С Александром Ивановичем Чебукиным я впервые встретился на дне рождения Ивана Фёдоровича Мамалыгина, в ту пору работавшего на железной дороге в должности осмотрщика вагонов первой категории.
Общество, регулярно собиравшееся в небольшом, но милом и уютном домике Ивана Фёдоровича на тихой улице Ватутина было, можно сказать, постоянным.
Это, в первую очередь, жена Ивана Фёдоровича - Ольга Степановна Дерибасова, в девичестве Кандаурова, дочь известного пчеловода-любителя и собирателя металлического лома Афанасия Михайловича Кандаурова, трагически погибшего под колёсами паровоза за шесть лет до введения на железной дороге бригадного подряда. Для отправления своей естественной, хотя и крайне малой потребности он, дабы повеселить свою супругу, до дрожи в коленках обожавшей своего мужа за подобные выходки, взобрался на перила пешеходного моста, проложенного через железнодорожные пути. Будучи в состоянии глубокой депрессии после собственноручного убийства им кабанчика, вскормленного на ежедневно приносимых из столовой соседнего детского сада помоях, он, не рассчитав свои возможности, с этого моста и свалился, оставив на совести соседа, управлявшего поездом, под колеса которого попал Афанасий Михайлович неизгладимое черное пятно.
Малообразованная, но чрезвычайно склочная и необыкновенно глупая женщина, Ольга Степановна была душой компании. Без её участия не проходило ни одно обсуждение соседей, как на их улице, так и во всём посёлке, который, не отличаясь особой многолюдностью, позволял любопытствующему достоверно знать, что вариться в кастрюлях соседей.
Часто приходили товарищи по работе Ивана Фёдоровича. Осмотрщики вагонов, слесаря, мойщики колесных пар, пропахшие маслом "механики" и кочегары с навечно въевшейся в их руки угольной пылью, словом, все те, кто и составлял основное население поселка.
Заходил частенько сосед-инженер, когда-то окончивший технический вуз в областном центре, и даже получивший там диплом, которым он очень гордился и при всяком удобном случае демонстрировал всем желающим. В посёлке поговаривали, что институт этот он закончил не только заочно, но еще и "за сало".
Словом, это был цвет посёлка, его "альфа" и "омега", люди, без которых в дни их молодости не обходилась ни одна приличная драка в городке и на берегу Южного Кобелячка - речушки, протекавшей в непосредственной близости от поселка и привлекавшей на свои зелёные пологие берега всех желающих отдохнуть и повеселиться в дни всенародных торжеств. Важнейшим же из всех многочисленных праздников, официально отмечавшихся в стране, в поселке всегда считался День железнодорожника, всякий раз, с завидным постоянством, выбрасывавший на берег двух-трёх утопленников и оставлявший мужской половине неисчислимое множество синяков и ссадин.
После ужина, если дело происходило летом, все выходили в небольшой садик, раскинувшийся на шести сотках домовладения, и располагались за большим металлическим столом под огромной яблоней, гордостью Ивана Фёдоровича, снимавшего с нее чуть ли не каждый год до пятисот килограммов яблок. Возились эти яблоки на продажу в таинственный Мурманск, после чего много было говорено об этом далёком городе, где не бывает дня, а одна только ночь и неглупому человеку ничего не стоит заработать лишнюю копейку, продавая северянам хорошо хранящиеся зимой и доживающие иногда до весны, яблочки сорта "семеренко". Вот под этой яблоней и собирались каждый вечер соседи и друзья Ивана Фёдоровича. Мужчины играли в "домино", а женщины предпочитали "лото", как игру более спокойную и даже сулящую в случае удачи некоторый, пусть и весьма незначительный, доход.
Вот тут-то и проявлялась огромная разница между двумя половинами рода человеческого.
Тихое и неторопливое перемывание косточек отсутствующих, равномерно прерываемое специфическими терминами, понятными посвященным в таинства игры, под названием "лото": "бочонок", "барабанные палочки", "закрыла", резко контрастировало с бурным проявлением чувств после окончания каждого тура на половине мужчин. Страсти на мужской половине подогревались тем обстоятельством, что в конце каждого вечера на металлическом щите с мастерски нарисованным и, можно сказать, даже симпатичным бородатым козлом, символизирующим суть этой высокоинтеллектуальной игры, писались мелом фамилии проигравших. Неудивительно поэтому, что на следующий вечер все те, кто присутствовал на сегодняшней игре и чья фамилия по причине отвернувшейся от них удачи, оказалась вписанной в список проигравших, снова собирались под раскидистой яблоней, дабы смыть позор, бесстыдно открытый взорам всех любопытных прохожих.
Александр Иванович Чебукин был ближайшим соседом Ивана Фёдоровича, поэтому и являлся он на эти посиделки всегда по-домашнему. В спортивных шароварах, комнатных тапочках "на босу ногу" и в старой, застиранной ковбойке с неизменно расстёгнутой пуговицей на огромном животе, он всем своим видом производил впечатление человека, уверенно стоящего ногами на земле и не ведающего никаких сомнений.
Александр Иванович в "козла" не играл, считая это занятие пустою забавою. Тем не менее, он частенько заглядывал в камни игроков и давал им советы, к которым, впрочем, никто и никогда не прислушивался.
Работал Александр Иванович в ту пору машинистом паровоза, иначе говоря, "механиком", как уважительно именовали эту почетную должность в поселке. Особое уважение и зависть обывателей вызывал тот факт, что к нему, как, впрочем, и к другим машинистам, а также к их помощникам и к кочегарам, составлявшим единую "поездную бригаду", приходил специальный человек, именуем в народе "вызывальщиком".
В обязанности "вызывальщика" входил вызов работников, перечисленных в выданном ему списке, на работу. Родило эту профессию, вполне успешно заменившую собой такое достижение цивилизации, как телефон, наличие скользящего графика для "поездных бригад" и необходимость каждый раз сообщать им новое время прибытия на работу.
"Вызывальщик" намеренно громко стучал палкой по забору и, нисколько не заботясь о том, услышали ли его, громким безразличным голосом кричал: "На девятнадцать! В четырнадцатый!". Таинственные эти слова, совершенно непонятные непосвященным, расшифровывались очень просто и означали явку вызываемого члена "поездной бригады" сегодня к семи часам вечера в четырнадцатый парк, где формировался железнодорожный состав, который им предстояло вести.
На работу Александр Иванович уходил в железнодорожной форме, как будто не знавшей лучших времён, жена Александра Ивановича терпеть не могла возиться в воде, и с неизменным балетным чемоданчиком, обязательным атрибутом, безошибочно определяющего принадлежность его хозяина к уважаемой касте паровозников. С такими чемоданчиками ходили все те, кого благосклонная судьба выбрала своими любимцами и назначила на должности, не только приносящие ощутимый доход, но и весьма уважаемые жителями поселка.
Не было такой темы и такого вопроса, в которых не разбирался бы Александр Иванович, и по которым не имел бы своего, почти всегда глупого, но непременно глубокомысленного суждения, будь то политическое положение в Южной Африке или виды на будущий урожай кофе в Бразилии.
Разговаривал он всегда ровно, степенно, что сразу же выделяло его, как человека солидного и в меру глупого, пользующегося заслуженным авторитетом среди своих соседей, людей, хотя и ограниченных, но таких же самоуверенных и безапелляционных.
Свои сведения о мире, именуемом "заграницей", Александр Иванович черпал исключительно из выписываемой им неизменно на протяжении многих лет центральной газеты "Труд". Местные же новости, являясь одной из непременных тем всякого вечернего разговора, обычно приносились на сорочьем хвосте, а также черпались из районной газетки, размером в полосу нормальной и названной сообразно политическим веянием времени, в которое она была основана, "За темпы". Прозванная в народе "Брехунэць", газетка эта, не имея конкурентов, а потому бессовестно искажавшая все происходившие в городке события, местным населением всё же читалась и даже обсуждалась.
Главным предметом ежевечерних бесед были, конечно же, местные новости, преподносимые газеткой в виде репортажей, очень похожих на те, настоящие, которые публиковались в центральных газетах. Эта похожесть была исключительной заслугой редактора, в своё время побывавшего в Центре и даже обучавшегося некоторое время в столичном университете. Правя своей безжалостной рукой опусы неразумных коллег, и придавая им достойный на его взгляд вид, редактор так умудрялся скрывать правду описываемых событий, что за это качество пользовался чрезвычайным уважением среди высокого городского начальства.
Но Александр Иванович, как впрочем, и другие жители городка, давно уже научился выискивать необходимую информацию между строк. К слову сказать, герои репортажей и зарисовок, по причине небольших размеров поселка, если и не были лично знакомы Александру Ивановичу, что было чрезвычайно редко, то имели массу общих знакомых, новости о которых распространялись традиционным способом, т. е. с помощью все того же сорочьего хвоста.
Небольшие размеры городка и почти поголовная принадлежность его жителей к железной дороге, не допускали наличия каких-либо тайн в жизни любого его жителя, будь то осмотрщик вагонов или первый секретарь райкома партии.
Знался Александр Иванович и с самим председателем горисполкома Виктором Петровичем Ломоносовым, историческая солидность фамилии которого не мешала ему действовать согласно сложившейся традиции и принимать от благодарных подчинённых всякого рода подношения в виде отборных овощей и фруктов с полей и садов окрестных колхозов. Не брезговал Виктор Петрович и презренным металлом, о чём знал, конечно же, весь посёлок, впрочем, нисколько его за это не осуждая и считая вполне допустимым, а потому и естественным подобное проявление горисполкомовских полномочий.
Приходилось Александру Ивановичу бывать и в числе приглашённых к Виктору Петровичу на совместную баньку, оплаченную щедрой рукой очередного председателя колхоза, или же на охоту, проводимую, если и не в заповеднике, которого не было в окрестных лесах, то в таких местах и угодьях, куда даже за грибами местные жители заходить не рисковали. Всё это ещё более придавало веса Александру Ивановичу и делало его причастным к той высокой и для многих таинственной сфере, именуемой "номенклатура".
Ввиду малости и незначительности городка его жители чрезвычайно гордились тем обстоятельством, что все же был он обозначен на всех железнодорожных картах, являясь значительным железнодорожным узлом на южном направлении.
Вследствие последнего обстоятельства жизнь в городке протекала под непрерывный шум железной дороги. Гремели сталкиваемые с горки вагоны, формируемые в составы, гудели паравозы, с шумом выпуская в небо густые клубы белого, как снег, и тут же растворявшегося в небе дыма. Дым этот, несмотря на свою кажущуюся стерильную белизну, тем не менее, оставлял следы, исключившие употребление белых рубашек мужской половиной населения. Голосами, в которых с трудом угадывалась их половая принадлежность, что-то постоянно и невнятно вещали репродукторы, равномерно расположенные высоко на столбах по всей огромной территории железнодорожной станции. Распространяясь согласно физическим законам, голоса эти, возникнув в одном конце, предположим, при выходе на юг, долго гремели в сторону севера, нисколько, впрочем, не пугая привыкших к этой беспокойной жизни ворон. Вследствие известного физического закона, повествующего о различной скорости распространения звука и электрических колебаний, его передающих, а также из-за весьма низкого качества используемой аппаратуры, разобрать смысл сказанного мог только настоящий железнодорожник, привыкший улавливать в абракадабре хаотических звуков знакомые ему термины. Человек же посторонний, если и сумел бы что-либо понять в этой какофонии звуков, то отнюдь не потому, что ясно услышал какое-нибудь знакомое ему слово. Он, в лучшем случае, мог бы распознать только отдельные звуки, ассоциирующиеся со знакомыми ему по прежней жизни словами. Расшифровка громкоговорящих указаний усложнялось тем обстоятельствам, что передающие устройства, расположенные с определённым интервалом по всей многокилометровой станции, позволяли пользоваться ими сразу нескольким желающим, среди которых нередко попадались местные ребятишки, с робостью перед всемогущей техникой нажимающие волшебную кнопку и с отчаянием кричащие в чёрный провал микрофона какую-нибудь нелепицу.
Самым престижным местом работы, исключая райком партии и райисполком, вход в которые открывался исключительно сверху и при наличии заветного удостоверения, именуемого "партийным билетом", было паровозное депо, в силу местных лингвистических особенностей именуемое, как "кумовэ". Сюда мог попасть не всякий, и, все же попав, очень гордился возможностью беспрепятственно и по-хозяйски ходить на работу не по пешеходному мосту, а прямо через множество железнодорожных путей, где в изобилии пестрели таблички с сокрушающими непосвящённых надписями. Одни из них под угрозой штрафа запрещали хождение по путям, другие, зловеще приказывали: "Закрой поддувало! Не сифонь!".
Никому из жителей городка не пришло бы и в голову спутать механика депо, числящего таковым согласно штатному расписанию и "механика" - машиниста паровоза, так уважительно именуемого своими же коллегами и всеми желающими сократить путевые расходы при поездке в другой город за счёт бесплатного проезда в задней кабине локомотива. Официально запрещённый, этот вид поездки практиковался в городке чрезвычайно широко, тем более что "механики" и их помощники во внеслужебное время имели даже законное право на подобный проезд.
Как было уже доложено, Александр Иванович был "механиком". Когда-то он провёл несколько тяжеловесных составов, за что и удостоился высокого звания "Героя Социалистического Труда". То обстоятельство, что поездки эти были заранее тщательно спланированы, и что при установлении его рекорда отстали от графика пять "нормальных" составов, ни "руководство", бывшее инициатором этого рекорда, ни Александра Ивановича нисколько не смущало, и он с гордостью носил свою золотую звезду, никогда не упуская случая воспользоваться предоставляемыми ею привилегиями.
Он никогда не стоял в очереди за билетами, даже на пригородные автобусы, а когда кто-нибудь из особо нервных или стоящих у кассы в ожидании долгожданного билета уже не первые сутки, возмущаясь бесцеремонностью, с которой Александр Иванович пробирался к кассе, саркастически вопрошал нахала: "Ты что, Герой Советского Союза, что лезешь без очереди?", Александр Иванович с достоинством поворачивался, медленно открывал борт пиджака с приколотой к нему звездой и спокойно спрашивал: "А цэ шо, курка насрала?"
Разговоры о скором введении электровозной тяги, время от времени возникавшие там, где собирались все те, кто имел к этому трагическому изменению в их жизни непосредственное отношение, казалось, не очень трогали Александра Ивановича, получавшего все новости, касавшиеся его профессиональных интересов, из первых рук. Все знали, что если бы какие-то изменения и планировалось в ближайшее время, то они, наверняка, были бы известны ему в первую очередь, а он не преминул бы сообщить о них своим соседям и коллегам.
Жизнь в поселке, как обычно, проистекала размеренно и не сулила никаких неожиданностей. Но однажды, в пригожее летнее утро, по поселку вместе с "вызывальщиками", как всегда громко и безразлично стучащими палками в ворота обывателей, поползли слухи о прибытии этой ночью в депо десяти новеньких электровозов, которые в самое ближайшее время должны выйти на линию и заменить собою устаревшие и неэффективные паровозы.
В этот же день Александр Иванович пришел с работы раньше обычного и, не говоря ни слова никому из домашних, отправился в недавно построенный им сарайчик, вплотную примыкавший к сарайчику соседа. Там он обстоятельно расставил по своим местам немногочисленные инструменты, необходимые для всяких мелких домашних работ и подсыпал отрубей огромной неповоротливой свинье, которую планировалось зарезать на Новый Год. Свинья эта, на удивление всем, выросла, мало того, что быстрее, чем этого можно было ожидать от представительницы ее породы, но еще и весила столько, что взглянуть на чудо приходили знакомые Александра Ивановича даже из соседних улиц.
Убрав веником стружки с верстака, на котором вчера с внуком они закончили делать деревянный автомобиль, стоявший теперь возле крыльца в ожидании своего малолетнего хозяина, он тщательно подмел пол, собрав мусор в мятое металлическое ведро и поставив ведро возле двери.
Потом Александр Иванович вошел в дом и, сняв рубашку, вымыл под рукомойником шею. Шея чище не стала, и на ней так и не исчезли многочисленные черные точки, оставшиеся от угольной пыли, въевшейся в кожу за много лет работы на паровозе.
Надев новую рубашку, Александр Иванович снова пошел в сарай и там, взобравшись на верстак, привязал к толстой потолочной балке один конец веревки. На другом конце этой веревки он смастерил петлю и, все еще стоя на верстаке, аккуратно одел ее себе на шею.