Аннотация: "Смерть придвинулась еще ближе... Она ползла все выше и выше, придавливая ему грудь, не давая ему ни двигаться, ни говорить..."
Смерть придвинулась еще ближе...
Она ползла все выше и выше, придавливая ему грудь,
не давая ему ни двигаться, ни говорить...
Эрнест Хемингуэй. Снега Килиманджаро
Это была необычная командировка. Обычно он ездил в одиночку на своей машине, а тут - машина фирмы с водителем и директором по производству в придачу. Он-то и предложил на обратном пути пообедать и раздавить бутылочку на двоих. Именно бутылочка, как это часто случается в жизни, и стала причиной дальнейших событий.
Выпитая жидкость вскоре попросилась наружу, и во время очередной остановки у придорожного базара он зашел за недостроенный ларек. На ходу расстегивающий штаны посетитель не вызвал восторга у местных собак, охранявших территорию этой "великой" стройки. Долетавшее от непрошеного гостя водочное амбре установлению теплых отношений между сторонами также не способствовало. Слово за слово, если, конечно, считать словами его мат и их лай, но мирные переговоры быстро зашли в тупик, и собачий вожак, исхитрившись, цапнул гостя за ногу. Небольшая рана, аптечка, йод - ничего особенного, и вскоре об этом случае он позабыл. Если и вспоминал, то рассказывая, называл своего обидчика Рексом, чем неизменно нарывался на вопрос: он что, сам тебе сказал? Сказал, конечно, не сам, а работавший неподалеку парнишка.
Вспомнить об этой истории пришлось через год, и вот тогда уже было не до смеха. У него вдруг стали появляться явные симптомы начальной стадии бешенства: тянущие боли и зуд на месте давно зажившего укуса, необъяснимый страх, депрессия, расстройства сна. Прививку вовремя он, конечно же, не сделал, а после начала болезни летальный исход наступает в ста процентах случаев - это он знал наверняка, как и то, что инкубационный период может продолжаться до года и более.
Когда-то, очень давно, когда ему было пятнадцать, он уже раз умирал. Подрабатывал в карьере, в котором случился обвал. Тяжелая земля накрыла его с головой - ни кричать, ни даже дышать он не мог, и вообще был без сознания. Спасла его мгновенная реакция экскаваторщика, который бросился в котлован и за считанные секунды руками отрыл его голову. А потом была долгая ночь. Приехали пожарные, которые теперь именуются спасателями, скорая помощь. Медленно вручную откапывали, чтоб не повредить то, что еще осталось целым. Из разговора врачей он понял, что там, под землей, у него "дрова", но в итоге, не считая мелких ран, отделался только переломом бедра. И хоть дело было летом, его била сильная дрожь, и каждый раз, когда сокращались мышцы, осколки кости резали мясо по живому. Той ночью он впервые познакомился с наркотиками: врачи, не разобравшись с возрастом, вкололи ему лошадиную дозу морфия и потом, уже без всякой дополнительной анестезии, зашивали рваные раны, сверлили спицей кость - ему всё было в кайф. Правда, его знакомство с наркотиками в дружбу так и не переросло - и слава богу.
Несмотря на все признаки начинающейся болезни, он продолжал ездить на работу. Он вообще не любил болеть, предпочитая переносить болезнь на ногах, а больничный брал всего раз в жизни. Да и работа пусть немного, но отвлекала его от всё более проявляющихся симптомов болезни. Иногда он ловил себя на мысли, что больше всего жалеет о том, что не успеет закончить множество выгодных проектов, которые как раз накопились к этому времени. Не о семье, не о детях, не о самом себе, которого не будет больше никогда, - он жалел о том, что не успел доделать! И вовсе не потому, что был законченным трудоголиком, просто он привык всё доводить до конца, любил порядок, который заключался для него в завершенности. Как тут умирать?
Умирать не хотелось ни в пятнадцать, ни несколько лет спустя, когда они с друзьями решили забраться на Сокол - четырехсотметровую скалу в Крыму. Не раз поднимались на нее со стороны Судака, но в этот раз выбрали маршрут гораздо сложнее - из Нового Света. Шли без всякого снаряжения. В середине подъема поняли, что погорячились, но спускаться уже было поздно: спуск - он всегда сложнее (отец Федор в курсе). А стена меж тем становилась всекруче, щели и выступы попадались реже, зато чаще встречались оставленные незадачливыми скалолазами костыли. Те самые костыли, которые профессиональные альпинисты вынимают и уносят с собой. В общем, тот случай, когда одно неловкое движение - и ты уезжаешь домой уже не пассажиром, а багажом. К счастью, из двух вариантов развития сюжета - сорваться с трехсотметровой высоты или, стиснув зубы, попытаться преодолеть оставшиеся сто, - они выбрали второй и не прогадали. Каким-то чудом на вершину взобрались все, и это впоследствии позволило ему пережить еще одно чудо.
На этот раз они решили пройти насквозь Новосветский заповедник, но не оборудованным туристическим маршрутом из Нового Света, а со стороны Морского. От Алушты, под которой стояли лагерем, добрались на автобусе до Морского и смело двинулись по берегу к намеченной цели. С собой прихватили лишь два спальника на четверых - ни палатки, ни четкого плана действий у них было. Не спеша прошли несколько километров и углубились в заповедник уже на закате. Брать штурмом отвесные скалы в надвигающейся темноте не рискнули и принялись готовиться к ночлегу. Костер в заповеднике не разводили, замерзнуть не боялись.Во-первых - лето, а во-вторых - состав группы: два мальчика и две девочки. Таким составом, если правильно разбиться на пары "мальчик-девочка", не только не замерзнешь, но часто даже и не уснешь! Но не спали они тогда по другой причине. Ночь их застала, наверное, в самом романтическом месте Крыма - в сердце Новосветского заповедника, в ущелье между скалами, что в народе зовутся рогами носорога. Безумно глубокое небо, мириады звезд в кромешной темноте, недостижимой в городе с его иллюминацией, и всё это в обрамлении практически отвесных скал. Они лежали на самом дне глубокого ущелья, не в силах сомкнуть глаз и оторваться от этого чуда.Такой красоты он не видел больше нигде и никогда:звезды сыпались с неба так часто, что он просто не успевал загадывать желания. Пожалуй, это была самая удивительная ночь в его жизни. А потом наступил рассвет, и они жадно принялись снимать поднимающееся над морем солнце своими фотоаппаратами, тогда еще настоящими, пленочными. И пришел день...
Днем работа ему позволяла на время отключаться от тягостных мыслей о болезни, а ночью, конечно, если удавалось заснуть, приходили сны. В них он поднимался на свой этаж, подходил к двери, и вдруг какая-то неведомая сила начинала тащить его вниз, к окну между лестничными пролетами и, как он ни сопротивлялся, выбрасывала на улицу сквозь разбитое стекло. Или, поднимаясь в лифте, он проезжал свой этаж и уже даже не свой, а последний, но лифт не останавливался, поднимаясь всё выше и выше, взлетал над крышами домов и... проваливался в бездну. И это еще самые безобидные из его сновидений. А болезнь продолжала прогрессировать: тревога и страх не ушли, а место депрессии заняло беспокойство и повышенная возбудимость. Участился пульс, обострились реакции на раздражители - яркий свет, громкий звук. В общем, всё как по писаному, осталось только дождаться водобоязни, буйных припадков и параличей.
Он решил отправить ее с детьми к маме. Просто не мог допустить, чтобы она всё это видела и мучилась вместе с ним. Он и так ее мучил всю жизнь. Мучил своими изменами, пьянством, внезапными вспышками гнева, которые в последнее время происходили всё чаще и становились иногда совсем неконтролируемыми. Он пользовался тем, что всё это утопало в ее бесконечной всепрощающей доброте. Хотя, что это за измена, после которой стремишься как можно скорее вернуться к ней? Тогда зачем вообще изменять? На этот вопрос он даже себе не мог дать вразумительного ответа. Как-то незаметно это вошло у него в привычку, а своих привычек менять он не хотел. То же и с пьянством - просто привычка пить. Пить, когда всё в порядке, а не так, как другие люди, что пьют в минуты счастья или горя, а иногда - в минуты страха. Но что может быть страшнее его диагноза? И как тут не выпить, не забыться? Он не пил уже неделю. Подумал даже, что если вдруг не умрет, то бросит пить совсем. А об измене, может быть последней в его жизни, не возникло даже мысли.
Тем временем мысли его были уже далеко. Вспомнилась первая поездка за границу, причем не туристическая - деловая. Это был празднично-сказочный Сингапур. Небоскребы из стекла и бетона еще соседствовали там с полуразрушенными лачугами, а огромные торговые центры, помимо магазинов, вмещали в себя и рестораны с караоке-барами, кинотеатры, роскошные спа-салоны и бассейны под открытым небом. Но больше всего поразил его знаменитый остров Сентоза с шикарными пляжами и океанариумом, парком бабочек и садом орхидей. Именно Сингапур, а не Париж всю жизнь был для него "праздником, который всегда с тобой".
Потом всплыл в памяти Дубайначала девяностых, еще без Паруса и Бурдж-Халифа, но всё равно поражающий воображение своим блеском и роскошью, а еще смелостью его создателей, посреди безводной пустыни построивших потрясающе красивый ультрасовременный город. Да, это нефть! Правда, нефть добывают не только в Персидском заливе, но Дубай есть только там. А на одной шестой части суши можно встретить разве что буднично-унылый Дубайск, которому от нефтяного богатства страны досталась лишь радужная пленка на воде...
Однако ни блеск азиатских мегаполисов, ни красота европейских столиц не смогли вытеснить из его памяти обаяния простой альпийской глубинки. Это была далеко не первая заграничная поездка, но таких сильных чувств он не испытывал ни до, ни после нее. Проснувшись утром в шале где-то в горах, он принял чуть ли не наполеоновское решение: пересечь страну от края до края, причем пешком! На самом деле, задача была не такой уж невыполнимой: страна называлась Лихтенштейн, и маршрут его едва ли превысил десяток километров. Сначала он шел по горному серпантину, встречая по пути одинокие деревенские домики - уже далеко не новые, бревенчатые, почерневшие от времени, но всё равно чистые и ухоженные. Потом, решив немного срезать, углубился в лес. И тут произошло что-то невероятное. Каждое дерево, каждый камень, каждая травинка вдруг показались ему такими до боли знакомыми и родными, будто вся его жизнь прошла где-то рядом с этим чудесным лесом. Он не мог надышаться чистым горным воздухом, налюбоваться прозрачной водой ручья, он жадно вслушивался в волшебные звуки альпийской природы... Но рано или поздно любое волшебство заканчивается. Спустившись ниже, он вышел к старинному замку - резиденции князя Лихтенштейна, а еще через несколько сотен метров был уже в столице княжества - городке Вадуц. Смешавшись с пестрой толпой местных жителей и туристов, он продолжил свой путь по живописной долине Рейна. До швейцарской границы было рукой подать...
Итак, семья отправлена, болезнь приближается к неминуемой развязке - самое время приступить к главному. Он взял ручку, лист бумаги и стал писать. Он никогда не был сентиментальным, поэтому писал отнюдь не прощальное письмо и даже не завещание. Он записывал пин-коды банковских карточек, телефоны фирм и имена своих должников с точным указанием сумм и сроков оплаты. Всё должно быть доведено до конца, порядок заключается в завершенности. Закончив писать, он лег, закрыл глаза и вдруг понял, что ему, как и герою Хемингуэя, ужасно "надоело умирать". Казалось, эти несколько дней измотали его больше, чем вся предыдущая жизнь, и ему было уже всё равно, чем это закончится...
* * *
В тот раз он так и не умер. Видимо, это случится в какой-то другой раз: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. На радостях он подарил ей необычайно красивую Хонду красного цвета с огромным бантом на крыше. Ее подруги, узнав о подарке, чуть ли не всерьез интересовались: где водится та чудесная собака, после укуса которой дарят такие машины? А он только усмехался в ответ. Правда, пить он так и не бросил.
![Над местом ночевки в заповеднике [Игорь Руденко]](/img/r/rudenko_i_w/maddog/3-nadmestomnochewkiwzapowednike.jpg)