Руденко Владимир Владимирович. Патрульные

ПАТРУЛЬНЫЕ

Часть первая

"NOT"

Наша жизнь большей частью состоит из сюрпризов. Конечно, вы скажете, что это здорово, когда тебя окружают непредсказуемые события, несущие в себе что-то веселое и неординарное, однако далеко не все сюрпризы бывают радостными. Например, тот, что ожидал меня в ванной, ничуть не прибавил радости моему и без того горькому существованию.

Сюрприз этот был ста семидесяти сантиметров роста, весил восемьдесят два килограмма, не имел на себе никакой одежды и, ко всему прочему, являлся мертвым.

Скорее машинально, нежели осознанно я потянулся проверить пульс, которого, разумеется, не было и в помине. Откуда он мог взяться у человека с двумя пулевыми отверстиями в голове?

Удостоверившись, что сюрприз не несет в себе ровным счетом никакого веселья, я осмотрел ванную комнату в поисках хоть каких-нибудь улик, но, само собой, ничего не нашел. Прекрасная чистая ванная комната, отделанная по последнему слову европейской моды, равнодушно отстранила мои тщетные попытки восстановить если не справедливость, то хотя бы картину преступления.

Аккуратно протерев платком все места, к которым неосторожно успели прикоснуться мои пальчики, хранившиеся во всех отделениях местной полиции, я прикрыл за собой дверь и прошел дальше по коридору.

В гостиной царил тот образцовый порядок, в котором каждая вещь знает свое место и никогда не посмеет его покинуть без серьезных причин. Жаль только, два тела, расположившиеся в багровых пятнах посреди дорогого персидского ковра, несколько портили общее впечатление.

Обойдя следы крови, я склонился над жертвами. Молодая девушка и парень лежали рядом; скорее всего, разговаривали, когда все произошло. У парня был прострелен левый глаз, у девушки -- затылок. Контрольных выстрелов в висок убийца решил не делать -- экономил патроны.

Я осмотрел помещение и вновь не обнаружил следов постороннего присутствия. Грустно вздохнув и выругавшись про себя, направился в спальню.

В этот момент в коридоре заиграл телефон. Мелодия была такая противная, что хотелось ответить сразу.

С трудом пересилив себя, я повернул дверную ручку и вошел в спальную комнату. Телефон продолжал бить по нервам, но уже не по моим.

Широкая дубовая кровать с резными ножками и шелковым постельным бельем была полностью залита кровью, а растерзанное тело, застывшее в неестественной позе в самом центре, когда-то, вероятно, было женщиной.

Нестерпимый запах умирающей плоти ударил в ноздри с такой силой, что у меня подкосились ноги. Едва устояв, я закрыл дверь и, повернувшись спиной к спальне, медленно съехал по стене на пол. Телефон не умолкал, и сквозь накатившую тошноту мне захотелось крикнуть, чтоб кто-нибудь снял трубку. Но крик так и не вырвался из открытого рта.

Потому что кто-то действительно снял трубку.

-- Ja, -- произнес тихий голос с едва заметной хрипотцой. -- Ich weiß nicht... Gut, ich werde nachpruefen... -- Трубка со щелчком легла обратно на аппарат.

С поразительной для меня быстротой и со столь же невероятной бесшумностью я проскользнул мимо коридора в кухню. Притаившись за углом, стал ждать.

Сначала было очень тихо, так, как бывает только в мертвых домах. Потом послышались еле различимые шаги по ковру. Мягкие и уверенные шаги профессионала, который идет выполнять свою обычную работу.

Неприятный комок подполз к горлу. Мне вовсе не хотелось быть этой самой "обычной работой". Нет, умом-то я понимал, что рано или поздно мое занятие приведет к чему-то подобному, но вот душа моя совсем еще не готова была расстаться с телом и поэтому уже в который раз билась внутри, проклиная мое нежелание учиться закрывать за собой входную дверь.

Когда убийца скрылся в гостиной, моя душа немного успокоилась, и я осмотрелся. Как и предполагалось, путь к спасению был один -- через окно.

Осторожно переставив чашки, которые уже не смогут увидеть дружное чаепитие счастливой семьи, я забрался на стол и, постоянно прислушиваясь, стал открывать пластиковое детище строительной индустрии. Уже потянув вниз ручку, сообразил, что опять совершил ошибку.

Вместе со свежим воздухом прохладного осеннего вечера в помещение ворвался уличный шум большого города.

Я обернулся, стоя на подоконнике, и увидел возникшего в дверном проеме невысокого коренастого человека в темной кожаной куртке. Смазанным движением он выносил из-за спины руку с черной металлической смертью. На лице не было никаких эмоций, только синие глаза сверкнули предостерегающе, и левая щека с глубоким старым шрамом непроизвольно дернулась.

Я никогда не считал себя человеком очень смелым или безрассудно храбрым. Если когда-то мне приходилось совершать поступки, попадавшие под эти сравнения, они выполнялись не по зову моего сердца, а только потому, что этого требовала моя работа. Поэтому сейчас, прыгая из окна третьего этажа, я даже не помышлял о том, чтобы установить какой-то личный рекорд. И поверьте мне, если бы эти синие глаза застали меня на подоконнике пятого этажа, я бы и тогда спрыгнул не задумываясь.

Удар о землю вышиб из меня почти весь дух, и я со смешанным чувством подумал о том садисте, которому пришло на ум назвать место моего приземления газоном.

Дрожащими руками уперся в жесткие стебли травы и попробовал подняться. Гудевшая после падения голова медленно прояснялась, возвращая кружившуюся улицу в нормальное состояние.

-- Oh, mein Gott! Sie sind lebendig?

Господин в сером деловом костюме взирал на меня как на аномальное явление и неуверенно перекладывал дипломат из одной руки в другую, пока я придавал себе вертикальное положение.

-- Danke, alles geklappt.

Одного взгляда на окно мне хватило, чтобы не поверить собственным словам. Когда сделал пару шагов -- чуть не упал. Гул в голове прекратился полностью, но на смену ему пришла тягучая боль в правой ступне и режущие колкие выпады в левом боку.

Сначала я подумал, что смогу перетерпеть, но когда остро стрельнуло еще и левое колено, вскрикнул и повалился на тротуар.

Позади охнул мой собеседник, зацокали каблуки его дорогих туфель. Потом послышался знакомый голос с хрипотцой, возмущение господина, звонкая оплеуха, и каблуки вновь зацокали, уже удаляясь.

Я повернул голову и увидел быстро приближающийся носок темного ботинка. Попытался хоть как-то увернуться, но лежа на тротуаре это трудно сделать. Получилось просто немного повернуть шею...

Машину трясло не сильно, но у меня явно были повреждены ребра, поэтому каждая незначительная кочка отдавалась тупой болью в боку. Руки были связаны за спиной, и я не мог свободно поворачиваться, тем более что кто-то любезно придерживал веревку при моих попытках облегчить свои страдания.

Поскольку в том положении, в котором я пребывал, трудно смотреть по сторонам, всю дорогу мне приходилось разглядывать обитые темной замшей сиденья, одно из которых было испорчено моей кровью, а второе надежно скрывало от моих любопытных глаз водителя.

Сначала меня такая перспектива не очень прельщала, но получив пару внушительных затрещин за попытки извернуться и оглядеться, я решил, что, в конце концов, нет ничего плохого во временно ограниченном обзоре.

В подтверждение моим здравым рассуждениям машина скоро остановилась. Щелкнула дверца, и кто-то потянул меня за ноги. Последствия недавнего полета сразу же напомнили о себе, и я вскрикнул от боли, излившейся бурным потоком из ступни и колена. Тянувшие меня руки сжались сильнее, а сопроводивший мои мучения нервный смешок предрек мою несладкую судьбу.

Вывалившись наружу и растянувшись в пыли проселочной дороги, я наконец увидел своих конвоиров. Их было двое. В первом, невысоком и плотном, я сразу узнал своего старого знакомого со шрамом. Второй был ему в противовес здоровенным широкоплечим детиной с черной кожаной кепкой на бритой голове. Когда в свете фар возникло его широкое лицо с гуляющим взглядом и улыбкой сбежавшего из психиатрической клиники, у меня появилось желание срочно увидеть вместо него кого-нибудь другого, пусть даже еще одного синеглазого.

Вечер еще не успел превратиться в ночь, но темнело в этих местах очень быстро. Так быстро, что у меня вновь зародилась уже порядком потрепанная надежда на спасение.

Не сильный, но твердый пинок под зад временно оборвал возрождение и заставил меня подняться. Хромая на обе ноги (никогда не думал, что это возможно), я последовал за синеглазым, непрерывно подталкиваемый его напарником.

Шли мы минут десять. Несколько раз я падал, и здоровяк добродушно пихал меня в больной бок своими армейскими ботинками. Тогда я поднимался, и мы шли дальше до моего следующего падения.

На окончательно потемневшем небе высыпали звезды, и только по ним я понял, что мы подошли к какому-то строению.

Давно заброшенный двухэтажный дом, сколоченный из чего-то, подозрительно похожего на сгнившие доски, своей планировкой сильно напоминал сарай некогда зажиточного, но со временем обедневшего фермера.

Внутри он оказался довольно сносным и даже в некоторой степени обжитым. На полу возле наиболее сохранившейся стены лежали три грубых матраса с подушками и одеялами, чуть в стороне стоял маленький столик с чайником, а в углу громоздилась небольшая печка с уходящей в дырявый потолок трубой.

Усадив меня на сиротливый стул посреди комнаты, здоровяк вышел. Синеглазый вытащил откуда-то кочергу и разгреб ею хранившийся в печке пепел. Посмотрев на вымазанный сажей металл и странно глянув на меня, киллер улыбнулся, что при его шраме было делом очень непростым. Потом он сел на один из матрасов и положил кочергу на пол перед собой.

Скоро вернулся второй и, вывалив перед печкой охапку дров, стал разводить огонь. Ворвавшийся в щели ночной ветер подтвердил для меня правильность его действий.

Синеглазый снова посмотрел на меня и опять улыбнулся. Он поднял кочергу и встал с матраса. Здоровяк уловил его движение, обернулся и издал что-то среднее между смехом и довольным урчанием.

Киллер погладил свой шрам и подошел ко мне.

-- Was wuenschen Sie? -- спросил я.

Иногда приятно сознавать, что чувство юмора не покидает тебя до самой смерти, но, признаться, в данный момент мне было совсем не смешно. А вот синеглазый рассмеялся, громко и искренне.

-- Ich denke Sie wissen, -- сказал он.

Действительно, я знал. Иначе бы не сидел сейчас со связанными руками, вывихнутой ступней, поврежденным коленом и сломанным ребром.

Кочерга проделала короткий путь и сломала мне второе ребро. По крайней мере, ощущение было именно таким.

Идиот у печки заулюлюкал и хлопнул в ладоши.

Второй удар сбил меня со стула и чуть не выбил челюсть.

Дурень аплодировал и хохотал. Мое предположение о бегстве из клиники подтверждалось с каждой минутой.

Третий удар пришелся в затылок, и я вырубился...

Сознание возвращалось быстрыми рывками. Дряхлые стены заброшенного дома вернули мне способность мыслить и адекватно воспринимать происходящее. Черные армейские ботинки перед самым лицом восстановили временно потерянную память.

-- Er ist lebendig?

-- Ja, natuerlich.

Немецкая речь окончательно заставила меня прийти в себя и почувствовать вкус собственной крови на губах. Сломанные и поврежденные части моего тела заболели и заныли все сразу, отчего в глазах заплясали темные пятна. Я непроизвольно застонал.

Стоявший надо мной хихикнул и ткнул меня носком ботинка в живот.

Хлопнула раскрывшаяся дверь, старые доски скрипнули под чьими-то шагами.

-- Was... -- начал было спрашивать синеглазый, отрывая от меня взгляд, но короткая очередь оборвала его. Еще два выстрела, и рядом упал улыбающийся идиот.

Кто-то склонился надо мной, перевернул на спину. Раньше я никогда не видел Лютецию такой встревоженной. Ее рука проплыла над моим лицом, и сканер в ней противно пискнул.

С другой стороны ко мне наклонился Феникс.

-- Ну, что? -- Конечно же, он обращался к Лютеции.

-- Жить будет... -- И такого озабоченного голоса я никогда не слышал. -- Но долго ли?..

Она прошептала мне в самое ухо:

-- Пожалуйста, если в следующий раз захочешь покончить с собой, вызови другого фиксировать твою смерть.

Я не помню, улыбнулся я или нет. Комната плыла и качалась перед глазами, потолок пытался улететь куда-то далеко и никогда не вернуться. А когда Лютеция сделала мне укол, все вокруг потемнело...

Люди в белом были почти неразличимы на фоне белоснежных стен медицинского сектора. Сначала это меня раздражало, но вскоре я привык и перестал обращать внимание. В конечном счете, это их работа -- быть незаметными хранителями жизни.

-- Ну, как он? -- Старейшина задал это вопрос тем тоном, каким обычно английский лорд интересуется у своего дворецкого, когда будет подан утренний чай.

-- Сейчас лучше, но, если честно, не знаю, как остался жив. Повреждение левого мениска, растяжение связок правой ступни, два сломанных ребра, частичное повреждение внутренних органов и, в довершение, четыре выбитых зуба с небольшим смещением нижней челюсти.

-- Все?

-- Ну, еще немного повреждены мышцы шеи в области спинного мозга и мозжечка. Теперь все.

-- Может, проще было тебя там усыпить? -- Старейшина вопросительно взглянул на меня.

-- Меня и так усыпили -- ответил я и вопросительно взглянул на Старейшину. Он немного смутился, если это слово вообще можно применить к образу Старейшины.

-- Ладно, поправляйся. У тебя еще много работы. Дело не закончено.

Высокая и тощая фигура в белой мантии исчезла из поля моего зрения. Почти сразу же по едва различимым трубкам побежало снотворное, и я медленно провалился во тьму.

Так получилось, что я редко задумывался о том, насколько быстро можно поставить человека на ноги. Я уже привык, что сотрудники медицинского отдела о моей готовности покинуть тихий постельный режим докладывали не мне, а моему руководству, и оно, посоветовавшись с самим собой, решало, готов ли я к выполнению очередного задания. Со временем я даже смирился с тем, что выходил на дело либо с не полностью сросшимися костями, либо без очередного выбитого зуба, либо в сопровождении еще каких-нибудь пакостей.

Но за все годы моей довольно продолжительной карьеры никогда еще мне не приходилось покидать больничную койку с полным набором не полностью излеченных ранений и травм.

В молчаливой ярости я хромал по длинному коридору, ведущему в главный зал. Боли уже не чувствовал, но восстановленные связки еще не были готовы выполнять все свои функции, поэтому дефект любезно и без моего на то согласия решил остаться со мной на несколько дней. За компанию он прихватил еще безумно зудящие свежие зубы, вставленные на место выбитых, не способную пока поворачиваться более чем на сорок пять градусов шею, а так же наскоро обработанные ребра, которые при повороте туловища издавали внутри странный звук, напоминавший ржавые дверные петли.

Удивительно, как можно добиться от конструкции одновременного сходства и с космическим кораблем, и с военной базой, однако у проектировавших наш оперативный штаб это получилось с блеском. Здесь было все: научно-исследовательские лаборатории, в которых ночами напролет трудились неизвестные миру ученые; медицинский сектор с недоступными ни одной стране технологиями; охрана, вооруженная несуществующим оружием, способная отбить атаку целой армии; сеть бункеров и укреплений, в которых можно было спокойно отсидеться в случае неожиданных ядерных войн; даже несколько баллистических ракет, чтобы эти самые ядерные войны устроить.

Я миновал последний поворот и вошел в главный зал. Бесспорно, это был венец творивших все сооружение архитекторов. Огромный и круглый -- первые слова, которые приходили на ум. Однажды я прикинул, что здесь можно с успехом разместить два или три ядерных реактора и взорвать их; тогда, возможно, придется подумать о смене мебельной обстановки.

На покрытом металлической плиткой плацу в середине зала выстроились новоприбывшие. Их было немного, но стояли они ровно и вели себя очень тихо. Это хорошо, умнее будут, когда бросят в бой...

-- Мы не террористы и не мстители, не полицейские и не федеральные службы! -- разнесся по цилиндрическим стенам громоподобный голос Старейшины. Он находился метров на двести выше пола и говорил с гравитационной площадки, висевшей в самом центре. -- Мы не революционеры и не консерваторы! Мы не служим никакой стране и никакому народу! У нас нет имен, нет прошлого и настоящего!..

Когда-то я все это уже слышал. Это было очень давно...

Маленький лифт недалеко от входа понес меня вверх.

-- О нас не знает никто в мире, и никогда не напишут в книгах! Мы умираем и рождаемся, чтобы снова умереть! Мы не живем в каком-то времени, потому что время живет в нас! Мы не убиваем просто так и не оставляем в живых без причин!..

Действительно. Как я мог забыть это правило... Лифт продолжал возносить меня все выше.

-- Мы не судьи, хотя выполняем их роль! Мы не можем позволить себе того, что позволяют судьи, потому что мы выше! У нас нет страхов и сомнений!..

Это точно. Откуда им взяться?..

Лифт остановился, и я вышел на опоясывающий зал висячий мост, от которого отходила сеть гравитационных дорожек ко всем помещениям оперативного штаба. Пока я пересекал зал и добирался до нужной мне двери, Старейшина успел подвести стандартный итог своей проповеди:

-- Я приветствую вас, патрульные! -- И поклонился.

Я на секунду задержался, чтобы посмотреть на реакцию новичков. Те почти все ответили поклоном. Эх, хорошее пополнение будет...

Координатор улыбнулся мне. Он всегда и всем улыбался -- работа у него была такая. Честно говоря, если бы мне приходилось отправлять людей в путешествия, из которых они могут никогда не вернуться, я бы тоже улыбался им при встрече.

-- Готов? -- спросил он, и улыбка слетела с его лица.

-- Да, -- ответил я, и моя улыбка полетела следом.

-- Тогда садись.

Он жестом пригласил меня подойти ближе к пластиковому креслу с множеством проводков, уходящих к его компьютеру.

Я сел, пристегнулся, прицепил к кистям рук и к вискам детекторные присоски и опустился спиной на холодный пластик.

-- Скажи мне, когда можно начинать, -- сказал Координатор.

-- Начинай, -- разрешил я.

И он начал стучать пальцами по клавиатуре.

Медленным потоком в меня стала вливаться пустота, постепенно вытесняя мое сознание, забирая его. Все неуверенней билось сердце, кровь тише бежала по сосудам. Легкие медленно прекращали поглощать кислород, а мозг пульсировал из последних сил, не желая отключаться.

Я тихо и аккуратно умирал...

Человек был самым обыкновенным. Ничем не примечательный серый пиджачок, черная рубашка с потертым воротничком, дешевые брюки из магазина second hand и начищенные старые туфли, когда-то представлявшиеся достойным творением фирмы "Salamander", но теперь находящиеся в таком плачевном состоянии, что не тянули даже на то корейское и китайское чудо, которое в один миг полностью заполонило собой все рынки Европы.

Он прошел мимо меня своей шаркающей походкой, и я делано равнодушным взглядом проводил его давно не бывавший у парикмахера затылок. Но шел он настолько смешно, что я решил добавить к равнодушию еще и немного иронии.

Наверное, у меня это получилось, потому что шедший мимо паренек-панк, заметив, как и куда я смотрю, коротко хохотнул. Хотя его собственная манера передвижения, при которой плечи и голова прыгали вверх-вниз, вызывала не просто ухмылку, а почти истерический смех. Особенно способствовала этому пышная крашеная шевелюра, дергавшаяся синхронно шагам.

Но я не стал смеяться. Пускай этот малец спешит к своей подружке и сгорает от нетерпения поскорей забраться в какой-нибудь темный угол и начать, наконец, заниматься тем, ради чего, собственно, он спешит к своей подружке и сгорает от нетерпения забраться в какой-нибудь темный угол.

Я спокойно допил свой кофе и доел не самый вкусный пончик. Не то чтобы был прекрасного мнения об этом кафе и его продукции, но просто так сидящий турист вызывает больше подозрений у соответствующих инстанций, чем открыто разгуливающий по улице человек в форме враждебного государства. А выглядеть раскрытым шпионом в тылу врага я не хотел.

Поэтому, отставив в сторону белую чашку и одноразовую тарелку, поднялся и пошел по улице. Впереди был вечер и сгущающаяся тьма ночи, а это самое прекрасное время для прогулки по Unter den Linden. Вообще, в ночном Берлине есть свое собственное очарование, которое вы не найдете ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Амстердаме. Нигде. Это что-то, не поддающееся описанию, что-то, что можно только ощутить. Может быть, всего лишь окрик вслед: "Herr, ihre Zeitung!"...

Портье кивнул мне и молча протянул ключи. В номере было чисто и тепло. Вечер заканчивался замечательно, и я очень жалел, что ночь не будет такой же.

Они пришли ровно в полночь. Трое тихих и до ужаса пунктуальных убийц, умеющих вскрывать гостиничные дверные замки и имеющих дело со спящими клиентами. Черные маски не позволили мне насладиться их реакцией, когда они увидели пустую кровать.

На мгновение эти ребята растерялись, и этого мгновения вполне хватило мне. Первая пуля угодила в висок крайнему, и он черной тенью опустился на пол. Стоявший рядом отреагировал моментально; его рука метнулась прямо и вверх, вогнав в стену рядом со мной маленький метательный нож. Но это не помешало мне нажать на курок второй раз. Третий отскочил от падающего напарника и молнией ринулся к двери; дважды пискнувший глушитель моего пистолета заставил его растянуться на пороге.

Тихо я прошел мимо двух неподвижных тел и остановился возле последнего. Он был еще жив, но хриплое дыхание, вырывавшееся с неестественным бульканьем, подтвердило мою догадку о пострелянном легком.

Допрашивать было бессмысленно, и я, приставив ствол к его лбу, произвел последний пятый выстрел.

Портье удивленно посмотрел на меня и получил за это в глаз. Когда я сообщил ему, что собираюсь съехать, и он выставил мне счет, то получил в другой глаз. Через пятнадцать минут я со своим чемоданом уже ехал в такси по ночному Берлину.

На одном из перекрестков водитель посмотрел на меня через зеркало заднего вида и сказал:

-- Herr, ich denke, diese Taxe verfolgt uns.

-- Ja. Ich weiß, -- ответил я. На самом деле я не знал, просто предположил, что тех троих будут искать, но не ожидал такой оперативности. -- Rechts, bitte.

Мы повернули, и я обернулся. Следом действительно ехал белый "Мерседес" с желтой шашечной лампой на крыше.

-- Links, -- скомандовал я, еле успевая в мелькающем свете фонарей запомнить номер машины.

За поворотом по моей просьбе водитель погасил фары и свернул в темный переулок. Я расплатился и вышел.

-- Viel Glueck, -- бросил мне таксист на прощание, пряча в карман щедрые чаевые.

Я только усмехнулся в ответ. Моя удача мне понадобится позже. Ночь только начинается...

Обычный семиэтажный жилой дом: чистый и хорошо освещенный подъезд, мягкого бежевого цвета двери квартир и кодовые замки на каждой лестничной клетке, естественно, открытые. Ничего необычного или настораживающего.

Я осторожно поднимался по лестнице, прислушиваясь и держа правую руку с оружием за спиной. Ступеньки медленно текли вниз, дверные ручки и глазки проплывали мимо, сменяя номера. Никого. Тихо и спокойно.

Я остановился на площадке пятого этажа, посмотрел наверх и выждал две минуты. Ничего не происходило, и это было ненормально. В жизни каждого человека бывают такие моменты, когда он стоит в ожидании чего-то, а оно все не идет и не случается. Человек замирает в ожидании, ему кажется, что вот-вот наступит долгожданное, но бегут секунды, лениво тянутся минуты, а того, чего ждет, все нет.

Я опять посмотрел наверх, внимательно поглядел вниз, послушал окружающую тишину и, выстояв для порядка еще минуту, приблизился к нужной двери с номером "33". Одного взгляда мне хватило, чтобы определить -- не заперта.

Если вы когда-нибудь пытались разгрести кучу осенних листьев, зная, что где-то внутри спрятан настоящий охотничий капкан, с которым бывалые лесные волки ходят на медведей, вы сможете оценить ту осторожность, с какой я входил в квартиру. Ученый, работающий над ядерной бомбой без защитных средств, был бы менее внимателен и осторожен, чем я.

Правда, ученого никто не пытается сбить с ног ударом рукояткой пистолета в висок. Его не хватают за плечи и не накидывают на шею печально известную сицилийскую гарроту. И, уж тем более, его никто не пинает ногами, когда он падает на пол.

Поначалу мне показалось, что я просто потерял сознание из-за острой и неожиданной боли в шеи. Потом, уже падая, сообразил, что мне кто-то помог. Догадка подтвердилась, когда чьи-то руки вонзились в меня с невероятной силой и стали душить. Хватка ослабла только после трех пуль, выпущенных мною в достаточно крупное тело душителя.

Сбросив с себя труп, пытавшийся своим весом вдавить меня в палас, я вскочил и еле успел нырнуть под обрушившуюся сверху черную перчатку с кинжалом. Плечо мое врезалось в дуб, так мне показалось. Но, к счастью, так не показалось самому "дубу"; он всхрапнул и рухнул согнувшись.

Я действовал, словно автомат. Третий получил удар ногой в пах и добавку кулаком в кадык. Под его захлебывающийся кровью кашель я осмотрел все комнаты и, никого в них не обнаружив, вернулся в коридор. Получивший удар в живот уже приходил в себя и готовился подняться; не долго думая, я врезал ему рукоятью по шее. Пока тащил к дивану и связывал руки, в коридоре прекратился кашель. Опять наступила тишина.

Внимательно разглядев совершенно незнакомое лицо своего пленника, я порылся в карманах у всех троих и, как ожидал, не нашел ничего кроме двух пистолетов, удавки и пары запасных обойм. Правильно, профессионалы с собой на работу личные вещи не носят.

Еще раз обыскав квартиру и не найдя следов хозяина, сел напротив связанного. Как только придет в себя, нам предстоит серьезный разговор. Может быть, последний в его жизни...

Но разговор не получился, и я без всякого зазрения совести довел счет моих сегодняшних жертв до шести.

Звездное небо над Берлином можно увидеть, и, наверное, именно поэтому я всегда любил работать в Европе. Никогда не мог смотреть, как в мегаполисах Штатов за огнями рекламных щитов и бесконечных витрин навечно спряталась темная синева с белыми светлячками наших надежд.

Не знаю почему, но где бы я не был и какой бы работой не занимался, мне необходимо было увидеть хоть часть черно-звездного лоскутка, пусть даже его почти полностью закрывали тучи или облака. Это действовало на меня подобно наркотику, попадающему в кровь и приносящему в сердце покой, безмятежность и восторженность счастья. Я не мог объяснить и понять, но знал, что не прожил бы и дня без этого...

Двигатель был в меру упрям и сопротивлялся недолго. Он только жалобно всхлипнул пару раз, а когда понял, что другую машину я угонять не собираюсь, послушно и обреченно заурчал.

Улицы побежали мне навстречу, покрывая своей туманной осенней сыростью и обволакивая причудливым разнообразием фонарей, вывесок и неона. Разноцветные огоньки светофоров мелькали мимо, и им вторили редкие ночные такси. Жизнь спокойно перетекала из бурной полуночной в неторопливо-ленивую предутреннюю.

Я вырулил на нужную мне Straße и остановился возле высокого застекленного здания с красочной рекламой: "NOT. Nord Ost Telefon. Wir sind am besten".

Одинокий охранник за пластиковыми дверями со скучающим видом разглядывал какой-то журнал. Несколько мониторов рядом были честно заполнены изображениями с камер наружного и внутреннего наблюдения. Охранник даже изредка добросовестно поглядывал на экраны.

Я нетерпеливо постучал по прозрачному стеклу двери и вытащил из кармана удостоверение.

Охранник удивленно посмотрел на меня, подозрительно -- на мониторы и все-таки соизволил подняться со стула. Он проделал путь от своего поста до меня за какие-то жалкие две минуты. Пять метров за две минуты, это обо всем мне сказало.

Как только рука в синем форменном рукаве со стандартной черной пуговицей оперлась о внутренний пластик косяка, я поднял повыше свое удостоверение и опять постучал по стеклу.

Охранник начал внимательно читать все буквы, из которых были составлены слова в предъявленном мною документе. Не знаю на какой именно он остановился, когда тихо треснуло стекло, выплюнув маленький осколок на шлифованную плитку пола, и пуля преодолела расстояние, отделяющее его жизнь от ствола моего пистолета.

Охранник вздохнул, пытаясь набрать в легкие как можно больше воздуха и, схватившись за грудь, где расплывалось небольшое темно-красное пятно, попытался что-то сказать. В этот момент я выстрелил второй раз, и пробившая зубы маленькая металлическая частица смерти ушла глубоко в голову.

Прости, парень, ничего личного. Просто сегодня ты вызвался отдежурить, чтобы завтра куда-нибудь сводить свою девушку. Просто сегодня я пришел к вам в гости. Просто сегодня не твой день...

Убрав удостоверение обратно в карман, я достал свою пластиковую карту персонала и провел ей по электронному замку. Мигнул зеленый огонек, дверь щелкнула и открылась.

Не увидев смысла в том, чтобы тащить охранника из лужи его собственной крови, я решил не трогать тело, а просто заняться своей работой. Как это ни странно, моя работа вовсе не состоит в отстреле покушающихся на меня или в уменьшении численности охранного персонала телефонных компаний Берлина.

Первым делом следовало выключить камеры, но я знал, что в это время в здании больше никого нет. Все, кто должен был здесь находиться, лежали мертвые в разных концах города. Поэтому я спокойно прошел внутрь и поднялся по парадной лестнице, устланной красным ковром со стершейся позолотой по краям. Вы можете увидеть такие в любом уважающем себя отеле мира, а раз они есть в отелях, то почему бы им, собственно, не быть в уважающей себя довольно крупной телефонной компании.

На втором этаже ковер закончился. Здесь же осталось и мое предположение, что здание пустует.

Пять вооруженных автоматами человек в форме полицейского спецназа заняли позиции вдоль стен и ждали моего выхода. До сих пор не понимаю, зачем я вышел?..

Все произошло так быстро, что толком никто ничего не понял: мое появление из-за угла вызвало ажиотаж и перекрестный огонь; пули выбивали из стен штукатурку и обломки мраморной плитки, пока я падал на пол, выхватывая второй пистолет; что-то кричал главный, не замечали остальные, продолжая стрелять в пыльное облако; из образовавшейся завесы дыма были видны лишь отдельные вспышки, и я начал стрелять, даже не пытаясь подняться; спецназовцы падали, подбирая под себя простреленные ноги, и получали смертельные дозы свинца в головы; все еще что-то кричал главный, когда стрельба, наконец, прекратилась.

-- Nicht schiessen! -- прозвенело в искореженном коридоре, среди раздробленных стен, вырванных из цементного раствора частиц, повисших в воздухе сплошной пеленой, и мертвых, заляпанных кровью тел.

-- Spaet... -- Мой голос отозвался эхом последних трех выстрелов, сразивших замершего офицера.

На третьем этаже располагались офисы бухгалтерии и три пассажирских лифта. Бухгалтерский учет меня не интересовал, а вот лифты были необходимы, потому как пешком на двенадцатый этаж идти я не собирался.

Двери с тихим шипением сошлись, и металлическая кабина понесла меня к цели. Но, видимо, сегодня мои проблемы просто так не решались...

Не доехав даже до девятого, лифт остановился. Звякнули и раскрылись двери. Отделанная зеленым мраморным камнем площадка с золотистой восьмеркой на стене была погружена в полумрак, и свет из кабины лифта расплылся широким веером по полу. В него попала невысокая стройная брюнетка в сером брючном костюме. Ее карие глаза смотрели на меня осуждающе.

-- Совсем не обязательно было их всех убивать, -- строго, выделяя каждое слово, произнесла Лютеция.

-- Совсем не обязательно было меня предупреждать о них, -- строго, выделяя каждое слово, парировал я.

Она хмыкнула и отвернулась. Я снова нажал на кнопку "12", и мы продолжили подниматься.

Лютеция всю дорогу демонстративно смотрела в стену и даже вышла первой, подчеркивая тем самым, что мои методы работы ее не устраивают, как и мое поведение, о чем она незамедлительно доложит начальству при первой же возможности.

Двенадцатый был предпоследним этажом в здании и естественно, что здесь находился главный офис компании. Именно на двенадцатом этаже, а не на тринадцатом, как считают многие незнающие люди, вершились все главные теневые дела столицы. Здесь, за завесой пластиковых дверей и перегородок с нежно белыми жалюзи, среди немногочисленных офисных столов, за черной деревянной двустворчатой дверью с золотыми буквами "NOT" заседал совет директоров крупнейшей телефонной компании Восточной Европы. Компании, неофициально владеющей большинством акций своих потенциальных конкурентов и постепенно заполняющей собой весь мир. Компании, чьи сети протянулись и повисли грозной паутиной над головами преступных европейских синдикатов, подмяв их под себя. Компании, которая, при желании, могла выпустить по своим врагам со всего мира сорок четыре межконтинентальные баллистические ракеты. Компании, в бесчисленных арсеналах которой находились шесть ядерных, восемь химических и четыре бактериологических бомбы. Компании, под эмблемой которой было почти три с половиной миллиона вооруженных людей по всему миру.

Сегодня мы хотели ее развалить.

Феникс ждал нас в зале заседаний. Если бы я ждал там, то выбрал бы незаметное место где-нибудь в углу и уверен, что так поступили бы многие. Но только не Феникс. Он сидел в кресле председателя, откинувшись назад и забросив ноги на лакированный дубовый стол.

-- Что-то вы задержались. -- Еще один строгий выговор от моих помощников, и я пристрелю обоих.

-- Значит, надо было так. Вставай, пора за дело.

-- А я уже все подготовил, -- улыбнулся Феникс и махнул рукой за спину. Там на небольшом столике тускло светился экраном ноутбук и мигал маленькой зеленой лампочкой наш переносной оперативный модем. -- Заходи и пользуйся.

Лютеция последовала совету и, расположившись за столиком, защелкала клавиатурой. Я обошел зал и удовлетворенно сел в одно из кресел. Если когда-нибудь у меня появится возможность иметь свою компанию, то главный офис я сделаю в таком же стиле. Есть в этом что-то непередаваемо-буржуазное.

-- Нашла, -- сообщила Лютеция.

Мы с Фениксом моментально оказались рядом.

-- Не спеши, а то засекут. Медленно и аккуратно, -- наставительно сказал он.

Лютеция издевательски хмыкнула и начала профессионально, как только она умела, ломать главный сервер компании "NOT". Вся ее работа состояла из трех основных пунктов: найти, обезвредить, разрушить. Сейчас она выполняла второй, а когда закончит с третьим, в отделениях компании по всему миру начнут взрываться подключенные к сети носители информации. Начнется неразбериха...

А это было то, чего мы добивались. Нет, лучше сказать: чего я добивался.

-- Понеслось, -- проговорила Лютеция.

-- Ага, -- подтвердил Феникс. Я даже не заметил, когда он успел отойти к окну. -- Они уже здесь.

Я пулей подлетел к нему. Внизу светилась улица, светилась красно-синими огнями полиции. Двойной ряд машин перегородил проезжую часть и закрыл пути отхода. Вдоль всей улицы мелькали фуражки и шлемы: отряды спецназа и полицейских занимали свои места. Над всем этим медленно проплывал длинный луч прожектора, и разносился далекий рокот вертолета.

На противоположном здании мигнули огни -- снайперы сообщали о готовности. Прямо над ними пронесся темный силуэт с пропеллером. Свет прожектора вильнул и ударил в наше окно.

Феникс бросился на пол и рванул ползком к столу. Я опустился возле подоконника и прижался к стене между двумя окнами, шаря вокруг в поисках пульта. Наконец, нашел, и жалюзи неохотно запахнулись, полностью закрыв стекло.

-- Быстрее! -- крикнул Феникс.

-- Сейчас, -- спокойно ответила Лютеция. -- Дай мне еще минуту.

Я взглянул на часы. Без двух минут четыре. Самое спокойное время в городе. Даже если сейчас взорвать все здание, большинство людей не скоро сообразят, что случилось. Лучший момент для удара. Лучший момент для смерти.

-- Какие предложения?

Феникс обернулся и удивленно посмотрел на меня.

-- Все просто, -- сказал он. -- Мы уходим через крышу.

-- А с ними что? -- Я кивнул на проносящийся по окнам свет.

-- А ими займешься ты, -- пожал плечами Феникс.

Мне потребовалось почти полминуты, чтобы сообразить, о чем сейчас шла речь.

-- Погоди, ты хочешь сказать, что вы вдвоем уйдете через крышу, а я останусь здесь?

-- Ну, кто-то же должен нас прикрыть.

Он поспешил к Лютеции, а мне почему-то подумалось, что при мне сейчас находились три пистолета с полным боезапасом, который целиком можно было выпустить в Феникса.

С огромным трудом я поборол в себе это желание, глядя, как он закрепляет бронежилет поверх темно-синей спецназовской формы. Затем он проверил исправность винтовки, внимательно осмотрел оптический прицел и забросил оружие за плечо.

Лютеция набрала последнюю комбинацию, подхватила сумку, незаметной тенью приютившуюся у дальней стены, и они вдвоем покинули зал заседаний.

Я прошел к столу и выложил свое военное богатство на лакированную поверхность: семизарядный кольт с запасной обоймой, два ГК17 (самое распространенное среди европейских террористов оружие), полностью заряженных и готовых к бою, удавка и глушитель, который вряд ли пригодится. Сорок один патрон в трех пистолетах, семь запасных в обойме. Сорок восемь жертв в идеале, но с моей удачливостью -- не больше двадцати.

И тринадцатиэтажное поле боя.

Часто ли вам приходилось задумываться о том, насколько правдивы фильмы? Наверное, достаточно часто. Особенно это волновало вас, когда главный герой выхватывал из-за пояса два здоровенных магнума и начинал разносить в клочья черепа врагов. Вы с замиранием сердца следили за тем, как падают искалеченные противники, а главный герой идет среди их трупов и продолжает выпускать пулю за пулей, забывая, что в револьверах, которые держит в руках, не больше двенадцати патронов. Заканчивались боеприпасы, как правило, в самый ответственный момент, но всегда находился один или два завалившихся в глубину бездонных карманов джинсов патронов, выручавших в последний миг.

Должен сказать, что мне зачастую хотелось, чтобы и мои пистолеты имели столь же нескончаемый боезапас, но, к сожалению, я никогда не снимался в кино, и моя работа не требовала нажимать ненастоящие курки ненастоящих магнумов. Она требовала спокойно и хладнокровно убивать, не забывая о том, что в обойме, магазине или барабане строго определенное количество смертельной начинки.

И я старался об этом помнить. Всегда и везде.

Поэтому когда двери лифта расползлись в стороны, три полицейских получили ровно три пули, не больше и не меньше.

Я пробежал по коридору, в котором все еще лежали пятеро спецназовцев, и замер на лестнице, ведущей вниз. Здесь я сделал еще четыре выстрела. Потом вышел на второй этаж и остановился на красном ковре со стершейся позолотой.

Свет не горел нигде. Темнота окутала все помещение, и только сверкающие на улице полицейские мигалки да истекающие синим свечением мониторы у поста охраны наполняли все вокруг призрачно бледным туманом. Труп у входа не сдвинулся ни на миллиметр, но все двери были открыты.

Три тусклых зеленых огонька в дальнем углу привлекли мое внимание, и, раньше, чем сам смог сообразить, указательные пальцы обеих рук одновременно надавили на спусковые крючки. Пистолеты гулко грохнули, осветив темноту двумя яркими вспышками, и спецназовец, скрывавшийся за большим горшком с декоративным растением, отлетел к стене с раздробленным лицом.

Слева в моем направлении задвигались тени, но я начал спускаться вниз еще раньше. Двигаясь вполоборота, я бежал по ступеням и стрелял, большей частью доверяя интуиции. Не знаю, как не свернул себе шею, и, уж тем более, как меня не застрелили, но добрался до выхода целым и невредимым.

От синих и красных огней, захвативших всю улицу, зарябило в глазах, а поймавший меня в свой круг прожектор наполовину ослепил. Скорее представил, нежели услышал, как меряют шагами асфальт отряды спецназа, как взводятся курки нацеленных в меня автоматов и как на высоте пятиэтажного жилого дома среди вентиляционных труб выравнивает свое дыхание снайпер, поймав мое искривленное и наполовину зажурившееся лицо в перекрестье прицела.

Я медленно поднял руки, и оружие выскользнуло из них, со звоном ударившись о мостовую. Точнее, я знал, что оно упало со звоном, потому что все вокруг перекрывал грохочущий подобно водопаду вертолет, зависший надо мной.

Когда закрываешь глаза, то на секунду теряешь равновесие, если долго не тренироваться перед этим. Я делал это не в первый раз, поэтому продолжал стоять ровно и спокойно, когда мои веки плотно сжались, отключив весь мир от моего сознания. Стало тихо и сонно. Мягкий туман заклубился вокруг меня и защекотал внутренности, проникая глубоко, стараясь дотянуться до сердца, пробиться выше -- в мозг. Легкие тихо и лениво расширялись и сокращались, пропуская через себя воздух, отделяя кислород и оставляя его в себе. Яркий свет перестал бить сверху, и пришел покой.

Я готовился умереть. Словно запущенный механизм бомбы, отсчитывающий секунды до взрыва. Щелкали шестеренки внутри, перемещалась от одного деления до другого стрелка часов, на электронном табло менялись цифры.

Я готовился умереть. Словно летчик-камикадзе, вывернувший штурвал и несущийся на ненавистный корабль со звездно-полосатым флагом на мачте. Бесконечной вереницей тянулись мимо облака, ревел в безумии атаки мотор самолета, быстро росло безобразное серое пятно металла, по которому суетливо двигались белые пятна матросов.

Я готовился умереть...

Во всей этой суматохе нельзя, просто невозможно было услышать выстрела. Но я услышал. Так ясно и четко, будто сам нажал на курок. Будто это в мое плечо мягко ткнулся приклад пристрелянной винтовки, и перед правым глазом нервно дрогнул оптический прицел, уведя на секунду в сторону две смертельно опасные линии черного креста.

Будто только что я сам выстрелил в самого себя.

Я весь собрался и замер в ожидании, и когда пуля врывается в мое тело, я чувствую ее передвижение внутри. На какую-то долю секунды весь мир возвращается: громом извергается с неба вертолет, шелестом отзываются подошвы полицейских, громко разносятся команды, и еле уловимым движением губ что-то шепчет на ухо предрассветный осенний ветер. На один короткий миг я слышу все, даже то, чего не должен слышать по всем законам физики, но в этот миг не действуют никакие законы.

Потом все заканчивается, мир умолкает, и я падаю лицом вниз перед входом тринадцатиэтажного здания главного офиса крупнейшей телефонной компании в Восточной Европе. Ко мне бегут сотрудники берлинской полиции и спецназа, они обступают меня и закрывают собой яркую и красивую рекламную вывеску: "NOT. Nord Ost Telefon. Wir sind am besten".

Но этого я уже просто не могу видеть...

Если чувствуешь боль, значит -- жив. На этой истине держится большинство тренировочных лагерей боевых подразделений мира. На этой истине держался я...

Невозможно удалить застрявшую в костях и связках пулю безболезненно. Ни одна технология не позволит вам это сделать, ни один хирург не сможет выполнить такой операции. И ни один человек не сможет молчать в этот момент...

Я кричал. Потом была темнота.

Чернота, окружавшая меня, медленно рассасывалась, расплетала свои нити и вязким туманным облаком стелилась понизу, открывая частично слепящую белизну медицинского сектора. На длинное, почти бесконечное мгновение из забытья выплыла пропитанная потом наволочка измятой подушки, и закружились каруселью очертания металлических конструкций кровати с нагромождением аппаратуры у изголовья.

И вновь все померкло.

Белоснежный пластик стен и мягкий изгиб потолка перекатывались неровными волнами, словно находились под слоем воды. Причудливые формы и очертания распадались на множество мелких частей и преломляли солнечный свет, озаряя комнату задорными огоньками. Искрящееся свечение продолжалось до тех пор, пока я не сообразил, что в медицинском отделении нашего оперативного штаба нет солнца.

Я лежал на кровати и смотрел в потолок. Невозможно медленно возвращалась, вползала обратно в мозг робкими движениями блудного сына возможность думать. Все еще качавшаяся маятником комната неохотно сбавляла обороты и гасила свои колебания.

Я приходил в себя...

-- Насколько серьезно? -- Это была, скорее, еле различимая вибрация воздуха, нежели голос Старейшины. Так далеко и так нереально прозвучал вопрос.

Ответ медика послышался уже ближе и несколько отчетливее:

-- Пуля пробила ребро слева, вот здесь, и увязла в левом же легком...

-- Сейчас он как?

-- Жив. Через день-два полностью закончится действие снотворного. Еще через сутки сможет адекватно реагировать на окружающих.

-- Когда будет готов к работе?

-- Были случаи и сложнее... Думаю, через четыре-пять дней. Неделя на полное восстановление.

-- Мне он нужен послезавтра.

-- Это будет трудно.

-- А легко только смертным...

Да, смертным действительно легко. Они не могут погибнуть несколько раз подряд. Они не могут застрелиться сегодня и вернуться к работе завтра. Они не умеют умирать без сомнений и жить без страха. Они -- смертные...

Я вышел из длинного коридора в главный зал. Все тот же маленький лифт понес меня к сложной паутине гравитационных дорожек, замершей в безмолвии на трехсотметровой высоте.

По сравнению с обычными людьми мы -- почти боги. Потому что над нами не властно время. Потому что мы властны над ним. Потому что мы охраняем людей от тех опасностей, которые они сами себе выдумывают. Потому что мы можем родиться утром и умереть вечером...

Лифт замер, и "почти бог" пошел по висячей линии металлопластиковых пластин, слегка сутулясь в левую сторону. Межреберные мышцы атрофировались и не отошли еще от действия восстанавливающих препаратов.

Дверь открылась перед самым моим носом, и Координатор, сиротливо торчавший перед своим компьютером, улыбнулся мне. Он всегда и всем улыбался...

-- Скажи, когда будешь готов.

-- Я готов. Начинай.

Тонкая нить невидимого излучения полилась в меня, охватывая внутренности и замедляя их работу. Черной пропастью разверзлась темнота, зовущая и притягательная. Она молчала и кричала одновременно, смеялась и плакала, стояла на месте и неслась неизвестно куда. Она ждала меня и бесновалась в нетерпении.

Я тихо и аккуратно умирал, готовясь прожить очередную жизнь...

Часть вторая

ПАТРУЛЬНЫЕ

Огромный цилиндр серебристых металлических стен поднимался выше, чем могли увидеть глаза человека, и его потолок, если он вообще был, терялся в темной пелене, окутавшей все, что находилось на высоте, превышавшей три сотни метров.

Выстроившиеся на ровной плитке пола шестнадцать мальчишек недоуменно таращились по сторонам и вопросительно поглядывали друг на друга. Им всем было не больше пятнадцати лет, самому младшему -- двенадцать.

Его звали Виктор.

Метрах в двухстах над полом висела неподвижной металлической массой квадратная площадка метров в пять. Чуть выше нее разбегалась по всему помещению паутина тонких дорожек, плавными нитями переплетенных и замерших в воздухе. Иногда по ним проходили люди.

На платформе в центре стоял высокий тощий человек в длинной белой мантии. Он говорил:

-- Отныне этот центр станет вашим домом и вашей реальностью. Находясь здесь, вы будете в полной безопасности от остальных миров и времен, позже вы поймете, почему. Единственным вашим врагом внутри центра являетесь вы сами, помните об этом. Также не забывайте: вы не злодеи и не герои, не светлые и не темные, не палачи и не судьи. Вы -- тени, незримые хранители настоящего мира и его реальности. Вы -- слуги и воины Времени. Я приветствую вас, патрульные!

Он почтительно поклонился, хотя, учитывая, насколько выше слушателей находился, это выглядело немного забавно.

Виктор покосился по сторонам, наблюдая за реакцией остальных. Около половины склонились в ответном поклоне, остальные недоверчиво озирались, бросая опасливые взгляды вверх. Виктор решил, что его мнение никак не изменит общую картину, поэтому остался стоять ровно, только внимательно посмотрел на человека в белом, стараясь увидеть, что творится в его глазах. Но, естественно, на таком расстоянии не смог.

-- С этого момента вы не являетесь ни будущим, ни настоящим, ни прошлым, -- сказал человек, выпрямляясь. Он поправил обеими руками полы своей мантии и продолжил: -- Отныне все это, -- его руки вывели в воздухе широкий полукруг, -- будет вашим единственным настоящим домом. С этого мига и до вашей смерти. До вашей настоящей смерти.

Виктор взглянул на стоявших по обе стороны парней лет четырнадцати. Один, тот что был слева, внимательно слушал и честно старался понять происходящее. Второй, справа, наоборот, ничего не хотел понимать, он дрожал всем телом, а в широко распахнутых глазах застыли возрастающий ужас и готовая прорваться плотина.

Виктор опять посмотрел наверх.

-- Теперь я прошу вас не двигаться и позволить нашим проводникам провести вас к вашим комнатам для дальнейшего инструктажа и объяснений. Благодарю за внимание.

Человек в белой мантии отошел от края платформы, и металлическая пластина медленно поплыла по воздуху куда-то вверх, осторожно огибая блестящие сети дорожек.

-- Добро пожаловать, патрульные, -- приятно улыбнулась высокая стройная женщина в аккуратных очках и с обворожительным изгибом темно-вишневых губ. Светло-серый халат медицинского покроя с нашитой на левой стороне груди эмблемой белых песочных часов сидел на ней идеально. -- Проходите и рассаживайтесь.

Они медленно рассосались по просторной комнате с пластиковыми партами и креслами, к которым от всех стен по полу тянулись тонкие ветви проводков.

-- Здесь вы отучитесь бояться и сомневаться, -- продолжала женщина, наблюдая за тем, какие места выбирают мальчишки. -- Вы забудете все, что еще не забыли или случайно вспомнили. Здесь родится ваша новая личность. -- Она внимательно осмотрела помещение и застывших в креслах подростков. -- Здесь, со временем, конечно, вы научитесь, как не обращать внимания на боль и внешних раздражителей, как отключать сознание от происходящего вокруг и как уходить в себя полностью. Я научу вас следить за всеми изменениями вашего организма и понимать их. Вы сможете точно определять степень своих повреждений и принимать меры по их устранению или замедлению их действия.

Все сидящие молча слушали. Большинство старших откровенно разглядывали красивую женщину, а те, кто был младше, просто ловили звуки приятного голоса.

Виктор делал и то, и другое.

-- Через несколько месяцев самые талантливые из вас вполне смогут освоить азы и будут этим страшно гордиться. Не советую. Ваша работа потребует от вас забыть про все чувства, кроме одного, самого важного и необходимого. Это чувство есть у каждого из вас, но вы вряд ли знаете об этом и, уж тем более, не понимаете его. Пока. Я научу вас чувствовать время, ощущать его всем своим существом, наполнять им свое сознание и двигаться по его линиям и течениям.

-- А вы сами будете учить "двигаться"?

Это был Шенк, так он представился остальным, когда их разместили в отведенных им комнатах. Ему было пятнадцать, и на несколько месяцев он был старше остальных. Многие считали его негласным лидером, поэтому шутку сопроводили несколько смешков.

-- Не хочу вас разочаровывать, молодой человек, -- ответила женщина, в упор глянув на Шенка своими ярко-голубыми глазами в ореолах почти черных ресниц, -- но, видимо, мне придется повторить вам то, что вы уже должны были заучить как молитву: никогда не перебивайте инструкторов. Я надеюсь, вы запомните хотя бы с этого раза: ваша задача -- молчать и слушать. Учитесь, пока у вас есть возможность. Ваша работа дает лишь единственный урок -- последний.

Шенк немного смутился, но через секунду прежняя наглость вернулась во взгляд.

-- А как вас зовут?

Женщина-инструктор, уже шедшая по проходу между партами, остановилась и обернулась:

-- Лилия. -- Она настолько очаровательно улыбнулась, что Шенк растерялся от неожиданности. -- Еще кое-что о вашем обучении в этом классе: запомните те кресла, в которых сидите, ближайшие несколько лет именно в них вы будете осваивать главное искусство вашей профессии -- умение умирать.

-- Не останавливаться! Отдыхать будете после отбоя. Помните: не бывает полностью неспособных к физическому труду, бывают лишь лентяи, не желающие его выполнять.

Инструктор, выбритый наголо, с хищным орлиным носом и таким же хищным оскалом когда-то разбитых губ, прохаживался мимо ребят, растянувшихся цепочкой вдоль всего спортивного зала. Они отжимались, быстро и старательно. Детекторы, возвышавшиеся над головами, тонким писком отсчитывали выполненные упражнения и с тихим шорохом били легкими разрядами тех, кто пытался передохнуть.

-- Не существует ни боли, ни усталости, скоро вы это поймете и научитесь не думать о них. Со временем вы забудете, что у вас есть мышцы и ткани, которые могут повредиться. Вы научитесь контролировать свой организм и выработаете все рефлексы, которые позволят вам действовать подобно отлаженному механизму. Не останавливаться!

Виктор упрямо сгибал и разгибал руки, упираясь грудью в тонкий квадрат на полу, слушал сигналы детектора над правым ухом и старался отключиться от всего происходящего. Временами у него получалось не обращать внимания на пульсирующую кровь в висках и дрожащие мышцы рук. Иногда он замирал, тяжело глотая прохладный воздух и выпуская горячие пары, как ему казалось, выработанные горящими легкими, и тут же в плечо стреляла еле видимая синеватая молния.

-- Добро пожаловать в оружейную комнату, патрульные, -- ледяным тоном, в котором едва ли можно было уловить человеческие интонации, произнес худощавый инструктор в тонких очках и ровной линией аккуратно постриженных темных волос на лбу. Через всю правую сторону лица, разбивая бровь надвое, тянулась бледная линия старого рубца. -- В этом зале вы научитесь обращаться со всеми видами оружия, от гладиуса до ракетно-зенитного комплекса. Здесь вы постигните, в теории, разумеется, второе по степени важности искусство вашей профессии -- умение убивать.

Он чуть дернул головой влево и размял пальцами мышцы шеи.

-- Для начала проверим вашу меткость и пригодность к видам холодного оружия. К мишеням!

Ребята ровной линией рассредоточились по длинному и узкому залу, занимая специально отведенные для стрельбы позиции. Инструктор внимательно наблюдал за ними и что-то помечал в своем маленьком блокнотике.

Затрещали тихими хлопками мелкокалиберные пневматические винтовки. Маленькие пульки звонко били в металлопластиковые мишени, вытянувшиеся далекой цепью у противоположной стены.

-- Достаточно, -- тем же голосом, в котором не было и, казалось, не могло быть каких-либо эмоций, сказал инструктор. Он прошел мимо выстроившихся в ряд мальчишек и нажал несколько кнопок на стеновой панели управления. На мишени опустились прозрачные пластиковые колпаки, и началось лазерное сканирование. На соседней стене раздвинулись тонкие металлические створки, открыв большой плазменный экран. По нему тут же забегали цифры, осторожно складываясь в столбцы результатов. -- Что ж, для первого раза неплохо. Я бы даже сказал, очень неплохо.

Виктор внимательно прислушивался, но так и не сумел выявить в голосе инструктора хоть какие-то намеки на заинтересованность или любопытство. Ничего похожего, только ледяной холод абсолютного равнодушия.

-- Ну, каковы результаты первого курса обучения? -- полюбопытствовал Старейшина. Точнее, произнесенные им слова означали, что он полюбопытствовал.

Инструкторы сидели по обе стороны вытянутого овалом стола. Они хранили молчание.

-- Пожалуйста, госпожа Лилия, -- предложил Старейшина.

Лилия кивнула и, одарив всех присутствующих своей умопомрачительной улыбкой, заговорила:

-- Общие результаты обещают достаточно успешную дальнейшую деятельность. Практически все, за исключением двоих, показали полную гармонию с временным потоком. Нет сомнений, они все тонко чувствуют линию времени и способны, как только научатся, осуществлять переходы.

Старейшина кивнул. В большинстве случаев это означало одобрение.

-- Есть кто-то лучше других? -- спросил он.

-- Да. Его зовут Шенк, найден в Австрии, но родители -- не австрийцы. После рождения второго ребенка они всей семьей уехали из Израиля, поскольку там начался очередной конфликт с арабскими войсками.

-- Годы бывшей жизни?

-- Родился шестого мая тысяча девятьсот девяностого года в секторе Газа. Был единственным ребенком в семье, пока в июне девяносто девятого не появилась сестра. Тогда же они и переехали к дальним родственникам отца в Австрию.

-- Хорошо. Ваша характеристика этого молодого человека?

-- Он самый старший в группе, самый наглый и, бесспорно, самый талантливый в моей области.

Лилия еще раз очаровательно улыбнулась.

-- Что скажут остальные? -- Старейшина обратил ко всем свои непроницаемые серые глаза с темно-синими прожилками, расходящимися радужной сеткой от черных зрачков. -- Господин Ганс?

Инструктор по физической подготовке и боевым искусствам погладил свой бритый череп и со скучающим видом сообщил:

-- Парень крепкий, выдерживает нагрузки своего возраста и часть превышающих. Нормативы выполнил чуть ли не первым, все -- с первого раза. Думаю, станет хорошим бойцом. Единственный недостаток -- не умеет себя контролировать.

-- Это дело поправимое, -- вмешалась Лилия.

Ганс согласно кивнул.

-- А вы что скажите, господин Вольд? -- Старейшина внимательно посмотрел на застывшего в самом дальнем кресле инструктора по оружию. Это был единственный человек во всем оперативном штабе, спокойствие и невозмутимость которого превышали его собственные.

-- Я думаю, господин Шенк может в дальнейшем стать неплохим патрульным, но вряд ли останется им долго. У него непреодолимая страсть к холодному оружию и кастетам, он неплохо обращается с ножом, для пятнадцати лет. Но вот в области стрелкового оружия он -- полнейшая бездарность. Естественно, со временем я научу его попадать по будущим врагам, но вот приучить его одинаково хорошо владеть всеми видами оружия, скорее всего, не получится.

-- Почему это? -- спросила Лилия.

-- У него просто патологическое влечение к хирургическим вмешательствам в организм человека, -- хладнокровно отрезал Вольд.

-- Вам следует обратить на это внимание, госпожа Лилия, -- сказал Старейшина. -- Продолжим. Господин Ганс, кого вы порекомендуете?

-- Мой кандидат -- тринадцатилетний Мигель Фернандес, -- с тем же скучающим видом ответил Ганс. -- Он -- аргентинец, родился в Долоресе восьмого марта тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, третий ребенок в семье. Отец -- военный, комендант форта, мать -- учительница в местной школе. Через три года после рождения в этом районе начались беспорядки, и отца убили в перестрелке. Мать с двумя сестрами уехала в Ла-Плата к двоюродному брату, а маленького Мигеля приютила у себя молодая семья, которая вскоре перебралась в столицу. Там мы его и нашли.

-- Что в нем особенного?

-- Физически крепкий, не по годам развит, выполняет все упражнения и сдает все нормативы лучше и раньше остальных. Феноменальная для его возраста ловкость. На первом занятии при спарринге с упомянутым уже Шенком повалил его на обе лопатки.

-- Замечательно, ваше мнение, госпожа Лилия?

Инструктор по психологической подготовке нахмурилась:

-- Ничего не могу сказать определенно. Он не хуже и не лучше других. На мой взгляд, слишком мечтателен.

-- Я уверен, вы с этим справитесь, -- сказал Ганс.

-- Разумеется, господин Ганс, -- подчеркнуто официально парировала Лилия.

Старейшина взглянул на Вольда:

-- Ваше резюме по поводу господина Фернандеса?

-- Полная противоположность господину Шенку. Очень неплохо показал себя в стрельбе, хорошо знаком с устройством АК47.

-- В тринадцать лет? -- изумилась Лилия, изогнув свои тонкие брови и широко распахнув восхитительные голубые глаза. Наверное, в прошлой жизни она была актрисой.

-- Да. -- Ни один мускул не дрогнул на пересеченном шрамом лице инструктора по оружию. -- Могу поручиться за то, что он станет великолепным снайпером. А вот холодное оружие господин Фернандес не признает и не уважает, так что предстоит поработать.

-- Кто же тот счастливец, который смог получить ваши рекомендации, господин Вольд? -- Впервые за все время совещания Ганс сбросил с себя оцепенение скуки.

Вольд поправил очки и достал из кармана серого халата маленький блокнот. Эта привычка пользоваться бумажным носителем информации многим в оперативном штабе казалась странной, но высказывать свое мнение никто не спешил. В конце концов, инструктор Вольд был единственным членом персонала, который вместе со всеми пятью Старейшинами видел рождение организации "Патрульные". И, как любезно сообщали слухи, принял не последнее в этом участие...

-- Его зовут Виктор. Фамилии нет, родители неизвестны, место рождения не установлено. Дата рождения -- второе февраля тысяча девятьсот сорок третьего. Предположительно, детство провел в районе разрушенного Сталинграда, был отдан в детский дом, откуда его и забрали наши люди.

-- Сколько ему лет?

-- Двенадцать. Он самый младший в группе.

-- И чем же он выделяется? -- поинтересовалась Лилия, но на это раз без всякого намека на иронию или скептицизм. Если Вольд рекомендовал самого младшего, значит этот паренек действительно что-то из себя представлял.

-- При первой стрельбе из пятнадцати мишеней он поразил двенадцать.

-- С первого раза? -- недоверчиво спросил Ганс.

-- Да. Он спокойно относится к оружию и не выделяет особых приоритетов, но его меткость позволяет мне предположить, что он будет лучшим стрелком.

-- Что скажут остальные? -- спросил Старейшина.

-- Физически развит недостаточно для выполнения дополнительных нагрузок, -- сказал Ганс, -- но в норму укладывается, хотя и с трудом. Упрям и целеустремлен, если захочет, добьется успехов.

-- Госпожа Лилия?

-- Он не талантлив, как Шенк, но линию чувствует хорошо, в поток входит уверенно. Внимателен, умеет сосредотачиваться на чем-то, но в то же время не упускает важных событий, происходящих вокруг. Не могу сказать, что он лучше многих, нет. Пожалуй, стабильнее -- меньше всего ошибается.

-- Итак, подведем итог, -- произнес Старейшина. -- Вы выделили трех самых способных молодых людей. В дальнейшем их успеваемость -- ваша успеваемость. Считайте, что вы за них поручились. Вскоре они все выровняются, станут подгоняться под один образец -- подготовка сделает свое дело. Но этих троих вы будете вести лично, следить за их успехами и неудачами, стараться, чтобы ваши прогнозы оправдались. -- Старейшина поднялся, и инструкторы последовали его примеру. -- Приступайте, время не умеет ждать...

-- Ты хорош, но недостаточно, -- сказала Лилия и тронула пальчиком кончик его носа, отчего Шенк чуть отстранился, но через мгновение его губы уже жадно искали поцелуя. Лилия рассмеялась: -- Не спеши, у нас много времени. Вообще-то, я должна тебя учить.

-- А ты и учишь, -- шепнул Шенк и наконец поймал ее губы. Его руки впились в ее бедра, и из груди вырвался вздох, полный щенячьего счастья.

-- Ты слишком нетерпелив для двадцатилетнего. Будто тебе этого недоставало.

-- Мне тебя всегда недостает, -- выдохнул Шенк и припал долгим поцелуем к ее груди.

Лилия обхватила его шею и страстно выгнулась. Блаженно застонала.

-- Начинай, только медленно... Не спеши... Хорошо...

Шенк был старательным и послушным учеником.

-- Работай над собой, -- говорил Ганс.

И Мигель работал. В свои восемнадцать он выполнял те упражнения, за которые другие даже и не пытались браться. Уже не первый год он лучше остальных сдавал нормативы и показывал великолепные результаты. Дополнительные занятия дали возможность стать еще более тренированным и в большей степени подчинить свою нечеловеческую реакцию собственной воле.

-- Ты должен уметь контролировать свои рефлексы. Уворачиваться от атак тело будет автоматически, но твой мозг должен понимать каждое движение и замедленно воспроизводить его, чтобы вовремя выявить ошибки и успеть их исправить.

Мигель Фернандес, восемнадцатилетний аргентинец, который больше не принадлежал никакой стране или народу, получивший за скорость, ловкость и шальные огоньки в глубине темных зрачков прозвище "Феникс", долго и методично тренировался в спортивном зале.

-- Плавней жми на курок, -- спокойно повторил Вольд. -- Представь, что это твое любимое домашнее животное, и ты хочешь его погладить, нежно почесать за ушком. У тебя когда-нибудь был кот или собака?

-- Нет, -- ответил Виктор и нажал на спусковой крючок так плавно и нежно, как только был способен.

-- Вот так, -- одобрил Вольд, и Виктору почудилось, что в голосе инструктора появились положительные интонации. Впрочем, когда он обернулся взглянуть, в карих глазах по-прежнему было пусто и холодно, а лицо застыло неподвижной маской мраморной статуи. -- Еще раз.

Виктор прицелился и выстрелил снова. Пуля вырвалась из ствола пистолета и, промчавшись через весь зал, вышибла из мишени очередной кусок пластика, застряв в металлическом каркасе.

-- Наполеон вошел в горящую Москву, став свидетелем беспрецедентной акции: жители покинули город и подожгли его, чтобы столица не попала в руки врагов.

-- Извините, инструктор, -- поднял руку Шенк.

-- Слушаю вас, -- воззрился на него невысокий сутуловатый человек с проседью жидких волос на макушке.

-- А зачем нам знать, как Наполеон Бонапарт ходил на Россию?

-- Ходить может собачка на лужок, господин Шенк, а Наполеон пытался покорить, завоевать. Вам нужно учиться правильно выбирать слова и правильно же из них составлять предложения, чтобы не возникло подобных нюансов во время выполнения задания.

Он грустно и сочувствующе посмотрел на Шенка, потом обратился к сидящему за дальним столом Виктору:

-- Может, вы ответите на поставленный этим молодым человеком вопрос?

Виктор посмотрел на Шенка и сказал:

-- Нам необходимо знать историю всех народов и государств, потому что наша деятельность заключается в путешествиях по этой истории и устранении нежелательных ее элементов.

-- Нежелательных для кого? -- спросил инструктор.

-- Для всех людей настоящей реальности. Наша задача -- охранять нашу реальность.

-- Правильно, господин Виктор. Я думаю, господину Шенку есть, чему у вас поучиться.

Виктор равнодушно встретил злобный взгляд Шенка и так же спокойно проводил его.

-- Внимательней. Следите за губами и повторяйте. В этом нет ничего сложного, грамматику вы усвоили во сне вместе с необходимым минимумом слов. Теперь просто говорите.

Девушка-инструктор была красивой светловолосой феей с яркими зелеными глазами. Когда она улыбалась, эти изумруды вспыхивали на безупречном овале лица, и половина юношей в классе моментально влюблялись в нее.

Однако она благоволила только Фениксу. Потому что он был лучшим. И чертовски красивым в свои двадцать лет. Почти вся женская часть персонала и проходящих обучение была тем или иным образом в него влюблена. Сначала конкуренцию в этом ему составлял Шенк, но позже, когда черные вьющиеся волосы Мигеля Фернандеса правильно разрослись и своими кудряшками обхватили плавные черты смуглого лица, стало ясно, что Шенк оказался не у дел.

Девушка остановилась возле парты Виктора и прислушалась.

-- Очень хорошо. Вы явно делаете успехи.

Виктор благодарно кивнул. Он краем глаза проследил за Фениксом. Тот говорил чуть ли не с опережением оригинала, так, будто всю жизнь только и общался на латыни с сенаторами Древнего Рима. Вот уж у кого действительно раскрылся талант к языкам.

-- Аккуратней, не спешите. Время у вас пока есть. Буквы выводите четко, в чернильницу макайте медленно и осторожно. Ни в коем случае не капайте на бумагу.

Они старательно следовали советам инструктора, и гусиные перья послушно скрипели, двигаясь по листам.

-- Спокойней, не торопитесь. Хорошенько подумайте, вспомните, может быть упустили что-то важное. Внимательно проверьте правильность падежей и частиц. Французский язык очень изыскан и непослушен для рассеянных учеников.

Анна поправила свои пышные светлые волосы и стрельнула изумрудными глазками в сторону Феникса.

-- Вспоминайте, что еще не написали и дописывайте. У вас осталось три минуты. Этого вполне достаточно, чтобы успеть описать несколько улиц Парижа девятнадцатого века.

Виктор макнул перо в чернила и старательно вывел на белой бумаге, испещренной его далеко не каллиграфическим почерком, последнее слово своего повествования.

Рядом положил свое перо Феникс и улыбнулся инструктору.

-- Все, закончили, -- прощебетала Анна, улыбаясь своему любимчику в ответ.

-- Бежим, не останавливаемся! -- проревел Ганс.

Они бежали, преодолевая накопившуюся усталость, разбрасывая капли пота, выдыхая огненный воздух из легких. Бежали по невидимому кругу, линию которого должны были непрестанно держать в уме, мысленно вырисовывать перед собой. Горе тем, кто забывал об этом -- лазерные датчики, вмонтированные в стены спортзала были беспощадны, они отдавали сигнал, и выбившихся из общей массы начинали бить разряды тока, загоняя обратно во власть невидимой глазу траектории.

-- Держим дыхание! -- кричал Ганс, и его голос с трудом пробивался сквозь барабанную дробь в висках, тянулся раздражителем к натянутым нервам мозга, впивался в усталый организм. -- Не выбегать за пределы круга, дистанция еще не пройдена!

Они послушной вереницей цеплялись за воображаемую линию на полу и терпеливо продолжали бежать, чувствуя, что внутри уже нет ничего, кроме всепоглощающей печи, в жерле которой давно исчезли внутренности, и вот-вот догорит ярким пламенем последний мускул все еще бьющегося сердца.

Кто-то вскрикнул и повалился на пол, захлебываясь собственным дыханием. Хриплое и громкое, оно казалось каким-то страшным зверем из сказок забытого детства, которого никогда не было.

-- Не останавливаться! -- рявкнул Ганс, подходя к упавшему. -- Поднимайся!

Парень задергался под ударами электрических разрядов, странно выгибаясь и разводя руками в стороны. Из открытого рта вместе с тяжелыми жаркими струями воздуха начала выделяться белая бурлящая пена. Она залила пол-лица и зашипела каплями на электризованном полу, забулькала на раскаленном теле лежащего.

Громко и яростно выругался Ганс. Стоящий в дальнем конце зала помощник немедленно кинулся к панели выключать датчики. Бегущая линия остановилась, тяжело оседая на металлические плиты пола, отплевываясь и пытаясь отдышаться. В открывшихся дверях появились и спешили к инструктору, склонившемуся над бьющемся в припадке, сотрудники медицинского отдела.

Но Виктор, застывший на коленях и утирающий с лица вязкие нити слюны, понял, что парень уже мертв. Не в рамках тренировки или теоретической подготовки, а по-настоящему. Однажды и навсегда.

-- Я приветствую вас, патрульные! -- с высоты своей гравитационной трибуны прогремел Старейшина. -- Поздравляю вас с окончанием всех курсов подготовки! Долгих, для кого-то даже бесконечных, тринадцать лет вы шли к этому моменту. Вы, по крайней мере -- большинство из вас, с успехом выдержали все испытания и добрались до главной точки вашего жизненного пути. -- Он выдержал короткую паузу. -- Я знаю, что некоторые из вас не могут выгнать из своей головы образы тех несчастных, которые уже не смогут достичь этой точки, отправной точки вашей работы, но такова суровая реальность: им просто повезло меньше, чем остальным, возможно, они были менее старательны. Это неважно! Главное, что, я так думаю, эти тринадцать лет не прошли даром, и вы справитесь с теми заданиями, для которых вас готовили. -- Старейшина покачал лысой головой. -- Я прошу вас помнить и не забывать главное правило: не убивать просто так...

-- ...и не оставлять в живых без причин! -- хором отозвались двенадцать патрульных, выстроившихся внизу двумя шеренгами.

Старейшина улыбнулся, и это было высшей степенью похвалы.

-- Теперь вы можете отправляться к вашим инструкторам, -- сказал он. -- Они объяснят вам более частные аспекты вашей будущей деятельности. Приступайте, время не умеет ждать.

Вольд внимательно посмотрел на сидящих перед ним патрульных. Они хранили молчание и готовы были слушать и впитывать информацию. Они были лучшими в своей группе. Они были образцами для подражания в трех различных направлениях. Они являлись гордостью своих личных инструкторов и ценными элементами для организации.

Но только один из них был действительно готов к тому, что их ожидало на задании.

-- Итак, вы трое составите оперативную группу, которая будет выполнять самое сложное из имеющихся у нашей организации на данный момент заданий. Ваша задача: найти и обезвредить неопознанный летающий объект, обнаруженный на территории СССР в семьдесят третьем году. Зона действия: Западная Сибирь, полигон военных испытаний, находящийся под частным присмотром КГБ. Будьте предельно осторожны, помните: не нужно устраивать бойню, просто ликвидируйте НЛО и все свидетельства о нем. Вопросы?

-- Степень допустимых повреждений, -- спросил Виктор.

-- Не больше десяти-двенадцати человек. Еще?

-- Информация об НЛО хранится только в пределах полигона? -- уточнил Шенк.

-- Предположительно, но не обязательно.

-- Каковы последствия провала?

Во взгляде, которым Вольд одарил Феникса, не было и следа человеческих чувств, однако всех троих пробрал холодный озноб, словно зимняя вьюга одним своим порывом занесла под одежду весь снег, который несла с собой. Объяснений, что провал не допустим, не потребовалось. В конце концов, им это вбивали в головы тринадцать лет!

Координатор улыбнулся Виктору. Также он улыбнулся вошедшим следом Шенку и Фениксу. Все трое улыбнулись в ответ. Это было чем-то вроде традиционного приветствия, негласным "Здравствуй" и "Прощай" в одном движении губ, с лихвой заменявшем и рукопожатия, и похоронные венки на могиле.

-- Первый выход? -- спросил Координатор.

-- Да, -- гордо ответил Шенк.

-- Надеюсь, не последний, -- кивнул ему Координатор. -- Располагайтесь.

Они заняли три пластиковых кресла и приладили на руках и головах провода детекторов.

-- Когда будете готовы, скажите.

-- Я готов, -- уверенно сообщил Шенк.

-- Готов, -- спокойно произнес Виктор.

-- Готов, -- эхом отозвался Феникс.

-- Я начинаю, -- предупредил Координатор.

И они медленно стали проваливаться во мрак.

Виктор с трудом мог вспомнить, как прорывался сквозь марево временного потока, как петлял между отдельными ответвлениями основной линии времени, выискивая одним сознанием нужную ветвь. Он очнулся на холодной мерзлой земле в камуфляжном комбинезоне и с автоматом в руках, продрогший и замерзший, покрывающийся инеем.

Вырывавшиеся изо рта облачка пара сопроводили его движение, когда он поднимался, разминая исходящую судорожной тряской правую ногу. Автомат неудобно повис на ремне, врезавшись прикладом в бок. Непослушными трясущимися руками Виктор поправил оружие. Достал из кобуры на поясе и проверил ТТ. Все как положено: семь патронов в обойме, один в стволе. Размяв пальцы, вытащил из кармана две дополнительные обоймы, потрогал патроны и засунул обратно. Вытащив рожок, подергал частично обледеневший затвор АК47, поводил из стороны в сторону стволом, проверяя прицел.

Виктор огляделся. Лес молчал так, как умеет молчать только он один: тихие завывания ветра в ветвях сосен и елей звучали тревожной мелодией, а редкое уханье сов вплеталось в него подобно барабанам в концерт симфонического оркестра.

Высоко над верхушками деревьев длинными обрывистыми линиями плыли серые тучи, лепились беспорядочными наростами на сизовато-голубом утреннем небе.

Сибирская тайга готовилась проснуться после ночной спячки.

Виктор осматривался минуты две. Потом поудобней пристроил за спиной автомат и, проверив шнурки на ботинках, пошел на северо-восток. До военного полигона было около шести километров, и это расстояние нужно было преодолеть как можно быстрее.

Деревья услужливо расступались в стороны и оставались позади. Когда в обледеневшей почве между стволами наметилось некое подобие тропки, Виктор перешел на легкий бег. Он не был роботом и не мог поручиться, что определил расстояние абсолютно верно, а карты им на всякий случай не выдали. Объяснили это тем, что "запоминать надо все во время инструктажа".

Виктор бежал, размеренно двигая руками и ногами, вдыхая и выдыхая строго определенное количество воздуха. Его организм был натренирован и подготовлен к тому, чтобы преодолевать куда большие расстояния, нежели смехотворные шесть километров. И вовсе не имело смысла, что бежать приходилось по скользкому насту, петляя между елями. Его учили тринадцать лет, с двенадцати -- это целая жизнь...

Белые облачка, вылетавшие из полураскрытого рта, напоминали о набирающем ход локомотиве, хотя Виктор точно знал, что никогда вживую его не видел. Он усвоил это автоматически вместе с теми материалами курса обучения, которые вливали им в мозг во время сна: сотни мегабайт информации, текущие по проводам и сортируемые в глубинах подсознания, чтобы когда-нибудь потом, в нужный момент, вспомнить о них.

Тайга просыпалась медленно, но куда быстрей, чем можно было себе вообразить. Она словно одним движением сбросила с себя покрывало и сейчас потягивалась, сонно жмурясь на выглянувшее из-за края мира солнце. Лес неохотно оживал, наполнялся звуками, не в один миг, а постепенно, как меняется звучание инструментов оркестра при исполнении "Лунной сонаты" Бетховена.

Виктор немного ускорился, как только земля под ногами более или менее выровнялась и позволила увеличить темп бега. Еловые ветки сменились сосновыми, проносились над головой игловатыми снежными вениками. Где-то далеко, притаившись на заросшей и покрытой инеем ветке, методично ухала сова, будто отсчитывала неизвестные человеку единицы времени, напоминая лесным жителям о том, что утро неуклонно наступает, и день уже готовится повиснуть над остроконечными верхушками деревьев.

Шершавые стволы в обычной шубе из мха, инея и волчьей мочи стали заметно редеть, раздвигаться по периметру еще невидимого за ними объекта.

Полигон приближался, и Виктор короткими перебежками, скрываясь за соснами, сокращал расстояние до него. Наконец он увидел между ветвями расчищенное от леса пространство. В голове тренькнул звонок, и перед глазами поплыли цифры.

Площадка в двести сорок тысяч квадратных метров. Шестьсот на четыреста метров линейных размеров. Полигон -- четыреста на четыреста. Остальное -- три склада, казарменное здание и ангар. Три вертолета -- транспортный, разведывательный и военный. Общая численность охранного персонала в обычное время -- двадцать четыре человека. В настоящее -- сорок два. К вечеру прибудут два подразделения спецназа ГРУ, с ними лучше вообще не пересекаться.

Виктор внимательно изучал открытое пространство. На полигоне двумя серыми тенями стояли заснеженный старый автобус и УАЗ с работающим мотором. Часовой ходил вокруг машины и постукивал кирзовыми сапогами по асфальту, согреваясь. Автомат в руках беспокойно ерзал.

Виктор выждал немного, присматриваясь и прислушиваясь. Его глаза медленно сузились, выделяя часового из общей массы объектов, мысленно распределяя его движения по временной шкале и посекундно отмечая. Легкие спокойно и равномерно снизили свой темп, а ноздри чуть сузились, стараясь сократить выделяемое количество воздуха, чтобы пар не был заметен, хотя до часового было метров тридцать. Но это расстояние Виктор мог преодолеть незаметно за восемь секунд.

Преодолел он его за шесть.

Часовой тяжело осел на холодную поверхность полигона. Виктор подхватил его и тихо положил под УАЗом. Заглянул внутрь машины, вынул ключи и забрал с заднего сиденья кобуру с ПМ. Проверил обойму и прицепил кобуру к поясу. Аккуратно перебежал к автобусу, опустился на землю и подкатился под него, немного прополз и достал из чехла на груди бинокль.

Впереди располагались здания складов. Двери были закрыты на замки, а узенькие окошки занавешены изнутри темной тканью. Из-за крайнего склада выглядывал угол ангара. Севернее него должен был находиться узкий колодец шахты, ведущей в подземную часть военного комплекса.

Из-за угла ангара вышли два солдата. Они тихо переговаривались, меряя шагами покрытый наледью асфальт. Розовощекие лица с надвинутыми на белые лбы темно-зелеными касками поворачивались, бросая мимолетные взгляды в сторону УАЗа.

Виктор следил за ними, пока не скрылись за ближайшим складом. Потом быстро вылез из-под автобуса и молнией метнулся в пространство между двумя соседними сооружениями. Пробравшись через сугробы, выглянул в сторону часовых. Они шли дальше, по более широкому кругу, охватывающему и казарму тоже.

Виктор уже собирался двинуться следом, но в этот момент двери казармы открылись, и из них вышли еще трое. Эти были в камуфляже и с полным боевым снаряжением -- от ножей до осколочных гранат.

Медленно и вальяжно они прошли мимо утонувшего в снегу Виктора и направились к полигону. Шли так, чтобы каждый мог прикрыть двух других в случае атаки, а за вальяжностью скрывались сумасшедшая реакция и отличная подготовка. Специальные ботинки, резко отличавшиеся от обычных армейских сапог, развеяли последние сомнения Виктора.

Спецназ ГРУ вовсе не собирался прибывать вечером.

Он уже был здесь.

Что-то шло не так, как планировалось.

Вот только что?

Виктор тихо выполз из холодного сугроба и стряхнул снег с автомата. Прорываться, судя по всему, придется с боем. Как там говорил инструктор: не больше двенадцати жертв? Как же, двенадцать! Тут несколькими десятками попахивает, вместе с руководящим составом и персоналом кухонной части.

Виктор мысленно просчитал траекторию своего будущего движения и, выждав три секунды, выскочил из укрытия. Он пробежал точно как и рассчитывал -- сказались постоянные тренировки господина Ганса. Линию видел так четко, словно ее кто-то заботливо вычертил яркой красной краской на запорошенной серой поверхности военного комплекса. А следовать ей уже было делом не просто техники, а привычкой, выработанным рефлексом, бесчувственной программой вычислительной машины, выполняющей сложные арифметические действия одним махом.

Он обогнул ангар и, прежде чем часовые успели среагировать на внезапное появление чужака, свалил обоих. Бил сильно и быстро, поэтому скорее убил, нежели вырубил, но это не страшно. По сравнению с тем, что здесь будет минут через пятнадцать...

Виктор действовал так, как действовал бы на его месте хорошо отлаженный и не дающий сбоя механизм: он бежал, экономно расходуя имеющиеся силы, не напрягая лишних мускулов и не выбиваясь из заранее определенного для самого себя темпа; он выхватывал из окружающего мира только те крохи информации, которые действительно были необходимы в данный момент, анализируя и подстраиваясь под изменения; он появлялся там, где должен был появиться и именно в то время, в которое было необходимо. Ни одного лишнего движения, ни единого звука, способного отвлечь внимательный слух охранявших полигон солдат, слух, который вряд ли подводил их, когда речь шла об обычных врагах. Но Виктор не был обычным человеком, он даже не мог объяснить, кем являлся. Просто знал, что никто не сможет оказать ему достойного сопротивления.

Спецназовцы среагировали, почти моментально, как только один из них краем глаза уловил смазанное движение белой массы. Но этого "моментально" им не хватило даже на то, чтобы сделать хоть один выстрел. Виктор снес крайнего, подрезал под колено второго и выбил третьему почти все зубы стволом своего АК. Пока последний падал, первый получил ботинком в горло и подавился осколками шейных позвонков.

Второй начал вскакивать, но это движение было настолько медленным, что Виктор даже успел рассмотреть появившуюся вокруг плотно сжатых губ мелкую сеточку морщин. Потом он вбил спецназовцу левую ключицу внутрь и одним движением вогнал носовую кость глубоко в мозг.

Последний уперся руками в асфальт и отплевывался сгустками кровавой каши из обломков зубов и вырванных десен. Виктор подошел к нему и ударил снизу вверх правой ногой, так, чтобы ботинок, описав короткий полукруг, врезался в грудную клетку аккуратно между ребрами и, чуть раздвинув их, добрался до сердца. Спецназовец хрюкнул и упал лицом в собственную кровавую лужу.

Виктор осмотрелся.

Полигон был пуст, только три застывших тела сотрудников спецподразделения ГРУ, которые уже не смогут подняться. Еще одно незаметной тенью покоилось под стоявшим в сторонке УАЗом. Тихое сибирское утро морозным ветерком поднялось над складами и ангаром, вокруг которых в разных местах замерли навсегда шесть часовых.

Виктор стоял и присушивался к самому себе, пытаясь выяснить, что изменилось внутри. Медленно приходили в себя и успокаивались мышцы, восстанавливали свою обычную размеренную работу легкие, тихой, но твердой дробью стучало в груди сердце, перегоняя ходившую по телу разогретую боем кровь.

Он чувствовал свое сознание, тонкой пленкой покоившееся на дне, готовое сорваться в любой момент и кинуться вплетаться во временной поток. Чувствовал уходящий азарт, дикую радость победы, счастье от успеха задуманного. Но больше ничего не было.

Он понимал, что людей, которых только что убил, наверняка кто-то и где-то ждет. Они были чьими-то любимыми, родными, единственными. Они грустили и радовались успехам вместе с друзьями. Они ненавидели врагов. А теперь их нет.

Виктор честно старался отыскать в себе хоть какие-то эмоции, но ни сожаления, ни раскаяния не было и в помине. Его учили убивать, используя разные виды оружия и свое тело. Его учили лишать жизни с раннего детства, напрочь вычеркнув из жизни юность. Он умел все и был лучше всех бойцов мира.

Потому что не умел чувствовать.

Феникс осторожно выглянул из-за ветвей и внимательно осмотрел открывшийся взору полигон. Он интуитивно чувствовал, что опасность уже нейтрализована и даже догадывался, кто именно потрудился, но предосторожность была главным спутником патрульного. Это он усвоил как аксиому про точку и прямую на первом уроке геометрии. Усвоил и сделал частью себя, создал подобие датчика, сигнализирующего об опасности. То, что другие списывали на интуицию и случайность, Феникс никогда не считал подарком судьбы, он знал, что это чувство, натренированное и выдрессированное, было чем-то большим, нежели простым везением.

Поэтому сейчас, отодвинув белыми от мороза пальцами в сторону игловатые ветки, Феникс ждал, наблюдая за стоявшей посреди полигона фигурой в белом камуфляжном комбинезоне. Виктор не двигался, замер подобно статуе, даже дыхание не было заметно. Ветер бил порывами и трепал защитного цвета ткань на телах, лежащих у его ног, хлестал по лицу и трепал выбившиеся из-под капюшона волосы, но Виктор по-прежнему оставался неподвижен.

Феникс осторожными шагами двинулся в сторону напарника, держа на всякий случай его в дужке прицела. Неожиданностей в их деле быть не должно. И не будет, если всегда быть к ним готовым. Стоит только Виктору дернуться или как-то неосторожно повернуться, демонстрируя враждебность, он его пристрелит. Не задумываясь о последствиях.

Феникс аккуратно ступал по насту, местами облепившему асфальтное покрытие полигона, и мысленно собирался отреагировать на любую неприятность. Вся операция с самого начала шла не так, как должна была идти, и кто-то обо всем этом здорово позаботился. Возможно, Феникс единственный нормальный в их оперативной группе. Возможно, Виктор был спокоен только внешне, а внутри скрывал психическую неуравновешенность. Возможно, Шенк оказался трусом и поэтому не вышел в зону действия. Все возможно.

Одно Феникс знал точно: он никого не подставлял и добрался до полигона вовремя. Он мог перепутать направление из-за ненормального поведения солнца, мог увязнуть в сугробах или провалиться в скрытую снегом шахту по чистой случайности. Он даже вполне мог просто замерзнуть насмерть, так и не придя в себя после временного перехода.

Но он никогда не смог бы ошибиться во времени. Его учили чувствовать неспешное тиканье секунд и стремительный бег минут, торопливое шествие часов и безумные гонки дней. Он знал все о времени, потому что оно жило в нем и было его частью. Он был патрульным, черт возьми, и мог поручиться жизнью всех людей во всех мирах, что добрался до этого проклятого полигона точно по расписанию, оговоренному планом операции.

-- Здравствуй, Мигель, -- произнес Виктор тем ледяным голосом, которого боялись все воспитанники организации "Патрульные", регулярно слышавшие его на занятиях инструктора Вольда. -- Ты вовремя.

-- Покажи мне свои руки, -- тихо отозвался Феникс. Его автомат замер на уровне лопаток Виктора, так, чтобы можно было одной короткой очередью разорвать и сердце, и легкие.

Виктор поднял ладони и медленно повернулся. Лицо было бесстрастным, а глаза невозмутимыми темными точками оглядели Феникса с головы до ног.

-- Я не собираюсь стрелять в тебя, -- предупредил Мигель, -- но предосторожность, ты же знаешь, она не бывает лишней.

-- Никогда, -- кивнул Виктор и опустил руки.

-- Что здесь произошло?

-- Пока ничего. Я просто обезвредил охрану снаружи. Где Шенк?

-- Я думал, ты мне скажешь. Здесь его нет? -- Вопрос был риторическим, Феникс и так чувствовал, что третьего члена группы поблизости не было. Однако он дождался утвердительного кивка, прежде чем направиться к строениям.

Виктор молча последовал за ним.

Они обошли здания складов и остановились у дверей казармы.

-- Сколько? -- спросил Феникс, проверяя затвор автомата.

-- Минус шесть.

-- Осталось совсем немного. Пошли.

Виктор тихо приоткрыл левую створку и заглянул внутрь. Полутемный коридор вел до противоположной стены и щерился восьмью дверьми, по четыре с каждой стороны. Из-под двух белели полоски света, а из-за дальней доносился непринужденный украинский говор.

Феникс вошел первым и осторожно двинулся вдоль правой стены. Виктор пошел вдоль левой. Они одновременно попробовали все ручки, но шесть первых дверей оказались заперты. Патрульные замерли у двух последних, за одной из которых велась беседа, а за другой -- просто горел свет.

Феникс выбрал вторую. Виктор не стал возражать, и они в одно время ударили ногами в сколоченные доски чуть ниже дверных ручек.

Если кто-то из находившихся в этих двух комнатах и понял что-либо, то он не успел поделиться своими соображениями с остальными и вряд ли сможет это когда-нибудь сделать. Автоматные очереди гулким эхом разнеслись по казарменному помещению и отдаленным звучанием вплелись в гудящий в открытых дверях ветер.

Виктор спокойно оглядел разбросанные по комнате трупы спецназовцев. Он всегда стрелял лучше всех, и сейчас инструктор мог гордиться своим воспитанником. Четыре бойца ГРУ даже не успели шелохнуться, когда смерть ворвалась в помещение и свинцовыми пулями измочалила их тела. На столе посередине так и остались лежать нетронутыми четыре экспериментальных образца АКСУ.

Феникс тоже действовал очень быстро, но его задача оказалось куда проще. Маленькую каморку почти наполовину занимала кровать, на которой сплелись три обнаженных тела. Спецназовцы всегда были настоящими мужиками, а настоящие мужики найдут себе женщин даже в глухой тайге, в нескольких десятках километров от населенного пункта.

Это была последняя женщина в их жизни. Эксперт по аномальным явлениям, приехавшая вместе с начальством из Москвы, сотрудник КГБ, которой захотелось поистине невероятных ощущений. Что ж, она их получила, если смерть во время секса с двумя сотрудниками ГРУ можно так назвать...

Они встретились в коридоре.

-- Ну, что? -- спросил Феникс.

Виктор показал четыре оттопыренных пальца.

-- А у тебя?

-- Два десантника и девка. Херня какая-то получается. Где группы спецназа? Где двадцать солдат охранения? Что происходит вообще?!

Виктор не ответил, потому что не знал ответа ни на один вопрос. Он мог лишь предположить, что все остальные находятся в подземной части комплекса, но вот что они там забыли сразу все вместе, бросив полигон практически без охраны, этому объяснения он пока не придумал.

Они вышли из казармы и огляделись. Полигон хранил молчание и был пуст, если не считать убитых Виктором. Но мертвых считать бесполезно -- можно сбиться со счета.

Ангар тоже пустовал, только три вертолета одиноко мерзли, стыдливо пряча лопасти в брезент. Выстроившиеся в три ряда в дальнем углу канистры с топливом покрылись сверкающим слоем льда -- их очень давно не использовали и даже не проверяли.

И это было плохо. Куда хуже, чем простое отсутствие охранного персонала на своих местах. По сравнению с этим странное исчезновение Шенка казалось такой мелкой проблемой, что было смешно не только пытаться решить ее, но и вообще обращать на нее внимание. Вот то, что никто не потрудился убрать наледь с топливных контейнеров и не расчехлил лопасти, а брезент не трогали как минимум дня три, поскольку он уже успел не просто замерзнуть, но еще и покрыться инеем, -- вот это было настоящей проблемой.

Это означало, что никто не вылетал на обычную утреннюю разведку, не проверял боеспособность пулеметов, не собирался увозить ночью начальство на гражданском вертолете. И еще это означало, что никто не привозил в ближайшее время никаких спецподразделений ГРУ на этот долбанный полигон в гуще сибирской тайги.

Вся запланированная и расписанная аналитиками по секундам операция летела неизвестно куда и приветливо-издевательски махала на прощание рукой, улыбаясь двум патрульным, стоявшим в дверях ангара в окружении километров заснеженных елей и сосен, среди тринадцати трупов и кучи вопросов, на которые не было ответов. Она улетала, забирая с собой последние надежды успешно выполнить задание, унося прочь понятный всем и впитанный в кровь план и оставляя вместо него путаницу неизвестности.

Патрульные грустно смотрели ей вслед.

Электричество было, и лампы загорелись сразу же после нажатия на кнопку. Узкий колодец шахты озарился бледно-желтыми кольцами настенных фонарей.

-- Странно, -- пробормотал Феникс. -- Как же они спускались-то, без света?

Виктор посмотрел вниз:

-- Ну, либо у них кошачьи глаза, либо...

Феникс внимательно взглянул на него и закончил:

-- Либо они туда не спускались.

Виктор кивнул.

-- Но нам это мешать не должно.

-- Ни в коей мере.

С этими словами Феникс повернул тумблер, и лифт начал спускаться в шахту. Медленно ползли вверх лампы, отбрасывая в разные стороны причудливые тени, серые бетонные стены плавно текли своей шершавой поверхностью в том же направлении, играя в свете своими неровностями, царапинами и выщербленными ямками.

Виктор заменил рожок в автомате, а полупустой оставил на крайний случай. Как и Феникс, он не очень доверял случайности, поэтому считал, что лучше перестраховаться, нежели расплатиться потом за свою неосторожность.

Медленный спуск продолжался довольно долго -- либо лифт полз уж очень неспешно, либо шахта была чересчур глубокой. Как бы то ни было, времени Фениксу хватило на то, чтобы хорошенько поразмыслить над свалившейся на их с Виктором плечи проблемой. И чем больше он думал о ней, тем больше вариантов появлялось у него в голове. Они крутились, вращались невидимыми шестеренками, разворачивая перед глазами картины дальнейших событий. Они не давали покоя и скрипели в каждой венке, каждом кровеносном сосуде работавшего подобно компьютеру мозга, непрекращающейся дробью звучали в ушах, показывая, как нужно действовать дальше.

Феникс отвлекся на секунду и отпрянул от борта лифта.

Проплывающая стена была заляпана кровью. Темные пятна бесформенным рисункам покрывали серо-желтый бетон, неровными потеками спешили вниз. В некоторых виднелись еще не отлепившиеся и не упавшие остатки человеческого мяса, кусочки костей и хрящей. Кого-то просто размазало по шахте неведомой силой.

-- Почти вся свернулась, -- сказал Виктор.

Феникс рассеянно кивнул, внимательно присматриваясь. Их готовили к заданиям, которых не выдержал бы ни один человек. Их учили ничему не удивляться и быть абсолютно бесстрастными в любой ситуации. Они проходили психологическую подготовку и во время бодрствования и во сне. Они были готовы ко всему, но Фениксу все равно стало немного не по себе, когда он представил, как этого беднягу раскатывает по шахте, вырывая внутренности и ломая кости, скручивая в узлы связки и разбрасывая в стороны обрывки кричащей плоти...

Лифт остановился, гулко щелкнув об опору.

На этот раз первым пошел Виктор. Он бесшумной тенью скользнул в неосвещенный коридор и исчез во тьме.

Феникс остался возле лифта, внимательно прислушиваясь к окружающей тишине. Через три минуты раздался звук поворачиваемого включателя, и лампы по очереди стали загораться в коридоре. Когда самая последняя засветилась вдали, из-за угла слева вышел Виктор. Он остановился под красной стершейся местами надписью "Бомбоубежище А" и махнул Фениксу:

-- Я думаю, тебе стоит на это взглянуть.

Феникс оглянулся на лифт и последовал за Виктором.

За углом оказался узкий тоннель с такими же стершимися буквами и красной стрелкой, указывающей вглубь. Правда, вглубь Фениксу идти не хотелось. Метрах в шести от входа в тоннель все было просто забрызгано кровью и завалено ошметками тел. Кровь крупными пятнами густо облепила все стены и даже овальный потолок, словно какой-то ненормальный художник своей большой кистью нервными мазками расписывал пустой холст.

Кто-то или что-то пронеслось здесь, уничтожая все на своем пути.

Кто? Или что?

-- Ты уверен, что нам туда? -- спросил Феникс.

-- Нет, не уверен. Можно пойти по главному тоннелю, но в его конце ужасно воняет. Не удивлюсь, если и там творится что-то похожее.

-- Ну, тогда пойдем здесь, -- подытожил Феникс.

Он приблизился к кровавому безобразию и на носках стал продвигаться мимо остатков человеческих тел, обходя утопающие в кусках мяса выломанные неведомой силой ребра, так и не отделившиеся от позвонков, застывшие в безмолвном мучительном реве вывернутых хрящей и порванных как гитарные струны сухожилий.

Феникс двигался так, словно жил в замедленном кадре старого черно-белого фильма, неестественно дергавшемся и покрытом тонкими полосками неудачной склейки. Где-то глубоко, на подсознательном уровне, он понимал, что все это происходит на самом деле, что вот лежит раздробленный на множество частиц череп с не полностью еще содранной кожей и не до конца вытекшим левым глазом, смотрящим с такой непередаваемой мукой из сплетения капилляров, чудом сохранившихся на потрескавшейся розоватой костной поверхности, что хочется задрать голову кверху и взвыть на все луны мира.

Феникс прекрасно понимал, что не должен терять голову, что ему необходимо оставаться спокойным и хладнокровным, что позади сейчас ступает за ним след в след Виктор, который, внешне, по крайней мере, не проявляет никаких эмоций. Он все это понимал и все же не мог ничего с собой поделать: горьковато-кислая, оседающая во рту надолго желчь медленно и неуклонно подступала к горлу, густым комком двигалась по пищеводу. Феникс чувствовал, что если через секунду окружающее безумие не закончится, и результат человеческой мясорубки не останется позади, -- его вырвет. Вырвет так, как никогда раньше не рвало. Вырвет так, что вместе с черно-желтыми выделениями печени изо рта вылезут все внутренности, и он присоединится к тем несчастным, для которых весь этот сорокаметровый тоннель стал братской могилой...

Он даже и не почувствовал, как стал оседать на залитый кровью пол, как подкосившиеся в один миг колени стукнулись о бетон и заскользили во все еще теплой и вязкой жиже. Он не знал, как это случилось, и не вполне сознавал, что просто падает в обморок, в первый в своей жизни обморок, проваливается в слабость от ненавистного и заполняющего собой все запаха теплой чужой крови, омерзительного и пугающего.

Феникс падал в забытье, долго-долго, и никак не мог сообразить, почему же такой близкий пол, который вдруг стал разъезжаться под ногами, почему этот пол застывшей темной массой замер перед его лицом, так и не поцеловав своим отвратительным кровавым поцелуем чужой смерти.

Он вяло задвигался, заскреб руками по впитывающейся в старый цементный раствор крови, измазывая ладони, стараясь уползти подальше от темно-красного кошмара, заслонившего собой весь остальной мир, и не смог. Не получилось сдвинуться ни на миллиметр. Что-то держало его за шиворот комбинезона и впивалось жесткой хваткой в правое плечо, не давало покинуть страшный тоннель, превратившийся в склеп.

Феникс закричал. Он никогда раньше не кричал от страха и не знал, как это происходит. Всю жизнь он думал, что его, ребенком видевшего перестрелки партизанских формирований с военной полицией, ничего не может испугать. Но он ошибся.

Феникс кричал громко и ужасающе, он вопил, взывая ко всем отвергнутым организацией "Патрульные" богам, ангелам и бесам, способным хоть как-то защитить слабого человека в огромном и жестоком мире...

Смутно помнил, что было потом. Только ворвавшийся в сознание голос Виктора привел в чувство:

-- Мигель! Ты меня слышишь?!

-- Да, -- тихо прошептал Феникс. Он открыл глаза. -- Где мы?

-- В бомбоубежище "Б", -- ответил Виктор. Он сидел рядом, прислонившись спиной к стене. Сам Феникс лежал на холодном полу плохо освещенного тоннеля. -- Ты как, в порядке?

-- Не знаю... Я сильно кричал?

-- Сильно. И брыкался здорово, чуть зубы мне не повыбивал.

-- Долго в отключке был?

-- Минут пятнадцать... Они все здесь.

-- Кто?

-- Военные. Они все в шахте.

-- И ГРУ?

-- И ГРУ, и госбез. Все.

-- Мертвы?

Виктор кивнул. Феникс не видел этого, потому что опустил веки. Просто знал.

-- Не говори никому, ладно? -- попросил он.

-- Захотят -- узнают, -- равнодушно сказал Виктор.

-- Пусть узнают, но ты -- не говори.

Виктор опять кивнул. И снова Феникс этого не увидел.

-- Давай возвращаться, -- предложил Виктор.

-- Давай. Только... сделай это ты, хорошо?

-- Хорошо. -- Щелчок взводимого курка. -- Скажи, когда будешь готов. -- Ледяная сталь ТТ, упершаяся в горло.

-- Готов.

Выстрел, захлебнувшийся в человеческой плоти, умерший вместе с жертвой и черствой пулей пробившийся через все преграды в мозг.

Виктор проверил пульс Феникса, зачем-то вытер ствол и, приставив его к виску, нажал на курок.

Часть третья

ШАГ ПРЕДПОСЛЕДНИЙ

Самолет заходил на посадку, сверкая своими посадочными огнями.

Наблюдая за приближающейся полосой, я вдруг подумал, что почему-то никогда не бывал в Праге. Не довелось мне выпить знаменитого чешского пива и закусить его не менее знаменитыми колбасками. Я много путешествовал, во всех смыслах этого слова, но в столице Чехии останавливаться мне не приходилось ни разу.

Забавно, что именно сейчас представилась такая возможность. Даже необходимость.

По салону разнеслось объявление о скорой посадке. Привлекательная светловолосая стюардесса, улыбавшаяся мне всю дорогу, торопливо проследовала из одного конца самолета в другой, проверяя добросовестность пассажиров при застегивании ремней безопасности. Когда она скрылась за темно-синими занавесками в носовой части, еще раз очаровательно мне улыбнувшись, я повернул голову влево и встретился с обжигающе-холодным взглядом Лютеции.

Больше я не поворачивался.

Мы сели удачно. Шасси мягко коснулись ровной поверхности посадочной полосы, и пассажиры оживленно загудели. Но шасси так же мягко перестали катиться по бетону, а самолет вновь стал набирать высоту. Пассажирский гул перерос из оживленного в негодующий, а потом -- в испуганный. Опять выбежала стюардесса; ее лицо вмещало в себя всю растерянность и ужас, которые только может передать мимика человека, радовавшегося скорому прибытию на родину, а получившему угрозу и холодный толчок оружием в спину.

-- Дамы и господа, не волнуйтесь... -- быстро заговорила девушка, рассеянно поправляя рукой сбившуюся на глаза белокурую челку. От волнения она перешла на чешский, но смогла взять себя в руки и продолжила на английском: -- Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие и не покидайте своих мест. У нас возникли небольшие затруднения. Аэропорт Праги в данный момент не может принять наш самолет, и мы проследуем к небольшому частному аэропорту в районе Кладно.

Пассажиры немного успокоились. Гомон стих, уступив взволнованному шепоту.

Я невольно усмехнулся. Скорее всего, моя ирония была далеко не к месту, но я ничего не мог с собой поделать. Видимо, я был единственным, если не считать экипаж, человеком на борту, который знал, что в Кладно и окружающей его местности нет никакого аэропорта.

Знал это и Феникс, который сейчас находился в носовой части салона и держал на прицеле пилотов и двух стюардесс. Не знаю, насколько спокойно они себя вели, но я бы на их месте сидел тихо и смотрел в пол. Феникс с автоматом в руках представлял реальную угрозу для большинства армейских подразделений, а для экипажа пассажирского авиалайнера, принадлежащего чешскому отделению компании "NOT", -- тем более.

Я посмотрел в окно. За толстым стеклом проносились черные тучи вечернего неба. Горящая двумя желтыми линиями полоса ползла прочь, оставаясь далеко внизу. Наверное, многие в Праге расстроились, узнав, что самолет неожиданно взмыл ввысь, оставив не у дел все службы аэропорта и встречающих.

Сейчас в исчезающем за покровом наступающей ночи двухэтажном здании начинают набирать номера полицейских управлений и служб безопасности. К ангарам, скрытым от посторонних глаз лесным массивом, бегут оперативные группы быстрого реагирования в черных комбинезонах с тремя белыми буквами на спинах. Через пять минут их поднимут в воздух пять боевых вертолетов. Тридцать хорошо вооруженных профессионалов. Тридцать очередных трупов...

Мне даже не пришлось напрягать зрение. В редких просветах туч посреди темного силуэта леса полыхнули несколько ярких вспышек. Это взорвались ангары. Я почти ясно увидел, как огромные искореженные листы металла падают на обезумевших от ужаса и неожиданности оперативников, погребая под обломками конструкций и вертолетов плавящуюся от жара человеческую плоть...

-- Простите, мистер.

Я отвлекся от окна и взглянул на склонившуюся ко мне стюардессу:

-- Да. Что-то случилось?

Ей было трудно произнести следующие несколько слов.

-- Вы не могли бы пройти со мной в кабину пилотов. Капитан экипажа хочет вас видеть. -- Она смотрела на меня с такой мольбой во взгляде, что мне захотелось отказаться. Но кроме мольбы в самой глубине глаз притаилась робкая надежда. -- Пожалуйста.

-- Хорошо. Нет проблем, -- сказал я и поднялся.

Феникс сидел в кресле бортового инженера и откровенно пялился на вторую стюардессу. Роскошная женщина лет тридцати двух с длинными каштановыми волосами очень выгодно смотрелась в синей форменной блузке и такого же цвета юбке до колен. Я бы тоже на месте моего напарника засмотрелся на нее. Правда, в отличие от Феникса, я никогда не поставил бы личные интересы выше цели.

-- Ну вот вы и здесь, мистер агент национальной безопасности, -- сказал Феникс.

-- Ну вот я и здесь, -- ответил я. Подумал и добавил: -- Мистер террорист.

Феникс хищно оскалился, демонстрируя ровные белые зубы. Идеально ровные белые зубы. Среди них не было ни одного настоящего, все остались в Советском Союзе, на заброшенной военной базе в Восточной Сибири. Ту операцию он выполнял в одиночку, поэтому, когда шестиметровый швеллер оторвался одним концом от кровли и бесшумной смертью скользнул вниз, описывая полукруг, некому даже было крикнуть об опасности. Только нечеловеческая реакция и выработанная долгими годами тренировок интуиция помогли Фениксу остаться в живых. Металлический маятник, качнувшись в одну сторону и промахнувшись, наверстал со второй попытки, снеся патрульному пол-лица. Где-то в данных информационной базы в оперативном штабе до сих пор хранились записи о медицинском заключении: перелом нижней челюсти, две поперечные трещины черепной коробки, тройной перелом носовой перегородки... и многое другое в этом роде. Проще говоря, ему вышибло все зубы, разнесло левую скулу и нос, выломало приличный кусок верхней челюсти, а нижняя осталась висеть только на обрывках кожи с правой щеки.

Тонкие искусственные губы Феникса сдвинулись, закрыв идеальный белый ряд. Взгляд темных глаз с загадочными искорками в центрах зрачков сказал мне о том, что он тоже вспомнил. И никогда не забывал.

-- Отлично, мистер агент национальной безопасности. Теперь медленно и без истерик расстаньтесь, пожалуйста, со своим табельным оружием.

Я медленно и без истерик, как и просили, выложил на пол свой старый добрый видавший виды кольт.

-- Это ваше табельное? -- Удивлению Феникса, казалось, не было предела. -- Службы безопасности резко сократили свои бюджеты?

-- Нет, -- скромно сообщил я. -- Они их разворовали.

-- А вы, видимо, не успели.

-- Скорее, меня не пустили.

-- Понятно. -- Феникс кивнул и указал стволом автомата на скамейку рядом со стюардессами. -- Что ж, присаживайтесь. Нам еще лететь минут пятнадцать, я полагаю.

-- Тринадцать, -- уточнил я и получил вопросительно-удивленный взгляд обеих стюардесс. У девушки опять сбилась челка, и она ее поправила. В движениях уже не было прежней нервозности -- мое присутствие ее немного успокоило. Вторая тоже почувствовала себя несколько уверенней. Видимо, с моим появлением на горизонте замаячила возможность удачного исхода.

Я не стал никак реагировать на изменения, произошедшие в моих соседках, -- не хотел их разочаровывать. Они бы, наверняка, расстроились, если бы я сказал им, что возле Кладно находится неуказанная на большинстве карт АЭС. Она являлась нелегальной собственностью компании "NOT" и хранила в своих помещениях, кроме двух атомных реакторов, три водородные бомбы, которых вполне хватило бы, чтобы стереть с лица Земли всю Восточную Европу.

Мы падали. С ревом моторов и проклятиями пилотов, вцепившихся побелевшими пальцами в ручки штурвалов. С гулом и воплями обезумевших от ужаса пассажиров, бьющихся в последней своей истерике. С плачем стюардесс, обнявших другу друга и прощающихся с родными, которые так и не дождались их из рейса.

И с дикой улыбкой счастья, украсившей смуглое лицо Феникса.

Могу только надеяться, что мое собственное при этом оставалось невозмутимым.

Самолет гудел и захлебывался встречным ветром, а пилоты с матерными криками выламывали руки, стараясь придать нашему падению вид посадки. Если полет, проходящий при одновременном отказе всех двигателей, можно назвать посадкой, то у них довольно сносно получалось. Мне даже стало немного неловко за то, что пришлось вынудить летчиков проявить свои лучшие качества.

Но, что уж тут поделать, у них своя работа, у меня -- своя. И так получилось, что моя -- намного важней.

-- Господи, помоги! -- громко прокричал кто-то из пассажиров первого класса. -- Смилуйся! -- И зарыдал. Даже удивительно, как я услышал его в общей суматохе. Хотя, с другой стороны, у меня всегда слух прорезался в критических ситуациях.

-- Слыхал? -- весело спросил Феникс. -- Как думаешь, агент, поможет ему Господь?

-- Одному ему -- нет, -- ответил я. Получилось тихо из-за рева горящих двигателей, но я был уверен, что Феникс услышал. В подтверждение, он расхохотался.

-- Не волнуйся, агент! Под нами много леса. Сядем -- не заметишь.

-- Не сомневаюсь, -- сказал я. Это было чистейшей правдой. Я действительно нисколько не сомневался, что не замечу, как мы приземлимся. Еще никому не удавалось успеть разобраться в посадке прямо в центре атомной электростанции, и я не считал себя намного внимательней остальных.

Грохот сминаемого корпуса и звон сдираемой обшивки оглушили. Сверху ударил сноп искр от разрезанной металлической основы, посыпались осколки пластиковой прокладки. Громко и победоносно шумели принявшие удар всей тяжести самолета деревья, изогнувшиеся и треснувшие подобно спичкам, вырванные с корнями и сдерживающие теперь, погружаясь в грунт, ужасную инерцию авиалайнера. Они скрипели и царапали по израненной обшивке, выбивая заклепки и разбивая стекла иллюминаторов. Они умирали, волей или неволей пытаясь спасти нам жизнь...

Я поднимался, шаря руками в темноте, безрезультатно ища опору. Кружилась голова и тонкими струйками сочилась из ушей кровь. Левое бедро изнывало под тяжестью обеих стюардесс, свалившихся на меня с воплями и слезами, лежащими сейчас абсолютно без движения. Бедро рвалось на волю, но я не мог пошевелиться, чтобы освободить его, -- мой бок опять коробился болью, давая понять, что вот уже в который раз я ухитрился сломать свое несчастливое ребро.

В салоне вспыхивали искры и выл ночной ветер. И еще кто-то жалобно скулил в самом конце, так, будто какой-то безжалостный сукин сын выбросил маленького щенка в лютую февральскую ночь из дому.

Недалеко от кабины пилотов послышался вздох и кашель. В салоне кто-то завозился, выругавшись на темноту. Из самой кабины доносилось только злобное завывание ветра. И здорово пахло свежей кровью, теперь, окончательно придя в себя, я это отчетливо почувствовал. Ноздри с трепетом поймали носимые по самолету ароматы убежавших из тела лейкоцитов, и что-то стрельнуло у меня в голове, включилось и заработало. Глаза словно раскрылись, став безразличными к мраку, и я смог разобрать сквозь порванные занавески, отделявшие основной салон от кабины пилотов и туалета, что творится в самолете.

Весь салон был погружен во тьму, испещренную бледно-синим свечением, множеством прожекторов пробивающимся через разбитые иллюминаторы. В середине наблюдалось еле заметное движение теней да среди первого класса оказалось несколько живых. И все так же кто-то скулил в самом хвосте.

Остальные были либо без сознания, либо мертвы. Еще один склеп в моей нелегкой трудовой жизни.

Взглянув на стюардесс, я понял, почему не мог выбраться из-под них. Длинная балка, крепившаяся где-то в верхней части лайнера, оторвалась во время падения и легким движением одного конца снесла голову темноволосой женщине, разметав мозги по двери кабины пилотов и выломав в ней приличную дыру. Другим концом она разворотила плечо светловолосой девушки и глубоко погрузилась в мое бедро.

Медленно я оттащил в сторону обезглавленное тело и стал нащупывать пульс раненой девушки. Мои пальцы ощутили сильные толчки бьющейся артерии -- она была жива, просто потеряла сознание от болевого шока.

Немного подвинув ее, перешел к самой трудной части: двумя руками схватился за балку и потянул на себя. Облепленный кровью металл скользил под непослушными ладонями и вырывался, как старается убежать прочь собака, рвущаяся с поводка. Я еле сдерживался, чтобы не закричать родным и душевным русским матом. Тяжелая балка медленно покидала мою пронзенную ногу и неохотно расставалась с поврежденными ею связками, сбрасывая с конца теплые капли. Я все-таки выругался, когда последняя часть металлической конструкции выползла из раны, оставив в покое кричащие от боли мышцы и кости.

Робкими движениями я ощупал края разорванной кожи. Потом аккуратно засунул два пальца внутрь и, проклиная все на свете, убедился в том, что основная кость не сломана. Не найдя ничего лучше, оторвал рукав от блузки мертвой стюардессы и перевязал бедро. Затем, оторвав другой рукав, стянул вену чуть выше первой повязки и мысленно поставил на счетчик таймер. Жгут нужно будет менять часа через три, но к тому времени уже все закончится.

По крайней мере, я на это надеюсь...

-- Феникс!

Мой голос показался мне незнакомым. Он был каким-то хриплым, каркающим, чужим.

-- Феникс!

Я выполз из разодранного борта самолета и остался стоять на одном колене, привалившись к завернувшейся в сторону пластине искореженного алюминия.

-- Феникс!

Дыхание с хрипами вырывалось из груди и белым туманом оседало в воздухе. Осень уже заканчивалась, и черное ночное небо готово было в любой момент треснуть от копившегося в нем снега.

Я тяжело поднялся на ноги, опираясь в основном на правую ногу. Сломанное ребро противно уперлось в желудок, но мне уже было все равно -- я увидел Феникса, стоявшего в пятнадцати метрах от меня, прислонившегося к высокой сосне, с автоматом наизготовку.

-- Где Лютеция? -- спросил он.

-- Здесь, -- отозвалась Лютеция. Конечно же она была жива и невредима, я бы удивился, если бы с ее везучестью было иначе. -- Ты когда-нибудь выходишь целым из передряг?

-- Нет, -- прохрипел я. -- Это мой фирменный стиль.

Феникс рассмеялся и сплюнул кровавую слюну. Только теперь я заметил, что он оперся о ствол лишь для того, чтобы стоять на одной ноге было удобней. Левая ступня была неестественно вывернута, и из ботинка медленно вытекала и скапливалась на земле темной лужицей кровь.

Феникс горько усмехнулся.

-- Да, ты не один такой... везучий.

-- Мне что, бомбы обезвреживать одной? -- изумилась Лютеция.

На этот раз усмехнулся я.

-- Не волнуйся, родная, мы тебя не бросим. Феникс сейчас соберется и запрыгает на одной ножке, а за ним уж как-нибудь и я поковыляю. Потихоньку.

Феникс опять засмеялся.

-- Что ж, тогда в путь, -- сказал он и, болезненно сморщившись, короткими прыжками стал разворачиваться в сторону АЭС.

Когда он повернулся ко мне спиной, я вывел из-за спины руку со своим кольтом и начал поднимать ее вверх. Удивленно воскликнула Лютеция, и Феникс остановился.

-- Это действительно необходимо?

Я кивнул. Он не мог меня видеть, но я знал, что он видит, так, словно я стою сейчас перед ним, поймав его в прицел своего пистолета, зажимая рукой кровоточащую рану на бедре и стараясь перенести вес тела целиком на правую ногу. Он видел меня, в этом не могло быть сомнений, видел, как я медленно сосредотачиваюсь, чтобы не дрожала рука, державшая кольт, чтобы внутри не колыхнулось ни одно человеческое чувство, разбуженное необходимостью убивать друга. Чтобы суметь не произнести ни слова. Чтобы просто нажать на курок.

-- Зачем? -- непонимающе спросила Лютеция. Она была растеряна и испугана. -- Зачем?

-- Так нужно, -- ответил Феникс.

Лютеция не понимала. Она просто не могла понять того, что мы, патрульные, впитывали в себя веками.

Бессмертным не дано право выбора, за них все решает время. Оно беспощадно к тем, кто осмелился бросить ему вызов. Пусть даже этот кто-то служит времени всеми частицами себя, отдавая свою душу всем демонам, разбиваясь на сотни осколков случайно оброненной вазы, осыпаясь тысячью желтых увядших листьев и умирая миллионом смертей.

Время не умеет прощать. Оно может только требовать, и его спрос всегда будет одним. У времени не бывает второго шанса или возможности исправить нечаянную глупость. Не получится обойти то, что нельзя обходить. Оно не позволит тебе сделать шаг там, где необходимо сделать два. И если ты оступишься, оно не остановит свой бег.

Потому что время не умеет ждать...

-- Ты знаешь, хорошо, что это ты, -- сказал Феникс. -- Как в первый раз, верно?

Я снова кивнул. Он стоял ко мне спиной, но я по-прежнему был уверен -- он все видит. Так же, как в первый раз.

-- Скажи мне что-нибудь, Лютеция, -- попросил Феникс. -- Отвлеки меня.

-- Что?

Она ничего не понимала. Смертные никогда и ничего не хотят понимать.

-- Расскажи мне про то, как ты пошла в первый класс.

-- Я... я не... Что?

Феникс проронил несколько смешков и опять сплюнул кровь.

-- Давай, пока я не начал настраиваться.

Это было трудно. Даже не психологически, как я предполагал. Просто очень трудно было нажать на спусковой крючок. Будто он был вылит цельно с рукояткой и не мог изменить своего положения. Будто меня держали за все пальцы и выворачивали их, не давая дотянуться до маленькой металлической дужки. Будто я был обычным человеком, решившим однажды утром покончить жизнь самоубийством, но никак не способным пустить себе пулю в лоб.

Это было трудно, но нас учили преодолевать трудности и не обращать на них внимания.

Я нажал на курок. Кольт привычно дернулся в моей руке, отбросив назад затворный механизм, выплевывая блестящую гильзу, ставшую в один миг такой ненужной и лишней. Огненная вспышка мигнула в ночной темноте, ослепив на мгновение, и исчезла. Маленькое тельце пули, рассекая воздушную толщу, пустилось в свой короткий и одновременно очень длинный путь.

Я стоял и смотрел, как пуля летит, как она парит подобно орлу над каньоном в старых американских вестернах, гордо и величаво, вращаясь всей своей ничтожной массой, при такой скорости не имеющей никакого значения.

Вот она заканчивает свой полет и впивается в спину Фениксу, прорывая ткань рубашки и углубляясь в тело, вгрызаясь внутрь, следуя точной траектории, направляясь к самому сердцу. Когда она достигает цели и разрывает один из желудочков, распрыскивая кровь внутри моего друга, он начинает медленно клониться на землю. Потом он замирает на долгую секунду и так же долго падает, не оборачиваясь и не произнося больше ни слова.

Что-то спрашивает Лютеция, потрясенно глядя на меня. А я не могу оторвать взора от застывшего на расстоянии пятнадцати метров Мигеля Фернандеса по прозвищу Феникс, аргентинского мальчика, с которым мы были вместе со дня нашего первого задания. "Вечные напарники" -- так окрестили нас другие патрульные, и они были правы. А теперь он лежал мертвый, мертвый по-настоящему, а я остался один.

"Вечный напарник"...

Небо все же не выдержало.

Ровными слоями, как в финале театрального выступления, сверху посыпались крупные белые снежинки. Они падали прямо, не отклоняясь от заранее определенного им свыше курса. Земля уже готова была их принять, поэтому быстро покрывалась чистым белым ковром.

Я сидел и смотрел в небо. Спина мерзла, касаясь холодной металлической обшивки авиалайнера, но меня это не заботило. Легкая дрожь пробегала по телу, и я расслабился, позволяя ей захватить весь организм, встряхнуть окоченевшие черствые внутренности, среди которых половина была искусственными, а другая испытывала неудобства от сломанного ребра.

-- Почему?

Лютеция, я и забыл про нее совсем.

Она испуганно прижалась к борту самолета недалеко от меня и жалостливо смотрела на тело Феникса, медленно покрывающееся снежной пеленой. Только на спине между лопаток расцветала красная роза быстро таявших снежинок.

-- Почему? -- повторила вопрос Лютеция, наконец-то найдя в себе силы посмотреть на меня. Но когда я повернул голову, и мои глаза встретились с ее, она задрожала.

-- Потому что так было нужно.

-- Кому?!

Я тяжело вздохнул и опять уставился в темное небо, сыпавшее на нас белую пудру.

-- Времени. Я служу ему.

-- Но он... он ведь тоже...

-- Да.

-- Тогда... почему?

Что я мог ей сказать? Правду?

-- Мы благодарны вам за содействие, госпожа Лютеция.

Она вскрикнула, увидев, что мой кольт вновь готовится выстрелить. Она не бежала, не пыталась заслониться руками от смотрящей ей в лицо смерти. Нет, она просто смотрела на меня своими карими глазами, в которых стояли слезы. Ни надежда, ни осуждение, ни даже страх, который куда-то вдруг улетучился, -- только слезы.

Я уперся ногами в землю и всем весом навалился на рычаг, дергаясь и напрягая все мышцы, сдвигая по миллиметру огромную гору, лежавшую на том пространстве, которое отделяло мой указательный палец от спускового крючка.

Нет страхов и нет сомнений.

Действительно, откуда им взяться?..

Эпилог

Виктор вошел в кабинет Старейшины и поклонился. Старейшина внимательно посмотрел на него равнодушным взглядом холодных серых глаз.

-- Садись, -- предложил он, указывая на кресло напротив большого белого стола.

Виктор послушно сел.

-- Почему ты убил Шенка?

-- Он был ненормальным.

-- Мы все ненормальны. Кто дал тебе право убивать своего, патрульный?

Виктор прямо взглянул в глаза Старейшине.

-- Он разделывал своим ножом еще живого человека.

Старейшина покачал головой:

-- Это не причина. Почему ты выстрелил ему в затылок?

Виктор на мгновение задумался, вспоминая, как оставил Феникса лежать в тоннеле, а сам отправился проверить остальные помещения. В одном из них среди общего кровавого хаоса он нашел Шенка, который склонился над хрипящим солдатом. У того были оторваны ноги чуть пониже колен, и он пытался ползти к выходу. Шенк его не пустил. Подошел и вонзил меж лопаток клинок, усмехнулся на стоны своей жертвы и повел рукояткой вниз, не забывая при этом вращать ее. Когда Виктор окликнул его, он велел ему катиться в задницу. Тогда Виктор просто разнес Шенку голову одиночным выстрелом АК47...

-- Я жду ответа, -- требовательно произнес Старейшина.

-- Мы не убиваем просто так и не оставляем в живых без причины, -- хладнокровно ответил Виктор.

-- Правильно, -- улыбнулся Старейшина. -- Именно поэтому ты сидишь здесь, а не он. Наша работа -- это война, в которой из боя возвращаются только лучшие. Самые лучшие. Другие не возвращаются вообще. -- Он убрал улыбку с лица и спросил уже с прежней строгостью: -- Фернандес сломался?

-- Нет. -- Виктор вложил в это короткое слово всю невозмутимость, на которую был способен.

Старейшина вновь улыбнулся.

-- Спрашивай, Виктор.

И Виктор спросил:

-- Это было испытание, ведь так?

-- И испытание тоже. Инструктор Вольд был настолько уверен в тебе, что предложил одним выходом убить двух зайцев: проверить вас с Мигелем и устранить нежелательный элемент.

-- Шенка?

-- Да. Ты с блеском справился и оправдал все надежды господина Вольда. Признаться, даже я немного сомневался, но он, как всегда, оказался прав... У тебя есть еще один вопрос. Задавай.

-- Наша работа, она всегда такая?

Старейшина обошел стол и сел в свое кресло из полупрозрачного пластика.

-- Всегда, -- сказал он. -- Даже еще хуже. Люди могут ошибаться, потому что у них есть время попытаться исправить свои ошибки. У нас нет. В большинстве случаев одно задание -- один выход во временной поток. Редко -- больше... Мы -- хранители, причем, невидимые, а это всегда сложнее, чем просто выбежать в поле и вызвать врага на бой. У нас очень грязная работа, потому что... Потому что настанет момент, когда в тебя будет стрелять твой напарник, чтобы спасти твою жизнь. Он поднимется на крышу высокого здания, достанет винтовку, наведет крестик прицела на твою спину и спустит курок. А ты будешь ждать этого и надеяться, чтобы это случилось не позже, чем у кого-нибудь из твоих врагов сдадут нервы... Потому что когда-нибудь ты должен будешь спасать жизнь человеку, которого прокляла история и возненавидели все народы мира. Ведь для нас нет народов и нет государств, мы отсекаем опасные для нашей реальности ветви времени, оберегая основную линию... Потому что настанет еще миг, когда ты вынужден будешь убить своего напарника и друга, с которым не раз еще выйдешь на задание. Убить не для того, чтобы спасти, как он в свое время, а по-настоящему. Убить совсем, чтобы он уже не вернулся никогда и никуда. Тебе будет очень трудно, но его существование будет угрожать нашей реальности. И ты сделаешь это... Время, оно безразлично к судьбам, ему наплевать на причины поступков и на их последствия. Время -- это тот Судья, который найдет наказание на всех преступников и прощение на всех праведников. Но он, к сожалению, не умеет ждать. Совсем.

Оставить комментарий © Copyright Руденко Владимир Владимирович Размещен: 31/03/2013, изменен: 28/12/2015. 144k. Статистика. Повесть: Фантастика		Ваша оценка:

Руденко Владимир Владимирович : другие произведения.

Патрульные