Мудрость наступила ровно в пять часов двадцать две минуты.
Столь точное время Печенкин определил по тикающим на противоположной стене часам, стрелки которых были давно и безнадежно изогнуты мухами, тараканами и неумолимым временем.
По правде сказать, точность часов была весьма условной. В лучшем случае по ним можно было бы определить более или менее правильное время только используя такие данные, как визуальное определение дня и ночи. Часы, именуемые в народе "ходиками", безмятежно смотрели на мир бегающими в такт маятнику глазами на лукавой кошачьей мордочке и не хотели понимать разницы между ночью и днем, демонстрируя любопытствующим исключительно часы и минуты. Сверять же правильность показаний было не с чем, в квартире, которую вот уже пятьдесят лет, буквально со дня своего рождения, занимал Печенкин, не было ни радиоточки, ни радиоприемника, каждый час передающих сигналы точного времени, да и, сказать по правде, такая сверка была ему и не к чему. Точность, с которой часы все пятьдесят лет оправдывали свое существование, вполне устраивала и нынешнего хозяина и всех тех его родственников, которые за это время в ней проживали. Разумеется, временно.
Что с неотвратимой и жуткой ясностью и осознал вдруг Печенкин в это знаменательное утро.
Открыв глаза буквально на секунду, что позволило ему запечатлеть время этого знаменательного события, он тут же закрыл их, пытаясь восстановить в памяти туманные но, тем не менее, грозные и потому весьма впечатляющие образы недавних сновидений, натолкнувших его на столь неутешительный вывод.
Нельзя сказать, что мысли о "бренности бытия", как любили выражаться некоторые из писателей тех книг, которые когда-то в молодости читал Печенкин, никогда не приходили ему в голову. Как и у всех нормальных людей мысли эти впервые появились у него еще в юношестве, когда он, зачарованный бесконечностью предстоящей жизни, начинал размышлять о предназначении человека и о его собственной судьбе в этом прекрасном мире.
Первое осознание временности всего сущего в практическом применении к собственной жизни, случившееся примерно тогда же, окатило его с головы до ног холодным душем обреченности. Но так же быстро и прошло, окончательно, впрочем, не исчезнув, и время от времени, но совсем нерегулярно, напоминая о себе легким холодком неизбежности.
Никаких серьезных и значительных переживаний по этому поводу Печенкин до сегодняшнего утра не испытывал, потому и лежал он сейчас в своей постели, не открывая глаз и невольно восстанавливая в памяти трагическое ощущение неизбежности собственного конца, так реально и жутко испытанное им несколько минут назад.
- Первый звонок, - вспомнил Печенкин слова заведующей мясным отделом Клавдии Петровны, которая, выслушав рассказ одной из продавщиц об инфаркте, недавно случившимся с ее мужем, так безжалостно прокомментировала это печальное событие. Клавдия Петровна была большой, неповоротливой, но весьма хитрой и все примечающей женщиной лет сорока пяти, которая никогда не стеснялась в выражениях и мимо которой из отдела не мог уйти ни один кусок сырого мяса или мясных изделий. У начальства она слыла весьма ценным работником, а среди сотрудников универсама пользовалась неизменным уважением, так что премии, регулярно выплачиваемые ей по малейшему поводу, не вызывали у них зависти и признавались вполне заслуженными.
Печенкин работал в универсаме со дня его основания, то есть лет двадцать, и имел неплохую репутацию исполнительного, хотя и не всегда трезвого работника. То обстоятельство, что его должность не вызывала приступов зависти у сослуживцев, никак не умаляло ее значения для него самого, и он ни при каких обстоятельствах не испытывал ни малейшего стыда, признаваясь в том, что работает простым грузчиком.
- Может, после вчерашнего? Не то выпил? Но ведь водку брали у них же в магазине, а Валентина никогда не стала бы ему подсовывать то, что она вполне могла бы подсунуть обычному покупателю, ищущему что подешевле. Валентина относилась к Печенкину с уважением, а иногда даже посматривала на него глазами, в которых при желании можно было прочесть и нечто большее, нежели простое уважение одного сотрудника магазина другим. Валентина замужем никогда не была и на всех мужиков, возраст которых хотя бы мало-мальски подходил для ее матримониальных мечтаний, смотрела как на вполне вероятных кандидатов на то место на ее широком, но до сих пор не согреваемом мужским присутствием диване, которое давно уже ожидало своего хозяина.
- Это первый звонок. Сигнал, - трезво предположил Печенкин, не открывая глаз и невольно прислушиваясь к своему организму. - Организм сигнализирует о том, что с ним не все в порядке и мне следует готовиться к худшему. Готовиться!!!
Стало так страшно, что у Печенкина ноги похолодели до такой степени, что он на мгновение перестал ощущать ими внутреннюю и теплую поверхность одеяла.
Нужно было собираться на работу и Печенкин, преодолевая отвращение от простых и обычных занятий, вроде умывания и натягивания носков, через пять минут стоял на остановке автобуса, который каждое утро с неизбежностью судьбы доставлял его в универсам.
Рабочий день прошел как обычно, если не считать того душевного состояния, которое завладело всеми помыслами и чувствами Печенкина и которое не позволяло ему отвлечься на рутинные производственные заботы. И когда под конец работы к нему, как обычно, заглянул его закадычный дружок Евгений с овощного магазина, расположенного за углом, он категорически отказался от участия в собиравшейся в соседнем парке теплой компании. После работы он сразу же поспешил домой, пророчески предвидя беспокойный вечер с теми новыми ощущениями, которые, по всей вероятности, становились неотъемлемой частью его слабеющего организма.
Так прошла неделя и Печенкин все тверже приходил к мысли о посещении районной поликлиники, в которой его, скорее всего, ожидает приговор, не подлежащий обсуждению и амнистии.
- Лучше так, чем черная неизвестность, - убеждал себя Печенкин, укладывая на тележку мешки с сахаром и вынося во двор пустые коробки из-под распечатанных и уже проданных товаров.
Отгул ему дали даже спрашивая о причинах. Печенкин написал заявление, подписал его у заведующего подсобным отделом и отнес в бухгалтерию, где его строго предупредили о том, что отгул могут оформить только "без содержания" и поэтому Печенкин может не рассчитывать на денежную компенсацию. Но совсем отчаявшегося Печенкина уже не волновали финансовые вопросы и, не став спорить с бухгалтерией, он отправился домой и начал готовиться предстоящему восхождению на Голгофу.
В районной поликлинике Печенкин не был, наверное, с детства. Пожалуй, с того дня, когда их пятый класс, школа располагалась в соседнем дворе, водили туда на обязательные в те времена медосмотры. С тех пор ему ни разу не приходилось обращать к врачам и он с беспокойством думал об отсутствии в поликлинике его медицинской карточки, которую могут заставить оформлять заново. Подобная ситуация никак не радовала Печенкина, предвидевшего бюрократические проволочки врачебного персонала, совсем не заинтересованного, как ему казалось, в новых пациентах.
Но все оказалось гораздо проще и после небольшой очереди к окошку регистрации, ему выдали номерок к участковому терапевту, оказавшемуся весьма милой и до неприличия молодой девушкой, как позже выяснилось, только год назад получившей диплом и направленной в эту районную поликлинику, очевидно, по причине отсутствия нужных связей.
Молодость врача несколько смутила Печенкина, ожидавшего увидеть на ее месте уверенного в себе и непременно пожилого и, следовательно, мудрого эскулапа, который был бы в силах обнаружить и вылечить ту жуткую болезнь, которая наверняка поселилась в его прежде абсолютно здоровом организме.
Но мягкая участливость Маргариты Семеновны, как представилась девушка Печенкину, помогла растопить лед недоверия, когда он не увидел ожидаемого соответствия заранее придуманному им образу. Краснея и стесняясь, косноязычно заикаясь и путаясь в придаточных предложениях, он все же, сумел справиться с робостью, и рассказал врачу о мучивших его подозрениях.
Маргарита Семеновна, внимательно выслушав Печенкина, успокоила его, заверив в могуществе современной медицины и рассказав об успешном излечении многих еще совсем недавно неизлечимых заболеваний.
- Да вы и не стары еще, - закончила она свой монолог, - и думать о плохом вам рановато.
Убедительные слова врача, окончательно успокоив Печенкина в кабинете, на крыльце поликлиники куда-то испарились и, вернувшись к себе на шестой этаж, он снова оказался один на один со своими тревожными мыслями.
- Нет, - размышлял Печенкин, лежа на диване и изучая разводы, оставленные после затопления его квартиры верхним соседом. - Тут что-то не так. Не может организм ошибаться. Он лучше и нас самих и даже врачей знает, что с ним происходит. Мы должны прислушиваться к его указаниям и стараться распознать ожидающие нас неприятности.
Не обнаружив при осмотре Печенкина никаких видим причин для беспокойства, Маргарита Семеновна, предложила ему сдать анализы, которые помогут определить то заболевание, которое, как продолжал утверждать Печенкин, у него обязательно имеется. Не возлагая никаких надежд на рекомендованное Маргаритой Семеновной обследование, Печенкин все же решил сдать все анализы, направления на которые ему были выписаны медсестрой на нескольких замысловатых бумажках. Попытки прочитать содержание бумажек, которые, как казалось Печенкину, могли содержать какие-то намеки на предполагаемый диагноз, конечно же, скрытый от него сострадательным врачом, ни к чему не привели и Печенкину оставалось только довольствоваться хорошо различимыми на них номерами кабинетов.
Всю неделю Печенкин, посещая поликлинику, невольно наблюдал за собой и изменившейся для него действительностью, мысленно поражаясь открывающейся перед ним жизни, в которой не было места ни его ежевечерним возлияниям с друзьями ни прочим, как теперь ему казалось, совершенно ничтожным и мелким радостям, еще совсем недавно представлявшимися ему единственно достойными внимания. Он совсем перестал встречаться со своими приятелями и даже бросил пить. При этом с удивлением обнаружил, что его совсем не тянет к выпивке, казавшейся обязательной и необходимой в той жизни, которую он вел до рокового предчувствия.
Несколько раз, по вечерам, Печенкин спускался вниз и присаживался на одну их лавок, врытых в землю возле большого деревянного стола, поверхность которого была покрыта куском пластмассы, позволявшей любителям незатейливой игры, под названием домино, с особым шиком стучать по ней косточками. Стол стоял напротив подъезда и за ним каждый вечер собирались ветераны войны и прочие пенсионеры, жившие в этом доме и проводившие все свое свободное время, которого у них было предостаточно, либо в игре в домино, либо в разговорах со своими сверстниками. Но со стариками было откровенно скучно, а к домино Печенкин относился с презрением, считая свое участие в этой игре ниже своего достоинства, поэтому, сделав пару попыток и окончательно убедившись в бесперспективности подобного времяпрепровождения, он прекратил свои участия в вечерних посиделках.
Однажды, это было еще до того, как Печенкин сдал свой последний анализ, на который ему потребовалось немало мужества, он вспомнил о библиотеке, активно посещаемой им в школьные годы. Библиотека находилась буквально возле его дома и стояла там же, где он помнил ее в те далекие годы. Здание библиотеки ужасно постарело и обветшало, впрочем, как и все остальные дома в этом районе, но было по-прежнему узнаваемо и у Печенкина даже что-то екнуло внутри от предчувствия того удовольствия, которое он испытывал в детстве, когда читал книги.
В библиотеке было тихо и уютно, а регистрация в читальном зале заняла совсем немного времени. У Печенкина потребовали только паспорт, который совсем неслучайно оказался у него по той причине, что он теперь постоянно носил при себе этот документ, опасаясь неожиданного обморока и проблем с установлением личности. Ему тут же выдали книгу, название которой всплыло у него в голове, как только он преступил порог читального зала и услышал знакомый запах книг. Он попросил "что-нибудь Майн Рида" и, присев в самом дальнем углу зала возле окна, из которого открывался вид на запущенный парк, с детской площадкой, на стальных конструкциях которой продолжало получать травмы уже третье поколение жителей района, и не отрывался от книги до тех пор, пока библиотекарь не напомнила ему о закрытии.
- Приходите завтра, - предложила она Печенкину. - Мы работаем с десяти утра.
Вернувшись домой Печенкин твердо решил записаться в библиотеку "по-настоящему", чтобы иметь возможность брать книги домой и, таким образом, иметь возможность получать то забытое им наслаждение от чтения, которое он снова ощутил сегодня.
Последний анализ, который предстояло сдать Печенкину представлялся ему настолько неприличным, что наполняя баночку из-под майонеза желтоватой жидкостью у себя в туалете, он искренне стеснялся этого неприличного, но необходимого действия. Он совершенно не мог представить себе, как принесет в поликлинику эту постыдную баночку и отдаст ее в руки незнакомого человека. То, что человек этот является лаборантом и, конечно же, давно привык к подобным манипуляциям, никак не облегчало задачи и в это утро Печенкин переступил порог поликлиники с тяжелым предчувствием.
Но, как оказалось, больные, пришедшие в поликлинику каждый со своими проблемами, были заняты только ими, так что внимания на Печенкина никто так и не обратил. В двери же кабинета, куда следовало сдавать мочу, оказалась форточка, в этот момент закрытая, на широкой полке которой уже стояло несколько разнокалиберных банок и бутылочек с различными оттенками желтой жидкости. Бутылочки стояли на бумажках, при ближайшем рассмотрении оказавшимися направлениями врачей на анализ, чтобы лаборанты не спутали результаты, и Печенкин с облегчением положил на полку собственное направление и поставил на него свою баночку, которая тут же затерялась среди обилия стеклянной посуды.
К Маргарите Семеновне следовало прийти через неделю и все это время Печенкин, пытаясь избавиться от преследующих его черных мыслей, проводил в библиотеке. Последние же два дня перед посещением поликлиники ему удалось попасть туда только после работы, которая началась для него пару дней назад после окончания краткосрочного "отпуска без содержания".
Книги, регулярно получаемые Печенкиным в библиотеке, постепенно вернули его в детство и он с упоением перечитывал когда-то любимых им Фенимора Купера, Жюль Верна и Майн Рида. Казалось, вернулись те счастливые времена, когда смысл жизни был в бесконечной череде удовольствий. Как нынешних, так и будущих. В том же, что она оказалась совсем не такой, как ожидалось в детстве, Печенкин не усматривал несправедливости, теперь мудро полагая, что "жизнь такова, какова она есть и больше никакова".
Он снова и снова погружался в мир героев, поступки которых когда-то наполняли смыслом его детское существование, и неприятные мысли о собственном здоровье, инициировавшие поход в поликлинику, временно отходили на задний план. Окончательно они не покидали его ни на минуту, но книги позволяли существенно ослабить ту остроту, которая была им свойственна и ему, хотя бы на время, удавалось избежать панического состояния, охватывавшего его всякий раз, когда эти мысли снова завладевали воображением.
В десять тридцать, кабинет участкового терапевта, куда снова, теперь уже за окончательным приговором, пришел Печенкин, был занят предыдущим пациентом и ему пришлось еще долгие пятнадцать минуть томиться в ожидании своей очереди.
Маргарита Семеновна бы спокойна и приветлива. Ласково кивнув Печенкину на стоящий возле нее стул, она продолжала заполнять какие-то бумаги, очевидно, относящиеся к предыдущему пациенту, совсем старой бабушке, вышедшей из кабинета со своей внучкой, помогавшей ей совершить столь непосильное в ее явно почтенном возрасте путешествие. Видя спокойствие врача, у Печенкина почему-то мелькнула мысль о благополучном исходе, но он в панике прогнал ее от себя, боясь отчаяться еще больше, когда врач безжалостно сообщит ему роковую правду.
Закончив писать, Маргарита Семеновна раскрыла потолстевшую медицинскую книжку Печенкина и принялась внимательно изучать ее, медленно перелистывая страницы и с трудом разбирая каракули своих коллег.
- Ну, что же, - наконец заговорила она, откладывая книжку и глядя в глаза Печенкину, - я ничего серьезного пока не вижу. Есть неизбежные возрастные изменения, но это нормально и волноваться по этому поводу не стоит. У вас обычные симптомы переходного возраста. Жизнь в вашем возрасте прекрасна и вы должны построить ее таким образом, чтобы испытывать как можно больше радости. Тем более, что ваш возраст имеет определенные преимущества. Вы уже приобрели жизненный опыт, а, вместе с ним и мудрость, которая позволяет более полно испытывать удовольствия от жизни.
Солнце, весело брызнувшее в глаза Печенкину, открывшему стеклянную дверь на широкое крыльцо поликлиники, на мгновенье ослепило его и он, закрыв от солнца и удовольствия глаза, неожиданно и совсем некстати вдруг решил:
- Женюсь! - И тут же, как бы споря с самим собой, или кому-то что-то доказывая, мысленно добавил: