Русанов Владислав. Пасынок судьбы

Русанов Владислав : другие произведения.

Пасынок судьбы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Комментарии: 10, последний от 07/01/2011. © Copyright Русанов Владислав (v_rusanov@inbox.ru) Размещен: 23/05/2006, изменен: 07/09/2006. 155k. Статистика. Повесть: Фэнтези Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Заречье - край, где еще встречаются оборотни и вампиры, драконы и людоеды; где правители крошечных королевств с утра воюют, а к вечеру заключают договор о дружбе. Здесь по дорогам бродят разбойники и просто искатели приключений. Среди них рыцарь, мечтающий стать поэтом, и бродячий певец, который хочет постигнуть ремесло воина. Они встретились в придорожной корчме и договорились путешествовать вместе, обучая друг друга. И очень скоро выяснилось, что каждый из них не тот, за кого себя выдает...

ПАСЫНОК СУДЬБЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОЛЕШЕК ИЗ МАРИЕНБЕРГА

В тот год, когда верующие справляли шестьсот восемьдесят четвертую годовщину со Дня рождения Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, лето выдалось на удивление холодным и дождливым...

Так, наверное, хорошо начинать эпическое повествование о подвигах и приключениях, о великих сражениях и знаменательных победах. Ну, на худой конец, длинную поэму в стихах о несчастных, разлученных злой судьбою любовниках.

Однако Годимир даже не пытался замахнуться на сколько-нибудь значительное произведение словесного искусства. Ни прозаическое, ни рифмованное. Хотя стихи писать пробовал неоднократно, и даже канцоны норовил сочинять с тем, чтобы посвятить их очередной панне сердца. А панн сердца, следует заметить, у него было достаточно много, поскольку, избрав нелегкий путь странствующего рыцаря, пригожий и крепкий телом юноша должен быть готов к испытаниям еще и подобного рода. В данный момент носил он на левом плече шарф зеленого цвета с вышитыми золотой нитью листочками канюшины - дар некой пани Марлены из Стрешина, покровительницы изящных искусств и супруги тамошнего воеводы.

Но одно дело - элегия или баллада, и совсем другое - поэма или, как говорят шпильманы, песнь. Тут нужно мастерство, отточенное с годами, и, самое главное, много свободного времени. Да, еще немаловажный атрибут успешного труда с пером и пергаментом - крыша над головой, и не где-нибудь в хлеву, крытом соломой, а, желательно, уютная комната с жарко натопленным камином. А если ко всему этому прибавить теплый плед на ногах и чашу подогретого и сладкого вина, то зависть соперников-стихотворцев, восхищение панночек и жгучая ревность их мужей гарантированы.

По крайней мере, пан рыцарь Годимир свято в это верил.

Вот только чаще ему доводилось проводить время не в тепле и уюте, а в сырости и поскрипывающем дорожном седле. Одна была надежда на летнее тепло, отдых в душистом стогу где-нибудь на славящихся укосом лугах Заречья - края богатого и обильного - в обществе восхищенных рыцарскими подвигами поселянок, а то и какой-нито благородной панянки. А если не одергивать коня-мечту, то в грядущем маячит даже встреча с королевной, благо между реками Словечной и Оресой каждый пан, чьи владения простираются больше, чем на три дня пути, носит королевский титул...

Но вместо этого... Выбор - ночуй в лесу под дождем или трясись в седле, опять-таки под дождем, с тем, чтобы к утру достигнуть жилья. Просто глаза разбегаются!

Рыцарь сплюнул в сердцах на покосившийся корявый плетень, поглубже натянул вымокший капюшон, настойчиво, правда и без излишней жестокости, толкнул коня шпорами. Жеребец, ставший за утро из темно-рыжего вороным, фыркнул, тряхнул горбоносой головой и нехотя поставил копыто в кажущуюся бескрайней лужу. На самом деле это даже была не лужа, а равномерно залитая мутной водой площадь перед местной корчмой. Туда Годимир стремился всей душой, еще от околицы заприметив отсыревший пучок соломы на длинном шесте. До желанной цели оставалось совсем немного - форсировать водную преграду.

Боевой конь с рыцарем на хребте добрался уже до середины лужи, а вьючный меринок, натягивая чембур, только заходил в воду, когда дверь корчмы распахнулась и из нее вылетел человек. Следом выглянули два крепыша - судя по похожим, как горошины из одного стручка, физиономиям, отец и сын.

Выброшенный в три быстрых шага преодолел расстояние между порогом и берегом лужи, но остановиться не сумел, хотя отчаянные телодвижения свидетельствовали, что старался изо всех сил, и ухнул с размаху в жидкую грязь. При этом рыцарь поразился неумелому падению - поджарый, словно охотничий пес, парень вместо того, чтобы упасть на руки, изогнулся неловко и, перекувыркнувшись через плечо, хлопнулся навзничь. Если бы на землю, отбил бы нутро напрочь. Ребятня, мутузящая друг дружку в придорожной пыли, падает сподручнее.

По бескрайней луже пробежала волна, высоко всплеснулась у берегов, вернулась и накрыла несчастного с головой. Только пузыри пошли. Над водой остался лишь продолговатый предмет, в плавных очертаниях которого Годимир различил благородный облик цистры.

- Пан рыцарь! - воскликнул тем временем заметивший нового посетителя корчмарь. - Счастлив тот день, когда такой гость переступает порог моей убогой избы! Ясько, что встал столбом? Да помоги же ты ясновельможному пану!

Здоровенный - хоть в телегу запрягай - хозяйский сын опрометью бросился придержать стремя Годимиру. Из лужи донесся выворачивающий нутро кашель. Обладатель цистры вынырнул и стал отплевывать проглоченную воду пополам с соломенной трухой и головастиками.

Годимир спешился.

- Проходи, проходи, пан рыцарь, - суетился хозяин. - Ясько коней обустроит и седло принесет просушиться, и все снаряжение твое тоже... Да заходи же, не стой под дождем, ясновельможный пан, за что нам только с небес наказание такое?

Молодой человек не спеша отстегнул притороченный к седлу меч, взял его под мышку.

- А это что за гусь? - кивнул он на стоявшего по колено в воде и отхаркивающегося парня.

- А-а, лайдак! - отмахнулся хозяин, а Ясько, руки которого были заняты поводьями Годимировых коней, плюнул под ноги в знак глубочайшего презрения. - Шпильманом назвался. По говору вроде благородный господин. Из орденских земель. Ел, пил, ночевал, а как время расплатиться пришло - "я вам песенку спою". Траченная душа! Знаем мы таких - не впервой!

Годимир глянул на "лайдака", но тот гордо отвернулся, изучая затянутое тучами небо, словно был выше мелочных внутрикорчемных свар.

- Эй, приятель, - тихонько окликнул его рыцарь. - Если у тебя плохо с деньгами, могу помочь.

Взгляд мокрого оторвался от созерцания хлябей небесных, и в нем промелькнула заинтересованность.

- Каким же образом?

- Пан рыцарь! - не преминул вмешаться корчмарь, желая напомнить, как следует обращаться к благородному господину.

Но слова его пролетели мимо ушей музыканта.

- Как? - повторил он с нажимом.

- Продай мне свою цистру, - палец Годимира указал на коричневатый, натертый воском бок, даже в пасмурный день лучащийся нежным светом.

Глаза мокрого округлились:

- Продать? Продать... - Он нахмурился и пожевал губами, как бы обдумывая предложение. - Нет. Пожалуй, продать я ее не могу. Дорога как память. А вот сменять - сменяю.

- На что? - оживился рыцарь.

- А вот на эту штуковину, что у тебя под мышкой, пан рыцарь, - шпильман в свою очередь ткнул в край черных кожаных ножен, виднеющихся из-под рогожи, намотанной нарочно от сырости.

- Ах, лайдак! Вот я тебя! - возмутился хозяин корчмы, делая шаг вперед в подтверждение серьезности своих намерений. - Как смеешь?!

- Пузо растрясешь. Куда тебе без помощничков? - и не подумал испугаться шпильман.

Мужик, отличающийся и в самом деле круглым животом, обтянутым давно утратившим первозданную белизну передником, потерял дар речи от возмущения. Он присел и раскинул руки, намереваясь кликнуть подмогу - да хоть того же Яська, - но замер с открытым ртом и выпученными глазами, до такой степени напомнив жабу, что Годимир не сдержал улыбки.

- Ну, чисто печерица, пан рыцарь-без-музыки, а? - ухмыльнулся стоявший посреди лужи человек.

- Ясько!!! - прорвало наконец корчмаря, но Годимир движением руки остановил его.

- Меч мне нужен, любезный, - мягко произнес он, делая шаг к берегу лужи. По воде пошла невысокая волна.

- Извини, пан рыцарь, мне моя цистра тоже, - неожиданно грустно ответил шпильман. - Правда, извини.

Он глянул рыцарю в глаза и кривовато улыбнулся, словно и вправду ощущал неловкость от того, что не может помочь. Поправил о плечо упавшую на бровь мокрую прядь. Хлюпнул носом.

- Сильно вымок? - поинтересовался Годимир.

- Как видишь, пан рыцарь. Конечно, купаться я люблю. Только в бане. - Шпильман выбрался из лужи, хлюпая водой в видавших виды чоботах.

- На что тебе меч?

- А ведь и тебе цистра без надобности.

- Почем знаешь? - обиженно вскинул голову Годимир. - Я, может, при дворе воеводы Стрешинского... - И смущенно осекся, заметив лукавый огонек в глазах шпильмана.

- Ясно, - тряхнул головой певец. - Пан рыцарь знает толк в поэзии и музыке?

Годимир неопределенно пожал плечами, как бы говоря - я, конечно, не хвалюсь, но...

- Ясно, - повторил шпильман и извиняющимся тоном добавил: - Можно, само собой, поболтать и о поэзии, да только...

Он развел руками, показывая на свое мокрое и грязное платье.

- Это ничего, - успокоил его Годимир. - Пойдем, обсушишься.

Некоторое время музыкант молчал. Какие чувства боролись в его душе, оставалось только догадываться. А потом кивнул:

- Ну, пошли, что ли, греться?

В сопровождении недоумевающего хозяина и шпильмана, истекающего ручейками, Годимир вошел в харчевню. Поклонился вырезанному на липовой доске изображению Господа. Огляделся.

Ничего.

Сносно.

Не хуже и не лучше, чем в других местах.

Два стола из трех были заняты. У стены сидели два взъерошенных мужичка в заляпанной грязью одежде с откинутыми за спины некогда бордовыми, но выцветшими куколями. Поочередно запуская пальцы в горшок, они за обе щеки уписывали нечто с виду очень аппетитное. Похоже, свиную печенку, тушенную в сметане. Еда, можно сказать, королевская!

Ближе к очагу расположились еще четверо. Все угрюмого вида, в черных балахонах до пят, измаранных по подолу рыжей глиной. Эти чинно жевали жаренных на вертеле карасиков. По виду истинные служители Господа, Пресветлого и Всеблагого, если бы не отсутствие тонзур и бело-коричневых, подпоясанных вервием ряс.

- Кто такие? - шепнул Годимир корчмарю, усаживаясь за быстренько протертый стол.

- Иконоборцы, - также шепотом отозвался хозяин. - Лезут из-за леса и лезут.

Рыцарь кивнул. В Хоробровском королевстве, где Годимир родился и провел детство с отрочеством, о секте, выступающей против молитв перед резными изображениями Господа, слышали, но не больше того. Да туда сектанты и не совались - уж очень силен был авторитет иерархов официальной конфессии как среди рыцарства, так и у черни. А вот в землях, раскинувшихся севернее, между реками Словечной, Оресой и берегом моря, об иконоборцах знали не понаслышке. К примеру, в Белянах их воззрения поддерживала едва ли не половина населения, и тамошний каштелян, пан Будрыс, ничего худого в том не видел. Значит, теперь и до Заречья добрались...

- Что прикажешь подать, пан рыцарь? - почтительно осведомился хозяин, бросая косой взгляд на примостившегося с краю лавки шпильмана. И прибавил для ясности: - Меня Ясем кличут.

- Они тут все Яси. Других имен не выучили, - буркнул под нос мокрый музыкант, за что был удостоен по меньшей мере ведра ледяного презрения.

- Вино есть?

- Нет, прошу прощения, только пиво.

- Ну, давай пива. А к пиву чего сам удумаешь. На двоих.

- Слушаюсь, пан рыцарь.

Хлопнула дверь. Вошел Ясько с мешком Годимира в руках.

- Надолго задержаться думаешь, пан рыцарь? - немедленно поинтересовался хозяин.

- Думаю, до вечера точно. - Годимир поежился. Несмотря на плащ, кожаный поддоспешник-жак промок на плечах и спине. - Коням отдохнуть надо. Да и мне...

- Чудесно! Ясь! Щит и копье принесешь!

- Хорошо, тятя, - пробасил Ясь-младший.

- Погоди-ка! - остановил направившегося было за едой корчмаря рыцарь. - Давай сперва посчитаем старый долг и о новой плате сговоримся. Сколько он тебе должен, любезный?

Последний вопрос привел Яся-старшего в замешательство.

- Так... - замялся он, загибая пальцы. - Туды-сюды... пиво, капуста с мясом тушеная... опять-таки хлеба гривенки две... ночевка...

- Позволю себе напомнить: кое-что ты уже взял у меня в счет долга, - встрял шпильман. - Так что мы в расчете.

- Что? Осла что ли твоего?

- Не осла, а мула, - с достоинством поправил музыкант.

- Не одна мормышка?

- Не одна. Мул - животное благородное. В Загорье, к примеру сказать, все знатные панянки ездят исключительно на мулах. А осел что? Плюнуть и растереть. Даже басурманы...

- Вот умник! - воскликнул хозяин постоялого двора и завертел головой в поисках поддержки.

Однако посетители не спешили приходить ему на помощь. Разве что старший из мужиков в куколях согласно покивал. Но сделал это молча.

- Так сколько, любезный? - напомнил о себе рыцарь.

- Ну... Это будет... Опять-таки осла кормили...

- Сколько?

- Не пойму, пан рыцарь, тебе-то что за забота о лайдаке?

- Я хочу нанять этого человека.

Корчмарь неопределенно хмыкнул, а шпильман протестующе заметил:

- Вот так на! Без меня меня женили! А кто сказал тебе, пан рыцарь-с-мечом-под-мышкой, что я пойду тебе служить?

Годимир позволил себе улыбнуться:

- У меня третьего дня сбежал оруженосец. Чутье подсказывает мне, что ты сможешь его заменить.

Корчмарь пожал плечами, внимательно наблюдая, как его сын кладет щит на лавку около Годимира, прислоняет к стене копье.

- А чего считать-то, пан рыцарь? Шесть скойцев для ровного счета и всего делов.

Рыцарь покорно вытащил тощий кошелек, но тут возмутился шпильман:

- Э! Что за леший? Да не стоит то, что я сожрал вчера, и четверти того!

- Еще сегодня жрать будешь, - невозмутимо отозвался из-за спины отца Ясько, скрестив на груди руки, подобные кабаньим окорокам.

- Тебя, болван, спросить забыли, - окрысился музыкант.

Ясько забурчал что-то невнятное и двинулся к нему, но Годимир предостерегающе поднял руку:

- Этот человек под моим покровительством.

Здоровяк осекся, глянул на меч в черных ножнах, потом на отца и обиженно засопел.

- Итак? - Рыцарь вытряхнул содержимое кошелька на стол. - Шесть скойцев?

- Каких там шесть? - Шпильман решительно подгреб к себе кучку монет различного достоинства, среди которых меди было едва ли не больше, чем серебра. - Пяти хватит с головой.

Его пальцы проворно отобрали пять наиболее истертых монет.

- Получай.

Корчмарь недовольно засопел и нагнулся, собирая денежки.

- Да! И мула моего отдашь! - добавил музыкант.

- Ну уж нет! - возмутился хозяин. - Где ж такое видано? Соглашаешься, можно сказать, только из уважения к пану рыцарю, а тебе тут же на шею прыг и ножки вниз! Или еще два гроша, или осел мой!

Годимир не выдержал. Хлопнул ладонью по столу. Мужики в куколях опасливо съежились. Богоборцы, напротив, наградили рыцаря взглядами, источающими презрение и укоризну.

- Хватит, любезный. Ты портишь мне настроение. А настроение для рыцаря... Не думаешь, что я сейчас встану и всю корчму твою по досточкам разнесу?

Толстяк сглотнул, дернув кадыком, но панике не поддался:

- Нет, не думаю, пан рыцарь.

- Это еще почему? - опешил Годимир.

- А потому. Я ж вижу - ты странствующий рыцарь, а значится, какой-нито обет давал. Справедливость там защищать, обиженным всяко-разным помогать. А какая ж тут справедливость? Грабеж средь бела дня!

- Грабеж, грабеж, - подтвердил музыкант. - Так и норовишь меня ограбить.

- Я? Да это ты меня по миру пустить норовишь!

- Хватит! Помолчите оба! - прикрикнул Годимир, вторично стукнув по столешнице. - Забирай свои два гроша и иди дело делать! Я голодный, как дюжина волколаков, а они развели, понимаешь...

С довольной ухмылочкой корчмарь сгреб недостающие гроши в карман передника и, рассыпаясь в благодарностях, ретировался.

- Э-э-э, пан рыцарь, - протянул шпильман, - зря ты ему потворствуешь. Он так, глядишь, как раз тебе на шею влезет и ножки свесит.

- Тебе-то что за забота? Деньги-то мои... - Годимир еще злился на музыканта, который втянул его в позорную корчемную перепалку.

- А кто меня в оруженосцы нанять решил? - прищурился шпильман. - Вот я за твой кошелек и печалюсь. Или он у тебя волшебный, а, пан рыцарь? Как у Малуха-золотаря из Неколупы?

- Не волшебный, - отрезал рыцарь. - А все равно мое дело, кому сколько платить.

- Так ты уже не хочешь меня брать?

- Почему нет? Беру. Звать-то тебя как, музыкант?

- А не надо меня звать, я сам прихожу, - оскалился было шпильман, но потом посерьезнел и назвался: - Олешек. Олешек Острый Язык из Мариенберга.

- Звучит. Положим, что язык у тебя без костей, я уже понял...

Их беседе помешало появление корчмаря с двумя жбанчиками пива. Плотная белая пена свешивалась набекрень над деревянным краем, как шапочка записного гуляки. Следом за отцом поспевал Ясь с резным ставцом, на коем поджаренные кровяные колбаски утопали в перине тушеной капусты. За Ясем вышагивала коротконогая курносая девка, с первого взгляда видно - братова сестра и отцова дочка, и тоже, верно, Яська, волочащая блюдо поменьше, где две здоровенные краюхи ржаного хлеба украшались с боков стрелками зеленого лука и фиолетовыми с изморозью розетками базилика.

- Что Господь, Пресветлый и Всеблагой, послал, тем и рады! - поклонился хозяин корчмы, принимая у отпрысков угощение и выставляя его на стол. - На здравие да пойдет, а не во вред...

Он еще раз поклонился и убрался восвояси, не услышав язвительного бурчания музыканта:

- Рады они... Да за такие деньжищи еще плясать вокруг стола должны.

Годимир усмехнулся:

- Брось, не бери в голову. Как ты с таким норовом живешь только? И руки-ноги целы...

- Ты лучше спроси, как бы я жил, когда бы не смеялся над всеми и над собой заодно?

- Что, помогает?

- А то! Хочешь, я тебе песенку спою. Для затравки. Ты ж меня в оруженосцы взял не клинки точить. Ради цистры моей, поди?

- Может, поешь сперва?

- Да ладно. Больше голодал.

Олешек умостил грушевидное тело цистры на колене. Дернул на пробу струну, другую. Не расстроились ли? Результат удовлетворил музыканта. Он откашлялся и запел вполголоса:

- Когда промок, когда устал до одури,

Когда живот к хребтине подвело,

Мани удачу показною бодростью,

Играй и пой всем горестям назло.

Когда впились огневка с лихорадкою,

Чирей на заднице и пятки в кровь растер,

Гони хворобу дерзкою повадкою -

Была бы кость, а мясо нарастет.

Когда кругом пинки и зуботычины,

Не попадись досаде на крючок,

А просто улыбнись в лицо обидчикам:

Лоб не стеклянный - выдержит щелчок.

Голос у шпильмана был не слишком сильный, да и высоковатый, хоть он и пытался пускать звук из груди, чтоб пониже выходило. Но стихи понравились всем собравшимся в корчме без исключения. Старший из богоборцев - седой, с изможденным морщинистым лицом - даже поднял вверх палец, произнося назидательно:

- Смирение есть первая заповедь Веры в Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого.

Его товарищи согласно закивали, отчего напомнили Годимиру клюющих зерно кур. Чтоб не прыснуть со смеху, рыцарь сделал вид, будто поправляет усы, а сам прижал ладонь к губам. Но провести Олешека оказалось не просто.

- Вот, пан рыцарь, сколько ты со мной знаешься, а уже нахватался невесть чего. - И добавил, снизив голос до шепота: - Грешно со святых отцов смеяться. Ай-яй-яй, пан рыцарь.

- Ладно тебе! - Годимир не знал, гневаться ему или улыбаться. - Будешь много говорить, враз проверим, какой у тебя лоб. Стеклянный или, может, глиняный.

- Э, нет, пан рыцарь. Будешь драться - убегу. От тебя, видно, и старый оруженосец оттого сбежал? А, пан рыцарь?

- Да карга болотная его знает, отчего он сбежал. Вроде не жаловался ни на что, - совершенно искренне пожал плечами Годимир. - Лучше скажи: берешься учить меня на цистре играть?

- Ну... - уклончиво отвечал музыкант, - Поживем - увидим. Может, тебе медведь ухо оттоптал, а?

- Какой медведь?

- Известно какой. Бурый.

- При чем тут медведь?

- Да так говорят, когда человек двух нот на слух различить не может. Как такого выучишь?

- Да нет, я, вроде, различаю, - растерялся Годимир.

- Ну, коли так, то выучу. Зарабатывать на хлеб уроками музыки ты, конечно, не будешь после этого. Но каштелянскую дочку, какую-нито посмазливее, охмурить сумеешь. Ведь тебе для этого и надо умение? Так, нет?

- Почему? Обижаешь, Олешек. Я на свои стихи хочу песни слагать.

Годимир ляпнул про свои стихи и тут же пожалел. С языкатого парня станется сейчас его на смех поднять. И что ему за то сделаешь? Не мечом же рубить за едкую шутку?

Но шпильман и не подумал насмехаться. Кивнул:

- Хорошо. На свои так на свои. Потом почитаешь. По свободе. Путь у нас долгий будет. Или нет?

- Все в руке Отца Небесного...

- Правильно. А потому воздадим должное дарам его.

Олешек молитвенно сложил руки и закрыл глаза. Рыцарь последовал его примеру. Через несколько томительных мгновений они уже вовсю отдавали должное стряпне семейства Ясей.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ

Хвала Господу нашему, Отцу Небесному, да пребудет Королевство его как на Небе, так и на земле... с утра распогодилось.

После завтрака, или - как его называли в Зареченских королевствах - снеданка, Годимир с новоприобретенным оруженосцем выбрались на тракт. Рыцарское снаряжение сгрузили на гнедого кургузого мула, а Олешек умостился на хребтине не вполне довольного этим меринка.

Солнце играло в хрустальных капельках на краях листьев, пригревало обширные лужи, заставляя подниматься цветные рушники радуги. Птички, весело щебеча, сушили перышки на кончиках ветвей. В животах приятно колыхались Ясевы колбаски с капустою, без которых и наутро не обошлось.

- Ну что, пан рыцарь, - шпильман, устав, очевидно, тренькать на цистре, подбирая какую-то новую мелодию, повернулся к Годимиру, - стихи читать будешь, а?

- А ты ругаться здорово станешь?

Олешек даже руками замахал:

- Что ты, что ты! Разве ж я не знаю, как поэта легко обидеть? Нет, если у тебя совсем "брала, мазала, гадала" выходит, тогда поругаю. Но не больно.

Он улыбнулся искренне, с обезоруживающей веселостью.

- Ну, когда так...

- Ты погоди, пан рыцарь, не начинай пока, - вдруг встрепенулся музыкант. - У меня к тебе тоже дельце есть. Не откажешь оруженосцу?

- Что за дельце-то?

- Выучи меня на мечах рубиться.

- Ты очумел? Это ж с детства учиться надо! Да каждый день, да от рассвета и до заката! Меня с восьми годков школили, а ты - возьми и научи.

- Да я тоже немного пробовал. Еще в Костраве когда жил, учил меня один дядька-поморянин из наемников бывших. Однорукий, но злой, как аспид. Только бескрылый.

- А аспиды что, крылатые? - удивился рыцарь.

- Все поголовно, можешь мне верить.

- Э-э, нет, брат Олешек, не поверю. И не проси, - рассмеялся Годимир. - Я все книги про чудищ изучил. И "Физиологус" архиепископа Абдониуша, и "Монстериум" магистра Родрика, и "Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным" Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного...

- Все, все, довольно! - Шпильман, рассмеявшись, поднял обе руки вверх. - Сдаюсь. Виноват, опростоволосился. Забыл, с кем дело имею. Странствующим рыцарям всем положено чудищ изучать или ты сам решил?

- Ну... - Годимир замялся. - Вообще-то рыцари и не должны ничего изучать. По правде сказать, не многие из нашего сословия грамоту уважают. А я для себя решил... Можно ведь по-всякому странствовать, чести и славы добиваться. Например, стать у моста и всех проезжающих на поединок вызывать. И слава о тебе пойдет...

- Ага, пока на такого рыцаря не нарвешься, что тебе бока намнет.

- Ну, такого можно и не вызывать.

- А как же слава, а?

- А как же бока?

Они расхохотались, довольные друг другом.

- Так что, берешься меня учить, а? - повторил вопрос через некоторое время Олешек.

- Ну, беру, беру. Ты б не акал каждый раз, а? Тьфу, прицепилось! - плюнул под копыта рыцарь

- Ну, так и ты нукаешь, что ни слово, - в тон ему ответил певец. - Тьфу, привязалось! - И добавил: - Я тебя тоже подучить берусь, если где-то с рифмой чего не так, размер там подкачал. Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, учит помогать ближнему.

- Ага, особенно, если ближний помогает тебе.

- Так в том и есть высшая справедливость! И у меня о том сложена песня. Сейчас я ее...

Олешек полез за цистрой, но рыцарь движением руки остановил его:

- Погоди. Глянь, что там?

На обочине, заслоняемое пока густыми зарослями белолоза, виднелось странное сооружение - потемневшие от времени и непогоды бревна с жердинами. Кое-где тускло поблескивал сквозь слой ржи металл.

Шпильман привстал на стременах, прикрывая ладонью глаза от солнца.

- Э-э, дело ясное, что дело темное. Ты первый раз в Заречье, пан рыцарь?

- Ну, как-то раньше не доводилось...

- А я тут уже полгода обретаюсь...

- Так не томи душу, скажи, что оно такое?

- Поехали ближе. Поглядим.

Вблизи сооружение показалось Годимиру еще более неприглядным. Прямо пыточный инструмент какой-то. А кроме всего прочего, оказалось, что между двумя толстыми, замусоленными жердями зажата шея человека. Рыцарь приметил грязно-бурую копну еще раньше, но принял сперва за ветошь или пучки шерсти, натасканные вороньем для гнезда. Он совершено искренне сотворил знамение.

Шпильман присвистнул. Почесал затылок:

- Вот уж не думал, не гадал...

- Так что это, Олешек?

- Колодки, пан рыцарь, колодки. Здесь так наказывают преступников.

- Тьфу, дикие люди! - Годимир сплюнул. - У нас, в Хоробровском королевстве...

- А что в Хоробровском? Я слыхал, там сразу на кол сажают?

- Ерунду городишь, а еще просвещенным человеком себя мнишь! Хоробровское королевство - это тебе не Басурмань какая-нибудь! Если виновен - да, могут и на кол. Только для этого преступление должно быть очень уж мерзким.

- А если не на кол?

- Каменоломни есть, копи железорудные... В Грозовском королевстве осужденные горючий камень рубят под землей. Вольного поселянина туда не загонишь ни за какие коврижки. В Новых землях еще...

- Это правильно. Только здешние короли предпочитают не кормить разбойников, а выставлять вот так. Для острастки прочим.

Годимир еще раз оглядел колодку. Два довольно толстых бревна вкопаны в землю - не расшатаешь. А на высоте полутора аршин, если на глаз, установлены две горизонтальные жерди, в которых вытесано три пары углублений. Так, чтобы верхнее, смыкаясь с нижним, образовывало почти круглое отверстие. В них и были просунуты шея и руки осужденного. Потемневшее дерево марали подозрительные потеки. Похоже, кровь.

- А этого за что, любопытно... - задумчиво проговорил Годимир.

- Да кто ж его знает? - пожал плечами Олешек. - Может, душегуб-грабитель, а может, обычный кметь. За недоимки тут тоже карают по всей строгости.

В этот миг зажатый в колодках человек приоткрыл заплывший глаз - видно, кто-то от души кулаком приложился - и проговорил охрипшим голосом:

- Тебе-то не один хрен?

- Вот те на! - развел руками шпильман. - К нему по-человечески...

- Это вы-то по-человечески? - продолжал осужденный, дергая щекой, чтобы согнать особо назойливую муху. Жирную, зеленую, здоровенную. - Вызвездились тут, разглядывают, ровно медведя ученого. Нет, чтобы...

Он не договорил, гордо дернул подбородком, заросшим грязной окладистой бородой, и закрыл глаза.

- Гляди, пан рыцарь, гордец! - в голосе шпильмана промелькнула нотка уважения. - Видно, не из обычных поселян.

- Похоже, что так, - согласно покивал Годимир, уже без стеснения рассматривая бородача. А что? Сам сказал про медведя, никто за язык не тянул. Осужденный выглядел лет на тридцать. Ну, туда-сюда пару годков. Широкие плечи, мускулистые руки - ни следа заморенности подневольного работника. Да и загар - не кметский. У тех лишь кисти рук и лицо с шеей знаются с солнцем. А тут - равномерная коричневатость. Выше пояса, по крайней мере. Ноги его скрывали ветхие и изодранные до неузнаваемости штаны. На спине - следы батогов. Старые. Может, даже больше, чем годичной давности. На правой щеке - тонкий белесый росчерк шрама.

- Пить хочешь? - поинтересовался рыцарь.

Незнакомец гордо промолчал.

- Слышь, тебя спрашиваю.

Подбитый глаз вновь слегка приоткрылся.

- Учти, любезный, больше трех раз я помощь не предлагаю, - нахмурился Годимир.

- Ну, понятно, - прохрипел наказанный. - Будет вельможный пан унижаться до помощи деревенщине.

- Дурень ты, братец, - обиделся Годимир. - Я ж...

- Оно ж легко за справедливость бороться, когда при тебе меч, щит и копье, - вел дальше хриплый голос. - Когда все это тебе с рождения положено по закону...

Рыцарь открыл рот, намереваясь дать достойную отповедь. Потом закрыл его и махнул рукой:

- Вот еще!

- Ладно, давай свою воду, пан рыцарь! - каркнул человек в колодке.

- Нет, ну надо же! - ошеломленно пробормотал Годимир, отстегивая баклажку от седла. - А не думаешь, любезный, что я обижусь и уеду, а тебя оставлю здесь стоять до второго пришествия Господа?

С этими словами он вытащил пробку, поднес горлышко к губам хрипатого, трудно различимым в густой бороде.

- В колодках столько не живут, - коротко бросил наказанный, открывая рот.

Олешек рассмеялся и, покачав головой, пояснил Годимиру:

- Знаю я таких. Встречал. Грабят богатых. Купцов потрошат, ростовщиков особенно не любят. Если удается, могут и пану мелкопоместному хвост прикрутить. - Незнакомец не ответил. Он ловил губами и языком тонкую струйку воды, льющуюся из баклажки рыцаря, но глазами в сторону шпильмана сверкнул, словно камень из пращи запустил. - Думают, таким манером можно справедливость восстановить. Только слишком часто во вкус входят. Чужое отнимать - оно ж приятнее и легче, чем своим трудом зарабатывать. А после и разницу между бедным и богатым замечать перестают. Я как-то про таких стишок сочинил. Рассказать, а?

- Ну, расскажи. - Рыцарь внимательно следил за струйкой, и потому от него не укрылся мгновенный озлобленный прищур колодочника.

- Изволь. - Шпильмана уговаривать не пришлось. Он почесал затылок и выдал:

- Закружило, завертело, понесло...

Был я первый парень на село,

Был я прежде баловник, оголец,

А теперь лесной суровый удалец.

Эх, достал бы кистенек из-под полы,

Да накинуты на руки кандалы,

Но и нынче я смиряться не хочу -

Так и плюнул бы в глаза богачу!

- Складно поешь, - ухмыльнулся наказанный. Теперь его голос не хрипел. Все-таки не зря горло промочил. - Только что ты знать можешь о нашей жизни? О нашей борьбе?

- Верно. Ничего не знаю, - согласился Олешек. - Если кошелек срезать - это борьба, то ничего. Не приходилось.

- Вот и вали отсюда! - зарычал человек в колодках. - Я у вас ничего не просил! И не попрошу! Ну?! Проваливайте!

- Ну, конечно! - язвительно проговорил музыкант. - Зачем мы тебе нужны? Тебя твои же лесные братья найдут и освободят, а?

Незнакомец пробурчал что-то невнятное. Мол, убирайтесь... Какое ваше собачье дело?

- Найти-то найдут, - вел дальше шпильман. - Не было бы поздно. С голоду не помрешь, так зверь лесной какой-нибудь набежит. Добро, если волки или медведь... А если волколак, а, пан рыцарь?

- Не "акай"! - неожиданно зло отозвался Годимир. - Сколько говорить можно?

Он прищурился и вдруг выхватил меч. Одним плавным движением, как перед славной битвой. Прикоснулся крестовиной ко лбу:

- Видит Господь, не из корысти, а во исполнение обета рыцарского...

Сероватое, поблескивающее лезвие описало полукруг и обрушилось на цепь, скрепляющую жерди колодки. Железные звенья лопнули с жалобным визгом и разлетелись осколками. Разбойник охнул и выскользнул из жесткой хватки дерева. Упал на колени, но тут же нашел в себе силы подняться. Пускай для этого ему пришлось опереться одной рукой о стойку-бревно.

- Странный поступок для защитника законности и справедливости, - задумчиво проговорил Олешек.

Годимир медленно провел пальцем вдоль края клинка, проверяя - не затупился ли? Господь миловал, прокованную несколько раз сталь меча нельзя даже сравнивать с изделием деревенского кузнеца. Вложил оружие в ножны. Ответил:

- Знаешь, я, может быть, завтра пожалею об этом поступке и буду молить Господа об отпущении греха... Но... Зря ты упомянул волколака. Я видел, что они делают с жертвой. Этой участи я не пожелаю самому закоренелому преступнику.

Освобожденный с интересом поглядел на него. Движением руки отбросил назад падающие на глаза волосы. Проговорил, словно через силу:

- Ну, спасибо тебе, пан рыцарь... - Если бы сарказм, прозвучавший в слове "пан" обратился в крысиный яд, то можно было бы отравить им всю Оресу. - Нет, честно, спасибо. Не ожидал.

- Не за что, - угрюмо отозвался Годимир. - Я бы на твоем месте удирал подальше, пока не вернулись те, кто...

- Мы покамест каждый на своем месте, - непочтительно и дерзко перебил его освобожденный. - Я на твое не стремлюсь, да и ты на моем оказаться вряд ли захочешь.

Годимир стиснул зубы и взялся за рукоять меча.

- Не серчай, рыцарь, - ухмыльнулся незнакомец. - Не ровен час, живот заболит. Мир тесен. Может, свидимся еще. Про всякий случай, запомни мое имя. Ярош. Ярош... А впрочем, прозвище мое тебе без надобности. Прощай. Не ешь много копченого сала на ночь...

Разбойник шутливо поклонился и, развернувшись, опрометью бросился в кусты. Ветки шиповника заколыхались и успокоились. Как будто никого и не было.

- Вот шельма! - Годимир со звоном загнал меч в ножны - он и сам не заметил, когда успел вытащить клинок на целую ладонь.

- Шельма не шельма, а свободу он получил, - качнул головой Олешек. - А нам с тобой, пан рыцарь, надо бы поезжать отсюда как можно быстрее и как можно дальше.

- Ты думаешь?

- Думаю? Да я просто уверен, что его королевская стража здесь оставила. Ты не ищешь часом ссоры с королем Желеславом, а?

- Да нет... И не "акай", сколько говорить можно? - Годимир тронул коня шпорой. Отдохнувший в Ясевой конюшне темно-рыжий охотно поднялся в рысь.

Мышастый мерин шпильмана поспешил следом, как привык за полтора месяца путешествия. Олешек от неожиданности качнулся назад, испуганно вскрикнул, хватаясь за переднюю луку:

- Легче!

- А ты привыкай, если хочешь со мной странствовать! - зло откликнулся рыцарь. Еще прибавил шенкеля коню. Знал, мышастый не отстанет.

Некоторое время они ехали молча. Годимир вперил глаза в конскую гриву, мысленно ругая себя за опрометчивый поступок. Шпильман поглядывал по сторонам, закусив нижнюю губу. Должно быть, обиделся.

"Дуйся, дуйся, - подумал рыцарь. - Сам виноват. Не надо было про волколаков говорить. А этот несчастный свое уже получил. Если его хотя бы дня два назад заковали, то под дождем отстоять - не подарочек. Да и ночи холодные, даром что червень - летний месяц. Думаю, искупил вину за парочку ограбленных купцов".

Видно, о том же подумал и Олешек. Он наклонился, сорвал цветок шиповника, втянул легкий, чуть приторный аромат, а потом окликнул Годимира:

- Пан рыцарь, ты стихи свои почитать хотел...

Тот ответил не сразу. Поглядел на бегущие по небу облака, вздохнул.

- Расхотелось что-то... - потом подумал и сказал: - Правда, расхотелось.

- Дело хозяйское, - сразу согласился шпильман. - А просто поговорить согласен?

- Ну... Почему бы и нет?

- Это хорошо, - улыбнулся Олешек. - А то я думал, ты сильно обиделся.

- С чего бы это?

- Да так...

- Нет. Ты уж договаривай.

- Да не стоит. Одно скажу: не прав я. Зря тебе про короля Желеслава сказал. Ты, кстати, не бывал при его дворе, в Островце?

- Не приглашали, - буркнул Годимир.

- Так ты, пан рыцарь, странствующий как никак. Можешь и без приглашения.

- Верно. Могу. Но не к каждому хочется.

- А! Значит, и ты наслышан про здешнего короля?

Рыцарь не ответил.

- Что молчишь, пан рыцарь?

- Да так...

- Обеты не позволяют королей хулить?

- Ну...

- Можешь не говорить. Я и так догадался. И лесного молодца потому освободил, что наслышан про Желеслава?

- Ну...

- Да ладно, не говори. Я и так догадался.

- Слушай, Олешек, - едва не взмолился Годимир. - Давай о чем-нибудь другом...

- Изволь, - шпильман согласился не раздумывая. - Тогда про служение твое поговорим. Не против?

- Отчего же? Давай.

- Вот! Другое дело. Ты ведь из Хоробровского королевства будешь? Верно я понял?

- Ну да. Из-под Быткова.

- А что так далеко занесло? Аж в Заречье.

- Понимаешь, Олешек, я с детства хотел людей от чудищ освобождать... - Годимир искоса глянул на шпильмана - не смеется ли? Олешек сохранял серьезность. Поэтому рыцарь продолжил: - Книги читал, готовился.

- А что, в Старой Руте чудищ мало? Неужели всех повывели уже? - Шпильман прихлопнул ладонью слепня, усевшегося на шею меринка.

- Признаться, не так уж и много. Есть, правда, чародеи злокозненные. В Усоже и в Горыне мерзости всяческой хватает. Кикиморы, живоглоты, шилохвосты... По лесам космачи с волколаками прячутся. Опять-таки, лешаки, водяные, полевики... Ну, с этими сражаться рыцарю не с руки - племя нелюдское, но безобидное. И кмети их уважают. Прикармливают...

- Правда? - округлил глаза Олешек. - В Мариенберге лешаков не сильно-то любят. И церковь их род прокляла... Ибо насмешка в богомерзких рожах таится на человеческий образ, - он явно процитировал строки из указа властей или церковного воззвания. - А потому охотятся на леших и водяных безжалостно.

- Ну и глупцы, даром что священнослужители, - без обиняков отрезал Годимир. - Наш митрополит такого безобразия не допустил бы... Эй, ты не обиделся часом?

- За что? Я же не епископ!

- Я заметил.

- Так продолжай. Не хватало мне за святош наших обижаться...

- Продолжаю. О чем я там рассказывал?

- О чудищах хоробровских.

- Ах да! Только почему же о хоробровских? Здесь такие же водятся. А то и злее. Взять хотя бы волколаков...

- Так ты поэтому в Заречье перебрался? От того, что здесь чудовища опаснее?

- Ну, можно так сказать. Скучно на Хоробровщине. Страхолюдин все меньше, а рыцарей все больше. И каждый норовит всю славу себе прикарманить. Себе и только себе. Представляешь, в Ельском воеводстве, если бы приехал да заявил - хочу, мол, пару космачей на копье взять, - меня бы под стражу заключили. У них там это право еще заслужить надо.

- Да ну?

- Истину говорю, как перед ликом Господа. Правда, с шилохвостом любой может беспрепятственно сразиться или, скажем, с живоглотом... Только желающих маловато находится.

- Это еще почему?

- Так звери водяные. А рыцарю в реке несподручно ни копьем тыкать, ни мечом махать.

- И что же?

- А ничего. Плодятся, жрут кметей и рыбаков, на купеческие струги даже нападают, хоть они обычно для охраны нанимают опытных бойцов. А рыцарям и дела нет. Не благородные звери.

Шпильман хитро улыбнулся:

- Так а сам-то ты чего, пан рыцарь, на Горынь не поехал? Вот и заработал бы славу, завалил бы десяток кикимор.

Годимир скривился:

- Верно говоришь. Складно. Только там другие умения нужны. В седле держаться крепко, с копьем и мечом управляться - мало, чтобы смело в реку лезть.

- Ясно.

- Что ясно? - нахмурился рыцарь. - Ты еще скажи, что я испугался...

- Не скажу.

- Но подумаешь?

- И не подумаю... Ты не испугался, пан рыцарь. Тут другое слово больше подходит. Вот какое? Этого я еще не придумал.

- Ты правда так думаешь?

- Как?

- Ну, что я не испугался?

- Правда. Похоже, вы, паны-рыцари, просто бесполезную работу делать отказываетесь. Ну, ту, которая вам выгоды не принесет.

- То есть как?

- Так сам же мне объяснял - славы никакой от схватки с речными чудищами, а мороки по горло. Лениво? Так ведь, а?

Годимир пожал плечами. Задумался. Сорвал веточку с куста, прикусил крепкими зубами. Выплюнул.

- Пожалуй, ты прав. Лениво. Правда, слово какое-то некрасивое.

- Не благородное, да?

- Точно.

- Ну, что поделаешь, - шпильман развел руками. - Благородно всегда сражаться, а не сражаться, выходит, не благородно. Ничего не попишешь - жизнь.

- Вот это меня и мучает, - кивнул рыцарь. - Потому и в Заречье решил отправиться. Я слышал, - он поднял вверх палец, - здесь можно найти даже дракона!

- Не может быть! - воскликнул Олешек с неожиданной горячностью.

- Ты, что ли, оспорить вздумаешь?

- Я в Мариенберге сборники легенд читал - там Академию открыли, слыхал, может быть?

- Не слыхал... А при чем тут Академия?

- Туда книги собирают со всего мира. И из Лютова тоже привозили, и из Ельска того же, из монастыря под Грозовым одну старинную летопись доставили... Но меня-то больше сказания и песни интересовали.

- И что?

- Да вот известнейшие ученые во мнении сходятся - драконов уже лет двести, как нет. Уж слишком яростно их изводили. Один только Грозя, древний рыцарь из Полесья...

- Да знаю я, знаю! Кто ж Грозю не знает? Он дракона победил на горе Спадине и город основал. Его теперь Грозовым зовут...

- Верно. А сколько всего драконов Грозя уничтожил?

- Ну, не помню. Десятка два, по-моему.

- Сорок восемь, если верить летописям.

- Ничего себе! - восхитился Годимир.

- А прибавь тех, кто драконов искал ради сокровищ? Ведь правда то, что они копят богатства?

- Ну... - уклончиво ответил рыцарь. - Есть такие сведения. К примеру, Абил ибн Мошша Гар-Рашан сообщает о драконе из-под Аль-Гассины...

- Я слышал эту легенду.

- Это не легенда, - обиделся рыцарь. - Такой высокоученый человек, как Абила ибн Мошша, не станет вставлять в манускрипт какую-то легенду.

Олешек хотел возразить, но передумал. Наверное, решил, что оруженосцу все-таки не к лицу оспаривать каждое слово рыцаря. Вместо этого он спросил:

- Так ты в Заречье за драконом приехал?

- Да. Я поклялся. В Стрешине.

- Это при дворе воеводы?

- Да.

- Опрометчиво.

- Не понял. Ты о чем? - нахмурился Годимир.

- О том, что драконов не осталось.

- Нет, есть еще. В Запретных горах, - рыцарь кивнул на юг, где слепящий глаза диск солнца реял над сверкающими вершинами, словно повисшими в ярко-синем небе. - Я точно знаю.

- Откуда же?

Годимир замялся.

- Так откуда ты знаешь?

- Мне гадалка нагадала.

- Гадалка?

- Ну да. Еще в батюшкином маетке. Я тогда совсем мальцом был... А эта бабка... Полусумасшедшая старуха, но ее предсказания всегда сбывались...

- А почему именно в Запретных горах?

Годимир пожал плечами:

- Слухами земля полнится. Заезжали купцы к Стрешинскому двору. Они говорили, что в предгорьях дракон лютует... Что, опять оспоришь?

- Отчего же? - Олешек убил еще одного слепня, отер ладонь о штанину. - Ты почему-то думаешь, пан рыцарь, что я такой противный, все спорю и спорю...

- А то нет?

- Нет, конечно! Я истины доискиваюсь!

- Ага, особенно у Ясей в корчме.

- И там я истины добивался!

- Они бы тебе показали истину... Пешком шел бы дальше.

- Пан рыцарь, может, мне тебе в ножки поклониться, что мула моего выкупил и самому ребра посчитать не дал, а?

- Не стоит.

- Ну, спасибо.

- Не за что.

Они помолчали немого. Потом шпильман все-таки не выдержал:

- А что ты делать будешь, если правда дракон во владениях короля Доброжира завелся?

- Доброжир - это тот, у которого за рекой королевство?

- Точно. Даст Господь, сегодня уже по его землице ехать будем. Так ты не ответил, пан рыцарь.

- Что с драконом делать буду?

- Ну да!

- Зарублю. Если получится, конечно...

- А не получится, то он тебя. Так, да?

- Выходит, так, - вздохнул Годимир.

- Что ж, тогда хорошо, что я тебя повстречал. - Олешек перебросил цистру, висевшую на длинном ремне, на грудь, взял звучный аккорд. - Придется песню сочинять. Песнь о славном рыцаре Годимире из-под Быткова и гаде зловредном... - продекламировал он нараспев.

- Опять смеешься? - нахмурился Годимир.

- Экий ты, пан рыцарь, право слово, обидчивый. Не смеюсь. Нет. Может, я единственный шпильман за последние двести лет, который поединок рыцаря с драконом увидит и описать стихами сумеет? Нам, поэтам, тоже профессиональная гордость не чужда. А ты думал - только странствующим рыцарям?

- Ничего я не думал... Только говоришь ты как-то... Ну, не знаю... Хитровато как-то...

- Что поделать? За это и по затылку получаю, и под зад случается... Сапогом. А ничего с собой сделать не могу. Таким, видно, уродился. Ты знаешь что, пан рыцарь...

- Что?

- Поскорее меня поучи на мечах рубиться. А то сожрет тебя дракон, а я опять без учителя останусь.

- Нет, ты смеешься! - Годимир сжал кулак, погрозил шпильману, но не выдержал и сам улыбнулся. - Нет, ты у меня... - И вдруг рыцарь посерьезнел, насторожился. - Ничего не слышишь?

Олешек прислушался.

- Топот, что ли?

- Именно. Топот. А ну-ка, съедь на обочину...

Впервые с начала их общения, шпильман послушался сразу и безоговорочно. Подхватил чембур, привязанный к недоуздку мула, стукнул мышастого пятками, освобождая дорогу.

С обочины спросил:

- Щит, может, дать?

- Ладно, обойдемся, даст Господь.

Годимир, упомянув Пресветлого и Всеблагого, сотворил знамение, а потом натянул на голову кольчужный капюшон. И тут же пожалел, что поторопился и не надел подшлемник. С десяток маленьких, но острых заусениц от заклепок оцарапали кожу. Ничего, перетерпеть и не такое можно. Зато в койфе он выглядит внушительнее - мало ли кого там несет нелегкая? Примерился к рукоятке меча. Самое то. Выскочит из ножен в мгновение ока.

Он развернул коня и стал ждать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОРОЛЬ ЖЕЛЕСЛАВ

Темно-рыжий конь, приученный к битве, стоял не шевелясь.

Топот приближался. Скорее всего, всадников немного - не больше десятка. Но точнее сказать трудно. Идут неторопливой рысью, иначе давно уже появились бы.

Годимир повернулся к шпильману. Очередная заклепка тут же впилась в мочку уха. Сказал негромко:

- Не вмешивайся ни во что, хорошо?

- Ладно, - удивительно легко согласился Олешек.

- И молчи, ради Господа. Понял?

Шпильман хмыкнул, но кивнул.

Рыцарь облегченно вздохнул, хотя полной уверенности в бездействии оруженосца не было.

Поворот лесной дороги располагался почти в стрелище, а потому Годимир успел пересчитать всадников еще до того, как рассмотрел их лица, гербы и подробности доспеха. Восьмеро. Если разбойники, то надежды на успех в схватке никакой. Даже вооруженные обычным дубьем, кмети свалят с коня самого замечательного рыцаря и так измолотят, что мать родная не узнает. А тут воины на конях. Кольчуги прикрыты суркоттами. Зеленые, крашенные листьями бузины, а наискось через грудь три коричневых полосы.

Первым ехал худощавый, можно даже сказать, изможденный пан. Черные вислые усы, нос крючком, пронзительные глаза, обведенные темными кругами (не понять - то ли бессонница, то ли какая-то нутряная хворь съедает помаленьку). На груди его сверкал начищенный рынграф. Работа старинная, судя по полустертым линиям гравировки. Рисунок изображал Святого Андрия Страстоприимца, вслед за Господом умирающего мученической смертью на колу. Конь, вышагивающий под черноусым, здорово подходил седоку - караковый, мосластый. Еще лет десять назад он, видно, был славным боевым жеребцом, а теперь нуждался больше в теплой конюшне, нежной травке с заливных лугов и покое. Но с упорством, присущим из всех известных Годимиру животных только лошадям, он переставлял широкие, потрескавшиеся по краям копыта, глубоко впечатывая их в сырой краснозем.

Следом за караковым, отстав на полкорпуса, рысил гнедой конь с широкой белой проточиной. Тоже не жеребчик, о чем свидетельствовала седина на храпе и опухшие бабки. На нем восседал крепкий светлоусый пан в клепанном шлеме с бармицей. Рыцарь, не рыцарь? Поразмыслив, Годимир решил, что все-таки нет. Скорее всего, из простолюдинов, вознамерившихся честной, беззаветной службой обрести право подставить плечо под удар плашмя.

Дальше попарно ехали дружинники. Один другого краше. Правый в первой паре выделялся заячьей губой, скрываемой рыжими усами, но все-таки заметной. Во второй паре слева сутулился воин с бельмом на глазу, а справа трясся в седле коротышка - пожалуй, не больше двух аршин роста, зато в плечах полсажени. Последнюю пару составляли безусый мальчишка с небесно-голубыми глазами и угловатый старик с лицом, как будто вытесанным топором из дубового комля, и щеткой седой жесткой щетины на щеках.

Замыкали кавалькаду два вьючных коня, пузатых и мохноногих.

Годимир скривился.

Славная же дружина у крючконосого пана!

Но, с другой стороны, ежели разговор в драку перейдет, стоящих бойцов, на глазок, не больше половины. Может, и удастся выпутаться. Но лучше, конечно, до кровопролития не доводить.

Его заметили.

Пан на караковом нахмурился, бросил что-то через плечо светлоусому. Тот, в свою очередь, обернулся к дружинникам. Мужик с заячьей губой и едущий в паре со стариком юнец вытащили ременные петли. Пращи.

- Если сейчас поскачем, успеем удрать... - тихонько проговорил Олешек.

- Я - рыцарь, - скрипнул зубами Годимир.

- Как знаешь.

Всадники приблизились. За два десятка шагов остановились. Восемь пар глаз внимательно обшарили неподвижную фигуру рыцаря.

- Кто таков? - каркнул крючконосый. Именно каркнул. Голос у него оказался резкий и хриплый.

- Рыцарь Годимир из Чечевичей. Это под Бытковым. Герб мой - Косой Крест.

Крючконосый хмыкнул:

- Из-под Быткова... Далеко забрался, словинец.

- Я странствую во исполнение обета, - вскинул подбородок Годимир.

- Наглый щенок, - буркнул светлоусый. Теперь, когда он приблизился, стал виден его крупный пористый нос весь в красных и синеватых прожилках. - А конь хороший.

- Остынь, Авдей! - оборвал его черноусый. И продолжил: - По моей земле ездишь, а ко мне поклониться не заехал.

- Прости, пан... не знаю как тебя. Но разве эта земля не королю Желеславу принадлежит?

- Вот наглец! - воскликнул светлоусый Авдей, а прочие дружинники переглянулись.

- Королю Желеславу, говоришь? - скривился пан на караковом. - А ну, Авдей, представь меня пану рыцарю!

Светлоусый откашлялся и провозгласил:

- Волею Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, его королевское величество Желеслав, герба Брызглина, владыка Островца, Заболоти и Колбчи, защитник окрестных земель, победитель в битве при Плещенице.

Король гордо избоченился в седле, наслаждаясь произведенным впечатлением. Да только Годимира трудновато было огорошить подобной нарочитой вычурностью. Князья из Хоробровского королевства, в том же Бытковском воеводстве, к примеру, зачастую владели землями в два-три раза больше, чем игрушечные королевства заречан. Да и перечислять все зависимые города, местечки и села ни один князь-словинец не стал бы, равно как и хвастаться победой у никому не известного поселения... А может, это река Плещеница? Здесь же, в Заречье, два с лишним десятка так называемых "королей" злоумышляют, интригуют, входят в союзы и вероломно их расторгают, ведут годами войну за какой-нибудь лужок или богатый выпас. В войнах этих участвуют "огромные" армии по пятьдесят-сто человек, сражения частенько временно прекращаются на время жатвы или покоса, но зато вражда передается от отца сыну, от деда внукам. И все равно обитателям правобережья Оресы жизнь Заречья казалась ненастоящей. Словно маленькие дети играют в войну, в политику, в занятия взрослых людей.

Годимир припомнил, сколько дружинников мог выставить его отец, пан Ладибор из Чечевичей. Выходило, не меньше полусотни, если посчитать и постоянно живущих в маетке воинов, и дворню, тоже обученную как следует с оружием обращаться. Будет ли в войске Желеслава столько же или он видит перед собой всю королевскую рать? И все-таки, сила на той стороне, на которой численный перевес. Не стоит дразнить гусей, как говаривала его нянька, бабка Катруся. Поэтому он чинно поклонился, приложил ладонь к сердцу, сказал:

- Польщен оказанной мне честью, твое величество. Я - скромный странствующий рыцарь, а потому и в Островец заехать не решился без приглашения. Некому меня представить, некому замолвить слово перед твоим величеством.

Желеслав кивнул. Выглядел он смягчившимся. Даже глубокие складки, начинавшиеся у крыльев носа и терявшиеся в тронутых легкой сединой усах, немного разгладились. Он сдвинул на ухо бобровую шапку:

- Церемонии изволишь разводить, рыцарь. При нашем дворе попроще принято обходиться.

- Не знал, твое величество. Покорно прошу простить.

Король еще раз внимательно осмотрел рыцаря. Не пропустил и Олешека на мышастом мерине, и гнедого мула, несшего поверх вьюка щит и копье Годимира.

- Хорошие кони... - в четверть голоса с тоской проговорил Авдей.

- Заткнись! - отрывисто бросил Желеслав и снова обратился к Годимиру: - А что, рыцарь, на турнир собираешься, не иначе?

- На какой турнир, твое величество? - удивился молодой человек.

- Так у король Доброжира... Городок Ошмяны его знаешь?

- Нет, твое величество. Я впервые в этих краях.

- Ну, ничего, узнаешь еще, даст Господь. Так вот, Доброжир турнир тут проводит. Рыцарей ожидается больше дюжины... Так ты не туда, что ли?

- Нет, твое величество. Я странствую во исполнение обета, данного Господу и панне, - Годимир коснулся пальцами шарфа на левом плече. - А про турнир не слышал.

- И никого ты тут не знаешь? Никто тебя не ждет?

- Нет, твое величество, - рыцарь решительно покачал головой.

Желеслав задумчиво дернул себя за ус. Потер подбородок.

- Твое величество, дозволь... - Светлоусый заставил своего коня переступить вперед и поравнялся с королем.

- Да, рыцарь, едва не забыл... Это мечник мой. Пан Авдей. Без герба. Но боец, каких поискать. У него к тебе дельце есть одно. Уж не откажи... - И Желеслав картинно отвернулся, рассматривая верхушки деревьев, едва ли не смыкающих кроны над дорогой. Будто и нет тут его.

- Слушаю тебя, пан Авдей, - учтиво проговорил Годимир. - Что за дело?

- А ты меня не торопи, мальчишка, - грубо ответил пан без герба.

Кровь бросилась в щеки и уши рыцаря.

- Я, может, и молод годами, но гербовый пан!

- Ладно, гербовый, не мельтеши. Ты понимаешь, его величество тоже на турнир в Ошмяны собрался. По-соседски, значит. А кони у нас, сам видишь, не очень...

- Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, Авдей? - Годимир намеренно назвал мечника просто по имени, чтобы подчеркнуть разницу в положении и поставить зарвавшегося хама на место.

- Тупой, что ли?

- Да я!..

- Точно, туповат... - не слушал его светлоусый. - Ну, так я на пальцах объясню, значит. Коней сменяешь?

И тут Годимир допустил ошибку, которая заключалась в том, что нужно было убегать сразу, а не вести разговоры.

- Как "сменяешь"? На что сменяешь?

- На колбасу! - хохотнул бельмастый дружинник. Остальные с готовностью заржали.

- Ну, не хочешь меняться, так отдай, значит, - продолжал Авдей.

- Ах, вот оно что! - Рыцарь потянул меч из ножен.

- Вали его! - выкрикнул мечник, взмахивая обтянутым потертой перчаткой кулаком.

"Эх, копье на муле осталось!" - успел подумать Годимир, пришпоривая рыжего.

И тут ему в лоб, прямо над правой бровью, врезался метко запущенный из пращи камень размером с яблоко-дичку. Будто дубиной приложили. Рыцарь полетел через круп коня, роняя меч. Он не слышал, как затрещали кусты под напором рванувшегося наутек шпильмана, как не захохотал, а скорее закашлял Желеслав, как заорал Авдей:

- Коней ловите, полудурки!!!

* * *

Очнулся Годимир от того, что кто-то лил ему на рассеченную голову прохладную воду. Попытался открыть глаза. Левый послушался, а вот правый начал сопротивляться. Будто бы ресницы склеились. Но и одним глазом рыцарь ясно различил обрамленное светло-русыми волосами настороженное лицо склонившегося над ним Олешека.

- Фу-ух, слава тебе, Господи, Пресветлый и Всеблагой! - выдохнул шпильман облегченно. - Я думал - насмерть...

- Я тоже, - с трудом ворочая языком, отозвался Годимир.

- Ох, и крепкий у тебя лоб, пан рыцарь! - Музыкант покачал головой, цокнул языком.

- Рыцарям положено. Там же кость. Или ты не знал?

Шпильман рассмеялся:

- Вот теперь точно верю, что живой!

- Где эти сволочи? - пробормотал Годимир, пытаясь приподняться и сесть. Голова сразу отозвалась острой болью. Пришлось снова улечься навзничь - так было полегче.

- Далеко, думаю... - Олешек отхлебнул из баклажки. - Пить хочешь?

- Спрашиваешь!

Поддерживаемый заботливой рукой товарища под затылок, рыцарь напился. Потом, опять же при помощи шпильмана, умудрился сесть. Повел глазами по сторонам...

- Кони?

- А ты как думал, пан рыцарь? Желеславу пальца в рот не клади. Охоч государь Островецкий до чужого добра... Ох, как охоч!

- Да как же так можно! - Возмущенный случившимся, Годимир даже вскочил на ноги. Пошатнулся, ощутив головокружение, и схватился рукой за шершавую кору ближнего деревца. - Как же можно! Попрать законы чести рыцарской! Какой же он король после этого? Кто ему служить пойдет?!

- Кто служить пойдет? - Олешек прищурился. - А то ты сам не видел. Дружина неказистая, зато преданная. За кусок с хозяйского стола горло любому порвет. Хоть виноватому, хоть безвинному.

- Я этого так не оставлю! - решительно проговорил Годимир. - Я буду добиваться справедливости. Не остановлюсь даже перед судом Господа. Пусть с мечом в руках ответят за бесчинства свои. И Желеслав, и Авдей этот безгербовый!

Музыкант вздохнул. Ни к селу, ни к городу взял аккорд на цистре. Потом сказал, глядя почему-то в сторону:

- Они-то, может быть, как раз и не прочь ответить. Только тебе, пан рыцарь, не с чем их вызывать...

- Как! - охнул словинец, схватился за тот бок, на котором привык чувствовать тяжесть меча.

Оружия не было!

Также пропали ножны, пояс и перевязь.

- Воры! Падальщики!

Годимир в сердцах несколько раз ударил кулаком по стволу. Боль в ушибленных костяшках немного отрезвила. Он схватился за голову:

- Как же так? Как же так можно?

- Видишь, пан рыцарь, как плюют в Заречье на законность, правду, честь? - хмуро проговорил Олешек.

- Вижу... Копье, щит?

- Забрали.

Сил ругаться у рыцаря уже не осталось. Рыча в бессильной ярости, он сполз спиной по коре.

- Кольчугу и шлем тоже... - Добить его, что ли, решил певец? - И кошелек, похоже... Вот орясина, рифмовки еще не хватало... - закончил Олешек едва слышно.

Годимир не отвечал. Закусил ус и остановившимся взглядом рассматривал растоптанные его же каблуком травинки. Не на одну ли из этих травинок и он похож? Что такое рыцарь без коня, без копья, без меча? Букашка. Муравей. Улитка, неторопливо проползающая по сломанной ветке. Ни тебе спросить с обидчиков, как полагается, ни за честь постоять, ни защитить слабого... Последней частью своего обета раньше Годимир очень гордился. А что теперь? Сам слабее последнего кметя. И прав столько же. А возможностей даже меньше. Кметь хоть может своими руками на краюху хлеба заработать. Дров наколоть, огород вскопать, упряжь починить. А что может рыцарь? Только сражаться. Но как теперь сражаться без оружия и доспехов?

Откуда-то издалека доносился голос шпильмана:

- Я, как ты и велел, пан рыцарь, едва заваруха началась, в лес пустился. Хуже зайца. Даже вспоминать стыдно...

"Лучше бы ты на коне удрал. Хоть меринка сберег бы..."

- Сам не свой был. Не помню, как из седла вывалился. Я, понимаешь, пан рыцарь, почему пешком удрал...

"Ну, и почему же?"

- Во-первых, не такой уж я ездок, как полагается. На ровной дороге худо-бедно справляюсь. А в лесу - до первой хорошей ветки... А во-вторых, подумал, что... Да что там врать? Подумал я уже потом, когда в кустах хоронился. Придумал объяснение, что с конем, мол, не спрятался бы так хорошо, как сам-один. Годится такое объяснение, нет?

"А чем оно хуже другого? Годится".

- А потом, когда они уехали... Ну, я слышал, как копыта протопали. Потом, когда уехали, я вернулся. Боялся, что они тебя насмерть. Хорошо, сапоги не сняли. И баклажку оставили...

"Конечно, хорошо. Могли и убить. А может, лучше было бы, если б убили? Нет униженного рыцаря, нет и позора".

- Что ты молчишь? - повысил тем временем голос Олешек. - Ты слышишь меня, а? Пан рыцарь!

"Слышу, чего орешь?" - хотел ответить Годимир, но промолчал. Не до того. Слишком сильна обида, злость, которую хочется выплеснуть, а не на кого. Не на музыканта же, в самом деле? Он-то в чем виноват? Что он мог поделать против восьмерых вооруженных и, главное, привычных к бою мужиков? Тем более что сам приказал ему убегать в случае чего.

- Пан рыцарь! - в голосе шпильмана проскользнула нотка раздражения. Как дребезжание струны, намотанной на плохо закрепленный колышек. - Ты долго будешь себя жалеть?

- Что? - удивился Годимир и от удивления забыл, что раздавлен горем и гордо молчит.

- А что слышал! Если сидеть под деревом, как красна девица, и жалеть себя, то ни кони, ни оружие сами не вернутся. Что-то делать надо!

- Делать? А что сделаешь тут?

- Не знаю! Я же шпильман, а не рыцарь. Тебе виднее, что делать, как отнятое вернуть, как обидчикам отомстить. Или ты, все-таки, предпочитаешь сидеть сложа руки? Тогда милости прошу - могу еще и песенку грустную набренчать. Глядишь, и слезу прошибет!

- Ты что несешь?

- А то и несу! Видел бы ты себя со стороны, пан рыцарь! Сидит, ус грызет, глаза, как у телка, бессмысленные и слезой подернутые...

- Замолчи! - Годимир сжал кулаки. - Ты как смеешь!

- Смею, смею... Я ж теперь тебе не оруженосец. Оружия у тебя нет - носить нечего. Коней нет - ухаживать не за кем. Да и денег, чтобы прислуге заплатить, и тех нет.

- Ну и давай! Можешь идти на все четыре стороны! - Рыцарь, превозмогая слабость и головокружение, взмахнул кулаком. - Кто тебя держит?

- Да я-то пойду, - усмехнулся Олешек. - А ты-то куда теперь, пан рыцарь? В родные Чечевичи?

- В Чечевичи? - Годимир скрипнул зубами. - Ну уж нет! Кто меня там ждет? Уже шесть лет, как странствую. Как шпоры получил, так и подался... Наследник - мой брат Ниномысл. А я что?

- Тогда в Ошмяны! - воскликнул шпильман.

- В Ошмяны?

- Ну да. К королю Доброжиру. Там турнир намечается. Там Желеслав со свитой будет.

- И что толку?

- Понимаешь, пан рыцарь, я про Доброжира тоже много слышал. Он совсем не такой, как сосед. У него можно потребовать суда чести. И даже поединка с обидчиком.

- Да? - Рыцарь приосанился, стряхнул налипшие на кожаный поддоспешник сухие травинки и листики. - Тогда, пожалуй...

- Раз "тогда, пожалуй", тогда пошли. - Олешек поднял брошенную баклажку, повесил на плечо, хлопнул ладонью по ее пузатому боку. - Надо будет родничок найти, запасти водицы.

Годимир опешил.

- А ты куда собрался?

- В Ошмяны. На турнир. Разве я могу пропустить такое событие? Я же шпильман. Просто обязан воспеть доблесть панов рыцарей, красоту королевны... Думаешь, ради чего турнир затевается?

- Ты же не хотел со мной?

- Неправда, пан рыцарь. Это ты меня прогонял. Я только сказал, что оруженосцем теперь быть не могу.

- А кем...

- А просто товарищем.

Тут уж и Годимир улыбнулся:

- Ну, спасибо, Олешек!

- Да не за что. А все-таки не "нукай", пан рыцарь.

- Ладно, не буду! - и вдруг вспомнил. - А как же мы без денег-то?

- Ничего, петь будем. На цистре играть. Ты ж тоже, говорил, умеешь?

- Ну, я не пробовал на людях...

- Но при дворе воеводы Стрешинского пел?

- То ж при дворе...

- А перед простолюдинами еще проще. Лишь бы складно было да за душу брало. А заодно и уроками обменяемся. Ты мне, я тебе, как говорили в старину.

- Ладно, пошли! - Годимир махнул рукой и сделал первый шаг. Зашатался и едва не свалился кулем. Удар по голове давал о себе знать. Может, со временем попустит...

Пришлось задержаться и вырезать палку из дикой вишенки - на свою беду деревце росло поблизости и отличалось гладкой корой и ровным стволом. Понятно, что корд рыцаря и охотничий нож грабители отобрали, но небольшой ножик отыскался в тощем мешке Олешека. Не оружие. Так себе... Как выразился шпильман, колбаску порезать, яблоко для панны очистить...

Дальше Годимир шагал, опираясь на палку, словно старец или священник.

Дорога пешком это не одно и то же, что дорога верхом. Шагай и шагай. Вроде бы ничего сложного, но почему-то на птичек обращаешь меньше внимания и разговоры сами собой смолкают - сберечь ровное дыхание куда важнее, чем болтать по пустякам. А о чем-нибудь серьезном можно обменяться мыслями и на привале, до которого, между прочим, тоже еще нужно добраться.

Через пару верст солнце стало светить прямо в глаза, а Годимир ощутил чужой взгляд. Все-таки он считал себя неплохим странствующим рыцарем - охотником на чудовищ, - и умение почувствовать опасность не раз и не два спасало ему жизнь. Он остановился и несколько раз на пробу взмахнул посохом. Не меч, конечно, но волка отогнать можно, а то и полдюжины двуногих разбойников. Если они не вооружены, конечно.

- Что-то случилось? - немедленно заинтересовался Олешек.

Годимир приложил палец к губам, призывая к тишине. Шепнул тихонько:

- Следят.

- Кто? - свистящим шепотом спросил музыкант.

- Откуда мне знать? Идем. Но осторожно.

Они двинулись дальше, стараясь шагать как можно тише. Рыцарь изо всех сил прислушивался, шпильман тоже навострил уши.

- Ну что? - через полверсты Олешек не выдержал.

- Мне кажется, нелюдь. - Словинец покачал головой. - Человек выдал бы себя. Хоть веточкой хрустнул бы...

- А кто же?

- Не знаю. Но будем очень осторожны.

- Может волколак? - Шпильман даже побледнел слегка.

- Вряд ли. Полнолуние не скоро. Сейчас они не опасны.

- Волк? Медведь?

- Да откуда мне знать? - зашипел рыцарь. - Просто поглядывай по сторонам да прислушивайся.

- Я и так прислушиваюсь.

- Вот и чудно.

Дорога шла дальше. Ощущение упорно буравящего затылок чужого взгляда не отпускало. Годимира так и подмывало развернуться и прыгнуть в заросли на обочине. Останавливали его несколько причин, главной из которых была слабость. Рыцарь знал, что, попытавшись пробежаться, скорее всего, потеряет сознание. Да и ловкий преследователь, умудряющийся не хрустнуть сучком, не пошевелить листву, пожалуй, просто-напросто не даст себя рассмотреть. Скроется в чаще, и ищи свищи, а вернувшись в другой раз, будет осторожнее и постарается не выказывать своего присутствия. Оставалось идти и ждать удобного случая или надеяться на оплошность неизвестного существа.

Вот так они и прошагали еще две версты.

И вдруг за очередным поворотом дороги Годимир остановился как вкопанный, услышав треск ломаемых ветвей и бессвязные возгласы в кустах. Шпильман едва не налетел на него.

- Что?

- А вот там точно люди... - Рыцарь прислушался. - Точнее, один человек. Злой, как горный великан. И один конь, похоже...

- А что он там делает?

- Вот сейчас и выясним. - Словинец решительно шагнул на обочину, постучал палкой по веткам ракиты и крикнул: - Эй, добрый человек! Что-то случилось?

Брань в кустах прекратилась, словно по воле чародейства. А через несколько ударов сердца, раздвинув руками густую поросль, на дорогу вышел человек с кнутом на длинном кнутовище.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГОРШЕЧНИК ИЗ КОЛБЧИ

Несколько томительных мгновений незнакомец разглядывал Годимира, потом перевел взгляд на шпильмана. Почесал щеку кнутовищем. Странно, но в его глазах был не страх, а спокойная уверенность знающего себе цену человека.

Что ж, пялиться друг на друга, так пялиться. Рыцарь тоже принялся бесцеремонно рассматривать выглянувшего из кустов. Но вскоре убедился, что особого смысла в этом нет. Обычная одежда простолюдина из Заречья - широкие штаны, выкрашенные в коричневый цвет корой ольхи, заправлены в грубые упаки с коротким голенищем; льняная рубаха навыпуск с подолом на полторы ладони выше колена; меховая безрукавка - в Полесье и словинецких королевствах такую называет кептарем, а заречане почему-то произносят как "киптарь", на голове бесформенная шапка-кучма. Небольшая, надо признаться, шапка, как и положено простолюдину. Это ведь панам из двух бараньих шкур себе шапку заказать по чину. Лицо незнакомца обрамляла темно-русая бородка, а кнут он держал в руках весьма привычно, как опытный погонщик. В общем, не пан, но и не кметь. Скорее всего, вольный землепашец или ремесленник...

Наконец человек с кнутом осторожно произнес:

- Поздорову вам, добрые люди.

- И тебе здравия желаем, - откликнулся шпильман, а рыцарь хотел сперва возмутиться, дескать, не обратились к нему как положено, но после сообразил, что больше похож на бродягу-паломника, чем на гербового пана, и гордо смолчал.

- Далеко ли путь держите? - продолжил беседу встречный.

- Да по тракту на Ошмяны, - Олешек махнул рукой, показывая направление. - А ты что по кустам хоронишься? Знаешь, есть в Поморье прибаутка такая: "Гром гремит, кусты трясутся..."

- А там медведь малину собирает! - улыбнулся во все тридцать два зуба незнакомец. - Я-то в кустах застрял, а вот как вы на ночь глядя в лесу очутились?

- Ты застрял? - пропустил мимо ушей его вопрос Олешек. Годимир в душе поблагодарил шпильмана, что тот взял на себя разговоры с местным уроженцем. Сам он на заречан крепко обиделся и вряд ли смог говорить доброжелательно.

- Ну, не я сам, сладкая бузина, а мой конь. С телегой вместе, сладкая бузина...

- А что тебя туда понесло? Для езды, что-то мне подсказывает, людьми тракты приспособлены.

- Да вот... - Незнакомец почесал затылок, сдвинув при этом кучму на самые брови, подошел ближе. - Меня, сладкая бузина, Пархимом зовут. Это так, к слову, чтоб проще разговаривать было.

- А я - Олешек, - ответил музыкант. С нежностью похлопал по выгнутому боку цистры. - Шпильман я. Хожу, брожу, песни добрым людям пою...

- Занятие знатное. - Пархим прищурился, глядя на рыцаря. - А твой товарищ?

- А мой товарищ, - с некой толикой гордости провозгласил Олешек, - пан рыцарь Годимир из Чечевичей, что близ Быткова, герба Косой Крест. Во! Я все правильно сказал, а, пан рыцарь?

- Не "акай"! Все правильно. Рыцарь я. Странствую во исполнение обета.

- Что-то не больно похож ты на рыцаря, пан... - развел руками Пархим и вдруг наотмашь врезал кнутом по терновым кустам. - Понял я! Все понял, как есть, сладкая бузина! Желеслава встренули никак?

- Догадостный ты, - кивнул Олешек. - Его самого.

- Так я и понял, сладкая бузина! Шишка на лбу у пана рыцаря...

- Да. От Желеслава меточка.

- Так я и понял! Значит...

- Какое тебе дело, что значит, а что не значит? - вспыхнул жарче соломы Годимир. - Откуда только ты выискался такой со своей бузиною?

- Я? Да я горшечник из Колбчи.

- Ну, порадовал! А что в кустах забыл? Горшки прячешь?

- Точно! Как ты догадался, пан рыцарь?

- Так ты там... - начал шпильман, но Пархим его перебил:

- Я ж, паны мои родненькие, местный, заречанин. Скоро двадцать три годка, как здесь живу, то бишь от самого рождения...

- Ну, и?.. - продолжал хмуриться Годимир.

- Да знаю я нашего короля с его свитой, как облупленного, сладкая бузина! Знаю, что в Ошмяны он собрался ехать. В гости к Доброжиру. Как услыхал топот на тракте, сей же миг в кусты порскнул. Как заяц. С телегой и всем грузом, сладкая бузина! Они и не догадались. Проскакали мимо... Точно! - Он звучно хлопнул себя по лбу. - То-то мне показалось, что под Желеславом конь больно хороший! У него отродясь таких не было, сладкая бузина! Так это твой, пан рыцарь?

- Ну, мой... - согласился Годимир без всякого желания.

- Это ж надо! - воскликнул горшечник. - Совсем совесть Желеслав наш потерял! Хоть бы завоевал кто, сладкая бузина! Пожили бы под достойным королем...

- А что, нет желающих? - вмешался Олешек.

- Да понимаешь, пан шпильман...

- Не пан я.

- Что?

- Не пан я, говорю. Можешь просто шпильманом звать или по имени.

- А! Понял, сладкая бузина. Понимаешь, Олешек, ближний сосед, Доброжир, не боевой совсем король. Хотя, случись чего, может так мошной тряхнуть, к нему рыцари сбегутся на подмогу от самого Дыбще. Только поэтому с ним Желеслав считается. А то б давно уже... А наше королевство, может, кому и надо, только я про таких завоевателей не слыхал. Выгоды никакой! - Пархим смачно плюнул под ноги, растер подошвой. - Одни убытки, сладкая бузина.

- Вот оно как, - кивнул Олешек. - Я многое про вашего короля и королевство слыхал, но вот в таких подробностях - первый раз.

- Еще бы! Кто ж тебе расскажет, сладкая бузина? В корчме и на подслуха можно напороться. И очень даже запросто... - Пархим улыбнулся виновато, словно это он рассаживал соглядатаев по зареченским корчмам.

- Ладно, - махнул рукой музыкант. - Пойдем мы, пожалуй. А, пан рыцарь?

- И то верно, - согласился гончар. - Чего я вас задерживаю? Если поторопитесь, к сумеркам до заставы доберетесь. А мне уж тут копошиться с горшками доля выпала, сладкая бузина...

Годимир кивнул, прощаясь, и уже поворачивался лицом в сторону тракта, как вдруг вспомнил о преследующем его едва ли не с полудня ощущении чужого взгляда в затылок. Годится ли странствующему рыцарю, пусть даже лишенному оружия, доспехов и коня, бросать человека на дороге перед лицом неведомой опасности?

- Погоди-ка, Олешек, - сказал он и обратился к горшечнику: - А что, Пархим, много у тебя горшков?

- Да полная телега, пан рыцарь. На ярмарку я собрался.

- На какую такую ярмарку?

- У Доброжира в Ошмянах ярмарка будет. Так уж у нас повелось, сладкая бузина, как где турнир, так, значит, и ярмарка. Панам копья преломлять, ан и нам тоже радость.

- Так мы попутчики, Пархим?

- Выходит, так.

- Показывай, где твоя телега.

- Зачем это, пан рыцарь? - Горшечник растерялся. Даже про любимую бузину не вспомнил.

- Показывай, показывай... Вместе веселее выбираться.

Веселее, не веселее, но с застрявшей телегой пришлось помаяться. До семи потов, как говорится. Когда Пархим спешил убраться с дороги, он не думал, как будет возвращаться, и загнал повозку между двумя стволами - молоденькой дикой яблоней и раскидистой липой. Дальше прямо перед мордой коня торчал могучий - в полтора обхвата - бук. Не объехать и не развернуться. Тупик.

Годимир предложил срубить деревья. Легко сказать, но трудно выполнить. Топор у горшечника имелся. Но маленький, плотницкий. Так, поправить что-нибудь из испортившегося имущества, нащепить лучины на костер, сделать рогульку для котла. Для работы лесоруба он не годился. Даже если попытаться убрать тонкую - всего полпяди толщиной - яблоню. Тем более, Пархим заявил, что такая мысль уже приходила ему в голову, но поваленная яблонька положения не спасет. Справа застыли в почетном карауле три граба - не деревья, а частокол, окружающий городище где-нибудь в левобережье Усожи, печально известном непрестанными набегами кочевников-басурманов.

Поэтому пошли по простому, но кропотливому и неинтересному пути - перенесли посуду на дорогу. По едкому замечанию Олешека, Пархим решил озолотиться на грядущей ярмарке и обеспечить товаром все соседнее королевство. В ответ горшечник буркнул, что половину заберет Желеслав руками сборщиков податей, а на остальные деньги нужно будет еще жить без малого полгода до следующей ярмарки, на сей раз зимней и приуроченной не к турниру, а к дорогому сердцу каждого верующего от Словечны до Горыни празднику Дня рождения Господа.

Заодно, когда таскали горшки и крынки, миски и полумиски, кружки и кувшины, обнаружили полдюжины треснувших или надколотых. Их выкинули.

После того как телегу разгрузили, Пархим выпряг коня и прицепил постромки упряжи его к задней оси. Годимиру, по причине слабости и головокружения, поручили понукать Гнедка, а горшечник со шпильманом взялись за оглобли.

Взялись, примерялись, уперлись.

Рыцарь свистнул, дернул вожжами...

Повозка покатилась.

И выскочила на дорогу.

На радостях Олешек подпрыгнул и взмахнул кулаком над головой, издав крик, похожий на боевой клич рыцарей из Крейцберга, широко известных отчаянностью в сражении и бесконечной набожностью в мирной жизни, а Пархим выкрутил замысловатое танцевальное коленце, ловко подбросил в воздух кнут и снова поймал его.

Назад товар грузили с шутками, прибаутками и настолько впопыхах, что грохнули еще три горшка. Красивых, с выдавленным по ободу узором.

- Леший с ними! Новых налеплю, - махнул рукой горшечник. - Успеть бы до сумерек к заставе!

Годимир не стал выяснять причину, по которой заречанин так торопится выбраться из лесу до наступления темноты, но решил услышанное намотать на ус.

Конь весело рысил на юг, туда, где через пять-шесть верст дорога должна упереться в реку.

Река Щара неширокая, но весьма глубокая, и вода в ней, говорили, отменно холодная. А что поделать? С гор стекает, с ледников. А вода талая завсегда студеная.

А вот за Щарой лежат уже владения Доброжира. Почему-то рыцарь представлял его высоким широкоплечим воином с проседью в черной бороде, в латных перчатках, начищенных до зеркального блеска, и золотой короне с изумрудами. Доброжир еще помнит о законах чести, о справедливости и умеет ценить рыцарскую доблесть, раз решил турнир устроить. Его можно попросить честного судейства в споре с Желеславом. А уж потом...

- Скажи-ка, Пархим... - Годимир чуть-чуть подвинулся, устраиваясь поудобнее - уж очень давил в бок край широкой миски. - Скажи-ка мне: нечисть, чудовища всякие в ваших краях встречаются?

- Эх, пан рыцарь! - тряхнул головой горшечник. - Чего ж им не встречаться? Они ж везде имеются. Случается, русалки с водяницами ночного прохожего защекотят. Годков пять тому одну бабу ободрали. Телешом в село прибежала...

- Водяницы, что ли? - заинтересовался Олешек.

- А то кто ж, сладкая бузина?

- Вот так шутка! То-то наши, мариенбержские, их не любят!

- Кого?

- Так водяниц же!

Горшечник засмеялся:

- Ты, видать, с ними не встречался ни разу?

- Нет, а что?

- Встретишься - узнаешь!

- Ты погоди, - прервал их рыцарь. - Еще какие чудища у вас обитают?

- Ну-у... - задумался Пархим.

- Да ты все вспоминай, что слышал. Может, кмети пьяные по корчмам трепались, или королевская стража чего рассказывала.

- Да что вспоминать? Особо и нечего... Ну, волколаки... Волки, медведи, тебя, пан рыцарь, вряд ли интересуют?

- С волками пускай охотники воюют, - улыбнулся Годимир. - Ты мне про нечисть толкуй, про нечисть...

- Про нечисть? Ну, слышал я, в соседнем королевстве кмети вомпера отловили. Били долго, потом в колодец скинули...

- Это которого вомпера? Который кровь сосет? - встрял шпильман. - Знаешь, баллада есть старинная про него. Шелест черного крыла, блеск клыков ночной порою...

- Какую такую кровь? - искренне удивился заречанин. - Всем известно - вомперы девок портят и баб совращают. Во!

- Ерунда! - возмутился шпильман. - Это не вомперы! Это инкубы!

- Какие такие... тьфу, сладкая бузина! Слово-то какое придумал! Не выговорить!

- Обычное слово! Это ж у нас всякий знает: суккуб к мужчинам ночью приходит, а инкуб - к женщинам. В особенности монахов и монашек они любят. Чтоб, значится, навредить людям Господа, сбить с пути праведного... А вы тут что в Заречье, совсем темные?

- Хе! - крякнул Пархим. - Мы посветлее многих будем! Сидел бы в своем Мариенберге и за Пологие горы носа не казал!

- А ну тихо! Оба! - прикрикнул на них Годимир. - Ишь, развоевались. Инкуба, то бишь вомпера, в каком королевстве видели? У Доброжира?

- Не-а! Дальше. Севернее. Там король Кремень Беспалый, вроде как. А Беспалый он потому, что...

- После про короля Кременя, после. Ты мне вот что скажи. У Доброжира в королевстве дракон водится?

- Дракон?

- Ну да.

- Это такой гад летучий с хвостом и крыльями?

- Во дает! - хохотнул Олешек. - Был бы он летучим без крыльев?

- Тихо! Не перебивай! - остановил его Годимир. - Ну, так что, Пархим? Есть дракон? Что люди говорят?

- Есть! - после некоторого раздумья уверенно кивнул горшечник. - Точно есть! Говорят, к бабе одной прилетал. Мужик-то ее пошел в лес борти проверять, а к ней змеюка летучая - шасть под бок...

- Тьфу на вас! - вновь не выдержал шпильман. - Вы тут в Заречье про другое говорить можете?

- Про что - про другое?

- Ну не про то, как кто-то к чужой жене под бок прыгнул?

- Тю... - насупился заречанин. - Я за что купил, за то и продаю, сладкая бузина. Что болтали лесорубы, то я и рассказал вам. Говорят, баба позеленела вся. Верный признак, что со змеей снюхалась.

- Ну, вряд ли это дракон... - разочарованно произнес Годимир.

- А еще я слыхал, видели всяких тварей летучих. И лесники, и бортники, и охотники... Но только не у Доброжира, а южнее, ближе к горам.

- Южнее?

- А то? Южнее там же ничьи земли пошли. Леса дремучие, чащобы непролазные... Люди там не селятся. Ну, надолго не селятся. Одно время, сладкая бузина, кмети норовили туда сбегать от панов, а потом как отрубило...

- Погоди-погоди. Что значит - "отрубило"?

- Да то и значит, сладкая бузина. Заимку срубят. Раз на ярмарку с пушниной выедут... Ну, или там с медом. А после пропадают. Один беглый выбрался, так сказывал, мол, камни самоцветные в отрогах попадаются. Бывало дерево ветром выворотит, так прямо под корнями, сладкая бузина, и блестят родимые. Только кто ему поверит? Он пока по лесу пробирался, совсем умом тронулся. С голодухи видать...

- А что он еще рассказывал? - Годимир даже привстал, хватая горшечника за рукав.

- Да что? - Заречанин почесал затылок. - Ничего. Каштелян ошмянский, пан Божидар Молотило, очень заинтересовался. Не беглым, сладкая бузина, само собой, а самоцветами. Полтора десятка воинов снарядил. Да и сам с ними поехал...

- Ну?

- Да не нашли ничего. Правда, мужик их привел на зимник, где с приятелями жил. А от избушки одни угольки остались.

- Дракон! - обрадованно воскликнул Годимир. - Точно дракон!

- С чего ты взял? - недоверчиво прищурился Олешек. - Может, с огнем неосторожно обошлись, сами себе красного петуха подпустили?

- А самоцветы все пропали! - ухмыльнулся Пархим.

- Так он же с ума свихнулся! Так или нет, а? Просто забыл, где тайник.

- Все перерыли и без него, - твердо сказал горшечник. - Очень уж пану Божидару хотелось халявных каменьев. Ты поверь мне, стражники изо всех сил старались.

- Да?

- Точно.

- Дракон! - Годимир взмахнул кулаком. - Они клады собирают. Веками собирают!

Олешек прыснул в кулак:

- Смотрю я на вас, и душа радуется.

- Это еще почему? - удивился рыцарь.

- Как дети маленькие. Пока среди словинцев, заречан, поморян такие люди живут, странствующий певец не пропадет. То скойц, то полскойца кинут всегда за красивую сказку.

- Так ты по-прежнему считаешь, что драконов нет и быть не может? - нахмурился Годимир.

- Конечно. Наверняка, разбойники старателей ограбили, порезали и сожгли в их же заимке. А молва рада стараться. Дракон, дракон... Почему не шпионы из Басурмани? Почему не горные великаны вниз в долины сошли? А?

Рыцарь не нашел что ответить, пожал плечами и отвернулся.

Пархим хлестнул вожжами по крупу серого коня.

- Вон, разбойников тут хватает. И с избытком, - вел дальше шпильман.

- Что, видели Яроша Бирюка? - буркнул горшечник.

- Это который в колодках? - Олешек смотрел на скользящие у них над головами ветки и, казалось, не проявил ни малейшей заинтересованности.

- Он самый. Страшный человек. Да и человек ли? Зверюга. Не зря ему, сладкая бузина, прозвище такое дали - Бирюк.

- Чем же он так страшен? - лениво спросил Годимир.

- Да людей резал хуже, чем волк овец.

- Ну, к этому у вас не привыкать-стать в королевстве. Один Желеслав чего стоит.

- Так-то оно так, да Желеслав, хоть и охоч до чужого добра сверх всякой меры, последней шкуры не дерет. Понимает, что овцу стричь можно и выгоду получать, а не зажаривать сразу на вертеле.

- Вот оно как... - задумчиво протянул рыцарь.

- Да уж так! - едко проговорил Олешек.

- А вам что, поди жалко его стало? - Пархим обернулся и внимательно оглядел собеседников.

- Ну, не без того, - уклончиво отвечал словинец. - По мне, так разбойника, коли вина его доказана, на плаху надо или в подземелье, за решетку, а выставлять умирать на тракте в колодках...

- А это Желеслав для острастки прочим. Хэвру Яроша дней десять назад взяли. Сопротивлялись они отчаянно. Может, оттого король наш и злой сейчас? Я бы на его месте тоже злился, сладкая бузина, - потерять трех дружинников... А они-то у него все считанные. Не богат Желеслав, прямо скажу, не богат.

- Ты про Яроша давай, а, - дернул его за рукав музыкант.

- А ты что, сладкая бузина, песню никак про него сочинить задумал?

- Вот еще! Выдумаешь тоже! Просто интересно.

- Ты, если надумаешь сочинять, меня про другого вожака расспроси. Про Сыдора из Гражды. Он тоже в здешних краях шастает...

- Доскажи про Яроша, - попросил Годимир, и такая нотка проскользнула в его голосе, что Пархим не посмел ослушаться.

- Да взяли их. Взяли в корчме одной, сладкая бузина. Уж не знаю, может, корчмарь сдал всю хэвру с потрохами за то, что не поделились добычей, а может, кто из кметей сгонял бегом в Островец... Большинство лесных молодцев пораненные, побитые в руки стражников попали. Их тут же и порешили. Головы на бревно и все...

- А что, у Желеслава и палач имеется? - Олешек вроде бы и оттирал пятно с зипуна, но, оказывается, все слышал.

- Зачем ему палач, сладкая бузина, с таким мечником? Взял Авдей топор в руки и посек. Говорят люди, даже не запыхался. Вот оно как. А вожака приказал Желеслав в колодки заковать. Для позора. У нас так все больше кметей за недоимки наказывают. Ну, понятное дело, их-то не до смерти. А Яроша Бирюка, велел король не выпускать, пока ноги не протянет. И пускай торчит обок дороги, ровно пугало. Кто его пожалеет?

- Понял, пан рыцарь, каково выходит? - заметил Олешек.

Годимир не отвечал. Кусал соломинку, молчал и хмурился.

- Да что вы с этим Ярошем? - Пархим улыбнулся. - Давайте я вам про Сыдора расскажу... То есть, рассказал бы, сладкая бузина, да приехали уже!

И точно, дорога вынырнула из-под лесного полога на широкий луг у реки. Коснувшееся брюхом окоема солнце бросало розовые лучи на бревенчатую сторожку, крытую дранкой. Возле нее горел костер, пуская дым длинным хвостом по-над берегом, а у огня копошились три вояки в зеленых накидках с коричневыми полосами. Желеслава воинство. Теперь Годимир не спутал бы их ни с кем.

Неподалеку стояла телега, накрытая сверху дерюгой. Видно, какой-то купец или ремесленник тоже выбрался на ярмарку, приуроченную к турниру. Рядом с телегой тоже светился огонек костра. Вокруг сидели люди, четверо из которых показались знакомыми. Да это же те самые иконоборцы, что откушивали жаренных карасиков в корчме Ясей!

- То ли двужильные святые отцы, - пробормотал Олешек, тоже опознавший их, - то ли еще вчера в путь выбрались...

Но Годимира уже не интересовали ни стражники, ни иконоборцы, ни купцы.

На половину стрелища правее моста, перегороженного рогаткой, стоял шатер белых и красных цветов, за ним паслись стреноженные кони. Два, три... Ого! Целых пять!

- Что, пан рыцарь, уши навострил? - усмехнулся музыкант. - Своего брата почуял?

- Знаешь, зачем рыцари у мостов и бродов шатры ставят?

- Переночевать, небось, хотят, сладкая бузина... - рассеянно буркнул Пархим. Его сейчас больше всего интересовали стражники. Прямо глаз с них горшечник не спускал.

- Как бы не так! - воскликнул Олешек. - Это они... Позволь, я угадаю, пан рыцарь? Это они во исполнение обета всех встречных-поперечных на поединок вызывают. Верно?

- Точно! Только не они, а он. Было бы два рыцаря, так и два шатра разбили бы. И знамя одно... Вот леший, темнеет, видно плохо.

- Ничего. Утром рассмотришь.

- Рассмотрю. Знаешь, что мне в голову пришло?

- Нет. Откуда ж мне знать? - Шпильман пожал плечами.

- Я его на бой вызову.

- Что?!

- Простите, что перебиваю, - вмешался Пархим. - Ничего, ежели мы ближе к лесу станем? Сегодня все едино нас через мост никто не пустит. До утра ждать, сладкая бузина.

- Становись, где хочешь, - отмахнулся Годимир. - Я его вызову!

- Погоди, пан рыцарь! - Олешек затряс головой. - Он-то при оружии, как полагается. Как ты драться собрался?

- Я вызову его на бой без оружия!

- На кулачках, что ли?

- Ну да!

- Да он тебя обсмеет. Хорошо, если плетьми не погонит!

- Это мы еще посмотрим!

- Да что там смотреть? Я и так вижу. Пять коней. Значит, рыцарь не из простых. Вельможный пан. С таким, поди, и Желеслав раскланялся, как с равным, не то что... - Шпильман осекся, замолчал, не желая бередить душевную рану спутника.

- Какой бы ни был! Если стал у моста, обязан бой дать.

- А не захочет?

- Как не захочет? Не может отказаться, понимаешь ты? Нарушить обет ни один странствующий рыцарь не может. Ему никто руки после такого отказа не подаст.

- Так это, если узнают. А не узнают?

- Как не узнают? Зря я, что ли, шпильманом обзавелся? - хитро улыбнулся Годимир.

- Делать мне больше нечего, как про всяких рыцарей-из-под-мостов песни слагать!

- А он об этом знает? Нет! Ты, главное, попой чего-нибудь рыцарского, героического, побренчи...

- Я, между прочим, не бренчу, а играю!

- Ну, ладно, ладно... Сыграешь мелодию помудренее. Пускай уважают. Он не посмеет отказаться в присутствии шпильмана.

- Хорошо, уговорил, пан рыцарь! - кивнул наконец-то музыкант. - Не думал я, что ты такой красноречивый. Но знай. За это ты мне лишний урок на мечах должен будешь. Годится?

- Годится! - Годимира переполняла радость, словно он уже свалил неизвестного рыцаря с коня и теперь примерял трофеи. И лишь когда они выпрягли и стреножили серого коня, развели огонь и Пархим повесил котелок с водой на рогульку, рыцарь тронул шпильмана за рукав. - Спасибо, Олешек...

- За что?

- Да за все.

От реки накатывался не по-летнему стылый туман. Где-то над лугом кричал козодой.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ЗАГАДКИ БЕЗ ОТГАДОК

Годимир лежал на спине, вглядываясь в звездное небо. Сон не шел. Похоже, лето наконец-то вступило в свои права. Ни облачка, ни тучки. Яркие точки усыпали небесный свод, как веснушки-конопушки нос и щеки деревенской девки.

Вроде бы знакомые созвездия. Но вместо Снопа Годимир видел кольчужный хауберк, перехваченный поясом из соединенных блях. Раскинувшийся левее Воз представлялся рыцарем на коне, нацелившим копье, а пять звезд Сита заставляли вспомнить шлем. Если хорошо покопаться, на небе можно было сыскать и щит, и меч, и седло. Эх, вернуть бы все это завтра. Только бы раскинувший шатер у моста пан не оказался одним из тех, кто позабыл законы братства странствующих рыцарей, не презрел честь и совесть.

Олешек, словно в насмешку, тихонько напевал, аккомпанируя на цитре, песню, которую назвал сказанием о несчастливом рыцаре:

- Опять, опять, опять я побежден.

Мой конь косит с небес зрачком лиловым.

И снова шлет поклон балкону он.

Поклоны шлет мой победитель новый.

Темно, темно, темно, темно в глазах.

И кровь соленая щекочет губы.

Пускай я весь в крови, но не в слезах.

И снова на турнир сзывают трубы.

Зачем, зачем, зачем мне этот ад -

Удар копья встречать избитой грудью?

Но ставки сделаны и нет пути назад.

Пусть труд безумца люди не осудят.

Опять, опять, опять, опять в седло.

Удары жизни будут пусть жестоки,

Стремлюсь всегда вперед судьбе назло.

Опять вперед без страха и упрека.

Нет, только поначалу эта песня могла показаться насмешливой.

А если подумать?

Если подумать, шпильман довольно серьезно намекал на упорство и отвагу невезучего рыцаря.

Кого это он считает невезучим? Подумаешь, один раз погорел на излишней доверчивости. Больше такого не повторится. Годимир решил для себя, что отныне будет хитрым, как лиса, недоверчивым, как пуганый воробей... И там поглядим, кто кого!

Под телегой храпел во все горло Пархим. Должно быть, умаялся за день.

Тоже загадка. Как будто бы простой и понятный человек, а вот поди ты...

Когда они подъехали и расположились на ночевку, горшечник вдруг охнул и схватился за живот:

- Вот не вовремя припекло, сладкая бузина! За костром присмотрите?

- А то! - усмехнулся Олешек. - Ты надолго?

- Как повезет...

- Ладно, беги! Справимся. - Годимир пожалел ремесленника. - Что ты выпытываешь, Олешек?

- Крупа там, - махнул рукой напоследок Пархим. - Сало там... Ну, найдете, короче. Я побежал, сладкая бузина!

Он взял с места хорошей рысью и исчез в подлеске.

Олешек поковырял костер палочкой. Пожал плечами:

- Ты, пан рыцарь, готовить умеешь, а?

- Не "акай". Ну, вряд ли у меня хватит умения содержать корчму и кормить постояльцев, но на костре чего-нибудь сготовлю.

- Здорово... - с завистью потянул шпильман. - А я все никак не научусь.

Вода еще не успела закипеть, как подошли двое стражников, вооруженных алебардами. Седоусый крепыш с бычьей шеей и багровыми щеками, а с ним молодой парень с усами золотистыми, как спелая пшеница, и бровями, выделяющимися на загорелом лице, словно полоски на морде барсука.

- Кто такие? - сразу приступил к допросу старший. - С откудова? Зачем тут?

Годимир медленно выпрямился, расправил плечи:

- Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.

- Да? - прищурился стражник. - Что-то не похож ты... это... на рыцаря.

- А на кого похож?

- А на бродягу.

- Гербовые рыцари они у-у-у какие! - прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.

Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том - кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски...

- Зря ты так... - вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. - Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?

- Ну... это... - растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается - вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый... А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия... Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так - плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.

- А ты сам-то кто таков? - пришел старшему товарищу на выручку молодой. - Почем мне знать, что не разбойник беглый?

Олешек откашлялся. Пробежал пальцами по струнам. Звучно провозгласил:

- Я шпильман, сиречь странствующий музыкант и поэт, Олешек из Мариенберга по прозванию Острый Язык. Хочешь, спою про тебя песню?

- Очень надо! - перекосился молодой, но тут же взялся за свое. - Чем докажешь, что шпильман?

- Мне, в отличие от пана рыцаря, за которого я, кстати, ручаюсь, гораздо проще доказать свою правоту.

- Это еще... - Получив от старшего локтем под ребра, молодой стражник запнулся и притих.

- Почему, хочешь ты спросить? - Музыкант взял подряд три сложных аккорда. Годимир заметил про себя, что не сумел бы так лихо выкрутить пальцы даже за поцелуй Марлены из Стрешина. - Да потому, что пану рыцарю, отстаивая свои права, нужно накостылять вам по шее, чтоб вы прочувствовали разницу между благородным воином, посвятившим искусству сражения всю свою жизнь, и вами, вчера еще телят пасшими с хворостинкой и без штанов. А мне же достаточно просто исполнить балладу или канцону. Ясно?

- Что-то ты говорливый чересчур. - Седоусый покрепче перехватил древко алебарды, поглядывая на рыцаря с подозрением - а ну как и вправду примется тузить их ни за что, ни про что?

- Погоди, Олешек, - Годимир решил брать переговоры в свои руки, а то как бы языкатый шпильман и впрямь не довел простую беседу до потасовки. С него станется... Когда начинает язвить, обо всем забывает. И об осторожности в первую очередь. - Я и вправду рыцарь. В двенадцатом поколении. Род веду из-под Быткова. Что до нынешнего бедственного моего положения, то смею тебя уверить, любезный, я его поправлю. И очень скоро.

- Да? - недоверчиво приподнял бровь стражник. - В шестом поколении... Вон, видел, как настоящие... это... благородные паны приезжают? Со слугами, оруженосцами и шатром... А не на телеге... Да, чья телега-то? Где хозяин?

- Хозяин этой телеги - горшечник Пархим из Колбчи, - пояснил Годимир, догадываясь, что как бы то ни было, а стражу он, кажется, убедил в своем рыцарском происхождении. А может, не он, а Олешек с цистрой?

- И где же он? - Складка между бровями седоусого разгладилась. - Пархима я знаю... это... Часто ездит тута... То туды, то сюды...

- Да живот у него прихватило, - пожал плечами шпильман. - Видал бы ты, как он в кусты бежал!

- Да? Вона как! Ладно... Вернется, скажешь, Чэсь из Островца... это... кланялся. Если пивом запасся, пускай приходит... это...

- Передам, отчего же не передать, - кивнул Годимир и собрался присесть снова к костру. Тем более, что вода в котелке бурлила ключом. Самое время посолить и крупу всыпать. Но стражники не уходили. - Что вам еще, любезные? - Рыцарь поднял голову.

Чэсь откашлялся и переступил с ноги на ногу:

- Тут... это... пан рыцарь, король днем проезжал...

- Ну, и что? - Олешек старательно изображал равнодушие, но Годимиру показалось, что голос его товарища предательски дрогнул.

- Да то... Какая-то сволочь разбойника Яроша освободила.

- Да ты что? - Шпильман поцокал языком. - Это ж надо!

- Так это... Его величество приказал все телеги и... это... всех проезжих проверять.

- Надеюсь, Чэсь из Островца, ты Яроша в лицо знаешь? - Годимир вновь выпрямился. - Или скажешь, что я на него похож?

- Нет, пан рыцарь, - замотал головой стражник. - Ярош постарше будет. И волос темнее. И борода у него... это... по грудь, а у пана рыцаря - усы токмо. И шрам у Яроша вот тут, - он показал ногтем, где именно у разбойника проходит шрам. Точно. На щеке.

Шпильман с рыцарем переглянулись.

- Что, видали его, никак? - не укрылся их обмен взглядами от седоусого.

- Ну, так это тот, что в колодках был? Около тракта. Версты три от корчмы Яся? - как можно более простодушно проговорил Годимир.

- Точно... это... он самый.

- Опасный, говорят, человек... - поддержал разговор Олешек. - Но, хвала Господу, его и всю хэвру его схватили?

Чэсь глянул на него, как на умалишенного:

- Что ты морозишь... это... шпильман? Какую хэвру?

- Ну, так нам Пархим рассказал, - заметил Годимир. - Что он нам поведал, то мы и знаем. Сами-то люди приезжие.

Настал черед переглядываться стражникам. Молодой выразительно постучал себя кулаком по лбу. Старший пожал плечами.

- Чтой-то у Пархима не токмо с кишками, но еще и с башкой сталось... - проговорил он. - Отродясь... это... у Яроша хэвры не было. Так. Когда один помощник, когда два... Это Сыдор из-за речки любит в толпе покрасоваться. А Яроша сонного взяли, пьяного в дымину. Нашлась добрая душа... - Чэсь сплюнул, вполне однозначно показывая свое личное отношение к этой "доброй душе". И вдруг зарычал на слушающего с раскрытым ртом помощника. - Что вылупился, Карпуха?! Лезь, на возу погляди! Или своего ума нетути?

Белобрысый Карпуха аж дернулся с перепугу и полез на воз.

- Так что мы поглядим... это, - развел руками Чэсь. - Думаю, Пархим не обидится.

- Да гляди сколько надо, - Годимир кивнул. - Или мы не понимаем, что такое порядок?

Младший стражник перекинул алебарду в левую руку, схватился правой за бортик телеги. Запрыгнул.

- Горшки не побей, а то Пархим ругаться будет! - весело крикнул ему Олешек.

- Не боись, я тихонько, - отвечал Карпуха.

- А что, Чэсь, Сыдор из Гражды и вправду такой благородный разбойник, как нам твой приятель Пархим рассказывал? - обратился шпильман к оставшемуся стражнику.

- Что? Он чего... это... охренел? Ну, я, ешкин кот, с ним поговорю поутру! Он у меня еще раз все кусты обгадит! - возмутился заречанин. - Да Сыдор кровосос, каких поискать. Сирота подвернется - сироту ограбит, вдова - так вдову. Что он напел вам? Ума не приложу...

- А он нам то же самое про Яроша говорил, а про Сыдора предлагал Олешеку песню написать, - улыбнулся Годимир.

- Нет, это... Он точно Пархим, горшечник из Колбчи? Может, другой какой Пархим?

- Нет, ну сам так сказал, - рыцарь развел руками. - Откуда ж мне знать? Из Колбчи, не из Колбчи... Не могу ж я всех горшечников тутошних в лицо знать?

- Да нет... - рассуждал сам с собой Чэсь. - Телега Пархима, и конь его вроде тоже... Он не пьяный был?

- Нет...

- Эй, дядько Чэсь! - крикнул Карпуха с телеги. - Чисто все. Горшки да миски... Ну, соломой переложены...

- Ты в солому-то потыкай! Токмо легче, легче, не побей...

- Ага!

Послышалось шуршание. Это Карпуха проверял остряком алебарды между горшками - не затаился ли Ярош в горшке, не скрылся ли под миской? Потом раздался глухой треск и испуганный возглас светловолосого стражника.

- Что? Побил-таки? - сурово выкрикнул старший.

- Ага... - убитым голосом отвечал парень.

- Ну и хрен с ним! Новых... это... налепит. Нашел что?

- Не-а!

- Тады прыгай!

Когда Карпуха соскочил на землю, едва не сбив древком алебарды котелок с рогульки, Олешек спросил Чэся:

- А скажи, что же все-таки с Ярошем?

- А что с Ярошем? - окрысился стражник. - Тебе, шпильман, какое дело?

- Я, может, песню сложить хочу. Про разбойника и... про еще одного разбойника.

- Про рыцарей... это... слагай лучше. Все. Пошли мы. Пархим вернется, не забудьте... это... поклон от меня передать. Скажи, Чэсь спрашивал, как там внучок младший?

С этими словами стражники растворились во тьме.

Озадаченный шпильман почесал затылок:

- Ты чего-нибудь понял, пан рыцарь?

- Признаться, немного, - ответил Годимир. - Ты пока крупу доставай, а то голодными спать ляжем...

- Уже достал. Держи.

Рыцарь высыпал три полных пригоршни крупного пшена в бурлящую воду, бросил соли, помешал ложкой.

- Ну, так что, Олешек, ты сказать хотел про знакомцев наших?

- Да я просто не пойму - или я такой дурень, или у стражника этого, у Чэся, котелок набекрень?

- Это ты насчет внуков?

- Ну да! Вот пришиби меня гром на этом самом месте, но не похож Пархим на человека, у которого взрослые дети могут быть. Не говоря уже о внуках.

- Это верно, - согласился Годимир.

- О! Так, может, это сын того Пархима, которого стражник знает? У кметей в Заречье это запросто. Отец Пархим и сын Пархим, внук тоже Пархим... Похоже, жадничают они на имена. Или попросту ленятся новые придумывать.

- А ты спроси его. Когда облегчится, само собой...

- А чего я? Сам спрашивай, пан рыцарь, коли интересно.

- Я его лучше спрошу, есть сала кусок в запасе или нет? Эту кашу да салом бы заправить, да лучку зеленого...

- Ох, да ты точно поэт!

- Скажешь тоже, - смутился рыцарь. - Просто я иногда думаю, что если покалечусь в каком-нибудь сражении, не пропаду. Корчму куплю и буду гостей кормить-поить.

- А назовешь ее...

- А назову ее "У дракона". Вот тут не худо бы и голову драконью над входом прибить.

- Ты опять за свое? Ну, нет драконов на свете, нет!

- Не веришь, не ищи. Что ты за мной тогда едешь?

- А вот для того и еду, чтоб поглядеть, как ты опростоволосишься, пан рыцарь. Не найдешь ты дракона.

- Здесь не найду, в другие края искать поеду. В Пологие горы, к твоему Мариенбергу поближе...

- Еще чего удумал! Там уж точно ничего не сыщешь!

- Тогда на юг. За Усожу, в степи кочевничьи, в самую Басурмань.

- Эх, пан рыцарь, пан рыцарь... Жаль мне тебя. Пропадешь ни за грош. И что это тебя так дракон беспокоит? Неужели только из гордости да тщеславия? - Олешек глянул над пламенем костра прямо в глаза словинцу, склонил голову на бок, ожидая ответа.

- Нет, конечно, - подумав, сказал Годимир. - Из тщеславия вон шатры у моста разбивают. А потом трофеи в кучу складывают да хвастают у камина зимой - вот этого рыцаря я тогда-то победил, а этого тогда... А я хочу...

Он не договорил. Махнул рукой и принялся ожесточенно мешать кашу. Словно колдовское зелье. И посолонь, и противосолонь.

- Так что ты хочешь? - напомнил Олешек. - Скажи.

- Дракон - это зло.

- Да?

- Точно.

- Ну, не знаю... - задумался музыкант. - А почему?

Тут вернулся Пархим. Взъерошенный, в сбитой на затылок шапке.

- С облегченьицем! - поприветствовал его Олешек. - Друзья твои приходили. В гости звали.

- Какие такие друзья, сладкая бузина?

- Чэсь из Островца. Знаешь такого?

Горшечник пожал плечами. Жест его можно было истолковать по-всякому. И "да, знаю", и "а кто это такой". Во всяком случае, не похоже, чтобы заречанин хотел все бросить и мчаться поболтать со стражником за жбанчиком пива.

Ну, нет так нет, решил Годимир. Мало ли у кого какое желание или нежелание? Гораздо больше его заинтересовал кусок сала, завернутый в чистую холстину, вытащенный Пархимом из-под сиденья возницы на передке. Что ж за каша без сала? Ни вкуса, ни сытности.

Поужинали быстро и улеглись.

Горшечник захрапел сразу. Шпильман еще долго дергал струны, напевал, пообещал сложить балладу в честь сваренной рыцарем каши. Ибо подобное произведение изящных искусств заслуживает восхищения и всяческого поклонения. Потом спел про рыцаря-несчастье, отложил цистру и уснул.

К Годимиру сон не шел долго.

Он лежал, рассматривал звездное небо. Грустил, вспоминая прекрасные глаза Марлены из Стрешина. Беседы, которые велись при дворе воеводы Стрешинского, турниры красноречия и состязания певцов. Подумаешь, баллада о каше! Я и сам запросто сочиню, не дожидаясь заносчивого шпильмана. И получится гораздо лучше, чем у того. Играть на цистре он, конечно, мастер, ничего не попишешь, а вот со стихами мы еще потягаемся. Хотя и с инструментом, будет время, тоже разберемся. Если один человек что-то умеет хорошо, почему другой при должном старании не может тому же выучиться? Старании и усердии. А уж усердия, Годимир знал это совершенно точно, ему не занимать. Еще вопрос, будет ли так прилежно Олешек постигать науку обращения с мечом? Неизвестно. Да и вообще, зачем шпильману уметь с оружием управляться? Глупости да и только! Поглядим для начала - сумеет ли он удержать меч как положено. Может, тот наемник, что показал ему несколько стоек и ударов, только испортил руку мариенбержцу? Ведь, как известно, переучиваться гораздо труднее, чем учиться с самого начала.

Кричали козодои, птицы ночные, ширококлювые и потому уродливые. Был бы козодой величиной хотя бы с орла, страшнее птицы не сыскать. Хуже кикиморы...

За излучиной реки, довольно далеко, загудела выпь. Тоже жутковатая птица. Непривычный человек, впервые услышав, может и обмереть с перепугу. Таким голосом к лицу обладать чудовищу лесному. Ну, хотя бы тому же дракону... Интересно, а как кричит дракон? Ревет, как бугай? Или, может, рычит, словно разбуженный посреди спячки медведь? А то, говорят, в Басурмани встречается зверь ужасный, желтого цвета. Мантихором зовется. Сам голый, а голова и плечи волосом обросли, будто у человека. Клыки имеет в полпяди, когти в пядь длиной. Голосистый ужасно. Ежели заорет, пасть к земле обратив, то яма образуется, а в оную яму дичь и падает к мантихора вящему удовольствию...

На этой мысли Годимир провалился в сон.

И снилось рыцарю, будто шагает он по лесной дороге, подобной той, по которой они совсем недавно шли вместе с Олешеком. Птички щебечут, трепещет листва под легким ветерком, солнечные лучи пригревают сквозь прорехи в кронах, дурманящим ароматом веет от кустов шиповника, растущих вдоль обочины. А цветы на них такие крупные, в ладонь, не меньше. Белые и розовые.

И все бы хорошо было и приятно, когда бы не взгляд, сверлящий затылок. Пристальный, жадный. Не злой и не добрый, нет. Просто любопытный. Пожалуй, сам Годимир третьего дня так наблюдал за потешной схваткой здоровенных, гладких и блестящих, коричневых жуков-рогачей. То же ощущение, что и днем. Тогда рыцарю не удалось разглядеть неизвестного преследователя. Что ж, сон не явь, а вдруг получится?

Он резко обернулся и...

Увидел!

Мохнатая морда. Больше всего похож на бобра-переростка. Бурая шерсть с проседью, длинные желтые зубы торчат наружу. Резцы травоядного зверя, а не клыки хищника. Уж в этом-то охотник за чудовищами разбирался отлично.

Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений.

Потом "бобер" бочком, бочком ушел в кусты. Напоследок мелькнул лохматый бок и длинный розовый хвост, похожий на крысиный.

Рыцарь хотел было отправляться дальше, но что-то подсказало - стой, подожди, не торопись.

Он замер. Стоял, не шевелясь.

Мелко дрожали темно-зеленые с зубчиками листья шиповника там, где скрылся чудо-зверь. Или не зверь? Уж больно осмысленным показался человеку взгляд черных бусинок-глаз.

И вдруг он увидел. Так неожиданно, что едва не вскрикнул. Но сдержался. Оставалось только поблагодарить выдержку, благоприобретенную в странствиях.

Нет, то, что предстало взору Годимира, опаски не внушало. Но оно было необычным.

Из зеленого куста проступило лицо. Так появляется из тумана на осенней дороге фигура встречного всадника. Лицо женское. Миловидное... Да что там миловидное! Попросту красивое. Куда там пани Марлене, куда там панне Стасе, дочке рыцаря из соседнего маетка, его самой первой, отроческой, неразделенной любви? Кто знает, может, и среди дочек князей и королей за редкость покажутся подобные изысканно-утонченные черты. Все линии соразмерны. Огромные глаза цвета спелой лещины, тонкий нос, полные губы приоткрыты, обнажая полоску жемчужной белизны зубов. Годимир пожурил себя в душе, что пользуется затертыми и затасканными сравнениями, присущими больше ярмарочным певцам, чем благородному рыцарю, мнящему себя шпильманом. Ну и пусть! Опошлить такую красоту не способно ничто. Напротив, набившие оскомину слова приобретают пряный привкус новизны рядом с ней. Правый глаз лесной красавицы смотрел на Годимира прямо, а левому мешала прядь черных с прозеленью волос...

С прозеленью?!

Именно!

Да и кожа незнакомки, смуглая, будто у красоток Басурмани, виденных однажды им в Хороброве, когда посол далекой южной державы прибыл к королю Мечеславу, явственно отливала зеленью.

Не человек, и к бабке не ходи!

Помимо воли ладонь рыцаря скользнула по поясу туда, где находилась рукоять меча, ставшего привычным за долгие годы странствий.

Меча не было.

Проклятый Желеслав со своими прихлебателями!

Но раз меча нет, это не сон, а явь? Ведь во сне всякий волен увидеть на себе не одно лишь оружие, но и полный доспех.

Красотка, проследив глазами его движение, хитро улыбнулась, на мгновение показав маленькие, но даже на вид острые клыки, и погрозила пальцем.

И вот тут Годимиру стало по-настоящему страшно.

Он помянул Господа и проснулся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПАН ТИШИЛО ГЕРБА КОНСКАЯ ГОЛОВА

Едва-едва открыв глаза, Годимир вознес краткую, но горячую молитву Господу. Кто бы ему ни привиделся во сне, создание это слишком мало походило на доброжелательное и благодушное. Что ж, рыцарь хорошо уяснил - против нечисти прежде всего помогает добрая сталь, слово Господне и Вера, хранимая в сердце.

Олешек безмятежно сопел, скрутившись в калачик. Еще бы! Утро выдалось довольно прохладным, а зипун у него тоненький, кое-где протертый до кисеи. Под правой рукой и вовсе по шву пошел. Годимир даже задумался ненадолго: будить, не будить? Уж очень жалко выглядел шпильман. Словно подросток - тонкая шея, худые плечи, полуоткрытый рот. Потом плюнул на сострадание и толкнул мариенбержца в бок:

- Вставай! Рассвело!

Музыкант вскочил:

- А! Что? Ну, ты даешь, пан рыцарь! Едва-едва солнце взошло, а ты туда же!

- Кто рано сапоги обувает, тому Господь помогает, - ответил Годимир расхожей пословицей.

- А смысл-то какой рано вставать? Чай, не в дорогу... - проворчал Олешек, хлопая себя ладонями по бокам.

- Замерз?

- А то?

- Сбегай к речке, умойся. Пока туда-сюда, как раз согреешься.

- Глумишься, пан рыцарь? Вон Пархим, поди, до сих пор дрыхнет!

Годимир глянул под телегу:

- А вот и не угадал, пан Острый Язык! Нету его! Сельские - они знаешь как рано встают? Ого-го!

- Да и пускай. Хвала Господу, хоть под утро его храпа не было слышно...

Рыцарь не ответил. Он уже понял, что Олешек ворчит не со зла, просто по привычке. Вернее, шпильман придумал сам себе такой образ и старается его поддерживать, за что частенько получает по шее. Но не прекращает бурчать и издеваться над окружающими.

Вот ведь упорство!

Годимир крякнул, скинул жак на траву и, оставшись в одной тонкой рубашке, проделал несколько быстрых движений. Словно был с мечом в руках. Да обычно он и упражнялся по утрам с мечом. Немного, для разминки. А вот вечером перед сном частенько изнурял себя до седьмого пота. И с мечом, и с утяжеленной палицей. А что? Хочешь жить, старайся. Меч для рыцаря не просто инструмент, как топор для плотника или мастерок для каменщика. Он друг. Потому, что не только кормит, но и защищает. Попробуй, не окажи ему должного почтения - подведет в трудную годину. Застрянет в кости врага и вывернется из руки, а то и вовсе скользнет по косматой шкуре волколака. Заклинит в ножнах... Да мало ли? Меч нужно холить и лелеять. Точить, направлять оселком лезвие, смазывать в сырую погоду. И, конечно, упражняться! Упражняться, упражняться и еще раз упражняться, как сказал какой-то знаменитый рыцарь древности. Злые языки поговаривали, что он совсем не то имел в виду, но большинство рыцарей охотно начертали бы его изречение на щите, словно девиз. Особенно странствующие рыцари, вынужденные полагаться лишь на силу своих рук, да на меч, да еще на удачу и милость Господнюю.

То, что Годимир лишился оружия, не освобождало его от необходимости повторять прочно заученные движения. Повторение, как говорится, мать учения. А отец учения, в таком случае, труд.

Рыцарь двигался с закрытыми глазами. Тело выполняло движения само, без вмешательства разума. Разум часто мешает, заставляет дрогнуть, оступиться, совершить ошибку.

Начало - из стойки Плуг. Невидимый меч направлен снизу вверх и глядит в лицо мнимому противнику. Шаг вперед, клинок устремляется во врага - "длинное острие". Переход в стойку Быка. Раскрутка и раскалывающий удар сверху. Клинок взлетает. Крыша. "Гневный" удар наискось слева направо. Меч возвращается ударом снизу. Взлетает снова в Крышу и падает опять "гневным" ударом. На это раз справа налево. Поперечный, или плоский, удар. Если противник со щитом, то лезвие летит под щит. Шаг назад. Меч в Ключе. В правом Ключе, что несколько необычно, но Годимир гордился этой находкой. Поперечный удар справа. Поворот на носке правой ноги, меч сзади, в Гневной стойке. Раскалывающий удар. Бык. Укол "длинным" острием. Меч возвращается в Плуг.

Словинец вздохнул и разжал пальцы. Меча-то нет все равно... И добыть его ой как трудно. Тут только он заметил, с каким восторгом наблюдает за ним Олешек. Виновато улыбнулся. Мол, и рад бы тебя поучить, но не с чем.

- Здорово... - с легкой завистью протянул шпильман. - Мне бы так...

- А зачем тебе? - не выдержал Годимир. - Для чего? Ты же не собираешься убивать врагов. А если надумаешь, так острым словечком вернее прикончишь, чем я клинком.

- Так-то оно так, - кивнул Олешек. - Но иногда приходится постоять за себя не только словом, но и оружием. Вот сам подумай, пан рыцарь, были бы мы вчера оба при мечах, да выученные как следует?

- А неизвестно, что лучше, - нахмурился рыцарь. - Их восьмеро было. Понимаешь? Восьмеро! Вдвоем против такой силы никак нельзя. А попытались бы сопротивляться, только раззадорили бы вояк Желеславовых. Кто бы нас тогда живыми отпустил? Знаешь, мертвый свидетель - молчаливый свидетель...

- Все равно, - упрямо сжал губы певец. - Хочу уметь с мечом обращаться. Иногда, знаешь, бывает, не одного себя защищать приходится...

- Ну...

- И тогда бывает все равно. Потому что если не защитил, то хуже, чем погиб. Знакомо тебе такое чувство? - Обычно улыбчивый Олешек посуровел, даже стал казаться старше своих лет.

Годимир кивнул. Что возразишь? Прав шпильман. Как ни крути, а прав. Одна беда - поздновато начинать учиться, когда тебе больше двадцати. Стойки, удары, движения заучишь, но мастером тебе не стать. Так же, наверное, и в любом другом ремесле. Да, именно в ремесле. Умение здорово драться - то же ремесло. И пусть возражают ревнители рыцарской чести, путь морщатся и оттопыривают презрительно губу. Ремесло и есть. Потому что не передается с кровью, как цвет глаз или волос, а приобретается навыками, упорным трудом, не без участия известной доли таланта. Так же как и кузнечное дело, и плотничье, и гончарное.

Кстати, о гончарах. Раненько все-таки Пархим встает. И коня что-то не видно... Должно быть, решил горшечник серого напоить, пока остальной люд, скопившийся у переправы, не проснулся. Напоить и искупать. Вообще-то сельские жители коней купанием не балуют, не считают нужным. А зря. Лошадь - животное чистое. А если и воротит кто-то нос от неприятного запаха, так это не вычищенный вовремя застарелый пот и грязное стойло, в котором, бывает, толкутся кони до середины пясти в навозе. Вот и хорошо, что их новый знакомый не из таковских.

- Послушай, Олешек, - чтобы отвлечь шпильмана от тяжких мыслей проговорил Годимир. - Мне тут сон странный приснился... Сейчас расскажу.

И рассказал.

- Зеленая кожа, говоришь, пан рыцарь? - почесал затылок шпильман. - И красавица?

- Не зеленая, а зеленоватая. Не жаба все-таки мне приснилась. Но что красавица, то красавица. Просто неземная...

- Жениться тебе, пан рыцарь, пора! - Нельзя не признать: обычное расположение духа вернулось к музыканту очень быстро. Даже слишком быстро, на взгляд Годимира.

- То есть как - жениться? В смысле, зачем жениться?

- Чтоб красавицы голые по ночам не снились! Она ведь голая была, а?

- Откуда я знаю? Только лицо видел.

- Если только лицо, тогда с женитьбой и потерпеть можно. Не мчаться к первой встречной панянке. А вот если бы голая...

- Да хоть трижды голая! - возмутился рыцарь. - Я тебе разве о том толкую? Пойми. Чудо лесное, то ли крыса, то ли бобер, - раз! Волосы и кожа с прозеленью у девицы...

- А ты откуда знаешь, что девица? Проверял, что ли? - не выдержал и съехидничал Олешек.

- Ты хоть и шпильман, любезный, а большой пошляк! - скривился Годимир. - Слушай и не перебивай.

- Да я слушаю.

- Вот и слушай.

- Да слушаю я, слушаю.

- Так вот. Больше всего меня клыки беспокоят.

- А я думал... Все! Молчу, молчу.

- Не тот ли вомпер, про которого Пархим толковал?

- То есть инкуб? - посерьезнел Олешек.

- Не инкуб. Инкуб, если ты помнишь, приходит к женщинам. Это может быть лишь суккуб.

- Скажи, пан рыцарь, ты правда в это веришь?

- Эх, хотел бы я не верить...

Шпильман почесал кончик носа. Задумался.

- И ведь не проверишь никак, а?

- Не "акай"... Почему не проверишь? Проверить можно.

- Как?

- Ну, пока не знаю. Следующего сна дождаться, к примеру.

- А может, лучше и проверять не надо? Я бы на твоем месте пошел к... Да хотя бы к святым отцам. Они молитвы почитали бы...

- Пойду. Непременно. Когда до истинной церкви доберусь.

- А к этим? - Олешек кивнул в ту сторону, где, как они помнили, с вечера отдыхали у костра иконоборцы.

- Да ни за что! Еретики! Мне потом еще и за них отмаливаться?

- Как знаешь...

Шпильман пожал плечами. Заглянул в котелок с остатками каши. Потыкал в загустевшее варево ложкой.

- Разогреть, что ли?

- Разогревай, а я пойду с рыцарем знакомиться.

- Не позавтракав?

- А на голодный желудок драться легче, - невесело усмехнулся Годимир.

Он тщательно расправил жак, протер пучком травы сапоги, пятерней пригладил волосы.

- Э, нет, я с тобой. Чтобы шпильман, да такое зрелище пропустил?

Олешек по примеру товарища попытался привести в порядок зипун. Но особо не преуспел. Попробуй-ка выглядеть красиво, когда вот-вот рукав отвалится. Зато он взял цистру. Осмотрел ее подозрительно, подышал на деку, поелозил рукавом. Кивнул удовлетворенно. Готов, мол.

Годимир покачал головой укоризненно:

- А умыться?

- А сам? - Музыкант по-прежнему за словом в карман не лез.

- Куда ж я денусь?

Они спустились к реке.

На узкой полоске между подмытым берегом и кромкой воды плескались, стоя на коленях, иконоборцы. Долгополые одеяния они, понятное дело, не снимали - грех голышом красоваться, - зато рукава закатали едва ли не по плечи. Старший из святош, тот самый, с изможденным лицом, что в корчме Ясей одобрил песню Олешека, сдержанно кивнул рыцарю. Годимир подумал вдруг, что если рыцарь-у-моста не поверит в его благородное происхождение, можно будет сослаться на чернорясых. Но, испытывая внутреннюю, глубинную нелюбовь к противникам основных догматов Веры, он понимал, что прибегнет к этому средству лишь в самом крайнем, безвыходном случае.

А где же Пархим?

Горшечника нигде не было.

Отмель просматривалась на три десятка саженей вправо и влево. Захочешь спрятаться - не выйдет. Тем паче с конем.

Очень странно и удивительно. Куда он мог деваться? Бросил товар, подводу, упряжь...

Ладно, не о Пархиме сейчас думать надо. Не маленький ребенок, найдется.

Годимир зачерпнул полную пригоршню студеной, не прогретой еще солнечными лучами воды и плеснул в лицо. Крякнул. Ожесточенно растер. Зачерпнул еще.

Рядом повизгивал Олешек.

- Ух, хорошо-то как! Ух, прямо жжет!

Вода бодрила и придавала ясности мыслям. Нет лучше средства, чтобы позабыть ночные кошмары.

Напоследок Годимир намочил и пригладил волосы. Сдул брызги с усов. Теперь хоть на бой, хоть на пир идти можно.

* * *

У бело-красного шатра их встретил зевающий малый в стеганом гамбезоне. Вздернутый нос и румяные щеки парня - оруженосца по всей видимости - пятнал серый пепел. Не иначе, раздувал угли потухшего за ночь костра.

- Кто такие?

Годимиру уже начал надоедать этот немудреный вопрос. Сколько раз он слышал его только за вчерашний день? Но словинец сдержался и ответил степенно, как и подобает человеку благородной крови:

- Я - рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. У меня есть дело к твоему пану.

- Рыцарь? - недоверчиво вскинул бровь оруженосец. - Что-то не очень...

- А в лоб? - вкрадчиво поинтересовался словинец.

Парень вздрогнул. Похоже, от слов рыцаря повеяло чем-то до боли ему знакомым. До боли. В первоначальном смысле этого выражения.

Из-за шатра вышел еще один слуга. Докрасна обветренное лицо, седые усы и зачесанные назад волосы. Он вполне мог оказаться приставленным еще с малых лет к будущему бело-красному рыцарю дядькой. Холил, заботился, учил в седле сидеть, с охотничьими псами и соколами обращаться, а позже остался при пане верным, преданным слугой.

Он зарычал на оруженосца:

- Лясы точишь, бездельник? А вода не согрета! Я тебя!..

- Да вот, дядька Жит, - виновато развел руками паренек. - Пришли тут... К пану Тишило, говорят.

- Разберусь. Иди работать!

Пожилой слуга приблизился к Годимиру и Олешеку. Долго рассматривал их, прищурив ясно-голубые, выцветшие с годами почти до белизны глаза. Ну, просто не глядел, а изучал, как хороший кузнец изучает стальную заготовку, которую намеревается превратить в меч. Казалось, не пропустил ни одного пятнышка на одежде, ни единой латки или незаделанной прорехи. Хоть Годимир и считал свою одежду добротной, относительно новой и вполне чистой, ему захотелось спрятаться или прикрыться руками, как прикрываются деревенские девки, купающиеся в пруду после тяжелого дня на жатве, перед глазами парней-охальников, засевших в кустах. А про шпильмана, с его убожеством, которое когда-то звалось зипуном, даже думать не хотелось.

Следует отдать должное наметанному глазу Жита. Он безошибочно определил в Годимире человека не черной крови.

- Так это ты, паныч, к нашему пану Тишило в гости напрашиваешься?

- То есть как это - "напрашиваешься"? - стараясь придать голосу как можно больше холода, проговорил словинец. - Твой пан для чего тут, у моста, поселился?

- Ну, не поселился, а...

- Я спрашиваю, для чего? - загремел Годимир. - Отвечай, холоп! - И уловил краем уха изумленное восклицание шпильмана. Еще бы, таким Олешек его еще не видел.

Но Жит оказался тоже не лыком шит - словинец улыбнулся невольной рифме. Слуга бело-красного рыцаря напрягся, выпрямился, будто кол проглотил, и отчеканил:

- Пан Тишило, герба Конская Голова, коему я уж почитай сорок лет без малого верой и правдой служу, стал у моста, дабы вразумлять излишне гонористых юнцов-рыцарей. Ежели таковые проезжать вздумают, обязаны вызов принять или при всем честном народе пану Тишило в ноги поклониться.

Старый слуга вздернул подбородок. Зыркнул убийственно.

- Ну так зови своего пана. Нашелся такой юнец! - бесшабашно проговорил Годимир, чем поверг Жита в легкое замешательство.

- Да пан Тишило!.. Да ты слыхал, паныч, кто такой пан Тишило герба Конская Голова? Да он такого, как ты... - задохнулся Жит.

- Так зови. Зови!

- Я не пана позову сейчас, а велю слугам тебя взашей гнать!

- Ну, попробуй.

Серые глаза Годимира скрестились с блекло-голубыми слуги. Про себя рыцарь при этом думал: "Бить начнут, главное, попробовать отнять у кого-нибудь оружие. На Олешека надежды никакой. Прогнать его, что ли, от греха? А то ведь покалечат ни за что ни про что..."

- Эй! - закричал Жит. - Ратиш, Бажен! Сюда!!!

- А ну, тихо! - перекрыл слова слуги мощный бас.

Полог шатра откинула в сторону чья-то рука и к пререкающимся подошел невысокий - на полголовы ниже Годимира - крепыш в светло-коричневом жаке со следами потертостей от кольчуги, суконных свободных штанах и остроносых сапогах со шпорами. Пышные каштановые усы свисали едва ли не до ключиц, выдавая в пане уроженца Полесья, страны дремучих лесов, полноводных рек и отважных воинов. Волосы, стриженные в кружок, так же, как и у самого Годимира, - явление вполне обычное для рыцарства по обе стороны от Оресы, - присыпала обильная седина, хоть на вид шляхтичу было немногим больше сорока.

- Что за шум? - пророкотал пан, почесывая шею.

- Пан Тишило, этот нахал... Из юнцов, видать, не по годам прытких... - зачастил сбиваясь Жит. - По усам вижу - словинец... Из хоробровских... Гнать...

- Тихо! Не тарахти! - осадил не в меру зарвавшегося слугу пан Тишило. Не торопясь, с чувством собственного превосходства, оглядел Годимира. - Ты кто таков будешь?

- Я - рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Странствую во исполнение обета. Увидел твой шатер, пан Тишило, и пришел с тем, чтобы дать и тебе возможность исполнить свой обет.

Бело-красный рыцарь продолжал ожесточенно чесать шею, пытаясь забраться широкой ладонью в горловой вырез жака.

- Из Чечевичей, говоришь... Знаю, знаю... Это под Бытковым? Так ведь?

- Так.

- Значит, и вправду словинец. Не люблю словинцев.

Годимир пропустил это выпад мимо ушей. Просто стоял и ждал. Ждал, стиснув зубы, пока бело-красный рыцарь выговорится. Иногда, чтобы достичь успеха, приходится проявлять терпения куда больше, чем хочется.

- Слишком умные они, словинцы эти... В особенности южные, - продолжал пан Тишило. Повернулся к Житу. - Так ведь?

Старик истово закивал, рискуя сломать шею от излишнего усердия.

- Как ни встречу эдакого хлюста из-под Хороброва или Быткова, сразу жизни учить меня принимается. А как до дел доходит... Тьфу, и растереть. Так ведь? Что молчишь, пан Косой Крест?

- А что мне сказать? Я ж не жизни учить тебя пришел, пан Тишило. Не знаю, как в Хороброве или Лютове, а у нас в Бытковском воеводстве еще уважать старших не разучились.

- Да? А зачем же ты пришел? - Бело-красный прекратил скрестись и упер руки в бока.

- На бой тебя вызвать! - не выдержал Олешек.

- А ты кто такой? - зыркнул на него пан Тишило.

- Кто? Я - шпильман. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Слыхал о таком, пан рыцарь?

- Не слыхал. И слышать не хочу, - отрезал полещук.

- Поздно, уже услышал! - задорно воскликнул Олешек, и Годимир почувствовал закипающую злость: ну просил ведь тебя не лезть не в свое дело! Тут одно слово неверное, и все можно испортить, а у шпильмана язык, ясное дело, острый, но без костей.

- Я хочу вызвать тебя на бой, пан Тишило герба Конская Голова, - решил взять нить разговора в свои руки Годимир.

- На бой? На бой... Это было бы здорово, - кивнул пан Тишило. - Так ведь?

- Да он босяк какой-то, а не рыцарь! - упрямо буркнул Жит. Двое подошедших оруженосцев - должно быть Ратиш и Бажен - захихикали.

- А ведь и правда, - задумался Тишило. - Что-то я не помню, как ты приехал, пан Годимир. И где твой конь, меч, копье? А?

Годимир чуть было не ляпнул: "Не "акай"!", но вовремя сдержался. Олешеку замечания делать - это одно, а суровому пану-полещуку - совсем другое.

- Так получилось, пан Тишило, что я лишился меча, коня и копья, - ответил он честно, ничего не скрывая. - А прибыл вчера в сумерках на телеге горшечника.

При этих словах замурзанный оруженосец прыснул в кулак. Второй паренек ткнул его локтем - не гоже, мол, насмехаться.

- Слыхал я сказку про одного рыцаря, что на телеге ездил... - Пан Тишило снова полез пятерней за пазуху.

"Чесотка у него, что ли?" - как-то некстати подумал Годимир.

- Эта история и в Мариенберге известна, - вмешался Олешек. - И смею напомнить, ясновельможный пан, те, кто над рыцарем Абсалоном, ехавшим в телеге спасать похищенную врагами королеву, смеялся, после плакать были вынуждены.

Пан Тишило, не прекращая чесаться, внимательно посмотрел на шпильмана. Покачал головой:

- Откуда он у тебя такой взялся, а, пан Косой Крест?

- Это мой товарищ. Путешествуем мы вместе, - не покривив душой, ответил Годимир.

- И оба хороши - словно побирушки на паперти, - прошипел Жит.

Рыцарь Тишило отмахнулся от него:

- Помолчи. Заморил вусмерть. Так значит, пан рыцарь, изволишь вызывать меня на бой...

- Так положено по уставу странствующих рыцарей, - пожал плечами Годимир и, полуприкрыв глаза, повторил по памяти: - Коли встретишь благородного рыцаря, шатер у моста разбившего, обязан почтить его, вызвав на честный поединок либо вызов оного рыцаря приняв.

- Верно. Устав рыцарский знаешь. Знаешь, так ведь?

- Ну, знаю.

- Тогда ответь мне - чем я с тобой сражаться должен? Нет у тебя копья и коня... Ладно, могли бы пеше на мечах или секирах переведаться. Но у тебя же и вовсе никакого оружия нет! Так ведь?

- Пропил, видать. Гультяй словинецкий, - вякнул старый слуга и привычно увернулся от мелькнувшего кулака пана Тишило. Да, по правде сказать, пан Конская Голова и не бил в полную силу. Кому ж охота верного слугу, к которому привык, как к собственной заднице, покалечить? Но для острастки махнуть полагается. Чтоб не думал, будто запросто может в панский разговор встревать.

- Так на чем мы биться будем? - Бело-красный рыцарь скреб уже поясницу.

- А на кулаках! - гордо бросил Годимир.

- На кулаках? - если не опешил, то изрядно удивился Тишило.

- Слышал я, в Полесье весьма в чести кулачные забавы. Или врут злые языки? - невинно глянул словинец.

- А великий герой Грозя, что город Грозов основал, - ввернул Олешек, - потехи ради диких туров кулаком в лоб бил. И очень расстраивался, когда с первого раза не сбивал с ног.

Пан Конская Голова почесал затылок:

- Нет, не без того... Выходят мужики на лед зимой подраться, когда Горынь станет.

- Так то ж смерды, черная кость! - с безопасного расстояния подал голос Жит.

- Когда кочевники через Горынь перебрались, Хоробров с Ельском пожгли и уже у самого Грозова стояли, бились все бок о бок. И рыцари с князьями, и кмети с горожанами, - веско проговорил Олешек. - А потому и победили басурманов, что не делились на черных и белых, словинецких и полещуцких, грозовских и хоробровских.

Пан Тишило дернул себя за ус. Крякнул:

- Хорошо говоришь, шпильман. Умеешь. Я-то думал, тебя Острым Языком прозвали за подначки дурацкие. Ан нет. Умеешь в сердце раны растравить. Даже у такого борова толстошкурого, как я. Так ведь? - Не дожидаясь ответа, подытожил: - Значит, пан рыцарь герба Косой Крест, вспомним времена короля Грози? Так ведь? На кулаках значит на кулаках.

Сзади тихо застонал Жит. Еще, не приведи Господь, руки наложит на себя ревнитель традиций и рыцарской чести от такой выходки своего пана.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КУЛАКИ И ДОБЛЕСТЬ

Поединок решили начинать, когда солнечные лучи высушат росу на траве.

Жит больше не возражал против, как он сказал, ярмарочной драки своего хозяина с заезжим нахалом, да еще из числа словинцев. Махнул рукой и ушел командовать копошащимися вокруг костра оруженосцами.

Годимир присел прямо на землю, неподалеку от того лужка, где паслись стреноженные кони, прикрыл глаза и задумался.

Во-первых, следовало успокоиться перед грядущей схваткой, избавиться от лишних мыслей и переживаний, во-вторых, рыцарь просто-напросто припоминал детство и отрочество, когда кулачный бой был для него привычным и обычным. Старшие братья Ниномысл и Жемовит нередко тузили своего младшенького. И хотя собственное детство Годимир не мог назвать счастливым и безоблачным, из него он вынес умение "держать удар", то есть не плакать, когда больно, и не впадать в отчаяние, когда оказался на земле. Весьма ценное качество, не раз выручавшее его в бытность оруженосцем.

К пану рыцарю Стойгневу герба Ланцюг Годимир попал, когда ему сравнялось тринадцать лет. Раньше обычного срока почти на год. Но пан Ладибор герба Косой Крест, отец будущего рыцаря, решил, что мальчик он крепкий, справится. Да и кормить лишний рот - молодой, растущий, а потому вечно голодный - многодетному рыцарю из Чечевичей не хотелось.

Украсившую его суркотту, черную с вышитой золотой цепью, Годимир воспринял с радостью, которая вскоре омрачилась знакомством с прочими оруженосцами пана Стойгнева. В особенности, с неким Славощем по прозвищу Бычок - парнем шестнадцати годов от роду, не обделенным силушкой, но зато обиженным умишком.

Правда, дело это обычное, когда старший оруженосец заставляет младшего по возрасту и сроку службы работать за себя - точить меч, начищать кольчугу, полировать шлем, натирать смесью дегтя и рыбьего жира конскую сбрую. Но всему есть предел. Трудно согласиться и принять с покорностью, когда от тебя требуют чистить одежду еще и старшему оруженосцу, отгонять от него мух во время дневного сна, да еще вместо благодарности норовят отвесить тумака тяжеленным кулаком.

Годимир терпел недолго, а потом высказал Бычку все, что думает о нем, о его дрянной суркотте и сапогах, и посоветовал не приближаться больше чем на три шага, дабы не портить воздух вонью собачьего дерьма, которым набита его тупая башка.

Понятно, стерпеть такое Славощ-Бычок не смог. Полез драться. А чего бояться плечистого, но тощего мальчишку? Тогда Годимир бился не на жизнь, а на смерть, ибо ставкой было самое дорогое для всякого юноши, претендующего на рыцарский пояс и шпоры в будущем, - честь и самоуважение. Вот где пригодились навыки, полученные в драках с братьями! Рассчитывавший на скорый успех, Бычок откровенно запаниковал, когда мальчишка, сбитый с ног в десятый раз, опять поднялся и, сцепив зубы и сжав кулаки, вновь пошел на него. Вид Годимира мог испугать любого - рассеченная бровь, расквашенные губы, из ноздрей сбегают струйки крови... Славощ дернулся, отшатнулся и... промахнулся. Кулак мордоворота свистнул над головой. Будущий рыцарь герба Косой Крест врезался врагу макушкой под ложечку, влепил коленом по причинному месту, а когда Бычок согнулся пополам, лбом разбил ему губы, выбив оба верхних резца. Это была первая победа Годимира. Даже пан Стойгнев сильно не ругал его. Нет, пожурил для вида, конечно, а там и простил... А уже через полгода взял Годимира с собой в поход против кочевников, чьи чамбулы начали слишком часто переправляться через Усожу и тревожили уже не только рубежи Бытковского воеводства, но и до самого Хороброва добирались.

От воспоминаний словинца отвлекли послышавшиеся вдруг сердитые голоса. Олешек с кем-то пререкался, причем этот кто-то мало праздновал объяснения, вроде: пану рыцарю нужно подготовиться к поединку, пан рыцарь сейчас не может...

Годимир открыл глаза.

Отпихивая древком алебарды с дороги пятившегося Олешека, к нему приближались давнишние знакомцы - Желеславовы стражники. Чэсь из Островца монотонно бубнил, отмахивая для вящей убедительности в такт ребром ладони. Карпуха не слишком нагло, но настойчиво тыкал шпильману в лицо скомканную тряпку. Третий стражник - коренастый, с переломанным сразу в двух местах носом - полностью сосредоточился на своей алебарде, стараясь убрать с дороги навязчивого музыканта и, вместе с тем, не поранить его острым крюком.

Хочешь, не хочешь, а придется вмешаться.

- Что случилось, любезный? - Рыцарь вскочил на ноги, шагнул к стражникам.

- Где Пархим? - огорошил его вопросом в лоб Чэсь.

- Не знаю! - Годимир развел руками. - Со вчерашнего вечера не видел. Как спать легли, так и...

Олешек обернулся к нему, виновато улыбнулся:

- Похоже, пан рыцарь, нам убийство приплести хотят...

- Что?

- А что слышал! - окрысился Чэсь, багровея лицом сильнее обычного. - Пан рыцарь, это... Тьфу, еще поглядеть надо, какой ты рыцарь!

- Ты как смеешь? - нахмурился Годимир, подался вперед.

- А вот так и смею! - Оказалось, седого стражника испугать не так-то легко. Особенно, голодранцу без оружия. В его глазах так и читалось: "Хочешь проучить меня? Попробуй. Только подумай, что нас трое, а ты один".

- Забываешься, холоп!

- А ты не пугай меня! Я... это... пуганый. И здесь поставлен, чтобы...

- Подать собирать за проезд по мосту, - некстати вмешался Олешек. - А ты из себя едва ли не войта корчишь.

- Я здесь поставлен... это... за порядком у переправы следить, - с нажимом повторил Чэсь. - И... это... подать тоже, само собой... Вон, на том берегу люди Доброжира стоят. Для того же самого... А кому подать не люба или я... это... плох... - Стражник насупился.

- Тихо, тихо, любезный, - быстро проговорил Годимир. Не столько для того, чтобы успокоить Чэся, сколько опасаясь: не сболтнет ли шпильман чего-нибудь лишнего. - Толком расскажи - что случилось?

- Вот это что? - Седой выхватил у Карпухи из рук и сунул теперь уже рыцарю под нос серую тряпку с бурыми пятнами.

- Откуда я знаю?

- Не знаешь? А подумай!

- И думать нечего! - Годимир почувствовал, что начинает закипать. Еще немного, и не он Олешека, а музыкант его будет сдерживать. - Говори толком, что принес, или убирайся к лешему на блины!

- Да? На блины? Это... Ты это хорошо придумал... - Чэсь оскалился, оглянулся в поисках поддержки у сотоварищей. Те согласно закивали, придвинулись поближе, сжимая алебарды так, словно вот-вот намеревались пустить их в ход.

- Ну, говори, что принес? - Словинец тоже не собирался показывать слабость перед лицом вчерашних простолюдинов.

- А сам... это... погляди! - Седой тряхнул тряпку, разворачивая ее.

Рубаха. Обычная, какую и кметь надевает, и благородный пан может под зипун натянуть. Льняная. Чистая. Вернее, была чистая до недавнего времени, потому как теперь поперек живота тянулись две бурые полосы. Похоже, запекшаяся кровь.

- Ну, поглядел. Дальше что? - Рыцарь смотрел прямо в глаза стражнику и даже не мигал. Чувствовал, как гнев клокочет пониже грудины, требуя выхода на свободу. Это ж надо! Устроили балаган. Рубаха, кровь... Ему-то какое до всего этого дело? Тут не о тряпках испачканных думать надо, а о грядущем поединке. Небось, пана Тишило никто не отвлекает, не теребит попусту.

Видно, его уверенный тон и открытый взгляд немного охладил и Чэся.

- Ты вчера... это... пан рыцарь, что про Пархима сказывал? - уже намного спокойнее произнес седой.

- Правду и сказывал. В кусты он убежал. По нужде.

- А потом, когда вернулся, мы ему передавали твой поклон, - вновь встрял шпильман.

- Погоди! - остановил его рыцарь. - Помолчи чуть-чуть, Господом прошу...

- Да ладно, - согласился Олешек. - Подумаешь... Помолчу.

Годимир облегченно вздохнул. Он не ожидал столь быстрого согласия.

- Ты мне скажи, Чэсь, что это за рубаха?

- Это я у тебя хотел узнать. Мы ее... это... в телеге нашли. Так, Карпуха?

- Истинно так, - провозгласил младший стражник.

Олешек открыл было рот, чтобы вякнуть: "А вы там что делали? Кто давал разрешение по чужим телегам шастать?" Но смолчал. Вот удивительно...

- В какой телеге?

- В Пархимовой!

- И что?

- Где Пархим? - повторил Чэсь вопрос, с которого начал разговор.

- Не знаю, - честно ответил Годимир.

- То есть как это... это... не знаю?

- А вот так! Не знаю, и все тут.

- Так вы ж вместе приехали! - воскликнул Карпуха.

- Заткнись! - гыркнул на него Чэсь. И продолжил: - Верно. Вы же сказали, что вместе приехали. И телега... это... точно Пархима.

- Приехали вместе. Засыпали рядом. А утром встали - его нет. И коня нет. - Годимир чувствовал, что начинает оправдываться, и внутренне этому противился. А краем глаза видел приближающегося пана Тишило герба Конская Голова.

- А где же он? - прищурился Чэсь.

- Не знаю! И знать не хочу!

Бело-красный рыцарь подошел, но, видно, решил не мешать беседе - остановился поодаль. Закусил каштановый ус.

- Понимаешь, пан рыцарь... - Стражник хмурился все больше и больше. - Мне королем Желеславом власть дана. Я могу и благородного задержать. Не может... это... так случиться - вот тут есть человек, и вдруг... это... нет человека.

- Задержать? Что?! - Годимир понял, что сейчас придется драться. Не на поединке, а со стражниками короля, на земле которого находишься. И драться без всякого благородства, а мерзко и грязно, ради того чтобы уйти свободным и, по возможности, невредимым. Значит, так: как только они двинутся, следует садануть Чэся по голени, толкнуть его на Карпуху, а безымянного крепыша ударить локтем по носу. Если удастся сломать в третий раз - наука будет. А после подхватить алебарду - у кого не важно, - и тогда уж поглядим, кто с детства учился сражаться, а кто привык у кметей подати выколачивать по селам и на заставах.

- А то... это... задержать, - твердо отвечал Чэсь.

- Эй, погодите-ка! - Пан Тишило вроде бы и говорил негромко, как бы нехотя, но его голос приостановил назревающую свару.

Стражники обернулись. На их лицах мелькнула смесь уважения с опаской. Пан Тишило неспешно поравнялся с заречанами. Перед ним расступились.

Полещук остановился рядом с Годимиром. Плечом к плечу.

- В чем дело, братцы? Хотите пана рыцаря в чем-то обвинить? Так ведь?

Чэсь откашлялся:

- Пан Тишило, этот рыцарь утверждает... это... что прибыл сюда с горшечником Пархимом.

- На телеге?

- Да... это... на телеге.

- Хорошо. Дальше что?

- А горшечника... это... никто не видел, пан Тишило.

- Ну и что?

- А вот что мы нашли в телеге... - Стражник протянул полещуку испачканную рубаху.

Рыцарь Конская Голова взял ее, осмотрел, склонив голову к плечу, поскреб ногтем бурые полосы.

- Кровь...

- Так... это... и я говорю - кровь, - поддакнул седой.

- Ну, так и я не возражаю, - вмешался Годимир. - Кровь - она кровь и есть. Ни с чем не спутаешь.

- Значит, кровь, - повторил пан Тишило. - Похоже, меч или корд вытерли. Так ведь?

- Точно! - обрадовался поддержке солидного человека Чэсь.

- А кто тебе сказал, что это... Как там горшечника зовут?

- Пархим.

- Вот! Кто сказал, что это Пархима кровь или его рубаха?

Стражники переглянулись. Ответил старший:

- Я сегодня спозаранку... это... Карпуху послал покликать Пархима. Удивился... это... сильно, что он не пришел. Он завсегда приходил. То жбанчик пива... это... - Чэсь замялся. - Мы с ним давно... это... приятельствуем.

- А Карпуха начал по добру Пархимову шарить, так ведь? - нахмурился бело-красный.

- Неправда! - воскликнул парень. - Торчал край из куфара! Ну, того, что под сидушкой... - Карпуха сбился, заозирался в поисках нужных слов и стал показывать руками - какая "сидушка", что за куфар, как он вытаскивал рубаху.

- Незадача... - Пан Тишило почесал затылок. - А может, ваш Пархим кроля зарезал и нож вытирал...

- Ага, об новую рубаху, - не сдавался Чэсь. - Он... это... с чудинкой, но не полный же дурень.

- Да. Незадача, - повторил пан Конская Голова. Повернулся к Годимиру. - Что скажешь?

- Ну, что мне говорить, пан Тишило? - развел руками рыцарь. - Утром проснулись - ни коня, ни Пархима. Я, рыцарь Годимир из Чечевичей, рыцарской честью готов присягнуть перед Господом и перед людьми...

- Погоди, пан Косой Крест. Не торопись. В этом нужды пока нет. У нас, в Полесье, так принято - вину сперва доказать надо. Да и у вас в Хоробровском королевстве тоже. Так ведь?

- А вы, панове, - откашлялся Чэсь, - не в Полесье своем. Тута владения короля Желеслава.

- Видал я твоего Желеслава, - коротко бросил Тишило. И непонятно: то ли послал к такой-то бабушке местного короля, то ли просто подтвердил знакомство. - Или в Заречье по-другому справедливость понимают?

Стражники не нашлись с ответом. По растерянным лицам было видно, что они рассчитывали на поддержку пана Конской Головы, а вышло как раз наоборот.

- Постойте! - Олешек все-таки не выдержал, дернул Годимира за рукав. - Я тут, что называется, слушал вас долго и внимательно...

- Ну? - без всякой радости откликнулся словинец. А что радоваться? Сейчас опять как ляпнет что-нибудь...

Шпильман глянул на него укоризненно. Хорошо, что не сказал: "Не "нукай"!"

- Мне кажется, мы про разных Пархимов тут толкуем.

- Не понял... - Чэсь скорчил такую гримасу, что случись рядом крынка с молоком - скисло бы.

- А что тут непонятного? - вскинул бровь Олешек. - Ты, кажется, что-то про внуков говорил? Здоровьем интересовался?

- Ну... это... было. А что?

- А то, что не похож тот Пархим, которого мы знаем, на дедушку.

Пан Тишило глянул на шпильмана заинтересованно. А стражники - как на полоумного.

- А на кого же Пархим... это... похож?

- Описать тебе его, что ли?

- Это...

- Сейчас опишу... - Олешек, согреваемый всеобщим вниманием, явно почувствовал себя в своей тарелке. - Росту чуть повыше меня, чуть пониже пана Годимира будет. Возрастом не больше тридцати годков, а то и двадцать пять, пожалуй, можно дать.

- Да ну?! - не сдержал восклицания седой стражник.

- А ты думал?

- Да что... это... думал? Я знаю. Пархиму за полсотни... это... лет перевалило. Четверо внуков, полбороды седые!

- Тогда, любезный, это точно какой-то другой Пархим, - проговорил Годимир, в душе недоумевая и радуясь одновременно.

- Как другой?

- Да вот так! У нашего в бороде ни единого седого волоска!

Воцарилось молчание. Стражники непонимающе пожимали плечами, украдкой переглядывались. Ай да Пархим - или как его там? - задурил головы всем, кому только смог. И, самое главное, вовремя удрал. Ведь, как известно...

- Как говорят у нас в Грозове, - пробасил пан Тишило, - главное - вовремя смыться. Так ведь? Не того горшечника вы, друзья мои, - он улыбнулся стражникам, видимо, желая их ободрить, - ищете. Или не там. Так ведь?

- Так мы... - проблеял Карпуха. Махнул рукой. - Что ж ты, дядька Чэсь!

- Ничего! Поговори у меня! - Седой даже дернулся оплеуху закатить нахальному юнцу, но постеснялся присутствия благородных панов. - Рубаха-то... Рубаха!

- А что рубаха? - Тишило еще раз встряхнул запачканную тряпицу. - Ты прорехи в ней видал? От меча или ножа?

- Нет... Вроде...

- Так сейчас погляди! Где?

Чэсь принял из рук рыцаря рубаху, еще раз внимательно осмотрел ее. Спереди и сзади. Зачем-то вывернул и изнутри тоже осмотрел.

- Нету...

- Так что твоя рубаха доказывает?

Стражник махнул рукой, вздохнул сокрушенно. Но все-таки попытался оправдаться:

- А с чего бы человеку... это... исчезать? И товар бросил. Да чтоб наш зареченский мастеровой да товар бросил? Наши... это... за лишний скойц зайца в поле до смерти загоняют.

- Точно, - подтвердил крепыш с перебитым носом, впервые открыв рот. Лучше б он его не открывал. Крепчайший дух чеснока едва не сбил с ног Годимира. Рыцарь скривился, а стражник застеснялся и отвернулся, прикрыв губы ладонью.

- Не знаю ничего, - буркнул панн Тишило. - Товар - это ваши заботы. Моя забота - справедливость отстоять.

- Горшки с мисками можете себе оставить. - Годимир вздернул подбородок, показывая, насколько он далек от грошовых свар и забот захолустья.

Чэсь крякнул и, не прощаясь, зашагал прочь. Стражники помоложе, вскинув алебарды на плечи, отправились следом. Не оглядываясь.

Годимир облегченно вздохнул:

- Прими мою благодарность, пан Тишило. Когда б не ты...

- А! - отмахнулся бело-красный рыцарь. - Пустое! Сочтемся славой. Да, не забыл ты, пан Косой Крест, о чем мы сговаривались?

- Эх, пан Тишило, едва не забыл. Эти ж... - он кивнул вслед уходящим стражникам, - кому хочешь голову задурят. А что, трава уже высохла?

- Давно уже. Скоро жарко будет. А в жару кулаками махать несподручно. Так ведь?

* * *

Ровный лужок по-над Щарой, назначенный для поединка, уже собрал зрителей и сочувствующих. Во-первых, свита пана Тишило - старый Жит, оруженосцы Ратиш и Бажен. Во-вторых, купцы, хозяева замеченных вчера телег. В-третьих, старые знакомцы - иконоборцы. Увидев их, Годимир искренне подивился - в тех краях, откуда он прибыл, священнослужители постеснялись бы прийти любоваться на драку. Но, с другой стороны, ведь не потасовка между упившимися браги кметями предстоит, а честный бой двух рыцарей. В присутствии известного шпильмана. В-четвертых, подтянулись нестройной кучкой стражники, во главе с Чэсем. Любопытно, оставил он кого-нибудь из подчиненных за рогатками, перегораживающими мост, приглядывать? Да кроме всего прочего, с того берега, не иначе как по негласному договору с людьми Желеслава, нелегкая принесла, иначе и не скажешь, облаченных в черные накидки с вышитым точно посередине груди желтым трилистником, стражников Доброжира, числом полдюжины.

Годимир сбросил на траву жак, остался в штанах и рубахе. Сапоги он тоже оставил, лишь отстегнув шпоры. Железякой покалечить можно, даже без умысла, а по нелепой случайности.

Саженях в десяти разоблачался с помощью Жита пан Конская Голова. Слуга что-то выговаривал ему, укоризненно тряся чубом. Пан Тишило молчал. Только один раз замахнулся на докучливого кулаком. Потом протянул руку - закатывай, мол.

- Ох, и силен, - шепнул Олешек, поглядывая на предплечья полещука, бугрящиеся мускулами.

- Сам вижу! - огрызнулся Годимир. - Чего душу травишь?

- Я травлю? - воскликнул музыкант. - Сам себя втравил, а еще мне выговаривал - как живешь, мол, с таким норовом?

- Отстань! Не до тебя сейчас.

- Ладно, я тебе потом припомню, когда отлеживаться после драки будешь... - пообещал Олешек, но замолчал.

Бело-красный рыцарь между тем, уверенно ступая, вышел на середину лужка. Взмахнул пару раз руками наподобие ветряной мельницы, разминая плечи. Присел. Вскочил. Несмотря на возраст, двигался он легко, как юноша.

Решив: будь, что будет, а от боя отказываться недостойно рыцаря, - Годимир вышел навстречу полещуку.

- Я не держу на тебя зла, пан Тишило герба Конская Голова, - проговорил уроженец Чечевичей обязательные перед началом турнирного боя (боя чести, а не войны) слова.

- И я не держу на тебя зла, пан Годимир герба Косой Крест, - кивнул бело-красный. Добавил: - Если, не приведи Господь, покалечу, лекарям заплачу. Обещаю.

- Спасибо, - совершенно искренне поблагодарил Годимир. Он, в отличие от старшего рыцаря, не снял перчаток. Надеялся хоть чуть-чуть уберечь пальцы. Может статься, что скоро потребуется еще и мечом помахать.

Пан Тишило выставил левую ногу чуть вперед, поднял сжатые кулаки. Словинец повторил его жест и медленно двинулся бочком, намереваясь развернуться спиной к солнцу. Бело-красный разгадал маневр без труда. Сдвинулся на два шага вправо. Годимиру пришлось остановиться, чтобы не открыть противнику спину.

Ну, была не была!

Бытковец сделал обманное движение левой рукой и от души вмазал пану Тишило с правой. Полещук подставил под удар плечо и тут же ответил. Его тяжелый, как мельничный жернов, кулак врезался Годимиру под ложечку. Тот охнул и отскочил. Воздух из легких вышел и никак не хотел возвращаться обратно.

"Если противник выше тебя ростом - это твое преимущество. Если ниже - тоже, - вспомнил он наставление пана рыцаря Стойгнева герба Ланцюг. - Только нужно уметь им воспользоваться". Вот Конская Голова сумел, а он - нет.

Пока Годимир пытался вдохнуть, пан Тишило, будучи опытным стратегом, решил развить успех. Он пошел вперед на полусогнутых ногах, ударяя поочередно справа и слева.

От двух ударов молодой рыцарь уклонился, третий отбил предплечьем, но четвертый пришелся в ухо. Хорошо, что вскользь. И все равно: острая боль обожгла, заставила дернуться, отскочить назад, увеличивая разделяющее бойцов расстояние. Однако пан Тишило с удивительной прытью последовал за ним. Пнул каблуком под колено. Годимир успел отдернуть ногу. Ударил наотмашь. Просто, чтобы отогнать. И пропустил очередной удар под дых.

Снова ему пришлось отступать. Отскакивать от ударов, шагать назад, постоянно опасаясь поскользнуться и упасть.

- Спекся... - послышался из толпы презрительный голос Чэся. - Не боец... это...

"Ах, спекся? Ах, не боец?"

Кровь застучала в висках Годимира. Он отбил предплечьем новый удар, нацеленный в лоб, нырнул под руку пана Тишило и с размаху впечатал кулак полещуку живот. Потом добавил левой по почкам.

Подобный кувалде кулак обрушился ему на затылок. В глазах потемнело. Молодой рыцарь упал на колени, а пан Конская Голова от души заехал ему в челюсть.

Сажень проехав на спине по мягкой травке, Годимир попытался подняться, но замешкался, соображая - с чего бы это солнце почернело и растроилось? А пан Тишило уже нависал. Огромный, на полнеба, несокрушимый как скала.

Словинцу ничего не оставалось, как, выпрямив ноги, ударить сразу двумя каблуками бело-красного рыцаря чуть пониже пряжки на поясе. Велик, конечно, был соблазн заехать на полторы ладони ниже, но благородный поединок - это все-таки не драка в корчме. Пан Тишило отлетел, смешно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие и... не упал. Устоял. Вот ведь медведь лесной!

А Годимир так решил для себя - или пан, или пропал! Правильно учил молодого оруженосца пан Стойгнев герба Ланцюг - нет удара, нет победы. Поэтому он бросился вперед с четверенек, не собираясь тратить драгоценные мгновения. По детской привычке ударил пана Тишило головой в живот, обхватил двумя руками вокруг туловища, стараясь приподнять и опрокинуть на землю.

Полещук оказался более крепким орешком, нежели Славощ-Бычок. Согнул ноги в коленях, не давая себя повалить, а кулаком припечатал Годимира по загривку. Раз, другой, третий... Будто гвозди вколачивал. И при этом рычал. Ну, точно, медведь.

Вот ведь нашла коса на камень!

Годимир попытался спрятать голову пану Тишило под мышку. Там тяжелее будет ударить. Перехватил локоть и запястье левой руки полещука. Хрипя от натуги принялся выворачивать. Заломить бы руку за спину, уложить на траву... Это была бы самая честная и красивая победа.

Пан Конская Голова, видно, о том же подумал и сопротивлялся отчаянно. Никогда не жаловавшийся на силу Годимир вскоре понял - застряли. Ни туда, ни сюда. Отпустить он, конечно, противника не отпустит ни за что, но и дальше продвинуть ставшую вдруг неподатливой, словно сталь, руку не сможет.

Они топтались друг вокруг друга, хрипели, дышали тяжело, с присвистом. Точно сцепившиеся рогами олени. Такое иногда случается осенью, во время гона. Сойдутся красавцы-рогачи в схватке за оленух, стукнутся рогами и не могут разойтись. Тут уж конец одинаковый для обоих - смерть. Если волки не доберутся до беспомощной добычи, так все едино - с голодухи помрут.

Всю надежду Годимир полагал на собственную молодость. Должен же полещук устать, должен! Каким бы двужильным ни был, а не сможет на равных с двадцатилетним пыхтеть.

Ну, давай еще пройдемся, пан Конская Голова. Вправо, влево... Теперь дернуть запястье вверх, а на локоть, напротив, налечь всей тяжестью...

Подается! Еще чуток! Годимир уже слышал (или хотел слышать?), как трещит сустав пана Тишило, как вдруг под ногу ему попалось что-то мягкое и скользкое. Сапог поехал как по льду.

Бытковец успел осознать, что уже не выкручивает локоть полещуку, а беспомощно цепляется за его рукав. Увидел близко-близко покрытый капельками пота лоб, налитые кровью глаза, встопорщенные усы, а потом все заслонил выросший до размеров горы кулак.

Вспышка!

Тьма.

И только где-то на границе слуха ликующий вопль оруженосцев бело-красного рыцаря:

- Наша взяла!!!

Крик оборвался, как звук внезапно лопнувшей струны.

Тьма и тишина...

(продолжение следует)

Комментарии: 10, последний от 07/01/2011.
Размещен: 23/05/2006, изменен: 07/09/2006. 155k. Статистика.
Повесть: Фэнтези

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"