Руна Ольга : другие произведения.

Альфа Центавра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ключ на старт! Протяжка один! Продувка! Ключ на дренаж! Зажигание! Предварительная! Промежуточная! Главная! Подъем!
  Альфа Центавра
  
  
  1
  
  
  - Значит, два условия...
  - Не условия... Просьбы.
  - Хорошо, я пойду вам на встречу. Но и вы, Иванов, обещали...
  - ИвАнов.
  - Что?
  - Ударение на "а".
  - Ну да, ну да... Как у Чехова. Развяжите ИвАнова.
  - Владимир Сергеич, вы уверены? - проскрипел, как давно не смазанная дверная петля голос, принадлежавший одному из двух белых пятен, подпирающих стену, - Он же...
  
  Владимир Сергеевич снял очки и, зажмурившись, растер переносицу, отчего лоб его стал похож на свежевспаханный чернозем.
  
  - Развяжите. И оставьте нас вдвоем.
  - Но...
  - Я не понятно выражаюсь?
  
  Белые пятна зашевелились и отделились от стены.
  
  - Понятно, Владимир Сергеич.
  - Вот и славненько.
  
  Первым делом он подошел к окну.
  
  - Осень. Сейчас же осень?
  - Ну, по всем приметам - она, родимая.
  
  С непривычки от неба, от его пронзительной синевы и бесконечности заслезились глаза. Больно. Но он не обращал внимания на боль и все смотрел и смотрел, проваливаясь в него, как в воспоминания... или нет, как в предчувствие.
  
  - Ну, что ИвАнов, начнем?
  - Ива. Можно просто Ива.
  
  Взгляд зацепился за крохотную черную точку вдали. Птица. Сердце защемило так сладко, что... он с трудом оторвался от этой манящей точки.
  
  - Да. Начнем. Я готов.
  - По порядку.
  - С самого начала.
  
  
  ***
  
  
  Это было самое отвратительное и прекрасное существо из всех, что встречались мне в жизни. Лысая. Тощая. Сиськи размером с кнопку дверного звонка, но... стопроцентная сучка. Альфа. Да что там Альфа! Центавра! Кобели при виде такой становятся выше на голову и грызутся не на жизнь, а на смерть, навсегда бросая недоеденными борщи уютных жен и насиженные гнезда диванов. Но, дело было даже не в этом. Хотя любой, увидевший однажды как она, ритмично виляя задом в такт своим липким, стекающим по перилам желаниям поднимается по ступенькам - непреодолимо захотел бы ее "отодрать" прямо на лестнице. Это был один из ее феноменов. Ее хотелось всегда и везде: до обморока, безумия, до "плевать на всех и вся" и до "гори оно все синим пламенем". Второй феномен помещался в ее ведьминых глазах. С виду - глаза, как глаза: чуть раскосые, карие, одетые в густую вуаль поволоки, небрежно спадающую с полуприкрытых, вечно пьяных век, но стоило раз наткнуться на торчащее из них жало, как сразу возникала зависимость. Она гипнотизировала, как кобра, а потом впрыскивала в тряпичную куклу, в которую ты превращался - наркотик себя. И первая доза сразу становилась смертельной. С самого первого взгляда я понял - кранты! Вот она, явилась, тварь, чтобы разрушить мою жизнь! Такое сразу понимаешь, как неизбежность конца, равно как и то, что ничего не можешь с этим поделать. Более того - не хочешь.
  
  Она обрушивалась людям на головы. Говорила, что это у нее такая дурная привычка, причем единственная. Считала себя идеальной. Ей было плевать на ущерб, причиненный пострадавшим от трепанации черепам и переломанным шеям. Но потом я понял, что обрушивалась она все же не хаотично, а выборочно. У нее был отменный вкус и звериное чутье на самую лучшую жертву. В этом был третий, самый жестокий и непредсказуемый ее феномен. Самый изощренный. Вытягивать душу. Некоторые о нем так и не догадались. Просто спились с горя, завязнув в первых двух. Но, к таким она теряла интерес еще быстрее. Короче, она была инопланетянкой, даже скорее всего не белковой. Дурдом по ней плакал, это точно, но поймать ее еще никому не удавалось, - ни санитарам, ни агентам спецслужб, - то телепортировалась, просачиваясь сквозь пальцы, как дым от вечной своей изломанной сигареты, то заражала смертельной дозой себя.
  
  До нее я считал себя обычным, вполне нормальным, без видимых отклонений от нормы и, прожив к тому времени не много - не мало, а уж точно половину отмерянного - и не подозревал в себе такого динамита. Жену любил, футбол, бокс по воскресеньям. Но чтобы рифмы ломали кости, чтобы словами кровавыми сердце выблевывалось, - этого я не мог представить себе даже в кошмарном сне. И между сдохнуть и жить выбора не стояло. То и другое было равно желанно и невозможно. Но даже это она решила за меня. Так стал я листом, пером, чернильницей, кишками, лавой и пеплом. Так она открыла мне способ жить - умерев. Но не сразу, а только после того - "как"! Как был инфицирован всеми тремя вышеперечисленными ее проклятыми феноменами.
  
  Впрочем, что-то такое во мне было всегда, иначе она бы свалилась на кого-то еще. Было это давно. Я только - только стал привыкать к своему новому голосу, дико смешившему девочек с некрасивыми вулканическими образованиями на лбу и очень красивыми - под пуговками приятно потрескивающей ткани в области сердца. Это была та самая чудесная пора, когда гормоны, еще подвластные неведомым ранее нежным чувствам наперебой спорят с пробуждающимися дерзкими талантами, кто - кого. После очередного сочинения на "свободную тему" учительница русского языка и литературы, изъяснявшаяся исключительно цитатами и датами рождения - смерти великих пиитов, не скрывая восхищенной брезгливости, произнесла помпезный монолог:
  - Да, И., печально! С сожалением вынуждена признать, что... каким ты был, таким ты и остался! Количественный процент ереси на общую площадь текста превышает все допустимые нормы приличия! Но, тема! Я перечитала ЭТО три раза! Что? Вот что ты вообще можешь знать о том, на что замахнулся? Одолел полторы книжки, включая букварь, и туда же - разглагольствовать о любви!? Думаешь, самый умный нашелся? Шекспир, значит - дурак, а он - умный! Ошибаешься, И.! Ты туп и безнадежен! Да еще и хам! В каждой строчке - хам! И пошляк! Вон из класса и чтоб без родителей...
  
  И вдруг, не окончив фразы, она покрылась пунцовыми пятнами и, швырнув в меня тетрадкой, заплакала. Да, что там заплакала - заревела белугой! Вулканические девочки оглушительно захлопали ресницами.
  
  Туш!
  
  Помидоры!
  
  Носилки!
  
  Занавес!
  
  Улики своего позорного вольнодумства я решил уничтожить в школьном сортире, но что-то меня остановило... или банальное любопытство, или то, что она так не банально... перед всеми. Я открыл тетрадь и увидел вместо оценки жирный красный "+". Просто "+". Она не нашлась, к чему этот плюс пристроить, к какой такой цифре в пятибалльной системе оценки ума и таланта, но... она увидела и оценила другое... дремлющую во мне бациллу, такую же, как та, что умерла в ней, так и не родившись. Это ее и подкосило. Ведь, по большому счету, она была очень несчастна, - питалась стихами, носила толстые линзы очков и мечтала о том, что когда-нибудь станет женщиной. К тому же, она понимала, что между гением и идиотом - очень тонкая грань. И тогда я задумался. Раз было чему остаться таким же, раз даже через толстый минус ее одиночества проступило бельмо моего "Я", значит, оно все-таки было! Оставалось только выяснить, к чему этот "+" прилепить.
  
  Больше я не писал сочинений на свободные темы, не хотел ее расстраивать. Думать же на свободные темы я отказался по другой веской причине - не хотел расстраивать себя. Так было долго, пока не появилась она.
  
  Лысая.
  
  
  2
  
  
  - Нее, я как-то сегодня не в форме... да и футбол по телеку... может в другой раз...
  - Так, Ива! Другого раза не будет! Про систему Станиславского помнишь?
  - Ну-у...
  - Баранки гну! Представь, что завтра планета Земля столкнется с метеоритом. Представил?
  - Ну-у...
  - И у нас на все про все остался только этот вечер. Последний! И мы должны его прожить - на полную катушку! Сечёшь?
  - Ну-у...
  - Короче, Ива, хватит мычать!
  - А футбол...
  - Футбол посмотришь в повторе, даже еще и лучше, не так расстроишься. Надевай тапки и дуй за водкой! Задание понял?
  - Понял...
  - Другой разговор! И давай побыстрей, "народ для разврата собрался", ждем только тебя! Конец связи!
  
  Актерская среда - субстанция довольно странная, она или принимает с потрохами или выплевывает навсегда, со взаимной и непреодолимой ненавистью друг к другу. Мне повезло. Меня, можно сказать, человека с улицы, они пустили туда, куда "посторонним вход запрещен", в закулисье. Не знаю, что они во мне нашли, может мою тогдашнюю нормальность, которой им не хватало... некую связь с реальностью, что ли... эдакий обычный парень из обычной жизни. А я полюбил их за незащищенность, страсть и искренность, за беспримерную преданность своему эфемерному ремеслу и за то, что они умели дружить, ни за что-то, а просто так. Актеры... Я даже завидовал им. Такие разные, больные, неустроенные, но безмерно счастливые люди, живущие в каком-то удивительном, ни на что не похожем иллюзорном мире. С ними никогда не было скучно и всегда было о чем и поговорить и помолчать и надраться. Хотя предугадать по какому сценарию пойдет в этот раз - было нереально. Как один спектакль не похож на другой, так и каждая пьянка была уникальна и неповторима в своем роде.
  
  Жене я сказал, что ненадолго. Если бы я знал! Если бы я только знал, что ее растрепанный поцелуй в прихожей будет последним... Если бы я знал, что никогда не любил ее, то с радостью остался в своем неведении. Но, я не знал.
  
  - Вот и Ива пришла! Молока принесла!
  
  Чмоки - чмоки - тру - ля - ля! Облепили, закружили, затискали. Девчонки - они и в Африке девчонки, хоть и актрисы.
  
  - Вот... как просили... водка... фрукты там... консервов еще взял...
  
  Схватили, потащили, задымили.
  
  - Бра-ат, где тебя носит?! Держи пять! Привет - привет! Здорово! Сигареты есть?
  - Купил, вот. Еще пачка в куртке.
  
  Ребята они и в Африке ребята, хоть и актеры.
  
  - Трубы горят! Душа просит праздника!
  - А, ну да... последний день... ну, по Станиславскому...
  
  Хи-хи! Ха-ха! Бу-га-га! Возбуждение. Реплики.
  
  - А у нас сегодня аншлаг был! Почти ползала живого зрителя!
  - Даже цветов дали в кои-то веки! Ой, ё! Цветы кто-нибудь в воду поставил? Завянут же...
  - Ладно, ну их, авось не сдохнут...
  - Лучше б денег дали, правда? Они не вянут!
  - Зато сдыхают еще быстрей, чем цветы!
  
  Томление. Брожение. Суета. Обрывки фраз. Каша.
  
  - Ива! Ива! А у нас тут... (чщи - чщи - чщи) Слышал уже? Тебе одному по секретику на ушко! (м-м-м) Эй, кто-нибудь, выключите верхний свет, не на сцене! Глаза режет! (б-р-р) Глаза - фигня, этот свет превращает мои - твои - ваши морщины в окопы времен Второй Мировой! (клынц) Ива! Ива! Ты прелесть! Дай поцелую! (чмок) И я! И я! (муа-а) Иди сюда скорей! Ты Юку знаешь? (упс) Ты что! Все знают Юку! Мальчики, а что это мы без музычки сидим? (тач-тач) Только не громко! (падам-падам) Ага, так хорошо! Ива! Ну, где ты там застрял? Пойдем, я тебя познакомлю! Нет, я познакомлю! (хмык) Быстрей же!
  
  Закружили. Поволокли. Зашелестели.
  
  - Юка... Юка... Юка... она... блин... классная... но, странная... как снег на голову всегда... столичная штучка... гайка с переподвыподвертом... говорят, она знаменитая писательница, но настоящего ее имени не знает никто... это тайна... ты с ней поосторожней... ага - ага, с такими лучше не связываться... сожрет и не подавится... та еще дрянь... я слышала, один из-за нее повесился... а другой застрелился... а третий хотел ее зарезать... грузин, кажется... а ей хоть бы хны! Да что ты упираешься?
  - Я не упираюсь...
  - Испугался?
  - Нет...
  - Не бойся! Мы пошути-и-или!
  - Я и не боюсь...
  - Во-о-от! Это она... она... Она!
  
  Юка.
  
  Она стояла лицом к окну и курила в форточку. То ли женщина, то ли птица, сразу и не разберешь. Лысая башка. Идеальный череп. Казалось, повернись она, и вместо носа увидишь клюв. К тому же ее ассиметричные плечи и острые треугольники торчащих лопаток напоминали наспех спрятанные от посторонних глаз тщедушные крылья. Но ниже... Упругий, немного массивный для фигуры в целом идеальный круглый зад и бесконечно длинные, фигурные как у благородного концертного рояля ноги - безапелляционно выдавали в ней самочью суть - сильную, страстную, ненасытную, вязкую.
  
  - Юка, познакомься! Это - Ива. Он - душка! Настоящий мужик, не то что наши... (хихик) с виду все брутальные мачо, а приглядишься - тьфу!
  - Э! Э!!! (ма - мэ - ми - мо - му) Кто это там "тьфу"? - стройный хор баритональных прихахатывающих теноров, - Ива, ты попал под каток! Не слушай баб, они у нас все озабоченные!
  - Молчали бы уже герои - любовники недоделанные! Бабы - не мы, бабы - немы!
  
  Постоянные тренинги в словесном пинг-понге и здоровое чувство зубастого юмора - залог молниеносной реакции. Это и понятно, в их профессии без воздействия и оценки никак.
  
  - Теткам скоро сорок лет, прыгают, как дурочки...
  
  Но, слова - словами, а удовольствие от физического контакта еще никто не отменял.
  
  - Ах, так! Тетки, значит! Бабы, стало быть! (р-р-р)
  - Бабу бы... (гы-ы)
  - Ну, все, тенора - кастраты, готовьтесь петь фальцетом!
  
  Штурм, переходящий в трамтарарам и веселую возню. Атмосфера праздника и радости! Актеры - они, как дети.
  
  Обычно, я не прочь поглазеть, как народ выпускает пар. Но, не сейчас. Сейчас я стою и как баран пялюсь на ее бритый затылок. Ну и на зад, конечно. Мне интересна эта странная конструкция "вне". Вне всего и всех.
  
  Вдох:
  - Женщина актриса - больше, чем женщина...
  
  Выдох:
  - Мужчина актер - меньше, чем мужчина...
  
  У лысой головы - красивый бархатный голос.
  
  - Ива - это что, имя или дерево? - спрашивает она, не отрываясь от созерцания наползающего на окно тумана.
  - Да нет, так... погоняло... А Юка - это...
  - Это - Я, а впрочем, не важно, хоть горшком назови, - она пульнула сигаретой в форточку и...
  
  Лучше б она не поворачивалась! Лучше бы у нее вместо носа оказался птичий клюв! Лучше б мне вообще не рождаться!
  
  Туман.
  
  Приглушенные голоса откуда-то издалека.
  
  - Ребята! Ну что вы все расползлись по углам, как тараканы!
  - Все - все - все! Больше никого не ждем!
  - Третий звонок! Начинаем!
  
  Это туман просочился сквозь стекло, съел все звуки, смазал все краски...
  
  Что за чертовщина... наваждение какое-то... вроде не пил еще...
  
  Это туман просочился сквозь поры, съел все слова, смазал все мысли...
  
  И только сердце, словно сорвавшийся с привязи колокол, бешено бьется о стенки грудины, отдаваясь в ушах гулким звоном. Набатом. По мне. По тому, что было мной еще мгновение назад.
  
  - Ты кто вообще, Ива...?
  
  Я пытаюсь справиться с собой, навести резкость на ее пятно. Мутно. Размазано. Голова кругом... от перегрузки... до тошноты. Вроде смотрит - а вроде и нет. То ли оценивает - то ли презирает.
  
  Кранты!
  
  - Я? В смысле? Человек, наверное...
  - Хм... Интересно. У тебя ручка есть, человек?
  - Что? Какая ручка?
  - Шариковая.
  - Есть... Зачем?
  - Будем из водки делать текилу!
  
  В другой компании это бы не прокатило. Но, эти ребята - не такие как все, для них творчество превыше всего! Игра - их икона! Они пишут на водке - Tequila и C2H5OH+H2O становится божественным нектаром голубой агавы! Соль - в пачке, лимон - на блюдце. Ну, понеслась!
  
  Как здорово, что все мы здесь...
  
  Лизни - опрокинь - кусни!
  
  У - у - у...
  
  После первой и второй - перерывчик не большой!
  
  Лизни - опрокинь - кусни!
  
  М - м - м...
  
  Стоя! За присутствующих здесь дам-с!
  
  Лизни - опрокинь - кусни!
  
  А - а - а...
  
  Я смотрю только на нее. Все смотрят только на нее. Она не смотрит ни на кого. Притяжение ее магнита необъяснимо, ее магия работает сама по себе. Мужчины ревнуют ее к женщинам. Женщины - к мужчинам. Все лезут из кожи вон, чтоб завладеть ее вниманием, получить в награду за хорошо исполненный трюк сахарок ее фальшивой улыбки. И она улыбается, лыбится, скалится, раздает подачки мимо алчущих подобострастием ртов. Щедрая! Всем и никому. Но... она здесь! Зачем-то же она здесь!? Такие - не появляются просто так. Для "таких" - пребывание в любом пространственно-временном отрезке является закономерной неслучайностью. Ее "вне" - стратегический маневр! Она тянет время. Выбирает. Прицеливается. Ну же, давай! Пли! Я готов стать точкой выбора твоей самоцели. Мишенью. Единственно возможным смыслом. Я подставлюсь. Поймаю свинец твоего взгляда. Я сделаю это! Только посмотри! В меня! Потому что... я... ЧЕРТ! Я... хочу ее так, как никогда и никого ни "до" ни "после"! Что же ты медлишь? Стреляй! В упор! Вот мое сердце! Ну? Мимо... Я для нее - такой же "никто", ноль - пыль - моль - "молоко"... С одной стороны меня это бесит, с другой же - придает сил и уверенности в себе. Теперь стрелять буду я! И я не промахнусь! Бацилла, живущая во мне - пробудилась. Я начинаю свою безумную игру. Посмотрим, кто - кого преодолеет!
  
  А она куражится, издевается так филигранно, что всем и невдомёк, что они - марионетки, играющие фарс, придуманный ею для собственного увеселения. Но, актеры - народ подневольный, им нужен деспот - тиран - диктатор. Стоит лишь появиться властной руке режиссера, как они, сами того не осознавая, теряют волю и становятся исполнителями чужих замыслов. Она - искусный кукловод, ей нравится дергать за веревочки.
  
  - Что вы такие скучные, ребята... Хотите - сиську покажу?
  
  И все начинают вытаскивать из закромов свои разнокалиберные сиськи. Все, кроме нее. И меня. Все смеются. И она тоже. Хохочет! Закатывается! Ржет! Над всеми. Но... не надо мной.
  
  1: 0!
  
  - А ты, человек Ива... хочешь увидеть мою сиську?
  
  Тварь!
  
  - Нет!
  - Врешь!
  
  Да, я вру! И это вранье дается мне не просто.
  
  Лизни - опрокинь - кусни!
  
  Чем больше я пью, тем трезвей становлюсь. Во мне полным ходом идет необратимый процесс. Я не осознаю, что моя импровизация - фикция, хорошо отрепетированный не мною прием. Мне кажется, что я творец, на самом же деле - я, как и все - болтаюсь на веревке. Я осознаю это потом, когда будет уже слишком поздно. А пока...
  
  Я чувствую себя бутылкой водки, на которой написали ручкой - текила. Умом я понимаю, что я - все та же 40% смесь спирта с водой, но сердцем я уже другой, во мне бродят совсем иные ингредиенты и пропорции. Я применяю на себе великое искусство перевоплощения. Обычный парень из обычной жизни остался где-то позади. Я даже не знаю - где, в какой именно подворотне... но, мне теперь все равно, найду ли я его когда-нибудь. Я верю в нового себя без оговорок, без поправок, без возможности повернуть назад. Я - текила! Я сыграю свою роль так достоверно, что поверит и она!
  
  Ты покажешь мне все! И сиськи в том числе...
  
  Лизни - опрокинь - кусни!
  
  - Юка... я... приглашаю... тебя... на... танец.
  - Не вопрос.
  
  Суть настоящего хищника - виртуоза заключается не в том, чтобы сидеть в засаде и ждать, когда ему перепадет счастье утолить свой голод, а в том, чтобы добыча сама пришла к нему в лапы, чтобы ее непреодолимо влекло к своей погибели, вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения. Жертва, беззаботно пасущаяся на лугу - не подозревает, что хищник ее уже выбрал, настиг, убил, разделал и съел.
  
  - Твою мать, Ива! Ты что, оглох? Твой телефон разрывается... Ответь или отключи его, к чертям!
  - Не вопрос.
  
  К чертям!
  
  Это жена. Я нажимаю на кнопку и отключаю ее из своей жизни. Я предаю вот так вот запросто все, чем она была для меня. Оказывается, она для меня была - иллюзией нормальности. Я без содрогания предаю то, чем был для нее. Это намного страшней, потому что я для нее - был по-настоящему. Я еще не знаю, как это... когда тебя предают. Я еще не знаю, что это такое - быть по-настоящему. Но я узнаю. Позже. Пройдя все стадии паранормальности, я все узнаю. Даже то, что человеку лучше не знать никогда.
  
  Лизни - опрокинь - кусни... меня... Юка!
  
  Что-то внутри меня шепчет красивым бархатным голосом.
  
  - Тебе будет больно...
  
  Что-то внутри меня вопит, разрывая в клочья голосовые связки.
  
  - Я хочу этой боли!
  
  Ее лицо так близко, что... я чувствую, как пульсирует кровью источник в выпуклой височной жилке. Я втягиваю ее запах ноздрями. Запах похоти, проступившей на лбу капельками прозрачной росы и надраенной до скрипа ангельской чистотой. Наверно, так пахла раскаявшаяся Мария Магдалина. Патокой и мылом. Линия ее рта... ее излом... он сводит меня с ума... всего в каком-то сантиметре от точки моего собачьего слюноотделения. Его бездонная впадина влечет меня, как хищная мухоловка глупое насекомое, привлеченное в сердце готовой вот-вот захлопнуться ловушки обманным ароматом, секретом страсти. Она проводит языком по пересохшим от нутринного жара губам, чтоб не лопнули раньше времени, не брызнули липким медвяным нектаром, потом как бы ненароком прикусывает лезвиями белоснежных зубов нижнюю... и... растягивает в издевательской ухмылке. Интересно, кто я для нее? Жирный, заштопанный цыганской иглой гусь на расписанном под хохлому нарядном блюде? Эдакий помпезный гусь без головы, страдавший при жизни ожирением и отдышкой, а теперь нашпигованный кашей, украшенный черносливом и кислыми антоновскими яблоками? Хорошо, я согласен, я - гусь! Проткни меня спичкой, и ты увидишь, что я готов превратиться в обглоданный остов!
  
  Ей все больше и больше нравится скользить по моим метаморфозам сквозь вуали чугунных век, наблюдая, как я истекаю соком своих вожделений. Что же ты тянешь? Давай скорей приступим к этой безумной, уже неизбежной для нас обоих трапезе. Ты ведь хочешь этого не меньше, чем я! Различие наше лишь в том, что ты не утруждаешь себя предположениями на счет того, кем являешься для меня... Это хорошо, что не предполагаешь, это правильно! Лучше не знать, что у дохлого гуся на блюде могут быть свои фантазии и гастрономические пристрастия, что он тоже умеет пользоваться ножом и вилкой. Ну же, давай! Жри! Но только не ропщи, когда придет мой черед отведать филей твоего сердца.
  
  Самонадеянный болван! Размечтался...
  
  Она приближается ко мне вплотную, дотрагивается до дыхательного сгустка, замершего на приграничной территории губ... губами и, наконец, одаривает меня своим великодушием, безжалостно впрыскивая дозу.
  
  Поцелуй.
  
  Божественный напиток! Дьявольское зелье! Не важно! В любом случае, я готов остаться навсегда где-то между корнем языка и умерщвленным серебром кариесом в премолярах. Еще! Еще! Поцелуй... целуй... целуй! Меня! Только не останавливайся! Целуй! Еще! Юка-а-а-а...
  
  Туман - сообщник, фокусник, факир. Он растворил нас в своем покрывале, съел все маски, смазал все гримы. Магический щелчок несуществующих пальцев ночи - и... мы исчезаем.
  
  Какое-то время марионетки еще будут по инерции махать руками и корчить рожи, а потом... все расстроится. Куклы начнут сталкиваться лбами, спотыкаясь об тени своих несыгранных ролей, забывать текст, путаться в нитях, нелепо свисающих с запястий и, в конце концов, свалятся в оркестровую яму, сбившись в бесформенный комический ком. Бедные мои, хорошие, обездвиженные, безликие, жалкие... Не плачьте, вы не виноваты! Радуйтесь! Ведь концерт мог закончиться гораздо хуже... Закрывайте глазки, самое время остановить прекрасное мгновение! Вы пьяны и свободны! А я... Я поболтаюсь на веревке за всех вас! Мне необходимо проверить, может ли кукла управлять кукловодом.
  
  Show must go on!
  
  
  3
  
  
  Переплетясь склизкими косами языков, как ополоумевшие змеи, мы доползли до какой-то квартиры (впервые в жизни мне было плевать, где я нахожусь), до какой-то кровати (важно было лишь то, что она со мной) и провалились в бездну неизвестно кем постеленных космических простыней... то паря друг в друге, как в невесомости... то разрывая в хлам кожаные покровы ставших податливыми, как пластилин, тел...
  
  Раньше я считал, что оргазм - это результат определенного процесса. Идиот! Раньше я просто не жил.
  
  Перелистывая ее желания, как псалтырь, замоленный до дыр, я понял, как ошибался! Оргазм - это процесс определенного результата. Я испытал его в полной мере, вытекая из-под ее пальцев, безошибочно набирающих секретные коды потайных сейфов моей чувственности.
  
  Мы не узнавали, не изучали, не открывали друг друга. Мы знали!
  
  Если бы я тогда мог шевелить извилинами - я бы, непременно, задумался о том, откуда это знание во мне... в ней... в нас, из каких таких прошлых жизней? Но, мой мозг пребывал в глубоком нокауте. Чем-то новым внутри себя я понимал, что волшебные ключи заполнили собой магическую замочную скважину и отворили дверь заколдованного Замка. А там за дверью...
  
  Как сообщающиеся сосуды мы наслаждались нашим бесконечным оргазмом, снова и снова перетекая друг в друга, без времени, без передышек, без устали, без слов, без начала, без конца...
  
  О, если бы это длилось без конца, то о лучшей смерти я бы не смел и мечтать!
  
  Конец - незваный гость, он является без звонка, заходит, как к себе домой, не снимая в прихожей ботинок. Там, откуда он приходит - всегда слякоть... и эти следы... их же потом ни дустом, ни скипидаром!
  
  Ехидно так: - Что, не ждали?
  
  А ты стоишь, в трусах и тапках и не знаешь, что лучше - дать в морду или бежать за шваброй.
  
  - Да ждали, ждали... Только не сейчас, а как-нибудь потом. Может завтра, а может в будущем году, а лучше...
  
  Но, если посмотреть с другой стороны, становится ясно, что любой конец - это всегда лишь начало.
  
  Начало.
  
  - Слушай, как там тебя... я забыла... который час?
  
  Она забыла! Как там меня...
  
  "Хоть горшком назови... хоть горшком... назови". Жернова контуженого мозга проворачиваются с трудом. Я нашариваю глазами часы на стене.
  
  - Ива. Семь.
  
  Семь какого-то вечера или утра.
  
  - Ну да, я и говорю. Семь... Сигарету дай и дуй домой, человек Ива, загостился...
  - Я...
  - Ты.
  
  Уйти... Ну уж нет! Этого я не мог. Я должен был сказать ей то, что не говорил никогда и никому. Но к словам я тогда еще не привык, да и звук моего голоса был грубым, как паровозный гудок, он мог запросто раскарябать ей уши несоответствием их величия с тем, кто их произносит. К тому же, меня мутило... Бацилла воскресшего плюса, раскорячившись поперек горла острыми лезвиями своей крестовины, вызывала непреодолимый рвотный позыв. Душа просилась наружу. Мне нужно было найти другой способ, чтобы вытатуировать, наконец, его красное жирное тело в единственно возможном для него месте и в единственно реальном для него времени. Настал час сочинения на "свободную тему"! Но, теперь я точно знал, на что замахнулся.
  
  Кажется, у меня где-то была ручка... Ах, да... она захлебнулась в парах голубой агавы...
  
  Не знаю, сколько длилась эта короткая мысль, секунду или вечность, но все это время она внимательно наблюдала за мной. И, надо отдать должное ее терпению, ни разу не поддалась соблазну нарушить кругами от брошенного камня презрения направление ее течения. Когда я вернулся, она, как ни в чем не бывало, спросила:
  - Ну, и как тебе мои сиськи?
  - Не знаю, не разглядел.
  
  Она улыбнулась. Поняла!
  
  - Ты домой идешь?
  - Нет, я только пришел... домой.
  - Хамишь?
  - Нет.
  - Хочешь спать?
  - Нет.
  - А чего хочешь?
  - Тебя.
  - Смешной ты, Ива... Ладно, черт с тобой, иди подержись за сиську, пока я буду соблазнять Морфея, а потом...
  - Потом я...
  
  Ее тонкие пальцы стеганули меня по губам.
  
  - Молчи... не надо... я не...
  
  Моя "лопатная" ладонь схватила за горло ее "не".
  
  - Надо. Потом. Спи.
  
  Знаете, как это... смотреть на "залюбленную" женщину, прикасаться подушечками пальцев к пресыщенному влагой эпидермису, макать губы в масло ее наготы, гладить ёжик только-только проклюнувшихся ростков волос, чувствуя грудью синкопы засыпающего сердца... сглатывая слезы... останавливая дыхание... не веря и веря...
  
  - Юка... Ты спишь?
  - Что?
  - У тебя ручка есть?
  - Какая ручка?
  - Шариковая.
  - Есть... Зачем тебе?
  - Ты... любишь... слова?
  
  Пауза.
  
  - Ненавижу. Все, кроме самых главных.
  - Они сказали, что ты... писательница...
  - Они - сплетники! А я - дура, - она вздохнула, - Только дура может всю жизнь писать первый том своего гениального романа и никак...
  - Он будет в двух томах?
  - Пока не знаю... Если второй будет таким же гениальным, как первый, то... А что?
  - Ничего. Так.
  - Ладно, я отключаюсь...
  
  Ее члены расслаблены, но внутри... она готова к полету на все 100%.
  
  Ключ на старт!
  
  Протяжка один!
  
  Продувка!
  
  Ключ на дренаж!
  
  Зажигание!
  
  Предварительная!
  
  Промежуточная!
  
  Главная!
  
  Подъем!
  
  Я слышу, как неумолимо нарастает грохот ее сердца. Я вижу, как в пламени, выбивающемся из сопел раскаленного двигателя, корпус ракеты ее души приподнимается над стартовым устройством - телом и вдруг, помедлив секунду, исчезает, оставляя за собой бушующий вихрь, яркий огненный след на сетчатке моих глаз и полосную рану на груди... Рану, глубиной в бесконечность. Я готов плакать навзрыд. От счастья! От боли! От невозможности того и другого в одну единицу времени! Вот оно! Чудо! Держать в руках неудержимое! Мне нужно подождать, пока она налетается и вернется, но... я не могу ждать! Я отправляюсь следом за ней! Я выдержу любые перегрузки! Я должен быть с ней и здесь и там! Везде! Всегда! Я всматриваюсь в небесные просторы невидимыми глазами. Я изучаю путь, по которому мне впервые предстоит унестись в свою космическую настоящесть. Как первый человек на Земле, готовый совершить беспримерный подвиг и преодолеть непреодолимое, я докладываю его простыми, вошедшими в историю вечности словами, другие здесь не годятся: "Чувствую себя хорошо. Перчатки надел. Гермошлем закрыл. К старту готов!"
  
  - Поехали!
  
  
  4
  
  
  Меня болтает и трясет. Я, то проваливаюсь в сумасшедшую реальность сна, то выплескиваюсь из нее в неизвестную мне раньше нереальность бытия. От этих колебаний я все никак не могу определиться, где мне нравится больше. Оказавшись в одном - меня непреодолимо тянет в другое. Во сне - она впархивает в меня, как в родное гнездо. От этого мне хорошо, от этого я чувствую себя целым. Когда просыпаюсь - она рвется на волю, и я не могу ее удержать в силках своего, уже измененного сознания. Мне и в голову не приходит мысль, что точкой ее соединения могу быть я, поэтому какое-то время я мечусь где-то между. Потом, превозмогая себя неимоверным усилием воли (ведь ее манящая оболочка, такая хрупкая, беззащитная, похожая на только что вылупившегося из скорлупы птенца, лежит рядом... и стоит только дотронуться...), укутываю ее покой одеялом и ухожу подальше. Я скольжу призрачной тенью "Летучего Голландца" по неизведанным просторам этой странной квартиры, выблевывая ее, ЛЮБОВЬ, не иначе... ямбами, хореями, гекзаметрами, а то и вовсе неизвестными мне доселе верлибрами и еще... чем-то белым.
  
  А квартира была действительно странная. Не знаю, чтобы я делал, окажись в каком-то другом месте... наверно, царапал ногтями побелку или пустил бы себе кровь... По количеству разбросанной повсюду писчей бумаги, белой, хрустящей как первый снег, бесстыдно соблазняющей впасть в грех и опорочить чистоту, я догадался, что это ее обитель. И я порочил, марал и пачкал, источая мирру и мускус, не имея ни сил, ни желания противостоять пробудившемуся во мне вулкану. О, видела бы этот почерк учительница литературы, она бы мне не простила! Тема была еще та... Хотя, может и она научилась читать между строк. Жизнь - непредсказуемая штука, она каждого учит своему, кому-то довольно строк, кому-то - того, что меж ними.
  
  Мое бедное истерзанное нутро стенало с непривычки, но бацилла поймала кураж, ей было начхать на мое самочувствие. Я еще не научился управлять кипящей во мне лавой, поэтому просто изрыгал ее из себя потоками букв и фиксировал, а уж они там сами... пели, выли, криком кричали и нашептывали, разливаясь словами по строчкам и тут же пуская корни в междустрочия. Когда же приступ опорожнения заканчивался, я на негнущихся ногах шел к ней, нырял под одеяло и, медитируя всей скопившейся во мне нежностью на кнопку дверного звонка - засыпал. Точнее - просыпался. Этот сон - не сон... он стал потом моей пыткой и спасением, разгадкой и кошмаром, желанием остаться и выбраться одновременно... одновременно невозможно... ни остаться, ни выбраться.
  
  Она стояла лицом к окну и курила в форточку. Женщина - Птица. Теперь я не сомневался. Лысая башка уже не была такой лысой как прежде. Если и дальше так пойдет, она вполне может превратиться в брюнетку. Я делал вид что сплю, на самом же деле я любовался ее ассиметричными плечами и острыми треугольниками тщедушных крыльев, которые она даже не удосужилась спрятать. И чем дольше я смотрел, тем больше мне хотелось, чтобы она повернулась. Я уже не боялся напороться на ее клюв.
  
  Вдох:
  - Трудно, практически невозможно говорить о любви так, чтобы тебе поверили.
  
  Выдох:
  - Если ты никогда не любил по-настоящему.
  
  Она пульнула сигаретой в форточку.
  
  - Ты просто обязан писать. А я...
  - Ты... веришь?
  - Я? Я, кажется, закончила первый том своего гениального романа и начинаю второй.
  - Надеюсь, он будет таким же гениальным, как первый. Ты дашь мне прочитать?
  - Потом. Как-нибудь. Возможно. Все будет зависеть от того, хватит ли духа на третий.
  - Иди ко мне, Юка.
  - Иду. А потом ты... уйдешь.
  - Но...
  - Молчи. Слушай. Ты уйдешь, чтобы посмотреть на все... другими глазами. Ты увидишь странные вещи. Они тебя восхитят и напугают. И там, именно там, а не здесь, столкнувшись с ними лицом к лицу, ты сделаешь свой выбор: уйти навсегда или вернуться. Знать ты должен только одно - у тебя нет никаких гарантий. В любом случае.
  - Хорошо. Но, ты не ответила на мой вопрос.
  - Я верю. Но... у тебя нет никаких гарантий.
  
  1: 1
  
  Оргазм!
  
  
  5
  
  
  Хорошенькое дело, знаете ли, обнаружить в себе "другие глаза". Обнаружились они сразу, как только я вышел на улицу. Те, которыми я пользовался до этого, оказались грубой подделкой, состряпанной в плохо освещенном китайском подвале. Я шел по городу, в котором прожил полжизни, с ужасом понимая, что вижу его впервые... все его шрамы и трещины, заплаканные глазницы давно не мытых окон и мятые, до срока изношенные скатерти дорог, хранящие в памяти бесчисленных наслоений размеры всех шагов и особенности каждой походки. Я видел все швы наружу и прихваченные белыми нитками не в тон уродливые линялые латки. Я видел огромные дыры, засасывающие целые толпы хмурых драповых теней и махонькие дырочки, предназначенные для индивидуального использования, только-только еще пораженные по краям коростой. Но, понемногу привыкая к выпуклости своего зрения, я вдруг заметил, что линзы моих новых глаз могут выгибаться и в другую сторону. Все зависело от "угла" и "предмета". Вогнувшись, линза вбирала в себя красоту и та, проникая в самое сердце, разливалась по нему бескрайним океаном восторга. Маковки куполов ловили лучами ласковые объятия солнца и сливались с ним в золотом сияющем экстазе утра, а деревья, потягиваясь от долгого сна, стряхивали с себя, прихорашиваясь, излишки свежей весенней побелки. Я видел, как воздух заполняется мерцающими электрическими бабочками, которые время от времени опускались на головы прохожим и те, сами не понимая почему, замедляли шаг и улыбались идущим навстречу. Я смотрел на мир через линзы своих выпукло - вогнутых глаз и видел, как все в этом мире... живое и неживое... дышало и задыхалось, расцветало и сморщивалось, самонадеянно начинало и обреченно заканчивало. Я видел всё! К созерцанию со стороны, к этим полярным контрастам, которые смешиваясь во мне, превращались в дикий винегрет, скорее всего, можно было привыкнуть, но... впереди было самое страшное и неизбежное - непосредственный контакт. Угадать или хотя бы предположить, в какую сторону выгнется линза, я не мог. Ни настроек, ни особых режимов работы, ни поправок на погрешность в моих новых глазах предусмотрено не было.
  
  Контакт.
  
  Она сидела прямо на сквозняке, свистящем из щелей ее чемодана. По инею, покрывшему ее волосы и нереально тонким лодыжкам, я догадался, что она меня ждала. Ждала так долго, что успела сменить синие одежды своих глаз на цвет, у которого нет названия. Жена. Она была хорошая, теплая, уютная, как старые тапки и... все понимала, даже то, чего не понимал я. Поэтому чемодан, в котором она бережно хранила ветра наших с ней лет, всегда стоял у порога. Она знала, что в любой момент может наступить тот самый момент... видно, крепко в ней сидело бабье чутье. Мне хотелось сказать ей что-то простое и доброе, но я не мог произнести вслух ее имени. Ее звали Люба, Любовь... Нелюбовь. Тогда я сел рядом с ней, прямо на сквозняке, так близко, чтобы она услышала мое молчание.
  
  - Прости, если можешь... а лучше - не прощай.
  
  И она промолчала в ответ.
  
  - Я, хоть и дура и жизни не знаю, а вот смотрю на тебя - а тебя больше нет. Одна черная дыра. Смотрю - на тебя, а дыра-то - во мне. И вот, щупаю я в груди своей ту дыру, тяну изо всех сил, чтоб сошлись ее края обратно... ведь дует, так дует в нее холодом могильным, что нет больше сил терпеть... а они ни в какую, привыкли, не хотят на место, тобой растянутое сходиться. Что ж, стало быть, так и жить мне с дырой этой. Буду теперь в нее, как в зеркало глядеться, может, не замечу тогда, как с ночью темной сольюсь навсегда, как вынесет меня ветром из самой себя... неважно куда, все одно теперь. А заполнить ее мне уж не придется. Да и нечем. И незачем. Да и не хочу...
  
  Завыла она о потере своей, горько так, как на похоронах, да воем тем глаза свои бесцветные и стерла с лица, чтоб не мог я больше вспомнить ее.
  
  Хотел я погладить ее, утешить, руку протянул - и в дыру ту проклятую вляпался, пальцы обрезал о края ветра сизого...
  
  Так потерял я ее навсегда, жену свою, Любу, Любовь... Нелюбовь. Она ведь все понимала, даже то, чего не понимал я. Ушла. Не дала предать себя до конца. И чемодан унесла с собой. Как и не было ее вовсе. Одного простить себе не могу... дыры этой черной бездонной, что в груди у нее от меня навсегда сделалась... дыры, которой я был уже тогда, когда еще дыры от меня не было... Нелюбовь.
  
  Все, что происходило со мной дальше, выглядело со стороны, как страшное падение.
  
  - Он с ума сошел! Сбрендил! Свихнулся! - шипело со всех сторон, - Сорвался! Сломался! Покатился! Пропал!
  
  Чем ниже я опускался в глазах всех, кто знал меня раньше, тем выше поднимался в своих собственных, новых, прозревших. Это было трудное и болезненное восхождение на вершину, не обозначенную на картах мира. Она была внутри меня. И я должен был ее покорить, во что бы то ни стало. Мне было страшно видеть, слышать и чувствовать мир по новому, но я больше не мог так, как прежде. Как адреналинозависимый наркоман, я карабкался вверх, с каждым новым шагом - рывком, с каждым вздохом увеличивая дозу риска. Но, чем выше обезьяна лезет на дерево, тем дальше виден ее голый зад.
  
  У человека не так много буйков, определяющих границы его существования: семья, дом, работа и прочее, то есть - все остальное. Семья - дом - работа - связаны между собой территорией, деньгами, обязательствами и долгом, иногда настолько крепко, что превращаются в один большой монументальный буй, а при особо благоприятных погодных условиях и обстоятельствах - в маяк, служащий единственным ориентиром, чтобы не потеряться в бушующем океане жизни. Прочее - редко привязано к маяку - триаде, его координаты и размеры каждый определяет для себя сам. Для кого-то "все остальное" - это бесчисленные мириады звезд бескрайней вселенной, а для кого-то - спичечный коробок с ограниченным запасом спичек. Как бы велики и прочны не были буи и маяки, они лишь пограничные точки, отмеченные на луче, лежащем на плоскости оси координат буквами А, В, С... Но, если есть граница - значит, есть и то, что за ее пределами. Сколько бы звезд или спичек не лежало в вашем кармане - они лишь "все остальное". А значит - есть и основное. Лиши человека семьи - дома - работы и этого "остального" - и вы обнаружите искомое - Человека, как такового. Для такого безумца "без всего" - нет границ, он не распластан условностями на оси координат, для него остальное - не основное, его не выдают за него его карманы, положение, статус и брюшко, чинно свисающее на пряжку брючного ремня, он не подчиняется законам, порабощающим его свободу быть собой.
  
  Так я осознанно решил стать тем, кем являюсь на самом деле. Это было рискованное предприятие, ведь сойдя с комфортной и привычной оси, в безграничье, вместо искомого "Я" могла обнаружиться пустота или того хуже - мокрое место. Но реки не текут вспять. Я сошел "в никуда" и двинулся одновременно в двух направлениях - вверх и вглубь, снимая с себя слой за слоем шелуху налипшего на меня не меня. И чем выше - глубже я продвигался, чем больше я чувствовал себя беспомощным, маленьким, голым, но - Человеком, - тем меньше люди мне казались людьми. Мое новое зрение беспрестанно преподносило все новые и новые сюрпризы.
  
  Были бы у Дарвина такие глаза, как у меня, он бы не стал пудрить миру мозги байками об эволюции. Но, каждый преследует свои цели. По-видимому, представить обезьян предками человека - было с его стороны безобидным и даже благородным поступком. Обезьяны - это еще что... На самом же деле, люди произошли от... Эх, как бы мне хотелось заорать во все горло, если бы это имело хоть какой-то смысл, хоть один малюсенький шанс быть услышанным: - Welсome, уважаемые граждане, в развеселый зоопарк, представляющий вашему вниманию все многообразие видов! Давайте, не скупитесь, платите "бабки", заработанные вами в непосильной борьбе за выживание, чтобы поглазеть на редкие экземпляры, собранные здесь во всем своем блеске и великолепии! Зачем вам знать, что кто-то там, по ту сторону вольеры платит, чтобы полюбоваться на вас. Но, что это? Вы не довольны? Вам мало того, что вы уже видели? Стыдно, граждане, стыдно! Вы пресыщены и развращены! По-настоящему вас может впечатлить только что-то из ряда вон - Йети, Годзилла, Кинг - Конг, Лохнесское чудище! Ну, что ж, пожалуйста, господа извращенцы! Любой каприз за ваши деньги! Внимательно вглядитесь в говорящие головы, льющие дерьмо из голубых экранов прямо вам в рот! Круглые столы, президиумы и тронные залы кишат вымирающими видами, а порой и вовсе невиданными тварями, неизвестными науке! Но, когда речь идет о "Красной книге" и вечной славе - не обойтись без гарантий и страховки. Тут надо хорошенько раскошелиться! А вы думали, куда идут деньги налогоплательщиков? Правильно. Лучше не думать. Просто смотрите и восхищайтесь! В сфере нано - технологий работают только самые лучшие специалисты. В кругах, более чем узких, их именуют - чучельниками. Работа чучельников так хорошо оплачивается, что их настоящие имена не нуждаются в пиаре и огласке, содержатся под строжайшим секретом и охраняются государством, как объекты "национального достояния". Суть мастерства чучельника заключается в том, чтобы набить чучело (будь-то Йети, Годзилла или самый обыкновенный Тирекс) опилками еще при жизни, да так, чтобы никто ничего не заподозрил. Это обман высшей пробы. Так создаются вожди и кумиры! Просто числиться в вымирающих или несуществующих в природе видах - мало. Главное, пока не вымер окончательно, успеть наворовать столько, чтобы хватило на самую высококлассную набивку! Тогда все ревущее и мычащее на разный манер стадо начинает самозабвенно молиться на новоявленную икону. Самые лучшие чучела выходят из доисторических рептилий: долго молчат, почти не моргают, пускают слезу, а потом начинают жрать. Эти их физиологические особенности помогают сколотить нехилый капитал. Некоторым из самых богатых мира сего, пожравшим при жизни больше остальных, достается честь быть памятниками собственных чучел. На таких молятся и после смерти.
  
  Я чувствовал, что закипаю. Ведь, куда бы я ни шел - везде натыкался на одно и то же. Меня сдерживали от извержения только мысли о ней и дети. Да, дети. Иногда среди них попадались чистые, как божья слеза ангелы и просто хорошие маленькие люди, без затемнений на сердце. Но, встречались и полукровки. Не знаю уж, как проникала в них инородная кровь, но душу мою пронзало судорогой боли, когда я видел, как неистово ангелы борются в них за свои половины и как рептилии побеждают. Мне было плохо от этого и страшно тянуло очиститься, исторгнуть из себя застоявшуюся в груди магму. Мой выбор был практически сделан. Остаться здесь, как ни в чем не бывало? Нет! Юка... Все это время без нее - мне непреодолимо хотелось к ней. Впервые в жизни я чувствовал и понимал в себе Любовь, как знание. Как Призвание. Но одновременно с любовью, я начинал ненавидеть ее за то, что она со мной сотворила. Эти проклятые глаза с их сюрпризами и преломлениями! Вырвать их из себя к чертям собачьим! Как было бы хорошо! Как стало бы просто... жить! Просто жить, не видя всего этого кошмара. Но, чем-то смутным внутри себя я понимал, что эта ненависть - лишь начало благодарности за Дар. Я не мог отступить. Я мог только идти вперед. И чем дальше я шел - тем неумолимей приближался к ней. Новый Я. Очищенный "+". Почему-то я был уверен, что она узнает меня любого, без шелухи, без кожи, без "всего остального". Знал, что именно такого она и увидела во мне сразу, раз решилась на инициацию. Другого, прежнего - не примет, просто не откроет дверь. Я верил, что она подождет, сколько нужно, пока я расставлю все точки над "I". Последними объектами, с которыми мне нужно было разобраться, были работа и... театр. Второе я оставил на закуску.
  
  На работе все произошло так, как я и ожидал. Я уволился. Вернее, меня уволил криворогий некастрированный баран в кожаном президентском кресле. Этот баран переложил на мои плечи все, за что можно было грести лопатой деньги, ему только лишь оставалось подставлять свои бездонные карманы. В моменты, когда денег становилось так много, что они начинали вываливаться из лопатного ковша, он поил меня в дорогом ресторане дешевым виски и называл непривычным для его рта словом "друг". И вот я пришел. Завалился прямо в кожаный кабинет с портретом его клона в полстены. Но вместо дружеского похлопывания по плечу и неподдельного интереса о моем здоровье (формально я несколько дней не появлялся на рабочем месте и вполне мог за это время умереть своей или не своей смертью) он начал что-то там блеять о прогулах, не сданных вовремя отчетах и лопате, которая в мое отсутствие превратилась в подобие решета. Сознание собственной значимости и незаменимости могло меня сломать. Но, Господи, как же от него смердело! И что меня поразило больше всего - от портрета на стене смердело не меньше! Это была грандиозная вонь в квадрате! И... я не смог сдержаться. Просто плюнул ему в рыло. - Больной! Ненормальный! Псих! - стекало соплями испуганно мычащих сотрудников по шелухе, которую я сбросил с себя прямо в холле холдинга - хлева.
  
  Все! Свобода! Нет больше оков!
  
  Как легкокрылый планер, поймавший русло теплого воздушного рукава, я воспарил над суетой, бывшей моей прежней жизнью! То, что было большим и значимым становилось все меньше и меньше и вскоре совсем растворилось в большом и удивительно прекрасном мире, раскинувшемся передо мной великолепным, раскрашенным акварелью веером! Стоило только посмотреть на все с высоты, как это "все" расставилось по своим местам! И я, захлебываясь от восторга, подхватил дыхание ветра, поющего мне в самые уши песню Мира: - Вот он я, настоящий, свободный, живой! И ты такой же! Ты и есть целый мир! - и я запел вместе с ним: - И я такой же! Я и есть целый мир!
  
  Самое вкусное обычно оставляют на закуску. Мне нужно было поспешить, ведь чем больше в десерте крема, тем быстрее он портится. Я включил телефон. О - ля - ля! Оказывается, не такой уж и важной персоной я был. Беспокойство обо мне проявил лишь сотовый оператор, да и то в связи с тем, чтобы я не забыл вовремя пополнить счет (хорошо, что теперь это меня совсем не волновало), да мои актеры. Может, хотели занять денег на опохмелку, а может... Мне нужно было убедиться как можно скорей, не протух ли и этот торт.
  
  Я знал, что придется много молчать, поэтому взял две, чтоб потом не бегать. И... удивительный парадокс! Торт оказался свежим! Я ликовал и не верил своим глазам! Там, где, казалось, можно лицезреть самые страшные звериные рожи, там, где надевают на себя маски кого-то, кого и в действительности-то не существовало, я увидел - человеческие лица. Мне хотелось плакать от радости! От того, что хоть что-то оказалось настоящим! Я не мог больше смотреть на морды! Я понял, как я люблю людей! Однако, не все было так просто. Рядом с ними, живыми, настоящими, бродили разной степени прозрачности призраки их ролей, бывших и будущих. Иногда они подсаживались к столу, слушали, одобрительно кивали головами или беззвучно смеялись удачной шутке. Некоторые из них, совсем еще зародыши, только формировались в подвешенных к потолку шелковых коконах. Это было странно и удивительно, но... это было - прекрасно! Так, как только может быть прекрасен весь цикл метаморфоз от зачатия до появления на свет!
  
  Мои актеры! Я был немного пьян и бесконечно благодарен им. И за звонки на телефон, и за то, что оказались людьми, и за то, что не осудили моих перемен. Они даже не спросили. Не потому что им было все - равно, а потому что понимали - у каждого своя дорога, которую нужно пройти. Не важно, куда она вела и чем заканчивалась, пропастью или тупиком... Важно было, что она была: короткая ли, длинная ли, усыпанная терниями или розами... это без разницы! Ведь в любом случае без шипов не обойдется. Они уважали идущих по шипам и не осуждали оступающихся на пути, потому что сами были не без греха и верили в судьбу. Вот так, без лишних слов, они поняли и приняли меня, как принимали и раньше. А я был рад лицам. Я теперь знал, что какой бы зоопарк не бесновался снаружи, есть место, где люди остаются людьми. Этого было более чем достаточно, чтобы быть!
  
  - Юка...
  - Ива...
  - У меня теперь новая работа. Буду сторожить театр со всеми его призраками, чтоб не разбежались.
  - Похоже, и у меня новая работа... Ну, что же ты стоишь на пороге?
  
  Я сделал шаг. Она закрыла дверь. Стоим. Дышим. Гладим глазами глаза.
  
  - Скажи, Ива, чего ты сейчас хочешь больше всего на свете?
  - Двух "вещей". Тебя и писАть.
  - Чего больше?
  - Одно невозможно без другого. А ты?
  - У нас похожие желания.
  
  И мы влетели друг в друга, как птицы в гнезда. Она - в меня. А я - в нее. И наш бесконечный оргазм смешивался с потоками любви и боли, от счастья обретенного рая здесь и ужаса разверзшегося ада там.
  
  
  6
  
  
  - Да, история, однако... Но, уже поздно, я приду завтра, и мы продолжим, ИвАнов... Ива.
  - Я могу рассчитывать, что мне предоставят то, о чем я прошу? Мой лэптоп или просто бумагу и ручку...
  - Тянет?
  - Скорее, разрывает...
  - Не волнуйтесь, я распоряжусь на счет этого. Но, я бы настоятельно рекомендовал вам отдохнуть.
  - Мало времени, жаль тратить его на... А впрочем, я так отдыхаю.
  - Знаете, Ива, чем больше я вас слушаю, тем больше - понимаю. Отдохните, как умеете. Сейчас вам все принесут. И... до завтра.
  
  Он протянул руку.
  
  - Я рад. Спасибо, Владимир Сергеевич за понимание. До завтра.
  
  За окном разливался по небу закат, тающий багряными всполохами в теплых, нагретых за день облаках, собравших в своих кружевах последние брызги осеннего солнца. А он смотрел и смотрел вдаль, впитывая красоту, наполняясь ею как светом, пока взгляд не наткнулся на маленькую черную точку.
  
  
  ***
  
  
  Жесткая кровать. Холодное пятно окна. Объедки света. На потолке, в самой его пуповине - железный глаз вентилятора, растопырившийся в четыре стороны света своими бесполезными ресницами - лопастями с уродливым наростом круглого плафона посредине... как бельмо. Зачем он там, интересно? Хоть бы светил уже, что ли... или бы просто поморгал для разнообразия...
  
  Никак не сосредоточиться. Обрывки изъеденных молью фраз, глаз, прикосновений. Мысль спотыкается и ускользает...
  
  Пунктир. Пунктир. Пунктир.
  
  - Мы ведь теперь всегда будем вместе?
  - (молчание тишины)
  - Скажи...
  - И да, и нет.
  - (тишина молчания)
  - Пока любовь будет все так же сильна...
  - Неужели ты думаешь, что...
  - Я знаю.
  - Как ты поймешь?
  - Из твоих строчек.
  - Даже если это случится, а этого не случится никогда(!), ничего не изменится!
  - Никогда не говори никогда.
  - Почему?
  - Потому что ты... не сможешь писать... так. Так - не сможешь.
  - Как?
  - Как можешь сейчас.
  - Ты думаешь, что я без тебя никто?
  - (огонь зажигалки - прищур сигаретного глазка - то ли вдох - то ли выдох)
  - Ты для меня - все! Но, я смогу! Сам! Я - это Я!
  - Ты ошибаешься...
  - В чем?
  - Ты - это не совсем ты... вернее, совсем не ты... А впрочем, ты поймешь позже. А сейчас - иди и пиши! Пиши, пока можешь! Так, как больше не сможешь никогда!
  - А потом? Что будет потом?
  - Потом будет по-другому.
  - Хуже?
  - Не факт.
  
  Бред.
  
  Этот бред, эти короткие диалоги, как чернильные пятна вдохновения на изломанных манжетах курильщика опиума, вынырнувшего из глубин подсознания только лишь для того, чтобы схватить ускользающую истину за подол шелковой мантии. И на секунду истина - превыше всего, а потом... кольца дыма, угар и ничего...
  
  Пустота.
  
  Он закрыл глаза. Поспать бы. Но вентилятор притаился и с внутренней стороны век, только без плафона. Эта маленькая деталь почему-то обрадовала. Руки выпростались из-под одеяла и выстрелили в пустоту. Север - юг - запад - восток.
  
  Плюс.
  
  Крест.
  
  Роза ветров.
  
  Распятие.
  
  - Ну, что? Давай, дружище, заводись! Ну же! Раз - два - три!
  
  Лопасти вздрогнули и сначала медленно, как бы нехотя, двинулись по часовой стрелке. Сначала внутри век, потом на потолке, с каждым кругом распаляясь все больше и больше. Он почувствовал, что и сам вращается, как гигантский пропеллер, приведенный в движение какой-то неведомой силой, каким-то мощным мотором. Быстрее! Еще быстрее! Еще! По часовой стрелке! Раз - два - три-и-и-и! И... нет больше рук - лопастей - ресниц. Нет потолка. Ничего нет! Только скорость. И высота. И ветер в ушах.
  
  - Я лечу-у! Приближа-а-аюсь! Ау-у! Юка-а-а!
  
  
  * Порог.
  
  
  Рано! Черт подери! Ну, рано же! Я не хочу! Я только...
  
  Зачем ты здесь? Спустилась с неба, чтобы прервать мой полет? Что ты смотришь? Что хочешь сказать мне своими сложенными за спиной тщедушными крыльями, сука?
  
  Ненавижу!
  
  Прости, родная... Прости. Просто, я зол... Я так давно не держал тебя в объятиях, что стал сомневаться...
  
  Любимая!
  
  Ты пришла, и вот я уже не могу оторваться от мигания твоих черносмородиновых нечеловечьих глаз, проваливаясь с каждым рывком чугунных заслонок век в свою неотвратимость.
  
  Снизу - верх...
  
  Снизу - вверх...
  
  Это от радости слезы, ты не подумай! Мне не страшно. Я давно уже перестал бояться, потому что я давно уже все понял.
  
  Черная птица моей дыры, моя лысая женщина с другой планеты...
  
  Как хорошо, все же, что ты умеешь быть женщиной! Если бы ты предстала кем-то другим, пряничного цвета сопливым ребенком или спрятанным в уютные струпья морщин стариком, мне было бы не так просто принять...
  
  Я ждал тебя!
  
  Так ждать не может человек, как ждал тебя я! Чтоб так любить и ненавидеть, чтоб так прощать и снова, снова... надо стать собой до мозга костей и даже глубже. До центра боли, до самой ее сути, до точки невозврата.
  
  Я стал.
  
  Я смог.
  
  Я и не человек уже.
  
  Моя голова обрита наголо. Сутулость моей спины вполне можно принять за спрятанные наспех... Видишь, что ты со мною сделала? Я почти как ты! Почти что...
  
  Ах, да, неувязочка... Крылья!
  
  "Рожденный ползать - летать не может".
  
  Вот зачем ты здесь.
  
  Ты - маленькая, совсем почти незаметная частица, как пробка в бочке, затыкающая пробоину в моей груди, которую сама же и проковыряла безжалостным когтем. Без тебя невозможно... взлететь. Ты - моя эфемерная герметичность. И, да, да, да! Все помню, знаю, ты предупреждала. Никаких гарантий. Все очки в твою пользу, любовь моя! Но, попробовать все-таки стоит! Девизом нам послужит - авось.
  
  Скоро в путь. Давай присядем на дорожку. Просто помолчим о самом главном.
  
  Ты получала мои письма? Каждое мое письмо к тебе - новая глава третьего тома твоего гениального романа. Осталась последняя. Последнее письмо к тебе. Я напишу его сердцем, пусть даже на это уйдет вся кровь. Мне не жалко крови для тебя. В этом письме, в этой финальной главе будет рассказано о том, что вспомнил главный герой. Я. То есть - ты. А вспомнил он, герой, о том, что всегда, оказывается, знал. Но о чем бы никогда не вспомнил без... тебя. То есть - меня. Можно сказать, что у романа счастливый конец. Happy end. Да, так можно сказать. Только вот... точка. Меня мучает всего один вопрос:
  
  Кто поставит последнюю точку?
  
  Ну, улыбнись же! Выше клюв, птица! Видишь, я опять несу чепуху, опять, как дурак, хочу тебе понравиться.
  
  
  * Пиксели.
  
  
  Постой! Не исчезай так быстро! Еще одну минуту! Мне надо сказать. Ты должна знать.
  
  Твои письма...
  
  Я прочитал их все. Каждый раз, глядя в окно - я получал весточку от тебя. Ты - настоящая писательница, ты научилась писать не словами. Я так и не смог... Какой же у тебя красивый почерк!
  
  Ты писала мне...
  
  Континентами облаков, величественно проплывающими между прошлым и будущим и пурпуром закатных вуалей, обволакивающих ввечеру изумрудные кроны деревьев шепотом неслучившихся признаний.
  
  Ты писала листопадом багряным и пьяным и ароматом кубинских сигар и костров, раскуренных кем-то в тумане последнего листка на календаре опавших лепестков осени.
  
  Ты писала каплями, дрожащими под воротником моего промозглого пальто и прозрачными иероглифами неуловимой красоты, истаивающих без следа в оргазмических стонах ночи под неоновые аплодисменты продажных витрин.
  
  Ты писала покачиванием молчаливых теней на бархате тяжелых штор и янтарными отблесками на стенках фарфоровой чашки, дрожащих в напудренных пальцах стареющей девушки, умирающей за столиком уютного кафе, так и не дождавшись своего Ромео.
  
  Ты писала изморозью на окнах и шерстяным ворчанием несмазанных петель покосившейся от одиночества калитки в заброшенном дворике, в котором кто-то обронил свое детство.
  
  Ты писала простуженным прононсом уличной певички, которая через год проснется всемирно известной и умрет от передозировки радости в своих венах.
  
  Всем тем, неуловимым и прекрасным, что так люблю я, эти длинные письма... ты писала мне... красивым несуществующим почерком своего присутствия. И все для того, чтобы я вспомнил и записал.
  
  Да, Душа моя? Спасибо. Я вспомнил. Я никогда не забуду. Я записал.
  
  
  * Шлейф.
  
  
  Что? Все? Время... Проклятый тюремщик! Подожди! Еще одно! Это важно!
  
  Мне нравится, каким получился мой роман. Прости, милая! Я все еще путаюсь... Твой! Конечно же, твой роман! Все три его гениальных тома. Только вот эта точка... Она не дает мне покоя! Мне нужно еще немного времени, чтобы решить этот вопрос. И потом... Куда там мы направляемся? На Альфа Центавру? Подумаешь! Каких-нибудь восемь световых лет! Возьмем с собой теплые вещи, делов-то! Это же для нас с тобой - тьфу, ерунда! У нас ведь есть твои крылья! Правда, девочка? Птица моя. Женщина. Инопланетянка. Доза. Муза. Юка или Ива... я забыл, как там тебя... С нашим романом я совсем запутался, кто есть кто... А впрочем, ты была права, какая разница... Альфа Центавра! И точка!
  
  
  * Стоп-кран.
  
  
  7
  
  
  - Черт! Вы всегда подглядываете за человеком, когда он спит или это я вызываю у вас такие странные желания?
  - Простите, Ива, что разбудил. Я, собственно, недолго и смотрел.
  - И что интересного увидели?
  - Много. Положение тела, конечностей, движение глазного яблока, непроизвольное сокращение мышц, дыхание, рот, пульс... Что за сон вам снился? Вы не отдыхали. Хотите кофе?
  - Сон... Это был не сон. Кофе... Да, пожалуй! Прямо санаторий какой-то...
  - Ну, я питаю к вам особый интерес... Точнее - симпатию.
  - Почему именно ко мне? Я думаю, тут есть случаи и поинтересней моего. Как там это у вас называется... клинические.
  - Без сомнения, каждый случай уникален в своем роде, но... дело в том, что я не считаю вас... больным.
  - Правда? Спасибо на добром слове.
  - Абсолютно. Вы попали в ловушку собственного внутреннего мира и, похоже, добровольно не желаете из него выбираться. Что-то вас держит там. Я хочу понять - что. Но, это не болезнь.
  - Ловушка... Вы лукавите, Владимир Сергеевич. В чем ваш истинный, не профессиональный интерес?
  - Вы писатель. Я, в некотором роде, тоже... Так, любитель, конечно, чисто для себя, но...
  - Что? Вы? Вы! Какая удача!
  - Что вы имеете в виду? Я не совсем...
  - Нет, это не просто удача! Это судьба! Я доверю вам поставить точку! Это очень важно.
  - Что, простите? Какую точку?
  - Последнюю.
  - Не понимаю...
  - Я попробую объяснить, хоть это будет и не просто, все так смешалось... Но, вы же хотели продолжить?
  - Я весь - внимание, ИвАнов.
  
  
  ***
  
  
  Ничто не предвещало беды. Банально? Да! Все факты до омерзения банальны. Вот именно так, омерзительно банально я находился под кайфом троекратного абсолюта своей иллюзии.
  
  Always абсолютно пьян!
  
  Always абсолютно гол!
  
  Always абсолютно счастлив!
  
  Условия для пребывания в этих самопроизвольно вытекающих друг из друга состояниях сложились настолько идеальные, насколько идеальным может быть идеал, как-то сами собой.
  
  Не знаю, как это вообще возможно, но случилось непоправимое. Я не заметил "как"! Как впал в зависимость от бешеной, неоправданно рискованной езды со скоростью, на которую только способен был болид моего сердца.
  
  Этот безумный "три в одном", этот обдолбанный любовью "Я" так увлекся игрой под названием "Человек", что не заметил, как возомнил себя всемогущим Богом. И вот тогда мой дивный Рай, в кружевах которого я нежился и утопал, вдруг, как уличная шлюха, бесстыдно задрал все свои подъюбники и оголив толстые целлюлитные ляжки - харкнул мной, как омерзительной занозой из брезгливо покосившегося рта прямо в липкую свою, пышущую жаром промежность.
  
  Нет-нет, все случилось не сразу, а только тогда, когда знак "кирпич" остался позади незамеченным, и тормозить уже не было никакого смысла. Адовы объятия неслись на меня со всей своей неотвратимостью, песочные замки рушились на глазах, все системы организма отказывали одна за другой... Один лишь мозг работал, как ни в чем не бывало! Почему он раньше бездействовал? Чем таким важным он был занят все это время? Почему он включился только сейчас, когда от него уже нет никакого толку? А он тарахтел и дымился! Подобно гигантскому вычислительному центру мой бесполезный мозг безжалостно расчленял на атомы лепешку, в которую через секунду должна была превратиться его фирменная картонная упаковка. Никаких там ностальгических воспоминаний из детства, никакой киноленты видений, просто лепешка из белого ноздреватого дерьма и салют терракотовых брызг!
  
  Пардон, пардон, я слишком груб и примитивен, а ведь я - писатель хренов, я должен выражаться литературным языком и воздушными высокопарными образами...
  
  Скажем так: новичок - везунчик превратился в махрового завсегдатая и не заметил, как казино перевернуло вывеску другой стороной. Было - "ДА" (в смысле - добро пожаловать, уважаемый), стало - "АД" (в смысле - вот ты и попался, лох). С виду - все, как и было, никаких видимых изменений. Крупье - обходителен даже больше обычного, виски - даже пьяней, чем вчера. А на деле... рулетка моей удачи, с трудом сдерживая кривизну ползущей в сторону оскала улыбки - незаметно стала крутиться в обратном направлении. Но, я поймал "звезду"! Меня несло! Я ничего не замечал!
  
  - Эй, любезный! На все! Что значит, в своем ли я уме? Мне улыбнулась Фортуна! Еще мгновение и джек-пот будет в моем кармане! Какая охрана? Идите в зад со своим фейс - контролем! Всем шампанского! За счет заведения, конечно! Я покупаю его вместе со всем персоналом! Или... нет! Я передумал! К черту персонал! Вы все уволены! Парнокопытные на работу не принимаются! Шампа-а-анского!
  
  Как это могло случиться со мной? Как я мог не замечать очевидного?! Даже когда в моей груди образовалась внушительных размеров дыра и любовь, разнуздавшись от вседозволенности, превратилась в череду обратно - поступательных движений и от тоски и скуки, хватив однажды лишку, сделала роковой шаг и переступила тонкую грань, отделяющую свет от тьмы - я ничего не заметил! Любовь - Нелюбовь! Дыра! Бумеранг! Проклятье...
  
  Так мои новые глаза сыграли со мной дурную шутку и превратили меня из провидца в слепца.
  
  Схема была проста, но кто мог предположить, что она будет настолько примитивной: доза - приход - кайф - эйфория - ломка - смерть... или... еще одна доза!
  
  Да!
  
  Мне нужна была еще одна доза! Еще одна! Ну, пожалуйста! Только одна и все! Прошу! И больше - ни-ни, клянусь! Дай дозу мне, дрянь! Дай мне себя, сука! Умоляю!!!
  
  Манжеты... Пора бы их хорошенько выстирать! Хотя, если приглядеться, то не такие уж они и грязные, на них есть еще немного места. Как раз для пары строк.
  
  - Ну, как?
  - Прекрасно!
  - Ты моя Муза, Юка!
  - Не называй меня так! Музу боготворят пока она, как та избушка, стоит к тебе передом, а к лесу задом. Но, стоит ей повернуться, как ее начинают ненавидеть. Ты же не хочешь, чтобы Муза превратилась в Бабу Ягу?
  - Но, ты ведь не повернешься ко мне... задом? Хотя, я был бы не прочь... Обожаю твой зад!
  - Не путай божий дар с яичницей! Зад и "зад" - это две большие разницы. Избушка всегда поворачивается. Иногда лица становится недостаточно.
  - То есть, ты хочешь сказать...
  - Я хочу сказать, что если есть перед, значит... повернуться - это лишь вопрос времени.
  
  
  8
  
  
  - Очень хочется курить...
  - Вообще-то здесь нельзя, но... мы тихонько. Я сам, знаете ли..., а все нервы. Подождете? Я принесу.
  - Да. Спасибо, Владимир Сергеевич. Спасибо.
  
  
  ***
  
  
  Окно. Опять окно. Меня уже тошнит от окон. Туман. Как тогда... А может и не было того тумана вовсе? А может этот - все тот же? И не случилось ничего между тем и этим? Или... все, что было - один сплошной туман и есть?
  
  В тумане запросто можно научиться управляться со временем. Это не трудно. Нужно только четко уловить движение пальцев и отточить щелчок до совершенства.
  
  Клац!
  
  И мы приручили день лаской, позволив ему подглядывать в окно за наготой наших переплетенных дыханий и пить с ладоней испарения любовных токов, от которых по румянцу щек двенадцатого часа разлетались розовые лепестки и перламутровые стрекозиные крылышки.
  
  Клац!
  
  И мы поймали на крючок тщеславия ночь, расшив ее черный плащ золотой пыльцой самых нежных признаний и отполировав звезды ее короны изысканностью сравнений, от которых они засияли еще ярче.
  
  Мы так удобно расположились в них, а они в нас, что вскоре перестали наступать друг другу на пятки. Никаких трений и недопониманий, никакого дележа пространства, ничего, что дало бы нам право чувствовать себя заложниками их силков, а им быть недовольными нашим гостеприимством.
  
  Утренний кофе.
  
  Вечерний чай.
  
  Идиллия взаимопонимания.
  
  Запершись в сердце уютного трехкомнатного склепа, мы ощущали себя в полной безопасности, исчезнув для всего сущего, что мешало нам творить себя... из себя. Мы вынули из всех часов батарейки и научились чувствовать ритмы вселенной, для этого нам не нужно было знать - который сейчас час. Мы не хотели принадлежать никому, кроме друг друга. Так мы обрели покой. И как только мы перестали спешить - мы перестали опаздывать. Я всегда точно знал, когда приходило время идти - и шел. А она оставалась меня ждать, столько, сколько было нужно, чтобы вовремя распахнуть входную дверь и объятия, ровно за секунду до того, как моя рука нажмет на кнопку звонка.
  
  Странно...
  
  Я не могу вспомнить, каким был наш быт. Был ли он вообще в нашей жизни? Мы что-то ели и пили, скорей всего. Но, что? Конечно, мы ходили в магазин и готовили на плите полуфабрикаты, выносили на свалку мусор, но... я ничего этого не помню! Наверное, такими и должны быть идеальные отношения. Без бытовухи. Ну, или так, чтобы о ней нечего было вспомнить. Зато я помню, как мы любили друг друга! Снова и снова. А потом, не разрывая образовавшихся между нами нитей - заполняли переполненностью каждый свою комнату и не мешали друг другу самолюбоваться последними конвульсиями рождающейся красоты.
  
  У меня был лэптоп. У нее... Тогда я еще не знал, как - что - о чем и на чем она пишет. Я знал лишь, что она не может не писать. У нее был роман со своим романом, его она любила так же неистово, как и... Нет, я не давал себе права на ревность! Меня, конечно, распирало от любопытства, но... она была суеверна. Не читала, не показывала, не делилась. Просто запиралась у себя и... оставалась с ним наедине. Пусть! И плевать! Так даже и лучше. Может, она изменяла мне с ним с такой нежностью и страстью, о которой я не смел и мечтать, а может он имел ее так неистово и грубо, как я не мог себе и представить... Это была ее тайна. Женщина должна хранить свою тайну до конца, иначе она перестанет быть женщиной. Мне достаточно было знать, что ее роман дышит. А я... Я просто был счастлив. Протирал до дыр мышиные коврики и вбивал кнопки в клавиатуру так, что та не выдерживала моей ярости и начинала дымиться под пальцами, жалобно скуля и прося пощады или хотя бы передышки. Как только солнце соскальзывало с подоконника и разбивалось вдребезги об асфальт прожитого дня, я шел туда, где происходило самое удивительное и прекрасное действо. Туда, где слова обретали плоть.
  
  Проклятые решетки! Воздуха бы глоток! Все! Довольно! В дьявольскую стирку манжеты! Решено! Больше никаких решеток и никаких манжет! Никогда!
  
  - Ты прочитала?
  - Нет.
  - Но, ты же всегда читаешь...
  - Я не могу больше. Слова... слова... рифмы... Хватит с меня стихов.
  - Тебе же нравилось...
  - Они отвлекают меня от моего романа. А мой роман - это проза.
  - Но, раньше...
  - Забудь. Прошедшее время меня не интересует. Нет того, что было вчера. Нет того, что будет завтра. Есть только сейчас. Жизнь - это сейчас, Ива!
  - Что ты такое говоришь?
  - Говорю... Говорю, что совершенно случайно я дописала второй том своего гениального романа. Помоги мне с третьим?
  - Ты издеваешься? Ведь я даже не знаю, о чем были первый и второй!
  - Это не важно. Все романы об одном и том же.
  - О чем же?
  - О себе.
  - А в твоем романе есть место для меня?
  - Когда в нем не станет места для тебя, его спокойно можно будет отнести на свалку. Ну, или в типографию, что в сущности одно и то же.
  - Ты пугаешь меня, Юка!
  - Проза жизни всегда пугает. А ты не бойся. Когда в романе не останется места и для меня - будем считать его законченным. Так что, мы с тобой в одинаковом положении. Ну что, попробуешь?
  - Я не знаю...
  - Пожалуйста.
  - Хорошо. Я попробую. Ради тебя. Потому, что я...
  - И я... тебя... Ива. Только, кое-что должно произойти.
  - Что?
  - То, что даст тебе силы писать иначе...
  - Иначе? Это как?
  - Так, как ты еще никогда раньше не писал.
  - Ты же сама говорила, что именно сейчас я пишу так, как больше никогда не смогу!
  - Так как сейчас - не сможешь. Зато сможешь по-другому. Не успеет наступить завтра, как "сегодня" станет вчерашним днем. Понимаешь..., наверняка случается лишь то, что должно произойти в любом случае, независимо ни от чьего желания.
  - Ты опять говоришь загадками... И что же это такое?
  - Обратная сторона любви, милый.
  - Это как?
  - Так. Тебе не хватает объема.
  - В смысле?
  - В прямом. Любовь без ненависти - не стоит и ломаного гроша.
  - Я ничего не понимаю! Вернее... я понял, что нужен тебе. Так же, как мне нужна ты. Да?
  - Может так, а может и больше. Ведь, каждый любитель, в конечном счете, стремится стать профессионалом.
  - Юка, ты меня совершенно запутала! Ну, к чему ты это?
  - К тому, что ты готов им стать.
  
  Вот так я сам, собственными руками захлопнул над своей головой крышку западни. Жалею ли я теперь об этом? Нет. Я ни о чем не жалею. Ведь, она была права. Как всегда. Мне не хватало объема. И она помогла мне его приобрести.
  
  
  ***
  
  
  - Вы так курите, Ива...
  - Как?
  - Я сейчас поймал себя на том, что ваш силуэт у окна похож на...
  - Все силуэты похожи один на другой, как две капли воды. Станьте к окну - и вы будете походить на меня так же, как я на тощую птицу с бритым черепом.
  - Возможно, вы и правы. Игра света и теней.
  - Игра... Все - игра.
  
  Он пульнул сигаретой в форточку, но поворачиваться не стал. Ему хотелось досмотреть эту осень, проплывающую в окне, как в экране телевизора заключительной серией какого-то длинного сериала о чем-то очень важном, что было, есть и будет всегда, даже тогда, когда уже ничего не будет. Но почему же на сердце так... тесно? Как может быть тесно в том, что не имеет ни очертаний, ни дна, ни черта? Как может быть тесно в дыре? Скорей бы уж...
  
  Конец.
  
  Он смахнул с ресниц прозрачную соленую шкурку и... закурил. Еще одну. Струйкой сизого дыма в туман.
  
  - И я, с вашего позволения, - сказал Владимир Сергеевич, подойдя, и привычным движением выбил сигарету из пачки.
  
  Так они стояли какое-то время. Два одинаковых силуэта. Молча и неспешно выдыхая в форточку, единственную связь с внешним миром, гаснущие в наступающем вечере кольца своих жизней.
  
  - Хм, любопытно... Вспомнилось почему-то, - Владимир Сергеевич присел на край подоконника и жадно затянувшись, допил последний глоток никотина, - Как-то давно, одна молоденькая цыганка, подержав мою ладонь в своей, сказала, что я закончу жизнь в сумасшедшем доме.
  - Вы ей поверили?
  - Нет. Рассмеялся, но червонец дал.
  - Правильно сделали.
  - Вы считаете, Ива? Похоже, она оказалась права. Вся моя жизнь - сумасшедший дом.
  - Где это было?
  - На вокзале. Я был тогда мальчишкой.
  - Тощая такая цыганка с крупной родинкой над верхней губой и золотыми зубами, никак не вяжущимися с ее чумазой скороспелой молодостью?
  - Да. Откуда вы знаете?
  - У меня тоже был такой случай, с цыганкой. Может с этой, а может с другой. Наверное, у каждого был такой случай...
  - И что она вам нагадала?
  - Ничего. Просто сказала: - Лети! - и денег не взяла.
  - Вы ей поверили?
  - Нет. Но, она оказалась права. Жаль только, что денег не взяла.
  - М-да, "лети", однако... и понимай, как хочешь... "Рожденный ползать - летать не может! Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся..." Помните?
  - Да, в школе учили. Учительница литературы любила Горького, скорее всего потому, что не понимала смысла. Я вот только недавно понял. Смысл... "Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она - в паденье! Смешные птицы..."
  - Ну да, ну да... смешные... обхохочешься...
  
  
  10
  
  
  Театр ночью - это совсем не то, что театр в другое время суток, будь то сонное административное утро, шуршащее приказами и липкой черно - белой завистью, суетливый механический день, скрипящий истертыми от нещадной эксплуатации суставами и не смыканием голосовых связок или помпезный, густо загримированный по случаю внезапного аншлага вечер, скрывающий под сетью вуалеток и запахом стойкого перегара человеческие трагедии и отсутствие вдохновения.
  
  Как и любой живой организм, театр живет двумя жизнями - явной (внешней) и тайной (внутренней). Реальной и эфемерной. И далеко не факт, что реальная - реальна, а эфемерная - эфемерна. Все с точностью до наоборот. Спектакль закончен. Занавес опущен. Аплодисменты! Аплодисменты... Ах-х! Как только последний зрительский шепот покинет гулкое фойе, актеры смоют грим и, подхватив тощие авоськи, поспешат на последний трамвай - начнется... но, не будем спешить. Ночному сторожу еще нужно проводить последнюю усталую душу добрыми словами, закрыть двери на засов, включить сигнализацию и обойти дозором свои владения. И вот тогда...
  
  - Вот и Ива пришла, молока принесла!
  
  Чмоки - чмоки - тру - ля - ля!
  
  - Бра-ат! Держи пять! Привет - привет! Здорово! Сигареты есть?
  
  Чирк - фырк - клынц - кхе - кхе - ха - ха - бу - га - га.
  
  - А у нас сегодня аншлаг был! Почти ползала живого зрителя!
  - Даже цветов дали в кои-то веки! Ой, ё! Цветы кто-нибудь в воду поставил? Завянут же...
  - Ладно, ну их, авось не сдохнут...
  - Лучше б денег дали, правда? Они не вянут!
  - Зато сдыхают еще быстрей, чем цветы!
  
  Все хорошо! Потому что все, как всегда. Жизнь после спектакля - это зазубренная на зубок роль. Хоть ночью разбуди - ни слова неправды, ни слова - вне текста роли. Ну и что, что не Шекспир, подумаешь! Шекспиру и в голову бы не пришло играть драму на ровном месте, да еще и с такой зарплатой. Изо дня в день одно и то же. Одно и то же... И так - вся жизнь. Несчастная и счастливая одновременно.
  
  Девчонки:
  
  - Ива, ты прелесть! Дай я тебя поцелую!
  - И я!
  - И я!
  - Ты чего такой худющий стал? Некому за тобой, бедняжкой, присмотреть.
  - Надо нам как-то собраться, посидеть, водочки попить, да? А то, что-то мы давно не куролесили. Может, после зарплаты?
  - Я - за!
  - Ага-ага! И я тоже! Решено!
  - Договорились? Ты у нас тут единственный ма-ачо!
  - Бляха - муха! Мне ж с зарплаты кредит платить... Ну, ничего, что-нибудь придумаем!
  - Ну, все, мальчики - красавчики, я умчалась, делов - выше крыши!
  - Ой, и у меня засада! Стирка три дня в тазике замочена, все руки не доходят... Катастрофически ничего не успеваю! Утром - репетиция, днем - "мелкого" из садика забрать и к матери отволочь, потом электровеником "своему" пожрать сготовить, вечером - спектакль, а ночью новую роль учить... Не дается, падла, никак! Ей богу, как лошадь беговая!
  - И не говори! Маникюр сделать некогда, на башке - черт знает что! "Мой" грозится разводом, орет, что я - плохая жена, не исполняю супружеский долг... А у меня, веришь, тупо, нет сил!
  - Блин, как я тебя понимаю! У меня та ж фигня... Говорю ему: - Я устала! А он: - Ты устала? От чего? От того, что ты там развлекаешься и ногами дрыгаешь? Ты что - вагоны разгружала? Вот я - устал! А жрать - нечего!
  - Козлы они все! Не понимают, что играть на сцене - это в сто раз тяжелее, чем вагоны разгружать!
  - Козлы - не то слово! Как же трудно жить! Тебе в какую сторону? Я с тобой!
  - Ага. И забери мой букет себе, please, а то мой опять сцену ревности закатит! Не врубается, идиот, что это от благодарных зрителей, а не от любовника... Стала бы я от любовника цветы домой тащить!
  - Давай! У-у, как пахнут! Скажу, что от любовника, все равно не поверит... Не знаешь, до которого часа "Рублёвый" работает? Сосисок надо купить и "мелкому" киндер - сюрприз...
  - Открыт еще, успеем. Все, пока - пока!
  - Угу, нас нет, мы убежали исполнять супружеский долг! До завтра!
  - Ой, ё! И я потопала! Опаздываю! У меня свидание. Если б вы его только видели... Жирный, как свинья, тупой, как пробка! Ненавижу! А что делать... Жить захочешь - не так раскорячишься. Зато обещался в Турцию свозить... До Турции вытерплю как-нибудь, а потом брошу нафиг! Не могу! Самой от себя тошно!
  
  Чмоки - чмоки. Вот такие вот тру - ля - ля.
  
  Ребята:
  
  - Прикинь, старик, от меня Ленка к Славику ушла. Я вроде и сам уже тяготился, думал бросить ее, дуру, к чертям, а как ушла - так мне без нее и не жизнь... Люблю я ее, что ли, заразу? Пойду к Славке морду ему бить!
  - Слыш, Отелло, я с тобой!
  - Да хватит вам! Давайте лучше чекушку возьмем. Правда, у меня денег нет...
  - Пошли с нами, набьем Славке морду, а потом раздавим на троих.
  - Не, я морду бить не могу... Мне еще роль учить. Я просто хочу выпить. Ив, дружище, займи до зарплаты стольничек.
  - А меня, прикинь, сегодня на спектакле Карпова в засос поцеловала! Так у меня того... ну, понимаешь... еле сцену доиграл! Хотел с ней переговорить, может она не прочь... ну, понимаешь, а она уже умчалась... Вот, сучка!
  - А я слышал, что ты пишешь... Правда? Дай почитать?
  - Да он стихи пишет...
  - Стихи? Да кому они сейчас впали, стихи эти...
  - А ты напиши пьесу, Ива! Для нас! Для всей труппы. Такую настоящую пьесу! И чтобы роли всем были.
  - Ага, и все - главные!
  - О, точняк! Это хорошая идея! Напиши! И чтобы у меня с Карповой любовная сцена была! М-ммм!
  - Ну, ты, блин, сексуальный маньяк!
  - Да если у меня от одного поцелуя... ну, вы понимаете... Фух! Как вспомню - так того...
  - Ладно, мы помчали.
  - И я с вами. А может Карповой звякнуть все же?
  - Покедова, старик. Держи "краба".
  - Не, не буду звонить, у нее муж - амбал. Ну ее, эту Карпову, в баню! А про пьесу - подумай!
  - Давай.
  - Бывай.
  - До завтра.
  
  Гы - гы - ха - ха. Такие вот бу - га - га.
  
  Далеко не каждый может удержаться на должности сторожа Храма Искусства. Люди, пробующие себя в этой нехитрой профессии, в основной своей массе делятся на три категории.
  
  Первые из них - простые, не в обиду им будет сказано - "одноклеточные" или "линейные" (это самые обычные люди, которым медведь прошелся не только по ушам, а отдавил еще в зародыше все органы чувств разом, избавив их тем самым от лишних страданий и переживаний по поводу чего бы то ни было). Такие, в основном, и работают сторожами в подобных заведениях. Работают долго, не старясь годами (десятилетиями), порой переживая не одно поколение нервных и мрущих от этих своих нервов, как мухи, работников искусства. Эти люди созданы для этой работы. Они ничего не слышат, не видят, не чувствуют, не понимают. Они действуют согласно инструкциям и принятому в учреждении внутреннему распорядку. Им, собственно, все равно где и что сторожить, будь то завод, склад или филармония. Они проживают свою слепо - глухо - немую жизнь везде одинаково, где бы ни застала их судьба. Они и своих близких-то с трудом могут отличить от чужих (разве что, когда они называют себя по И.Ф.О.), и даже их женам (мужьям) приходится показывать паспорт с регистрацией и свидетельство о браке, когда они хотят прилечь с ними рядом на супружеский диван, так недоверчивы эти сторожа по призванию. Их можно понять и даже позавидовать их толстокожей бдительности. Но, что самое приятное - за их психическое здоровье опасаться не приходится ни при каких обстоятельствах. Это счастливые люди, как в своем неведении, так и в своем невежестве.
  
  Вторые - более сложные организмы, в основном пенсионеры - интеллигенты, бывшие соц. или медработники, иногда даже педагоги, считающие себя до прихода в театр - театралами. Они вынуждены искать дополнительный доход по причине мизерной пенсии и ответственности за то, что не смогли обеспечить своим отпрыскам достойное будущее, отчего те до самой их смерти сидят на их тоненьких, согбенных от непосильных нош никогда не переводящихся проблем шеях. Пенсионеры - интеллигенты долго не держатся, ведь их нервы и без того сильно расшатаны жизнью, и бегут из театра, часто не проработав и недели. Самые стойкие из них (сидящие на карвалоле и пустырнике) выдерживают от силы - год. Им тяжело, их мучает страшная бессонница, но спать они не могут. Им страшно. Они что-то слышат и что-то ощущают, но что именно - не могут понять, и начинают быстро, а порой и скоропостижно чувствовать приближение шизофрении и инфаркта миокарда. Сбежав, они потом долго не могут прийти в себя, ходят креститься в ближайшую церковь и всем знакомым пенсионерам шепотом рассказывают про жуткое место, в котором обитают демоны, говорящие на разные голоса. А кто еще может говорить там, где никого нет? Другого объяснения ночным шорохам, звукам и теням, просачивающимся в их и без того слабое подсознание они дать не могут. Хотя, в глубине души они все же не верят в демонов, но признаться кому-либо (даже самим себе) в пошатнувшемся психическом здоровье они не могут. Стыдно и не прилично как-то на старости лет оказаться "не того". Соответственно, в театр они больше ни ногой. Нам остается их пожалеть, пожелать прибавки к пенсии и неожиданно выбившихся "в люди" детей и внуков.
  
  Третьи - часто спившиеся от безысходности и одиночества, бывшие работники культуры, уволенные в свое время по статье (чрезмерное употребление с вытекающими из этого разнообразными, но всегда неприятными последствиями) и воспринимающие все происходящее, как бесконечно прогрессирующую белую горячку. Под эту же категорию подпадают и студенты, создавшие по глупости первой страсти и неумению предохраняться - семьи, и теперь вынужденные зарабатывать хоть что-то, хоть как-то и хоть где-то, чтобы дожить до долгожданного выстраданного и ненавистного уже диплома. Для этих, вечно голодных и не выспавшихся, находящихся на грани депрессии или нервного срыва индивидуумов, думающих довольно неординарно (порой, даже высоко) и подающих надежды на нестандартное восприятие схемы мира в себе и себя в схеме мира (но, увы, никогда эти надежды так и не оправдывающие), все что они чувствуют во время ночного дежурства - плод разыгравшегося воображения их болезненного нервического начала. Все это им безумно нравится, будоражит, придает их жизни оттенок исключительности и эдакой оскаруайльдовости, но глубже копать им неохота, да и некогда. Конспекты, пеленки, вечно рыдающая молодая жена и неистребимые тени под глазами... Хотя, стишки и афоризмы иногда танцуют у них в головах странные хромые танцы, не имеющие ни начала ни конца. И те и другие "третьи" задерживаются не так долго, как первые, но все же намного дольше, чем вторые. Они покидают театр в двух случаях: 1) увольнение по причине беспробудного пьянства на рабочем месте и окончательная потеря бдительности, адекватности и человеческого лица; 2) отъезд с женой, ребенком и никому не нужным многострадальным дипломом в деревню к маме на постоянное неперспективное, но сытое жительство без стишков и всего остального дурацкого прочего. Бывает, что к этой группе примешиваются и одиночки (часто просто неудачники или лентяи, ничего не умеющие и не желающие делать). Эти люди на самом деле достаточно умны и неординарны, но... они не могут найти себя в жизни, ибо любую работу считают унижением своего ума. Для них попасть в театр - как манна небесная! Вроде и работаешь - а вроде как и ничего не делаешь. И вот тут их мозг начинает хватать впечатления и преобразовывать их в сверх - идею. Сверх - идея таких незаурядных личностей - ничего не делать настолько, насколько это вообще возможно. Апофеоз их "апофигея" - стать носителями великой истины ничегонеделанья! Проходит совсем немного времени, как они начинают чувствовать себя посвященными и, недолго думая, уходят в астрал и больше уже никогда из него не возвращаются (конечно, не в настоящий, ведь это слишком утомительно, энергозатратно и долго, а так, фиктивный, для дурачков, которым можно запудрить голову дешевыми фокусами с подкатыванием глаз). Говорят, что некоторые из лентяев - неудачников таки стали идейными лидерами тайных эзотерических учений и даже шаманами, видящими духов и говорящими с ними на одном языке.
  
  Но, есть и самая малочисленная категория - четвертая. Ее и категорией-то сложно назвать, ее представителей - единицы. Это - "проводники" и "каналы", пальцы, глаза и уши Бога (назовем этот вселенский абсолют так) на земле. Имя им - Художники. Таким трудно в суете обычного мира, им нужен покой и сосредоточение. Все, что они видят, слышат и чувствуют (а видят, слышат и чувствуют они - все) - входит в них, как в открытые двери и, пройдя глубокую очистку сердечного фильтра, изливаются на нотный стан, лист или холст чистой красотой, наполненной светом обретенного смысла, чтобы в точности донести смысл обретенного света. Художник очень неприхотлив, единственное, что необходимо ему для плодотворной "работы" - это идеально настроенный передатчик (т.е. он сам) и Луч.
  
  
  11
  
  
  Тишина.
  
  Хорошая тишина, звенящая, на грани наполненности и переполненности, готовая вот-вот родить. Я балансирую, ощупывая все свои внутренние, потайные и накладные карманы и пуговицы, складки и швы. Я доволен проверкой! Мои струны в идеальном порядке, настроены тонко и чисто. Мои кисти - о, как они прекрасны - вымыты и высушены на солнце. Мой холст - загрунтован белым и уже постанывает в предвосхищении предстоящего прикосновения. Мои мысли - больше, чем просто слова. Мои слова - больше, чем просто мысли. Мое сердце распахнуло настежь все свои окна и двери, оно дышит ровно и сильно. Мой Луч - мой Бог! Я вижу тебя. Я готов слиться с тобой в экстазе. Открываю крышку лэптопа и закрываю глаза: - Ну что, старик, готовься попотеть, сегодня у тебя будет жаркая ночь!
  
  Когда-то на месте театра стояла белая церковь с золотыми куполами и таким красивым вечерним звоном, что души, подхваченные им, возносились в самое небо и соединялись там с благодатью. Но однажды произошло что-то очень нехорошее, темное, злое. Одним осенним вечером серебряный звон окрасился алым цветом приближающейся беды, а потом и совсем замолчал, словно бы голос его оборвался и горлом пошла липкая черная кровь. Наступила тишина молчания. Беда не заставила себя долго ждать, она явилась в облике людей, у которых не было лиц. Эти безликие люди двигались тихо, как тени и действовали быстро, как ураган. Они обезглавили церковь, сбросили колокола с неба и вырвали им языки. Тогда наступило молчание тишины. Через некоторое время на бывшей уже церкви появился тяжелый амбарный замок и табличка с надписью "склад". Что в нем хранили - точно никому неизвестно, скорее всего, какие-нибудь страшные тайны или вырванные языки. И люди, жившие в городе, стали обходить это место стороной, ведь им не хотелось, чтобы и их языки оказались в куче. Так прошло много лет, в тишине и молчании. Но однажды в небе снова раздался звон, такой же тревожный, как и тогда. Алый. Кровавый. Люди не поверили своим ушам и вышли на улицы. Они искали глазами несуществующие колокола, предвещающие беду. Искали и не находили. Все небо было затянуто тяжелыми тучами приближающейся грозы. И вместе с первым раскатом грома, голос невидимого колокола захлебнулся и смолк, уступив место другому звуку. Черному. Вою воздушной сирены. Вой этот был такой жуткий и леденящий, что от него застыла в жилах кровь, а в ушах лопнули барабанные перепонки. Так началась гроза. Так началась война. Когда фашисты вошли в город, женщины, дети и старики бросились к "складу", чтобы укрыться там. Это было единственное здание, уцелевшее от бомбежки. И, удивительное дело, замка на воротах не было. Они вошли в церковь, забаррикадировались и молились там, обнявшись. И лики святых проступили на стенах и молились вместе с ними. И так сильна была их молитва, что не брали эту крепость ни пули, ни гранаты, ни бомбы, ни страшные проклятия. И тогда фашисты сожгли церковь. Дотла сожгли. И наступил длинный черный - пречерный день. Но, все когда-нибудь кончается, кончился и он. Пришла весна. Пришла Победа. Слезы высохли, и жизнь взяла свое. Люди вернулись в свой разрушенный город и отстроили его заново. На церковном фундаменте возвели новое здание. Здание - новое, а место - старое. И молитвы, и слезы, и кровь там, и тени, и лики святых. Никуда ничего не делось. Да и еще добавилось. Двадцать лет обитала в новом помещении "женская консультация". Всякого хватает в таком месте, что и говорить. И чудо рождения и грех нерождения. Жизнь и смерть - как всегда рядом. Затем "консультацию" перевели в новую хорошо оборудованную поликлинику, а помещение приспособили под кинотеатр с трепыхающимся на ветру промозглым названием "Октябрь". Но, через некоторое время "кино" приказало долго жить. Так здание с историей, закопанной в церковном фундаменте, отдали молодому театральному коллективу. Радовались! Строили планы. Мечтали. Искали. Обживались. Привыкали. Зажили, наконец. А в театре - свои энергии, разные, страстные, больные. Тут и молнии сверкают, и вулканы извергаются, и в конце третьего акта по-настоящему стреляют ненастоящие ружья. И на сцене и в жизни. Но, где кипит - там и выкипает, где горит - там и сгорает. Тяжело нести ношу своего предназначения, а когда сверху и чужая давит, да еще и не знаешь - чья, да откуда взялась - вдвойне... Порой кажется, что не выдержит хребет, переломится... И все - зря! И смысла нет! И вот в такие, самые отчаянные минуты, откуда ни возьмись - серебряный звон! Растопит лед, сковавший сердца унынием, обнимет ласково по-матерински и елеем надежды сердце напоит. И душа вдруг, подхваченная красотой, вознесется в самое небо и сольется там с благодатью! И опять радостно и можно жить! И ноша не тяжела! И смысл есть! Ведь творчество - творение - сотворение - это и есть смысл, выше которого нет! Божественный промысел! Подарить жизнь тому, чего раньше никогда не было, и вдохнуть в нее бессмертную душу! И Бог - в помощь!
  
  Луч.
  
  Я вижу тебя!
  
  Я иду!
  
  Крючок моего сердца готов подцепить петельку твоего света. Мне так многому надо научиться, так много понять... Обещаю, что буду хорошим учеником! Я сделаю все что нужно, чтобы связать совершенный узор из золотого сияния твоих нитей, сплетенных с кровью моих жил. Я больше не хочу писать пылью слов! Я разорву кандалы своих вен и выжму из них все до последней капли. Отныне и на веки веков это - мои чернила. Возвращаю без сожаления плоть, которую взял взаймы. С радостью выхожу из бренного мяса. Достаточно и 9 граммов. Мне ведь нужно быть легким, почти невесомым, чтобы соединиться с тобой и увидеть с высоты то, что видишь ты. Вот мое сердце. В нем все, что мне дорого. Я выворачиваю его наизнанку. Я хочу прочувствовать его пульсацию изнутри. Ведь только так, в бесформенности оголенности оно обретет самую совершенную форму для своей переполненности. Пусть льется, проливается, изливается без конца мое бездонное сердце! Пусть зальет любовью весь мир! А я... Я готов весь мир принять в себя, в свои 9 граммов. Ну, вот, кажется и все. Я готов войти в тебя, мой Луч.
  
  - Входи!
  
  М-м-м!!!
  
  Какая... же... это... боль! Видеть, чувствовать, понимать и... принять.
  
  О-о-о!!!
  
  Какое... же... это... блаженство! Видеть, чувствовать, понимать и... принять.
  
  Раствориться! Соединиться! Обрести настоящую силу! Испытать экстаз творца!
  
  Я есть Свет!
  
  Свет есть Любовь!
  
  Я есть во всем!
  
  Все есть во мне!
  
  Какое же это счастье, Господи! Какое же это счастье!
  
  Любовь моя... Я понял, что ты хотела сказать мне! И я начинаю писать! Так, как никогда прежде.
  
  Собой.
  
  Тобой.
  
  Кровью жил.
  
  Светом любви.
  
  Сердцем вывернутым наизнанку.
  
  Не словами.
  
  - Пиши!
  
  И стены раздвинулись. Нет больше границ.
  
  И время испытало оргазм гравитационного коллапса. Нет больше условностей.
  
  И бесчисленные измерения преломились сами в себе. Ничто стало всем, все - ничем.
  
  И сущее обвенчалось атомами, порами и галактиками с вездесущим, поправ возможностью невозможность. Невозможного нет. Все возможно!
  
  Я пишу!
  
  Как проста и незамысловата вязь красоты! Как чудесно вплетаются в орнамент быстрокрылые паруса ветров моих мыслей! Вот так! Легко! Одним прикосновением к сути, макая кисти в кровь и перламутр, я веду на цепном дыхании непрерывную нить повествования от лица Света.
  
  Боль, скорбь, одиночество, слезы и смерть... Я слышу вас. Чувствую. Принимаю. Вы никуда не ушли. И не надо. Всему есть свое место. У всего есть свое предназначение. Вы станете самыми яркими пятнами в орнаменте полотна, что тку я цветами своего сердца. Вы - контраст. Контрапункт. Правда. Входите в меня. Не бойтесь. Перемешайтесь с моим. Поклюйте крошек света с кончиков моих бестелесных ногтей. Без вас, без соли ваших стонов - никак нельзя. Я не обижу, пожалею, полечу. Аккуратно распорю наперники ваших душ и сменю черные камни печали на белоснежный пух покоя и понимания. Вам станет легче, спокойней, теплей. И совсем скоро рубцы на ваших блуждающих душах затянутся, и вы сможете взлететь. Входите, чтобы найти выход!
  
  А вас, нерожденные бабочки чьих-то жизней я не потревожу грубым прикосновением. Нельзя. Ваш главный трансформ должен произойти сам, еще до вашего рождения. Я просто поглажу ваши коконы дыханием рассвета, самыми первыми и нежными лучами восходящего солнца и аккуратно, не касаясь, поверну другой стороной, чтобы развитие происходило равномерно и гармонично. Но наши пути еще пересекутся! Растите! Зрейте! До скорой встречи!
  
  Животворящие родники смысла, утолите жажду погибающих от обезвоживания в пустыне безверия!
  
  Зерна идей, взорвите чернозем сердец буйством и разнообразием своих колосьев!
  
  Сперматозоиды мечты, оплодотворите белком жажды жизни яйцеклетку обыденности!
  
  Ледокол "Свобода", пробей ледяную твердь коросты, сковавшую души унынием и выпусти океан Любви на волю!
  
  Я сею, вею, рею! Дышу! Живу! Пишу! Так, как никогда...
  
  Алый.
  
  Что это? Что? Этот звук... Этот звон... Тревожный. Чужой. Прокрался вором. Вонзился. Вспорол. Располосовал мой Луч. Меня. Тебя. Острым лезвием предчувствия! Расчленил на молекулы свет! Болью! Больно!
  
  Я... выпал... из... Луча?
  
  Я... выпал... из... Луча!
  
  Неужели это - все?
  Все? Да? Да. Все! Я понял. Как же я устал! Никогда в жизни я так не уставал! Просто уже утро. И пора заканчивать работу. Вот и лэптоп мой изнемогает, надо дать ему передохнуть. И пальцы сводит судорогой. И глаза совсем не видят. Еще бы! Столько света и... раз! Будто лампочка перегорела. Ничего, скоро я привыкну к темноте. Все, такое явное... становится прозрачным и... ускользает. Мысль ускользает. Стоп! Что это? Что? Я вижу! Сквозь невыносимую резь в глазах... я вижу... белое... белое, как снег... Откуда этот снег? И ты на снегу. Юка! Ты на снегу! Я так отчетливо вижу! Сквозь боль... Тебя! Черным пятном. Кляксой. На белом листе. Нет... Нет! Показалось. Этого не может быть. Просто сбой в программе. Просто видение. От переутомления. Это и понятно. Возвращаться обратно в себя так не хочется. Но, надо! Мне надо к тебе! Мне так отчаянно надо к тебе, Юка! Сейчас придет уборщица и я пойду домой. Черт! Этот звон в голове... Не могу избавиться от него. Ноет. Воет. Ничего, скоро пройдет. Мне просто нужно хорошенько выспаться. Но прежде, я должен показать тебе то, что написал. Хм... А ведь я даже не знаю, что написал! Будто бы это и не я писал... А ведь я писал! Я ведь писал? Пальцы вот, болят. И глаза. Что? О чем? О чем-то очень важном... Неважно! Моя голова не справляется с этим жутким звоном, с этим неотступным и надсадным воем воздушной сирены. И этот снег повсюду... запорошил глаза, как битым стеклом. Я не смотрю, но я... вижу! Вижу то, чего не хочу видеть!
  
  В алом - белое.
  
  Снег.
  
  Лист бумаги.
  
  На белом - ты.
  
  Черным пятном.
  
  Кляксой.
  
  И... в черном твоем пятне... в черном пятне тебя - алая капля крови.
  
  На виске.
  
  Круг замкнулся.
  
  Алое - в алом - алым.
  
  Проклятое видение! Уходи! Я не хочу! Я...
  
  - Ну же! Давай!
  - Ты как маленькая, ей богу...
  - Боишься? Тогда вместе! И-и-и!
  - Хорошо! Ради тебя!
  - Тогда ты - первый!
  
  Этот звук! Юка... Я вспомнил его. И вместе с ним я вспомнил, что написал. Я писал так, как никогда прежде. Ты ведь этого хотела? Чтобы я стал Снежным Ангелом... Все так, как ты хотела, Ангел мой.
  
  
  12
  
  
  Наверное, так бывает. "Организм" уже знает каким-то своим шестым чувством, что произойдет нечто ряда вон, что напрочь выбьет его из колеи и включает "спящий режим", даря на время самому себе бесплатный бонус в виде хорошего настроения и ощущения легкой эйфории. Вот и мой тоже знал, но прикинулся "валенком" и прикорнул на время. Как же прекрасно было плыть в этой спасительной дреме по только - только еще пробуждающемуся неумытому городу! Мои глаза отдыхали от темноты и щурились морщинками легким путешествующим паутинкам и первым "зайчикам" в стеклах витрин, а уши наслаждались веселой кутерьмой ласточек, разрезвившихся в акварельном, еще не прорисованном облаками и крышами высоток небе! Ноги несли меня так легко, практически не касаясь влажного, еще не нагретого солнцем асфальта, словно бы я сам был невесомой паутинкой, гонимой ветром. Так парил я до самого дома, улыбаясь просто так, без причины и не думая ни о чем. Я просто радовался новому дню, чувствуя себя уставшим, но счастливым, опустошенным, но в тоже время и наполненным. Но стоило мне войти в подъезд и переступить порог темноты, как эйфория закончилась.
  
  - Рота подъем!
  
  В мою голову вонзился острый наконечник боли. Он проткнул что-то там... и я оказался в сердце звука. И тут я понял! Это я! Я сам и есть тот колокол, что разрывает уши мира этим страшным воем, алым, кровавым, неотвратимым предчувствием беды! Но даже это страшное открытие не могло меня остановить. Мне надо было наверх. Мне надо было к ней. С каждым шагом, с каждым лестничным пролетом мои ноги, словно бы наливались раскаленным свинцом, становясь все тяжелее и тяжелее, отказываясь мне повиноваться. Я толкал свое непослушное тело вперед молитвой, которую беззвучно шептали мои губы: - Сейчас... сейчас я дотронусь до кнопки звонка... и не успею нажать не нее, как ты... распахнешь дверь!
  
  - Ну, наконец-то! Иди скорей ко мне!
  
  Так скажешь ты...
  
  Шаг. Еще один свинцовый рывок и вдруг... все прекратилось. Не зная, что делать, совершенно не понимая, что происходит - я остановился и впился ногтями грудь, словно ища в ней защиты и спасения, но... и здесь... и здесь я наткнулся на то, чего не ожидал. Пальцы мои искали и не находили опоры. Внутри меня была пустота! Черная дыра! И (что мне еще оставалось делать) я... потянул за края.
  
  - Сердце, ау! - прокричал я в дыру, - Ты еще там? Или и ты приняло обет молчания?
  
  И тут... Нет, я не услышал... Почувствовал ответ. Слабую пульсацию. Живое! Стучит. Далеко, глубоко, еле - еле, но все же! Я вздохнул. Кажется, пронесло. Я живой! Просто устал, вот и мерещится весь этот бред. Ничего, прорвемся! Все хорошо! Все как всегда. Почти. Вот дверь. Вот звонок. Только вот это... Полоска бумаги. Какой-то дурак прилепил на дверь... "Опечатано". Наверное, это что-то означает... Я приблизился. Вгляделся. Какая-то дата. Какой-то круглый штамп. Чья-то подпись. Я достал из кармана ключи и поддев бумажку пальцем, сорвал ее с двери. К чертям дурацкие шутки со штампами! Не до шуток! Мне нужно домой! Меня ждут!
  
  Меня ждали! О, как меня ждали! Так, как еще никто и никогда не ждал меня прежде! И... мне приготовили сюрприз! Впервые я был здесь один. Без нее. В этой странной квартире. И самое странное было то, что я не удивился ее физическому отсутствию. Все было так и не так. "Не так" меня не испугало, ведь я чувствовал ее нефизическое присутствие и то, как сильно она меня... Хитрая, тварь! Решила поиграть со мной в прятки! Мне не нужно долго думать, чтобы догадаться, что этот твой сюрприз - головоломка! И чтобы ее разгадать - нужно отыскать ключ. Ну, что ж, я постараюсь тебя не разочаровать! Я найду его и отворю потайную дверь, за которой ты прячешься вместе со своими секретами. Сам.
  
  Я дотронулся до черной дыры, стремительно разраставшейся у меня в груди, и запустил в нее руку.
  
  - Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Кто не спрятался - я не виноват!
  
  
  ***
  
  
  - Вы в порядке, Ива?
  - Сердце что-то...
  - Если хотите, мы продолжим завтра?
  - Нет - нет, сейчас пройдет! Уже прошло. Почти. Завтра... На завтра у меня другие планы.
  - Вы уверены?
  - Да, на все "сто". Нам надо закончить. Перекур - и... осталось всего - ничего.
  - Последняя глава?
  - Можно и так сказать. Но, самое главное - точка.
  - Точка... Не всегда нужно ставить точку.
  - Даже если в конце истории - многоточие, это все равно - точка, как не крути. Точка из трех точек, уносящихся в небытие.
  - Знаете, я вот подумал... То, что произошло с вами и с ней... с вами обоими... в психиатрии используется довольно часто и, я вам доложу - используется успешно. Так называемое "поле высокого эмоционального напряжения". Человек, помещенный в экстремальные, часто не совместимые с жизнью или с его представлением о жизни условия - обнаруживает в себе глубоко спрятанную сокровищницу, о которой может и сам не подозревал. Пытаясь выйти из ситуации, из которой он не видит выхода (не без помощи инстинкта самосохранения), он начинает черпать из себя свои богатства в надежде защититься, откупиться, или, как это ни странно, произвести впечатление, понравиться и стать на одну ступень с тем, кто поместил его в эти условия... а возможно и выше, чтобы преодолеть или переломить ситуацию в свою пользу и, наконец, выбраться из нее. В результате, раскрывается не только жертва эксперимента, но и сам экспериментатор, ведь он тоже находится в "поле".
  - И что из этого следует?
  - Вариантов несколько, но... обычно они объединяются. И тот "кто" и тот "над кем".
  - И становятся, как бы... одним целым, черпая друг из друга... друг друга... создавая новое "поле", одно на двоих.
  - Можно сказать и так.
  - Я знал. Это лишь еще одно подтверждение.
  
  
  ***
  
  
  Я входил в себя глубже и глубже, пока не вывернулся всеми кишками наружу и не провалился в дыру целиком. И как только это произошло - началось! Я сразу ощутил себя в центре. Центром! Самим ядром движения, природы которого сначала не понимал, а потом - догадался. Я падал. Вниз. Несся с бешеным ускорением внутрь своей бездны, не имея возможности контролировать ни себя, ни сам процесс падения. Что-то проносилось мимо меня... или я проносился мимо... оставляя позади чьи-то пятна, клубки и пласты. Казалось, что это призрак моей жизни раскрошился в пальцах, как высохший хлебный мякиш и уносится куда-то далеко, навсегда и безвозвратно. Мне вдруг стало ее жаль, свою жизнь. Неужели это все? Неужели это и есть все, что было? Жизнь... Мякиш, превращенный в крошки. И в этом ускользающем призраке жизни я сам - не что иное, как призрак. Крошка. Прах. Рассыпался, будто меня и не было. А ведь я - был! Я видел свет! Я сам был светом! И пусть не долго, но светил! Видно, теперь пришел черед упасть на самое дно и узнать на своей шкуре, что у медали есть еще и обратная сторона, незримая, но несомненная. Это еще не конец. Не точка. У меня есть цель. Объем! Соответствие света и его отсутствия. Я с достоинством преодолею последние метры финишной прямой! Падение - тот же полет! И пусть я разобьюсь, но...
  
  - Я лечу!
  
  Как у всего есть начало и конец, так у любой дыры есть дно. Бездна только с виду кажется бездонной. И как только я это понял - то сразу почувствовал, что достиг предела. Лишь на мгновение меня удивило то, что я не разбился, а плавно спланировал и приземлился на обе ноги. Какое удивительное, ни с чем несравнимое чувство! Быть в самой глубокой точке кратера своего дна. Глаза мои потихоньку привыкали к отсутствию света, но... это не была тьма! Это было что-то другое. Какое-то время я не мог понять - что, а потом догадался. Негатив. Да. Более точного слова и не подобрать. Я оказался в негативе себя. В монохроме. Я быстро справился с волнением, вдруг переполнившим меня, и огляделся. Это была наша квартира. По полу как обычно были разбросаны листы писчей бумаги, только теперь не белой, а черной. И поверх них, то там, то тут, как бы невзначай, проступал ориентир, начерченный белыми чернилами, как в детской игре "казаки - разбойники". Я улыбнулся. Смешная моя! Не смогла удержаться, оставила мне подсказку! Сделав несколько шагов по стрелкам, указывающим дорогу, я оказался лицом к лицу с дверью, в которую никогда еще не входил. Прежде чем толкнуть ее, я помедлил секунду, всего один крохотный миг, чтобы собраться с духом, ведь я стоял на пороге открытия! Я знал, что подарок ее помещен в мышеловку и нисколько не сомневался, что она захлопнется, только лишь я втисну в нее свой нос, но "сыр"... так манил! К тому же, я не знал обратной дороги. Да и не хотел знать! Толкнув дверь, я сделал шаг, прекрасно понимая, что вхожу туда, откуда не возвращаются.
  
  
  13
  
  
  Гениальный роман
  
  Жанр: Бред
  
  Среда: НЕ единство времени, места и действия
  
  Форма: Комические диалоги с несуществующими и существующими персонажами
  
  Спецэффект: * Вспышка (на время стирает все, что было ранее, очищая все пласты сознания и подсознания для достижения наилучшего эффекта и чистоты проводимого эксперимента)
  
  Том ? 1
  
  Черный лист
  
  Действующие лица:
  
  Он
  Она
  Голоса
  "Маска"
  
  *
  
  Герой оказывается в незнакомом месте, совершенно не похожем ни на что из виденного им раньше. Пространство - нереально. Все, что окружает Героя (с этого момента мы будем звать его - Он) является символом.
  
  Он: - Я здесь впервые. Никогда не бывал раньше в таком странном и таинственном месте. Да и как оказался, честно говоря, не помню. В голове - сплошной туман.
  
  Ощупывает свою голову, руки и ноги, в последнюю очередь - грудь.
  
  Он: - Пусто... пусто... невыносимо пусто! Нет, кажется, что-то нашел! Сейчас!
  
  Достает из нагрудного кармана черный лист бумаги, разворачивает, с удивлением рассматривает.
  
  Он: - Письмо? Или... что же это еще может быть? Почерк совсем не разборчивый. Похоже, его писала женская рука. Только женщина могла так зашифровать послание и так украсить его... целой звездной системой! Как же они прекрасны, эти звезды! Блестят, переливаются, как бриллианты на черной, как ночь, бархотке. Если долго в них вглядываться, можно нафантазировать себе... Да что угодно можно нафантазировать! Лицо, силуэт, глаза... и... поверить, что они существуют!
  
  Подносит лист к носу, вдыхает.
  
  Он: - О! Я узнаю этот запах! Всегда знал, что узнаю Ее по запаху. Кажется, я понимаю, зачем я здесь. Мне надо найти Ее! Ту, что написала это письмо. Ту, что позвала меня. Ту, ради которой я оказался... сам не знаю где. Но, как же мне отыскать Ее? Я не могу разобрать ни строчки, ни слова... У меня из примет есть только этот запах и звезды.
  
  Поднимает голову, смотрит вверх, ёжится.
  
  Он: - Какое здесь небо, жуткое... такого неопределенного цвета, как кисель, сваренный из земли... От такого может начаться несварение желудка! Все затянуто, то ли паутиной, то ли парусиной, не видно ни зги. И ни одного прохожего... Хотя, нет! Вон один, с такою странною походкой, будто бы не идет, а скользит, как призрак.
  
  Спешно направляется к скользящему.
  
  Он: - Эй, гражданин! Постойте!
  
  Поравнявшись с призраком, слегка касается его рукава. Тот оборачивается, вместо лица у него маска, на которой изображено Его лицо. Он смущен и немного испуган, но перебарывает себя и, чуть помедлив, все же задает свой вопрос.
  
  Он: - Простите за беспокойство, вам не знаком этот почерк?
  
  Протягивает листок. "Маска" склоняется над ним, издает вздох, дрожит и вдруг, вспыхнув спичкой... исчезает в письме. На листке становится одной звездой больше.
  
  Он: - Что за чертовщина! Этот листок, кажется, съел его... ее... эту "маску"... Как это возможно? Какое неприятное место...
  
  Опять озирается по сторонам, кричит.
  
  Он: - Люди! Эй! Есть кто живой?
  1 голос: - Ишь ты, разорался!
  2 голос: - Живой! А сам-то?
  Он: - Кто это говорит? Где вы? Я вас не вижу!
  1 голос: - Как же ты можешь нас увидеть, если у тебя вместо глаз - пустые глазницы?
  2 голос: - Напялят маски, а потом не видят ни черта!
  Он: - Какая маска? Вы о чем? У меня нет никакой... Вот буквально только что, минуту назад, я видел господина в маске. Он зачем-то провалился в мое письмо...
  1 голос: - Ишь ты, ишь ты! Нет маски у него... А глаза тогда где?
  2 голос: - А покажи, что за письмо такое, а? Я страсть как люблю читать чужие письма!
  Он: - Вот оно. Мне нужно найти Ту, что его написала. Она меня позвала, я знаю... Иначе, зачем я здесь? Поможете? Только как я вам его покажу, если я вас не вижу?
  1 голос: - Зато мы видим тебя хорошо! Разверни-ка!
  2 голос: - Ой!
  1 голос: - Ай!
  2 голос: - Каков врун!
  1 голос: - Да еще и вор!
  Он: - Я ничего не крал!
  1 голос: - Не крал он! А откуда у тебя наше Небо, а?
  2 голос: - Украл Небо и дурачком прикидывается!
  Он: - Это Небо? Ну да, ну да... звездное небо, я и сам вижу! Но, как же Она? Я узнал Ее запах! Она надушила собой это письмо!
  1 голос: - Она, ишь! (второму) Ты понимаешь, о ком он заикается?
  2 голос: - Чего уж тут не понять! Она и есть наше Небо! Целая его половина! А он взял и украл вторую!
  Он: - Половина Неба? Я ничего не понимаю... Кто Она?
  1 голос: - Она - это Она!
  2 голос: - Не Она, а Оно! Небо - Оно! В нем есть и Она и Он!
  Он: - Кто Он?
  1 голос: - Он - то, что не Она.
  2 голос: - А она - то, что не Он.
  1 голос: - Но Он и Она - это одно Оно. Небо!
  Он: - Да как же мне найти Ее? Я не помню, откуда я это знаю, но... Она меня ждет! И я пришел.
  1 голос: - А ты кто такой вообще?
  Он: - Я? Не знаю, как-то никогда не задумывался... или задумывался? Не помню... Я - это я.
  2 голос: - Мне кажется, он морочит нам голову! Держит в руках наше Небо и прикидывается, что ничего не знает... (первому) Ты можешь удержать в руках Небо? Вот, хоть бы его половину?
  1 голос: - Я? Нет! Никто не может! Только Она и Он! А ну признавайся, где ты взял его? Где ты взял Небо? Говори!
  Он (дотрагивается до груди): - Вот здесь. В кармане лежало.
  2 голос: - Покажи!
  1голос: - Покажи карман!
  Он (распахивает куртку): - Вот! Здесь было.
  1 голос: - О!
  2 голос: - Он!
  Он: - Что? Кто? Где он?
  1 голос: - Ты! Ах, ты... Как ты мог? Оставил Ее одну!
  2 голос: - Вырвал страницу в полнеба из вашего Неба!
  1 голос: - Из нашего Неба!
  2 голос: - Полнеба взял и вырвал! Ай-ай-ай! Больно?
  Он: - Я ничего не вырывал, просто взял в кармане. Я не знаю, как оно там оказалось...
  
  Опускает голову и смотрит на свою грудь, там дыра размером с листок, который он держит в руках, в дыре - переливаются звезды.
  
  Он: - Что это? Как же это? Во мне...
  1 голос: - Отхватил такой кусок и не почувствовал...
  2 голос: - Наверно, Небу не бывает больно...
  1 голос: - Но, и с дыркой Неба не бывает!
  2 голос: - Да, дырявое Небо - это не хорошо! Mauvais ton! Мало ли что из него вывалиться может!
  1 голос: - Да оно все в эту дыру может провалиться! Опрокинется и все! Нет больше Неба!
  2 голос: - Слушай... Ты не дури! Возвращайся к ней!
  Он: - Ничего не понимаю! Как? Как мне найти дорогу? Я не могу понять, куда мне идти... Какой адрес?
  1 голос: - Похоже, у него тяжелая амнезия... Ничего не соображает...
  2 голос: - Значит так. Она - там. В дыре этой. Небо держит, надрывается, пока ты тут прохлаждаешься! Если б не держала, оно бы уже давно - того... тю-тю! Ты иди к Ней, в дыру. Понял? Искать ничего не надо. Вот ты - вот дыра. Чего не понятного? Закроешь дыру - опять будешь Небом! Вместе с Ней!
  Он (обхватывает руками голову): - Я разговариваю с голосами, которых не вижу... Я, наверное, сошел с ума... Мне надо в дыру. Она - ждет меня, потому что я... Я - Он? Она и Он - это... Небо? Но, как я могу войти в себя? И этот листок... часть неба... его надо обратно поместить, чтобы закрыть дыру... этот листок - Ее письмо... это... это... Окно! Я видно сильно распахнул его, и оно слетело с петель. Мне надо вспомнить! Зачем я вышел из окна? Я ведь обычно всегда пользовался дверью, если мне надо было куда-нибудь выйти... Или... я... не хотел идти... Я хотел... лететь! Вспомнил! Да! И... я не смог без нее... Она и Он должны быть вместе, чтобы...
  1 голос: - Ох, и тугодум же!
  2 голос: - Ничего - ничего, видно головой ударился сильно. Не торопи его! Пусть все хорошенько припомнит, а то еще не так чего-нибудь сделает, щель оставит, плохо захлопнет...
  1 голос: - Мне вот интересно, чего это Он выпихнуться решил? Чего ему не хватало?
  2 голос: - Может это Ей не хватало... И вообще, не лезь в чужие дела! Сами пусть разбираются.
  1 голос: - И то верно. Они ж одно целое, Он без Нее никуда, и Она тоже. Небо - это ж о-го-го, такая ответственность! Ты вообще в курсе, сколько звезд в нашей системе?
  2 голос: - Ну-у... Альфа Центавра не самая большая, но и не самая маленькая в галактике... Точно могу сказать - много! А кроме звезд еще... у-у-у! Смотри-ка, он, кажется, зашевелился! Ну что, ныряем? А то еще останемся тут куковать. Все-таки нет ничего лучше нашего Неба!
  1 голос: - Да уж, погуляли и будет. Слыш, Небо, листок разверни, мы того... домой хотим. А ты - закрывай уже скорее окно! Сквозняк невозможный! Все звезды простудишь!
  2 голос: - Да! Я уже чихаю! Апхчи! Вот вам, пожалуйста!
  Он: - Да, да... Я сейчас. Сейчас.
  
  Голоса материализуются в крошечные светящиеся точки и, вспыхнув, исчезают в черном бархате письма.
  
  Она: - Ива! Ну, где ты там застрял? Сколько можно ждать?
  Он: - Иду, Юка! Иду! То есть... Лечу! Сейчас, только окно закрою...
  
  
  * Вспышка (эффект ее описан выше)
  
  
  Том ? 2
  
  Белый лист
  
  Действующие лица:
  
  Он
  Она
  "Я"
  Отражение
  Псевдо - отражение
  
  *
  
  Он удивленно озирается по сторонам и застывает в недоумении, увидев то, чего никак не ожидал. Перед ним - он сам. Он вглядывается в "себя" и понимает, что стоит перед зеркалом, на котором написано одно слово - Я. В зеркале отражается стена, находящаяся за его спиной, она вся исписана двумя словами - НЕ Я.
  
  Он: - Я...
  Псевдо - отражение: - Я...
  Он: - Не ожидал увидеть себя, думал, что увижу... что же я хотел увидеть? Или кого? Кажется, я знал, но забыл... Хотя, честно признаться - я рад... себе! Рад видеть себя! Я такой... такой... (не может подобрать слов)
  
  Псевдо - отражение ведет себя, как и положено псевдо - отражению, в точности повторяя все его движения.
  
  Он: - Как приятно видеть эту букву! "Я"! Это, пожалуй, самая лучшая из всех, что я знаю. Сколько в ней всего! Ведь Я - это... это...
  
  Подходит вплотную к зеркалу, любуется на свое отражение, дотрагивается до буквы "Я", проводит по ней пальцами. От прикосновения чернила, которыми она написана, начинают течь. Он смотрит на свою руку.
  
  Он: - Кажется, краска не совсем просохла, мажется... Нет, это... это не краска... Это кровь!
  
  Смотрит, обо что можно вытереть испачканные в крови пальцы, но ничего не находит. В этом пространстве, кроме зеркала и стены напротив - ничего нет. Обтирает руку об себя.
  
  Он: - Фикция! Это "Я" не имеет ко мне никакого отношения! Оно чье-то, кого-то еще. Кто-то не пожалел крови, чтобы запечатлеть себя... вот так, коротко и ёмко. Смело, нечего сказать! А я взял и смазал... и подправить нечем...
  
  Смотрит на себя в зеркало. На его груди кровавые следы. Обращается к псевдо - отражению.
  
  Он: - Ты - это не я! Здесь должен отражаться тот, кто писал это... эту букву... это слово... Я. Когда он писал - он отражался! Зеркало... Тебе все равно, кого отражать! Ты само по себе - ничто! Бесполезный предмет! Ты создаешь иллюзию, видимость того, что тот, кто стоит напротив тебя - существует. Но, есть те, которым не нужно отражаться, чтобы быть по-настоящему! Я больше не желаю смотреться в тебя... на себя в тебе! Это - не я! Я - это нечто другое! Не хочу отражений, которые ничего не значат! Я просто хочу быть собой, вне зависимости от того есть ты или тебя нет. Я - это Я! Только, что это "Я" из себя представляет?
  
  Отворачивается от зеркала и упирается глазами в стену. Рассматривает. В восхищении.
  
  Он: - Вот! Вот она, правда! Она написана здесь на этой стене! НЕ Я! Все отражения - это не я! Все, что есть, здесь ли, там ли, везде - это не я! Если бы у меня была ручка, я бы присоединился к писавшему и написал тоже самое! НЕ Я! Всё - НЕ Я! Я - это... это... Что ж это, черт подери?
  
  Подходит вплотную к стене. Всматривается в надписи. Осторожно касается их рукой.
  
  Он: - Похоже, что и это тоже... кровь! Сколько же раз нужно было смотреть в зеркало и отворачиваться от него, чтобы написать эти слова! Сотню, тысячу, миллион раз! Чтобы понять, наконец, что НЕ Я - это не Я! Чтобы написать всего один раз... кровью, может быть последней, что осталась... слово из одной буквы. А я, я так ничего и не понял... так и не понял, где - Я, а где - НЕ Я... что Я, а что - НЕ Я...
  
  Вытирает руку о грудь, делает шаг назад, останавливается. Смотрит по очереди то на зеркало, то на стену. Закрывает лицо руками и опускается на колени. В зеркале, с которого стекает Я, отражается множество НЕ Я, написанных на стене.
  
  Он: - Тот, кто написал это - гений, не меньше! И раз его здесь нет, значит он понял... понял, в чем разница... сумел отличить одно от другого и обретя истину - выбрался отсюда, став по настоящему свободным! Став собой. Интересно, сколько у него на это ушло времени? Может для того, чтобы понять - нужна целая жизнь? А может и жизни мало...
  
  Ложится на пол "крестом", раскинув в стороны руки, закрывает глаза. Не шевелится.
  
  "Я": - Прилег отдохнуть? Или умирать собрался?
  Он: - Если для того чтобы понять надо умереть, то... я готов.
  "Я": - Сдался?
  Он: - Нет! Просто хочу понять и не могу. А ты кто, вообще-то, чтобы мне вопросы задавать?
  "Я": - Я - твое Я.
  Он: - Да? Приятно познакомиться! И где же ты?
  "Я": - Я? А ты подумай...
  Он: - Бред! Я говорю с тобой, не размыкая губ и глаз... ты, наверное, и в зеркале не отражаешься?
  "Я": - Не отражаюсь...
  Он: - Значит, ты... во мне? Говорить с собой - это первый признак шизофрении. Приехали!
  "Я": - Ты можешь попробовать не говорить... но, если ты хочешь понять Человека, не важно, другого или самого себя - диалог - лучший способ.
  Он: - Так..., ты не морочь мне голову! Если с собой - это вроде как - монолог...
  "Я": - Если с собой, у которого нет "Я", которое не отражается в зеркале - да, а если есть - то это уже диалог.
  Он: - Дела... Ты - это Я и я могу с собой вот так вот запросто поговорить...
  "Я": - Тебе повезло. Многим и хотелось бы, да говорить не с кем...
  Он: - И что ты думаешь... на счет меня? Ну, и по поводу этих стен, зеркал и надписей?
  "Я": - Я думаю, что у каждого есть и стена и зеркало, но не каждый будет разбивать о стену лоб, чтобы пройти сквозь нее и бороться с зеркалом, доказывая ему, что оно лжет. Есть и другие способы, более рациональные. Или тебе жалко крови?
  Он: - Мне не жалко! Только что изменится, если я напишу... ну, хотя бы то же самое что здесь написано? Разве мои бесконечные "НЕ Я" не перестанут отражаться на поверхности фальшивой насквозь амальгамы?
  "Я": - Ты думаешь! А это единственно верный способ найти ответы на вопросы. Можно, конечно, не подумавши начать действовать: бить зеркала и крушить стены, но толку от этого будет мало.
  Он: - То есть, ты предлагаешь "забить" на зеркало и не биться головой об стену...
  "Я": - Совершено верно, только лоб расшибешь да порежешься. Стена очень крепкая, ты сам и все, кто тебя окружали, строили ее всю твою жизнь. Эта стена нужна тебе! Именно для того, чтобы отличить себя от того, чем ты не являешься на самом деле. В этой стене - всё! Все отличия! В ней нет ни одного похожего кирпича, хоть с виду и кажется, что они одинаковые. На каждом из них написано - НЕ Я, но в каждом есть незримая частица тебя - твои дела, твои слова, твои мысли. Все, что ушло из тебя - уже не есть ТЫ. Понимаешь?
  Он: - Кажется... кое-что... Это, как если бы, например, у меня родился сын... в нем была бы часть меня, но он - не был бы мной. Я, дав ему часть себя - остался бы собой, а он - сотворенный из части меня - стал бы собой.
  "Я": - Ну, вот! Хвалю! А ты умирать собрался!
  Он: - Но, может быть, тогда разбить зеркало, к чертям? Я не вижу в нем смысла. Зачем плодить сонмы мнимых отражений?
  "Я": - Глупая и бесполезная затея. Что это тебе даст? Ведь ты не сможешь разбить зеркало, в котором отражается твое настоящее Я!
  Он: - Постой - постой! Ты хочешь сказать, что у тебя есть отражение?
  "Я": - Конечно! Только зеркало, в которое я смотрюсь - это не то зеркало, что ты привык видеть.
  Он: - А что же это?
  "Я": - То, ради чего ты здесь!
  Он: - А ради чего я здесь?
  "Я": - Ты здесь ради того, ради чего человек приходит в этот мир. Ты должен вспомнить.
  Он: - Для этого мне нужно что-то сделать?
  "Я": - Можно сказать и так. Но, действие - это лишь следствие. Ищи причину!
  Он: - Где же я ее найду?
  "Я": - В одном лишь месте. В себе. Все в тебе! И когда ты найдешь - ты поймешь, что все остальное не имеет значения. Ты увидишь и себя и свое отражение в себе... много чего, целую звездную систему.
  Он: - Но, тебя же я уже нашел! Мое Я!
  "Я": - Теоретически. А теперь сделай это на практике. Я - в тебе, просто отдели "Я" от того что "НЕ Я" и ты увидишь его отражение в зеркале своей души.
  Он: - Я, кажется, понял. Я вспомнил! Я вижу тебя!
  
  Его глаза обращены вверх. На губах - счастливая улыбка.
  
  Он: - Юка! Как я рад тебя видеть! Я прочитал! Я верю каждому слову! Как же не просто тебе было написать это...
  Она: Я знала, что ты поймешь! Просто тебе необходимо было немного времени, чтобы настроиться и навести резкость. Теперь ты отражаешь точно, без искажений.
  Он: - И ты! Я так четко вижу тебя в своем отражении!
  Она: - Иди ко мне!
  Он: - Да, да! Но, мне нужна еще одна минута, я там кое-что смазал, надо подправить... Ты подождешь меня?
  Она: - Пиши!
  
  Он поднимается на ноги, распахивает куртку и, окунув руку в отверстие в груди, берется за сердце и пишет им, пульсирующим и горячим, слово из одной буквы. Внутри себя.
  
  
  * Вспышка
  
  
  Том ? 3
  
  Алый лист
  
  Действующие лица:
  
  Он
  Она
  
  *
  
  Он неподвижно стоит напротив окна. Глаза его закрыты. Определить время его неподвижности не представляется возможным из-за отсутствия такового в этом пространстве.
  
  Его бред - монолог - внутренний.
  
  Он: - Это было зимой. Той самой зимой, которой у нас не случилось. Помнишь ее? Того Снежного Ангела, которым я так не хотел быть... словно предчувствовал... но стал, помнишь? Придуманный нами монохром негатива... Ведь ты этого так хотела! Я упал в снег и отчаянно замахал "крыльями"! А ты смеялась! И мне радостно было слышать твой смех! А потом ты взметнулась в небо: - Я лечу к тебе! - и... упала рядом со мной. Я, как заведенная алюминиевым ключиком механическая игрушка, дергал руками вверх - вниз, а ты... ты не мигая смотрела в небо и улыбалась. В тот момент я чувствовал себя таким счастливым! Ведь ты тоже... ты тоже... стала... Снежным Ангелом! А ты... ты не стала... ты была... Ангелом. Лысым крылатым Ангелом... Тем, который разбился об снег. Сначала я не понял, ничего не понял, а потом "завод" закончился, и я... услышал этот странный звук. Он был похож на колокольчик твоего смеха, который вдруг оборвался на ноте небесной красоты... невозможной, нечеловеческой красоты... серебряной, хрустальной... и вдруг окрасился алым... Вот тут я и прозрел! Звук стал картинкой. Я увидел нечто настолько великолепное и нереальное, что волосы на моей голове поседели от потрясения. Никогда в жизни я не видел ничего более отвратительного и прекрасного! Я смотрел на тебя, лысую, тощую... и... захлебывался слезами от счастья и горя постигшего меня! От красоты и уродства даденного мне в одну единицу времени, как величайшую награду и как самое страшное наказание! Я видел... на белом листе снега - черный оттиск твоего мертвого тела... с руками - крыльями, занесенными над головой в замершей точке прерванного полета... и... каплею ангельской крови на виске... росчерком иероглифа невиданной красоты, неспешно стекающей по мрамору кожи, чтобы через мгновение выжечь снег последним признанием в любви. Камень! Тебя убил микроскопический камень, прятавшийся под снежным покрывалом! Он поджидал тебя, он жаждал твоей плоти, как полоумный маньяк и теперь наслаждался своим злодейством, нажираясь твоей кровью! Так не бывает! Почему ты, а не я? Почему я упал первым? Это не справедливо! Не честно! Или... ты знала и сделала это специально? Ты все подстроила, да? Ведь я - не настоящий Ангел! Настоящий - ты! Я понял, это шутка! Ангелы не разбиваются! Давай же, вставай! Хватит претворяться! Ты не можешь умереть! Ангелы не умирают! Ну же, ну же... Мои руки отчаянно хлестали снег, взбивая его в пену, превращая его в воду и в грязь! Я хотел убить этот предательский снег, покрывший убийцу, отнявший тебя у меня! Муза моя! Юка! Птица моя! Мой Ангел! Моя Альфа Центавра, такая бесконечно близкая и недосягаемая! Живи! Но капля крови уже вгрызлась всеми порами в снег. Она и поныне звучит в моей голове голосом смерти, огненным отпечатком на занесенном битым стеклом холсте моего сердца. Алый непрекращающийся звон. Алый, как твоя кровь.
  
  Бред - диалог, реальный в данной нереальности.
  
  Она в смешной шапке с помпоном. Сидит на подоконнике ногами "на улицу", смеется и ловит ртом снежинки.
  
  Она: - Зима! Я же говорила, что мы волшебники! А ты не верил! Какой красивый снег! Белый - белый!
  Он: - Да, мы все придумали, и зиму и снег... На самом же деле - этого всего не существует.
  Она: - Не будь букой! Если верить - то существует! Ты же веришь?
  Он: - Да.
  Она: - Если не верить, то окажется, что ничего нет! Ни зимы, ни снега, ни тебя, ни меня! А мы хотим, чтобы это все было! Ты же веришь, что я есть?
  Он: - Больше чем в то, что есть я.
  Она: - Ты всегда будешь верить?
  Он: - Всегда. Именно в этом и есть смысл. Ты и есть моя вера. Как же хорошо все-таки, что я нашел тебя, открыл тебя в себе! Или... ты нашла меня? Это ведь не важно, кто кого нашел? Важно, что мы поверили, что мы есть друг у друга!
  Она: - Ты бы хотел, чтобы все было по-другому? Еще не поздно. Ты еще можешь нажать "Delete".
  Он: - Нет. Я обещал тебе помочь. Нам надо закончить роман. И... ты же знаешь, рукописи не горят. Я не хочу по-другому. Без тебя - не хочу.
  Она: - А я не хочу без тебя.
  Он: - Знаешь, я очень тебе благодарен за это. За то, что ты... поверила... веришь в меня, в мой крест, в мою бациллу.
  Она: - Да, я верю каждому написанному не словами слову. Эта рукопись не сгорит. Ну, что?
  Он: - Что?
  Она: - Сам знаешь!
  Он: - Снежный Ангел?
  Она: - Ну же! Давай!
  Он: - Ты как маленькая, ей богу...
  Она: - Боишься? Тогда вместе! И-и-и!
  Он: - Хорошо! Ради тебя!
  Она: - Тогда ты - первый!
  
  Он подходит к окну. Она двигается, освобождая место для него. Он взбирается на подоконник и раскрывает руки.
  
  Он: - Я знаю, что будет дальше. И я... люблю и ненавижу тебя за это! За то, что ты сделала это... для меня. За то, что научила меня летать.
  Она: - Я просто отдала тебе свои крылья. Куда бы ты не летел, вверх или вниз - ты не разобьешься!
  Он: - Да... но ты!
  Она: - И я. Та, что живет в тебе - никогда не разобьется. Пришло время закончить наш роман.
  Он: - Ты и есть мои крылья, Юка. Закончим роман.
  Она: - Ты понял. Давай, Ива, лети!
  Он: - Я лечу!
  
  Делает шаг.
  
  
  * Вспышка
  
  
  Точка
  
  Без листа
  
  *
  
  Негатив. Очень контрастный монохром. На белом асфальте - обведенный черным мелом силуэт человеческого тела. В центре очерченной мелом "головы" - пятно, похожее на серую кляксу. Если бы изображение было цветным - клякса была бы красного цвета.
  
  
  14
  
  
  - Вот, собственно, и все... Вся история. Дело за точкой. Или за многоточием, это уже вам решать.
  - Но, финал мне кажется каким-то смазанным... Вы не находите, Ива?
  - Отнюдь...
  - Я хочу знать, что именно произошло!? Конкретно. Чей контур обведен мелом? Ее? Или... Его? Хотя, что я такое говорю! Его... в смысле, ваш... не может быть обведен! Вы - живы, а обводят лишь трупы.
  - Вы уверены?
  - В том, что вы... живы?
  - В том, что я вообще существую? То есть... Вы в это верите?
  - Хорошая шутка, однако...
  - Значит - да! Понимаете, Владимир Сергеевич, финал, каким бы он ни был по сюжету - всегда предрешен с самого начала. Автор стремится к одной лишь цели - очищение, катарсис! Для себя, для своих героев и для того, кто поверил в них. А это возможно лишь при условии, что сама история и ее персонажи - прошли все метаморфозы жизненного цикла от начала до конца, даже если он и остался "за кадром" многоточия. И если они (персонажи) оправдали надежды творца, приобрели свой объем и выполнили предназначенную для них миссию, то совершенно не важно, каким способом они покинут мир иллюзии, ставший для них реальностью, самой жизнью. Они должны отправиться на свою Альфа Центавру.
  - Но...
  - Никаких "но"! Оставьте воображению выбор!
  - Вы хотите, чтобы я поставил последнюю точку... многоточие... Значит я, автоматически, становлюсь соавтором?
  - Совершенно верно. И даже более того... автором! Я - всего лишь персонаж и моя история подошла к концу. Мне пора... к ней! То есть к себе. И... я хочу сказать... Я счастлив был прожить эту жизнь. Если бы вы не верили так в меня... в нас... мы бы так и остались всего лишь буквами на экране лэптопа. Я хочу сказать вам... Спасибо! За веру! За жизнь! За мою Альфу! За Альфа Центавру!
  
  Они протянули друг другу руки для крепкого короткого пожатия.
  
  - Не забудьте, ударение на "а".
  - Не забуду.
  
  Владимир Сергеевич подошел к окну. Его четко обрисованный закатным солнцем силуэт был похож на... Впрочем, все силуэты похожи, как две капли воды. А высоко в вечернем небе кружили две маленькие, черные, уже еле различимые точки.
  
  - Прощайте!
  
  Многоточие
  
  (пробел)
  
  Конец
  
  (пробел)
  
  - Ударение на "а".
  
  ИвАнов
  
  Ну, вот и все. И все-таки, странно... Откуда она знала... цыганка эта... про сумасшедший дом? Хорошо, все же, что червонец дал! А то бы сказала: - Лети! - и делай с этим "лети" что хочешь... Он улыбнулся и, не раздумывая, нажал на кнопку "Delete".
  
  Тушь!
  
  Помидоры!
  
  Носилки!
  
  Занавес!
  
  
  ***
  
  
  Закрыв крышку лэптопа, он дотронулся рукой до сердца, до своей Альфа Центавры. Сколько звезд... Сколько же еще звезд! Подойдя к окну, он с удовольствием, какое бывает после завершения большой и трудной работы, закурил. Как же хорошо, все-таки! Как хорошо! Полет идет нормально. Все системы работают исправно. А иначе и не может быть! Рукописи не горят!
  
  Рукописи сердца не горят!
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"