Ударило в ночь. Боль в голове разорвала пелену сна и моментально разлилась по дряблому телу. Виталий Сергеевич закричал, но не услышал своего голоса.
Мышцы перестали повиноваться. Жуткий страх выбивал сознание из хрупкого стариковского тела, цианозного и чуть теплого.
"Паралич" - дико постучалась мысль. Боль била по голове винтовочным прикладом, заставляя не прошеные слезы, градом катится из глаз. Попытки подняться или хотя бы пошевелить конечностями были напрасны, и вызывали лишь новый приступ боли. Перекошенный рот выдавал нечленораздельные звуки, которые странно атрофированным эхом разносились по углам, впитываясь между бревен.
Заснеженная Россия дремала. Метровые сугробы, наметенные бесноватой вьюгой, повсеместно возвышались, куда не кинь взор, словно маленькие пирамиды возникшие из ни откуда за ночь.
Никто не пришел. Да и придти было не кому. В деревне на двадцать дворов, в своем большинстве, жили такие же доходяги старики, чьи тела еще влачили существование. Обижаться?! На кого? На государство? Да вы что, где оно, а где Берестянка. У них там, в Москвах голова о другом болит. Как кризис преодолеть, как инфляцию победить. А старики чего - мусор под ногами, прошлогодние листья, которые грубой метлой выметает чуть подвыпивший дворник.
Мороз крепчал. Виталий Сергеевич чувствовал, как мерзнет кончик носа, и все тело, словно электрическим током, периодически пронизывает волна судороги.
-Орлов, твою мать, на правый фланг - заорал лейтенант, молоденький ленинградский паренек Сизов - сейчас снова пойдут.
Виталик, схватив немецкий пулемет, опрометью бросился вправо по траншее, огибая мертвых и раненых. Немцы атаковали четвертый раз. Казалось этому не будет конца. Даже закрывая глаза, он словно третьим глазом, видел серые цепочки вражеских солдат, которые прикрываясь танками, все ближе подходили к позициям.
Виталий Сергеевич слышал, как скуля и завывая, бесновалась у соседнего дома лайка Зоя - такая же старая и седая, как ее хозяин Андреич - бывший механик поросшего бурьяном колхоза. Жутко хотелось закричать, но изможденный перекошенный рот выдавал лишь страшный сип. Теплые слезы тоненьким ручейком катились по щекам и падали на подушку.
-Виталик, Виталик.
Кто-то настойчиво тряс за плечо, больно сжимая мышцы цепкими пальцами. Виталик приоткрыл веки, свет больно ударил в глаза. Нос привычно ощутил запах гари и чего - то до боли родного, похожего на запах печеной картошки. Силуэт закрывающий свет, никак не мог сфокусироваться в прицеле глаза.
Глаза застилало пеленой, словно кто-то невидимый набросил на голову кусок грязной клеенки.
-Это я Мальцев! Виталик, - голос срывался на фальцет - слышишь?!
-Слышу - Виталик не сразу понял, чей это хриплый голос.
Это же мой,- пришла мысль.- Мой, хриплый и чуть слышный.
В дом, вбираясь сквозь незаметные глазу щели, проникал холод. Покосившаяся хата давно требовала мужской руки. Только где ее взять. Восьмидесятилетний старик с искривленными артритом пальцами - не работник. Несколько лет назад, когда еще был "жив" старый черно-белый телевизор "Чайка", Виталий Сергеевич, надевая взятые у соседа очки, оставшиеся после покойной жены, смотрел передачи. Мэр говорил складно. Дескать каждого ветерана в области обеспечили индивидуальным жильем с удобствами, и теперь довольные ветераны наперебой пишут благодарственные письма администрации. Видел Орлов этих ветеранов. Одни дети репрессированных и пару тыловиков. Поди внуки на горло наступали старикам. Оно и понятно - молодым жилье нужно. Куда ж без жилья.
-Виталик, уходить надо, Виталик - совсем молоденький солдат по фамилии Мальцев сидел на дне окопа, обхватив руками колени, затравленно глядя на Виталия - ведь мы вдвоем остались, нас в плен возьмут...
-Тебя как зовут? - тихо спросил Орлов.
-Тимофей...
-Так вот, Тимофей, мы тут вкопанные и ты, и я, и они - Виталик обвел рукой лежащие трупы однополчан - и назад дороги нет...
-Ты что?! Ты что?! Я не хочу умирать...не хочу сдыхать - Мальцев, вскочив во весь рост и выпрыгнув из окопа, бросился к находившемуся позади позиций лесу. Гулко заработал пулемет. Виталик остался один. Солнце нещадно пекло, пытаясь расплавить землю. Хотелось пить.
А ведь умирать не страшно. Страшно жить. Страшно остаться инвалидом и остаток дней гадить под себя. Вот это страшно. Сквозь неплотно задернутые занавески нестерпимо ярко бил в глаза зимний день. Жутко хотелось пить.
-Эх, а в чулане лист брусничный насушен, заварить бы сейчас, да кипяточком нутро согреть.
Виталий Сергеевич лежал третий день. Он чувствовал, как что-то бурлило и переливалось внизу живота. Обмочился, как пацан. Снова не прошенный град из глаз и тяжесть в спине. Чувство беспомощности вытесняло боль.
-Ну, Виталька, один ты.
-Эх, сейчас бы чайку горячего.
После длинной очереди, пулемет перестал плевать металлом в цепочки немецких солдат. Запасного ствола не было. Зато была винтовка с истертым прикладом. Ее хозяин, рыжеусый сибиряк Комаров, лежал тут же, навалившись грудью на бруствер.
-Гулял по Уралу Чапаев-герой. Он сокол, он рвался с врагами на бой...
Немецкий лейтенант, махавший пистолетом словно споткнувшись, рухнул ничком в траву. Позади окопа, гулко раздирая воздух, ухнул снаряд.
Так ведь и прожил бобылем всю жизнь. Пришел домой, а лучше б не приходил. Угнали Любушку в Германию. Как в Орле похозяйничали оккупанты, так и угнали. А где смерть свою нашла - неведомо. Он себя сберег, а она...Так тридцати годов и остался один. Хоть и мужики были после войны нарасхват, да не смог. Опустело сердце. А ка бы с кем -не хотел так.Три патрона.
- Вот и думай, себе в голову пустить или во врага в мышином мундире.
Эх, жжет солнце нестерпимо, хоть бы воды глоток. Вот ведь, стоишь у колодца, цены его не знаешь, а как водицы нет, хоть в петлю лезь...аааааааааа еслииии я погибну, пуууусть красные отряды, пуууууууууууусть красные отряды, отплааааатят за меня.
Странное чувство - и страшно и стыдно. Не больно. А Бог то есть. Должен быть, должен. И ангелы поют. Вроде как еле слышно и слов не разобрать, но поют. Зовут вроде как. Хоть и не крещен, а зовут.
-Ураааааааааааааааааааааа - поднялись в атаку, как - никак. А русские - сила. Мигом немчуру в болота загонят. Виталик слышал топот сотен ног и отчетливо различал такой родной русский мат. Свои, советские.
Тело изогнула агония. Изо рта старика пошла пена. За окном, исходя из своих последних собачьих сил, выла лайка Зойка, высоко задрав черный нос. Вечерело. Месяц проложил серебряную дорожку, которая пробираясь по острым сугробам, терялась в темном окне покосившегося дома.