Rumir : другие произведения.

Русские

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Русских становится всё меньше. Нация, возможно, скоро исчезнет совсем. Думаю, назрело время написать о том, о чём знаю от родных и близких и о том, что помню сам. Когда не задумывался, жизнь казалась спокойной и логичной, но, когда посмотрел на неё со стороны, ужаснулся: она оказалась похлеще любого боевика или триллера. Начну, пожалуй, с сорок первого...
  Ю. РУЛЁВ (RUMIR)
  
  
  Р У С С К И Е
  
  
  (ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА)
  
  
  
  
  КНИГА 1
  
  
  АВГУСТ 1941г. ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ К ЮГО-ЗАПАДУ ОТ МОСКВЫ. ВРЕМЕННЫЙ ЛАГЕРЬ ДЛЯ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ.
  
  1.
  
  Два ряда колючей проволоки вокруг квадрата размером в половину футбольного поля. По углам периметра - четыре деревянные вышки с пулемётчиками на них, снаружи вдоль колючки прохаживаются автоматчики, а внутри...внутри этого квадрата едва шевелящаяся живая масса цвета хаки - люди. Военнопленные. Больше тысячи человек сидит или лежит на истёртой траве, едва слышно переговариваясь или прислушиваясь к далёкой артиллерийской канонаде. Вставать без приказа нельзя - они это усвоили после гибели нескольких товарищей по плену, посмевших нарушить установленный охранниками порядок. Справить нужду - по команде, передвижения тоже по команде. Если же кто встанет на ноги без разрешения, того уложат навсегда вместе с другими, ненароком попавшими под автоматную очередь. Все без пилоток и ремней, некоторые босы. Многие перевязаны, хотя бинтами мало - в основном повязки сделаны из порванных на ленты исподних рубах. Но это всё легкораненые - тяжёлых пристреливали по пути сюда. Ещё утро, и солнце только-только начинает разогревать влажный от близости реки воздух, но уже начинают усиливаться запахи испражнений, крови и немытых тел. Люди вялые, потому что ночь под светом прожекторов не дала облегчения. Расстрел троих смельчаков, пытавшихся подползти к ограждению, у многих отогнал сон. Трупы убитых по-прежнему лежат в нескольких метрах от первой линии колючей проволоки и пока нет приказа их убрать. Всем понятно, что для наглядности. Нет-нет, да и кинет в их сторону то один, то другой пленник затравленный взгляд и тут же отведёт, понурив голову и задумавшись какой-то своей горькой думой. Так вот и белобрысый скуластый солдат в гимнастёрке с оторванным рукавом по-смотрел на убитых у колючки и угнулся к коленям пригорюнившимся лицом.
  - Хватит тебе, Федька, хоронить себя, - послышалось рядом с ним. - Ложись лучше, силёнок подкопи.
  Белобрысый повернул голову к раскинувшемуся спиной на траве мужчине лет тридцати - под головой ладони закинутых назад рук, в губах под усами стебелёк травинки, из-под нахмуренных чёрных бровей пронзительный взгляд карих глаз. Вид равнодушного усталого человека, а взгляд...нож. Пленный не должен так смотреть, пленный - это страх, покорность, тоска, но никак не сила. А этот смотрит, как... Фёдор не выдержал, отвёл глаза и сказал в сторону:
  - А на кой хрен?
  - Что "на кой хрен"? - удивились губы из-под усов, перестав играть травинкой.
  - На кой хрен силы копить, ежели всё равно конец? Не нынче, так завтра.
  - А-а-а, вон ты о чём... - равнодушно протянул усатый и замолчал, прикрыв глаза, будто задремал.
  Но Фёдору теперь захотелось высказаться. Нагнувшись над соседом он негромко, но напряжённо произнёс:
  - Ты, Петро, пеньком-то не прикидывайся. Али не видишь, какая сила на нас навалилась? Пущай даже выживем...и что дальше? Так и будем червяками ползать под их ногами? Вон, слышишь, где они? Небось, по Туле из орудий лупят. И Москву, говорят, окружили - не нынче, так завтра возьмут.
  - Это ты зря, - лениво отозвался тот. - Насчёт Москвы не знаю, а Тулу они чёрта с два возьмут. Её никогда никто взять не мог: ни татары, ни Наполеон, ни немцы. Бесполезно. Так что насчёт Москвы не знаю - там народ разношерстный, а туляки, ежели осерчают, кому хошь рога поотшибают, и фрицам этим тож.
  - Как же, поотшибали... - зло бросил белобрысый. - У немчуры танков, что у нас людей. Какого же рожна ты не осерчал-то, ежели, говоришь, из-под Тулы сам-то? А? Чего молчишь?
  - Уже начинаю, - пробормотал черноусый, не открывая глаз.
  - Чего? - не понял Фёдор.
  - Серчать начинаю.
  - Давай-давай. Не поздновато тока? А потом попробуй ихним танкам по мордасям накостылять. Тока, гляди, кулаки не отбей.
  В запале он повысил голос и ближайшие соседи повернули головы в их стороны.
   - Эй, робяты, вы потише там, - предупредил пожилой с повязкой на голове. - А то щас нас всех тут пулями причешут.
  - Точно, - согласился с ним смуглолицый черноусый Пётр и открыл глаза.
  Чуть приподнявшись, он ухватил пальцами за нижний край гимнастёрку товарища и потянул к себе.
  - Приляг, Фёдор, рядком - пошептаться надо.
  Тот молча опустился на землю и распластался на животе, опершись подбородком на кулаки.
  - Ну?
  Пётр также перевернулся со спины и придвинулся ближе.
  - Гудки паровозные за лесом слыхал? - спросил он негромко.
  - Ну. Железная дорога, видать, неподалёку.
  - Станция. Туда и поведут нас, кумекаешь?
  - Ясный хрен... только ежели тут всех не постреляют.
  - Ежели б хотели, давно бы постреляли, а не таскались с нами по дорогам. А ежели на поезде увезут, то потом возврата нам уже не будет. Кумекаешь, о чём я?
  - Ежу понятно. Тока с голыми руками на пулемёты не попрёшь.
  - Я тут с одним знакомцем своим ночью потрепался немного...
  - С кем это?
  - Не твово ума дело. В общем, он из этих мест родом. Говорит, что по дороге на станцию через реку мост будет. Речка, баял, быстрая и около моста глубокая.
  - Ты что удумал? Охренел? Автоматчики враз посекут.
  - А, ежели отвлекутся, рискнёшь? Собак у них нету, а лесов кругом полно.
  - Ну-у...а как они отвлекутся-то?
   - Это уж моё дело. Так как?
  - Ч-чёрт... страшно.
  - А мне страшно в плену оставаться - они ж с нами что хотят делают. Здесь не сдохнем, так чуток позже убьют иль голодом заморят. Тебе сколько лет, Фёдор?
  - Двадцать пять.
  - Женатый?
  - Ага, второй год. Тока детей пока не завёл
  - А у меня четверо. Старшему тринадцать уже. Я, ведь, как и ты, жить хочу. Но не так, чтоб по немецкой команде под себя ходить и мои дети чтоб на них горбатились. Да и тебе, небось, неохота, чтоб какой-нибудь Ганс твою жинку обрюхатил, пока ты здесь...
  - Хватит, Петро, меня накручивать, - прошипел белобрысый, скрипнув зубами. - Лучше объясни задачу мою. Чего надумал-то?
  - Ничего особливо такого. Когда кто в колонне падает или спотыкается, конвойные что делают?
  - Орут по-своему чего-то, пинают, прикладами долбят. Ежели кто не поднимается, пристреливают потом.
  - Вот тебе и надо, как по мосту пойдём, по моему сигналу споткнуться. С самого краю пойдёшь и споткнись так, чтобы мне - я рядом буду идти - место освободить.
  - Ну. Это я понял. А потом?
  - Потом - просто всё. Ближний конвоир к тебе кинется - ты угнись, пусть бьёт. Стерпи, понял? И тут я остальных отвлеку. По мне стрелять начнут, а ты тогда вот этим своего бей в горло или в висок со всей силы и прыгай в реку. Ныряй сразу, чтоб пули не достали. Вынырнешь, набери воздуха и опять под воду.
  Пётр сунул что-то в пальцы соседу. Тот скосил глаза на предмет. Это был здоровенный ржавый гвоздь.
  - А ежели...
  - Не боись, прорвёмся. Меня отец многому научил - он когда-то пластуном был казацким . Слыхал про таких?
   - Кто ж про пластунов не слыхал? Так ты из казаков что ль?
  - Отец казаком был. А я... Какой я казак? Колхозник, как и ты. Таперича давай о деле... когда по мосту пойдём, с другой стороны колонны мой знакомец с товарищами нас поддержит. Так что не трусь, а сигнал мой тебе простым будет: я тебя в бок локтем тыкну, понял?
   Фёдор поёрзал, спрятал гвоздь в рукаве, потом прошептал:
  - Ну-ка, раскумекай ещё разок.
  
  2.
  
  ВОСЕМЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ К СЕВЕРУ ОТ ТУЛЫ. ДЕРЕВНЯ ОКОРОКОВО.
  
  Стоял знойный полдень и в деревне было не по-деревенски тихо: не мычали коровы, не лаяли собаки, не перекликались петухи - лишь изредка то там, то тут слышались человеческие голоса да тарахтенье военной техники.
  - Стёпка! Стёпка, пострел этакий, где тебя черти носят?
  Кричала миловидная женщина, одетая в замызганный сарафан и грязный льняной передник поверх него. К плетню огорода, у которого она стояла, откуда-то подскочил подросток лет четырнадцати-пятнадцати на вид и ухватил женщину за рукав.
  - Мам, не кричи - немцы же... Опять прибегут и, как дядю Колю, застрелят, не разобравшись.
  - Пьяные они тогда были, фрицы-то.
  - Всё равно, мам... А Стёпку я щас приведу - на пруду он с другими мальцами.
  - Ладно, пусть в дом идёт - я картошки наварила и хлеба овсяного напекла. Малые уже заждались вас.
  - Со жмыхом хлеб?
  - А ты что, из лебеды хошь?
  - Да не, я ничего...со жмыхом даже вкуснее. Ща приведу засранца.
  - Слышь, Борь, - придержала подростка мать. - Ты смотри, подзатыльниками-то не разбрасывайся, а то... И с фрицами поосторожней, ежели остановят.
  - А их и нету почти никого, угнали, видать, на передовую. Это в Говорёнках их тьма-тьмущая. Танька говорит, что они...
  Борис прикусил язык, но было уже поздно. Мать грозно нахмурила брови и сжала кулаки. Её красивые карие глаза потемнели.
  - Опять в Говорёнках был? Я тебе что говорила, чтоб ни ногой туда?
  Мальчишка съёжился под её взглядом и опустил голову. Но продолжения не последовало. Он поднял глаза на мать. Она стояла, прислонившись к столбу плетня, молча смотрела на него, а по лицу её текли слёзы. Борька растерялся: он ещё ни разу не видел мать плачущей. Считавшаяся в деревне первой красавицей потомственная казачка никогда не позволяла себе проявить слабость как на людях, так и при детях.
  - Мам, ты что? - испуганно спросил он и прильнул к ней.
  Она обняла его одной рукой, а другой кончиком платка вытерла слёзы. После минутного молчания тихо сказала:
  - Отец вот с войны придёт, спросит: "Где мои дети? Не уберегла"? Что я ему от-вечу?
  - Да там все немцы меня уже знают, не трогают.
  - А пьяные будут? Иль на других сменятся? Или на фронте им всыплют и озлятся они?
  Голос её вновь потвердел.
  - Не ходи больше, не то в сарае на замок запру.
  Борька опять опустил голову.
  - Ладно, не пойду, пока наши не вернутся. Мам, а бабушка где?
  - За грибами ушла. Ты о ней не беспокойся, её даже немцы боятся. Стёпку домой гони.
  Несколько минут спустя он уже забежал на верхушку бугра над прудом, но остановился, как вкопанный, широко раскрытыми глазами уставясь на то, что происходило внизу. А там, на берегу у самой воды его братишка Стёпка вовсю тузился с соседским Михой, который был года на два постарше. Они, вцепившись друг в друга, катались по траве, вокруг них галдела толпа таких же малолетних ребятишек, а на бревне сидел молоденький немецкий солдат в расстёгнутой гимнастёрке и то громко что-то кричал по-немецки, то хлопал в ладоши и гоготал. Борька сбежал вниз с бугра и, схватив за рваную грязную рубаху Стёпку, отшвырнул сначала его, а потом и Мишку. Кричащая толпа детишек смолкла.
  - Опять скажешь, не ты первый начал? - крикнул в запале Борька своему младшему брату, который озлобленно уставился на него глазёнками, под одним из которых уже наливался краснотой фингал.
  - Хэй, хэй, мальшчик... - послышалось позади него и чья-то рука легла на плечо.
  Борис обернулся и увидел того самого немца, который до этого сидел на бревне. Теперь он стоял совсем рядом и казался совсем не страшным без оружия: лишь на голову повыше Борьки, с белой незагорелой кожей под расстёгнутой полностью полевой гимнастёркой - по виду чуть старше двадцати лет.
  - Мальшики - бокс, бокс... - улыбаясь, сказал немец и, сняв свою руку с дёрнувшегося плеча мальчишки, помахал в воздухе кулаками, смешно при этом подпрыгивая.
  - Иди домой, мамка есть звала, - подтолкнул Стёпку Борис.
  И, выдавив нечто, похожее на улыбку, сказал немцу:
  - Они маленькие ещё - мамка его ругать будет...
  - Я, я, кляйне мальшик, - закивал тот. - Ты есть большчой мальшик. Бокс, бокс...Ты русиш - он ткнул пальцем в грудь Борьки, а затем показал на себя, - Зигфрид фатерлянд. Бокс, бокс, ферштейн?
  Затем он показал на бревно и, подняв вверх указательный палец многозначительно произнёс, выговаривая по слогам:
  - На-хра-да...
  Борька только теперь увидел на толстом конце бревна на расстеленном носовом платке две банки с консервами, кусок сала ("Наверно, от застреленного у тёти Веры поросёнка", - мелькнула мысль), полбуханки настоящего хлеба и несколько кусочков сахара. Он незаметно сглотнул слюну и, толкнув Стёпку в сторону дома, сказал:
  - Не, я не хочу.
  Но не успел сделать и шага, как чуть не полетел на землю от пощёчины.
  - Ты есть хочьешь, - визгливо выкрикнул немец и, отскочив, чуть пригнулся вы-ставив перед собой кулаки.
  Малышня испуганно кинулась на бугор. У Борьки то ли от пощёчины, то ли от обиды запылало жаром лицо. Он стиснул пальцы, но всё-таки переломил себя и попытался проскочить мимо солдата, благо Стёпка уже был достаточно далеко. Немец всё же успел ухватить его в последний момент за рубаху и дёрнул её с треском - Борька потерял равновесие и упал на траву. "Мамка рубаху увидит - убьёт", - с ужасом подумал он. Уже не соображая, что делает, он вскочил и кинулся на солдата. Но тот успел отпрянуть назад и с хохотом вновь выставил перед собой кулаки.
  - Бокс, бокс, - как бы дразнил он, подпрыгивая на месте.
  Борька вдруг словно увидел всю эту сцену чужими глазами со стороны и на душе его стало гадко. "Издеваешься, гад? Ну, давай бокс..." Всё-таки до оккупации почти полтора года он чуть ли не через день после школы в Говорёнках ходил к кузнецу дяде Митяю, бывшему боцману и боксёру. Тот не раз говорил, что у Борьки "всё нормалёк" получается и ему хоть сейчас в город можно на соревнования. Он вновь посмотрел на разложенную на платке еду и спросил:
  - До первой крови?
  Немец удивлённо вскинул брови и как бы на мгновение задумался, видимо, не совсем понимая. Но затем закивал головой:
  - Я.я, крофь...
  Борька чуть присел и принял стойку, как учил его дядя Митяй. Немец вновь засмеялся и запрыгал перед ним. Был он не только выше, но и явно намного сильнее. В этом Борька убедился почти сразу, как только попытался врезать прямым левой рукой и получил в ответ встречный удар. Лишь в последний момент он успел отклониться и кулак немца задел челюсть вскользь. Но всё равно даже от этого касания Борьку чуть не развернуло на месте. Он понял, что только хитрость и живость могут его спасти от длинных рук противника, и стал двигаться энергичней, стараясь опередить движением ног и корпуса удары солдата. Тот сразу перестал смеяться, а уже через две-три минуты перестал и подпрыгивать, и дыхание его участилось, потому что, как ни махал кулаками, больше не мог попасть в юркого мальчишку. Малышня, которая теперь собралась на вершине бугра, начала визгом и криками подбадривать Борьку. Но он ничего не слышал - в голове билась только одна мысль: долго так продолжаться не может и рано или поздно этот Зигфрид его достанет своими кулаками. И, как бы в подтверждение, нога его запнулась о кочку и, споткнувшись, он полетел, выставив перед собой руки, прямо на немца. Страшный удар встретил его лицо и в голове словно звон раздался, а перед глазами стали расплываться красные круги. Сидя на траве, он потрогал лицо, потом посмотрел на окровавленные пальцы. Боль теперь стала несильной и ноющей, как будто была всегда. Зигфрид что-то кричал по-немецки, вскидывая руки вверх и кланялся по-шутовски малышне на верхушке бугра. Детишки смотрели на него молча и боязливо. Борька поднялся с травы, подошёл к воде и поплескал себе в глаза. Потом обернулся и сказал глядевшему на него Зигфриду:
  - Давай ещё.
  Он уже понял, что зря стал боксировать так, как учил его дядя Митяй. Это всё баловство против немца. Надо, как дед-пластун показывал. А тот объяснял всё доходчиво. В первый раз, помнится, он воткнул перед Борькой длинный прут тонким концом в землю, надел на него глиняную кружку и сказал:
  - Бей со всей силы, чтоб разбить.
  Борька ударил, но прут вмомент отклонился и Борька полетел головой на деда. И сколько он не пытался в тот раз попасть кулаком по кружке, но ни разу этого так и не сумел сделать - дед успевал или отклонять прут в разные стороны, или сгибал его вниз. А потом сказал:
  - Гляди, паря. Вишь: прут как был нижним концом в одном месте, так и стоял - ажна ямка сделалась. Два урока тебе ныне. Первый: не целься всегда только в башку - она пужливая, увернуться могёт. Второй урок: можно и на месте стоять, а по роже не получать.
  Потом показывал, в какие места и как бить надо, чтоб или насмерть, или для боли. Потом, как повалить, кто сильней тебя или как вывернуться от него. Отучал от замахов и тычков: обе руки горели от ударов прута по ним при неправильных ударах. Немногому успел научить - перед самой войной из города приехали какие-то чужаки в шляпах и забрали как врага народа, а Борька так и не понял, за что. Вот отец, тот - да, многое у деда из науки пластунов перенял... На кулачках в деревне ему равных не было.
  Немец посерьёзнел и вновь принял боксёрскую стойку. А Борька, наоборот, расслабился и уже не прикрывал лицо руками, а лишь выставил их немного перед собой с полусогнутыми пальцами. Зигфрид усмехнулся и привычно выбросил вперёд левую, целясь в лицо мальчишке. Но тот лишь едва отклонился в сторону, успев при этом махнуть предплечьем по пролетающему кулаку. Немец по инерции подался телом к Борьке и тот резко ударил солдата прямым ударом справа костяшками кулака в кадык. Если бы удар был сильнее, то мог бы и убить человека, но Борька об этом в этот момент даже не думал. Хрипя и задыхаясь, Зигфрид согнулся и стал хватать себя за горло, судорожно пытаясь помочь дыханию. Детвора на бугре восторженно закричала. Борька, захваченный каким-то звериным чувством, ударил немца с разворота боковым в челюсть и тот, потеряв равновесие, упал на землю. Тут же вскочил и всё так же, хрипя, в полусогнутом положении побежал к бревну. Борька метнулся за ним и вдруг с ужасом увидел, что к торцу бревна прислонён автомат, к которому теперь и тянется рука Зигфрида. Мальчишка моментально развернулся на месте и ринулся по склону бугра не к деревне, а в сторону лощины, заросшей кустами и орешником. Краем глаза он успел заметить, что верхушка, на которой был Стёпка и остальные мальцы, опустела.
  Выстрелов так и не последовало, но Борька ещё долго сидел в пещерке, вырытой им когда-то среди кустов в песчаной круче лощины. Лишь часа два спустя он огородами пробрался к сараю около дома и долго прислушивался, пытаясь понять, нет ли посторонних в хате. Потом из сенцев на двор вышел Стёпка, и Борька его тихонько окликнул. Тот подбежал обрадованно и стал рассказывать, что немец тот, которого Борька избил, приходил недавно и принёс тушёнку с сахаром и салом, но ничего не сказал и ушёл молча. Мамка стала Стёпку пытать - пытала, пытала, но он ничего ей не проболтал. А ему ещё раньше от неё за рубаху порванную и за синяк досталось, но не больно, а так - ерунда. И зря Борька их с Михой разнял - ещё бы чуток и он Михе бы так забубенил! Фрицева награда тогда ему бы досталась а не Борьке. Но тот немцу тож хорошо вложил... А ещё мамка сейчас лежит, плачет и говорит, что папку, наверное, убили. И сёстры вместе с ней ревут, дуры, непонятно от чего.
  У Борьки сжалось сердце и он ринулся в дом. Мать, действительно, лежала на кровати, а рядом с ней уже посапывали обе сестрички-близняшки. Борька для света отдёрнул в окнах ситцевые занавески и подсел на край кровати. Глаза у матери были сухие, но мальчишка поразился, как резко изменилось её лицо: оно будто постарело лет на десять.
  - Ты чего, мам? Что случилось? - спросил он шёпотом, проводя пальцами по её волосам, заплетённым сзади в косу.
   Она не шелохнулась и продолжала смотреть в одну точку. Потом едва слышно ответила:
  - Отца твоего, а моего мужа, убили.
  - Кто такую весть принёс? - осевшим голосом спросил он.
  - Сердце, сынок. Всё время он у меня в сердце был, а нынче опустело там.
  Борька даже растерялся.
  - Да ты что, мам? Ты что говоришь-то? Он ещё возвернётся, папка-то. Ты что удумала-то?
  Она вдруг очнулась, посмотрела на Борьку, а потом прижала его к себе, уткнувшись лицом ему в грудь и он услышал, как она всхлипывает. Машинально он гладил её по волосам и думал, что сегодня второй раз за день его мать плачет. И уже второй раз в его короткой жизни.
  
  3.
  
  ТРИ КИЛОМЕТРА ОТ ДЕРЕВНИ ОКОРОКОВО В СТОРОНУ КАЛУГИ. СЕЛО ГОВОРЁНКИ.
  
  Русоволосая девочка заглянула в приоткрытую дверь огромного бревенчатого сарая и позвала:
  - Федя. Федь, выйди ко мне.
  - Зачем? - послышался изнутри детский голос.
  - Вода нужна, сходи к колодцу.
  - Ща, иду.
  Из сарая выскочил взъерошенный плотненький мальчишка лет на пять младше девчонки. Из одежды на нём были лишь коротковатые ему штаны с аккуратными заплатками на коленях. Загорелое до черноты тело, круглое курносое лицо, выгоревшие остриженные кое-как волосы и такие же синие, как у сестры, глаза.
  - Ты лучше по полведра набирай, а то полные всё равно не донесёшь, расплескаешь, - посоветовала девочка.
  Мальчишка вновь скрылся в сарае и появился уже с двумя жестяными вёдрами в руках.
  - Не, я лучше полные наберу - мне дядь Митяй сказал, что пора уже силу наживать, - сказал он и, сверкая босыми пятками, припустился по тропинке вниз к речке.
  - Как же, наживёшь силу на одной картохе да крапиве, - ответила сестра, но уже не ему, а пустому месту, на котором он был секунду назад.
  Невдалеке раздался хохот нескольких человек. Она посмотрела в ту сторону через пыльную дорогу. Около их дома, из которого фрицы выгнали её семью в сарай, на ступеньках крыльца сидело трое полуголых немецких солдат и чему-то смялись. Один из них приставил к глазам бинокль, в который явно разглядывал именно её, Таньку. Лицо девочки моментально покраснело и она опрометью кинулась в открытую дверь. Вслед послышался новый взрыв хохота.
  Внутри сарая царил полумрак. Свет падал лишь из двери да из небольшого оконца. Посредине в полу была видна деревянная крышка в погреб с металлическим кольцом в ней, а рядом стояла лестница на сеновал. В углу сарая на сколоченных наспех из грубых досок полатях кто-то лежал под овчинным тулупом, тихонько постанывая. Вверху зашелестело сено и по затрясшейся лестнице вниз спустилась женщина в телогрейке. Она молча подошла к тому углу, где находилось несколько пустых ящиков из-под снарядов, на которых стояла нехитрая посуда из глины и пара чугунков.
  - Тань, подь сюда, - негромко позвала она девочку.
  Когда та приблизилась, женщина протянула ей чугунок, в который опустила пустую жестяную банку из-под немецких консервов. Потом сказала:
  - Воду в чугунке вскипяти, налей кипятка в банку эту и травки в ней завари - ты знаешь какой травки. Как упарится, процеди в кружку и бабушке попить дай, а то опять ей плохо стало.
  - Мам, можно я попозже чуток сделаю? - попросила девочка.
  Мать удивлённо вскинула брови и посмотрела в лицо дочери. Та опустила глаза в пол и прикусила губу. Кажется, мать всё поняла, потому что молча прошла к двери и выглянула на улицу. В это время послышался шум приближающейся машины, поэтому женщина, перекрывая его, громко сказала:
  - Иди, уже нету там никого, ни одного басурманина не видать.
  Шум двигателей то нарастал, то спадал - машины проезжали мимо одна за одной. Прасковья почувствовала, что её слова прозвучали для дочери как окрик, поэтому быстро подошла к ней вплотную и сказала:
  - Правда, Танюш, нету. Ты, прям, из двери да к яме, никто и не увидит. А я пойду охломонов старших пошукаю, а то, не ровён час, набедокурят чего. Нехристи эти немецкие бабушку не пожалели: прикладами и ногами били, когда она им курушку с цыплятами отдавать не хотела, а робят и вовсе могут...
  Она не договорила, неожиданно всхлипнула и, отвернувшись, прижала уголки платка к глазам.
  - Мам, да ничего с ними не случится. Они...
  - Где они?
  - На Кулигу рыбу пошли ловить, скоро придут. Ты лучше не ходи туда.
  - Ох, это ж за селом... Там же посты немецкие. И взрыв недавно с той стороны слышался.
  - Да не бойся ты, они же по зарослям вдоль речки пошли.
  - Ох, окаянные... "На речку" сказали, а я, дура, и подумала, что рядом с домом где. А они на Кулигу...окаянные.
  Прасковья отошла к ящикам и опустилась на один из них. Потом с укоризной произнесла:
  - И ты тоже...знала, а промолчала.
  - Да придут они, почти каждый день ходят. Пойду, костёр разведу, пока Федька с водой появится.
  Таня нашарила на притолоке тряпочку с кремнями и выскочила за дверь. Прасковья встала с ящика и подошла к полатям.
  - Мам, ты как? - тихо спросила она.
  - Помру, кажись, - так же тихо, прерывая стон, ответила женщина под тулупом. - Всё нутро горит и дышать больно.
  - Не кличь раньше времени. Травкой отпоим, отлежишься...
  - Ты лучше о детях думай, как им выжить. А мне как Бог решит, так и будет.
  - Да где он, Бог-то? - с тоской воскликнула Прасковья. - Мужа убили. Из дома нехристи с детьми на улицу выгнали, а живность всю постреляли. Тебя, вот, поувечили. За что ж такие испытания-то? Что мы плохого ему сделали?
  - Нешто не понимаешь? За то, что не верили, вот теперича и испытания все. Церковь порушили...ох...
  Больная застонала, но потом, видимо, справившись с болью, выпростала руку из-под тулупа и схватила пальцы дочери.
  - Христом Богом тебя молю: детей убереги. И ещё...отец твой, когда последний раз на заработки уезжал и пропал потом, мне поведал...в общем, коль совсем худо будет...самый чёрный день...на огороде под старой яблоней закопано. Серебро там: оклады с икон и крест большой. Это он грех на душу взял, когда церкву жгли. Ежели невзмочь совсем будет, продай, а ежели превозможешь, возверни в какую-нибудь церковь - искупи грех его.
  - Вон оно что...- с испугом выдохнула Прасковья, широко открытыми глазами уставясь на мать.
  - Всё, иди, иди, - прошептала та, убирая ослабевшую руку и закрывая глаза. - Тяжко мне говорить-то.
  
  Воронка от авиабомбы за сараем по краям уже обросла лопухами, но внутри земля была совсем свежей, хотя на дне уже притопталась ногами семейства Матвеевых. Таня дула на маленький шалашик из тонких сухих веточек между кирпичами, раздувая едва заметный огонёк. Сверху послышался шорох и она подняла голову. С котелком в руках, наполненном водой, к ней осторожно спускался сопящий от усердия Федька. Она улыбнулась младшему брату, которого, считай, она и вынянчила, как только он от мамкиной титьки оторвался.
  - Танюх, а что нынче Борька из Окорокова не придёт? - спросил тот, ставя коте-лок рядом с кирпичами, и тоже задул на шалашик.
  - Не знаю, - ответила она. - Может, его мамка не пустила иль ещё что...
  Она погрустнела. Федька поднял на неё глаза.
  - Тань, дядь Митяй сказывал, что скоро наши вернутся. Что, мол, фрицам под Тулой крепко наваляли.
  - А он откуда знает?
  - Дядь Митяй всё знает. Ты мамке про цыганят не сказала?
  - Ещё ей забот не хватало. Ты что, опять туда собрался?
  Федька навалил на запылавший шалашик несколько поленьев и поднялся на но-ги.
  - Тань, дядь Митяю нельзя же из дому выходить. Он здоровый, немцы его убить могут. Картохи у них ещё есть чуток, а я из вчерашних голубей одного для них припас. А ежели Серёга с Ванькой рыбы принесут, ты, чтоб мамка не заметила, тоже для них отложи, ладно?
  Таня ласково провела ладонью по его вихрастой голове, потом, не удержавшись, чмокнула его в щёчку.
  - Телячьи нежности, - проговорил Федька, отворачиваясь и вытирая ладошкой место поцелуя.
  Она засмеялась и шутливо дала ему невесомый подзатыльник.
  - Беги, мужик, только возвращайся быстрее.
  
  А Серёжка с Ванькой в это время лежали в густых зарослях ивняка и с тоской смотрели в сторону речки, в которой с гоготом барахталось несколько голых немцев. Один одетый стоял на берегу и, когда видел с бугра ещё одну всплывшую крупную рыбу, кричал своим, показывая рукой, в каком месте она находится.
  - И чё мы тут вылёживаем, как дураки? Всю рыбу поглушили бомбой своей, - не выдержал молчания Сергей. - Давай капусты на лугу наберём да домой, пока мать не хватилась. А потом плетухой около дома пескарей с огольцами наловим.
  - Какая там капуста? Листва одна.
  - Из неё тоже щи вкусные.
  - Тихо! - шикнул на него Ванька. - Кажись, заканчивают. Они одну крупную со-бирали, а мелочи глянь ещё сколько к берегу отнесло. Вся наша будет.
  Все немцы, действительно, были уже на берегу, обтирались полотенцами и одевались. Крупной рыбы у них набралось два полных ведра и плетушка .
  - Во, блин, у деревенских даже в прошлом годе стока не было, когда мужики с бреднем ходили, - обозлено прошипел Сережка.
  - Да тихо ты! Кажись, тикать надо! Гля, один прямиком к нам идёт...
  И в самом деле, солдат, который до этого руководил с берега, сейчас направлялся в их сторону, на ходу снимая ремень. Серёжка уже хотел вскочить и дать дёру, но Ванька, ухватив его за рубаху и погрозив кулаком, потянул брата за собой вниз и они тихонько сползли в речку, спрятавшись под нависшими над водой ветками ивняка. Солдат остановился, лишь немного не дойдя до того места, где они перед этим лежали. Спустив штаны, он присел и мальчишки услышали его попёрдывание и покряхтывание. Ванькино лицо сморщилось и он зажал нос двумя пальцами. Теперь Серёжка со зверским видом погрозил ему кулаком.
  Когда солдат ушёл, присоединившись к остальным, и гогот немцев стих вдали, мальчишки вылезли из воды.
  - Ну, что, пройдём вдоль берега? Рыбу в рубахи собирать будем? - спросил Ванька у брата.
  - Погодь. Ты глянь, чем этот гад задницу подтирал, - ответил тот, глядя в траву.
  - Тьфу на тебя! - скривился курносым лицом Ванька.
  - Деньгами, Вань! Гля, сколько их - я отродясь столько не видал!
  Действительно, на траве лежала кучка советских сторублёвок.
  - Во, гад, а? Деньгами жопу подтёр. Пошли отсюда.
  - Ты чё? Их отмыть можно, а потом высушить. Наши вернутся - мамке пригодятся.
  - Они ж ворованные, Серёж! Наверно, из сельсовета.
  - Ну и что? В сельсовет что ли возвращать будешь? Не, Вань, ты точно придурошный. Давай лопухами их соберём.
  Серёжка сорвал лист лопуха и наклонился к траве, но Ванька не стал следовать его примеру. Он направился вверх по берегу и оглянулся, когда был уже в нескольких шагах от брата.
  - Они ж в гавне фашистском, деньги эти...
  - А кто узнает-то? Ты смотри, не проговорись никому, а не то...
  Сергей не договорил, но лицо его сделалось злым. Ванька ничего не ответил, снял через голову рубаху и, на ходу выжимая её, пошёл вдоль берега, вглядываясь в воду.
  
  Дмитрий Григорьевич Козяпин, в просторечье Митяй, а для ребятишек всей округи - дядя Митяй, сельский кузнец и бывший боцман, вязал носок из овечьей шерсти. Никогда не поверили бы ни матёрые морские волки, ни безусые юнги, которым довелось ходить с ним на торговых суднах по всему миру, что их боцман Рында может запросто, словно какая-нибудь баба, вязать носки. Вернее, один носок. Второй был ему ни к чему, так нога в наличии была одна. Другую выше колена в тридцать пятом году оттяпал ему судовой врач, потому что ниже колена оставались лишь ошмётки мяса вперемешку с костями - так уж пришёлся удар сорвавшегося с креплений контейнера во время шторма. А Рындой его прозвали за мощь голоса, от которого негде было спрятаться иному проштрафившемуся морячку. В знакомых же портах, где Митяй Козяпин бывал не по первому разу, закрепилось за ним прозвище Дрэймэн . Любил он это дело: в честном бою душеньку потешить. Увлечение боксом началось, когда в гражданскую, не понимая, за кого воевать и зачем это, вообще, надо, нанялся на шведский сухогруз, старпомом на котором был американец, бывший боксёр-профессионал. Молодой русский моряк оказался способным учеником и явным нокаутёром. Почти три года пробыл на том судне Митяй и всё это время американец возился с ним, как с родным, обучая премудростям бокса. Уже через полгода этих тренировок Митяй, опробовав свои удары почти на всех желающих посоревноваться с ним на сухогрузе, стал выступать не на палубе с огороженным верёвками квадратом, а на боксёрских настоящих рингах.. Когда их судно заходило в какой-либо порт, старпом первым делом узнавал, есть ли там боксёрский клуб и, если таковой был в наличии, договаривался о публичном бое Митяя. Сам оплачивал рекламные объявления в газетах, заказывал афиши и нанимал мальчишек для их расклеивания по городу. Почти вся разноязычная команда сухогруза приходила на бой поболеть и сделать ставки на "своего". Митяй всегда выигрывал и почти всегда нокаутом, пока однажды в Испании его не сделал посмешищем неказистый на вид, но нереально быстрый противник. Митяй за весь бой почти ни разу в него не попал, лишь изредка задевая скользящими ударами. И чем больше он злился, пытаясь достать испанца, тем больше тот издевался, играя, как кошка с мышкой. К десятому раунду Митяй едва передвигался по рингу и испанец, выбрав момент, просто и мощно ударил прямым левой над его опущенными перчатками, а потом добил зашатавшегося противника правым снизу в челюсть. Это был нокаут и Митяй запомнил его на всю жизнь. С того времени во многих портовых городах он за собственные деньги нанимал на всё своё свободное время рекомендуемых ему тренеров или напрашивался в спарринг-партнёры к какому-нибудь местному чемпиону. А однажды, в двадцать четвёртом году, решил наведаться в родные Говорёнки к матери с сестрой. И застрял в Питере, коротая время на тюремных нарах, на целых полгода, пока чекисты пытались проверить правдивость его показаний. Когда выпустили, снабдив на время справкой и обещанием расстрелять, ежели попытается сбежать из страны, то была уже зима. На руках были два чемодана с подарками, но не было денег, которых якобы у него и не отбирали. Продав на толкучке кое-что из одного чемодана, добрался он всё-таки до родных Говорёнок и увидел свой дом, занесённый снегом до самой крыши. Мать, оказывается, умерла два года назад, а сестра ещё до этого уехала устраиваться на фабрику в Тулу да так и пропала. Ринулся Митяй в Тулу, да без толка: никаких следов Анюты ни на фабриках и заводах, которые ещё работали, ни в гос.органах - везде бардак и разруха. И рванул он из Тулы прямиком опять в Питер-Ленинград. Почти год пахал грузчиком где придётся, пока не дали ему разрешения работать простым кочегаром на доживавшем свой век каботажном судне. А потом повезло: встретился со своим первым наставником, когда-то охаживавшим его пенькой вдоль спины, боцманом Коненко по прозвищу Конь. Какими правдами и неправдами добился боцман разрешения для Митяя, покрыто мраком, но с того времени стал он опять ходить на торгашах по водным просторам мира, только теперь торгаши были советские. По старой привычке изредка, когда предлагали, бился на ринге, но только, если был уверен, что никто из команды, от капитана до кока, об этом не знает. Деньги за победы перечисляли ему на счёт в шведском банке и скопилось там уже немало, когда его, уже боцмана, однажды судовой механик не спросил:
  - Слышь, Рында, и чего это тебя во всех портах так уважают? Дрэйменом везде кличут. Видать, в молодости чудил по-крупному?
  - Да-а, в молодости всякое бывало, - неопределённо махнул рукой Козяпин и перевёл всё в воспоминания о кабаках Марселя.
   С этого момента, хорошенько подумав, с боями он завязал навсегда. А потом сорвавшийся с креплений контейнер, неудачная попытка отскочить от него, отрезанная нога, несколько месяцев лазарета в Ленинграде, жалкая пенсия по инвалидности, запои и прочие житейские гадости одинокого и никому не нужного человека. В конце-концов уехал он из города опять в Говорёнки. Сестра так и не объявилась, но оставшиеся в живых дальние родственники помогли поправить избу, а потом и работа нашлась: помогать сельскому кузнецу. Работа была как раз по Митяю и постепенно он хоть и не мастером настоящим стал, но всё, что надо по сельскому хозяйству, починить там что или выковать, он умел как надо. А настоящим мастером, кузнецом от Бога он считал цыгана Тудора. Вот тот из куска металла чудеса творил: от подсвечника с вензелями до ножа, которым можно проволоку как деревяшку строгать. Каждый год Тудор со своим небольшим табором появлялся близ Говорёнок и две-три недели Митяй вечерами вме-сте с деревенскими пацанятами проводил у цыганских костров. Тудор многому его научил, но всё равно Митяю иногда казалось, что тот какими-то колдовскими секрета-ми владеет, которые обычному кузнецу ни в жизнь не узнать.
  Когда появились немцы, табор ещё только готовился к отъезду. Пашка, сельский пастух, рассказывал, как солдаты гонялись на мотоциклах за лошадьми и разбегающимися цыганами, стреляя из автоматов. А вечером Федька привёл к Митяю цыганят: братика и сестрёнку, спрятавшихся от солдат в овраге. Несколько дней бывший боцман лихорадочно рыл, а потом крепил в подполе комнатушку два на три метра, а три малых брата Матвеевых выносили землю и рассыпали её на огороде и в ямы за избой. Когда заходила соседка и однажды немцы, то цыганята успевали спрятаться в печке. Солдаты, войдя в избу, даже остолбенели, увидав перед собой обнажённого по пояс мускулистого здоровяка, разрисованного татуировками и успокоились лишь, когда он, нарочно припадая книзу и стуча деревянной ногой, заковылял в сторонку. Обошлось, короче. А потом он доделал схрон, вывел трубу для вентиляции сквозь землю в заросли двухметровой крапивы, замаскировал вход из подпола и на душе стало полегче. И сам старался из дома носа не высовывать, и цыганят чуть что в схрон загонял.
  В кухонное окошко раздался едва слышный беспрерывный стук. Митяй напрягся, отложил на стол носок и отодвинул край оконной занавески. По стеклу снаружи тюкала свежесломанная веточка от лозы. Федька, значит, стучит, дотянуться не может. Митяй посмотрел на братика с сестричкой, отложивших свою лепку лошадок из глины и готовых по его сигналу кинуться в подпол.
  - Федька пришёл, - сказал он им, улыбнувшись.
  - Ура-а-а! - закричали они в ответ, вскакивая с пола.
  - Цыц! - стукнул он кулаком по столу. - Сколько вам говорить, чтоб тихо себя вели?
  Девчонка отвесила подзатыльник братишке, тот попытался ответить тем же, но она уже отскочила, показав ему язык. Митяй, пряча улыбку в усы, пошёл в сенцы открыть Федьке дверь. "Ну, теперь наиграются с приятелем. Вот мальцы...и про голод забывают - лишь бы поиграть".
  
  4.
  
  МОСТ
  
  Светло-зелёная колонна, поднимая пыль, медленно приближалась к широкому и длинному бревенчатому мосту.
  - Упа.
  - Чего? - удивлённо переспросил белобрысый солдат, шедший крайним справа.
  - Я говорю: река Упа. Где-то дальше она в Оку впадает.
  - Петро, ты смотри, что на мосту-то, - прошипел белобрысый. - Чего делать-то будем? Та же, глянь, по бокам-то...
  Пётр на ходу приподнялся на носки, разглядывая мост впереди, на который уже взошла передняя часть колонны. Там вдоль деревянных высоких перил через каждый десяток метров с обеих сторон стояло по автоматчику. И это вдобавок к тем, которые сопровождали пленных от самого лагеря. "Н-да, вот тебе, бабушка, и Юрьев день - немцы-то не глупей тебя оказались". Он перестал идти на цыпочках и повернул голову налево. Коренастый солдат в разорванной нательной рубахе, который шёл крайним слева, будто ждал этого и на мгновение их взгляды встретились. Пётр едва заметно кивнул головой и вновь равнодушно уставился в спину идущего впереди.
  - Больше шансов не будет, - едва слышно произнёс он белобрысому. - Не трусь, Фёдор.
  Вот и мост. Первый десяток метров по дощатому настилу. Знойный послеполуденный воздух посвежел от близости воды. Фёдор с силой зажал в кулаке деревяшку, сквозь которую перед этим вбил гвоздь, спрятанный в рукаве гимнастёрки. Вот и середину моста уже прошли. Коренастый солдат слева удивлённо посмотрел на Петра. И в этот момент тот незаметно, но резко ткнул Фёдора локтем. Рядом как раз находились и сопровождающий конвоир, и ещё один у перил. Фёдор споткнулся и упал на колено. Конвоир тут же с криком ударил его сначала ногой, а потом замахнулся сверху прикладом автомата. Заорал что-то по-немецки и тот, который стоял у перил, наставляя дуло на упавшего пленного. И в этот момент Пётр прыгнул прямо через приятеля, сбивая замахнувшегося конвоира с ног и уже в прыжке вырывая у того автомат. Во второго он стрелял одновременно с приземлением, перекатываясь по настилу. Тот опустился на колени, прижимая руки к животу. А Фёдор в это время, словно в истерике, всё бил и бил упавшего рядом с ним немца гвоздём в уже мёртвое тело. У противоположных перил также оба конвоира были уже убиты, но остальные немцы, отскочив ближе к перилам, начали стрелять по колонне, вернее, по её середине, где всё и началось.
  - Прыгайте! - заорал Пётр, выпуская очередь в ближайшего солдата. - В воду! В воду ныряйте!
  Середина колонны, сметая за собой конвоиров, ринулась через перила в воду по обе стороны моста. Остальные пленные в передней и задней частях колонны растерялись и лишь некоторые попытались завязать борьбу с автоматчиками, этим невольно отвлекая тех от беглецов - основная же масса ничком кинулась на настил и на землю, чтобы невзначай не попасть под пули.
  Пётр присел у стойки перил и продолжал прицельно стрелять по ближайшим немцам. Фёдор, тоже с автоматом в руках, пригнувшись подскочил к нему.
  - Ты чего? - закричал Пётр на него. - Прыгай быстрей, ядрёна корень!
  - А ты?
  - Я прикрою и за тобой. Давай, не телись!
  Фёдор кинул оружие, перевалился через перила и полетел в воду. Пётр отбросил неожиданно замолчавший автомат, схватил федькин и вдруг отчётливо понял, что из всех отстреливающихся военнопленных теперь остался на мосту в одиночестве. Он вскочил, пытаясь одним махом перепрыгнуть через перила, и в этот момент несколько пуль ударили в его тело. Он охнул, но по инерции перевалился через жердь. Через несколько секунд в том месте, где Пётр скрылся под водой, всплыло красное пятно.
  Но он не утонул. Он умирал ещё долго, лёжа на спине у самого берега в камышах и истекая кровью. Показалось ему вдруг, что рядом появился отец, склонился над ним и одобрительно похлопал по плечу. Потом появилось ласковое лицо матери, которая трижды его перекрестила и погладила по голове. А затем увидел он себя со стороны, обтирающегося полотенцем после купания на покосе, увидел Настю, с улыбкой несущую ему крынку с молоком и свежий каравай, увидел смеющихся рядом с ней Борьку, Стёпку и близняшек - увидел всё это до пронзительности ясно, и ему стало невероятно хорошо. А потом почему-то всё пропало и последнее, что он почувствовал, - это до безумства сладкий поцелуй с Настей...или...
  
  В этот момент Насте, укладывавшей близняшек спать, стало плохо. Так плохо, что закружилась голова. Она присела на кровать к девочкам и вдруг будто кто-то шепнул ей в ухо: "Петя твой умер".
   "Не может быть"! - чуть не закричала она вслух, но вовремя зажала рот ладонью.
  "Умер", - опять прошептал кто-то невидимый.
  Она заплакала.
  А на лесной поляне пожилая, но бодрая на вид женщина, вдруг выронила из руки корзину с грибами, схватилась за сердце и тихо опустилась в траву. "Сынок"... - едва слышно прошептала она посеревшими губами.
  В эту ночь было очень яркое звёздное небо. Говорили даже, будто появились совсем новые звёзды.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"