И самое обидное было в том, что она не только ожидалась, но была даже предсказана бабушкой Вадима. Бабушка, была малограмотной, она закончила, по ее словам, только церковно-приходскую школу, но, тем не менее, весьма ревностно следила за успехами Вадима. Не имея возможности проверять правильное выполнение им домашних заданий, она неукоснительно заставляла его сидеть за письменным столом положенное для их приготовления время.
- Смотри Вадька, - предупреждала его бабушка, - Получишь двойку, мать тебя убьет.
- Да знаю я, - отмахивался Вадим.
- Знаешь, а не випольняешь, - подытоживала бабушка. Она была родом из маленького украинского села под Запорожьем и ее язык, несмотря на долгое проживание в семье зятя, отца Вадима, работавшего в той же школе учителем русской литературы и говорившего и в школе и дома исключительно по-русски, все еще продолжал оставаться украинским. Несмотря на все старания, овладеть "великим и могучим" бабушке так и не удалось. А, услышав однажды, как отец учил Вадима правильно задавать вопрос о времени, для чего нужно было говорить не "сколько времени", а "который час", она, обращаясь теперь к кому-либо из домашних, спрашивала:
- Которий час, - после чего неизменно добавляла: "времени"?
В понедельник на уроке истории, а он в этот день был последним, Вадима вызвали к доске, и он получил тройку. Первую тройку в своей жизни. Он никогда не был отличником, но давно уже привык к тому, что ему не грозят плохие отметки. Благодаря своей хорошей памяти, он всегда мог сносно рассказать содержание прошлого урока, что всегда гарантировало ему твердую четверку.
Но на прошлом уроке истории они с Сережкой играли в "морской бой" и он, увлекшись удачей, позволившей ему буквально за три хода уничтожить три корабля противника, совсем не слушал преподавателя, по прозвищу Пипин-Короткий, увлеченно рассказывавшего что-то о "древлянах". Дома же, несмотря на строгий бабушкин контроль, он не стал даже заглядывать в учебник, и, торопясь как можно быстрее оказаться в настоящей землянке, вырытой ими вчера на огороде соседа и его закадычного друга Витьки, наспех сделал письменные уроки и убежал осваивать новую игрушку.
Вызванный к доске, он мучительно пытался вспомнить, что же все-таки рассказывал Пипин-Короткий о древних племенах на территории их страны и лихорадочно рылся в памяти в поисках сведений на эти темы из прочитанных им книг. Вадим много читал, и это увлечение часто выручало его, помогая получать хорошие оценки. Но сегодня он так и не смог внятно рассказать о содержании изучаемой темы и Пипин-Короткий, скривившись от негодования и, сквозь зубы, произнеся свою неизменную сакраментальную фразу "ни собаки не понимаете!", нарисовал в дневнике Вадима жирную тройку, которая с этого момента навсегда открывала своим нахальным видом наступившую неделю.
Ни теплый апрельский день, предвещавший скорые каникулы и бесконечные игры с друзьями, ни попытки оправдания случившегося незначительностью полученной "тройки" для итоговой оценки, не могли исправить его настроения. Страдая от предстоящего разговора с матерью, а именно она представляла для него главную опасность, так как отец редко вмешивался в процесс воспитания, предпочитая оставлять эту часть родительских обязанностей для своей работы в школе, нехотя плелся домой вдоль бесконечных заборов, из-за которых кое-где торчали голые ветки фруктовых деревьев, уже сплошь покрытые набухшими почками, готовыми вот-вот взорваться свежей зеленью.
Он искал малейшую возможность оттянуть неприятную встречу с матерью, обращая внимания на такие вещи, которые в обычный день вряд ли бы привлекли его внимание. Кот на дереве, медленно подбирающийся к скворцам, оккупировавшим свежеокрашенный скворечник; стая собак, покорно следующая за безразличной сукой; вороны, черными пятнами усеявшие верхушки огромного тополя и своими громкими криками оповещавшие окружающих о своем категорическом прибытии, все это, хотя и отодвигало момент расплаты, никак не избавляло его от неприятных предчувствий.
Подняв голову и наблюдая за сидящими на тополе воронами, он вдруг подумал, как было бы хорошо иметь возможность хотя бы на время превращаться в ворону, чтобы вот так же, как эти крикливые и неугомонные птицы, смотреть на мир сверху. Какими, наверное, маленькими кажутся им с такой высоты люди и как приятно ощущать себя отстраненным от их непонятных и, скорее всего, совершенно неинтересных для ворон дел.
С такой высоты, наверное, виден весь поселок и уж конечно их дома, дворы и все те заветные места, где они с приятелями скрываются от взрослых. Вот бы оказаться на такой высоте в то время, когда они с друзьями, разбившись на две группы, играют в разведчиков. Какое преимущество было бы у него перед противником, если бы он смог наблюдать за всеми передвижениями противника и видеть все те укромные уголки, куда они будут забираться, чтобы не быть обнаруженными.
А если подняться еще выше? Так чтобы видеть весь поселок и даже речушку, под названием Жеребец, протекающую в трех километрах от железнодорожной станции. Интересно, будут ли с такой высоты видны люди? А если еще выше? Так, чтобы увидеть всю планету, как глобус, по которому они в школе изучают географию? Тогда ведь не только людей, но и городов не будет видно. И каким с такой высоты ему представится сегодняшнее несчастье? Да ведь оно просто ничтожно по сравнению с теми гигантскими просторами космоса, которые откроются перед ним!
Ветки тополя вместе с воронами вдруг поплыли куда-то в сторону и Вадим поспешил опустить голову вниз. Чтобы не упасть, а это могло с ним случиться, ибо перед его внутренним взором все еще проносились фантастические образы планет и звездных пространств, он стал упорно смотреть на возникший прямо перед его глазами почтовый ящик, неуклюже прикрепленный к забору возле расшатанной калитки, державшейся в вертикальном положении исключительно благодаря ржавой проволоке, прикрученной к такому же покосившемуся от времени столбу.
Реальность почтового ящика вернула его к действительности, а полученная сегодня "тройка" стала отходить куда-то в сторону и, в конце концов, окончательно растворилась в тех немыслимых просторах, проблемах и перспективах, которые только что открылись ему с огромной высоты собственного воображения. И чем больше он думал об этой разнице в подходах и представлениях, тем незначительнее представлялись ему не только его сегодняшняя неприятность, но и многие другие, которых совсем немало в жизни двенадцатилетнего подроста.
И только спустя много лет он узнал о том, что испытанное им чувство было известно еще грекам, которые именно его заложили в основу своего театрального искусства и придумали для него красивое название - "катарсис".