- Ну, вот я и миллионер, - устало подумал про себя Коврижкин, садясь на скамейку и доставая из кармана сигареты. Но не было ни радости от осознания столь потрясающей новости, ни понятного бы в данном случае удовлетворения собою. Коврижкин просто констатировал факт, к которому так долго шел, рискуя многими вещами и понятиями.
Скамейка, на которой, пусть и мысленно, но все же прозвучала столь необычная фраза, находилась на аккуратной немецкой автомобильной стоянке недалеко от той условной границы, за которой начиналась настоящая, то есть не Демократическая, а уже Федеративная и, следовательно, самая, что ни на есть капиталистическая Германия. Все препятствия, стоящие на пути столь категорического вывода, разделяющего жизнь Коврижкина на две, как он полагал, равные половины, остались позади, и теперь ничто уже не могло помешать сказать об этом вслух. Пусть даже самому себе.
Стоянка для автомобилей была совсем небольшой. На ней едва ли могло поместиться более десятка легковых автомобилей, что делало ее особенно уютной. Никаких других машин, кроме потрепанных "Жигулей", на которых Коврижкин совершал свое историческое путешествие, на стоянке не было и это обстоятельство как нельзя лучше соответствовало важности момента. Он проехал немало километров от границы, минуя многочисленные стоянки возле бензозаправок, заполненные громадными фурами, пока не нашел ту, которую ему описали перед отъездом. Въезд на эту стоянку указывал обычный дорожный знак и она, кроме того, что была местом его первой встречи на немецкой земле оказалась еще и, как нельзя более, соответствующей его теперешнему настроению.
Несколько деревянных скамеек, аккуратно окрашенных в зеленый цвет и не изрезанных вдоль и поперек именами предыдущих путешественников, стояли буквально на краю обрыва, откуда открывался прекрасный вид на небольшой немецкий городок, живописно расположившийся в долине. Справа от скамеек на аккуратном возвышении расположилась красивая синяя будка туалета с прорезями для монет возле хромированной ручки. Слева - разноцветные мусорные баки с надписями на немецком, очевидно, указывающими, в какой именно из этих баков и что конкретно можно выбрасывать, и аккуратная телефонная кабина. Ни окурков, ни какого-либо иного мусора на стоянке не наблюдалось, и Коврижкин окончательно поверил в то, что он все-таки совершил задуманную им аферу, которая должна сделать его миллионером.
Докурив сигарету, он подошел к телефону, достал записную книжку, и раскрыв ее на нужной странице, опустил в прорезь телефона немецкую марку, которую ему заблаговременно пришлось купить у "менялы" перед поездкой. Длинные гудки вызова начались сразу же после набора последней цифры, что удивило Коврижкина, привыкшего к тому, что в Союзе, после набора номера нужно было еще подождать, прежде чем начинали звучать гудки. Он вспомнил, что так должна работать цифровая связь, но с ней ему еще не приходилось сталкиваться.
- Капитализм, - не успел подумать Коврижкин, как трубку на том конце подняли, и мужской голос сказал по-русски: "Слушаю".
Запинаясь и путаясь в словах, Коврижкин объяснил, что он "от Гарика", привез "товар" и находится на том месте, которое ему было указано.
- Жди, - несколько грубовато приказал мужчина и повесил трубку.
Городок, расположившийся внизу, никак нельзя было назвать настоящим, настолько ухоженными, и от этого абсолютно кукольными, казались с высоты автомобильной стоянки его небольшие домики с красными черепичными крышами. Обилие цветущих фруктовых деревьев, растущих практически в каждом небольшом дворике, только подчеркивали сказочность городка, добавляя уверенности Коврижкину в реальности задуманного, и, убеждая его в том, что он действительно достиг конечной цели своего долгого путешествия.
Коврижкин снова сел на скамейку, закурил сигарету и, сладко потянувшись, принялся рассматривать капиталистическую действительность, проистекавшую, можно сказать, у него под ногами.
* * *
Путешествие Коврижкина началось задолго до того, как возникла сначала идея, а затем и необходимость ехать в Германию.
С грехом пополам закончив политехнический институт, Коврижкин попал в конструкторское бюро, где и просидел несколько лет за кульманом, вычерчивая чертежи, истинное предназначение которых так и осталось для него недоступным. Научный институт, в котором находилось конструкторское бюро, числился за военным ведомством, и сотрудникам настоятельно не рекомендовалось проявлять излишнее любопытство к выполняемой работе.
Нельзя сказать, чтобы Коврижкин плохо учился в школе. Он ничем не выделялся среди своих одноклассников, которые усиленным занятиям в школе предпочитали игру в футбол летом и катание на коньках зимой. И, так же, как и большинство из них, не стремился к получению знаний. В школе, несмотря на активное посещение Коврижкиным разнообразных кружков, на которых ему приходилось клеить, строгать, паять, читать со сцены стихи и даже вышивать крестиком, никакие наклонности у него не проявились, и выбор института произошел случайно. Он встретил однажды соседа, который закончил ту же школу на год раньше, и узнал у него, что тот учится в политехническом институте. После этого вопрос выбора уже не мучил Коврижкина и в свое время он без колебаний отнес документы в политехнический.
Однажды, в гостях у одного их сослуживцев, пригласившего к себе Коврижкина, скорее всего, по ошибке, так как никакого интереса для окружающих Коврижкин собою не представлял, он познакомился с шустрым молодым человеком, по имени Славик. К тому времени прошло уже четыре года с тех пор, как Коврижкин впервые был пропущен на территорию института через вертящиеся никелированные железки турникета, и поэтому он давно уже утратил иллюзии по поводу своего продвижения по служебной лестнице. Да, сказать честно, у него их никогда и не было, и он прекрасно понимал, что никак не соответствует тому общепринятому образу руководителя, который доминировал во всех советских учреждениях.
Новый знакомый проявил необыкновенное знание реальной жизни, чем и заворожил Коврижкина. Он предложил заработать немного денег "абсолютно честным" способом, а именно, "закатыванием" "портретов" и Коврижкин, совершенно не представляя себе сущности процесса со странным название "закатка", тем не менее, ни минуты не раздумывая, тут же согласился. Ему, жившему до сих пор с родителями, идея показалась привлекательной, так как, в случае успеха, он мог бы осуществить свою давнюю мечту, купить видеомагнитофон. Скромная зарплата Коврижкина, даже усиленная обеими пенсиями его уже немолодых родителей, трудившихся, когда-то, также как и он, в каких-то научных институтах, мечту о видеомагнитофоне делала совершенно утопической, и Коврижкин позволял себе возвращаться к ней исключительно в минуты полного расслабления, что происходило не так уж и часто.
Он условился встретиться со Славиком на следующий день у одного из тех его знакомых, которые уже занимались таинственной "закаткой" и могли научить Коврижкина этому нехитрому ремеслу.
Ремесло оказалось действительно несложным и Коврижкин уже через неделю бойко "закатывал" портреты в целлофановую пленку, а в конце месяца был приятно удивлен заработком, существенно превысившим его официальную зарплату, дважды в месяц выдаваемую ему из маленького окошка с надписью "КАССА", прорезанному в двери кабинета на третьем этаже их учреждения.
Портреты, которые приходилось "закатывать" Коврижкину, знакомыми Славика именовались "луриками" и представляли собой большую фотографию, размером, примерно с лист писчей бумаги, наклеенную на картон и завернутую в целлофановую пленку. Сзади портрета, а фотографии эти было именно портретами, часто парными, очевидно, мужа и жены, имелась специальная ножка, которая давала возможность поставить такую фотографию на стол, а иногда и веревочная петелька позволявшая повесить ее на стену.
Больше всего в этом бизнесе зарабатывали, разумеется, те, кто был его организатором. К таким, например, относился знакомый Коврижкина Славик. Он разъезжал на новеньких "Жигулях", чем вызывал неукротимую зависть всех, кто сталкивался с ним в том доходном и не совсем законном деле, каким было изготовление "луриков", и обедал исключительно в ресторанах, где его знали все официанты и буфетчики.
За короткое время Коврижкину удалось заработать столько денег, что их с лихвой хватило на покупку видеомагнитофона, но теперь, откусив от пирога, по имени "лурики", ему захотелось большего, а именно, иметь такой же автомобиль, на котором разъезжал его "хозяин" Славик.
Заработать закатыванием портретов столько, чтобы этого хватило на автомобиль, пусть даже и подержанный, оказалось совершенно невозможно, что и осознал Коврижкин в самом скором времени. Он попытался, было съездить "в набор", как именовались поездки "сборщиков" за "луриками", но такое занятие, связанное с проживанием в провинциальных гостиницах, наполненных тараканами, и связанных с постоянной ходьбой по квартирам в не имеющих лифтов многоэтажных домах, ему не понравилось и он начал искать занятие, которое позволило бы ему в самое ближайшее время осуществить свою мечту.
В стране к тому времени объявили "перестройку" и могучие волны частной инициативы подхватила Коврижкина, и бросили его в бурное море бизнеса. Имея уже опыт с "луриками", Коврижкин, не задумываясь, брался за любое дело, которое сулило хоть какой-нибудь приличный доход.
Чего только не происходило с ним в первые "перестроечные" годы. Он торговал на рынке "пуховиками", которые из Китая привозили так называемые "челноки" и которые не выдерживали даже одного сезона; стоял у станка, отливая из пластмассы заготовки, необходимые для производства какой-то бижутерии; был соиздателем и распространителем чрезвычайно пошлых настенных календарей с обнаженными девицами.
Но ни одно из начатых дел, так и не став любимым делом его жизни, не смогло осуществить его мечту о благополучии. Тем не менее, все они в совокупности все же обеспечили Коврижкину относительное материальное благополучие, и теперь он передвигался по городу за рулем несколько поношенной, но совсем еще неплохой на вид "шестерки".
И все это время Коврижкин без устали продолжал искать такое дело, которое в одно мгновение могло бы сделать его богатым, навсегда избавив от необходимости заботиться о завтрашнем дне.
А о том, что такое "дело", существует, он знал наверняка. Вокруг кипела "перестройка" и народ, по-детски радуясь нахлынувшей свободе, свято веря в светлое капиталистическое будущее, искал и находил, чаще способами, вступавшими в явное противоречие с Уголовным Кодексом, возможности изменить свою жизнь к лучшему. Кто-то у стремительно нищающего населения по дешевке скупал приватизационные чеки и потом с их помощью выкупал небольшие производства. Кто-то, пользуясь родственными связями, добывал заветную лицензию на продажу за границу меди или бронзы. Кто-то пытался торговать змеиным ядом или редкоземельными металлами, усиленно создавая для себя и своих потомков материальную основу будущего благополучия.
Однажды у кого-то в гостях Коврижкин услышал от одного из своих наиболее удачливых знакомых о существовании металла под странным названием "красная ртуть", якобы существующего в тайных лабораториях всемогущего военно-промышленного комплекса, и, в силу своей уникальности и пригодности для секретных военных технологий, представляющую огромный интерес для Запада. Цена, которую можно было получить там за один килограмм этого секретного металла, как утверждал приятель, выражалась такой невероятной цифрой, что, будучи названой вслух, повергла Коврижкина в шок, и он долгое время не мог и думать ни о чем другом, кроме этого таинственного металла, способного в одночасье изменит его теперешнюю жизнь.
Но как подобраться к столь уникальному и весьма дорогостоящему продукту? Где найти тех, кто имеет не только доступ к таинственному металлу, но и способен украсть его, чтобы затем продать Коврижкину? А что эту самую ртуть нужно было именно украсть, у Коврижкина не было никаких сомнений, ибо в стране все-таки был кое-какой порядок и еще пока не все что угодно можно было купить за деньги.
Расспросы бывших сослуживцев не дали положительного результата. Некоторые из них, правда, буквально краем уха, слышали о таком металле, но никакими конкретными сведениями они не располагали и Коврижкин уже почти отчаялся воплотить в жизнь свою заветную мечту, как вдруг ему помог случай.
Однажды кто-то из знакомых, теперь он уже не помнил, кто именно, рассказал ему о существовании в их городе некоего координатора, через руки которого проходили все коммерческие сделки, берущие свое начало в Москве, ведь именно там следовало искать возможности приобретения красной ртути. Ему дали адрес, назвали имя, к его удивлению координатором оказалась женщина по имени Виктория, и сообщили, от чьего имени он может к ней обратиться.
Комната, в которую робко вошел Коврижкин, предварительно постучав в обшарпанную и давно не крашенную дверь, находилась в здании бывшего научно-исследовательского института, превращенного разрушающей все на своем пути "перестройкой" в многочисленные офисы. Единственный стол и пара стульев составляли всю обстановку комнаты, если не считать таковой огромное количество папок и просто бумаг, в беспорядке сваленных во всех углах и создающих устойчивое ощущение ненадежности и временности происходящих здесь событий.
За столом, по-куриному, окунув голову в плечи, что тут же напомнило Коврижкину незабвенную Фиму Собак, сидела женщина лет тридцати пяти и, держа в одной руке дымящуюся сигарету, громко разговаривала по телефону. И комнату, и женщину отличали необыкновенная неопрятность, поэтому перхоть, обильно рассыпанную по ее неухоженным волосам, можно было назвать даже естественной, настолько гармонировала она с грязным полом и вездесущей пылью, покрывающей все находящиеся в ней предметы.
- А сколько нужно? - громко спросила женщина в телефонную трубку, и, выслушав ответ собеседника, добавила, - Больше пяти вагонов не могу. Нет лимита.
Человек на другом конце провода, очевидно, начал уговаривать ее, но она, судя по всему, так и не дослушав его до конца, категорически заявила:
- Я сказала, пять, и радуйтесь, что хоть это будет. Звоните через неделю. - И, не дожидаясь ответа, положила трубку и повернулась к Коврижкину.
- Виктория, - представилась женщина, но руки не протянула, и Коврижкин, застеснявшись почему-то еще сильнее, с трудом выдавил из себя собственное имя.
- Я от Андрея, - тут же поспешно добавил он, - От Надеждина.
- Что у вас?
- Мне нужна красная ртуть, а вы, говорят, все можете...
- Ну, я не знаю, оторопел Коврижкин, не ожидавший такого быстрого воплощения своей заветной мечты. - А сколько можно?
- Пока не знаю, нужно проконсультироваться. Зайдите через неделю, - и Виктория, бесцеремонно отвернувшись от посетителя, начала тут же с остервенением вращать телефонный диск, набирая номер телефона, поминутно сверяясь с ним по толстой амбарной книге, вдоль и поперек исписанной какими-то, очевидно, ей одной понятными, каракулями.
Еле дождавшись назначенного ему Викторией дня недели, Коврижкин осторожно отворил теперь уже знакомую ему дверь на втором этаже, и робко протиснулся в комнату.
Как будто и не было семи беспокойных дней и ночей ожидания, а он всего лишь вышел на одну минуту, и за эту минуту в комнате просто физически ничего не могло измениться. Виктория все так же сидела за столом с неизменной сигаретой в руке и говорила по телефону. Ни в интерьере комнаты, ни во внешности Виктории ничего не изменилось и, судя по ее немытым волосам, очевидно, еженедельные походы в баню не входили в число ее неизменных привычек.
- Пишите телефон, - скомандовала Виктория, едва взглянув на все еще стоящего у двери Коврижкина. Не дожидаясь, когда посетитель достанет из кармана записную книжку, она продиктовала цифры телефона, и назвала имя - Гарик. После чего тут же отвернулась, продолжая прерванный разговор с телефонным собеседником.
- Простите, - пересилил свою робость Коврижкин, - я вам что-нибудь должен? За эту информацию? - добавил он.
- Нет! - категорично заявила Виктория. - Рассчитаетесь с Гариком. Если поможет. - И она окончательно отвернулась от Коврижкина.
Гарик оказался армянином лет тридцати пяти, обыкновенной кавказской наружности, украшенной огромной кепкой-аэродромом, почему-то необыкновенно популярным у представителей Кавказа головным убором. Он, как и все его собратья, говорил с характерным акцентом и изо всех сил старался произвести впечатление человека, возможности которого неизмеримо шире, чем у обыкновенных советских граждан, к каковым он причислял, разумеется, и самого Коврижкина. Представившись, Гарик тут же заявил, что у него есть связи "где нужно" и он запросто может достать Коврижкину хоть сто килограммов красной ртути.
На вопрос Коврижкина, сколько ему для этого нужно денег, Гарик назвал цифру, которая, произнесенная вслух, могла бы сбить с ног и более закаленного человека, чем простой советский инженер. Но Коврижкин, к его чести, сумел выдержать этот удар, да и, сказать по правде, был готов к подобной цифре, так как ему было известно, сколько могла бы стоить этот металл, если бы его удалось переправить на Запад. А в равнении с этой цифрой, названная Гариком уже не выглядела столь эффектно.
После непродолжительного разговора, в котором Коврижкин участвовал исключительно в качестве слушателя, армянин буквально упивался представившейся ему возможностью поразить слушателя своими неограниченными связями, они договорились о времени следующей встречи, когда и должно было произойти окончательное согласование о расчете. К этому времени Гарик должен был узнать все подробности доставки металла из Москвы, и передачи его Коврижкину. Ему пришлось выдать Гарику аванс, без которого тот отказывался, как он выразился, "даже с места сдвинуться", и Коврижкин расстался со своим новым знакомым, погрузившись в нахлынувшие на него заботы.
Где взять деньги для покупки красной ртути, если ему вдруг повезет ее найти, Коврижкин уже задумывался не раз. Возможностей, сказать по правде, было не так уж и много. И размен родительской трехкомнатной квартиры, в которой проживал и сам Коврижкин, был если и не единственной, то, по крайней мере, самой реальной из них.
Разговоры о размене начались уже давно, тогда Коврижкин еще и не помышлял ни о каком бизнесе, и инициатором его стали престарелые, Коврижкин был, что называется, поздним ребенком, родители. Они давно уже хотели предоставить своему сыну возможность жить отдельно, втайне надеясь на естественное возникновение в таких исключительных условиях долгожданных внуков, от отсутствия которых особенно страдала мать. Вариантов размена было не так уж и много, но, в конце концов, им удалось найти вариант обмена их трехкомнатной квартиры на отдельную двухкомнатную в новом районе и неплохую комнату в самом центре города. Комната, правда, находилась в коммунальной квартире, где, кроме Коврижкина, именно ему предназначалась эта комната, проживало еще двенадцать семей, но родителя справедливо решили, что для молодого человека важнее ее местонахождение в центре города, а отсутствие некоторых коммунальных удобств не должно представлять для молодого человека особой проблемы.
Оформление документов на обмен жилплощади заняло много времени, но, слава богу, теперь они были уже готовы, и обменщикам оставалось только собрать вещи и разъехаться по новым адресам.
Но проблема была в том, что за комнату, которая теперь принадлежала Коврижкину, и с которой он мог поступать, как ему заблагорассудиться, а точнее, продать ее, он никак не смог бы получить столько денег, сколько было ему нужно для покупки у Гарика красной ртути. Оставался единственный вариант - каким-то образом убедить родителей поселиться, временно, конечно, в предназначенной для него комнате, а отдельную двухкомнатную квартиру продать. Тогда полученных от продажи квартиры денег наверняка хватит для заветной покупки.
- Ничего, - успокаивал себя Коврижкин, - продам ртуть и куплю родителям шикарную квартиру в центре. Это же временно. Пусть помучаются немного, но зато потом у них будет и прекрасная квартира и деньги на безбедную жизнь.
Но все это было проще представить, нежели воплотить в жизнь. Пока же Коврижкин даже приблизительно не представлял себе содержание тех аргументов, которые он должен будет привести своим родителям в качестве доводов за приемлемость его варианта.
Сказать правду совершено недопустимо, потому что ни мать, ни отец, до сих пор аккуратно выплачивающие партийные взносы, и регулярно посещающие все партийные собрания их жековской ячейки, не смогут допустить даже мысли о подобном "бизнесе", заведомо предполагающем махинации с государственной собственностью. Другие же аргументы, пусть и лживые, но все же достаточно достоверные, чтобы они могли убедить его родителей, в голову пока не приходили. И Коврижкин отложил решение этого важного вопроса на будущее, предоставив времени и обстоятельствам самим найти подходящий вариант.
Бегая по различным инстанциям, ведающими вопросами прописки и проживания граждан, и завершая операцию по обмену квартир, Коврижкин все время тасовал в голове варианты, которые позволили бы ему решить внезапно возникшую проблему с оплатой красной ртути. Родители выдали ему, так называемую, "генеральную" доверенность на любые действия с их собственностью, главным и единственным объектом которой была их трехкомнатная квартира, и Коврижкину приходилось с невероятными усилиями преодолевать искушение воспользоваться своими теперешними возможностями.
Но как ни старался Коврижкин, в итоге двухкомнатная квартира была оформлена на него, и ему оставалось только придумать причину, по которой его родителям, естественно, временно, нужно было поселиться в "коммуналке". Причина нашлась удивительно быстро, в двухкомнатной квартире якобы необходимо было сделать ремонт, после которого они и переедут в свою новую квартиру. Уже через две недели грузовик с нехитрым родительским скарбом разгружался возле большого "сталинского" дома в центре города, а Коврижкин завершал свою беготню по кабинетам, оформляя продажу двухкомнатной квартиры.
Встреча с Гариком, передача ему денег взамен четырех обычных, но необыкновенно тяжелых огнетушителей с красной ртутью, "чэтырэ дэвятки", как сказал о ней Гарик; хлопоты по оформлению заграничного паспорта и визы; установление контактов с белорусской таможней, через которую предстояло проехать с контрабандой, все это прошло как в тумане и Коврижкин вот уже месяц практически не видел своих родителей. Иногда он звонил им и радостным голосом сообщал об "уже вот-вот" завершающемся ремонте и о необыкновенной красоте, которая ожидает их в новой квартире, а сам, повесив трубку, долго еще не мог избавиться от ощущения нечистоты, которая сопровождала его последнее время.
На границе все прошло как нельзя лучше. Подъехав к пограничному пункту, Коврижкин, как и было велено, оставил машину на стоянке, а сам отправился искать человека, с помощью которого и предполагалось провезти контрабанду. Человека в этот день не оказалось, его смена была дежурной на следующий день и Коврижкин, накупив пива и вареной колбасы, провел ночь на стоянке, опустив переднее сидение и устроив в своей машине постель. На дворе стоял апрель, по ночам бывали даже заморозки, и ему время от времени приходилось включать двигатель, чтобы разогнать холод, легко проникающий сквозь металлическую обшивку.
Таможенник оказался человеком лет сорока с небольшим, но довольно заметным брюшком и шикарными усами, закрученными в небольшие колечки и придающими его облику обстоятельность и солидность. Отдав таможеннику заранее оговоренную сумму, Коврижкин выслушал инструкцию, и уже в три часа утра был в Польше, сонные таможенники которой даже не стали открывать багажник, ограничившись проверкой документов.
* * *
Черный "Мерседес", тихо урча, вкатился на стоянку и остановился возле "Жигулей" Коврижкина, грубо обозначив разницу в образе жизни двух систем и, заставив сердце Коврижкина заколотиться сильнее от сознания свершившегося и близости осуществления. Из "Мерседеса" вышел молодой человек в джинсах и легкомысленной рубашке "на выпуск" с короткими рукавами и с абстрактными рисунками, разбросанными тут и там по ее болтающейся на весеннем ветерке поверхности.
- Привет, - небрежно и, не представляясь, обратился он к Коврижкину. - Ты, что ли, от Гарика?
- Да, - подтвердил Коврижкин, - вставая со скамейки и направляясь к своей машине, чтобы открыть багажник и продемонстрировать незнакомцу свой уникальный товар.
- Что привез? - поинтересовался молодой человек.
- Красную ртуть, - ответил Коврижкин, втайне гордясь своим неординарным поступком и ожидая от молодого человека адекватной реакции на него.
- Дурак твой Гарик, - неожиданно и зло сказал молодой человек. - Сколько раз говорил ему, что не нужно этой пакости здесь. Нет никакой "красной ртути" и дураков-немцев уже нет, тех, кто верил когда-то. А сигарет нет?
Коврижкин, не ожидавший подобной реакции и не представлявший себе ситуации, при которой его товар окажется никому не нужным, потерялся и тупо смотрел на гостя, не понимая его последнего вопроса и стараясь как-то переварить поступившую информацию. В его голове в беспорядке мелькали картинки, иллюстрирующие самые яркие моменты неудачной эпопеи, и все неотвратимее вставала абсолютная никчемность той суеты, которая была его образом жизни за последние несколько месяцев.
Так есть сигареты? - повторил свой вопрос молодой человек и Коврижкин, еще до конца не осознавая всего трагизма ситуации, в которой он оказался, автоматически ответил:
- Я не курю, - чем вызвал ухмылку на лице молодого человека, открывавшего уже дверь своего автомобиля и собиравшегося в него сесть.
- Что же мне теперь делать, - ни к кому не обращаясь, как сомнамбула спросил Коврижкин.
- Фабрику открой, - посоветовал молодой человек и саркастически добавил: - По производству термометров.
Дверь "Мерседеса" мягко захлопнулась, и через минуту на стоянке остался только один Коврижкин рядом со своим стареньким и таким нелепым в этом сказочном краю автомобилем.
* * *
На двухстах гектарах благословенной земли Калифорнии расположились многочисленные цеха, производственные помещения и склады готовой продукции. К пятиэтажному зданию Управления, стоящему как будто бы во главе всего этого великолепия, мягко подкатил черный "Ролс-Ройс", из которого вышел седой старик, в котором с трудом можно было бы узнать Коврижкина. Опираясь на палку, украшенную богатой инкрустацией, он направился к входной двери, которую подобострастно открыл перед ним служащий в форме.
Огромный вестибюль украшали немногочисленные растения и кожаные диваны с журнальными столиками перед ними. В самом центре, на постаменте из полированного гранита стоял красивый ящик, под стеклом которого, на красной атласной подушке покоился простой советский огнетушитель. Любопытный посетитель мог разглядеть под ним золотую табличку, из которой следовало, что этот огнетушитель, когда-то наполненный обыкновенной ртутью, стал основой для теперешнего благополучия и может считаться ее символом.
И только многочисленные подушки в шикарной спальне Коврижкина знали о том, как часто вспоминаются ему родители, которые так и умерли, не дождавшись обещанной их сыном двухкомнатной квартиры.