Братья Сапрыкины, бритоголовые, приземистые, в черных майках, топтались у магазина, шныряя взглядами по прохожим. Им нужен был третий, чтобы купить в складчину бутылку водки.
- Погодь, это ж кто там пылит? Никак Хипыч? - сказал один из них, младший.
Долговязый, с длинными седеющими волосами до плеч, к магазину действительно шел Хипыч.
- Как всегда один, как всегда печальный, - процедил старший из братьев, взгляд его стал злобным.
В райцентре Хипыч появился весной. Говорят - приплыл по реке в безвесельной лодке. Вернее, лодку прибило к берегу, а в ней - залетный. Поселился Хипыч в развалюхе покойной Кручинихи. И зажил незаметной, обособленной от мира жизнью. Мясо не ест, покупает только хлеб да молоко. И все чего-то пишет по ночам в сторожке, что на 'объекте', где братья Сапрыкины, выпущенные из лагеря на 'химию', добывали себе хлеб насущный.
Кто он, залетный? Ясно одно - странный, не такой, как все. Это раздражало братьев Сапрыкиных. К тому же залетный явно игнорировал их, зазнавался.
'Теперь не уйдет!' - одинаково подумали братья, поджидая Хипыча на крыльце магазина.
Застигнутый врасплох, Хипыч попробовал отказаться от выпивки, но братья, настаивая, цепко взяли его под руки и увлекли в магазин.
- Это все, что имею, - сдался Хипыч в магазине, отдавая старшему Сапрыкину деньги. - А теперь я, пожалуй, пойду...
- Так нельзя, - мягко, но с явной угрозой в голосах, возразили братья.
На улице Хипыч попытался вырваться из рук братьев быстрым движением, как бы желая взлететь. Его отпустили, но вручили ему бутылку водки: теперь не улетит!
Раздавить белоголовую Сапрыкины решили в парке. Там в зарослях сирени было местечко, прозванное бухариками 'трезвяк'.
По дороге Хипыч взмолился:
- Оставьте меня в покое!
- А вот уж хрен! - подтолкнул его в спину старший Сапрыкин. - Хочешь гордым свалить? Сегодня не получится. Сегодня наш день. Ты лучше скажи, что это за круг у тебя на спине? - заинтересовались братья старой курткой Хипыча с выцветшим даосским знаком.
- Инь и Янь, - пробормотал Хипыч.
- Яна? - обернулся идущий впереди Хипыча младший Сапрыкин: - Ну-ка валяй про Яну! Кто такая? Почему не знаем? - и братья загоготали...
А Хипыч, как мог, боролся с тоской. Машинально вертя в руках бутылку, поглядывал в небо, которое уже переливалось розовыми и лиловыми тонами.
Как, должно быть, хорошо сейчас за городом среди деревьев, трав и камней! Было там озерцо с прозрачной водой, в которое днем смотрелись облака, а ночью - звезды. Хипыч любил приходить к этому озерцу. Он знал, что долго не протянет: застарелые болезни пожирали его тело, и оно таяло, как свечка. Но там, в поле у озера, лежа в травах, он чувствовал, что все в нем идет как бы само собою: как водопад, как свет солнца. И приходило ощущение, что он уже сам трава, и нет ни бед, ни радостей, ни эпохи, ни Добра и Зла. Но вдруг появлялся полевой мышонок и, не боясь Хипыча, ел с ладони хлебные крошки вперемешку с табаком...
А было время, когда Хипыч наивно верил, что Зло можно отделить от Добра и победить. "Ведь все, что тебе нужно, - это любовь!' - пел он под гитару на улицах. Песни длинноволосого уличного музыканта с иконописным лицом не нравились милиционерам. И однажды, когда Хипыч пел песню Джона Леннона: ' Дайте миру шанс!' - его арестовали и бросили в КПЗ. Все было...
А в девяностых Хипыч понял, что понапрасну разбазарил себя, борясь за химеру. Система рухнула, но мир не стал лучше. Все так же большинство людей цеплялось за деньги, вторая масса - за власть, третья масса жаждала отдать себя власти. Никто не хотел жить в себе, быть свободным! Хипыч почувствовал себя в пустыне. И стал искать забвения в наркотиках. Но первой от сверхдозы героина умерла его любимая жена Люси, уйдя навсегда в небо с алмазами...
Отрезвев от горя, Хипыч сам вытащил себя из трущоб, где медленно вымирали последние романтики, братья во Роке. Но дом... Дом - это важно. У Хипыча его не было. Спас Тибет, куда он добрался по торговым китайским путям с помощью старых друзей, знавших тамошних проводников. Там, в одном из буддистских монастырей, он научился уходить в небесный дым без зелья. По-новому осознал старую фразу: 'Царство божие внутри нас'. Но затосковал по России. Его дом был здесь...
- Слышь, дай-ка сюда пузырь, а то уронишь ненароком...
Невидящими глазами Хипыч посмотрел на братьев Сапрыкиных: куда, и зачем его ведут эти двое?..
- Бутылку, гад!
'Не мешать естественному ходу вещей', - вдруг вспомнил Хипыч закон даосов, но на этот раз совет древних китайских мудрецов не сработал, и его пальцы, сжимавшие горлышко бутылки, медленно разжались...
И Хипыч - о, чудо! - вновь ощутил себя свободным.
Он уходил по дороге в сторону заката, поглядывая на старые тополя, трепещущие на ветру молодой листвой, когда его нагнали озверевшие братья.
Били Хипыча в кустах цветущей сирени. Сперва братья работали кулаками, а когда Хипыч упал на усеянную пробками черную землю, в ход пошли каблуки... 'Туфли оботри...' - последнее, что услышал он, уносимый ветром в пространство...
Похоронили Хипыча добрые люди. Крест на его могилу сделал я. Сосновый, добротный. Лежит Хипыч на краю кладбища, у самой дороги. За дорогой - поля, бесконечные нивы. Хорошо. Привольно.