревнует?
   - Не - а! - Нараспев отвечала черноокая, с косинкой глаз, девица, тело которой было едва прикрыто полоской мини-юбки и полупрозрачной, розовой блузкой без рукавов. - Он сам меня посылает. У нас полный консенсус в этом вопросе.
   - Да ты что?!
   - А что? Он ведь понимает, не по-настоящему это.
   - Но как ему не противно?
   - А что ему должно быть противно? Я же с этими придурками не сплю.
   - Но ты же с чужим мужиком в постель должна лечь. И как бы рога ему наставить!..
   - Фи, вот глупая! Да ничего подобного. Вот с такими обормотами, да в постель, а вот этого они не видели? - Вывернула она кукиш перед лицом подружки.
   - Однако же ты к ним так и липнешь! - Не первый раз вижу, вон только что на колени к Сайхану садилась.
   - Да это же для игры.
   - Ох, Зинка, доиграешься! Они шутить не любят, отрежут тебе что-нибудь от нежного места. Или утопят в море.
   - Не - а! - Опять, полу смеясь, явно бравируя, нараспев протянула девица, сидевшая ближе к Лене на таком же вертляво-шарнирном стуле у стойки бара. - Все продумано. У Костика светлая голова. Не зря же физик, наперед сто ходов знает, как его ЭВМ. Он честно играет, как в покер, и выигрывает на все сто. Так, что у проигравшего и обиды не остается. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.
   - Это как?
   - А вот так! Думать надо! - Заинтриговала свою подружку Зинка.
   - Не понимаю. - Напрягая все свое воображение, недоумевала любопытная девица.
   - А у нас вот как. - Похвалилась Зиночка, оглядывая с ног до головы подружку. - Прихватываю я пару мешков, то есть денежных мужиков. Мешками их Костик зовет. Приглашаю к себе, меня-то они не впервые видят. А про мужа, как правило, не знают. Даже если и знают, что он у меня есть, особого значения этому не придают. Смелые, к тому же. Я - приглашаю. А для них желание женщины, когда это выгодно, конечно же, закон. То есть повод, если что - то моему Костику морду набить и из квартиры вышвырнуть, заставить хоть на время подышать свежим воздухом.
   - Да не тяни! Рассказывай по делу.
   - Ну, так вот. - Смаковала свой рассказ Зинка. - Значит, привожу я мешков к себе домой. Костик приветливо их встречает. И, между прочим, уже в прихожей предупреждает:
   - Ой, Зинуль, посидел бы с вами, соскучился по гостям, да и выпить не прочь, но на работу - в ночную смену, как назло! - Лапшу, значит, этим мешкам вешает на уши, расслабляет их.
   - Зачем? - Не поняла подружка.
   - А затем, чтобы сразу чего не выкинули, не разошлись.
   - А!
   - Два! - Передразнила ее Зинка и затянулась сигаретным дымом. - Так вот, потом включает музыку, приглашает ребят за столик в уголке и говорит:
   - Надеюсь, вы люди порядочные, рад познакомиться, за что и выпью рюмку. Пьют. В это время я подхожу и говорю:
   - А про меня забыли, на водку накинулись, вот кавалеры! Костик и мешки извиняются. Предлагают выпить и толкают тосты за мое здоровье. Вот тут и наступает решительный момент.
   - Да неужели он тебя продает, кобель? Или ты им клофелина подливаешь?
   - Ничего ты не поняла. Я кодекс уважаю. Здесь тоньше всё, на психологии держится.
   - А!
   - Бэ! - С явным превосходством и высокомерием еще раз покривлялась Зинка. - Я б и дня одного с сутенером или отравителем не жила. Пока цену себе знаю. И никому в голову не придет, что мы с Костиком живем душа в душу, я ему верная жена. Изменю только тогда, когда другого полюблю.
   - Ой, Зинка, извини! А я о тебе такое подумала!
   - Да уж вижу, не слепая. На твоем лице, как на телеэкране все написано.
   - Ты только не обижайся на меня дуру.
   - Да чего там! На больных грех обижаться.
   - А с чего ты взяла, что я больная?
   - Да это я так, к слову.
   - То-то ж. Так что дальше у вас там происходит? Страх как интересно!
   - А дальше Костик с мешками спорить начинает насчет того, кто больше выпить может он или они. Тут снова вклиниваюсь в разговор я и заявляю джигитам, что одна могу больше выпить водки, чем они вдвоем.
   - Их это поджигает! - Догадалась подружка Зинки.
   - Точно! Как рыбы на червя, так они на мою приманку клюют. Заключаем пари на кругленькую сумму. Играем на наличные. Я выставляю, и они в банк деньги вносят.
   - И что потом?
   - Что-что? Беру бутылку "Столичной" и через горло без закуски выпиваю. Потом сосу лимончик и еще одну. Это я могу.
   - Да ты ж отравишься, так и помереть не долго.
   - Не - а. Я перед этим стакан свекольного сока на кухне выпиваю и большую ложку сливочного масла съедаю. Это рецепт разведчиков, которым они в войну пользовались, когда много выпить надо было, и не запьянеть. Отец Костика научил. Он же у него бывший фронтовик.
   - Помогает?
   - Еще как. Они-то думают, что я совсем уж после водки забалдела, иду в туалет, качаюсь. А потом там рыгаю громко, чтоб слышали, думали, мне плохо. А я специально сразу после приема и своего выигрыша желудок промываю и клизму делаю. Неприятная, конечно, процедура, зато деньги какие в банке! Есть ради чего помучаться. Ругаюсь между делом, как сапожник. Они обычно, гады, в такие минуты ржут - смех их разбирает. А я себе на уме - думаю, смеются, значит, все нормально. Не рассердились, что проиграли пари. Деньги-то для них, как пыль. Хотя, бывает, и жадные мужики попадаются. Злятся, но спор есть спор. Слово свое они держат, мужики! Честь для них превыше всего. А нам от этого не хуже! - Громко рассмеялась Зинка и вслед за ней вульгарно захохотала ее подружка.
   Лену пробрала дрожь от такого рассказа, начало тошнить. А тут еще подошли и стали за спиной два молодых человека, дыша на нее перегаром, и пытаясь шутить...
   Она поставила на стойку чашечку с кофе, которое сама заказала у бармена, когда он приблизился к ней и спросил: "Что желаете"? Резко повернулась, сверкнув глазами на парней, и встала, не говоря им не слова. Словно они и не существовали.
   Но парни решили все-таки поговорить с ней и не пропускали ее, продолжая шутить. А Мухин как провалился в своем туалете. Это ее стало раздражать.
   - Пропустите! - Оттолкнула парней от себя Лена. - Чего наглеете?
   Бармен из-за стойки сделал парням замечание:
   - Ну, что там такое, что за дела, пацаны? Пропустите девушку!
   Парни знали, что с барменом лучше не ссориться, тому стоит только свистнуть охране, как та будет моментально здесь и может намылить шею. Но Лена уж слишком резко повела себя с ними, и один из оскорбившихся парней поплелся за ней к выходу из кафе и на улице стал приставать:
   - Девушка, ты мне руку сломала! Как теперь мне жить?
   Но в это время плечистый парень с бородкой - приятель Мухина, вышедший следом, остановил его, положив крепкую ладонь на плечо.
   - Все претензии ко мне. Могу и вторую руку сломать. Что тебя не устраивает в нашей обители?
   Парень спасовал и вернулся в бар, не солоно похлебавши.
   - Ну, и хамы тут! - Негодовала Лена, когда почти в ту же минуту рядом с ней появился Мухин. - И ты хорош, оставил меня одну! Пойдем отсюда быстрее, тошно.
   - Прости! Я в туалете знакомого встретил, поговорили о наших делах.
   - Тоже нашел время и место для разговоров с друзьями! Оставил меня в этой клоаке, тут мразь на мрази!
   - Да не сгущай краски! Просто слегка подвыпившие ребята, познакомиться решили. Ну, что в этом такого. А ты Бог знает, о чем подумала. Рабочие парни с АТЗ, свои практически. Не преувеличивай!
   - Ничего себе свои, да они меня обидеть хотели.
   - Отошла бы вежливо и все. А если они, действительно, шустрые, мы их быстро успокоим! Не бери в голову! Здесь ребята дружные, и почти все - мои друганы.
   - А ты сам на себя не надеешься? - Язвительно бросила Лена Мухину.
   -Почему, не надеюсь? Надеюсь! - Сказал он с улыбкой на лице. Пойдем к морю!
   Минут пять они шли, не разговаривая друг с другом, по еще дышащему теплом асфальту к спуску на набережную. Собственно, набережной, как таковой еще не было - только в проектах, - вдоль каменистого, щербатого берега пока тянулась одна узкая лента асфальтовой дороги, по бокам которой были установлены грибки, кабинки для переодевания и редкие навесы со скамейками, окрашенными в голубой цвет. Сейчас, в лунном свете, они были, словно вылитыми из серебра. Мухина они раздражали. Он привык к дикому, не окультуренному берегу и любил его в первозданном виде: с грядой частых, словно отполированных волнами, валунов в воде и сплошными, хаотическими нагромождениями белого и серого, в разноцветных пятнах лишайника, известняка, отваливавшегося от разрушающегося солнцем и ветром мыса Актау. Луна стояла высоко, большая, полная. Широко растекалась по чистому темно-синему небу тонкой акварельной паутиной невесомого света. А отражение ее падало и вытягивалось дорожкой из золотых и дробленных легкими волнышками кусков фосфорисцирующего живого стекла.
   Казалось, что по нему из самой глубины вселенной, а не из Каспия, шла к берегу легкая, пахнущая водорослями прохлада. Мухин подошел поближе к парапету, за ним - земля, а вернее, белый панцирь мыса, обрывался, и становилось немножко жутковато от высоты и такого коварного обрыва, но в то же время и просторно, как в небе птице. Создавалось ощущение парения, словно человек поднимался в воздух, а море и небо вокруг него сливались в одну стихию. И ничего, кроме луны, звезд не было рядом.
   - Как хорошо здесь! - Вырвалось у оттаявшей на воздухе Лены. - Прелесть, посмотри. Какая яркая луна, в жизни такой не видела! Сейчас бы крылья и полететь.
   Не успела она сказать это, как на фоне лунной дорожки появилась огромная черная птица, с немного изогнутыми крыльями, как у самолетов-хищников, которые она видела на обложке "Крокодила". И ей отчего-то стало не по себе.
   - Кто это? - Спросила она у Мухина.
   - Баклан или альбатрос, на ночную кормежку вышел или, скорее всего, возвращается после нее на берег с какого-то островка. Их вон там, - показал он рукой в море, - много. А возле них кильки навалом.
   - Да ведь здесь у берега тоже рыбок много, я видела - косячками ходят - как живое серебро, то слева, то справа от тебя засветятся. Неужели им этого мало?
   - Надоедает на одном месте, наверно. Да и неохота с одной мелочью возиться, там ведь часто целых рыбин, вот таких - развел руки, показывая размер, - на берег выбрасывает - кефаль, севрюги, для птиц настоящий пир.
   - Кучеряво живут.
   - А здесь почти все так. И люди тоже не исключение. Вот и бесятся. Пока на большой земле жили, каждую копейку считали, не пьянствовали и друг к другу иначе относились. А тут, гляди, - не только в море луна расшиблена - весь берег битым стеклом засыпан. Это сколько выпить надо было! Годами бьют - весь берег светится.
   - Правда, Коль, сколько стекла-то! Я сразу и не поняла, откуда оно здесь. Думала, специально, для красоты посыпали.
   - Да уж, это сейчас при луне весело смотрится, блестит. Днем - карикатура: загубили берег. А ведь в двух шагах, с ума сойти, красотища какая! Дух захватывает! Смотришь и понимаешь, не в одних деньгах счастье.
   И что он за человек такой? - Еще больше оттаивая душой, слушая его слова, думала Лена. В "Парусе" ничем от других пьяниц не отличался, а здесь - как ребенок, восторг разливает, красотой морской и небесной не надышится. Словно на всё остальное ему наплевать. Но ведь не так!
   Природу Мухин любил с детства. Когда учился в средней школе после войны, то с классом или гурьбой неорганизованных мальчишек и девчонок нередко ходил за цветами для мамы в горы. Рядом с Пятигорском они были пологие и невысокие, чем-то похожие на приплюснутые сверху холмы в форме мужских или женских фетровых шляп, которые были тогда в моде. Родители порой ругали таких "туристов" за их самовольные вылазки за город, так как на пустырях, в лугах и лесах, покрывавших предгорья, еще попадались неразорвавшиеся и не обезвреженные снаряды и мины, различное оружие, оставшееся со времен боевых действий. Мальчишки, конечно же, так и хотели с ним побаловаться, пострелять, если находили тайком. Это было небезопасно. К тому же в лесах Северного Кавказа в ту пору пряталось немало бандитов и бывших прислужников немцев, которые так и норовили ударить в спину нашим воинским частям, истребляли представителей советской власти и партийных работников на местах. С ними вели борьбу специальные подразделения НКВД, но не всегда успешно. Отдельные бандформирования и бандиты просуществовали в тех лесах и горах, укрываясь в многочисленных расщелинах, пещерах и старинных сторожевых башнях до шестидесятых - семидесятых годов. Так что в горы и в зеленые чащи местные жители еще долго ходили с большой оглядкой. А бесстрашное племя пацанов ничего не боялось, и нередко забиралось в такие места, где на них запросто могли напасть бандиты. А ведь случалось, что в ту пору дети пропадали бесследно. Поговаривали даже, что их убивали и переваривали на мыло. И вот однажды во время одного из "рейдов" по горам километрах в пяти от Пятигорска стайка мальчишек, среди которых был и Коля Мухин, набрела на двух раненых бандитов. Увидев ребят, они поначалу попытались спрятаться в кустах, но когда поняли, что обнаружены, то вышли на лужайку, где остановились школьники, и заговорили с ними. После первых же слов бандитов основная часть мальчишек дала деру. А Коля и его друг по классу Володя не сдрейфили. У каждого в кармане ковбойки было по "Вальтеру". И если что, они могли воспользоваться этим оружием, чтоб не дать себя в обиду. Дома пистолеты хранили в потайном месте на чердаке сарая. А когда нужно, потихоньку брали их, и отправлялись в свои походы по местным окрестностям. Раненые были кавказцами с большими черными бородами, отросшими за время их пребывания в лесу. Один из них поманил мальчиков рукой и негромким голосом позвал: "Подойдите к нам, не бойтесь, мы вам ничего плохого не сделаем"!
   - А вы нас не пугайте, - ответил ему Николай, - мы вас не боимся. Чего надо?
   - Еды нам надо и бинтов. Не сможете нам принести из города? Мы хорошо заплатим. - Ответил один из бандитов, с перевязанной выше локтя правой рукой. Второй бандит вообще не разговаривал и только диковато поглядывал на мальчиков, как волк на зайцев.
   Николай почувствовал, как от этих взглядов по его спине пробегают мурашки, но не подавал виду, что испугался. Володя немного побледнел, ему тоже, видимо было немного не по себе. Николай взглянул на него и спросил: "Что будем делать"?
   - Надо военным или милиционерам подсказать, где прячутся эти бандиты! - Шепнул на ухо Николаю Владимир.
   - Это что же, получится, что мы их сдадим чекистам, а ведь они тоже люди, доверяют нам, о помощи просят. Их же просто расстреляют, если сообщить в комендатуру или милиционерам.
   - И правильно сделают. Знаешь, сколько они наших солдат погубили - в спины стреляли исподтишка! Сволочи! Моего батьку тоже, возможно, вот такие же бандиты недалеко от Грозного прикончили.
   - Что вы там шепчетесь? Подойдите поближе! - Заподозрили неладное и наставили карабины на мальчишек раненые бандиты. - А то сейчас вам дырок наделаем.
   - Да не пугайте, пуганые уже. Немцев не боялись в оккупацию, а вы свои своих пугаете?
   - А откуда мы знаем, что вы свои? Как твоя фамилия? Кто твой отец? Где работает?
   - Думаю, это вам знать незачем, так как не интересно. Он нигде не работает, в лагере сидит.
   - Тогда другое дело. Значит, ты на самом деле свой. А как насчет твоего дружка?
   - У него отца убили. Один с матерью живет.
   - А кто убил? На войне?
   - Да нет, после войны. Бандиты!
   - Ну ладно, я вижу, что вы не робкого десятка. Подойдите поближе?
   - А зачем? - Громко спросил Володя.
   - Да, зачем? - Повторил вслед за ним Коля.
   - Денег вам дадим или золотое кольцо, чтобы на еду и бинты поменять.
   - А вы положите их там, где сидите, на камень. Мы и заберем. А подходить к вам не будем. И пукалки ваши нам не страшны. У нас свои не хуже. - Показал "Вальтер" Коля.
   - Ты, я смотрю, отчаянный малый. Да только оружием нужно уметь пользоваться. - Рассмеялся один из бандитов. - Я вот с десяти шагов в копейку попаду. А ты навряд ли. Поэтому перевес все равно на моей стороне. Так что, давай, не будем ругаться и пугать друг друга, нам нужна помощь. И вы сделаете то, о чем мы вас просим. Иначе мы накажем вас. Еще не раз сюда придете. Или мы сами к вам домой придем и рассчитаемся с вами за вашу несговорчивость.
   - Но все-таки, отойдите шагов на двадцать, чтобы мы могли взять деньги и кольцо! - Не поддавался на хитрости бандитов Николай. И Владимир его поддерживал, даже упреждал:
   - Не иди у них на поводу, знаем мы бандитские штучки. Задобрят, а потом на костре зажарят и сожрут.
   В городе и про такое слыхивали, вести о всяких страшных случаях, связанных с преступлениями бандитов, разносились быстро.
   На этот раз бандиты не обманули. Точно выполнили просьбу мальчиков и, оставив деньги и кольцо, отошли метров на двадцать подальше от них и поближе к опушке леса. Мальчишки взяли деньги и кольцо.
   - Когда вернетесь? - Спросил их один из бандитов, возрастом постарше?
   - Как успеем. Но не сегодня, вечером не пойдем. Ждите только утром! - Успокоил их Коля.
   - Ладно, будем ждать. Не вздумайте милиционеров или солдат привести. Первыми вас из-за кустов застрелим! - Предупредил бородач.
   - Так мы пошли? - Спросил Коля.
   - Идите! - Разрешил старший бандит. - То, что принесете завтра, оставите возле камня, на котором мы сидели и с которого вы взяли деньги и кольцо.
   Мальчишки развернулись на сто восемьдесят градусов и бегом помчались вниз по склону горы, неподалеку от которой проходила автодорога. Когда они выбежали на нее, то увидели в отдалении стайку ребят, с которыми они пришли сюда. Пока не дошли до них, два друга спорили о том, как лучше им поступить. Дома с матерями советоваться было бесполезно, отшлепали бы и заперли в комнатах и несколько дней не выпускали на улицу. Поэтому друзья решили посоветоваться с отставным майором, демобилизованным из армии по состоянию здоровья - после тяжелого ранения в грудь и госпиталя он вернулся в Пятигорск, на их улицу. И с ним они часто разговаривали о войне и мире, о его боевых делах и вообще о жизни. Советовались, когда нужно. Так как считали его своим другом и доверяли ему. Ведь это был не человек, а могила - никогда секретов не выдавал. И матерям о "подвигах" мальчишек ничего не рассказывал.
   - Серьезное дело! - Покачал головой Семен Ильич, когда мальчишки рассказали ему о том, что в горах наткнулись на раненых бандитов и что те попросили их принести еды и бинтов. - Тут сгоряча нельзя поступать, нужно подумать. Чтобы и бандитов обезвредить, и вам не навредить. А то придут милиционеры или бойцы в горы, не найдут бандитов, а себя обнаружат и вас подставят. Давайте я тоже со своим знакомым в милиции посоветуюсь. А потом решим, как лучше поступить. Если вы, конечно, разрешаете!
   - Если Вы считаете, что так лучше, то так и делайте! - Не стал возражать Коля. И Володя одобрил намерение майора.
   - Только не тяните с этим, дядя Семен! - Попросил он. - А то нам до завтра время дали.
   - Понятное дело. Я сегодня же переговорю со своим знакомым, и мы что-нибудь придумаем.
   А придумали они простую операцию по обезвреживанию бандитов. Мальчишки должны были, как было условлено, отнести к опушке леса на склоне горы хлеб и бинты и сразу же убежать оттуда. А минут через пять следом за ними, когда, наблюдающие за пацанами раненые бандиты выйдут из зеленки, к тому месту должна была на всех газах подкатить машина с милиционерами и бойцами внутренних войск, чтобы организовать оцепление и задержание бандитов или, если окажут сопротивление, физически уничтожить их. Именно последнее и произошло на опушке. Мальчишки отбежавшие к шоссе, где их подобрал милицейский патруль на мотоцикле, отчетливо слышали выстрелы карабинов и автоматов ППШ, а также два взрыва гранат. А потом видели, как тела убитых бородачей привезли на полуторке к горотделу милиции для опознания. В Коле Мухине с той поры поселилось противоречивое чувство. С одной стороны, он был рад похвале начальника милиции за оказанное содействие в обезвреживании бандитов. С другой - его мучило сознание собственной вины и греха в том, что он и его друг Володька стали причиной гибели этих, пусть и плохих, но все же людей, с которыми они разговаривали накануне и для которых покупали хлеб и бинты. Это ощущение греха и какого-то внутреннего страха надолго поселилось в его душе и время от времени возвращалось в более поздние годы. Не раз еще в его сны приходили те бородачи, словно хотели отомстить ему за его предательство и подлость, как они считали. В душную, июльскую ночь ему приснился сон, в котором бандиты гонялись за ним по лесу с карабинами наперевес. Он долго убегал от них напрямки через зеленые чащи, исцарапал себе все лицо и руки ветками колючих кустарников, и когда, казалось, что бородачи вот-вот схватят его, вдруг проснулся. Голова его была мокрая от выступившего обильного пота, а сердце бешено колотилось. Как-то он поделился своей бедой со знакомым майором-соседом и тот только рассмеялся: "Да ерунда это! Самовнушение! Чего ты боишься? Они уже никогда и никому не сделают ничего плохого. А ты молодец, все правильно сделал. Родина тебя не забудет. Вырастешь, поступай в военное училище или в милицейскую академию. Я тебе дам рекомендацию, как участнику боевой операции по обезвреживанию бандитов". Но, когда после успешного окончания средней школы в 1955 году Николай пришел в органы, чтобы взять направление на учебу в училище имени Дзержинского, где готовили сотрудников для погранвойск и госбезопасности, ему дали от ворот поворот: "Мы детей врагов народа на учебу в это учебное заведение не направляем"! - Сухо и недоброжелательно заявили в отделе кадров. На рекомендацию соседа-майора даже внимания не обратили. И Николай в очередной раз почувствовал себя оскорбленным и униженным. Поступил в ПТУ, где готовили классных сварщиков и рабочих других специальностей. Вскоре времена стали меняться к лучшему. После выступления Генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева на ХХ съезде КПСС и разоблачения культа личности Сталина из лагерей стали возвращаться политзаключенные. Больной и измученный многолетним пребыванием в лагере на Колыме, словно выжатый лимон, с бледно-желтым измученным лицом возвратился в семью отец одного из одноклассников Николая - дядя Иван. Что-то горячее и волнующее тогда всколыхнулось в душе Мухина, он даже на мгновение представил и свою встречу с отцом, но тут же почувствовал неловкость, и не знал, как себя с ним поведет. Воображаемый отец ему показался несколько чужим и уже совсем другим человеком, его живость и бойкость ушли вместе с годами, проведенными за колючей проволокой. На смену им пришли молчаливость, медлительность в мыслях и поступках, излишняя подозрительность во всем.
   У Лены были несколько другие - детство, отрочество и юность. Она родилась в 1950 году в типичном тамбовском селе. Первые детские годы были голодными. На жалкую оплату за трудодни - 600 граммов зерна в сутки - ее родители не могли себе позволить покупать для дочери и других детей никаких лакомств. В первый раз простую шоколадную конфету она попробовала, когда пошла в школу. Точнее, на Новый год, сладости были в подарке Деда Мороза, врученном ей на школьной Елке в виде бумажного кулька с цветной картинкой, на которой была напечатана тройка лошадей, несущаяся по заснеженному простору. А в санях - Дед Мороз и Снегурочка. Училась она в сложенной из бревен еще в тридцатые годы небольшой деревянной школе. Училась средне, по двум предметам - физике и химии - у нее были тройки. Поэтому после восьмилетки мать забрала ее из школы, категорично заявив: "Хватит лодыря гонять. Будешь со мной работать дояркой, я тебя научу коров в группе доить и за ними ухаживать. Все на лишний кусок хлеба заработаешь. Отец вон от зари до зари горбатится то на тракторе, то на комбайне, а получает какие-то шиши. Мы же с тобой, хоть молока вдоволь на ферме попьем, да еще, может, и на сметану, на масло оттуда что-то притащим домой, не помирать же с голоду. Отец у нас сильно честный, одного зернышка во время уборки урожая в дом не принесет, коммунист! А то, что мы впроголодь живем, с тюри на квас перебиваемся, он, словно не видит. Всем, говорит, трудно, всей стране!
   А ты видела, что в московских магазинах продают? Помнишь, в киноновостях Елисеевский магазин с новогодними товарами показывали - и колбасы, и сыры разные, и икра осетровая, и яблоки, и апельсины. Живут же люди! А в нашем сельмаге только соль, спички да хлеб и рыбные консервы - килька в томатном соусе. Муки и той порой не купишь. А в Москве настоящий рай"! - Откровенно завидовала жителям столицы и других больших городов мать. - "Ты, Лена на ферму не на всю жизнь пойдешь. Как встанем на ноги, подзаработаем денег, так отправлю тебя и Катерину в город. Там жизнь лучше. Не нужно вам моей судьбы, вечного копания в навозе и ревматизма от сырости"!
   Возражать было бесполезно. Мать была волевой и сильной женщиной. Других мнений она не терпела. А вообще-то Лена мечтала продолжить образование и со временем поступить в педучилище. Чтобы стать преподавателем начальных классов. Считала она неплохо, да и почерк у нее был почти каллиграфический, как в прописях. Детей любила.
   Сестры росли под явным влиянием матери. Отцовского воспитания не воспринимали всерьез, хотя отца побаивались. Особенно, когда он из-за разногласий с матерью, ругался с ней. Чем старше они становились, тем такие стычки отца и матери, сопровождавшиеся большими перебранками, случались чаще. Не чувствуя понимания со стороны матери и дочерей, отец запил. Пил самогонку неделями. И постепенно превращался в озлобленного и одинокого старика. Все свое свободное от работы время он чаще всего проводил либо на покосе с косой в руках, либо в лесу, где нарезал прутьев, чтобы плести корзины после уборки урожая и иметь хоть какой-то навар от их продажи на рынке в райцентре, либо уходил на рыбалку. С дочерями и женой он уже почти не разговаривал. Первой от этого кошмара сбежала в город Катерина - старшая дочь. Ее жених, получивший комсомольскую путевку на строительство промышленных объектов на Мангышлаке, позвал и невесту туда. Поначалу они жили в общежитии, потом получили квартиру. И когда обжились, стали расхваливать в письмах свою жизнь в Казахстане, зазывать в молодой Шевченко и Лену.
   - Молодец Катерина, моя кровиночка! - Хвалила старшую дочь мать. - Не забыла про тебя при сладкой жизни. Правильно я вас воспитала. А этот старый хрыч все не успокоится, лается на меня, мол, мещанок и потребленок вырастила, для них вещи и колбаса в жизни главное, а на идеи коммунизма им наплевать! А что мне до этих идей, если здесь в селе нормальной жизни нет? Если простая вареная колбаса, как событие, а уж про красненькое (вино - примечание автора) и не говорю. Раз в год завозят. Сукна хорошего в сельпо днем с огнем не сыщешь. За ситцем или штапелем в город ехать надо. Это жизнь? Это его коммунизм? И еще ругается на меня за то, что я в церковь стала ходить, безбожник. Отец его кузнецом был, говорят, с чертями водился. И этот тоже, словно каким чертом укушенный, в церковь не затянешь. Атеист! А что мне от его коммунизма и атеизма? Только вечная нищета и нехватки? И потом, почему я под его партийную дуду должна плясать и не ходить в храм Божий? У меня мамаша, Царство ей небесное, и папаша истинно верующими, православными были, за что отец и пострадал в конце тридцатых. Жизнь за веру безбожникам отдал. А от Иисуса Христа не отступился". Вот примерно после одного из таких неприятных разговоров и полученного от Катерины приглашения Лена и уволилась с фермы, поехала к сестре. И мать ее благословила в дальний путь с иконой в руках. Перекрестила, как полагается.
   Мухин об этом не знал. Ему после знакомства и прогулки с Леной по морскому берегу приятно было видеть, что она человек не испорченный, понимающий его и вот этот безупречный простор, красоту моря и неба, их чистоту.
   - Слушай, - спросила Лена, - зачем здесь вот этот турникет установили? Падал кто с обрыва?
   - Да было дело. Пьяный один вышел из "Паруса" и пошел воздухом подышать. Шел, шел и не заметил, как земля кончилась. Из под ног ушла. Вон на тех камнях, что под нами, утром подняли, даже крикнуть не успел, не понял, как разбился насмерть.
   - Метров тридцать будет.
   - Да нет, немного меньше. Но чтоб разбиться, хватит. Вот и установили на всякий случай турникет. А вообще этот заборчик здесь ни к чему. Весь вид портит, не люблю заборов, тем более над морем.
   - Но и без них опасно, нельзя пока. Вон пьяных сколько!
   Мухин немного отвлекся, глядя вглубь вселенной и словно что-то припоминая.
   - Кажись, Дарвин говорил:
   В природе мировой
   В борьбе стихий, в развитье постепенном
   Все существа, все формы создались
   И жизнею могучею зажглись -
  Вот здесь это особенно ощутимо! Не правда ли?
   - Да, я тоже как-то иначе теперь воспринимаю все окружающее, словно я - совсем не я.
   - Напротив, как раз ты здесь сама собой и становишься. А там, - он кивнул на "Парус" - наши подобия, не мы были. Город отравляет человеческую душу своим цинизмом, портит разгулом страстей, ничтожностью желаний, примитивизмом мышления, наконец. Ты этого не почувствовала?
   - Да, город давит на меня. Я ведь в деревне родилась, у нас всего двести дворов там. - Впервые стала скупо и осторожно рассказывать о себе и своей жизни Лена. - Но люди, скажу тебе, совсем иные. Как родня все, участливые. Да и все другое. Поедешь куда - такую же березку увидишь, а кажется, по- другому с тобой на своем языке лепечет. И воды попьешь - не та вода. И воздухом дышишь - не тот воздух. Вот хорошо здесь: и город новый, просторный, светлый, и море - гляди - не наглядишься, а чего-то не хватает нашенского, сразу видно - не Россия это. И вроде знаешь, не чужая земля, все та же советская, а словно не в родной стране, отчего это?
   Доверять неразумным ощущениям - свойство грубых душ, - подумал Мухин, вспомнив мысль Гераклита, - но вслух сказал другое:
   - Помнишь, у Шевченко:
   Святая Родина! Святая!
   Иначе как ее назвать!
   Ту землю лучшую, родную,
   Где мы родилися, росли
   И в колыбели полюбили
   Родные песни старины... -
  Мне мать в детстве эти слова, как песню напевала.
   - А мне мама ни о чем не пела. - С сожалением вспомнила Лена. - Она на ферме дояркой работала, поздно приходила, уставала так, что с ног валилась. Некому было работать - одни пожилые в ту пору на ферме остались. Молодежь по городам разбежалась. Так что ей не до поэзии было. Какая уж поэзия - когда навозу по колено, грязь. Да все голыми руками - и сено наноси, и комбикорма приготовь, отруби и солому запарь, свеклы нарежь... И загон вычисти. Скотники, как правило, пьяные. Ни днем, ни ночью не видать. Только в магазин да из магазина, или друг от друга с самогонкой, а потом, как тараканы по щелям, так и мужики наши. Где спокойнее, - забьются и дуют водку.
   - Много пьют?
   - Пьют! Продавщица Клавка светится, ходит руки потирает от такой торговли. И ночью торгует. Из под полы, конечно. За полтора червонца - бутылка. И берут. Все спускают!
   - И батя твой пил?
   - Пил! Он что, лучше других что ли? Тоже натерпелись с сестрой от него - напьется самогонки и одни упреки, мол, не так живем, не о том думаем, не к тому стремимся - зануда. Мать заступится, шуганет его, так он на нее свой пыл перенесет: ругаются по нескольку часов. Так ругаются, что аж белый свет становится не мил. А во всем самогонка виновата!
   - Здесь тоже много пьют. Все подряд. Глядишь, какой и трезвенником был, а впоследствии запил.
   - И почему так? Чего не хватает? Казалось бы, радоваться - работа у всех денежная, квартиры светлые, просторные, море под боком, а сами себя в животных превращают? Словно с ума сходят.
   - Я тоже поначалу дивился. Сейчас привык. Понял, что к чему.
   - И что ты понял?
   - То, что раньше сентиментальный очень был. А сентиментальный он вроде лунатика. Ну, понимаешь, как Берне говорил.
   - Какой Берне?
   - Да, кажись, писатель такой, француз. Так вот он точно подметил, что сентиментальные люди взбалтывают свое чувство так долго, что оно дает, наконец, пену. Вот как это небо - показал он вдаль рукой. - Тогда они воображают, что у них сердце полно, что их чувство течет через край, но все это не более, как воздух. Понимаешь?
   - Смутно!
   - Ну, как тебе объяснить? Не все, что нам кажется таковым, как мы видим, на самом деле именно такое. Все сложнее, за всем второй или третий слой. И причина, обязательно какая-то причина.
   - Это уже целая философия.
   - Ну, а куда от нее деться! Я тоже поначалу на все, что вокруг меня бесилось, непримиримо глядел, как на зло. А потом и глубже взглянул. Словно на больного доктор, как на данность или неизбежную необходимость, которую уже никак не остановить.
   - Это пьянку-то!
   - Хоть и пьянку. Ты думаешь, просто? Для пьянства тоже свои причины есть. Глубокие корешки, так сказать!
   - Ты еще всех наших предков помяни.
   - И они по нашим генам стаканом трахнули. Не хуже чем атомной бомбой.
   - Ну, уж загнул!
   - Что загнул! Россию в государственном масштабе с петровских времен спаивали. Вот и добились своего, Алкаш на алкаше.
   - Да! Ни пройти, ни проехать!
   - А здесь, на Мангышлаке, алкаши особые. В России алкаши с горя, от безденежья пьют, от тоски, обида на то, что жизнь серая, нищенская. А здесь, как ни парадоксально, - от жажды по хорошей и сытной жизни. Точнее, от голода по ней. Наголодался народ по зажиточности, понимаешь? Но вот что удивительно, хоть человек я уже не сентиментальный! - Многие здесь эту сытую жизнь вроде бы получают - деньги платят солидные и в магазинах есть что купить. И концерты, спектакли, почитай, постоянно. Живи и радуйся. Но редко кого в такой радости увидишь. Я уж здесь почти десяток лет, пригляделся. А радостных и счастливых редко вижу. Валится на человека после голодухи изобилие, а он теряется. Не знает что хватать, чаще всего, хватается за бутылку. Одну хватает, а предыдущая его уже по затылку трахает. И ничего, кроме них, он уже как бы и не видит. А если и видит, то, как в тумане, как вот в этом лунном свете живет. А он весьма обманчивый.
   Мухин делился с Леной годами выношенными мыслями и она внимательно слушала Николая. Теперь он казался ей совсем другим - приятным и близким, не то, что в кафе. Она позволила ему подойти ближе и обнять одной рукой.
   - Древние говорили, властвует над удовольствием не тот, кто совсем воздерживается от него, но тот, кто пользуется им, не увлекаясь страстию к нему. И ведь верно. Две тысячи лет назад сказано. А ничего до сих пор в этом отношении не изменилось. Человек с тех пор лучше не стал, как видно. Ты как думаешь?
   - Я думаю, что хуже стал.
   - И я так же думаю. Меня в детстве погаными пугали, Бабаем. А ведь такого зверства, как в последнюю войну, никогда не было. Батый и тот так на Руси не злобствовал. Хоть и азиатом был. Фашисты всех превзошли в жестокости. Я, когда рвы за Пятигорском разрывали, насмотрелся на их работу. Ты и представить себе не можешь, чего натворили гады. Как людей изуродовали. И ведь кого? Много там стариков и старух было, совершенно беззащитных. А скольких еще горожан и бойцов бандиты после освобождения города поубивали!
   - Да чего это вспоминать? У нас тоже полдеревни не вернулось с фронта. Бобылок много осталось! Сердитые, ни улыбки на лице. Унесла война улыбки-то. Ожесточенье какое-то на всех потом нашло, грубость, женщины больше на мужиков походить стали. И плуги на себе тягали, землю пахали, и строились сами. В общем, как ломовые. Поэтому и посуровели, с ласковыми словами распрощались, красоту, нежность понимать перестали многие.
   - Да не перестали. Это ты зря. Просто стыдно перед павшими выставлять это было: чувства человеческие, я так думаю, не скромно что - ли. На самом же деле каждая женщина в себе всё во сто раз острее перечувствовала, перегорела на своих чувствах. Может, на нас, молодых, всё это сказалось, как контузия. Как волна тяжелая. Придавила ко дну и шлепнула о камни. Вот и стали мы всё глуше воспринимать.
   - Ну, ты философ, это точно! - Погладила Мухина по голове нежной ладонью Лена. И он как-то порывисто, неосознанно наклонился к ее лицу и ощутил горячий ток ее нежных девичьих губ.
   Она на мгновенье замерла в его объятье, но тут же легко вывернулась.
   - Ты что, Коль? Сразу с поцелуями. Даже не спросил меня.
   - Извини, как-то само собой получилось.
   - Да, само собой, а потом и другое само собой...
   - Да ты что? Ну и тёмные мысли у тебя. - Он посмотрел на нее со стороны и вдруг безобидно рассмеялся.
   - Чего ты?
   - Да так, над собой смеюсь. Я, знаешь ли, думал, что мне уже не понравится никто, насмотрелся тут на женщин, зарёкся встречаться. Два года - ни с одной.
   - Да, так я и поверила!
   - Честное слово! Аллергия у меня какая-то на баб была.
   - Это еще почему?
   - Да рассказать, не поверишь.
   - А ты расскажи сначала.
   - То, что в первые годы здесь почти промискуитет - то бишь, общие жёны и мужья в массовом количестве были - меня не очень-то удивляло. И в других местах на многое насмотрелся. До Мангышлака сначала года два по стране ездил, строил гиганты пятилеток. Потом в Лермонтове рядом с Пятигорском, где уран добывают, на руднике работал. А уж потом сюда - на строительство атомной станции направили, как хорошего специалиста из среднемашевской системы.
   - А где ж ты успел побывать?
   - Да легче сказать, где не был. И в Сибири, и на Дальнем Востоке. Ну да это неважно. Одним словом, покатался по матушке России. Вот в Казахстан занесло. Здесь потеплее, а бабки те же платят, считай, коэффициент и плюс полевые, безводные. Жить можно. Но как живем-то! Так вот, возвращаясь к теме, насчет женщин.
   - А почему не мужчин?
   - Да потому, что мужики в основном пьют и дерутся, режутся, но на такие гадости не способны.
   - Ну, уж! Что ты имеешь в виду?
   - Поживешь здесь, сама увидишь.
   Она молчала, и он продолжил:
   - Возвращаюсь я как-то со станции домой на такси. Двенадцать километров оттуда. Так вот, ехали - ничего интересного, ночь, как ночь - Луна и теплынь июльская, воздух на полыни настоян, так и прет в раскрытые окошки, аж дурманит. Вокруг ни души и тишина. Но когда подруливать к моему подъезду стали, самое интересное увидели. Вернее, услышали сначала. Шофер вышел стекло протереть, а я остановился возле машины, деньги в кармане ищу, чтобы расплатиться. Вдруг слышу детский плач - грудной ребенок плачет. И шофер тоже прислушался, палец поднял указательный - тише, мол. Снова - чуть в стороне плач. Откуда в такой час, думаем - далеко за полночь, темно. Что-то не то. Пошел на голос. И что ты думаешь? К мусорному контейнеру подойти пришлось. Вонища там - под мусоропроводом стоит. С десяти этажей, что попало, в него сбрасывают. Подходим - еще сильнее крик. Из контейнера. Посветили - видим сверток. Из него голова торчит младенческая. С кровоподтеками.
   - Боже мой! - Прошептала Лена.
   - Какой уж тут Бог! Чёрта скорее поминать нужно. Залез я в тот ящик, вытащил свёрток, и на том же такси - в санчасть. Там родильный дом и отделение детской патологии. Спасут, думаю, ребенка. Он оказался мальчиком. Это мы потом с таксистом узнали. Заезжали проведать найдёныша, расспрашивали медсестер про его самочувствие. И вообще поговорили. Вот что, кстати, узнали. Подлечили его, спасли, значит. А потом и мамаша вдруг объявилась. Прослышала, что живой ее сынок, вот и пришла, видать, совесть заела. Сразу боялась показаться на глаза медработникам - уголовное дело. Ведь с восьмого этажа в мусоропровод спустила. Думала, мусором за ночь завалят и вывезут на свалку. А получилось всё иначе!
   - Ужас! - Не верила своим ушам Лена.
   - Еще какой! Женщины, что с передачами к роженицам пришли, когда узнали, что она со своим ребенком сотворила, ее чуть не растерзали прямо рядом с приёмным покоем. Весь город от такого происшествия гудел. А чего гудеть-то было? Впервой что ль с таким столкнулись! Сколько здесь на берегу младенцев сучки роженицы оставляли! Им, оказывается, рожать прямо в море, в воде сподручнее. Вот они сами или с помощью близких подруг и рожали. А детей прямо на песке или на камнях оставляли. Одних находили, другие околевали от холода.
   - Зачем ты мне всё это рассказываешь, чувствуя, как ее пробирает дрожь, спросила Лена.
   - Да так, к сведению. Чтоб лучше город наш узнала.
   - Не надо. Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим!
   - Давай. Ты любишь мечтать?
   - Мечтаю иногда.
   - И какая твоя главная мечта?
   - Ну, во-первых, хочу учительницей стать, в педучилище и со временем в пединститут поступить. - Лена на мгновение задумалась и смутилась. - Чего это вдруг она сразу станет открывать самое сокровенное этому едва знакомому человеку? И она больше ничего о своих мечтах ему говорить не стала. Нужно сначала лучше узнать человека, а уж потом распространяться - подумала она. А вслух продолжила. - Сейчас моя главная мечта добраться поскорее до дома, а то Катерина взбучку устроит. Она меня предупредила, чтоб не задерживалась допоздна.
   - А может, зайдем к моим друзьям или ко мне? Что ты, маленькая?
   - Маленькая, не маленькая, а с первого раза просто неприлично. Извини, не могу и не хочу! Проводи меня!
   - Давай мотор поймаем и доедем.
   - Да нет, зачем? Здесь минут десять пешком. Чего зря тратиться! Вы, горожане, готовы и в булочную за хлебом, что в двух шагах, на такси ездить.
   - Из тебя, как я вижу, хорошая хозяйка получится. Ты как моя сеструха старшая - та даже о чужих деньгах беспокоится. Не любит, когда тратят впустую.
   Лена ничего не ответила и шла молча по широкому тротуару, прикрытому с двух сторон густым кустарником волчьей ягоды. Захочешь - не продерешься сквозь такую зеленую изгородь. - Подумала девушка. Отменное место для грабителей - настоящий зеленый тоннель, выход из которого только у перекрестка - вон там, где мигает своими разноцветными светлячками светофор.
   Когда дошли до перекрестка, Лена предложила:
   - Пойдем лучше вдоль моря по берегу!
   - Пойдем! - Охотно согласился Мухин.
   Они перешли через широкую асфальтированную дорогу, пахнущую гудроном и бензином. И их взору опять предстал великолепный подлунный морской пейзаж.
   - Как красиво! - В который уже раз залюбовалась на эту великолепную картину Лена - А что там за морем?
   - Кавказ! - Многозначительно произнес Мухин. Кавказ подо мною один в вышине. Помнишь Лермонтова?
   - Помню! Только жаль, что отсюда его не видно! - Пожалела она.
   - Да, действительно, жаль. А то бы ты увидела, как он прекрасен! С детства не могу им налюбоваться! Как приеду в отпуск в Пятигорск, так смотрю, смотрю на белоснежные вершины Большого Кавказского хребта, на Эльбрус и подступающие к нему вначале прозрачно голубые, потом сизые с фиолетовым отливом горы пониже, а ближе к нам - изумрудного цвета предгорья, покрытие буковыми лесами и населенные разными лесными жителями - оленями, бурыми медведями, разноцветными фазанами. Прекрасно. А интереснее всего смотреть на древние храмы и крепости, наполненные тайнами и загадками. На старинные города!
   - Ты и по Кавказу ездил?
   - Да, практически везде был. И больше других мне Тбилиси нравится. Прекрасный город - детище царя Давида, которого его современники прозвали строителем. Настоящие памятники архитектуры он оставил потомкам. Вообще, знаешь, старый Тбилиси, проспект Руставели, закоулки этого города - это совсем другой, особый духовный и поэтический мир
   - Да, я читала поэму Шоты "Витязь в тигровой шкуре", прекрасное произведение.
   - А про Пиросмани слышала?
   - Нет. Кто такой?
   - Художник, который прославил Грузию на века. А ведь, знаешь, кем он был?
   - Кем?
   - Молочником. Лавку молочную держал, тем и жил. А в свободное время писал свои картины. Сегодня они в Лувре вывешены.
   - Да ты что! Вот здорово! Расскажи мне о нем!
   - Да что рассказывать. Знаешь, что меня до сих пор потрясает, так это его великий человеческий дух и гениальное понимание сути жизни.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Есть такая прекрасная история. Рассказывают, что как-то в Тифлис (Так в ту пору назывался Тбилиси) приехала на гастроли французская певица Маргарита де Сэвр из предместья Парижа. Пиросмани увидел ее и влюбился по уши. Чтобы приятно удивить свою возлюбленную, решил на корню скупить все живые и разнообразные цветы у жителей города и его предместий. Потратил на это все деньги, которые у него были, заложил молочную лавку и взял еще денег у ростовщика.
   - Вот это мужчина! Настоящий поступок! - С восторгом прокомментировала Лена.
   - Да, для того времени мировоззрения лавочников это был поступок, хотя и безрассудный, как посчитали многие.
   - Ничего они не понимали в женской душе, думаю, Маргарита своего поклонника оценила по - достоинству?
   - Вот с этим сложнее. Видишь ли, у нее с детства на цветы была страшная аллергия. И когда она в гостинице и рядом с ней столкнулась с морем ароматнейших роз, лилий, гвоздик, крокусов, цикламенов, азалий и других цветов, то у нее побежали слезы из глаз, и носик припух. Более того, чуть не начался отек носоглотки, грозивший настоящей опасностью - она могла просто задохнуться от этого отека. И Маргарита вместо радости испытала раздражение, но пыталась не выдать этого, и, пересиливая себя, улыбалась Николо Пиросмани, сопровождавшему ее после концерта. На следующий день она пригласила его на прогулку по городу. А какие прогулки у женщин без посещения магазинов и лавок. В ювелирном магазине или лавке, сейчас не помню точно, ей очень понравилось кольцо с бриллиантом. Она вообще обожала драгоценности и особенно сияющие бриллианты. А еще - ей очень понравилось платье, расшитое жемчугом. И она попросила Николо купить ей эти вещи в качестве подарка.
   - И он купил?
   - Да в том-то и дело, что нет! - Всплеснул руками Мухин. - У него для этого уже не осталось денег - все потратил на цветы. Он честно признался Маргарите, что у него больше нет денег.
   - И что же француженка?
   - Уехала на следующий день, даже не попрощавшись с Николо. Когда он пришел в гостиницу, то ее номер был пуст, Там художник нашел только обрывки газет и бумаги да голубую ленту. Певица даже письма не написала ему на прощание.
   - Бедный художник!
   - Да. Но Николо решил навсегда сохранить образ своей возлюбленной. И написал ее портрет. Он был настолько беден, что у него не хватало денег даже на холсты. И он рисовал на картонах или клеенках.
   Вообще после этого он бедствовал. А весь город - лавочники в особенности - над ним и его безрассудным поступком долго смеялся. На Николо показывали пальцами и говорили детям - вот это тот самый глупец, что потратил все свои деньги на цветы для французской певицы и стал нищим. Не совершите в своей жизни такой глупости!..
   - Да, люди жестоки! - Покачала головой Лена.
   - Жестоки и непредсказуемы. А еще жадные и глупые к тому же. - Уточнил Мухин. - Через некоторое время после смерти художника предприниматель и коллекционер Зданович купил и собрал 80 картин Пиросмани и затем выставил их в Лувре. Успех новой экспозиции оказался ошеломляющим. Смотрители музея позже рассказывали, что когда этот вал спал, они стали замечать в Лувре одну старушку, которая часто приходила в музей и подолгу стояла у одной картины с изображением молодой женщины. Смотрела и словно молилась на нее, почти как на икону, вспоминая о прожитом. Это был ее собственный портрет, написанный Николо Пиросмани. Это была в прошлом певица из парижского предместья, госпожа Маргарита де Сэвр.
   - Удивительная история! - Сказала Лена.
   - И поучительная! - Добавил Мухин.- Если бы не Пиросмани и его талант, кто бы сегодня помнил о той певице? И о том, что с ними произошло в Тифлисе.
   Странно. Прошло столько лет, а Мухин до сих пор помнил тот первый его и Лены вечер во всех подробностях. Словно не в памяти, а на голограмме отпечатались мельчайшие детали - даже запах ее волос, смешанный с наплывами ветерка, с ароматом польских духов "Быть может", поворот ее головы, нежную шею. И как все могло повернуться на 180 градусов? Как она, простая и скромная девушка - его будущая невеста и жена - потом так быстро превратилась в совершенно чуждую и ненавистную ему расчетливую стерву? Больше всего его уязвила память о том, что, похоже, он сам способствовал этому ее перевоплощению
   А началось все... Когда же это все началось? - Думал Мухин, - Неужели на следующий день после их первой встречи, когда он зашел в "Каспий" - двухэтажный универмаг на проспекте Строителей - и увидел женскую очередь. К витрине невозможно было протиснуться. Вся облеплена разгоряченными и потными бабами. И он через их головы спросил продавщицу: "Чем торгуешь"? Что это они, словно сбесились тут у вас?
   - Да колготки немецкие завезли. На вас нет...
   В очереди захихикали. Некоторые женщины повернули к Мухину головы, и он даже покраснел от такой шутки, отпущенной в его адрес продавщицей, но нашелся:
   - На такую, как ты, какой размер?
   - Самый ходовой - ответила, не глядя на Мухина, продавщица, продолжая быстро обслуживать стоящих в очереди.
   - Тогда заверни три пары. Вот, держи, - и он протянул через головы женщин зеленоватую пятидесятирублевку с портретом В.И.Ленина в, обведенным яйцевидной рамочкой.
   Очередь загалдела, две женщины стали оттеснять Мухина. А он, как артист, умолял: "Ну, бабоньки, дорогие, одна единственная у меня невеста, дайте купить, не погубите нашего счастья"!
   Полная и смачная блондинка, стоявшая третьей в очереди, улыбаясь, предложила ему: "Давайте деньги, куплю вам. Нельзя обижать невесту. Мы все тоже невестами были". - Засмеялась она по-свински тонко и пронзительно.
   Мухин сунул ей в потную ладонь бумажку и отошел на шаг от очереди, которая снова загалдела, обсуждая теперь уже смачную блондинку. На втором этаже было душно, и Мухин почувствовал, что по всему телу начал проступать пот, а по лбу потекли к глазам настоящие струйки. Пригрело солнышко. В тени за сорок.
   - Держи две пары, больше не дала! - Дефицит! Вот и сдачи твои!
   - Ну, спасибо Вам, с меня причитается!
   - Жарко, задохнуться можно, сейчас и даром угощенья не захочешь. Только в холодильнике климат. Да мал больно, не помещусь! - Плоско пошутила и рассмеялась смачная блондинка. - А ты молодец, раз о невесте так заботишься, она это оценит.
   - Вы думаете?
   - Не сомневайся даже. Обязательно оценит, вот увидишь. - Хлопнула она мясистой и потной ладонью по плечу Мухина. - Молодец, ничего не скажешь! - Еще раз похвалила толстуха, и направилась к выходу, довольная то ли покупкой, то ли разговором с моложавым человеком ее вкуса: поджарым и находчивым, к тому же веселым.
   Мухин подошел к отделу парфюрмерии, купил себе "Шипр" и направился к выходу. Горячий, словно прожаренный в духовке, воздух, придушенный гарью выхлопных газов, обжег лицо и ноздри. Раскаленный асфальт стал податливым. Мухин чувствовал, что каблуки слегка тонут в нем, как в пластилине. А у универмага, несмотря на жару, толпились люди, сновали рядом с продовольственными и книжными киосками, шли к входам в универмаг, выходили из них. Рядом, в тени дикой оливы, пожилая продавщица торговала мороженным. И вокруг на асфальте веером легли сорванные и брошенные тут же этикетки. Бездомная дворняга, высунув мокрый и длинный язык, постоянно обнюхивала их, но так и не находила мерещившегося ей лакомства. Мухину она показалась похожей на Жучку, что жила в пятигорском дворике. Вроде той же породы: смесь бульдога с носорогом, только чуть поменьше размером. А может, это просто я вырос, вот и кажется, подумал Мухин. С Жучкой он мальчишкой любил бегать к автостанции. Там после того, как прогнали немцев, тоже всегда было много народу, и продавали пирожки, газированную воду. Мороженое появилось позже, когда Мухин уже подрос. Так что мороженного он в раннем детстве не видел. Впервые попробовал в восемь лет: с Машкой отстояли тогда длинную очередь. А пока донес до дому, чтоб и сеструх угостить, оно почти все растаяло. Правда, Коля на ходу свое мороженое откусывал и облизывал, успел съесть целиком. Ничего вкуснее не пробовал раньше. Понравилось на всю жизнь. А вот сеструхам притащил только остатки мороженного. Запомнилось!
   Мухин подошел к продавщице мороженного и купил две порции, не обращая внимания на пацанов, окруживших ее и ящик-термос.
   Одним "пломбиром" занялся сам, другим поманил дворнягу, завилявшую перед ним рыжим и пушистым хвостом.
  - На, на! Поманил он дворнягу и отошел к кустам.
   Собака догнала его в несколько прыжков и засеменила рядом, виляя от приятного предчувствия пушистым рыжим хвостом.
   - Зажарилась, бедняга, вот охладись. - Он сунул брикет "пломбира" ей прямо в пасть.
   Дворняга перехватила его зубами и отбежала в сторону, под акацию, где никого не было, и занялась там дармовым лакомством, словно забыв про Мухина и не глядя на него.
   - Вот неблагодарная! - Постыдил ее Мухин. Но она, словно ничего не слышала. Быстро управилась с мороженным и подбежала к своему благодетелю снова, завиляла хвостом.
  Не - а, больше не получишь, беги, гуляй! - Погнал он ее. Но она не уходила, ждала еще одну порцию мороженого, как будто была уверена, что получит ее. Мухин не доел свое мороженое, оно уже потекло, пачкая пальцы. Они липли, и он бросил остатки брикета собаке. Встал со скамьи и направился к пирсу - в такую жару было в самый раз искупаться. Мухин взял на работе пару дней отгулов. У него их накопилось много. Холостяк - то один, то другой просили подменить, по ночам на строящийся объект вызывали. Устал. Да и мысли всякие в голову лезли. Мешанина в мозгах образовалась. Надо было отдохнуть, переварить все и определиться, как он думал, с дальнейшим курсом в жизни.
   Бетонный тротуар, обсаженный маслинами с блеклой, словно выцветшей листвой, вел прямо к морю, первому пирсу, метров на сто - сто пятьдесят шагнувшему по его глади и застывшему над своим собственным, постоянно шевелящимся отражением. Метрах в тридцати, чуть правее пирса и ближе к пустынному и тихому в этот час стадиону, сидели бронзовые от загара мужики и поочередно дули пиво из пятилитровой банки. Значит, завезли в стекляшку, что прислонилась к высокому забору стадиона. В кружки там не разливали, санэпидстанция запретила - боялись вспышки венерических заболеваний. А пивка бы сейчас, подумал Мухин, да еще прохладненького, не помешало. И он на всякий случай занырнул в аквариум пивзала - вдруг повезет, может свою банку продаст хозяин.
   У стойки толкались человек пятнадцать. Среди них знакомых он не увидел. Но тут из самого угла аквариума его окликнули по имени сразу два голоса. Он обернулся - звали сидевшие за металлическим столиком ребята из соседней бригады, тоже работавшей на их объекте: Суламбек и Алик, бакинец.
   - Салам алейкум, садись дорогой! - Предложил Суламбек Мухину.
   - Привет всем. Спасибо, не откажусь, жара, аж в горле першит.
   Суламбек подвинул к нему трехлитровую банку: "Освежись, Муха, "Светозар" что нада сегодня".
   Мухин положил на стол пачки с колготками и поднял двумя руками банку, жадно заглотнул первый глоток. Пиво было действительно на удивление хорошее, прохладное и не разбавленное водой. Обычно здесь всегда продавали "женатое", но сегодня - что надо. Мухин большими, жадными глотками пил янтарную жидкость. А Суламбек с Аликом, довольные, - распивали не первую банку - смотрели, как ходит его большой кадык с крапинками короткой, нарождавшейся щетины. Мухин выпил залпом полбанки и стукнул банкой о пластмассовое покрытие столика:
   - Отменное пиво! Давно такого не пробовал.
   - Допевай, еще возьму. - Обнадежил его Суламбек. - Наша очередь как раз подходит снова. Вон за тем мужиком в клетчатой рубахе. - Показал он рукой Мухину.
   - Я возьму! - Предупредил его Николай и полез в карман за деньгами.
   - Ты кому таких красавиц купил? - Спросил Алик, кивнув на нарисованных голозадых девиц на пачках с колготками.
   - Да знакомая одна попросила! - Объяснил Мухин. - Взял по случаю, импортные.
   - В "Каспии" что ль?
   - Ага!
   - У меня там подружка Аня работает. Я, когда что надо, у нее бэру.
   - Ну, джан, тебе легче. А у меня вот проблемы с покупками.
   - Да ты скажи, когда надо. Для тебя сделаем, дорогой! Какой разговор - поднял он кверху растопыренную кисть правой руки. - А что знакомая твоя красивая?
   - Как цветок! - Пошутил Мухин, видя, как разгораются от любопытства глаза Алика.
   - Слушай, познакомь, а! Ничего не пожалею, если не врешь. Друг ты мне или нет?
   - В следующий раз. Когда надоест. А пока, дорогой, она мне самому - во - как нравится! - Провел ребром ладони по горлу Мухин.
   В это время к стекляшке подкатила желтая милицейская машина с "вертушкой". Из нее вылезли двое, один в форме старшего лейтенанта, другой - сержанта милиции. Мухин не раз встречал их у горотдела МВД, проходя к остановке дизеля - пригородного поезда.
   - Во, и менты зажарились! - Кивнул на них Суламбек. - Стражи порядка, а пиво тоже любят.
   Но, как оказалось, зашли они не за пивом, а за его продавцом - Жорой. Старший лейтенант приблизился к нему вплотную и сказал: "Закрывай лавочку, поедешь с нами".
   Жора, как нашкодивший школьник, сделал из всего себя вопросительный знак:
   - Зачем от работы отрываешь, начальник, видишь, народу сколько, как я брошу?
   Очередь загудела недовольно.
   - Житья от вас нет, все поперек горла, все власть свою показываете, мы на вас жалобу напишем! - Завопил худенький мужичок с рыжей бородкой колышком, в майке и джинсах.
   - Ты у меня поговори, сейчас вместе с ним поедешь, там напишешь свое заявление на нас, а мы почитаем. - Подошел с решительным видом к нему сержант.
   - А что? Я ничего, я так, как и все. - Ретировался мужичок.
   Очередь вновь недовольно загудела.
   - Спокойно, граждане! - Поднял руку старший лейтенант. - Мы не на блины его забираем, дело есть. Так что извините, что перебили вам кайф, прошу всех выйти!
   Жора заметался за стойкой, как пойманный зверек в клетке, не зная, куда себя деть.
   - Ну, чего ты ждешь? Закругляйся, тебе сказано! - Снова сурово приказал ему старший лейтенант. - Товарищи, попрошу на выход! - Обратился он ко всем.
   Но никто не выходил. И только когда Жора сорвал с себя и швырнул на стул белую общепитовскую куртку с пятнами от пива и потных ладоней, мужики стали нехотя выходить из стекляшки. Пришлось выйти и Мухину с приятелями. Они допивали пиво, стоя, в тени аквариума, и провожали Жору и милиционеров.
   - Видать, натворил что-то! - высказал предположение Суламбек.
   - Да уж, так просто не закроют. - Поддержал его Мухин.
   Алик догнал Жору и, несмотря на недовольство сержанта, заговорил с ним сначала по-русски, потом по-армянски:
   - Ара, что случилось? Слушай! Ванцесс?..
   Жора что-то прошептал ему на ухо, но старший лейтенант оттолкнул его и приказал Жоре садиться в машину. Дверцы "бобика" были распахнуты настежь. Жора медленно, не глядя ни на кого, залез в раскаленный кузов, и сержант захлопнул за ним дверцы. Жалкое лицо Жоры показалось в зарешеченном окне. Грустными глазами он смотрел на свою стекляшку и стоявших возле нее подвыпивших мужиков.
   - Замели! Теперь пива месяц не будет - в сердцах пожалел кто-то то ли Жору, то ли пиво.
   - Что ты к нему подходил? - Спросил Мухин Алика.
   - Да земляк все же. Интэрэсно стало, за что взяли. Не сказал. Ничего серьезного, говорыт.
   - Наверно, за пиво! - Предположил Суламбек. - Гадкий пиво торговал позавчера. Слухал, с содой.
   - Что ты говоришь? Какая сода? Зачем зря наговаривать! - становил его Алик. - Тут, друг, не то.
   - Ну, ладно, вы куда сейчас? - Решил уйти Мухин. - Я пойду, окунусь, самое время охладиться.
   - Может, в магазин сгонять? - Не согласился с ним Суламбек. - Давай пятерку! Возьмем бормотухи.
   Мухин вытащил пятерку, но идти в магазин отказался. Суламбек и Алик пошли без него, предупредили, уходя, чтобы обязательно дождался их.
   - Я буду на пирсе. - Махнул он им рукой. - Не могу уже, перегрелся.
   Близкая и почти мертвая тишина наполняла побережье. Но из недалекого микрорайона доносились шум и гам. Сигналили клаксонами машины, кричали играющие и не боящиеся жары дети. Неподалеку от стекляшки - на площадке для детей - неподвижно и нелепо висело в мареве раскаленного приморского воздуха "Чертово колесо". Невдалеке дремали волки, лисицы, олень и другие, облезшие изнуренные на солнце зверушки помалкивающей карусели. И только впереди, на стендах, громко, хотя и беззвучно, кричали о трудовых успехах мангышлакцев целые колонки ярких, пузатых цифр. Мухин знал, что все это в большинстве своем туфта. Не верил ни одной из них. Видел, как делали на рубль, а рисовали в отчетах на два. Как говорится, один пишем, два в уме. Нет, наоборот, два пишем, один в уме. Только первые метры дороги к райцентру Шетпе протянули по степи, а уже отрапортовано в Москву о завершении строительства. И еще целую группу дорожников к наградам представили, вот потеха! А тут, как назло, корреспондент приехал. И все разнюхал. На всю страну обсмеял второго секретаря обкома и других начальников за очковтирательство. А что у нас делается! - Размышлял про себя Мухин. - В прошлом году реактор чуть на воздух не взлетел. Из режима вышел. Проспали. Пришлось один блок останавливать. Водичку тяжелую, то есть грязную в экологическом отношении, в Каспий спустить по отводному каналу. А она вскоре дала себя знать. Начались заболевания. Оцепление по берегу выставили, флажки красные. А обывателям лапшу на уши повесили - мол, палочку холеры со стороны, наверно, из Астрахани завезли, заразили бациллами море.
   Мухин это точно знал, сам швы в топливных сборках активной зоны реактора заваривал. Потому что накануне они не выдержали нагрузки, как объяснил ему Костик - сменный инженер. Он подменил проштрафившегося товарища и от души жалел его - сожрет директор. Зверь, а не человек, даром, что генерал. И ведь надо ж было уснуть парню. Днем день рождения отмечал, не отдохнул перед сменой, вот и влип в историю! Чуть под суд не угодил, замяли дело. Но в море еще долго не купались. И воду питьевую для начальства в танкерах из Махачкалы через Каспий возили. Так что картина ясная. Мухин в то лето вообще не купался, брезговал. Но море постепенно перебороло болезнь, и вновь приняло в свои объятья человека. Без обиды и злопамятства.
   Людям бы широту его души и доброту! - Думал не раз Мухин. - Способность всеощущения и самовозрождения! Ведь сколько в жизни уродцев. Почти все человечество в большинстве своем состоит из них - физических и духовных уродцев. И спасти может только природа, ее любовь. Вернее, любовь самого человека к ближнему и себе, к ней - своей матери.
   Но как редко мы задумываемся над этими простыми истинами. А почему? Закручены ритмом жизни, торопимся. Не замечаем красоты, топчем ее, а в итоге - разрушаем собственные души, самих себя. Когда люди верили в Бога, многих от злобы и дурного поступка удерживали вера и страх. Но страх превращает человека в лучшем случае в раба, в худшем - в животное. Но и отсутствие Бога в душе и страха перед ним порой оборачивается не менее тяжкими последствиями. Человеческая натура терпит крах, не имея под собой твердой нравственной почвы...
   Мухина качало на прозрачных, зеленовато-желтых волнах и он с блаженством погружал в них голову, широко раскрывал глаза и, словно сквозь белесую пелену, рассматривал водоросли и шнырявших между камнями бычков с серыми и черными крапинами по бокам и серебристые блестки мальков кильки. Забыв обо всем, что творилось на суше, он заплывал в другой, загадочный и интересный ему мир. Но длилось это мгновенья. Легкие распирало от удушья, и он вынужден был выныривать, жадно хватать ртом воздух, и вновь слышать шум и гам кипевшей на берегу жизни. Из-за раскрытых книжек-домов, строчки в которых составляли вместо букв поблескивающие от солнечного света окна зданий галерейного типа, доносился гул автомобильных моторов, редкий лай собак и голоса детей, игравших во дворах, в тени деревьев и под беседками в детском комбинате. И все это снова возвращало мысли Мухина в мир его привычных дел и забот, к Лене.
   Мухин испытывал сладкую истому при воспоминании о ней. И нежность прозрачной волны напоминала ему сейчас нежность Лениной слегка тронутой загаром кожи. Он свободно и плавно раздвигал в брасе руками морское пространство и уходил все дальше и дальше от берега. Городской шум тонул и растворялся в спокойных и плавных волнах, так и манивших дальше, туда, где, словно застыв на месте, играли над водой, как крылья лебедей, белоснежные паруса яхт.
   Мухин наслаждался морским видом, ласковой водой и тишиной. Но вскоре почувствовал, как ее нарушает назойливый и все нарастающий, словно звук летящего шмеля, голос моторки. Он повернул голову вправо и увидел, что прямо на него несется казанка.
   - Вот шельма! - Пробурчал себе под нос Мухин. - Пьяный что ли? Не видит? - И он энергично заработал руками, перейдя на кроль, чтоб загодя уплыть из опасной зоны и не дать моторке налететь на него. На передней скамейке, над высоко задранным носом лодки спиной к нему сидела девушка. За ней у руля - на корме - похоже, парень, но толком его не было видно. Мухин сделал еще несколько взмахов, и, убедившись, что выплыл из опасной зоны, расслабился и повернулся лицом к мчавшейся казанке.
   - Ба, да это же Лена, но с кем! - Неприятный холодок прошелся по его душе.
   Когда лодка подошла поближе и стала описывать вокруг него дугу, Мухин увидел на ее корме Костика. Но как Лена могла оказаться с ним? В одном купальнике? Ничего не понятно!
   - Привет амфибии! - Услышал Мухин раньше, чем успел что-либо сообразить, бодрый, непринужденный голос Костика. - Далеко заплыл, назад сам доберешься? - Полунасмешливо спросил тот.
   - Как-нибудь своим ходом! - Спокойно, но с явным недовольством ответил Костику Мухин.
   А Лена стушевалась и покраснела при виде Мухина, ей стало неудобно сидеть полуголой в присутствии сразу двух мужчин - одного случайного знакомого, и второго - более близкого.
   - Ты чего такой кислый? - Крикнул сверху Костик. - Давай сюда, у меня здесь еще шампанское осталась. Хлебнем по глотку, за встречу в море!
   - А покупаться не хочешь? - Накреняя борт лодки, полушутя, полусерьезно спросил Мухин.
   Лена толкнула Костика ногой в ногу. И только тут он кое-что сообразил.
   - Ха, старики! Вот недоумок, я ж совсем забыл, что вы того - жених и невеста. Валяй сюда, давай за вас! - Настаивал слегка хмельной Костик. Но, видя, что Мухин помрачнел и еще сильнее налег на борт моторки, изменился в лице и повел со стороны в сторону указательным пальцем, как милицейским жезлом:
   - А вот хулиганить не надо! Здесь открытое море, может произойти несчастный случай. Ты понял? И он взял за горлышко бутылку шампанского. - Лучше когда вино в голову бьет, чем бутылка вина по голове...
   Костик не успел договорить, Мухин перевернул лодку.
   - Псих, идиот! - Только и услышал сзади, уплывая от перевернутой лодки Мухин. Но тут же вспомнил, что Ленка не могла толком плавать, рванул обратно.
   Безмолвная и бледная Лена уцепилась за край перевернутой лодки и смотрела на Мухина широко раскрытыми от ужаса глазами. Потом тихо и жалобно заскулила:
   - Коленька, что же это такое, ведь мы потонем! Что ты наделал!
   А Костик тем временем, матерясь и фыркая, появлялся над водой и, набрав воздуха в легкие, снова нырял. Здесь было не глубоко - метра два до дна, и он надеялся отыскать бутылку шампанского. Потеряв надежду, зло посмотрел на виновника происшедшего и прошипел почти сквозь зубы:
   - Ну, и сука ты, Муха!
   - Поговори у меня, сейчас сам вслед за бутылкой пойдешь на дно! - Выпалил ему уже разозлившийся и страшный в своем гневе Мухин.
   - Ладно, что зря дурака валять, девчонку насмерть перепугал и морозишь в воде. Давай перевернем судно!
   - Наваливайся! - Поддержал Костика Мухин. Вмиг они ловко вернули казанку в нормальное положение и следом затолкнули в нее бледную от страха девушку.
   Перевалившись через борт, она села не на скамейку, а на дно лодки, в лужу, заполнившую моторку почти наполовину.
   - Вычерпывай! - Крикнул ей поднимавшийся над бортом Костик. - А то потонем снова.
   Лена лихорадочно заработала руками, выплескивая сложенными в ковшик ладонями мутную и противную жидкость, а из глаз ее по щекам побежали горячие, безотчетные слезы.
   Мухину, заметившему их, стало стыдно. Он подплыл к Костику и толкнул его в плечо.
   - Извини, старик, подпил малость, разозлился, не думал, что так получится.
   - Да пустяки! Девчонку вон только напугал, лезь в лодку, утешь! - Предложил Костик.
   - Пошел он к черту! - Зло выпалила Ленка. - Еще здесь не хватало дикаря. Пусть сам до берега добирается, динозавр несчастный!
   - Ну вот, Муха, видишь, суд свершился, слово леди - закон. Валяй до берега пешочком! - Снова повеселел Костик.
   - Ладно! Давайте, гуляйте вальсом! - С ехидцей ответил ему Мухин и оттолкнул от себя лодку, так, что Лена схватилась за оба борта руками. Перевернулся с бока на бок и, взрывая зеленоватую гладь моря, поплыл большими стежками к берегу. А над ним зло и рассерженно кричали неизвестно откуда взявшиеся серые чайки. Он приподнял голову и увидел пикирующих на него, словно самолеты, со стороны солнца, черными и тревожными знаками чего-то неотвратимого и нехорошего морских птиц.
   С Леной Мухин встретился вновь совершенно случайно. Уже поздней осенью. Несколько месяцев он провел в командировке на космодроме Байконур. Там проводились срочные сварные и монтажные работы. Для выполнения их привлекли лучших специалистов из нескольких регионов страны. В их число вошел и Мухин. Он гордился тем, что именно ему доверили варить арматуру одной из стартовых площадок. Тем самым он наверняка поднялся в глазах своих ребят, а вместе с тем и инженерно-технических работников БН-350. Утер, так сказать, нос и Костику, часто набивавшему себе цену красным дипломом инженера.
   Вообще-то с ним он после недоразумения на море поддерживал ровные отношения, старался не дать повода ля жалости и насмешки. Тем более, что не знал до сих пор как Лена и Костя познакомились и что вообще у них было. К тому же Костик, хотя и подонок, думал Мухин, но человек женатый, значит - завязанный на другой жизни, не имеющей к Лене никакого отношения.
   Лена, увидев Мухина у торгового центра "Арман", сама подошла к нему. Мухин лишь на мгновение сжался и напрягся душой, не зная чего ждать, но тут же расслабился и почувствовал, как радостная волна окатила его с головой - Лена шла навстречу, приветливо улыбаясь, с открытым и безоблачным лицом. Как к старому другу, с которым ее связывало только хорошее.
   - Здравствуй, Мухин! - Протянула она ему тонкую, словно едва распустившуюся лилию, милую ладошку. - Сколько лет, сколько зим! Ты где пропадал?
   - На острове Тринидад! - Попытался отшутиться Мухин, но понял, что не в силах больше притворяться, ощутив тепло маленькой ладошки на своей грубой, заскорузлой клешне. Улыбнулся, заворожено глядя на Лену, и замолчал.
   - Да, я слышала, мне рассказывали, что ты был на космодроме.
   - Верная информация. Кто передал? - Отпустил он ее ладонь. - Костик, наверно?
   - Он, а ты что ревнуешь? Вот глупенький, нашел к кому ревновать! Два месяца не видела его
   - В отставку вышел кавалер? - С ехидцей спросил Мухин.
   - А он в приставках не был. Чего ты выдумываешь?
   - Я выдумываю!
   - Тогда на море я случайно с ним оказалась. Прокатиться захотелось. Он к тому месту, за "Орбитой", где мы с Катериной купаемся, подплыл со своей женой. Она его и упросила меня прокатить. Разговор у нее с Катериной личный был. Чего, не веришь?
   Мухин молчал, соображая, правда это или "лапшу" на уши ему вешает Ленка. Смутные чувства бродили в нем. Но, в конце концов, так и не разобравшись, он взял ее за руку.
   - Да ладно, что оправдываешься, не обязана еще, небось!
   Она растаяла и предложила ему:
   - Может, в кино сходим. Говорят, ништяк фильм в "Юбилейном" сегодня - "Гараж" что ли!
   - Не, про гараж не хочу, скучно! - Ответил невпопад Мухин. В кино он ходил часто и читал много, но как-то упустил информацию об этом фильме Эльдара Рязанова, не знал содержания, поэтому и брякнул так.
   Лена не стала возражать, побоялась, что Мухин обидится, ведь он, считала она, был гораздо культурнее ее. Хотя тут у него явный пробел в знаниях, отстал от жизни.
   - Может, в кафе зайдем, с обратной стороны, посидим, поболтаем? Давно не виделись. - Предложил Мухин.
   - Как хочешь, я согласна!
   Они обошли торговый центр с пристроенным к нему кинозалом, и подошли к фойе кафе "Арман". У входа его стояли молодые парни и девушки. Наверно, дышали свежим воздухом, находившим с бризом с близкого моря, встречали друзей. Среди них Мухин заметил Алика. Тот тоже узнал своего коллегу, и, шепнув на ушко пару слов своей девушке, вышел навстречу Мухину и Лене:
   - Салам аллейкум, дорогой! Рад тебя видеть. Как командировка? Видел космодром?
   - Привет! - Тепло откликнулся Мухин. - Все в норме и на месте после нашего вмешательства. Сварили, как просили. Сейчас спокойно ракеты запускают.
   - Да это дело надо отметить! Пойдем за наш столик!
   - Нет, извини, нам надо поговорить одним, давно не виделись!
   - А, понимаю, дорогой, понимаю. Не буду вам поперек дороги стоять. Заходи, будь, как дома! - Показал он на дверь кафе Мухину.
   - Что за нахал? - Спросила Лена, когда они вошли в кафе. - Так и лезет к тебе...
   - Да это он так, по привычке, из наших бродяг монтажников - на БээНе вкалывает, просто рад встрече, свойский парень, добряк. Правда, с налетом лишним. Нахватался всякой чепухи здесь. Кроме кафе ничего путевого в свободное от работы время не видит. А руки золотые!.. Зарабатывает хорошо. Вот и липнет к нему всякая шваль.
   - Ты про тех что - ль, что у входа стоят?
   - Угу. Не узнала? Рядом с ним жена Костика стояла.
   - Да ты что? Вот стерва! Мужик под следствием, а она здесь! - искренне возмутилась Лена.
   - Как под следствием? Ты не оговорилась?
   - Нет. Говорят, у него на квартире драка большая вышла. Кто-то кого-то порезал что ли. Точно не знаю. Темная история.
   - Не может быть! - Опешил и удивился Мухин. - Что же ты сразу не сказала? А я тебя к нему чуть - чуть не приревновал. Вот дубина же!
   - Да, влип Костик! - Покачала головой Лена. - Врежут теперь по полной программе!..
   - Да, дела! - Покачал головой удивленным этими сообщениями Мухин. - То-то я его в эти дни на БээНе не вижу.
   В кафе народу почти не было - работавший и пользовавшийся популярностью у посетителей оркестр гастролировал где-то за морем. Но музыка звучала - заменял магнитофон. Публика нынче сидела за столиками разношерстная: завсегдатаи и случайно забредшие холостяки, ищущие развлечения, женатые мужчины, набившие оскомину на семейной жизни, зашедшие сюда, чтобы попробовать чего-то более приятного и острого, щекочущего желудок и нервы. Холостячки и замужние женщины, жадные до приключений, несколько девочек из шевченковского клубничника, вот, пожалуй, и все.
   Мухин заказал шампанского и конфет у подошедшей к их столику официантки, огляделся. Все привычно: те же запыленные тяжелые габардиновые шторы, закрывающие стеклянную стенку торца кафе, те же притемненные, полу тусклые светильники для создания интима, те же противные физиономии местного "света". И потому все тошно. Именно тошно - поймал себя на мысли Мухин. Наверно, это уже предел в его старой холостяцкой жизни. Нужно что-то новое, надоело!..
   - У тебя неприятности? Что-то случилось? - Глядя на его отрешенное лицо, поинтересовалась Лена.
   - Да нет, все о, кей! Просто устал, вкалывали без выходных, на износ, выдохся.
   - У-у! По тебе не скажешь! - Улыбнулась Лена, заглядывая ему в глаза. - А, знаешь, глупо тогда все получилось на море, я потом жалела и скучала по тебе.
   - Неужели? Прямо таки скучала? - С легкой желчью спросил Мухин, чувствуя, что какой-то червь сомнения и обиды все еще точит его душу. - Здесь город веселый, скучать не дадут.
   - Ты что же, всерьез так обо мне думаешь? - Обиделась Лена.
   - Да нет, извини, извини! - Почувствовал он перебор в своих словах. - Нашло что-то. Больше не буду, даю слово!
   Официантка поставила на столик шампанское и розетки с конфетами:
   - Пожалуйста, больше ничего не желаете?
   - Нет! Пока ничего не желаем. Спасибо! - Манерно поблагодарил Мухин. И проводил взглядом официантку.
   - Ох, и бабник ты, видать! - Покачала головой Лена. Прилип глазами, не оторвешь.
   - Люблю красоту и здоровье. - Не отрицал Мухин. - Но только как художник! Не расстраивайся зря.
   - Да, можно поверить! Все вы художники и Платоны. Только дай повод!.. Наверно, нашел себе красавицу на Байконуре.
   - Ага. Эльзу! Привез оттуда.
   - У Лены расширились зрачки, она словно онемела и не знала, как и что ответить. Но все же пересилила себя и спросила тихим голосом:
   - Какую Эльзу?
   - Собаку породы Колли, купил у одного офицера, надоела ему. Дорого, говорит, обходится. Да и времени возиться с ней нет.
   - Ну, ты и шутник, Мухин. - Выдохнула облегчением Лена. - А я уже подумала, что ты подженился там.
   - Нет, я своему слову хозяин. Сказал же тебе тогда, что лю...
   - Не надо! - Закрыла ему рот тонкими пальчиками Лена. - Лучше докажи, что любишь.
   - Как же тебе доказать? Поцеловать что ль? - Улыбаясь, пошутил Мухин.
   - Нет. Что мне толку с твоего поцелуя? Нацелуемся еще. Лучше сережки купи. Я сегодня в "Каспии" видела такие - закачаешься! Мне к лицу, а денег не хватает.
   - Сколько стоят?
   - Ой, боюсь напугать! Пойдем, сам увидишь.
   - Дорогие, значит! - Подсказал Мухин. - Очень хочешь?
   - Ой, Коленька, такая красота, закачаешься, говорю!
   - Ладно, посмотрим! - Пообещал Мухин и добавил. - На ваше поведение.
   Лена просияла лицом и благодарно пожала ему руку.
   - Мы постараемся, можешь быть уверен.
   Чего это она так разговорилась? - Задумался Мухин. Почти как женки местные. Аклиматизировалась среди них что ль? Быстро! Но Лена так ясно светила своими широкими и чистыми глазами, что этот свет постепенно растопил ледок недоверия и отчужденности в его душе. Подозрительный я стал, разборчивый больно, раньше со шлюхами спал и ничего, с голодухи все шло, женщин здесь мало было. А теперь привередничать стал.- Подразнил и напомнил сам себе Мухин. Потом налил Лене и себе полные фужеры шампанского и, потеплев душой, неожиданно предложил:
   - Ленка, выходи за меня замуж. Все равно лучше здесь никого не найдешь. Давай поженимся, а?
   Лена вспыхнула на мгновение краской лица и, поднимая бокал, спросила: " А ты меня к каждому столбу ревновать не будешь"? А то ревнивый, смотрю.
   - Ну, это потому, что лю...
   Она снова не дала ему договорить, прикрыв его уста своими прозрачными перламутровыми пальчиками.
   - И я тебя.
   - Значит, препятствий нет! - Обрадовался он.
   - Нет, только вот сережки не забудь купить. Купишь, потом вернемся к твоему предложению. Давай за любовь! - Чокнулась она фужером о фужер Мухина.
   Ему ее слова не понравились. Но Мухин ничего не возразил в ответ и осушил свой фужер одним залпом.
   - Давно не пил такого шампанского, прелесть! - Соврал он.
   ... Да, вспоминал Мухин теперь, сидя в самолете и глядя на бесконечные и взбитые, словно свежие сливки, облака. Тот наш уговор в кафе "Арман" больше походил на сделку, чем на помолвку. Грязновато как-то вышло. Паскудно с самого начала! А ведь потянуло! Ослепило!..
   - Вас не тошнит? Что-то вы побледнели! - Заботливо заметила сидевшая рядом с Мухиным попутчица. - Возьмите конфетку, кисленькая, пососите, помогает!
   - Спасибо! - Не очень вежливо поблагодарил Мухин. Я не ем конфет, зубы болят.
   - Да, меня вот тоже, как снижаться начинаем, всегда тошнит. - Продолжала тараторить попутчица. - И уши закладывает. Вечно мне на летчиков не везет. Будто не самолет с людьми, а дрова в телеге перевозят, так и трясет!
   Самолет, действительно, немного потряхивало. Наверно, из-за облачности. - Предполагал Мухин. - Всегда из-за чего-нибудь потряхивает. Того и гляди. Вытряхнет. И что останется позади? БН-350, Байконур Гордость науки и техники? К которой ты приложил свою руку? Орден? Новый город? Или пустынный белый берег жизни, на котором ты наследил и напакостил? Как это у Евтушенко: "Мне сорок лет и... голых баб, как в бане"! А любимой ни одной. Разве можно назвать любовью то, что было. Смешно. Так смешно, что плакать хочется! Тошно! И значит, я так и не узнал на этом свете счастья? Но почему? До седьмого пота вкалывал под знойным солнцем, для людей старался. И все напрасно? Сложный вопрос. Опасный...
   Где-то в подкорке копошился ответ, но Мухин не торопил его, боялся полной правды. Ведь она бы не пощадила. А с ложью, к которой он привык, жить было легче. Она одурманивала, как наркотик, притупляла боль, но и в то же время ставила в полную зависимость от себя... И это унижало Мухина, которому хотелось свободы и счастья. Он понял, что тоскует по ним, а вместе с тем и по настоящей любви. По такой любви, которая окрыляет, приподнимает тебя над самим собой, как этот самолет над бесконечными облаками.
   "Невесело на свете жить, коль сердцу некого любить" - мудро заметил Тарас Шевченко. Незамкнутой тюрьмой он называл Мангышлак. Сколько мучительных лет Великий кобзарь провел здесь, спутанный по рукам и ногам солдатским бесправием. Он верил, что когда-то будет иная жизнь. Какая тоска по ней слышна в его стихах! Тоска по свету справедливости и правды, добра и любви. А что бы сказал Великий кобзарь о сегодняшнем дне? О нем ли он мечтал, борясь с несправедливостью и ложью. Сразу и не ответишь, потому что все мы, - думал Мухин, - в последние годы погрязли во лжи. И разве это не предательство лучших идеалов, за которые боролись самые светлые умы? Предательство! Вся эта мерзкая грязь поступков и чувств с избытком заполнила нашу общественную и личную жизнь. И что интересно, люди, в большинстве своем перепачканные этой грязью, видя, что они не одиноки в своем убожестве, перестали стыдиться своего позора, потеряли совесть. А некоторые вообще превратились в бездушных роботов. Совесть и любовь у них в жалких прислужницах.
   В прошлом веке Виссарион Белинский писал, что "... человек не зверь и не ангел: должен любить не животно и не платонически, а человечески" (В.Г.Белинский. 27. Х.336.). А какой любовью можно было назвать, например, любовь его соседа по лестничной клетке - Антонова, заместителя генерального директора одного из крупных производственных объединений? К нему, 58-летнему, ходила в гости 30-летняя молодая женщина. За деньги и подарки, которыми он расплачивался с ней. А ведь и у него раньше была семья: жена и две дочери, одной из которых в то время было около тридцати, и она еще не вышла замуж.
   Однажды Мухин зашел к Антонову, чтобы стрельнуть сигаретку. И тот пригласил его выпить с ним и его подругой по рюмке коньяку. Мухин согласился. Не хотел обидеть соседа, который был уже навеселе. Рубашка на груди расстегнута, редкие волосы на висках всклокочены, веселый и возбужденный.
   - Рад, рад тебя видеть, Николай. Входи, гостем будешь, мы тут как раз бутылку коньяку распечатали. Французского. Пойдем по рюмочке пропустим! Не пожалеешь!
   Балдеет старик! - Подумал Мухин и вошел вслед за хозяином в гостиную. После отъезда жены и дочерей сосед один жил в четырехкомнатной квартире. Вернее, не один, а с обезьяной, - притащил откуда-то из Анголы или северной Африки. Там геологи наши нефть искали. Вот кто-то и подарил ему, как коллеге, молодую гориллу. Геологам в полевых условиях она в тягость была, а Антонову приглянулась, сам попросил отдать, чтобы завести дома экзотическое животное. Не смогли отказать, удовлетворили его просьбу.
   Гориллу Антонов назвал Антошкой. То ли в честь собственной фамилии, то ли, помня известную детскую песенку про Антошку, которого звали копать картошку.
   Когда вслед за соседом Мухин вошел в гостиную, Халида - подружка хозяина, лежала на диване в обнимку с Антошкой и громко смеялась, отмахиваясь от мохнатых лап, которыми горилла пыталась еще крепче обнять ее.
   - Ах вы, проказницы! - Игриво помахал им пальцем Антонов. - Веселитесь! А кто гостей будет встречать?
   Увидев чужого человека, Халида вывернулась из объятия гориллы и одернула высоко задранную на коленях юбку.
   - Фу, пусти, негодная! - Приказала она не подчинявшейся ей обезьяне. - Совсем замучила.
   - Антошка! - Обратился строгим голосом к обезьяне хозяин. - Ай - я - яй! И как тебе не стыдно! Что же ты с нашей гостьей делаешь!
   Халида от этих слов на мгновение напряглась.
   - Гостьей, гостьей! - Передразнила она Антонова и подошла к столу, подняла глаза на Мухина:
   - А это кто?
   - Это Николай Семенович, мой сосед!
   - Ну, а чего же стоит, раз сосед? Пусть садится, в ногах правды нет.
   - Действительно. Прошу Вас, Коля, присаживайтесь!
   - Да может, я пойду, не вовремя зашел? - Замялся Мухин, глядя на Халиду.
   - Не обращай на нее внимания, сама гостей хотела, садись! - Приказал Антонов. И Мухин покорился. Он взглянул на стол, заставленный закусками, в основном деликатесами, о которых имел только теоретическое представление.
   - Что предпочитаем? - Указал Антонов на бутылки со спиртным, установленные на серебряном подносе. -"Мартини", армянский марочный "Юбилейный", или "Дипломат"?
   - Все равно! - Ответил не избалованный таким выбором Мухин. - Градусы одни.
   - Ну, не скажи. Я вот лично "Дипломат" от всех других отличаю. Уж очень пикантный вкус. Попробуй, рекомендую!
   - И я лизну дипломатика! - Поднесла рюмку к антоновской руке Халида.
   - Не многовато ли будет? - Поинтересовался на всякий случай предупредительный Антонов, глядя на ее раскрасневшееся лицо.
   - Не, одуванчик мой! В самый раз. Капай!
   Антонов наполнил ее рюмку и спросил Мухина:
   - Может, видео включить? У меня новая кассета есть, американская. Там такие страсти, с перчиком, так сказать. Ох, аж до костей пробирает!
   Мухин до этого ни разу не видел ничего подобного и с интересом принял предложение:
   - Давайте взглянем!
   - Любовь наизнанку! - Анонсировала предстоящий показ Халида.
   - Гармония мира и чувств! - Не согласился с ней плешивый Антонов. - Все познается в сравнении. Без этого мы не можем понять, как прекрасна наша истинная любовь. Смотри, Николай! - он включил видеомагнитофон.
   На экране засветилась фирменная заставка, промелькнули титры, и Мухин чуть было не вскочил с кресла. На обнаженную и стонущую от сладостного предчувствия красавицу с пышной грудью и бедрами заползал темно-зеленый осьминог. Он окутывал скользкими и прохладными щупальцами обнаженное тело, и красавица, переходя в экстаз, изворачивалась в этих невероятных и кощунственных объятьях, крича по-английски: "май лав" - мой любимый. Мухин эти слова запомнил со школьной скамьи. Да и так было все понятно. Сначала он ощутил легкое возбуждение и прилив горячей крови к голове и ниже пояса, а после, по мере совершавшегося действа, стал ощущать все нараставшую тошноту и отвращение.
   Бог мой, во что превратили любовь - высший дар, данный нам природой. За что они насилуют эту женщину и осьминога? Только для того, чтобы выйти за рамки привычного, выбить лишнюю пачку долларов!
   - Хм! - Хмыкнул Мухин. Ну, и искусство!
   - Не знающее границ! Дитя свободного мира! - Не понял его и довольный произведенным эффектом, заметил Антонов.
   - Давай еще по рюмке - за свободное искусство и свободную любовь
   - Как это? - Не удержался Мухин от вопроса.
   - А вот так, как на экране. Захотелось, живи, хоть с осьминогом, без всяких запретов!
   - Или с козой, как американские солдаты во Вьетнаме?
   - Да хоть и так! У них демократия даже в сексе.
   - Не агититируй человека, он, наверно, морально устойчивый и член партии. - С иронией обратилась к Антонову Халида.
   - Я, к твоему сведению, тоже в ней состою, но одно другому не мешает. Люблю жизнь. Люблю искусство, женщин вот таких как она, люблю. Один раз живем, чего темнить. Не люблю ханжества!
   - Однако в парткоме о твоих увлечениях еще никто не знает. - Дразнила Антонова Халида. - Вот узнают, удивятся!..
   - Ну, ну! Не забывайся, брось эти штучки! Не переваривай! Так я и испугался!
   - А Тулебаева наказали?
   - И об этом ты знаешь!
   - А кто же этого в нашей фирме не знает. Подумаешь расстояние - вы на третьем этаже, мы - на первом. У лестниц секретов нет. Все всё и про всех слышат на них.
   - И ты подслушиваешь? - Покачал головой Антонов, задумался о чем-то, отрешаясь от настоящего разговора.
   - У нас тоже одного за аморалку взгрели! - Вспомнил Мухин.
   - Что такое? - Переспросил его очнувшийся Антонов, возвращаясь в реальный мир. - Кого сожгли?
   - Да никого пока. Только выговор дали за развал семьи. Дети, говорят, без матери остались. Отец, то есть муж его любовницы, турнул ее из дома.
   - А! Ну, с Тулебаевым иначе вышло. Никто его из дома не выгонял, у них, у казахов, законы семейные, сам знаешь какие. Жена, когда узнала, что его наказали за аморалку, даже пожалела, а он ее обругал и из дома прогнал. У соседки ночевала.
   - Вот, змей! - Не выдержала Халида. - Мужчинам всегда легче. Они всегда правы.
   - Ой, ё - ёй! Можно подумать! - Заёрничал Антонов и завертел блестящей проплешиной. - Вы же равноправия добились, эмансипации. На что жалуетесь?
   Он выпил еще рюмку коньяку и зло взглянул на Халиду. В эту минуту она напомнила ему его бывшую жену. Слово у них во время совместной жизни нередко цеплялось за слово, а потом разгорались скандалы. Чаще всего из-за женского вопроса. Жена его не работала и чувствовала себя порабощенной домашним хозяйством. Требовала нанять домработницу. Доходы Антонова это позволяли. Но где было взять в молодежном городе кухарку? Антонов бесился от одного упоминания о ней. А когда у жены появилась мечта о чистокровном сенбернаре, он стал окончательно выходить из себя.
   - Ну, зачем тебе собака? - Недоумевал Антонов. - Как ты не понимаешь, что собака и Антошка две вещи несовместимые, как гений и злодейство. Между ними война начнется, будет не дом, а черте - что!
   - Ха, тебе нравится горилла, а мне по душе кобель. Что же в этом ненормального? - Не сдавалась жена.
   - Вот с этого бы и начинала! - Срывался, не помня себя, Антонов. - Именно кобель тебе нужен, а не взаимопонимание и мир в нашем доме.
   - Хам! - Кричала на него и в ярости начинала царапаться жена.
   Так у них продолжалось больше года, пока у жены не сдали нервы, и она не уехала к матери в Саратов. Дочери последовали за ней. А у него в это время начались неприятности, связанные с ошибками, допущенными при разработке Узенского месторождения нефти и газа. Для нефтяников оно оказалось чем-то вроде уникального создания природы. Ни с чем подобным они раньше не сталкивались. Месторождение походило на слоистый пирог с разными, в том числе водоносными и продуктивным горизонтами. Извлекать углеводородное сырье на поверхность было сложно по нескольким причинам. В том числе из-за того, что нефть застывала при 37 градусах по Цельсию и содержала большое количество парафинов, которые наподобие холестерина в сосудах человека, образовывали аналогичные бляшки и отложения, закрывавшие свободный проток. Приходилось применять разнообразные, но порою мало эффективные методы очистки нефтяных скважин (типа их перфорации или обработки химически активными растворами кислот и т.д.), а также - повышения нефтеотдачи продуктивных пластов. Нефтяники вообще ошиблись с начальной тактикой добычи, решив быстро качнуть как можно больше "черного золота". К этому их призывали партийные органы, отвечавшие за увеличение нефтедобычи на Мангышлаке - выполнение задачи, поставленной в ЦК КПСС. Ведь нефть в те годы начинала играть все большую роль не только во внутренней, но и во внешней политике Советского Союза. Отношение к ней было особое. За открытие месторождения многих геологов и геологоразведчиков, буровиков и нефтяников наградили орденами самой высокой пробы, Ленинскими премиями. Первые скважины были фонтанирующими, столб нефти поднимался над одной из них до 150 метров, что сулило великолепный дебит. Но чтобы успешно вести добычу ценного сырья, нужны были новые технологии, а вот их-то пока было маловато. Над новыми проблемами разработки Узенского месторождения ломали головы ученые порядка десяти институтов страны, откомандировавшие своих представителей на Мангышлак, в Новый Узень. Но проблем хватало. Фактически месторождение здесь из-за отсутствия нормальных технологий чуть не угробили. Резкие качки нефти привели к разрушению сложной системы "сообщающихся сосудов", по которым она, нередко тяжелая и вязкая, как мазут, шла медленно. Короче, хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Вляпались добытчики. А больше всего шишек за это из столицы свалилось на Антонова, отвечавшего за разработку и эксплуатацию нового месторождения. Были проблемы и на Жетыбайском месторождении. Пошли сплошные замечания и упреки из министерства. Генеральный директор был вне себя, срывал злость на Антонове, хотя понимал, что он тут ни при чем. Но надо же было на ком-то отводить душу. А тут еще у Антонова возникли семейные проблемы, жена бросила и дочерей забрала в Саратов. Антонов без их поддержки почувствовал себя несчастным и слабым. Вокруг него образовался какой-то человеческий вакуум. И он стал искать, чем бы активно отвлечь себя от сутолоки жизни, проблем и недовольства начальства. Купил по большому блату японский видеомагнитофон. Стал просматривать запрещенные в ту пору видеофильмы. Но этого было мало. Одолевала скука. Он стал ходить по вечерам в гости к своим сослуживцам. И вот как-то на дне рождения инженера по оборудованию увидел Халиду. Она была свежее других - просто цветок весенний - выделялась своим скромным платьем среди жен, хорошо зарабатывавших клерков из конторы их производственного объединения. Стройная фигурка и большие, раскосые, как у лани, глаза с первых минут буквально околдовали Антонова. Он пригласил Халиду на танец и, между прочим, предложил в следующие выходные слетать в Махачкалу и покататься денек-другой по Северному Кавказу. Как ни странно, Халида не сопротивлялась и сразу же клюнула на его предложение, нисколько не смутившись.
   Это даже немного обидело Антонова, который такое согласие принял за инертность по отношению к нему, как к мужчине. Наверное, и не подозревает, что в моем возрасте еще можно любить и быть влюбленным. Как это у Алексея Маркова - припомнил тогда и продекламировал вслух Халиде плешивый ухажер:
  
   От нее не отвожу я глаз,
   Ведь глаза, известно, не стареют!
   Боже правый, во второй бы раз
   Жизнь свою начать!.. Но не сумею...
   Вот он, грустный времени итог...
   Ишь, и мысли допустить не может,
   Чтобы я еще влюбиться мог!
   Я не молодой уже! О боже...
  
   Но настоящих мыслей своих Халиде Антонов тогда не высказал. Не хотел вспугнуть. Домой они возвращались вместе. Халида уже опоздала в общежитие, куда не пускали после полуночи. Вахтерша строго следила за этим. Закрывала входную дверь на щеколду. Чтоб попасть после пограничного часа, нужно было подолгу уговаривать вахтершу, унижаться и выслушивать от нее длинные и нахальные нравоучения. А их Халида не любила больше всего. В ауле от нравоучений стариков устала. Не раз оплеухи от старух-казашек получала за непочтительность, там с этим запросто. Но это в родном ауле - все можно было простить, даже оскорбления. Здесь же, в городе, о котором она мечтала несколько лет и, в конце концов, пустила первые корешки, убежав из дому и устроившись на работу ученицей лаборантки в производственном объединении "Мангышлакнефть", любое покушение на свою свободу и достоинство воспринимала с обидой и раздражением. И в этот вечер ей легче было пойти к полу знакомому, но на вид порядочному, мужчине, который был вдвое старше ее по возрасту, к тому же деликатному и не нахальному, как молодые парни в Шевченко, чем идти на очередной поклон в постылое общежитие.
   Халида сразу решила для себя, что особого риска для нее от общения с этим пожилым человеком, к тому же большим начальником в ее понимании, не было. Если станет приставать, - думала она, - дам отпор. Не будет же он меня насиловать, не мальчишка. Тем более, что я ему совершенно не пара. Он на меня, правда, как на богиню, смотрит, аж застывает весь, как от гипноза. Но это не страшно, все будет хорошо.
   И действительно, когда они пришли к Антонову, он не проявил и малейших признаков мужской агрессивности, которые могли бы насторожить Халиду. Показал ей квартиру, редкие вещи, сувениры. Все это Халиде, еще не привыкшей к роскоши, было интересно. А больше всего ее поразила богатая коллекция экзотических вещей из разных концов света - засушенные морские звезды и иссиня-сизое чучело небольшой акулы, кораллы, полудрагоценные камни, друзы аметистов, агаты и даже рубины, кокосовый орех, расставленные на стеллажах с какой-то музейной педантичностью и редким вкусом.
   - Откуда это у Вас?
   - О, я ведь до того, как начальником стал, полмира объездил. Где меня только не носило. В разных экспедициях - и на Командорах, и на Камчатке, и в Африке, и на Аравийском полуострове... Вот эту акулу мне в Йемене подарили - из Красного моря обитатель.
   - Ох, как интересно! Столько увидеть!..
   - Да как тебе сказать, интересно, конечно. Но лучше бы все это туристом увидеть. А когда в нестерпимый зной по пустыне идешь, да еще без воды и без пищи - такое случалось не раз - удовольствие не большое. Но нужно было друзьям помогать. Мы же интернационалисты.
   - Да. Я понимаю. Наверное, трудно было.
   - Зато есть что вспомнить! - Сказал тогда Халиде не без гордости Антонов. - Алжирцам и йеменцам нефть отыскали и помогли начать добычу. А Сахалин чего стоил с его нефтяными залежами и массой переделок, в которые я там попадал из-за коварной погоды! Завалит трехметровым слоем снега дорогу на нефтепромысел, и сидишь, кукуешь, ждешь вертолета или вездехода. Потому что ни на чем другом не выбраться. А ведь там ресторана или общепита нет. Так что и поголодать приходилось. В общем, много чего видел. Не зря жизнь прожил. - Сказал он погрустневшим голосом.
   - Почему прожили? Вон Вы еще, какой молодец. Фигура почти спортивная, крепкая! В глазах - огонь! Да Вы еще фору молодым дадите!
   - Эх, видела бы ты меня лет двадцать назад. Вот тогда, действительно, огонь был. Девчата табунами вокруг ходили.
   - Неужели? Ох, как вы, мужчины любите хвалиться своими мужскими подвигами!
   - Что, не веришь? Хочешь, снимок покажу. Там я один и восемь девчонок-однокурсниц - все в меня были влюблены.
   Ну и хвастунишка, - подумала про Антонова Халида. А вслух сказала:
   - Я верю, Вас, наверное, многие женщины любили? А Вы?
   - Я? - Удивился Антонов неожиданному вопросу. - Я тоже любил. Но не многих. Только двух, за всю свою жизнь.
   - Так я и поверила, - повертела пальчиком Халида, не - а, Вы многих любили, это по Вас сразу видно.
   - Неужели? По каким таким признакам? Душу ты мне пока не бурила и керн из нее не брала.
   - Зачем керн, когда и на поверхности все видно. Вы же очень влюбчивый.
   - Я?!
   - Да!
   - Ну, позвольте! - Отмахнулся, и чуть было не покраснел Антонов.
   - Да, да. Меня сегодня впервые видите, а уже...
   - Что уже? О чем ты подумала? У меня дочь тебе ровесница.
   - Ну и что? - Смело посмотрела в его глаза Халида, входя во вкус игры, придуманной ею же самой, чтоб подразнить старичка.
   - Я интеллигентный человек. Как ты могла подумать о дурном! - Почти искренне удивился, словно переживая, Антонов. - Хотя отрицать не стану. Ты, действительно, ничего, привлекательная и, наверное, нравишься мужчинам.
   Договорить он не успел. Все быстро оценив, Халида стала действовать в своих интересах. Подошла и поцеловала его в щеку.
   - Мне так хорошо с Вами.
   - Халида! - Сказал потеплевшим и дрогнувшим голосом Антонов. - Ты волшебница, я чувствую себя с тобой мальчишкой.
   - А вот этого не надо! - Предупредила она, насторожившись, вы мне больше умудренным мужем нравитесь, - а мальчишка что!
   - Халида! - Не нашел слов Антонов. - Давай за наше знакомство по рюмке коньячку!
   - Только по одной, не больше! - Согласилась она, глядя через его плечо на зубастую пасть акулы. - Бр- р-р!
   - Что с тобой? - Не понял Антонов. - Лишнее будет?
   - Я вот думаю, а вдруг эта хищница в свое время какого-нибудь араба слопала?
   - Ну, что ты! - Это безобидная тварь. Чучело - одна шкура от нее да пасть остались. А вот видела бы ты белых акул-людоедок! Это, я тебе скажу, серьезные авантюристки. Только сунь ногу в воду, отхватят и не охнут. На моих глазах одного араба сожрали. Не смогли спасти. Ничего под рукой не оказалось, чтоб от них отбить. А сунуться в воду никто не решился. Страшно стало. Живьем-то никому не хочется на обед рыбам пойти!
   Халида окаменела от ужаса. И когда Антонов поднес ей рюмку с коньяком, взяла, словно не понимая, что с нею делать. Остановила на ней свой взгляд.
   - Позвольте на брудершафт? - Вывел ее из полу шока Антонов.
   - А?
   - Давай за знакомство, как полагается, на брудершафт, чтоб больше помнилось! - Предложил он.
   - Угу! Давайте! - вновь согласилась Халида. И с полу отвращением почувствовала, как голая и волосатая рука Антонова обнимает ее тонкую и смуглую руку. Она потянула коричневато-янтарную жидкость из граненой, хрустальной рюмки. Коньяк немного обжигал и согревал все внутри. Потом они выпили еще, и Халида не заметила, как надралась вдрызг. Не помнила, как оказалась в одной постели с Антоновым, как тот щелкнул выключателем торшера и обнял ее. Она словно провалилась в забытье...
   Стоял ноябрь, сухой, морозный, ветреный. В эту ночь он швырял в окна антоновской квартиры охапки жухлых листьев, горсти легкого, сорванного с земли песка, секшего стекла. Антонов, поспав часа два с Халидой, проснулся - она не давала ему покоя, постоянно ворочалась, стонала. Наверно, снилось что-то страшное. Он пытался ее разбудить, но попытки эти были бесполезны. Доза спиртного, которую он влил в свою подружку, давала себя знать. Халида только переворачивалась с бока на бок, мыча что-то несуразное, и снова засыпала.
   Как под наркозом дрыхнет! - Подумал, гладя пальцами ее грудь, Антонов. Такая молодая и так напилась. Впрочем, и я хорош, напоил девчонку. А в постели она ничего, горячая!
   Он встал и пошел на кухню, заварил себе кофе. Нужно было входить в норму, утром - на работу. Насточертела, аж в печенках сидит. Куда бы сорваться! Хоть бы командировку генерал дал!
  Антонов подошел к окну и выглянул на улицу. Закованная в асфальт, политая мертвым неоновым светом, она показалась Антонову необычно пустой и сквозной, как отдельные дни его жизни в последнее время. Ему взгрустнулось. Наползали воспоминания о дочерях, по которым уже тосковал, и встреча с которыми неизвестно когда еще состоится. И состоится ли вообще? Не поедет же он специально для этого в Саратов. Унизительно для его достоинства. Жена получит подарок, вволю поиздевается. Или примет его приезд за повинную. А он перед ней не хотел виниться ни в чем. Потому что они, как считал Антонов, были квиты. И того, что случилось, никогда не поправить. Разбитую чашку не склеить. Все равно рано или поздно треснет. Да и к чему ему это? Он и так живет прекрасно. Свободен. Сам себе хозяин. И вот Халида.
   Он услышал, как его гостья вскрикнула во сне, но не пошел разбудить: надралась, очухается. Налил себе еще кофе - хорошо отрезвляет, к утренней планерке буду, как огурчик. - Подумал он. - Но вместе с тяжелой трезвостью, постепенно наполнявшей его мозг и тело, Антонов чувствал наплыв неприятных, душевных ощущений: растерянность, какую-то приглушенную горечь и одиночество.
   Из отдушины выполз рыжий таракан. Не обращая внимания на Антонова, пополз по диагонали по стене.
   - Вот дрянь! - Передернулся Антонов. - И откуда они только берутся? Снял с ноги тапочек и с размаху хлопнул им по тому месту, где проползал таракан. В кухне, наполненной ночной тишиной, грохнуло, как от ружейного выстрела.
   - И что не спится? Что шумят? - Чуть приглушенно прозвучал за стенкой голос соседки - тети Веры, приехавшей к детям с большой земли. Кто она и что она Антонов не знал и знать не хотел, но каждый день, проходя мимо скамейки у подъезда, почтительно здоровался с ней, как со старой и уважаемой знакомой. Все ж соседка...
   Антонов выкурил сигарету и заглянул на мгновение в спальню, прошел в гостиную, лег на софе, до утра оставалось часа два, надо было отдохнуть. Но он не смог сразу уснуть - Антошка толкалась в дверь. Он поругал ее, но это не помогло. Пришлось впустить.
   А Халида в это время плыла по горячему, как вода в ванной Антонова, Красному морю. Плыла как-то странно, не шевеля ни руками, ни ногами. Словно пушинка, гонимая легким и знойным ветром. Позади остался белый берег с пальмами и роскошными виллами, а впереди простиралось красное, словно цветущая степь в маках, море. Огромное и непонятное. Ей было немножечко страшно, но плывший рядом с ней мужчина с желтой проплешиной на голове, чем-то сходный с головой моржа, успокаивал ее:
   - Здесь море по колено, не утонешь, встань на ноги и почувствуешь дно. Она опускала ноги и действительно чувствовала, как они погружаются в мягкий песок. Они плыли все дальше и дальше, и когда она оглянулась, берега уже не было видно. Сердце ее от испуга сжалось в комок. Халида перевела взгляд на плывшего рядом Антонова. Но боже, вместо него увидела огромную белую акулу. Та уже раскрывала влажную розовую пасть, словно заранее готовясь к трапезе.
   - А-а! - Закричала Халида в подушку, и находившийся в гостиной Антонов услышал только глухой и непонятный звук.
   - Надралась определенно. Не угомонится никак! Наверно впервые столько коньяку выпила.
   Халида на минуту проснулась, села на постели, ничего не соображая. Боже, что это было? - Подумала она, озираясь вокруг и глядя на китайский ночник, в котором плавали разноцветные и невесомые рыбки. - Приснится же такое!
   Дверь в прихожую была закрыта, но рифленое чешское стекло светилось теплым и успокаивающим светом. Антонов, наверное, на кухне, - подумала она и откинулась на спину, снова забылась.
   Проснулась с ужасом в душе. Что-то теплое и мохнатое, большое ползало по ней, трепало ее волосы. Она боялась открыть глаза, все еще не понимая, что это такое - сон или явь. А может сон во сне. Но когда почувствовала на своем лице чьи-то пальцы, то не выдержала и открыла глаза. И тотчас снова их закрыла и закричала пронзительным криком, как кричат, наверно, только сумасшедшие.
   Антонов с заспанными глазами, всклокоченными остатками волос, в халате, вбежал в спальню и в свою очередь крикнул Антошке:
   - Ах, ты, негодница, вот я тебе!
   Обезьяна соскочила с кровати и спряталась за спинкой.
   - Халида, успокойся, это же Антошка, моя горилла.
   Бледная Халида, как в шоке, глядела на него широко раскрытыми от испуга глазами и не говорила ни слова.
   - Халида, ты что, онемела? Ты слышишь меня? Это же я - Антонов. Тебе нечего бояться, успокойся! Может, водички?
   - А почему ты только что был такой мохнатый?
   - Да это не я, а моя горилла, повторяю еще раз! Ну, что с тобой! Ты не в себе.
   В прихожей раздался звонок. Антонов постучал пальцами по бледным щекам Халиды и, видя, что она приходит в себя, вышел из спальни отворить дверь. Тетя Вера услышала через стенку женский крик и, подумав невесть что, прибежала к соседской двери.
   - В чем дело? - недовольно спросил Антонов, просунув голову на лестничную клетку.
   - Это я Вас хочу спросить, что у Вас случилось? Ночью в стенку стучат, сейчас кричат, как резаные!
   - Извините, у нас все нормально. - Попытался успокоить бдительную соседку Антонов.
   - Ничего себе нормально! У вас женщина кричит. Что Вы с ней такое делаете?
   - Кто кричит? - Переспросил Антонов. - Какая женщина? Я один живу. Извините, Вам наверно, послышалось. Мне некогда. И он захлопнул дверь. Но над головой вновь зазвенел колокольчик электрозвонка.
   - Слышь, сосед, я сейчас в милицию позвоню, не позволю развратничать!
   - О, господи! Ну, что Вам нужно? - Сокрушенно спросил Антонов, опять приоткрыв дверь и просунув голову. - Вам что, больше всех надо?
   - Мы на войне кровь не для того проливали, чтоб вы, обормоты, вот так нашу жизнь портили! Ишь, жена только уехала, а он любовницу привел. Ну-ка, кто там такая, пусти-ка меня, погляжу!
   - Ну, это уже чересчур, не забывайтесь, не переваривайте! - Разозлился Антонов. - Это я сейчас милицию вызову, хулиганка!
   - Я хулиганка! - Зашлась от негодования и подавилась от нахлынувших на нее чувств пожилая женщина.
   Соседская дверь отворилась, и из нее высунулось заспанное лицо соседа - сына тети Веры - Сергея.
   - Чего ты, маманя, к человеку пристала? Иди сюда, зайди домой! - Сказал он повелительным тоном и извинился перед Антоновым за мать.
   - Молчи, сопля, не твоего ума дело! - Огрызнулась на него тетя Вера. - Но покорилась и, ругаясь на ходу, зашла в сыновнюю квартиру. Через минуту Антонов услышал за стенкой как сын и мать закричали друг на друга, доказывая каждый свою правоту.
   - Ну, и жизнь! Ну, и люди! - Повторял возбужденный Антонов, проходя через прихожую в спальню.
   Халида, уже одетая, стояла в углу и не спускала глаз с Антошки: еще укусит, чего доброго.
   - Ну, ты и бояка! - Заулыбался Антонов, увидев ее с таким испуганным выражением лица. - Трусиха, трусиха! Пойдем к ней, я вас познакомлю.
   Халида отрицательно закрутила головой:
   - Ой, не надо, не надо, я боюсь!
   - Да она ручная и добрая, ты подружишься с нею, вот увидишь.
   -Антошка, проказница, подойди сюда!
   Антошка виновато, таща одну свешенную лапу почти у пола, поплелась к хозяину.
   С тех пор прошел почти год. Халида действительно подружилась с Антошкой и каждый раз, приходя к Антонову, приносила ей подарок - какое-нибудь лакомство: то конфету, то шоколадку, то апельсин, хотя Антонов и запретил ей кормить обезьяну сладостями.
   - Испортится животное! - Предупреждал он. - Зубы на сладостях попортит, и заболеет. - Ты ей лучше картошку дай!
   - Ай! - Отмахивалась от него Халида и делала по-своему. Ей нравилось дразнить Антонова и чувствовать его слабость.
   А его в последнее время стали раздражать развязность и ершистость Халиды, небрежное к нему отношение. Интересов у них общих было мало. О делах с ней Антонов не говорил. Ей на них было ровным счетом наплевать. О литературе? - Почти ничего не читала. Одно и то же -, что с Антошкой. На людях появляться с Халидой Антонов стыдился. Вот и сходились они чаще всего у него дома или где-нибудь на диком берегу, куда Халида приезжала на такси - деньги на расходы он ей давал регулярно. Он вообще любил тратиться и делать другим приятное. Часто тратился даже практически бессмысленно, просто так - лишь бы взлохматить пачку купюр. Халиду такие его расходы злили.
   - Лучше б мне отдал, я бы им нашла достойное применение! - Укоряла она Антонова.
   А он смеялся:
   - Не сомневаюсь, одной уже отдавал, я свою бывшую имею в виду, а зачем тебе деньги? У тебя и так все есть. А деньги - грязь, тьфу, о них только руки пачкать, вот такие, как мои. Так они давно замараны. А вот твои - другое дело, такие - грех.
   - Грех, грех, что ты из меня-то дурочку делаешь? - Сорвалась она однажды. - Спишь со мной, а замуж не зовешь, что я, блядь, что ли какая? Мне уже тридцать, могу пару себе найти, чтоб законно жить.
   - Законно жить! Да не жить! - Всплеснул руками Антонов. - А в неволе быть. Кастрюли, стирка, готовка, - это ты жизнью называешь? По этому скучаешь? Да моя благонравная от такой жизни взвыла и сбежала в Саратов.
   - Сучка она была!
   - А вот этого не надо, не твое дело. Знай свой шесток! - Надвинулся на нее вдруг побелевший Антонов, словно его задели за самое живое. - Иначе мы расстанемся навсегда.
   - Ха, напугал! Да ты посмотри на себя, на кого ты похож, любовничек! Плешь на голове, а все молодится.
   - Лидка, убью, стерва! - Прошептал он, вплотную приблизившись к ней.
   Она испугалась и сделала шаг назад, потом повернулась и побежала к морю. А он стоял один на белом берегу, предчувствуя, что когда-нибудь это будет последнее их расставание. С Халидой надо было порвать. Не потому, что, как он ни скрывал, о связи с ней стало известно сослуживцам. Прежде всего, потому, что она этой связи не скрывала, даже гордилась ею и рассказывала подругам по работе такие подробности, что после каждого нового анекдота всей лаборатории хватало пищи на неделю для новых разговоров и пересудов.
   - Ну, зачем ты так? - Спрашивал он ее. - Ведь неудобно.
   - Ха, ты что, стыдишься меня? - Оглядывая свою фигуру, удивлялась она. - Спать со мной можно, а что узнали о том другие, стыдно. Ну, и чистюля! Все, больше не приду к тебе!
   И она действительно, неделю, другую не заявлялась. Антонов вначале радовался, потом грустил, потом тосковал и бесился, не находя себе места. Звонил ей и предлагал встретиться.
   А она требовала откуп за его поведение. И он дарил ей каждый раз после ссоры что-нибудь редкое. Халида, как должное, брала подарок из его рук и бросала в сумку-плетенку, которую носила на руке.
   И они вновь восстанавливали партнерство.
   Сегодня тоже был день примирения и Антонов обрадовался Мухину: его приход упрощал исполнение каприза Халиды.
   - Ну, что мы все одни, да одни? - Жаловалась она накануне. - Не надоело только в постели лежать? Пойди, позови кого-нибудь, хоть поговорим!
   Антонову самому уже было скучновато. И он согласился, позвал Мухина. Мужик - слова не выдавишь, не трепло. Да и не пьяница. Орден имеет. С таким можно пообщаться, хотя, как сказать, холостяк все же. Еще положит глаз на Халиду. Но больше звать было некого. Остальные соседи - так, то жлобы, то сплетники. Пригласишь, а потом по ночам спать не будешь - все кости твои перемелят и такое придумают, что и не снилось. Потому, перебрав всех, Антонов и пригласил Мухина. И теперь не жалел - видел, парень скромный и благородный, дурного себе не позволит, зря словом не зацепит и не оскорбит. В общем - валенок советского производства. Ему он, Антонов, вдвое старший, фору пятьдесят очков даст. Хотя молодость - тоже талант, иногда и ум уравновесить может. Так что, наверно, фифти-фифти. Но у него инициатива, все же он хозяин положения. А это немаловажно, можно делать погоду в доме и быть спокойным.
   Они досматривали второй видеофильм, когда в прихожей вновь зазвенел звонок.
   - Кого нам еще Бог послал? - Недоуменно спросил Антонов и пошел посмотреть.
   Халида нагло улыбаясь, через стол в упор уставилась на Мухина:
   - А Вы мужчина ничего! Не то, что Ваш сосед.
   - Не понял! - Сухо ответил Мухин. И не успели они договорить, как он услышал голос Лены в прихожей:
   - Ой, может, Вы его позовете, неудобно как-то!
   - Да проходите, дорогая, проходите же, а то он явно киснет в одиночестве, без пары.
   Мухину эти слова не понравились. Не хватало, чтобы Антонов беспокоился о его личной жизни. Надо его проучить. И Мухин озорно подмигнул Халиде, намекая на то, что она ему тоже нравится, и что он не прочь наставить ее наглому любовнику рога.
   - Добрый день! - Поприветствовала всех Лена, входя в комнату. - У вас тут целое торжество. И икра есть, вот объеденье. Шикарно живете - оценила она вмиг содержимое антоновского стола.
   Халида смерила ее внимательным и высокомерным взглядом с головы до ног и обратно. Мухин немного покраснел, словно был в чем-то виноват перед ней и с удивлением спросил:
   - Как ты меня нашла?
   Жена Костика подсказала, знает номер вашего дома, подъезд и этаж. А вот номер квартиры не запомнила. Я с ней накануне разговаривала и спросила, не знает ли она твоего адреса.
   Мухин еще больше покраснел. "Неужели, - подумал он, та стерва ей и больше рассказала, возможно, и про то, как он когда-то крутил с ней, не зная, что она жена Костика? Представилась-то незамужней. А Костик, лопух, до сих пор, наверно, верит, что она непорочная. Только внешне развязная... Несчастный! Теперь вот в КПЗ сидит"!
   - Да Вы присаживайтесь, присаживайтесь! - Подвинул нежданной гостье стул Антонов. - Мы гостям всегда рады. Не желаете за компанию? - Взял он в руку бутылку коньяку.
   - Ну, разве немножко! - Не отказалась Лена, севшая рядом с Мухиным. Поблагодарив хозяина квартиры, она повернулась к Николаю:
   - Не ждал? А я по тебе соскучилась, не приглашаешь, вот сама пришла.
   - Вижу, не слепой! - С легким недовольством ответил Мухин - Чего, спрашивается, было в чужую дверь звонить.
   - Не помнила точно номера твоей квартиры, сюда позвонила, думала ты здесь живешь, и вот удачно - нашла тебя.
   - Да?
   - А ты что, не рад меня видеть?
   - Потом! - Остановил ее Мухин, чувствуя неловкость. - Поговорим об этом позже, давай фильм досмотрим! Такого ты еще не видела, взгляни.
   Лена повернула голову к телеэкрану, и ей стало страшно стыдно. Обнаженный мужчина лежал на ногах голой женщины, сидевшей на широкой каменной лестнице, спускающейся от прекрасного дворца.
   - Что, не нравится? - Засмеялась Халида, видя, как покраснела сидевшая напротив девушка. - Модерн, как говорит Сергуня. - она кивнула на Антонова. - Не зная этого, человек невежествен и ограничен.
   - Вы не согласны? - Спросил в свою очередь Лену Антонов.
   - Даже не знаю, не сориентировалась еще, не знаю, что и сказать. - Еще сильнее покраснела Лена, взглянув на то, что делалось на экране.
   - Видите ли, - не преминул воспользоваться случаем, чтобы порассуждать на приятную для него тему плешивый философ, - наша социалистическая идеология, конечно, выступает против свободы нравов, хотя только и слышно - свобода слова, свобода совести, свобода! А где она, эта свобода, если посмотреть реально? Только на лозунгах размазана.
   - Но, Сергей Константинович, - возразил Мухин, - по-моему, Вы сильно утрируете. Готов с Вами поспорить.
   - Не вижу для себя предмета спора.
   - Но все же! Любовь у нас не запрещена, любят все.
   - Вы так думаете? - Сказала с усмешкой Халида.
   - Он так не думает, - ответил за Мухина Антонов, - он это твердо знает.
   - Что он знает? - Не удовлетворилась таким ответом его подруга.
   - А то, что говорит, как поп на паперти, что должно сказать, вернее то, чему его Всесоюзное радио и телевидение учат каждодневно.
   - Ну, и что? - Удивилась Лена. - Разве это плохо? Я лично часто передачи слушаю, где про любовь говорят.
   - А другие любят! - Снова повеселел Антонов. - Вон взгляните! - указал он пальцем на видеомагнитофон.
   - Да выключите Вы эту пошлятину, или я сейчас же отсюда выйду! - Разозлилась Лена.
   - Ну и ну! Как порох вспыхиваешь из-за такой ерунды! - Заметила Халида. - Стоит ли? Побереги нервы!
   - Что ты, действительно, в бутылку лезешь! - Сделал ей замечание Мухин (мол, не у себя же дома). - Дай с человеком поговорить!
   - Да уж, Леночка, дайте нам довести нашу дискуссию до логического конца! - Высказался Антонов.
   - Не мешай им, потерпи! - Стала уговаривать Лену Халида. - Мужикам поспорить - пить не давай.
   - Нет, я выпью! - Лукаво заиграл с ней глазами, блеснувший лысиной Антонов. И поднял со стола рюмку.
   - Так вот, Сергей Константинович. - Продолжил Мухин. - То, что у них в кино показывают, у нас в натуре делается, только не снимают. Если и снимают, то лишь для суда, чтоб за разврат судить. В бээновской общаге, пардон, мальчики с девочками в "елочку" играют, кто кого пересилит. Не знаете, что это такое? А. знаете? Ну, вот видите, а вы про Америку! Да у нас свободы в этом деле не меньше, кое-кто даже деньги делает на ней. В "елочку"-то тоже на червонцы и на сотенные играют. И ничего, никто никого пока не посадил.
   - Фу, какая гадость! - Дошло до Халиды.
   Лена ничего не поняла из этих слов.
   - Ну, играют, согласен, и что? Под замком, за закрытыми дверями. А в Америке свободная любовь, живи, как хочешь и с кем хочешь. Демократия! Понял? Я, конечно, не ратую за то, чтоб наша молодежь все оттуда переняла, но по своим убеждениям запретить бы ей этого не смог, да и не хочу. Глупо. Вспомните евангелие: запретный плод сладок. Все равно сорвут, еще быстрее, когда в темную играют.
   - Но! - Хотел что-то возразить Мухин.
   - Да никаких но! - Оборвал его Антонов. - Над нашими запретами весь мир смеется. Я вот недавно видел американский журнал "Мэгэзин" - для мужчин. Так там такое с юморком на десерт преподносят! Но про это рассказывать не ловко при дамах. А вот про обложку журнала - можно, потому, что она у всех на виду. Не довелось видеть? Нет? Так вот. Наш "Москвичонок-408-ой" там нарисован. В салоне мужчина женщину целует, и платье ей все выше и выше от колена одной рукой поднимает. В самом вкусе, значит, видать, хорошо уже и ему и ей. И как назло в самый неподходящий момент сзади наш милиционер с погонами старшины подошел, и чтоб не случилось чего, в окошко "Москвичонка" жезлом стучит, предупреждает водителя, мол, нарушаете... И тут же на рисунке надпись: "Советский секс". Издеваются над нами.
   - Но ведь в правилах движения ничего об этом не сказано! - Засмеялась Халида.
   - В правилах движения - нет, а вот в правилах поведения, то есть в Моральном кодексе строителя коммунизма, наверно, сказано.
   - Не помню такого! - Усомнился Мухин. - Его все же умные люди составляли.
   - Да, и я не помню! - Обрадовался своей шутке Антонов. - Кодекс-то у них хоть куда, на все случаи жизни. И на случай свободной любви, значит должен быть. Но нет. Говорят, те, кто его сочинил, сейчас в Израиле живут, по другому кодексу. Там никакая любовь не запрещается, видите - обратил Антонов внимание компании к экрану, где обнимались лесбиянки.
   Лена встала и подошла к монитору: "Где тут нажать, чтоб выключить"? А Халида наклонилась через стол и шепнула Мухину: "Ну, и дикая она у тебя"!
   - Какая есть! - Сверкнула глазами, расслышав слова Халиды, Лена. - Коля, пойдем, выйдем!
   - Мухин поднялся со стула:
   - И вправду, пора уже, спасибо вам! - Поблагодарил он Антонова.
   - Да не за что, вам спасибо, за то, что тоску рассеяли, компанию составили!
   - Ну, мы пойдем. Извините!
   - Леночка! - Остановил девушку и Мухина словами Антонов. Надеюсь, все будет между нами? А то еще в милицию заявите, в партком напишите!
   - Не беспокойтесь, я не из тех.
   - Чего уж зря такое говорить? - Обиделся Мухин. - Ты что, сосед? Неужели она не понимает? Не маленькая ведь.
   - Ну-ну, вот и хорошо. Это я так, на всякий случай.
   Халида насупилась, как сова, и сидела молча, положив подбородок на руки.
   - Ну, и примитив! - Недовольно пробурчал Антонов, захлопнув за гостями дверь.
   - Что, напугался? - Улыбнулась Халида.
   - Напугаешься тут, приходят всякие.
   - Да ты ж никого не боишься, сам говорил.
   - В определенном смысле да, чего мне эту мошкару бояться? Генеральный вместе с секретарем парткома у меня под смешки эти пленки смотрели, с удовольствием. Для них-то, умных людей, - это что - тьфу, детская забава. У них от другого голова болит, другого боятся - комиссия скоро нагрянет, а месторождение-то угробили. Одиннадцать ленинских премий отхватили за открытие. Редкий случай! И нефть - настоящее золото! Высокосодержательная. Сама знаешь, на валюту идет. А тут такое!
   - А что за переполох?
   - Да заводнили сильно месторождение, нередко воду уже качаем вместо нефти.
   - Куда ж нефть делась?
   - Куда - куда? На Кудыкину гору полезла.
   - Как так?
   - А вот так. Месторождение, вернее, залежь, с кровеносной системой человека сходна. И нефть, как кровь, надо постепенно, аккуратно брать. Иначе каюк.
   - И?..
   - И не утерпели, качнули для рапорта изо всех сил, как насосы позволяли.
   - И?..
   - Что ты икаешь? Горизонты порушились, закупорились породой, как тромбами, нефть не отобранной осталась, хотя новые скважины бурим. А ведь это миллионы, считай, что на ветер!.. Удорожание добычи идет. И время теряем, его ведь после бурения уже не наверстаешь. Да и вообще - швах дело! Десять институтов голову ломают и ничего путного пока не придумали.
   - Да чего ты так разволновался?
   - Обидно! Столько лет отдано.
   - Плюнь, орден получил, премию...
   - Не смей про это! Не разрешаю! Еще ты надо мной не смеялась. Ешь вон лучше! - Закричал Антонов в сердцах.
   - Не ори, папа римский, тоже мне патриот нашелся. Пять минут назад на все советское плевал, а сейчас...
   - Убирайся!
   - И уйду! На танцы пойду, там таких психов нет, и морали не читают.
   Она резко встала и направилась к прихожей. Через мгновение дверь оглушительно хлопнула.
   - Вот стерва! - Снова не выдержал Антонов и ударил ладонью по столу, так, что подскочили расставленные по его глади тарелки.
   Он поставил новую кассету и сел в глубокое кресло. Выпил еще рюмку коньяку и вскоре уснул.
   Эльза - собака породы Колли - встретила Лену и Мухина у порога. Внимательно присмотрелась к девушке, хорошо обнюхала ее и позволила погладить себя по голове.
   Лена вошла в дом Мухина с неприятным чувством омерзения к только что увиденному. У нее было ощущение какой-то грязи, покрывшей лицо, руки, вползшей в душу. Почувствовав на плечах руки Николая, она легко отстранилась. Он не понял ее и напрягся, опустил руки.
   - Коль, я искупаться хочу, у тебя душ работает?
   - Какие вопросы? Конечно! Проходи, вторая дверь направо. Сейчас я тебе полотенце дам.
   - Прекрасно! - Согласилась Лена. - Тащи, а то задыхаюсь вся, жарко.
   - А меня наоборот, даже знобит малость! - Крикнул из комнаты Мухин. - Не допили, ушли. Дома, как назло, ни грамма.
   - Вот и хорошо, а то сопьешься! - Крикнула ему в ответ Лена. - Завари чай или кофе свари! В самый раз будет.
   Мухин вышел в прихожую, сунул Лене полотенце: "Держи, пойду, чай заварю"!
   Она вошла в ванную и прежде чем снять платье, взглянула в зеркало. Но тут же перевела взгляд на картинки с голыми девушками. Они веером окружали яйцевидное зеркало.
   - Фу, и здесь эта гадость! - Не сдержалась она. - И как не противно. Везде голые! Впрочем, его дело, холостяк все ж. Нравится, пусть смотрит. Но когда поженимся, сорву, не потерплю.
   Она залезла под душ и ощутила приятное блаженство. Но чувства полного очищения не было. Перед зажмуренными глазами вновь и вновь выплывали кадры ненормальной сексуальной жизни.
   Николай бегал мимо двери - то в кухню, то обратно. А потом его шаги стихли и исчезли совсем. Ждет, наверно, - подумала она, снимая с гвоздя платье.
   Легкая шелковая ткань с прохладцей заскользила по ее голой груди. Лифчики вышли из моды. Эффектней стало ходить без них, мужской половине это больше нравится. - Решила она недавно, прослушав целую лекцию своей сестры об искусстве быть привлекательной.
   - Здесь те не деревня, учитывай. А то останешься без жениха! - Поучала Катерина.
   - Вот еще! - Не соглашалась Лена. Но советом сестры воспользовалась. Одевшись и причесавшись, вышла из ванной и прошла в комнату. Там была только Эльза. Она смирно лежала на полу у стены и умно смотрела на нее почти человеческими глазами. Мухин исчез. Наверно, в магазин побежал, подумала она. И оглядела комнату. Ничего лишнего здесь не было - кровать рядом с плательным шкафом. Полка с книгами над ней. У окна - полированный стол. На нем стеклянная банка с камышинами. У стола пара стульев. На полу зеленый, как трава, махровый палас. Вот и все мухинское богатство.
   Ничего - поживем, наживем. - Подумала она и прошла на кухню, окно которой выходило во двор. Обстановка здесь тоже была простая, самые необходимые вещи - шкаф для посуды, столик, две табуретки, покрытые одинаковым белым больничным пластиком. На стене - большой настенный календарь с портретом Софии Лорен. На плите чайник и небольшая эмалированная кастрюля с розами по бокам. Над мойкой проволочная полка для тарелок. Лена открыла дверцу шкафа - хоть шаром покати, только полбулки белого хлеба на тарелке, да сахар в кульке. Как обычно - у холостяков. Но везде порядок и чистота. Лена подошла к окну, выглянула во двор. Там у подъезда никого. В полумраке она разглядела только одиноко скулившую дворнягу. Но вот через свет фонаря - почти лунный - прошла пара молодых людей в плащах, остановилась у подъезда. Не хотели расставаться, стояли, переминаясь с ноги на ногу. Потом парень подошел к девушке и обнял ее.
   Лена засмотрелась на них, вспоминая, как год назад провожал ее от Дома Культуры заезжий фотограф, в первый вечер полезший целоваться и получивший отбой.
   Многие парни засматривались на нее, но ни один не нравился. Механизаторы, скотники - землей и навозом от них после работы несет, не велика радость с такими целоваться! Жизнь в родном Никитовском ей не нравилась. Работа да работа. Единственное развлечение в часы досуга - Дом культуры с кино и танцами. Да и то два раза в неделю: по четвергам и субботам. Мать правильно говорила: "Я здеся свою молодость погубила, неча тебе зазря вянуть. Поезжай к Катьке, как царица живет. Фатера новая, трехкомнатная, светлая, просторная, теплая. Вода горячая, хошь, залейся. А тут рук помыть нечем. Каждый день чугунок в печь ставь, топи ее проклятую. А работа! Чуть свет - на ферму. И до темна. Не, пусть председатель, хошь лопнет, а тебе, моя светлая Лена, не дам над собой измываться. Пускай сам идет коров за сиски дергать. А то што ни воскресенье - в город на "Волге". Почем ему наша сельская жизнь"?
   Лена после школы попыталась поступить в пединститут. В начале собиралась в педучилище. Но подумала и решила рискнуть, мол, где наша не пропадала чего зря время тратить на специальное среднее образование. Высшее-то лучше. Но не прошла по конкурсу. Не солоно похлебавши, вернулась обратно в село. Но душа тянулась к привольной городской жизни. К сиянию тысяч огней, светящимся цветным витринам магазинов, к кинотеатрам с крупными афишами, к улицам, наполненным морем наряженного народа. С красивыми, элегантными мужчинами и парнями. Ей хотелось стать равной им. И она порой не спала по ночам, мечтая о том, как выбраться из сельской глуши и грязи и занять свое законное место там, где ей подобает. Теперь, кажется, мечта ее сбывалась. Катерина помогла - разрешила пожить у нее. Да и вот Николаю она уже нравится. А он, хоть и потрепан, испорчен женщинами, но мужик, похоже, ладный. Немного отчистить, отшлифовать, как тебе нравится, и получится идеальный муж, не хуже других.
   Из под кроны клена вынырнула высокая фигура мужчины, с авоськой в руке. Мужчина почти бежал. Кажется, Мухин, подумала Лена, и всмотрелась внимательнее. Да, точно он, ишь, как торопится!
   Через минуту, розовый от свежего воздуха и легкого морозца, Мухин почти вбежал в прихожую. Лена вышла его встретить:
   - Ты куда исчез? Меня в ванной оставил, а сам смылся. Хорош молодец!
   - Извини, забыл, что заварка закончилась, сбегал, взял кое-что. Возьми, разбери там. Лена прошла на кухню, поставила авоську на столик и стала доставать из нее содержимое: булку хлеба, пачку грузинского чая Љ 36, две банки кильки в томатном соусе, кусок запеченной буженины, конфеты и бутылку Каберне.
   - Где вино в это время взял-то? - Удивилась Лена.
   - Секрет, еле выпросил по знакомству. Контейнеры уже под замком были. Нашлась знакомая продавщица, удружила.
   - Ох, Мухин, все у тебя, как я погляжу, знакомые. Бабник ты, похоже!
   - Да брось! Чего в голову ерунду вбила! Я женщин терпеть не могу, вот ты первая за три последних года понравилась.
   - А раньше?
   - Раньше дурак был, зеленый, как огурец. Кто хотел, тот и надкусывал.
   - Ладно, чего уж оправдываться и каяться. Ты и сейчас женщинам нравиться не перестал. Соседка вон акулой на тебя глядела, думала, проглотит глазищами-то.
   - Заметила!
   - Заметила. И мне все понятно. Со стариком живет, а на молодых глаза пялит.
   - Да она его сотрудница, они, наверно, над какой-то проблемой вместе работают.
   - Видела я их проблему, не слепая.
   - Это ты зря, он мужик ничего. Пожилой, конечно, но раз нравится, чего отказываться? Любви все возрасты покорны, разве не правда?
   - Нет! - Замотала головой Лена. - Когда мне будет столько лет, я не смогу ни кого любить.
   - И меня?
   - Тебя, - она замешкалась на минуту, - тебя, тебя - продолжила напевно, гадая, - тебя я сейчас любить хочу, а вот ты увиливаешь. А ведь я могу и обидеться. Сидишь в такой компании, эту дребедень смотришь, а про меня и забыл совсем! - Она игриво сверкнула глазами, и подаренные ей Мухиным сережки вспыхнули следом при легком повороте ее головы своими гранатовыми зернами. Мухин подошел к ней и, не владея больше собой, обнял, словно слился с ней в одно целое.
   Очнулись они на рассвете. Разбудил шум автомобильного мотора под окном.
   - Опять двадцать пять! - Возмутился Мухин. - Каждое утро сосед с пятого этажа возится под окнами со своим мотором, надоел! Хоть бери и ломай его каракатицу. Не может себе нормальную тачку купить, вот же жмот! Пятнадцать лет здесь деньги сколачивает, а на консервной банке типа "запорожец" ездит. А еще бурильщик! Первопроходец и энтузиаст!
   - Колюсик, какой ты колючий! - Потерлась щекой о его щеку и прижалась к нему Лена. - Совсем как ежик.
   Он повернулся к ней и увидел, как тепло и отзывчиво светятся ее глаза. Как налились гранатовым соком чуть влажные губы. Мухин обнял свою возлюбленную и поцеловал.
   ... Свадьбу сыграли через пару месяцев. Когда стало ясно, что Лена в положении. Сняли на вечер кафе "Арман", пригласили друзей и родных и отгрохали торжество на славу.
   Мухину ради этого пришлось на время отодвинуть свою мечту о "Жигуленке" и отвалить за все удовольствия три тысячи. Но зато, какой праздник получился - думал он - на всю жизнь запомнится! Пей, не жалей!..
   - Вот это по мужски, по-нашенскому! - Хвалил его за размах теперь уже родственничек-тюлень, чокаясь фужером, - один раз живем!
   - Молчи ты, дурень! - Одергивала мужа тюлениха, чем-то недовольная и надутая. - Такие деньги вбухать, чтоб вот эти все надрались! Велика радость, лучше б в круиз съездили по Европе или еще куда. Мебель бы себе порядочную купили.
   - На мебель мы им пожертвуем! - Не сдавался тюлень-родственник. - По кругу соберем. Соберем? - Громко крикнул он на весь зал. - Эх, залетные!
   Тюлениха покраснела, а потом побледнела, увидев в руке мужа три сторублевки.
   - На счастливую жизнь жертвуем! - С гордостью сказал родственник.
   Боже, такие деньги! - подумала Екатерина, жалея. И тут же постыдилась, - для кого жалею, для сестры родной! И она сама подскочила со стула и выхватила из рук мужа-тюленя купюры. Обратилась к официанту:
   - Официант, тащи поднос, на счастье молодым соберем по кругу!
   Официант подбежал к тюленихе и с готовностью подставил поднос.
   - Да нет, ишь, какой ловкий, я сама, дай сюда! - Выхватила она поднос. - Ну, так с кого начнем дары молодым сбирать? Слева иль справа?
   - По часовой стрелке, чтоб жизнь счастливая была! - Подсказал сидевший напротив мужчина, которого Мухин никогда в глаза не видел, и не знал.
   - Кто это? - Спросил он у Лены.
   - Родственничком намедни представился дальним, тут тоже, говорят, работает, на улице пристал, когда увидел. - Ответил за Лену дядя-тюлень.
   - Я ж тебя просил, чтоб не было случайных, а то, не дай Бог, испортят праздник!
   - Да ладно уж, не выгонять же! Раз сел за стол, пусть сидит.
   - Не тужи, племяшь, все будет в норме! - Успокоил родственник-тюлень. И подтянул немножко распустившийся на толстой шее узел пестрого галстука, не то с цветами, не то с золотыми перьями по красному полотну. Мухина этот вызывающий галстук, как и его хозяин, слегка раздражал, но он не подал вида. Пора было привыкать к семейной жизни, родственничкам, учиться терпеть их недостатки. От этого никуда не уйдешь. Сунул голову в петлю, не дрейфь, затягивай! О чем это я? - Отмахнул он тогда мысль от себя. - В какую петлю? Почти девочку в жены беру, мед, а не жизнь будет. И он нежно, не без гордости, взглянул на царственно сидевшую рядом Лену в белоснежном платье и с фантастической фатой на голове. В валютном магазине эту фату по блату доставал, таких у нас в торговой сети днем с огнем не сыщешь. Жены его братишек по бригаде от зависти языки готовы были проглотить, когда увидели Лену у ЗАГСа, выходившую из "Волги" с золотыми кольцами на крыше. Даже водитель, возивший многих молодоженов, не стерпел, похвалил с восторгом: "Ох, хороша невеста, счастливчику досталась"! Мухин только подмигнул ему лихо и в сопровождении друзей повел невесту к мраморным ступеням.
   У самого входа во Дворец бракосочетаний их встретила Халида. Протянула Лене гвоздики: "Поздравляю вас от всей души, будьте счастливы"! - Пожелала она. На глазах ее блеснули маленькие бриллиантики-слезинки.
   - Спасибо тебе, Халида! - Как старую знакомую, обняла ее вдруг Лена. Мухину это не понравилось, насторожило. Раз виделись, и обнимается с этой... Но он удержался, не сделал замечания и даже выдавил из себя деликатную улыбку. Все же воспитанный человек, к тому же счастливый, а счастливые все прощают, плохого не помнят.
   В самый разгар свадьбы появились в кафе Костик и его жена. Вот уж кого Мухин особенно не ждал! Но, сухо приняв поздравления, возражать против их присутствия на свадьбе не стал.
   Все они и его бывшая жизнь - теперь в прошлом. Опасаться нечего. Ленка его крепко любит. И все же какая-то неприятная, словно медуза, прохлада тревоги забралась в душу. Он старался поменьше пить, чтобы быть начеку. Да и вообще ему в этот вечер по обычаю не полагалось принимать: впереди ждала брачная ночь. Но какая по счету? - Подшучивал над собой Мухин. И поглядывал на сидевшую рядом Лену. Тебе-то все равно. А вот ей нет. По глазам видно. Перед матерью стесняется, наверно, сказала уж, что беременная. Разве у баб на языке удержится...
   Мать Лены, сидевшая по правую руку от него, рядом с его дружком, часто и беззвучно всхлипывала, вытирала слезы и шептала:
   - Это я так, так, простите! От радости! Отца вспомнила, жалко, не дожил. Фронтовик, раненый был, да еще выпивал из-за нелегкой жизни, рано на тот свет ушел, царство ему небесное! Не успел на счастье-то поглядеть, внучат понянчить. А как хотел, как мечтал! Мы, говорил по молодости, Нюша, с тобой долго-долго жить будем, большой дом выстроим, чтоб дети и внуки в нем вместе с нами жили. Я, говорил, маленьких, ох как обожаю! По душе они мне. Пеленки, распашенки - веселое дело! Живи, радуйся, а!
   - Ой, ну что Вы, мам, в воспоминанья грустные ударились! Что глаза зря мочить! Выпейте лучше, закусите!
   - Ладно, ладно, дочка, я так, я не буду больше, - извинялась она, подергивая пальцами концы цветастого русского Павловского платка, подаренного по случаю праздника отцом, когда они в город ездили. Надевала она этот платок редко, по исключительным событиям, а в будни все чаще в простых шерстяных или штапельных платках хаживала. Но плакала мать не только потому, что вспомнила мужа и жалела его, а еще и потому, что страшно было за дочку - замуж отдавала за чужого, мало знакомого человека, в полтора раза старше ее дочки по возрасту. Да вот и пьет. Но, может, в меру? А как дальше-то пойдет? - Гадала она и не могла дать себе ясного и успокаивающего ответа.
   Да и гадать поздно, дело сделано, не поправишь. Как же теперь сможешь его упрекнуть - знать, ответ готов будет, не уберегла дочернюю честь. Брюхатой замуж идет, вот же стерва расторопная! И куда спешила! Хорошо еще, хоть не отказался. А то бы потешился да бросил. Помыкалась бы в чужом городе, хлебнула горюшка. Скорей всего ко мне б прикатила - обратно в село. Вот позору б притащила. Ой-е-ей! А погляди на нее - как ни в чем ни бывало - царицей сидит. И чему я ее только учила? - Мать Лены вновь заплакала, чувствуя, что уже ничего не в силах ни изменить, ни предупредить. Вихрь какой-то новой, незнакомой ей жизни подхватывал и уносил от нее дочку - кровинушку, последнюю и самую дорогую.
   Родители Мухина из-за болезни его отца на свадьбу не смогли приехать. К ним молодые пообещали в разговоре по телефону прилететь в Пятигорск сами попозже, когда Николаю дадут отпуск. А вообще он в душе сожалел, что не услышал за праздничным столом ни слова благословения и напутствия ни от матери, ни от отца. А мать Лены никаких таких пожеланий не высказывала, а все только плакала и плакала.
   - Че Вы, маманя, погоду портите? Потанцевали б пошли, штоль! - Зашептал ей в полголоса зять-тюлень, сидевший рядом по праву родственника. - Мало штоль девок замуж повыходило - велико ль горе! Никуда от этого не уйдешь! И следом подмигнул сидевшему напротив ближайшему соседу Мухина - Сергею Константиновичу: "Константинович, нефтяной бог, давай выпьем штоль еще за одну скважину, сданную в эксплуатацию"!
   Не успел договорить, как почувствовал щипок-предупреждение жены, шути, мол, да к месту. Знай, с кем говоришь, не два сапога пара. Босс все-таки - не тебе чета. Еще обидеться на такую сальную шутку может. Но Антонов не обиделся. Хитро, в свою очередь, подмигнул тюленю и с легким сарказмом и прононсом заметил: "Оригинальный тост. Однако для молодых не годится"! И попросил слова, потому как никто больше не просил. И тамада, какой-то Алик, о существовании которого Антонов до этой свадьбы даже не догадывался, безнадежно предлагал гостям сказать теплые слова в адрес молодых. А Антонов тем временем поглядывал на часы - не мог же он, большой человек, сидеть здесь до конца торжества, пока все перепьются. Надо было сказать тост и уйти. Без тоста нельзя, не солидно. Тем более - сосед.
   Но главное не это. Как говаривал Штирлиц из известного фильма про разведчиков, обычно люди запоминают только то, что в самом начале и конце. Вначале все было совершенно благопристойно. Теперь вроде как смешалось - общий разговор раздробился на мелкие, глупые и никому не нужные, какие можно услышать в любой пивной или забегаловке. Не к лицу ему, приличному человеку, сидеть среди пьяной братии и слушать хмельные бредни. Надо красиво уйти. А для этого сказать тост. Он - настоящий спасательный круг. Не даст утонуть в глупости и пошлости и опозориться. Но что сказать, пожелать счастья, как желали многие? Безмозгло, избито. Тьфу, какая скука! Ударить стихом? За чудака еще примут. Нет, надо сказать такое, чтобы и серьезно, и вдохновенно, и запоминающееся прозвучало. И, встав с бокалом в руке над столом и честной компанией, Антонов начал свой тост со слов Лескова.
   - Как иногда люди женятся и выходят замуж? Хорошие наблюдатели, - писал замечательный русский писатель, - утверждают, что едва ли в чем-нибудь другом человеческое легкомыслие чаще проглядывает в такой ужасающей мере, как в устройстве супружеских союзов.
   - Сель ави! - Вставил Костик.
   - Прошу не перебивать. - Сделал ему замечание Антонов. - Так вот о чем я? Значит, о супружеских союзах. Говорят, что самые умные люди покупают себе сапоги с гораздо большим вниманием, чем выбирают подругу жизни.
   - А чем наша Елена плоха? - Подмигнув Антонову, протяжно спросил родственник-тюлень.
   - Действительно, к чему это Вы? - Поддержала мужа тюлениха-жена.
   - А к тому, что хочу еще раз напомнить молодым, что семейный брак - дело серьезное.
   - Сам-то проверил? - Со смешком спросила общая с молодыми и Антоновым соседка тетя Вера. Не любившая начальников.
   Антонов холодно и высокомерно стрельнул в ее сторону взглядом и продолжил:
   - Думаю, такие вопросы здесь, а тем более от уважающих себя пожилых людей, просто неуместны. Но не в этом главное. Главное, чтобы дорогие Леночка и Коленька поняли ответственность сделанного ими шага и не потеряли этой ответственности в дальнейшей жизни. Маркс не случайно говорил: "Никто не принуждается к заключению брака, но всякий должен быть принужден подчиняться законам брака, раз он вступил в брак"!
   - Браво! - Зааплодировал Костик. - Вот уже и до классиков марксизма-ленинизма дошли. Еще по рюмке и до древних греков дотянем, до Гомеров и Софоклов. Они мудрые были, это мы слышали, а Вы-то сами, что о семейной жизни думаете? Нужна сегодня семья? Выживет ли она в наш цивилизованный технотронный век? Вот Вы, я знаю, жену-то с дочкой - того, отправили к теще на блины, а сами...
   - Прекратите! Не умно и некорректно! - Побелел от негодования Антонов, но тут же овладел собой и ответил с достоинством:
   - Лично я думаю так - есть любовь, живи, нет - расходись! Потому как любовь прекраснее всего, она и облагораживает человека и обогащает, кстати, и уму-разуму учит. Это я не цитирую, это я Вам - повернулся он к Костику - и всем присутствующим от всего сердца говорю. Предлагаю тост за любовь, за крепость ее и неистощимую силу! И чтоб никогда от нее не было горько! А сейчас мне почему-то очень, очень горько.
   - Горько! Горько! - Стали скандировать хором сидевшие за столом и захлопали в ладоши красивому и эффектному тосту, а также стыдливому поцелую Елены и Николая.
   Мухин не успел поблагодарить соседа за понравившийся ему тост. Елена не выпускала голову мужа из рук и когда он освободился, на месте Антонова уже сидел изрядно захмелевший дальний родственник Елены и горланил: "Горько! Горько"! Хотя все остальные уже выпили и закусывали.
   Костик, проглотив ломтик севрюги и загрызая вкус рыбы маслиной, недовольно стал размышлять вслух: "Ты погляди, думает, ежели босс, так только он один и может красивые тосты говорить, один классиков знает! А у меня, между прочим, в институте твердая четверка по теории марксизма-ленинизма и философии была".
   - А почему не пятерка? - Спросил сидевший напротив Костика Руслан Магомедов, монтажник из бригады Мухина.
   - Не хотел высовываться. Но наследие Маркса и Энгельса, Ленина штудировал капитально. Так вот, больше всего ценных мыслей о семье я лично не у Маркса, а у Энгельса откопал. Глубоко разбирался старик в этих животрепещущих вопросах.
   - Да? - Хмуро спросил Руслан. - Ты что же нам лекцию собираешься прочитать?
   - Нет, зачем? Так, пару слов хотел напомнить.
   - Ну, ну, валяй! - Одобрительно поддержал его тюлень-родственник. Содержательный разговор получается, интересно.
   - Расскажите, расскажите! - Раздалось сразу несколько голосов.
   - Так вот, я лично хорошо запомнил мысль Энгельса о половой любви, - сказал Костик развязно, - почувствовав себя в центре внимания и на своем коньке. - И я его лично поддерживаю, действительно, человек, в большинстве своем, гадок, эгоист по природе. И подтверждений тому сколько угодно - каждый третий сегодня разводится.
   - Да что ты Лазаря-то нам поешь? - Недовольный ответом Костика, сделал замечание тюлень-родственник, - Мы это и сами знаем, ты напомни, что Энгельс-то говорил.
   - А, ну да. Говорил он следующее: "Так как половая любовь по природе своей исключительна... то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием.
   - Это значит, на всю жизню, до гробовой доски однолюбство, штоль? - Прокричал тюлень.
   - Нет, Вы не правильно поняли меня и Энгельса. Имеется в виду эгоизм в браке. А он счастья не приносит.
   - Так это и дураку понятно! - Захохотал тюлень, и вместе с ним еще несколько гостей. - Что ж за интерес - одному в любовь играть! Чтоб хлеб выпечь и то, кроме теста, жаровня нужна, ха-ха-ха!
   - Да я не о том, - смешавшись, стал оправдываться Костик. Хотел себя показать, а влип с невеждами по уши. Но отступать не хотелось. - Я к тому, что такой брак ни к чему хорошему не приведет, так как он есть своего рода брак по расчету.
   - Ну, и ну! - Подбодрил тюлень-родственник, надеясь выловить в словах умника-инженера еще хоть одну рыбу для всеобщего смеха.
   - Я к тому, что брак по расчету, как говорил Энгельс, довольно часто обращается в самую грубую проституцию.
   - Но-но! - Насторожился тюлень. А сидевший напротив Руслан Магомедов сверкнул на Костика большими белками глаз, наполненными кровью.
   - Да-да, именно грубую проституцию иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены, которая отличается от обычной куртизанки только тем, что отдает в наем свое тело...
   Не успел Костик процитировать до конца Энгельса, как почувствовал на своем плече широкую ладонь Магомедова.
   - Причем здесь партизанка? - Не понял тюлень.
   - Женщину оскорбляешь, нэвэсту? На свадьбе? Зарэжу, собака! - Прошипел Костику в лицо Магомедов.
   - А-а-а-а! - Пронзительно закричала сидевшая рядом с Магомедовым женщина и шарахнулась в сторону.
   В зале поднялся невообразимый шум. Тамада, только что спокойно сидевший в конце стола напротив жениха и невесты, вскочил и подбежал к Костику, схватил его за шиворот рубахи и потащил в фойе. Следом устремилась жена Костика, другие участники торжества, завязалась драка. Предусмотрительный метродотель вызвал наряд милиции. Благо, горотдел МВД был неподалеку.
   Когда выяснение отношений закончилось и начальник наряда - лейтенант Кисаметдинов вывел в служебное помещение Костика, тот не переставал оправдываться и удивляться, почему его в чем-то обвиняют и, к тому же, ударили в лицо: "За что, я кого-нибудь оскорбил? Я же Энгельса процитировал. А он, дикарь, этот Магомедов, мне сразу - "зарэжу", еще и собакой обозвал".
   - Кто это? - Уточнил лейтенант.
   - Да никто, джигит, думает - ножик в кармане, так его кто-то испугался. Я за истину, может, голову готов положить.
   - Пить меньше надо, философ. Нашел где Энгельса цитировать! - Ответил на его объяснение лейтенант.
   - Свадьба, товарищ лейтенант, сами понимаете, но ведь я ничего лишнего не позволил, ничего оскорбительного не сказал. Вот и Либкнехт говорил в подтверждение мысли Энгельса: любовь отдается, но не может продаваться.
   - Слушайте, гражданин Бриль, что вы несете! Вы ведь недавно у нас в горотделе все глаза проплакали, просили, чтоб Вам поверили и простили. А снова людей дурачите! Вот торжество испортили, нехорошо! Придется Вам со мной пройти. Вставайте! - Подтолкнул он Костика со стула.
   - Не понял. Меня в морду, и меня же в кутузку?! Ничего себе стражи закона, моя милиция хулиганов бережет? Вот она наша справедливость!
   - Джигита мы тоже с собой заберем. Посидите до утра, подумаете, где лучше - на свадьбе шампанское пить или в камере мозоли на задницах натирать.
   В дверь между тем попытался просунуть голову Мухин, но ему мешал сержант.
   - Товарищ, лейтенант, товарищ лейтенант, ну простите вы их, это же моя свадьба, я отвечаю, дайте с человеком поговорить! - Попросил Николай.
   - Пропустите. - Разрешил лейтенант. И когда Мухин зашел в кабинет, спросил: "Вы хотите что-то заявить по поводу случившегося"?
   - Товарищ лейтенант, - начал Мухин вкрадчивым и панибратским голосом, - свадьба же, с кем не бывает! Ну, сказал человек глупость, все забыли, успокоились!
   - Я глупости не говорил, прошу из меня дурачка не делать, - одернул его обиженный Бриль. - Я Энгельса цитировал. Это вы, невежды, потому так и восприняли все, в морду ни за что дали, ничего себе свадьба! Я сам требую разбирательства по существу!
   - Ну вот, видите! Хорошо еще, что до крови не дошло! - показал на Костика лейтенант Кисаметдинов. - Придется разобраться, извините!
   Все замолчали. И только Мухин не выдержал:
   - Ах, ты, черт, как не хорошо вышло!
   - Так точно, безобразие вышло! - Подтвердил лейтенант.- А за безобразия по закону ответ держать нужно.
   -Лейтенант, а может так, потихоньку, сами разберемся, ну, в первый раз что ль! - Намекнул Кисаметдинову Мухин...
   - Ну, товарищ лейтенант, сами разберемся, поверьте, все будет в норме! - Забасил сзади Клюкин, товарищ Мухина по бригаде. - Мы ж здесь почти все из одного коллектива.
   - Из одного, а порядка нет! - Нет, не могу! - Заупрямился Кисаметдинов. - Еще чего доброго, перережетесь! Пропустите задержанного. Гражданин, следуйте за мной!
   Костик, глядя с вызовом на всех присутствующих, засунул руки в карманы и прошел сквозь коридор озадаченных гостей.
   - А, снова пожаловал! - Встретил Бриля минут через десять дежурный по горотделу майор Панкратов. Значит, зря мы тебя выпустили, снова отличился, а еще прокурору жаловался, потерпевшим прикидывался! Ну, ничего, мы тебе мозги вправим, разучим жаловаться!
   - Боже мой! Боже мой! - Ужаснулся Бриль при виде Панкратова, который несколько месяцев назад вел его дело и накручивал факты. - Теперь он точно упечет меня за решетку, не простит обиды за взыскание. Вот гад, уж если не повезет, так не повезет!
   - Разрешите доложить? - Обратился к майору по форме лейтенант Кисаметдинов.
   - Докладывай, лейтенант!
   - Гражданин Бриль задержан за хулиганство во время свадьбы в кафе "Арман".
   - Так (Словно хотел сказать - попался, голубчик)! - довольно протянул Панкратов.
   - Протокол составили?
   - Так точно, товарищ майор! - Протянул лист бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком, Кисаметдинов.
   - Свободны, понадобитесь - вызову, продолжайте патрулирование! - Приказал майор Кисаметдинову. - Мы тут сами разберемся. А где второй виновник? - Читая на ходу протокол, поинтересовался дежурный по горотделу.
   - Виноват, товарищ майор. Пока я с этим разбирался в кафе, тот в туалет попросился и, выходя оттуда, оттолкнул сержанта Сергиенко и убежал, к сожалению, догнать его не удалось. Скрылся. Темно там возле кафе, вот и воспользовался темнотой. Но мы его хоть из под земли достанем. Все равно в общежитие спать придет. Он в общежитии МЭЗа - в трех богатырях - живет. Я уточнил. Там мы его и возьмем.
   - Да стоит ли время тратить? - Махнул рукой Панкратов. - Он мирный работяга, здесь по протоколу ничего особого на него нет, то, что есть, даже на 206-ю статью не тянет. А на 15 суток, какой интерес сажать?
   - Ничего себе, он мне ни за что, ни про что в лицо въехал, - пришел в себя и взбодрился Костик, а вы его даже задержать не хотите! Вечно у вас евреи виноваты, вот вы и издеваетесь надо мной, снова посадить хотите!
   - Для твоего же блага. Не ровен час, встретят тебя ребята на улице, пришибут, а мне потом отвечать за тебя! - Пояснил Панкратов. - Ты ведь, похоже ребят на свадьбе изрядно допек, зря бы в морду не дали! И фобию свою нам не шей! У нас ко всем хулиганам, какой бы они национальности ни были, одна фобия!
   - Я Вас попрошу! - Повысил голос Костик.
   - Попроси! Попроси! - Не дал ему договорить майор. - Это никогда не вредно. Я люблю, когда меня просят. А уж как по твоим просьбам, гражданин Бриль, соскучился! Один Бог знает.
   - Вы мне не тыкайте! Вместе свиней не пасли! - Чуть не заплакал возмущенный до глубины души Бриль. - Не хамите мне!
   - Чего, чего? - В свою очередь возмутился и повысил голос майор. - Вы посмотрите на него, еще и выпендривается. Нашкодил снова и выпендривается. Не тыкайте! А кто тебе тыкает? Я не тыкаю. Это другие могли тебе натыкать, забыл уже, как из тебя в камере женщину хотели сделать? Больно коротка у тебя память! Ничего, напомним! Вот посадим, тогда вспомнишь!
   - Это не Ваше дело! - Еще больше обиделся Костик. - Вы лучше свой долг исполняйте да за порядком в камерах следите! А то у вас там полный беспредел и издевательства.
   - Исполню, как не исполнить! До выяснения обстоятельств посажу тебя на трое суток в КПЗ. Сержант, отведите задержанного.
   Сержант, дежуривший вместе с майором, откозырнул и подошел к Костику.
   - Следуйте за мной!
   - За что? Это произвол! Я буду жаловаться! - Возмущался задержанный.
   - Шагай, шагай, пока силой не заставили! - Прошипел ему на ухо сержант. - Топай!
   Легкий холодок пробежал по спине Костика от прикосновения ладони сержанта. Он помнил, как его отделали в КПЗ в прошлый раз, когда он назвал сопровождавшего его в камеру милиционера легавым.
   Но на этот раз никто его и пальцем не тронул, потому как после заявления, сделанного Костиком в прокуратуру, у того милиционера, а заодно и у майора Панкратова были серьезные неприятности. Узнав о них, Костик от наслаждения потирал руки и приговаривал: "У, менты, поганые, и на вас власть есть, вы у меня еще попляшете"! Но теперь фортуна была явно не в его пользу. Поворачивалась к нему задом. Досадно! - думал он, идя по длинному коридору горотдела. - Вот из-за Энгельса в милицию попал. Глупее не придумаешь!
   Халиду на свадьбу не пригласили. Мухин не захотел портить себе настроение. Решил показать характер и предупредил Лену на этот счет.
   - Да кто она мне? - Удивилась просьбе Николая Лена. - Как ты скажешь, так и будет. Но тогда не
  приглашай и Антонова.
   - Нет, сосед все же, да и начальник, еще обидится! А обиженные они злые, начальники-то, первачи наши, помнить будет.
   - Да ты что, боишься его?
   - Мне он не начальник, чего бояться. Но знаешь, все начальники между собой дружат, найдет, как отыграться за свою обиду.
   - Господи, надо ж, какие мы осторожные! - Поиронизировала над женихом Лена.
   - Я не осторожный, я опытный. Выступил раз на собрании, критикнул нашего шефа за дутые цифры, а он нашел повод потом премию мою срезать - 300 рубликов. Так что, почем каждое слово мне стоило, можно высчитать до копейки.
   - Неужто такой гад?
   - Поживи в нашем городе, еще похлеще увидишь. Что зря слова слушать. Послушай только один мой совет, вернее, это не совет, а моя просьба: не якшайся ты с Халидой, чего она к тебе пристала?
   - А что?
   - Да ничего, мне это неприятно.
   - Ну, хорошо, только не понимаю, что ты так на нее ополчился. Женщина как женщина, с кем мне еще общаться?
   Нехорошая она.
   - Да брось ты! Ну, влюбилась в этого старого перечника, так с кем не бывает?
   - Она не Антонова, а его деньги любит, за ними к нему и ходит. Хочет угол себе оторвать, разве ты этого не видишь?
   - Ну, и что? Так ему и надо. Пусть в следующий раз думает с кем дружить. А то распустил хвост, как павлин, сказки о любви и свободе рассказывает. Вот она ему и покажет любовь и свободу...
   Как ни странно, Халида на молодоженов не обиделась. Только чуточку разозлилась, когда узнала, что ее не пригласили на свадьбу. Но сильнее всего она была зла на Антонова, который без нее пошел на свадьбу к Мухину. А ведь ей так хотелось показаться там вместе с ним! Подъехать к кафе на черной ГАЗ-24, возившей Антонова. Но он заупрямился:
   - Нечего наши отношения афишировать. Посиди дома, я на полчаса туда, только поздравлю и обратно. Иначе обидятся соседи.
   Она сидела в глубоком кресле, обняв колени руками и нахохлившись, как сова, ничего не говорила в ответ. Но когда он вышел, тоже сорвалась с места, чувствуя, как закипает в душе злость. Расшвыряв платья, что примеривала, собираясь на свадьбу и набесившись от души, стал проклинать Антонова и себя. Потом оделась в черное, с желтой и красной полоской у плеча, шерстяное платье и встала перед зеркалом, примерила бусы, клипсы: все в порядке, пусть себе сидит на свадьбе, как индюк, а я ему с другим чайник повешу - вдруг молниеносно решила Халида. Через минуту она черной птицей вылетела из подъезда и грациозной походкой направилась к ресторану "Актау". Там всегда были мальчики, у которых она пользовалась сногсшибательным успехом. Только намекни - на части разорвут, голодные, как волки, на красивых девушек!
   Вернувшись домой и не застав Халиду, Антонов устало опустился в кресло и глубоко задумался. Кто он? Кто эта девочка, зачем она ему? Наверно, ушла к какому-то парню, наплевала на все его деньги и посулы, на всю их тихую и уютную жизнь. Разве это для нее жизнь! А почему и нет? Что она видела раньше, сайга дикая? Жусан да верблюдов в степи. А здесь быстро освоилась, второй год, как в городе, а уже совершенно городская, адаптировалась к нашей среде обитания. Или только делает вид. Взбрыкивается же время от времени в ней какой-то дикий, неуправляемый чертенок. Так и скачет в ее огромных черных глазах. И пугает, и манит. Только он и разжигает твои вялые чувства, будит в тебе охотника и укротителя. А может, и не он, может, это сама природа сопротивляется твоему старению? И что такое старость? Человек, говорят ученые, по своей физиологии должен жить до 250 лет. А дотягивает лишь до 60 - 70. Редко до сотни лет. Сам себе внушает - я старею, я скоро умру. А если и не внушает, то боится прихода старости. Почему? Неужели природа не дала ему свои соки? Дала. Так в чем дело? А в том, что слаб человек не телом, а душой. И хотя у него, Антонова, душа не из жидких, а тоже чего-то побаивается. К молодым-то душа и тело от слабости потянулись, чтоб из них влагу и энергию целительные почерпнуть, освежиться. А молодость, хоть и глупа, бескорыстно ничего не отдает. Одно - в карман, другое - из кармана. И выходит, что как ты ни хитри, а больше чем тебе отпущено судьбой, не заграбастать.
   Антонов вдруг вспомнил, как с геологической партией пробивался лет двадцать назад через Устюрт. И как их колонна, состоявшая из трех машин, сбилась в пыльную бурю с пути и села в сор. Машины, завязшие в рассоле, пришлось бросить. Продукты и вода были на исходе, а до базы оставалось четыреста с лишним километров пути по пустыне. Пока придут тягачи, от жажды с ума спятишь в сорокоградусную жару, под белым пустынным солнцем в песках. Возвращаться в Сары-Су, откуда начали путь вглубь полуострова в поисках нефти, или идти напрямую к поселку геологоразведчиков Ералиево? Антонов тогда не знал, какое решение выбрать. Рации с собой у них не было. Сдали накануне в ремонт. И вот поплатились за легкомыслие. Ни человека, ни верблюда, никакого другого существа вблизи и вдали не было. Оставалась надежда только на компас, собственные ноги и выдержку.
   Посоветовавшись, решили двинуться к базовому поселку - в Сары-Су их никто не ждет. К тому же, и оттуда потом неизвестно на чем выбираться. А база есть база. В Ералиево и тягачи, и дома, и все остальное. Но это впереди, а пока надо было выбраться из сора - соленого болота. Идти по колено, по пояс в разъедавшей кожу жиже.
   - Да, Константиныч! Вляпались основательно, примем лечебные грязи! - подбодрил тогда Антонова, чувствовавшего вину перед остальными, как руководитель, бурильщик Крутояров.
   - Веселенькое дело! Тут не вылечиться, а залечиться на всю оставшуюся жизнь можно. - Не согласился с Крутояровым, стоявший по колено в рассоле его помощник Дмитриев.
   - Привык Петька с комфортом, на мягких креслах, с музыкой в кабине! - Стал его подкалывать Крутояров. - А на своих двоих кишка тонка? Какой же ты геолог, первопроходец?
   - Да я что, я то сдюжу, в армии и не в такие переплеты попадал, с боезапасом за плечами по болотам пробирался в Белоруссии на учениях. Ты бы сам, Демьяныч, не расклеился. А то, гляди, на себе тащить придется. Я вот о чем переживаю: ведь в тебе все триста кг!
   - Ах, ты, глиста в томатном соусе! Да где ж ты во мне столько разглядел! Я и центнера отродясь не весил. Где ты вообще таких разведчиков видел, сухопарый, чтоб по триста килограммов весом были?
   Собравшиеся рядом еще пятеро членов геодесанта посмеивались - кто вслух, кто беззвучно, только поблескивая еще не измученными походом глазами, шевеля свежими, не обветренными и не обожженными горячим солнцем губами. Но это был их последний смех и предпоследний разговор до возвращения на базу. Дыхание сора становилось все ощутимее, ветер утихал и, хотя пыльное, бурое облако уходило в сторону, кислорода становилось все меньше. Как в огромной закупоренной колбе, в которой колыхалась буровато-серая, постепенно подогреваемая светилом взвесь.
   Антонов принял верное решение - несмотря на бывалые оптимистические пожелания Крутоярова - двигаться вперед, - отдал приказание повернуть обратно, к той точке, через которую прошли в сор машины. Во-первых, это не так далеко - не более километра, во-вторых, наверняка и безопаснее. В трясину не попадешь. К тому же и след от протекторов еще различим, проще ориентироваться. И колышек вбить надо - для тягачей, чтоб зря не плутали и не утонули.
   Перед отходом забрали последний запас воды из канистр и из радиаторов - разлили по флягам. Путь-то дальний предстоял. Мало ли что еще приключится! Да и вообще в пустыне как нигде хочется пить и пить, когда палит солнце. Все, кто был с Антоновым, это знали, потому поняли его с полуслова, залили воду из радиаторов и в бутылки из под Таласа, что были в бардачках машин у запасливых водителей. У одного из них нашлась и непочатая бутылка вина. Хотели сразу размочить - по глотку, но Антонов запретил.
   - До вечера ни в коем случае, сваритесь, а еще идти и идти. Он оглянулся. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безжизненная, буровато-серая с белизной-накипью соли вблизи, и голубовато-серебристая вдали поверхность сора. Он парил и чадил, как досыхающее морское дно, тысячами тонн перегноя, над которым подвижный, как кисель, лежал слой густо замешанного веками рассола. Он был границей между небом и землей, впитавшим в себя и то, и другое. И вот, увязая сапогами в ее колыхавшейся плоти, двигалась к твердой земле, такыру, рваная цепочка геологоразведчиков. Как апостолы! - Подумал Антонов. - А я, как пророк Давид, вывожу заблудших из болота утопии к истине, только посоха не хватает. Без посоха худо. Того и гляди, провалишься.
   Сзади кто-то оступился, плюхнулся в жижу. Антонов оглянулся: так и знал - помбур Петька не устоял на ногах. Вечно его куда-нибудь занесет. На черта стал похож. С ног до головы мокрый, грязный, седой от пузырьков воздуха и соленого раствора. Поддерживая за плечи, ему помогал встать на ноги водитель ЗИСа Казбеков. Он подшучивал над помбуром:
   - Не туда забурилась, дарагой! Сапсем не туда! Это тэбэ не юра, это сор. А может, ты по соленым, как это, казанам, нэт, ванная скучаешь?
   О, тоже мне умник! Казанам, ванная! - Передразнил его мокрый, но еще веселый помбур.
   - Умника, умника! Правилна говоришь. А вот ты сапсем дурак, Петька! Иди, иди, якши! Через часа кричать начнешь. А может и быстрее. Правилна моя говорит, Константиныч? - Окликнул он Антонова.
   - Правильно! Казбеков дело говорит. Защипет вас соль, Дмитриев. Хорошо хоть тут не асбест растворен. А то, хана бы, памятник через полчаса готов был.
   - Да, - с удовольствием заметил Крутояров, и что бы мы тогда с твоей худосочной скульптурой делали, на себе несли?
   - А мы бы его, как вышли из сора, так бы на такыре установили. - Поддержал шутку водитель Мартыненко. - Другим глупым головам в назидание. Поставили бы, а на шею табличку с надписью: "Сей человек есть помбур, что ни на есть самого последнего разряда Петька Дмитриев. Человек из середины двадцатого века. Годы жизни - тыща девятьсот тридцать седьмой - тыща девятьсот пятьдесят седьмой". И между ними - ничего. Одна черточка.
   - Как это черточка? - Обиделся Петька. - Я что, зазря вот по этой хляби ходил? Нефть не искал? Ишь ты, мать твою...
   - Искал, грязь ласкал! - Передразнил его Мартыненко. - А за мать ты щас у меня здесь и останешься, утоплю, сопля!
   - Отставить, прекратить разговорчики! - По-военному крикнул спереди Антонов. - Поберегите силы. Еще топать и топать до базы. Чего зря лаетесь?
   Крикнул и пожалел внутренне: мужики-то не зря шутят, лаятся. Нервничают, значит. Смекают, что к чему. А ты их учить вздумал. Еще не известно, как сам до базы дойдешь. И дойдешь ли вообще? - Тревожно резанул себя по душе вопросом Антонов. - Сколько первооткрывателей, да просто пришлых людей позаблудилось, погибло в этих пустынных, позабытых Богом местах!
   Метров за пятьсот до такыра они набрели на стадо погибших джейранов. Вонь от падали стояла неимоверная. Вздутые шкуры на многих костяках полопались. И на вылезшем из под них разлагающемся бардово-черном мясе сидели стервятники и мириады мошек. От всей этой картины и от мертвецкого запаха выворачивало наизнанку. Помбур Дмитриев не выдержал и заблевал. Остальные, зажав носы, шли крепясь.
   Антонов взглянул на пару уже почти совершенно голых костяков, обглоданных птицами и солнцем, и заметил черные дыры в черепах - пробоины от пуль.
   - У, шайтан, Кара-гие! - Закричал первым, выйдя на такыр Казбеков. - И што понаделала собака! Ты видала, видала? - Наседал он на Антонова, опустившего голову.
   - Видал, браконьеры здесь охотились, загнали стадо в сор.
   - Шакалы, а не браконьры, таких самих стрелять и в сор нада. За сто джейран, столько погубила? Ай-яй! Ва - аллах!
   - Чего ты разорался, жалко что ль этих двурогих? Их вон сколько по степи бегает! - Указал вдаль Дмитриев.
   - Ты такая же шакал! Ничего тебе не шалко!
   - Ну, бросьте вы! Километр только прошли, а уже поругались. Что дальше будет? - Стал успокаивать их Антонов.
   - Нэт, ты скажи, начальника. Почему они, шакала, не один джейрана, а много стреляла? И почему в сор оставляла?
   - Да побоялись, видно, лезть туда. Думали - трясина. - Предположил Антонов.
   - Да, дела! - Покачал головой Крутояров. - У нас в России б за такое судили, а здесь безнаказанность. Что хотят, то и воротят.
   - Да есть же закон! - Вставил Мартыненко тонким голосом.
   - Закон! Закон известно, как дышло, куда повернул, туда и вышло. Так это еще, если кто поворачивает. А здесь вообще беззаконие. Озверели! Рыбу на море глушат чем попало. Сайгу, джейранов стадами бьют! - Посетовал Крутояров.
   - Да ты ж сам охотник. - Напомнил Крутоярову Мартыненко. - Небось, тоже не одни витые рога с джейрана снял? Видал в твоей прихожей.
   - Я ж осторожно, в охотничий сезон, чего ты божий дар с яишницей путаешь?
   - Ха, путаю, слыхали? Ясно, своя рубашка ближе к телу. Понятно, под водочку ух как хорошо дичинкой с перчиком и лучком закусывать. Не помнишь, сам угощал!
   - Я те впредь угощу! - Погрозился Крутояров. - Сусликами жареными...
   - Тьфу! - С душой сплюнул Мартыненко. - Креста на тебе нет. Всякую дрянь другу предлагаешь!
   - Тоже мне, друг нашелся! По душе наждаком драит, перед людьми позорит, а песни ласковые поет!
   - Да иди ты!
   - Сам иди обратным курсом! - Ответил другу Крутояров.
   Так, не зло поругиваясь, шли они полдня. Дмитриев, искупавшийся в соре, чуть не плакал. Грязь на нем высохла, покоробилась и свисала струпьями. Кожу, особенно под мышками и в пахах, щипало до нестерпимости.
   Антонов распорядился дать ему часть водного запаса - немного ополоснуться. Иначе через час помбура пришлось бы нести на руках. Пустыня шутить не любит. Никто возражать не стал, понимали, что такое соленая ванная и солнечный ветер. Тем более, что Казбеков родом из Тащикудука - с севера полуострова - обещал найти по пути чабанский колодец.
   - Пусть моется, молодой еще, грехов на нем мало! - Сказал молчавший всю дорогу водитель Мамедов. - Чистого и огонь не обожжет, а грязного и вода не отмоет.
   К чему это он тогда сказал? - Не раз спрашивал себя впоследствии Антонов. - На что намекал? Дерьмовых ребят в партии не было. Наверно, о чем-то своем, не относящемся к нам, думал. Каждый живет своей жизнью. В душу не заглянешь. И лишь через несколько месяцев Антонов узнал о Мамедове подробнее. До войны тот, оказывается, в Баку на промысле работал технологом. Образованный человек. А как стал водителем, никому ни разу про то не открылся. Знали только, что в 37-ом был репрессирован, сидел в лагере где-то в Сибири.
   В 51-ом снова привлекался по 58-й статье. А после освобождения в 56-м пришел в экспедицию. Трудился честно, от грязной работы не отлынивал. И никто его врагом народа ни считал. Имевших сроки судимости на Мангышлаке было много. Но от большинства из них он держался в стороне. В разговоры не вступал, на судьбу не жаловался.
   Наверно, отдавили лагерями язык мужику. - Думал Антонов. - Вот и не добьешься от него ни слова. Пусть молчит, раз нравится, лишь бы не выкинул финт.
   Но Мамедов вел себя спокойно и сдержанно. Однако на шею себе сесть в партии не давал никому. А желающие поначалу были. Быстро отучил. Въехал одному водителю между глаз, так потом долго отхаживать пришлось. С тех пор его уважали. Но Антонов стал уважать его, конечно, не за крепкий кулак, а за светлую голову. За то, что не выставлял Мамедов свои знания напоказ. И в трудные минуты вел себя как настоящий мужчина. Пустыня, как рентгеном, просвечивает человеческую сущность каждого. И белизну, и серость, и черноту в душе высвечивает. Долго фальшивить никому не дает. Наверно, оттого здесь люди сближаются или расходятся быстрее. Солнечный ветер помогает. Не зря же Горький говорил - мы дети солнца. Мудрые слова. Под ними он подразумевал не только то, что без солнечной энергии мы не можем расти, сравнивал нас с растениями, соединял со всем живым на земле, но и дорогу в будущее указывал. В конце - концов, нам придется шагнуть во вселенную. Все к тому идет. Уже первые ракеты запускают в космос. А из чего горючее? Пока секрет, но слышал Антонов от одного своего бывшего однокашника, что жидкостные двигатели на ракетах. Значит, горючее из нефтепродуктов. И выходит, он со своей партией не только на химию, нефтепереработку вкалывает, но и на космос. Большое дело делает. И разве можно без души, без совести?
   Вспоминая все это теперь, по прошествии десятилетий, Антонов тосковал по той уже далекой, но еще, как ему казалось, реально ощутимой и близкой жизни.
   В те времена он был совсем другим. С плеча рубил на собраниях. Боролся с липой. А ее в те годы, особенно в шестидесятые, расцвело, как яблонь в саду. Приписывали не пройденные при прокладке скважин метры, какой там метры! - километры проходки, списывали оборудование. Загоняли сикось-накось разведочные скважины и, не добурив, докладывали, что не нашли нефть. Платили-то за проходку. И как платили! В таких условиях рот открывать было сложно, а порой и опасно. Могли язык отрезать за правду. Одно упоминание о ней приводило и начальство и подчиненных в раздражение, а порой и в ярость. И тех, кто стоял тогда за правду, были единицы. Среди них и Мамедов. На него поначалу не раз опирался Антонов. Но его внутренней энергии для этого хватило не надолго. Роль белой вороны несла только хлопоты и неприятности. Жить приходилось в постоянном напряжении, потому что начальство только и ждало повода для наказания строптивого начальника партии, а рабочие, продававшие свою честь за незаработанную зарплату и награды, всегда были готовы своему начальству зааплодировать. Разлагались вместе и с полным сознанием происходившего. Правдоискателей в коллективах буровиков, нефтяников и геологоразведчиков не любили, старались от них избавиться. Причем солидарность против них всегда была на высоте, об обеспечении ее не нужно было даже беспокоиться. Массовое сознание отвергало правду и благоволило к неправде, потому что она была удобнее и выгоднее для получения жизненных благ с наименьшими физическими и умственными затратами.
   Антонов ясно сознавал, долго так продолжаться не может, экономика не выдержит нравственного надлома людей, создающих материальные и духовные ценности. Сама жизнь, конкуренция с капиталистическими странами заставят перебороть начавшуюся болезнь, которая поражала все большие сферы общества. Но после Хрущевской оттепели наступила долгая и затхлая полоса застоя, и Антонов, как и многие другие, не выдержал, сломался. Ему надоела борьба, приносившая только шишки и напряженность в семейной жизни. И, поборовшись с очковтирательством и фальшью лет пять-семь, сломался окончательно. Потерял веру в возможность перемен. Но в то же время, пойдя на компромисс с совестью, сразу же вкусил мед и легкость другой жизни - бесхлопотной, денежной, осыпанной ворохом поздравлений и благодарностей высокого начальства. Оно откусывало свои львиные куски от запретного плода крупномасштабного надувательства, и не скупилось на милости для тех, кто этот плод подносил ему в качестве искусно выращенного и узаконенного подарка. Но самое страшное было не в том, что этот плод вообще существовал и выращивался на плантациях группового эгоизма, а в том, что к нему приучали из месяца в месяц, из года в год. Как будто он такая же неизбежность, что и здоровый ребенок в семейном браке или вечно существовавшее и должное существовать объективное и нормальное явление. Причем привыкание такое воспитывалось как бы исподволь, а не в лоб. Потому что от социалистической идеологии, в основе которой лежал марксизм-ленинизм с его объективными законами общественного развития, никто открыто не отказывался. Но фальшивое древо, на котором держался запретный плод, обильно питалось мутной и шумной рекой рапортомании и победных реляций, створ которой при Л.И.Брежневе расширялся официальной политикой ЦК КПСС и Советского правительства.
   Чтобы плыть против течения, надо было иметь не только неукротимую энергию и мужество, но и большую стойкость, поддержку единомышленников. Но их, гонимых и презираемых, можно было на Мангышлаке, куда народ валил за длинным рублем, пересчитать по пальцам. И все они были практически разобщены. Поэтому Антонов, открывший глаза на жизнь, впервые для себя как-то заметил - а ведь Маркс не во всем прав. Он явно не предвидел того, что творится сейчас, говоря о том, что хороших людей на свете больше, чем плохих, но, к сожалению, хорошие люди чаще всего разобщены. У нас, если присмотришься, несколько иная картина. Антонов делал такие выводы и терял веру в честность и справедливость. Конечно же, не потому, что был прекрасно образован и прозорлив, а потому, что недостаточно образован, как и многие другие технократы в области обществоведения и философии, и, прежде всего марксизма, как такового - не ревизованного, не переписанного цэкашниками на свой лад, по собственному усмотрению того или иного правящего партийного лидера. Иначе бы он понял, что как раз на Мангышлаке подтверждалась мысль Маркса о том, что подлецы объединяются для достижения эгоистической цели. И они здесь были действительно объединены. В своеобразный "синдикат" лжецов, надувал государства. В него входили рабочие и инженеры, руководители предприятий и партийные секретари всех рангов, вплоть до обкомовских. Ведь обман государства, особенно в форме громкого рапорта Советской Родине, оборачивался для них, как ни парадоксально, не тюремной камерой с ее архаичной и выстоянной тишиной, а звонким золотым дождем наград и материальных поощрений. Как же тут было не соблазниться, если с высоких трибун эти громкие рапорты оглашал сам Генеральный секретарь ЦК КПСС. И его хвалебные речи заполняли не только эфир, но и избавляли от хлопот местных газетчиков, изнывавших от скуки из-за стремительного наплыва парадного официоза. И почти смешными были попытки отдельных честных журналистов обрисовать реальное положение дел, критиковать очковтирателей в то время, как Сам расхваливал их в докладах и пространных речах, Сам прикалывал к широко раздутым грудям надувал звонкие награды. И Сам звенел перед ними своими собственными регалиями громче всех, как бы давая понять, что всем остальным в их надувательских делишках до него еще ой как далеко. Потому как у каждого, в силу занимаемого положения, для надувательства разные возможности. И если кто-то по ночам не спит, мучаясь с карандашом в руке, чтобы приписать один нолик, то другому, а тем более Ему, ничего не стоит и два, а то и три ноля приписать и, таким образом, исправить не только статистическую, но и политическую ошибку. Ведь политика политике - рознь. Одна - народная, другая с приставкой анти... Вот и весь секрет. И не надо быть гениальным фокусником, чтобы эти понятия в силу коньюнктурных причин, скажем, мигрени собственной жены во время очередного Пленума ЦК, уметь менять своими местами. Простор для манипуляций открывали не глубокое знание исторического процесса и богатая внутренняя культура манипулятора, а должностное кресло и перевернутый бинокль кормчего. А если учесть, что линзы в этом бинокле не известно чьего производства и не известно какого качества, то партийной массе и простому народу вообще порой трудно было понять, где народное, а где анти...
   Антонов, хотя и имел высшее образование, не всегда четко разбирался, в чем ЦК КПСС осуществляет правильный курс, а в чем нет. А насчет анти... он вообще тогда и думать не смел. Не мог представить, что там, наверху, кто-то исподволь поощряет все то, с чем он по молодости с такой горячностью боролся - особенно формализм, не научность и очковтирательство. Но было это еще до брежневского периода правления. Еще раньше пыл его охладило вынужденное путешествие по пустыне и последствия, когда Антонову впервые пришлось иметь дело не только со своим начальством, но и с прокуратурой. Ему предъявили обвинение в служебной халатности, повлекшей за собой смерть человека. А в чем он был виноват? В том, что поднялась пыльная буря в пустыне, и они сбились с дороги, заехали в сор. А потом бросили технику и пешком добирались по прожженному солнцем песку и ссорам через сотни километров до базового поселка? И что у Крутоярова не выдержало сердце от перегрева? Начальство готово было стереть его в порошок, когда о происшествии на Устюрте стало известно в экспедиции и министерстве. Но, поразмыслив и выслушав объяснения Антонова и других членов геологической партии, пожалели - молодой еще, образумится! Надавили на прокурора, так обставили дело, что до суда оно не дошло, не хватило у прокурора для того не только достаточных оснований и доказательств вины Антонова, как руководителя партии, но и желания упечь такого нужного в экспедиции специалиста, как он. Что здесь, Крым что ли? - Рассуждал вместе с начальством Антонова прокурор. - Споткнулся человек, исправится, станет внимательным и бдительным в условиях ничем не уступающих самым суровым. А пользы Родине (и всем им) больше принесет, будучи свободным и дисциплинированным, а главное - послушным местному начальству. За одного битого двух небитых, как говорится, дают. Он не только своему начальству, но и прокурору после освобождения и прекращения дела благодарен будет. А мучиться он и так мучается - совестливый. Смерть же подчиненного - не шутка, а тяжелый камень. До конца жизни будет висеть на душе у начальника партии. Это для него главное наказание и есть. Долго будет мучаться, если не освободит свою душу от собственной глупости и совести.
   Со всей этой философией Антонов познакомился, когда его выпустили из под стражи. И когда он, благодаря за то своего благодетеля, начальника экспедиции, весь вечер просидел с ним за бутылками с коньяком в роли благодарного и провинившегося ученика. Хотя в глубине души еще жили отголоски протеста и какая-то внутренняя правда нашептывала: все не так, как он говорит, вернее, все не совсем так... Ведь жизнь сложна, нельзя ее законы унижать до примитивизма компанейских и полу блатных отношений, какой бы сферы они ни касались, на какие бы общественные круги не проецировались. Но этот трезвый и здоровый голос все слабее тогда звучал в его душе. Заглушал страх. Не за наказание вообще, а за несправедливое, поспешное, никому и ничего не дающее решение. Страх за то, что его навсегда могли лишить права заниматься любимым делом, иметь нормальную семейную жизнь. Страх за то, что дети твои будут ходить с клеймом осужденного отца. А в чем их вина? Детей тогда, правда, у Антонова еще не было, но жена дохаживала последние дни перед родами, и Антонова бросало в холодный пот только от одной мысли, что она узнает о его беде, обо всем, что случилось в пустыне.
   Этот страх за любимого человека и будущего ребенка был сильнее того, что он испытал за год пребывания на фронте и, может, потому он в конце пятидесятых стеснялся надевать по праздникам свои боевые награды. Было их у него не ахти сколько, но все же!.. И виной всему та глупая смерть человека, что была на его совести. На фронте бы на такое и внимания не обратили. В мирной жизни вон как раздули, мастера!.. Без веревки руки связали. Да так, что и не развяжешь никогда. И обидно, ничего ты теперь поделать не можешь. Как сказано в народной пословице, привязанного льва и зайцы лягнут, если захотят. Вот что обидно! Ведь в душе - то он лев, а поддался волкам, а вернее - шакалам. Волки-то повыше, не здесь. Здесь, рядом - шакалы. Куда теперь деться от стыда и собственного бессилия? Нет, перед людьми не стыдно, никто его ни в чем не корит. Только Мамедов перестал здороваться и косо смотрит. Стыдно перед ним и перед самим собой!
   Антонов очнулся от воспоминаний и раздумий и с любовью и ненавистью посмотрел на видеомагнитофон. Вот он - беспристрастный и бескорыстный ангел-спаситель. Включил, что тебе по душе, и живи в другом, далеком от твоих вечных забот виртуальном мире!
   Но ирреальная жизнь не могла полностью заменить реальную. А в ней, несмотря на высокую должность и всяческие блага, получаемые как само собой разумеющееся приложение, он чувствовал себя не всегда уютно. Так как не считал себя до конца законченным подлецом, продавшим дьяволу свою душу. И потому все еще испытывал порой всплески высоких чувств и терзаний. В церковь он не ходил, на исповедях не бывал, и мучился от того, что практически некому было излить свою душу. Пооткровенничать с Генеральным, подчиненными завотделами или рядовыми специалистами он не мог. Его бы не поняли и сочли за сумасшедшего. А если не за сумасшедшего, то, по крайней мере, за чудака. А разве может чудак занимать высокую должность? Съели бы из-за этого чудачества и не охнули. Вот что ужасно - он был обречен в том мире на одиночество. И он, пока не ушла от него жена, делился своими сомнениями и тревогами, странными мыслями только с ней, ныл потихонечку о душевных терзаниях, надеясь на понимание, а, скорее всего, для самоуспокоения. Но вскоре убедился, что ей его нытье не только, как говорится, по барабану, но и невмоготу. И от этого почувствовал себя в вакууме одиночества. А тут еще предвестники скорой старости появились, сознание не по-хорошему прожитых лет подхлестнули, погнали его в омут беспутной и жадной до безумств и увеселений и вседозволенности жизни. И если бы не Халида, то неизвестно, чем бы он кончил. Она, хотя и молодая, продажная, все же упорядочила его летевшую под откос жизнь. Да и падать вдвоем было приятнее, чем одному.
  
  
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Сразу после свадьбы молодожены поселились в Мухинской однокомнатной секции. На подаренные деньги купили вместо кровати раскладную софу, пару кресел. Так захотела Лена. Потому, что кровать, как она говорила, не смотрелась, а ведь могли быть гости: и родственники и знакомые. И потому ради престижа необходимо было иметь хоть минимум удобств и комфорта. Николай с ней согласился: законное женское желание свить собственное уютное гнездышко ему нравилось. Пусть приобретает, что хочет, решил он, у него заботы другие - надо теперь побольше заработать, и двухкомнатную секцию выбить. Ленка созревает, родит через несколько месяцев. В одной комнате с ребенком станет тесно. Неужели не поймут этого в профкоме? Не пойдут навстречу передовику и орденоносцу? Сколько лет вкалывал и ничегошеньки для себя не просил. Должны уважить.
   Все обмозговав, недельки через две после свадьбы он зашел в профком. За коробкой стола сидел председатель профкома Семенов. Взглянув на Мухина, он кивнул головой в знак приветствия и продолжал вчитываться в содержание шевелившейся в его руках какой-то бумаги.
   Мухин подошел ближе.
   - Тебе чего? - Спросил председатель.
   - Мне самую малость. Женился я, слышал, наверно? Надо расширяться.
   - А я чем могу помочь? Иди к начальнику.
   - К начальнику. Ты же знаешь, наши отношения, сердит он на меня. Дернул черт покритиковать его.
   - А? Опомнился, голубь! А я что тебе говорил? Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь! Прыгнул и влип, как в говно. А Семенов помогай, из неудобства вытаскивай, так мыслишь? Не ошибаюсь?
   - Ну, хоть и так! - Решил не ерепениться Мухин. Лучше уж покладистым на время стать. Ласковое теляти двух маток сосет. А будешь пыжиться, ничего не добьешься. Тем более, что очередь за квартирами длинней, чем за колготками в магазине. Но там все проще - дождался, уплатил, и стал счастливым. А с квартирным делом все сложнее. Тут столько закавык всяких - малина для чиновников, что замыслят, то и выкрутят. И ничего не докажешь. Дипломатия нужна для взаимопонимания.
   - Слушай, Семенов, ты словечко замолви - погоду, так сказать, создай, а уж я потом сам к шефу загляну, ладно?
   - Хэ, надо подумать.
   - Да что тут думать, шепни шефу пару словечек, а с меня магарыч законный будет.
   - Ну, ты меня е покупай, не продаюсь.
   - Да разве я про это? Товарищеский магарыч имею в виду.
   - А? Ну, это дело другое. Готовься. Сегодня закину удочку...
   - Хороший ты человек, Михалыч, я так и знал, что не откажешься товарищу помочь.
   - Затем доверено мне это кресло, чтоб о коллективе заботиться. Ты только не забывай, скоро уже новые выборы профкома.
   Ну да, спасибо тебе, профсоюзный бог! Я не забуду! Лично за тебя буду голосовать, сам твою кандидатуру снова предложу.
   - Да погоди ты раньше времени-то кренделя выделывать. Еще ничего не известно. Мало ли что у начальника в голове. Может и не удовлетворит ходатайство. А за доверие спасибо!
   - Оно-то так! - Поскучнел Мухин. - Но все же!..
   Через пару дней, в получку, Мухин снова заглянул к Семенову.
   - Входи, входи! Чего на пороге топчешься? - Позвал его тот, видя, что Мухин остановился у двери.
   - Ты опять насчет квартиры? Говорил я с генералом. Про орден твой напомнил, про то, что один из первых освоенцев.
   - Ну и что шеф?
   - Как тебе сказать? Вроде и не возражает открыто, но и "добро" не дает пока. Наверно, запомнил твою критику, засела в душе у него заноза, недоволен тобой. А сказать прямо не хочет. Боится свой престиж потерять - подумают еще, что счеты мелкие сводит.
   - Наверно так и есть.
   - Ну, да ты не расстраивайся. Чего сразу помрачнел? Попросись на прием, покайся, мол, дурак был, зря на вас, Юрий Михайлович, бочки катил. Время сейчас такое - модно начальство критиковать. Вот и Леонид Ильич, мол, в своем докладе на съезде о развитии критики и самокритики говорил. Или нет, лучше ничего не говори. Зайди с видом виноватого, помнись с ноги на ногу, может, лучше всяких слов подействует.
   - Семенов, да это ж черте что! Спектакль! Еще поймет и обидится. Он ведь не дурак. Зачем же дурачить? Тем более, что я ему на собрании тогда правду говорил по поводу техники безопасности.
   - Правду, правду! - Заладил свое. Ему про Фому, а он тебе про Ерему. Я тебе, как товарищу, а ты, как на собрании. Делай, что знаешь, раз такой умный. А ко мне больше не суйся. Я умываю руки, раз ты такой непонятливый. Вот люди пошли: подкатывают неофициально, а ответа ждут официального!
   - Почему? И с чего ты взял, что неофициально?
   - А сам подумай, не маленький.
   - Это ты про магарыч, что ль?
   - При чем здесь это? В очереди на получение квартиры или расширение жилплощади не стоишь, а квартиру просишь, хочешь, чтобы я и шеф закон нарушили!
   - Так я ж свою квартиру другому отдам. Мне секцию поменять только!
   - Только! Да таких, как ты, - триста человек - на расширение. Лет на пять ждать хватит.
   - Ну, положим, не таких, я с первого года пыль здесь жую. Не заслужил что ль хату? - Повысил голос Мухин.
   - Ты ругаешься со мной? А ну, давай, гуляй за дверь! И в порядке общей очереди, как положено, обращайся, раз такой умник.
   - Да ты что?
   - А ничего! Пойди, поостынь и уму- разуму наберись, а тогда приходи. Ему, как другу советы даешь, а он как на волка смотрит. По-про-шу!
   Мухин вышел из профкома, не солоно похлебавши, и разгоряченный состоявшимся разговором. Постоял с минуту на свежем воздухе, поразмыслил и решительно направился к кабинету начальника. Находился он в соседнем здании. И проходя мимо клумб с розами, он заметил Костика, срезающего цветы.
   - Привет! - Крикнул он ему. - Чего на клумбу забрался? Там идеи не растут.
   - А, это ты, что не растет? - Сделал вид, что не расслышал, Костик.
   - Идеи, говорю, не растут. Они вот здесь - ткнул себя в лоб пальцем Мухин.
   - Какая глубокая мысль! Софокл тринадцатый! - Не растерялся Костик.
   - Почему тринадцатый? Вроде один миру известен.
   - То миру. А я за сегодняшний день уже тринадцатого, а стало быть, самого несчастного вижу.
   - Ты на что намекаешь?
   - А ты подумай! - Задал ребус довольный собой Костик. Не хватало еще, чтобы его, интеллектуала, дразнил какой-то работяга.
   - Слушай, Костик, и чего ты такой подкожный, все как-то с подначкой норовишь сделать?
   - Я? - Искренне удивился Костик. - Я розы колючие срезал, а ты меня зацепил, разве не так? И я же с подначкой, ну, и народ пошел!
   - Слушай, что ты всем такой недовольный?
   - С чего ты взял?
   - Да по лицу видно. Из-за свадьбы что ль? Сам ведь напросился, влип в историю.
   - Оставим этот разговор. Я лично никуда не влипал. Меня насильно в историю втянули, по понятным причинам.
   - По каким причинам?
   - Ну, что ж тут непонятного? Думают, раз еврей, то можно и поиздеваться, унизить!
   - Да ты что, серьезно? Что за глупость! У тебя комплекс ксенофобский, видать. При чем здесь все это? Никто даже и в мыслях не держал, что ты еврей. Какая нам разница? У нас бригада многонациональная. Мы про национальности вообще не вспоминаем. Ты не сгущай краски и не занимайся ерундой.
   - Нет, все не так. На смене у нас целый коллектив, а начальник почему-то только меня за розами послал. Ждет гостей, и ему понадобились розы. И вот, идите, говорит, Константин, и принесите мне розы. Как будто Константину больше заниматься не чем. Разве это не унижение?
   - Ну, а чего же ты не отказался? Послал бы его самого руки поколоть!
   - Легко сказать, послал, а что потом?
   - А что? Может, уважать бы больше тебя стал?
   - Ну, уж нет! Это вам не на стройке, здесь у интеллектуалов другие отношения. Ниже сидишь, значит, хуже думаешь. А раз хуже думаешь, значит, обязан уважать, то есть унижаться, кланяться и прогибаться. Потому как ты никто перед ним.
   - Да плюнь ты на это, иди к нам работать, не меньше вашего зарабатываем. Хочешь, варить металл тебя научу?
   - Варить? - Насмешливо посмотрел на Мухина и переспросил Бриль. - Вот чем варить надо! - постучал он по лбу пальчиками. - Только этим по-настоящему варить можно.
   - Ну, как знаешь, я как лучше предлагаю.
   - Нет. Каждому свое. Мне это не подходит. Хотя, может быть, я и ошибаюсь. Кстати, а какая нелегкая тебя в эти ипостаси занесла? Какие-то проблемы?
   - Проблемы! Не проблемы, а хрен знает что. Хату двухкомнатную не могу выбить, как будто не заслужил. А ведь знаю, под печатью две - в директорском фонде есть. Могут выделить.
   - Ну, допустим, не две, а одна. - Сказал со значением Костик. - Но я ничего не говорил, от меня ты ничего не слышал.
   - Старик, ты что-то знаешь, я вижу, скажи, мы не первый год знакомы. - Попросил Мухин, смекнув, что Костик так просто выдавать фирменные секреты не станет.
   - Ну, скажу, а тебе что с этого? Разве поможет? Ведь директорский фонд - для специалистов со стороны и других нужных ему кадров.
   - Оно конечно. Но мог бы и мне навстречу наш шеф пойти - ведь скоро новый дом сдают, там тоже наши квартиры есть.
   - То для очередников. - Напомнил Костик. - А это - для тех, кто нужен.
   - А я не нужен?
   - Ну, не в такой степени, наверно, друг мой. Я ж говорил - каждому свое: Юпитеру - Юпитерово, а быку - быково!
   - Быково, говоришь? Ну, это мы еще посмотрим. - Снова внутренне загорелся Мухин. - Ладно, пока, спасибо за информацию, пойду воевать.
   - Не сломай шею! - Дружески посоветовал Костик. - С начальством надо иначе...
   Мухин прошел через "зимний цветущий сад" фойе к главному входу в управление завода и предъявил пропуск часовому в общевойсковой форме, стоявшему на посту с автоматом за плесом.
   - Проходите! - Разрешил тот, внимательно посмотрев на Мухина.
   Мухин скользнул взглядом по острию приставленного к стволу автомата штык-ножа и почувствовал неприятный холодок под ложечкой: "С калашами начальство охраняют, попробуй вякни, враз вышвырнут или арестуют. Да, на глотку, похоже, брать напрасно. Надо дипломатично к шефу подъехать".
   В приемной, где все блестело от чистоты и полировки, посетителей не было. Лишь секретарша любовалась на себя в зеркало и подпудривала щеки.
   - Шеф у себя? - Оторвал ее от любимого занятия Мухин.
   - У себя.
   - Доложи, пожалуйста!
   - По какому вопросу?
   - Есть дело.
   - Нет. Так не положено. Я должна точно доложить.
   - Скажи, Мухин просит принять.
   - Вот так и сказать?
   - Так и скажи.
   - Но все же? По личному делу или по производственному вопросу?
   - По личному.
   - По личному - в четверг. Видишь, написано. - Показала она на табличку.
   - Кать, да ты что? Не узнаешь меня, что ль? Сделай исключение для...
   Мухин запнулся, не зная, что и сказать, а вернее, стесняясь назвать себя ветераном или передовиком, а тем более орденоносцем. Но в это время дверь распахнулась, и на пороге нарисовался сам шеф.
   - Мухин? Добрый день! Ко мне?
   - На минуточку, Юрий Михайлович! - Сказал Мухин заискивающе. И этого оказалось достаточно, чтобы начальник проявил к нему благосклонность.
   - Ну, если не надолго, заходи!
   Мухин вошел в просторный и светлый, словно из целлулоида, кабинет шефа и невольно отметил про себя, что все здесь было блестящим - и мебель, и стены, покрытые полированным деревом, и лысина самого директора. Директор любил блеск, цветы и тишину. В конторе аппарата управления все разговаривали в полголоса. И, каждый раз, Мухин чувствовал особую атмосферу иного, словно неземного мира. И это отвлекало и расслабляло.
   Директор пытливо вглядывался в лицо Мухина, стараясь угадать, что привело этого горлопана к нему на рандеву. Зря не придет, надо выслушать. Поддержка рабочих, у которых Мухин был в авторитете, важна. Не даром - господствующий класс. А мы - управленцы - "слуги".
   - Ну, так что Вас привело ко мне? - Солидно и с искренним вниманием спросил директор.
   - Да понимаете, тут дело такое... - Замялся Мухин.
   - Ну, ну, не стесняйтесь, давайте без реверансов, напрямик. Что, опять с чем-то не согласны?
   - Да нет, напротив. Я тогда после собрания подумал, - слукавил Мухин, - мне показалось, что не совсем прав был. Все ведь сложнее - это нам, монтажникам проще кажется, потому, как видим только то, что перед нами. Есть металл, аргон - идет работа, нет - плохо вы шевелитесь, не обеспечиваете. Да и с безопасностью труда вопрос решить не трудно. Нужно только нормальную вентиляцию помещений обеспечивать.
   - Да, если бы все только от нас зависело. - Пояснил директор. - Неужели вы можете представить себе, что директор сам не заинтересован в скорейшем завершении ремонта и пуске БН, проветривании помещений? Это же наше общее детище! И за его "здоровье" не с вас, а с меня в первую очередь спрашивают, и если что - голову снимают.
   - Вот - вот. Именно это я потом и понял.
   - Нет, брат, что-то ты хитришь! Чуть за горло из-за меди не брал, а сейчас все понял?
   - Виноват, Юрий Михайлович, извините!
   - Да уж ладно. Кого бешеная муха не кусает? Бывает.
   - Да, правильно, виноват!
   - Ну вот, давно бы так. Не конфликтовать, а узы доверия укреплять надо. Взаимопонимание находить. Понимаешь?
   - Так точно.
   - А теперь к главному. Ты насчет квартиры пришел? Председатель профкома накануне за тебя хлопотал.
   - Угу!
   - Значит, женился?
   - Да.
   - Хорошее дело. Семья - ячейка общества, чем больше, тем крепче, тем сильней держава. Так что дело это, как понимаешь, не только личное, но и государственное. Вот скоро детей, будущих защитников Родины нарожаете.
   - Да моя уже в положении.
   - Ну, ты орденоносец, во всем у нас быстрый - и в работе, и в семейном деле. Молодец! - Засмеялся директор. - Значит в положении, говоришь? Хорошо. Государство таких, как вы, должно поддерживать, подводить социальную базу под новое здание новой ячейки. Иначе все рухнет. Сам знаю, как без квартиры с молодой женой.
   - У меня однокомнатная.
   - Ах да. Ну да разве это квартира для семьи? Клетка, задохнешься. Жена заклюет, через месяц-другой все мозги проточит.
   - Это верно. Неделю, как поженились, а уже намекала.
   - Практичная, значит, с хваткой. А кто по профессии?
   - Да после школы она, профессии, как таковой, пока никакой. Об учительстве мечтает.
   - Да, без профессии в наше время худовато. А почему бы ей себя у нас на МАЭКе не попробовать? Все-таки предприятие престижное! Отдай в наш учкомбинат, пусть поучится!
   - Подумаем.
   - Подумай, подумай, это полезно. Тем более, что мне интересно своим, а не чужим работникам квартиру отдавать. Кстати, о квартире. Сложно сейчас с этим. Видишь, какой наплыв людей в город. Раньше не знали, где кадры взять, а сейчас отбою нет. Вот что значит правильно сочетать решение экономических вопросов с социальными! Народ из-за моря валом валит.
   - Что ж, на готовенькое не ехать? Это не то, что нам досталось. Пыль да землянки.
   - Да, да. Ты из первоосвоенцев. Я как-то запамятовал.
   - С первого десанта!
   - Что ж придумать? Как быть? Ума не приложу.
   - Юрий Михайлович, если только можно, пожалуйста, помогите!
   - Слушай, Мухин, ты ведь отличный сварщик? Так?
   - Так точно. Универсал. Клеймо личное имею.
   - Ну да, ну да. Вот и хорошо. - Стал что-то соображать директор, словно мысленно уходя куда-то. - Знаешь, есть у меня одна квартира, фондовая. Берег для кандидата наук, зазываю с большой земли. Трехкомнатная, в первом микрорайоне, с видом на море. Но здесь одна закавыка. Вдруг кандидат завтра нагрянет? А новый дом не достроен. Откуда я ему жилье возьму? И как выглядеть в его глазах буду?
   - Ну, нет, так нет! Что поделаешь! - Встал со стула Мухин.
   - Да погоди ты, не кисни раньше времени. Давай вместе подумаем, как быть. А то скажешь, отказал начальник. Обидел рабочий класс! Так ведь?
   - Да нет, зачем, Юрий Михайлович, я ведь понимаю.
   - Да ни черта ты, брат, не понимаешь. Можно квартиру и взаймы взять у обогатительной фабрики или у строителей.
   - Как это?
   - Подготовить гарантийное письмо о возврате и ходатайство в горисполком о необходимости выделения жилья, как первостроителю, орденоносцу, понимаешь?
   - Это значит - ордер за орден выпрашивать? - Заершился, приходя в себя, Мухин.
   - А какая разница, как? Тебе что, не все равно, как квартиру получить?
   - Нет, не все равно. Хочу, чтоб заслуженно.
   - А я про что? Орден у тебя за заслуги?
   - Ну.
   - Не ну, а за заслуги. Значит, заслуженно к ним и все остальное приложим. Разве нет?
   - Да, вообще-то, если разобраться!..
   - Вот-вот. Вообще-то! Тут, брат, не вообще-то, а конкретно соображать и решать надо. А для этого мозгами шевелить - не просто, как кому-то кажется. Вот сядь сейчас в мое кресло и реши свой вопрос.
   - Я? - Опешил Мухин от неожиданного поворота разговора.
   - Да, ты. Я временно назначаю тебя директором.
   - Меня! Но.
   - Ничего, ничего, попробуй, как оно - кормило власти. Потом расскажешь. Посиди, подумай, а я сейчас на минутку выйду.
   Мухин проводил взглядом директора и оставшись один, почувствовал вдруг себя страшно неловко в директорском кабинете, рядом со множеством телефонов, которые могли зазвонить в любую минуту. Это ж надо так влипнуть! Послушал жену, председателя профкома, пошел просить! Ну, и история! Расскажи кому - обсмеют.
   Директор быстро вернулся. И с улыбкой спросил: "Ну, как работа? Тянем"?
   - Юрий Михайлович, - покраснел Мухин, - ради Бога избавьте! Это не по мне. Я уж лучше пойду!
   - Да подожди, пойду, я согласовал наш вопрос о главном с замом. Он - "за". Теперь еще в горисполкоме надо визу получить и, считай, квартира в кармане.
   - Да, но как же? А директор фабрики?
   - С ним мы договоримся. Свой человек. Я его не раз выручал, теперь он должен долг возвратить. Но с условием.
   - Каким?
   - Не для него, конечно, соображаешь, а для тебя. Надо небольшую услугу ему оказать.
   - Да что угодно!
   - А не подведешь?
   - Ну что Вы, Юрий Михайлович, ради такого дела!
   - Правильно понимаешь. Не за "спасибо", за квартиру! Ее отработать надо. Не так уж и много.
   - Когда прикажете!
   - Хорошо. Но надо будет в командировку съездить. Вернее, слетать за море. Согласен?
   - Вообще-то у меня медовый месяц, ну да ради такого!
   - Успеешь, успеешь еще, натешишься! А сейчас действительно, дело есть. У Воробьева там стройка. В общем, дачу он строит, небольшую такую дачку. Так вот надо с недельку поварить там арматуру или что-то еще. В общем, скажет что надо. Согласен?
   - Конечно, вот только...
   - Ты насчет своей бригады? Это мы отрегулируем. Оформим тебе командировку по спецвызову. Вот так.
   - Отлично! Главное, чтобы ребята на меня потом косо не смотрели. Объем СМР у нас на объекте ведь не уменьшится. Другим за меня вкалывать придется.
   - Ну, это уже наши заботы, тебя это не должно беспокоить. Подброшу вашей бригаде премию в этом месяце. И все будут довольны. Ох, на что не пойдешь ради вас! А вот дознается кто, намылят мне шею. А с тебя, как с гуся вода. Так что ты уж держи язык за зубами, не сболтни лишнего в бригаде.
   - Мертво, никому ни слова, Юрий Михайлович, клянусь! - Заверил Мухин директора. - У меня с этим железно.
   - Ну, ну, посмотрим. Ладно, договорились. Иди, потом вызову.
   - Спасибо, Юрий Михайлович, огромное Вам спасибо!
   - Да за что, погоди благодарить.
   - Обнадежили Вы меня. Легче на душе стало.
   - Ну, ну. Это наша обязанность, заботиться о подчиненных. Не зря хлеб едим. Иди, работай!
   Мухин вышел из кабинета директора радостный. Надо же, как все удачно повернулось! В душе царил праздник. Но, успокоившись, поостыв, Мухин стал мучиться от разного рода сомнений, заползавших в душу. Может, финтит директор, облапошить хочет? Или все всерьез! Вроде да, а вроде и нет. Бог знает, как все может повернуться. Наполненный взволнованностью и сомнениями, закончил он этот рабочий день, придя домой, сразу же обратил на себя внимание Лены.
   - Что-то случилось? - Спросила она, глядя на его взволнованное лицо.
   - Случилось! К шефу на прием ходил.
   - И что?
   - Поговорили!
   - О чем и как поговорили?
   - Хорошо, по душам.
   - Дает?
   - Быстрая ты очень.
   - А что?
   - А ни чего. Было б все так просто: пришел, увидел, получил. Нет, в наше время иначе. Услуга за услугу.
   - Что ты имеешь в виду? В очередь поставили?
   - Да при чем здесь это? Что я зря пыль столько лет на Мангышлаке глотал? И орден имею.
   - Правильно. Напомнил ему про орден?
   - Он и сам памятливый. Все мое досье, видать, просмотрел, все обдумал.
   - И что?
   - Обещает хату.
   - Двухкомнатную?
   - Бери больше! - Не без гордости и важности сказал Мухин.
   - Коленька! - Сразу расцвела прекрасной и счастливой улыбкой на лице Лена. - Как я рада!
   Она подошла к мужу и крепко обняла его.
   - Да подожди ты радоваться раньше времени. Тут видишь, дело какое!
   - Денег просит? Дай.
   - Да ты что говоришь? Подумай, каких денег? Он не взяточник. И я не...
   - Ой, извини, миленький, глупая я, несмышленая, - стала успокаивать и ласкаться Лена, - и в положении к тому же. Вот, попробуй, - взяла она его ладонь и притянула к своему животу, - вот, чувствуешь, взбухает?
   - Ленка! - Обнял ее Мухин. - Ух, ты, лиса!
   И они вместе дружно и весело рассмеялись, закрутились по тесной комнате, как две счастливые, наполненные светом птицы.
   На следующий день настроение у Мухина упало до нуля. Вернулся с работы он мрачный. Всю смену работа у него толком не клеилась. Жил ожиданием вызова. Но директор словно забыл о нем. Не вызвал и на следующий день.
   - Ну, что ты так переживаешь? - Успокаивала мужа Лена. - Может, не забыл, с чего ты взял, что Юрий Михайлович забыл? Более срочные дела у него, наверно, некогда пока тобой заниматься.
   - Да нет, вроде все в ажуре было, договорились и молчок. Не пойму! Темнит, явно темнит шеф.
   - Я тебе говорила - денег надо было дать.
   - Слушай, с виду вроде ангел с крылышками, а про такое говоришь! И когда успела нахвататься такой ерунды. Ему мои деньги, как банный лист до одного места. Неужели ты думаешь, что он в деньгах нуждается?
   - Деньги всем нужны, даже тем, у кого они есть. Я не ерунды нахваталась, а добрых советов от добрых людей. У них опыт в таких делах, зря не посоветуют. Мне Халида говорила, что наш вопрос при наличии энной суммы яйца выеденного не стоит.
   - Халида?
   - А что?
   - Чтоб я про эту оторву в нашем доме больше не слышал.
   - Слушай, а что ты так кипятишься и командуешь? Может, и воздухом мне дышать запретишь? Что ты на нее взъелся? Женщина как женщина - общается только с Антоновым. С другими не таскается. Чем же она тебе не нравится? Что ты мне запрещаешь с ней общаться? Мы же соседи...
   - Замолчи! Ты ничего не понимаешь и не знаешь о ней.
   - И не подумаю. Чего тебе лично Халида плохого сделала? Что ты на нее бочки катишь?
   - Знаешь, я..! - Побагровел разозленный неуступчивостью жены Мухин.
   - Не кипятись, поостынь, Коленька! То, что она с пожилым человеком живет, - ее личное дело. Тут не прикажешь, не каменный век.
   - Понятно: эмансипация! Одной бы веревкой вас всех повязать таких эмансипированных, да...
   - И что? Говори! Что замолчал? Ты и меня к ним причисляешь? Ах, я дура, дура, предупреждала Катерина, гляди девка, не промахнись. А я поверила тебе! По-ве-рила! У, дура! - Уже почти прокричала она нараспев и завыла протяжно, совсем по-бабьи, по-деревенски.
   Мухину стало искренне жаль ее. Но он не мог перебороть в себе какой-то неприятной и настырной злости, не позволявшей покаяться и сделать шаг навстречу.
   Он встал со стула, подошел к окну и молча смотрел в пасмурную даль. Море слегка штормило, и со стороны его шел свежий и прохладный бриз, струей заползавший в форточку. Мухин стоял под этой освежающей струей и словно не слышал женского плача. Его мысли уплывали из этого, теснившего грудь, реального и озлобленного мира. Он закрыл на мгновение глаза и представил свой пятигорский дворик, мать, сестер. Они словно парили в прозрачном тумане и звали его к себе. Но как он ни пытался, не мог сдвинуться с места. Ноги, словно налитые свинцом, не двигались. И от собственного бессилия становилось жутко на душе.
   Мухин вздрогнул и резко повернулся. В углу комнаты, присев прямо на палас, уже не по-бабьи, а тихо, по-детски, чтобы не мешать никому, все еще плакала Лена. Он оттаял и смягчился, подошел к ней и, улыбаясь, предложил:
   - Мир?
   - У - у! - Громче заплакала Лена.
   Это была первая серьезная ссора, и она ее бурно переживала.
   - Ну, ладно тебе, рева, будет! - Стал ласковым и мягким голосом успокаивать супругу Мухин. - Не на улице же живем. Год-другой перебьемся.
   - Да? Посмотри, как люди-то живут, вон Антонов - один, а все у него есть! А мы ребенка ждем!
   - Антонов другое дело - босс. Что ты со мной равняешь? Он жизнь прожил, не все сразу и к нему пришло. Да и вообще! Ты думаешь, он рад всему этому?
   - А то не рад!
   - Да для него вся эта сытая жизнь, изобилие, как удавка!
   - Ага! То-то я заметила, как он от икры да от коньяков мучается!..
   - Ну, ты на это не намекай, брось! Я на честные, трудовые жить привык. Сколько есть, на столько и живу. Обижаться не на кого. На что заработал, то и съел.
   - Съел! А дальше этого мысли не идут?
   - Почему же, идут. И мне хочется хату солидную иметь, чтоб не хуже, чем у других. Но на все свое время. С неба ничего само собой не падает.
   - Да ладно про это, поговорили, и хватит. Пойдем ужинать. Я курицу сготовила.
   - Вот это дело. А то слезы! Пойдем, Ленуха, нечего зря расстраиваться.
   До конца недели шеф молчал, словно играл на нервах. Мухин от этого молчания не находил себе места: думал, анализировал, гадал, что могло случиться, почему директор не вызывает его. Но дважды за неделю к Мухину подходил Костик. Вроде невзначай начинал разговор о том, о сем, и в конце-концов переходил на квартирные дела, рассказывал всякие истории с получением квартир их коллегами. Мухин при первом разговоре даже благодарен был Костику за внимание и участие.
   Но во второй раз, когда Костик прямо спросил - не предлагал ли директор Мухину ответить услугой на услугу, Мухин насторожился. Ему показалось, что Костик его провоцирует на запретную искренность. Хитер парень, да и я не промах - подумал тогда Мухин про себя и на вопрос Костика ответил уклончиво, словно не понимал его сути: "Да как тебе сказать, намекал шеф на то, что зря я на него на собраниях лаю. Работать попросил, как прежде, по передовому, значит, чтоб примером быть, не подводить его в ответственные моменты. Скоро послеремонтная обкатка реактора. Тепло должны дать в срок...".
   Костик смотрел прямо в глаза Мухина и, улыбаясь, кивал головой: "Да, конечно, подводить смежников и горожан нельзя, действительно, работы много. Но за такую работу квартиры вне очереди не дают".
   - Ты на что намекаешь, инженер? - Впервые так назвал Костика Мухин.
   - На что намекаю? На сделку. Ты - ему, он - тебе, все по закону инквизиторов. А до других вам и дела нет.
   - Слушай, умник, - вплотную подошел Мухин к Костику и взял его за ворот. - Посмотри вон туда, - показал движением глаз за край бетонного куба-саркофага, закрывавшего машинный зал БН-350.
   - Костик вздрогнул, не оглядываясь, он знал, от высоты могла закружиться голова. На краю крыши он боялся даже стоять в полный рост - люди внизу казались муравьями, копошившимися вокруг своего муравейника.
   - Коля, ты что? С ума спятил? Зачем пугаешь?
   - Я не пугаю, а говорю: не суй свой нос, куда не просят, а то откусят.
   - Да, да, конечно, извини, я не то время выбрал. У тебя работа. А здесь опасно, внимательность нужна, извини!
   - Валяй, валяй, пока я сам к шефу не спустился и не рассказал про твое правдоискательство. За такие разговорчики он тебя не оставит без награды.
   Костик уже отошел подальше от края крыши и, немного осмелев, огрызнулся: "Плевать я хотел, иди докладывай, штрейкбрехер".
   - Кто? - Пошел к нему с угрожающим видом и газовым резаком в руке Мухин.
   Костик шустро повернулся и побежал к лестнице, спускавшейся на крышу соседнего здания.
   Мухин, видя, как перетрусил Костик, расхохотался беззлобно: "Ишь, каналья, штрейкбрехером обозвал. - Я тебе покажу"!
   Напарник Мухина тоже рассмеялся: "Так ево мать, конторщика, первый раз на купол залез, а угрожает. Че эт он про квартиру плел"?
   - Да ну его, больше слушай. Все, погоди, давай передохнем, полдень уже, пора перекусить. Не успеем спуститься и подняться за перерыв, да и неохота.
   - У меня с собой бутерброды есть, сейчас вытащу из гомонка. Вот, держи! - Достал Мухин из небольшой заплечной сумки сверток.
   - А у меня вот! - Вытащил из-за пазухи поблескивавшую никелировкой плоскую стальную фляжку напарник. - Чистяга, 90 градусов, протрем контакты?
   - Ты что, на высоте спирт пить? Разобьемся.
   - Впервой, что ль, Муха, че ты себе цену-то набиваешь, гордый стал, как с директором поякшался? Понимаем.
   - Ну что ты понимаешь, хватит хреновину толкать. Давай уж по глотку. Но не больше. Еще работать. А вдруг шквал из пустыни налетит. Ты об этом подумал?
   - Какой там шквал, погода прелесть. Полный штиль на море. Посмотри, какая гладь.
   Мухин посмотрел на зеркальную гладь моря, отражавшую редкие кучевые облака и не сулившую никаких тревог. Действительно, полный штиль. Вон, кажется, даже корабли на рейде уснули от такого спокойствия и теплого майского света. Он перевел свой взгляд на мангышлакские просторы. Они сильнее открывались с верхотуры. И он полюбовался еще не выгоревшими от летнего зноя, почти изумрудными вблизи и голубоватыми вдали, такырами. Их поверхность была покрыта буйными и частыми кустиками разлапистого жусана и полыни на северо-востоке. А на юго-западе, как с самолета, представала другая картина - квадраты, прямоугольники заборов и строений промышленной зоны, серой, унылой. А чуть поодаль, у синего моря - белоснежные, розовые, желтоватые дома его родного города.
   Сколько окон, сколько комнат. А ведь в каждой живут, копошатся люди. Иметь бы такой прибор, чтоб можно было одновременно заглянуть во все эти окна и жизни. Вот бы была картина! Нет, зачем ему такое - ведь от этой картины можно сойти с ума. Человеческому мозгу не выдержать. Чего только не увидишь за теми окнами, в чужих жизнях. Зачем они ему? В своей бы жизни все понять до конца, чтоб не мучиться, не страдать по пустякам или от заблуждений. Вот женился. Думал, радость будет. И радость есть. Но не такая, какую ожидал. Уж слишком с досадой, недовольством и еще Бог знает, с чем замешанная. Отчего так? Ведь человек живет только раз.
   В конце смены Мухина вызвали в заводоуправление. Наконец-то! - Обрадовался он. Даст, не даст шеф хату - главное ясность, конец душевным мукам. И определишься в своем отношении к директору окончательно.
   В приемной сидело несколько человек. Ждали своей очереди. Но как только из кабинета директора вышел занимавший его специалист, секретарша назвала фамилию Мухина, которого шеф распорядился пропустить к нему, как только появится. Весь собравшись, немного напрягшись, Мухин твердым шагом вошел в кабинет директора.
   - А, Николай, заждался я тебя, что ж не заходишь?
   - Так ведь Вы...
   - Да, да, обещал вызвать. Извини за задержку. Все дела, дела, видишь, какой круговорот! У того семейная трагедия, у того нервы сдают - во всем разбирайся директор. Все на мне замыкается. А не подумают, что я тоже человек, и у меня личная жизнь есть. Могли б и пожалеть. А то все валят, валят на мои плечи и душу.
   - Нелегко Вам! - Понимающе поддержал директора Мухин.- Я бы от таких напряг, наверно, с ума сошел.
   - Ты бы! Да! Нелегко, брат! Тяжкая наша ноша. Все тратишь себя, тратишь. А восстанавливать некому.
   - Да!- Посочувствовал Мухин.
   - Но ты меня не жалей, это я так, есть еще силенка. - Повел плечами директор. - Не правда ли?
   - Да, видать, есть!
   - Есть-то есть, да должна быть и честь.
   Мухин, не понимая, стал перед директором - весь внимание.
   - Так вот, Николай, присмотрелся я к тебе. Не буду хитрить, кое-кто помог мне в этом, понаблюдал за тобой. Экзамен ты выдержал - язык за зубами - это очень хорошо. Не зря, что родом с Кавказа. Так? Не ошибаюсь?
   - Нет. Да Вы ж мою анкету изучили, - хотел сказать, но подумал, что будет лишним, Мухин.
   - Значит, за зубами.
   - Ну да, насчет этого железно.
   - Хорошо. Теперь к главному. Командировку я тебе выпишу в Махачкалу. Но поедет туда Бриль. И твое командировочное удостоверение заодно отметит. А ты еще с двумя ребятами будешь работать на особом объекте. На секретном. Понял?
   - Так точно. - По-военному ответил Мухин.
   - Мда, объект этот - не ахти какой, но в наших стратегических планах занимает не последнее место. Строится не для нас. Мы с тобой ничего не знаем. Мы люди маленькие. Так?
   - Так, Юрий Михайлович! А далеко ехать?
   - Да не дальше нашей губернии.
   - Так это ж очень даже хорошо.
   - Хорошо-то, хорошо. Но сложность в том, что строительство надо в строгой тайне осуществить. Операция должна пройти быстро и тихо.
   - Сделаем.
   - Народу туда дать много я не могу. Сам понимаешь - привлечет внимание. Да и чем больше языков, тем вероятнее провал режима. Значит, надо малыми силами сделать много и хорошо. Справитесь, наградим, за оплатой не постоим.
   - А как.
   - Насчет квартиры вопрос решается. Но сначала дело. Так что тебе и карты в руки. Постарайся меня и себя самого не подвести.
   - Можете не сомневаться, все сделаю лучшим образом, спасибо Вам за доверие!
   - Все. На этом деловая часть беседы закончена. Пойдем в мою опочивальню, выпьем по глотку.
   На столе зазвонил телефон. Но директор не обратил на него внимания - городской, черный. Красный, московский, - молчал.
   Мухин слышал, что за кабинетом директора есть комната отдыха, туда он приглашает только особо приближенных к нему людей. Иногда - гостей. С чего это вдруг ему такая небывалая честь? За столько времени работы - впервые. Он шел через кабинет вслед за директором с особым чувством, словно за правительственной наградой. И новые невозможные мысли щекотали его самолюбие, подогревали воображение.
   - Коньяк? Водку? Конечно, коньяк. Кто в рабочее время водку пьет? Держи! - Протянул он Мухину рюмку.
   Мухин взял молча, слегка покраснев от удовольствия. - За наше взаимопонимание!
   - Да, спасибо! - Поблагодарил Мухин директора.
   Они выпили, и директор протянул Мухину шоколадную конфету. Он положил ее на язык и через мгновение почувствовал как она приятно, но быстро тает.
   - Ну, вот, договорились, а теперь пошли, пригласи там кого-нибудь из приемной, надоели, не могу! Еще час надо, как на казни...
   - Так мне завтра сюда или на объект ехать?
   - Тебе скажут.
   - Понял. До свидания. Я пошел.
   - До свидания! - Хитрым и въедливым взглядом проводил Мухина до двери директор.
   Да, а шеф у нас мужик. - Рассуждал на ходу Мухин, выходя из кабинета. - Надо ж, мне благо сделать хочет, да еще коньяком угощает. А может здесь что-то не то, какая-то собака зарыта?
   Он не успел додумать, как его мысли прервал инженер-строитель, находившийся в приемной.
   - Мухин?
   - Да.
   - У меня к Вам дело, пройдемте, пожалуйста, ко мне.
   - А? Ну да - понял Мухин и направился за инженером. Они вошли в коридор и мимо них, загадочно улыбаясь и без обиды, приветливо глядя на Мухина, прошел Бриль.
   - К шефу? - Спросил на ходу инженер-строитель.
   - К нему. - Без слов кивнул головой, дал понять Костик.
   И вот тут Мухин стал кое о чем догадываться. Костик - шестерка, как пить дать. Шеф подсылал его к нему и не случайно. Вместо индикатора. Проверяли. Надо ж! Неприятное ощущение поселилось в душе Мухина. Но он еще не мог ясно осознать, что это за ощущение, во что оно конкретно выльется.
   В кабинете инженера-строителя, кроме Мухина было еще трое рабочих. Все с разных предприятий, но одной, как позже выяснилось, среднемашевской системы ПГМК - Прикаспийского горно-металлургического комбината.
   - Значит, команда в сборе - начал инженер Воробьев. - Изложу задачу. Надо в течение двух недель провести сварочные и монтажные работы на объекте. Что конкретно, объясню на месте. Добираться до объекта будем на катере. Так что совместим полезное с приятным. В ближайший понедельник сбор у пирса Љ 1 в семь ноль- ноль. Ясно? Оттуда и отправимся на объект.
   - Рановато! - Сделал замечание один из рабочих.
   Потом отоспимся. Шеф обещает путевки на две недели на "Золотые пески". Устраивает?
   - Вот это дело! Живем! - Обрадовался разговорчивый рабочий. Другие сдержанно промолчали.
   - Значит, договорились. Тогда у меня все. До встречи!
   - До свидания, всего доброго! - Попрощались с инженером рабочие.
   После смены, выйдя из проходной, Мухин вновь увидел бодро шагающего к посадочной площадке Костика. Он догнал его и тронул за локоть: "Слушай, Костик, ты извини, я погорячился на верхотуре, нервы"!
   - О чем ты? А, о том, - словно забыв, удивился вопросу Мухина Бриль.
   - Я уже забыл. К тому же, для твоего блага старался.
   - Разыграл, значит. А я за чистую монету все принял, вот незадача!
   - Соображать надо! - Поучительно заметил Костик. - Шариками крутить!
   - Хорошо тебе рассуждать, сидя в мягком кресле.
   - Ты что, завидуешь? Так чему? Учиться надо было.
   - Надо было. Ты прав. И ничему я не завидую. Просто размышляю.
   - Вот оно что! - Заиграл голосом Костик. - Мы еще и размышляем! Похвально, похвально.
   - Это ты зря так иронизируешь. Вот за такое кривлянье и высокомерие тебя и не любят.
   - Кто это не любит? И зачем мне ваша любовь сдалась? Мне другая любовь нужна, утонченная! Понимаешь? Ничего ты не понимаешь!
   - Ну, уж! Совсем ничего! Вижу как ты шестеришь.
   - Фи, как вульгарно! Я думал, ты умнее. Для него же старался, а он меня поливает. Да, Муха, неблагодарный ты, боюсь, как бы шеф не промазал с тобой.
   - Пойти стукни!
   - Да не о чем пока.
   - А не о чем, так и помолчи, балаболка! - Уже с раздражением выпалил Мухин. Но тут же почувствовал закрадывающийся в душу страх. А вдруг и вправду - пойдет и стукнет, скажет директору, мол, не тот это человек, опасный для шефа, маскируется, мол, только. Ведь в душе у него дьявол сидит. Но почему-то в эту минуту дьявол спокойно спал, не желая ввязываться в неприятную историю, с другими дьяволами - похитрее его и помогущественнее. И Мухин изменил тон, глядя на надувшегося Костика, успокоил его: "Псих я, найдет что-то, испорчу человеку настроение. Извини"!
   Костик ничего не ответил и лишь внимательно посмотрел на Мухина. Мухин почувствовал реальную угрозу своим планам. Надо было как-то спасаться, выкручиваться. И он предложил Костику: "Слушай, может, заедем в "Арман" на полчасика? Устроим небольшой мальчишник. Я обязан тебе. Угощаю! А то придем сейчас к женам домой, скука начнется. Надоело бабье"!
   - Быстро! - Изумился Костик. - У тебя ж такая молодая и красивая супруга, а ты...
   - Да все равно надоедает - охи, ахи, слезы, одно и то же.
   Он говорил это без всякого значения, но Костик уловил каждое слов и, как ювелир, внимательно взвешивал их, словно камешки, думая о чем-то своем. Мухину, естественно, об этом не поведал, а только сказал:
   - Эх, Мухин, ну, была, не была, поехали. Минут через сорок они были у "Армана".
   На углу торгового центра стояла небольшая группа кавказцев. Заметив их, Костик замедлил шаг.
   - Ты что? - Не понял Мухин.
   - Да знаешь, давай, может, как-нибудь в другой раз в кафе сходим!
   - А что случилось?
   Костик свернул к входу в продовольственный магазин и шустро проскользнул в двери.
   - Ты видел вон тех, на углу?
   - Ну? - Это у меня дома с ними ЧП вышло. Испортят погоду, не стоит в кафе идти.
   - Ну, пойдем ко мне, здесь рядом!
   - К тебе?
   - Ну, а что здесь такого? Ленка гостю рада будет, а то сидит одна.
   - А что ты ее не устроишь?
   - Да никак не подберем подходящую работу. И в перспективе рожать ей.
   - А? Понимаю. Что, уже в положении?
   - Да вроде того.
   - Поздравляю! - С усмешкой произнес Костик. И Мухина эта усмешка зацепила, он почувствовал в своей душе отголоски былой ревности к Костику, но тут же подумал, что это глупо, и подавил их в себе.
   - Пойдем, горючего купим! А то у меня дома баки пустые.
   - Угу! - Согласился Костик.
   Они свернули в торговый центр с левой стороны, и зашли в винно-водочный отдел.
   От прилавка тянулась небольшая очередь. Мухин пристроился с краю. А Костик прошел вперед и подмигнул Зиночке-продавщице.
   Та улыбнулась, заметив особое к себе расположение, и кокетливо рисовалась перед Костиком всеми своими формами.
   Костик, глядя на нее, заблестел глазами, словно забыв об опасности, исходившей от его недоброжелателей.
   - Гляди, проглотишь глазищами-то! - Игривым голосом, не обращая внимания на покупателей, заметила продавщица Зиночка.
   - Как же на тебя не смотреть, красавица, коль ты такая сладкая! - Почти заплетающимся языком ответил за Костика уже изрядно подвыпивший пожилой покупатель.
   - Гляди, еще и он голос подает! Седой весь, облезлый, а туда же! - Нахально ответила пьяному клиенту продавщица. - Зря стоишь и подлизываешься, я тебе в таком виде больше ни одной бутылки не отпущу. Запрещено продавать пьяным.
   - Да вы-то всегда трезвые. - Согласился с ней пьяный мужчина. - Это мы выпимши. Но не пьяные, как ты говоришь. Не имеешь права не продать, я за свои кровные беру, чево зря оскорбляешь.
   - Да ты пойди, посмотри на себя в зеркало, а потом заикайся о чем-то. - Упорствовала Зиночка. А то чево, чево, расчевокался тут. Давай, шагай домой, пока милицию не вызвала!
   - Гражданин, действительно, чего вы нарушаете? - Поддержал продавщицу Костик.
   - Ха, я нарушаю. Она с хахалем лясы точит, меня задерживает, а я нарушаю. Не наглейте, отпустите вина!
   После этих слов пожилой и подвыпивший мужчина вдруг громко взвизгнул. Это Мухин наступил ему на мизинец. Тот, очевидно, был с мозолью, потому как мужчина не только взвизгнул, но и с перекошенным лицом, матерясь, чуть не набросился на Мухина с кулаками. И только в последний момент, оценив разницу в силах, сдержался. Мухин же, от которого он отвернулся, продвигаясь в очереди, шепнул ему на ухо: "Выйдем, уши оторву"! Мужик присмирел и умолк, но из очереди не выходил. Чувствовал свою правоту.
   - Давай уж! - Делая одолжение, обратилась к нему продавщица. - Чего тебе?
   - Таласу парочку. - Повеселел, протянув пятерку, мужик.
   - Таласу, Таласу, ходят тут всякие! - Подавая темнозеленые бутылки с бурой жидкостью, пробурчала продавщица. - Вам что?
   - Что нам? - Переадресовал вопрос Костику Мухин.
   - Да что-нибудь поприличней. Маленький что ль, сам не знаешь?
   - Две столичной и бутылку шампанского.
   - Пожалуйста! - Вдруг словно подобрев, мягко ответила Зиночка, на ее взгляд, вполне достойным и симпатичным покупателям и подала бутылки. - Заходите почаще!
   - Обязательно, завтра в это же время! - Пообещал Костик. И снова подмигнул Зиночке. - Может, вместе на пикник отправимся?
   - Я бы не против, да вот работа. - Расцвела от предложения Костика продавщица, словно роза, но тут же поскучнела и завздыхала. - Ох, ну что у нас за жизнь, никакой личной жизни! Все работа да работа!
   - Но ведь наступит когда-нибудь и выходной. - Приободрил ее Костик. - Вот тогда и прогуляемся к берегу моря, устроим где-нибудь за городом шашлычок с аперитивами.
   - Ух, проказник! - Игриво и уже весело ответила ему Зиночка. Но своего согласия на вылазку за город не дала.
   Мухин и Костик вышли из магазина.
   - Как конфетка девочка! - Оценил Зиночку Костик.
   - Обычная, к тому же хамовитая! - Равнодушно ответил Мухин. _ К тому же, как и твою жену, зовут. Наверно, в этом имени есть какая-то магия для тебя.
   - Нет, ничего ты, дорогой, в женщинах не понимаешь. Эта азиатских кровей, горячая, как ахалтекинка.
   - Кто, кто? - Не понял Мухин. - Что за нация?
   - Не нация, а лошадь. Чистой породы. Уф, прелесть какая! Каждая жилка видна, шея с изгибом, грудь, словно налитая! Все, как надо.
   Мухин засмеялся от такой аффектации Костика: "Да все они одинаковые, чего ты так распалился"!
   - Ну, не скажи!
   - Да ладно, не люблю я про баб разговоры в мужской компании. Давай про что-нибудь другое. Кстати, чего ты так от этих чурок шарахаешься? Что у тебя с ними? - Снова обратил внимание на группу кавказцев, стоявших поодаль от входа в "Арман", Мухин.
   - Сволочи, больше ничего. В гости зашли, и мой дом с бардаком перепутали. Чуть жену не изнасиловали, пришлось врезать одному. Ну, и началось тогда.
   - А кончилось милицией?
   - Да, спасибо шефу, вытащил, а то дело бы пришили. Сильно зацепил я одного - пепельницей по голове, чуть не убил. Пепельница-то у меня хрустальная и тяжелая. - Отключил его.
   - Ну и молодец, в такой ситуации теряться нечего. Или ты их, или они тебя.
   - Вот я и Панкратову объяснил: "Что мне, говорю, оставалось делать в такой ситуации? Я себя и жену защищал".
   А он мне, как упертый пень: "Вы, Бриль, превысили свои права при самозащите. Никакой серьезной угрозы вашей жизни не было"! Твердит и твердит одно и то же. А я ему: "Вы что, своими глазами видели, как все происходило? Мне нужно было стоять и смотреть, когда мою жену изнасилуют, а потом бить"? А он смотрит мне в лицо и нагло заявляет: "А где доказательства, что ее хотели изнасиловать? Вы можете их предъявить? Нет? Значит, все выдумали вместе со своей женой"! А у пострадавшего все доказательства на лице и на голове - вон кожа рассечена и фонарь под глазом"!
   - Нет, вы спросите у моей жены, как все было! Она не только свидетель, но и пострадавшая!
   - Спросите! Я ему про Фому, а он мне про Ерему. - Отвечает. - Она, конечно, выгораживая вас, что-то и скажет в вашу пользу. Да ведь это не доказательство, а только слова. Мы словам не верим.
   - Как это не верите? - Говорю.
   - А вот так, не верим. Если им верить, то вас вместе с вашей суженой посадить надо.
   - Как так? - Возмутился я. - Ничего себе милиция. Неизвестно кого бережет, а честных людей Бог знает, в чем подозревает. Я что ль в дом к этому аре вошел и драку устроил? Или он ко мне со своим дружком пришел и наглел?
   - Ну, и что? - Спрашивает.
   - А то, что мы их как людей впустили в дом, а они...
   - Извините, говорит, они что, ваши старые друзья?
   - Какие еще друзья! - Злюсь я. - Раза два всего в кафе встречались. А в тот вечер за одним столиком посидели, познакомились. Я их за порядочных принял, вот и пригласил к нам на чашечку кофе. В кафе его не было. А ара очень кофе любит. Попросил, неудобно было отказывать. Что мы жмоты что ли?
   - И что дальше?
   - А что дальше. Зашли в квартиру. Включили музыку. Выпили по чашечке кофе и им, видите ли, захотелось с моей женой поразвлечься, аппетит разгорелся на женщину. Кофе попили и стали к ней бессовестно клеиться, обжимать!..
   - Но кто все это может подтвердить?
   - Жена, больше некому.
   - Вот видите, только жена. А они вас в мошенничестве обвиняют.
   - В чем- чем? - Удивился я.
   - В мошенничестве! Противозаконном действии в отношении их.
   - А конкретнее нельзя? - Спрашиваю.
   - Можно, говорит майор, и конкретнее. Вы их в карты обыграть хотели по-крупному. Было?
   - Что было? - Говорю. - В карты играли, но денег не брали, просто так для развлечения в дурачка перекидывались.
   А он жмет и жмет на свое, сволочь, мол, нет, вы их с женой по-крупному обыграть пытались, да у вас ничего не получилось. Вот и задрались, когда они отказались расплачиваться. А азартные игры у нас запрещены. Это статья УК! К тому же вы, как рассказывают пострадавшие, не честно с ними играли, карты крапленые были.
   - Они Вам их предъявили?
   - Нет. - Говорит.
   - Так почему же вы им на слово верите, а мне нет! Пойдемте, - предлагаю майору, - ко мне домой, Вы поищите там те крапленые карты. А если не найдете, то я на Вас за клевету в суд подам! Вот тут он и взбеленился, еще больше ко мне придираться стал. "Ты, говорит, у меня отсюда никогда не выйдешь! Я тебе статью за сопротивление милиционерам пришью. Будешь сидеть, как миленький. Вот же сволочь"! - Ни за что задержал, да еще так наглел!
   - Известное дело, мент! Они думают, что им все позволено! Чего от них хорошего ждать.
   - Вот именно! - Поддержал Мухина Костик. - Паскуды легавые. Делают вид, что умные. А сами - во! - Изобразил из себя бревно Костик, стуча пальцами по лбу. - Каждой глупости верят, а тому, что действительно с человеком произошло, - никогда.
   - Ну, не все такие, это тебе просто не повезло с Панкратовым. А в целом ты прав.
   - Воистину! Эти подонки написали в объяснительной, что якобы я свою жену им за деньги предлагал. И они согласились. А когда я домой пришел, то передумал, наверно, протрезвел. А я как стеклышко был. Один бокал шампанского за вечер и выпил. И Панкратов, когда нас доставили в каталажку, видел, что я не пьян. Однако, почему-то не мне, а кавказцам поверил. Стал насчет меня слухи всякие собирать. Фактов-то у него не было.
   - Да кавказцы, наверно, ему денег сунули, вот он и занял их сторону! - Высказал предположение Мухин.
   - Возможно. Эти сволочи, кроме того, позвали своих для подтверждения их слов, как будто они что-то видели и слышали. Мол, двое из их компании, в частности, Жорик из пивбара, раньше у нас на хате бывали, за деньги, представляешь? У них же стадный инстинкт самосохранения. Друг за друга дружно стоят. Что хочешь, в милиции покажут, чтобы своих выгородить и нашего брата утопить. Вот сволочи!
   - Ну и грязь! - Поморщился от рассказа Костика Мухин.
   - Еще какая! Вылили на меня - вовек не отмыться. Хорошо, что шеф помог дело замять, а то бы не видеть мне свободы! - Вновь напомнил Костик.
   - Да, влип ты!
   - Еще как! Чуть не посадили. Но ты об этом молчок! Никому!
   - Естественно!
   - Ты мужик крепкий, зря болтать не станешь, знаю, потому и рассказал. Мучит душу вся эта канитель и несправедливость, понимаешь?
   - Чего уж тут не понять. Все, как в капле воды!
   Они подошли к подъезду, где жил Мухин. Тот, кивнув головой, предложил пройти первым Костику. И взглянул вверх. Дом, казалось, накренился и навис над ним всеми своими этажами. Какая-то неясная тревога вновь обдала его холодком, но Мухин отмахнулся от предчувствия недоброго и прошел в прямоугольную пасть подъезда вслед за Костиком.
   - Нам сюда! - Подсказал хозяин гостю, поднявшись на свой этаж.
   - Ах, да, да! Я совсем забыл, давно у тебя, бродяга, не был. По-моему, с новоселья.
   - Да, кажется, так.
   Дверь была заперта, и Мухин пошарил ключ в кармане. Но его не было. Наверное, забыл утром. Нажал на звонок. Он дзенькнул несколько раз за дверью и смолк. Никто не вышел.
   - Что за черт, Лена должна быть дома, а нет! - Удивился он с легкой досадой. - А я, как назло, ключ с собой забыл взять.
   - Может, к соседке зашла? - Подсказал Бриль.
   - К соседке? Ах, да, наверно. Халида дома.
   Мухин подошел к двери антоновской квартиры и позвонил. Через некоторое время дверь отворили. На пороге появилась Халида в тонком атласном халате, дышавшем свежестью и элегантностью.
   - Добрый день, извините за беспокойство! - Начал Мухин.
   - Добрый день! - Ответила ему Халида.
   - Лена у вас?
   - Здесь, здесь я! - Раздался из-за спины Халиды голос Лены. - Сейчас обуюсь и выйду.
   - Может, зайдете? - Гостеприимно предложила Халида мужчинам.
   - Извините, я с товарищем, у нас дело. - Отказался Мухин.
   - Ах, ах, ах! У всех дела. Что за жизнь пошла! У моего дела. У твоего дела. - Обратилась она к Лене. - Все в делах. А женщины сохнут.
   Бриль пробежался взглядом по Халиде и толкнул Мухина локтем в локоть:
   - Может, правда, зайдем, коль приглашают? А то одним скучно вот с этим, - и он щелкнул пальцами по свертку с бутылками, - бороться.
   - О, да вы с боеприпасами! - Игриво заметила Халида.
   - Да, но у нас свое дело. - Снова заупрямился Мухин. И его поддержала Лена.
   - Мужской разговор, есть мужской разговор, раз нужно, так нужно, нечего мешать!
   - Вот именно! - Приободрился довольный мнением жены Мухин.
   - Ох, ох, ох! - Закачала головой Халида. - Скажите, пожалуйста.
   - Слушай, пойдем к нам, поужинаем. - Предложила Лена, чтобы не обидеть Халиду.
   - Ну, уж нет. Раз они не заходят к нам, и я к вам не пойду, пусть дуют свою водку одни. И ты с ними не задерживайся, я должна досказать тебе то, о чем мы с тобой говорили.
   - Жаль! - Пожалел Костик. - Такая, как вы, украсила бы наше общество.
   - Ой, только без комплиментов. Не люблю, когда с порога врать начинают.
   - Ну, что вы! Я вполне искренне!- Изумился, как ребенок, Костик. - Вы очень...
   - Ладно, ладно, ловелас! - Остановил его и не дал договорить Мухин. - Вот сейчас придет Антонов, накостыляет тебе за твои откровения.
   - Антонов? - Переспросил Бриль. - Это какой Антонов, тот, что на свадьбе речь держал?
   - Он самый.
   - А, ну тогда я пасую. Кто ж станет возражать против самого Антонова?
   Халида посмотрела на Костика с легким презрением и сказала Лене и всем:
   - Ладно, я пошла, а то весь фильм здесь с вами протреплюсь. Накормишь их, заходи, договорим!
   - Угу! - Кивнула ей Лена и открыла дверь в свою квартиру, зашла первой.
   - Так, ну вам закусить, наверно, надо?
   - Угадала. - Довольно ответил Мухин. - Давай, что-нибудь посущественней, проголодались, как волки.
   - Да уж понимаю. На пару бутылок белой салат не положишь. У меня тут котлеты есть, будете?
   - Все будем. - Бодро и весело ответил Мухин. - Ты нам еще икорки, что со свадьбы осталась, положи, с лучком. И балычка отрежь.
   - Ну, уж балык сам режь! Твердый, как камень.
   - Ладно, сейчас. Устрою гостя поудобнее. Пройдем в комнату! - Предложил он Костику.
   - А может, мы хозяйке поможем?
   - Да ну, какая там помощь, ничего не нужно. Один миг. У меня все готово. Идите телик пока посмотрите. Фильм хороший по второй программе, а на первом канале, кажется, хоккей показывают.
   - Я хоккеем вообще не увлекаюсь. - Сообщил Костик.
   - А что так? - Удивился такому сообщению Мухин.
   - Балет люблю.
   - Тонкая душа.
   - Какая есть. У нас в семье насилия не терпели. А хоккей - это же сплошное насилие, над всеми сразу и над каждым в отдельности, - стоя на пороге кухни, рассуждал Костик.
   - Ну, ты, брат, чересчур хватил! - Не согласился с ним Мухин.
   - Ничуть. Для чего гоняют по площадке шайбу? Чтобы доставить удовольствие зрителям. Значит, не по своей воле, по принуждению. Не по прямому, конечно, но косвенно - это принуждение, значит и насилие.
   - А если для собственного удовольствия?
   - Для удовольствия руки и ребра не ломают. Одни силовые приемы в хоккее чего стоят! Как плюхнут тебя о борт, так кости трещат! Уф, вот удовольствие!
   - Мужская игра! - Заметил Мухин.
   - Мужицкая - будет точнее. - Поправил его Костик.
   Лена в разговор двух мужчин не вмешивалась. Мухин с первых дней совместной жизни дал ей понять - мужской разговор для мужчин, женщинам нечего встревать. И теперь она только внимательно слушала сказанное, молча вынося собственные суждения. Сейчас она больше была согласна с Костиком, который, как показалось ей, мыслил неординарно.
   - Это, в каком же смысле мужицкая? - Поинтересовался в свою очередь Мухин.
   - В том, что интеллигентный человек не станет в присутствии тысяч зрителей кричать, что попало и бить по физиономии своего соперника. А такое в хоккее сплошь и рядом. Мат на льду и побои.
   - Да, культуры спортсменам действительно не хватает. Но ведь не всем.
   - Да ты сядь в первом ряду и послушай! Там такое услышишь, что уши опухнут. Я в Москве на двух матчах был. Знаешь, спорткомплекс ЦСК - на Ленинградском проспекте?
   - Не помню.
   - А ты вообще в Москве был?
   - Да, приходилось, конечно. Но на хоккей ни разу не попал. Не доставалось билетов. Там за ними очередь, как за колбасой. Долго стоять нужно было. А у меня времени в обрез - не успевал по магазинам и музеям пробежаться.
   - Да, понятно! Москва есть Москва.
   - Едешь - заказов надают, не знаешь, как все успеть! - Пояснил Мухин.
   - И особенно женщины, наверно? - Наконец-то подала свой голос Лена.
   - Какие женщины? У нас в бригаде одни мужики. - Не понял ее Мухин.
   - Нет, признавайся, раз проговорился, так, Леночка? Не сдавайтесь, а ну-ка потребуйте от мужа объяснений? Какие могут быть заказы от мужчин для отъезжающего в столицу?
   - Лена рассмеялась: "Долго объяснять придется. Ладно уж, что было, то отрезано, прощаю. Все вы одинаковые, дай вам только волю"!
   - Ну что вы! Я лично женился рано и верный муж. - Разрекламировал себя Костик.
   Мухина эти слова покоробили. Но он не подал и виду, только заметил:
   - Если б все такими верными были, то разводов бы не было давно.
   - Почему так? - Не удержалась от вопроса Лена.
   - А вот у него спроси! - Улыбнулся Мухин.
   Костик тоже загадочно улыбнулся, словно вспомнил что-то очень приятное. И в то же время исподтишка обшарил взглядом стройную фигуру Лены.
   - Да, повезло тебе, Мухин! - выпалил он вдруг, словно досказывая последние слова из длинного и приятного разговора о чем-то запретном.
   - Точно, повезло! - Не стал возражать Мухин, поняв зависть Костика, и подошел, обнял левой рукой жену.
   - Ну, что ты! - Застеснялась она. - При людях обнимаешься.
   - А почему нет, законная и любимая жена, вот и обнимаю. Нельзя что ль?
   - Нельзя! - Щелкнула Лена его пальчиками по лбу, слегка повернувшись к нему и немного краснея.
   Костик почувствовал неловкость и сделал вид, что ничего не видел, по-прежнему как-то нелепо улыбался, добавив к своей улыбке какую-то непонятную усмешку.
   - Где накрывать? - Спросила Лена мужа.
   - Давай в комнате, там еще хоккей показывают
   - А может здесь? Не стоит хозяйку беспокоить! - Предложил Костик.
   - Не, хоккей пропускать грех! - Не согласился с ним Мухин.
   - Ну, уж грех! - Возразил Костик. - И откуда мода такая взялась: за столом сидеть и телевизор смотреть?
   - А что, плохо? Удобно. - Высказался Мухин.
   - Да удобно-то удобно, но что хорошего - когда у вас гости, а вы вместо того, чтобы им внимание уделять, на телеэкран смотрите?
   - Понял намек. Ладно, Бог с ним, с хоккеем. Сдаюсь. Давай здесь посидим. Правильно, Лен? - Спросил жену Мухин.
   - Угу! Правильно наш гость рассудил.
   - Дай нам стаканчики!
   - Я не могу от плиты отойти, подгорит. Возьми сам.
   Мухин открыл дверцу шкафа, достал пару маленьких стаканчиков.
   - А третий? - Спросил Костик.
   - Не, ей сейчас нельзя, сам понимаешь.
   - Ах, да, - вспомнил Костик, - конечно, плод пьянеет и слабеет!..
   - Гм! - Подал знак Костику, чтоб не углублялся в тему, Мухин.
   - Ну да, понял. Так за что выпьем?
   - За светлое будущее! - Предложил Мухин.
   - За это можно, тем более, что у тебя появились солидные просветы.
   - Это еще неизвестно, давай по одному! - Предложил Мухин.
   Они дзенькнули стаканчиками и залпом осушили их. Костик слегка поморщился.
   - Что, горькая? - Спросил его Мухин.
   - Фу, первый глоток всегда неприятен, а потом привыкаешь, вроде ничего. А вообще хорошей водки не стало. Гонят какую-то дребедень из спирта-калоши, а не из зерна.
   - Мучаетесь за собственные деньги! - Пошутила Лена. - И зачем? Лучше бы фруктовые соки попили. Или пива хорошего взяли. А то эту горькую дуете!
   - Ну, это наше дело! - Остановил супругу Мухин. - Ничего б хорошего не было, деньги бы не брали.
   - Нет, Николай, ты не прав. - Возразил Костик.
   - Почему? Не чувствуешь, как по жилам приятные ощущения разливаются после первого стаканчика "Столичной"?
   - Видишь ли, с водкой явный парадокс выходит.
   - Какой еще парадокс? Пей, пока идет, грей кровь, а не философствуй!
   - Нет, так нельзя. Что мы с тобой, скоты какие-нибудь, что ли? Пить и есть и ни о чем не думать? Да какой же смысл в этом?
   - Как какой? Удовольствие получаем. - Убежденно ответил Мухин.
   - Да какое там удовольствие? Фикция. Только в первые минуты эйфория. А потом?
   - Потом синдром похмелья! - Рассмеялся, пошутив, Мухин.
   - Ну, вот. Сам знает, а пьет, как самоубийца. Значит, не просто, а с какой-то целью и по какому-то поводу. Тут интеллект присутствует. И это уже приятно. С интеллектуальным человеком всегда приятно. - Заметил Костик, слегка захмелев.
   - Слушай, Костик, а помнишь, Пушкин в своем знаменитом стихотворении назвал народ стадом?
   - Поэт и народ?
   - Да, оно самое. Правильно вспомнил.
   - Видишь ли, я с ним полностью согласен. Я не верю во всеобщую сознательность, благородство, бесстрашие и так далее! Народ всегда состоит из тех, кто им управляет, то бишь, пасет, как стадо. И тех, кто собственно, составляет это стадо.
   - То есть мы с тобой? - Переспросил Мухин, наливая еще по стаканчику.
   - Не совсем так. Стадо, как ты и Пушкин изволили выразиться, тоже неоднородно, сложную материю имеет. В нем и бараны, добросовестно и слепо следующие за поводырем, и настырные, строптивые ослы, не желающие тащить на своих шеях презренные хомуты рабства, и добродушные коровы, которых весь век кормят вегетарианской пищей, а доят молоко, из которого делают продукты питания, животного производства. И сторожевые псы, и пресмыкающиеся шакалы, ждущие падали - кого только нет в этом стаде. В общем, все разные и похожие одновременно.
   - Это уже политика! - Насторожилась Лена. - И что вы за тему для разговора выбрали. О чем другом поговорили бы!
   - Слушай, ты или садись рядом с нами, или иди, посмотри телевизор, не мешай нашему разговору! - Попросил жену Мухин.
   Она надула губки, сделала обиженный вид и, резко повернувшись, бросила на ходу:
   - Я лучше к Халиде пойду. У нас женское дело. А вы тут развлекайтесь.
   - Опять к Халиде? - Сделал недовольный вид Мухин.
   - Ну, а что такого? Ты же сам слышал, она просила еще заглянуть к ней!
   - Да ничего, после доскажу! - Деревянным голосом отпарировал на слова жены Мухин.
   - У, злыдень! - Подразнила она шутливым голосом Николая из коридора.
   - Ладно, иди! Только долго с ней не засиживайся!
   - А что ты командуешь, как ротный старшина солдатами? - Вмешался Костик. - Жена не военнослужащая и не частная собственность, сама себе хозяйка. Зачем так?
   - Ну, это наше дело, семейное, давай стакан.
   - Я пока закушу, не части!
   - Ну, ладно, я сам! - Налил себе и, не задерживаясь, выпил Мухин. Посмотрел на Костика и улыбнулся, подобрев. - Значит, разные, говоришь, в стаде скоты?
   - Животные.
   - Какая разница?
   - Телепередача называется в мире животных, а не в мире скотов. Наверное, не случайно. Улавливаешь разницу?
   - Ну да. Только то животные, а в народе скоты. Тебя вот чуть не отдубасили на нашей свадьбе, а за что?
   - Действительно. Скоты и есть скоты! - Согласился Костик.
   - Слушай, Костик, а нас с Ленкой ты за кого считаешь?
   - Вас? - Удивился такому обороту Бриль. - Вас за своих друзей. Вы люди порядочные и добрые.
   - Да не притворяйся, ты меня не любишь, кожей чувствую. - Высказался прямо Мухин.
   - Фу, что за глупости! Что за сантименты! Любишь, не любишь! Просто знаю, уважаю, не обижаюсь на вас. Разве этого мало?
   - Мало. Ох, как этого человеку мало, Костик! - Ударился в доморощенную философию захмелевший Мухин.- Понимания хочется, участия, доброты и дружбы! А ведь вокруг нас этого нет. Пустота, пустота Торричелли, понимаешь?
   - Пустота Торричелли? Ты и про это знаешь? Что-нибудь читал о ней?
   - Читал, двадцатый век на дворе, все грамотные! - Напомнил Мухин со значением.
   - Как сказать! Интересное у тебя преломление мысли, однако, насчет пустоты Торричелли. Из физики в философию, человекознание шагнул. Поздравляю. С тобой, действительно, интересно пообщаться.
   - Вот, ты верно подметил. Пообщаться. Ох, как нам не хватает этого, позарез! Завыть порой от одиночества хочется, душит меня оно!
   - Позволь, да ведь ты же женат. И женат недавно. Про какое одиночество мне анекдот рассказываешь?
   - Э, одинокий человек может быть и женатым. Жена что? Ребенок, игрушка для постели. Ни о чем серьезном с ней не поговоришь. Ей это скучно и не интересно - о жизни рассуждать. Женщинам приятнее про тряпки да про новую моду трепаться. Наши темы им до лампочки.
   - Ну, если ты к такому выводу пришел, не завидую. Долго в браке жить не будешь, отколешься, как половинка скорлупы от спелого грецкого ореха.
   - Осуждаешь?
   - Осуждаю. Я хоть и бабник, а девчонку бы сбивать с толку не стал. Поиграться захотелось - пожалуйста, в законный брак, Леночка! Так? - Укорял Мухина Костик. - А иначе уговорить не мог?
   - Мог. Но не в этом дело. Ослепила она меня сразу. Натуры ее настоящей второпях не разглядел.
   - Натуры? Боже мой, да сколько ей лет-то? Ребенок еще. Чего ж ты хочешь? Не устраивает, перевоспитай!
  Или сам собой недоволен? Может, свою слабину в чем-то чувствуешь? Потому и злишься. - Едко заметил Костик.
   - Ха, слабину! Да мне таких не одну, а три надо.
   - С одной бы справился, хвастун! - Рассмеялся Костик.
   - Не, я серьезно.
   - Да какой уж тут серьезно! Давай, наливай, выпьем и разбежимся. Пора мне. Жена скоро хватится.
   - Боишься?
   - Настроение боюсь испортить, чучело!
   - Ну, и сука ж ты Бриль, ради бабы мужской дружбой пренебрегаешь! - Грубо и недовольно отреагировал на слова Костика Мухин.
   - Ну, это уж вообще не в те ворота разговор пошел. Я отчаливаю!
   - Не пущу!
   - Как не пустишь? Не дури, ты, что Ноздрев что ли?
   - Пока водку не допьем, не пущу! Зря, что ль брал.
   - На опохмелку оставь.
   - Не похмеляюсь, не алкаш.
   - Ну, а какое удовольствие вот так вдвоем дуть?
   - Попьем, поговорим, лучше узнаем друг друга, можем друзьями стать.
   - Ну, а разве мы и без водки не друзья? - Слукавил Костик.
   - Нет. Пока только компаньоны.
   - Что такое? - Насторожился Костик.
   - Компаньоны, говорю, вот по этому хмельному делу.
   - А, ну да, конечно, это так. Сразу друзьями не становятся.
   - А ты чего испугался? - Улыбнулся в лицо Костику Мухин. - Понял, что раскусил тебя?
   - Меня?
   - Да, тебя! Ты зачем ко мне на верхотуру лазил?
   - Задание было, швы проверял.
   - Швы! Белыми нитками они шиты, твои швы. Опасно играешь, можешь и сорваться.
   - Это что, угроза?
   - Нет, какая угроза? Что ты! На всякий случай говорю, анализирую твое поведение.
   - Это ж надо! А я почему-то все наоборот представлял. Вот наивный!
   - Ты не наивный, хитрый! Вон вижу, как глаза твои смеются, бесенята в них скачут. Ты себе на уме.
   - Как могу. - Искренне согласился Бриль. - Не всем же на амбразуры лезть. Что с того толку? Подумаешь, героизм! Был, и нет, никаких мук. А ведь есть, были и будут дороги к победе потруднее - через болота, в обход, но до конца - пока в кровь врага не разобьешь.
   - Ты хоть раз в болото-то лазил? Мочил штаны?
   - Да болота разные бывают, это я образно говорю, для понимания. Человеческие отношения имею в виду. Разве в них грязи меньше? И риска.
   - Да, ты прав. Хотя и не во всем с тобой я согласен. Особенно насчет амбразур.
   - Почему? - Удивился Костик.
   - Ну, надо же кому-то и на амбразуры при необходимости.
   - Надо! Только я не верю, что всем бескорыстно надо. Прошли те времена. Потому что с шефом я на сто процентов насчет крикунов согласен. Критикуют, шумят, а для чего? Для общего блага? Кукиш с маслом! Прежде всего, для себя стараются. Вот ты...
   - Что я?
   - А что... разве нет?
   - Нет. Ты не прав!
   - Неужели? А кто у шефа на приеме был? Кто с ним после критики во всем соглашался? Признавал свою неправоту...
   - Нет, ты не туда загибаешь. У шефа я был. Но совестью не торговал.
   - Ой, ой, ой, какие мы святые! Все это слова. Знаем, не первый год замужем. Шеф зря в спецкомандировку посылать не станет.
   - А ты откуда знаешь?
   - Да уж знаю.
   - Вот каналья! - Подумал Мухин о Костике. - Все ему известно. А я про философию речи толкаю. Да он же из одной компании.
   Мухин налил еще по стаканчику и поднял свой:
   - Давай, за наше здоровье, компаньон!
   Костик поднял со стола стаканчик, и ничего не отвечая, рассмеялся. А про себя подумал: плебс. Потом вдруг вспомнил про какое-то дело и поднялся из-за стола.
   - Спасибо за угощение, мне пора.
   - Да посиди, куда торопишься?
   - Нет, нет, не могу, извини, пора.
   - Ну, что ж, пора так пора.
   Мухин проводил Костика до двери и распрощался с ним:
   - Бывай!
   - Всего доброго!
   - И чего доброго он может мне пожелать, закрыв дверь за Костиком, подумал Мухин. Такой родную мать в гроб положит и не охнет. А если и охнет, так только для приличия.
   Он вернулся на кухню, выпил еще стаканчик водки и стал жадно закусывать. При госте стеснялся. Теперь не мешал никто. Через несколько минут возвратилась Лена.
   - Ну что, посидели? - Улыбаясь, спросила она.
   - Посидели, - мрачновато ответил Мухин, - неприятный тип.
   - А чего ж ты таких домой водишь?
   - Надо было.
   - Зачем? - Поинтересовалась Лена.
   - Ну, это тебе ни к чему знать.
   - Да? У тебя от меня секреты?
   - Да никаких секретов, просто есть одна задумка. Говорить о ней пока еще рано. Может и не выйдет ничего. Зачем же я тебя буду загружать и с толку сбивать?
   - Ничего не понимаю.
   - Дело в том, что он к шефу подход имеет, вхож к нему. И от него кое-что зависит в решении нашего квартирного вопроса.
   - Так бы и сказал, что насчет квартиры говорил. Только сомнительно все это. Как это от Костика может что-то зависеть?
   - Зависит. - Качнул головой Мухин. - Вот от таких, как он, и зависит.
   - А что конкретно? Он квартирами распоряжается?
   - Да не он, какая ты наивная! Но от него и от таких, как он....
   - Скажи толком, наконец, что к чему!
   - Пока нельзя, поняла, тайна!
   - Но почему?
   - Сначала дело надо сделать, а потом рассчитывать на блага. Бесплатно в наше время и петух в темя не клюнет.
   - А почему тайна? Что-то здесь нечисто, чувствую я, нехорошо, да? Вот и водка...
   - Ну, что ты глупости-то говоришь? Просто-напросто надо... Нет, не могу сказать. Короче, все в принципе нормально. Скоро у нас будет новая квартира, давай за это выпьем по стаканчику!
   - Да уж хватит тебе! Наверно, вторую бутылку почал?
   - Подумаешь, на двоих поллитровку выпили! Я одну сам выпиваю и не пьянею.
   - Это тебе только кажется, что не пьянеешь, вон глаза как окосели.
   - Окосели, окосели, мы на мель с любимым сели. Е-го-го! Веселей, дружок! - импровизировал Мухин.
   - Вот, пожалуйста, уже и песни! А говоришь, не пьянеешь.
   - Ну, песни, не слезы! Кто без песни живет, у того болит живот.
   - Ой, ой, сочинитель! - Засмеялась Лена. - Уморишь!
   - Только не песнями! - Подался к жене, чтоб ее обнять, Мухин. - Чем-нибудь другим.
   Лена засмеялась еще громче, притворно отстраняясь от него. Но когда он обнял ее и дохнул в лицо спиртным угаром, ей стало неприятно, и она, как марионетка на шарнирах, передернулась в его руках.
   - Ты что? - Не понял он.
   - А что?
   - Почему отстраняешься от меня? Неприятно?
   - Водкой дышишь, вот и неприятно! Ты забыл, что я в положении. Меня сейчас от многих резких запахов тошнит.
   - Так выпей со мной, чтоб было приятно.
   - Ты соображаешь? Я же беременная. Ребенка в утробе травить?
   - Ой, извини, совсем забыл!
   - Вот сейчас про ребенка забыл, потом про меня забудешь! - Чуть сникнув, стала жаловаться она.
   - Да ты что? Ни в жизнь! Как я забуду? Ты что, чокнулась?
   - Чокнулась! - Ну, кто так с женой разговаривает?
   - А как же с тобой разговаривать? Так что ль: "Солнышко мое ясное, яблочко мое румяное... сад ты мой цветущий. Да это лицемерие одно.
   - Зато приятно. Ты плохо женскую психологию знаешь. Женщина любит, когда ей ласковые слова говорят.
   - Да?
   - Да, повтори еще раз про солнышко и про сад!
   - Хватит, а то загордишься.
   - У, какой ты жадный! Говорил, море, небо подарю, а теперь через месяц после свадьбы и слово подарить скупишься.
   - Да что слова? Что в них толку?
   - Душу греют. Понял? Ничего ты не понял! - С досадой посмотрела она на Мухина.
   - Всю жизнь живи, всю жизнь учись. Куда нам, монтажным, понимать! Тебе бы вот за Костика надо было замуж идти, он бы тебя понял.
   - Может ты и прав.
   - Что? - Зло сверкнул глазами уже сильно захмелевший Мухин. - Сука! Я так и знал, что ты с ним путалась. Кожей чувствовал. Не зря тогда на море вас застукал.
   - Дурак! Примитив! Ос... - она не успела прокричать последнее слово, Мухин резко ударил ее по щеке.
   - Замолчи! Не то я за себя не ручаюсь!
   Лена громко заплакала.
   - Заткнись! - Замахнулся он еще раз.
   В прихожей в это время резко зазвонил звонок, Мухин встал из-за стола и, резко хлопнув дверью, вышел в коридор, ведущий к прихожей. Открыл дверь.
   - Лену позови! - Попросила Халида.
   - Чего надо? - Неприветливо и сухо спросил он.
   - Ну, надо. Что тебе про лифчик, что ли докладывать?
   - У, кобра! Все вы кобры!
   - Ты что, спятил? Какая тебе шлея под хвост попала? Набрасывается ни с того, ни с сего! Перепил что ли?
   Он ничего не ответил и захлопнул дверь, вернулся на кухню. Лена вытирала слезы. На левой щеке краснели следы от мухинских пальцев - пощечины. Ему стало жаль ее. И он подошел к жене, не зная, что сказать, как извиниться.
   - Прости, погорячился! Тебя Халида зовет. Насчет какого-то лифчика!
   Лена ничего не ответила и, встав со стула, молча прошла мимо него. Он ее словно и не видел. Перед глазами горели алые следы на щеке. Стыдно!..
   Мухин поставил на плиту чайник, чтобы вскипятить воду и заварить кофе. Снова сел на стул, задумался. Нехорошо, гадко как-то все получилось. Как все исправить? Зачем я ее ударил? Ой, как паршиво! Это керосин виноват - зло посмотрел он на бутылки "Столичной". Керосин... И чего взорвался? Злой стал. Гадкий. Сам себе противен. А почему? Сам не пойму. Из-за Костика, шефа? Или из-за всей этой поганой жизни? А, лучше не думать, лучше выпить и заснуть! Утро вечера мудренее.
   Он выключил газ и тупо посмотрел на чайник. Нет, кофе пить не стану. Лучше еще водки. Достал из шкафа большой чайный стакан, наполнил до краев водкой и выпил так, как монтажники пили иногда после смены, торопясь, боясь начальства, не закусывая. Выпил и почувствовал тошноту. Водка стояла в глотке, не проваливалась дальше. Он несколько раз сплюнул слюну, и стало легче. Тело размякло, клонило ко сну. И Мухин прошел в комнату. Лег на тахту, не раздеваясь, и вскоре уснул.
   Проснулся под утро. От странной тишины и неприятного, тревожного ощущения обволакивающей пустоты.
   От неудобного положения, в котором спал, шею ломило, затылок болел так, словно по нему ударили поленом.
   - Лен! - Позвал он. Но никто не ответил. Мухин позвал еще раз. Но безрезультатно.
   - Что случилось? - Спросил он сам себя вслух, и огляделся по сторонам. Взглянул на ноги в брюках и только тогда вспомнил, что вчера в гости заходил Бриль, что они крепко выпили. И что случилось еще что-то. Но что именно? Сильная тревога, словно щупальцами холодного спрута, тронула сердце. Господи, я же ее ударил! Что я натворил?! Какой стыд! И надо же так опарафиниться перед молодой женой! Сволочь! Гад! - Не жалел ругательных слов, бичевал себя ими Мухин. Да, но где же она? Неужели ушла? Или я выгнал ее на улицу? Боже мой, что я натворил! Надо найти и извиниться. Но где ее искать? У сестры? Возможно, она там? Но как туда после вчерашнего пойти? Глаза выколют, застыдят, как последнего негодяя. А может и нет? Дело семейное, с кем не случается?
   Мухин быстро умылся, переоделся и зашел на кухню. На столе стояли две бутылки из под водки. Одна пустая, в другой еще было граммов сто. Он вылил остатки в стакан. Надо было поправить здоровье, да и для храбрости не мешало принять. А то, как ему трезвому объясняться? Стыдуха! Выпил и почувствовал, как побежало тепло по жилам, стало легче голове. Вместе с этой легкостью чуть улеглась тревога. Он стал анализировать происшедшее и ни как не мог сообразить, с чего все началось, и почему он так завелся. То, что Костик раздражал, подыгрывал его самолюбию - полдела. То, что он в глубине души уже ненавидел шефа за собственное унижение перед ним - тоже не все. Была еще какая-то червоточина, не дававшая ему покоя. Но что же именно? Обида на Лену, за то, что лишила его свободы? Или на себя, за то, что слишком быстро увлекся девушкой, легкомысленно сделал выбор, женился на толком не знакомом человеке.
   Он пока не мог себе точно ответить на эти вопросы и выделить главный из них. Нужно было время, чтобы разобраться.
   Мысли его прервал звонок. Кто-то с утра пораньше хотел его видеть. Лена вошла бы без звонка. Дверь не заперта. Значит, кто-то другой. Он нехотя поднялся со стула и направился в прихожую.
   На пороге стояла Халида.
   - Проснулся? - Осуждающе спросила она, оглядывая Мухина с головы до ног. - Хорош гусь, ничего не скажешь!
   - Тебе чего?
   - Чего, чего! Он еще спрашивает. Жену оскорбил, избил, и не понимает!..
   - Зайди сюда! - Втащил он Халиду в прихожую. - Чего ты на весь подъезд шумишь? Соседи услышат, сплетни пойдут.
   - Ха, испугался! Девку обижать не боится, а тут, как заяц, в кустах прячется. Хорош!
   - Тебе-то какое дело? Чего ты лезешь не в свое...
   - Для тебя же стараюсь. Пока ты здесь спал, у Ленки другой нашелся!
   - Врешь! - Взял Халиду за руку Мухин.
   - Ох, какой горячий, прильнула она к нему и обняла другой рукой.
   У Мухина глаза на лоб полезли:
   - Ты что, чокнутая? У меня жена!
   - Жена, красивая, сладкая жена. А я что, хуже? - Потянулась она губами к его губам. - Ты мне днем и ночью видишься. С ума схожу, милый!..
   - Стерва! - Сбросил с себя ее руки Мухин. - Шалава! Я тебе сейчас покажу!
   Договорить он не успел. Халида выскочила из прихожей, как ошпаренная. Мухин следом за ней:
   - Где Ленка?
   Халида бросила вместо ответа только одну фразу на ходу:
   - Козел рогатый! - И забежала в дверь антоновской квартиры.
   Мухин устремился за ней следом. И, несмотря на то, что она придерживала дверь, силой открыл ее внутрь и вошел в прихожую. Халида побледнела, увидев его разъяренное лицо.
   - Ты что сказала, сучка? А-ну, повтори!
   - А что я сказала? Ничего я не сказала! - Ретировалась, отступая все дальше, Халида. - Ты успокойся, успокойся, пожалуйста! А потом мы поговорим.
   - Говори, что знаешь!
   Но в это время в прихожей появился заспанный Антонов. И, не поняв в чем дело, смешался, не нашел что сказать. Остолбенев от увиденного, стеклянными глазами уставился на соседа.
   Мухин понял, что крупно влип, и покраснел от стыда, почувствовал, как он словно горячими иголочками прокалывает все его тело.
   - Извините за беспокойство, доброе утро!
   -Доброе утро? Ничего себе доброе! Что все это значит? - Спросил он у Халиды.
   - С женой поссорился и думает, что она у меня прячется. - Нашлась Халида.
   - Лена? Вы поссорились? Какое несчастье! Ну да ничего, с кем не бывает, помиритесь. Так ведь, Халида?
   - Так, сказал простак! - Недовольно выпалила она. - Дай ему похмелиться, перепил вчера, а сегодня дурью мается.
   - Ну, это дело поправимое, заходи, Николай, я сейчас только умоюсь.
   - Спасибо, мне неудобно! Не могу.
   - Да чего не могу? Заходи! - Теперь уже Халида втянула Мухина за руку в прихожую. - Пошли кофе пить, тебе в самый раз.
   Мухин помялся, понекал с минуту и прошел в гостиную, сообразив, что у Халиды можно кое-что выпытать и узнать, куда ушла Лена.
   Халида подошла к стенке, нажала на клавишу магнитофона. Комнату наполнил хрипловатый голос Высоцкого: "Если вы в своей квартире, лягте на пол: три-четыре! Выполняйте правильно движения! Если хилый, сразу в гроб, сохранить здоровье чтоб..."
   - Слушай, выключи! - Попросил Мухин Халиду. - И так башка трещит.
   - Трещит? Трещит. Сейчас тебя Антоша поправит (так она иногда называла Антонова, делая из его фамилии имя). Садись, в ногах правды нет. Горилла, подумав, что зовут ее, появилась из двери, ведущей в ее комнату.
   - Ах, Антошка! На, возьми печенье! - Поманила ее Халида.
   - Слушай, а где Ленка?
   - Ох, а еще мужик! Баба раз хвостом вильнула, и сразу скис. Да плюнь. Не подавай виду. Сама прибежит.
   - Нет, я виноват.
   - А виноват, повинись! Вот и все проблемы.
   - Но ее нет, кому виниться?
   - Придет, никуда не денется. У Катерины она. Сам, наверно, туда не пойдешь?
   - Не знаю.
   Горилла подошла к Мухину и обняла его за плечо. Он смутно посмотрел на нее, не двигаясь.
   - Не ходи, обсмеют или обругают. И девку с толку собьют. Остынет - сама придет. А не придет, не жалей, не пропадешь, ты парень видный.
   - Ладно тебе про это! Не крути мозги.
   - Я серьезно.
   - А вот и я! - Раздался голос входящего в комнату Антонова. - Так кого и от чего лечить будем?
   - Вон его, от морской болезни.
   - Укачало? - Шутя, обратился он к Мухину.
   - Да уж как вышло! - Сказал тот, конфузясь и отстраняясь от гориллы, облизывавшей его.
   - Да, алкоголь это яд! - Смеясь, разлил по рюмкам из стоявшей на столе бутылки Антонов. - Но все зависит от дозы. Отравиться можно и водой. Если бочку выпить. А рюмка коньяку только на здоровье.
   - Ага! - Согласился Мухин. - За Ваше здоровье!
   - Да за мое зачем? Я его на фронте оставил. Давай за твое!
   - Ну, за мое, так за мое.
   - Во и хорошо. Поехали, как говорил Гагарин... Ух, какой! Аж до костей пробирает, задорный! - Похвалил Антонов свой коньяк.
   Халида смаковала янтарную, чуть горчащую и обжигающую жидкость припухшими, налитыми кровью губами. Глядя на них, Мухин подумал: "А может, я и впрямь козел - отказался от дармового подарка судьбы. А бабенка смачная, старик со вкусом себе подобрал ее для бодрости и удовольствия. Но не про него она, не про него. Мухин медленно потягивал коньяк и чувствовал, что постепенно тревога, давившая на его душу, тает, как первый тонкий, неверный лед на море. Стоит ему только захотеть того, пошевелиться и показать свою неукротимую и жестокую силу.
   Антонов перехватил взгляд Мухина и, усмехнувшись, спросил:
   - Ну, что, полегчало?
   - Полегчало! - Серьезно ответил Мухин. - Вроде отпускает.
   Халида рассмеялась над ним и Антоновым:
   - Скажи спасибо Айболиту, пациент!
   Антонов погрозил ей пальцем, а Мухин чинно, кивками головы поблагодарил Антонова.
   - Так, теперь по кофе? - Спросил Антонов у Мухина.
   - Обязательно, я - "за"! - Вставила свое мнение Халида.
   - И я - "за" - Поддержал Халиду Мухин.
   - Ну, вот и отлично, не сочти за труд, принеси кофейник с кухни! - Попросил Антонов Мухина.
   - Нет, нет, я сама, не лишайте меня удовольствия поухаживать за вами! - поднялась из кресла Халида.
   - Что ж, изволь! - Согласился с ней Антонов.
   А Мухин не мог понять, чего это вдруг сосед стал приручать его. Наверно, по привычке. Сразу берет быка за рога.
   Когда Халида вышла, Антонов внимательно посмотрел на Мухина и спросил:
   - Расстроился?
   - Да.
   - В первый раз поссорились?
   - Серьезно - да!
   - Ничего, обойдется. Все обойдется, молодой человек, главное, голову не теряй, еще пригодится. Хочешь, поедем проветримся?
   - Куда
   - На рыбалку.
   - Ой, какая сейчас рыбалка!
   - А ты не торопись с выводами. Весна, скоро севрюга нереститься начнет. Самый раз ее брать с поличным.
   - Каким поличным?
   - С икоркой, понимаешь?
   - Да где же и чем ее ловить?
   - На белой косе. У нас на базе свой баркас есть, завбазой - заядлый рыбак.
   - Браконьер! - Уточнил Мухин.
   - Ну, как хочешь. Мне все равно, главное, умеет рыбу добывать. Вот такую! - Развел руки Антонов. - Пальчики оближешь от свежей икорки и балычка. Так что решай, через полчаса выезжаем, машина подойдет.
   - Замерзнем. Студено еще на море. Моряна холодная сифонит.
   - На базе сауна, потом отогреемся. До костей пропаримся. Так как?
   - Ну, тогда я согласен, с удовольствием. Не знаю вот только как с Леной быть.
   - Да все образуется, оставь записку, извинись, мол, виноват собака, перепил, больше такого не повторится. Вот и все лекарства от вашей болезни. Идет?
   - Идет.
   - Ну, тогда по рукам. Дело в шляпе. Вот только позвоню на базу, предупрежу, что выезжаем. - Антонов поднялся из кресла, но в это время вошла Халида:
   - Ты куда? А кофе?
   - Сейчас, один момент. Надо звякнуть по номеру.
   - Куда?
   - На базу.
   - Едем?
   - Да.
   - И Николай?
   - Да.
   - Тогда я Милке позвоню, пусть собирается. А то со скуки подохну, пока вы рыбачить будете. Сходим с ней в сауну.
   - Как хочешь, я не "против". Только не забудьте обед приготовить, пока мы поплаваем.
   - Продукты брать с собой?
   - Не надо, там все есть. Возьмем только горючее.
   - О, кей! Это проще! - Довольно улыбнулась Халида.
   Антонов вышел в соседнюю комнату позвонить по телефону.
   - А кто такая Милка? - Спросил Мухин у Халиды.
   - Моя подруга.
   - Холостячка?
   - Нет, замужняя.
   - А как же...
   - А так же! - Не дала ему досказать Халида, заглушив его слова своим поцелуем.
   - Ну, ты даешь! - Вырвался он из ее объятий, покраснев. - Он же может войти.
   - Не дрейфь, не убьет. Он спокойный. А вот ты нервный, наэлектризованный весь. Ух, аж светишься, как электра.
   - Электра? Ты ее хоть раз видела?
   - Не видела, но представляю... Когда сама вся горю.
   Мухин не ожидал такого напора и немного растерялся. Не знал, что и делать, вот же бестия, прямо-таки жжет биотоками, не заметишь. Как сгоришь.
   - Пойду переоденусь. На рыбалку все ж.
   - Давай, только не сбеги, а то вон - шары на выкат, словно тебя молнией шарахнуло! Ха-ха-ха! - Засмеялась Халида.
   Мухин ничего не ответил, только усмехнулся и пошел переодеваться
   - А где Николай? - Спросил Антонов Халиду, вернувшись в гостиную.
   - Да простудиться боится, пошел утепляться.
   - Правильно. Нам тоже потеплее надо укутаться. Ветер еще холодный на море.
   - Да какой там ветер? Тихо.
   - Это сейчас тихо. А впереди - ветер.
   Милка за которой они минут через сорок заехали в пятый микрорайон, оказалась очень обаятельной, эффектной женщиной, но молчаливой, со своей тайной. Так, понаблюдав за ней, решил Мухин, сидевший в "Волге" рядом. Она даже не смотрела в его сторону, а только перебрасывалась скупыми фразами с Халидой. Но коленом невольно касалась колена Мухина. И ему от этого было неловко и приятно одновременно.
   От Людмилы, которую он не мог называть Милкой, веяло каким-то особым очарованием и предчувствием неизведанного. И Мухин, еще недавно унылый и мрачный, преобразился на глазах. Поворачиваясь к нему с переднего кресла, Антонов замечал блеск в его глазах и был доволен своей задумкой. И на рыбалке поможет, там сила нужна, и в себя придет сосед. Двойной выигрыш. А может... и тройной. Как говорят китайцы, если нет трех зайцев, то не стоит и гнаться. А уж они-то - древние мудрецы - толк в житейских вопросах знали. Один Конфуций чего стоил! А У-шу? Хотите жить, дышите правильно. Вот мы и подышим...
   Дорога до базы отдыха была во многих местах разбита. Ехать приходилось медленно. Мухин не любил такой езды, тем более, что за окнами "Волги" вставала серая и унылая картина. Пыль, редкие кустики биюргена и тамариска. Безлюдье. Опустошенность... Хотя присутствие человека ощущалось довольно часто: рытвины от буксовавших недавно машин, газеты, кочующие вдоль дороги, как подстреленные птицы, старые башмаки или сброшенная с чьего-то плеча спецовка.
   В общем, археологи будущего должны быть довольны - предки, населявшие эту полупустыню в двадцатом веке, поработали для них основательно и совершенно бескорыстно, опередив в осуществлении этого аспекта программу коммунистического строительства по многим направлениям, при реализации которых приходилось многое брать взаймы у потомков. Но надо понимать, что в тот момент, когда "Газ-24", как черная птица, летела над полотном потрескавшейся и побитой дороги, эта проблема мало занимала воображение Мухина и его компании.
   Всем им было ровным счетом наплевать на то, что делалось по обе стороны от дороги, рассекавшей, как скальпелем, серую спину обиженного Богом побережья. Все ждали скорейшей встречи с морем: щедрым и ласковым, готовым раскрыть свои умопомрачительные объятия. Правда, Антонова занимала больше не проблема лирического насыщения, неутомимая рыбацкая страсть. Она наполняла его существо радостью и забвением, словно он уходил из мира реального - с грифастыми бланками и приказами и попадал в другой - беззаботный и естественный мир человеческого обитания.
   Халиде хотелось сменить "пластинку", встряхнуться от повседневщины. Людмила жаждала свежего ветра и подвигов, приключений, вырвавшись на волю из своей семьи, с жесткой мужской опекой и назиданиями. Мухину хотелось проветрить отравленные алкоголем мозги и поразвлечься на рыбалке с девочками. Пресная семейная жизнь, по которой он шарахнул своей пьяной выходкой, уже тяготила его. Хотелось чего-то нового, чего он пока ясно не осознавал.
   И хотя от качки в "Волге" его немного подташнивало, ехать на базу он был рад. Обо все остальном он не хотел думать. Минут через тридцать машина свернула вправо и вскоре почти неожиданно из-за светло-коричневого песчаного увала поднялась огромная темно-синяя глыба, слегка пенившегося моря.
   - Ух, как хорошо! Простор, аж дух захватывает! - Не сдержался от восклицания при виде этой картины Антонов. - Так бы и обнял всю эту красоту!
   - Руки коротки! - Подколола его в шутку Халида.
   - Ох, язва, при чем тут руки? Для моря рук мало, душа нужна!
   - А? Эта вот что ль? - Повертела она грудями перед носом поворачивавшегося к ней Антонова.
   - Вот шалунья! Ну, что тебе сказать? И эта тоже не помешает, без нее душа слаба.
   - А может наоборот? - Не согласился, немного притомившийся от качки Мухин.
   - Кому как! - Не стал возражать Антонов.
   - Ой, как не совестно? И о чем вы только говорите? - Закокетничала Милка.
   - О чем, о чем? О философии, ты что, не поняла? О том, что первично, и о том, что вторично - материя или то, что под ней. То есть подматерия! - Сострила Халида.
   Антонов расхохотался. Мухин улыбнулся. Милка фыркнула, недовольно взглянув на подругу, которая, как ей казалось, опережала события и явно переигрывала. Не все ж дешевки, зачем похабничать!
   У ворот базы отдыха стоял ее заведующий, торопился поприветствовать почетных гостей. Антонов для него, отставника, был, что генерал на фронте, он невольно подтянулся, как только завидел черную "Волгу" начальника. Машина притормозила рядом с ним. Антонов, не выходя из нее, протянул ладонь через раскрытое окошко и поздоровался:
   - Жив - здоров, и будь таков!
   - Так как Бог даст, Сергей Константинович! Здравствуйте, добро пожаловать! - Обратился он вначале к Антонову, а потом ко всем остальным.
   - Ну, что ж, пожаловать, так пожаловать! - Согласился Антонов и кивнул шоферу, чтобы заезжал на базу. Шофер, человек в годах, всю дорогу молчавший и теперь не произнес ни слова, послушно выполнил распоряжение. Машина проехала под аркой, где висел "кирпич" на красном фоне, запрещавший проезд автотранспорта. Автостоянка была перед воротами. Но Антонов любил подъезжать прямо к своему персональному домику-даче, в котором никто и никогда, кроме него и его близких друзей, не отдыхал.
   "Волга" медленно и бесшумно ползла по дороге к домику, находившемуся чуть на отшибе, в тупике, а завбазой торопливо и угодливо ковылял сзади.
   Как только машина остановилась у домика зам. генерального директора, завбазой открыл вначале первую, потом вторую дверцы. И снова предложил:
   - Добро пожаловать, все, как приказывали, в полном порядке.
   - Ну, ладно, ладно! Благодарствую! - Как барин, снисходительно поблагодарил старика Антонов и тяжело вылез из машины.
   Женщины выпорхнули с громкими восклицаниями и приветствиями. Мухин - молча и спокойно, как завсегдатай, уже набивший оскомину на подобных поездках. Для виду, конечно, что не заподозрили, что он совсем другой, не такой испорченный и скучный. И не пристали с расспросами - кто он и что он на самом деле. Отдыхающий, как все, вот и все. На этом интерес к его натуре у служителя базы и его помощников должен быть исчерпан. Иначе настроение у него испортится. А пока, если не считать некоторых неприятных эмоций, вызывавшихся легкими приступами тошноты, у него все нормально.
   - Николай, возьми там запас из багажника! Касым, открой! - Распорядился Антонов.
   - Пойдем! - Позвал Касым Мухина и направился к багажнику. Повернул ключом и под поднявшимся "хвостом" багажника заблестели на солнце горлышки бутылок - в ящике пивные, отдельно - водки и шампанского.
   - Куда такую прорву! - изумился Касым.
   - Само знает, куда. - Пояснил Мухин.
   - Кто знает? - Не понял Касым.
   - Горючее.
   - Ага! - Засмеялся Касым. - Верна, сама знает. Лишняя не пойдет в глотку.
   - Точно. Тащи в дом!
   Они забрали содержимое багажника и быстро, чтобы не видели другие отдыхающие, прошли в дом. Мухин попал сюда впервые. Ездить на базу отдыха времени не хватало. Да и зачем? Море-то под оком. Искупался, позагорал и домой - пятнадцать минут пешком. Но, войдя в Антоновский домик и внимательно осмотрев его, понял, что разница была, и существенная.
   На охотничью избушку здесь ничего не походило. Гостиный и спальный гарнитуры, как в приличной городской квартире. В прихожей холодильник, кондиционер. На стенах - эстампы пейзажей и натюрмортов. Но все это вдали от городского шума, рядом с морской гладью, своим собственным, не похожим на городской, микроклиматом.
   - Ну, как? - Спросил Антонов Мухина.
   - Отлично. Комфорт и тишина.
   - Сейчас это поправим. - Вошла в дом Халида. - Антоша, я включу маг?
   - Только не громко, голова за неделю и так распухла.
   - Ладно.
   Халида поставила на стол "Сонник" и нажала на пуск.
   Дом наполнила нежная, плавная мелодия.
   - Японцы! - Подсказала Халида. - Люблю восточные мелодии.
   Милка молча оглядывала домик, словно в магазине, приценивалась ко всему.
   В дверь постучали.
   - Открыто, входите - Крикнул Антонов.
   Милка напряглась от стука. Мухин почувствовал легкую тревогу, отчего?: - Сразу не мог понять он.
   - Разрешите? - Спросил, переступая порог, завбазой.
   - Входи! - Разрешил Антонов.
   - Как устроились? Никаких пожеланий не будет?
   - Все нормально. - Успокоил его Антонов.
   - Я на минутку, хотел доложить.
   - Что, что-то не в порядке? - Поднял на него глаза Антонов.
   - Да нет, напротив, все в полном порядке, баркас готов, отплывать можно в любое время.
   - На закате! - Сухо дал понять Антонов. - А сейчас сообрази-ка нам, любезный, раков. Мы пивко хорошее с собой прихватили.
   - Да у меня в ведре с сотню плавает. Еще со вчерашнего дня. Сам ловил, знаю, что вы, Сергей Константинович, уважаете это дело под пиво.
   - Ну, уж сам! - Не поверил Антонов. - Лешку, наверно, заставил понырять.
   - Нет, сам нырял, с маской, хотел Вам, Константиныч, удовольствие доставить. - Заюлил перед начальником завбазой. - правда, промерз, как собака. Вода еще ледяная. Вот аж сопли сегодня пошли.
   - Понял намек. - Засмеялся Антонов. - Сейчас мы тебя полечим от простуды. Ну-ка, Коля, открой бутылочку Белой леди!
   Мухин вышел в прихожую за водкой.
   - Значит, ледяная, говоришь?
   - Уф, лед, пять чертей на коже!..
   - Это хорошо! Самый раз после баньки окунуться. Страсть как люблю! Здоровье от таких контрастов чувствую. Что может быть прекрасней?!
   - Ваша правда, Константиныч!
   Мухин принес бутылку и протянул Антонову, как хозяину.
   - Да сам наливай, ты ведь как-никак из нас, мужиков, самый молодой, блюди обычай!
   - Угу! - Согласился Мухин и, откупорив бутылку, разлил ее содержимое в стоявшие на столе стаканы.
   - Нам не наливайте! - Предупредила его под руку Халида. - Мы после.
   Завбазой прищурил один глаз и заметил:
   - Женщинам бы этого вовсе не надоть, че зря добро переводить?
   - Ух, скажите, пожалуйста! - Не согласилась Халида.
   - Пей, пей, давай! - Приказал Антонов и проследил, как старик осушил стакан до дна.
   - Вот это по-фронтовому. Как, гонит чертиков из крови?
   - Гонить, Константиныч, ох, как гонить! - С донским казачьим акцентом ответил завбазой.
   - Ну, давай, и мы, Николай! За приезд по стакашке!
   Мухин взглянул на содержимое стакана, покачивающееся в его руке, поморщился и выпил вслед за Антоновым.
   - Лида, дай закусить! - Попросил Антонов Халиду.
   - Ой, не успели приехать, дай им закусить, что я вам, официантка?
   - Ну, не вредничай, дай по бутерброду!
   Халида вышла в прихожую, служившею одновременно и кухней, чтобы приготовить бутерброды.
   - Так как думаешь, Митрич, пойдет сегодня рыбка? - Спросил Антонов заведующего базой.
   - Должно быть, пойдеть, куда ж ей деться! Я вот помню, в прошлом годе на косу ходил. Хуже погода была. Ветер баловался. А все равно шла. Голодная потому что. Весна!..
   - Да, верно, весна! - Потер ладони Антонов. - Это дело хорошее. Главное, не моргай...
   - Вот именно, Константиныч. - Засмеялся старик. - Хватай рыбку за хвост, пока идеть! У нас на Дону, ух, какая путина в эту пору! Прям жить хотца! А!
   - Ишь, загусарил, бестия, жить ему хотца! А как налетит рыбинспектор!
   - Да Вас-то все знают, неужто обидють?
   - Да, это конечно! Но все же, надо поосторожней, без лишних глаз.
   - Понимаем, Константиныч! Все будет обермахт, как говорят германцы.
   - А нас с собой возьмете? - Поинтересовалась Милка.
   - Вас? - Удивился Антонов. - В море?
   - Да на кой вам?- Поддержал его завбазой. - Там ветер студеный, простынете.
   - Мы закаленные.
   - Да? Ну, посмотрим. - Неопределенно пообещал Антонов.
   - Нет, Константиныч. Бабы всю рыбалку испортют, это ты зря им потакаешь! - Высказал свое мнение раздосадованный словами Антонова Митрич.
   - Слыхали? - Обратился к Халиде и Людмиле Антонов.
   - А что, девочки, может и впрямь, пока ужин приготовите, а мы рыбки наловим! - Весело поддержал мужчин Мухин.
   - Нет, я не согласная! - Заупрямилась Милка.
   - И я тоже! - Выразила женскую солидарность Халида. - Нашли себе домохозяек!
   - Лида! Ну что это такое? - Сделал ей замечание Антонов.
   - А что? Милку можете не стесняться, она свойская. Ну, а меня тем более, чего уставились, наливайте и нам по стакану!
   - Ех, вот те на, огонь девка! - Изумился Митрич. - А ну покажь, как ею проклятую и пиють!
   Мухин плеснул еще в пару стаканов водки и подал Халиде и Людмиле.
   - Вот так! - Не отрываясь, тремя глотками опустошила стакан Халида.
   - Ишь ты, и не поморщилась. Молодец! Тебе бы парнем уродиться, ухарем бы была! - Ущипнул Халиду за бок старик.
   - Ты посмотри на него, песок сыпется, а все туда же, кровь играет! - Подзадорила старика Халида, не обидевшись на его выходку.
   - Играить, милая, ох, как играить!
   - Ну, тебе, похоже, хватит! - Нахмурился Антонов. - А то еще утопишь нас.
   - Нет, не сумневайтесь, Константиныч, не утоплю, только еще надбавь!
   - Плесни ему еще, так и быть! - Согласился Антонов, обращаясь к Мухину.
   Мухин покосился на старика и налил ему остатки водки из распиваемой бутылки в стакан.
   Завбазой поблагодарил, кашлянул и выпил. Халида подала ему бутерброд с паюсной икрой и сливочным маслом.
   - Как засол, Константиныч? - Спросил старик у Антонова, который тоже закусывал свежей икрой.
   - Ничего, пойдет! - Одобрил Антонов.
   - Вот и я говорю, что пойдеть! Малосол в самый раз. Свежатинка!
   - Ну давай, иди, готовь баркас! У нас тут дальше свой разговор! - Дал ему понять Антонов, что беседу их пора прекратить.
   - А как же раки?
   - Потом.
   - Понял. - Хитро подмигнул завбазой и тут же перевел взгляд на Халиду.
   - Эх, молодо-зелено! И где моя пора весенняя! - С этими словами он скрылся за дверью.
   - Каков гусь, а? Восьмой десяток, а орел. - Похвалил заведующего базой Антонов.
   - Орел! - Согласился Мухин.
   - Старикашка, как старикашка. - Вставила Халида.
   - Каналья! - Сделала вывод о Митриче Милка. - Видать, Крым и дым прошел, шустрый!
   - Да, у него одних орденов - на твоей груди не уместить! - Серьезно сказал Антонов. - Герой. Командиром взвода фронтовой разведки воевал. Языков через ничейную землю под огнем пулеметов таскал с территории, занятой врагом. Это вам не в кукол играть.
   - Ой, только не надо воспоминаний, они нам ни к чему. Вы с нами не для воспоминаний сюда приехали. Оставьте их пионерам и школьникам! - Высказалась Халида.
   Антонов молча, но выразительно строго посмотрел на нее. Видно было, что в нем боролись два, а может и три чувства по отношению к этой стройной, развязной и, как он думал, пустой девчонке. Что она знала о жизни? Что она знала о войне, дорогами которой ему пришлось пройти в молодости? Если бы она видела, хоть один кровопролитный бой под Вязьмой или Освенцим, наверное, никогда так необдуманно и легкомысленно о прошлом и людях того времени не высказывалась.
   А Халида, говоря циничные слова, вспоминала такое, от чего до сих пор сжималось сердце и при одном слове о героическом прошлом всю ее передергивало. Насмотрелась в раннем детстве. В их ауле было всего трое мужчин среднего возраста. Все калеки, пьяницы, не способные ни к чему - жены кормили и одевали. А командовали всем в колхозе старики. Только дядя Тулебай, тоже бывший фронтовик, пас лошадей. В отсутствие молодых мужчин старики блюли свои порядки. Девочек и пацанов еще до их полового созревания в детстве перепортили и не считали это зазорным. А тех, кто противился, жестоко наказывали. Били нагайками - за непослушание старшим. Глядя на этих "апостолов" прошлого - нынешних аксакалов - Халида все то время, во всем его громадном объеме, воспринимала с ненавистью и презрением. Как говорится, отрицание отрицания.
   Ни Антонов, ни Мухин, ни Милка не догадывались об этом. И не знали, как ей, десятилетней девочке, однажды по весне уже после войны приказали идти в юрту и помыть ноги, а потом лечь спать с каким-то заезжим начальником, нагрянувшим в их область и аул из самой Алма-Аты. Таков был обычай гостеприимства, сохраненный стариками-адайцами с незапамятных времен в их ауле. А она, миловидная и стройная, приглянулась начальнику, когда его угощали за дастарханом. Халида подносила кушанья. Старики заметили это. И чтобы задобрить большого начальника, от одного слова которого могла зависеть судьба каждого из них, послали к нему Халиду - чтобы усластила за ночь, успокоила и избавила их от возможных неприятностей или даже арестов за то, что в колхозном стаде недоставало овец, которых успели съесть в голодные военные годы. И ослушаться стариков - означало переступить обычай, пойти против всех. На такое в ауле не могла решиться ни одна девушка, тем более девочка, которых держали в большой строгости.
   Дядя Халиды, закладывавший медаль "За отвагу" за сто граммов водки, ничего не возразил председателю-аксакалу. Знал и свои грехи - проспал несколько лошадей. Кто-то угнал их, а он даже не видел кто - так напился и заснул. И по закону надо было Тулебаю садиться на скамью подсудимых и получить лет десять сталинских лагерей. Но пожалел его председатель. Сам наказание придумал - работать без выходных, исполнять, что прикажут, лишних вопросов не задавать. И без него есть, кому подумать. И хотя все это походило на самую настоящую кабалу и рабство, Тулебая это устроило. Тем более, что на его пьянство никто особого внимания не обращал. Знали - с фронта эта привычка, до войны он не пил. Что ж попрекать больного человека - много бед и смертей пережил, не выдержал - запил. Ну, да степь и работа от всего сами вылечат - так судили аульчане.
   Отца Халиды, не ужившегося со стариками, в сорок четвертом послали в Трудовую армию, в Караганду, и поговаривали, что, то ли женился там, то ли получил статью за самовольную отлучку с шахты в город. Сельчанам и аульчанам, которые в военную и послевоенную пору да еще долго и после нее жили без советских паспортов и были прикреплены, как крепостные крестьяне, к местам постоянного проживания в степи, куда-то переселяться и самовольно уезжать в город запрещалось. За это могли посадить в лагерь или отправить на трудовые работы - рыть окопы в прифронтовой полосе, добывать уголь на шахтах под землей т.д. За десятиминутное опоздание на работу можно было схлопотать семь или десять лет лагерей. Жестокие были времена. И в ауле никто точно не знал насчет отца Халиды. Первое время он высылал семье деньги, а потом перестал, как в воду канул. Старики объясняли матери Халиды это просто: война, видно, не платят денег шахтерам, на военное положение поставили, прикрепили к шахтам - по собственной воле не уйдешь оттуда, не уедешь. Вот и молчит ваш муж и отец, попав в безвыходное положение. Если бросит работу, его за дезертира сочтут и в лагерь, за колючую проволоку посадят, или расстреляют.
   Мать девочки было спросила у брата, куда он посылает Халиду, но тут же осеклась: не положено мужчине по их обычаю и укладу задавать вопросы.
   - Дело есть, пусть поможет! Председатель и все старики просят, понимаешь? - Сказал Тулебай, и больше ничего объяснять не стал.
   А Халида и представить себе не могла, какое это дело, куда ее посылают. Вошла в белую гостевую юрту и села в углу. Думала, прислуживать гостю послали.
   И эту первую ее догадку вскоре вроде бы подтвердили слова дяди, который заглянул в юрту и, увидев ее сидящую в углу, недовольно пробурчал: "Чего расселась? Прибери юрту! Постели постель гостю", и жди здесь, может чего понадобится ему.
   Халида рано научилась все делать по хозяйству, как взрослая. Мать с ранних лет приучила к домашнему труду. Приказание дяди для нее было обычным. Она быстро сняла кошмы с пола, вынесла их во двор и, как следует, выбила. Затем снова расстелила, осмотрела юрту. Поправила одеяло у сундуков - на почетном месте для гостя. Потом подумала, что к вечеру может стать прохладнее, и разожгла кизяк в талане. Сладковатый, пряный запах наполнил юрту. В ней стало теплее и уютнее. Халида подогрела воду в чайнике - на всякий случай, вдруг гостю захочется чайку попить. Хотя знала, что, наверняка, его не только чаем, но и водкой напоит председатель. Видела, как ходил тот на задних лапках перед начальником и часто кланялся ему. Большой, видно, начальник, - думала она, готовя юрту к ночлегу.
   Каждый раз, когда такие начальники приезжают, председатель той* устраивает, верблюжонка режет. Она с раннего детства любила верблюжат, у которых глаза - карие, крупные, как сливы, очень добрые и доверчивые, словно у детей. И она каждый раз закрывала ладонями лицо, чтобы не увидеть, как полоснут клинком ножа по нежной шее этого ангельского создания. Она не понимала жестокости взрослых, которые ради своей сытости убивали таких прекрасных животных. Но особенно больно ей стало в прошлом году, когда она приехала домой на летние каникулы. Все дети школьного возраста из семей чабанов и табунщиков жили в райцентре в интернате, где получали знания по программе неполной средней школы. Домой попадали только во время летних и зимних каникул. Поэтому каждое возвращение в родные юрты было для них настоящим праздником. К тому же здесь их лучше кормили и даже порой баловали сладостями, которые родители припасали к их приезду, выменивая на базаре за мясо и брынзу. Радовалась очередному возвращению домой и Халида. Но все это вскоре было омрачено тем, что председатель забрал у ее дяди Тулебая белого верблюжонка-альбиноса с голубыми глазами. Понравился тот районному начальнику. Вернее - шкура его понадобилась - жена заказала -найти в аулах белую шкуру, чтобы постелить у кровати.
  *той - праздник (каз.)
   Увидела в каком-то заграничном фильме шкуру ламы у кровати мексиканской красавицы. И самой захотелось такую же. Но ламы на Мангышлаке не водятся. Зато у верблюжат шкура почти такая же. Вот и дала мужу поручение. А он председателя попросил. И разве мог тот отказать начальству?! Забрал альбиноса у Тулебая, а взамен ему двух рыжих верблюжат дал, из колхозного стада. Были у них не учтенные на дальнем отгоне. Тулебай остался доволен - председателю угодил, да еще с таким барышом остался. И председатель - тоже порадовался, что так быстро все уладил и угодил начальнику, от которого зависел. А вот бедняжку верблюжонка зарезали, в жертву принесли. Раньше Халида каждое утро заходила на подворье дяди и угощала верблюжонка из рук то сеном, то кусочком шаньги. И когда не нашла его на привычном месте в загоне, узнала у дяди, что тот отдал верблюжонка председателю, все поняла и горько расплакалась. Это было ее первое большое горе. Переживала больше, чем уход отца из семьи. Маленькой совсем была, ничего не понимала, когда отец ушел из аула. А теперь многому научилась в интернате.
   Преподавание велось на русском и от учителей - в основном русских - Халида впитала такие понятия, как добро и человечность. Насилие над беззащитными животными воспринимала как зло или преступление. Но о том, что творили старики и взрослые в их ауле с детьми, толком не знала, об этом предпочитали помалкивать, никто из взрослых и детей никогда не говорил. Поэтому, хотя на начальников, время от времени наезжавших в их аул, она и смотрела волчонком, но это было только ее реакцией на их жестокость по отношению к животным, которых убивали ради чревоугодия. А после жалели и поминали недобрыми словами гостей, не знавших меры ни в еде, ни в питье.
   Для себя аульчане верблюжат никогда не резали, считали грехом. Да и не только грехом, но и бесхозяйственностью, ведь взрослый верблюд, особенно верблюдица, стоят в несколько раз больше - вес громадный, мясо, шерсть, молоко - настоящее богатство для степняка. Одно молоко верблюдицы чего стоит! Любую хворь излечивает. Даже туберкулез. Халида знала - в поселке Шетпе, который был их райцентром, работала шубатолечебница. А шубат делали из верблюжьего молока. Так вот, чтобы полечиться им, со всей страны туда в мирные годы люди ехали. И как потом благодарили врачей и местных жителей за исцеления! А те им говорили, мол, не нас, а природу и Аллаха благодарите, за то, что на земле верблюды есть. Они ваши спасители.
   А здесь в степи с ними так поступают. Зло и жестоко!
   Белый, пушистый верблюжонок вспомнился ей снова, когда она, закончив дела в гостевой юрте, присела на кошму возле тагана и, не мигая, глядела на пляску языков пламени. Было спокойно. Сквозь круглую отдушину над очагом в юрту вплывали первые звезды, дрожа, как девичьими ресницами, своими лучами. Неподалеку в густой степной тишине блеяли овцы. С края аула доносился вялый лай сторожевой собаки. Все это убаюкивало и настраивало на мечтательный лад. Халида вспоминала свой интернат, их третий "Б" и глазастого, шустрого Кошикбая, когда-то дергавшего ее за туго заплетенные иссиня-черные косички, а теперь загадочно и неотрывно смотревшего на нее. Кошикбай был самый ловкий и смелый в классе. Верховодил мальчишками. И когда один из них - Хусейн - обозвал Халиду дурой, влепил ему звонкую затрещину, сказав, что тот не может разговаривать с девочкой.
   Весь класс и Халида тогда рассмеялись, а Кошикбай надул губы и ушел, не поняв ее смеха. А потом он вдруг вообще исчез. Халида скучала по нему, еще не догадываясь, почему. И спрашивала его друзей про Кошикбая, мол, куда он подевался? А они дразнились: "Что, влюбилась? Влюбилась, влюбилась"!
   Оказалось, что Кошикбая забрал в степь отец. Заболел, а помощника, чтоб пасти табун лошадей, не было. Вот и вызвал сына домой. Другим не доверял.
   С мыслями о Кошикбае и сладкими девичьими грезами сидела она у тагана. Но вот раздались человечьи голоса. Среди них Халида узнала - председательский и дядин. Значит, ведут гостя на ночлег. Легкая дрожь пробежала по ее телу - вдруг что-то не так сделала. Не угожу начальнику, заругает дядя.
   Но, напротив, когда гость, председатель Тулебай вошли в юрту, дядя был доволен и ласков.
   - Вот видишь, какая хозяйка, начальник? Все для тебя приготовила.
   Гость оглядел юрту и в знак согласия покачал головой: мол, все хорошо. Потом перевел взгляд на Халиду, стоявшую у тагана. В полумраке, отсветах языков пламени, ползавших по ее тонкой, стройной фигуре, она казалась живой статуэткой, вырезанной из красного дерева. Гость невольно на мгновение залюбовался ею, но тут же, словно опомнился и поблагодарил девушку за работу и гостеприимство.
   Халида приветливо улыбнулась. Начальник показался ей добрым человеком. Он подошел к ней и протянул плитку шоколада: "Вот тебе, заслужила".
   - Спасибо! - Смущенно поблагодарила девочка и заметила через плечо начальника, что председатель и дядя выходят из юрты, оставляют ее здесь. Она остолбенела. Неужели они оставляют ее здесь на всю ночь? Легкая, решетчатая дверца захлопнулась за ними и тотчас опустилась скрученная над дверцей в рулон кошма.
   - Ой! - Испугалась Халида и интуитивно дернулась в сторону от начальника. Но он, большой и грузный, как и большинство других уважаемых в степи людей, неожиданно ловко поймал ее за талию и притянул к себе. Она и вскрикнуть не успела, как он сильно прижал ее руками и впился своими пухлыми и солеными губами в ее тонкие и нежные губы, заглушив вырывавшийся наружу крик девичьего ужаса...
   А через несколько минут огонь стыда и боли охватил все ее обнаженное тело. Она лежала рядом с полным и потным чудовищем, от которого несло водкой и верблюжьим жиром, и горько, но почти беззвучно плакала. Он не обращал внимания на ее слезы и только довольно покрякивал. Потом приказал дать попить шубата и, выпив, перевернулся на грудь, лицом к пуховой подушке и захрапел.
   Халида, согнувшись, сгорбившись от нагрянувшей беды, пошла к выходу из юрты, подняла кошму, но сильные мужские руки, просунутые сквозь решетку дверцы, толкнули ее назад. У выхода на страже начальника стоял сторож. Кто это был - Тулебай или другой - Халида не поняла. Она упала на серую, колючую кошму и впервые по-женски горько и неутешно забилась в безмолвной истерике. Кричать вслух боялась - может разбудить начальника и тогда еще хуже будет, что-нибудь сделают с ней.
   Утром, бледную и злую девочку, похожую на попавшего в ловушку волчонка, начальник погладил по голове:
   - Ох, конфетка! В следующий раз подарок тебе привезу.
   Следующего раза не было. Халида сбежала из дому, не простившись ни с матерью, ни с дядей, которого она возненавидела и желала, чтобы того сожрали волки в степи, когда он в очередной раз напьется и заснет рядом с табуном на пастбище.
   И когда через пару лет она узнала, что так и вышло, то даже обрадовалась и воскликнула: "Слава Аллаху! Он все видит. Наказал Тулебая за его грехи"! Жалости к дяде у нее не было. Да и вообще на мужчин она теперь смотрела по-особенному, как на хищников, только и думающих об удовлетворении своих животных инстинктов. Кошикбая больше не видела - не смогла бы взглянуть ему в глаза, в интернат не вернулась. Доехала на попутке до Ералиева и там поначалу устроилась в столовую, разнорабочей-посудомойкой. Завстоловой ее пожалела, не оставлять же сироту на улице, помогла не только с работой и питанием, но и с общежитием. А потом старшие подруги надоумили пойти в вечернюю школу и закончить восьмилетку. Учиться ей не хотелось. Да и преподавали в вечерке неважно, учились там в основном молодые парни - проходу девушкам не давали, мешали своими ухаживаниями. Не стыдились перебрасываться сальными шуточками на ее счет прямо на уроках.
   Преподавателей это раздражало, и она бросила учебу. Времени после работы оставалось много, не знала, куда себя деть. Скучала. Так прошло несколько малосодержательных для ее жизни, практически серых лет. И когда в закладывавшемся новом городе на берегу Каспия, километрах в тридцати севернее развернулись строительные работы, стали создаваться новые предприятия, она перебралась туда - в будущий город Шевченко. Тут ей показалось гораздо интереснее. Жила в общежитии, ходила с девушками из своей комнаты и с работы в парк на танцы. Увлеклась одним парнем - строителем. Но он поигрался с ней, достроил свой объект и, даже не попрощавшись, улетел в другой город. А она уже была в положении. Чуть не удавилась с горя. Да подруги отговорили, отвели к врачу. Сделала аборт, и год на мужскую половину рода человеческого смотрела не иначе, как на своих врагов. Дружила только с девушками.
   Одна из них - Мария - пригласила Халиду к себе в лабораторию, обучила специальности, так как позарез нужна была еще одна лаборантка. Так началась карьера Халиды в нефтедобывающем предприятии. Там она со временем и познакомилась с Антоновым. Он показался ей человеком порядочным и надежным. Но особых иллюзий на его счет она не строила. Знала, что староват для нее. Зато - верен ей, состоятелен, может предоставить не только хорошее денежное содержание, но и уют, комфорт, дорогие подарки. Причем, предоставляя все это, Антонов никогда не попрекал ее своей щедростью или ее холодностью к нему, не унижал напоминанием о том, что она простая лаборантка, случайно попавшая в их контору. Для него было главным то, что Халида гораздо моложе его, стройная и красивая, в общем-то покорная, хотя и острая на язык, спит с ним, одаривая своим теплом и нежностью. По его мнению, плата за такое сожительство и уступки друг другу были равными. Желание жить вместе - взаимным. Его это устраивало. Хотя он и понимал, что настоящей любви между ними не было. Первый год сожительства с Халидой стал для него счастливым и головокружительным. Он словно витал в облаках на седьмом небе. Но с некоторых пор ему не нравился цинизм, так и сочившийся из ее натуры, а также напускная развязность и пошлость. Он понимал, что в душе она была совсем другим человеком, не тем, какой хотела показаться другим. Антонову, много видевшему на своем веку, ее выходки и грубые слова казались случайными и напускными - шелухой, которую сыпала, непонятно для чего, на себя Халида. Он не верил в ее дурные наклонности, в ее жестокость и подлость. Иначе бы и не связался с ней так надолго. Видел, что эта молодая особа - женщина со своей тайной. Но когда Халида, как казалось ему, входила в роль современной стервозной и очень практичной бабенки, ему становилось не по себе и он кипятился, раздражался от тона ее голоса, нелепых жестов, небрежно, а то и бездумно брошенного слова. К такому состоянию он был близок и сейчас, готовясь к рыбалке, в уютном базовом домике.
   Мухин заметил, как посмотрел на Халиду Антонов, и это показалось ему, по крайней мере, странным. Неужели старик верит в искреннюю и бескорыстную любовь к нему этой пассии? Смешно!.. Тем более кому - Халиде, этой смачной и, как думал Мухин, легко доступной женщине. Вон, повисла же сегодня у него на шее. Если б не растерялся... Дурак! Надо было воспользоваться. Может еще представится случай - вон как глазами горит, бестия! Надо напоить Антонова покрепче и улизнуть с его подругой в какое-нибудь укромное местечко. Заранее предчувствуя удовольствие, Мухин довольно подпевал в такт выплывавшей из магнитофона мелодии. Демис Руссис, сменивший японцев, пел тонким и протяжным голосом, настраивая на такую же любовь, о какой пелось в его чудесной песне. Скопец, пожертвовавший искусству всего себя, провозглашал любовь высшим даром природы. Воистину - неисповедимы пути твои, Господи! - Подумал Мухин. - Не поймешь, - где благодать, а где скверна. Где добро, а где зло. Все смешалось в одном круговороте. И мы бессильны перед ним. Мы лишь жалкие песчинки в его потоке. Куда же он вынесет наш "Ноев ковчег"? К берегу благоденствия или к пропасти безумства и конца? Но где конец? И где начало? Опять круговорот: материя, переходящая в идею, реалию жизни, перевоплощающаяся в абстракцию философии. Или чья-то идея, переходящая в материю... Смешные, беспомощные, жалкие существа, мечтающие о покорении вселенной и барахтающиеся в луже собственных предрассудков и пороков. Люди двадцатого столетия. Атланты и пигмеи тела и духа. Что ждет нас? С этой мыслью он, кажется, уснул. Халида и Мила вышли погулять. Антонов тоже решил отдохнуть перед рыбалкой. Часа через два встал, вышел в гостиную, посмотрел на Николая. Тот сидел с неподвижными и открытыми глазами, как заколдованный или под гипнозом. Халида и Людмила наблюдали за ним.
   - Спит? - Спросил Антонов.
   - Не знаем. - Пожали женщины плечами.
   - Коля, что с тобой? - Толкнул Мухина в плечо Антонов. - Глаза открыты, а как будто бы заснул. Мечтаешь?
   - А? - Очнувшись, не понял Мухин, вздрогнув от неожиданного и неприятного прикосновения. - Я, кажется, забылся?
   - Последствия алкогольного опьянения! - Громко и весело, как в цирке, объяснила Халида.
   Милка захохотала писклявым и пронизывающим смехом.
   Мухин встал со стула и, встряхнувшись, рассмеялся вместе с ними:
   - Найдет же такое. Словно в другом мире оказался.
   - Ну? - Удивилась Халида. - Расскажи, ужас как интересно!
   - Да вот вздремнул, и приснилось, что плывем мы в Ноевом ковчеге, а навстречу милиционер по морю в яловых сапогах шагает. И говорит: "Вы куда, граждане плывете"? Это мне-то, словно Аврааму, значит! Представляете, какой случай?
   Все засмеялись. А Халида спросила: "Милиционер случайно не в юбке был? Может Ленка тебя вспоминает"?
   Напоминание о законной и неизвестно где теперь находящейся супруге согнало улыбку с лица Мухина, и он нахмурился, сухо и холодно бросил Халиде:
   - Спроси чего полегче. Я не маг.
   - Халида! - Укоряющее развел руки и покачал головой Антонов. - Это же бестактно, в конце концов.
   - А с чужими женщинами на базу ездить тактно? - Съехидничала она в ответ.
   Мухина эти ее слова совсем запутали, он не мог понять, что она за планета такая, где все вроде бы видно на поверхности, как на луне ночью, но в то же время масса не открытого, таящегося в недрах. Вот тебе и дешевка - подумал он про себя. - А может, специально про жену вспомнила, чтоб подразнить и потом... - снова он погрузился в мечты и предположения, как в гипнотический сон. Направляясь со всей компанией к пирсу, где на приколе стоял с задранным кверху, как у большого начальника носом, пузатый баркас, Мухин вновь подумал о Ноевом ковчеге. Возможно, всемирный потоп, о котором пишется в Библии, - аллегория, перевоплощающая в нечто материальное, духовное бедствие? Подразумевающая не воду, а море безнравственности и упадка, духовной пустоты, в которой, в силу какой-то неизвестной нам катастрофы, оказались люди много веков назад? Ведь человечество развивается по спирали. И, не исключено, что мы подошли к такому ее витку, на котором повторяется один из наших недугов или кризисов? И есть тому уже реальные подтверждения - моря невинно пролитой человеческой крови во второй мировой войне, угроза ядерной чумы или ее близкой родственницы - СПИД? Страшно подумать - если ученые не найдут эффективного средства борьбы с этой болезнью, то к 2000 году эпидемия охватит все население земли. Таковы расчеты ученых. Хотя, возможно, они и не оправдаются. Но все же угроза велика! И чем это лучше всемирного потопа, предсказанного в Библии? Утонуть в морской воде легче, чем мучиться в ужасных предсмертных конвульсиях, вызванных коварной болезнью. Но ведь для многих существует и прямая угроза затопления. Озонная дыра над Антарктидой растет, парниковый эффект в атмосфере увеличивается, климат глобально теплеет. Близится час расплаты за человеческие грехи и преступления перед природой. И в такой ситуации у людей только два выхода: либо окончательно потерять нравственность и погибнуть как виду - носителю интеллекта, как жертве этого бесценного, но хищнически использованного дара природы, либо подняться над нравственной нечистоплотностью, болотами лжи и зла и возродить себя. Но мы так погрязли в пороке, что трудно, почти немыслимо выбраться из него, добраться до спасительного "Ноева ковчега" и земли обетованной. И как узнать, что он именно тот, а не другой, подставной или иллюзорный?
   Мухин посмотрел на баркас и усмехнулся. Вот тебе и Ноев ковчег. Но ведь в Писании сказано, что на нем было каждой твари по паре. А здесь сразу две пары тварей. Да еще рулевой с усами и наколкой якоря на руке. Такого автор Писания и предположить не мог.
   Пирс уходил в море, а за пирсом от севшего низко золотого, чуть красноватого уже шара солнца через темно-зеленую, с золотыми и алыми отливами, гладь воды тянулась, словно накатанная солнечным катком, золотая дорога, клинообразная, упирающаяся в грудь светилу.
   И Мухину казалось, что Антонов с Халидой и Милкой, идущие впереди него и Митрича, если бы двигались прямо, то ступили бы на эту дорогу. Но раньше на пирс свисали сходни, и Антонов предложил женщинам свернуть к ним, направо к баркасу. А ведь могли, могли идти и по этому пирсу, и по жизни прямо! - Образно размышлял Мухин. Но вот что-то помешало. Что? Запах легкой удачи? Соблазн жить за чужой счет или боязнь трудностей? Наверно, то и другое, и пятое, и десятое... Сам-то тоже сейчас свернешь направо. А может пройти, показать свою независимость? Нет, поздно и нелепо. Не поймут. В этом-то и беда. У нас редко понимают хорошее. Зачем же быть белой вороной? Лучше - такой же, как и все - серой и неприметной.
   Мухин остановился на мгновение перед сходнями, закурил сигарету, подаренную Милкой, с чего-то вдруг захотелось после нескольких лет воздержания почувствовать вкус дымка, и пошел по шатким, прогибающимся под ногами ступням, не преминув заметить: "Эх, батя, мог бы и попрочнее для нас мостик сбацать"!
   - Да уж, какой смог, худеть надоть, а то все позатежелели, жирные, как боровы стали. Ить не я у том виноват, так ить?
   - Так, так! - Поддержал его Антонов. - Пусть привыкает к шатким ступеням, лучше на земле держаться будет.
   - Эт точна, Константиныч! - Взбодрился старик. - Усе загрузили? Отдавать швартовые штоля?
   - Руби концы! - Разрешил Антонов, как капитан.
   Митрич отвязал швартовочный трос и бегом, легко поднялся на борт баркаса.
   - Рискуешь? - Заметил Антонов.
   - Да какой там риск? Так, самая малость! Я вообще всю жизнь рискую, а пока живехонек, слава те, Господи!
   Ну, жми потихоньку к косе! - Приказал Антонов.
   - Есть, Константиныч! Поехали, милый! - Весело, словно к живому, обратился он к баркасу, направился в рубку, к штурвалу. Через минуту мотор взревел, а потом, когда Митрич сбросил газ, ровно и спокойно "затакал" мотор, подталкивая суденышко навстречу натягивающейся, как резина и расходящейся по обе стороны от носа цветной, переливающейся в закатных лучах глади моря. Над мачтой, с собранным парусом, шорохом прошла стайка куличков, потом с криком и причитаниями - тройка чаек. Словно предчувствуя легкую добычу, они то проносились вперед, обгоняя баркас, то возвращались к деревянному страшилищу и, как загипнотизированные, провожали его все дальше и дальше от берега в море. Женщины устроились на носу баркаса, говорили о чем-то своем и курили сигареты. Дымок и запах от них доносился до самой кормы.
   Антонов и Мухин занялись подготовкой снастей и отчетливо чувствовали этот запах сигарет и молодых женщин. Нужно было перед ними не опозориться и поймать настоящую рыбу. На вечерке они хотели незаметно поставить пару сетей и раскрутить перемет, а после ночевки на базе, выбрать рыбу. Вот тогда подойдет самое интересное - кульминация события, и женщин на это дело брать не стоит. А сейчас так - считай, прогулка по морю. Никакой опасности. И никто ни в чем не упрекнет. Рыбнадзора поблизости нет, с сетями не застукают. А без них - прогулка по морю, с дамами. Все продумано.
   - Эй, барышни, через борт не переломитеся! А то ить вас придется заместо рыбы вылавливать. - Предупредил Митрич.
   - Силенок не хватит, дед! - Грубо пошутила Милка, уже акклиматизировавшаяся в новой компании.
   - Так ить эта как посмотреть. Могут и хватить! - Не обиделся, рассмеялся добродушный Митрич, привыкший за свою жизнь не только к женской нежности, но и к грубости.
   Вместе с ним рассмеялись Антонов и Мухин. Николай взглянул на берег. Домики базы, словно уменьшились в размере, отдыхавшие возле них люди казались медленными, ленивыми муравьями, копошащимися в песке, расслабленно передвигающимися по пляжу. Не люди - насекомые! - Подумал Мухин. И кто нас назвал царями природы? Не помню точно. Но вот помню, что Мичурину принадлежат такие слова: "Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее - наша задача". Мухин улыбнулся своей смысловой находке, тому, как точно совпала она с настроением его друзей.
   - Чего улыбаешься? - Спросил Антонов.
   - Да вот, Мичурина вспомнил, помните? - Повторил он только что пришедшие на ум слова великого садовода ученого.
   - А, ну да, правильно писал. Вообще-то - это интересная тема - человек и природа. Вот, кажется, Бэкон говорил, дай припомнить: "В каждом человеке природа всходит либо злаками, либо сорною травою; пусть же он своевременно поливает первое и потребляет вторую".
   - Бекон. Это кто такой? Я про другой бекон слыхал, - про тот, что с мясом, с ляжками, значит, связан.
   - С ляжками! - Посовестил его Антонов. - Бэкон - мыслитель, ну при чем здесь ляжки?
   - Ну не скажи, Константиныч, они при любой философии служуть! Без них никуды, как без воздуху! - Почти прокричал из рубки подслушивавший их разговор Митрич.
   - Вот заворачивает, это ж надо! - Засмеялся Антонов. - Ну, где, от кого, как не от Митрича такое еще услышишь! Тебе Митрич, с писателями беседовать надо.
   - Эт зачем?
   - Как зачем? У них с воображением порой того - дефицит получается. Так ты поможешь!
   - Эт можна, не жалко, че там! Пущай учатся. Погутарить мне любо!
   - Но о чем ты говорить будешь? - Продолжал расспрашивать старика шутливым тоном Антонов.
   - А хошь о чем. Хошь о бабах, хошь о людях.
   - Вы посмотрите, женщины для него не люди! - Наигранно оскорбилась Халида, услышавшая громкий голос Митрича, перебивавший шум мотора.
   - Кто спорить, бабы тоже люди, местами, правдать! - Уточнил и рассмеялся Митрич.
   - Ну, ну! - Осадил разговорившегося и перебиравшего старика Антонов.
   - Не боись, Константиныч, мы такту знаем.
   - Не такту, а такт!
   - А какая разница! Все одно. Что у мотора такты, что у человека.
   - Надо ж, еще один заворот! - Изумился Антонов. - Уже и человека с машиной связал.
   - Так ить все в мире взаимосвязано, что дивишься, как парубок! - В свою очередь откровенно изумился Митрич.
   - Философ! - Для всех одобрительно заметил Антонов. Разбираешься и в косточках, и в шайбах.
   - Так ить служба такая, Константиныч! - Прокричал из рубки и распелся старик. И эхо его слов пронеслось над морем.
   - Да тише ты, чего шумишь, зря внимание привлекаешь! - Шикнул на него Антонов. - В вечерней тишине твой голос, наверно, и в Шевченко слышен.
   - Виноват, Константиныч! - Уже тише извинился Митрич.
   - А мне петь от простора хочется! - Крикнула с носа баркаса Милка. Ох, как хорошо здесь, душа поет, так и хочется все это в себя вобрать!
   - Все бы брать! - Передразнил Митрич. - Ты ему сама сначалоть что-нибудь отдай!
   - И отдам. Сергей Константинович, можно я морю песню спою? Не помешаю вам? - Снова прокричала с носа баркаса Милка.
   - Песню? Конечно, пожалуйста, какие могут быть вопросы? - Сообразив, ответил Антонов. - Валяйте дуэтом с Халидой, нам веселее будет. А про себя подумал: никто и не догадается о цели их путешествия по морю, посчитают, что компания с дамами прогуливается в вечерней тишине и воздухом дышит.
   - Как провожают пароходы,
   Совсем не так как поезда,
   Морские, медленные воды,
   Не то, что рельсы в два ряда.
   Вода, вода! - Пела Милка и тихо, почти неслышно ей подпевала Халида, которая в море словно пришла в себя, стала более естественна от красоты природы и чистого воздуха, наполнявшего легкие. Грустные мысли на время оставили ее. Она чувствовала душевное облегчение и очищение от раскинувшегося на все стороны, залитого червонным золотом солнца, простора. Ей было комфортно от синевато-желтого и даже красноватого книзу, безоблачного, глубокого и такого таинственного неба.
   А Антонов и Мухин продолжали тем временем рассуждать о человеке и природе. Каждый из них хотел показать свою эрудицию, не желал при этом ударить в грязь лицом, напрягал свою память, чтобы процитировать в подтверждение своих слов и суждений какого-нибудь известного мыслителя.
   - Вот Вы говорили, что человек должен уметь различать злаки и сорняки.
   - Это не я - Бэкон! - Уточнил Антонов.
   - Ну, согласен, Бэкон, но какая разница!
   Антонов усмехнулся:
   - Злаки, значит, он признает, потому как для человека полезны, с пищевой точки зрения, а сорняки - нет. Призывает истреблять. Так он что, умнее природы что ли? Та ведь знала, что на земле нужно. К тому же многие сорняки являются лечебными растениями, возьмите осот или татарник! Из них издревле лекарства делают.
   - Да он не в прямом смысле о злаках и сорняках выразился. - Попытался пояснить Антонов. - Образно, так сказать, аллегорически, понимаешь?
   - Нет, Вы послушайте, подождите! Ведь его, этого вашего Бэкона, и в проекте не было, когда природа уже создала и злаки, и сорняки. У всего свое предназначение. И каждому свое. В этом смысле, наверное, Ницше был точнее?
   - Да ведь я тебе повторяю, что Бэкон не натурально, а в переносном смысле, относительно человеческой души говорил, соображай, голова садовая!
   Митрич внимательно слушал, не вмешивался в спор, с начальством он спорить не любил, знал, чем это чаще всего кончается.
   - Соображаю! - Упорствовал Мухин. - Но все же, мне кажется, не только в переносном смысле, а и в прямом тоже. Потому как человек был хищником, так им и остался. Не зря Гете сочинил такой стих:
   "Ты значишь то, что ты на самом деле.
   Надень парик с мильонами кудрей,
   Стань на ходули, но в душе своей,
   Ты будешь все таким, каков ты в самом деле"!..
   - А Вы знаете, Коля, это занимательно!
   - Что?
   - То, как Вы рассуждаете. Вы человек не без способностей.
   - Да ну! - Смутился Мухин. - Все мои способности в моих руках.
   - Нет, и в голове тоже! - Уточнил Антонов.
   - А голова у меня дурная. Вот с Ленкой поссорился, а зачем?
   - Жалеешь?
   - Угу!
   - Ну, ничего, уладится, не вешай носа. - Успокоил Мухина Антонов.
   - Не дрейфь, парень, пока семь футов под килем, живем! - Поддержал Антонова Митрич.
   - Оптимист! - Не без зависти оценил натуру Митрича Мухин. - Сколько живу, столько удивляюсь - откуда у наших бывших фронтовиков столько оптимизма! Кровь и смерти видели, а никогда не падают духом, живут с большой верой в лучшее!
   - Так ить нельзя иначе, пропадешь, ежели веру и надежу потеряешь, на мель сядешь, милай! - Нараспев пояснил старик. - Мы в огне и в воде побывали, в белорусских болотах тонули, а ничего, как гуси, отряхнулись от беды и дальше пошли. А вы молодые, от ерунды нос вешаете. Слабину даете!
   - Вот, понял! Поддал тебе Митрич огоньку! - Рассмеялся Антонов.
   - Поддал! - Согласился с ним Мухин. Правильно говорит старик. И не мне одному, всем нам, молодым. Мы ведь из никудышного времени!
   Ну, я так не думаю, это уж слишком мрачно! - Не согласился с таким категоричным выводом Антонов.
   - Вы оптимист, консерватор, значит.
   - Это почему же? Что за странная логика? Напротив, я за прогресс. - Не согласился с Мухиным Антонов.
   - Пессимисты, а не оптимисты прогресс двигают. В них недовольства собой и временем больше.
   - Так, стало быть, ты пессимист? - Поинтересовался Антонов.
   - Нет, к сожалению, как и Вы, оптимист. А что с того толку? Время из-за нас, словно остановилось. Вот, говорят, застой в стране!
   - Ну, брат, человек не должен жаловаться ни на себя, ни на времена, из этого ничего путного не выходит. Время дурное: ну что ж, на то и человек, чтобы улучшить его. Так должен думать и действовать оптимист. Еще Карнейль об этом говорил.
   - Дурак он, этот Карнейль. Ни черта, как видно, в жизни не понимал. Человек может улучшить жизнь тогда, когда сам лучше станет, плюс, когда для этого условия будут подходящие. Иначе - что о стенку лбом. Бьешься, а толку мало. Вон сколько нынче диссидентов развелось! Разве не по этой причине?
   - Ну, это, брат, уже политика! Давай, на другую тему поговорим!
   - Как хотите. Почему-то, как только заговоришь в нашей стране про то, что всех волнует, так сразу про политику вспоминают и другую тему предлагают!
   Антонов придавил ногой ногу Мухина и глазами показал на Митрича. Намекнул: не смотри, что на вид простак, настучит, где нужно, фронтовик, офицер запаса, с войны к политической бдительности приучен, а может, еще и раньше.
   Мухин замолчал, оценив намек. В этом году активно боролись со слухами, анекдотами и сомнительными мыслями. Поговаривали, что КГБ такое задание от самого Леонида Ильича получил. Были и свежие тому подтверждения. Главного редактора областной студии телевидения Бориса Иванова за анекдот с должности попросили. Чуть из партии не выгнали. Вот, какие времена! А Антонов ему про человеческий оптимизм песни поет! Бросьте, товарищи! Не проведете! Миллионами душ вас высылали на севера? Высылали. Репрессировали? Репрессировали. И не так давно. Еще Никита Хрущев об этом на ХХ съезде партии заявил на всю страну. А вы все про оптимизм. Не настоящий он в вас - выдрессированный, как прививка от оспы, чтоб чего не вышло, привитый. Вот что такое ваш оптимизм. В нас, молодых и людях среднего возраста, такого показного оптимизма нет, но и настоящего оптимизма - тоже. Разуверили. Одним пессимизмом и живы. Если б не он, тогда б конец всему. Свалились бы. Пессимизм - не самое худшее, он плодотворен. Ведь он - обратная сторона оптимизма. Страшнее - пустота в душе. И у многих она, как безвоздушное пространство в небе. Живут с ней люди и плевать им на то, что было вчера, на то, что происходит сегодня, и на то, что будет завтра. Взорван храм Христа-спасителя - ну, и Бог с ним! Исполосовали "Данаю" ножами в музее - плевать, не наша картина! Умер человек? Еще народится. Главное, не я, не мой родственник Богу душу отдал - вот в чем дело. Кощунственно! Гадко! Недостойно человека. Мало чем отличает его от животного. Но любить за это человека или ненавидеть? Наверное, как и несчастное животное, жалеть надо. Ведь живая тварь, а ущербная, убогая не по своей вине.
   Об этом он и раньше думал, но не находил ясных ответов на поставленные перед собой вопросы. К примеру, не мог понять, как можно простить и не мстить бывшим тюремщикам и охранникам сталинских лагерей, измывавшимся над политзаключенными, втаптывавшими их в грязь, возомнившими себя чуть ли не Богами на этой земле? Считавшими, что им дано право распоряжаться человеческими жизнями по собственному усмотрению. Не понравился зек - шлепнул и все, чтоб не портил настроения, не вонял на весь белый свет! А те, кто осмелился сказать об этих нелюдях правду, - диссиденты, которым не место в Союзе. Вон как на Солженицына ополчились за его "Архипелаг ГУЛАГ"!.. А что с Варламом Шаламовым сделали за его колымские рассказы!.. Здесь, в море, несмотря на легкое похмелье, Мухин все это вдруг увидел отчетливо, как мачту баркаса на фоне огромного желто-крсного круга солнца, постепенно окунавшегося в бесконечную и слегка округлую на горизонте гладь воды.
   Антонов, наговорившись с Мухиным, молча налаживал перемет, готовил его к запуску. Мухин, размышляя о своем, также молча помогал ему. Женщины на носу баркаса негромко пели, а Митрич подтягивал своим хрипловатым, прокуренным и потерявшим силу голосом. Баркас, уже сбавляя ход, приближался к косе. За ней - на отмели, покрытые коричневато-белесым ракушечниковым песком, Антонов и Митрич планировали раскинуть снасти.
   - Ты закаленный? Простуды не боишься? - Неожиданно спросил Антонов у Мухина через пару минут.
   - А что? На здоровье не жалуюсь.
   - Надо будет в воду спуститься, чтобы надежно сети и перемет поставить, закрепить вешки, и так, чтоб их не выло видно над водой. Поглубже воткни их в песок, чтобы ни вешек, ни поплавков на поверхности не было видно. Грузилами закрепи. Понял? Иначе рыбнадзор может заметить, да и волной ночью, если сильный прилив пойдет, снесет! Сделаешь?
   - Какой разговор. Конечно.
   - Ну, тогда раздевайся! А то я болезненный, простуду вмиг хватаю в прохладной воде.
   - Один момент. - Согласился Мухин и стал расстегивать пуговицы рубашки. Раздевшись до плавок, ждал, когда надо будет лезть в воду.
   - Держи! - Подал ему вешки и молоток Антонов. - Забей одну здесь, а другую метрах в сорока от нее. А еще дальше вот этот якорек поставь. - Вытащил он со дна баркаса металлический якорь. За него конец перемета завяжи, да покрепче - разматывать барабан с кабелем на полкилометра будем. Дальше - вторую сеть также закрепи.
   - Митрич, давай катушку, что тянешь.
   - Настраиваю.
   - Ты ставь скорее на корму, конец нужен. Зачем человека зря морозить!
   Митрич, кряхтя, притащил большую катушку с черным телефонным кабелем и огромными крючками. Мухин посмотрел на нее, и его покоробило. Он вдруг ясно представил, как эти крючки будут впиваться в бока, в пасти рыбинам.
   Антонов улыбнулся, угадав его состояние, и ободряюще похлопал по плечу: "Жизнь - борьба, кто-то кого-то должен съесть"! Хищный оскал на несколько мгновений застыл на его лице, и Мухин как-то нехорошо подумал о своем соседе. Но это длилось считанные секунды. Отказываться лезть в воду теперь было поздно и нелепо. Никто бы его не понял. Вот так и в жизни - не раз он хотел воспротивиться тому, что ему не нравилось, уйти в сторону, чтобы не участвовать в каком-то нехорошем деле, но не получалось. То в распределении той же не заработанной честным трудом премии приходилось участвовать, то в проработке коллеги, у которого взгляды не совпадали с официальными, и который мыслил иначе, чем остальные - не по шаблону, так сказать. Обстоятельства не отпускали Мухина, давили на него. И он вынужден был им подчиняться, вместе со всеми заниматься порой не только не нравившимся ему, но и как он представлял, грязным делом. Но на рассуждения сейчас времени не было. Мухин взял в руку вешки и плюхнулся с ними за борт.
   - Да там мелко! - Рассмеялся Антонов. За ним рассмеялись и женщины.
   - В глубоком месте и дурак нырнеть! - Заметил Митрич. - А вы вот так, на мелководье попробуйте!
   Под водой был песок и Мухин не ушибся, а только обжегся о ледяную воду, которая перехватывала дыхание. Он быстро воткнул одну, затем вторую вешку, привязал поданные Антоновым и Митричем концы сети. Расправил ее на поплавках, натяянул шнуры-растяжки, ведущие к грузилам так, чтобы сети не было видно в воде. Потом, взяв в руки тяжелый якорь, пошел с ним, как с ребенком на руках, вдоль косы к тому месту, на которое показывал Антонов - у небольшого валуна, как голова бегемота, поднимавшегося над водой.
   - Вот там хорошо и приметно для нас будет. Не потеряем ни якорь, ни перемет. Сразу найдем, когда вернемся. И сети от этого валуна недалеко. Тоже не замучаемся искать. Привязывай и ставь. На дно, под валун, чтоб якорь лучше зацепился. А то попадется большая белуга, так сорвет с места. Ищи-свищи потом!
   Мухин не сообразил сразу, на баркасе, привязать конец кабеля за якорь, держал его вместе с якорем в правой руке. И теперь, чтобы привязать провод к кольцу якоря, пришлось садиться по шею в воду, держа якорь на коленях, иначе ничего не получалось. Наконец якорь был установлен. Мухин занялся креплением вешек и растяжкой второй сети.
   Когда он закончил дела, у него зуб на зуб не попадал, кожа стала "гусиной", покраснела и покрылась пупырышками, - за косой вода оказалась совсем другой, не то, что перед ней, видимо рядом с отмелью были большие глубины, из которых поднимались холодные воды. Но вместе с ними и большие рыбины, которые ночью кормились на теплом мелководье рачками и моллюсками, мелким планктоном.
   - Ну, Константиныч, задал ты мне работу! - Говорил он с паузами, еле выговаривая каждое слово. - Яйца чуть не отморозил, да воспаление легких в такой воде не долго схватить.
   - Не бойся, не дадим загинуть! - Весело подбодрил его Митрич, вытаскивая фляжку из под полы пиджака и отвязывая ее от страховочного ремешка.
   - У, батя, как на фронте!
   - А ты как думал? Зазря штоля я в окопах грязь хлебал? Ить это наука на всю оставшуюся жизню. А ну-ка нагнись, протру любезным хребтину. Давай, Константиныч, подсобляй! Растирай! А то вишь, посинел, как голубь в воде, и впрямь захвораить!
   Мухин почувствовал, как по спине разлилась теплая жидкость и в нос ударил запах спирта. Шершавые ладони Митрича забегами по ребрам и позвоночнику, оставляя за собой приятное, смешанное с мышечной болью, тепло. Растирал его и Антонов своими гладкими, как у женщины, ладонями. Как-то осторожно. А Митрич не жалел, давил на спину вовсю. Через минуту Мухин почувствовал, как вся спина горит.
   - А ну-ка груди подставляй! - Скомандовал Митрич.
   Мухин разогнулся.
   - На, хлебни, полегчаеть! Проверенное средство. Ух, какой красавец, мускул на мускуле. Сразу, видать, не бездельник, руки работают. - По-отцовски одобрил Митрич. - А это што за пометка? - Ткнул пальцем старик в шрам ниже левого соска.
   - Да так, блатные кольнули как-то.
   - Ишь ты, вот же сволота!
   - Что вы говорите! - Удивился Антонов, ничего не знавший о прошлом Мухина. - Как же это получилось?
   - Да было дело. Я в оперотряде молодежном тогда дежурил. В первые годы, сами знаете, зэки бывшие наглели, проходу людям в Шевченко не давали. На танцах, в парке свои права качали.
   - Да, да, что-то припоминаю.- Вспомнил Антонов.
   - Так вот, решили мы тогда их в чувство привести, комсомольцы, значит. Девчонок они особо обижали. И насиловали даже. А милиция, хотя и работала в то время хорошо, малыми силами, все-таки за ними не поспевала порой. Мы - оперативники - группой на танцы пошли. А блатные наш план раскусили, а может, кто продал. Не успели на площадку зайти, резня началась. Вот и в меня пику воткнули. Но гада того я все же подломил под себя. Хорошо, что повезло, в ребро пика попала, а то бы прошил сердце!
   - Да, да, да. Что-то такое я припоминаю! - Подтвердил Антонов слова Мухина. - В оперативной сводке было сообщение. Драка на площадке.
   Да не драка, какая же это драка! Мы порядок хотели навести.
   - А что ж милиция?
   - Как всегда к шапочному разбору пожаловала. С нами-то один участковый был. Что он мог с толпой бывших зэков сделать?
   - Не следовало так, не в свое дело... Надо было милицию привлечь, у нее оружие.
   - А в Новом Узене не слышали, что было? Там и оружие не помогло, и порезали, и постреляли многих. Такой же оперотряд комсомольский вместе с милиционерами порядок наводил.
   - Мало профилактикой занимаются! - Сделал вывод Антонов.
   - Да ведь полк для надзора держать не будешь, а бывших зэков здесь оставляют после отсидки в колонии строгого режима. Дальше нашего города, Нового Узеня и поселка Жетыбай выезжать запрещают. Вот в чем беда. Скапливаются они здесь. Ведь что ни год, со всей страны новые головорезы и грабители, убийцы прибывают по этапу в Шевченко. - Пояснил Мухин.
   - Да, но что с этим поделаешь? - Сказал Антонов.
   - Как что? Заниматься с людьми надо, а не спать. А то ведь многие не у дел, бродяжничают без работы, вот и злые, голодные до строго ремесла. - Высказал свое мнение Мухин.
   - Нелюди. К стенке их всех надо ставить и в расход пускать, чтоб другим людям жизнь не отравляли! - Категорично заявил Митрич. - Раньше бы при Иосифе Виссарионовиче с ними цацкаться не стали. Всех бы таких, как тот, что тебе пику в грудь воткнул, расстреляли. И точка!
   - Ну, ты скажешь, Митрич, прошли те времена! Нечего на них оглядываться! - Решительно поправил старика Антонов.
   - Прошли, а оглядываться все - таки стоить, не бесполезное это дело - выводы делать и с прошлым настоящее сравнивать, чтоб самим в себе и сегодняшней жизни разобраться. Или я не прав?
   - Разобраться - это да, согласен, но чтоб снова массовые расстрелы и репрессии! Уволь! Нахлебались этого вдоволь! - Подвел черту под дискуссией Антонов. - Иди, заводи мотор!
   Женщины, глядя из-за рубки, слушали мужской разговор и наблюдали за Мухиным. Стройный и мужественный, он в эту минуту нравился им обеим. Повернись Антонов к ним лицом, сразу бы заметил: ставил сети на красную рыбу, а подплывала белая, - как он иногда называл представительниц женского пола.
   Но вот Милка не выдержала и крикнула из-за будки:
   - Коль, иди сюда, давай, я тебя разотру! Ну, дайте мне его растереть!
   Старик усмехнулся:
   Губа не дура! Вишь, Колька, какой ты ядреный, кровя у девки заиграли!
   - Ой, ну скажешь такое! - Застеснялся Мухин.
   Антонов вначале улыбнулся шутке Митрича, потом с подозрением и какой-то белой завистью посмотрел на обнаженного Мухина: ну, как не влюбиться в такого! Не будет ли с его стороны подвоха? Однако, не высказал этих мыслей вслух и, чтобы не выказать своей слабины в этом вопросе, поддержал старика:
   - Хорош, здоров гусь, вот и нравится! - Высказался, как о вещи.
   - Что мне нравиться? У меня жена есть. - Прояснил ситуацию протрезвевший в ледяной воде Мухин.
   - А мы что, хуже? - Обратила на себя внимание Милка. - Во, во, во, - показала поочередно руками на свою пышную грудь, тонкую талию и полные бедра.
   - Их, мать честная! - Воскликнул Митрич. - И де мои златые годы?
   - Иде, иде! При тебе! - Передразнила Милка. - Чего раньше времени себя хоронишь!
   - Ты так считаешь, значить, обнадеживаешь. Есть еще на что надеяться? Тряхнуть стариной что ль? А, Константиныч? - Испросил он разрешения у начальника.
   - Тряхни, тряхни, Митрич, только все не вытруси! - Разрешил и предупредил тот цинично.
   На баркасе раздался дружный хохот.
   Вечером варили раков с укропом и щекотливый, вызывающий зависть запах, разлетался от домика Антонова далеко по базе. Митрич варил по своему рецепту так, как принято на Дону. Он уже вошел в роль бывалого кока и рассказывал всякие небылицы, связанные с раками:
   - У нас ить как - вода пресная в Дону, не то, что этот рассол. Раки в ней во-такие растуть. - Развел он руки.
   - Убавь немного, больно больших показываешь! - Не поверил ему Антонов.
   - Не, Константиныч, истинная правда, что мне брехать, вот - такие раки у нас, как лобстеры! Одна клешня с ладонь. На каждого по литру пива надоть, удовольствие!
   - Да, Митрич, тебе мемуары писать можно! - заметил Антонов.
   - Не, писанину я не перевариваю.
   - Устно, как Ираклий Андроников, сочиняй и записывай на магнитофон.
   - Ой, Константиныч, опять не веришь! А я на полном сурьезе.
   - Ну ладно, ладно! Не обижайся. Хватит, однако, малость прибавить ты любишь. Ну, откуда такие раки на Дону, чтоб размером с лобстеров? Николай, достань пиво, уже охладилось. С раками в самый раз будет.
   Мухин вышел в прихожую и достал из холодильника несколько бутылок "Пльзеньского" - любимого пива Антонова.
   - Жидковато будить! - Заметил Митрич,.- Чего б покруче добавить!
   - Можно и покруче, так, Коль?- Снова обратился к Мухину Антонов.
   - Конечно. - Ответил Мухин и снова вышел в прихожую, откуда возвратился с парой бутылок водки в руках, покачивая ими на ходу.
   - Напьетесь, мужики! - Предупредила Халида.
   - Тебе что, жалко, пусть дуют. - Не согласилась с ней Милка. - На свежем воздухе не страшно. Выйдут, проветрятся, искупаются в море и все в норме будет. Наливайте и мне! - Попросила она.
   - Сойдет сей калибр? - Спросил Мухин, подавая стаканы для водки, которые он достал из серванта.
   - В самый раз, любезный, ух как хорошо с раками-то! Любо! - Похвалил Митрич.
   - Знает толк в раках и водке! - Усмехнулся Антонов. - Старый волк.
   - Эх, жизня моя малина, сладка водочка! - Запел Митрич, еще больше входя в роль "придворного" шута. Знал, Антонову это нравилось. Но нравилось только последние три года, раньше он его за это ругал. Жена, да и он сам не любили сальных шуток и пошлости. Воспитывались в детстве на классике, в интеллигентных семьях. А куда ему, полуобразованному Митричу, тягаться с классиками! Ясно, что они брали верх над интеллигентскими натурами. Впрочем, будучи без жены, Антонов не чурался и фольклора. А после ее отъезда неделями жил и общался с Митричем на базе отдыха, привык к его южнорусскому говору и шуткам-прибауткам. Понял, что и в них своя соль и резон есть. Потому, как этот говор похож на снадобье от официального и засушенного языка служебных отношений. А ими Антонов был завязан крепко-накрепко всю рабочую неделю: воз на себе тянул немалый. И считал, что раз тянет больше некоторых, больше ему и позволено. Хотя бы в отдыхе и вообще личной жизни. Прав он или не прав, трудно судить. Время было такое. Хотя, конечно же, когда человек оправдывается своей временной принадлежностью к чему-то - это, чаще всего, плутовство. Ибо никакое время, как кочка от влаги, не защищено от проникновения в него идеалов и традиций других времен. А человек, живущий в том или ином времени, никогда не лишен хотя бы маленького права выбора: то ли следовать постулатам истории и лучшим традициям цивилизованного общества, то ли выступать против них. Или, делая вид, что о них ему ничего не известно, идти на поводу случая, эдаким бараном входить в грешное царство надуманных ценностей, где все ценности определены на козлиный глазок и потому вообще считаются ценностями: гуманитарными или материальными.
   В глубине души Антонов все это хорошо понимал. И внутренне жил сразу не по одной, а по нескольким шкалам ценностей, отдавая предпочтение в реальной жизни той из них, которая обеспечивала успех с наименьшими моральными потерями. Поэтому аморальным человеком он себя никогда не считал. И вообще к общественной морали относился весьма иронически. Что такое мораль? - Спрашивал он себя иногда. - Планка для прыжков человека в нравственную высоту. Но кто знает, каковы возможности каждого для такого прыжка, и кто ставит планку? Партия? Моралисты, типа тех партийных работников, которых он знал? Конституция? Общество? Или нечто большее? Все относительно - успокаивал себя в такие минуты угрызений совести Николай, - все в наше время размыто так, что ничего точно не определишь. А раз нет твердых критериев и границ, то и нет настоящей вины и спроса за нее. Вот в чем соль. Поймешь это и перестанешь мучаться. Побережешь свою потрепанную душу для других времен. Пока же надо довольствоваться тем, у которого на службе. Платит-то оно!
   - Константиныч, парку сейчас пойти поддать или опосля? - Вывел его из полузабытья и размышлений Митрич.
   - Что? - Не понял сразу Антонов, погрузившись в свои мысли.
   - Я гутарю про баню. Ты ведь пожарче любишь. Так, когда кондицию сделать?
   - А, давай, давай, вот сейчас по пивку, и пойдем, попаримся!
   - Может, потанцуем для начала? - Спросила с легкой укоризной Милка. - Что вы сразу на сауну нацелились? Ну, все у вас по-мужицки. Водка, пиво, раки, баня! И все удовольствие! А нам бы потанцевать хотелось. Правда, Халида?
   - Плохо ты Антонова знаешь. Баня для него больше чем женщина. - С иронией заметила Халида.
   - Но... Что-то хотел возразить Антонов, да перебил Мухин:
   - Вам хорошо рассуждать, вы в ледяную воду не лазили. А по мне быстрее бы в баньку!
   - Ну, вот видите? О чем я говорил, при чем тут моя привычка? - Стал оправдываться Антонов. - Человек чуть не околел, нужно его отпарить. Да и вы после баньки, как ангелы на небесах, станете. А потанцевать мы еще успеем. Музыка при нас.
   - Это, в каком смысле высказались? - Не поняла и обиделась Милка.
   - Душе и телу легче становится после бани, знакомое дело! - Ответил Антонов.
   - Нет, вы уж сами попарьтесь. Ну, вас в баню, таких кавалеров, я, наверное, домой поеду! - Недовольно и капризно пробурчала Милка.
   - Да ты что, обиделась? - Не поняла ее Халида. - Антонов прав, банька прелесть что такое. Попаришься, прекрасно себя почувствуешь, как рыба в воде.
   - Давай, лучше выпей! - Предложил Мухин Милке. А Антонов его поддержал.
   - Да, да, пора по стаканчику, по пивку и в баню. Выпейте! Веселее станет. А то мы и впрямь на вас скуку нагнали своим поведением. Давай, Коля, поухаживай за дамой! Действуй!
   Мухин налил всем водки в стаканы и подал.
   - За что? - Спросила Милка.
   - За мир и любовь между мужчинами и женщинами. - Предложил тост Мухин.
   - За это стоит. - Одобрительно встретила слова Мухина Халида. - За это я выпью. - Только навряд ли когда такой мир наступит.
   - Да, да, хорошая мысль! - Согласился с тостом Мухина и сделал вид, что не слышим слов Халиды, Антонов.
   - Пойдет! - Одобрила и Милка, лукаво глядя на Мухина. - Дернули понемногу?
   - Дернули! - Почти хором повторили остальные и пригубили стаканы.
   Халида переставила кассету и включила ленту с блатными записями. Некоторые из этих песен исполнялись в разгар вечеров в шевченковских кафе и ресторане "Актау". Домик Антонова наполнился атмосферой злачного заведения. Но Антонову этого было мало. Сложившуюся атмосферу он хотел аккуратно, словно завернутую в целлофане, перенеси в сауну, чтобы обострить ощущения.
   - За мной, в обитель чистоты тела и духа! - Как актер, взяв в руки магнитофон, продекламировал он и направился к двери. Вся компания с возгласами последовала за ним.
   Выходя из домика, Мухин заметил в полумраке мужскую фигуру. Кто-то из-за угла следил за их компанией. Но, подойдя к углу, он никого там не нашел. Наверно, померещилось.
   - Ты что в сторону шарахаешься? - Спросил его Антонов.
   - Да показалось! Вроде, кто за углом стоял.
   - Наверно, помощник Митрича, Леха, любопытный, бестия! - Предположил Антонов. - Посторонних на базу не пускают, не бойся!
   - Злой дух там стоял! - Пошутила Халида.
   Милка серьезно и опасливо взглянула на нее, мол, чего чепуху мелешь. Вдруг, действительно, кто-то следит за ними?
   Мухину стыдно было выглядеть трусом и, чтобы рассеять все сомнения, он предложил:
   - Подождите меня, я мигом все осмотрю.
   - А чего бояться? - Не согласился с ним Антонов. - У себя на базе? Мы не в гостях, отдыхаем, как хотим. Здесь могут быть только свои. Сейчас я у Митрича спрошу, кто проживает на базе, нет ли посторонних? Пойдемте!
   Это сообщение на минуту успокоило Милку и Мухина, у которых был повод для тревоги. И они вслед за Антоновым и Халидой прошли по узкому пирсу, нависшему над почерневшей, в золотых блестках электрических огней водой, к деревянному настилу. Он опоясывал домик сауны, построенной на сваях и похожей в ночном полумраке на избушку на курьих ножках, так как окон там не было видно, а в фасадной стене имелась только дверь.
   Как только Антонов ступил на площадку настила, из двери появилась проплешина Митрича. Убедившись, что это те, кого он ждал, старик выскочил из двери и, посторонившись, предложил учтиво:
   - Добро пожаловать, все в лучшем виде, как заказано.
   - Хорошо, хорошо! - Поблагодарил его Антонов и предложил первыми пройти в дверь дамам.
   Халида толкнула дверь ногой, скрипнула пружина, притягивавшая дверь к косяку и она откинулась. Халида вошла вовнутрь, в предбанник, придержав дверь рукой. За ней вошли Людмила, Антонов и Мухин.
   - Дак мои услуги требуются, аль нет? - Поинтересовался Митрич.
   - Следи за порядком, а тут мы сами. - Объяснил ситуацию Антонов. - На базе посторонних нет? А то, кто-то за углом возле нашего домика стоял, как нам показалось, и наблюдал за нами.
   - Не может быть, посторонних мы сюда не пускаем, Константиныч, ты же знаешь! - Категорично ответил Митрич.
   - Понимаю, понимаю. И правильно. Нечего здесь случайным людям делать. Ты все же проверь еще раз, кто на базе сегодня обитает!
   - Есть! - По военному ответил заведующий базой. - Сейчас с Лехой проверим. Вы не беспокойтесь, парьтесь. Легкого вам пара! Главное в меру парьтесь, не переборщите!
   - Ладно, ладно, разберемся! - Дал понять, что разговор закончен, Антонов.
   Митрич удалился. Но Антонов, настороженный подозрением Мухина, оставив гостей в предбаннике, вышел за ним следом. Как говорится, береженого Бог бережет. Нужно и самому убедиться, что посторонних на базе нет. Антонов, нагоняя Митрича, окликнул его:
   Але, погоди!- И когда сравнялся с завбазой, строгим голосом приказал:
   - Пусть твой помощник в оба глядят, чтоб чего не вышло.
   - Слушаюсь, велю сейчас осмотреть всю территорию.
   - То-то. Валяй!
   Распорядившись, Антонов тут же вернулся в холл бани.
   - Что там? - Спросила Милка.
   Приказал Митричу и его помощникам стеречь нас и наш домик.
   - Правильно! А то мало ли чего! - Одобрил Мухин.
   Халида с легким презрением посмотрела на мужчин, но промолчала, стала первой раздеваться. Антонов поставил на стол магнитофон и включил ту же песню про Соньку-золотую ручку, которая несколько минут назад звучала в его домике. Мухин поставил на стол бутылки водки и пива рядом с магнитофоном. Закуска здесь уже была приготовлена Митричем или поваром базы отдыха - салаты из ранних тепличных овощей с зеленью, отварное мясо, раки, балык осетрины, икорка в общепитовских тарелках, по краям которых голубыми буквами было оттиснуто пожеланье: "приятного аппетита"!
   Мухин, вспомнив, что свои плавки он снял в прихожей домика и повесил просушить на стул, замялся на минуту, стесняясь семейных трусов.
   - Ты что младенца из себя строишь? - Подойдя к нему, шепнул на ухо Антонов. - Не смущай девок, раздевайся.
   - Слушай, Константиныч, я плавки там оставил.
   - Ха! - Засмеялся Антонов. - Вот беда, девочки, - обратился он к Халиде и Милке, Коля плавки в домике забыл, позволим молодому человеку без плавок попариться?
   - Вот это интересно. - Засмеялась Милка. - А, - махнула она рукой,- подумаешь, святоши, я тоже буду без ничего. - И она скинула с себя лифчик и трусы. Осталась перед всеми, в чем мама родила.
   - Не стесняйся, Коленька, все равно вместе спать будем! Давай сразу стыд сбросим! - Подбодрила Мухина Милка.
   Антонов и Халида рассмеялись над неопытностью и видом обескураженного Мухина и тоже разделись догола.
   Мухину, чтоб окончательно не пасть в их глазах, пришлось тоже раздеться. Стыдливо и робко он вошел вслед за ними в парилку. В рот и ноздри ударил горячий, воспаленный воздух.
   Халида и Антонов забрались на предпоследнюю полку. Милка грациозно, словно Даная на известной картине, опершись на локоть правой руки, разлеглась полкой ниже. Мухин, увидев всех троих в ярком свете розовой лампочки, почувствовал возбуждение и сел на нижний полок.
   - Что, слабо? - Довольно и насмешливо бросил ему сверху Антонов. - У, как пробирает, кровь кипит!
   Мухин почувствовал, что сидит внизу без труда, легко переносит высокую температуру сауны, и стал забираться выше, ничего не ответив Антонову, который обнимал Халиду и склонялся лицом ей на грудь.
   Мухин поднялся вплотную к Милке, и погладил ее своей рукой по голому, покрывавшемуся испариной животу.
   Ой, щекотно, не надо! - Засмеялась она. И в тот же миг перевернулась, накатилась с верхней полки на Мухина. Впилась в него своими губами.
   - Глянь, - усмехнулся Антонов, - жаркая любовь проснулась.
   - Угу! - Только и ответила разомлевшая Халида и стала жарить своими ладошками антоновскую спину, чаще всего в том месте, где остался лепесток шрама от фронтового ранения. Антонов блаженно щурил глаза и наслаждался ее лаской и горячим, сухим воздухом. В такие минуты он чувствовал свое омоложение.
   Первым не выдержал Мухин. Прижатый к полке Милкой, он чуть не задохнулся, в глазах у него потемнело. И он из последних сил вывернулся из под нее и затряс головой.
   - Ух, не могу!
   - Пробирает? - Со смехом поинтересовался Антонов.
   - До невозможности. Я пас! - Стал сползать вниз Мухин.
   - У, гусар! - Рассмеялась над ним Милка, но тоже слезла с полки вниз, - здесь дышать было легче и воздух так не обжигал ноздри.
   Мухин взглянул на нее, присевшую рядом. Распаренная, в струйках пота и воды, она была страшно хороша.
   - Пойдем в холл, пока они попарятся! - Шепотом предложил Мухин.
   - Пойдем! - Игриво согласилась Милка.
   - Все, я на воздух! - Возвестил Мухин громко.
   - Я тоже. - Выразила с ним солидарность Милка.
   - И я, наверно, с ними! - Хотела спуститься вниз Халида, но Антонов остановил ее.
   - Погоди, ты веничек березовый давай, с веничком попаримся, а уж потом водные процедуры.
   - Ой, попросил бы Мухина. - Недовольно заныла Халида. - Мужик все ж, отхлестал бы тебя на все сто...
   - Со второго захода, а сейчас ты, нежненько, и массаж. Ты же знаешь, я люблю.
   - Ну, ложись! - Нехотя согласилась Халида. Быстрей, а то уморишь меня здесь.
   - Ох, слабаки вы, ну и поколение! Даже на баню у них сил не хватает. А еще в космос рвутся, коммунизм построить хотят. Куда вам!
   - Давай, давай, философ, вот я тебе, вот! - Стала хлестать по антоновской спине березовым веником, приговаривая, Халида.
   Довольный Антонов только покрякивал, изредка прося: Еще, еще"!
   Когда они с Халидой вышли в холл, Мухина и Милки там не было. Одежда лежала на диване, висела на стуле.
   - Вот черти! - Бодро и весело сказал о них Антонов, - не побоялись простуды, молодцы, пойдем и мы окунемся, полезно для здоровья!
   - Нет, я не рискну, вода холодная.
   - Да здесь у берега, как в лягушатнике, прогрелась за день. Колька за косой купался и то ничего. Пойдем. Ну...
   - Нет. Иди сюда, - поманила Халида Антонова, - я тебе хочу что-то сказать.
   - Что? - Ожидая ласкового слова, приблизился к Халиде Антонов.
   - А вот что! - Засмеялась она и повисла у него на шее.
   - Антошка-картошка, я тебя люблю. - Чмокнула она после этих слов Антонова в губы.
   - Кх! - Кхекнул с улыбкой Антонов, я тебя, кажется, тоже.
   - Кажется или тоже? - Надула она притворно губки.
   - Тоже, тоже, ласточка моя! - Согласно залепетал он и стал тискать ее в своих объятиях.
   А Мухин и Милка тем временем плавали у пирса, наслаждаясь прохладной, бодрящей водой. Беспечно похохатывали и пофыркивали. Несколько минут назад они стали близки прямо на деревянном настиле, за задней стенкой сауны, где их никто, как они думали, не мог видеть.
   Однако Митрич, сидевший в рубке пришвартованного неподалеку баркаса с погашенным в ней светом, с удовольствием наблюдал за живой и небезынтересной для него сценой. Почти при таких же обстоятельствах он около сорока лет тому назад, на войне, взял в плен важного немецкого офицера, парившегося в бане с любовницей. Правда, происходило тогда все не на море, а на реке и не рядом с сауной, а у мостков, спускавшихся от черной русской бани.
   Тогда, с минуту полюбовавшись на представшее перед ним и его подчиненными зрелище, он прыгнул, сбил с ног офицера, закрыл ему рот широкой ладонью. Гансу ничего не оставалось делать, как укусить его за эту ладонь. За что Митрич оглушил его ударом рукояти ножа и кулаком по затылку. Было уже не до шуток. Немца могли услышать его сослуживцы и поднять тревогу. А тогда - пиши, пропало - или-или. Обнаружение было нежелательным.
   Старые фронтовые привычки до сих пор жили в нем. И он, честно выполняя свой служебный долг, засел в дозоре на баркасе, просматривал берег и подступы к пирсу. А его помощник Лешка дежурил тем временем на остальной территории базы, то подходя, то отходя от антоновского домика, простреливал взглядами все вокруг.
   Хлопнула дверь сауны.
   - Вторая пара упарилась! - Шепнул себе под нос Митрич. - Желают искупнуться. Хорошее дело, чего там. Эх, мне бы их годы!
   Завернутые в простыни, почти прозрачные, светящиеся в свете вышедшей луны, Антонов и Халида были похожи на монаха и монахиню - в длинных ризах, или на приведения.
   - Вот, голуби! - Позавидовал Митрич. - И как это она ему поддалась? Мужик!
   - Где они пропали? - Отыскивая еще не привыкшими к темноте глазами Мухина и Милку, спросил Антонов.
   - Где вы? - Тихо, вполголоса позвала Халида так, чтобы не слышали на базе.
   - Тсс! - Прижал палец к губам Милки Мухин. - Пусть поищут.
   И уцепившись рукой за сваю, лег на спину. Вода забулькала.
   - А, вон, куда черти забрались! - Догадался Антонов. - Под пирсом они.
   Держась правой рукой за перильце, стал спускаться по лестнице к темной глади воды.
   - Ух, как здорово! - Шагнув в воду, воскликнул он. - Пошли! - Позвал Халиду.
   Но та заупрямилась:
   - Нет, нет, я ни за что, боюсь холодной воды.
   - Да не холодная, самая приятная! - Сообщил ей Антонов, заманивая в воду.
   - Нет, не хочу! - Наотрез отказалась она.
   - Ну, гляди, пожалеешь. И он пошел дальше, погрузился в воду всем торсом, оттолкнулся от ступени и поплыл. Обогнул слева пирс и заметил две белеющие в темноте, словно восковые, фигуры - мужчины и женщины. Они! - Угадал Антонов и подплыл поближе.
   - Вот вы где, разбойники! - Игриво заговорил он. - Не замерзли еще?
   - Не - а! - ответила, погрузившись по шею в воду, Милка. - У нас не рыбья кровь.
   Мухин уже чувствовал озноб, но крепился и поддакнул своей подружке:
   - Да, мы не килька худосочная, быстро не мерзнем.
   - Ну и молодцы! - Похвалил Антонов. - Не буду мешать. - И поплыл дальше, в сторону баркаса, чтобы, сделав круг, вернуться к лестнице.
   Милка приблизилась к Мухину, который уже стоял в воде, и повисла у него на плечах, желая снова поцеловать. Но в этот миг Мухин услышал вначале легкое, потом все усиливающееся бульканье и вскоре увидел на освещенной лунным светом поверхности воды выплывавшие один за другим, приближающиеся к ним серебристые пузыри воздуха и расходившиеся от них круги.
   - Никак тюлень! - Шепнул он обнимавшей его Милке.
   - Мамочки! - Испугалась она и через мгновение закричала, как ненормальная.
   - Что с тобой? - Схватил ее за плечи Мухин.
   Но она потеряла сознание и обмякла, вываливаясь из его ладоней в воду. Он подхватил ее подмышки и, похлопав по щекам, привел в чувство.
   - Нога! Моя нога! - Застонала она, очнувшись и стискивая зубы.
   Подплыл перепуганный Антонов. Из-за борта баркаса, освещая поверхность воды большим фонарем, свесился Митрич.
   - Что там? Что случилось? - Повторяла с пирса взволнованная криком подруги Халида.
   - Тише! - Приказал сухим голосом Антонов. Всех переполошите! Убери фонарь - Махнул рукой он Митричу, и тот следом выключил свет.
   Мухин держал Милку на руках. В воде это было нетрудно. Из ее правой ноги торчала стрела гарпунчика от подводного ружья. Кровь, как фантастический цветок, расходилась пышным и мохнатым облачком буроватого цвета в воде.
   Антонов сразу оценил обстановку:
   - Ну, что ты застыл? - Обратился он к Мухину. - Давай быстро к лестнице!
   И стал помогать Мухину тащить Милку до спуска с пирса. Она громко стонала.
   - Потерпи, сейчас поможем! - Успокаивал ее Антонов. И кто здесь только оставил эту дрянь?
   - Не оставил, а выстрелил! - Поправил его Мухин.
   - Как выстрелил? Что ты мелешь? В своем уме?
   - Из подводного ружья. Сам видел. Метров с десяти, какой-то гад выстрелил, там пузыри воздуха, и круги на поверхности воды было отчетливо видно. Не мог ее бросить, чтоб догнать негодяя.
   - Вот это да! - Опешил Антонов.
   - Я знаю, знаю, кто это сделал! - Сквозь зубы прошипела Милка. - Это мой муж, у него подводное ружье и акваланг! Он - подводный охотник, сволочь, мерзавец, приревновал! - Стала кричать она уже в истерике.
   - Не может этого быть, ты с ума спятила, замолчи! - Прикрикнул на нее Антонов - Не говори глупостей
   - Как Викентий мог оказаться на базе? Откуда он знал, подумай! - Поддержала Антонова, наблюдавшая за ними сверху, Халида.
   - Он на соседней базе, с друзьями. Я это поняла. Машина Вовкина, его друга, на парковочной площадке стояла. Я номер заметила.
   - Тихо, тихо! - Предупредил Антонов, озираясь вокруг и боясь, что кто-то услышит их разговор.
   Они подошли к лестнице и с трудом затащили по ней Милку - такой тяжелой она оказалась. На дощатой площадке их встретила Халида. Вскоре прибежал с аптечкой Митрич.
   Голую и истекающую кровью Милку затащили в холл, уложили на диван.
   - Надо выдернуть наконечник! - Услышали сквозь Милкины стоны присутствующие голос Антонова. - Николай, перетяни ногу жгутом выше раны. Митрич, дай спирту! - Приказал Сергей Константинович.
   Милка, чуть прикрытая простыней, дергалась от боли и снова то стонала, то ревела.
   - Сильнее перетягивай! - Снова приказал Антонов Мухину. - Держи, чтоб не шевелилась!
   И следом взялся за стрелу.
   - Потерпи, милая, сейчас все будет нормально. - Успокаивал он раненую женщину. - И вдруг резко выдернул стрелу с острым наконечником, разорвав кусок мышечной ткани.
   Милка заорала, как резанная.
   - Прикрой ей рот! - Зло приказал Антонов Митричу. Тот уже наготове держал свою фляжку со спиртом. - Всех переполошит. Лей на рану!
   Халида скомкала простыню и закрыла ладонью с кляпом подруге рот.
   - Лей спирт! - Снова приказал недовольным голосом Антонов. Ты что, заснул?
   Митрич без промедления выполнил приказание. От еще большей боли Милка забилась на диване всем телом.
   - Вот, я тампон сделал! - Сунул Антонову в руку сложенный в несколько слоев бинт и кусок ваты под ним Митрич.
   - Хорошо! А у тебя поблизости соли нет?
   - Какой соли?
   - Поваренной, черт возьми! Какой ты непонятливый! - Занервничал Антонов. - Нужно посыпать на рану, чтоб остановить кровь.
   - На баркасе навалом. - Сообщил Митрич.
   - Так тащи быстрее! - Распорядился Антонов. - Насыплем соли, остановим кровь.
   - Зашить рану нужно! - Взглянув на окровавленную ляжку правой ноги, подсказала Милка, у которой было медицинское образование. - Иначе ничего не получится. Кто-то может это сделать?
   - Но чем? - Удивился Антонов. - У нас никакого инструмента.
   - У вас обыкновенная большая швейная игла и суровая нитка есть? - Спросила сквозь слезы Милка у Митрича.
   - Вроде были. - Припомнил тот.
   - Так принесите, пожалуйста, быстрее. Обработайте все спиртом и зашейте мне рану.
   Когда все сделали, зашили и перебинтовали рану, Антонов снова обратился к Митричу:
   - У тебя что-нибудь обезболивающее в аптечке есть? Надо бы обезболить, а то посмотри, как женщина мучается!
   - Кроме Анальгина, ничего.
   - Эх, - укорил его Антонов. - А ведь нужно иметь на всякий пожарный, давай уж спирт, по-фронтовому придется обезболивать! И он обратился к Людмиле, отстранив от ее лица руку Халиды. Оно было бледное, лишь заплаканные глаза налились кровью.
   - Выпей, легче станет, боль утихнет! Ничего другого обезболивающего под рукой нет, нужно за ним в город ехать.
   - Убери! Итак тошнит.
   - Пей! - Приказал волевым тоном Антонов. - Поднимите ее!
   Халида и Мухин приподняли Милку за плечи. И почти насильно Антонов влил полстакана спирта в рот пострадавшей.
   - Глотай быстрее и не дыши.
   Она, давясь и чертыхаясь, проглотила словно горевшую во рту жидкость и, закашлялась. Потом выругалась на Антонова, словно сапожник.
   Он довольно улыбнулся, успокаиваясь: "Все будет в норме, сейчас полегчает".
   И действительно, через несколько минут Милка перестала громко стонать, боль утихла, ей стало легче. Все уже оделись и Антонов отослал Митрича проведать обстановку на базе и предупредил, чтоб не поднимал панику, не звонил в милицию.
   - Понимаем, Константиныч! - Кивнул головой настороженный Митрич, выходя из холла на пирс.
   - Дай халат! - Попросила Милка Халиду. - Отвернитесь, я оденусь.
   Антонов и Мухин сели за стол, спиной к Милке, глядя на стену.
   - Может по стопке? - Спросил Мухин.
   - Давай помаленьку. А то все нервы на взводе. - Согласился Антонов.
   Мухин налил водки в стаканы. Халида им ничего не сказала, только посмотрела в спины.
   - Кто бы, о чем бы ни спросил, здесь ничего не было! - Предупредил всех Антонов. - Пока посидим. Пусть Митрич со своими ребятами все обшарят. Может это не тот, кого подозревает Людмила.
   - Да тот, я его лицо видела! - Со слезами и жалостью в голосе пропищала Милка.
   - Как ты его могла видеть, когда он не выныривал? Я сам смотрел. Не выныривал он, тебе привиделось от страха. - Отверг ее свидетельство Мухин.
   - Нет, я его видела. Злое, бледное, словно у покойника, лицо!
   - Воображение! - Заметил Антонов. - Просто мужа боится, вот он ей и мерещится каждую минуту. Бьет, наверно.
   - Бьет сволочь, иногда, когда напьется и разозлится. - Подтвердила Милка.
   - На что, собственно, он злится? - Уточнил Антонов. - Не пойму я вас женщин. Их бьют, а они продолжают жить со своими обидчиками и насильниками. Заявила бы на него в милицию, развелась. Что это за жизнь - с побоями.
   - Да сама виновата, рога ему наставила, он узнал, вот и бесится. А бросить не хочет, не может без дочери жить. Любит очень. А между нами все кончено. Он по себе, я по себе. Разошлись дорожки.
   - Живете вместе? - Еще поинтересовался Антонов.
   - А где же прикажете жить? Квартира одна, другую не дают. И эту менять не на что - однокомнатная. Хочешь, не хочешь - приходится жить под одной крышей.
   - Да это же не жизнь, а издевательство над самими собой. Изомахизм какой-то. Снимите квартиру, разменяйтесь на комнаты с подселением, наконец. Я в ваши годы в землянке жил и ничего! - Высказал свое мнение Антонов. - А вы и малым поступиться боитесь. Да на черта она нужна такая жизнь?
   - Да замолчи ты! - Вдруг сорвалась на Антонова Халида. - Еще бы лекцию здесь нам прочитал.
   - Ты что, сбесилась? - Опешил от такой реакции подруги Антонов.
   - Не сбесилась, но подумай лучше как из этой истории выпутаться. Если кто-то видел, или Митрич расскажет, ты пропал.
   - Я? С чего ты взяла? - Снова удивился Антонов. - А что, собственно, произошло? Мы с тобой - гражданские муж и жена, правда, не зарегистрированные, но это формальности. Мухин - мой сосед. Людмила - твоя подруга. Отдыхаем. Разве не имеем права? Какая моя вина в том, что здесь произошло? Это же просто несчастный случай. Охотился какой-то любитель и по неосторожности в темноте попал не в рыбу, а в Людмилу!
   - Как гладко изложил! Отдыхаем, жена, сосед, подруга! А если кто-то из твоих подчиненных, отдыхающих на базе, нас нагишом видел? Это как?
   - Да! Это могут не правильно истолковать, ты права! - Согласился с Халидой Антонов и немного скис, но тут же приободрился:
   - Да чепуха, темно было, мало ли кому в темноте, что не привидится! В конце концов - наше личное дело как в бане париться и как в море купаться. Мы не на городском пляже!
   - Личное-то личное, да выльется в публичное! - Передразнила его Халида.
   - Мамочки! - Снова заныла Милка. - Что же это будет? Лишь бы милицию не вызвали, зачем нам огласка. Сергей Константинович прав! Нужно молчать о случившемся. Я его поддерживаю.
   - Насчет этого будьте спокойны. - Поторопился сообщить Антонов. - В дежурку посторонних не пустят, без моей команды никто и никуда не позвонит. Мы пока на своей территории. Не падайте духом. Утром за рыбой, как ни в чем не бывало, пойдем, правильно, Николай? Чего ты такой мрачный? Ну, подумаешь, выстрелил дурак из ревности. На фронте и не такое бывало. А если Людмиле понадобится медицинская помощь, я свою машину вызову, мой шофер ее отвезет, куда нужно. Лады?
   - Да вроде утихла боль, сейчас полегче! - Сообщила Милка, удовлетворенная повышенным вниманием к ее особе.
   - Да рана, по большому счету, ерундовая. Стрела в мякоть попала, больших сосудов не задела. До свадьбы заживет! - Еще раз успокоил ее Антонов. - Главное, чтобы никто из нас глупостей не наделал и не заявил о криминале. Не было его здесь, и все, точка. Мы порядочные люди, отдыхаем и все!
   - Мы - порядочные? - Изумилась Халида. - А боимся собственной тени! Да не ври уже. Никакие мы не порядочные. Развели здесь блядство и еще оправдание себе ищем.
   - Ой, ой, ой! - Ну и моралистка, посмотрите на нее. Не тебе нам морали читать! - Махнул на Халиду рукой и невольно дал понять, что и у нее рыло в пушку, Антонов. Чего же на себя роль святой и моралистки брать! Сиди уж, да помалкивай, как остальные.
   Халида ернически рассмеялась в ответ. Милка тихо плакала и ничего не говорила. Мухин выпил еще водки и углубился в собственные раздумья. Паскудно вышло. - Размышлял он. - Ох, как паскудно! И зачем я снюхался с этой б..? Ленка узнает, не простит Что она, хуже ее? Не простит, точно! А почему ты уверен, что она вообще будет об этом думать? - Вдруг задал он себе вопрос. Может она также как ты, сидит сейчас в какой-то квартире или домике на берегу моря с первым встречным и совершенно забыла обо всем на свете? Тем более, что ты обидел ее, ударил! А женщины такого не прощают, мстят. Как? Ловят первого встречного и ложатся с ним в постель! Боже! - Чуть не воскликнул он вслух, почувствовав мучительно обжигающий ток какой-то нервной лихорадки. Неужели она чистая и непорочная! Нет, не может быть. Но ведь с тобой случилось! И ты не умер, напротив, даже удовольствие получил. - Возразил ему его внутренний голос. Я - другое дело, меня жизнь потрепала, испортила. - Оправдывался он сам перед собой. - А она - непорочная, как солнечный свет. Она не может на такое пойти. Не верю!
   Мухин неожиданно встал из-за стола и негромко обратился к Антонову:
   - Слушай, Константиныч, Людмилу все же нужно бы в горбольницу отвезти, или хотя бы в травмпункт доставить, чтобы там врачи профессионально обработали рану и зашили ее. Не дай Бог, инфекция попала, осложнение получится, погубим женщину! Да и мне в город срочно нужно. Вызови машину!
   - Ты в своем уме? Посмотри на часы! Уже глубокая ночь, шофер дрыхнет давно, зачем человека тревожить без особой надобности? Утром вызову.
   - У нее может быть заражение. - Снова попытался схитрить Мухин, оправдывая свое желание поехать домой.
   - Не финти! Какое там заражение в морской воде. Она сама все обеззараживает! - Раскусил его Антонов. - Тебя, как я вижу, другое волнует.
   - Хотя бы и так! - Недружелюбно бросил в ответ Мухин.
   - Не кипятись, пораскинь мозгами. Мы сети в море оставили.
   - Митрич снимет.
   - Одному не справиться. А с Милкой ничего не случится. Все под контролем. Нечего тут панику разводить. Рана пустячная. Сами залечим. А то ведь в милицию сообщат, а там уголовное дело откроют, и будут после таскать на допросы, как свидетелей или подозреваемых в преступлении. А после суд, канитель. Тебе это надо?
   - А что страшного в этом? Расскажем, как было и все. Не мы же ее в ногу - стрелой! А муж ее, когда больше узнает о наших приключениях, вообще прибить может. Пусть отвечает по закону.
   - Дурак! - Возразила, расслышавшая со стороны их разговор Милка. - Ничего ты не понимаешь. Он сам нас всех на позор выставит. Он же головастый, ученый никак.
   - Ученый? - Опешил Мухин. - А кто, если не секрет?
   - Какое это имеет значение? - Насторожилась Милка.
   - Нет, ты скажи ему, чтоб зря вопросы не задавал. - Посоветовал Антонов.
   - Атомщик он. На БН-350 испытания проводит. Поэтому мы здесь. А вообще мы из Курчатова, знаешь такой режимный город на Урале?
   - Конечно, знаю. Это же в нашей системе. А как зовут твоего мужа?
   - Викентий, что, не слышал что ли? Я же говорила.
   - Викентий Викторович? - Схватился за голову Мухин. - Как я сразу не врубился!
   - Он самый.
   - Мать честная. Вот это да, дела!
   - Тайну атома познал, а разум женщин не измерил. Умник! - Нелицеприятно отозвалась о собственном муже Милка.
   - Что, обжегся? - Насмешливо спросил Мухина Антонов.
   - Откуда ж мне было знать! Я их вместе никогда не видел.
   - А он знает, кто с тобой? - Перевел взгляд с Антонова на Милку Мухин.
   - Нет. Он не догадывается. Я ему про другого говорила. Он грозился его прибить. И меня заодно!
   Милка после этих слов снова всхлипнула и далее что-то пропищала неразборчиво, словно скуля от страха, как провинившаяся сука: "Ой, теперь он меня точно прибьет. Он же ненормальный. С заходами. От того и атомщик. Ой, мамочки мои, что же мне делать"!
   Отворилась дверь. Вошел Митрич.
   Антонов чуть повернул голову в его сторону и спросил:
   - Ну, как там? Спокойно?
   - Спокойно. На базе всего три семьи. Не сезон еще для массового отдыха. С вечорки понабрались и почивають.
   - Ты уверен?
   - Дак ить всех обошел, лично проверил, поглядел, послухал, тихо!
   - Ну, гляди, не подведи нас! Хорошо, что тихо! А то вот тут все перепугались огласки происшедшего. А она никому из нас не нужна. Так что смотри, держи язык за зубами. И своих парней предупреди. А нам, похоже, и эвакуироваться можно. Будем в спальный домик перебираться.
   Все зашевелились. И даже Милка попыталась встать, но вскрикнула от боли, свалилась на диван.
   - Там у тебя носилки есть. Принеси! - Распорядился Антонов, обращаясь к Митричу. - Так неудобно нести, а сама она не дойдет.
   - Я попробую! - Возразила Милка. - Что зря спектакль с носилками устраивать?
   - Нет, надо лежать, чтоб рана заживала, а то кровотечение начнется! - В свою очередь возразил Антонов. Или здесь ночуй.
   - Здесь? - Расширила зрачки Милка.
   - Да она со страху помрет. - Поддержала подругу Халида.
   - Ну, а Николай, что, плохая охрана? Митрича посадим с ружьем.
   - Я не знаю! Удобно ли? - Засомневался Мухин. - А вдруг ему в голову еще что-то взбредет? Придет, спалит к черту сауну вместе с нами. Я не желаю.
   - Трусишь? - Насмешливо спросила Халида.
   - Нет, просто представляю, чем все может закончиться.
   - Ничем, глупости все это! - Не согласился с ним Антонов. - Тот, кто выстрелил в Людмилу, сейчас, я уверен, от страха трясется, как заяц. Ждет преследователей. И мы дадим понять, что не зря трясется. Пошлем сейчас на соседнюю базу Митрича с помощниками, пусть и там осмотрят все, поспрашивают, кто на базу с аквалангом и ружьем для подводной охоты приехал отдыхать.
   Хитрый! - подумал Мухин об Антонове, хочет опасность от себя и от нас отвести. Митрича с ребятами подставляет. А им, кроме Митрича, и невдомек, что произошло на самом деле. Подумают, что браконьера ищут. А уж Митрич по-стариковски с ним поговорит, если найдут. Все растолкует. На Митрича он не бросится. А если он, Мухин, пойдет, тот точно набросится. Чего доброго, в лоб ему гарпун всадит. Не исключено. Так что тут Антонов на все сто прав, пусть Митрич идет на соседнюю базу.
   -Это мысль! - Немного погодя, согласился с Антоновым Мухин. Вы все правильно решили. Митрича с ребятами преступник испугается и дернет с базы.
   - А что потом? Людмиле отдуваться? Хороши мужики, нечего сказать! - Осуждающе и негодующе выпалила Мухину Халида.
   - Ну не обращаться же в милицию? - Стал доказывать ей свою правоту Антонов. - Ты подумай, чем все может обернуться!
   - Ты только о себе думаешь, на остальных тебе наплевать! - Стояла на своем Халида. - И ему тоже наплевать. Поразвлекался с Милкой, и в сторону. А еще мужик. Ух, ненавижу вас всех!
   Похоже, в этот миг в Халиде всплыла ее давняя нелюбовь и даже ненависть к мужчинам, рожденная в детстве, когда ее оставили на ночь в юрте с начальником из райцентра.
   - Да прекрати ты, в конце концов! - Прикрикнул на Халиду Антонов. - Что на тебя сегодня нашло. Прими сто граммов для успокоения, истеричка!
   - Мне лично все равно, ты меня плохо знаешь, с выводами спешишь! - Возразил Халиде с обидой в голосе Мухин.
   - Поняла немного, не маленькая. Что ты мне лапшу-то на уши вешаешь! Не дурочка.
   Милка закрыла глаза и не принимала участия в этой перебранке. Ей снова было больно.
   - Да ну вас! - Махнул рукой Мухин и вышел на площадку пирса. С моря дул прохладный, свежий ветер, пахнущий водорослями и рыбой. Над морем, в рваных клочьях облаков, чем-то похожая на Милкину ляжку, светилась желто-кровавая луна.
   - Сумасшествие! - Сказал вслух взвинченный Мухин, оценивая все происшедшее и снова повторяя многократно. - Сумасшествие, сумасшествие...
   По дощатому пирсу, окрашенному алюминиевым лунным светом, устало затопал башмаками возвращавшийся Митрич. В руках он нес носилки, подняв их в вертикальном положении. Поблизости никого из посторонних не было, пляж пуст, опасаться нечего. А так удобнее.
   - Принес! - Остановил его Мухин, прислонившийся спиной к стене у двери в сауну.
   - Ой, напугал, нечестивый. Ты што тута?
   - Воздухом дышу, тебя, старый, жду.
   - А, ну да. - Словно догадался Митрич. - А я вот без задержки. Здесь поставим? Разворачиваться от дверей с носилками не удобно, места маловато, еще уроним Людмилу в воду.
   - Ставь, - согласился Мухин, я ее на руках сюда из сауны вынесу.
   - Вот это правильно
   Митрич поставил носилки в метре от двери, по направлению перил пирса и вошел вслед за Мухиным в холл сауны. Антонов и женщины повернули к ним головы.
   - Карета прибыла! - Доложил Мухин. - Давай, я тебя отнесу! - Предложил он Милке, направляясь к дивану. - Только за шею руками возьмись.
   - Зачем? - Не поняла Милка.
   - За мою шею, чтоб не выронил по дороге.
   Но этого не потребовалось. Подхватив Милку на руки, Мухин почувствовал, что силенок ему хватает вполне, и уверенно подняв пострадавшую, спокойно вышел с ней на площадку пирса.
   - Погодь, мы носилки с Константинычем подымем! - Упредил его Митрич.- А то низко с ней нагибаться, уронишь. Давай, Константиныч, берись за другой конец.
   Антонов нехотя подошел к носилкам и взялся за ручки одного из краев, того, что сзади. Митрич - впереди.
   - Готово! Клади! - Скомандовал он Мухину. - И Мухин опустил горячее тело Милки на натянутый прямоугольник носилок. Повернулся к Антонову:
   - Дайте, я возьму.
   - А я что, не донесу? - Возразил было Антонов. Но тут же уступил Мухину. - Ну, ладно, бери, ты мужик здоровый.
   О Митриче он словно забыл в эту минуту.
   Луна нырнула за тучу, и стало почти ничего не видно. Практически на ощупь Митрич и Мухин пошли с носилками и Милкой на руках по темной дорожке пирса. Чуть горбясь, следом за ними неверным шагом хмельного человека шел Антонов. За ним, ежась от ночной прохлады и все происшедшего, шла Халида в длинном, черном халате из тонкого китайского шелка. Вечер был испорчен. Настроение у всех - на нуле. В воздухе витала, как ночная черная птица, неясная, сосущая под ложечкой, тревога.
   Чем все это закончится? Что будет завтра, послезавтра?
   У входа в домик мрачная процессия встретила двоих - помощника Митрича Леху и Викентия Викторовича.
   Все остолбенели, ожидая чего-то ужасного. Но свет фонарика, который держал в руке Антонов, освещая дорогу Митричу и Мухину, выхватил из темноты лицо Викентия Викторовича, и все увидели его жалкий и сломленный вид: слезы раскаяния текли по худым и небритым щекам, губы и подбородок тряслись.
   Милка не видела его, так как лежала на спине, головой вперед, и молчала. К тому же, чтобы отвлечься от мучавшей ее боли, она закрыла глаза и старалась отвлечься, представляя себе картины из далекого уже детства. За какие-то минуты, пока ее несли, перед ее мысленным взором промелькнул небольшой уральский городок, где она родилась, его дощатые тротуары, рабочая семья, в которой она выросла, двухэтажная школа, педучилище, в которых училась, детский сад, где она потом работала воспитательницей и учила детей дошкольного возраста разбираться в азах элементарных знаний. Привиделся и медицинский институт в Самаре, куда ее заставил поступить Викентий. Почему-то ей вспомнилась и скромная свадьба с тогда еще студентом физико-математического факультета МГУ, побывавшим накануне на практике в их военно-промышленном городке. Их было всего шесть человек за праздничным столом: жених и невеста, дружок и подружка, которых они пригласили в свидетели, да родители Милки, благословившие их с семейной иконой в руках на долгую и счастливую совместную жизнь. А вот как все обернулось!
   Из полузабытья Милку вдруг вывел голос ее мужа.
   - Она мертва? - Спросил срывающимся баритоном Викентий Викторович. - Мила!... - Уже заныл, почти заскулил он по-собачьи, явно жалея ее.
   Но допричитать и договорить не успел. Его жена и она же жертва, лежавшая на носилках, застонала от страха и боли. И он схватился руками за голову: "Боже, боже, что я наделал"!
   Перепуганный Антонов подбежал к нему, успокаивая: " С ней ничего страшного, тише, ради Бога, жива, жива ваша супруга, и еще лет сто проживет. Женщины живучие"!
   - Что вы говорите? - Близоруко взглянув на Антонова, ничего толком не поняв в волнении, переспросил Викентий Викторович.
   - Зайдите в дом. Там поговорим! - Приказал Антонов. - Заносите носилки быстрее, пока соседи не проснулись, чего встали, как вкопанные! - Обратился он с недовольством в голосе к Митричу и Мухину.
   Все, кроме Халиды, спешно зашли в дом. Одна она осталась у входа, размышляя о чем-то своем. А может быть, ей просто не хотелось видеть сцены объяснения Антонова и Мухина с Викентием Викторовичем, имевшим сейчас вид мокрой курицы, а не мужа. У Халиды к нему не было никакого сочувствия. Она глядела на шуршавшее песком тяжелое и темное фиолетовое море и не видела в его сузившемся просторе ни одного просвета.
   Погода явно испортилась. И вместе с ней еще больше - настроение. В такие минуты она тосковала по родному дому, хотя любить его ей было особенно не за что. Связь с домом порвалась давно. Возвращение туда невозможно. Никому она там не нужна. Да и нужна ли ей самой та серая и унылая, однообразная жизнь в небольшом, затерянном в степи ауле? Нет, жалеть было не о чем. Память о прошлом зарастала, как старая тропка, по которой уже дано никто не ходил. И она успокаивала себя, что в жизни у нее все хорошо. Все правильно. К прошлому возврата больше нет. Птица, бросившая гнездо, строит себе новое и не возвращается в старое. Так и мне надо - думала Халида. - Что я хуже других? Общежитие есть? Есть. Работа есть? Есть. Жениха можно со временем найти и выйти замуж. А пока поживу в свое удовольствие с Антоновым, пусть временно, но красиво. Он не жадный и не злой человек. Но чем-то стал тяготить ее в последнее время и раздражать, нагонять скуку и, как говорят русские, хандру. Словно какая-то невидимая болезнь проникала в душу и разъедала ее изнутри. И это наводило на мысль, что пора в своей жизни что-то менять. Но что и как? На эти вопросы она пока не знала твердого ответа и плыла по течению дней, предоставленных ей судьбой. Хоть бы один просвет на небе! Где луна? Почему так темно и пусто! - продолжала недоумевать она. - Хотя мир полон многоязычных звуков. А! - Ударилась в раздумья, ну их! Все равно от них на сердце не легче.
   Халида терпеть не могла выяснения отношений, семейных сцен. Они всегда казались ей мелкими и безобразными, похожими на драки и ругань попугайчиков, сидящих в клетке. Она внимательно наблюдала за ними на городском рынке. Накричавшись, наклевавшись и нащипавшись, эти пернатые представители отряда воробьиных, изрядно потрепав друг друга, рассаживались, в конце концов, по разным углам клетки, сердито и обиженно глядя друг на друга. А наутро мирились, угощали друг друга брошенными им зернышками. И невдомек было, что не они сами так плохи и испорчены, набрасываясь друг на друга. А то, что плоха их попугаичья жизнь, загнанная в клетку навязанной и противоестественной системы. Ограничение в пространстве, праве выбора лишало их движения и психического равновесия, так как приходило в прямое противоречие с заложенными в них предшествующими поколениями вольных птиц - инстинктами и привычками.
   Халида ждала шума, крика, который вот-вот должен наполнить домик Антонова. Но ошиблась. Никто не кричал. Слышался только увещевательный голос Сергея Константиновича, совестливый - Викентия Викторовича, и писклявый, слезливый - ее знакомой Милки. Что она за человек? - Думала Халида. - Потаскуха? Нет, прямо так о ней не скажешь. Мужику своему почти не изменяет. Так, от случая к случаю, наверно, когда допечет ее. И зачем это ей? Ведь Викентий, как сама говорила, - светлая голова, оригинальный человек. Чего же не хватает Милке? Деньги есть, квартира - тоже. А счастья все-таки нет! Почему? Да, наверно, потому, что нет между ней и мужем взаимопонимания и настоящей любви. Мало он ей уделяет внимания. Вот и погрязла в скуке, мучается. Хотя сама, как рассказывала, прилипла к нему в молодости, как рыба-прилипало к акуле, и плывет по морю жизни туда, куда он. И вроде постоянно рядом с мужем, а дорасти до него не может. А раз не может - завидует ему и ненавидит его. Потому, что чувствует свою зависимость, духовное превосходство мужа, унижение собственного достоинства, наконец. Некоторые себялюбивые женщины, не готовые к самопожертвованию, этого не прощают - мстят. Вот и она мстит подходящим ей способом, чтоб не очень-то заносился ее ученый муж. Но в чем он виноват? Почему он должен так страдать? Разве он насильно ее на цепь сажал? Приказывал отказаться от собственной дороги в жизни и профессии? Нет. И это семья! Это жизнь! Бардак! - Ужасалась про себя Халида. - Нет, в двадцатом веке семья стала себя изживать, и напрасно я мечтаю свить свой родной уголок. Невозможно. И от того тоскливо и больно, страшно и душно в этом огромном мире. А может, я ошибаюсь?
   Она не успела додумать. Хлопнула дверь. На пороге показался Мухин.
   - Что выставили? - Спросила его с сарказмом Халида.
   - Нет, сам вышел, не могу на эти сцены смотреть. Тошно!
   - А ты пойди по берегу пройдись, там свежо, может, полегчает.
   - Это идея. Пройдешься со мной? А то я темноты боюсь.
   - Пойдем! - Согласилась Халида. И цинично спросила его - Надеюсь, насиловать не станешь?
   - Будь спокойна!
   Они молча пошли к пирсу. Подходя к нему, Мухин споткнулся, и чуть было не растянулся на песке. Халида рассмеялась. От этого пустячного мухинского спотыкания и непроизвольного смеха ей вдруг стало легче. С пирса увиделись дальние, повисшие в фиолетово-черном пространстве, словно опустившиеся с неба планеты, огни.
   - Что это? - Спросила Халида. - Корабли?
   - Нет. - Ответил Мухин. - Это наш город. Просто далеко, в темноте, вот и кажется, что в море.
   - А все же он похож на корабль, правда?
   - Правда, только вот неизвестно, куда плывет.
   - А куда плывем все мы?
   - А черт его знает! - Не захотел углубляться в откровения Мухин. И вновь подумал: а ведь она совсем не та, за кого себя выдает. В ней есть, живет другой и может быть, настоящий человек.
   Мухин удивился, почему раньше он относился к Халиде неприязненно, боялся, что она испортит его невесту, потом жену. Когда у него с Леной все было хорошо, он думал о Халиде скверно. А когда его семейная жизнь дала первую трещину и Мухина занесло вот в эту клоаку, в объятия Милки, Людмилы Семеновны, как выяснилось в разговоре с мужем, солидной женщины, врача-гинеколога, он думал о Халиде иначе.
   Вот ведь какая петрушка. Поди, разберись в ней. Странно все-таки создан человек...
   - Слушай, Халида, тебе можно задать один вопрос?
   - Пожалуйста, только без глупостей.
   - Ты зачем меня поцеловать хотела?
   - Не знаю
   - А я знаю
   - Ну!
   - Ты моей Ленке позавидовала? Так?
   - Может, и так. Только ты глупый, ничего в женщинах не понимаешь. Я и сама порой не знаю, почему я поступаю так или не так.
   - Да ну?
   - Вот те и ну. Хочется сделать одно, а делаешь другое. Вот вижу городские огни вдали, знаю, это обычные фонари или светящиеся окна, а хочется, чтобы они были звездами или планетами. Понимаешь?
   - Кажется, начинаю....
   - Всем мужчинам все кажется, а по- настоящему они ничего не видят, слепцы! Жаль мне вас!
   - Ты нас совсем не щадишь. А, по-моему, то, о чем ты говоришь, относится ко всем людям, всему человечеству, которое еще не открыло на истину своих глаз.
   - И почему так?
   - Крутит, видать, сильно планету и всех нас на своих орбитах, вот и не можем в кружении разглядеть даже простой, но такой необходимой для ума и сердца малости.
   - Наверно, ты прав. И вот что я тебе хочу сказать, хороший, но немного испорченный ты парень. И Ленка твоя хорошая, пока. Гляди, не упусти!
   - Почему ты сказала - пока?
   - Потому, что она пока, как белая чайка, чистая и непорочная. В круговорот городской жизни не попала, другие на нее не клюнули. А клюнут, будет поздно. Упустишь из своих рук, запачкается, станет другой. Прежнюю назад не вернешь! Зачем же ты ее обидел? И с Милкой связался! Дернуло меня ее пригласить на прогулку.
   - Сам не знаю. Нашло что-то, с похмелья, наверно.
   - А если б на Ленку такое нашло и она с кем-нибудь на другую базу отдыха махнула? Тогда как?
   - Ну, она! Она женщина, это другое дело.
   - Почему же? - Изумилась Халида. - У вас, мужчин, какая-то странная, двойная психология. Одна - для женщин - правда, со всеми удобствами жизни и ее благами, женской верностью и любовью для себя, строгими правилами - для жен. Другая - для себя - с вольностями, легкими изменами, безответственностью перед всем, даже святым! Или я ошибаюсь? Вот почему ты считаешь, что тебе можно с чужой женщиной на базу отдыха поехать и даже флиртовать, а Елене нельзя?
   - Да потому, что она беременная, скоро матерью станет
   - Ой, насмешил! Ты, видал, сколько в городе матерей гулящих? О детях забывших! Не обращал внимания? Ну, полный завал! Приглядись, раскрой глаза!
   - Да что приглядываться? И так знаю. И что не прав во всем, знаю. А повернуть назад не могу!
   - Стыдно?
   - Да не то, чтобы стыдно, паршиво как-то на душе, грязно, понимаешь?
   - Понимаю. Перед Ленкой извинись, про Милку не говори, не простит, рога тебе наставит. Скажи, что с нами отдыхал, мы с Антоновым подтвердим: здесь ничего такого не было.
   - Ложь во спасение?
   - Возможно, только не ради тебя, ради Лены и ее ребенка. Так что сильно не воображай!
   - Бога не боишься?
   - Боюсь, только человеческого несчастья - еще больше. Ты на меня не смотри так, не думай, что я легкомысленная, я своего несчастья хлебнула в свое время с лихвой, знаю его вкус. Другим не пожелаю.
   - Да когда ж ты успела?
   - Да что я, девочка восемнадцатилетняя что ли? К тому же, жизнь не годами измеряется, а принятым к сердцу. Сколько сердцу отпущено, столько и берет. А когда и где - одному ему известно. Хотя, конечно, любую беду и на глазок видать. Но беда лишь тогда беда, когда она тебя, твоего сердца коснется. И сердце примет ее на себя.
   - Интересно ты думаешь.
   - Как могу. - Ответила Халида.
   Они стояли на дощатом пирсе, опершись на перила, и смотрели на юго-запад. Тихая, жутковатая ночь несла в себе неизъяснимую тревогу, наполняла глаза бессмысленной тьмой. Как необходимо в такие минуты слышать живой голос, говорить душе с душой. Даже не важно - с родной, или не родной.
   Вдруг тучи пришли в движение, словно кто-то растолкал их от спячки. Мухин и Халида среди уродливо-черных нагромождений небесного хаоса увидели просвет синего, в ярких накрапинах звезд, бездонного простора. Подул порывистый ветер. И странно, то ли он, то ли еще какие-то силы стали разрушать, разметывать вместе с тучами и ту доверительность и открытость, особый ночной интим чувств и мыслей, который невозможен ни утром, ни днем. Даже, оставаясь один на один друг с другом, в другое время они бы уже никогда не поговорили так откровенно и открыто о том, о чем переговорили, доверяя свои чувства и мысли, этой ночною порой. Наверно, и у темноты есть свое человеческое назначение. Тот космос, без выхода в который невозможен прямой контакт человеческих душ. А может, все это чепуха и метафизика? Как знать!
   - Холодно, пойдем в дом. А то еще подумают дурное, искать бросятся! - С сарказмом сказала Мухину Халида, снова превращаясь в привычную ему городскую особу.
   - Да, пойдем, пора и отдохнуть. Завтра перед рассветом надо выйти в море.
   - И охота тебе?
   - Ну а сидеть здесь лучше? Хоть рыбы хорошей привезем.
   - А мне ее жалко!
   - Кого? - Не понял Мухин.
   - Рыбу. Видела я раз, как Антонов с Митричем ее потрошили. Страшно!
   - Да что там особенного?
   - Непонятно? Чем она перед нами провинилась? На сушу-то не лезет, в море живет. А мы ее из воды тянем и потрошим!
   - Ну, ты прям толстовка! А что же есть будем, если все жалеть? Сами с голоду помрем.
   - Не помрем. Есть хлеб, молоко, масло, овощи и фрукты, много чего другого. Да и на рыбалке - ну, поймай одну, две. Пусть им суждено на сковороду или в кастрюлю попасть. Но зачем же столько?
   - Сколько? - Не понял Мухин.
   - А вот завтра посмотришь: одну за одной вытаскивать будете из сетей и потрошить. Икру - в ведро, а рыбу за борт, чтоб не тухла. Это же варварство!
   - Да, что-то в этом есть от варварства, ты права. Но такие уж мы пока нехорошие! И сразу нас не переделаешь.
   - Понятно. Сразу только убить можно. Вон бомб сколько. Бахнуть бы раз и конец!
   - Ничего себе мысли! Это уж совсем мрачно. Севрюгу плосконосую жалеешь, а людей, человечество в апокалипсический пожар? Нет, так нельзя, неправильно это.
   Они подошли к домику. На пороге их встретил Антонов.
   - Воздухом дышим?
   - Да от греха подальше! - Серьезно ответил Мухин. - Не переношу такие сцены. Не могу смотреть на слюнтяев, врезать хочется, рука так и дергается, вот и ушел.
   - Я это заметил, потому и посоветовал выйти на воздух. Не хватало после всего случившегося еще и драки! Да, однако, уже поздно, пора и на боковую. Вы как? Согласны? Ну, тогда пойдем, приляжем. Слава Богу, все уладилось!
   - Как уладилось? - Не поверил своим ушам Мухин. - После всего, сто случилось?
   - Да помирились они, обнимались, плакали, как дети. Такого и в театре не увидишь. Душещипательная мелодрама вышла! Аж самому плакать захотелось. Митрич, так и тот, старый волк, даже слезу пустил. Ну, слава Богу, что все так закончилось. Можно быть спокойными. Да, жизнь! - Задумчиво произнес Антонов. - Но что же мы здесь, у дверей топчемся? Пошли в дом! А то вон Халида уже вся съежилась, замерзла. Ночи у моря еще прохладные!
   Халида и Мухин вошли в дом. Там было пусто и тихо.
   - А где все? - Спросила Халида.
   - В четвертом домике. Митрич все устроил, поселил их отдельно. Ей полегчало, сама закостыляла. Пусть все выяснят до конца и поставят точку в этом конфликте.
   - А ты уверен, что они всерьез помирились? Он ее не...
   - Помирились, не сомневайся! Не может быть сомнений. Все хорошо, уверяю вас. Все завершилось, как нельзя благополучно. Ну и ладненько. Николай, ты ложись в спальне, а мы здесь переночуем, сейчас диван-кровать раскинем.
   - А, может, наоборот? Вам там удобнее будет.
   - Ну, как знаешь. Халида, пойдем, утром рано вставать.
   - Я с вами не поеду.
   - А мы и не приглашаем, это мужское дело, правда, Николай?
   - Точно! - Нехотя ответил Мухин, без постели растянувшийся уже на диване. Он лежал лицом к окну, и на этом фоне уродцами выглядели стаканы и бутылки, наваленные горкой вареные раки, словно покрасневшие не от кипятка, а от стыда за людей. От стола доносился запах водки. Мухину стало противно. Но снова выходить на воздух было неудобно.
   Он перевернулся на другой бок и быстро уснул. Снились ему всякие кошмары: то Милка - нагая и бесстыжая, свесившая свои полные ляжки с кроваво-золотого шара луны, то Викентий Викторович с подводным ружьем в руках, стрелявший в него и плакавший от собственного бессилия - стрелы почему-то отскакивали от Мухина, оставляя его невредимым. Приснился огромный, разговаривающий рак с головой Митрича, которая вращалась то в одну, то в другую сторону, а глаза ее то вспыхивали, то гасли, словно сигнальные фонари на милицейских машинах. Потом ему приснился тонущий баркас, плывущие в пучинах вод Антонов, Халида и он, попадающие в сеть, расставленную для севрюги и осетра. Сеть эта опутывала ноги и руки, и как Мухин и его соседи не дергались, освободиться не могли. А сзади, с открытого моря находила, вырастая на глазах до огромных размеров, крутая, свирепая волна. Как будто разгневанный Каспий послал ее, чтобы отомстить им - представителям рода человеческого - за все зло, принесенное морю. Этому, стиснутому в каменных объятиях материка, живому, и борющемуся за свое выживание, но уже больному и ослабленному миру.
   Мухин почувствовал свою обреченность и вздрогнул. Митрич, спустивший седые усы к его лицу, тряс его за плечи и тихо приговаривал: "Пора, пора, соня, вставай, уйдет рыба-то"! Мухин резко поднялся с дивана и сделал несколько движений плечами и руками - затекли за ночь, неудобно спал.
   - Ну, что, поедем? Щас Константиныча разбужу.
   - Буди, а то вон уже полоска неба над морем светлеет. Только неохота мне, отец, в такую рань в море идти, холодно там, наверно.
   - Эх, рыбак! - Подходя к двери, ведущей в спальню, покачал головой Митрич. - Рыба сама к тебе в руки не приплыветь. Это нам за ней плыть надоть.
   - А она мне и не нужна. Ить эта она тебе нужна! - Передразнил Митрича Мухин.
   - Не нужна, пока не на столе. А как на столе появится, так и полюбится. Все вы только на готовое норовите налечь. Балык-то вчера с пивом трескал!
   - Ладно, уговорил! - Встряхнулся от остатков сонного состояния Мухин.
   - Ну что, будить, что ль Константиныча? Или сам войдешь туда? - Робко и нерешительно спросил у Мухина Митрич.
   - Да буди, чего ты топчешься перед дверью? Сам ведь приказывал.
   Митрич постучал в дверь.
   - Что, пора? - Проснувшись, спросил Антонов из-за двери. - Сейчас я.
   - У самый раз, Константиныч. Баркас заждался.
   - Одну минуту. Я быстро.
   Действительно, Антонов не заставил себя ждать. Одевшись в рыбацкий, прорезиненный костюм, вышел в зал.
   - Ну что, орелики, соколики, как спалось? - Бодро спросил он у Митрича и Мухина.
   - Глаз не сомкнул, переживал очень вчерашнее! - Пожаловался Митрич. - Все ходил, доглядывал - штоб не натворили глупостев, герои наши, мать их!...
   Мухин молчал.
   - А ты что, тоже глаз не смыкал, кислый такой? - Спросил его Антонов.
   - Не хочить на рыбалку итить. Страдаить, видать. - Встрял поперек слов Мухина Митрич.
   - Ну, так не годится! - Не дал сказать и Антонов. - У нас тагого уговора не было.
   - Вот и я гутарю, Константиныч!
   - Да что-то неохота в такую рань, голова болит. И вообще настроения нет! - Замялся Мухин.
   - Что вообще, чем-то не угодили? - Недовольно спросил Антонов.
   - Да нет, все отлично, просто домой надо. Там Лена ждет. Зря я с вами увязался на рыбалку.
   - Держи хвост, как павлин, не опускай, чтоб жена любила, ты мужик крепкий. Только таких любят. Не распускай нюни и не давай повода для жалости, пропадешь.
   - Да я-то понимаю. Но все-таки обстоятельства есть.
   - Да какие у вас, молодоженов, могут быть обстоятельства? Покусали друг друга? Извинитесь. Побранились? Помиритесь. Так я говорю, Митрич?
   - Воистину, так.
   - Приедешь ты сейчас помятый, недовольный, с голыми руками, - как она тебя встретит? Веником. Скажет, у любовницы был, а того хуже - со своими собутыльниками кутил.
   - Ну, уж это слишком!
   - Не слишком, в самый раз, и права будет. - Отстаивал свою точку зрения Антонов.
   - Я ведь тоже не знаю, где она была.
   - А что же не узнал, если хороший муж? Мог бы и узнать. Гордыня не позволила. А каково ей?
   - Да! - Поддержал Антонова и осудил Мухина Митрич. - Действительно, каково ей, птахе? Все глаза наверно проплакала.
   - Ты умнее будь, сделай так, чтоб и ссору загасить и жену радостной сделать.
   - Как же это?
   - Он еще спрашивает. Рыбу красную привезешь, икорку, вот и радость женщине. Разве не так? Много она севрюжатины или осетрины, не говоря об икре, видела в своей жизни в российском селе?
   - Воистину Константиныч! Сразу растаить, усе простить. Послушай Николай, что тебе старшие советуют. Мы дурному не научим. На этом свете пожили, знаем что почем.
   - Может, вы и правы! - Согласился Мухин и стал одеваться.
   - Ну вот, это другое дело. Пока тишь да гладь, мы вжик - под парусом, чтоб без шума, и на месте. Справимся в море за полчаса, за час максимум. Зато уж ушицу потом видную заварим. Так, Митрич?
   - Так точно, сварганим, будь здоров, Константиныч, генеральскую ушицу!
   - А к тому времени и машина будет готова, я с шофером на десять договорился. - Продолжал Антонов.
  
   * * *
   До десяти они действительно управились, сходили в море, выбрали рыбу и вернулись на базу.
   - Всегда завидовал рыбакам! Садясь в машину, рассуждал Антонов. - Вот они и мы "черное золото" добываем, а какая разница! - Что ни говори, а человек дитя природы.
   - Выродок ее. - Пробурчал Мухин.
   - Как, как?
   - Выродок, говорю, потому, как хороший сын свою мать губить не станет. Скорее на себя руки наложит.
   - Но что так мрачно? Рыбку жалко? Так и мне жалко, но что поделаешь, если она такая вкусная! Ее все равно поймают и распотрошат или отравят, на худой конец. Видел, как после выбросов с заводов кверху брюхом плавает? Разве так лучше?
   - Все одно.
   - Ну, нет, в этом я с тобой не согласен. Пяток севрюг да парочка осетров, пойманных нами, - не большой урон для моря.
   - Если бы пяток!
   - Ну, чуть больше, дело не в деталях, дело в том, как посмотреть на этот предмет.
   - И как Вы смотрите? - Спросил Мухин у Антонова.
   - А вот как. Помните, в прошлом году пограничники шхуну иранскую задержали?
   - Что-то припоминаю.
   - Так вот, на выходе только и обнаружили, задержали с контрабандным грузом. В Гурьев или куда-то рядом с ним ходила загружаться. Пятьдесят с лишним тонн икры взяла на борт. За деньги, конечно, не спорю, у наших браконьеров. Но ведь в наших магазинах икры нет.
   - И что же?
   - А то, что под нашим носом нас с вами постоянно обирают, а мы делаем вид, что не замечаем ничего и прикидываемся паиньками, моралистами. Я не из них, предпочитаю богатствами своей страны пользоваться как полноправный хозяин. Пусть и нелегально пока. Чем мы хуже иностранцев, которые нашу икру лопают?
   - Да ведь хозяин иначе бы рассудил и поступил. Икру бы выбирать, когда красной рыбы все меньше в Каспии, не стал, дождался потомства, развелось бы рыбы - море! Вот тогда и лови!
   - Держи карман шире! - Слышал? - подтолкнул водителя локтем Антонов.
   - Глупость это, Сергей Константинович!
   - И я думаю, глупость! Не мы, так персы рыбу выловят и икру выпотрошат. Вот тебе и вся дилемма.
   - И что, никакого выхода нет?
   - Это уже вопрос политический. Есть, конечно, выход, надо правительствам договариваться о более строгом регламенте использования ресурсов Каспия. Но разве с шахом Пехлеви об этом договоришься? У них чисто потребительская идеология. Вот мы и вынуждены делать то, что и они, иначе останемся в круглых дураках. Что с рыбой, что с нефтью - картина одна. Вот такие пироги.
   - И все же, я думаю, кроме всего прочего, должна совесть поступками править, жадность укрощать. - Стоял на своем Мухин.
   - Ну, это все верно, - улыбнулся Антонов, - только слишком аморфно, пальчиками не пощупаешь, а потому и сомнительно.
   - Живи, пока живется, парень! Вот и вся премудрость: дают - бери, бьют - беги.. - Поучительно высказался водитель.
   - Да, да, попроще надо! Иначе с ума сойдешь при нынешнем бардаке. - Поддержал его мысль Антонов.
   Халида не вмешивалась в мужской разговор и всю дорогу молчала. Что ни говори - все равно бесполезно, их уже не переделаешь. - Думала она. - Такова действительность. Уповать на иное не приходится. И все-таки хотелось ей видеть людей другими, созданными для настоящей любви, понимания и гармонии с природой. Но, коль пока таких нет, приходится общаться и жить с теми, какие есть. Иначе совсем скверно. Одной не прожить.
   "Волга" остановилась у дома, в котором жили Антонов и Мухин. Мухин выглянул в окошко, посмотрел вверх, и опять ему показалось, что его дом немного накренился и вот-вот упадет. Но это была иллюзия. Пока дом стоял прочно, лишь чуть-чуть содрогаясь от бегавших по его лестничным пролетам и площадкам ретивых ног, периодического рева магнитофонов, мощных колонок и семейных скандалов. А так все было прочно и неподвижно. Бетонные сваи крепко держали такие же прочные бетонные стены.
   - Ну, вот сейчас и проверим, кто из нас прав, а кто нет. - Улыбаясь, пообещал Мухину Антонов. Бери мешок с рыбой и живо наверх. Да не стой на площадке. А то тут столько глаз! Всем все надо знать! Не дом, а КГБ какой-то!
   - Хорошо, я сейчас! - Согласился Мухин и вышел из машины одновременно с водителем.
   - Константиныч дело говорит, ты слушайся его, не пропадешь! - Открывая багажник, посоветовал тот Мухину.
   Мухин ловко выхватил из багажника мешок с рыбой и, перекинув его за плечо, быстрыми шагами вошел в подъезд, поднялся по лестнице на свой этаж. Сзади с ведром в руке, в котором была икра, с одышкой шел Антонов, не поспевая за шустрым соседом. За ним - Халида.
   Слава Богу, никто из соседей по подъезду в эти минуты не вышел и не встретился им. Не успел Мухин засунуть ключ в замочную скважину и повернуть его, как услышал знакомые шаги за дверью. От сердца отлегло: дома, значит, простила. Надо извиниться и больше никогда не ссориться, тем более, не распускать руки.
   Замок не открывался, видимо, мешал ключ с другой стороны. Мухин перетрусил. А вдруг не захочет впускать? Вполне резонно!
   - Ну, сколько ждать, открывай, хозяйка! - Попросил Антонов Лену ласковым, вкрадчивым голосом. Принимай гостей!
   Дверь распахнулась. За ней с напускной серьезностью на лице стояла Лена. Мухин улыбнулся. Улыбнулась и она в ответ и пропустила мужа и соседей в прихожую.
   - Потеряла Николая? - Шутливо спросила Лену Халида. - А мы вот твоего молодца на промысел вытащили. Рыбы наловили уйму. Тащи большой таз или давай пройдем на кухню, там все разберем и поделим.
   - Пусть сам тащит! - Для виду поершилась Лена, выказывая этим, что прощения ее муж пока не заслужил.
   Мухин сбросил с плеча Мешок с красной рыбой и поставил его на пол. Затем подошел к Лене и, покраснев, поцеловал в щеку:
   - Ну, прости, дурак я, напился, как свинья, больше такое не повторится. Прости, пожалуйста, я очень виноват перед тобой!
   - Ладно уж. На первый раз прощаю. - Недоверчиво взглянув на Мухина, успокоила всех Лена и пошла на кухню за тазом.
   - Да вы проходите! - пригласил Мухин Антонова и Хадиду на кухню и снова подхватил мешок.
   - Вываливай! - Приказал Антонов, ткнув ногой мешок, когда Мухин вновь опустил его на пол.
   Мухин развязал капроновый шнурок и перевернул мешок кверху дном. Выскальзывая из него, В таз поползли, полетели плосконосые и зубристые севрюги, тупоносые осетры.
   Они не помещались в тазу, и Мухин большую часть рыбы вывалил прямо на пол, покрытый узорчатой, белой и бирюзовой плиткой ДВП.
   - Ой, сколько! Какая прелесть! - Всплеснула руками Лена.- Ну, теперь наварим ухи.
   - И на ушицу, и на балык хватит! - Довольно заметил Антонов. - Знатная рыбалка вышла, счастливая. А понадобится еще такая же рыбка, мы еще разок на рыбалку в море сходим, правда, Николай?
   - Без вопросов! - Бодро ответил Мухин, довольный впечатлением, произведенным на его жену. Видно было, что она радовалась такому богатому улову. Она откровенно восторгалась им.
   - Вы только внимательно рыбку осмотрите! - Предупредил Антонов. - А то некоторая на крючок попадется и сорвется, бок порвет или хвост.
   - И что? - Поинтересовалась Лена.
   - А то, что свои раны рыба собственным ядом залечивает. Токсины в кровь выпускает. Железы специальные для этого у нее есть. И так эти железы устроены, что и после того, как раны залечены, яд в тело рыбы продолжает поступать. И отравляет всю рыбу. Особенно голову. Так что повнимательнее, может, какая уже на крючок попадалась, да сорвалась. Берегитесь таких.
   Говорил об этом Антонов с хитринкой и усмешкой. И чувствовался в его словах двойной смысл.
   Но поняли это только Мухин и Халида. Лена принимала совет опытного соседа только относительно к рыбе, не думая больше ни о чем. Вернее, она думала, но побоялась в ту минуту спросить: а на что вы-то ловили? Сами рыбу не поранили крючками? А если поранили, то, что же теперь будет? Наполнится ядом та рыба и отравит других? Тех, кто ее позже в море поймает? Но спросить так, означало бы обидеть. А за что? За богатый улов, подарок моря? Нет, лучше уж ей обо всем этом не думать. Лучше жарить и шпарить рыбу и угощать ею мужа и соседей.
   А когда Антонов снял крышку с эмалированного ведра и попросил у нее какую-нибудь миску, чтоб наполнить паюсной икрой, у Ленки на лоб глаза полезли. Она только и сказала: "Вот это да, царская еда и, к, л, м, н, о, п, р, с, т"! Других средств для выражения своего восторга она не находила.
   При виде икры все проблемы отошли на задний план, и ей казалось, что настает сытная, симпатичная и нескучная жизнь. Она засуетилась, стала накрывать на стол, но соседи от угощения отказались, сослались на бессонную ночь и усталость. При этом Антонов не забыл похвалить Николая, который не побоялся залезть в холодную воду и столько времени провести в ней, расставляя сети и вешки, налаживая перемет, вытаскивая пойманную рыбу. Теперь было самое время принять теплый душ и поспать. И вскоре соседи, выпив лишь по рюмке "на посошок", расстались, раскланиваясь и взаимно благодаря друг друга.
   Оставшись один на один с женой, Мухин почувствовал некоторую неловкость. Одно дело при посторонних, другое теперь - может, Лена его и не простила, а только сделала вид при гостях!
   Но она ни о чем не стала говорить и напоминать про свои обиды. Только подошла к нему и обняла, прямо и открыто, глядя в его глаза. Он почувствовал ее тепло и благодарно осыпал жену поцелуями. Но запах ее плеч и груди смешивался на его губах с запахом и вкусом Милкиного тела. Он, боясь снова поднять глаза и во всем сознаться, еще жарче стал целовать грудь и шею жены, чтоб чувствовала, как соскучился
  
   * * *
  Утром в понедельник, как и условились, Мухин встретился с инженером-строителем и всей командой, отправлявшейся на катере для выполнения спецзадания. Никто, кроме инженера, не знал, где именно будет начато строительство секретного объекта, и никого это не интересовало - так было безопаснее и удобнее. Главное - недалеко от города, за двойную оплату труда строителей и монтажников и прочие блага, которые и в Анадыре многим не снились. Мухину, прежде всего, нужны были не деньги, а именно эти блага в виде трехкомнатной квартиры со всеми удобствами, в старом микрорайоне. Потому как в новых, где шло основное строительство жилья, еще года два-три надо было дышать пылью, терпеть неустроенность, шум строительной техники и транспорта, ездящего там, где попало, отсутствие деревьев и всяких зеленых насаждений и цветов.
   А в старом микрорайоне - зелень, тишина, чистый и не пыльный воздух. Движение автотранспорта - только по отведенным трассам и проезжим дорогам. Мухин был твердо убежден в том, что на это он давным-давно заработал право. Пусть те, кто приехал на Мангышлак позже него, хлебают пыль, сходят с ума от шума, Он этого в троекратном размере натерпелся раньше.
   Белый глиссер чуть покачивался на спокойной и широкой бирюзовой волне. Незнакомец в темных очках "Аля-капля", модной ветровке, похожий на итальянца, откинул дверцу борта и показал головой, мол, проходите, сейчас поплывем.
   Ни о чем не задававшие на пирсе вопросов и не знавшие друг друга члены команды зашли на борт судна и расселись в салоне.
   - Все что ль? - Спросил моторист, похожий на итальянца.
   - Как один, двигай! - Приказал инженер. И через минуту глиссер взревел мотором и присев на корму, резво оторвался от пирса. Сделав полукруг, пошел от белых, похожих на изломанный сахар, скал в открытое море. Мухин взглянул на постамент старого маяка, и перевел взгляд на новый, помещенный на крыше одного из высотных домов. Вон как шагнул вверх! Вместе с нами - не без гордости подумал он. Всем дорогу показывает... Но, словно споткнувшись о что-то невидимое, постыдился своей гордости. Не так уж высоко-то и шагнули. Шагнули и попятились назад, чуть кубарем вниз не скатились. А теперь вот топчемся на месте. Застой!
   Вначале степь, прибрежную полосу изгадили, а потом и то, что подальше отсюда. Даже до геологического заповедника динамитными шашками достали. Сколько скал взорвали, валунов раскололи в поисках аметистов и других полудрагоценных и драгоценных камней! Сколько кристаллов из под вечной оболочки на свет божий вытащили! А разве стали от этого богаче? Нет, предавая природу, предали самих себя. Мельчали как личности. Теперь, когда стал действовать указ об охране природы, кое-кто, обжегшись на разбойном промысле, не знал, куда деть оставшуюся пакостную энергию. И выливал ее в житейских ситуациях на людей: знакомых и близких. Предавал жен и мужей. Но предательство никогда не проходило бесследно. Оно требовало компенсации. И чаще всего предатель расплачивался за все своей собственной душой. Мухин видел вокруг себя немало сломавшихся, опустившихся, опаскудевших, как он понимал, личностей. Они на глазах превращались в мелких и гадких людишек. И теперь, после поездки на базу отдыха с Антоновым и компанией, он не мог простить себе своего предательства. Ведь он дал Лене перед свадьбой слово верности. И так скоро нарушил его, значит, оскорбил свою, ничем не провинившуюся перед ним, жену. Оскорбил свое собственное достоинство и самолюбие. Хорошо еще, если все останется в тайне. А вдруг Халида не сдержит обещания и сболтнет? Или Милка по глупости. А может, Викентий Викторович в отместку, если тоже узнает о его близости с Милкой и предательстве жены?.. Мухин вдруг почувствовал себя в окружении неприятных и враждебных людей, от каждого из которых можно было ждать подвоха. Как же вести себя с ними в будущем? Ни в коем случае не ссориться. А если надо будет? Как все шатко в судьбе и жизни. И в этом виноват он сам, и никто другой. Нет, ссориться он со своими друзьями или приятелями не будет никогда. Нечего ему с ними делить. К тому же любая такая ссора может обернуться для него крупным скандалом и семейным раздором. Надо быстрее заработать новую квартиру, ублажить жену и начальство и все будет нормально. Тогда, даже узнав про его грех, она или не поверит в такое, или простит. Ну, с кем не бывает? Да, да, да! Надо беспрекословно подчиняться шефу, делать, что он хочет, и все встанет на свои места, а, возможно, взойдет на новую орбиту, поможет ему подняться как личности и обрести душевный покой. Или все это только иллюзия? Что бы там ни было, надо работать.
   Глиссер уже ушел далеко в море. Над белой полоской берега, словно огромные фрегаты, расправившие паруса, парили дома родного города. А над ними кружились голуби и серые чайки. Часть из них преследовала уплывавших в море людей, очевидно надеясь, что они отправляются на рыбалку, где можно было поживиться рыбой, сорвавшейся с крючков. Но глиссер так стремительно рвался все дальше и дальше по бирюзовому ближе к берегу т синему, где были большие глубины, морю, что серым птицам было уже не догнать его.
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   Глиссер несся по морской глади на юго-восток от мыса Актау в сторону мыса Песчаный, расположенного километрах в тридцати южнее города. На первый взгляд, это были совершенно пустынные места с прекрасными пляжами, созданными природой из желтовато-белесого или, как говорили горожане, золотого песка. Морская вода, омывавшая их ласковыми в эту пору волнами, была прозрачна, как стекло, сквозь которое прекрасно просматривалось не глубокое песчаное дно, покрытое буровато-желтыми, подкрашенными йодом, водорослями и редкими камнями, причудливых форм. Между ними то стояли, словно загипнотизированные теплыми солнечными лучами, то шныряли, как будто их выстреливали из пращи, черные с густой подсинькой и серые с темными пятнами по бокам и на плавниках бычки. Серебристые феерии многочисленных стай кильки наполняли водное пространство сочными красками энергичной и подвижной жизни. Хотя в целом, как показалось Мухину, морское дно Каспия в этом месте в принципе было довольно пустынным и являло собой как бы своеобразное продолжение песчаной пустыни с желто-белыми дюнами, покрытыми не частой и приземистой растительностью. Вместе с тем, он знал, что, кроме видимых глазу бычков и кильки, по ночам в эти воды заплывали большие стаи осетровых, кефали, знаменитого залома - жирной и вкусной сельди, размером от пальцев до локтя человеческой руки, откуда и название - "залом". Появлялись и стаи рыбца, чухони и шамайи, знаменитого каспийского лосося. А под камнями и днем прятались многочисленные морские раки, на отмелях подергивались при приближении опасности или зависали, словно в нирване, небольшие по размеру креветки. В голубовато-фиолетовых лагунах было много различных моллюсков, из раковин которых, перемолотых волнами, впоследствии, собственно, и рождался прекрасный, крупнозернистый пляжный песок, какого не встретишь на том же Черном море. Бедным лишь на первый взгляд был и берег. По преданиям в незапамятные времена, как прочитал Мухин в областной газете "Огни Мангышлака", в этих местах сеяли даже злаковые. А недавно на одном из опытных участков Прикаспийской сельскохозяйственной станции по выращиванию и селекции растений решили провести потрясающий эксперимент: прямо на песке стали выращивать кукурузу, которую поливали морской водой. Для чего сделали дренажную систему, и соли из морской воды оседали на полутора - двухметровую глубину в пробуренные на участке скважины, а растения брали только влагу, которая была необходима им для вегетативного развития. Наперекор всем маловерам и скептикам ученые-аграрии доказали, что при разумном подходе, растениеводство возможно и в голой пустыне. Здесь же стали успешно выращивать различные овощи и бахчевые культуры. Чему способствовала пресная вода, которую под мысом в огромных количествах обнаружили со спутника. Артезианские скважины, пробуренные буровиками, дали ей выход на поверхность. И постепенно мыс Песчаный превратился в большой огород, снабжавший Шевченко и другие населенные пункты витаминной продукцией. Дальше Песчаного Мухин раньше не бывал, а глиссер, как он понял, вскоре обошел этот мыс и следовал к какому-то другому, совершенно дикому и безлюдному месту, расположенному уже ближе к находившемуся южнее Ералиево поселку Фетисово. Название первому дала фамилия одного из казахских красноармейских военачальников - генерала Ералиева, а второе - также сложившего голову в этих местах в годы гражданской войны чекиста Фетисова, боровшегося с басмачами, белыми казаками из армии генерала Толстова, английскими интервентами. Последние в 1919 году оккупировали форпост бывшей Российской империи в Закаспии и Средней Азии, а позднее - большевиков - город военных, рыбаков и обработчиков рыбы Форт-Шевченко и все восточное побережье Каспия. Мухин не раз бывал там на экскурсиях. Он даже взбирался на тот самый утес, на котором в часы раздумий в одиночестве сидел в прошлом великий кобзарь украинского народа Тарас Григорьевич Шевченко, отбывавший в форту Александровском, точнее, Ново-Петровском укреплении, ссылку. В то время он был рядовым царской армии. С высотки, бывший Форт-Александровский виден был Мухину, как на ладони. Крепкие, добротные дома рыбаков и рыбообработчиков, чуть в стороне - морской торговый порт Баутино. Рядом с ним - станица Николаевская с белобокими каменными домами и мазанками, а также удивительными для местного пейзажа российскими срубами-пятистенками. Здесь в прошлом находилось сердце революционного движения на Мангышлаке, и в 1919 году был создан первый Совет рабочих и крестьянских депутатов. В том же году после высадки англичан в порту и прихода белогвардейской армии генерала Толстова этот орган народной власти разогнали, а его первого председателя - Баутина - расстреляли. Десятилетия назад сюда, в станицу, в период своей ссылки любил наведываться, выпросив разрешения у начальства, Т.Г.Шевченко. Приходил, чтобы узнать новости, прибывшие из России. А у самого каменного утеса, похожего на огромного египетского сфинкса, раскинулся широким зеленым пятном и сам музей-заповедник, который посещал Мухин во время экскурсий. Он не любил ходить в общей группе экскурсантов. И приезжая в Форт-Шевченко, справлялся у водителя и руководителя группы, когда они будут возвращаться домой, а после уходил в сторону. Бродил вдоль остатков крепостного вала, который вместе с другими строил и окроплял потом Тарас Григорьевич. Беседовал с работниками музея-заповедника и местными жителями, полагая, что только так можно было узнать настоящие подробности и правду о периоде пребывания великого кобзаря в "незамкнутой тюрьме", как тот отзывался о Мангышлаке. И ему действительно так удалось узнать гораздо больше, чем экскурсантам, ходившим в общей группе. Т.Г.Шевченко, как ему казалось после двух - трех визитов в музей-заповедник, он здесь видел, словно живым. И возможно, даже общался с его духом... Находившись и насмотревшись на древности, Мухин ложился навзничь в редкую для этих мест высокую и густую зеленую траву, выращенную в усадьбе музея-заповедника, закрывал глаза и представлял картины не такого уж далекого прошлого.
   В тот год лето выдалось особенно жаркое и безводное. Давно в Форт не завозили ни крупы, ни муки. Оставались в запасе только черствые сухари. Морем можно было легко доставить из Астрахани или Гурьева все необходимое, но кому было дело до ссыльных и простых солдат и их командиров, пропадавших на мертвой земле, как звали ее тогда все, кто сюда направлялся. Как рассказывали Мухину гостеприимные работники музея, с которыми он как-то даже попил чай за небогатым столом, царские власти специально создавали такие невыносимые условия, чтобы подавить в находившихся здесь людях последнее человеческое достоинство. Вытравить горько-соленой водой единственного колодца и потом ежедневного, тяжкого труда на насыпи земляного вала вокруг форта последнюю надежду на освобождение и обретение человеческих прав. Мухин видел, написанные рукой поэта слова из его дневника: "В продолжение десяти лет я кроме степи, казармы ничего не видел и кроме солдатской рабской речи не слышал". Это он писал о Мангышлаке и ссылке в форту Александровском, в Ново-Петровском укреплении. Мухин во время экскурсий представлял жизнь Т.Г.Шевченко в те годы. Он знал, что поэт нашел в себе силы пройти этот тернистый путь, оставаясь верным своим идеалам и призванию художника. Неукротимый дух борьбы с самодержавием не могли в нем задавить, ни казарма, ни солдатская лямка. Напротив, они, как понимал Мухин, только разожгли его, наполнив сердце новыми наблюдениями, дав более широкое понимание действительности. Когда на должность коменданта крепости назначили капитана Ускова, сочувственно и с уважением относившегося к таланту великого кобзаря, положение опального поэта заметно улучшилось. Хотя и в ту пору испытаний, выпавших на долю Тараса, хватало.
   Мухин поднимался на крепостной вал, и в нем звучали гневные строчки из шевченковской "Невольничьей музы" - цикла стихотворений периода ссылки. У самого вала, рядом с почерневшими от времени останками крепостной стены, он наткнулся на древнюю, уже обломившуюся главным стволом, как от удара молнии, словно обугленную солнцем и временем да знойными "афганцами", иву. Это, как узнал он вскоре, была та самая ива, которую своими руками посадил Тарас Григорьевич! Неужели и у его идеи борьбы за освобождение народа и социальную справедливость - такая же судьба, как у этого дерева? - Невольно подумал Мухин тогда. Главный ствол дерева обломился, но корни дали новые побеги и боковые стволы. И сегодня они зеленеют и ласкают взор или руки прохожих ладошками листвы, словно передавая от Тараса привет добра и человечности, неиссякаемой жизнестойкости.
   С этой ивой, крепостным валом и расположенным неподалеку высохшим колодцем у местного населения связано много преданий и легенд. В одной из них, рассказанной Мухину, говорилось о том, как русские солдаты, среди которых был и Кобзарь, спасли от смерти целый аул казахов, живших неподалеку. В их и во всех других колодцах, что знали здесь, кончилась вода. Пили, пока было, верблюжье молоко, овечье и конское. Но потом и животные стали гибнуть без влаги.
   Ушла вода и из крепостного колодца. И вот тогда пришлось рыть новый, более глубокий колодец, чуть в стороне от старого. Те, кто бывал в этих местах, знают, что дело это крайне трудное. Вековой ракушечник, сросшийся твердыми пластами, приходится пробивать киркой или ломом по сантиметрам. Даже современные землеройные машины порой ломают об него стальные зубья. А тогда...
   Солдат Шевченко одним из первых взялся за кирку. Приказывать не нужно было никому. Все солдаты по очереди долбили тугую породу. А воды все не было и не было. Стояла изнуряющая жара. Глотки от жажды сводило судорогой. Шевченко откалывал кусочек за кусочком белый с желтизной ракушечник, и глаза застилала пелена пота. Сами собой возникали в душе слова, которые наизусть знал Мухин:
   "О, лучше б дети не росли,
   Тебя, святого, не гневили,
   Что в злой неволе народились,
   Твой стыд с тобою разделив". -
   Слова гнева и отчаяния о своей собственной жизни в пустыне, об Украине - родной и порабощенной в ту пору земле. В самой ритмике стиха чувствовались тяжкие удары кирки о твердь, которую нужно еще долго и кропотливо пробивать, чтобы дойти до желанного... (Мухину - первостроителю - нового города в пустыне - такие ощущения и чувства были хорошо знакомы.) Работы по строительству колодца не прекращались ни на минуту. Изможденные нечеловеческими нагрузками руки наконец-то коснулись мутной, солоноватой воды. Жила была скупая, влаги давала мало. Но и ее хватило, чтобы спасти аул, многие жизни.
   Потом колодец расширили и углубили, соорудили по чертежам Шевченко колесо с ковшиками, пристроили желоб, и воду с семиметровой глубины стало легче добывать. Теперь это строение, связанное с именем Тараса Григорьевича, стояло в музее-заповеднике почти не изменившимся свидетелем времени. И по-прежнему бесценна в этих местах была вода. Правда, в последние годы она выливалась на поверхность с больших глубин через артезианские скважины, пробуренные геологоразведчиками, и текла по водопроводу к потомках тех кочевников, которых когда-то спасли русские солдаты. Мухин знал, что в годы ссылки Тарас Григорьевич со многими из них встречался и подружился. Были тут свои "переводчики" и толмачи, что помогали понять друг друга. Ведь станица Николаевская была основана русскими казаками и переселенцами, ранее пришедшими сюда из Оренбургской и Самарской, а также Саратовской и Астраханской губерний. За десятилетия многие из них изучили казахский язык. А общавшиеся с ними степняки - русский.
   Неподалеку от колодца была расположена и землянка Тараса. Ее по приказу бывшего коменданта крепости Ускова вырубили для поэта и художника солдаты. Впрочем, и сам Тарас вырубал и обихаживал ее собственноручно. Столом тут служила каменная плита. Впритык к ней были вырублены в породе и каменные сиденья. Здесь Шевченко, с карандашом в руке, делал наброски к будущим полотнам, писал стихи. Здесь он пил чай с редкими гостями. Медные кружка и чайник, сохранившиеся в землянке, - тому свидетели. Мухин во время последней экскурсии на несколько минут задержался в этом уникальном месте. Под сводами землянки он почувствовал ее тесноту и какое-то угнетение. Представил себе, как тут мучился от тоски по родине поэт и художник! Одно утешало: Шевченко в землянке написал свои русские повести, и еще многие прекрасные стихи. Мухин не раз перечитывал их и, думая о Т.Г.Шевченко и его ссылке, в который раз задавал себе вопрос: "А стали ли мы с тех пор свободнее и лучше, сумели или нет, по достоинству оценить великий дар исторической и человеческой эволюции? Задавал и не находил ответа. Как когда-то Т.Г.Шевченко предали его бывшие единомышленники, боровшиеся за освобождение народа, так называемые "братчики" из Кирилло-Мефодиевского общества, как предавали и "стучали" друг на друга во времена Ежова и Ягоды, Берии, так продолжали предавать друзей и "стучать" в КГБ друг на друга знакомые ему люди с БН-350 и МАЭКа и в семидесятые годы двадцатого века. Правда, человеческую и историческую эволюции за имевшиеся нравственные и моральные издержки Мухин не обвинял. Оправдание всему находил в том, что объект, на котором ему довелось работать, был режимным, и многое над, чем здесь бились ученые и специалисты-практики, внедрявшие ноу-хау в ядерной энергетике и опреснении морской воды, было сделано впервые в мире. А секреты нужно беречь - они национальное достояние. Поэтому опросы работников первого отдела, присмотр друг за другом на производстве - то есть за тем, кто, чем занимался, увлекался, что делал и о чем говорил,- считались нормальными. И все же эта нормальность как бы исподволь раздражала Мухина. Во-первых, потому, что он не понимал, зачем нужна была тотальная слежка за людьми, честно отдававшими этому секретному объекту знания и здоровье, силы, годы своей жизни, имевшими государственные награды и премии? Во-вторых, он знал, что за особой секретностью нередко скрывались жгучие проблемы отрасли, ошибки и огрехи в работе высокого начальства, от которых впоследствии страдали все энергетики и строители. Краем уха он слышал о серьезных конфликтах, порой разгоравшихся на почве трений между учеными и администрацией предприятия, возглавлявшим ее генеральным директором. Потому что нередко представления о нормах при внедрении технологических новинок, их финансировании, обеспечении режима безопасности у первых и вторых были, мягко говоря, различными. И, видя эти трения и противостояния, кое-кто играл на них, выуживая в мутной воде для себя "золотую рыбку" карьерной и материальной удачи и выгоды. И в такие "коронные" мгновения, или минуты истины, не брезговал подставить своему сослуживцу подножку, возводил напраслину и предавал вчерашнего друга. В такие времена снова, как и в сталинские сумерки, в цене стали "шестерки", доносившие работникам первого отдела и директору порой такое, во что даже поверить было трудно. Ну, а уж кляузы по поводу того, что кто-то проспал режим и мог создать нештатную ситуации или даже создал ее, как ябедничество и не воспринимались - это положено было делать по строго установленному на БН-350 и МАЭКе служебному регламенту. Мухин понимал, что это в принципе была вынужденная практика с тройной перестраховкой ошибочных или иных нежелательных действий при управлении реактором на быстрых нейтронах, обслуживании и ремонтах этого сложнейшего технического организма, где любая мелочь могла обернуться громадным отрицательным эффектом. Он знал, как недавно слесари вручную при помощи кувалд в активной зоне реактора выбивали застрявший в "гнезде" стержень с тепловыделяющим элементом (ТВЭЛ). Потому, что автоматически сделать ничего не получалось. Люди вынуждены были на несколько секунд забегать в активную зону и делать то, что не смогли машины. Разумеется, не без риска для своего здоровья - задерживались в реакторе дольше, чем на то рассчитывали первоначально, облучались. А потом заболевали белокровием или теряли половую функцию, становились импотентами. Короче, сокращали и уродовали всю свою дальнейшую жизнь. И за это виновные должны были нести ответственность. А чтобы она наступила, промолчать о таком ЧП было недопустимо. Но, как показывала практика, информация о нештатной ситуации, чаще всего, за пределы БН-350 или МАЭКа не выходила. Все замыкалось на генеральном директоре или, когда невозможно было скрыть подобные издержки в работе, на отраслевом министре, втором или первом секретаре обкома КПСС. Их спокойствие, а также спокойствие вышестоящего начальства, руководителей страны, ценились порою выше, чем чье-то здоровье и полноценная жизнь. Да и жизнь вообще. И разве не так же было и при царе-батюшке во времена Т.Г.Шевченко? - Вспоминал и спрашивал себя Мухин. - Судьбы и жизни рядовых и тогда мало волновали стоявших у кормила власти. И как такое равнодушие тех времен и до сих пор отражается на нас? - Всерьез думал он.
   Плывя на глиссере к месту строительства нового секретного объекта, он снова размышлял о цене человеческой жизни и о том, как за эту секретность порой приходилось расплачиваться и ему собственным здоровьем. Особенно, когда устраивались авралы при монтаже оборудования и защитных панелей, и во вредных условиях приходилось работать сверхурочно, заниматься сваркой свинцовых швов в среде аргона - нейтрального газа. А вообще, думал он, берегись, не берегись, от того, что положено тебе Богом, не спасешься. И дело тут даже не в твоей человеческой сущности, твоих заслугах перед Небом или грехах. Многое предопределено заранее. К этому Мухина подводили его наблюдения. Скажем, в чем провинился тот же сынишка бывшего коменданта Ново-Петровского укрепления Ускова, которого Всевышний так рано прибрал к своим рукам?
   В музее-заповеднике в Форт-Шевченко Мухин с любопытством осматривал каменный крест на строгом постаменте, выполненный в строгом рыцарском стиле. Расспросил о нем одну из работниц музея, когда она обратила внимание на то, как он заинтересовался этим необычным для музея экспонатом. В разговоре выяснилось, что в первом смотровом зале Форт-Шевченковского литературно-художественного музея он появился благодаря бывшему директору этого учреждения, кандидату исторических наук Есболу Умирбаеву. Затерянный среди других надмогильных сооружений Ново-Петровского кладбища, он привлек внимание исследователя и собирателя древностей своей необычностью для этих мест, загадкою, которую долгие годы хранил. Есбол во что бы то ни стало, решил разгадать ее.
   Порывшись в дневниках и других рукописях Т.Г.Шевченко, переписке коменданта Ново-Петровского укрепления Ускова, поговорив со старожилами Форта, определил, что надгробье было установлено над могилой безвременно скончавшегося четырехлетнего сына Ускова - Дмитрия. Шевченко был к нему очень привязан в годы ссылки. Мухин отчетливо представлял порой, как Митенька, резвясь и играя, нередко забегал в землянку Тараса Григорьевича и увлеченно рассматривал написанные им интересные рисунки и картины. А когда художник набросал карандашом портрет мальчика и подарил ему, тот с восторгом побежал показывать его родителям. Так завязалась недолгая дружба поэта-художника с маленьким Усковым, который чувствовал неподдельную ласку и внимание со стороны ссыльного солдата, пользовавшегося, как я уже сказал, уважением и покровительством со стороны коменданта крепости. И это было не удивительно. У самого Тараса Григорьевича, не имевшего собственных детей, неженатого еще, хотя разменял к тому времени пятый десяток, к детям было особое отношение. Смешанное чувство тоски по семейной жизни, не родившимся детям и человеческой любви, ощущение несбыточности своего счастья наполняло душу Кобзаря, когда он наблюдал за Митенькой, учил его рисовать, разговаривал с ним о простых вещах, которые необходимо было познать мальчику. И каково было узнать вскоре, что его маленький друг серьезно заболел и в одночасье скончался! Горько было на душе, казалось, что уж если Бог не пожалел здесь малыша, то ему, и таким же горемыкам тоже не выжить. А родители Митеньки убивались от неожиданного горя и того больше. Чтобы хоть как-то утешить их, Тарас Григорьевич нарисовал эскиз будущего памятника скончавшемуся ребенку. Сын солдата должен быть похоронен как солдат - эту мысль понял и принял сердцем комендант Усков.
   По эскизу Кобзаря местный мастер Каражысу, который работал при Ново-Петровском укреплении, расположенном неподалеку от Форта, изготовил из местного камня-ракушечника крест и постамент к нему. Крест хрупкий, любой неосторожный удар мог его разрушить. Поэтому Есбол Умирбаев и решил его, как ценную реликвию, перевезти с разрешения местных властей в литературно-художественный музей. Чтобы каждый, посещающий его, смог увидеть этот памятник и узнать грустную историю одной короткой, как вспышка, человеческой судьбы, связанной с Тарасом Григорьевичем Шевченко, который в 1854 году вынес в своем воображении этот печальный образ.
   Наверное, думал Мухин, в то время жила в Шевченко и память о собственном невеселом детстве. Мухин читал о том, что Тарас Григорьевич родился 9 марта по новому стилю 1814 года, в селе Моринцы Киевской губернии, в семье крепостного. Родители Шевченко, крепостные помещика-самодура П.Энгельгарда, жили в безысходной бедности. Когда Тарасу было три года, они переселились в соседнее село Кирилловку. Жизнь там была тяжелой. Мать поэта умерла тридцати пяти лет отроду. А вскоре умер и отец. Двенадцати лет Шевченко остался круглым сиротой. И ему всю жизнь не хватало тепла близких и родных. Такова уж была его горькая доля. Несмотря на то, что у Мухина еще живы были его мать и отец, он тоже страдал от дефицита их тепла и понимания и нередко чувствовал себя в каком то роде сиротой.
   Собственно, долгие детские годы он не видел и не слышал отца. Тот отбывал свой долгий срок в сталинском лагере на Колыме. Затем отца перевели в казахстанский Степлаг. А освободили только в 1956 году. У матери, выбивавшейся из сил, чтобы прокормить троих детей, времени для общения и разговоров с ними оставалось очень мало. Поэтому чаще всего маленький Мухин в детские годы был предоставлен сам себе. И, наверное, не случайно в школьную пору его настоящими друзьями и духовными наставниками, как он считал, стали писатели, художественные произведения которых он читал в захлеб. Даже по ночам при свете керосиновой лампы. За что мать часто ворчала на него - керосин в конце сороковых - начале пятидесятых был в дефиците, за него надо было платить. А денег в их семье в ту пору всегда не хватало. Жили трудно. Даже после возвращения отца из лагерей. Устроиться на работу для него оказалось почти невозможным делом. Н.С.Хрущев уже вроде бы разоблачил культ личности И.В.Сталина, а на Мухина во многих организациях и учреждениях еще поглядывали, как на "врага народа", и на работу не брали. То есть обрекали на новые мытарства. Выживать приходилось наперекор всему.
   Глиссер причалил к небольшому пирсу у совершенно пустынного берега. Вместе с другими "секретными" работниками Мухин вышел на берег и огляделся. От горизонта до горизонта за песчаными дюнами и возвысившимися над ними небольшими скалами, поросшими биюргеном, не было видно ни человеческого жилья, ни самих людей. Очевидно, не случайно это место для строительства выбрали подальше от посторонних глаз. - Пришло в голову Мухину. - Значит, будут возводить что-то серьезное.
   Но вскоре инженер-строитель Воробьев его разочаровал. Никаких "первых колышков" под будущий рудник или БН забивать никто не собирался. Секретным объектом, как выяснилось, стала специальная дача или резиденция для отраслевого министра, которому понравились местные пляжи и морские виды, да так, что распорядился построить здесь для него ангар или подземное бунгало со всеми удобствами прямо в прибрежных скалах. Распорядился не случайно - летом температура в этих местах поднималась порой выше сорока, а под землей, в скалах, было прохладно. Да и вопросы безопасности, связанной с нахождением "дачи" в большом расширенном и облагороженном гроте, было решить проще, чем при поверхностном сооружении.
   Первыми за дело принялись проходчики-камнерезы. А остальные - сантехники, монтажники, сварщики и специалист по автоматическим системам тем временем прямо перед входом в бунгало готовили оборудование и стальные двери с электронными замками. Бунгало состояло из просторной гостиной, спальни, зимнего сада-кофейни или приемной для неофициальных встреч, стандартной биллиардной комнаты, сауны с бассейном и хозяйственных помещений с кухней и туалетом. Все это должно было работать в автономном режиме. Помещения предполагалось оснастить различной автоматикой. Там даже столик для гостей, чтобы не утомлять и не раздражать министра, должен был подъезжать к кожаному дивану гостиной по небольшим и утопленным в пол рельсам после нажатия хозяином специальной кнопки. Стальные, пуленепробиваемые двери, толщиной в 10 сантиметров, также планировалось поставить на автоматическое управление: открывать и закрывать с помощью другой кнопки. Бар в раздвижной стене открывался при помощи третьей кнопки. Вентиляция помещения и его обогрев - при помощи четвертой кнопки. В общем, это было весьма не простое и хорошо оборудованное обиталище высокого столичного начальника. Общий объем работ оказался не так уж велик, но при его освоении требовались большая скрупулезность и профессиональная аккуратность, квалификация и время. Набранной группе работать предстояло порядка трех месяцев.
   Мухин в этот период получал двойную оплату за качество и секретность работ плюс премиальные в конверте. Лена не могла нарадоваться. Ведь за короткое время у них появилась возможность сменить всю мебель, приобрести новый холодильник и телевизор, набор хрустальной посуды, прекрасную, словно выточенную их кристалла, большую вазу, на которую она не могла налюбоваться. И вообще дела у них пошли в гору. Лену, как и предлагал директор МАЭКа, приняли в учебный комбинат, где она приобретала хорошую и, главное, как она понимала, высокооплачиваемую специальность. У Николая выросли не только заработки, но и профессиональные перспективы, его метили в бригадиры с другой, более высокой зарплатой. Через пару месяцев они получили трехкомнатную квартиру и устроили шумное новоселье, на которое пригласили друзей и сослуживцев Николая, Катерину с мужем, директора и председателя профкома МАЭКа. Лена, понимала, что дело сделано, но, надеялась на новые блага от начальства. А потому постаралась хорошо угостить всех. Не спала ночь и наготовила массу вкусных, а главное, оригинальных закусок, воспользовавшись рецептами из подаренной ей Николаем книги о вкусной и здоровой пище. А во время новоселья сама, не дожидаясь приглашения, после того, как мужчины выпили по третьей рюмке, буквально подхватила директора под руки и танцевала с ним чуть не до упаду. От чего Юрий Михайлович, редко бывавший на таких торжествах, да еще приглашенный молодой и прелестной особой, буквально растаял и с гордостью перед другими "задрал хвост", как индийский петух. Напоследок, уже распарившись и разгоревшись от танцев, он даже поцеловал Лену в щеку, выражая свою искреннюю благодарность. И Мухин заметил в его глазах какой-то нездоровый огонек хищника, который жаждал заполучить свою жертву. Запал старик. - Подумал он тогда. - Но Лена не дешевка, не поддастся легко на его уговоры, если такие будут, хорошо сыграла свою роль, доставила удовольствие директору. Теперь можно ждать его благодарности.
   - Ну, ребята, заставили старика молодость вспомнить! - Улыбаясь и отмахиваясь от такого разогрева, довольно констатировал директор. - Десять лет так не плясал и не радовался жизни. А она, к сожалению, быстро проходит.
   Он налил себе коньяку в рюмку, предложил то же сделать другим, и провозгласил тост:
   - За молодость и радость жизни!
   Все гости его дружно поддержали. А Костик добавил:
   - И чтоб они, Юрий Михайлович, никогда не заканчивались!
   - Да, да! Ценное уточнение! - Согласился директор. - Давайте за это выпьем по маленькой.
   Лена обратила внимание на остроумие Костика и на то, как его слова расценил директор. И, словно войдя в роль, смело сообщила Костику.
   - Следующий танец с Вами!
   Мухину это не понравилось, и он постарался незаметно успокоить и одернуть свою молодую жену. Но она, сделала удивленные глаза, словно не поняла его:
   - Ты же сам меня просил, поухаживать за твоими коллегами и начальниками! Я что-то сделала не так?
   - Да нет, все так, только не расходись слишком, а то не правильно поймут.
   - Это почему же? - Изумилась Лена.
   - Да потому, что ты себя слишком развязно ведешь со всеми. Вон с директором, как с мальчиком с улицы, повела.
   - А он, по-моему, весьма доволен, посмотри!
   Мухин посмотрел на повеселевшего и приободрившегося директора и сказал сухо:
   - Слишком доволен!
   - Ну, тебе не угодишь, Коленька, ты, как мне кажется, просто зануда! Не порть настроение! Все хорошо, поверь мне!
   После очередного тоста, прозвучавшего из уст председателя профкома, (иерархия, существовавшая на производстве, соблюдалась и вне МАЭКа, в быту, при очередности выступавших с тостами в дни общих корпоративных и семейных праздников, на которые собирались сослуживцы энергетического предприятия и их родственники, а также на свадьбах и похоронах) снова зазвучала музыка. Теперь не успела еще Лена сообразить, что пора приглашать Костика на танец, как он был уже подле нее. Причем не с голыми руками, а с прекрасной кремовой розой в руке.
   - Позвольте! - Пригласил он Лену и тут же протянул ей розу. - Это вам, Слава мира, редкий сорт, растет у нас в оранжерее.
   Лена поднялась, вспомнив, что несколько минут назад сама пригласила Костика на танец, и теперь, даже после замечания мужа, отказываться было неловко. Она улыбнулась в ответ на приглашение и, в свою очередь, спросила:
   - Вы что же, Костик, и в розах хорошо разбираетесь?
   - Это моя коронка. Даже на БН-350 букеты для высокого начальства и в других ответственных случаях поручают подбирать только мне. Ведь языком цветов можно о многом сказать. Причем очень дипломатично и красноречиво.
   - Что же вы мне хотели сказать своей Славой мира? Неужели, думаете, что и мне с нее что-то обломится? - Попыталась пошутить она.
   - Слава мира у этого цветка от того, что вырастивший ее селекционер, нашел редкие оттенки и аромат, каких не было ни у одного из других известных сортов роз. Прекрасное занятие - селекция прелестнейших и до поры потаенных красок и запахов цветка. Это сродни искусству пробуждения в людях, в том числе юных особах, не каждому глазу видимой и очень редкой красоты.
   - О, да вы, как я вижу, опасный соблазнитель, знаток женских душ, знаете, чем задеть за их струны. - Улыбаясь, кокетливо начала разговор с Костиком Лена.
   - Да что вы, Леночка, я и не думал охмурять вас своими рассуждениями о цветах. Я только подчеркиваю, как все взаимосвязано в природе и как много общего в тех же розах и прекрасных женщинах, какие похожие ассоциации и желания они пробуждают в мужчинах, любующихся ими.
   У Костика голос сладкий, как хмель и слова приятные для слуха, словно легкая музыка. - Отметила для себя Лена, двигаясь со своим партнером в медленном танго. - Словно у царя Соломона, когда он разговаривал со своими возлюбленными. Похоже, Костик довольно тонкий и не однозначный человек, с лирической и просвещенной душой, которую не каждый понимает. А потому он так порою ироничен или даже саркастичен и насмешлив, сыплет остроумными, но часто колкими фразами в разговорах с другими. А вот со мной в эту минуту явно откровенно себя ведет и даже нежно. Она пристально и внимательно вдруг заглянула в глаза Костика. Они показались ей умными и наполненными светом. А потому явно импонировали ей и потихонечку очаровывали. Возможно, ощущение приятной близости с толком незнакомым, но симпатичным и ухаживавшим за ней молодым мужчиной усиливало искристое и пенистое шампанское. Но все-таки от этого индивидуума, как думала Лена, исходила какая-то особая и слегка пьянящая энергия. Да и Костик вдруг почувствовал теплые волны энергии, исходившей от Лены. Они в эти мгновения явно нравились друг другу и готовы были к продолжению знакомства, обмениваясь болюсами, исходившими, словно из самих сердец.
   - Леночка, а почему вы нигде не бываете? Как вышли за Николая, так, словно в монастыре, за стенами его квартиры живете?
   - Ну, вы не правы, Костик. - Не согласилась она. - Я по-прежнему люблю прогулки у моря, хожу в областную библиотеку, занимаюсь сейчас в учебном комбинате. А еще готовлю обеды Мухину, стираю дома. На все другое времени не хватает.
   - Понятно, попали в домашнее рабство. Известная история!
   - Возможно. Только заметьте, в приятное рабство!
   - Но ведь этого же мало. Человек рожден для полета мыслей и души. Должен развиваться духовно. На спектаклях, на концертах, в приятном обществе бывать! Иначе скучно жить.
   - Мне не скучно. - Парировала Лена, подчиняясь движению Костика в танце. - Я счастливая!
   - А, может, вы только обманываете себя? И совсем вы не счастливая? Вам бы больше пообщаться с людьми! Николай, конечно, хороший парень, но есть и другие, более интересные личности. А знаете что, давайте, как-нибудь тайком встретимся и погуляем вдоль берега. Я много чего интересного могу вам рассказать. Уверен, со мной вам скучно не будет. Как вы на это смотрите? - Решительно спросил Костик.
   - Отрицательно. Я же за мужем. Зачем нам встречаться тайком?
   - Да ведь так гораздо интереснее, в этом свой шарм и очарование. - Не отказывайте мне. Давайте обязательно встретимся. Хоть завтра. Или прямо сейчас незаметно убежим отсюда!
   - Да вы, Костик, сумасшедший, как я посмотрю. - Почти захохотала она. - Ничего себе напор и предложение!
   - А вы подумайте, Леночка! Подумайте, как нам вдвоем может быть интересно на морском берегу.
   Перед окончанием танца они условились, что тайно встретятся в ближайшую субботу на берегу моря за "Орбитой" - принимающей и передающей телевизионной станцией с телескопической антенной - большой серебристой тарелкой, - направленной в космос. В то время это было красивое и еще полудикое место с выступами плоских плит известняка и ракушечника, между которыми находились небольшие промоины и лагуны, усыпанные мелкими фиолетовыми раковинками мелких моллюсков. Морские волны постепенно перемалывали их в крупнозернистый песок еще небольших, но укромных и быстро полюбившихся горожанам пляжиков. Вплотную к ним подходило покрытое желтым и мягким ковром водорослей неглубокое и ровное дно, по которому свободно можно было дойти до гряды черно-бурых, с синим отливом, а порой и почти фиолетовых валунов, постоянно обливаемых набегавшими волнами и солнечными потоками. За валунами, похожими на лысые головы сказочных героев, шел обрыв, и начиналась глубина. Валуны облюбовали рыбаки, ловившие бычков. А на плоском подводном плато, с его прогретой солнцем водой и нежным, желтым дном, любили купаться дети дошкольного возраста. Их мамы расстилали пледы на плоских известняках и ракушечниках и, распластавшись под солнцем, загорали, наблюдая за болтыхавшимися в прозрачном рассоле моря чадами. Для семейного отдыха это было идеальное место. Кому надоедало на горячих камнях, можно было перебраться повыше к покрытым жусаном, солянкой, полынью, тростником и мелким кустарником - биюргеном волнистым перекатам резко обрывавшегося метрах в двухстах плато, изъеденного тугими ветрами и жгучим солнцем. Там было немало небольших гротиков, пещерок и вымоин, оставшихся еще с тех пор, когда и поднятое к небу плато было морским дном более древнего моря. Неподалеку от этого места в получасе ходьбы по выжженному солнцем белесому берегу находились розовые скалы. В буквальном смысле розовые, так как были словно выточены мастером-природой из розового ракушечника. Над голубой гладью спокойного и зеркального моря они обретали почти фантастический вид. Рядом со скалами любили высаживаться стаи розовых фламинго и белых лебедей, а также пеликанов, охотившихся за рыбной мелочью, которая стаями буквально кишела в небольших, метров на десять в поперечнике, вымоинах и щелях растрескавшегося, словно от мощного удара инородного тела, морского дна. На самом деле разломы и многочисленные щели образовались во время подъема плато полуострова, а также во время частых и сильных штормов, когда морские волны, словно тяжелыми молотами били о гулкий каменный берег. К розовым скалам вела грунтовая, изъеденная солью и покрытая белесой известняковой пылью и коричневатым песком, грунтовая дорога, а затем узкая тропа. По обе стороны от них, словно в оазисе, раскинулись покрытые густой для Мангышлака растительностью - высокой травой и кустарником - овальные перекаты спускавшейся к морю возвышенности. Здесь можно было уединиться и спрятаться от посторонних глаз кому угодно и когда угодно. Горожане сюда забредали редко. Лишь влюбленные парочки порой появлялись на дороге и тропе, ведущей к розовым скалам. Не случайно, кое-кто этот путь называл тропою влюбленных. Именно по ней хотел провести в субботу Лену, согласившуюся с ним на тайное свидание, окрыленный такой удачей Костик. Мухин им не помеха. У него в этот день продолжались ответственные сварочно-монтажные работы на секретном объекте, который находился в противоположной от города и описанного выше места стороне.
   Как обычно, Мухин встал на заре и, быстро собравшись, отправился к первому пирсу, где монтажников и сварщиков поджидал глиссер. Лена в это время спала сладким предутренним сном. И Мухин даже не стал будить ее, чтобы, как всегда раньше, супруга приготовила завтрак. Пусть понежится, еще успеет за день намаяться с домашними делами. - Подумал он. - Да и к зачетам в учебном комбинате ей надо готовиться.
   Мухин потратил несколько минут лишь на то, чтобы сделать и завернуть в сверток пару бутербродов с колбасой и сливочным маслом, заварить крепкого чая в термосе. Потом все сложил в небольшую спортивную сумку, перебросил ее через плечо, и еще раз с любовью и нежностью взглянув на супругу, раскинувшуюся на белоснежной постели, словно русалка, озаренная первыми лучами солнца, улыбнулся и вышел за дверь. Там на коврике, вырезанном из куска коричневого паласа, лежал жирный кот. Мухин нечаянно наступил ему на хвост. Взвыв от боли, кот с силой вырвал свое пушистое украшение из под ботинка соседа и бросился наутек вверх по лестнице. Потом резко обернулся и, агрессивно ощерившись, жутко посмотрел озлобленными глазами на обидчика.
   Мухин не обратил на реакцию соседского кота никакого внимания и только чертыхнулся от неожиданности, поджидавшей его за дверью, вздрогнул от вопля кота, твердый хвост которого ощутил под своей правой ногой. Вот же не чистая сила - подумал он. - И чего у меня на дороге разлегся? Не к добру это.
   На объекте, куда он прибыл через час, чувствовались напряжение и нервозность. Сроки поджимали, директор поторапливал с окончанием работ, чтобы не ударить в грязь лицом перед министром, который должен был приехать в следующем месяце и лично проверить ход строительства бунгало. В этот день Мухину и его напарнику предстояло сварить и закрепить несколько крупных стальных балок, которые должны были поддерживать стены и свод грота и служить дополнительной страховкой прочности подземного сооружения. Никаких механизмов для их подъема здесь не было. Все делали вручную. И поначалу успешно. Но потом то ли подустали. То ли напарник Мухина бдительность потерял. Во всяком случае, во время монтажа одной из поперечных балок не удержал ее и она, сорвавшись с одной из опор, упала на присевшего у основания опорной стойки и закреплявшего ее с помощью электросварки Мухина. Тот даже не вскрикнул. В глазах его вначале словно вспыхнуло голубоватое пламя, а потом все померкло. И пока он был еще в сознании, то будто в отдалении, за какой-то чертой, услышал крик своего напарника, звавшего на помощь. Очнулся Николай уже в медсанчасти, куда его в экстренном порядке доставили на вертолете медицинской авиации, вызванной прорабом на площадку невдалеке от строившегося объекта. Поперечная балка, как выяснилось, основной удар нанесла по плечу Мухину и, проходя вскользь, краем зацепила голову. Содрала кожу и волосы, но черепная кость осталась целой и из-за травмы лишь дала большую опухоль. Но это было не смертельно. Гематому и опухоль после обработки раны медики сгоняли фуросемидом. А вот сотрясение мозга у пострадавшего было довольно серьезное. Из-за него он несколько часов и пребывал в бессознательном состоянии. И после того, как пришел в себя, чувствовал ужасную слабость и тошноту, все еще куда-то словно проваливался едва - едва удерживаясь на этом свете. Хватался в такие моменты руками за края деревянной кровати и изо всех сил сжимал пальцы, цепляясь за жизнь.
   На звонки прораба, вместе с врачами отвозившего Мухина в город, дома у него никто не отвечал. Сообщить о несчастье было пока некому. Лена в это время под ручку с Костиком, похохатывая от его веселых и немного сальных шуток, шла по "тропе любви" к розовым скалам.
   Но вот Костик сменил тему и заговорил вроде бы о высоком, стал читать стихи. Повернув голову к Лене, он пытался заглянуть в ее глаза и спрашивал: "Вы когда-нибудь слышали вот такие строки"?
   - Какие? - Переспросила Лена.
   - А вот такие из стихотворения Аполлинера Гийома "Любовь".
   - Интересно, чувствуя лукавый тон своего спутника и приятеля, улыбнулась Лена и слегка покраснела, сознавая, что такого поэта она сроду не читала и ничего про него не слышала, хотя в школе училась неплохо. Вдруг еще спросит о нем Костик, вот опозорюсь! - Подумала она про себя. Но Костика, казалось, ее знание раннего Гийома не интересовали вообще, молодому человеку самому хотелось блеснуть своей эрудицией. Это он делал частенько, так как такая просвещенность помогала не только чувствовать свое интеллектуальное превосходство над юными собеседницами, но и быстрее покорять их сердца.
  
   Кольцо на пальце безымянном
   За поцелуем шепот грез
   Вся страсть признания дана нам
   В кольце на пальце безымянном
   Вколи в прическу пламя роз! -
  С вдохновением и пылкостью продекламировал Костик, слегка наклонившись к уху своей спутницы. Она почувствовала этот наклон и нежное прикосновение к левому уху и щеке легких воздушных волн, которые напускал на нее, словно дурман, читавший стихи Костик. Вдруг он резко оторвался от ее плеча, наклонился и сорвал какой-то удивительный алый степной цветок с махровыми листьями.
   - Вот вместо роз, но тоже живое пламя. - Протянул Костик цветок Лене. - Вколи его в прическу, любовь моя!
   - Ой, так я и поверила - "Любовь моя" - съерничала она. Не успели познакомиться, и уже любовь! Врешь ты все, Костик. Не опережай события! - Убрала она его руки со своих плеч, которые он положил после того, как подарил цветок. Она чувствовала, что следом он хотел поцеловать ее. Да ведь это было преждевременно. Не успели пятисот метров по тропе пройти, а он уже целоваться. А через минуту под юбку полезет! Что я ему - шлюха какая-нибудь что ли! Нужно одернуть. А то все чисто по-собачьи получиться может! Нет, ей такой радости не нужно. Пусть еще поухаживает, поупрашивает. А там видно будет. - Думала Лена и следом укорила Костика: "Тебе не кажется, что ты опережаешь события? У тебя жена, а у меня муж. Мне кажется, что мы что-то нехорошее с тобой делаем".
   - Да что за предрассудки. Как говорил писатель Уилли, человек, не имеющий любовницы, не способен управлять другими людьми. Супружеская верность - свидетельство принадлежности к простонародью.
   - А ты особый, из высшего класса, из элиты?
   - Да нет, не из элиты. До этого нам еще далеко. Элита в столице, а не на Мангышлаке прозябает. Но и к плебеям я себя не отношу, предпочитаю управлять ими сам или с помощью тех, кто правит. Главное, все правильно осмысливать и помогать другим двигаться в нужном направлении. Вот и все.
   - Ну и философия у тебя. Какая-то она уж очень эгоцентричная, пренебрежительная по отношению к другим. Но ведь если каждый человек будет думать и вести себя также, в жизни Черт знает что, получится.
   - Все так не думают, и думать так не могут. Их головы заняты другими, чаще всего бытовыми, потребительскими мыслями.
   - Намекаешь на то, что так, как ты, могут думать только избранные, типа римских патрициев?
   - Конечно. Остальные - что-то типа животного стада, их мысли заняты тем, где и сколько заработать, что на вырученные деньги купить, как потом прожить до зарплаты. О высоком и приятном, к сожалению, в нашем обществе в повседневной жизни думают не многие. Да и не только в нашем. Так всегда было. Не случайно, что одаренными людьми себя во все времена проявляли единицы, а остальная масса смотрела на них то, как на Богов, то, как на дьяволов. То любила и завидовала им белой или черной завистью, то ненавидела и преследовала, сжигала на кострах. Это она не выдающихся людей сжигала, хотя и их тоже, а, по большому счету, свою несостоятельность в человеческом и творческом плане, сама себя ненавидела за то, что не могла реализовать данных Всевышним способностей, зажечь свою звезду. А все потому, что большинство людей страшно ленивы, не хотят даже пол извилины напрячь, чтобы понять - великое, талант не рождаются на пустом месте. Это большой и порой титанический труд, напряжение души. Смертные не видят и того, что даже будучи уже прославленными и великими, избранные не всегда счастливы, чаще всего несчастливы, так как не находят понимания у других, одиноки. В том числе и в своей любви. Вот взять, к примеру, Михаила Юрьевича Лермонтова или Аполиннера Гийома. Это были великие поэты, которых ценили, как гениев, и в то же время страшно одинокие, несчастные люди. Правда, это состояние у них не было постоянным. В дни горячей любви оно как бы растворялось и на смену ему приходило подлинное блаженство. А потом - разочарование и новое одиночество.
   - А кто он такой этот Гийом? - Не удержалась от вопроса Лена.
   - Гийом? Ах да, это же не из программы средней школы.
   - Какой ты заносчивый, Костик. Любишь над всеми возвышаться, а ведь это обидно. Тебя за это многие недолюбливают. Неужели ты не можешь быть проще? Ведь ты не такой, каким хочешь казаться.
   - Проще? А для чего? Чтобы чувствовать себя плебеем? Нет уж, увольте!
   Лена почувствовала, что ее спутника стало заносить на его любимую, но противную для многих из знавших его стезю. И чтобы не испортить уикэнда, она снова вернула Костика к прежним мыслям о поэзии и Гийоме:
   - Да что мы сейчас будем об этом рассуждать! Скучно! Расскажи лучше о Гийоме, мне так нравится, когда ты интересно рассказываешь, у тебя в такие минуты глаза просто сияют, и так с тобой хорошо! - схитрила она. - Расскажи!
   Эти слова Лены Костика расплавили в считанные мгновения. Он весь словно преобразился и просветлел лицом, почувствовав, что есть на свете человек, который его понимает и ценит. Молодой спутник слегка откинул назад голову, приподнял правую руку, сопровождавшую узнаваемым жестом его размышления, и начал свой рассказ: "Вспомню то, что читал о Гийоме в беллетристике. Это был неординарный человек. Целая, хотя и не привычная окружающим, планета. Свой мир. Не случайно, друзья Аполлинера любили его рисовать. Ведь он был красавцем. Его античный профиль, голова, по словам писательницы Гертруды Стайн, "как у императора позднего Рима", притягивали художников. Поэта сравнивали то с Цезарем, то с
  Вергилием. Романские корни определили его внешность и южную живость характера; славянские - гордость и открытость. К тому же почти всю жизнь он прожил французом без гражданства, которое с большим трудом смог получить всего за два года до смерти. Достаточно взрывчатая генетическая смесь, умноженная на повседневные обстоятельства, располагавшие к жесткости и обидчивости, - все это были основы сложного и трудного характера. Так - сложно и трудно - его и воспринимали: впечатлительный, наивный, немного суеверный; сангвиник, тиран, самодур; внутренне чистый, простой, легко сходящийся с людьми; блестящий и остроумный собеседник, постоянно готовый к шутке; певец меланхолии, поэтике которого вовсе не присуща радость"...
   - Он чем-то был похож на тебя! - Слишком откровенно заметила и тут же испугалась, что может обидеть своего спутника таким замечанием Лена. Но Костик не обиделся. Сравнения с великими ему были по душе. Он понимал, что это придает ему "очков" и шарма в его сексуальных играх. Да и вообще в отношениях с людьми он любил быть похожим на великих, составивших славу лучшей части человечества.
   - Да, я и сам в себе иногда замечаю что-то от Гийома! - Со значением подтвердил слова спутницы Костик. Это была интересная, сложная личность, а не какая-то там инфузория-туфелька.
   В годы, когда Аполлинер только начинал сочинять, в далекой России, притягательной для славянской частички его души, первооткрыватель французских символистов Валерий Брюсов писал о другом поэтическом гении, о Поле Верлене, как о "человеке двойственном", в котором уживались одновременно "ангельское" и "свинское". В какой-то степени таким же двойственным был и Аполлинер, всю жизнь метавшийся между любовью и игрой, соединяющий с традицией высокого лиризма страсть к низкой мистике. Оба эти стремления Аполлинер, очевидно, унаследовал от матери, Анжелики Костровицкой. В шестидесятые годы судьба забросила ее из Польши в Италию, - когда родился Гийом, Анжелике было двадцать два года, и уже несколько лет как она была "похищена" итальянским офицером Франческо д'Эспермоном.
   - Как интересно! - Откровенно призналась Лена, увлеченная рассказом Костика.
   - Да, интересно. - Подтвердил он. - Мистификации преследовали Аполлинера со дня рождения: через пять дней после этого знаменательного события, которое произошло 26 августа 1880 года, он был зарегистрирован в римской мэрии под фамилией Дульчини - как ребенок
  от неназвавшихся родителей. Через два года та же судьба постигла его брата Альбера, который при рождении был записан под фамилией Зевини и чьи родители также были "не установлены". В дальнейшем это дало Аполлинеру повод пестовать и поддерживать самые фантастические россказни о своем происхождении - вплоть до того, что его предками были то ли Наполеон, то ли папа римский.
   Наверно, страдал манией величия! - Подумала про себя Лена. - И Костик не прочь поболеть такой же болезнью, любит выдавать себя за избранных! А Костик между тем продолжал свой рассказ:
   - Таинственное происхождение бросило отсвет на всю жизнь Аполлинера Гийома. Пока юный
  Вильгельм Костровицкий ходит в школу - сначала в колледж в Монако и в Каннах, а затем в лицей в Ницце, - его мать играет в казино и приобретает репутацию "красивой авантюристки". И когда в Ницце семнадцатилетний начинающий поэт и его товарищ по лицею Анж Туссен-Люка приступают к изданию рукописного журнала, сразу же приходится думать о первой мистификации - о псевдониме: Вильгельм подписывал свои произведения именем "Гийом Макабр" ("Гийом Мрачный"), а Анж - "Жеан Лок" ("Жеан Нищий"). В дальнейшем Аполлинер не раз прибегал к литературным мистификациям, псевдонимам - чего стоит одна история 1909 года, когда стали появляться статьи и стихи некоей Луизы Лаланн, сразу же привлекшие внимание читателей незаурядностью суждений о современной женской литературе и большим лирическим даром. Этот розыгрыш, устроенный Аполлинером, почти год будоражил публику, пока не наскучил самому мистификатору.
   - А зачем он это делал? - Поинтересовалась Лена. - Хотел показать, что поэты-мужчины умнее и одареннее поэтов-женщин?
   - Не думаю. Просто это была игра ума, в глубине которого было страстное желание сильнее познать женщин, полюбить одну из них, чтобы, как говорят сейчас, найти свою половинку и создать прекрасное целое. В этом, как я представляю, был промысел Божий или промысел самой природы человека, который вел Гийома по жизни и влиял на его судьбу. Но это только моя гипотеза.
   - Так он кого-то любил?
   - В смысле женщин? Еще бы. Какой поэт не любит? Первая поэтическая любовь и первая серьезная авантюра поджидали Аполлинера летом 1899 года, когда мать отправила его с братом в пансионат бельгийского городка Ставло, на каникулы. Здесь родился и первый серьезный поэтический цикл юного Аполлинера - "Ставло". Именно в таком виде - как цикл
  стихов - он будет напечатан только через полвека: стихи, перевязанные ленточкой, сохранит валлонка Марей - Мария Дюбуа, к которой они и были обращены. Уже в этом цикле Аполлинер становится изысканным любовным лириком, как писал один литературный критик, - сладострастным и ранимым певцом неразделенной любви.
   - Она не полюбила его? - Искренне удивилась Лена.
   - Нет. - Пояснил Костик. - Женщины - сама тайна, могут полюбить больного и изуродованного идиота, и могут остаться равнодушными к красавцу-гению, наделенному всем, чтобы его можно было не только любить, но и обожать, сходить из-за него с ума, бросаться в омут.
   - Возможно, все это и остановило молодую избранницу Гийома, она просто испугалась, что он может погубить ее своим страстным огнем?
   - Никто теперь не может точно сказать об этом. Известно только, что Любовь к Марей прервалась осенью, когда Анжелика Костровицкая, в очередной раз стесненная в средствах, повелела братьям тайком ускользнуть из пансионата, не расплатившись с хозяином. Эта история, подобная многим, в которых чувствовалась рука властной и взбалмошной Анжелики, позволила позднее композитору Франсису Пуленку произнести сакраментальную фразу: "Аполлинер провел свои первые пятнадцать лет у фривольных юбок деспотичной мамаши". На самом деле "пятнадцать лет" растянулись на всю жизнь Аполлинера: Анжелика Костровицкая умерла спустя четыре месяца после кончины ее старшего сына, и в старости донимала Гийома ревностью и капризами.
   - И он все равно любил ее?
   - Любил, понимая, что и ненавидит за многое. Давно замечено, что притягательная парадоксальность юности заключена в ее счетах со временем. Прошло несколько месяцев, а у Аполлинера - уже пытающегося сотрудничать в литературных журналах - очередное увлечение: шестнадцатилетняя Линда Молина да Сильва. Темноволосой Линде, томной и тихой красавице, немного шепелявой, что, очевидно, придает удивительное очарование ее голосу, Аполлинер посвящает особый цикл лирических стихов - особый, во-первых, потому, что каждое стихотворение написано на обороте почтовой открытки, и открытки эти с апреля по июнь регулярно посылались на юг, где все семейство Молина да Сильва проводило весну и лето 1901 года; особый и потому, что все эти "любовные диктовки" - не что иное, как проба сил молодого Аполлинера. Но Линда не хочет - или еще не умеет - ответить на это чувство. В письме к одному из общих приятелей она постоянно так и повторяет: "это чувство". "Неужели он испытывает ко мне это чувство?", "Я не могу разделить это чувство", "Я думаю, он очень горд и много страдает, видя, что я не могу ему ответить на это чувство..." Линда, как и Марей, сохранила все любовные послания молодого поэта, и впоследствии они были опубликованы в его посмертной книге "Что есть". На "это чувство" Аполлинера мало кто мог ответить. Не смогла это сделать и англичанка Анни Плейден - его по-настоящему большая и по-настоящему трагическая любовь.
   -Надо же, какой любвеобильный и в то же время невезучий и несчастный! - Снова искренне заметила Лена, немного расчувствовавшись от рассказа Костика.
   - Да, любил он многих, но в любви был несчастен. Однако, не бывает худа без добра. Именно безответное чувство сделало Аполлинера выдающимся лирическим поэтом. Вот так! - сверкнул Костик глазами.
   - Расскажи, расскажи мне о нем еще что-нибудь! - Попросила Лена.
   - Он познакомился с ней в Германии, в доме графини Элеоноры Мильгау, куда был приглашен учителем французского языка к малолетней дочери графини Габриэль и где Анни служила гувернанткой. Об их бурном романе - на берегах Рейна, Сены и Темзы, о побеге Анни Плейден в Америку от жарких домогательств не очень ей понятного и пугающего страстью и эрудицией поэта уже написаны сотни страниц; но куда важнее написанное самим Аполлинером, и, прежде всего, "Рейнские стихи" - и те, что вошли в его книгу "Алкоголи", и те, что он по разным причинам в нее не включил. История этой горькой любви превращается в стихах из события личной жизни в явление поэтической культуры.
   Результатом великого пристрастия поэта к раритетам прошлого, реализацией его недюжинной эрудиции стали две первые книги Аполлинера: прозаическая - "Гниющий чародей" (1909) и поэтическая - "Бестиарий, или Кортеж Орфея" (1911). "Бестиарий" Аполлинер посвятил писателю Элемиру Буржу, который был его старшим другом и почитателем его таланта: именно Бурж выдвинул на соискание Гонкуровской премии книгу Аполлинера "Ересиарх и Кo"
  (1910), в которую вошли рассказы, печатавшиеся в периодике, начиная с 1902 года. И хотя премия "Ересиарху" не досталась, в этой книге Аполлинер заявил о себе как замечательный прозаик, тонко улавливающий дух своего времени.
   Начиналась эпоха Монмартра, знаменитой "Прачечной на плоту", на долгие годы соединившая воедино "Триумвират", как их называли современники: Аполлинера, Пикассо и поэта Макса Жакоба. Несколько позже началось переселение художников с Монмартра на Монпарнас, в не менее знаменитый "Улей", - и все это войдет в историю как "belle epoque", "прекрасная эпоха", время слома и смены эстетических позиций. Начинались новые мифы: скорость, механика, симультанность, то есть осознание в искусстве одновременности самых разных процессов. Воинственно вступали в жизнь католическое возрождение и мистические пророчества: Жакоб "видит" на стене своей комнаты тень Христа и становится ярым католиком; потом предсказывает литератору Рене Дализу первым из их круга умереть, причем в молодом возрасте, - и Дализ "первым",в 1917 году, гибнет на фронте; потом Джордже де Кирико рисует пророческий портрет Аполлинера под названием "Человек-мишень", за много лет
  до ранения поэта отмечая то место на его виске, куда попадет осколок снаряда...
   - О, Господи, как много он знает, и как мало знаю я! - Ужаснулась и в то же время прониклась уважением к Костику и его познаниям Лена. А он все сыпал и сыпал словами, словно сходу хотел ими завоевать ее.
   - Идея "Бестиария" пришла к Аполлинеру в 1906 году, в мастерской Пикассо, когда он наблюдал за работой друга-художника, гравировавшего в то время изображения животных. А через год тот же Пикассо познакомил Аполлинера с Мари Лорансен. Ей - двадцать два, ему - двадцать семь. Она художница и немного поэтесса, за его плечами крах сумасшедшей любви к англичанке Анни Плейден, уже значительный опыт работы журналистом и критиком, серьезные
  публикации стихов и прозы. Они пробудут вместе пять лет, которые окажутся наиболее существенным временем в жизни поэта, когда готовилась к изданию книга Аполлинера "Алкоголи".
   - Странное название. - Заметила Лена. - Сегодня, наверное, никто из поэтов так не назвал бы своего сборника.
   - Потому что таких поэтов, как Гийом, больше нет. Это, как говорят великие, штучный продукт истории. И творения их были штучными, неповторимыми. "Алкоголи" вышли в апреле 1913 года. А за несколько месяцев до того - соответственно в декабре и ноябре 1912 года-были опубликованы два его стихотворения, открывшие дорогу новейшей поэзии: "Зона" и "Вандемьер". Работая над композицией "Алкоголен", поэт именно этими стихами начинает и завершает книгу, обрамляя будущим прошлое. Вслед за "Зоной" он помещает "Мост Мирабо", увидевший свет в феврале 1912 года. Это был знаменательный зачин. Первым шло грядущее, вторым - прощание с ушедшим; шли "рука об руку, лицом к лицу", как герои "Моста Мирабо". Плавание по волнам времени и памяти начинается именно с "Моста Мирабо", трагического прощания с Мари, чувства, растворившегося во всей книге и вобравшего в себя память о всех прошлых отвергнутых Любовях.
   Французский писатель Даниэль Остер как-то заметил, что в "Алкоголях" Аполлинер представляется Орфеем, спускающимся в ад воспоминаний. Последние два года перед выходом "Алкоголей" особенно могли смахивать на "ад" - во всяком случае, на ад душевный, в который нет-нет да и низвергался Аполлинер. По крайней мере, три события этого времени определили душевную напряженность, смятение и мучительный поиск поэтической сублимации, которые привели его к созданию лирических шедевров: разрыв с Мари Лорансен, история
  с похищением "Джоконды" и встреча с Блэзом Сандраром.
   - Ничего себе, вот это судьба! - С восхищением и огнем в глазах выпалила Лена! - Господи, неужели уже не будет в жизни таких мужчин!
   - А ты оглянись вокруг. - Самодовольно уловил ее мысль Костик. Не все же такие, как Мухин.
   - Но причем здесь Николай! - С напускной обидой спросила Лена. - Давай не будем о нем.
   - Да при том, что примитив. Не живет, а плывет по течению. Скучный он человек. Ты сама разве этого не поняла?
   - Я? Нет. Мне с ним нормально. Ты просто не знаешь его. Он тоже очень эрудированный и начитанный человек, о многом думает, на многое имеет собственный взгляд. А то, что не каждому открывает свою душу, так это, наверно, нормально. Это его личное дело. Во всяком случае он не такой простой, как ты о нем думаешь.
   "Два сапога пара"! - Сообразил и чуть не выпалил разошедшийся и увлеченный своим повествованием Костик. Но удержался. Понял, что такими словами и выводом окончательно обидит Лену, разрушит еще хрупкую связь, появившуюся между ними. И вместо того, что думал, он сказал другое:
   - Ну, да. Не будем трогать наших мужей и жен. Что дано, то дано. Это нам от Бога, значит, нужно терпеть. Но вернемся к нашим баранам. "Джоконда" была похищена из Лувра 21 августа 1911 года. Аполлинер был арестован 7 сентября по подозрению в причастности к этому преступлению. Подозрение пало на Аполлинера из-за его дружбы с неким Жери Пьере, одно
  время работавшим секретарем поэта; Пьере оказался нечист на руку, он похищал из Лувра всякие мелочи, которые затем продавал коллекционерам. Арест поэта оказался непродолжительным, 12 сентября он уже был на свободе, благо Пьере дал правдивые показания, а лицейский друг Аполлинера Анж Туссен-Люка, ставший к тому времени адвокатом, защитил своего старого товарища в суде. Однако дело было закрыто только в феврале 1912 года, и весь этот период
  панических мучений, обуревавших поэта, высветил то, что он порою скрывал от самого себя: его гражданскую "неполноценность", которая легко приводила к националистическим нападкам со стороны тех, кто видел в инородце опасность для общества и культуры.
   Еще не стерлось из памяти современников дело Дрейфуса, интерес же поэта к славянским и еврейским традициям только подогревал лжепатриотизм его литературных недругов. Начавшаяся через три года война еще более усугубила эту очередную двойственность его положения - понятно, с какой силой он жаждал получения французского гражданства.
   Но опять же, не бывает худа без добра. Пребывание в парижской тюрьме Санте стало поводом для написания выдающегося цикла стихотворений: подхватывая традиции "тюремной лирики", прежде всего Верлена, Аполлинер создает шедевр в духе классической поэзии, следом за которым мог быть только один шаг - в сторону поистине новой поэтической эстетики.
   Все эти события разворачивались на фоне мучительного разрыва с Мари Лорансен. История с похищением "Джоконды" еще больше отдалила художницу от поэта, так же как отдалила от него многих мимолетных знакомцев, так же как заставила его брата Альбера покинуть Париж, где он работал банковским служащим, и уехать в Мексику. Америка уже отторгла у него Анни и
  теперь забрала второго близкого ему человека. Вообще на его долю в этот период выпали такие испытания, что их можно сравнить с одним из кругов Ада. Мать Аполлинера негодовала и презирала сына, мадам Лорансен его явно недолюбливала. Смерть матери в пасхальную ночь 1913 года, буквально накануне выхода "Алкоголей", лишь на короткое время снова сблизила Мари и Гийома. А через год все пошло прахом: в июне 1914 года Мари выходит замуж за немецкого художника Отто Вайтьена, а еще через месяц начинается первая мировая война, поставившая крест на всей прежней жизни Аполлинера.
   - Какой несчастный человек. Это надо же - такой талант и такая невезуха с его женщинами! - Посочувствовала Лена. И почему судьба порой так не милосердна к тем, в ком есть божья искра?
   - О, это вопрос не только философский, но и теологический. - Мудро и со знанием заметил Костик. - Этого никто не знает, и, наверное, никогда не узнает. Как говорится, тайна за семью печатями, покрытая мраком. Неисповедимы дела твои, Господи! В отношении Аполлинера эта крылатая фраза совершенно верно звучит. Оставшиеся ему три года представляются сегодня какой-то лихорадочной агонией: война, в которую он ринулся с головой, стараясь отнюдь не показным патриотизмом "заслужить" столь желанное французское гражданство; не
  прекращающееся бурное сотрудничество с парижской прессой; стихи и проза, которые пишутся, кажется, без оглядки на бои; наконец, новые любови, столь же лихорадочные, как вся эта военно-литературная жизнь, - сначала к великосветской красавице Луизе де Колиньи-Шатийон, затем к юной жительнице Алжира Мадлен Пажес; наконец, женитьба на рыжекудрой красавице Жаклин Кольб, с которой Аполлинеру удалось прожить всего полгода до его внезапной смерти от "испанки" 9 ноября 1918 года...
   - Да, вот это судьба! - С восхищением слушала Костика Лена.
   - Сель а ви, как говорят французы! - Лаконично подытожил этот разговор Костик и обнял Лену. Растроганная и увлеченная его рассказом, судьбой Гийома, она сделала ответное движение, и вся подалась вперед, навстречу своей тайной и романтической, как она думала в тот момент, любви. О Мухине не было и мысли. Он остался за плечами чем-то не очень интересным и пройденным, как скучная глава в школьном учебнике, существовавшим в силу того, что должен был существовать. Чем-то вроде уже привычной, но поднадоевшей вещи из гардероба. Носить уже не хочется, но и выбросить жалко...
   Однако, как поняла после свидания с Костиком и первой неудачной близости с ним Лена, у "вещи" этой были не превзойденные ее нынешним любовником достоинства, она после первого опыта измены оказалась довольно полезной и куда более приятной, чем интеллектуал Костик. Дома, когда Лена вернулась, этой "вещи", к счастью, не было. Никто никакой перемены в ней и следов свидания заметить не мог. Поэтому, переступив порог родной квартиры, молодая женщина довольно улыбнулась и потянулась. Но тут в гостиной затрезвонил телефон. И почему-то сразу после первого звонка внутри у нее поселилась какая-то неясная тревога, и словно все оборвалось. Ведь Николай никогда не звонил с объекта. Он просто приходил домой и распахивал дверь, как хозяин. А тут звонок. Видимо, что-то случилось - было первой мыслью. Или балабол Костик никак не уймется, еще не наговорился. - Предположила она. Но когда сняла трубку, услышала незнакомый голос мужчины, представившегося прорабом, работавшим с Мухиным. Он сообщил, что на строящемся объекте произошел несчастный случай, Николай получил травму и сейчас находится в медсанчасти Љ 103, состояние его тяжелое. Нужен присмотр и уход кого-то из домашних.
   - Понятно! - Тихо и покорно ответила прорабу Лена. Я сейчас поеду в больницу. Спасибо, что позвонили!
   - Да за что Вы меня благодарите? Простите, что так получилось, не смогли полностью обеспечить выполнение техники безопасности. Вот и допустили несчастный случай! - Стал оправдываться прораб. - Но работа есть работа, это же стройка, понимаете!..
   - Понимаю! - Словно каменея, еле выдавила она из себя только одно слово и повесила трубку. Тут же подумала: "После радости неприятности по теории вероятности". На минуту заскочила, чтобы помыться в ванную комнату, а потом, не переодеваясь, в чем была, устремилась на улицу. Там поймала подвернувшееся такси и вскоре была в медсанчасти, в палате у Николая.
   Его положили в отдельную палату, из которой был вид на море. В этот час оно было совершенно безмятежно. В зеркальной глади отражались фантастически белые, словно слепленные из перьев ангелов, облака. На них, точнее, на поверхности воды сидели белые лебеди и розовые фламинго, останавливавшиеся здесь, чтобы передохнуть во время своих дальних перелетов и подкормиться рыбной мелочью. Вдали стоял на рейде белый теплоход, словно паривший над поверхностью моря - это был эффект, создаваемый испарениями влаги и солнечным светом. Над заливом парили уже сытые и не крикливые, серые чайки. Вся эта картина могла сойти за идиллическую. Если бы не сознание того, что еще далее, за этим видимым глазу морским пространством располагалась стройка, на которой пострадал ее муж. Сейчас он лежал под капельницей, весь перебинтованный, с пластмассовым воротником на шее, бледный, как свежевыструганная доска. В палате стояла полумертвая тишина, нарушаемая попискиванием осциллографа, контролировавшего работу внутренних органов и сердца. Пахло лекарствами и хлоркой, которую санитарки добавляли в воду, когда мыли полы и стены. Мухин лежал с закрытыми глазами - то ли без сознания, то ли спал после обезболивающего и успокаивающего укола. Лена присела на стул, стоявший рядом с капельницей и, молча, с состраданием смотрела на мужа. По лицу ее покатились неожиданные, крупные слезы. Ей вдруг стало страшно стыдно перед мужем за ее первую измену. Но ничего уже нельзя было исправить. Что было, то было.
   - Боже, какая я сволочь и дура! - Подумала Она. - И прикрывая рот ладонью правой руки, зарыдала. В душе ее смешались два чувства - ненависти к самой себе и огромной жалости и любви к Мухину. Старался для семьи, работал, рисковал, и вот результат - лежит почти бездыханный. А она!..
   В палату вошла дежурная медсестра. Строго посмотрела на Лену и спросила: "Вы - жена"?
   Лена в знак согласия только кивнула головой, разговаривать она была не в силах.
   - Там утка под кроватью, если захочет помочиться, помогите! У нас сиделок в отделении нет, придется эту ночь Вам самим за больным присмотреть. Если что, зовите, я на посту.
   - Да, я поняла, спасибо! - Еле выдавила из себя несколько слов Лена и снова заплакала, неотрывно глядя на Мухина. Ее слезы, срываясь с лица, капали на руку Николаю. Он это почувствовал и на мгновение медленно приоткрыл глаза, посмотрел на Лену, но ничего не сказал. В этот момент в утробе у нее шевельнулся ребенок, словно ударивший ножкой в переднюю стенку живота. Она охнула и схватилась руками за это место, вначале побледнела от страха, а потом, сообразив, наполнилась радостью и вся покраснела. Ведь это ребенок Мухина давал о себе знать и словно хотел сказать: чтобы там у вас на белом свете не происходило, а я живу и через несколько месяцев рожусь.
   Прошло около десяти лет. Мухин за это время поправился и восстановился практически полностью. Единственным напоминанием о старом увечье и ЧП на строящемся бунгало осталось как-то неестественно опущенное плечо. Взглянув на него, можно было подумать, что к правой руке Мухина привязали тяжелую гирю, которая постоянно тянула эту конечность и само плечо к земле. А левое плечо у Николая словно выдвинулось немного вперед, и было вздернуто. Давало знать оставшееся искривление позвоночника и деформация мышечного "корсета". Вначале это угнетало Мухина, особенно, когда он смотрел на себя покалеченного в зеркало, но с годами он ко всему привык и не обращал на такие изменения в своем имидже никакого внимания. Сразу после выздоровления поработал месяц - другой на старой должности, а потом его назначили бригадиром. Отблагодарили за молчание по поводу случившегося на строившемся секретном объекте, где Мухин получил тяжелую травму и увечье. Тогда это оформили, как несчастный случай, полученный на территории энергокомбината. Чтобы дотошный эксперт не докопался до истинных причин, по которым пострадал Николай и не дал этому общественную огласку. Разве я бы от этого выиграл? - Не раз задавал себе вопрос пострадавший. И сам себя уверял в том, что поступил правильно. - Ну, пошумели бы, потрещали в "Мангышлачке" (так он и его коллеги в ту пору называли областную газету "Огни Мангышлака") и забыли об этом навсегда. А его начальник, получивший за несчастный случай на производстве и злоупотребление служебным положением максимум выговор, потом отыгрался бы на нем и его семье. Нет уж, простите! Не такой он глупый, чтобы подставлять своего директора и себя. Здоровья он, конечно, потерял немало из-за случая на объекте и тяжелой травмы. Но не бывает худа без добра. Вот теперь лазить на верхотуру и сваривать арматуру, швы на крыше бетонного куба, накрывающего реактор на быстрых нейтронах, приходится значительно реже. Больше он уже занимался организаторской работой, руководил другими сварщиками-монтажниками, обеспечивал их материалами и инструментами, оформлял наряды, вел учет рабочих дней и "процентовки", в которых порой делал приписки, завышая реальные объемы работ. Старался для всех, чтобы к концу месяца у сварщиков-монтажников выходила хорошая зарплата. Начальство на это закрывало глаза, строгого контроля за Мухиным, как бригадиром, никто не устанавливал. И это тоже было одной из форм, с помощью которой директор заглаживал свою вину перед ним. Новая зарплата Мухина пришлась как нельзя кстати. После трудных родов и появления на свет дочери Ольги у Лены иногда случались нервные припадки. Врачи советовали ей ежегодно ездить в санаторий в районе Кавказских Минеральных вод. И на это нужны были деньги. Да и пока Николай болел, Лена, как блох, нахваталась долгов. Занимала у своей сестры, знакомых, в том числе и у своего состоятельного соседа Антонова и его подруги. Деньги нужны были на дорогие и редкие лекарства, которые ей советовал приобрести лечащий врач. Иногда за ними приходилось даже в Москву летать.
   При таких обстоятельствах роман с Костиком незаметно сошел на "нет". Этому способствовали не только несчастье, случившееся с Мухиным, за которым нужно было круглосуточно и долго ухаживать, но и ситуация, в которую вскоре после их рандеву на морском берегу, попал сам Костик. Как кур в ощип. Об этом Лена при встрече узнала от жены своего соблазнителя. В первый раз в жизни Костика подвела его теория. Когда Зиночка привела в их дом очередную пару лохов с туго набитыми карманами, как думал Костик, то они с женой попробовали оболванить и обобрать их с помощью старого приема. Поиграли вначале в карты. Потом предложили выпить столичной водочки. И как бы промежду прочим Костик попытался заспорить, а через минуту - заключить пари насчет того, кто больше выпьет спиртного - гости с Кавказа, двое армян, или его жена. Но гости на эту уловку не повелись. То ли они были наслышаны о проделках Костика от своих друзей, то ли оказались не такими простаками, как другие. Но сразу набычились после предложения хозяина квартиры и заявили ему: "Ты бабу к нашим делам не примешивай! Женщине грех водку пить. Пусть лучше на кухне закуску нам получше состряпает. А если хочешь, то на спор сам пей".
   Костик после этих слов насторожился и как-то неестественно стал улыбаться к месту и не к месту. Даже сам вскоре это заметил, взглянув в зеркальный задник "горки", стоявшей напротив него у стены. "И расплылась улыбка познания на счастливом лице дурака"! - С иронией подумал он о себе. - Принял этих армян за обычных лохов, с мозгами неандертальцев. Сколько их развелось в последнее время! То сидят по своим квартиркам и перемывают кости друг другу и начальству, которое мало, как им кажется, платит. Пилят друг друга, презирают или порой даже ненавидят коллективы, в которых работают. И, вообще, разве сегодня те коллективы, что были лет десять назад! Все разваливается в условиях экономического и политического застоя. И это может привести к всеобщей гибели. В лобных пазухах многих людей сегодня, как и тысячи лет назад, чего-то не хватает, словно у неандертальцев. Да и дефицит души сказывается. Почерствели и поглупели люди. Но эти армяне, похоже, не такие, смотрят, словно глазами просверливают насквозь. Аж жутковато становится. Что у них на уме"? - Костику стало не по себе. И не зря. Предчувствие его не обмануло. Потратившиеся на угощенье Зиночки в кафе, два армянина, густо покрытых черными волосами, немного разогретые спиртным, теперь хотели "компенсации" интимного характера. Одурачить их было с помощью приема Костика невозможно - слишком тертыми калачами оказались. Они сами налили Костику с верхом большой граненый стакан водки и предложили ему выпить первому. Как и положено по их обычаю, да и по обычаям многих народов. Он это понял и сильно не насторожился, ведь водка была его, в ней никто и ничего не подмешивал. Сам раскупоривал при гостях. Никуда после этого не отлучался из-за стола. Костик выпил. Один из армян, назвавший себя Арсеном, налил полный стакан водки и своему другу. Тот тоже выпил. Арсен наполнил еще один стакан и протянул его Костику. Попросил еще одну бутылку водки.
   Костик взял из его руки стакан и спросил: "А сам"?
   - Я позже выпью. Не будем же мы вдвоем с моим другом на спор пить. Пусть Хачик один с тобой посоревнуется, а то спор не на равных выйдет. Пей, брат!
   Костику ничего не оставалось делать, как пить только с Хачиком. Но тот, как вскоре выяснилось, был здоров пить. От водки почти не пьянел. А Костика уже после двух больших стаканов, словно кто-то пристукнул по голове. Вскоре перед глазами у него все поплыло. В глазах стало двоиться. И вместо двух армян, он уже видел рядом с собой четверых. И все улыбался, улыбался им. Зиночка поздно заметила неладное. Пока она возилась на кухне за приготовлением закусок, Костика в "пожарном" темпе напоили в усмерть. Когда она вошла в гостиную, он уже лыка не вязал. Один из гостей тоже был изрядно пьян, но все-таки не так, как ее муж. А Арсен, жадно поглядывавший на нее, сидел за столом трезвый, как стеклышко. "Вот же сволочь, - невольно со злостью подумала она о Костике. - Нажрался сам, вместо того, чтобы гостей напоить и заключить с ними пари". Арсен пригласил ее за стол и предложил тост: "За милую хозяйку дома, хранительницу очага, за прекрасную и лучшую женщину в мире"!
   - Да ладно тебе! Нашел прекрасную! - Отмахнулась она от его слов, но чтобы не обидеть гостя, выпила водки из стакана.
   Потом они говорили с полчаса. И Арсен все это время так и рассыпался перед ней в комплиментах. Костик во время этого разговора заснул и опустил голову на край стола. Хачик предложил отвести его в спальню. Зина согласилась. Гости подняли ее мужа со стула и потащили в другую комнату. Назад возвратился только Арсен.
   - А где твой друг? - Насторожившись, спросила его Зина.
   - Да прилег отдохнуть вместе с твоим мужиком. Лишнего на грудь взял. Пусть отдохнет, если не возражаешь.
   И он снова подлил водки в стакан Зиночки. Потом пристально и влюблено посмотрел на нее и сказал: "Я от тебя схожу с ума, какая ты красивая! Давай еще по одному за тебя выпьем"!
   - Ты что, споить меня решил? Не выйдет. Я не такая глупая, как ты думаешь. - Игриво воспротивилась Зина.
   Но Арсен был не дурен собой, и что-то вдруг в ней словно загорелось. Особенно тогда, когда Арсен протянул стакан и, передав его, дотронулся своей теплой ладонью до ее руки. Какой-то моментальный импульс, словно искра, воспламенил в ней мимолетную страсть, и ей вдруг захотелось этого мужчины. Но в спальне находился муж... Зиночка выпила с Арсеном. Потом включила магнитолу, из которой полилась нежная музыка.
   - Потанцуем! - Предложила Зиночка гостю.
   - С удовольствием! - Весь просиял он и быстро встал со стула, подал руку даме. Через мгновение они прижались друг к другу и стали покачиваться в медленном танго. Арсен обнял Зиночку и прижался к ее лицу своей шершавой щекой. Зиночка вся подалась к нему, прильнула своими грудью и животом к его груди и животу, и вскоре они уже целовались взасос и руками ласкали друг друга. Еще через минуту она повлекла его за собой и привела в ванную, где у них все и случилось. Но не так, как хотелось ей. Арсен повернул ее лицом к стене за ванной, накренил вперед, и... она не сопротивлялась. Сама сняла с себя трусики.
   А в это время пьяный Хачик стащил брюки с Костика и стал взасос целовать его в губы. Тот ничего толком не соображал и думал, что это Зиночка так горячо целует его. Но, правда, губы были какие-то не такие. Да и грудь слишком волосатая. А когда он почувствовал, что кто-то перевернул его вниз лицом, оголил ягодицы и гладит их теплой мужской рукой, то хотел было воспротивиться и перевернуться. Но что-то тяжелое придавило его к постели, и почти в тот же момент он почувствовал, как с приятной болью в него между ягодиц входит что-то теплое и твердое. Сопротивляться было поздно.
   Возвратившиеся из ванной Арсен и Зиночка были весьма довольны друг другом. Не заглядывая в спальню, снова сели за стол и выпили водки. Живо и весело перешептывались. Потом, когда Арсен расхохотался, Зиночка прикрыла ему ладонью рот и, словно спохватившись, вспомнила про мужа.
   - Тсс! - Подняла она указательный палец ко рту. - Еще проснется! - Показала в сторону спальни, где находились Костик и Хачик.
   Потом поднялась и решила заглянуть в соседнюю комнату. Картина, которая предстала перед ней, ее ошеломила. Голые ягодицы мужа и гостя, лежавшего на нем, были красноречивее любых слов. Она не выдержала, подбежала к ним и стала шлепать руками одного и другого, громко ругаясь и постоянно выкрикивая: "Педарасты, сволочи, всю мою постель опоганили"! Те широко раскрыли глаза и не понимали, за что их ругает хозяйка.
   Подошедший к двери Арсен, увидев эту картину, расхохотался и сказал в адрес Зиночки: "Ну, вот и квиты! Никто теперь ни на кого не будет в обиде. Все довольны. Можно отчаливать". Он растормошил Хачика, и вскоре они вдвоем ушли. А Зиночка после этого еще долго и с большой досадой на Костика плакала. На следующий день она все еще была расстроена происшедшим и скандалом, который утром вышел у них с мужем. Не выдержала, выбежала из квартиры на улицу, где и встретила Лену. Вгорячах рассказала ей о своих злополучных приключениях.
   Лена была просто ошарашена ее рассказом. Разговаривать с женой своего бывшего соблазнителя ей не хотелось, да и времени у нее было мало. Нужно было сходить проведать уже выздоравливавшего мужа в больнице, на занятия в учкомбинат, к тому же от беременности ее подташнивало. А тут эта со своими россказнями. Но, видя ее слезы и расстроенное лицо, все-таки решила выслушать.
   "Господи! Что творится на белом свете! И этот человек, - подумала она о Костике, - добивался ее любви! Или только близости. Ой, мамочка, какая же я дура, что связалась с этим развратником! Все! Больше его и на пушечный выстрел не подпущу к себе.
   Мухин об интимной связи своей жены так бы и не узнал, не дерни ту черт за язык во время одной из ссор, происшедших через много лет. Тогда они вместе с восьмилетней дочерью находились за городом на базе отдыха. Там же в субботу собралось много знакомых Мухина и теперь уже и Лены. Кто в семейном кругу, кто в компаниях, весело проводили время. Мухиных пригласили в компанию, где собрались на шашлыки ребята с женами и подругами из их бригады. Рядом на мангале жарила шашлыки еще одна шумная компания. В ней находилась смазливая блондинка, которая время от времени поглядывала на Мухина и подавала ему какие-то знаки. Николай, словно не замечал этого и не обращал на блондинку никакого внимания. Ему вообще не хотелось с ней разговаривать. Чего глазами стреляет? Но когда дочь Мухина, напекшись и умаявшись за день на солнце и от купания в море, захотела спать, и Лена повела ее к домику, чтобы уложить на кровать, Милка, старая знакомая Мухина, воспользовалась ситуацией, и подошла к Николаю. Как мужчина он ее теперь не интересовал. Просто она давным-давно не видела его. И ее разбирало любопытство, хотелось узнать, как ее знакомый живет с Леной, что с ним в прошлом действительно, а не так как рассказывали ей, приключилось на строительстве объекта, и почему он в ту пору оказался в их медсанчасти? Собственно, у них вышел совершенно нормальный человеческий разговор. Впрочем, в свое отсутствие Лена и не слышала, о чем они разговаривали, уловила только последнюю фразу незнакомки: "Ну, пока, Коленька, всего тебе доброго"! И, казалось бы, что особенного прозвучало в этих словах. Но от них, особенно от того, что незнакомка позволила себе назвать ее мужа "Коленька", у Лены, словно окаменели ноги, и к голове прихлынула кровь. Горячая, нервная волна прошла по всему телу. "Вот же сучка! Шуры-муры крутит с моим мужем, пока меня нет. Наверно, у них в прошлом был роман. А он мне ничего не говорил об этом. Вот же праведник! А я-то, я-то все не надышусь на него. Ну, гад"! - Почувствовала она, как ее разбирает и вот-вот взорвет ревность. Но пересилила себя, не подала вида, когда подошла к компании Мухина и к мужу. Молча просидела весь вечер, пила пиво, закусывала шашлыком. И не обращала внимания на шутки мужчин.
   - Ты какая-то не такая сегодня. Что-то случилось? - Спросил Мухин, когда компания разошлась, и они возвратились в свой домик, где на кровати мирно посапывала Оля. Золотые локоны ее волнистых волос послушно лежали на белой подушке, личико было спокойным и милым, как у ангела на старинных рождественских открытках ее матери. Но даже этот идиллический вид не успокоил и не умиротворил Лену. Та, словно собака с цепи, сорвалась и стала выговаривать Мухину с раздражением обидные слова: "Что, встретил старую любовь? Улыбался, разговаривал с ней. А меня, как дуру, с дочкой в домик послал. Ну, и кобель"!
   Мухин не обиделся и расхохотался:
   - Ленка, да ты что, ревнуешь меня к этой? Да она жена нашего сотрудника с БН-350, Викентия Викторовича. Врач. В медсанчасти работает. Слышала про мою беду. Вот, как старая знакомая, подошла спросить про мое здоровье. Видимо муж рассказывал ей раньше про то, что со мной приключилось на стройке. Я ее много лет не видел. Знали друг друга в молодости.
   - Не надо из меня делать дурочку! - Не поверила Мухину Лена. - Я видела, как она на тебя смотрела, и как глазками стреляла, подавала знаки внимания.
   - Ой, вот только этого не нужно. Нашла, кому знаки внимания подавать. Да ты посмотри на меня, я Алон Делон что ли? Секс-символ этой зоны отдыха. Со своим увечьем? Ты не заметила, сколько здесь красивых и стройных мужчин.
   - Вот именно. Ты думаешь, мне не на кого посмотреть, и не с кем Шуры-муры завести.
   - Да нет, тебе уж, не Шуры-муры, а Вани-саши заводить нужно. Кстати, ты мне, случайно, еще не изменяла? Особенно, когда я долго и не один раз в больнице лежал. Соскучилась, небось, тогда по молодому мужику?
   Он не успел договорить. Лена отпустила ему увесистую и звонкую пощечину и заорала на него, как ужаленная:
   - Дурак, козел. Да, да, я изменила тебе! Узнал? Теперь доволен?
   - Что? - Не поверил он ее словам. - И с кем же?
   - С твоим другом Костиком. Но это случилось еще до твоей болезни, в тот день, когда тебя доставили в больницу.
   - Да что ты врешь! Что ты такое говоришь? Ты просто хочешь побольнее укусить меня, чтобы отомстить за мой разговор с Людмилой. - Уже повысил голос и Мухин. И замахнувшись, чуть было не ударил жену. - Изменить мне с этим ничтожеством!
   - Бей, бей, что же ты! Не впервой, стерпим! Нам не привыкать. Что, кишка тонка? - Доставала она словами уже полувзбешенного мужа.
   От крика в комнате проснулась и заплакала Оленька. Ей было совершенно не понятно и страшно от того, что мама и папа кричали друг на друга и были злы. Такими она их прежде не видела.
   Но он на этот раз сдержался. Плюнул под ноги и вышел из ярко освещенного домика в ночную мглу. Быстрыми шагами дошел до берега моря и, чувствуя, как ноги увязают в песке, стал с яростью ими бить по нему и расшвыривать его, сбрасывая психическое напряжение. Потом пошел, куда глаза глядят вдоль сырой кромки моря, дошел до какого-то бревна, сел на него и долго-долго смотрел в ночную даль, в которой небо и море слились воедино. В домик вернулся только под утро. Мрачный и злой. С Леной не разговаривал. Да и она с ним после этого целую неделю не обмолвилась и словом. Так образовалась еще одна трещина в их отношениях. И эта трещина, как потом стало ясно, со временем только расширялась и углублялась. Было понятно, что, то ли они надоели друг другу, то ли, как думала Лена, кто-то навел порчу на их отношения и брак. Нужно было либо разводиться, либо что-то менять в жизни. Так дальше продолжаться не могло. Любое слово, сказанное им или ею, могло привести к скандалу. Оба вспыхивали, как спички.
   В такой ситуации особенно сильно сдавали нервы у Лены. И однажды она сорвала свое раздражение и зло на дочери. Мухин был на работе. А Елене нужно было сходить в магазин за продуктами и хлебом. Она включила телевизор, там шли мультики, и обратилась к дочери. Сказала, что скоро придет. Сходит в торговый центр, максимум минут на пятнадцать. Девочка спокойно взглянула на нее и, расчесывая волосы любимой кукле, сказала: "Хорошо, мамочка, ты иди, а я пока поиграю с Ларисой". Так она звала свою куклу.
   Лена улыбнулась дочери и, погладив ее по головке, направилась в прихожую, накинула на плечи плащ, и вышла за двери. Оля поиграла с куклой, посмотрела мультфильм. Потом приподнялась с дивана и стала прохаживаться по гостиной, что-то высматривая и придумывая. Наконец, поняла, что ей нужно и потянулась к большой и красивой вазе, стоявшей на полированном столе. Взяла вазу одной рукой, но как-то неловко. Та вдруг выскользнула из ее руки и ударилась о край стола, а потом об пол и развалилась на несколько крупных и мелких осколков.
   - Ой, что же я наделала! - Испугалась девочка. - Вот мама заругает. Это же ее любимая ваза.
   Мама, когда вошла в комнату, вся побледнела от злости. И не только стала громко кричать и ругаться на Олю, но и, распалившись, схватила с одной из полок мебельной стенки большую деревянную линейку, с помощью которой выполняла задания по черчению в своем учебном комбинате, подошла к дочери и, приказав той вытянуть руки вперед, стала сильно бить этой линейкой по ним. При этом постоянно приговаривала: "Вот тебе, негодница, папино отродье, вот тебе по рукам, чтобы не брала больше, что не положено!"...
   Девочка кричала от боли. Но этот крик еще больше разозлил бесноватую женщину. И она так избила дочь, что руки, и лицо у той опухли.
   Мухин, когда пришел домой, ужаснулся, увидев Ирочку в таком виде.
   - Что случилось? - Чуть не заплакал он от жалости, увидев жестоко избитую дочь. - Кто это сделал?
   - Мамка!- Еле слышно произнесла дочурка.
   - Мамка? - Не поверил собственным ушам Николай и в гневе обернулся на жену. - Да это не мамка, а Горгона. Какая мать так зверски изобьет своего ребенка!
   Лена ничего не возражала. Она уже успокоилась, сознание ее прояснилось, и женщина была готова ко всему.
   - Не знаю, что на меня нашло. Она разбила мою любимую вазу. Я только на пять минут в магазин вышла.
   - Вазу! - Заревел от негодования Мухин. - Да ты ее покалечила, посмотри, что ты наделала. У нее же все ручонки опухли. Ты, наверное, ей кости переломала. Ее срочно в больницу нужно вести!
   - Не нужно, там же сразу спросят, кто это ее так, сообщат в милицию. Меня посадят за это! - Заскулила, словно жалкая собака, Лена.
   - Испугалась, а если девочка без рук останется, тебя не пугает! - Закричал в ответ Мухин и ударил жену по щеке своей крупной мужской ладонью.
   - Бей, Коленька, бей меня, гадина я последняя, бей!
   - А! - Махнул на жену рукой Мухин. Что с тебя теперь взять, такой твари. Родную дочь не пожалела!..
   Он бросился к бару, в котором у него была припасена бутылка водки, намочил ею полотенце и стал делать примочки и компрессы дочери. В больницу они сразу не поехали. Но чем дальше, тем девочке становилось все хуже. К утру у нее появился жар. Как позже выяснилось, через рассеченную в одном месте на руке кожу, попала пыль с линейки и у девочки началось заражение крови. Нужно было переливание крови. Тревогу у врачей вызывали и кости рук пострадавшей. Через несколько дней у нее началась гангрена и их пришлось ампутировать.
   Мухин от такой данности чуть не сошел с ума и понял, что это конец его совместной жизни с Еленой. Жены и матери-садистки, припадочной истерички он больше переносить не мог. Боялся, что не сдержится и сотворит грех. Больше всего его взбесило то, что Елены не было подле дочери, когда ту привезли из операционной уже без кистей на руках, с забинтованными култышками. "Убью"! - Твердо решил он, думая о супруге. Но когда пришел домой, то не застал ее там. В доме после происшествия с женой и дочерью, казалось, ничего не изменилось. Елена даже успела навести порядок, вытереть пыль со стенки и стола. Перемыла посуду на кухне. В мертвой тишине тихо тинькали настенные часы. Все стояло на своих местах. Не было лишь жены и дочери да разбитой, словно их былая жизнь, хрустальной вазы. Он с опаской посмотрел на распахнутую дверь, выходившую из кухни на лоджию, и прошел через нее наружу, посмотрел вниз. Там, на широком тротуаре у тыльной стороны дома лежала выбросившаяся с лоджии жена. Она была мертва. Это он понял сразу. Люди, собравшиеся рядом с ней, уже не оказывали ей помощь, стояли неподвижно и только разговаривали друг с другом да покачивали головами, жалея несчастную.
   А через несколько дней в больнице от материнских побоев умерла Оленька. Врачи, как ни старались, не смогли ее спасти. Их диагноз, поставленный после осмотра и дополнительного обследования перед ампутацией рук у девочки, видимо, стал для Елены последней каплей при собственных расчетах с жизнью. Так Мухин остался один. Поначалу он думал, что осилит это горе. Приходил на городское кладбище, подолгу просиживал у могил жены и дочери, плакал и что-то бормотал себе под нос. А потом понял, что здесь, в Шевченко, ему этого горя не пережить. Он либо сойдет от него с ума, либо сам погибнет. Тем более, что Катерина - сестра его жены - при встрече всегда смотрела на Мухина с укором. Мол, не смог построить семью и сберечь жену и дочь.
   Как-то двусмысленно спросил Мухина о случившемся и Антонов, когда они с Халидой пришли помянуть Елену и Оленьку. Николая они ни в чем не обвиняли, но лишь с печалью в голосе сказали каждый примерно одно и то же: "А могло быть все по иному, если бы кто-то оказался с ними рядом в их роковую минуту. И чего людям не живется на белом свете". Они накануне дали соседу денег для оплаты похорон, Антонов помог с транспортом, чтобы отвезти покойных и провожавших их в последний путь на кладбище. Мухин вначале отказывался от всего, но потом согласился, так как кто-то шепнул ему на ухо, что отказываться от искренней помощи - грех. А позже пошли утешения и соболезнования, а после них вопросы и расспросы знакомых, мол, что да как случилось, почему Елена выбросилась с балкона. Николай что-то объяснял, но чувствовал, что многие не верят его словам и скрывают от него свои мысли. Видимо, подозревают, что это он довел жену до самоубийства. А Халида, когда они остались вдвоем с Мухиным на кухне, прямо его спросила: "Николай, что ты с Еленой сделал? Почему она с балкона сбросилась? От меня-то можешь не скрывать. Я не проболтаюсь. Эти слова достали его.
   Через пару месяцев после похорон дочери он уволился с работы. Дал объявление об обмене квартиры. И уехал в Подмосковную Дубну, куда его давно зазывали, как отменного специалиста. Уехал с разбитой душой и болью в сердце. Потом вроде бы эта боль постепенно уменьшилась. Время лечит от любых болезней. Но и через много лет он не мог понять, за что судьба так жестоко обошлась с ним? За что ему в жизни выпало такое наказание? Неужели за его прежнюю связь с Милкой или другими женщинами, которых он знал до Елены? Или за его отношение к Елене, которое он принял за любовь? Странное и мучительное ощущение греха потом преследовало его всю жизнь. Прохаживаясь вдоль Волги, он почти каждый раз видел таких же, как и на море серых чаек, и снова и снова его мысли возвращались в Актау (Шевченко), к его выжженному солнцем ослепительному белому берегу, на котором прошла его молодость, и где осталась часть его самого.
   После приземления самолета в аэропорту Внуково Мухин, не торопясь, встал со своего кресла, взял с полочки дорожный чемоданчик и направился к трапу. За бортом ИЛа в ноздри ударил свежий, настоянный на хвое воздух. К целебному запаху хвои примешивался другой - неестественный запах керосина, которым заправляли самолеты. Для Николая они были уже хорошо знакомыми и родными, напоминали о том, что он на Подмосковной земле. На безлюдном аэродроме было спокойно и тихо, а вот на площади перед аэропортом, напротив, шумновато и суетно. Прибывшие пассажиры, с дорожными сумками и чемоданами в руках, толпились у остановки экспресс-автобусов, следовавших в столицу. Легковые машины одна за другой подкатывали к краю дороги и высаживали тех, кто собирался куда-то улетать, напротив центрального входа в здание аэровокзала. Затем автомобили с включенными зелеными огоньками и оранжевыми таблоидами на крыше следовали к остановке такси, где их ждали другие пассажиры с багажом. Мухин, оглядевшись с минуту и порывшись в бумажнике, направился к этой остановке. Минут через десять сел в "ГАЗ-24" и, назвав таксисту адрес, по которому его следовало отвезти, вальяжно откинулся на спинку кресла. Водитель включил радиоприемник, чтобы клиенту не было скучно, повернул ключ зажигания, нажал на педаль газа и повел "Волгу" по площадному кругу, чтобы выехать с территории аэропорта на шоссе. В это время в музыкальных радиоколонках послышался серьезный и напряженный голос диктора, передававшего важное правительственное сообщение о том, что резиденция президента СССР Михаила Горбачева в Фаросе с суши и моря блокирована войсками спецназа и кораблями морского флота. Телефонной и какой-то другой связи с ним нет. И в этот непростой для страны момент верховную власть в стране взял в свои руки Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению (ГКЧП) во главе с вице-президентом страны Геннадием Янаевым.
   - Ничего себе,- сходу прокомментировал это сообщение таксист. - Очередная заваруха началась.
   - Да, похоже, дело серьезное. - Согласился с таксистом Мухин.
   А по радио и телеканалам уже передавали одну информацию на эту тему за другой. Как и было заведено уже не первый год, вскоре стали раздаваться голоса в поддержку ГК ЧП и отстранение от власти президента страны Михаила Горбачева. Одной из первых такое заявление сделала депутатская группа "Союз". Об этом корреспонденту РИА сообщал член Президиума этой фракции союзного парламента Георгий Тихонов. По его словам, руководство "Союза" ничего не знало о готовящейся акции. Отвечая на вопрос о возможном участии лидеров этой парламентской группы в Комитете, Тихонов сказал: "Мы намерены ограничиться деятельностью в рамках Верховного Совета СССР". Этот депутат Верховного Совета СССР также сообщил, что располагает информацией о поддержке в ряде советских республик смещения Президента СССР Михаила Горбачева.
   В другом сообщении говорилось о том, что в условиях объявленного чрезвычайного положения НАЧАЛЬНИК ВИЛЬНЮССКОГО ГАРНИЗОНА ГЕНЕРАЛ ФРОЛОВ ОТКАЗЫВАЕТСЯ СООБЩИТЬ, КАКИЕ ДЕЙСТВИЯ ПРЕДПРИМЕТ АРМИЯ В ЛИТВЕ. "Это мое личное дело, заявил он, отслеживайте обстановку". Между тем, по сообщениям из Вильнюса обстановка в городе спокойная. Военные пока не предпринимают никаких акций. Возле здания Верховного Совета Литовской республики по призыву его главы Витаутаса Ландсбергиса защитить законно избранную власть собрались тысячи людей.
   Еще в одном срочном сообщении корреспондент РИА рассказывал о том, что в 11.45 (того дня, как Мухин прилетел во Внуково) первые колонны демонстрантов вступили на Манежную площадь. Они несут лозунги: "Фашизм не пройдет", "Свободу", "Язова, Пуго, Крючкова - под суд". Никаких мер по разгону толпы пока не принимается. Войск по близости не видно. Демонстранты с криками "фашист" выгнали с площади лидера Либерально-демократической партии СССР Владимира Жириновского.
   Далее радио вещало. ПСКОВ. /РИА/. По полученным из Пскова данным, по местному радио в Ленинграде выступил военный комендант города. Он призвал изымать у населения оружие, поставить под контроль множительную и копировальную технику, поставить под контроль средства массовой информации. Организован комитет спасения, в который входит первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Борис Гидаспов.
   Мухин и таксист уже не комментировали эти тревожные сообщения и, помрачнев, почти всю дорогу молчали. Лишь однажды таксист спросил: "Уважаемый, а может, ну, ее к батюшке Москву, объедем и в Дубну? А то чем черт не шутит. Чувствую я, что скоро танки в ход пустят и стрелять начнут".
   - Да, вы правы. Похоже, к этому дело идет. Но мне срочно письмо в главк нужно передать, шеф просил лично ему привезти, понимаете!
   - Да чего уж тут не понять. Ладно, рискнем. Авось прорвемся.
   Однако дальнейшие сообщения, услышанные Мухиным и таксистом по радио, поубавили оптимизма на этот счет. В одном из них говорилось о том, что у здания ТАСС уже стояли десять БТР с десантниками. Офицер в чине капитана отказался сообщить корреспонденту РИА, какая боевая задача поставлена перед его подразделением. Не называя своего имени, он так прокомментировал происходящие события: "Армию не уважают". На вопрос корреспондента, применит ли его подразделение оружие против населения, капитан сказал: "Если будет такой приказ, то куда же мы денемся". Предположительно, колонна может двинуться в сторону Пушкинской площади и перекрыть центральную магистраль города.
   - Вот же черт, а нам как раз в это место нужно! - Не сдержал эмоций Мухин. - Да, видимо, вы правы были, не нужно нам ехать к центру.
   - Я же говорил. Сейчас там война начнется! - Снова подал голос таксист. И народу много побьют, если оружие применят. Вот, слышите, что передают?
   Голос диктора сообщал о том, что напротив здания Моссовета в эти минуты проходил стихийный митинг, ориентировочно - Демократической России. Там же появились три БТР со стороны Маяковской площади. Народ перекрыл Тверскую улицу, препятствуя проезду трех БТР в сторону Кремля. С БТР кидаются в митингующих что-то типа железных банок. Среди митингующих распространяются слухи, что "будут пускать газ". По поступившим данным, Дом правительства РСФСР на Краснопресненской набережной окружен танками.
   Новое сообщение подкрепляло эти сведения и давало понять, что ВОЙСКА в Москве СТЯГИВАЮТСЯ К ЦЕНТРУ ГОРОДА. В другом речь шла о том, что, по неподтвержденным пока сведениям, полученным корреспондентом РИА, в Моссовете создан Общенародный комитет в защиту парламента России и президента Бориса Ельцина. Напротив здания Моссовета, где проходит стихийный митинг, появились 3 грузовика с солдатами и 4 БТР. Участники митинга предприняли попытку перекрыть проезжую часть.
   БТРы появились на Манежной площади, часть из них идет к Красной Площади.
   Корреспонденты также сообщали о том, что эти события происходят на глазах соотечественников, прибывших на свой конгресс в столицу России из разных стран мира. "Мы постараемся по возможности не ввязывать наших гостей в политическую борьбу", - сказал корреспонденту РИА председатель оргкомитета Международного конгресса соотечественников Михаил Толстой, в связи с последними событиями в стране. Толстой сказал, что на данный момент никаких изменений в программе конгресса, открывшегося 19 августа, нет, хотя эти изменения в процессе работы форума будут. Толстой так же отметил, что не прервана телефонная связь между гостиницей "Россия", где проживают гости и где находится штаб конгресса с ВС РСФСР. По всей вероятности, не состоится выступление Бориса Ельцина на официальном открытии конгресса, которое было запланирована на 7 часов вечера 19 августа. Обстановка в кулуарах конгресса спокойная. Никаких заявлений участники конгресса по поводу последних событий не сделали.
   А в это время, как уже видел Мухин, и можно было судить по другим сообщениям радио, к центру города продолжали двигаться бронетранспортеры с живой силой. Но их вскоре остановили толпы митингующих перед Моссоветом. На БТР забрались демонстранты с лозунгами "Нет фашизму!". Говорили, что Борис Ельцин призывает всех к забастовке и объявит об этом в 12 часов на Манежной площади.
   В 11.30 БТР развернулись и поехали в обратном направлении. Причем демонстранты оставались на броне БТР. В окне Моссовета в это время был вывешен трехцветный флаг России. Комендатура Москвы на этот час сообщала о том, что "в столице все спокойно. Ситуация контролируется, чрезвычайное положение не введено". Наличие военной техники на улицах никак не объяснили, однако сказали, что оружие применено не будет и к вечеру вся техника и военные формирования покинут город. Еще по одному сообщению /РИА/ Исполняющий обязанности председателя ВС РСФСР Руслан Хасбулатов заявил на пресс-конференции в Доме Советов о том, что 19 августа состоялось заседание Президиума Верховного Совета (ВС) РСФСР. Принято постановление созвать чрезвычайную сессию ВС РСФСР 21 августа 1991 года. В повестке дня один вопрос: о политической ситуации в республике, сложившейся в результате государственного переворота.
   В 13.00 обстановка в центре столицы стала напряженнее и тревожнее. На проспект Маркса в районе Театральной площади выехали несколько танков. Они направились в сторону Лубянки. У Большого театра стояло мотострелковое подразделение. Подходы к Манежной площади были перекрыты троллейбусами. Со стороны Исторического музея стояли автобусы с ОМОНом. Между Манежем и Александровским садом пыталась пройти колонна БТР, но была остановлена демонстрантами. Как сообщили здесь выступающие на митинге, Центральный телеграф уже находился под контролем Государственного комитета по чрезвычайному положению /ГКЧП/. Майор Виктор Гоголев, стоя на БТР, сообщил, что приказа стрелять нет, и продемонстрировал пустой магазин от пистолета. Депутат Москворецкого районного Совета Владимир Иванов проинформировал участников митинга, что бастуют автозавод им. Лихачева, карданный, завод "Калибр". Он также сообщил, что арестован Тельман Гдлян.
   В 13.20 на площадь пытались прорваться водометы, однако под напором демонстрантов, которые начали ломать машины, вынуждены были отступить в сторону факультета журналистики МГУ. Часть демонстрантов двинулась на Краснопресненскую набережную к Дому Советов РСФСР. Там они увидели, что с обеих сторон каждого транспортного моста Москва-реки стоят танки, направив пушки на их проезжую часть. По Садовому кольцу (в районе Зубовской площади) неоднократно проходили колонны из нескольких танков и бронетранспортеров. Большое скопление военных и техники наблюдалось около здания Верховного Совета России.
   Мухина успокаивало то, что, по сообщениям корреспондентов, АРМИЯ НЕ ПОДДЕРЖАЛА БЕЗОГОВОРОЧНО НОВОЕ РУКОВОДСТВО СССР. Означало ли это раскол в военном руководстве или что-то другое, пока было не ясно. Поэтому верить приходилось только тем фактам, с которыми он в этот день столкнулся. По некоторым данным, поступившим "из надежных источников", днем 19 августа в столицу должны были войти несколько мотострелковых дивизий из Подмосковья, однако их командиры отказались выполнять приказы новых властей. Они заявили, что не будут стрелять в народ. В Москву удалось ввести только Кантемировскую дивизию. По информации тех же источников, в Государственном комитете по чрезвычайному положению начались колебания. После издания Президентом России Борисом Ельциным Указа, в котором этот временный орган объявлялся неконституционным, от исполняющего обязанности Президента СССР Геннадия Янаева в резиденцию российского руководства прибыли для переговоров его представители. Но они, как понял Мухин, с Борисом Ельциным и его окружением общего языка не нашли. В то же время в РИА, как сообщалось по радио и телевидению, поступала информация о колебаниях руководства армии, МВД и КГБ. По словам заместителя премьера московского правительства Александра Музыкантского, с которым беседовал корреспондент этого агентства, он в этот день разговаривал с рядом генералов. Для многих события 19 августа были неожиданностью, и они не хотят выступать против народа. Позже стало известно, что рота десантников из тульской десантной дивизии на десяти БРДМ прибыла около 23.00 к зданию Верховного Совета РСФСР для участия в охране резиденции российских властей. По словам бойцов подразделения, они выступали на стороне народа и намерены были не допустить в России "литовского варианта". Вместе с этим подразделением на Краснопресненскую набережную к Белому Дому прибыл заместитель командующего ВДВ СССР по боевой подготовке генерал-майор Лебедь. Опасаясь провокации, российские власти не подпустили подразделение к Дому Советов РСФСР и начали с генералом переговоры. По неподтвержденным в те часы данным, командующий ВДВ СССР генерал-лейтенант Грачев был уже блокирован в своем кабинете в штабе. Правда, пока не было данных о том, кто подверг его аресту.
   В этот же день Председатель Совета Демократической партии коммунистов России /ДПКР/ А.Руцкой призвал коммунистов страны "не повиноваться приказам узурпаторов". В обнародованном заявлении от имени ДПКР он потребовал от ЦК КПСС "немедленно отмежеваться от путчистов, главари которых являются членами партии и ее руководящих органов". Руцкой предложил всем группам и течениям в КПСС "забыть о разногласиях и вместе с другими демократическими силами выступить на защиту законно избранных органов власти".
   - Ну вот, и мы до государственного переворота дожили! - Оживился таксист. - А говорили, что они только в Латинской Америке да в Африке происходят. У нас такое невозможно. Эх, плохо в мире знают нашу Россию-матушку! Хоть бы резня не началась. Сейчас ведь битва у наших правителей не на жизнь, а на смерть начнется за портфели. Все никак не поделят.
   - Да, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. - Поддержал его тревогу Мухин.- Все может быть, Москва и Россия не предсказуемы.
   Отпустив таксиста, Мухин все-таки решив остаться в столице, чтобы увидеть происходящее своими глазами и, возможно, принять в этом участие, он направился сначала к зданию Моссовета, где проходил митинг в защиту демократии и Бориса Ельцина, потом на Краснопресненскую набережную. В этот же день он услышал собственными ушами и слова из Указа Президента России по поводу объявления в стране ЧП и действий ГКЧП. "В связи с действиями группы лиц, говорилось в нем, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю: 1. Считать объявление Комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся ничем иным как государственным преступлением. 2. Все решения, принимаемые от имени так называемого комитета по чрезвычайному положению, считать незаконными и не имеющими силу на территории РСФСР. На территории Российской Федерации действуют законно избранная власть в лице Президента, Верховного Совета и Председателя Совета Министров, всех государственных и местных органов власти и управления РСФСР. 3. Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного комитета, подпадают под действие уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону. Настоящий Указ вводится в действие с момента его подписания".
   Мухин стал живым свидетелем выступления Бориса Ельцина перед москвичами прямо с БТР. Его триумфа. Тогда Мухин понял: восторженно воспринятым планам горбачевской перестройки и бывшему нерушимому Союзу ССР пришел конец. В этой мысли он укрепился, когда вскоре Россия первой заявила о своем суверенитете. Борис Ельцин подписал известное всем соглашение трех в Беловежской Пуще. Следом о своем выходе из СССР объявили другие республики. Начинался парад суверенитетов. Начиналась новая эпоха в жизни страны. И Мухину это было по душе. "Возможно, хоть теперь что-то действительно изменится к лучшему, и мы перестанем заглядывать на пустые полки магазинов, грызть друг друга. Найдем свое место в жизни. В то же время в сознании и груди жила неясная тревога за будущее страны и своей семьи. Ради чего все затевалось? Чтобы дать народу свободу и демократию, вернуть к ценностям мировой цивилизации, помочь стать зажиточным? Или тут под видом борьбы за новую жизнь снова брали верх чьи-то шкурные интересы, и шла банальная борьба за власть и передел собственности в стране? Он как-то прочитал мнение одного умного человека о том, что в клетке человека действует тот же иерархический закон самоорганизации, что и во всей природе. И хорошо, когда все в мире и стране происходит по ее законам. Но тираны обычно хотят построить общественный порядок, систему общества упрощенно - как муравейник. Достаточно вспомнить Адольфа Гитлера или Иосифа Сталина, навязывавших свои упрощенные мышление и миропорядок при помощи силы и жестокости. А потом стало ясно, что самый строгий порядок - в принципе беспорядок и примитив. Хаос, упорядоченный чем-то внеземным, - вот истинный порядок. А что теперь будет у нас в стране? Не будет ли аналогичного или сходного с другими очередного упрощенного подхода к переустройству государства? - Задавался этим и многими другими вопросами Мухин. И пока не находил точных ответов. Да их и не могло быть. Жизнь всегда сложнее умозрительных схем и, на первый взгляд, правильных и рациональных действий. Вот он вроде бы жил по правилам, честно и квалифицированно трудился, а каков результат? Заработал много денег? Нет. Стал счастливым? В последние годы, кажется, да. Но это только кажется. А вот, что он точно знал, так это о крушении в личной жизни после встречи с Еленой. И кто в этом был виноват? Он сам или советская система, наложившая отпечаток на его жизнь и жизнь Елены, Оленьки? Что для нас важнее - личная жизнь, любовь и счастье в ней, или вот такие порывы и взлеты души, гражданской совести, свидетелем которых он стал во время переворота, организованного ГКЧП в Москве и отпора простых людей ему? В первые месяцы и годы после этих событий он вроде бы быстро нашел для себя нужные ответы, понимая, что в любой ситуации важнее всего быть гражданином своей страны. Но потом, наблюдая за ходом переустройства общества и государства, "прихватизации" в России, наступлением криминала, снова во многом разочаровался и уже не был так тверд в своих ответах на главные вопросы жизни. Сначала он было примкнул к демократам, увлеченный митинговой стихией и новыми лозунгами, в которых свобода объявлялась главной ценностью. Но потом, вплотную столкнувшись с шоковой терапией правительства Аркадия Гайдара и фактическим ограблением народа, перешел в ряды левых. Ведь он до сих пор оставался бригадиром рабочих, специалистом экстра-класса, но постоянно мучавшимся то от задержки с выплатой зарплаты, то от нехватки денег, У его второй супруги запросы были куда пошире, чем у покойной Елены. Перед глазами ежедневно стояли московские стандарты, новые эталоны безбедной, часто роскошной жизни. Но угнаться за ними при одной честной зарплате Николая даже в продвинутой в научном плане Дубне было невозможно. Там и ученые в то время стали получать копейки, которых не хватало на безбедную жизнь.
   Куда же нас несет и вынесет? - Снова и снова, уже разочарованный во многих реалиях новой жизни, спрашивал себя и других Мухин. - Что с нами происходит? Почему мы, живя на такой богатой и благословенной земле, так часто похожи на серых птиц, которые мечутся в поисках пропитания и не находят покоя? Почему многие мыслящие и творческие люди, ученые, инженеры и прекрасные рабочие вдруг стали не нужны этой стране, оказались за бортом жизни, живут, как нищие? Или я не прав? И снова ищу вину за свои собственные неудачи и неудачи других не там, где ее нужно искать? Одно ясно. Настоящего счастья, как не было, так и нет в его жизни. И возможно ли оно вообще? Существует ли на свете? Или это только красивая сказка, в которую мы все наивно поверили, как когда-то - в идею коммунизма и социальной справедливости? Годы шли за годами, а в жизни мало, что менялось к лучшему. Большинство россиян продолжало жить от зарплаты до зарплаты и, как видел Мухин, стало во многом безразличным к политической жизни. Потому что не раз пришлось разочаровываться то в одних, то в других политиках, больше заботившихся о своем благополучии, чем о благополучии народа. Причем у тех, кто был наверху, в последние годы появилась какая-то болезненная, ненормальная страсть к обогащению. Коррупция поразила все структуры и органы государственной власти. Ее масштабы уже потрясали рядовых граждан, честно трудившихся на производстве и создававших главный национальный продукт, благодаря которому страна продолжала жить или существовать. Что же будет дальше? Чего остается ждать рядовым гражданам?
   В конце-концов Мухин понял, что если и дальше задаваться этими вопросами, то можно еще долго мучить свою душу и в итоге сойти с ума. Он попытался ни о чем не думать. Стал заглядывать в рюмочную. Но и это не спасало. Лишь прибавило проблем со здоровьем и подорвало здоровье. Наверное, я старею. - Снова серьезно подумав обо всем, что творилось вокруг него и в его собственной душе, сделал вывод Мухин. Жизнь его была почти прожита, а что сделано в ней? Господи, - думая об этом, вознес он глаза и руки к небу, стоя на берегу великой русской реки, - ну за что ты обрек нас на такие муки? Почему у меня так болит душа? Он повернул голову в сторону церкви, находившейся неподалеку, приковал свой взор к позолоченным крестам и перекрестился. Потом сказал вслух: "Иисус Христос терпел, и нам велел"! Ведь вся наша жизнь - испытание Господне перед Страшным Судом. С чем я приду на него? И буду ли прощен"? Мухин не знал ответа на этот вопрос, лишь ощущение греха снова и снова преследовало и томило его. И он направился в храм Божий, где впервые в жизни долго и усердно молился, выпрашивая для себя грешного и для своих родственников и близких прощения у Всевышнего. Но Бог был нем, как рыба, и только с печалью и жалостью смотрел на него с большой иконы, пока не давая облегчения душе Николая.
   Когда он вышел из церкви, над головой на колокольне гулко ударили в колокола. С соседних берез и вязов с шумом поднялась целая стая серых ворон и черных грачей. От их карканья и гвалта Мухину стало не по себе. Он косо посмотрел на бесцеремонных птиц, еще раз перекрестился, и пошел по направлению к своему дому с так и не найденными для себя ответами. Но, что бы там ни было, а стоит жить. - Твердо решил он. - Жизнь сама на все вопросы даст свои ответы! Эта мысль принесла ему некоторое облегчение. Лицо его просветлело. И домой он пришел, как ни в чем не бывало. Не подал и вида о своем внутреннем состоянии и сокровенных думах. Их не с кем было разделить. Жена не любила разговоров на эти темы и раздражалась от них. Поэтому в глубине души у Мухина осталось острое чувство одиночества. Так уж, видимо, ему было написано на роду. Но в это не хотелось верить. Он поужинал с супругой, почитал свежие газеты, и лег спать. И в ту минуту у него было только одно желание - заснуть и не просыпаться. Но это желание вскоре отбил маленький Семка, забравшийся на кровать к отцу и попросивший его рассказать про дедушку. Мухин улыбнулся и, словно оттаял. Он понял, что должен жить уже не ради себя или жены, а ради вот этого светловолосого существа с хитрыми и озорными глазами.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"