Смерть - мой удар. Я зарабатываю этим на жизнь. Я создаю на этом свою профессиональную репутацию. Я обращаюсь с ним со страстью и аккуратностью гробовщика - мрачный и сочувствующий, когда я с скорбящим, и искусный мастер, когда я один. Я всегда думал, что секрет борьбы со смертью заключается в том, чтобы держать ее на расстоянии вытянутой руки. Это правило. Не позволяйте ему дышать вам в лицо.
Но мое правило не защитило меня. Когда двое детективов пришли за мной и рассказали о Шоне, меня быстро окутало холодное оцепенение. Как будто я был по другую сторону окна аквариума. Я двигался как под водой - туда-сюда, туда-сюда - и смотрел на остальной мир сквозь стекло. С заднего сиденья их машины я мог видеть свои глаза в зеркале заднего вида, которые вспыхивали каждый раз, когда мы проезжали под уличным фонарем. Я узнал тысячеярдовый взгляд, который я видел в глазах новых вдов, у которых я брал интервью на протяжении многих лет.
Я знал только одного из двух детективов. Гарольд Векслер. Я познакомился с ним несколькими месяцами ранее, когда зашел в "Пинт Оф" выпить с Шоном. Они вместе работали над CAP в Денверском полицейском управлении. Я помню, Шон называл его Векс. Полицейские всегда используют прозвища друг для друга. Векслер - это Векс, Шон, Мак. Это что-то вроде племенной связи. Некоторые имена не приветствуются, но копы не жалуются. Я знаю одного в Колорадо-Спрингс по имени Ското, которого большинство других копов зовут Скрото. Некоторые даже идут до конца и называют его Мошонкой, но я предполагаю, что вы должны быть близким другом, чтобы это сошло с рук.
Векслер был сложен как маленький бык, мощный, но приземистый. Голос, медленно вылеченный годами сигаретным дымом и виски. Лицо топора, которое всегда казалось красным, когда я его видел. Я помню, как он пил Джим Бим со льдом. Меня всегда интересовало, что пьют копы. Это многое говорит о них. Когда они воспринимают это прямо, я всегда думаю, что, возможно, они слишком много раз видели то, что большинство людей никогда не увидит ни разу. В тот вечер Шон пил пиво Lite, но он был молод. Несмотря на то, что он был начальником отдела CAP, он был как минимум на десять лет моложе Векслера. Возможно, через десять лет он принял бы лекарство холодно и прямо, как Векслер. Но теперь я никогда не узнаю.
Я провел большую часть пути из Денвера, думая о той ночи в "Пинт Оф". Не то чтобы произошло что-то важное. Мы просто выпивали с братом в полицейском баре. И это было последнее хорошее время между нами, прежде чем появилась Тереза Лофтон. Это воспоминание вернуло меня в аквариум.
Но в те моменты, когда реальность могла пробить стекло и проникнуть в мое сердце, меня охватывало чувство неудачи и горя. Это был первый настоящий разрыв души, который я испытал за свои тридцать четыре года. Включая смерть моей сестры. Я был тогда слишком молод, чтобы должным образом горевать о Саре или даже понять боль неудовлетворенной жизни. Теперь я горевал, потому что я даже не знал, что Шон был так близок к краю. Он был лайт-пивом, в то время как все другие копы, которых я знал, были виски со льдом.
Конечно, я также осознавал, насколько жалостью к себе было такое горе. Правда заключалась в том, что долгое время мы мало слушали друг друга. Мы пошли разными путями. И каждый раз, когда я признавал эту истину, цикл моего горя начинался снова.
Мой брат однажды рассказал мне теорию предела. Он сказал, что у каждого копа из отдела убийств есть предел, но предел неизвестен, пока он не будет достигнут. Он говорил о мертвых телах. Шон полагал, что их так много, что полицейский может их разглядеть. Для каждого это было разное число. Некоторые ударили рано. Некоторые отсидели двадцать в убийстве и так и не приблизились. Но номер был. И когда он появился, это было так. Вы перешли на записи, вы сдали свой бейдж, вы что-то сделали. Потому что вы просто не могли смотреть на другой. И если вы это сделали, если вы превысили свой лимит, что ж, тогда у вас были проблемы. Вы можете в конечном итоге высосать пулю. Так сказал Шон.
Я понял, что другой, Рэй Сент-Луис, что-то сказал мне.
Он повернулся на своем месте, чтобы посмотреть на меня. Он был намного крупнее Векслера. Даже в тусклом свете машины я мог различить грубую текстуру его рябого лица. Я не знал его, но слышал, как его называли другие копы, и я знал, что они называли его Большой Пёс. Я подумал, что они с Векслером составили идеальную команду Матта и Джеффа, когда впервые увидел, как они ждут меня в вестибюле отеля "Рокки". Они словно вышли из ночного кино. Длинные темные пальто, шляпы. Вся сцена должна была быть черно-белой.
"Ты меня слышишь, Джек. Мы скажем ей об этом. Это наша работа, но мы просто хотели бы, чтобы ты был там, чтобы помочь нам, может быть, остаться с ней, если станет тяжело. Знаешь, если она должен быть с кем-то.
"Хорошо."
- Хорошо, Джек.
Мы шли к дому Шона. Не та квартира, которую он делил с четырьмя другими полицейскими в Денвере, так что в соответствии с городскими правилами он был жителем Денвера. Его дом в Боулдере, где его жена Райли должна была ответить на наш стук. Я знал, что никто ничего не собирается ей ломать. Она узнает новости, как только откроет дверь и увидит нас троих, стоящих там без Шона. Жена любого полицейского знает. Они проводят свою жизнь в страхе и подготовке к этому дню. Каждый раз, когда в дверь стучат, они ожидают, что это будут вестники смерти, стоящие там, когда они откроют ее. На этот раз будет.
"Знаете, она узнает", - сказал я им.
- Возможно, - сказал Векслер. "Они всегда так делают".
Я понял, что они рассчитывали на то, что Райли узнает счет, как только она откроет дверь. Это облегчило бы их работу.
Я опустила подбородок на грудь и поднесла пальцы под очки, чтобы ущипнуть переносицу. Я понял, что стал героем одной из моих собственных историй, демонстрируя подробности горя и утраты, над которыми я так усердно работал, чтобы сделать тридцатидюймовую газетную историю значимой. Теперь я был одним из участников этой истории.
Чувство стыда снизошло на меня, когда я подумал обо всех звонках, которые я сделал вдове или родителю умершего ребенка. Или брат самоубийцы. Да, я даже сделал их. Я не думаю, что была какая-то смерть, о которой я не написал бы, которая не привела бы меня как нарушителя чьей-то боли.
Как ты себя чувствуешь? Верные слова для репортера. Всегда первый вопрос. Если не так прямо, то тщательно замаскировано словами, призванными передать сочувствие и понимание - чувства, которых у меня на самом деле не было. Я носил напоминание об этой черствости. Тонкий белый шрам вдоль левой щеки чуть выше линии бороды. Это было бриллиантовое обручальное кольцо женщины, жених которой погиб в лавине недалеко от Брекенриджа. Я спросил ее о старом резерве, и она ответила ударом слева по моему лицу. В то время я был новичком в этой работе и думал, что меня обидели. Теперь я ношу шрам как значок.
- Тебе лучше остановиться, - сказал я. "Меня сейчас стошнит."
Векслер резко вырулил на полосу движения автострады. Нас немного занесло на гололёде, но потом он справился. Прежде чем машина полностью остановилась, я отчаянно пытался открыть дверь, но ручка не работала. Я понял, что это была машина для детективов, и пассажиры, которые чаще всего ехали сзади, были подозреваемыми и заключенными. Задние двери имели замки безопасности, управляемые спереди.
- Дверь, - удалось мне выдавить.
Наконец машина резко остановилась, когда Векслер отключил замок безопасности. Я открыл дверь, высунулся наружу, и меня вырвало в грязную слякоть. Три больших вздутия живота. Полминуты я не двигался, ожидая большего, но на этом все. Я был пуст. Я подумал о заднем сиденье машины. Для заключенных и подозреваемых. И я догадался, что теперь я и то, и другое. Подозреваемый как брат. Узник собственной гордыни. Приговор, конечно, теперь будет пожизненным.
Эти мысли быстро ускользнули с облегчением, принесенным физическим изгнанием нечистой силы. Я осторожно вышел из машины и подошел к краю асфальта, где свет проезжающих машин отражался движущимися радугами на глазури выхлопных газов на февральском снегу. Было похоже, что мы остановились рядом с пастбищным лугом, но я не знал, где именно. Я не обращал внимания на то, как далеко мы были от Боулдера. Я снял перчатки и очки и сунул их в карманы пальто. Затем я потянулся вниз и копнул под испорченной поверхностью туда, где снег был белым и чистым. Я взял две горсти холодного чистого порошка и прижал его к лицу, растирая кожу, пока не стало жгло.
"Ты в порядке?" - спросил Сент-Луис.
Он подошел ко мне сзади со своим глупым вопросом. Это было там с Как вы себя чувствуете? Я проигнорировал это.
- Пошли, - сказал я.
Мы вернулись, и Векслер безмолвно вырулил на автостраду. Я увидел указатель на выезд из Брумфилда и понял, что мы на полпути. Выросший в Боулдере, я тысячу раз пробежал тридцать миль от Денвера до Денвера, но теперь это расстояние казалось мне чужой территорией.
Впервые я подумал о своих родителях и о том, как они справятся с этим. Стоически, решил я. Они так со всем обращались. Они никогда не обсуждали это. Они двинулись дальше. Они сделали это с Сарой. Теперь они сделают это с Шоном.
- Зачем он это сделал? - спросил я через несколько минут.
Векслер и Сент-Луис ничего не сказали.
"Я его брат. Мы близнецы, ради всего святого".
- Вы еще и репортер, - сказал Сент-Луис. "Мы подобрали тебя, потому что хотим, чтобы Райли была с семьей, если ей это нужно. Ты единственный..."
"Мой брат покончил с собой!"
Я сказал это слишком громко. В этом была какая-то истерия, которая, как я знал, никогда не работала с копами. Вы начинаете кричать, а у них есть способ закрыться, похолодеть. - продолжил я сдавленным голосом.
"Я думаю, что имею право знать, что произошло и почему. Я не пишу гребаную историю. Господи, вы, ребята..."
Я покачал головой и не закончил. Если бы я попытался, я думал, что потеряю его снова. Я посмотрел в окно и увидел приближающиеся огни Боулдера. Гораздо больше, чем когда я был ребенком.
"Мы не знаем, почему", - наконец сказал Векслер через полминуты. "Хорошо? Все, что я могу сказать, это то, что это случается. Иногда копы устают от всего дерьма, которое спускается по трубе. Мак, возможно, устал, вот и все. Кто знает? Но они над этим работают. И когда они знаю, я буду знать. И я скажу вам. Это обещание.
"Кто работает над этим?"
"Служба парка передала его нашему отделу. Им занимается SIU".
"Что вы имеете в виду под специальными расследованиями? Они не занимаются самоубийствами полицейских".
"Обычно они этого не делают. Мы делаем. CAPs. Но на этот раз они просто не позволят нам расследовать наши собственные. Конфликт интересов, знаете ли".
ЦАПы, подумал я. Преступления против личности. Убийство, нападение, изнасилование, самоубийство. Мне было интересно, кто будет указан в отчетах как лицо, против которого было совершено это преступление. Райли? Мне? Мои родители? Мой брат?
- Это из-за Терезы Лофтон, не так ли? - спросил я, хотя на самом деле это был не вопрос. Я не чувствовал, что нуждаюсь в их подтверждении или опровержении. Я просто говорил вслух то, что считал очевидным.
- Мы не знаем, Джек, - сказал Сент-Луис. "Давайте пока оставим это".
Смерть Терезы Лофтон была убийством, которое заставило людей задуматься. Не только в Денвере, а везде. Это заставляло любого, кто слышал или читал об этом, хотя бы на мгновение задуматься о жестоких образах, которые оно вызывало в уме, о перекручивании, которое оно вызывало в кишечнике.
Большинство убийств - мелкие убийства. Так мы называем их в газетном бизнесе. Их влияние на других ограничено, их влияние на воображение недолговечно. Они получают несколько абзацев на внутренних страницах. Похоронены в бумаге, как жертвы зарыты в землю.
Но когда привлекательного студента колледжа находят пополам в прежде спокойном месте, таком как Вашингтонский парк, в газете обычно не хватает места для всех дюймов копии, которую он создаст. Убийство Терезы Лофтон было немалым. Это был магнит, который притягивал журналистов со всей страны. Тереза Лофтон была девушкой, состоящей из двух частей. Это было цепляющей вещью об этом. И поэтому они прибыли в Денвер из таких мест, как Нью-Йорк, Чикаго и Лос-Анджелес, репортеры телевидения, таблоидов и газет. В течение недели они останавливались в отелях с хорошим обслуживанием номеров, бродили по городу и кампусу Денверского университета, задавали бессмысленные вопросы и получали бессмысленные ответы. Некоторые останавливались в детском саду, где Лофтон работала неполный рабочий день, или уезжали в Бьютт, откуда она приехала. Куда бы они ни пошли, они узнавали одно и то же, что Тереза Лофтон соответствовала самому эксклюзивному медийному образу из всех - Всеамериканской девушке.
Убийство Терезы Лофтон неизбежно сравнивали с делом о Черном георгине, имевшим место пятьдесят лет назад в Лос-Анджелесе. В этом случае не такая уж всеамериканская девушка была найдена с разорванным животом на пустыре. Таблоидное телешоу назвало Терезу Лофтон "Белая георгина", обыграв тот факт, что ее нашли на заснеженном поле недалеко от озера Грассмир в Денвере.
Так что история подпитывалась сама собой. Он горел так же жарко, как мусорный бак, в течение почти двух недель. Но никто не был арестован, и были другие преступления, другие пожары для национальных СМИ, чтобы согреться. Обновления по делу Лофтона вернулись на внутренние страницы колорадских газет. Они стали сводками для страниц дайджеста. И Тереза Лофтон, наконец, заняла свое место среди мелких убийц. Ее похоронили.
Все это время полиция в целом и мой брат в частности хранили молчание, отказываясь даже подтвердить подробности о том, что жертва была найдена в двух частях. Это сообщение появилось случайно от фотографа в "Рокки" по имени Игги Гомес. Он прогуливался по парку в поисках диких произведений искусства - тематических фотографий, которые заполняют страницы в день медленных новостей, - когда он оказался на месте преступления раньше всех других репортеров или фотографов. Полицейские связались с судмедэкспертом и с места преступления по стационарному телефону, так как знали, что "Рокки" и "Пост" отслеживают их радиочастоты. Гомес сделал снимки двух носилок, которые использовались для извлечения двух мешков для трупов. Он позвонил в городское бюро и сказал, что копы работают в два мешка, и, судя по размеру мешков, жертвами, вероятно, были дети.
Позже репортер полицейского участка Рокки по имени Ван Джексон получил источник в офисе коронера, чтобы подтвердить мрачный факт, что жертва прибыла в морг в двух частях. История следующего утра в "Рокки" послужила сигналом сирены для средств массовой информации по всей стране.
Мой брат и его команда CAP работали так, как будто они вообще не чувствовали себя обязанными говорить с общественностью. Каждый день пресс-служба Департамента полиции Денвера выпускала несколько строк в пресс-релизе, сообщая, что расследование продолжается и что арестов не было. Загнанное в угол начальство пообещало, что дело не будет расследоваться в СМИ, хотя само по себе это заявление было смехотворным. Оставшись с небольшим количеством информации от властей, СМИ сделали то, что они всегда делают в таких случаях. Оно расследовало это дело самостоятельно, ошеломляя читающую и телезрящую публику разнообразными подробностями из жизни жертвы, которые на самом деле не имели ничего общего.
Тем не менее, из департамента почти ничего не просочилось, и мало что было известно за пределами штаб-квартиры на Делавэр-стрит; и через пару недель натиск СМИ прекратился, задушенный отсутствием его жизненной силы, информации.
Я не писал о Терезе Лофтон. Но я хотел. Это была не та история, которая часто встречается в этом месте, и любой репортер хотел бы получить ее кусочек. Но сначала Ван Джексон работал с Лорой Фитцгиббонс, университетским репортером. Пришлось выжидать. Я знал, что до тех пор, пока копы не очистят его, я получу свой шанс. Поэтому, когда Джексон спросил меня в первые дни дела, могу ли я получить что-нибудь от своего брата, даже не для протокола, я сказал ему, что попытаюсь, но я не пытался. Я хотел историю, и я не собирался помогать Джексону оставаться на ней, кормя его из моего источника.
В конце января, когда этому делу исполнился месяц и оно выпало из новостей, я сделал свой ход. И моя ошибка.
Однажды утром я пошел к Грегу Гленну, городскому редактору, и сказал ему, что хотел бы обсудить дело Лофтона. Это была моя специальность, мой ритм. Лонг берется за известные убийства Империи Скалистых гор. Если использовать газетное клише, моя экспертиза заключалась в том, чтобы показать вам реальную историю. Поэтому я пошел к Гленну и напомнил ему, что у меня дело. Я сказал, что это дело моего брата, и он будет говорить об этом только со мной. Гленн, не колеблясь, принял во внимание время и усилия, которые Джексон уже вложил в историю. Я знал, что он не будет. Все, о чем он заботился, это получить статью, которой не было в "Пост". Я вышла из кабинета с заданием.
Моя ошибка заключалась в том, что я сказал Гленну, что у меня есть дело, до того, как поговорил с братом. На следующий день я прошел два квартала от "Рокки" до полицейского участка и встретился с ним за обедом в столовой. Я рассказал ему о своем задании. Шон сказал мне повернуться.
"Возвращайся, Джек. Я не могу тебе помочь".
- О чем ты говоришь? Это твое дело.
"Это мое дело, но я не сотрудничаю ни с вами, ни с кем-либо еще, кто хочет написать об этом. Я сообщил основные детали, это все, что от меня требуется, на этом все и остается".
Он посмотрел через столовую. У него была раздражающая привычка не смотреть на вас, когда вы с ним не соглашались. Когда мы были маленькими, я прыгал на него, когда он это делал, и бил его по спине. Я больше не мог этого делать, хотя много раз хотел.
"Шон, это хорошая история. У тебя..."
"Мне ничего не нужно делать, и мне плевать, что это за история. Это плохая история, Джек. Ладно? Я не могу перестать думать об этом. вы продаете газеты с ним ".
"Да ладно, чувак, я писатель. Посмотри на меня. Меня не волнует, продаются ли там газеты или нет. Дело в истории. Мне насрать на газету. Ты знаешь, как я прочувствовать это".
Наконец он повернулся ко мне.
"Теперь вы знаете, как я отношусь к этому делу, - сказал он.
Я помолчал немного и достал сигарету. В то время у меня было, может быть, полпачки в день, и я мог бы пропустить это, но я знал, что это беспокоило его. Поэтому я курил, когда хотел поработать над ним.
"Здесь не место для курящих, Джек".
- Тогда сдайте меня. По крайней мере, вы кого-нибудь арестуете.
"Почему ты такой мудак, когда не получаешь то, что хочешь?"
"Почему ты? Ты же не собираешься его очищать, не так ли? В этом все дело. Ты не хочешь, чтобы я копалась и писала о твоей неудаче. Ты сдаешься".
"Джек, не пробуй дерьмо ниже пояса. Ты же знаешь, оно никогда не срабатывало".
Он был прав. Никогда не было.
"Тогда что? Ты просто хочешь оставить себе эту маленькую страшную историю?
"Да, что-то в этом роде. Можно и так сказать".
В машине с Векслером и Сент-Луисом я сидел, скрестив руки на груди. Это успокаивало. Как будто я держал себя в руках. Чем больше я думал о своем брате, тем больше все это теряло для меня смысл. Я знал, что дело Лофтона тяготило его, но не до такой степени, чтобы он захотел покончить с собой. Не Шон.
- Он использовал свой пистолет?
Векслер посмотрел на меня в зеркало. Изучил меня, подумал я. Мне было интересно, знает ли он, что произошло между моим братом и мной.
"Да."
Это поразило меня тогда. Я просто не видел. Все время, которое мы провели вместе, приближалось к этому. Меня не интересовало дело Лофтона. То, что они говорили, не могло быть.
"Не Шон".
Сент-Луис обернулся и посмотрел на меня.
"Это что?"
- Он бы этого не сделал, вот и все.
- Смотри, Джек, он...
"Он не устал от того дерьма, которое шло по трубе. Он любил это. Он назвал это. Он бы ни на что не променял его. Он, вероятно, мог бы быть помощником гребаного начальника, но он этого не хотел. Он хотел работать в отделе убийств.
Векслер не ответил. Теперь мы были в Боулдере, на Базовой линии, направляясь к Каскею. Я проваливаюсь сквозь тишину машины. Воздействие того, что, по их словам, сделал Шон, оседало на мне и оставляло меня таким же холодным и грязным, как снег на обочине автострады.
- А записка или что-то в этом роде? Я сказал. "Какая-"
"Там была записка. Мы думаем, что это была записка".
Я заметил, что Сент-Луис взглянул на Векслера и одарил его взглядом, говорящим: "Ты говоришь слишком много".
"Что? Что он сказал?"
Наступило долгое молчание, затем Векслер проигнорировал Сент-Луиса.
- Вне космоса, - сказал он. "Вне времени".
"Вне пространства. Вне времени". Просто так?"
- Просто так. Это все, что там было сказано.
Улыбка на лице Райли длилась секунды три. Потом его моментально сменило выражение ужаса с картины Мунка. Мозг - удивительный компьютер. Три секунды, чтобы посмотреть на три лица у твоей двери и знать, что твой муж не вернется домой. IBM никогда не сможет сравниться с этим. Ее рот превратился в ужасную черную дыру, из которой вырвался неразборчивый звук, а затем неизбежное бесполезное слово: "Нет!"
- Райли, - попытался Векслер. - Давай присядем на минутку.
- Нет, о Боже, нет!
"Райли..."
Она отступила от двери, двигаясь, как загнанный в угол зверь, метнувшись сначала в одну сторону, а потом в другую, как будто она думала, что сможет что-то изменить, если сумеет ускользнуть от нас. Она зашла за угол в гостиную. Когда мы последовали за ней, мы нашли ее лежащей на середине дивана в почти кататоническом состоянии, мало чем отличающемся от моего. Слезы только начали подступать к ее глазам. Векслер сел рядом с ней на диван. Большой Пес и я стояли молча, как трусы.
"Он умер?" - спросила она, зная ответ, но понимая, что с этим нужно покончить.
Векслер кивнул.
"Как?"
Векслер посмотрел вниз и на мгновение заколебался. Он посмотрел на меня, а затем снова на Райли.
"Он сделал это сам, Райли. Мне очень жаль".
Она не поверила, как и я. Но у Векслер был способ рассказать историю, и через некоторое время она перестала протестовать. Тогда она впервые посмотрела на меня со слезами на глазах. На ее лице было умоляющее выражение, как будто она спрашивала меня, не разделяем ли мы один и тот же кошмар и не могу ли я что-нибудь с этим сделать. Не мог бы я разбудить ее? Разве я не мог сказать этим двум персонажам из черно-белого, насколько они были неправы? Я подошел к дивану, сел рядом с ней и обнял ее. Вот для чего я был там. Я видел эту сцену достаточно часто, чтобы знать, что я должен был делать.
- Я останусь, - прошептал я. "Сколько хотите".
Она не ответила. Она повернулась от моих рук к Векслеру.
"Где это произошло?"
"Эстес Парк. У озера".
- Нет, он не пойдет - что он там делал?
"Ему позвонили. Кто-то сказал, что у них может быть какая-то информация об одном из его дел. Он собирался встретиться с ними за кофе в "Стэнли". отправился туда. Его нашел в машине рейнджер, услышавший выстрел".
"Какое дело?" Я попросил.
"Послушай, Джек, я не хочу влезать в..."
"Какое дело?" - закричал я, на этот раз не заботясь об интонации своего голоса. "Это был Лофтон, не так ли?"
Векслер коротко кивнул, и Сент-Луис ушел, качая головой.
- С кем он встречался?
"Вот и все, Джек. Мы не собираемся вдаваться в это с тобой".
"Я его брат. Это его жена".
"Все это расследуется, но если вы ищете сомнения, то их нет. Мы были там наверху. Он покончил с собой. не делал этого. Но он сделал".
2
Зимой в Колорадо земля вылезает мерзлыми кусками, когда они прокапывают линию промерзания экскаватором, чтобы вскрыть могилу. Мой брат был похоронен в Мемориальном парке Грин-Маунтин в Боулдере, на месте, не более чем в миле от дома, где мы выросли. В детстве нас водили мимо кладбища по дороге в летний лагерь в парке Чатокуа. Я не думаю, что мы когда-либо смотрели на камни, проходя мимо, и думали о границах кладбища как о нашей конечной цели, но теперь это было то, что должно было быть для Шона.
Зеленая гора возвышалась над кладбищем, как огромный алтарь, отчего небольшая толпа у его могилы казалась еще меньше. Райли, конечно же, была там вместе с моими родителями, Векслером и Сент-Луисом, парой дюжин или около того других копов, несколькими школьными друзьями, с которыми ни Шон, ни я, ни Райли не поддерживали связи, и я. Это не было официальное полицейское захоронение со всей помпой и цветами. Этот ритуал предназначался для тех, кто пал при исполнении служебных обязанностей. Хотя можно было бы утверждать, что это все еще была смерть при исполнении служебных обязанностей, департамент не считал ее таковой. Так что Шоу не попал на Шоу, и большая часть полиции Денвера осталась в стороне. Многие люди в тонкой синей полосе считают самоубийство заразным.
Я был одним из несущих гроб. Я ушел на фронт вместе с отцом. Двое копов, которых я не знал до того дня, но которые были в команде Шона, заняли середину, а Векслер и Сент-Луис были сзади. Сент-Луис был слишком высок, а Векслер слишком мал. Матт и Джефф. Это придавало гробу неровный наклон сзади, когда мы его несли. Я думаю, это должно было выглядеть странно. Мои мысли блуждали, пока мы боролись с весом, и я подумал о теле Шона, качающемся внутри него.
В тот день я мало что говорил своим родителям, хотя и ехал с ними в лимузине с Райли и ее родителями. Мы много лет не говорили ни о чем значимом, и даже смерть Шона не смогла преодолеть барьер. После смерти моей сестры двадцать лет назад что-то в них изменилось по отношению ко мне. Казалось, что меня, как выжившего в аварии, подозревают именно в этом. Выжил. Я также уверен, что с тех пор я продолжал разочаровывать их в выборе, который я сделал. Я думаю о них как о маленьких разочарованиях, накапливающихся с течением времени, как проценты по банковскому счету, пока они не станут достаточными для того, чтобы с комфортом уйти на пенсию. Мы чужие. Я вижу их только по обязательным праздникам. И поэтому я не мог сказать им ничего важного, а они не могли сказать мне ничего. Если не считать время от времени звериного плача Райли, внутри лимузина было так же тихо, как и внутри гроба Шона.
После похорон я взял двухнедельный отпуск и одну неделю отпуска в связи с тяжелой утратой, разрешенной газетой, и поехал один в Скалистые горы. Горы никогда не теряли для меня своей славы. Это горы, где я выздоравливаю быстрее всего.
Направляясь на запад по шоссе 70, я проехал через перевал Лавленд и вершины к Гранд-Джанкшн. Я делал это медленно, в течение трех дней. Я остановился, чтобы покататься на лыжах; иногда я просто останавливался на разворотах, чтобы подумать. После Гранд-Джанкшен я свернул на юг и на следующий день добрался до Теллурайда. Всю дорогу я держал Cherokee в полноприводном режиме. Я остался в Сильвертоне, потому что номера были дешевле, и катался на лыжах каждый день в течение недели. Я проводил ночи, распивая Егермейстер в своей комнате или у камина какой-нибудь лыжной базы, в которой я останавливался. Я пытался утомить свое тело в надежде, что мой разум последует за ним. Но у меня не получилось. Это все был Шон. Нет больше места. Вне времени. Его последнее сообщение было загадкой, которую мой разум не мог отбросить.
По какой-то причине благородное призвание моего брата предало его. Это убило его. Горе, которое принес мне этот простой вывод, не утихало, даже когда я скользил вниз по склону, а ветер врывался в мои солнцезащитные очки и вытягивал слезы из моих глаз.
Я больше не подвергал сомнению официальное заключение, но меня убедили не Векслер и Сент-Луис. Я сделал это самостоятельно. Это была эрозия моей решимости временем и фактами. С каждым днем в ужас того, что он сделал, становилось все легче поверить и даже принять. А потом была Райли. На следующий день после той первой ночи она рассказала мне то, чего не знали даже Векслер и Сент-Луис. Шон ходил раз в неделю к психологу. Конечно, через отдел ему были доступны консультационные услуги, но он выбрал этот секретный путь, потому что не хотел, чтобы его положение было подорвано слухами.
Я понял, что он посещает терапевта, в то же время, когда я пошел к нему, желая написать о Лофтон. Я подумал, может быть, он пытался избавить меня от тех же страданий, которые принесло ему это дело. Мне нравилась мысль, что он этим занимается, и я старался придерживаться этой мысли в те дни в горах.
Однажды ночью, после слишком большого количества выпивки, перед зеркалом в гостиничном номере я задумал сбрить бороду и коротко подстричься, как это сделал Шон. Мы были однояйцевыми близнецами - одинаковые карие глаза, светло-каштановые волосы, худощавое телосложение - но мало кто это осознавал. Мы всегда шли на многое, чтобы выковать отдельные идентичности. Шон носил контактные линзы и качал железо, чтобы накачать мышцы. Я носил очки, носил бороду еще со времен колледжа и не поднимал тяжести со школьной баскетбольной команды. У меня также был шрам от кольца той женщины в Брекенридже. Мой боевой шрам.
Шон после окончания школы пошел на службу, а затем в полицию, сокращая экипаж по ходу дела. Позже он получил степень CU, работая неполный рабочий день. Он нуждался в этом, чтобы продвинуться в отделе. Я бездельничал пару лет, жил в Нью-Йорке и Париже, а затем пошел по маршруту колледжа на полный рабочий день. Я хотел быть писателем, а попал в газетный бизнес. В глубине души я сказал себе, что это всего лишь временная остановка. Я говорил себе это уже десять лет, а может и дольше.
В ту ночь в номере отеля я долго смотрел на себя в зеркало, но не сбрил бороду и не подстригся. Я продолжал думать о Шоне под мерзлой землей, и у меня было ощущение раздавленности в животе. Я решил, что когда придет мое время, я хочу сгореть. Я не хотел быть там, подо льдом.
Больше всего меня зацепило сообщение. Официальная версия полиции была такой: после того, как мой брат покинул отель "Стэнли" и проехал через Эстес-Парк к Медвежьему озеру, он припарковал свою служебную машину и на некоторое время оставил двигатель включенным, но с включенным подогревом. Когда жара запотела на ветровом стекле, он потянулся и написал на нем свое сообщение пальцем в перчатке. Он написал это задом наперёд, чтобы можно было прочитать снаружи машины. Его последние слова миру, в котором были двое родителей, жена и брат-близнец.
Нет больше места. Вне времени.
Я не мог понять. Время для чего? Пространство для чего? Он пришел к какому-то отчаянному выводу, но так и не проверил нас на нем. Он не связался ни со мной, ни с моими родителями, ни с Райли. Можем ли мы дотянуться до него, даже не зная о его тайных ранах? По своему одиночеству в дороге я сделал вывод, что это не так. Он должен был дойти. Он должен был попытаться. Не сделав этого, он лишил нас возможности спасти его. И, не сделав этого, Он лишил нас возможности спастись от собственного горя и вины. Я понял, что большая часть моего горя на самом деле была гневом. Я злилась на него, моего близнеца, за то, что он сделал со мной.
Но трудно держать обиду на мертвых. Я не мог злиться на Шона. И единственный способ смягчить гнев состоял в том, чтобы усомниться в этой истории. И так цикл начнется снова. Отрицание, принятие, гнев. Отрицание, принятие, гнев.
В свой последний день в Теллуриде я позвонил Векслеру. Я мог сказать, что ему не нравилось слышать от меня.
- Вы нашли информатора, того самого из "Стэнли"?
"Нет, Джек, не повезло. Я же сказал, что дам тебе знать об этом".
- Я знаю. Просто у меня остались вопросы. А у тебя?
"Отпусти это, Джек. Нам всем будет лучше, когда мы сможем оставить это позади".
"А как насчет SIU? Они уже закрыли дело? Дело закрыто?"
- Довольно много. Я не разговаривал с ними на этой неделе.
- Тогда почему вы все еще пытаетесь найти информатора?
"У меня, как и у тебя, есть вопросы. Просто незавершенные дела".
- Ты передумал насчет Шона?
"Нет. Я просто хочу привести все в порядок. Я хотел бы знать, о чем он говорил с осведомителем, если они вообще говорили. Дело Лофтона все еще открыто, знаете ли. Шон".
Я заметил, что он больше не называет его Маком. Шон покинул клику.
В следующий понедельник я вернулся к работе в Rocky Mountain News. Когда я вошел в редакцию, я почувствовал на себе несколько взглядов. Но в этом не было ничего необычного. Я часто думал, что они наблюдают за мной, когда я вхожу. У меня было выступление, о котором мечтал каждый репортер в отделе новостей. Никакой ежедневной рутинной работы, никаких ежедневных дедлайнов. Я мог свободно бродить по всему региону Скалистых гор и писать об одном. Убийство. Всем нравится хорошая история об убийстве. Несколько недель я разбирал съемку в проектах, рассказывая историю стрелка и жертвы и их судьбоносного столкновения. Несколько недель я писал о светском убийстве в Черри-Хиллз или о стрельбе в баре в Лидвилле. Высокий и низкий, маленькое убийство и большое убийство. Мой брат был прав, газеты продавались, если правильно говорить. И я должен это рассказать. Я должен не торопиться и сказать это правильно.
На моем столе рядом с компьютером лежала стопка газет высотой в фут. Это был мой основной исходный материал для рассказов. Я подписался на каждую ежедневную, еженедельную и ежемесячную газету, издававшуюся от севера Пуэбло до Бозмана. Я просмотрел их в поисках небольших историй об убийствах, которые я мог бы превратить в длинные вылазки. Всегда было из чего выбрать. В Империи Скалистых гор была жестокая полоса, которая была там со времен золотой лихорадки. Не так много насилия, как в Лос-Анджелесе, Майами или Нью-Йорке, даже близко. Но у меня никогда не было недостатка в исходном материале. Я всегда искал что-то новое или необычное в преступлении или расследовании, элемент чудачества или душераздирающей грусти. Моя работа заключалась в том, чтобы использовать эти элементы.
Но этим утром я не искал идею для истории. Я начал просматривать стопку в поисках прошлых выпусков "Рокки" и нашего конкурента, "Пост". Самоубийства не являются обычным явлением для газет, если только не возникают необычные обстоятельства. Смерть моего брата квалифицирована. Я подумал, что есть хороший шанс, что там была история.
Я был прав. Хотя "Рокки" не опубликовала статью, возможно, из уважения ко мне, "Пост" опубликовал шестидюймовую статью внизу одной из местных страниц на следующее утро после смерти Шона.
СЛЕДОВАТЕЛЬ DPD ЗАБИРАЕТ ЖИЗНЬ В НАЦИОНАЛЬНОМ ПАРКЕ
Ветеран полиции Денвера, который руководил расследованием убийства студентки Денверского университета Терезы Лофтон, был найден мертвым в четверг в Национальном парке Роки-Маунтин с явным огнестрельным ранением, нанесенным самому себе.
34-летний Шон МакЭвой был найден в своей машине DPD без опознавательных знаков, которая была припаркована на стоянке у Медвежьего озера возле входа в парк Эстес в суровый горный парк.
Тело детектива обнаружил смотритель парка, который услышал выстрел около 17:00 и отправился на стоянку для расследования.
Должностные лица службы парка попросили DPD расследовать смерть, и отдел специальных расследований департамента занимается этим вопросом. Детектив Роберт Скалари, возглавляющий расследование, заявил, что по предварительным данным смерть наступила в результате самоубийства.
Скалари сказал, что на месте происшествия была найдена записка, но отказался раскрыть ее содержание. Он сказал, что считалось, что МакЭвой был подавлен трудностями на работе, но также отказался обсуждать, какие проблемы у него были.
Макэвой, который вырос и все еще жил в Боулдере, был женат, но не имел детей. Он был ветераном полицейского управления с двенадцатилетним стажем, который быстро поднялся по служебной лестнице до должности в отделе по расследованию преступлений против личности, который занимается расследованием всех насильственных преступлений в городе.
МакЭвой в настоящее время возглавлял подразделение и совсем недавно руководил расследованием смерти 19-летнего Лофтона, который был найден задушенным и изуродованным три месяца назад в Вашингтон-парке.
Скалари отказался комментировать, упоминалось ли в записке Макэвоя дело Лофтона, которое до сих пор не раскрыто, или это было одной из трудностей на работе, с которыми он, возможно, сталкивался.
Скалари сказал, что неизвестно, почему МакЭвой отправился в Эстес-Парк, прежде чем покончить с собой. По его словам, расследование смерти продолжается.
Дважды прочитал рассказ. В нем не было ничего, чего бы я уже не знал, но оно обладало для меня странным очарованием. Может быть, это было потому, что я считал, что знаю или у меня были зачатки идеи, почему Шон отправился в Эстес-Парк и проехал весь путь до Медвежьего озера. Хотя это была причина, о которой я не хотел думать. Я вырезал статью, вложил ее в папку и сунул в ящик стола.
Мой компьютер издал звуковой сигнал, и в верхней части экрана появилось сообщение. Это была повестка от городского редактора. Я вернулся на работу.
Офис Грега Гленна находился в задней части отдела новостей. Одна стена была стеклянной, что позволяло ему смотреть на ряды капсул, где работали репортеры, и через окна вдоль западной стены на линию горы, когда она не была скрыта смогом.
Гленн был хорошим редактором, который больше всего на свете ценил хорошее прочтение статьи. Это то, что мне понравилось в нем. В этом деле редакторы делятся на две школы. Некоторые любят факты и впихивают их в рассказ, пока он не станет настолько перегружен, что практически никто не будет читать его до конца. А некоторые любят слова и никогда не позволяют фактам мешать. Я нравился Гленну, потому что я умел писать, и он в значительной степени позволял мне выбирать, о чем писать. Он никогда не выбивал меня из-за копии и никогда сильно не портил то, что я сдавал. Я давно понял, что если он когда-нибудь покинет газету, будет понижен в должности или повышен в должности из отдела новостей, все это, скорее всего, изменится. Городские редакторы вили свои гнезда. Если бы он ушел, я, вероятно, снова оказался бы в ежедневной полицейской рутине, записывая сводки в полицейский журнал. Совершение мелких убийств.
Я села на мягкое сиденье перед его столом, пока он заканчивал телефонный разговор. Гленн был примерно на пять лет старше меня. Когда десятью годами ранее я впервые начал работать в "Рокки", он был одним из самых горячих писателей, как и я сейчас. Но в конце концов он перешел в управление. Теперь он носил костюм каждый день, у него на столе стояла одна из тех маленьких статуэток футболиста "Бронко" с качающейся головой, он проводил в телефоне больше времени, чем за любым другим занятием в своей жизни, и всегда уделял пристальное внимание политическим ветрам. взрыв из головного офиса корпорации в Цинциннати. Он был сорокалетним парнем с брюшком, женой, двумя детьми и хорошей зарплатой, которой не хватило бы на покупку дома в районе, в котором хотела жить его жена. Он рассказал мне все это еще раз. пиво в Wynkoop, единственная ночь, когда я видел его за последние четыре года.
На одной из стен кабинета Гленна висели последние семь дней первых полос. Каждый день он первым делом снимал выпуск семидневной давности и подправлял последнюю первую полосу. Я предполагаю, что он сделал это, чтобы следить за новостями и непрерывностью нашего освещения. Или, может быть, из-за того, что он больше никогда не получал подписи как писатель, расклеивание страниц было способом напомнить себе, что он главный. Гленн повесил трубку и посмотрел на меня.
- Спасибо, что пришли, - сказал он. "Я просто хотел еще раз сказать тебе, что мне жаль твоего брата. И если ты чувствуешь, что хочешь еще немного времени, это не проблема. Мы что-нибудь придумаем".
"Спасибо. Но я вернулся."
Он кивнул, но не сделал ни малейшего шага, чтобы отпустить меня. Я знал, что в вызове было нечто большее.
- Ну, тогда к делу. У тебя сейчас что-то происходит? Насколько я помню, ты искал свой следующий проект, когда... когда это случилось. заняться чем-то. Ну, знаешь, нырнуть обратно".
Именно в этот момент я понял, что буду делать дальше. О, это было там все в порядке. Но это не всплывало на поверхность, пока Гленн не задал этот вопрос. Тогда, конечно, это было очевидно.
- Я собираюсь написать о своем брате, - сказал я.
Не знаю, на это ли Гленн надеялся, что я скажу, но я думаю, что так оно и было. Я думаю, он положил глаз на эту историю с тех пор, как услышал, что копы встретили меня в вестибюле и рассказали мне, что сделал мой брат. Вероятно, он был достаточно умен, чтобы понимать, что ему не нужно предлагать историю, что она придет ко мне сама. Он просто должен был задать простой вопрос.
Так или иначе, я взял наживку. И все в моей жизни изменилось после этого. Так же ясно, как вы можете изобразить чью-либо жизнь в ретроспективе, моя изменилась с этим одним предложением, в тот единственный момент, когда я сказал Гленну, что я буду делать. Тогда я думал, что знаю кое-что о смерти. Я думал, что знаю о зле. Но я ничего не знал.
3
Глаза Уильяма Глэддена сканировали счастливые лица, когда они проходили мимо него. Это было похоже на гигантский торговый автомат. Выбирайте. Не нравится он? Вот еще один. Будет ли она делать?
На этот раз никто не подойдет. Кроме того, их родители были слишком близко. Ему придется подождать, пока один из них не допустит ошибку, выйдет на пирс или подойдёт к окну с закусками за сахарной ватой, оставив свою драгоценную в полном одиночестве.
Глэдден любила карусели на пирсе Санта-Моники. Он не любил его, потому что это был оригинал, и, согласно рассказу в витрине, потребовалось шесть лет, чтобы вручную нарисовать скачущих лошадей и восстановить его до первоначального состояния. Он не любил его, потому что он был показан во многих фильмах, которые он видел на протяжении многих лет, особенно в Рейфорде. И ему это не нравилось, потому что оно вызывало в памяти воспоминания о том, как он катался со своим лучшим другом на карусели на ярмарке округа Сарасота. Он любил его из-за детей, которые катались на нем. Невинность и преданность чистому счастью играли на лицах каждого, кружась снова и снова под аккомпанемент каллиопы. С тех пор, как он прибыл из Феникса, он приезжал сюда. Каждый день. Он знал, что это может занять некоторое время, но однажды это окупится, и он сможет выполнить свой заказ.
Пока он наблюдал за коллажем цветов, его мысли отскочили назад, как это часто случалось после Рейфорда. Он вспомнил своего лучшего друга. Он вспомнил черно-темный чулан с единственной полосой света внизу. Он скорчился на полу рядом со светом, рядом с воздухом. Он видел, как его ноги идут в ту сторону. Каждый шаг. Ему хотелось быть старше, выше, чтобы он мог дотянуться до верхней полки. Если бы только он был, его лучшего друга ждал бы сюрприз.
Гладден вернулся. Он огляделся. Поездка закончилась, и последние дети направлялись к ожидавшим их родителям по другую сторону ворот. Была еще очередь из детей, готовых бежать к карусели и забрать свою лошадь. Он снова искал темноволосую девушку с гладкой коричневой кожей, но не нашел ни одной. Затем он заметил, что женщина, которая брала билеты у детей, уставилась на него. Их взгляды встретились, и Глэдден отвернулась. Он поправил лямку своей спортивной сумки. Вес камеры и книг внутри придавил его к плечу. Он сделал пометку, чтобы в следующий раз оставить книги в машине. Он бросил последний взгляд на карусель и направился к одной из дверей, ведущих на пирс.
Подойдя к машине, он небрежно посмотрел на женщину. Дети с криками бежали к деревянным лошадям. Некоторые с родителями, большинство одни. Женщина, берущая билеты, уже забыла о нем. Он был в безопасности.
4
Когда я вошла, Лори Прайн подняла взгляд от своего терминала и улыбнулась. Я надеялся, что она будет там. Я обошел стойку, отодвинул лишний стул от пустого стола и сел рядом с ней. Это выглядело как медленный момент в библиотеке Рокки.
- О нет, - весело сказала она. "Когда вы входите и садитесь, я знаю, что это будет долго".
Она имела в виду обширные поисковые запросы, которые я обычно делал при подготовке статей. Многие криминальные истории, которые я написал, были связаны с широким спектром проблем правоохранительных органов. Мне всегда нужно было знать, что еще было написано на эту тему и где.
- Извините, - сказал я с притворным раскаянием. "Это может задержать тебя с Лексом и Нексом до конца дня".
- Ты имеешь в виду, если я смогу добраться до него. Что тебе нужно?
Она была привлекательна в сдержанном смысле. У нее были темные волосы, которые я никогда не видел ни в чем, кроме косы, карие глаза за очками в стальной оправе и пухлые губы, которые никогда не красились. Она вытянула перед собой желтый блокнот, поправила очки и взяла ручку, готовая записать список вещей, которые я хотел. Lexis и Nexis были компьютерными базами данных, в которых хранились самые крупные и не очень крупные газеты страны, а также судебные постановления и целый ряд других стоянок на информационной магистрали. Если вы пытаетесь увидеть, как много было написано по конкретной теме или конкретной истории, сеть Lexis/Nexis была местом для начала.
- Полицейское самоубийство, - сказал я. - Я хочу узнать об этом все, что только можно.
Ее лицо напряглось. Я догадался, что она подозревала, что обыск проводился по личным причинам. Компьютерное время стоит дорого, и компания строго запрещает его использование в личных целях.
"Не волнуйся, я работаю над историей. Гленн только что дал согласие на задание".
Она кивнула, но мне было интересно, поверила ли она мне. Я предполагал, что она посоветуется с Гленном. Ее глаза вернулись к ее желтой подушечке.
"Я ищу любую национальную статистику случаев, любую статистику по количеству самоубийств среди полицейских по сравнению с другими профессиями и населением в целом, а также любое упоминание об аналитических центрах или правительственных учреждениях, которые могли изучить это. посмотрим, что еще... ну и что-нибудь анекдотичное".
- Анекдотично?
"Вы знаете, любые клипы о самоубийствах полицейских, которые были показаны. Давайте вернемся на пять лет назад. Я ищу примеры".
"Как твой..."
Она поняла, что сказала.
- Да, как мой брат.
"Это позор."
Больше она ничего не сказала. Я позволил тишине повиснуть между нами на несколько мгновений, а затем спросил ее, сколько времени, по ее мнению, займет компьютерный поиск. Моим запросам часто придавали низкий приоритет, так как я не был автором крайних сроков.
"Ну, это на самом деле поиск по дробовику, ничего конкретного. Мне придется потратить на это некоторое время, и вы знаете, что меня остановят, когда начнут приходить ежедневные газеты. Но я попытаюсь. Как насчет сегодня вечером , это нормально?"
"Идеальный."
Вернувшись в редакцию, я посмотрел на часы наверху и увидел, что уже половина одиннадцатого. Время было хорошим для того, что мне нужно было сделать. Сидя за своим столом, я позвонил источнику в полицейский участок.
- Эй, шкипер, ты будешь там?
"Когда?"
"Во время обеда. Мне может что-нибудь понадобиться. Возможно, мне что-нибудь понадобится".
"Черт. Ладно. Я здесь. Эй, когда ты вернулся?"
"Сегодня. Поговорим с тобой".
Я повесил трубку, надел длинное пальто и вышел из редакции. Я прошел два квартала до штаб-квартиры полицейского управления Денвера, сунул свой пропуск журналистам на передней стойке полицейскому, который не удосужился оторваться от своего поста, и поднялся в офис ОСР на четвертом этаже.
"У меня есть один вопрос", - сказал детектив Роберт Скалари после того, как я рассказал ему, чего хочу. "Вы здесь как брат или как репортер?"
"Оба."
"Садиться."
Скалари перегнулся через стол, возможно, как я догадался, чтобы я могла оценить замысловатую работу по плетению волос, которую он проделал, чтобы скрыть свою лысину.
- Послушай, Джек, - сказал он. "У меня проблема с этим".
"Какая проблема?"
"Послушай, если бы ты пришел ко мне как брат, который хотел бы знать, почему, это было бы одно, и я, вероятно, рассказал бы тебе то, что знаю. Мне это неинтересно. Я слишком уважаю вашего брата, чтобы позволить тому, что с ним случилось, помочь продавать газеты. Даже если вы этого не сделаете".
Мы были одни в маленьком кабинете с четырьмя столами.
Слова Скалари меня разозлили, но я проглотил их. Я наклонилась к нему, чтобы он мог видеть мою здоровую пышную шевелюру.
"Позвольте мне спросить вас кое о чем, детектив Скалари. Моего брата убили?"
"Нет, он не был."
- Вы уверены, что это было самоубийство?
"Это правильно."
- И дело закрыто?
"Правильно снова."
Я откинулся от него.
"Тогда это действительно беспокоит меня".
"Почему это?"
"Потому что вы пытаетесь получить и то, и другое. Вы говорите мне, что дело закрыто, но я не могу просмотреть записи. мой брат. И если оно закрыто, это означает, что как репортер я не могу скомпрометировать продолжающееся расследование, просматривая записи".
Я позволил ему переварить это несколько мгновений.
- Итак, - наконец продолжил я, - если следовать вашей собственной логике, нет никаких причин, по которым я не мог бы просмотреть записи.
Скалари посмотрел на меня. Теперь я мог видеть гнев, отражающийся на его щеках.
"Послушай меня, Джек, в этом файле есть вещи, которые лучше не знать и уж точно не публиковать".
- Думаю, я лучше разбираюсь в этом, детектив Скалари. Он был моим братом. Моим близнецом. Я не собираюсь причинять ему боль. это будет, наконец, положить его в землю вместе с ним. Хорошо?"
Мы долго сидели, глядя друг на друга. Была его очередь, и я ждал его.
- Я не могу тебе помочь, - сказал он наконец. "Даже если бы я захотел. Дело закрыто. Дело закрыто. Дело отправлено в архив для обработки. Хочешь, иди к ним".
Я встал.
"Спасибо, что сказали мне в начале разговора".
Я вышел, не сказав больше ни слова. Я знал, что Скалари от меня оторвется. Я пошел к нему, потому что мне нужно было пройти процедуру и потому что я хотел посмотреть, смогу ли я узнать местонахождение файла.
Я спустился по лестнице, по которой в основном ходили только полицейские, в кабинет административного капитана отдела. Было пятнадцать минут двенадцатого, так что стол в приемной был пуст. Я прошел мимо него, постучал в дверь и услышал голос, велящий мне войти.
Внутри за столом сидел капитан Форест Гролон. Он был таким крупным мужчиной, что стандартный письменный стол казался детской мебелью. Это был смуглый чернокожий мужчина с бритой головой. Он встал, чтобы пожать мне руку, и я вспомнил, что его рост выше шести с половиной футов. Я полагал, что на циферблате весов должно быть 300, если они собирались принять его полную меру. Я пожал ему руку и улыбнулся. Он был моим источником с тех пор, как шесть лет назад я попал в ежедневные полицейские облавы, а он был патрульным сержантом. С тех пор мы оба поднялись по служебной лестнице.
"Джек, как дела? Ты говоришь, что только что вернулся?"
"Да, мне потребовалось некоторое время. Я в порядке".