Шел Великий Передел Собственности, который народ окрестил "прихватизацией".
Мои знакомые и незнакомые соотечественники становились медео и алюмомагнатами, нефтяными и газовыми алигархами. Самые неудачливые из этой компании за бесценок скупали гигантские химические предприятия, надеясь на экзотермических процессах погреть руки.
Только я оставался ни с чем и палец о палец не ударил, чтобы обогатиться.
Моя старорежимная неуклюжесть создавала дискомфорт...в наших политических эшелонах, и тогда на самом высоком правительственном уровне было решено подарить мне аж дачу.
Расчет делался на бесплатные сотки.
На них, по мнению моих дарителей, должны были расцвесть махровым цветом мои частнособственнические инстинкты, а с ними у меня уже и руки станут другими. Мимо таких загребущих рук я уже ничего не пропущу и больше не буду удручать иностранцев своей нищетой.
Подарок оказался хуже, чем я предполагал.
Маленький садово-огородный участок с покосившейся избушкой и ржавым кессоном во дворе, как рекламная газета, переходил из рук в руки, и никто не задерживался на нем.
Одни сетовали на потусторонние силы и, естественно, упор делали на нечистого.
Другие пеняли на пси-фи-ду факторы.
Последние хозяева бесплатного житейского закутка вспомнили домового, и сами же отвергли эту идею. Люди они были по-современному образованные и понимали, что домовой, в общем-то, существо безобидное.
Конечно, он, как и любой из нас, способен на мелкие пакости, но творит их не для того, чтобы кому-то досадить, а скорее всего - для собственного удовольствия.
Да и домик был настолько убогим, что никакой домовой, даже самый завалящий, жить в нем не стал бы...
И только самогонный аппарат, намертво вмонтированный в полуразвалившуюся плиту, блестел ворованной нержавейкой и пытался вселить в меня хоть какой-то оптимизм.
Но к тому времени я уже бросил пить, и он не радовал мой глаз.
Решетки на окнах усиливали мое мрачное впечатление от увиденного убожества, как и мухи, которые влетели вслед за мной в дом, и теперь в панике пытались выбраться из него.
Чем не тюрьма!
Но я еще мог выбирать. Я еще стригся под "ёжика", чтобы выглядеть головастым, и пока что никто не имел права обречь меня на принудительные сельхозработы. Я еще... И тут мой растерянный взгляд остановился на облезлой тумбочке.
Мысль о забытом кошельке расшевелила моё воображение.
Я заглянул в ящички.
Несколько замызганных ученических тетрадей разочаровали меня. К тому же они от корочки до корочки были разукрашены разноцветными рифмованными текстами... и годились разве что для растопки.
Другая мысль, высказанная еще Булгаковым, и в которой он утверждал мистическую огнестойкость рукописей, удержала от естественного желания сбросить тетради к печке.
Я стал перебирать их.
Это были дачные дневники неизвестного мне рифмоплёта.
Нормальный человек не стал бы поэтизировать жизнь наших дачников, и я постарался выяснить, что представлял из себя автор и куда он вдруг запропастился.
Но стоило только завести о нем речь с владельцами соседних участков, как они тут же мрачнели, сразу же теряли к разговору интерес и уходили в себя и за свои заборы.
Постепенно я понял, что все сведения об авторе надо искать в его записках.
Да-да, я знаю! Любые подобные сочинения, независимо от того, к какому жанру они относятся, нацелены на то, чтобы оболванить потомков, превознести самого себя и оболгать своих современников.
Но если не обращать внимания на эти, не столь уж важные для литературных произведений мелочи, то психологический портрет пишущего человека можно воспроизвести с большой точностью.
В процессе работы над рифмованными записками, когда я приводил их в удобоваримое состояние и делал пояснения к ним в прозе, я очень быстро почувствовал, что автор, со старославянским именем Ол и откровенно нерусской фамилией Рунк, скорее всего позаимствованной у диких кельтов, не был нашим человеком и его взгляд на всё наше дачное не совпадал с моим и был откровенно ВРАЖДЕБНЫМ.
Несмотря на такой казус, у меня возник соблазн издать тетради ихнего лазутчика под общим названием: "Записки секретного агента".
Это было бы по-современному здорово!
Но сюрреалистическая повесть должна иметь и соответствующее название, а у Ол Рунка нет-нет да и мелькали на обложках тетрадей три слова: "Аттическая соль земли".
Сначала я не обратил никакого внимания на непривычное словосочетание, которое, как мне сразу показалось, к огородникам никакого отношения не имеет, но позже, когда попытался осмыслить его, понял, что оно, как и всякий бред, никакому осмыслению не поддается. А это было как раз то, что надо! Более бестолкового названия для сюрреалистической повести о нашей дачной жизни и придумать нельзя.
Напомню тем, кто подзабыл французский: сюрреализм на наш язык переводится одним очень коротким словом, и бред - самый точный его перевод.
Я ещё раз глянул на самогонный аппарат...
Ну что ж,сюрреализм,как и всякий бред,имеет право на литературное существование,а вдохновение можно раскочегарить. Для начала, правда, придется отремонтировать печку.