Человек сидит на гробе. Он в солнцезащитных очках. Его светлые давно не мытые волосы шевелит ветер. Он в чёрном костюме и несвежей рубахе. В правой руке поедаемое яблоко. Изредка в лучах солнца вспыхивает звездою золоченая коронка его зуба. Около человека сидящего на гробе зудят зелёные зловонные мухи. Он лениво отгоняет их взмахами рук. Вокруг ходят люди, ибо он сидит на гробе посреди прохожей части проспекта. На него обращают внимание. Нечаянно люди-свидетели задумываются на какое-то время о возможных проблемах этого человека, сидящего на гробе. Почему-то всем беспричинно кажется, что гроб заполнен трупом. Трудно объяснить, отчего возникает такое усмотрение. Те, кто внимательней и неспешней осмотрел неизбежное всякому человеку последнее пристанище, обтянутое алой материей, заметили, что крышка гвоздями ещё не прибита. "Ещё не прибита", думают они, а не просто - "не прибита", зане считают гроб начинённым усопшей личностью. И всем одинаково кажется, что эта отошедшая в лучший из миров личность - сильного пола. Никто не воображает в гробу женщину, кроме разве что тех, кто "в гробу их всех видел"... Также невольно всех шокирует (в разной, понятно, степени) попирание покойного этим солнцезащищённым субъектом, неумытым поедателем яблока. Его развязное поведение (а всем оно почему-то кажется развязным) возмущает устоявшиеся представления прохожих о посмертных ритуалах, традициях; о моральных обязанностях родных и близких покойного (а всем, по какой-то неясной причине, субъект, попирающий своими ягодицами, сей страшный футляр, воображался родственником содержащегося внутри гроба гипотетического покойника).
Несколько раз не особенно чувствительные, но доброотзывчивые люди предлагали субъекту свои услуги. Один джентльмен из провинции, в смешной киношляпе, был непротив помочь оттранспортировать алозатянутое свежесоструганное изделие на кладбище. В распоряжении неравнодушного к чужому несчастию джентльмена был служебный пикап Тоёта. Возможно, побуждения водителя пикапа были отнюдь не бескорыстны, но как бы то ни было, этот доброволец был резко и малокультурно отвергнут человеком сидящем на гробе при помощи искренне выраженных непристойными словами чувств. Однако джентльмен не стушевался, не покраснел, а лишь извиняясь, приподнял свою процеллулоидную шляпу; он аналитично отнёсся к бескультурью несчастного, на его взгляд, молодого человека; он лишь бормотал, отходя: "Какое горе... Не дай Бог такое... Никто ведь не застрахован... Мементо мори..."; но эти слова он произносил исключительно для прохожих, невольных свидетелей того неловкого положения в каковое он попал по вине субъекта в солнцезащитных очках - невоспитанного, грубого и нагловатого юнца.
Другой человек - старушка-причиталка. Она предала оробению человека сидящего на гробе, ибо навязчиво и громко жалела его, вызывая в нём чувства неловкости, смущения и стыда. Она, сакрально проникшись чужим горем, разразилась плачем добродушия; она поглаживала руки юнца, желая тому не отчаиваться; молилась за него, что было ему уж особенно неприятно, ибо создавалось впечатление, словно гроб он приготовил себе.
Старушка своим отзывчивым поведением привлекала к сцене пристальное внимание прохожих, и субъекта сие угнетало. В довершение ко всему старушка достала из обветшалой сумочки комки бумажных денег и дрожащей рукою предлагала их разнесчастному, сидящему на гробе. То были крохи, но это было всё, что у неё нашлось и она, насквозь пронятая предполагаемым ею горем молодого человека, готова была пожертвовать ими во благо его молодой, захлёстнутой непомерным переживанием жизни.
Молодой человек неловко отвергал подаяния бедной женщины, но она не унималась и, даже, обращалась к равнодушным, безучастным к чужому горю людям, проходящим мимо. Она цеплялась за их рукава и слёзно умоляла выразить хоть какое-то благое отношение к несчастному юноше, опечаленному смертью близкого ему человека. Люди осторожно отделывались от бабушки и, избегая взглянуть на несчастного, сидящего на гробе, натянув лица, удалялись по своим неотложным делам.
Вскоре старушку разыскал увесистый детина, видимо её опекун. Он грубо осведомился у человека сидящего на гробе: "Слышь, братан, ты ничего у неё не взял?" Устрашённый субъект боязливо промолчал, а несколько зевак, остановившихся поодаль, чтобы понаблюдать за спектаклем старушки, подошли на помощь и заверили детину в невиновности человека сидящего на гробе.
Детина, выслушав очевидцев, важно кивнул и сочувственно спросил у человека сидящего на гробе: "Может помочь чем?" Зеваки, а их было около шести, также выразили готовность. Их всех вдруг задело всеобщее бездушие по отношению к человеку одиноко сидящему на гробе. По их мнению, он, понёсший ни с чем не сравнимую утрату и вынужденный в одиночестве участвовать в обустройстве мёртвого, нуждался в бескорыстном участии, в дружеской поддержке (а ведь особенно приятно, когда она оказывается посторонними, незнакомыми людьми). Они смотрели на него и чувствовали исходящую от него неуёмную скорбь. Зеркальные очки уже не казались им неуместными на его лице, так как скрывали покраснение его безутешных глаз.
Человек сидящий на гробе не выставлял чрезмерно напоказ своего горя, и людям сие импонировало. Кажущаяся поначалу намеренная обособленность, отстранённость, принимаемая было как вызов, теперь расценивалась сочувствующими по-иному.
Желающих помочь набралось уже около дюжины. Не теряя времени, они выбрали распорядителя - лысеющего солидного обликом мужчину, напоминавшего экзотическую африканскую sagittarius serpentarius.
Свежеиспечённый лидер распределил обязанности, в суть которых обеспокоенный человек сидящий на гробе не вникал. Один из добровольцев оказался семинаристом и выразил готовность отслужить заупокойную; другой был землекопом, владельцем небольшого экскаватора. Он пытался выяснить адрес места будущего захоронения. Но не один он обращался с вопросом к человеку сидящему на гробе. Семь или восемь голосов одновременно обращались к юноше, вопрошая, утешая, либо просто рассказывая о себе, вероятно на что-то рассчитывая в будущем.
В конце концов, ошеломлённый юноша снял очки, затравленно оглядел радушное человекоокружение, вскочил на ноги и, расталкивая участливо подставленные руки-плечи-опоры, быстро пошёл к остановке, сел в трамвай и уехал.
Воцарилось молчание. Распорядитель вытер вспотевший лоб и предложил приподнять крышку гроба и посмотреть на то, что там помещается. Большинство выразило опасение, что гроб пуст, а молодой человек уселся на него ввиду отсутствия лавочек, дабы съесть спокойно, не на ходу, полезный витаминами плод яблоко.
Распорядитель усомнился в этом, ссылаясь на опечаленный лик отбывшего юнца, как видно попросту поддавшегося приступу помутнения рассудка.
Распорядитель, однако, уже не пользовался авторитетом, хотя люди, сплоченные им, все-таки, отдавая ему дань уважения, уведомляли его, что мол, пойдут на поиски бежавшего юноши и доставят его ко гробу почившего родственника. Постепенно все разошлись, и распорядитель остался один. Простояв у гроба около трех часов, он не выдержал и сел на него, дав себе слово внимательно следить вокруг и при приближении того юноши, немедленно встать, пока тот не заметил, дабы не оскорбить его чувств.
Вскоре проходил мимо один из дюжины дружины. Он очень удивился, заметив распорядителя сидящим на гробе и за такую неслыханно-благородную выходку, презентовал тому яблоко.
Человек сидит на гробе. Он почесывает нос, ест яблоко и вертит изредка головой, отгоняя, тем самым, жадножужжащих жирных мух. Вокруг ходят люди и обращают внимание на человека сидящего на гробе посреди улицы и неадекватно себя ведущего.
Один раз к нему подошел участливый ветеран войны и, не дав вставить слово, засыпал человека сидящего на гробе душещипательными сентенциями.
Не выдержав, переутомленный бывший распорядитель обругал заслуженного человека, почтенного ветерана, почетного пенсионера, деда шести внуков, мужа единственной за всю жизнь жены, последними словами.
Разочарованный в людях кроткий ветеран ушел, стеная и с ужасом воображая себя в положении покойного в этом злополучном гробу.
Ночью, когда проспект обезлюдел, распорядитель, улучив момент, избавил себя от тягостного долга и вернулся домой. Наутро, на этом гробе сидела пьяная женщина и пела непристойные частушки. Вскоре она ушла, и долгое время гроб лежал одинок, покуда не исчез.