Бар "Эдем" ни чем не был выделен по своей задумке: ни вам выщуренности в декоре - лишь меч с красным рубином неизвестного автора над барной стойкой и речи нет о кулинарных изысканиях, к тому же "горячая сотка 90-х" была единственной несменной развлекательной программой для гостей.
В чем же фокус? Если учесть, что узо это далеко не абсент и дурман аниса тут не причем.
Владелец бара коренастый грек мистер Копраза, от отца именитого музыканта страны и матери преподавателя основ бухгалтерского учета, сочинявшей по воскресеньям стихи, унаследовал излишнюю чувствительность восприятия мира, а также чрезмерную внимательность и непомерное трудолюбие. Сочетание таких качеств, справедливости ради, почитается, чуть ли не за божию метку в географическом поясе со знойными климатическими условиями. Еще не то чтобы выделяло, скорее, удивляло окружающих, помимо несвойственной метки, так это было его увлечение рыцарской эпохой. Родители всячески поддерживали сына, поэтому позаботились о предоставлении самого настоящего рыцарское образование: уроки верховой езды по воскресеньям, фехтование по вторникам, плаванье и охота в летних кемпингах на каникулах. Сложение стихов в честь дамы и этикет возлагались на мать, тогда как шахматными партиями в те немногие совместные вечера заведовал отец. Со школьной скамьи мистер Копразо видел себя в доспехах, с родовым мечом в правой руке и пурпурной едва раскрывшейся розой за пазухой, несущийся в бой во имя любимой. Время шло. Достигнув совершеннолетия, он, к удивлению родителей, распрощался с утопической картинкой. Скажем так, без логическо-математических ген матери здесь не обошлось. Хотя на зачитанном томике "Тристана и Изольды" мудреющий мистер Копразо все-таки поклялся найти уготованную ему вторую половину и вместе с ней посетить как минимум кафедральный собор Св.Павла в Лондоне. С сего места, а вернее до Лондона, можно поставить отправную точку последующих событий.
И так, во время четвертого семестра мистер Копразо встречает Эдду. Сначала блестящие наивные глаза, потом черные немного растрепанные волосы, когда ее голос вдруг стал самым милым на всем белом свете - к нему пришло осознание того, что это случилось. И не смотря на такие очевидные симптомы, он еще долго не решался взять ее маленькую руку в свою.
В свободное от учебы время они садились в старый трамвай, который вез их вдоль побережья. Они выходили на последней остановке, и шли, не замечая ни людей, ни времени. Так они облюбовали свой залив, где под апельсиновыми деревьями читали любимых поэтов, а иногда мистер Копразо набирался смелости и даже декламировал длинные баллады о красоте, вечности и счастье собственного сочинения. Когда невыносимость ежедневных расставаний превзошла все границы его терпения, он взял ее ладошки в свои, и, начав со слов "моя Мадонна" сделал предложение.
Прибрежный залив до сих пор хранит воспоминание о серебре слез и красоте солнечной короны над головой любимой мистера Копразо.
Возвращались они сюда потом и не раз, и не два. Так в один погожий летний день, когда сквозь розовый цвет мировосприятия мистера Копразо начали пробиваться и другие, более рациональные цвета, внимание привлекла свалка, оставшаяся еще с постройки причала для частных яхт. Поскольку территория принадлежала частному клубу, то воздействовать на их сознательность и бессознательность не предоставлялось возможным. К тому времени мистер Копразо и теперь уже его супруга привязались к этому месту.
Каждый раз, приходя к заливу миссис Эдда Копразо грустнела и вздыхала, мистер Копразо обнимая ее за плечи, озабоченно качал головой.
Поиск решения со свалкой стал для него, что поиск Грааля христианами.
Три дня мистер Копразо ходил как без тени, становясь все унылее и унылее. Он стал меньше есть, меньше спать, взял из библиотеки десяток книг по частной собственности...
И вот собравшись, он предпринимает решительный шаг - прямиком отправляется к владельцам яхт клуба.
-Что вы от нас, мирных законопослушных жителей, хотите уважаемый мистер Копразо?
-Уже год как на побережье валяется мусор, который, простите, выглядит как помойка! Да вы...вы!
-Все понятно и прочее бла-бла-бла. Я согласен с вами, это и есть помойка. Что дальше?
-Она мешает нам, - уже с мольбой добавил мистер Копразо.
-Так делайте с ней что-то.
-Она же ваша? - удивился грек.
-Станет ваша.
-Сколько?
-Вот, это другой разговор, - наклонившись к селектору, владелец яхт клуба отчетливо проговорил, - сеньора Мария, бутылку метаксы и ведерко льда, пожалуйста.
Так двенадцатого июня 1990 года мистер Копразо сделал один из своих великих подвигов во имя любимой, приобретя клочок свалки на побережье за сумму, которая от всеобщего глаза осталась в тайне. Подражая рыцарям круглого стола, предпочитавшим давать победе имя любимой, мистер Копразо решил назвать будущий бар в честь супруги, которую он не называл иначе, чем мой "Эдем".
В этом же году супружеская чета встретила первых гостей бара. Под модные мотивы 90-х, потягивая марочное вино пятнадцатилетней выдержки за установленными прямо на теплом песке столиками, пришедшие провели одни из лучших закатов в своей жизни.
За девятнадцать лет, со дня открытия, бар ни разу не закрыл двери перед пришедшими на огонек. Даже в тот день, когда у мистера Копраза, родились двойняшки сыновья, он лично встречал посетителей и делил с ними радость, угощая узо с луковым хлебом.
Завсегдатаи бара поймут, что в этот вечер как впрочем, и во все другие, сложно было отвести взгляд от залива. Обрамляемый белесыми горами-миражами, он как трапезная зазывал к себе чаек и те в благодарность заводили лучшие песни. Не смотря на то, что рабочий день закончился, ему нельзя было дать более чем послеобеденный период на вид. Море нехотя щекотало золотой песок. Небо застыло под ношею жары пропитанной цитрусовым ароматом цветущих апельсиновых деревьев с побережья. Тендем моря и неба давал чистейший бирюзовый отлив, прекрасно служивший в свою очередь холстом для проявляющихся рисунков уходящего солнца.
Посетителей было как никогда много. Это и послужило причиной, что за крайним столиком переполненного "Эдема", разместившись полукругом, трое незнакомых мужчин безмолвно провожали день.
Пожилой Гием Роже, уроженец Прованса, одетый в льняной прогулочный костюм цвета тростникового сахара, вытянув короткие ноги и скрестив руки на груди, подставил бледное лицо солнцу, сидел у левого края.
Через него, а точнее крайний справа, в белых шортах и полосатой футболке, вальяжно расселся загорелый до неприличия в начале лета Марьяно Дакоту. В свои сорок он выглядел не более чем на тридцать пять. Отпив холодное мартини с водкой из высокого бокала, он начал пружинить под столом ногами, свеся руки так, что при желании мог коснуться кончиками указательных пальцев песка. Стараясь не делать частых движений головой в разные стороны, храня на твердых чертах безразличие, что было вполне возможно под затемненными стеклами очков, Марьяно приступил к сканированию приходивших и уходивших посетительниц, в надежде на то, что хотя бы одна из них передумает и останется за столиком. Будучи рьяным поклонником Хемингуэя, он всецело разделял убеждение, что отсутствие денег, женщин и выпивки могут испортить любого мужчину, и для этого совсем не обязательно быть великим писателем.
Посередине между Гиемом и Марьяном метушился польский голубоглазый студент Лука. Который никак не мог поймать подходящий кадр. Длинный тонкий палец, такой же как и он сам, не переставая давил на кнопку фотокамеры. Каждые две минуты Лука останавливался, чтобы просмотреть отснятое, неодобрительно качал головой и начинал процесс съемки с самого начала.
-Это манифик..., - мечтательно произнес, адресуя возглас ни к кому Гием Роже.
-Да, амиго! Закаты как по заказу патрона этого паршивого барчика пишутся каждый вечер специальными красками, производство которых хранится от смертных в секрете, - сделав паузу, продолжил, - или у него пакт с сеньором дьяволом, - на последней фразе он хлопнул звонко ладонями по коленям, дескать, эврика, и, запрокинув голову, добротно рассмеялся.
Гием Роже как истинный француз мог оценить по достоинству витиеватости сравнений, демонстрирующие богатство любого языка, точнее им владеющих, посему услышанное доставило ему огромное удовольствие, и он, кряхтя, рассмеялся в ответ.
-Гием Роже...
-Марьян Дакотта...
-Лука..
Наступила пауза, каждый поспешил заполнить которую, вернувшись к оставленному созерцанию.
-Вы знаете, ходят слухи, что именно здесь произошло убийство. Вы ничего не слышали об этом? - раздался голос нескладного студента, у которого теперь очень четко слышался шипящий акцент.
-Мама Мия! - и итальянец со всего размаху похлопал Луку по спине, от чего тот с сутулился еще больше, - Так вы, оказывается, тоже говорите по-английски?, - не дождавшись ответа, он сложил пальцы как перед крещением и поочередно поцеловав их, возгласил - о английский, самый лучший язык в мире! Спасибо родителям - полиглотам, заставляющих меня корпеть над грамматикой и произношением! Да, будет благословенна Санта Мария и дети ее и внуки и правнуки, - тут он внезапно оборвал предложение, вознеся руки к небу.
-Вы упомянули "убийство"? Я не ослышался? - прошептал Гием Роже на ухо студенту.
-Э, как бы вам сказать, - аккуратно закрыв объектив и бережно положа фотокамеру на стол, продолжил, - не совсем,...то есть убийство..., - под конец он, казалось, совсем растерялся.
-Амиго, убийство все-таки было? - вмешался, Марьяно Дакотто, сняв солнечные очки и пристально посмотрев на студента.
-Было, - и смущенно, добавил совсем тихо, - как бы...
-Прямо здесь на пляже? - у Гиема Роже поползли вверх выцветшие брови.
-Давно... очень давно..., - вздохнул студент.
-Пять, шесть, семь лет назад? Десять, двадцать?
Студент молчал, сожалея о том, что все это вообще затеял.
-Сто двадцать?
-Чуть больше, наверное, - выдержав момент, и собравшись с силами, разрешил себе закончить Лука, - пару тройку веков... Паны, вы так на меня право накинулись...я и не успел завершить, что речь идет о легенде.
Панов удержать было нельзя, и они рассмеялись в один голос. Гиему Роже пришлось даже чуть ли не из воздуха извлечь клетчатый платок и утереть театрально выступившие слезы у краев глаз. Дакотта сотрясал не только воздух, от его неудержимого смеха даже стол пошел ходуном. И только Лука сидел, понурившись, сгорая от стыда.
Насмеявшись до коликов под правым боком, итальянец развернулся в пол оборота и закричал:
- Эй!- он встал в полный рост и замахал руками. Сразу две официантки подошли к их столику. - Три двойных мартини с водкой.
-Что-нибудь еще?
-Тонну льда и ведерко каперсов! Побыстрее, мучача! У нас намечается серьезный разговор, - заговорщицки подмигнув Гиему и Луке, проговорил на тон ниже, - вы на нас не особо...мы так...об убийстве!
Оставшаяся официантка окинула троих оценивающе и с улыбкой, на которой было красным по белому написано: "Вот, больные", засеменила к барной стойке.
Раскаленный шар, опоясанный пурпурной радугой, погружался за линию горизонта. И со скоростью падающего домино цвет скользя, достигал берега. Смеркалось. Ночь наступала солнечному дню на пятки. Над всеми столиками зажглись разноцветные фонари.
-Пять веков тому назад. На этом самом месте была рыбацкая деревушка. Мужчины целые дни проводили в море, в то время как их жены растили детей, пряли сетки и вялили рыбу. Так шли дни за днями, недели за неделями: родители старели, дети взрослели и занимали места родителей. Когда старики селения чувствовали, что подходил их черед перехода в тонкий мир, так они называли то место, куда попадают предки. Они одевались в белые одежды и на закате, сев в одноместную лодку с привязанным белым лоскутком материи на тростнике, покидали родной берег.
Перед вечерним приемом пищи, да и к тому же в этот час и жара не была столь беспощадна, жители приходили к морю. Когда горизонт был чист, они возвращались по домам с песнями. Если же на горизонте трепетал белый кусок ткани как едва пульсирующая нить чьей-то жизни - жители деревни замирали, растянувшись по побережью, смотря на то, как лодка превращается в малюсенькую песчинку. До самого утра от стара до млада не произносилось ни слова.
-... захлебываясь в белой призрачной дымке, они исчезают на века, - и Дакотта медленно провел рукой по представляемой конечной линии, - и все же, молодой человек, говоря о деле, в чем же вы усмотрели убийство?
-Однажды жители как обычно пришли к побережью... Это был их последний день, наполненный ничем не ограниченным ощущением покоя, ароматом соли, терпкости винограда и сухости овсяных лепешек. На воде покачивалась лодка со спущенным белым лоскутком. Пушистые волны бережно то приподнимали, то опускали деревянную кроху, словно мать, убаюкивающая любимое дитя. А потом поднялся сильный ветер, и чадо было вырвано и кинуто в невидимые объятия тонкого мира.
Жителям эпохи поклонения ничего другого не оставалось. Страх смерти заглушил пение птиц. Они получили единственный выбор - "выбор кого".
Француз молчал.
Итальянец явно обдумывал предстоящий ответ, мысленно разжевывая и подбирая подходящие слова как восточные пряности для блюда. Сбитый с толку, в конце концов, он громко рассмеялся:
- Они приняли сухой закон, раз улетучился винный шлейф?
Гием Роже ответил совершенно неожиданно для этой ситуации:
-У них не было вы-бо-ра, поймите вы это! - Впервые, за этот вечер, француз повысил голос, - Это ужасно! Мон ами, поверьте мне, я был в похожей шкуре, - он гектически оглядел собеседников, - когда перестаешь следовать подсказкам разума, третий глаз впадает в литургический сон, а ты как последний сомнамбула следуешь штампам, стереотипам. О дьябло! Взращенных тобой же. Верующий в них как в отче наш, - он сделал большой глоток, - так я отрекся когда-то от своего брата.
Все кроме француза почувствовали себя неловко. Гием Роже давно не говорил об этом, зато сейчас ему стало легче, от чего он совершенно искренне произнес: "Спасибо".
Последнее окончательно сбило Марьяно Дакоту от логичности происходящего.
- Гием, не думаю, что Лука нарочно нашел способом отмычку от шкафа с вашим запыленным скелетом. Что сделано, то сделано! Как говориться если корабль в море, то оставаться матросу на берегу.
Француз повел плечами, осушил бокал и принялся разглядывать с еще большим рвением теперь уже легендарную даль.
- Амиго! Мы слишком далеко ушли, - подняв бокал, он произнес, - я пью за людей, сидящих за этим столом. Последних представителей человечества, смахивающих на того милого последнего мальчика из Могикан, с детской наивностью и простатой путающих вымысел с действительностью и наоборот.
Студент допил до дна, от чего закружилась голова. Француз поднял ладонь в качестве присоединения.
-Поймите, - гнул свое итальянец, - видеть знаки во всем этот как минимум глупо. Обратили вы внимание на то, что над барной стойкой уважаемого патрона этой забегаловки висит не первый изобретенный шейкер, ни портрет Мерелин, ни кабаре Лидо, а ужасно, - тут он сделал паузу, - безвкусный, не вписывающийся, по крайней мере, в это два метра на два метра пространство, - меч! Может это знак? А? Чтобы это могло все-таки значит, - почесал он подбородок, - Знаю! Санта Лучия! Это же знак! Предупреждение! Каждого выпившего в этом месте, ожидает смертельное проклятие! ...Официант, - замахал он руками, - повторить, пожалуйста. Господа, я угощаю! Итак, продолжу с вашего позволения. Хм... Теперь картина проясняется, почему на всем побережье, не смотря на то, что это самое живное, практически жирное место, цена в два раза меньше чем где бы то ни было.
Лука жалея о затеянном теперь действительно не мог найти себе место. Нескладный, касаясь поочередно острыми коленями соседей он то и дело, что шепотом извинялся.
В разговор вернулся Гием Роже:
- Вы знаете, не в моих правилах, говорить кому-то, что он не прав. Однако думаю, что со скидкой на мой возраст вы позволите?
- От чего же, - Марьяна Дакотту включение соседа в разговор лишь раззадорило.
-Молодой человек, Лука, рассказал нам всего лишь легенду. Признаюсь, я в свою очередь позволил себе где-то лишнее. А вот вы, Марьяно, несете полную чушь.
- Продолжайте, месье. Не возражаете, если я закурю, - и, не дождавшись ответа, зажег толстую сигару.
- Если вы хотите, - поежился француз, явно, не будучи от этого в восторге, - Меч силу которого вы так превозносите, одна из миллионной копии, меча представителя рода Дорвальдини. Кленовый лист и ворон у рукоятки, бессменный символ их десяти поколений. Кстати, поговаривали, что они когда-то имели место за круглым столом короля Артура. Хотя, - с напущенным безразличием он продолжил, - ...это также лишь предположение, тяготеющее к уровню легенды.
-Клянусь вам, амиго! Я безумно рад нашему знакомству, - резко прижав на долю секунды ладони к вискам, он опять замахал шныряющим официанткам, - моя душа подсказывала, что это будет один из интереснейших вечеров! Это не бармен, а страж налоговой. Он что, составляющее под лупой проверяет.
-Кх, пан Марьяно, может вам вообще не стоит сегодня больше..., - обозначил свое присутствие Лука.
-Чего не стоит! А ты о легендах? Ха-ха. Ставим точку.
-Нет, я об алкоголе.
-Удивительный ребенок-мужчина. Это почему? У тебя на этот счет, наверное, тоже что-то припрятано?
-Нет, нет. Вы нет так меня поняли. Понимаете. Мой отец он врач. Хирург. Вернее...то есть да хирург. Так вот, он говорит, что в случаях мигрени, настоятельно не рекомендуется употреблять спиртное в большом количестве.
Гием Роже пристально посмотрел на итальянца, однако ничего болезненного в нем не нашел.
-А почему ты решил, что у меня не все в порядке с головой?
-Я не решил, что у вас не все в порядке с головой. А всего лишь сказал, что увидел признаки мигрени. Еще минуту назад, вы держались за свои виски, когда рассуждали о том, что вам подсказывает душа.
Марьяно Дакотта смеялся минуты две, так что за ближайшими столиками послышался перешепт, даже хмурый француз расплылся в улыбке.
-Мне посчастливилось как раз обладать незаурядной памятью, - говоря, он провел указательным пальцем под глазами утерев выступившие слезы, - так вот, молодой человек, я слово в слово помню произнесенную мною донедавна речь. Я сказал, что рад происходящему, а еще то, что это подсказала мне душа. Поэтому собственно и коснулся головы. Точка. Где же наш официант? Знаете, я как-то не привык так много говорить. Аж скулы сводит от обезвоживания организма. Я архитектор, больше все-таки специалист по созерцанию.
-Простите, - брови француза поползли, наметив путь чуть выше положенной нормы, а сам он подвинулся вплотную к столу, - то есть...я, конечно, не утверждаю, однако из ваших слов делается вывод...Ваша душа находиться в голове?
-Дорогой амиго, и ваша тоже!
-Вынужден разделить ваше желание в употреблении спиртного, сеньор Дакотта.
-Нонсенс! Сколько лет живу, а вот так меня еще никто не удивлял! - рассмеялся Марьяно.
-Полностью с вами солидарен, я тоже, - однако без тени улыбки ответил Гием Роже.
-Подумать только! Фуххх, - издал итальянец протяжный звук, - и отец мне твердил, что мозги это и твоя душа и твои крылья. Все, что есть в этом всем...подводные лодки, спутники, спички, электричество, шмотки в этом...да хоть возьмем этот бар, сначала возникало в чьей-то голове. Душа, э-э-э... наподобие таможни: вдохнет или же откажет им в праве на жизнь. Таблица Менделеева приснилась химику! А сны - это продукт работы чего, а? Дом строить собрался, а плана на бумаге еще нет...а где он? Так он сначала в голове родиться должен! Мечты, желания, накал страстей.. пожалуйста, если конечно "таможня" даст добро! Девиз моего патрона: "Дом души - голова. Поэтому помни, что должен следить не только за его чистотой, но и убранством. И тогда счастье, со всеми причитающими, будет его завсегдатаем".
- Месьё, Дакотта! А я уж было поверил во все ваши...бредни, то есть рассуждения. Простите. А когда появился босс, вот тут вы и попались, - француз улыбнулся, вытянув опять ноги и сложив руки на животе.
-Это не шутка, а мое кредо! Мое верование и убеждение, - с обидой в голосе ответил Марьян Дакотта.
Улыбка спала с лица Гиема Роже.
-А может, вы предпочитаете учения софистов? - решился он на последний шанс.
-Некого я не предпочитаю...
-Тогда я сдаюсь, пусть каждый остается при своем! Извините, Марьяно, если позволил себе лишнее.
-А вот, по-вашему, мистер Гием, где у вас находится душа? - любопытно поинтересовался итальянец.
Гием Роже не произнеся ни слова, поднял правую руку и бережно коснулся области сердца. В момент прикосновения он закрыл глаза, словно совершая понятное лишь ему таинство. Также плавно упустив руку и открыв глаза, он наконец-то произнес:
-В сердце - это же очевидно! Вся наша жизнь там...
-Ну, наконец-то, - обратился Марьяно Дакотта к подошедшей явно подуставшей за день официантке, - Душа в сердце, расскажу своим, они обсмеются. Пусть каждый остаются при своем - это и есть, кажется, демократия? Однако, амиго, перед тем как осушить эти бокалы, у меня еще теплиться надежда... Лука, рассудите нас. Где же, по-вашему, - на местоимении он сделал недвусмысленное ударение, - живет ваша душа?
Забытый и тем очень довольный студент, сейчас мечтал до окончательного заката отщелкать еще тройку снимков и, не представлял, как корректнее освободится от общества собеседников. Не то что бы они были ему не приятны или раздражали, однако сегодня был последний день его каникул и закат был поистине восхитительно невероятен.
Минутой позже Лука почувствовал два сверлящих взгляда чуть ли не считывающих ход его недавних мыслей, от чего кончики ушей мгновенно вспыхнули как фитили на свечках.
- Действительно, интересно, - воспрял духом француз, - ваше мнение поэтому поводу.
Студент сделал двумя руками круговые движения против часовой стрелки у висков. Потом поднес правую руку к области сердца и, не отнимая, произнес:
- Мое сердце, так же равным счетом, как и моя душа, находятся за тысяч километров от сюда, в маленьком польском городке трепетно охраняемые моей Единственной...
![[]](/img/r/rudx_e_a/nabereguizdnewnikakommiwojazhera/bbb.jpg)